Апрель 1986г. Чамкани, приграничная с Пакистаном территория.
Командир взвода лежал на плащ-палатке у догорающего костра, время от времени напевал что-то вполголоса, неторопливо разглядывал карту и вслух рассуждал:
- Так, седьмая рота заняла эту вершину. Высоко забрались! Мы - на этом склоне, за нами река и кишлак. Кишлак Чамкани остался слева, так, а это кишлак... Гм-м, какое необычное название - Тани, почти Таня...
Неожиданное, почти русское название кишлака привело лейтенанта в хорошее расположение духа, и он подхватил веселый мотивчик: "Помнишь, Танечка, гуляли мы с тобой...
В песне не было этого имени, просто "девочка" - "Помнишь, девочка, гуляли мы с тобой...", но взводного это мало волновало. Нахлынули приятные воспоминания, и он начал рассказывать очередную серию своих амурных похождений в курсантские годы. Взводный был большим бабником, похождений набралось немало. В этот раз он поведал, как пришел на день рождения к девушке Тане, дочке полковника. В какой-то момент торжества они уединились в ванной. Потом следовало подробное описание того, что и как они делали, и в каких позах их застукала мамаша девки.
Я подошел к тому месту, где горный склон резко, почти вертикально, обрывался-падал вниз к горной реке, протекающей по дну ущелья. Посмотрел на кишлак, раскинувшийся на той стороне ущелья, за речкой. Кишлак как кишлак - ничего особенного: дувалы, виноградники, поля. И ни одного дымка!
Тани, Танюшка. О своей Тане я предпочитал ничего не рассказывать. И то, что офицер делился с нами подробностями своей курсантской юности, у меня вызывало недоумение. Такие вещи, думал я, нужно держать при себе.
А что моя Таня? На письма долго не отвечала, потом ответила, как отрубила: "Мы же просто друзья". И этот колючий ответ, полученный мной еще в подмосковной "учебке", не оставлял шансов на продолжение отношений. И я больше не стал писать.
... Светало. Догорали поздние звезды.
Стоять под утро на посту - самое тяжкое дело. И не только потому, что клонит ко сну (предутренний сон - самый сладкий), в это время начинает поддувать сырой, пронизывающий насквозь ветер.
Под утро небо стало затягиваться серыми тучами. Поднявшийся ветер их стремительно гнал прочь, за горизонт, рвал в клочья, но напрасно, солнцу в этот день явно не суждено было показаться. Ветер проиграл в этой схватке: тучи неторопливо заволакивали все небо, спускаясь все ниже и ниже, и уже скоро за их молочной пеленой стали пропадать острые очертания близлежащих вершин. Туманная дымка с гор медленно и почти незаметно приближалась к небольшой площадке на склоне, где ночевала небольшая группа - лейтенант и четверка сапера - Хачик, Петрик, Климчук и я. В этой группе я был самый молодой по сроку службы, поэтому меня и поставили дежурить под утро.
Ветер, сорвавшийся со снежных вершин, пронизывал солдатский бушлат, не оставлял никакой надежды согреться. И казалось, дай ему волю он опрокинет тебя в ущелье, где шумела река, и где смутно вдали темнел кишлак.
Каменистая гряда, внизу которой так неожиданно вчера встали на ночлег, вела к заснеженным вершинам. Там, где-то у кромки снегов, на склонах поросших вечнозеленым кустарником, встала на блоки седьмая рота, с которой мы так неудачно вчера разминулись.
Подъем был затяжной, пехота растянулась по склону, а мы, саперы, приданное к пехоте подразделение, вырвались вперед. Подниматься с пехотой, в ее темпе тяжело: идут медленно, рывками. Дыхание собьешь и, считай, "крышка", начнешь "умирать".
Лейтенант повел нас быстрее, мы стремительно одолели подъем, и пока пехота поднималась, решили перекусить. Открыли консервы, поели, подремали на уже хорошо пригревающем солнце. Шли третьи сутки, как мы покинули лагерь, две ночи подряд минировали, а потом, не возвращаясь на "броню", получили приказ сопровождать пехоту в горы.
А тем временем мотострелковая рота обошла нас стороной, и никто этого не заметил. Прошло час или даже полтора, прежде чем взводный хватился: не могут они так долго плестись. Начали оглядываться по сторонам: где они могут быть? Лейтенант связался с ними по радиосвязи, попросил обозначить себя ракетами. Обозначили! Оказалось, они ушли слишком далеко. Только теперь увидели, как хвост роты уже скрывается за дальним перевалом. Не догнать! Ничего не оставалось делать, как доложить "первому" о неожиданно возникшей ситуации. Тот выматерился прямо в эфире и приказал оставаться на месте. Ждать пехоту и вместе с ними спускаться к "броне".
На взводного мат не произвел ровно никакого впечатления, он сам любил загнуть покрепче. Улыбнулся довольный: кому охота плестись в горы?! Достал карту, чтобы передать наши координаты в штаб, дабы невзначай артиллерия не положила на нас снаряды.
-"Помнишь, Танечка, гуляли мы с тобой..."
То, что мы в таком составе - вчетвером и с офицером - оказались в горах с мотострелковой ротой, в самом деле было случайностью. Обычно мотострелковой роте придавали двух саперов, сержанта и рядового, так называемый саперный дозор, который шел впереди, прокладывал маршрут, проверял тропы на наличие мин.
Двое суток провели в горах, минировали по ночам подходы со стороны кишлаков к стоящим на сопках пехотным заставам. На тот случай, когда роты начнут сниматься с блоков, чтобы "духи" не сразу оседлали вершины. Ночью минировали, а днем спускались вниз к "броне" за очередной партией мин. У нас были проводники, которые нас передавали от одной роты другой. В три-четыре утра спускались с сопок поближе к кишлакам, ставили минные системы "Охота". Возвращались назад, к позициям пехоты, каждый раз опасаясь того, как бы часовые на позициях не уснули и в предрассветных сумерках спросонья - мало ли что может почудиться - не приняли нас за "духов".
Когда уходили в предрассветной мгле от третьей по счету роте, узнали, что поступил приказ и полк сворачивается и уходит домой. Нам приказали не возвращаться на свою "броню", в кишлак Чамкани, что в километрах десяти от пакистанской границы, на окраине которого, в балке стояли полторы месяца, а спускаться вместе с пехотой к вытягивающейся по направлению к ущелью колонне бронетехники.
В долине попросились к пехоте на БТР. Внутри места не хватало для своих, и поэтому нас, чужаков, оставили наверху. Впрочем, наш лейтенант растолкал и все-таки влез внутрь. Наверху не сладко - жутко холодно! Чтобы согреться, я забрался на жалюзи БТРа - оттуда шел теплый воздух от двигателя.
Автомат на ремне - под собой, пальцами крепко держишься за решетку жалюзи, прикрывающих движки, БТР бросает из стороны в сторону - дорога идет по руслу реки, сплошь усеянному крупными валунами. Но в таких условиях еще умудряешься дремать.
Радиостанция на БТРе включена на полную громкость. Из динамика сквозь сон слышу переговоры: "Прошел квадрат такой-то. Все благополучно..." В другой раз: "У "пятого" один "огурец" потерял "спичку". Автомат, говорю, потерял солдат..." Мы продолжаем спать.
Потому-то нас и разморило на склоне, - не спали несколько ночей.
После доклада "Первому" соорудили из камней укрытие. Во время обстрела оно все равно бы не спасло - мы находились как на ладони, за нами - обрыв, впереди - каменистая гряда, уводившая к заснеженной вершине, поросшей вечнозеленым колючим кустарником, зато защищало от порывов ветра. В стрелковой ячейке четверо спали, один нес службу на часах. Моя очередь - во второй половине ночи.
В ущелье, ни на минуту не затихая, бурлила река. В начале марта мы застали то время, когда снег в горах еще не таял, и вода в реке была хрустально чистой. Сейчас она была цвета пустыни - коричневой, от глины и песка. Стоял невообразимый грохот - горный поток, напитанный водами тающих снегов, увлекал мелкие камни, они звонко шлепались о прибрежные валуны, вызывая дробный грохот. В этот естественный, знакомый горам не одну сотню лет шум примешивались иногда посторонние звуки: как будто по склону пускали пустую бочку... Это с дальних позиций по каким-то невидимым нам целям била артиллерия. Но сейчас шумела одна лишь река - в этот ранний предрассветный час это был единственный звук, наполнявший природу, и потому ее грохот не замечался - это был естественный природный шум, и мне казалось, разлилась удивительная утренняя тишина. В голову пришла мысль: "Как тихо", и я невольно улыбнулся абсурдности этой мысли. Я любил рассветы. Еще с тех пор, когда мальчишкой отправлялся с отцом на луг на сенокос.
Поглядел в сторону снежной вершины, куда вчера ушла седьмая рота, в дозоре которой мы должны были идти, и невольно съежился.
Побродил рядом с гнездом, где спали саперы, затем спрятался от ветра за каменный "клык" у обрыва, и начал рассеянно разглядывать кишлак. Глиняные квадратики дувалов выглядели безжизненно и неприветливо, спокойней себя чувствуешь, когда они курятся сизым, пахнущим кизяком, дымом. Но ни вчера, ни сегодня его не было видно. Замерший, безмолвный кишлак ничего хорошего не сулит, но об опасности не хотелось думать.
И все-таки я не мог отвести от него взгляда. Кишлак назывался Тани, и Таней звали девчонку, от которой я так и не дождался писем. Вчера только отметил схожесть имен и забыл, а сейчас в предрассветных сумерках, понемногу согреваясь и радуясь тому, что ночь прошла, я невольно оказался во власти воспоминаний.
...Это был последний день гражданки, уже завтра - на призывной пункт. Помнится, шел теплый летний дождик. Многое хотелось успеть за этот день, но прежде - повидаться с Таней, с которой за год учебы так и не смог поговорить. Но как ее найти, не зная номера квартиры и смутно помня подъезд? Я ее провожал несколько раз только до дома, дальше она шла сама. А что делать? Решил зайти во вcе четыре подъезда в квартиры на третьем этаже. Помнил, что она что-то говорила про третий этаж.
- Извините, здесь живет Таня?
Улыбка на лице:
- Нет, молодой человек.
- Извините...
- А вы, собственно, кто будете? - встретила ее мама. Удивилась незваному гостю, позвала дочь, а потом деликатно оставила наедине. С Таней мы долго говорили обо всем и ни о чем конкретно.
Прощаясь, мама Тани мне пожелала на дорожку:
- Смотри, не попади туда, где стреляют...
Прямое "попадание" - и такое совпадение тоже забавляло. Возвращусь с операции, подумал, обязательно напишу Тане, куда меня забросила судьба. До этого я не писал.
Писать или не писать? Зачем? Ну ладно, приеду в полк, тогда видно будет.
Я глядел на кишлак, а видел ... Таню. Правильный овал лица, большие и хитренькие, как у лисенка, глаза и ямочки на щечках, - такие привлекательные! Улыбалась она красиво! Говорила, плавно чертя руками перед собой какой-то образ. Худенькая, стройная, немного еще угловатая. От нее непередаваемым очарованием еще не расцветшей девичьей красоты, и... холода.
Она позволяла собой любоваться, как хрустальной вазой. Но оставалась безмолвной, словно губка, впитывая нежность, открытость и ничего не отдавая взамен. Вела себя снисходительно: мол, восхищайся, а я тут ни при чем? И всякий раз ненароком подчеркивала свой уровень, мол, я девушка образованная, вот какие книжки читаю... Деревенский паренек с взъерошенной челкой - на ее фоне я явно проигрывал, но думал, как найти к ней подход. Но после того, как "верные ее подруги" мне постарались сообщить, что она любит высоких, чтобы можно было бы с ними на танцы на высоких каблуках ходить, я решил отойти в сторону.
Запахнул еще сильнее бушлат, холод проникал, казалось, до костей и никак не давал согреться. Хотелось спать, и я еще раз обошел каменное гнездо, поглядел на кишлак.
Первое и последнее письмо от Тани получил еще в "учебке" в Подмосковье - "мы просто друзья". После того письма больше не писал, хотя вначале завалил посланиями. Домой, на факультет, думая, что письма не доходят по адресу, я ведь его не записывал, а постарался запомнить. Потом остыл: зачем преследовать девушку, которая к тебе равнодушна? Но хранил в военном билете ее фото, вместе с другим - улыбающимися детишками, на которых были младшие брат и сестра, Толя и Юля.
Интересно, чем она сейчас занимается? А потом спохватился: в такую-то рань?! Утром отправится в университет, будет прилежно писать конспекты. Даже представил, как она пишет, улыбается, говорит. Только почему-то не мог понять, о чем она говорит. И неважно, что она его вовсе не вспоминает - "вместе учились, ну и что?" Вот именно...
Я даже не мог раньше подумать о том, что солдату доставляет удовольствие думать о том, чем может заниматься человек в мирной жизни, и что он, конечно, не может ценить...
Несколько дней назад ей исполнилось девятнадцать. Год назад в этот день я дарил ей цветы, тюльпаны, наверное, и в этот раз кто-то подарит.
Вспомнил: мой товарищ, сапер Сергей Кашин в госпитале скончался от ран две недели назад, именно в день ее рождения. Подорвался 19 марта, а умер в госпитале от газовой гангрены - 24-го.
Погоди, а какое же сегодня число? 9 апреля. Да, похоже... Хотя для солдата что 9-е, что 20-е - какая разница, до дембеля далеко.
Таня, Танюшка, Тани... Как хотелось бы перенестись в город, в котором она жила, увидеть ее хотя бы украдкой. Обязательно навещу, когда приеду! Воображение тут же подсказало, каким предстану перед ней: мужественным, молчаливым... И стало весело от таких мыслей. Я старался не думать, что впереди еще год службы и всякое может случиться.
Солнце так и не показалось, а саперы между тем зашевелились в стрелковой ячейке. Первым выбрался Петрик.
- Рудик, ты где?
Я встал из-за камня.
- Разводи огонь, позавтракаем, не прозевать бы пехоту, когда она будет спускаться с гор.
Огонь был ненадежный: сухие, тонкие веточки вмиг прогорали. Подогрели противную картошку из сухпая, воды в фляжках оставалось на пару глотков. Обошлись без чая.
Со стороны кишлака Чамкани донесся грохот и рев дизельных двигателей - это невидимая нам еще колонна начала змеей вытягиваться по ущелью, по руслу пенящейся неглубокой реки.
Как только показалась первые фигурки спускающейся с гор роты, лейтенант поднялся с земли, накинул на плечи рюкзак:
- Вперед, на "броню"! Спуститься бы к тому времени, когда подойдет техника саперной роты.
Прямо вниз не спустишься - обрыв, пошли вдоль него, выбирая пологий склон. В нашу сторону потянулась и пехота. На половине спуска я увидел, как внизу, неподалеку от кишлака, неожиданно вспыхнул стог сена. Поджег кто-то трассерами?
Взводный приказал:
- Смотрите, когда покажется наша "броня", чтобы не пропустили. Ехать на чужой - к несчастью, есть такая примета.
Оказалось, опоздали. Окликнули офицера с проходившего мимо БТРа:
- Где в колонне броня саперной роты?
- Она впереди уже.
Постояли у воды, догонять по берегу возможности нет - река в этом месте вплотную подступала к скалам. Мимо нас, обдавая нас гарью выхлопных газов, проходили БТРы третьего батальона - их узнали по номерам на борту, и взводный приказал:
- Поехали на них, чтобы только выбраться отсюда.
Взводный махнул рукой, и один из БТРов подъехал к берегу, мы быстро запрыгнули на "броню".
Во время очередной стоянки колонны попросили "извозчика" причалить к другому берегу реки, бегом кинулись догонять "броню" своей роты. Мне, собственно, было все равно, где и на чем было ехать, но раз взводный решил, что лучше на своей, кто будет спорить?
Догнали. Старшина и командир роты нам только обрадовались: мы были первыми, кто, спустившись с гор, догнал свою "броню"! Почти все саперы были в горах, "на блоках", с мотострелковыми ротами, один взвод вел колонну, и только горстка саперов шла на своей технике. Взводный забрался на БМР, на котором ехал и командир роты. Нам приказал забираться в кунг ГАЗ-66.
В этот раз стоянка оказалась длительной, водители собрались на берегу, решили вскипятить чай. Воду взяли прямо из реки: какая есть! Водитель-механик ИМРки Володя Пименов принес цилиндрический корпус от автодорожной мины, чем не чайник? Вода уже начинала закипать, как пронеслось: "По машинам!" Нам в очередной раз не удалось попить чай.
Течение реки было таким стремительным, мощным, что вода перекатывало огромные валуны. Иногда в бурном потоке показывались... мины, которые "духи" ставили в воде, но стремительный поток их срывал и нес дальше.
Впереди было "бутылочное горлышко": горы вплотную подступали к руслу реки, и мрачно нависали над ней карнизами. Колонна почти полностью втянулась в ущелье, сжатое со всех сторон горами, и тут послышались глухие щелчки выстрелов "духовских" акаэмов.
Хачик быстро оттолкнул меня от окна:
- Откуда стреляют? Сволочи - из гранатометов лупят по колонне, смотри, Петрик, откуда след?
Хачик начал стрелять из автомата, рядом с ним встал Петрик, мгновенно заложило уши, кунг заполнился дымом.
Дверь кунга была распахнута, и я увидел, как из люка стоящей за нами БМПшки по пояс высунулся сержант, - в глаза бросились его красные широкие лычки, - и, перекрывая автоматные очереди, заорал, что есть мочи:
- Хоть одна сука выйдет на связь! Дайте номер цели, куда стрелять, в бога вашу мать...
И резко свалился обратно в люк. БМПшка хищно повела стволом пушки и начала огрызаться свинцом.
Еще я увидел, что БТР пехоты, на котором до этого ехали, лежал на боку. Подорвался? Странно, я даже не слышал взрыва. Прав был взводный: на чужой технике - не к добру.
Через пару минут донесся крик:
- Водителя ИМРки убило.
Я не сразу сообразил, что ИМРка есть только в саперной роте, следовательно, нашего убили.
Стрельба то ли продолжалась, то ли стихла, на это уже не обращали внимание. Петрик кинулся вытаскивать Пименова из люка. Я подумал: его не могло убить, скорей всего ранило. Как может человек погибнуть, если только пару минут назад он стоял с тобой у костра?! Не может быть!
- Куда девать убитого, колонна не может стоять на месте. Пожгут из гранатометов - к чертовой матери! - кричал офицер, оказавшийся рядом с машиной.
- Куда? В кунг к саперам.
- Кто поведет ИМРку? Саперы, ищите водителя-механика, иначе придется бросать машину.
Володьку донесли бережно до машины, подали в кунг. Вдвоем с Петриком взяли его за плечи и ноги, аккуратно положили на топчан. Меня почему-то удивила неестественная желтизна тела, так быстро он ушел... Пуля попала ему в позвоночник, он умер мгновенно. Водитель грузовой машины, стоявшей позади ИМРки, рассказал: когда началась стрельба, вместо того, чтобы спрятаться, Володька высунулся и палил из автомата. ИМРка - инженерная машина, не боевая, на ней даже не было пулемета.
- Нужно закрыть глаза.
Петрик провел рукой по остывающему лицу.
- Эй, саперы, возьмите к себе раненого.
Привели парня, придерживающегося за окровавленный живот. Помогли подняться, положили на топчан.
- Запомните, он из кабульского рембата. Мало ли что может случиться в дороге...
С трупом и раненым оставили меня. Сержанты-"деды" перебрались на БМР, я был "фазан", вчерашний "дух". Ко мне в помощники подсадили Ефаныча, парня из шахтерского городка, "деда", над которым потешалась вся рота: автомат у него был без надствольной крышки, я не знаю даже - годен для стрельбы или нет?
Парень тихо стонал, держась за рану. Когда колонна начала движение, и машину стало бросать из стороны в сторону, ему стало худо. Потом он сказал:
- Ссать хочу, помогите.
- Лежи, не дергайся, дурень, я ведро подам. Повернись только набок.
- Не надо, я сам, я встану. Помоги встать.
- Лежи.
- Нет, встану...
Похоже, он был в шоковом состоянии, и спорить с ним было бесполезно. Когда колонна остановилась, я помог ему встать, подтащил к двери. Потом он лег на топчан и забылся. Я даже временами проверял: не умер ли он? А потом прислушивался: дышит!
Русло реки было каменистым, машину бросало на валунах. Труп то и дело соскальзывал на пол кунга. Приходилось вдвоем с Ефанычем возвращать на место.
Солнце так и не показывалось. А то, что наступила вторая половина дня, определили по тому, что стал ныть живот. Ефаныч первым заговорил о том, что неплохо бы перекусить.
- Да ты что, рядом с Володькой будешь есть?
Слово "труп" я старательно избегал.
- А что здесь такого, он убит, а нам что, с голоду подыхать? Ты не смотри, вот и все.
- Не могу я есть, а ты, как хочешь.
Ефаныч открыл штык-ножом банку тушенки и задвигал челюстями. Меня чуть не стошнило - только от вида того, что он ест. Потом я успокоился, подумал и сказал:
- Ладно, передай и мне банку.
Володьку уже не вернешь, а тебе нужно жить дальше, ты солдат, - убеждал себя, но первая же ложка тушенки упорно не хотела лезть в горло...
Обстрел колонны то затихал, то снова усиливался. БТРы на ходу нехотя огрызались глухими очередями из КПВТ.
В кунге чувствуешь себя как в картонной коробке - пули легко прошивают обшивку, но выбора нет - где ехать? Будь что будет, думаю я, - и эта мысль успокаивала, и я уже не думал о том, что со мной может что-то случиться.
В Нараево, где останавливались на дневку по пути на Чамкани и обратно, добрались уже глубокой ночью. Ущелье длиной всего километров в двадцать, но чтобы его одолеть потребовался весь световой день. Раненого от нас сразу забрали в медроту.
Уже на "броне" услышал от офицеров рассказ: седьмая рота, которую мы должны были вести в горы, при возвращении попала под перекрестный огонь. Отход прикрывал пулеметчик с "Утесом". Когда выбрались из-под обстрела, его не досчитались. Что с ним сталось, никто не знает.
С седьмой ротой мне приходилось раньше ходить в горы. Был там пулеметный расчет - два пацана на тяжелый "Утес". После чамканинской операции, один из этих ребят ходил с автоматом, а второго больше не видел. Я как-то подошел к нему:
- А где твой напарник, и почему без своего пулемета.
Он как-то нервно заулыбался и не стал ничего говорить: да так...
Свои тайны были в каждой роте.
И еще говорили офицеры, что в ущелье осталось двадцать пять единиц техники. "Духи" пожгли из гранатометов, подорвалась на минах. Ну так ли это на самом деле - никто сказать не мог.
На следующее утро взводный приказал:
- С Пименова снимите бушлат. Сегодня будут "вертушки" и погибших отправят в Кабул.
Пименов лежал рядом с кунгом, прямо на земле, прикрытый сверху плащ-палаткой.
- Как это - снять бушлат, он же его, Пименова?! - более бестолкового вопроса, наверное, трудно было придумать в той ситуации, но я его задал.
Взводный раздраженно заорал на меня:
- Снимай, что смотришь. Ему он уже на хрен не нужен, а старшине придется отчитываться, куда подевал вещевое имущество.
Часа к десяти утра, когда в ущелье заглянуло солнце, прогрелся воздух, взводный вернулся из штаба. Хачику, замкомвзводу, приказал: двоих саперов отправь с третьей и восьмой ротой, они идут в горы на "блоки". Сам он никогда не назначал людей на выхода, только замкомвзод. Хачик позвал меня:
- Рудик, найди Конова и - ко мне! Через ущелье наш взвод колонну не вел, "тащились" себе на броне. Теперь взвод разминирования отдыхает, а нам топать в горы, точнее вам...
Тут подошел Петрик. И хотя он уже был "дедом", но примирительно сказал:
- Ну, так не бывает, чтобы "старые" в горы ходили, а "молодые" на броне болтались. Что, недовольны, собирайте рюкзаки.
Хачик продолжил:
- Арсен, ты идешь с третьей ротой, а ты, Рудик, с восьмой. Через полчаса быть в пехоте! Сухпай получите на три дня и воду не забудьте. И особенно там не "щелкайте рубильником". Здесь везде на склонах мины, свои же ставили...
Мы поднимались медленно, склон был пологий, капитан, ротный, не торопил бойцов: куда спешить?! На середине склона, когда хэбушки под лямками рюкзака и на спине уже промокли от пота, послышался далекий, глухой и такой знакомый взрыв. Противопехотная мина!
- Арсен...
За те доли секунды, пока я искал глазами вползающую, подобно змее, на вершину соседней горы третью роту, в голове пронеслось столько мыслей. Успел заметить на склоне горы дымок от подрыва. Эхом по ущелью с некоторым запозданием донесся слабый крик: а-а-а!
Внутри все сжалось. Глядя в сторону взрыва, я опустился на землю: "Кто подорвался? Неужели Арсен?"
Арсен был свой, родной, и мысль, что с ним что-то случилось, показалась невыносимо тягостной. Гибель другого человека, из пехоты, мне незнакомого, таких чувств не вызывала.
- "Казбек", "Казбек", я - "Сапфир", ответь "Сапфиру", - командир роты начал настойчиво вызывать третью роту. Взводные тем временем по цепочке передали:
- Стоим, с тропинки не сходить.
Я ждал, мучила одна мысль: что с Арсеном?
Наконец, ротный связался и ему передали: подорвался пехотинец (у меня отлегло от сердца, с Арсеном все нормально!), сошел с тропинки по нужде за камень и подорвался.
- Передать по цепочке - продолжать движением! А ты, сапер, смотри...
Больше капитан ничего не сказал, но в этом взгляде - молчаливом и колючем был укор и предупреждение: не дай Бог, что у нас случится!
Я шел и думал: как там Арсену приходится?
Мало того, что сам в первую голову рискуешь, да еще и за пехоту отвечай, которой говори - не говори, а они все равно прутся, куда глаза глядят. Хотя уж сходить по нужде можно, не сходя с тропинки. Зачем прятаться за камень?
Я оглянулся в сторону соседней сопки. Было видно, как с горы вниз пошла группка людей - с раненым, остальные продолжили движение к вершине.
Через время послышался шум винтов - летел вертолет, еще через некоторое время он отправился обратно: кого в госпиталь, кого в цинке домой! Повезло обоим - и Пименову, и тому солдатику без ноги: погода летная, а то бы пришлось помаяться. Одному все равно, а второй - неизвестно, выжил бы, ожидая отправки в госпиталь.
Достигли вершины сопки. Капитан приказал солдатам распределиться по трое, каждой группе определил сектор наблюдения. Я оказался с двумя пехотинцами. Мне приказал проверить склоны, нет ли мин? А кто их знает, есть они там или нет? Молча прошел по периметру, щупом потыкал щупом - ничего!
Поначалу жизнь на сопке казалась в удовольствие - загораешь на солнце, не торопясь, растягивая удовольствие от самого процесса приготовления, подогреваешь на огне кашу, тушенку из сухпая. Затем с удовольствием, не торопливо поедаешь содержимое.
Потом кайф пропал - к концу подошла вода в фляжках. Ну что такое три литра - две фляжки по полторы - на жаре, после тушенки? На сколько их может хватить? Тем более тушенка, каша изрядно соленые.
Это была изощренная пытка в течение трех дней - видеть внизу воду и изнывать от жары.
Так, без движения, в полудреме прошли три дня. И безумно все обрадовались, когда пронеслась команда:
- На броню!
Домой, домой, в полк, в Газни!
***
С Таней я встретился спустя пять лет после возвращения из Афгана.
Концертный зал дома культуры, зрители неторопливо рассаживаются по своим местам. Среди входящих в зал вижу Таню. И она меня замечает, машет рукой! Я пытаюсь к ней протиснуться сквозь поток зрителей. И прежде чем к ней подхожу, начинаю вдруг понимать, что "моя Таня" осталась там, рядом с кишлаком Тани. Что это уже другая Таня, из другой жизни, героиня уже другого романа. И все же делаю шаг навстречу:
- Здравствуй, Таня.
Она радостно улыбается. Ах, эти ямочки на щечках!
- Здравствуй! Как давно мы не виделись?! Ты куда пропал?
Я смотрю на нее, говорю какие-то дежурные слова, понимая, что сейчас любые слова лишние. Мы замолкаем, просто смотрим друг на друга.
Рядом оказывается высокий парень, которому мешаем пройти к его креслу. Пропускаем, но он почему-то не уходит, стоит рядом. И тут я начинаю догадываться, что этот парень имеет какое-то отношение к девушке.
- А это кто?
- Мой муж, Володя...
Мы встретились, чтобы вновь расстаться. На пять, на десять лет, какая разница... Спасибо, Таня, что поддержала там, у кишлака Тани. Спасибо и -прощай!
***
Спустя двадцать пять лет в Книге Памяти Волгоградской области нашел имя пропавшего без вести пехотинца из седьмой роты. Там в горах, по дороге из Чамкани. Геннадий Винников из Нехаевского района Волгоградской области. 13 апреля 1986 года, говорится в книге, разведдозор попал в засаду. Во время атаки душманов "был убит (пуля попала в грудь и голову), но вынести его тело группа не смогла".
На счет даты гибели есть сомнение: у погибшего в этот день Пименова Володи указана другая - 9 апреля.
Впрочем, путаница в датах - обычное дело на войне: если погибших в тот день было слишком много, то чтобы не портить "статистику", о его гибели сообщали позже.
Винников несколько лет считался пропавшим без вести, и только 12 июня 1989 года Министерство обороны России официально признало его погибшим на Афганской войне.
Обозначения:
"Броня" - боевая техника; база, место стоянки боевой техники на операции.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
