ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Русин Валерий Николаевич
Афганские новеллы

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 4.01*8  Ваша оценка:

Валерий Русин

АФГАНСКИЕ НОВЕЛЛЫ

  

ЦЕНА ВОДЫ

  
   "От рубежа до рубежа,
   От перевала к перевалу,
   "Афганцы" шли по лезвию ножа,
   Несли, как ношу, долг и славу..."
  
   В Афганистане я был корректировщиком. Это не должность такая, а скорее почетное звание идущего впереди своих войск офицера, задача которого управлять огнем артиллерии. У каж­дого корректировщика был личный позывной. Группа корректи­ровщика очень мала: сам офицер-артиллерист (обычно это на­чальник разведки артиллерийского дивизиона или командир артиллерийской батареи) и его подчиненные солдаты и сержанты: разведчик с буссолью, дальномерщик с дальномером, радист с радиостанцией и запасом аккумуляторных батарей, подносчик воды и боеприпасов с резиновым бурдюком, полным воды за пле­чами и запасом патронов, гранат и ракетниц, да еще водитель-ме­ханик БТРа или ПРП (подвижного разведывательного пункта). Вот и вся группа - 5-6 человек.
   Такие группы из артиллерийского полка придавались на время боевых операций мотострелковым и разведывательным батальо­нам, разведывательным ротам, подразделениям спецназа и де­сантно-штурмовых бригад. А корректировщикам приходилось идти впереди разведчиков и десантников, управляя огнем артил­лерии, а нередко и выручать попавших в беду товарищей.
   Очень много корректировщиков в Афганистане награждены боевыми орденами и медалями, удостоены звания Героя Совет­ского Союза.
   Молодые офицеры, удостоенные чести быть корректировщи­ком, и солдаты из группы корректировщика очень гордились своим званием и всегда были людьми уважаемыми и среди десантников, и среди разведчиков, и среди пехоты.
   В июле 1985 года моя группа корректировщиков Шинданд­ского артиллерийского полка была придана 2-му батальону мотострелкового полка нашей Шиндандской дивизии. Вообще-то на эту операцию корректировщиком должен был идти другой офицер - командир артиллерийской батареи, но капитан отказался идти в горы.
   - У меня двое детей маленьких, - сказал он, - я не собираюсь подыхать. Я жить хочу, и плевать мне на звание, должность и на все... И партбилет я положу. Не пойду! Пусть вон лейтенант ор­дена зарабатывает.
   И послали меня.
   Дивизия проводила боевую операцию по уничтожению банд­формирований мятежников в районе "зеленки" Нау-Зат - на ро­дине Бабрака Кармаля. Во время этой операции одна из рот раз­ведывательного батальона попала в окружение в Джульгарских горах, и несколько батальонов пехоты и артиллерийских батарей было брошено на выручку разведчикам.
   Второй батальон заблудился в пути, и только к вечеру прибыл к ущелью в Джульгарских горах. Начальник штаба дивизии уже заждался нас. Комбат-2 был встречен неласково.
   Задача батальону была такая: пробить коридор и вывести роту разведчиков из окружения. Наспех собравшись, весь батальон, а точнее какой там батальон, две неполные роты (так как людей у нас вечно не хватает: рота в карауле, да больные, да команди­рованные), взвод огнеметчиков из химроты с лейтенантом - ко­мандиром взвода, капитан - авианаводчик да моя группа корректи­ровщиков тронулись в путь. БМП оставили у подножья гор, под охраной механиков-водителей.
   Не отдохнувши после многочасовой гонки на БМП по пустыне, даже не успев взять необходимый запас воды, голодные и злые пошли мы в горы.
   Батальон разделился на две группы, шли параллельно, но в конце-концов потеряли друг друга в темноте.
   Ночью, в абсолютной темноте, мы ощупью прошли по таким козьим тропам, что когда рассвело, никак не могли понять, как же это мы забрались сюда. Днем бы никто из нас не рискнул пройти этим путем.
   В эту ночь мы потеряли двоих солдат: один сорвался со скалы в самом начале пути, когда только прощупывали тропу, а второй сам прыгнул в пропасть, не выдержав этой бешеной гонки по го­рам.
   Он плакал и кричал, что не может больше идти, и проклинал всех на свете, просил дать ему хотя бы воды, но воды ни у кого уже не было.
   Взводный шел за ним и подбадривал нытика, говорил, что это последний подъем, что мы уже пришли и за этой горой будет наша горушка.
   Сколько было уже этих подъемов, мы сбились со счета, а по карте - всего каких-то два километра. "Старики" грозились сбро­сить нытика в пропасть, если не перестанет плакать, как баба, но когда рассвело, он сам прыгнул вниз. Мы обомлели. Всем было тяжело, но как так можно?!
   Надо было доставать автомат и труп самоубийцы. Доброволь­цев не нашлось, командир спустился в пропасть на веревках один.
   А этот подъем и вправду оказался последним, взойдя на вершину, мы увидели, что следующей была наша горушка. Среди камней вился дымок костра. Мы еще никого не увидели, но чув­ствовали каким-то особым чутьем, что там наши. Всего за восемь с половиной часов мы прошли в горах путь длиною 2 километра по карте, и - полжизни в душе.
   Никто не предполагал, что на этой плоской вершине мы прове­дем долгие пять дней и ночей под пулями душманских снайперов без воды и продуктов.
   Итак, к утру наша группа под командованием командира ба­тальона вышла к указанной на карте отметке, без боя, не считая атакованной по дороге отары овец, в темноте принятой за "духов", и уничтоженного пулеметного расчета душманов, которые спали, ну совсем как наши часовые на постах, и не заняли у нас слиш­ком много времени. На них ушло всего несколько мину и одна гра­ната.
   Было такое утро, будто и нет никакой войны, и нет никакого окружения. "Опять эти разведчики что-то намудрили, а мы отду­вайся за них. Вот они, разведбатовцы! Сидят внизу, кашу на ко­стре разогревают. А где "духи"-то? Коридор им пробивай! Еще и 2-я группа потерялась ночью и не выходит на связь".
   Спуститься вниз и выйти к нашей ничем не примечательной плоской горушке, окруженной с трех сторон высокими горами, не представлялось возможным из-за ущелья, преграждающего путь. Мы вернулись назад и обошли неприступную гору в тумане слева по узенькому карнизу. Передовой отряд под командой ротного вышел на небольшую площадку и сразу же наткнулся на блиндаж с торчащими вверх стволами ДШК. Я шел замыкающим в группе. Солдаты понимали ротного без слов, чувствовалось, что дейст­вуют не новички. Окружили блиндаж. Ротный пронзительно сви­стнул, и из блиндажа выскочило сразу три "духа". Их встретили очередями из АКСов в упор. Обыскали блиндаж в надежде найти воду, но воды не было. Забрали пулеметы, патроны поломали по­полам, а порох сожгли. Когда я подошел ближе, увидел, что лица убитых старика и двух пацанов были черные, как у негров. Ротный доложил комбату, что пристрелили трех негров и взяли два ДШК, а комбат доложил начальнику штаба дивизии по рации, что уничто­жили трех наемников-негров. Начальник штаба отругал комбата за то, что не взяли живьем и приказал поискать у них хотя бы ка­кие-нибудь документы. Карманы у "духов" и без совета начальника штаба вывернули и сняли часы. Но это были не негры. Лица уби­тых афганцев были черные от пороховых газов, стреляли-то мы в упор. Комбат пообещал из ротного сделать негра, когда вер­немся в Шиндановку.
   Солдаты, недолюбливавшие ротного, скалились, слушая, как комбат ругает их командира. Но эти улыбочки и ухмылки были какими-то жалкими на пыльных измученных лицах. Все смертельно устали и еле передвигали ноги. Группа растянулась на километр. Комбат по рации материл командира химвзвода, который шел в замыкании и сильно отстал, а лейтенант оправдывался, что сол­даты сильно устали, нет воды, нужен привал.
   Подъем на нашу горушку был мучительным, мы еле перестав­ляли ватные, не слушающиеся ноги. Я сам себе командовал: "Еще два шага! Раз-два!". Последние шаги давались нам с большим трудом.
   - Чей это автомат? Кто бросил оружие? - кричал молоденький лейтенант - замполит роты. Он плелся последним и волочил за собой по камням два автомата и ручной пулемет, а на поясе у него болталось штук пять подсумков с магазинами, подобранными по дороге.
   Оглянувшись назад, я увидел, что вся тропинка, по которой мы поднимались, была усеяна брошенными подсумками, пустыми флягами и касками. Я сам еще раньше бросил по дороге свой бушлат, который стал весить в 10 раз больше после первого же подъема.
   "Глоток бы воды сейчас", - мечтал, наверное, не один я в нашей группе. И еще я думал, что одним из главных воспоминаний об афганской войне у меня будет вода, а вернее, ее постоянное от­сутствие, когда она так необходима.
   Все в жизни когда-то заканчивается. Закончился и этот трудный подъем. Я дошел! Хотел присесть на круглый валун, но промах­нулся и рухнул рядом, больно ударившись локтем.
   Человек двадцать разведчиков сидели, плотно прижавшись друг к другу вокруг небольшого костра и отбивали зубами чечетку. Ря­дом с ними лежали двое убитых, широко раскинув руки в стороны, а чуть в стороне сидели два окровавленных "духа" со связанными сзади руками. Трупы убитых душманов лежали и здесь наверху, и на склонах нашей горы. Сразу видно - здесь был бой.
   Пе­редача нам боевой позиции была недолгой: командир раз­ведчиков показал комбату места, откуда бьют душманские снай­перы и пулеметы, предупредил, что, по его наблюдениям, "ду­хами" руководят китайские, или пакистанские советники.
   Разведчики оставили нам несколько цинков с патронами и руч­ные гранаты, взвалили на себя убитых (трупы как будто окаме­нели и их так и понесли с раскинутыми руками) и стали спускаться вниз.
   Молодой душман, раненый в грудь, оказался очень выносли­вым. На него повесили два ДШКа и он еще нес на себе раненого в ноги душмана, у которого нашли чек на два миллиона американ­ских долларов в лондонском банке.
   Уже достаточно рассвело. Отчетливо стали видны горы, окру­жающие нас. Растянувшись цепочкой, разведчики стали спус­каться вниз в ущелье. Длинная очередь из ДШК ударила по нашей горе чуть ниже вершины, где мы находились. Все встрепенулись, попадали и стали ползать по плоской вершине, ища убежища за камнями.
   Комбат с ротным выкрикивали команды, пытаясь взять управление перепуганными людьми в свои руки. Солдаты, нако­нец-то разбившись по отделениям, стали выкладывать из плоских камней стеночки с бойницами в указанных ротным местах. Посте­пенно рота расположилась по всему периметру нашей плоской вершины. Комбат устроился в небольшой яме, почти в центре.
   Я со своими солдатами забрался в яму к комбату, и мы взялись за обустройство укрытия. Вокруг своего окопа мы выложили из плоских камней стеночку с бойницами. Эта работа забрала у нас последние силы. Страшно хотелось пить, но воды ни у меня, ни у моих солдат не осталось. А водой здесь никто не поделится.
   Опять тишину разорвала очередь из ДШК. Несколько пуль просвистело у нас над головой.
   Комбат не отходил от радиостанции. Он уже доложил началь­нику штаба дивизии, что мы сменили разведчиков, и получил при­каз удерживать горку до подхода главных сил.
   Наконец-то вышел на связь с комбатом командир второй группы, потерявшейся ночью, и доложил, что занял вершину южнее нас, уничтожил душманский пулеметный расчет, и что это он "по­ливал" из ДШК по "духам", которые карабкались на нашу гору с той стороны, откуда мы пришли. Сказал, что на дороге, возможно, за­сада, и что мы в "мешке", то есть, попали в окружение. Это и так было всем понятно, что мы в окружении. Голову поднять было невозможно - "духовские" снайперы били со всех сторон. Стоило кому-то пошевелиться - град пуль обрушивался в том направлении.
   Всем была дана команда вести разведку и выявлять огневые точки противника. Комбат наносил их на карту.
   К вечеру к свисту пуль почти привыкли. По вершине передвига­лись ползком и на четвереньках, а в основном лежали на одном месте. Лежа ели, пили, оправлялись.
   Комбат собрал всех офицеров в яме, довел каждому командиру его задачу, назначил караул на ночь и распределил порядок про­верки часовых, время проверки между всеми офицерами, включая меня - корректировщика, авианаводчика, капитана-медика.
   Оказалось, только у нашего комбата осталась полная двухлит­ровая фляга с водой. Пластмассовая фляга, обшитая серым ши­нельным сукном, приятно побулькивала при каждом движении комбата и будила в нас что-то животное, страшное. Все мы хищно поглядывали на комбатовскую флягу, но комбат был неумолим.
   - Желудки! Как я вас учил пить: сполоснул горло и выплюнул воду, а вы что делаете? Так вы никогда не напьетесь!
   - Иваныч, ну хоть по глотку, - клянчили мы.
   - Нет, это не для вас, желудки, это только для раненых.
   Стемнело. Закончился наш первый день на вершине горы и на­ступила ночь. Днем люди ждали ночи, чтобы отдохнуть после тя­желого марша по горам и хотя бы чуточку остудить тело и унять клокочущую в голове кровь. А ночью земля остыла и на смену жаре навалился дикий холод, и вновь хотелось тепла. В ту ночь никто не смог заснуть от холода. Солдаты сбивались кучками и так немного согревались. Я вспомнил брошенный на дороге теп­лый бушлат. Еще почти новый!
   Подошла моя очередь проверять часовых и я пошел, пригиба­ясь на всякий случай к земле, к тому месту, где залегли мои сол­даты. Было очень темно, и я не смог их отыскать, пока не услы­шал шорох и пошел в том направлении. Я дошел до края площадки и опустился на четвереньки. И сразу же передо мной вынырнула из-за камня голова в чалме.
   - Ты кто? - спросил я, столкнувшись нос к носу с человеком в чалме. И мы какое-то время смотрели друг на друга. Голова так же неожиданно, как и появилась, исчезла. Раздался вопль, подхваченный в горах эхом, и тишина потонула в грохоте автоматных очередей, рассекающих черноту ночи трассирующими нитками во всех направлениях. Комбат плюхнулся рядом со мной и спросил, что произошло. Я сказал, что группа душманов, которые, видимо, не знали, что мы находимся здесь, поднялась на вершину и я дал команду открыть огонь. Комбат похвалил меня за бдительность и решительность. До утра нас больше никто не беспокоил.
   С первыми лучами солнца засвистели первые пули снайперов, и опять заставили нас вжаться в каменистую землю.
   Комбата по радиосвязи предупредили, что утром начнется операция по захвату "зеленки" в ущелье под нашей горушкой. Ви­димо, в этой "зеленке" находилась крупная "душманская" база, неизвестная ранее, и на базе находились военные советники - европейцы, судя по тому, с каким ожесточением и как умело и грамотно "духи" защищают ущелье.
   Комбату была дана команда поддержать огнем наступление, вести разведку огневых точек противника, корректировать огонь артиллерии. Комбат попросил доставить нам воды и продовольст­вие. Я с двумя солдатами из своей группы корректировщика и комбатовской маленькой удобной пехотной радиостанцией (не сравнить с нашим тяжелым ящиком Р-108) устроился в окопе ко­мандира химвзвода. Внизу, слева от меня, было ущелье с "зеленкой", а справа - гора, с которой нас постоянно обстреливали. По радиостанции я связался с огневой позицией гаубичного артиллерийского дивизиона и передал свои координаты и основное направление стрельбы.
   После этого попытался в бинокль получше разглядеть гору справа, но, видимо, стекла бинокля сверкнули на солнце, как я ни пытался маскироваться, и град пуль посыпался на наш окоп. Больше я не высовывался с биноклем и дальше пользовался только своим зорким глазом, топографической картой и немного интуицией. Но все же я успел разглядеть несколько укреплений "духов" на горе справа, самих "духов", копошившихся вокруг блиндажей и двух европейцев с биноклями: один был белобрысый в черных солнцезащитных очках, а другой - в зеленой панаме. До того места, где они находились, было два километра по карте. Из наших автоматов Калашникова на таком расстоянии нельзя вести прицельный огонь.
   Только ручной пулемет Калашникова бьет на два километра. Пулемет был один, у командира химвзвода. И взводный одиноч­ными выстрелами огрызался в ответ на залпы снайперов, которые били по нам из своих старинных английских "буров", изготовленных в 19-м веке. Дальность стрельбы такого "бура" - 2 км. Так что "духи" постоянно держали нас на мушке. Попробуй, высунься!
   Командир химвзвода громко выругался и показал мне ствол своего пулемета. Возле мушки была дыра, ствол пулемета был прострелен насквозь и единственное наше дальнобойное оружие умолкло.
   В небе над нами послышался стрекот "вертушек". Мы почему-то все подумали, что это нам воду везут. "Вертушки" парами вы­ныривали из-за горы и залпами нурсов били по "зеленке". Сразу на всех трех вершинах и в "зеленке" ожили пулеметные точки. Из спаренных ДШК "духи" били по нашим "вертушкам". Я еле успевал вертеть головой и наносить пулеметные расчеты на карту. Одна "вертушка" задымила и рывками ушла за гору. В небе появились самолеты. Бомбы посыпались на "зеленку" и на склоны гор - это работал наш авианаводчик. Из комбатовского окопа доносились его команды, передаваемые летчикам.
   Я тоже торопился передавать координаты пулеметных точек на огневую позицию. Бабахнули первые пристрелочные выстрелы дымовым снарядом. Я засек разрыв, ввел корректуру и дал ко­манду на беглый огонь.
   Пошла обычная работа корректировщика - корректирование огня артиллерийского дивизиона на уничтожение и подавление целей одной за другой. Эта работа поглотила меня полностью. Я не видел ничего вокруг себя и ничего не слышал - только враг передо мной и только голос начальника штаба артиллерийского дивизиона у меня в наушниках.
   Я сосредоточивал разрывы снарядов в одну точку, поражая пулеметный расчет, и разворачивал разрывы веером по фронту, громя укрепления "духов". Мне было видно, как мечутся люди среди разрывов, как падают убитые, как взлетают в воздух стволы пулеметов вперемешку с камнями, досками и остатками пулеметчиков. Все, что я видел перед собой, я, оказывается, кри­чал в микрофон, не отпуская тангенту.
   Начальник штаба артиллерийского дивизиона мне потом, ко­гда мы спустились с гор, рассказал, что я так живо и красочно описывал все видимое мной, что он сам как-будто был рядом и все видел. Это ему очень помогло в нашей общей работе.
   Потом он подключил радиостанцию к громкоговорителю и на всех батареях слушали мои радостные визги. Но тем не менее никто надо мной не смеялся. Начальник штаба пожал руку, ко­мандиры батарей хлопали меня по плечу и все почему-то удивля­лись, что я такой молодой. Худенький был.
   После этой операции я заболел тифом, и когда меня взвесили в госпитале, то оказалось, что вешу всего 45 кг.
   А бой продолжался. Комбат передал, что БМП пошли на "зе­ленку", что по ним бьют из пушки, подбита командирская машина. Я уже засек огневую позицию этого орудия. Орудие находилось на гребне горы, и я подбирался к нему снизу разрывами! Ближе, ближе... "Залпом, огонь!" Орудие "духов" утонуло в дыму, пыли и замолчало, наконец.
   Забегая вперед, скажу, что по нашим БМП "духи" стреляли из советского зенитного 57 мм орудия 1943 года выпуска. Где они его откопали? Наверное, наши же поставляли на вооружение в армию Афганистана. Кто знал, что из этой зенитки, из которой, может быть, наши девушки-зенитчицы (помнится по фильмам о Великой Отечественной войне) сбивали фашистские самолеты, теперь будут расстреливать советские БМП.
   Жара была невыносимая. Хотелось пить и только пить! Грохот стоял невероятный. Все вокруг утонуло в пороховом дыму и пыли. Внизу, в "зеленке", кипел бой. "Вертушки" ракетами долбили склоны гор. Самолеты бомбили ущелье двухсоткилограммовыми авиабомбами. Один самолет спикировал прямо над нами.
   - Щас, нас бомбить будет, - хихикнул кто-то поблизости.
   Взрывной волной меня прижало к земле, вдавило в камни. Я подавился воздухом. Потом меня приподняло, как в невесомости, и с силой грохнуло оземь, вмяло в землю! Я еще успел увидеть, как у моего солдата-радиста текла из ушей кровь. И я потерял созна­ние.
   Приходил в себя медленно и долго. Подташнивало. Я захлебы­вался кашлем. Пыли наглотался, что ли? В горле першило.
   Комбат матюкался, как заведенный. Авианаводчик глупо улы­бался. Лицо его было все посечено мелкими камешками и крово­точило, он один стоял во весь рост. Бойцы вокруг валялись в ка­ких-то неестественных позах, как-будто у них у всех сильно забо­лели животы. У одних из ушей шла кровь, другие, обхватив руками голову, катались по земле. Как только пыль после бомбежки стала оседать, защелкали выстрелы "душманских" снайперов, и все попрятались за сложенными из камней укрытиями.
   За день трупы "духов" раздулись на солнце и страшно смер­дели. Все вокруг пропиталось этим отвратительным запахом. Мы мучились из-за этого, но сделать ничего не могли. Сразу не со­образили сбросить трупы вниз, а теперь надо было ждать ночи.
   Над нашей вершиной появилась пара вертолетов. По рации было слышно, что запрашивают каких-то "Скифов", но когда лет­чики обмолвились, что у них на борту вода и продукты, комбат схватил рацию, кричит:
   - "Ромашка", мы здесь, кидай воду и продукты...
   - Вы "Скифы"? - запрашивают летчики.
   - Да, да! Мы - "Скифы", - кричал комбат.
   - Мы - "Скифы", - орали мы все, задрав вверх головы, как-будто летчики нас могли слышать.
   Вертолеты сделали круг и сбросили контейнер с продуктами и несколько автомобильных камер и резиновых сапог от ОЗК (обще­войсковой защитный комплект) с водой. Контейнер с продуктами упал недалеко от окопа комбата. Все емкости с водой лопнули при ударе о землю, только один целый светло-зеленый резиновый са­пог лежал на склоне соседней горы, почти у самых неприступных позиций "духов". Все хотели пить, пить. Бойцы, которых никто не поднимал в атаку и вообще никаких команд не давал, все, как один, вскочили и побежали, визжа и улюлюкая, к этому сапогу по открытому плато.
   Душманы не выдержали этой непонятной психической атаки русских и без боя отступили, а попросту - бежали.
   А в сапоге (как всегда по закону подлости) была маленькая трещинка по шву, через которую вся вода вытекла и осталось лишь немного вонючей теплой, пропахшей резиной и тальком жидкости в носке.
   Замполит первым добежал, грудью упал на сапог и кричит:
   - Это для раненых, это для раненых.
   Все стояли молча вокруг него. Двое молодых солдат, став на колени, собирали влажный еще песок и прикладывали к распух­шим синим языкам.
   Назад шли, волоча по земле автоматы. Замполит шел по­следним, прижимая к груди сапог с драгоценной водой и кричал:
   - Чей автомат? Кто бросил автомат?
   Комбат решил сам, без разрешения, на свой страх и риск по­слать группу за водой вниз, на броню. Как только стемнело, де­сять солдат во главе с одним офицером тронулись в путь. Им предстояло за ночь пройти по тому же пути, по которому мы при­шли сюда, до лагеря и вернуться обратно с водой. На пути их ждали мины, душманские засады и чужие горы.
   Отправил и я своего солдата с резиновым бурдюком и пятью флягами. Выбрал, который повыносливей.
   И ребята к утру принесли воду, много воды. Мы пили, пили и не могли напиться, пока комбат не прекратил это обпитьевство.
   За эту воду мы заплатили двумя жизнями. Подорвался на мине сержант-фельдшер из санчасти. Ему оторвало ступню. Он орал от боли так, что даже мы слышали ночью его вопли, разносимые эхом в горах и не могли понять, что случилось. Было жутко. Бед­няга умер от болевого шока. Укол промедола спас бы его, но в группе ни у кого не было шприца. С наркотиками у нас было строго, вели борьбу с наркоманами. Доходило до абсурда. Если укол использовал, то надо было пустой шприц-тюбик вернуть в санчасть и чуть ли не справку от раненого представить, что его укололи, а если тот умер, то плохо твое дело. И вообще укол надо было делать при свидетелях. Поэтому никто не хотел с этим промедолом связываться, хотя каждому командиру взвода, роты, корректировщику и авианаводчику требовалось иметь с собой коробочку со шприц-тюбиками промедола. Потеряешь эти тюбики или уколешь солдата из другого полка, так замучают писаниной объяснительных, "особисты" затаскают. Не обрадуешься.
   И еще погиб старший группы заместитель командира роты старший лейтенант Лобов. Он шел первым, упал и больше не под­нялся. Его осмотрели, но раны не было и крови не было. Решили, что сердце. Вообще-то он был здоровяк, спортсмен, на сердце ни­когда не жаловался. Быстро стал холодным и тяжелым. Его еле донесли вчетвером. Потом узнали, что пуля снайпера попала ему прямо в ухо, умер мгновенно.
   Прошло еще два дня и две ночи. Много всяких событий про­изошло за это время, но в память врезались только первые два дня, а потом навалилась страшная усталость, апатия какая-то. Есть не хотелось, а только пить, пить и пить! Днем умирали от жары, ночью - от холода. Все казалось обыденным, дни были по­хожи один на другой: постоянный свист пуль над головой, бом­бежки, ночью - короткие перестрелки.
   Уже были посажены все аккумуляторные батареи, и к утру пя­того дня нашего пребывания на горе мы остались без связи с ко­мандованием. С утра над нами летали вертушки, изредка постре­ливали. Изможденные люди валялись кто где среди камней, дрожа от ночного холода и пытаясь согреться в первых лучах ут­реннего солнца.
   Свеженький в тельняшке солдат с автоматом наперевес поя­вился на краю каменистой площадки неожиданно, никто не заме­тил его приближения. Он остановился, долго смотрел на нас, а по­том спросил:
   - А что вы тут делаете?
   Комбат спросил солдата, кто он такой и что он тут делает. Солдат ответил, что он из разведывательной роты танкового полка, и что на гору ротный послал взвод проверить, нет ли тут "духов", а он поднялся первым, и что ротному дадут Героя Советского Союза за то, что он нашел "духовский" склад, где был американский "Стингер", и что "душков" перебили всех и взяли много трофейного оружия и даже одну зе­нитку.
   Все стали без какой-либо команды собираться в дорогу. Не то чтобы мы обрадовались этой хорошей новости - это не было для нас радостью. Просто мы поняли, что на этот раз для нас все кон­чилось, весь этот ужас.
   В полный рост никто не рисковал встать, все передвигались на четвереньках, а свеженький солдат стоял и смотрел на нас как на идиотов.
   Рота сгрудилась вокруг комбата. Тот разрешил развести кос­тер. На костер пошло все, что может гореть. Подогревали кон­сервные банки с кашей, вскипятили чай в прокаленном цинке из-под патронов. Ели жадно, давились кашей и сухарями, размочен­ными в горячем чае.
   После завтрака комбат дал команду на возвращение в лагерь. Спустились с нашей горы вниз к "зеленке".
   Когда уходили, ротный подложил под колено каждому убитому "духу" по гранате "лимонке" с выдернутой чекой. Перед тем как заминировать трупы "духов", ротный хлебнул пару раз спирта из фляги капитана-медика.
   Когда мы уже спустились вниз и усаживались в тени абрикос поужинать, в горах раздались взрывы и эхо, подхватив грохот, долго носило его в горах.
   - Клюнули... Так и они наших подлавливают, - сказал ротный.
   Через два дня я и моя группа благополучно вернулись в Шин­данд в свой полк. За эту операцию меня представили к награде - ордену "Красной Звезды", но ордена я так и не получил. Где-то зате­рялось в штабах представление на награду, а может, носит мой орден кто-нибудь из штабников, а может, в верхах решили, что не достойны мы наград за эту операцию. Операция-то была не­удачная - потери большие и еще окружение.
   Много еще всякого повидал и пережил я на этой "афганской" войне, но именно на этой боевой операции в Джульгарских горах познал цену воды, приравненную к цене человеческой жизни. И теперь, через много лет, не могу утолить афганскую жажду, не могу напиться вдоволь воды. Я постоянно хочу пить, никуда не еду и не иду, не имея с собой запаса воды.
   Мне никогда не забыть вкуса афганской воды: почти всегда теп­лой, если не с запахом резины и талька, так с хлоркой, почти не утоляющей жажды и никогда вдоволь.
  
  

КУДА ПОДЕВАЛИСЬ "АФОШКИ"?

   Замполитом РМО (рота материального обеспечения полка) был "пятнадцатилетний" капитан Тонкий. Не подумайте, что он был так молод, это он на должности был 15 лет. Тонкий был очень толстый, розовощекий и ленивый, а еще он был не-пер-спек-тив-ный! Служба у него не пошла, "не попал в струю", как у нас говорят. А в Афган поехал не из каких-то там патриотических чувств и не за "длинным рублем", а от жены сбежал.
   Капитан крепко "закладывал" и не интересовался ничем, кроме денег, которые были нужны ему исключительно на выпивку. И когда в "курилке" заходил разговор о продвижении, о должностях и званиях, он любил порассуждать, что вот, мол, есть у нас хоро­шие строители, рабочие, трактористы. Пашет такой тракторист и пашет всю жизнь и не надо ему никакого "старшего" тракториста. Давайте и мы будем хорошими офицерами, а то только и делаете, что гоняетесь за должностями, за званиями. Работать надо!
   Поехав старшим колонны, замполит продал соляры в Туругундях, в городке, что на границе СССР и ДРА, а "афошки" спрятал в КамАЗе, под лежаком. По дороге колонну обстреляли духи. Замполит успел выскочить из машины и залег с автоматом за коле­сом. Не стрелял, чтобы не привлекать внимания духов.
   КамАЗ загорелся от трассеров, а в кузове - снаряды. Замполит хотел убежать подальше: "Щас, как рванет!" Да вспомнил, что "афошки" под матрацем. Он бросился в горящую машину, начал шарить под матрацем - ничего нет! "Куда делись? Не понятно".
  
   А в кабине тяжелораненый водила. Замполит выкинул его из кабины, еще пошарил - нету.
   "Все, - думает, - щас, как рванет! Надо тикать!"
   Схватил водилу под мышки, оттащил в сторону, бьет его по щекам и допрашивает:
   - Куда "афошки" дел, гад?
   А водила уже помирает. Карманы у него проверил - пусто!
   Снаряды рванули! Машина в клочья! А тут уже и бронегруппа подошла на выручку.
   Водила выжил, комиссовали его. Замполиту дали орден "Красной Звезды" за мужество и отвагу, проявленные в бою с мятежниками и за спасение боевого товарища на поле боя. Через месяц замполита назначили на батальон. Заменился он куда-то в Белоруссию или в Украину, прислал письмо: "Уже заместитель началь­ника Политотдела дивизии, поступил в военную академию, женился на 18-летней красавице".
   Но что самое удивительное и необъяснимое в этой истории, считает сам замполит, так это куда подевались "афошки"?
  
  

ЧОБОТ

  
   Пехота захватила душманскую базу в ущелье Лур-Кох. После боя выяснилось, что пропал, как всегда, рядовой Чобот из I-й горно-копытной роты. Искать его никто не собирался, уже все привыкли к этому, не первый раз. Чобот появился только вечером, сказав, что заблудился.
   - Ну, опять Чобот! Вот урод, а!? Заблудился он... - устало ругался ротный. А замкомвзвода дал затрещину.
   Леха Чобот молчал. А что он мог сказать? Что встретил негра? Опять ребята ржать будут. Раньше-то Леха негров не встречал, не было в родной деревне негров. В кино, правда, видел. А тут живой! Леха даже испугался: "Куда это меня опять занесло, в Африку, что ли? С географией у Лехи было туго, и он думал, что Африка где-то рядом.
   Вечно этот Чобот попадал в какую-нибудь историю. Однажды его занесло в гарем. Бабы злющие попались - избили, автомат отобрали и голяком выгнали на улицу. В парандже вернулся к своим. До сих пор ребята тот случай вспоминают и над Чоботом издеваются.
   В другой раз в мечеть зашел во время намаза, и его до полусмерти дехкане избили колами. Но Леха не обиделся за это на мусульман и всем говорил, что побили его правильно, потому что шапку он хоть и снял, но вот про то, что у них, заходя в мечеть, башмаки снимать надо, а не шапку - не знал.
   - У нас в деревне, - объяснял Чобот, - так только шапку снимают в церкви.
   А еще был случай: Чобот душмана поймал. Да как поймал! На "прочесывании" заприметил Леха ханумку молоденькую - пряталась в саду. Чобот за ней... Зажал ее в кустах и давай лапать, а потом как закричит:
   - Мать честная! Мужские причандалы!
   Но он не растерялся, сразу смекнул, что это душман под паранджей скрывается. Сжал Леха его "хозяйство" покрепче и повел за собой. Душман орет от боли, аж приседает. Так Леха привел его на командный пункт полка, сдал "духа" начальству и стал ждать ордена.
   - Бог с ним, с орденом, - думал Чобот, - теперь-то уж ребята перестанут смеяться и подкалывать, зауважают.
   Но опять конфуз вышел. Оказалось, что никакой это не "дух" был, а наш "контрик", с большим трудом недавно внедренный в душмаскую банду. Чобот же свел на нет работу всей контрразведки за последние три года. "Контрик" перед отлетом в Москву поклялся из-под земли Чобота достать и отомстить.
   А теперь вот Чобот негра встретил: сам негр весь черный и берет на нем черный, и комбез черный, как у наших танкистов. Страхолюдина, одним словом. Долго Леха за ним гонялся, негр убегал, а потом остановился на краю обрыва и давай плясать, да чудо так: прыгает, ногами машет, орет благим матом, видно, помешался от страха. Так негр ногами размахался, что зацепил Лехино ухо башмаком. Ну, Леха и "замочил" танцору между глаз. Тот - с обрыва... Глянул Леха вниз - пропасть бездонная.
   - Что делать, что ребятам и ротному сказать? Что негра встретил? Засмеют ведь опять.
   Рота на ночь расположилась по 5-6 человек в маленьких пе­щерках на трофейных ватных одеялах. Чобот еле втиснулся в какую-то конуру и, поджав ноги, с трудом укрылся старым худым одеяльцем.
   Ночью в пещерку еще кто-то заполз. Леха так устал, что даже не мог сопротивляться этому вторжению. Нестерпимая дневная жара сменилась жутким ночным холодом. Одеяло было маленькое, и они всю ночь тянули его каждый на себя. Утром стало еще холодней. Чобот проснулся и решил проверить, кто это залез к нему. Приподнял край одеяла, а там... душман!
   Оба подскочили от неожиданности, а свод в пещерке низкий, головами ударились, упали на колени и вцепились друг другу в горло руками. Неизвестно, сколько они друг друга душили, а только когда рота построилась утром на площадке перед пещерами, Чобота, как всегда, в строю не было, и командир роты послал за ним замкомвзвода. Нашел замкомвзвода Чобота в пещерке: сидит Леха бледный на корточках, руки дрожат от напряжения и все сжимает горло "духа", а "дух" уже холодный, но руки крепко сжимают Лехино горло.
   Замкомвзода, единственный свидетель смертельной схватки Чобота с душманом, в тот же день погиб, сраженный пулей снайпера.
   А ребята еще долго потешались над Чоботом, вспоминая этот случай.
   После боевой операции рота заступила в караул для охраны складов боеприпасов. Начальник караула всю ночь гонял туповатого Чобота по уставам, заставляя зубрить статьи. Под утро Чобот заснул на посту, упал с вышки и сломал себе позвоночник. Те­перь калека. Комиссовали его. Дали пенсию 16 рублей 30 копеек. И отвез его командир в родную деревню к старикам - родителям.
  
  

БЯША

  
   Наверное, на каждой нашей заставе в Афгане жил какой-нибудь зверь - всеобщий любимчик. Кого только не держали у себя ребята, оторванные от дома, лишенные свежего хлеба, телевизора, душа с горячей водой (да и холодной было в обрез) и всего такого привычного и незаметного в мирной жизни.
   У начальника заставы Хаджария жил огромный орел. Троих орлов застрелил капитан, пока ранил этого красавца в крыло. Орел выжил, и его поселили на крыше офицерской землянки. Был он вместо сторожевого пса и даже лучше сторожевого пса, потому что видел всех приближающихся за несколько километров и начинал кахкать, предупреждая хозяина, чтобы прятал бак с брагой, и, оповещая часовых, чтобы заняли свои места в окопах и надели каски и броники1. Причем Жучка (считаю, обидное имя для орла - царя птиц) ни разу не ошиблась и всегда точно определяла, когда едет проверяющий (орел в этом случае поднимал страш­ный шум, кахкая до хрипоты), а когда приближался кто-нибудь с соседней "точки" или друзья из полка бражки попить, тут Жучка только разок и кахкнет.
   У одного лейтенанта из пехотного полка жил полутораметровый варан2 - крокодил пустыни по кличке Гена. Этот Гена сидел в сколоченной из снарядных ящиков будке и охранял вход в землянку своего друга, которого из-за варана Гены прозвали Чебурашкой. Гена горой стоял за друга и вполне мог оттяпать руку, если бы кто-то рискнул нарушить покой лейтенанта Чебурашки.
   "Старлей"-противотанкист на точке за диспетчерским пунктом, держал у себя в земляке тушканчика по кличке Крыска Лариска, и всегда ходил на прогулку только с ним и даже, когда изредка вы­езжал в полк, обязательно брал с собой Лариску.
   Придя в офицерскую столовую на обед, "старлей" привязывал Лариску за ножку стула. Иногда он устраивал представления, демонстрируя способности тушканчика.
   - Лариска, в карман! - командовал "старлей", и Лариска, мгновенно взобравшись по ноге офицера, ныряла в оттопыренный карман куртки - "афганки". Эти аттракционы изумляли офицеров - новичков и тех, кто никогда не сидел хотя бы полгода на дальней "точке".
   У очкарика Ерохина на заставе жил афганский ушастый ежик. Очень потешный. Представьте нашего обычного ежика, но с ушами кролика. Очкарика тоже звали Кроликом. Может из-за ежа, а может и из-за мультика про Вини Пуха, того самого, где Вини с Пятачком ходили в гости к Кролику-очкарику. Так вот лейтенант Ерохин был чем-то похож на Кролика-очкарика из мультика.
   Были на заставах еще черепахи Тортиллы и Т-34-ки, всякие змеи (и даже кобры), куры, павлины, привезенные из дворцов местных богатеев, всякие мелкие пичужки, огромные афганские летающие тараканы, фаланги, скорпионы, большие пауки в стеклянных банках и рыбки в аквариумах.
   Попадались животные и покрупнее. На некоторых заставах жили собаки, в том числе красивые афганские овчарки и простые дворняги, привезенные колоннами из Кушки и Термеза. Немало было ишачков-работяг, на которых возили дрова для кухни и колючку на чай. Жили на "точках" даже мулы и лошади (случалось - и чистых кровей арабские скакуны). На них возили воду, ездили в магазин Военторга за сигаретами и в дукан3 - за шаропом4. А на одной дальней заставе я даже видел одногорбого верблюда, но потом, говорят, на заставу долго не привозили продукты, и верблюда съели. Ну а козы и курдючные бараны - дело на заставе совсем обычное.
   Как только с этим не боролось командование, но ничего поделать не могло. Все-таки свежее мясо - не тушенка, всем осточертевшая. После Афгана она, наверное, лет пять никому не полезет в глотку.
   Баранов и коз добывали по-разному: покупали, выменивали, но чаще - привозили с боевых операций. Но на одной заставе жил не просто "баран на мясо", а всеобщий любимец и большой умница, ласково прозванный артиллеристами Бяша.
   Как-то осенью лейтенант-корректировщик5, обозревая в би­нокль пустыню, заметил точку, движущуюся в сторону заставы. Что это было - в бинокль подробности не рассмотреть, и лейтенант объявил тревогу. Расчеты пулями повылезали из блиндажа, за­няли свои места у гаубиц, загнали снаряды в стволы, доложили на ЦБУ6, и стали ждать душманов7.
   Когда "душманы" приблизились, командир батареи разглядел, что это два барана - черный и белый. Они, видимо, были связанные вместе, потому что шли, тесно прижавшись друг к другу.
   Комбат дал "отбой" батарее и подозвал к себе снайпера - сибиряка с намерением пристрелить баранов. Мало ли что, может, они обложены взрывчаткой, и поэтому связаны вместе. Подойдут поближе - как рванет! Такие случаи уже были: "духи" засылали заминированных баранов, и на них подрывались любители шашлычка. А еще собак с часовыми минами засылали к нам на склады и заставы. Забежит такая собачка на склад боеприпасов, мина рванет - и склад "на воздух". Поэтому всем караулам и заставам был дан приказ: собак, баранов, лошадей и прочую животину, приближающуюся к границе поста, уничтожать.
   Снайпер-сибиряк выстрелил, но промахнулся. Бараны броси­лись в разные стороны, спрятались за камнями и испуганно заблеяли.
   За баранов вступились два сержанта-узбека. Они упросили комбата не убивать баранов и пообещали плов на его день рождения и на Новый год, который был, кстати, уже не за горами. Комбат, чуть поколебавшись, согласился, но предупредил, что бараны могут быть заминированы, больны или отравлены. Однако узбеки уверяли, что все будет хорошо, они, мол, разбираются.
   - Харошый барашек, красывый, - улыбаясь, приговаривал сержант Хакимов.
   Все рассмеялись, а комбат пошутил насчет того, что "первая женщина у узбека - баран", и разрешил поймать баранов и оставить на заставе.
   Сержанты-узбеки быстро поймали баранов и сделали им загон из снарядных ящиков.
   На день рождения командира батареи, как и было обещано, сержанты од­ного барана (черного) зарезали и приготовили вкусный узбекский плов. Артиллеристы ели и нахваливали, подшучивая над тем, что Хакимов плакал, когда резали барана.
   К Бяше (белому барану) все привязались. Умный был, хоть и баран. Когда наступил Новый год, никто даже не вспомнил про плов. Больше того, Бяше подарили целую пачку сигарет. Это было любимое лакомство Бяши. Причем, он предпочитал "столичные", и офицеры, закуривая, всегда угощали Бяшу.
   - Бяша, - говорил комбат, - закурим?
   - Ме-е-е, - отвечал баран.
   И так они "курили" вдвоем: комбат - пуская дым, а Бяша - жуя табак и зажмуриваясь от удовольствия.
   Старшина использовал вкусы Бяши по-своему. Он каждое утро выводил барана на уборку территории, и на "точке" не оставалось ни одного окурка.
   Баран был очень дисциплинированный, по команде всегда становился в строй на левый фланг, и вел себя там смирно. А после команды "Разойдись!" начинал подпрыгивать, резвиться, скакал по площадке и бодал солдат. К сержантам и офицерам относился почтительно, а прапорщиков почему-то не любил. Было непонятно, как он их различает: по форме ли, по запаху или по чему-либо еще. Солдаты пробовали проверить это и надевали форму взводного, но Бяшу провести было невозможно - он все равно бодался. А перед комбатом, пусть тот был даже в одних плавках, вытягивался по стойке "смирно". Подхалим был Бяша страшный, "прогибался" перед начальством, а с сержантами-узбеками подозрительно кокетничал.
   Бяша так прижился на "точке", что его все считали за равного себе. Старшина вписал его в график нарядов, ставил в караул на пост и дописал в книге "Вечерней поверки" в конце списка личного состава - "Бяша Б.Б." (Белый Баран). На вечерней поверке старшина объявлял:
   - Юлдашев!
   - Я!
   - Яковлев!
   - Я!
   - Бяша!
   - Ме-е! - отвечал баран.
   А когда батарею поднимали по тревоге, Бяша вместе с расче­том сержанта Хакимова бежал к орудию и нырял в свой окопчик позади гаубицы. Артиллеристы специально для него вырыли такой окопчик, потому что Бяша очень боялся, когда стреляли. Он отсиживался там во время боя, приседая при каждом выстреле и из­редка выглядывая из окопчика: "Ну, как? Попали?"
   Однажды ночью Бяша столкнул со скалы, пробравшегося на заставу, душмана и поднял тревогу своим блеянием. Караул открыл огонь, и нападение "духов" было отражено, а оглушенного душмана взяли в плен. Командир приказал наградить часового за бдительность. Медаль "За боевые заслуги" вручили Хакимову, хотя все на "точке" прекрасно знали, кто "вырубил" душмана. Однако, посовещавшись, офицеры решили все же представить к награде Хакимова. А Бяше досталась пачка его любимых "Столичных", и еще его сфотографировали на память с медалью на шее.
   Летом была страшная жара - плюс 60 градусов в тени. На заставе все лежали под навесами разомлевшие и обессиленные, даже часовые попрятались в тень. Бяшка сильно захотел пить, но никто не хотел двигаться, чтоб дать ему воды, Бяша побекал-побекал и побежал вниз к реке. А внизу, за заставой, на берегу реки было минное поле.
   Хакимов первым увидел, что Бяша забрел на минное поле и с воплями: "Бяшка! Бяшка, вернись! Там мины!" - побежал за ним следом. Бяшка вернулся, а Хакимов подорвался-таки на мине. Его, окровавленного и без ноги, на одеяле приволокли в госпиталь. Когда он очнулся, первыми его словами были: "Как там Бяша? Живой?"
   Прошло время. Офицеры, отслужив в Афганистане свои положенные приказом два года, заменились в Союз. Солдаты и сержанты ушли "на дембель". А Бяша по-прежнему жил на "точке".
   Новый комбат как-то, желая угодить командиру полка, прибывшему на "точку" с проверкой, решил угостить его шашлычком. И Бяшу зарезали...
  
   1. Броники - бронежилеты, иногда защищающие тело от пуль и осколков.
   2. Варан - крупная ящерица, до 1,5 метра длиной.
   3. Дукан - афганский магазинчик.
   4. Шароп - афганский самогон.
   5. Корректировщик - офицер-артиллерист, корректирующий огонь нашей артиллерии.
   6. ЦБУ - центр боевого управления войсками.
   7. Душманы - то ли афганские партизаны, то ли бандиты.
  
  
  
  

К А К Г Е Р О Я "П О Д К О В А Л И"

  
   Пришла на дивизию разнарядка на "Героя Советского Союза", и предупредили, чтобы обязательно политработника наградили, для повышения авторитета партполитаппарата, так сказать.
   Стали подбирать кандидатуру среди офицеров политотдела. Начальник политотдела приехал три дня назад и для "Героя" еще "не созрел".
   Заместитель начальника политотдела и прочие "политические ребята" не подходили по разным причинам: одни только прибыли, другие (и таких было большинство) ни разу не выезжали за пределы гарнизона, разве что в Адраскан после получки, третьи были замечены в неблаговидных делах, любили правду, водку и женщин.
   Стали обсуждать кандидатуры замполитов полков дивизии - та же картина. Замполит одного мотострелкового полка - горький пьяница, а дед был генералом. Замполит другого мотострелкового полка был замешан в истории с грабежом местного населения, и им занимались компетентные органы. Замполит танкового полка не прошел, потому что не ходил на операции. Замполит разведбата - потому что ходил на операции, особенно любил участвовать в "прочесывании" и получил прозвище в солдатской среде - Пылесос. А замполит артиллерийского полка присвоил себе орден "Красной Звезды", которым был награжден лейтенант - корректировщик. Замполит не знал, что у лейтенанта папа генерал и служит в Москве, потому и вляпался.
   Выходило, что "Героя" давать некому. Уже перешли к обсуждению кандидатур замполитов батальонов и рот, прапорщиков-комсомольцев, и женщин-машинисток из Политотдела. Не кого-нибудь, "Героя" выбирали! Отбор был жесткий: выясняли, у кого, когда дед в колхоз вступил, нет ли родственников за границей, и кто больше одного раза на операцию сходил.
   Но тут командиру дивизии позвонили из Москвы и предупредили, что если нет достойных, то разнарядку передадут в другую дивизию. Тут же у телефона, в кабинете, состоялось минутное совещание, на котором присутствовали комдив и адъютант комдива. В результате была названа фамилия замполита мотострелкового полка. Решающую роль в этом выборе сыграло то, что комдив, как назло, не мог вспомнить больше никого, кроме фамилии этого пьяницы, которого только вчера грозился выгнать из армии и поэтому запомнил. Не забыл добавить, что дед зампо­лита был генералом, династия, так сказать. Адъютант был тоже за него, потому что внук генерала все равно будет генералом.
   А замполит мотострелкового полка был в этот день мертвецки пьян. Командир полка, узнав от комдива о предстоящей награде, просил только не сообщать пока о ней замполиту, а то еще неделю "не просохнет".
   - Выберу момент, - сказал, - сам сообщу.
   Но кандидатура кандидатурой, это полдела, а надо было еще "наградной" состряпать. И засел старший помощник начальника штаба с пропагандистом за дело. Сутки писали про то, как замполит вылез по нужде из БТРа и в кромешной тьме заметил прокравшегося в лагерь душмана, взял свой автомат АКС и пристрелил лазутчика. Трофей - автомат АКМ, китайского производства (для большей достоверности). Они умудрились даже написать, что чувствовал при этом замполит и что успел крикнуть перед смертью душман.
   На случай, если потребуется предъявить АКМ, послали в засаду разведроту с задачей добыть автомат китайского производства хоть из-под земли. И рота, потеряв треть личного состава, через двое суток привезла АКМ китайского производства с красивым, красного дерева, лакированным прикладом и откидным штыком.
   Представление отослали, и замполит "обмыл" это дело.
   Позвонили из Москвы: "Что вы прислали? Тут и на медаль "За боевые заслуги" не потянет".
   Теперь уже всем штабом засели за работу. Замполит с расстройства очень сильно напился и всю ночь с автоматом гонялся за "духами" по полку.
   За двое суток сочинили душещипательную повесть о том, как замполит, не покидая ни на минуту поля боя, личным примером увлекал солдат в атаку и из личного оружия уничтожил четырех душманов. Хотели написать больше, но по боевому донесению за последнюю операцию прошло только четверо уничтоженных мятежников. В последнее время с этим было строго. Кто-то посчитал там, в Москве, потери "духов" по донесениям, и оказалось, что они уже втрое перекрыли население Афганистана.
   Опять послали представление на высокую награду. И опять вернули, сказав, что тут, максимум, на орден "Красной Звезды" потянет.
   Ну, тут уже замполит так расстроился, что даже отказался выпить кружку бражки перед завтраком. Довели человека!
   Отступать было некуда. Собрали команду лучших борзописцев дивизии, из Кабула подлетела парочка очень талантливых ребят. Кампанию возглавил начальник политотдела. Закрылись они в кабинете замполита и трое суток не выходили на свет божий. Не подумайте, что на голодный желудок. Начпрод ящиками таскал в кабинет водку, лимонад, печеночный паштет, колбасу и маринованные огурчики. Свежий хлеб на вертушках доставляли из Ташкента.
   В кабинете командира полка в узком кругу зачитали "наградной", из которого следовало, что полк попал в засаду и замполит взял командование на себя.
   - А я где был? - возмутился командир полка.
   - Ну, мало ли где.
   "... Был тяжело ранен, но не покинул поля боя. Увлекая бойцов в атаку, кричал: "За Родину! За Брежнева!" И из личного оружия уничтожил четырех душманов, которые, как выяснилось позже, были главарями банд-формирований мятежников. Душманы, потеряв главарей, разбежались, и наступил мир в провинции..."
   - Какой мир? Где, когда? Какое ранение?
   - Верно, с ранением мы "переборщили". Хорошо, напишем "тяжело контужен".
   - А где же я был в это время? - не унимался командир.
   - Не волнуйся, тебя тоже не обидим, - успокоил начальник политотдела.
   Отослали "наградной" и стали ждать.
   Замполит опять в запой ушел. Волнуется человек. Не каждый же день Героя дают.
   Через недельку звонок: "Утвердили! Готовьтесь к встрече. Возможно, сам Галушкин пожалует".
   Стали готовиться к встрече. И тут выяснилось, что в полку есть еще отдельные недостатки, с которыми надо бороться. Оказалось, что осталась всего одна Ленинская комната от прежнего замполита-заменщика, что нет бани (а где же раньше мылись?), что солдаты пьют чай и компот без сахара и непонятно, куда он девается, что в каптерках 1, 2, 3 и еще в восьми ротах содержат баранов и что в полку отсутствуют туалеты.
   Две недели мели, мыли, выгребали мусор и вывозили на свалку тремя самосвалами. Построили аж два туалета (один - женский). На каждую мусорку, туалет, водовозку и умывальник был назначен старший - толковый офицер, не ниже майора.
   Солдатам выдали носки, которые не выдавались со времен ввода Ограниченного контингента и еще выдали по 2-3 носовых платка каждому. Пообещали в первых числах следующего месяца поменять белье, а к зиме - построить баню (летом вода и так теплая).
   В общем, за две недели в полку было сделано больше, чем за последние два года.
   Была даже отменена операция в Чертово ущелье и душманы, заранее предупрежденные своими информаторами, целую неделю провели в засаде, потом не выдержали и пришли в полк узнать, в чем дело. А тут такая радость: замполиту "Героя" дают!
   И надо ж было такому случиться, что в ночь перед самым приездом москвичей обвалилась крыша полкового клуба.
   "Москвичи" приехали, прошлись по полку, от обеда отказались и уехали, ничего не сказав, в штаб дивизии. А полк стоял на плацу без обеда до вечера. Семь человек получили солнечный удар. Полковая водовозка уже четыре раза ездила заправляться.
   Вечером замполита вызвали в штаб дивизии, и старый седой генерал объявил, что в полку страшный бардак.
   - Я такого бардака даже у партизан в Гражданскую не видел! Крыша клуба обвалилась, ни одного плаката, ни одного портрета Леонида Ильича, ни одного деревца на территории полка! И это забота о подчиненных, и это близость к людям! Не получишь "Героя", пока не устранишь недостатки! Неделя - сроку!
   И закипела в полку работа. Собрали художников со всей дивизии. Днем и ночью писались и рисовались плакаты и стенды. В парке боевых машин сняли крышу с еще недостроенного ПТОРа1 (хорошо, что зампотех был в отпуске) и накрыли ею клуб. На вилле мэра Герата ночью выкопали все розы, а в соседнем кишлаке не осталось ни одного деревца...
   Когда через неделю москвичи приехали в полк, они его не узнали, это был совсем другой полк.
   - Ну вот, крышу починил, плакаты намалевал, деревья посадил. Теперь и "Героя" можно давать.
   И дали...
  
   1. ПТОР - пункт технического обслуживания и ремонта
  
  

У Н О Ч Н О Г О К О С Т Р А

  
   Если вам приходилось когда-нибудь сидеть с друзьями ночью у походного костра, то вам известно это чувство открытости и доверительности, эта душевная теплота, рожденная теплотой ко­стра. О чем только не поведают друг другу люди, собравшиеся вокруг немудреного костерка, каких только откровений, покаяний и обличений не услышишь. Такую таинственную силу имеет этот ночной костер.
   А выглянет солнце, рассветет, и человек опять угрюмый и скрытный, и как - будто не он ночью поведал такое, что не всякий отцу родному поведает, а тем более прокурору. Такую силу, по моим наблюдениям, имеет наряд, точнее, ночь в наряде. Соберутся вместе два-три человека, случайно сведенные вместе судьбой и графиком нарядов; седой подполковник и "зеленый" лейтенант. И сидят они ночью под тусклой лампочкой, и мирно беседуют как у костра, как равные, как лучшие друзья. И так до самого утра, пока выглянет солнце и расставит, случайно сведенных вместе, людей на свои места, на свои ступени служебной лестницы.
   Но до утра еще далеко, и мы два равных - лейтенант и подполковник, уравненные ночью и одиночеством, ведем беседу, сидя в комнате дежурного по ЦБУ Шиндандской дивизии. Вернее будет сказать, подполковник Курочкин рассказывает, а я слушаю и иногда успеваю вставить своих "пять копеек". Но, по-моему, он меня вообще не слушает и рассказывает так, для себя, просто надо человеку выговориться.
   И рассказывает интересно. Только, по-моему, сильно уж привирает и фантазирует, и я не верю ни одному его слову.
   - ... К родителям на неделю в отпуск приехал. Пять дней соседскую дочку разглядывал, на 6-й пригласил в клуб в кино. Сходили мы с ней в кино, а на следующий день уехал. Послал ей перевод - тыщу рублей. Написал: "Приоденься, приеду - женюсь". Приезжаю, а они деньги в саду закопали. Испугались. Отродясь таких денег в руках не держали.
   - ... Заходи-заходи, Веселенький, гостем будешь. Менять пришел?
   - Завтра я тебя поменяю.
   - А я бы так вообще не сменялся отсюда, тут бы и жил на ЦБУ. Может, введут скоро такую должность?
   - Ага, специально для тебя. Ты чего тут рассказываешь? Опять лапшу лейтенанту вешаешь?
   - Зачем лапшу. Про жену свою Фросеньку рассказываю. Тридцать лет с ней прожил. Пять сынов вырастил.
   - Известно, как ты вырастил. Раз в месяц тебя, наверно, и видели.
   - Обижаешь. Не меньше двух раз.
   - Ну, хоть так. А моя сбежала от меня. Москвичка дрыпанная.
   - До чего довел женщину. Ая-яй...
   - Денег ей все не хватало. Ну, ладно, завербовался я, значит, в Африку, ну и ее с собой взял. Виллу нам отдельную двухэтажную дали, машину, прислугу. Ну, сначала все хорошо было, а потом, "трах-бах" - правительственный переворот. И нас всех - в концлагерь, за колючую проволоку. Жара, тропики. Одними бананами, считай, кормили, как обезьян. Вызволили нас потом. А только в Москву как прилетели, жена по трапу спустилась и бегом от меня, больше я ее не видел. На развод прислала, даже ни денег не потребовала, ни раздела имущества. Редкий случай. Ну, я ей послал, конечно, что пропить не успел. А вскоре в Египет уехал.
   - Я тоже в 70-х в Египте был на Суэцком.
   - Я с ПВОшниками был. Нас туда несколько дивизионов переправили ночью. Технику покрасили желтой краской, нас в желтую форму переодели. Мы сначала думали, что советниками будем у арабов, обучать их работать на наших комплексах. Только приехали, развернулись, а тут "Фантомы". И по нам... Ну, мы и дали. Два "Фонтома" завалили сразу и один "Мираж". Всех орденами наградили. А мы говорим, зачем ордена, лучше ящик водки.
   - И правильно, что от наград отказались. У них грамотами награждают, а орден идешь и покупаешь в магазине. А орден бешеные деньги стоит. У нас многих наградили за крупнейшее танковое сражение. Слыхал, наверное, там танков в сражении участвовало больше, чем на Курской дуге. Грамоты вручили на высшую награду -орден "Голубого Нила" (у Гагарина такой, видел?), а он стоит - машину можно купить. Ну и нашим "Героя" вместо этого ордена дали.
   Только одному сержанту - командиру танка, он три танка израильских вплотную расстрелял, такой орден вручили. Арабы со всей армии собирались посмотреть на него, как на чудо.
   - ПВОшникам тоже нескольким командирам дивизионов дали "Героя". А которые погибли и калеки даже льгот, как для "афганцев", не имеют. Во Вьетнаме был, то же самое. Помогаем всяким. Где только русские головы свои не складывают. Вот в Африке воевал. Там у наемников два вертолета американских было. Как летит вертолет, "шоколадки" мои оружие бросают, на землю падают и голову руками закрывают. "Грохнули" мы с другом одного "крокодила". Черномазым понравилось. Осмелели. Второй вертолет сами сбили.
   Арабы тоже вояки хреновые. Объявили "повышенную готовность" на оборонительной линии и месяц - все "повышенная готовность", а когда войско разбрелось, израильтяне и ударили. Тут я в плен и попал. Контузило.
   - Ты в плену тоже был?
   - Да, в тюрьме в Тель-Авиве сидел в одиночке. Допрашивал еврей из Харькова. На дыбы за руки подвешивал, и между ног бил. Детей, - говорит, - никогда у тебя не будет, если будешь молчать. Бьет меня падло по яйцам, а я ору благим матом и матерю его на всех языках, которыми владею: английском, русском, украинском, польском, арабском, еврейском. Как до еврейского дошел, он бить перестал, заговорил со мной на иврите.
   - Вы еврей? - спрашивает меня.
   - Да, - кричу, - у моего прадеда ишак евреем был. - Со мной потом начальники ихние беседовали, предлагали у них служить, "генерала" обещали.
   - Да ну тебя к дьяволу. Ты лучше расскажи, как к нам попал в оперативники? Ты ведь раньше у Тучина был?
   - Да было дело, хороший был мужик - генерал Тучин. - Этой весной мы получили наводку на душманскую базу Иль-Кар. Туда прибыла как раз группа советников - иранских офице­ров, и представитель Исламского комитета. База - на иранской границе. Тучин собрал по быстрому всех своих орлов - на "вертушки" и вперед. Проводника с собой хренового взяли. Раза три курс меняли. Генерал разозлился и за борт его. Тогда такие вещи еще сходили. Обычное дело было. Дальше Тучин сам повел. Ему не впервой было, десятки таких операций провернул. В захвате Амина участвовал. Да и нам дело привычное. Мы за своим генералом - в огонь и в воду.
   Подходим к "зеленке". Внизу: домики, бараки, колючей проволокой все обнесено, вышки по углам, дорога, ну, в общем, все, как полагается. Вертолеты огневой поддержки заходят. Залп НУРСами (1) - площадку для десанта подготавливают, из пулеметов поливают. Ну, Тучин: "Вперед орлы, за орденами!" Сам первый выпрыгивает из вертолета. Ну, мы и пошли шманать. Везде пальба, взрывы. Десантники "духов" пинками всех к стенке. А они уже и не сопротивляются. Обалдели совсем. Ребята карманы им вытряхивают. Надыбали где-то мешки с чаем "Липтон". Замечательный чай. Мы этот чай потом еще полгода всей бригадой пили.
   А у "духов" смотрим - документы у всех иранские. Маскируются, думаем. И деньги - реалы. Хозяева платят. Поймали одного чудака в форме - видать, офицерик иранский, ведут к Тучину. Офицер трясется, кобура расстегнута, сзади малый кольтом тыкает ему в спину, а он орет благим матом. Тучин переводчику: "Чего он там варнякает?" А переводчик сам побледнел, головой крутит по сторонам: "Товарищ генерал, Иран это. Чайная фабрика". Тучин как рявкнет: "Бросай все! Полундра! Сматываемся!" Все - на вертушки бегом и ходу оттуда. Только несколько мешков чая и прихватили. Все наши боевые трофеи.
   А следом - "Фантомы". До самого аэродрома нас гнали. Ракетами залп дали по нам напоследок и спокойно домой проследовали. Где наше ПВО было, хрен его знает. Обалдели там, наверное, увидев наш эскорт.
   А генерала сразу в Кабул вызвали, потом - в Москву. Иран ноту протеста предъявил нашему правительству. Так мы больше генерала и не видели. Ну, а нас разогнали потихоньку, с "повышением", естественно.
   - Да, история. Мы вот так недавно тоже в районе Чертового треугольника пошли на "горбыле" не вдоль берега озер, а напрямик, чтоб быстрее. Летим, значит, а внизу дорога так проходит. И блестит на солнце, вроде как арык. А потом смотрим, по этому арыку паровозик плывет, маленький такой, как игрушечный. Мы ходу оттуда. Пронесло. Слава Богу.
   - Это когда ходили наших пленных, которые восстали в пакистанской тюрьме, выручать?
   - Да, тогда.
   - Что ж вы?..
   - Выходит так, что опоздали мы.
   - Сам черт не разберет.
   - Говорят, там наших около сотни было. Охрану перебили, несколько дней оборону держали. Их с воздуха бомбили, потом танками пакистанские вояки с землей сравняли. Я от спецназовца из Асадабада слышал.
   - Кто-то еще напишет о подвиге наших солдат и офицеров, поднявших восстание в тюрьме.
   - Жди. Вообще-то, я подозреваю, что это была операция одной из наших диверсионных групп ГРУ по освобождению пленных из пакистанской крепости Бадабер, к сожалению, закончившаяся неудачно. Об этом знают единицы. А те все полегли. Хорошо, если не причислят к предателям.
   - Надо бы закон специальный, что не виноваты те, кто попал в плен в Афганистане, - сказал я.
   - Лейтенант, и для Рыжего закон? Может, ему еще орден дать за расстрелянные колонны? Сколько на его счету?
   - Слышал, отца его привозили сюда. Хотели выманить и шлепнуть.
   - Это правда. Договорились организовать встречу. Только он не пришел.
   - Он из мотострелкового полка. Кто его еще застал, говорят, что такое Чмо было, не приведи господь, грязное вечно, сопли висят. Издевались над ним, конечно. Он и убежал поэтому.
   - Ну, как оно там на самом деле было, никто не знает. А теперь он главарь банды, гроза "наливников" и колонн. Я с ним встре­чался под Гиришком. Колонну нашу разделали в пух и прах. А он стоит на скале с мегафоном и кричит: "Это вам привет от Рыжего. Будете помнить Рыжего".
   - Вот сволочь. Откуда только такие берутся?
   - Предатели были на всех войнах и у всех народов. А нашего начальника разведки майора Зайца забыл? Офицер! Ладно, БРДМ с полным боекомплектом угнал, так еще и водителя прихватил, обманул мальчишку, хорошо отпустил потом.
   - Слышал, он еще и документы секретные прихватил, просил "духов", чтобы его в Штаты отправили.
   - Пусть бы катился в свои Штаты. А то ведь он, гад, в наши колонны пристраивался и расстреливал в хвост. Крови на нем много и русской, и афганской.
   - Товарищ подполковник, а это правда, что он дуканщиков расстреливал и забирал у них деньги?
   - Бачу он одного в расход пустил, а тот оказался родственником члена правительства. В общем, "вышку" бы ему дали, или - в тюрьму.
   - Товарищ лейтенант, сходи, принеси лимонад, там в моем кабинете в кондиционере стоит. Семен, ты будешь?
   - Не-а, боюсь ангиной заболеть.
   - Прохладно. Сколько ж там градусов?
   - Ого, +35 градусов по Цельсию! Похолодало к ночи. Днем + 70 было.
   - Ну, все, к вечеру оделись, как в Сибири. Часовой у штаба в шинели стоит, а днем, небось, в одних трусах в тени где-нибудь дрых.
   - Перепады температуры, что ты хочешь?
   - Спасибо, товарищ лейтенант. Бери, угощайся.
   - Нет, я не буду. У меня ангина. Холодной минералки днем попил. Сейчас глотать не могу.
   - Ну вот, не хотите, мухи сейчас все выпьют.
   - Не-а, они ночью спят.
   - Хи-хи-хи-и. Уже три. Позвони в гостиницу, Михайлова вызови. Не дозвонился? Быстрее сходить туда. Лейтенант, слетай. Пошел я к себе, Семен.
   - Товарищ подполковник, я схожу. Только вы обещали мне в Ленинград позвонить.
   - Щас, позвоним. В Ленинград - это раз плюнуть, по ЗАСу. Техника у нас на грани фантастики. В Ленинград быстрее можно дозвониться, чем до соседней казармы.
   - Я быстро, - крикнул лейтенант и выбежал, так сильно хлопнув дверью, что у Курочкина потемнело в глазах.
   - Это ж надо так дверью хлопать, - медленно оседая на пол, думал Курочкин. Он с удивлением смотрел, как боковая стена медленно, как в кино в замедленной съемке, оседает и рассыпается на куски, поднимая клубы пыли.
   Этой ночью душманы выпустили по штабу дивизии семь 122-миллимет-ровых реактивных снарядов.
  
  

С Н А Й П Е Р А

  
   Недолюбливали в Гиришке начальника "Царандоя". Чужак, родом не из этих мест, непомерно честолюбив, к тому же жаден. Местное население он презирал и обдирал до нитки.
   Приглянулась немолодому уже начальнику "Царандоя" красавица - дочь уважаемого дехканина из соседнего кишлака. В молодости царандоевцу и думать не приходилось о женитьбе - не было денег. Только с годами появился достаток, и он смог купить высокую должность начальника. А теперь мог взять и жену.
   Женщины в уезде стоили не так уж и дорого по афганским меркам. Такую божескую цену на женщин установил Ахмад Шах, командир самого многочисленного душманского отряда в этих местах. Но хотя начальник "Царандоя" давал за красавицу в два раза больше, отец девушки отказал ему. А в Афганистане мужчины говорят "нет" только один раз.
   Жених-неудачник поклялся отомстить "старому ослу" и всем жителям "этого душманского кишлака" - свидетелям его позора. Он попросил советских артиллеристов с "точки", охранявших мост рядом с Гиришком, обстрелять этот кишлак, в который якобы прибыл большой караван с оружием и боеприпасами.
   Кишлак был в зоне видимости. Лейтенант Соловей скомандовал прицел и дал команду: "10 снарядов, беглый огонь!" Командир поднес бинокль к глазам. Разрывы снарядов были слышны, но не видны. Ничего не понял Соловей. Проверил установку прицела на орудии, а там вместо прицела 230 стоит - 330!
   Он обругал наводчика и дал ему подзатыльника. Прикинул Соловей по карте - снаряды, выходило, легли (слава Богу!) где-то в поле, за договорным (мирным) кишлаком.
   Вот были бы дела, если бы хоть один снаряд попал в этот кишлак! Три года с этим кишлаком вели мирные переговоры. Сколько туда солярки, муки и сахара свезли - не счесть! Еле замирились...
   На следующее утро, на "точку" приехали ребята из "Царандоя" и привезли мешок спелых гранатов в знак благодарности. Выпущенные артиллеристами снаряды, оказалось, разорвались на дороге в степи, по которой как раз "дух" на двух осликах вез в кишлак миномет и десяток винтовок с патронами - его и накрыло.
   Царандоевцы очень хвалили артиллеристов, восхищались искусством советского лейтенанта-артиллериста, который смог на таком большом расстоянии засечь караван и накрыть его огнем своих орудий. А начальник "Царандоя" пригласил лейтенанта на свадьбу.
   Так что зря лейтенант наводчика побил. Очень удачный был выстрел, прямо-таки снайперский!
  

В С Т Р Е Ч А С Т А Ш К Е Н Т О М

  
   "Самолет-отпускник", который летал в Ташкент только два раза в неделю, уже час "загорал" на раскаленной бетонке Шиндандского аэродрома.
   - Мы летим или нет?! - возмущались нетерпеливые пассажиры, - уже в Ташкенте были бы.
   - Погодите, - успокаивали летчики, - самого Юрия Ивановича ждем.
   - А-а-а! Ну, так бы сразу и сказали.
   К трапу подлетел УАЗик разведчиков, свистнув тормозами. Из машины, не спеша, выбрался сам Юрий Иванович Рогачев - командир разведбата. Человек легендарный, хорошо известный не только в Шинданде, но и во всем Афганистане. Душманы после последней операции его голову в один миллион американских долларов оценили. Вообще-то голова любого "шурави" имела свою цену: за советского солдата платили 25 тысяч афгани, за офицера - 50 тысяч афгани, за летчика - 100 тысяч, но чтоб миллион, да еще в американских долларах!
   Столько не давали, по-моему, даже за министра. А душманы, они знают, кто, сколько из нас стоит!
   Год назад приехал никому неизвестный капитан на начальника штаба разведбата, а теперь... Вот что делает с людьми война. Парадоксально, но факт, что война не только убивает в человеке все человеческое, но, оказывается, и делает из него человека. Все дело в том, что... Но мы отвлеклись.
   Комбат Рогачев медленно поднялся по трапу, помахал на прощанье друзьям (прямо, как член правительства в телевизионном репортаже), одними глазами улыбнулся плачущей санитарке Леночке и прошел в салон на свое место. Сел и сказал: "Поехали". И махнул рукой. Самолет тотчас взлетел.
   Два часа лета, и вот внизу зелень полей, города, настоящие города с высотными многоэтажными зданиями, каких не увидишь в Афгане (разве что только в Кабуле). А вот уже пригород Ташкента - Тузельский военный аэродром, и уже самолет идет на посадку. Сел.
   Разрешения выйти из самолета ждали около часа. Вспомнил Рогачев, как улетал в Афган год назад. Случай вспомнил смешной. Проходили таможенный досмотр. Впереди стоял маленький мужичонка, изрядно выпивший, весь какой-то потертый, со старинным фибровым чемоданчиком в руках. Все они летели в ДРА первый раз. Долго не было самолета, и их отправили не из Тузеля, а из аэропорта "Ташкент" на пассажирском самолете. Еще летела какая-то афганская делегация.
   У всех, кто летел в первый раз, вещи особо не проверяли, только смотрели документы и спрашивали, сколько спиртного везешь. А провозить можно было только две бутылки ( литр водки). Подходит очередь этого мужичонки, таможенник спрашивает:
   - Сколько водки везете?
   - Одну бутылку.
   - Да ну, - не поверил таможенник. - Покажи.
   Открывает мужичонка чемоданчик, а там огромный старинный штоф литра на три, свободное же пространство заложено пирожками.
   Таможенник рассмеялся, махнул рукой:
   - Проходи!
  

* * *

  
   - Проходи! Че, расселся? - злился пограничник.
   Юрий Иванович вышел из самолета на площадку трапа. Ослепило родное теплое солнце. И так хорошо стало на душе майора. Сердце оттаивало, было радостно просто так, потому что дома, на родной земле. И от всего этого было ощущение праздника.
   Это и был настоящий праздник возвращения на родину, праздник чувств, праздник души...
   - Какая зелень кругом, какие запахи! - восхищался комбат Рогачев.
   А пахло-то, в общем, бензином, а из зелени - росли несколько ободранных запыленных тополей вдоль дороги да припорошенная пылью травка. И что тут особенного? Только и того, что это родная травка и родная пыль.
   Сзади толпились нетерпеливые отпускники, и Юрий Иванович спустился на раскаленную солнцем бетонку военного Тузельского аэродрома.
   Офицеры, которые спустились раньше, уже разгружали сами свои чемоданы из грузового отсека. Торопились потому, что видели, что прилетело еще три самолета, и оттуда уже двигались группки счастливых обладателей "крайних", то есть тех, которые оказались с краю, чемоданов.
   А возле таможни выстраивалась километровая очередь. Дай бог к обеду пройти таможню, а то и до вечера можно "тормознуться".
   Чемоданы Юрия Ивановича тоже оказались с краю. Он, подхватив два своих огромных "Гросс Афган". Сумку с "Шарпиком" надел через плечо направился к домику таможни. Стал в очередь за знакомым прапорщиком, тот узнал его и пропустил вперед. Остальные тоже пропустили, но все равно Юрий Иванович продвинулся вперед ненамного.
   Впереди еще было человек пятьдесят с Кабульского самолета: подполковники, полковники, в основном. Очередь двигалась медленно. Наконец, Юрий Иванович зашел в небольшое помещение, в котором слева и справа стояли столы, а на них лежали раскрытые чемоданы. Таможенников было четверо, среди них была одна женщина.
   Обстановка в помещении была нервозная. Одного маленького толстенького майора "трусили" уже второй час. Его даже приглашали в отдельную комнату и раздевали до трусов. Он страшно возмущался, выбегал в досмотровый зал в одних трусах и кричал, что ему подсунули наркотики, что ему мстят. Таможенники не обращали на него внимания, молча, делая свое дело.
   Майор все скандалил, а потом сел на чемодан и заплакал. Как тут не заплачешь - в чемодане нашли наркотики на несколько миллионов рублей. Тюрьма! Может, и правда подкинули.
   Кого-то заставили спарывать американский флаг с джинсов и звездочки с батника. У кого-то нашли старинную книгу на арабском, и он доказывал, что это не Коран, а сказки... А у кого-то в банке из-под сгущенки хитро замаскированное мумие.
   У одного капитана вещей было на сумму около 20 тысяч чеков (а ровно за два года в ДРА младшие офицеры получали 6 тысяч, старшие офицеры - 9 тысяч). А у него 2 магнитофона (один в машину), три дубленки, пальто кожаное, два плаща кожаных итальянских, куртки кожаные, джинсы, часы швейцарские, еще там какие-то шмотки.
   Он возмущался:
   - Вещи друзья попросили переслать родне. Я занял, - говорит, - чеков у друзей. Но тут у него нашли еще пачку чеков - 4 с половиной тысячи, и он как-то сразу сник.
   Таможенники только спросили его, на какой он должности там.
   - Командир роты.
   - Какой роты?
   - Разведывательной.
   - А-а...
   Юрий Иванович даже вспотел, глядя на все это. Он уже решил, что постарается попасть к женщине, потому что она меньше копалась в вещах. В уме подсчитал, на какую сумму у него вещей. Непонятно только было, как же они сами считают, по каким расценкам? По подсчетам Юрия Ивановича он как раз "влазил" в заработанную им сумму, но кто его знает.
   Было еще "но", и это самое "но" бросало в дрожь и заставляло сердце сжиматься и трепетать. Дело в том, что была у Юрия Ивановича мечта жизни. Недостойная мечта, надо сказать. Мечтал боевой комбат - гроза душманов, - иметь свою машину, да не какую-нибудь, а черную "Волгу"!
   Мечта мало того, что непристойная, по меньшей мере, но к тому же еще и неосуществимая. Где ж это видано в нашей стране, чтобы человек за свои кровные, честно заработанные деньги себе "Волгу", а если еще и женат, и детей двое-трое, то тут не до машины. Накормить бы, да колечко золотое жене купить, ну хоть за рождение сына, чтоб не хуже других была.
   А тут такая наглость - "Волгу" ему подавай. И это советский офицер, командир части, опора нашей армии, стержень, можно сказать.
   Но машина, как известно, стоит денег, и немалых. А денег у Юрия Ивановича не было. Всю жизнь прожили они с Люськой от зарплаты до зарплаты, а если Люське туфли какие-нибудь купят (не супермодные, а обычные, советские, какие годами пылятся на полках в наших магазинах), то последнюю неделю перед получкой "стреляют" у друзей "пятерочки" и "трояки".
   Зато подрастали трое сынов-погодков. Гордость Рогачева, продолжатели некогда славного рода потомственных военных. Потускнело, правда, это имя за годы Советской власти. Отец, правда, дослужился в годы Великой Отечественной войны от ротного писаря до командира полка, но потом сгинул в 48-м, и ни слуху о нем, ни духу. Дед, полковник Генштаба царской армии, погиб в первую мировую.
   И вот теперь Юрий Иванович Рогачев в зените славы. Ходили слухи, что его за Нау-Зат к "Герою" представляли, да родня подвела. Орден "Боевого Красного Знамени" дали.
   А ведь если б не война, никто б и не знал про какого-то там начальника штаба разведбата, что стоит в самой что ни на есть дыре в Прибалтике - в поселке Корнево. Кое-как дослужился Рогачев до штаба, и сразу уехал в Афган. Сам согласился. Мог и отказаться. Трое детей ведь. Поехал. Жену с детьми отправил к родителям в Макеевку, а сам - в Ташкент.
   Год пролетел незаметно. И вот теперь майор Рогачев ехал в отпуск. Радостное событие в жизни любого "афганца".
   Но было "но", которое отравляло всю радость и отпуска, и вообще всей жизни. Дело в том, что пошел боевой комбат майор Рогачев на сделку с совестью и вез он спрятанные в магнитофоне двадцать одну тысячу триста пятьдесят чеков, добытых путем. На "Волгу" и Люське на золотые сережки.
   Подошла очередь Юрия Ивановича. Он поставил чемоданы на низкий столик, за которым стоял таможенник - пожилой узбек, снял с плеча сумку с магнитофоном. Сзади грохнул смех, майор вздрогнул от неожиданности и обернулся.
   Толстый прапорщик, весь вспотевший, смущенно вытирал лысину. На столе стоял раскрытый чемодан, и таможенник вытаскивал из него 32-х килограммовую гирю.
   - Друзья подшутили, вот черти...
   Таможенник попросил Юрия Ивановича достать магнитофон, открыл заднюю крышку, проверил. Попросил показать магнитофонные кассеты. Рогачев открыл чемодан, достал две коробки с кассетами. Таможенник быстро отобрал в сторону запечатанные чистые кассеты, а остальные отнес в комнату, откуда раздавались "афганские" песни.
   Затем таможенник спросил, не везет ли Юрий Иванович Коран или брелков с изречениями из Корана, или других каких запрещенных к ввозу в нашу страну вещей.
   - Почему в Афганистане нет таможни, - всегда удивлялся Рогачев, - вот обходятся же люди без нее. Неприятная штука.
   Рядом за столиком проверяли пожилого подполковника, замполита полка. У того был целый чемодан книг.
   - Вот человек, - подумал Юрий Иванович, - книг на чеки наку­пил. Если б я купил целый чемодан книг, Люська моя или повесилась бы, или решила б, что я спятил, это уж точно.
   Женщина-таможенник очень заинтересовалась книгами и стала их листать.
   - Какие у вас книги все интересные, товарищ подполковник.
   Она все листала книги, в которых на первой странице стоял штамп "Воину-интернационалисту от ЦК ВЛКСМ Армении", а потом так сухо, официально спросила:
   - А это что за штампик в книгах, как это понимать?
   Подполковника-книголюба провели в комнату начальника таможни, прихватив чемодан с книгами.
   - Вот гад, - подумал комбат Рогачев, - такие не брезгуют присваивать себе посылочки, которые шлют в Афганистан люди со всего Союза, шлют книги, спортивные костюмы, варенье с этикетками: "Петя Лупач, 4 "Б" класс. Дядя солдат, кушай на здоровье". А ест его другой дядя, солдатам же достаются, в лучшем случае, шариковые ручки, почтовые комплекты или станки для бритья.
   - Ваш паспорт, товарищ майор. И вот ваши кассеты. Итальянцев мы вам оставили, а остальные стерли, извините, не положено.
   - Как стерли? Да там песни наши "афганские", да вы что, там единственная запись была лучшего певца, барда нашего времени, погибшего в Кандагаре, а вы...
   - Говорят же вам, не положено. Вот итальянцев, битлов там всяких - это пожалуйста, а всяких там Рубашкиных, одесситов, "афганцев" и прочих эмигрантов - не положено.
   Второй чемодан таможенник смотреть не стал, и Юрий Иванович пошел на выход.
   Он вышел на улицу, свободно вздохнул, и опять какое-то праздничное настроение овладело им. Радость переполняла майора, заставляя растягиваться тонкие обветренные губы в счастливую улыбку. Даже зубы у Юрия Ивановича улыбались и весело поблескивали на солнце.
   - Домой! Скорей домой, к Люське, к детям.
   Улыбались прищуренные от яркого летнего солнца карие глаза, улыбались густые черные казацкие усы и прямой крупный нос с подвижными тонкими ноздрями, улыбалось все его красивое лицо с коричневым загаром.
   С этой глупой улыбкой на лице, уносясь мыслями домой, как во сне, Юрий Иванович выстоял очередь под окошком кассы финчасти, получил две толстые пачки советских денег по именному свидетельству. Его что-то спрашивали, он отвечал, несколько раз расписывался где-то. Где расписывался, что спрашивали - до него не доходило. Улыбка на одно мгновение сбежала с лица, когда он взял в руки пачки денег. Но вдруг лицо его снова озарилось такой радостью, что, казалось, вот сейчас этот седой моложавый майор подпрыгнет, вскрикнет и заулюлюкает.
   - Черт возьми, - ликовал Юрий Иванович, - я же прошел, прорвался! Мои чеки... Машина!!! Люська... Ура-а-а!!!
   Рогачев просто обалдел от своего везения. Ведь как он боялся, как переживал. Ему чуть ли не каждую ночь снился этот проклятый дуканщик в белой чалме.
   - Господи, спаси и помилуй.
   - Тебе куда ехать, майор?
   Перед Рогачевым стояла красивая черная "Волга" - его мечта. За рулем солидный пожилой узбек в белой рубашке с короткими рукавами.
   - В аэропорт!
   - Поехали.
   Юрий Иванович забросил вещи на заднее сидение и уселся рядом с водителем. Тронулись. Машина неслась по аллее, засаженной тополями с двух сторон, ветерок шевелил чуб комбата. Было приятно от ветерка, от дороги и оттого, что едет в "Волге".
   Задумался Юрий Иванович, размечтался. Вот приезжает он домой на черной "Волге" неожиданно. Сюрприз. С букетом цветов (надо Люське сережки здесь купить, на черта ей цветы). Поднимается на второй этаж, подходит к двери (а уже поздно, вечер), достает свой ключик, с которым не расставался в Афганистане, носил на шнурке, на шее, вместе с гильзой, в которой был запечатан клочок бумаги с фамилией и адресом.
   Открывает тихонечко дверь, чтобы не разбудить детей, и на цыпочках... Лицо майора постепенно светлело-светлело, уже почти улыбалось, и старик-узбек, обрадовавшись, что хмурый пассажир-молчун смягчился и можно с ним поговорить, уже открыл рот...
   "На цыпочках вхожу в спальню, подхожу к кровати жены, и... Тьфу ты, гадость какая-то в голову лезет!"
   Майор Рогачев опять нахмурился, а в глазах блеснул такой не­хороший огонек, что водитель закрыл рот, так и не сказав ни слова.
   - Да нет, не может быть, - думал Юрий Иванович, - Люська моя не такая баба, чтоб там глупости какие. Да и дети при ней. Даже если б и захотела гульнуть, разве ж успеешь с детьми? Нет, не может быть.
   Хотя соседка, вон, Виолеточка - эта с двумя дочками. А что дочки? Дверь не закрывалась. Никем не брезговала, со всем полком переспала. Да и остальные не лучше были. Иваныча жена, пока он там по госпиталям валялся, укатила с заезжим композитором в Ленинград. А Санькина, как узнала, что ему обе ноги оторвало - сразу на развод.
   - Ай, ладно, лезет гадость всякая в голову. А телеграмму я все-таки дам. Люблю, когда встречают, да еще прикатить бы на "Волжане"!
   - Мужик, продай тачку!!!
   Узбек от неожиданности дал по тормозам.
   - А? Что? Пху... шайтан! Испугал. Машина не моя. Начальника моего. Персоналка. Большой человек. На совещании, меня отпустил. Езжай по своим делам, - говорит, - до вечера.
   На дорогу величественно выплыл милиционер в белой рубашке и лениво шевельнул полосатым жезлом.
   Старик притормозил машину, из нагрудного кармана выхватил пятерку и, вручив милиционеру через окошко, дал газу.
   - Не понял?
   - ГАИ.
   - Ну и что, а деньги за что?
   - Остановил нас...
   - Ну и что, за это платить надо? А если через каждые сто метров будут останавливать?
   - Нет, зачем? Он на этой дороге хозяин. Он за это место в ГАИ большие деньги заплатил. Теперь возвращает.
   - Продажная у вас милиция.
   - Почему продажная? Обычай такой, на работу устраиваешься в ресторан, в такси - плати деньги начальству, потом вернешь и еще заработаешь. Ты платишь - тебе платят. Жить надо как-то. Все деньги стоит.
   - Ну, а человека убить у вас сколько стоит?
   - Человека? Вот если ты человека убил - заплати следователю, прокурору три тыщи, и все, не посадят. Еще родственникам заплатить надо. А вот если...
   - ???
   Впереди показалось здание аэропорта. Юрий Иванович сунул старику две или три красненькие и, схватив вещи, помчался к камере хранения. Добравшись до окошка, из последних сил натужился и забросил свои чемоданы на стойку.
   - Какой нахал! Без очереди!
   - Свободных мест нет, - подтвердил стоявший за стойкой пожилой узбек с лукавой улыбочкой.
   Юрий Иванович уныло поплелся в конец длиннющей очереди. За ним тут же занял очередь мужчина с ташкентской дыней в руках.
   - Пойдем, - тихо сказал узбек из камеры хранения, проходя мимо и все так же лукаво улыбаясь.
   Они прошли в дверь с табличкой "Посторонним вход воспрещен" в небольшую комнатку с пустыми стеллажами вдоль стены. На стеллажах стояли только пара чемоданов и магнитофон в большой коробке на нижней полке.
   В углу за столиком сидели два почтенных лысых старика-узбека. Они пили ароматный чай, держа пиалы по-восточному и подливая себе чай из маленьких фарфоровых чайничков. На столе стояла большая синяя жестяная банка с индийским чаем. На лысинах стариков блестели капли пота. Они вытирали затылки пестрыми, обшитыми кружевами платками.
   - Логово главарей душманской банды, - подумал разведчик Рогачев. Ему было почему-то не по себе.
   - Мы чай любим. В "чековом" покупаем по пять чеков за банку. А вещи можешь поставить здесь. Никто не тронет.
   Юрий Иванович выложил чеки и поспешил к окошку кассы авиабилетов. Людей возле кассы было мало, очередь двигалась быстро.
   - Девушка, на Донецк ...
   - Только на 28-е.
   - А сегодня 13-е, нормально. На - Одессу.
   - Билетов на "запад" нет, только на Владивосток.
   Юрий Иванович, обречено ступая по белой мраморной лестнице, поднялся на второй этаж аэропорта в воинский зал. Картина, увиденная им в зале, удивила и не меньше поразила его. Все диванчики были заняты, всюду на чемоданах, на ящиках и коробках сидели и лежали люди. Большинство загорелых парней и в военной форме, и в модных джинсах и батниках, были "афганцами". На подоконниках сидели и лежали, подстелив, у кого были с собой, шинель или парадный китель, "дембеля".
   Прямо на полу спал лицом к стене здоровенный десантник, с головой накрывшись кителем с двумя медалями "За отвагу".
   - Черт возьми, цыганский табор какой-то. Да что ж это делается?
   - Что, удивляетесь? Встречает Родина героев. Закурить не найдется для брата - "афганца"?
   - На, кури.
   - Я из Кабула. Вот ногу оставил там, такие вот, брат, дела. А это все, что Родина-мать выделила мне за мое увечье...
   Одноногий отогнул лацкан легкого плащика и показал орден Отечественной войны.
   - Пойдем, выпьем, брат.
   Юрий Иванович как-то туго соображал. Слишком много впечатлений сегодня, но он уже заподозрил что-то неладное в этом моложавом калеке и еще раз на всякий случай спросил:
   - Ты когда из Кабула-то?
   - Вечерним поездом.
   - Ах, поездом... А ну вали отсюда. У, гнида!
   - Ну, ты, контуженный! - одноногий быстро удалился, резво переставляя костыли.
   Два лейтенанта, наблюдавшие за происходившим, дружно рассмеялись.
   - Идите к нам, товарищ майор, потеснимся.
   Майор Рогачев, кивнув головой в знак благодарности, уселся на диванчик рядом с лейтенантами.
   - Что, билетов "ек"?
   - Ага...
   - Мы уже пятые сутки здесь дежурим. Я в прошлом году по болезни домой летел. Тоже не мог взять билет. Познакомился с летчиком в ресторане, а он командиром корабля оказался, как раз в мой город летел. Он мне говорит: "Слушай, мне сто чеков не хватает на кожаное пальто жене, ты поменяй мне, а я тебя в кабину летчиков возьму". Я ему так сотню дал, еще и ручку на "бакшиш". Долетел со всеми удобствами.
   - Да, повезло. Где же сейчас твой летчик?
   - Спрашивал. Не летает.
   - Привет, ребята! Сидите? Ну-ну, сидите. А я полетел!
   - Билет купил?
   - А як же?
   - Ух, ты, научи?
   - Все очень просто: подошел к справочной, сунул в окошко свою синюю паспортину и ласково так говорю девушке: "Девушка, мне, пожалуйста, один билет до Киева на сегодня". И все. Вот билет.
   - Да ну, не трепись. Разве в справочной билеты продают?
   - Продают, продают... Надо только в паспорт вложить проездной и тридцать чеков.
   Комбат, повторяя свой девиз "Пробьемся!", решительно направился к справочной, вложил чеки, проездной в синий служебный паспорт и сунул в окошко:
   - До Донецка на сегодня.
   - На сегодня нет, на завтра на 14.40.
   - Давай!
   - Хе, пробьемся! Щас в гостиницу устроимся. Билетные волнения отошли. Обычно, когда комбат перенервничает, на него нападает зверский аппетит. Захотелось есть. Юрий Иванович вспомнил про обед.
   - Война - войной, а обед по расписанию.
   И Рогачев отправился в аэропортовский ресторан "Космос". Людей было много. Он уселся возле большого окна за столик с двумя офицерами, явно "афганцами", хотя один и был в джинсовом костюме.
   "Афганцев" Юрий Иванович узнал бы в любой толпе и в любой одежде: по коричневому загару, по особенному выражению лица, по глазам, да просто по походке, по гордо расправленным плечам (у нас в последнее время народ как-то сгорбился, пригнулся, а Афган выпрямляет). Узнал бы по гордо поднятой голове в толпе опущенных голов и глаз, упертых в землю.
   Подошла официантка, и Юрий Иванович, истосковавшийся по цивильной пище, растерялся, запутался в непонятных названиях ресторанного меню: лагман, чурек, кюлебаба. И он заказывал столько, что и десятерым не съесть: и цыпленка, и (этот, как его?) лагман, и фрукты разные, и шампанское.
   - Спиртное после четырех по 200 грамм и только водка.
   - Ах да, "сухой закон", я и забыл. А ради исключения, девушка.
   И Юрий Иванович достал из кармана для впечатления нераспечатанную пачку денег. Сорокалетняя девушка сделала исключение и принесла чайничек с водкой и пиалу. Все заказанные блюда не помещались на столе.
   Соседи Рогачева обедали скромно и были явно не в духе, с осуждением поглядывая на разгулявшегося майора - "афганца".
   А Юрия Ивановича, что называется, понесло. Он был весел, разговаривал со всеми, громко и покровительственно, шутил и смеялся. Похлопал девушку-официантку по попке. Уже был выпит и второй чайничек, уже и третий принесли. Рогачев угощал своих новых знакомых за столиком. Выпили, как водится, "третий тост" за погибших стоя и молча, при этом капитан-десантник гаркнул на весь зал: - "Молчать!". Все замерли.
   За столиком было весело. Все трое опьянели от выпитой водки, от сытной цивильной пищи, и уже даже была перейдена граница разговоров о службе, о боевых операциях. И троица подошла к следующей грани, когда начинают выяснять: ты меня уважаешь? И плакаться в жилетку.
   - А вот ты послушай меня, боевого офицера-десантника, да я под пулями... Я Пандшер брал, а тут меня ограбили. Нет, ты представляешь... Меня!!! Как самого последнего. Тс-с-сы. Молчок. По секрету. Не дай бог, ребята узнают.
   - Мы с тобой друзья по несчастью.
   - Погоди, а ты, майор, не шикуй.
   - Да, да. Мы тоже так начинали два дня назад.
   - Нет, ты представляешь, меня!! Ханыга в такси... сыграем, - говорит, - в новую игру - в наперсток, сотню ложи. Проиграл. "Соньку" тоже проиграл. Все проиграл. Надули. Нет, ты представляешь?
   - А мои вещи, "Шарпик" мой, сервиз музыкальный - жене подарок, все сдал, - рассказывал капитан-связист.
   - Напоили. И выбросили.
   - Куда сдал-то? - спохватился Юрий Иванович.
   - Как куда? Я ж тебе целый час толкую - в камеру хранения.
   - Ну?
   - Вывезли за город. И выбросили.
   - Мест в камере хранения не было.
   - Десять чеков узбеку дал, прихожу, нет вещей.
   - Я 30 километров всю ночь шел. Не город, а преступный синдикат.
   - Да, страшный город - сплошная мафия.
   - А у меня самолет, надо идти.
   - Погоди, на чай дал?
   - На чай...
   - А-а-а-а, - вскричала душа Рогачева. Он подскочил и бросился к двери.
   - Куда, ирод, а платить кто?..
   Рогачев швырнул, не считая, солидную стопку от пачки денег на поднос и трезвый, как стеклышко, решительно зашагал к двери, вход в которую "посторонним запрещен". В висках тревожно стучало: "Мой "Шарп", моя "Волга"...
   - Убь-ю-ю!!!
   Народ испуганно шарахался, расступаясь перед озверелым "афганцем".
   Рогачев толкнул дверь - заперта, начал тарабанить и орать:
   - Открывай!!!
   Подбежали двое милиционеров и кинулись заламывать пьяному майору руки, но быстро поняли, что не правы и "прилегли" на полу возле стеночки слева и справа от разъяренного майора.
   Собиралась толпа любопытных. Курсантский патруль наблюдал на расстоянии.
   - Смотри, как распоясались. Наплодили бандюг... Скоро страшно будет на улицу выйти. Убийцы. Такого встретишь, - доносилось из толпы.
   - И-и-я-я!!!
   Рогачев крутнулся, как балерина, на одной ноге, другую резко выбросил вперед. Дверь затрещала и легко открылась. На пороге стоял тот самый почтенный лысый узбек с перепуганным лицом.
   - Вещи-и!!! - Рогачев, оттолкнув старика, заскочил в комнату, схватил свои чемоданы и сумку и, быстро семеня ногами, растворился в людском море. Где-то раздался милицейский свисток.
   И долго еще слышен был голос старика-узбека, руководившего милицией, которая обыскивала все такси и автобусы.
   А Рогачев в это время перебрался в старый аэровокзал и метался как загнанный зверь в клетке. Но метался он не от страха, а в поисках туалета. От перемены климата, от обильного обеда, сытной цивильной пищи, от которой желудок отвык, на комбата Рогачева напал предательский понос.
   Наконец, напрягая все силы, опыт и умения бывалого разведчика, анализируя обстановку, используя метод дедуктивного анализа, а также используя многочисленные противоречивые и взаимоисключающие таблички и указатели, а больше всего - свое тренированное обоняние, разведчик Рогачев уловил нужный ему запах, решительно двинулся к цели. Майор, увидев большую очередь из одних мужчин, понял, что тут либо туалет, либо пиво дают.
   Спазмы в животе мутили рассудок и, спасая честь мундира, майор Рогачев врезался в очередь и остановился только тогда, когда уперся головой в сливной бачок. Сидя в тесной, неудобной кабинке, зажатый с двух сторон чемоданами и с коробкой магнитофона на коленях, майор проверял наличность бумаги в карманах. Фотографию Люськи с детьми отложил сразу (бумага жестковата), долго вертел в руках "отпускной билет" и "проездной" и, остановившись на двух "десятках", стал их разминать в руках, потом поколебался минуту и присоединил носовой платок. Разъяренная толпа ломилась в кабинку, грозясь утопить майора в бачке.
   Милиция сбилась с ног. Майор как сквозь землю провалился.
   Тщательно вымыв руки и умывшись водой из фонтана, Юрий Иванович, облегченный и повеселевший, обремененный тяжкой ношей, направился к шоссе, остановил такси и попросил отвезти его в КЭЧевскую гостиницу. Машина рванула с места и понеслась на бешеной скорости.
   - Лихо!
   - Приходится нам, таксистам, крутиться, за частниками еле-еле поспеваем план делать. Один раз милиция решила покончить с частными такси, и в один из дней ни одна машина не выехала из таксопарка. Так что ты думаешь? Никто и не заметил, что мы не выехали. По городу разъезжали сотни "волг" с шашечками. Так их всех и не смогли переловить - слишком много. Плюнули на них. Но мы тоже не в обиде, конечно, кое-что и нам перепадает. Лопатой денег не гребем, конечно, как вы там, в Афгане, (ведь вы из Афганистана?), но на жизнь хватает.
   - Кто вам сказал, что мы лопатой гребем?
   - Ну, как же, видел я, как офицеры куражатся, да и мне вот меньше десяти рублей еще ни один не дал, хоть всего сто метров провез. Из ресторанов не вылазят. Раз видел, подвыпившие "афганцы" дают официантке джинсы, залазь, мол, на стол, раздевайся. Наденешь джинсы - они твои. Да-а! Разделась! Ну, вот вы, майор, к примеру, сколько зарабатываете там?
   - Два оклада советскими идут на книжку, один полностью, а из второго вычитают: подоходный налог, за бездетность и прочую ерунду, и еще из второго оклада семьдесят рублей обменивают на чеки, где-то так - за один рубль пять чеков. В общем, в месяц я получаю 380 чеков на руки, и полтора оклада советскими идут на книжку.
   - И все? Тьфу! И за такие гроши стоит там корячиться. Я тут больше заработаю.
   - Не за деньги, мужик, работаем. Родину защищаем!
   - Охо-хо! Защитнички! Да вы даже границу нашу как следует перекрыть не можете. Душманье к нам спокойно в гости ходит, в Ташкент в ресторане погулять приезжают, а как напьются - милиция вылавливает.
   - Ты ври...
   - Да что мне врать? У меня брат родной - егерь здесь, в лесничестве работает. Так он рассказывает, что душманы караваны на нашу сторону гоняют, оружие браконьерам продают. Брат дважды ранен. Один раз машина ихняя на мине подорвалась. Почище твоего Афгана будет. Говорит, раньше браконьеры по ним из двустволок стреляли, а теперь из М-16 с оптическим прицелом, бинокли у них ночные китайские, а вот недавно гнались они за "Жигуленком" браконьеров, так те, не поверишь, из пулемета отстреливались. Приехали. Вот твоя гостиница, через калитку и по аллее прямо к входу. Бывай, защитник!
   - Трепло, - подумал Юрий Иванович и пошел по аллее к гостинице. На балкончиках стояли офицеры, курили, слышалась музыка, пьяные крики, женское повизгивание.
   - Щас приму душ и завалюсь спать, - думал Юрий Иванович.
   Подойдя к окошку администратора, попросил комнату на сутки, не обращая внимания на табличку "Мест нет" (эти таблички висят постоянно во всех гостиницах, кто ж на них обращает внимание).
   - Не видите, мест нет, - заорала женщина-администратор.
   - Неужели для командира части, майора, не найдется места? Я из Афганистана, - и положил свой синий служебный паспорт.
   - Да хоть из Эфиопии. Вас тут, майоров, как собак нерезаных. Сказано, нету местов. На пересылку езжай. Вечером раскладушки дам - в коридоре поставим. Жди. Вон все ждут.
   Тут только Юрий Иванович обратил внимание, что все эти офицеры, которые бродили по аллейке, сидели в холле. Оказывается, эти лейтенанты, майоры, подполковники почти все "афганцы", которым не хватило места в гостинице. В очень скверном настроении вышел комбат на улицу, присел на лавочке рядом с плавательным бассейном и задумался над тем, куда податься.
   - На пересылку, в этот клоповник, нет, спасибо, не хочется. Еще чемоданы уведут. В аэропорт - вместе с "дембелями" на подоконнике? Или здесь ждать раскладушку? Нет, разве попробовать в какую-нибудь гражданскую гостиницу устроиться. Неподалеку стояла машина. Водитель давно поглядывал в его сторону.
   - Ну что, поедем, командир? - узбек в клетчатом пиджаке присел рядом.
   - Куда?
   - Ну, я не знаю, куда тебе надо. Можно к девочкам...
   - Девочки меня не интересуют!
   - А мальчики?
   В ответ - презрение.
   - Ладно, это я так, пошутил, - осклабился узбек.
   - Поехали. В гостиницу, самую лучшую.
   Сели в "Волгу". В машине уже находились два подозрительных типа на заднем сиденье.
   - Попутчики, - сказал "клетчатый".
   Подкатили к шикарной (сразу видно - интуристовской) гостинице.
   Рогачев бодро прошел к стойке накрашенной администраторши и, бравируя, уронил свой паспорт с вложенной полусотней. Деваха презрительно, краем глаза, смерила жалкие бумажки и продолжала изучение перстня с алмазами на длинном наманикюренном пальце. Рогачев метнул еще полтинник. Никакой реакции.
   - Девушка, мне бы на одну ночь, - в голосе звучали противные заискивающие нотки, забытые за год войны.
   - Слушай, ты! Да таких, как ты, с суконным рылом, сюда даже на порог не пускают. Забирай свои "рваные" и чеши отсюда... Васи-и-лий!
   За спиной майора вырос не то генерал, не то швейцар:
   - Гражданин, вы как сюда попали? Да как вы смели?
   Рогачев, пятясь и спотыкаясь о свои чемоданы, выскользнул на улицу. Его не покидало чувство, что он уже где-то встречался с этим швейцаром-генералом. Особенно знакомым показался голос.
   Остановились возле красивой гостиницы где-то в центре города. Табличку "Мест нет" Рогачев видел, но все же сделал попытку уговорить вежливую, с каменной улыбкой администраторшу. Есть у них места, "бронь" там всякая для начальства, для депутатов.
   - Ну, на одну ночь! Человек с войны, можно сказать.
   В машине водила предложил выпить:
   - У меня всегда запасец с собой для хорошего клиента. Есть и шампанское для девочек.
   Рогачев, сорвав нервно трясущимися пальцами золотистую пробку, залпом выпил полбутылки водки прямо из горлышка. Попутчики на заднем сиденье тоже пили, и что-то горячо обсуждали на своем языке.
   - Давай какую-нибудь гостиницу попроще, что ли? Не ночевать же в твоей машине.
   Подъехали к обшарпанному зданию, напоминающему студенческую общагу. И только здесь заспанная дежурная визгливым голоском, срывающимся на крик, втолковала, что приказано "афганцев" в гражданские гостиницы не брать.
   - Пьянствуете неделями! Лови вас потом по всему городу. Да с конвоем отправляй на войну. Вояки! Езжай на пересылку или в КЭЧевскую гостиницу. Никто тебя не пустит, кому охота место терять?!
   Вернувшись в машину. Рогачев допил водку и попросил еще бутылку. Водила, не поворачиваясь, протянул еще бутылку. Он пристально следил за движением рук одного из попутчиков. Тот, положив дипломат на колени, накрывал маленький шарик простым наперстком, каким пользуются женщины во время шитья. Два других наперстка стояли на месте, затем попутчик ловкими движениями костлявых рук передвигал наперстки, меняя их местами. В конце выстраивал все три наперстка в одну линию, и водила указывал на наперсток, где, по его мнению, находится шарик. Точно, шарик был там.
   - Сыграем, - предложил попутчик Юрию Ивановичу. - Это новая игра. Ставка - четвертной.
   Юрий Иванович рискнул, и сразу выиграл двадцать пять рублей. Худой невозмутимо отдал деньги и предложил сыграть еще. Сыграли несколько раз, и опять Юрий Иванович выигрывал, только разок проиграл, когда машину подбросило на кочке. Он мельком глянул в окно, даже не сообразив, что они куда-то едут.
   Ставку увеличили сначала до 50, а потом - до ста рублей. Азартная игра захватила Рогачева, он радовался, когда угадывал, под каким наперстком шарик, и шумно ругал себя, когда проигрывал.
   Болела голова, глаза слипались, но Юрий Иванович не собирался прекращать игру, хотя у него и появилось подозрение, что игрок мухлюет.
   - Дурить меня?!! - взревел комбат и схватил худого за тонкую шею. Тот испуганно захрипел, а сидевший с ним рядом угрюмый верзила нанес Юрию Ивановичу удар бутылкой шампанского по голове. Бутылка разбилась, шампанское заливало глаза, и Рогачев отпустил перепуганного до смерти худого игрока. Изловчившись, разведчик локтем левой руки нанес удар в висок верзиле сзади и кулаком правой - в нижнюю челюсть водителю. Машина завиляла, врезалась в дерево.
   Юрий Иванович с трудом выбрался, забрал свои вещи и, пригибаясь вдоль кустов скверика, засеменил подальше от греха. На противоположной стороне улицы он увидел ресторан: огромные окна, играла музыка. Юрий Иванович направился к подземному переходу, где к нему подошла красивая, шикарно одетая девушка:
   - Чебурашку хочешь, покажу?
   - Какую еще Чебурашку?
   - А вот, смотри, - девушка подняла свою короткую юбку.
   - Во дает! - удивился майор. Что за город такой?
   И стал подниматься по лестнице вверх. На выходе трое подвыпивших мужиков поинтересовались, улыбаясь:
   - Чебурашку видел?
   - Ага-а, - расплылся в улыбке Юрий Иванович.
   - Плати червонец!
   - ???
   Сзади еще подошли двое. Комбат поставил на ступеньки чемодан и сумку и трясущимися руками стал шарить по карманам. Его била нервная дрожь, слезы бессилия дрожали на глазах. Он никак не мог найти денег, в бумажнике были только чеки Внешпосылторга.
   - У меня только чеки.
   - Мы берем в любой валюте, - сказал подошедший сзади, и, выхватив десятку, скрылся в глубине подземного перехода.
   Оказывать сопротивление было бесполезно. К тому же Юрий Иванович опасался за свои "Шарпик" и за двадцать тысчонок. Да и лезвием могли рожу исписать. Он униженно поплелся к ресторану, глядя себе под ноги.
   Уже стемнело, а свет в ресторане еще не включали. Вокруг было серо и невзрачно. Все столики оказались заняты, только в углу возле эстрады был свободен. Там сидела толстая женщина в вечернем платье с глубоким вырезом, из которого вот-вот готовы были выпрыгнуть упругие пышные груди с родинкой на одной из них. Юрий Иванович как уставился на родинку, так и не мог уже оторвать взгляда. На лицо так и не взглянул, к тому же длинная челка прикрывала лоб, и женщина сидела, склонив голову над рюмкой с коньяком. Через мгновение перед Юрием Ивановичем появилась такая же бутылка и он, не закусывая, опрокинул три рюмки подряд.
   Коньяк согрел его и взбодрил, он заказал популярную песню "Айсберг", не пожалев четвертного. И деньги сразу нашлись (в карманчике рубашки были).
   Клонило в сон. Разведчик Рогачев чувствовал, что хлебнул какой-то заразы в такси, но мужик он был крепкий и девиз у него был - "Пробьемся"!
   В голове раздавались глухие удары набатного колокола. Принесли закуски. Майор продолжал пить, и с каждой рюмкой женщина становилась все худее и привлекательнее, а родинка на ее груди сводила с ума.
   - Она даже очень похожа на мою Люську, - эта мысль согревала душу майору Рогачеву, он решил познакомиться с ней, уже несколько раз заговаривал, но она молчала.
   Ощущение праздника возвращения, праздника души опять вернулось к Юрию Ивановичу. Он все пил, женщину называл Люськой и приглашал на танец, положив ей руку на голое колено. Женщина подскочила, опрокинув тарелку с салатом оливье на китель и брюки комбата. Зазвенело разбитое стекло. Комбат Рогачев решительно встал из-за стола, достал из кармана кителя носовой платок, смахнул остатки салата, икнул и с достоинством, склонив голову, произнес:
   - Извините, мадам.
   Небритый, в кителе с надорванным рукавом, весь облитый салатом кавалер двух советских орденов и трех афганских был жалок и смешон.
   Женщина рассмеялась. Ей, видимо, стало жаль этого чудака, и она предложила Юрию Ивановичу поехать к ней домой привести себя в порядок, постирать и зашить китель. Юрий Иванович продолжал смотреть на родинку:
   - Вы единственная порядочная женщина в этом городе. Меня зовут Юрик, а вас?..
   Женщина пошла к выходу. Расплатившись за двоих, Юрий Иванович кинулся за ней, лавируя между столиков, с двумя чемоданами в руках, поправляя бедром "Шарпик" в сумке через плечо. Они пошли по скверу. Юрий Иванович, не выпуская из рук чемоданов, умудрялся обнимать и целовать женщину на ходу. Они сели в такси и всю дорогу целовались. Юрий Иванович даже пару раз запустил руку под вырез, но был остановлен. Строгая женщина!
   Таксист-узбек подглядывал за ними в зеркальце и скалил зубы, а потом предложил оставить машину на часок где-нибудь в сквере, а он, мол, погуляет.
   - Мы уже приехали. Вещи занесите на третий этаж.
   На лестнице было темно. Попросив не шуметь (соседи скандалят), открыла дверь в спальню с включенным ночником.
   Юрий Иванович присел за стол, достал коньяк, захваченный из ресторана, и разлил в принесенные стаканы. Хозяйка предложила ему снять китель. Он вытащил документы и бумажник. Выпили по рюмочке. Хозяйка, уже переодевшаяся в халатик на голое тело, вышла из комнаты.
   - Все нормально. Ночую здесь, а завтра утром - в аэропорт, вечером буду дома. А пока... знай наших! Есть еще порох в пороховницах. Сначала мы такие строгие, тю-тю-тю. Завтра буду дома, Люсенька...
   Клонило ко сну. Слишком много было впечатлений для одного дня, но уже все позади. Юрик прилег на кровать, раскрыл бумажник, где у него было фото жены, детей. Глядь, а там уже вместо жены - эта, с родинкой. И Люська тут как тут... Да по щекам его, по щекам...
  

* * *

  
   - А ну, вставай, чего разлегся?!
   Подскочил Юрик, тупо оглянулся по сторонам, не понимая, где это он? В затылке страшная боль. Сидит Рогачев на садовой скамейке в каком-то скверике, китель и фуражка валяются на земле, рядом дворник с метлой.
   - Где я? Где вещи? Меня обокрали! Милиция!
   - А вот и милиция.
   По дорожке шел милиционер, очень похожий на вчерашнего таксиста, если б не в форме - точно он.
   - Меня обокрали!
   - Ваши документы! Пройдемте!
   В участке выслушали со скучным видом, спросили имя женщины, название улицы, номер дома, номер машины хотя бы, приметы. Но Юрий Иванович ничего не мог сообщить, никаких названий и примет, только родинку на левой груди и запомнил.
   - Ну вот, а еще разведчик. Ладно, вы не первый и, видимо, не последний. Будем искать, а вы летите домой. Если что-то станет известно - сообщим.
   - Куда мне лететь без денег, без документов? Там подарков - на несколько тысяч рублей, сервиз музыкальный, "Шарп".
   - Наш товарищ проводит вас в аэропорт и посадит на самолет. Мы будем искать.
   - Да не верю я вам. Вы тут все повязаны. Вон этот меня вчера ограбить пытался. Распустили тут бандюг, не поймешь, где бандиты, где милиция. Все куплено. Мафия.
   - Ведите себя прилично. Будете шуметь тут, сообщим в часть, жене.
   - Нет, не надо. Да что ж я жене скажу?
   - А про родинку расскажите... Гуламов, проводите товарища майора в аэропорт.
   В аэропорт ехали на автобусе. Сержант купил билеты и даже (вот добрая душа!) угостил чуреком на остановке. Народу было полно. Обед. Давка. Юрий Иванович забился в угол на задней площадке, грязный, китель порван, перегаром от него разит.
   - Офицер еще. Шаромыга, - брезгливо прошипела седая торговка, возвращавшаяся с базара.
   Слезы блестели на глазах у боевого комбата.
   Милиционер все быстро уладил в аэропорту, и девушка в форме милиционера провела Юрия Ивановича в зал на досмотр. Досматривать у него уже было нечего, и он поспешил в самолет, боясь встретить кого-нибудь из знакомых.
   Юрий Иванович сел на свое место у окна и откинулся в кресле назад. Он устал, страшно устал. Расслабился и мгновенно заснул. И снится ему, как прилетает домой, звонит в свою квартиру, дверь открывается, и он видит... родинку на левой груди.
   - А-а-а! - кричит Юрий Иванович во сне, перепугав всех в самолете. А летчики решили, что сейчас будут требовать лететь в Тель-Авив, срочно захлопнули стальную дверь в своей кабине и выхватили пистолеты.
   -... Дверь открывается, а на пороге Люська с родинкой на левой груди, бросается с порога к нему на плечо: "Родной, вернулся! Живой! Любимый мой!"
   И Юрий Иванович улыбается во сне, улыбается...
  
  

Д Е М Б Е Л Ь

  
   Мотострелковый полк вернулся с операции, длившейся больше месяца. Все прошло, можно сказать, успешно, в общем, как обычно. Кто там победитель, а кто побежденный - не понятно. Мы их стреляли, они нас стреляли. У них убитые, у нас убитые. Попугали душманье, и домой.
   По сложившейся традиции после операции пехота "гудела" трое суток, пропивая все нажитое за месяц. Разбрелись кто куда: кто к землякам в соседний полк, кто в ОБМО1 за водкой, кто в госпиталь "афошки" поменять на "чеки" и проведать подружку.
   Так получилось, что молодых сержантов, командиров БМП, из "учебки" привезли в день возвращения полка с операции и привели к командиру полка.
   Командиру было не до них. Его Зинка ждала, договорились. Вызвал он комбата-один и приказал разместить молодежь у себя в батальоне, побеседовать, организовать с ними занятия.
   - Сам знаешь, как в "учебке" готовят, хотя понимают, что в Афган ребята поедут, чем только думают. Ох, эта наша русская безалаберность!
   А комбату тоже не до них - пригласили в баньку. Знатная банька у коменданта гарнизона, с бассейном. Нет в Афгане у офицера больше радости, чем попариться в баньке, да тем более, после операции - вшей выжарить.
   Ну ладно, привел, значит, комбат молодых сержантов в "курилку" возле модуля, вызвал командира 1-й роты и поручил ему устроить ребят.
   Пошли сержанты с ротным в каптерку. А ротному тоже не до них - к другу должен идти орден "обмывать". Вызвал ротный взводного и старшину. Поручил старшине устроить молодежь, а взводному - организовать занятие.
   - Может, завтра - в бой, сам знаешь!
   Старшина, дед Иваныч, показал, где будут спать, выдал постельное белье, предупредив, что простыни будут стирать теперь сами, и удалился в каптерку, где у него под койкой поспела брага в двадцатилитровом термосе.
   Взводному тоже было не до занятий - в санбате ждала его пухлая розовощекая хохлушка. Истосковался, больше месяца не виделись. Вызвал взводный замкомвзвода и приказал провести с молодыми сержантами занятие по технике.
   Поначалу молодые сержанты печатали шаг в строю, как учили в "учебке", а под конец еле волочили ноги и через каждые пять минут прикалывались к двухлитровой фляге. Ртутный столбик на термометре у дежурного по полку уже пересек отметку +60 градусов по Цельсию.
   Замкомвзвода тоже было не до них - земляки из разведроты пригласили в гости. Там гитара, бражка поспела в огнетушителе на пожарном щите, а тут эти щенки... Позвал замкомвзвода сержанта Тихого, командира БМП:
   - Вот тебе, - говорит, - двадцать гавриков, готовь себе замену. Расскажи им, что такое БМП и с чем его едят.
   "Дембель" Тихий был парень покладистый и обязательный. Правда, он тоже собирался сходить в универмаг, в танковом полку. Хотел купить: дипломат, махровое полотенце и прочие вещи из "дембельского набора", но раз ему поручили, то куда деваться? Чувство ответственности у этого станичника развито было необычайно. Замкомвзвода это знал и не случайно "чижей" перепоручил ему. Кто в армии тянет - на том и ездят.
   Повел сержант молодых в парк на свою боевую машину (учебных в Афгане, как известно, не было). Поднял крышку силового отделения ("ребристый лист" - по-нашему), рассказал про двигатель всякие там особенности, о которых в книжках не пишут, но знают все "старики-афганцы". Поспрашивал их немного, а молодые - ну ничего не знают.
   - Чему вас там только в "учебке" учили, чем вы там занимались? - удивлялся сержант. Сам-то он "учебок" не оканчивал, из рядовых вышел, потому и толковый был сержант.
   - Известно, чем занимались - копали от забора и до обеда. Покажите хоть, как из пушки стрелять.
   Ну, что делать. Залез сержант с двумя "чижами" в башню и стал объяснять им, как и что включать, какими тумблерами "щелкнуть", чтобы включить электропривод поворота башни, подъема пушки и пулемета. При этом, "молодой", резко крутанув башню вправо, столкнул троих зазевавшихся сержантов, с брони на песок. Один вывихнул ногу, а может и сломал. Его отнесли в опустевшую санчасть и бросили там стонать на койке.
   Учеба продолжалась. Молодые сержанты, сменяя друг - друга, по двое залазили в башню, остальные стояли на броне, в тени поднятого "ребристого листа".
   Так примелькались Тихому эти несмышленыши с двумя лычками на погонах, что ему аж тошно стало. А мыслями сержант был уже дома, в родной станице на берегу Чамлыка.
   Вот идет он по главной улице станицы. Девки улыбаются ему, старики-фронтовики степенно здороваются, как с равным. А у родного дома встречают отец с матерью. Матка обнимает, плачет, а отец по плечам похлопывает:
   - Молодец! Не посрамил рода казачьего.
   - А и то, правда! Не посрамил.
   Все в роду Тихих были солдатами. Прадеды воевали, дед - в Отечественную, отец - в Корее в 50-х, брат - на Суэцком без руки остался.
   - И мы "пороху понюхали". Два ордена - не шутка!
   Только бы Любаша меня дождалась. Новый агроном, слыхал, "клинья подбивает". Ну, ужо погоди!
   Но вот опять залазят очередные двое молодых, и сержант заученно бубнит:
   - Для того чтобы произвести выстрел из пушки "Гром", надо включить "Массу".
   Включил.
   - Загнать снаряд в ствол.
   Загнал.
   А мысли все уносили его домой: "А хорошо сейчас дома, алыча цветет".
   - Прицелиться и, поймав цель под угольник, нажать кнопку "Огонь".
   Нажал.
   Грохнувший выстрел прогремел в сонной тишине так неожиданно, что все просто оцепенели. Кто-то крикнул: "Духи!!!" Началась паника.
   Замполит полка выскочил на улицу в одних трусах с толстой пачкой "афошек", которые пересчитывал в этот момент, собираясь в дукан.
   Офицеры голяком повыскакивали из бани. Крик, ругань... Кинулись все в парк. Все не все, а человек сто со всего полка собралось, да и то половина в "стельку" пьяных, остальные разбрелись кто - куда.
   Вот когда все сбежались в парк, тут-то и выяснилось, что никакие это не "духи", а просто сержант, обучавший "молодых", по ошибке выстрелил из пушки. Снаряд попал в "ребристый лист", лист - вдребезги, осколками посекло всех стоявших на броне. В живых остались только двое "молодых", которые сидели в башне, да тот счастливчик с переломанной ногой в санчасти.
   Сержант же застрелился прямо в башне.
  
   1. ОБМО - отдельный батальон материального обеспечения дивизии.
  
  
  

Н А П Р И В А Л Е

  
   Вечером колонна дивизии остановилась в степи в нескольких километрах от Кандагара. Машины стояли по подразделениям в колонну по пять. Я забрался в свою ТЗМку и растянулся на сидушке, подложив под голову бушлат.
   Слева расположилась колонна роты материального обеспечения (РМО). В рядом стоящем "Урале" сидели два водителя из РМО. В кабине горел тусклый свет - аккумулятор был подсажен. Солдаты оживленно разговаривали, и я невольно прислушался:
   - Ты будешь?
   - Да попробую, пожалуй. Как, балдежно?
   - Спрашиваешь. Смотри, как я делаю.
   Белобрысый взял кусочек фольги, насыпал на него белого порошка. Чиркнул спичкой, подогрел порошок на фольге. Глубоко вдохнул, крякнул от удовольствия и стал дышать через трубочку, подставляя ее к разогретому порошку.
   Сладковатый запах донесся до меня.
   - Дорогое, наверное, удовольствие?
   - Не-а. Гроши здесь стоит.
   - А деньги откуда? Че на восемь чеков в месяц купишь?
   - Глупый ты, зема. Канистру соляры "духам" загнал - и двести "афошек" в карман. На, затянись.
   - Так, все, думаю, пора кончать это дело.
   Открыл дверцу кабины и спрыгнул на песок. Подошел к кабине "Урала" и рванул на себя дверь. Заперта.
   - А ну открывай!
   Хлопнула дверца с другой стороны.
   - Ну, открыл. Чаво надо, товарищ лейтенант?
   - Подвинься. Разговор есть. Фамилия?
   - Ну, Егоров...
   - Ты что ж это, Егоров, делаешь?
   - А чаво делаю?! Сижу вот, куру.
   - Чаво-чаво. Учти, я в соседней машине сидел, видел, что ты там куришь. Еще и земляка своего угощаешь. Ну и гад же ты, Егоров. В общем, сдам я тебя, куда полагается.
   - Да не надо только пугать. Пуганые мы. Видел... Не докажете!
   Пришлось обыскать кабину, проверить вещмешок, подсумок, порыться в ящичке с инструментом... Нигде ничего. Егоров сидел молча, положив руки на баранку и отвернувшись.
   На полу валялась белая шариковая ручка за 35 копеек без колпачка. Понюхал ее - сладковатый запах и все. Больше ничего. Засунул руку под приборную доску, пошарил. За "бардачком" что-то есть.
   Вытащил толстый конверт, подписанный круглым женским почерком.
   - Письма от мамы. Не имеете права читать. Отдайте!
   Разорвал конверт - толстая пачка "афоней", тысяч десять, наверное.
   - Мама прислала?
   - Не-а, нашел сегодня вечером, завтра ротному сдам.
   Засунул руку под обшивку и вытащил завернутые в целлофановый пакет документы: права, комсомольский, военный билет. А также в пакете мною было найдено: цветная фотография усталой пожилой женщины и маленький пакетик с наркотиком, спрятанный в обложке комсомольского билета.
   - А это?!
   - Это... не мое.
   Развернул красивый пакетик из плотной бумаги с львом на этикетке. В нем белый порошок, похожий на мелкую соль или соду, без запаха. На язык я побоялся попробовать.
   - В общем, так, хреново твое дело, Егоров.
   А Егоров смотрел в окно, молчал и что-то соображал.
   - Ты откуда родом?
   Он повернулся ко мне, и мы впервые встретились глазами. Зрачки у него были расширены после дозы наркотика.
   - Из Тамбова я, один вырос, без отца. Один я у мамы, - и совал мне фотографию той усталой женщины. - Вот мама моя...
   Он еще долго рассказывал что-то про маму, про Тамбов, про свой институт.
   - В общем, так, Егоров. Этот конверт с адресом я беру себе. Еще раз увижу, напишу матери. А сейчас вылазь! Деньги прихвати.
   - Куда? Не надо, товарищ лейтенант. А "афони" себе возьмите.
   - Ох, Егоров, Егоров... А ну бери свои "афони", спички бери, сжигай!
   Егоров трясущимися руками чиркал спичками. Ветер задувал огонек, разлетались обгорелые купюры.
   - Окуни в бак.
   Намоченные бензином, бумажки быстро сгорели.
   Утром, на следующий день, в бою я был ранен, меня отправили на "вертушке" в Шиндандский госпиталь. Мучили не столько рана, сколько скверные госпитальные условия: вечная нехватка воды, скудная пища, жара, мухи и скука. Люди, поступив с ранениями, заболевали гепатитом. Подхватил гепатит и я. Тяжелобольных отправляли в Союз. Меня на "желтом тюльпане" вывезли в Ташкент, где я еще четыре месяца провалялся в "старом госпитале". После госпиталя полагался санаторий, но все уезжали на месяц домой.
   Вернувшись через полгода в родной полк и встретив в офицерской столовой командира РМО, я поинтересовался:
   - Как там Егоров поживает?
   - В Ташкенте Егоров, в "психушке". Наркоман он.
  
  

Ш И Н Е Л Ь

  
   Вы читали, наверное, про гоголевского Акакия Акакиевича, которого сгубила шинель? А вот про лейтенанта Горемыкина, которого тоже погубила шинель, вряд ли кто слышал. Так вот прочтите.
   Невероятная история, но в армии еще и не такое случается.
   "Срочную" Горемыкин отслужил во Вьетнаме, закончил с отличием военное училище и приехал по распределению в маленький сонный гарнизон у самой польской границы, громко прозванный в народе Рио-де-Корнэо. А всего-то в Рио было семь ДОСов (домов офицерского состава), три казармы, столовая и офицерская "общага", в которой и поселился лейтенант-холостяк.
   И надо же такому случиться - украли у лейтенанта Горемыкина в "общаге" шинель. Сам по себе случай довольно-таки обычный и ничем не примечательный, но в Корнэо он целый месяц обсуждался женщинами на лавочках у подъездов, Ваньками-взводными в "курилках" и полковыми начальниками в штабах.
   Но постепенно эта история стала забываться.
   Прошло два года. Подошло время лейтенанту "старшего" получать. Он уже и ящик водки закупил - звание "обмывать".
   - Как же Горемыкину на "старшего" посылать?! Он же вор, шинель в "общаге" украл, - возмутился командир.
   - Кажись, у него украли... Правда, я точно не помню, - засомневался замполит, - но я разберусь.
   - Вот-вот, разберись, а со званием пока повременим.
   - Правильно, повременим, - согласился замполит с командиром, и вскоре вслед за ним ушел на повышение.
   Лейтенант Горемыкин был парень гордый, разбираться в том, почему звание задержали, не стал.
   Прошло время. Служил лейтенант хорошо, товарищи его уважали, и командиры не жаловались. И подал Горемыкин заявление на вступление в ряды Коммунистической партии.
   - В воровстве он был замечен, звание ему задержали. Куда спешить? Присмотреться надо к человеку. Повременим, - решили в парткоме.
   Время шло. Женился Горемыкин. "Старшего", в конце - концов, получил. Работал добросовестно, "горел" на службе, а тут должность ротного в батальоне освободилась, и предложили кандидатуру Горемыкина.
   - Кого подсовываете? Он там у вас какими-то темными делами занимался, в воровстве замечен, ему звание задержали, в партию не приняли, а вы его - на роту! Да вы знаете, что на роту идут только члены КПСС? У вас что, взводных, достойных повышения, нет? - возмутились кадровики и прислали "своего".
   Старший лейтенант Горемыкин на судьбу и начальство не жаловался, а только к службе стал относиться все хуже и хуже. Выпивать начал.
   Предупредил его пару раз командир, а потом и на суд чести младших офицеров вытащил. Разжаловали Горемыкина до "лейтенанта". Жена с ребенком ушла.
   В 1979 году началась война в Афганистане, Горемыкин подал рапорт. Он не гнался за "длинным рублем", и не чувство долга его туда гнало, а просто хотел человек убежать от себя. Но ему, как офицеру с "подмоченной" репутацией, отказали и в этой привилегии - сложить голову за чужое отечество.
   После этого лейтенант горько запил... Судили его еще несколько раз... На последнем суде, зимой, решили, что "ценности для Вооруженных Сил лейтенант Горемыкин не представляет" и постановили: "Уволить из рядов Советской Армии за дискредитацию высокого звания советского офицера". Но опоздали...
   Лейтенант пьяным заснул под забором, схватил двухстороннее воспаление легких, недолго похворал и помер.
   Начальство, привыкшее к его невыходам на службу, узнало о смерти Горемыкина только тогда, когда позвонили из госпиталя и потребовали забрать тело.
   Через три месяца пришел из Москвы приказ об увольнении Горемыкина, а еще через некоторое время - затерявшийся где-то в штабах орден "Красного Знамени", присвоенный Горемыкину за Вьетнам.
   - Ошибочка, наверное, вышла. Это не нашему Горемыкину, разобраться надо, - решили командир с замполитом.
   Прошло время. Прибывший в полк молодой "дикорастущий" замполит полка майор Лапа, перебирая от нечего делать бумаги, извлек из глубины сейфа пыльную коробочку с боевым орденом "Красного Знамени". Чей это орден и как попал в сейф, никто не знал.
  

П ь е с а

" А Ф Г А Н Е Ц" *

  
   * "Афганец" - сильный юго-западный ветер, смерч на территории Афганистана.
  

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

   1. Часовой - рядовой Александр Дрыгало с синяком под глазом. Военнослужащий Ограниченного контингента Советских войск в Афганистане. Одет в форму: "куртку-афганку", брюки, ботинки с высокими берцами, на голове - панама и каска, на боку, на ремне - двухлитровая фляга с водой и подсумок с магазинами. На нем также надет бронежилет, а в руках - автомат Калашникова.
   Часовой - на караульной вышке (чертеж в Уставе гарнизонной и караульной службы).
   2. Зина - медсестра из госпиталя, "пышечка" в белом медицинском халате на голое тело, в тапочках.
   3. Генерал Владимир Зотов, в одних плавках (вышел из своей виллы искупаться в бассейне) и черных солнцезащитных очках, с пачкой сигарет и зажигалкой, заткнутыми за плавки.
   4. Саид - молодой душман, одетый в рубаху и широкие штаны светло-кремового цвета, в чалме зеленого цвета, в резиновых тапочках, с гранатометом РПГ-7 в руках.
   5. Мулла Мухаммед-хан - пожилой афганец, одетый в рубаху, штаны, халат, чалму черного цвета, в резиновых тапочках. С "Кораном" в руках. Сидит верхом на ослике, покрытом одеялом. Коврик для совершения намаза и фляга с водой - в походной сумке.
   6. Асема - молоденькая афганская девушка с серьгой в ноздре (значит, засватана), одета в пеструю красную сорочку и шальвары (штанишки до щиколоток на резинках), с восточным монистом из монет на груди и браслетами на руках. Босяком. Потерявшая паранджу и поэтому постоянно закрывающая лицо до глаз коротенькой сорочкой, при этом обнажая смуглый, круглый животик с крупным пупком. С большим глиняным кувшином для воды в руках.

1-я часть

   В провинции Шинданд уже вторые сутки дул сильный "афганец". Местные старожилы не могли припомнить на своем веку такого сильного ветра - настоящий смерч. Он срывал крыши с домов, переворачивал машины, поднял в воздух сотни тонн песка, пыли и затмил солнце.
   Смерч спиралью уходил вверх на сотню метров, увлекая за собой в этот огромный, колеблющийся столб из пыли, песка и обломков жилищ все, что попадалось ему на пути: людей, домашних животных, караульную вышку. Смерч, двигаясь по Афганистану, все разрушал на своем пути, приводя в ужас местных жителей и советских военнослужащих.
   Смерч подхватывает и несет:
   1) Часового, охранявшего склад с боеприпасами, рядового Дрыгало, с автоматом в руках, на караульной вышке, вырванной ветром и унесенной далеко от склада.
   2) Зину - медсестру в белом медицинском халате на голое тело (трусики - в кармане), возвращавшуюся от своего любовника из разведроты и унесенную ветром.
   3) Генерала Зотова в одних плавках, вышедшего утром из своей виллы, чтобы искупаться в бассейне во дворе и также подхваченного смерчем.
   4) Молодого душмана Саида, с гранатометом в руках, который вместе с отрядом моджахедов находился в засаде возле дороги на Кандагар, поджидая колонну советских "наливников" (бензовозов) и был подхвачен смерчем.
   5) Муллу Мухаммед-хана, пожилого степенного афганца с седой бородой, с "Кораном" в руках, который сидит на ослике задом на перед.
   6) Асему - афганскую девушку с кувшином в руках, потерявшую свою паранджу и пытавшуюся прикрыть лицо до глаз короткой сорочкой, обнажая круглый живот.

Первая сцена

   На сцене стоит вышка. Вдали - горы. Смерч. Завывает ветер. На вышке - часовой. За вышку вцепились люди: медсестра, душман, афганская девушка (появляются по очереди). Генерал сидит на крыше. Мулла на ослике застрял между столбами вышки.
   Смерч подхватил вышку, и этих людей, и ослика в разных местах, а опустил всех в одном месте, прямо посередине огромной пустыни.
   Ветер утихает.
   Перепуганный часовой Дрыгало мечется на вышке и кричит.
  
   ДРЫГАЛО: - Стой! Назад! Стрелять буду! Разводящий, Ко мне,
   остальные - на месте. Сержант Шевчук, где вы?
  
   Люди слазят с вышки, отряхиваются от пыли, откашливаются, девушка Асема закрывает лицо и рыдает.
  
   МЕДСЕСТРА: - Боже ж ты мий! Дэ цэ мы? (Отойдя в сторонку, на-
   тягивает трусики).
   ДУШМАН: - Мы, дивчино, в пустели.
   ГЕНЕРАЛ: - Ты откуда украинский язык знаешь? (Слезает с
   крыши).
   ДУШМАН: - Так я же хохоль! (смеется душман). Учился в Киеве
   на инженера-строителя.
   ГЕНЕРАЛ: - А почему с оружием в руках? Душман? (строго спра-
   шивает генерал и хочет поправить фуражку, но вспо-
   минает, что он в одних плавках и с досадой одергивает
   руку).
   ДУШМАН: - Да, душман. "Шурави" убили мою жену, сына. Я -
   мужчина и обязан отомстить. А ты кто?
   ГЕНЕРАЛ: - Я? Я? (генерал замешкался) Я - прапорщик. (соврал
   генерал, а затем подумал и добавил):
   - Старший прапорщик, начальник вещевого склада.
   ДУШМАН: - А, кормилец! Душманы прапорщиков не трогают -
   они нас кормят и одевают.(Говорит, одобрительно
   похлопывая генерала по плечу).
   ГЕНЕРАЛ: - Гранатомет откуда?
   ДУШМАН: - Да в засаде сидел с отрядом Кабира, поджидали со-
   ветскую колонну "наливников", должны были ее
   уничтожить. Хочу денег заработать на новую жену.
   Командир моджахедов обещал хорошо заплатить. А
   тут ветер! Как налетел, как закружил... И вот я здесь.
   А ты как сюда попал?
   ГЕНЕРАЛ: - Да вот, вышел искупаться в бассейне.
   - Девушка, (обращается к медсестре) а вы откуда и как тут очутились?
   МЕДСЕСТРА: - Я из Шиндандского госпиталя. Меня Зина зовут.
   (Лукаво смотрит на душмана). Ходила в гости к же-
   ниху в разведроту пехотного полка. Утром возвраща-
   лась к себе, а тут как налетело... Что же нам теперь
   делать, товарищ прапорщик?
   ГЕНЕРАЛ: - Без паники! Нас скоро найдут.
   - Часовой, ко мне (кричит).
   ДРЫГАЛО: - Не могу я, товарищ старший прапорщик! Я на посту.
   (Генерал поднимается на вышку).
   - Не подходите! Сержант Шевчук узнают, убьют меня.
   - Мулла слазит с ослика, отряхивается, подходит к душману.
   ДУШМАН: - Ассала малейкум (почтительно кланяется).
   - Я - Саид из Каджакая.
   МУЛЛА: - Малейкум ас салам. Я - мулла Мухаммед из Герата.
   Уже не думал, что жив останусь. Возвращался из ме
   чети домой, когда меня "афганец" подхватил. На все
   воля Аллаха!
   (Мулла расстилает коврик, совершает намаз).
   МЕДСЕСТРА: - Что он говорит? (Обращается к душману).
   ДУШМАН: - Он (переводит, говорит почтительно) - мулла, ува-
   жаемый человек.
  
   Медсестра подходит к афганской девушке и утешает ее. Душман также подходит к ним.
  
   МЕДСЕСТРА: - Спроси ее, почему она плачет? (обращается к душ-
   ману).Девушка, рыдая, что-то долго объясняет душ-
   ману на пушту.
   ДУШМАН: - Говорит, что она дочь старейшины кишлака. Зовут ее
   Асема. У нее затра свадьба. Жених уже калым запла-
   тил. А она пропала. Что люди подумают? Теперь она
   опозорена и ее ждет смерть, если не найдется кто-то
   другой, кто пожелает взять ее в жены. Но кто ее те-
   перь возьмет?
   МЕДСЕСТРА: - Бедная! (Гладит Асему по голове).
   ГЕНЕРАЛ: - (Кричит) Ай-я-яй! (Часовой бьет генерала прикладом
   автомата по голове и тот скатывается с лестницы на
   землю).
   - Вот придурок! Ну, я тебя, погоди!
   - Надо поджечь вышку, нас увидят, прилетят "вертушки" и нас заберут. (Генерал подходит к вышке и пытается поджечь ее зажигалкой).
   ДУШМАН: - (Кричит и наводит гранатомет на генерала)
  -- А ну отойди от вышка! Прилетят "вертушки", вас
   заберут, меня - расстрелять.
   ГЕНЕРАЛ: - (Взбирается на вышку и кричит Дрыгало) Солдат,
   стреляй в душмана!
   ДРЫГАЛО: - (Громко шепчет на ухо генералу) Товарищ старший
   прапорщик, у меня ж патронов нету. Товарищ сержант
   Шевчук отобрали. Сказали, что от греха подальше.
   Мне померещилось на посту, что среди ящиков со
   снарядами прячется душман. Я стал стрелять по не-
   му. Но вышла ошибка - это тряпка на ветру развева-
   лась. Сержант Шевчук сказали, что весь склад и все
   мы могли "на воздух взлететь". Вот, в глаз мне дали...
   ГЕНЕРАЛ: - Кто таких идиотов в караул ставит? Ну, я до вас добе-
   русь! (Грозит кулаком).
   МУЛЛА: - (Покачав головой, что-то говорит душману на пушту).
   ГЕНЕРАЛ: - (Кричит с вышки) Что он сказал?
   ДУШМАН: - (Вешает гранатомет на плечо) Он говорит, Почему вы
   решили, что горящую вышку увидят первыми "шура-
   ви", а если придут душманы?
   - Тогда я вас брать в плен. Кабир хорошо платить.
   МУЛЛА: - (Что-то говорит на пушту, скрестив руки на груди).
   ГЕНЕРАЛ: - (Жалобно) Что он сказал?
   ДУШМАН: - Мулла говорит,(переводит)что никто нас тут не заме-
   тит. Надо идти искать людей, а то помрем здесь без
   воды и продуктов. На все воля Аллаха!
   ГЕНЕРАЛ: - (Скороговоркой) Правильно он говорит надо проби-
   раться к своим! И давайте договоримся друг друга не
   выдавать, если встретим душманов или русских.
   - Пойдем, солдат. Как твоя фамилия?
   ДРЫГАЛО: - Рядовой Дрыгало. Не могу оставить пост, товарищ
   старший прапорщик. Сержант Шевчук...
   ГЕНЕРАЛ: - (Перебивая Дрыгало) Экий ты, право, дурень, Дрыгало.
   (Шепчет на ухо) Слушай, я не прапорщик, а генерал.
   Только никому об этом. (Прикладывает палец к гу-
   бам).
   - Нас скоро найдут, меня уже ищут.
   ДРЫГАЛО: - Та какой же вы генерал? Вы же в плавках.
   ГЕНЕРАЛ: - (Злится) Самый настоящий генерал, дурень! И я тебе
   приказываю сдать пост! Надо идти, пробираться к
   своим.
   ДРЫГАЛО: - Нет, я не могу.
   АСЕМА: - (Встает и подходит к вышке и зовет Дрыгало) "Шурави",
   пойдем!
   ДРЫГАЛО: - Да кому ж я пост сдам? Тут нет никого. А сержант
   Шевчук говорят...
   ГЕНЕРАЛ: - Мне сдавай пост.
   ДРЫГАЛО: - Пост сдал. Ой, товарищ ге..., товарищ старший пра-
   порщик, автомат подержите. Я щас. (Дрыгало бегом
   сбегает с вышки и на ходу расстегивает штаны).
   ГЕНЕРАЛ: - Ты куда?
   ДРЫГАЛО: - Да понос у меня. В полк за обедом ходи заблудился.
   Пока меня сержант Шевчук нашли, я весь обед ка-
   раула скушал, теперь вот живот крутит... (Дрыгало
   исчезает за холмом).
  
   Генерал слазит с вышки с автоматом в руках.
   Наступает ночь. Звезды. Люди устраиваются на ночлег кто где.
   Душман укрывает медсестру одеялом. Зина встает, идет за холм и машет душману, манит его за собой. Душман оглядывается, видит, что все спят и, крадучись, идет за ней. Потом останавливается, возвращается и берет гранатомет. Зина машет ему рукой - оставь его! Он колеблется, но, в конце концов, оставляет гранатомет и идет за женщиной. Они скрываются за холмом.
  

Конец 1-й части

Занавес

  
  

2-я часть

  

Вторая сцена

  
   Утро. Вышки нет. На сцене пусто, только два холма (бархана). Вдали - горы.
   На сцене появляются уставшие путники. Они бредут по пустыне, еле переставляя ноги.
   Все эти люди, попавшие в беду, они такие разные, враги даже, объединились перед лицом опасности и двинулись в путь по безлюдной пустыне с целью добраться до ближайшего человеческого жилья.
   Первым идет душман, он опирается на гранатомет, под руку его держит медсестра. За ними пешком идет мулла. Ослика уже съели. За муллой идет генерал, он одет в куртку, брюки, ботинки и панаму рядового Дрыгало. Солдат сам ему отдал свою одежду, как старшему по званию. Замыкают шествие Дрыгало и Асема, успевшие подружиться. Дрыгало идет босяком, в синих солдатских трусах до колен, в бронежилете и в каске, опирается на автомат. На нем буквально висит обессилевшая Асема. Она уже не прячет лицо. Дрыгало останавливается и дает ей последний глоток воды из своей фляги. Она ему улыбается.
   Путники останавливаются, окончательно обессилев.
  
   ГЕНЕРАЛ: - Восьмые сутки идем. Ни души кругом, один песок.
   Люди! Где вы? (кричит).
  
   Из далека доносится рокот вертолета. Генерал подпрыгивает, машет руками, кричит.
  
   ГЕНЕРАЛ: - Мы здесь! Сюда! Сюда!
  
   Дрыгало, душман и мулла накрывают генерала одеялом, которым был покрыт ослик, и уводят сопротивляющегося генерала за холм. Все прячутся. Рокот вертолета удаляется. Наступает ти­шина. На сцене появляются один за другим все путники.
  
   ГЕНЕРАЛ: - Рядовой Дрыгало, вы предатель, Родину предали,
   под трибунал пойдете!
   МУЛЛА: - (Что-то грозно говорит, размахивая руками).
   ДУШМАН: - Он говорит, (переводит) что это наша Родина, наша
   земля. Зачем вы сюда пришли?
   ДРЫГАЛО: - Так послали ведь, начальство послало. (Виновато
   оправдывается).
   ДУШМАН: - Все, привал!
  
   Все валятся на землю. Мулла совершает намаз и только после молитвы укладывается спать.
  
   ДРЫГАЛО: - Есть охота и пить.
   АСЕМА: - (Садится рядом с Дрыгало) Я - Асема. Ты-?
   ДРЫГАЛО: - Меня вообще-то Саша зовут. Давно меня так никто
   не называл. Все Дрыгало, да Дрыгало.
   (Говорит обиженно).
   АСЕМА: - Саса. (Говорит с нежностью девушка и ложит голову
   ему на плечо. Дрыгало несмело обнимает ее за пле-
   чи).
  
   Мулла дремлет, лежа на молитвенном коврике. Рядом с ним лежит "Коран" и фляга с водой. Дрыгало хищно посматривает на флягу и по сторонам.
  
   ДУШМАН: - Пойду смотреть дорога. (Встает и уходит за холм).
  
   Все спят обессиленные. Дрыгало подкрадывается на четвереньках к мулле и протягивает руку к фляге, хочет украсть.
  
   МУЛЛА: - Оставь фляжку, ишак гребанный! (Кричит на чистом
   русском языке и выхватывает нож из-за полы халата)
  
   Все вскакивают со своих мест.
  
   ДРЫГАЛО: - (Удивленный и перепуганный) Я для Асемы... Дядечка
   душман, не убивайте меня!
  
   Асема подбегает к Дрыгало и закрывает его своим телом.
  
   ГЕНЕРАЛ: - Гляди-ка, мулла уже и русский язык выучил, пока мы
   по пустыне гуляем! (Говорит удивленно и чешет за-
   тылок).
   МУЛЛА: - Я, Володя, русский язык давно выучил, еще когда мы
   с тобой в Академии Фрунзе в Москве вместе учились.
   ГЕНЕРАЛ: - Полковник Мухаммед-хан? Вот так встреча!
   МУЛЛА: - Да генерал, это я. Не признал меня, а я тебя сразу
   узнал. Полковник королевской армии - я в прошлом,
   а в настоящем - командир крупного отряда моджа-
   хедов.
  
   Бывший полковник выливает последнюю воду из своей фляги в пиалу и дает каждому по глотку. Себе не оставляет. Затем выбрасывает флягу. Дрыгало подбирает ее, хочет вытрясти еще хоть каплю себе в рот, но видит молящий, жалобный взгляд Асемы и отдает флягу ей. Она трясет флягу, ловя распухшим языком последнюю каплю воды.
  
   ГЕНЕРАЛ: - Как же ты, хан, душманом стал?
   МУЛЛА: - Душман - это по-нашему бандит, а я не бандит. Я за-
   щищаю свою Родину от вероломно напавших на нас и
   убивших нашего президента Амина врагов. Это ты
   мне скажи, как ты, генерал Зотов, стал оккупантом?
   ГЕНЕРАЛ: - Я - человек военный, подневольный и обязан выпол-
   нять приказ, не обсуждая его. У генералов тоже
   начальники повыше есть.
   МУЛЛА: - А что это ты, генерал, голышом разгуливаешь?
   ГЕНЕРАЛ: - Маскируюсь, как и ты. У тебя у самого то, что за ви-
   док? Мулла... (генерал смеется), на осле верхом. Что
   за конспирация?
   МУЛЛА: - В Герате моя семья скрывается у брата жены. Соску-
   чился за ними, вот решил проведать. Отправился в
   дорогу с телохранителями. В степи налетел ветер и
   меня унесло. Телохранителей моих уже, наверное,
   расстреляли за то, что меня не смогли уберечь. На все
   воля Аллаха!
   ГЕНЕРАЛ: - Что ты все Аллаха своего поминаешь? Прямо
   настоящий мулла.
   МУЛЛА: - А я и есть самый настоящий мулла.
   ГЕНЕРАЛ: - Как так? Ты же говорил, что ты командир моджахе-
   дов!
   МУЛЛА: - Да, я и командир моджахедов и мулла. Меня Жители
   одного из городов выбрали своим духовным лидером.
   К тому же я читать умею на арабском языке, на кото-
   ром написан "Коран". Большинство мулл не грамот-
   ные. У мусульман нет духовных учебных заведений,
   где бы учились на муллу. Мулла - это самый уважае-
   мый человек в кишлаке, в городе.
   ГЕНЕРАЛ: - Не понял! Как же безграмотный мулла читает "Коран"
   своим прихожанам? И как они его вообще понимают,
   если "Коран" на арабском?
   МУЛЛА: - (Улыбается) Мулла не читает "Коран", он поет суры
   из него на арабском языке, которые заучивает с дет-
   ства. Да, его почти никто не понимает. Но это не
   главное. Главное, как мулла толкует "Коран". Как он
   скажет, так и будет.
   ГЕНЕРАЛ: - Ерунда какая-то вся эта ваша мусульманская религия.
   МУЛЛА: - Мусульманской религии более тысячи лет, а исламский
   строй в основе своей имеет систему народовластия,
   власть умудренных опытом стариков и религиозных
   руководителей - мулл. В мусульманских странах бо-
   гатство никогда не было самоцелью. Обязанность бо-
   гатых - помогать бедным. Если бы советские войска не
   встали на пути Великой исламской революции, то Аф-
   ганистан стал бы исламским государством. Весь аф-
   ганский народ поднялся на защиту своей Родины. В
   конце концов вывод советских войск из Афганистана
   неизбежен. Нельзя воевать с народом - говорил Ле-
   нин. И ваши жертвы в Афганистане были напрасны.
   ГЕНЕРАЛ : - Ты говоришь, как агент ЦРУ. Не правда! Мы пришли,
   чтобы помочь вам построить новое социалистическое
   государство.
  
   Прибегает молодой душман и кричит.
  
   ДУШМАН: - Там дорога, "бетонка". Мы спасены!
  
   Все встают. Генерал, не прощаясь, идет направо, за кулисы. Остальные стоят на месте и смотрят ему вслед. Генерал останавливается, поворачивается.
  
   ГЕНЕРАЛ: - (Спрашивает в недоумении) Зина, Саша, что вы стои-
   те? Идемте. Идя по "бетонке" в одном направлении, мы обязательно выйдем к какому-нибудь нашему сторожевому посту.
   МЕДСЕСТРА:- Нет, я, пожалуй, останусь с Саидом. Он мужик, что надо, не пьет, не курит, иностранец к тому же. Подруги узнают - умрут от зависти. Жениться обещал. А наши кобели только "потрахаться" норовят, замуж никто не берет.
   ДРЫГАЛО: - Я тоже останусь! Мы с Асемой любим друг друга. Поженимся. Я их веру приму. Асема мне деток нарожает: трех мальчиков и трех девочек. Она мне обещала. Правда, Асема? (Асема согласно кивает головой).
   - Дома меня никто не ждет. Я детдомовский. Мать моя,
   хоть и жива, но она спилась и от меня отказалась. Так
   что я лучше здесь останусь. В полк мне тоже боязно
   возвращаться. Сержант Шевчук ругать будут... Нет!
   Лучше я останусь. Да, вот передайте автомат сержанту
   Шевчуку. (Протягивает генералу автомат).
   МУЛЛА: - Прощай, Володя, надеюсь больше не встретимся.
   (Обнимаются).
   ГЕНЕРАЛ: - Прощай, Мухаммед-хан. Все прощайте, счастливой вам дороги.
  
   Генерал идет направо, а все остальные - налево. Дрыгало обнимает Асему. Последними идут молодой душман с Зиной. Зина поворачивается и бежит к генералу.
  
   МЕДСЕСТРА: - Товарищ генерал! Товарищ генерал!
  
   Генерал останавливается и поворачивается к Зине.
  
   ГЕНЕРАЛ: - Что, Зина, передумала? Правильно!
   МЕДСЕСТРА: - Вот адрес моей мамы, напишите ей, что у меня все
   хорошо, пусть не волнуется.
  
   Зина отдает клочок бумаги генералу и бежит обратно к Саиду. Саид бросает гранатомет, обнимает ее и целует. Они уходят последними со сцены. Зина возвращается, подбирает гранатомет.
  
   МЕДСЕСТРА: - Пригодится в хозяйстве.
  

Занавес

   НА ПОСТУ
   Танк лейтенанта Акопяна стоял в боевом охранении на самой вершине небольшой сопки, сразу за Шиндандским госпиталем.
   Рано утром Акопян возвращался от женщины из госпиталя, где он обычно ночевал, увидел спящего на посту часового и страшно разозлился. Он подошел к спящему часовому, поднял автомат, валявшийся рядом, схватил часового за горло и стал его трясти, страшно при этом, ругаясь. А надо сказать, что когда Акопян волновался, то переходил на армянский язык. Ругался он самыми последними, самыми грязными словами, какие только есть в армянском языке.
   А солдат, спросонок перепуганный насмерть, кричит:
   - Дядечка душман, не убивайте меня, я вам покажу, где офицеры спят!
   После этих слов Акопян совсем озверел, схватил солдата, свалил на землю и стал бить его ногами. Еле его оттащили начальник караула с разводящим (хорошо, что решили проверить посты), а то бы забил хлопца насмерть.
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   9
  
  
  
  
Оценка: 4.01*8  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023