ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Гончарук Андрей Павлович. Рыбак Эмир Иванович
Наши муки

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 10.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Судьба солдата во 2 мировой войне,

Наши муки.

      Гончарук Андрей Павлович и Рыбак Эмир Иванович.
     (перевод с оригинала, с украинского языка)

Содержание:

Введение

  
   1) Война продолжает считать свои чёрные и горькие дни
   2) В рядах 70 дивизии за Выборгом, Карельский перешеек
  

I ч. На Лужском оборонительном рубеже

  
   1) Жестокие бои.
   2) Приказ комбата и первое окружение.
   3) Выход из первого окружения - незапланированное путешествие в райцентр Батецкая.
   4) Встреча с полковым комиссаром и направление в 1 Кировскую дивизию.
   5) 1 Кировская добровольная дивизия в районе ст. Передольска
  

II ч. К линии фронта

    
   1) Комендантский взвод старшего сержанта Павлова - героя Советского Союза.
   2) Наши отступательные манёвры лесами.
   3) Отправка самолётами всего высшего командного состава советских подразделений, оказавшихся в окружении врагами, в Ленинград, на "Большую землю".
   4) К линии фронта отдельными группами. Смерть сержанта Боброва.
   5) Выбор дальнейших действий. Один в разведку.
   6) Попытка перехода через автомобильный путь.
   7) Поход на разведку к шоссейной дороге днём.
   8) Переход дороги под мостом.
   9) Мои приключения в низине, в гнилых топях болота.
   10) Лес. Новые обездоленные советские солдаты у костра.
   11) Новый товарищ - Павел.
   12) Клятва собратьев.
   13) Картофельное поле. Добрые, родные советские люди!
   14) Я, снова один. Новые испытания.
   15) Попытка добраться к линии фронта по железке
  

III ч. Побеждённые, обездоленные, но непокорённые.

  
   1) Как я попал в плен.
   2) Встреча с Павлом в неволе.
   3) Рассказ Павла о том, как он попал в плен.
   4) Лишения в холодном и сыром погребе.
   5) Путешествие по шпалам на юг.
   6) Небольшой пересыльный лагерь в лесном селе.
   7) В большом пересыльном лагере возле станции Батецкая.
   8) Лагерь ст. Уторгош и поездка в лагерь г. Двинск.
   9) Поцелуй госпожи Смерти и Божья, и её не чёткая улыбка ко мне.
   10) Латвия, лагерь г. Двинск - Даугавпилс.
   11) Побег из лагеря г. Двинск - Латвия.
   12) Балтийский хутор - Латвия.
   13) Путешествие из ст. Аглонас у Рушони в Двинск.
   14) Опять лагерь для пленных у г. Двинск - Даугавпилс.
   15) Встреча с Павлом и его горькие испытания.
   16) Боевые собратья Павла - Даниил и Николай.
   17) Очередные приключения Николая.
   18) Одиссеи Даниила в штабухтаборе г. Двинск.
   19) Первое неповиновение в штабухтаборе.
   20) Создание подпольной партийно-комсомольской ячейки Компартии СССР.
   21) Дезинфицирующая группа и отправки пленных в Германию
  

IV ч. Невольничья жизнь военнопленных в Германии.

  
   1) Stuttgart - Штутгарт, юго-запад Германии, Швабия, центр земли Баден-Вюртемберг.
   2) За что отправили в карцер и в Гестапо полицаев и поваров.
   3) Как немцы в 1942 году делили рабов между собой.
   4) Город Alt Daber - Альт Дабер. Поместье Брайтенфельд.
   5) Создание в лагере подпольной группы "Сопротивление"
   6) Рабский труд на территории поместья Брайтенфельд и действия членов группы - "Сопротивление".
   7) Побег непокорных рабов с поместья Брайтенфельд.
   8) Допросы гестаповских палачей в тюрьме Штутгарт и штрафной барак
  

V ч. Невольничья жизнь военнопленных в Норвегии.

  
   1) г. Осло, г. Дронхейм, доброжелательный мастер-норвежец и беззлобный часовой солдат.
   2) Станция Мо и Ран и лагерь Мо и Ран 2 - борьба в нём за свой пищевой рацион с полицаями лагеря.
   3) Лагерь с советскими военнопленными - Бренхай.
   4) Спасение Ивана Черкашина из беды. Знакомство с лагерным переводчиком Александром Беляевым.
   5) Работа на советское подполье для срыва прокладки тоннеля сквозь гору для постройки железно - дорожной колеи.
   6) Строительство лагеря "Абеель" неподалёку Бренхай.
   7) Дальнейшее привлечение надёжных людей в подполье. Сопротивления фашизму.
   8) Новое тайное задание Александра.
   9) Радостные новости.
   10) Переполох в лагере.
   11) Октябрь 1944 г, я снова работаю в тоннеле.
   12) Конец 1944 г. новое несчастье - я в ревире - санчасти.
   13) Конец февраля 1945 помощь нового лагерного переводчика и труд на складе.
   14) Весна 1945 г. Гитлер исчез. Победа. Помощь норвежцу. Свобода.
  

Эпилог.

      -- Расследование провала восстания в лагерях Норвегии. Подвиг

Павла - советского офицера.

      -- Послевоенная жизнь

3) Послесловие соавтора.

  

Индекс 281737

Украина.

Хмельницкая область.

Новоушицкий район.

Село - Слободка.

Гончарук Андрей Павлович.

     

Введение

     

Прошли года, и те короткие даты

Навек запомнились мне,

Уже идут в отставку те комбаты,

Которые не были на войне.

     
      Мне до сих пор стоит перед глазами, тот незабываемый субботний вечер 21 июня 1941 года. Я, в тот вечер, заступил в наряд выполнять хозяйственные работы. К тому времени наш 64 -й Отдельный Дегазационный Батальон дислоцировался в лесу недалеко ж/д станции Красные Струги Псковской области. Солнце скрылось за горизонт, дул лёгонький, едва холодноватый ветерок. Установилась ясная погода. Этой неизгладимой мне ночью, курсанты моего отделения работали вдохновенно и упорно. Мы надеялись до конца смены достать воды из колодца, который копали у нашей столовой, в летних лагерях.
      За работой быстро и незаметно промелькнула короткая "белая" июньская ночь. Идя отдыхать, я с наслаждением любовался красивой лесной природой. Тихий ветер тем рассветом в лесу едва-едва шевелился. Утреннее солнце проливалось сквозь ветви деревьев и щедро согревало песчаный грунт, заливая золотыми лучами наши палатки, вдоль которых ярко сверкала посыпанная красным песком торжественная линейка.
      Утром, когда мы, ночная смена копателей колодца, прибыли на торжественную линейку, я сдал свои обязанности командира отделения, курсанту Смирнову Владимиру Ивановичу. После утренней переклички, мы пошли отдыхать, не зная о том, что германские войска уже дерзко и вероломно нарушили границы Отечества, и бесстыдно рыскали и шарили на нашей земле.
   Я, проснулся где-то около тринадцать часов дня. В палатке несколько курсантов спали накрывшись одеялами с головой, пряча лицо от комаров, которые всё время не давали покоя. Я, вышел во двор подышать свежим воздухом. Вскоре я снова зашёл в палатку и лёг на свободное место в тени. И я ещё не успел хорошо заснуть.
   Вдруг в палатку вбегает командир отделения сержант Смирнов и кричит изо всех сил:
   - Вставайте! Война началась!
   Я ему ничего не ответил, потому что подумал, что он шутит и смеётся надо мной потому, что я со смены, что отдыхает. И тут - же: - Война! Война! - слышен крик сержанта Куликова.
   Я быстро сбросил с себя одеяло и мгновенно надел штаны. Тогда я надел на ходу сапоги, и надевая ещё и гимнастёрку, прихватив поясной ремень с пилоткой, и побежал на построение.
   Выходной день в т пору продолжался. Футбольная команда гоняла по спортивному полю мяч, любители спорта занимались на физкультурных снарядах. Большая часть курсантов скопилась у игры товарищей с завязанными глазами. Этот прекрасный выходной день 22 июня 1941 я успел только на мгновение увидеть и навсегда запомнить.
   Вдруг громко прозвучала команда: - Смирно!
   Лагерь притих и прислушался.
   Из громкоговорителя, в эфире новостей по всему Советскому Союзу, из Москвы, всех людей пронизывали слова диктора Левитана, как лучи рентгена.
   - Дорогие товарищи, говорят все радиостанции Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра фашистская Германия нарушила наши границы и её войска напали на нашу страну. Её военно-воздушные силы бомбили Киев, Одессу, Севастополь, Минск, Каунас и другие населённые пункты Советского Союза. Нападение немецких войск было сделано без объявления войны правительством Германии...
   Как только диктор закончил речь, то сразу же поступил приказ немедленно строиться по боевой готовности. Курсанты быстро сняли палатки, и собрали всё военное снаряжение, которое было с нами по летним сборам. Дегазационная рота завела машины, тягачи и через 15 минут отправилась в направлении ж / д станции Красные Струги.
   Техника нашей роты ехала по разрыхлённой песчаной дороге. Тягачи с невероятной натугой тянули автоматические дегационные комплексы и системы. Курсанты по щиколотку увязали в песке, следуя за тягачами. Мы шли молча. Каждый из нас думал о чрезвычайной ситуации в нашей стране - войну. Я размышлял, что у каждого из нас на сердце запеклась ненависть к непрошеных немецким гостям, нарушивших нашу мирную жизнь.
  
      -- Война продолжает считать свои черные и горькие дни
  
   Уже после войны в семидесятых годах 20 века мне в руки попалась удивительная книга: "Роковые решения". Она написана группой генералов немецко-фашистской армии по заданию министерства обороны США и изданной в конце 1956 года. Это генералы: С. Вестфаль, В. Крейпо, Г.Блюментрит, Ф. Байерлейн, К. Цейтлер, Б. Циммерман, и Х. Мантейфель. В СССР перевод с английского на русский язык под редакцией доктора исторических наук полковника П. А. Жилина и выданной Военным издательством Министерства Обороны СССР, Москва - 1958 года.
   Так вот, генерал Г. Блюментрит в своём разделе - произведении "Битва за Москву" писал о численном составе трёх группировок немецких войск, стоящих на границе с СССР в июне 1941 года: "немецкое верховное командование, располагало приблизительно 135 дивизиями. Большинство из них, а именно: 80 пехотных, 15 моторизованных, 17 танковых дивизий и одна кавалерийская дивизия - находились на Восточном фронте или по дороге туда. Кроме этих войск, было ещё несколько охранных дивизий, предусмотренных для несения гарнизонной службы на территориях, которые должны были захватить".
   И редактор этой книги доктор исторических наук полковник П. А. Жилин в ссылке к этому, пишет: "Приведённые Блюментритом данные о количестве дивизий, которые имела Германия на 21 июня 1941 года явно занижены. По трофейным материалам (карты оперативного управления германского генерального штаба сухопутных сил) установлено, что весной 1941 г. на советско-германском фронте гитлеровская Германия имела 214 дивизий". Это же на 79 дивизий больше чем отметил немецкий генерал Блюменрит.
   Вот какая огромная сила тогда решилась напасть на нашу Родину. Мы ещё не знали, что союзнические войска Румынии, Венгрии, Италии, Испании, Финляндии также будут помогать Германии захватывать нашу землю и превращать людей в рабов.
   Так только в составе группы армий "Антонеску" Румынии входили третья (генерал П. Думитреску) и 4-я (генерал Н. Чуперка) армии, а также II корпус (генерал Н. Мачичи) и 11-я пехотная дивизия.
   А с 27.06.1941 г. Венгрия начала отсчёт войны против СССР: её подразделения - 2 - я армия были в составе 29 дивизий и 16 бригад союзников Германии - Финляндии, Венгрии и Румынии, которые дислоцировались у границ СССР в ожидании очереди на вторжение. Великая Отечественная война без грифа секретности: книга потерь. - М .: Вече, 2009).
   И по состоянию на 22 июня 1941г. для войны против СССР на территории Финляндии было развёрнуты группировки немецко-финских войск общей количеством 407,5 тыс. Человек (эквивалент 21,5 дивизий, из них 17,5 финских дивизий и 4 немецких дивизии) [57]. Отто Вайдингер. Товарищи до конца. Воспоминания командиров броне-гренадерского полка "Дер Фюрер". 1938-1945. М., ЗАО "Центрполиграф", 2012. Стр. 64
   Да ещё и сначала итальянское формирование - позднее 8 армия, направленное в СССР, называлось "Экспедиционный итальянский корпус в России" (итал. Corpo di Spedizione Italiano in Russia, CSIR) и состоял из трёх дивизий (двух моторизованных и кавалерийской). Первые бои с отступающими формированиями Красной Армии прошли в междуречье Буга и Днестра в августе 1941 года.
   Ну и ещё: 13 июля 1941 года дивизия испанских добровольцев, насчитывавшая 18 693 человека (641 офицер, 2 272 унтер-офицера, 15 780 нижних чинов, под командованием ветерана гражданской войны (в Испании) генерала Агустина Муньос Грандеса отбыла из Мадрида и была переведена в Германию для 5 недельной военной подготовки на учебном полигоне в городе Графенвёр. Там (31 июля, после принятия присяги) она была включена в состав Вермахта, как 250-я пехотная дивизия. Из добровольцев-лётчиков была сформирована "Голубая эскадрилья" (исп. Escuadrillas Azules), вооружённая самолётами Bf 109 и FW 190. Благодаря синим рубашкам -- форме Фаланги, единственной в Испании и правящей партии -- дивизия обрела своё название -- Голубая дивизия (исп. DivisiСn Azul, нем. Blaue Division).
   Пройдя обучение в Германии, "Голубая дивизия" была отправлена на фронт. В период с августа 1941 года по 10 октября 1943 г. дивизия принимала участие в боевых действиях под г. Новгородом и в осаде Ленинграда, в том числе, в обеих Тихвинских операциях, оборонительной и наступательной, операции "Полярная Звезда" и Красноборской операции. Всего на Восточном фронте служило около 45 000 испанцев.
   Да и наконец, в войну с СССР с июля 1941 г. в составе группы немецких армий "Юг" вступил словацкий армейский корпус (45 000 солдат и офицеров) под командованием генерала Фердинанда Чатлоша.  
   В корпус входили 1-я и 2-я пехотные дивизии. Но из-за недостатка транспортных средств они использовались главным образом для защиты коммуникаций. Наиболее эффективным словацким воинским соединением в войне с СССР оказалась сформированная из дивизий - "мобильная бригада" под командованием генерал-майора Августина Малара, состоявшая из отдельного танкового (1 -я и 2-я танковые роты, 1-я и 2-я роты противотанковых орудий), мотопехотного, разведывательного батальонов, артиллерийского дивизиона, роты обеспечения и инженерный взвод.
   С воздуха её прикрывали 63 самолёта словацких ВВС.
   В августе 1941 года пехотные дивизии корпуса отозвали назад в Словакию и бригада была снова переформированная в мобильную, 1-ю моторизованную -10 тыс. дивизию ("Быстрая дивизия", словацк. RЩchla divМzia), которая имела два малочисленных пехотных полка, артиллерийский полк с 3-мя 9-орудийными батареями и 1 батальоном разведки (все части механизированные), а также танковую роту, на вооружении которой было 12 чехословацких танков LTvz 35, 38 и 40 и отдельный броне - автомобильный взвод. 
   И ещё сформирована 6-тысячная охранная дивизия, которая имела 2 пехотных полка с 1 полком артиллерии на гужевой тяге, и частично механизированный батальон разведки.
   А тогда, в первый день войны, несмотря на летнюю жару и песок, в котором увязали и шли с трудом, мы все же почти до полуночи, вышли из леса. Это было где-то около 11 часов вечера, когда мы все уставшие оказались на окраине леса. Перед нами показалась железнодорожная станция Красные Струги сияющая позолоченным лучами заходящего солнца. Это была такая сказочная картина, что просто не верилось, что сейчас идёт война.
   Вскоре, пройдя уже не очень для нас большое расстояние, мы попали в этот населённый пункт, и оказались на самой железнодорожной станции. Там нас ждали новые железнодорожные вагоны на запасных путях, готовые в любой момент принять нас, и повезти туда куда нам было запланировано. Мы так думали, но железнодорожная бригада ещё не была готова к началу движения. Наша рота возвращалась на зимние квартиры военной части, где мы проходили срочную военную службу. Она находилась в старинном городе Пушкино Ленинградской области, вблизи самого Ленинграда, колыбели Октябрьской революции. Мы, курсанты, ровно месяц назад приехали в эти леса, чтобы на практике закрепить знания, которые получили в в/ч.
   Солнце зашло за горизонт, его ярко - розовые пряди охватили северо-западную часть горизонта. Кругом было светло, как днём. И на часах, вмонтированных над дверью небольшого вокзала, стрелки информировали людям, что сейчас уже половина 12 ночи. Это было явление "белых ночей", когда ночи светлые, хоть иголки собирай, так мне вспомнились строки из славной украинской песни. Мы, ожидая отправки в в/ч, были так озабочены мыслями о начале войны, что почти не чувствовали ни усталости, ни спазм голодного желудка. Мы и не очень спешили ужинать. Присели большим полукругом и обсуждали с большим возмущением приход непрошенных гостей из Германии. Каждый из нас - курсантов, мечтал скорее прибыть в свою в/ч, которая уже находилась на фронте. Мы все хотели бороться с врагами, которые, как стая вооружённых железных воронов неожиданно напала на нашу страну, желая поработить её.
   К нам, молодым курсантам, начали подходить девушки, женщины, обливаясь слезами, в поисках своих родных людей или земляков. Одна русая девушка Люба, быстро познакомившись с нами, начала помогать готовить ужин. Разговаривая с нами, она сказала нам, чтобы мы отважно били фашистов, и что она сама скоро придёт к нам на помощь медсестрой. Вскоре мы сварили суп-пюре. У каждого из нас были сухари, рыба, колбаса. Местные жители принесли нам молока, салаты, лук. Все эти продукты мы выставили на плащ - накидках. Ужинали мы все вместе.
   Военнослужащие с гражданским населением, как близкие родные люди, и с грустью вспоминали о начале горькой войны. Мы чувствовали себя так, будто нас провожают в дальнюю, трудную и опасную дорогу наши родные и близкие: отец, мать, братья, сестры...
   Где-то далеко за полночь прозвучала команда:
   - По вагонам!
   Курсанты быстро заняли свободные места в вагонах, где и разложили свои солдатские вещи с оружием и боеприпасами. Кто-то из нас затянул до боли знакомую песню:
   - Ехал-ехал казак на войночку,
   - Прощай, - сказал, - девчоночка!
   - Вот так тогда звучала, свободно взлетая, как птицы на юг, простая солдатская песня с печальной мелодией почти с каждого вагона. Она касалась каждого сердца. Будила жалость к себе, к родным, вызывала любовь к Родине, к народу. Песня пробуждала ненависть к врагам, напавших на нашу страну.
   В десять часов утра наш эшелон прибыл на станцию ??Александровку, что находилась в 3 км. от Пушкино и уже где-то через полчаса мы были на зимних квартирах. Здесь на территории нашей воинской части дыхание войны дунуло людей разного призывного возраста, направленных райвоенкоматами для комплектации подразделений и формирования новых. Они были призваны из запаса, и основная их часть была - добровольцы.
   В это время части Красной Армии вместе с пограничниками вели неравные ожесточённые бои по всему фронту на западных окраинах нашей необъятной Родины, защищая каждую пядь священной земли.
   Подготовленные заранее, перевооружённые, и моторизованные немецкие войска с большими концентрациями танков на главных направлениях прорывали нашу оборону и быстро двигались к сердцу Родины.
   Головы немцев были забиты речами канцлера Адольфа Гитлера и проповедями министра пропаганды Геббельса о молниеносной военной операции, по захвату для каждого немца своего участка земли, и уничтожению Красной Страны Советов. В это они фанатично верили, не замечая своих человеческих и ресурсных потерь.
   Война!
   Как она растоптала нашу мирную жизнь в стране и начались страдания ни в чем не повинных людей. Война прекратила и наше обучение курсантов в полевых лагерях, и втянула нас в ужасный водоворот жестокости и насилия.
   23 июня 1941 мы там должны были сдавать экзамены на химинструктора батальона. Все полетело кувырком.
   Все планы мирного времени советских людей были разрушены и надо было с большим напряжением во время войны полностью перейти на военный лад.
   Вот и у нас в воинской части на зимних квартирах в расположении казармы выстроили всех приехавших курсантов. Начальник Пушкинской Окружной школы, старший лейтенант Голубев охарактеризовав состояние дел на фронте и сказал:
   - Товарищи курсанты! Сейчас не то время, чтобы вас экзаменовать. Вы все немедленно получите у старшины роты по два треугольника, и прикрепите их на петлицах, как указывает теперь Военный Устав Красной Армии. Война лучше проэкзаменует вас и выставит вам свои оценки. Там на фронте, в воинских частях, вам присвоят соответствующие звания. Мы в ваших красноармейских книжках напишем каждому солдату должность химинструктора, а это - сержантская должность, или должность младшего командного состава Красной Армии. Вы немедленно едете к своим воинским частям. Там вас ждут, особенно в такой грозный час.
   Через 4 часа я прибыл в свою воинскую часть, в которую я был призван на срочную военную службу. Из неё, я поехал на учёбу химинструктора батальона. Со мной приехали ещё два товарища, недавние, как и я, курсанты Окружной школы Ленинградского Военного Округа. К тому времени моя 70 дивизия, из которой я был отправлен в учебное заведение на обучение, была уже на фронте, на Карельском перешейке. На зимних квартирах остался только начальник штаба полка, и несколько младших командиров из командования полка.
   Я отрапортовал НШ полка, о том, что химинструктор Гончарук, выпускник Пушкинской Окружной школы прибыл в его распоряжение. Он, внимательно рассмотрев мою красноармейскую книжку с записанными, там данными из учебного заведения, отправил меня в распоряжение начштаба 2 батальона. Я сожалел, что не попал в 1 батальон, в котором прослужил более 2 месяцев. Там у меня были старые знакомые красноармейцы и младшие командиры.
   Во втором батальоне я немедленно приступил к выполнению своих непосредственных обязанностей химинструктора. В мои обязанности в ту пору было подготавливать приписных граждан в случае объявления воздушной химтревоги, практических навыков действий в этих обстоятельствах. Они находились в запасе до сих пор, и свободно работали, жили в мирное время, в соответствующей близости к ним близкой в/ч. Я проводил практические занятия с ними как действовать им в случае применения противником химических веществ, для отправки их на фронт, подготовленными по отражению химических атак супостатом отравляющими веществами - по химическому делу. Я подбирал им противогазы, и разъяснял, как пользоваться ими на случай химтревоги, при использовании ядовитых газов, или веществ, и прочее. И ещё я выдавал противоипритные накидки, и объяснял, как их складывать. Вот такая была моя работа при штабе батальона несколько дней.
   Наконец остатки полка отправились на Финляндский вокзал. Там нас провожали тысячи ленинградцев. Проводы на фронт были трогательные, играл духовой оркестр. Звучали искренние пожелания своим защитникам провожающих людей: - Бейте врагов и возвращайтесь назад с победой!
   Они забросали живыми цветами всю нашу колонну.
  
      -- Карельский перешеек за Выборгом. В рядах 70 дивизии
  
   Мы, красноармейцы, быстро заняли свободные места в вагонах и поехали на Карельский перешеек за Выборг, к своим основным силам 70 дивизии. Утром наш эшелон прибыл на маленькую станцию ??Нурми (финское название) с 1948 г. переименованная на Лужайка, Ленинградской обл. Разгрузившись из вагонов колонны солдат повзводно двинулись в тяжёлый, где-то под 40 км. пеший поход на фронт, к родной дивизии, с полной боевой солдатской выкладкой.
   Мы проходили по тем местам, где недавно в 1939 - 1940 годах прогремела война между СССР и Финляндией. Как тогда говорили: война с белофиннами, которая оставила на них ужасные следы. Повсюду сколько можно было окинуть взглядом местность, на холмах торчали огромные обломки разрушенных железобетонных дотов, и дзотов. Эти ужасные чудовища так искажали приятные виды западных районов Карелии и напоминали о том, что нас ждёт во время военных действий с врагом, что на нас налетел. Достаточно прочные, двухметровой толщины, стены были порваны на куски тяжёлой артиллерией, будто это куски сыра, а не железобетона.
   Обломки этих плотных кусков оборонительных сооружений валялись вместе с железными рельсами, и арматурой. Неправдоподобно стояли искалеченные, обгоревшие огнём, иссечённые пулями, осколками деревья. Они уныло провожали укоризненным взглядом людей, как как будто напоминая им о том, что они причинили. Множество страшных воронок от бомб и разнокалиберных снарядов устрашающими отверстиями зияли вдоль пути, по которому мы двигались. Вырытые глубокие противотанковые рвы, крестообразные козлы из тяжёлых железнодорожных рельсов до невозможности искажали естественные ландшафты. Все эти жестокие рукотворные сооружения образовывали крепкую оборонительную линию Маннергейма Карла Густава - генерал - лейтенанта Русской императорской армии, а теперь маршала финской армии. Вокруг валялось множество осколков, которые похрустывали, как майские жуки, под нашими подошвами сапог. И я подумал, что мы идём по ним навстречу новым осколкам, которые в это время летали и свистели в воздухе на всём пространстве от Чёрного до Белого моря.
   Я, офицером, был назначен старшим арьергарда из отстающих солдат. Идя с отстающими солдатами я их все время подбадривал.
   - Шире шаг! Идти нам осталось уже недалеко.
   - Ещё несколько километров, - говорил я усталым солдатам.
   На самом деле я и сам не знал, сколько нам ещё осталось брести по этой дороге к фронту.
   Переход к фронту был довольно тяжёлый, потому что мы шли пешком в полной амуниции с боеприпасами и продовольствием. Всё это мы несли на себе, как верблюды в пустыне. Некоторые солдаты натирали ноги потому, что неумело наматывали онучи на ноги в сапоги. Портянки сбивались в твёрдые камешки, которые при ходьбе натирали пальцы, пятки на ногах.
   Это были в основном молодые солдаты из города, которые не умели носить сапоги с портянками. Приходилось учить накручивать портянки на ноги, показывая, как это делается, чтобы облегчить и так страдания солдат от тяжёлого перехода с оружием, и боеприпасами. И наконец - то мы добрались до места дислокации нашего полка. Поскольку я был старшим арьергарда, то при прибытии на постоянное место, сдал всех отстающих солдат командирам рот, а сам отправился в штаб 2 батальона. Там я доложил комбату, кто я такой и чем я занимался. Он поблагодарил меня за службу и наградил меня несколькими часами отдыха.
   Утром, на следующий день, меня вызывал к себе в штаб 68 стрелкового полка начальник химслужбы старший лейтенант Панфилов.
   В приказе было сказано: прибыть в 14.00, азимут 23 градуса. Я попросил у НШ 2 батальона топографическую карту района, которую он мне выдал под расписку и компас. Мы с ним нанесли маршрут моего пути в штаб полка на этой карте. Я взял свой конспект по химделу с окружной школы, и отправился в путь.
   Местность, по которой я проходил, ориентируясь по компасу, была преимущественно пересечённая холмами, ложбинами, балками, рощами поросшими сосновыми деревьями с берёзками, и молодой порослью этих деревьев, и много кустов. Всё это затрудняло взять прямой ориентир на цель и мне приходилось через каждые 50 - 100 метров раскрывать карту и сверять по компасу азимут маршрута. Через 20 минут дорога привела меня к небольшому озеру. Сначала я едва не упал в полное отчаяние.
   - Что же мне делать?
   Ответ я нашёл в своём конспекте из учебной военной школы. Вот так, с Божьей помощью и полученными знаниями в военном учебном подразделении, я добрался до расположения штаба полка в 13 часов 40 минут. Он находился в большой зелёной палатке.
   Я доложил старшему лейтенанту Панфилову о том, что я прибыл по его приказу. Он внимательно рассмотрел мой ученический конспект по химделу, сделал некоторые замечания и отправил меня немного отдохнуть, пока не придут химинструктора Ходжаев и Нарышкин с первого и третьего батальонов. Я сидел неподалёку от палатки и любовался природой. Кругом стояла глубокая тишина. На этом участке фронта немецкие и финские войска в это время вели себя спокойно. Никаких боевых действий здесь не велось. Так незаметно для меня пролетели два с лишним часа. Моих товарищей химинструкторов Ходжаева и Нарышкина до сих пор ещё не было. Видимо, они заблудились.
   Наконец меня вызвал в палатку начальник химической службы полка старший лейтенант Панфилов.
   Я от него сейчас же получил такой приказ:
   - провести химинструктаж у всех подразделений моего батальона в котором я числюсь;
   - круглосуточно вести наблюдение за врагом и в случае его использования ядовитых веществ сообщить всем о воздушной хим - тревоге;
   - проверить у всех военнослужащих наличие и исправность противогазов, противоипритных накидок;
   - ежедневно по телефону в 19.00 передавать в штаб полка отчёт о проделанной работе химинструктора в моём 2 - м батальоне.
   На второй день я приступил к выполнению этого приказа.
   Взяв разрешение у командира батальона, во исполнение своих функциональных обязанностей химинструктора, я пошёл разыскивать роты нашего батальона, которые в это время копали противотанковые рвы.
   Согласно распоряжению командира батальона, в каждой роте, и отдельном взводе, мне было отведено по одному часу для проведения химинструктажа с личным составом этих подразделений. Всё это было обусловлено тем, что наше командование заранее предохранялось от применения химических веществ немецкими войсками. Ужасный урок применения газа иприта немцами в первую мировую войну против сил Антанты (Англии, Франции) и в том числе против российских войск научили заранее готовиться к предполагаемым козням применения вредных веществ со стороны врагов.
   Прибыв в роту, я рассказывал красноармейцам как пользоваться испорченными противогазами, в крайних случаях при применении противником отравляющих веществ, если они будут повреждены в бою. Я старался отвечать на все разнообразные вопросы солдат теми знаниями по хим-делу, что я освоил в учебном подразделении. Вот в таком плане проходила час за часом нелёгкая солдатская служба в первой декаде месяца июля 1941 года.
   Солнце безжалостно жгло природу и солдатские тела. Как-то по-домашнему пахли душица, полынь, чабрец, и без ограничений утолял жажду цветками неба кнут Петра. Эти цветки чистой и сияющей синей краской слепили глаза. Ещё белыми стайками, как маленькие девочки, кружили ромашки на нейтральной полосе.
   К тому времени на Карельском перешейке, как и раньше всё было спокойно. Но мы знали, что финские дивизии стоят против нас, готовые в первую любую минуту перейти границу. По отчётам советского информационного бюро нам было известно, о том, что немецкие дивизии форсировали реку Западную Двину и мощными механизированными колоннами двигались к старым границам СССР действовавших по сентябрь 1939 года.
   Уже 26 июня 1941 года город Двинск - Даугавпилс, Латвия заняли немецкие войска. (С которым меня сведёт не единожды моя Судьба.)
   Генерал-полковник германской армии Хайнц Вильгельм Гудериан отметил в своих воспоминаниях: - "26 июня 8-й танковой дивизии группы армий "Север" - удалось овладеть Двинском (Даугавпилс) и захватить в этом районе мосты через р. Западная Двина."
   Огромная опасность нависла на город Ленинград, первенце октябрьской революции 1917 года, с юго-западной его стороны.
   Наша 70 стрелковая дивизия, в этот грозный для Родины час, получила приказ от высшего командования передислоцироваться где-то под город Псков. Он уже был захвачен немецко-фашистскими войсками группы армий "Север" под военным руководством фельдмаршала Риттера фон Лееба. А воинские части Красной Армии не организованно и почти без большого боя, кроме отдельных, кратковременных боёв малыми подразделениями, просто пройдя центральную часть Пскова, отступили на Гдов и
   г. Луга. А некоторые в/части просто отступая прошли через Псков и всё. Боязнь господствовавшей в небе вражеской авиации и отсутствие постоянной телефонной связи штабов соединений друг с другом и опасения больших военачальников связи с подразделениями через радиостанции, потому что их переговоры будет слышать враг, приводило к хаосу и панике в войсках.
   Ходили слухи об этом немного позже, даже какого - то генерала за это расстреляли.
   Нам же, не очень хотелось оставлять такие выгодные и подготовленные позиции, но приказ приходилось выполнять без лишних разговоров.
   Буквально за пару дней нас всех по железной дороге перебросили на окраину Псковской области, в район города Сольцы. Там нас и встретил удивительный, прохладный оранжевый рассвет на берегу реки Шелунь. К счастью оборонительные рубежи для нас были готовы. Всё это было сделано руками всех жителей окрестных сёл и городков и Ленинграда. Это были в основном женские, девичьи руки, стариков, и подросткового возраста мальчиков и девочек - комсомольцев, и непартийных. Одних людей заставляли партийные и поселковые органы идти копать противотанковые рвы, но большинство людей сами добровольно шли по иску сердца, души.
  

2. На Лужском оборонительном рубеже

      -- Жестокие бои
  
   12 июля 1941 на указанном нам по оперативному решению командования отрезке фронта подразделения 70 стрелковой дивизии заняли оборону. По разговору между комбатом и НШ батальона я понял, что наш полк остановив наступление немцев здесь, сам должен контратаковать этих захватчиков на рубеже из-под населённых пунктов: Пирогово, Скирино, Багрово. И с фронта наступления нашей 70 дивизии на н/п: Пирогово, Молочков, Багрово, Большое Заборовье, Муссцы, Сольцы, для окружения и уничтожения немецкой танковой дивизии. В этом наш полк играл большую роль, вместе с 329 и 252 полком, и нашими соседями - 21 танковой дивизией. Враг в настоящее время уже прорвался в район н/п Сольцы.
   Штаб 2 - го батальона 68 - го полка разместился на краю какого-то леса, в 800 м. от н/п Сольцы. От начальника штаба батальона я получил приказ немедленно построить КП (командный пункт) батальона. В моё распоряжение поступили два сапёра и свободные связисты рот и отдельных взводов. Мои подчинённые солдаты немедленно приступили к выполнению приказа по сооружению КП батальона. Но не прошло и 5 минут, как вдруг просвистели в воздухе вражеские снаряды. Гитлеровские батареи обстреливали не только передовые наши подразделения, но и тыловые и резервные. Ужасные снаряды пролетали через нас и разрывались где-то позади за нами. Каждый выстрел вражеской пушки с полётом и воем снаряда, и их жуткие взрывы прижимали нас к земле. Потому, что это - были первые минуты нашего боевого крещения на войне, которые так поразили нас на всю жизнь.
   Страх сковывал всё тело, и оно дрожало, как листья на осиные от ветра, безумно дрожали руки и ноги. В глазах темнело, как солнечное затмение, неожиданно образованное белым днём. Прошло несколько жутких для нас минут, которые вывели нас из равновесия, из привычного ритма. Наконец я пришёл в себя и взял себя в руки.
   Присмотревшись и прислушавшись, что снаряды пролетают над нами и взрывы слышны далеко в нашем тылу, я отдал подчинённым солдатам команду, не обращать внимания на это, потому что разрывы снарядов проходят довольно далеко от нас. Двум солдатам, что вели себя ещё пугливо, я сказал:
   - Медведев, Иванов! Не обращайте внимания на далёкий гром. Нам надо немедленно закончить сооружение КП батальона. А то, когда по нам немец ударит, то где мы спрячемся от прямых ударов снарядов?
   Всё это быстро подтолкнуло людей к работе. Но послышался очень близкий вой снаряда, который вдруг толкнул нас в свои щели окопа. Это было для нас всех какое-то счастье. Я успел закрыть лицо и уши, когда какая-то грохочущая сила подбросила меня и засыпала землёй. Придя в себя от этого невероятного землетрясения которое так швырнуло нами, что я испугался за состояние своих солдат. Я протёр рукавом гимнастёрки глаза, опылённые пылью земли и выскочил из окопа.
   - Эй, ребята! Вы все живы, здоровы?! Поднимайтесь быстро к работе, потому что мы не успеем построить КП батальона, к наступлению супостата.
   Мы, стряхивая с себя пыль и крошки земли, с большим воодушевлением набросились на продолжение строительства КП, которое в ближайшее время и закончили.
   После довольно длительной артподготовки фашисты попытались наскоком форсировать небольшую речушку Шелунь. Но мы, солдаты - артиллеристы, миномётчики, пулемётчики, автоматчики и простые стрелки, под руководством командиров - офицеров и политруков, дружным и плотным огнём встретили непрошеных врагов. Споткнувшись таким образом с адским валом, немецкие солдаты остановились, а затем откатились на предыдущую линию атаки, оставляя на поле боя убитых и раненых солдат с оружием, и подбитой техникой. Немецкие захватчики, получив по зубам, остыли, притихли, а мы получили заслуженный отдых. Зализав, как собаки, раны, солдаты большого рейха снова в четыре часа дня открыли из всех своих видов оружия ураганный огонь по нашей линии обороны. Наша тяжёлая артиллерия с полковыми миномётами не остались в долгу и в ответ грянули советские громы. Грохот от выстрелов орудий, миномётов и взрывов стоял в воздухе такой, что не имеет возможности себе представить, как закладывало барабанные перепонки ушей. Земля содрогалась от этих ударов дьявольских молотов. От взрывов вражеских снарядов и мин вокруг позвякивали осколки жаля всё, что попадалось на их пути. Посвистывали и немецкие пули, и падали срезанные, сломанное ветви и листья деревьев. Нам казалось, что снаряды и мины противоборствующих сторон сталкивались вверху, в воздухе, тараня друг друга, засыпая горячими жалами землю. Снова и снова от мощных взрывов вражеских снарядов и мин вздрагивали, как от испуга, брустверы выкопанных нами окопов.
   Песок, комья земли и пыль сыпались людям на головы, и за воротники гимнастёрок. Едкая копоть покрывала до этого момента зелёные ландшафты земли, и обезумевших людей, окрашивая всё в грязный, отвратительный цвет.
   Вслед за длительным гитлеровским артиллерийским валом на нас в атаку двинулись широким ромбом закопчённые танки с серыми башнями, и с раскрашенными двумя зелёными цветами, как деревянные лягушки, где выделялись чёрные кресты с белой каймой.
   За танками серой массой, как мыши, двинулись немецкие автоматчики, как-то лихо и вызывающе с закатанными по локоть рукавами. Они от пояса, а не прицеливаясь, поливали наши окопы разящими пулями из автоматов.
   Вопреки действию нашей артиллерии, которая подбивала некоторые лягушачьи коробки, стальной клин дошёл до первой линии нашей обороны. Танки рвали землю, смешивали её с человеческой кровью солдат, попав под их стальные брюхи. Они переезжали на наши первые окопы, утюжа их широкими гусеницами и извергали из пушечных стволов огнемётные языки пламени.
   Страх конечно сковывал всё тело, но вот психологически устойчивые к драке бойцы с неповреждённых окопов бросали под гусеницы танка связи гранат и бутылки с зажигательной жидкостью на моторный отсек. Танки останавливались, крутились на одной гусенице, а вторые вспыхивая, начинали чадить. Озверевшие, испуганные танкисты в чёрных комбинезонах ловко выскакивали из этих железных банок и скатывались на землю. Затем эти чёрные воины бросались в окопы, чтобы не получить пулю в лоб на открытой местности. Но наши бойцы, не испугавшись этого нашествия чёрной саранчи, нанизывали их на свои штыки, на винтовках, или расстреливали их в упор. Страшно было смотреть на это, а ещё страшнее было быть в том же месте, где вся эта ужасная сцена проходила.
   Снаряды нашей артиллерии стали метко попадать в эти грозные, для пехоты, машины и они рвались, горели, дымили. Такой чёткий прицел артиллеристов огневым валом перегородил дорогу фашистским танкам.
   Я, в это время, находился в пятой роте, где исполнял свои обязанности химинструктора. Всё вокруг грохотало, клокотало, вздрагивала земля, заглушая душераздирающие стоны раненых солдат и офицеров. В то время у меня не было бутылок с зажигательной жидкостью. Но и для меня быстро нашлась неотложная работа. В окопах всё быстрее увеличивалась численность раненого народа.
   Я, имея свой небольшой медицинский запас перевязочного материала, начал реализовывать его для этих раненых - ужаленных войной людей. Так как я был выпускником Пушкинской Окружной школы, где нам читали и практически давали выполнять курс первой медицинской помощи раненым солдатам. То я теперь, раненым воинам, практически воплощал в жизнь эти приобретённые медицинские знания в боевой обстановке. Посечённые осколками, или простреленные пулями, обожжённые люди в этих ужасных условиях элементарно впадали в отчаяние и не могли сами справиться со своими ранами.
   Как представителя младшего командного состава, меня учили принимать решительные действия в армейских условиях с солдатами, а тем более принимая участие в боевых действиях с захватчиками, что я и делал. Трудно было смотреть на стонущих и истекающих кровью людей. Кровь фонтанчиками била из искалеченных тел людей. Приходилось передавливать кровеносные сосуды, чтобы раненые не истекли кровью и бессмысленно заканчивали свою жизнь без медицинской помощи. Так помогая искалеченным солдатам, я заметил, что вдруг из-за подбитого фашистского танка снова двинулась враждебная мотопехота на наши окопы. В это время я перевязывал раненого пулемётчика. Увидев такие обстоятельства, я заменил пулемётчика и припал к пулемёту Дегтярёва. Нажав на гашетку, я выпустил длинную очередь по обнаглевшим врагам, которые судорожно падали от попавших в них пуль. Этим действием была сорвана новая атака противника, и меня поддержали уцелевшие солдаты, забросав его ручными гранатами. Так, в собственной крови, захлебнулась дерзкая атака мотопехоты врага.
   Бой постепенно утих. Я вернулся в штаб батальона и доложил комбату обстановку в пятой роте во время боя и после него. Комбат поблагодарил меня за мою информацию и мои решительные действия во время боя с фашистами. Наш батальон заработав себе ненадолго отдых всё же готовился к следующей атаке врага.
   Раненых и погибших бойцов отправляли в тыл, а уцелевшие в ротах пополняли себя боеприпасами. Измученные люди палили самокрутки и синий дымок самосада закрутился над нашими позициями. Табачный аромат махорки успокаивал наших стрелков после пережитого бешеного отрывка их жизни. Грязные от пыли, и дымящейся чадом подбитой немецкой техники, окровавленные своей, вражеской или своего товарища кровью воины, сидели с мутными глазами, но с непревзойдённым чувством короткой победы над врагом. Отдых был короткий, всего два или 3 часа.
   Подтянув резервы, противник открыл артподготовку по нашим позициям.
   Было видно, как вздрагивал от взрывов немецких снарядов и мин город Сольцы. Дома ходили ходуном, как опьяневшие люди. Клубился чёрный, непроглядный дым от какого-то горящего склада расположенного на краю г. Сольцы.
   Мне самому стало жутко на сердце и в душе в целом. Глаза слезились от чёрного едкого дыма. Шум боя стоял в воздухе невероятный. Осколками рвало израненную землю, вместе с ней рвались и провода связи между подразделениями. Вдруг замолчал телефон пятой роты.
   - Сержант Тюкин, немедленно ликвидировать разрыв проводов! - приказал комбат.
   - Скобелев, Грищенко! За мной, вперёд! - воскликнул сержант Тюкин.
   Бойцы, возглавляемые сержантом Тюкин, выскочили из окопов, а навстречу им свист пуль и осколков от взрывов снарядов, шелест комочков земли сыпался, как дождь, клубилась непроглядная пыль. Связисты ловким броском проскочили небольшую поляну и залегли под крупной, поверженной взрывом, с корнями сосной. Ураганный огонь неприятеля не утихал ни на минуту.
   - Вперёд! Вперёд! - призвал солдат к действию сержант Тюкин.
   Перебежками, перекатами, и по-пластунски двигались смельчаки отыскивая повреждённый кабель связи. Вот наконец они нашли повреждённый провод. Соединивши соединением - скруткой провода связи солдат с сержантом, на обратном пути пришлось тащить с собой едва живого, раненого Скобелева.
   Ценой невероятных усилий во время такого металлического дождя Тюкин и Грищенко доставили раненого товарища на КП батальона.
   Комбат посадил меня временно за телефонный коммутатор батальона потому, что связисты ладили повреждения на линейном проводе.
   - Включите шестую роту! - приказал мне комбат.
   Я немедленно соединил комбата с шестой ротой.
   - Какая обстановка у вас товарищ старший лейтенант?
   - Напор фашистов сдерживаем, группу танков отразили! У нас заканчиваются патроны! - ответил командир шестой роты.
   - Патроны сейчас вам доставят, не жалейте их! Ни шагу назад! Ясно!? - кричал комбат в трубку и бросил её мне в руки.
   - Соедини меня с четвертой ротой - снова велел комбат.
   Я сейчас же соединил комбата с четвертой ротой. Тишина. Линия провода повреждена, комбат нервно бросил мне трубку. Он раздражённо вытащил папироску и закурил. Бой наших рот батальона с самоуверенными немецкими подразделениями тем временем продолжался с нарастающей силой. И всё же вторая атака супостата нашими защитниками была отбита с большими потерями с их стороны. Но и в наших рядах они были, видимо не меньше.
   Бой медленно утихал. Вернулись связисты пятой, и шестой роты. Прошёл добрый десяток тревожных минут, а с четвертой роты связного не было. Телефонная связь ещё не была налажена. Тогда комбат послал меня в четвертую роту. Нужно было выяснить последствия боя в расположении этой роты и узнать о состоянии связиста Шрамова.
   Хотя бой утих, но по открытой местности пробираться в четвертую роту было опасно. Открытые места простреливались вражескими пулемётчиками и снайперами. Выполняя приказ командира батальона, я бросился с КП в нужном мне направлении. Я пробежал лишь несколько метров и был вынужден приземлиться без запроса у командования на низкую посадку. Со стороны г. Сольцы застрочил фашистский пулемёт и рой трассирующих пуль прошил перед моим лицом землю. Душа упала в пятки, сердце забилось, как деревянное колотило.
   Преодолевая невероятным усилием свой страх, я пополз по-пластунски, а дальше короткими перебежками добрался до небольшого холма и скатился вниз. Вот тут я был в полной безопасности. Я оглянулся вокруг, и увидел связиста Шрамова, что шёл мне навстречу.
   Он вёл впереди себя пленного "Фрица". Тот был такой здоровый, хорошо упитанный, краснолицый мужчина, только измазанный сажей и мазутом.
   - Это наверно танкист, - подумал я, глядя на него.
   Шрамов, увидев меня, и с радостью передал мне пленного здоровяка и вернулся в свою роту. Я, взяв наизготовку автомат ППШ, скомандовал ему:
   - Forverst! (Вперед)
   Немец насторожился и нерешительно поплёлся вперёд. Но мы не успели пройти пару шагов, как затараторил вражеский пулемёт со стороны г. Сольцы. Я испугался, не столько за себя, как за пленного фашиста.
   - Убьют "Фрица" и пропадёт захвачен "язык", который так нужен нашему командованию, - подумал я.
   - Hin leegen! (Ложись) - крикнул я фашисту.
   Он немедленно плюхнулся на землю, передо мной. Лежим, оба, не шевелясь. Как только пулемёт противника замолчал, мы перебежками, без всякого уговора бросились вперёд, пользуясь тишиной перерыва. Немец не хотел получить пули от своих собратьев и двигался так, что я едва успевал за ним. Но вот и наши окопы, и нас быстро втянули наши солдаты в выкопанные щели. Далее мы двинулись по ходу окопного сообщения на КП штаба батальона. Пленный немецкий солдат, при встрече с нашим командованием вёл себя достаточно вызывающе.
   На вопрос комбата через нашего переводчика, кто он такой и из какой воинской части, ответил:
   - Я танкист! Я не предатель и на ваши вопросы отвечать не буду. Я уверен в нашей победе! Ваше сопротивление бесполезно.
   Комбат решил дальше с ним не возиться и вызвал Медведева для сопровождения пленного гитлеровца в штаб полка. А я отпросился у него в своё химотделение и дальше пройтись по ротам и другим подразделениям батальона выяснить обстановку по химделу. Передав Медведеву пленного немца, я шёл по территории батальона и видел, как шла интенсивная подготовка к следующему бою. Красноармейцам передовых позиций носители боеприпасов тылового снабжения подносили патроны и гранаты. Солдаты тылового обеспечения с машин и подвод разгружали снаряды и мины артиллеристам. Санитары и
   медсестры выносили и выводили раненых бойцов в тыл к лазаретам. Старшины кормили горячим обедом солдат и офицеров. Связисты ремонтировали повреждённые линии связи.
   Химотделение в это время заменяло или ремонтировало повреждённые противогазы и противоипритные накидки. Обо всём этом, что сделано по химделу, мне надо было отчитываться в девятнадцать часов начхиму полка.
   В семнадцать часов наша дивизионная артиллерия открыла такой плотный, пожалуй, тройной ураганной огонь по позициям агрессора. Вслед за ней втянулась полковая артиллерия с громом миномётов. Чувствительный грохот не утихал полчаса. Бедную землю трясло лихорадкой. Дым с пылью накрыли солнечный свет. Стало как-то темно от густой серости.
   И только утих последний взрыв снаряда или мины, как дружное солдатское: - Ура - а - а! - разлетелось на передовой позиции батальона. Неожиданной атакой наши подразделения сломили передышку зарвавшегося врага и впоследствии отбросили его на 12 км. Бой удалялся всё дальше и дальше. Пыль и копоть медленно оседала на землю заплевав её краской цвета грязи. Стояла тишина с эхом далёкой канонады. Не было слышно пения птиц, потому что они в такие дурацкие игры не играют.
   15 июля наша 70 дивизия во взаимодействии с 237 стрелковой дивизией, сломив сопротивление немцев, отрезали их путь отхода на запад. Воинские части нашей дивизии 17 июля все - же захватили г. Сольцы. Наш полк отличился тем, что заманил танковую колонну врага и своей артиллерией с флангов расстрелял её. А особый ужас, по словам наших бойцов, приводили наши огнемётные танки, выбрасывая из хоботов горящую адскую смесь далеко вперёд.
   В это время меня вызвал НШ батальона к себе и велел отправиться в тыловое снабжение батальона с приказом:
   - Весь тыловой обоз переместить на место, где находится штаб батальона.
   Взяв свой автомат ППШ с двумя запасными дисками и парой гранат, я отправился в тыл на поиски тылового обоза.
   Приближался тёплый июльский вечер. Солнце, как ничего и не было, низко повисло над горизонтом. Золотые лучи освещали верхушки берёз. Оранжевый закат манил зрение и толкал на лирическое настроение. Но время шло и с первыми сумерками я зашёл в расположение тылового снабжения второго батальона. На этой территории между огромных сосен росли небольшие рощицы берёзок. Вот в этих берёзках и стоял замаскированный от немецких воздушных разведчиков тыловой обоз. На небольшой поляне под роскошной кроной сосны, хорошо замаскированная, стояла полевая кухня в которой доваривался вкусный ужин. Повар ходил кругами и напевал знакомую мне песню.
   Немного в сторонке на пне со свежим срезом сидел пожилой усатый гармонист. Он, быстро перебирал пальцами кнопки старого баяна и аккомпанировал ту же мелодию, что и повар пел песню.
   Поздоровавшись с ним, я спросил:
   - Где находится начальник тылового снабжения второго батальона? Я пришёл от НШ батальона.
   - Сейчас найдём, - ответил мне пожилой красноармеец.
   Через несколько минут пришёл начальник тылового снабжения старший лейтенант.
   - Товарищ старший лейтенант! По указу командира второго батальона обоз тылового снабжения должен переместиться на место КП батальона, - доложил я о причине своего прихода.
   Между тем ужин поспел. Все наскоро поужинали и конечно угостили меня. По приказу старшего лейтенанта обоз тылового снабжения снявшись с насиженных позиций отправился в поход. Пока мы приехали, на КП уже никого не было. Долго мне пришлось разыскивать НШ батальона, чтобы доложить о выполнении приказа. Мне поздно пришлось узнать где разместился КП нашего подразделения. Это было далеко за полночь, когда я случайно встретил старшего лейтенанта и доложил, что выполнил приказ. Узнав местоположение КП, я получил новое распоряжение об окончании его строительства. Придя туда, я увидел, что сапёры заканчивали сооружение блиндажа. Мне осталось только выкопать для себя в окопе индивидуальную щель. Простеливши на дно щели хвои, и согнувшись калачиком я быстро уснул. Ночь промелькнула незаметно. Утром я осмотрел местность по фронту расположения батальонных подразделений. С КП хорошо было видно расположение двух рот, а шестая едва - едва притаилась за пригорком. Я обрадовался тому, что теперь будет лучше и ближе добираться в роты. Позавтракав, я взял разрешение у комбата для выполнения своих обязанностей химинструктора в подразделениях батальона. Так вот, почти всё светлое время дня фашисты молчали. Пожалуй, после поражения они приводили себя в порядок. Было тихо и на левом, и на правом фланге позиций батальона. Это дало мне возможность заменить повреждённые противогазы, провести в ротах химинструктаж, ознакомиться с расположением подразделений. Во время боя это имеет очень важное значение, так как мне часто приходилось выполнять обязанности связного.
   В течение целой недели фашисты пытались прорвать нашу оборону, но безрезультатно. Наша дивизия стояла, как гранит.
   Аж в конце второй декады июля 1941 года, после 40 минутного артобстрела немцы перешли в наступление. Тогда грохнули наши артиллерийские батареи и миномёты.
   Заклокотала в воздухе адская трясина. Вздрагивали брустверы окопов от стосильных взрывов. Опять-таки потускнело любимое солнышко от бесовской завесы войны. В эту напряжённую минуту противник начал танковую атаку.
   Из - за небольшой безымянной высоты рыча, и хлюпая из длинных носов огнём двигались закопчённые металлические коробки танков с черными крестами с белой каймой на серых башнях. Остриё этого стального свиного рыла было нацелено на 5 роту. Трём передним танкам осталось какая-то сотня метров до наших передовых окопов и тогда захрустели ПТР (противотанковые ружья). Танки рвались вперёд, поводя длинными стволами, останавливались и стреляли по этим нашим противотанковым стрелкам. Они уже были знакомы с убойной силой длинных ружей в руках точных стрелков.
   Вдруг, главный танк удивлённо как - то вздрогнул от взрыва мины под своим брюхом. Потеряв движение, он отстреливался на месте. Второй танк был подбитый ПТР, и вспыхнул ярким пламенем. Из него быстро выскочили танкисты и прикрываясь броней горящего танка отползали назад. Третий танк прорвался на наш передний край и стал утюжить гусеницами окопы. В одно мгновение из соседнего окопа появилась голова смелого бойца, и не боясь его, метнул бутылку с горючим на моторный отсек. Танк мгновенно загорелся. Гитлеровцы выскакивали из-под него через нижний люк, но отползти не могли, потому что их расстреливали из винтовок и автоматов красноармейцы, что осмелели.
   Но, к сожалению, на этом танковая атака не закончилась, потому что опять из - за того же холма выехало ещё несколько стальных лягушек грязно - зелёного цвета. Они на максимальном ходу двигались с мотопехотой на броне. Я бросил свой ППШ, в котором уже не было патронов, и бросился помогать пулемётчику у которого заклинило пулемётную ленту в пулемёте "Максим". Второй номер пулемётного расчёта был ранен, но и самого пулемётчика очень укусила пуля в руку, и он не мог вести огонь по врагу. Санинструктор отводила этого раненого в безопасное место. Тогда я подменил его и сел за гашетку пулемёта. Я дал одну и вторую очередь из пулемёта по мотопехоте на танках. Они посыпались, как сухой горох с металлических коробок. Меня поддержали другие солдаты плотным огнём по противнику из всех видов оружия. Станковые пулемёты "Максим" перекрёстными очередями пуль прижали серую немецкую пехоту. Загорелось ещё два танка. Но и в нас вышли из строя два ПТР и на левом фланге замолчал станковый пулемёт "Максим". В окопах увеличивалось количество убитых и раненых бойцов. Оборвалась связь нашей роты с КП батальона. В роте мало осталось боеприпасов для оружия, гранат и бутылок с зажигательной жидкостью. Вдруг ко мне подбегает командир роты и кричит:
   - Оставь пока пулемёт! Немедленно беги на КП. Нужны боеприпасы, и подмога! Рота захлёбывается в крови. Положение чрезвычайно критическое! Скорее!
   Я схватил свой автомат ППШ и запасной диск к нему, поскольку другие диски уже были пусты.
   Я ужом переползал из окопа в окоп, потому что пули свистели надо мной со смертельным надоедливым звуком. Таким же способом - ползком и прижимаясь к земле, санитары под непрерывным огнём смертельно жалящих пуль и осколков от мин и снарядов перевязывали раненых и оттягивали их в безопасное место. Прячась за небольшой холмик, я быстро добрался до КП батальона. Там я доложил комбату и НШ об обстановке в 5 роте. А немцы не прекращали танковых атак, бросая новые коробочки на наши окопы. Эти стальные гусеничные монстры - танки возникли из-за густого березняка.
  
      -- Приказ комбата и первое окружение
  
   Немецкие танки с грохотом и стрельбой приближались к передовым, боевым позициям подразделений нашего батальона.
   В этот момент комбат доложил о критической ситуации в пятой роте батальона в штаб полка и дал указание начальнику тылового снабжения батальона, чтобы тот немедленно своими силами обеспечил роты боеприпасами. Выходя из блиндажа, комбат приказал мне:
   - Товарищ химинструктор, Вы остаётесь с сапёрами, и телефонистами по охране и обороне КП батальона! Я отправляюсь на передовую, в роты.
   На меня обрушилась большая ответственность, по словам командира. В это время появились наши танки, которые тактически обходили наши окопы и направлялись навстречу немецким. Дым с пылью заполонил все вокруг. Смотреть и дышать стало невозможно. Глаза слезились, а в горле очень перчило от пыли и дыма, грохот боя рвал барабанные перепонки, нормально думать было невозможно. Что делается на передней линии нашей обороны не было возможности ни наблюдать, ни контролировать. Чья это была победа? Я не мог разглядеть, не мог понять состояние боя, а оставлять КП не имел права. Вот в такой тревожной обстановке для меня долго тянулись нервозны минуты.
   Я до сих пор помню, как сидел в своей щели окопа неподалёку КП, как крот в норе. Когда в воздухе шелестел снаряд, я прилегал на дно своего укрытия. Мне было дурно и страшно на душе от такой ужасной боевой обстановки. Сердце, расстроенное от этой ратной сцены, ускоренно колотилось в груди. Тревожные думы роились в голове.
   Я размышлял себе так: - Ой, как жаль! Нет лучше места, как на передовой, в бою. Там некогда думать об опасности. Там все усилия, весь порыв души был бы направлен на уничтожение врага. Там идёт ожесточённое, жестокое соревнование за жизнь. Кто кого. А здесь жди слепого снаряда, что выбросит тебя с этой норки. Но приказ есть приказ.
   Вдруг рядом упал снаряд и засыпал мою окопную щель. Я еле-еле выбрался из своего убежища. Протирая глаза, я мгновенно бросился к КП. На месте нашего КП была глубокая воронка с которой дымился едкий дым. Там намертво привалило грубыми брёвнами двух телефонистов. Я вернулся и начал искать сапёров. Один из них - Иванов уже вылез из щели. Он, протирая глаза и стряхивая с плеч, головы землю, спросил:
   - Как в штабе?! Что, всех накрыло?
   - Нет! Только двух телефонистов, которые дежурили у аппаратов.
   - А где комбат, начштаба?! Где они?!
   - Пошли в роты, когда отправились в бой наши танки.
   - Где Медведев?! - спохватился Иванов.
   Мы оба изо всех сил побежали к щели Медведева.
   - Медведев, ты жив?! - спросил Иванов.
   - Живой, но не могу пошевелиться. - послышался его тихий голос из-под земли.
   Мы, вдвоём, раскапывая руками мягкую землю, оперативно вытащили его из его убежища. Мы поставили Медведева на ноги, но он упал на землю скрежеща зубами.
   - Не могу стоять, всё болит! Особенно голова и ноги.
   - Это всё пройдёт! Ты будешь стоять и ходить, - сказал Иванов.
   Меня тоже очень болела голова, из глаз текли слёзы, в висках стучал гигантский молот. Вдруг, мгновенно потемнело в глазах...
   А дальше? Дальше случилось что-то страшное и непоправимое.
   Не зная сколько времени прошло, как начиналась атака немецких танков и контратака наших танков, мы с трудом понимали увиденную в то время панораму событий. Пока мы пришли от контузии после взрыва снаряда крупного калибра, то увидели фашистские танки, но не со стороны рот батальона в обороне.
   Немецкие танки каким - то образом зашли нам в тыл. Сколько их было, я теперь и не вспомню. Видимо, немцы, имея преимущество в технике прорвали нашу оборону и их подвижные колонны разрезав нашу оборону пошли в обход наших рот на передовой, где-то на стыке воинских частей. Этим манёвром они лишили наши войска связи и боепитания.
   Мы же - бойцы, что уцелели от взрыва на КП батальона, оказались под перекрёстным огнём пулемётов фашистских танков. Я с Ивановым быстро затянули Медведева в неглубокую, заросшую травой канаву и прилегли поблизости его на её дно. Нам ещё повезло, потому, что немцы мало интересовались какими контужеными солдатами. Они дали несколько без прицельных очередей в нашу сторону из пулемётов и помчались на север.
   Вот лязг гусеничных монстров начал утихать, а в ушах всё ещё стучало непрерывно. Вскоре всё стихло. Ни щебетание птиц, ни шелест листьев, ни травы, ничто не нарушало эту загадочную тишину, которая зловеще охватила моё сердце, после грохота боя.
  
      -- Выход из первого окружения - незапланированный вояж в райцентр Батецкая
  
   - Что делать будем? Куда будем идти? - наконец произнёс Медведев.
   Я и так размышлял, как нам выйти из этой запутанной ситуации. Я думал, как нам выйти из окружения немецкими войсками с товарищами, когда один из нас сильно контужен и плохо стоит на ногах. Не найдя твёрдого решения, то спокойно сказал:
   - Мы действительно оказались в тылу немцев. Что будем делать? Этот вопрос надо хорошо обдумать, чтобы не попасть в сети фашистов.
   Меня выручил Иванов. Он был местным жителем села Большой Медведь, где до войны там работал. До его деревни было километров 35. Тогда мы решили идти на северо-запад до ж/д станции Уторгош. Мы думали, что там узнаем у местного населения где находятся советские войска, а где немцы и тогда наметим план дальнейшего движения к нашим войскам.
   Поторопившись, мы, собрав свои пожитки, какие у кого остались, с оружием отправились в путь. Чтобы не нарваться на глаза солдат немецкого вермахта, шли более 4 часов по лесистой местности, минуя дороги.
   Мы не просто шли, а вели под руки Медведева. Мы вышли из леса безошибочно проведённые Ивановым по его знакомым местам к малой железнодорожной станции ??Уторгош. Она оказалась в катастрофическом состоянии: рельсы железной дороги, погнутые в дуги, валялись по её обочине, в кюветах, одиноко торчали костыли без шпал. Глубокие воронки были, как кратеры вулканов и были натыканы на каждом шагу. Повсюду валялись какие-то остатки всякого имущества и старых, поломанных вещей. Далеко в стороне стояла разрушенная водонапорная башня. В конце станции лежал взорванный семафор. Картина ясная была в том, что здесь недавно был жестокий бой. На станции не было ни одной живой души. Здесь и нам нечего было делать, и мы двинулись дальше на север к
   железнодорожной станции Передольская по разрушенному полотну. Шли горестно, и дорога нам трудно давалась из-за наших контузий и долгого, утомительного перехода сюда через лес.
   Но несмотря ни на что, мы шли, шаг за шагом. Мы шли вперёд к нашей родной Армии, чтобы продолжить борьбу с захватчиками. Двигались с твёрдой верой в скорое соединение с нашими войсками.
   С обеих сторон от дороги раскинулось неширокое, пересечённое овражками поле, на котором стояла не скошенная рожь, печально склонив длинные колоски вниз и, как будто - бы ждала своих хозяев. Наступило уже четыре часа дня, жара усиливалась и прожигала нас - идущих солдат, со всех сторон. Но я всё время поторапливал друзей по беде, чтобы как можно быстрее добраться до ж/д ст. Передольская. Я там надеялся застать наших однополчан.
   Уходя, я размышлял о том, какие страшные испытания выпали на нашу Русскую землю, такую ??дорогую и благословенную для каждого из нас. Невероятно было то, что оккупанты будут самовольно, как захотят ходить по ней и делать то, что им захочется. Они поработят и изувечат то, что наш народ веками приобрёл на этой земле.
   Мы, умываясь горьким, солёным потом, измученные морально и физически, упорно шли до ж/д ст. Передольская. Почти всю дорогу мы шли и молчали, поочерёдно поддерживая контуженного Медведева.
   Каждый из нас погрузился в свои трудные, тревожные думы. Мы поняли по имеющимся признакам следов техники и рисунку кратковременных боёв кое - где, что немцы от г. Сольцы двинулись на село Большой Медведь. А оттуда, если смотреть по карте они, видимо направили основной удар на станцию ??Батецкая. Таким образом враги мечтали взять в клещи, отступающие наши воинские части. Но они в этом основательно просчитались.
   Как говорили тогда люди: - Враг обломал и зубы, и когти о Лужский оборонительный рубеж. На встречный бой вышли десятки тысяч людей народных ополченцев, организованных в народные дивизии. Их называли Кировские. Мобилизованные коммунисты и комсомольцы, множество беспартийных людей встали на защиту родного города на Неве - Ленинграда.
   Возьмите хотя - бы только один Путиловский завод, который внёс такой весомый вклад в защиту Ленинграда и в конечную победу над врагом. Тысячи рабочих завода ушли добровольцами на фронт. Завод выпускал на фронт сразу - же с проходной новые танки Т - 34, КВ (Клим Ворошилов) с чрезвычайно высокими тактико-техническим данными мирового уровня. Несмотря на героизм наших солдат и командиров, который я видел во время боев под г. Сольцы, а обстановка на нашем участке фронта перед Ленинградом ухудшилась.
   Немцы, вероятно подтянув основные свои резервы наступали по основным шоссейным дорогам в Ленинград. Такой решительный отпор на Лужском рубеже советскими войсками пронырливым моторизованным немецким частям, лишь на короткое время остановило их наступление.
   Большая часть людей была в панике от культурных немецких солдат, а ещё какая-то часть ждала с интересом новой немецкой власти. Встречались нам некоторые люди, говорившие об организованном немецком порядке в населённых пунктах Русской земли во время первой мировой войны. Но нам в это как-то не верилось. Как менять свободу на упорядоченность своего быта?
   А между тем наше незапланированное путешествие по тылам продолжалась. Уже под вечер мы добрались до станции Передольская. На её окраинах мы встретили жителей станции, которые после паники от боевых самолётов германцев возвращались из леса. Они несли на руках маленьких детей и вели за собой коров, коз. Поравнявшись с ними, я спросил их:
   - Где наши? Где наши? Когда и куда отошли части Красной Армии?
   Но и они мало что знали о событиях прошедшего дня. К нам подошла молодая женщина, держа на руках маленькую девочку. Она нам взволнованно сказала:
   - Ещё в полдень начали отходить наши бойцы.
   - Люди рассуждали, что немецкие самолёты снова будут бомбить железнодорожную станцию ??и отправились скорее в лес.
   Солнце давно скрылось за горизонт и стало смеркаться. Мы, бойцы 2 батальона, были измучены несколькими днями боёв и 30 км переходом к этой железнодорожной станции. Мы были ещё и контужены. Но мы ещё вели совсем слабого от тяжёлой контузии Медведева. Мы сами обессилели, а Медведев уже и стоять не мог. Нам надо было отдохнуть, и я принял решение на отдых.
   - До утра отдохнём, а на рассвете отправимся в райцентр Батецкая, - сказал я своим товарищам.
   Мне никто не возражал, поскольку это было самое рациональное решение в этом случае. Этот незабываемый тревожный день показался мне вечностью. Нестерпимо болела голова. Что-то сосало под грудью. Я только вечером понял, что мы сегодня ничего не ели.
   Я зашёл во двор одного деда у небольшого домика. Там седовласый дед что-то медленно мастерил у открытой риги - сарая.
   - Дедушка, может у вас будет что-то поесть для трёх обессиленных солдат? - спросил я у него.
   - Найдётся. Ещё слава Богу, всё есть на своём месте, пока не пришли германцы.
   - Что же это Вы сыночки, так плохо воюете? Уж нам то здесь придётся терпеть завоевателя нашей земли и народа.
   - Но пока их нигде не видно и не слышно поблизости, а наших уже нет. Я знаю, что в германца много танков, аэропланов и с ним трудно воевать. Я в первую мировую войну сидел в окопах по три месяца на одном месте.
   - Мы тогда давали им красного перца. Он не очень сунулся вперёд. А теперь, смотри какая ему привилегия: станция свободна, хоть голыми руками бери. Германец не спешит её брать, а рвётся дальше, вперёд, по шоссе. Видимо, хочет захватить станцию Батецкая, а наша станция без боя будет его.
   Мне стало стыдно за себя, за боевых друзей, перед этим умным дедом. Он стоял перед нами, кивая седой бородой и сверлил мои глаза своими пронзительными, правдивыми глазами, ожидая от меня ответа. Я совсем забыл, что хочу есть, обдумывая что ему ответить.
   - Ну, почему молчишь? Я вижу ты не рядовой. Боишься, или стесняешься?
   - Ничего дедушка, - наконец произнёс я, - нам нужно сохранить силы, сплотиться в крепкий кулак, дождаться подкрепления в технике. Немцы тем временем распылят свои стальные панцири с крестами по нашей необъятной Русской земле. Нам необходимо в первую очередь сорвать план таких ловких боевых действий врага. Нужно затянуть эту войну до зимы. Немцы не привыкли к нашим морозам, и вряд ли приготовленные к ним. Вот тогда увидите, что споют немецкие солдаты, вместе с Гитлером и Геббельсом. Нам надо беречь людей и технику. Необходимо научиться лучше воевать и тогда уже хорошо бить этого культурного германца. Теперь нужно поднять боевой дух воинов на примерах побед наших предков и твёрдо надеяться на нашу Победу.
   Дед как-то добрее улыбнулся в седую бороду и что-то пробурчал себе под нос. Наконец он сказал внуку, чтобы тот вынес нам хлеба, копчёного сала и молока. Удовлетворив голодные, отчаянные позывы желудков, мы, уставшие, и нервные, прямо упали в сон, подобный мертвецам. Проснувшись на рассвете от радостного шума птичьего царства, я разбудил своих друзей.
   - Пойдём к Батецкой, пока не душно и не слышно фашистов, - спокойно сказал я.
   - Я сегодня не пойду. Очень болит голова, - сказал Иванов, - у меня не хватит сил пройти 18 км к Батецкой.
   - Быстро разминайтесь, умывайтесь и пошли. Хочешь дождаться немцев? - спросил я.
   - Товарищ химинструктор, я не могу идти!
   - Без разговоров! Я, как руководитель группы, приказываю тебе во время боевых действий, явиться в Батецкий райвоенкомат, вместе со мной и Медведевым.
   Через несколько минут мы отправились в 18 км поход в районный центр Батецкая. Идя по разрушенной дороге, Иванов всё время отставал. Я часто кричал ему, чтобы он не отставал, поддерживая ещё обессиленного Медведева за руку. Наперекор контузии, он старался изо всех сил упорно и настойчиво двигаться вперёд. Он с трудом переставлял ноги, шёл молча, сжав зубы, и ни на что не жаловался. Подгоняя Иванова, я думал про себя: - Может он действительно болен. Может нужно отдохнуть.
   И вторая мысль не давала мне покоя: - За ним нужно следить. Он хочет отстать от нас и убежать домой. Но там хозяйничают немцы.
   Солнце жгло немилосердно. Хотелось пить. Пот заливал глаза солёными каплями. Идти было очень трудно. С большим трудом мы добрались до райцентра Батецкая.
  
      -- Встреча с полковым комиссаром и направление в

1 Кировскую дивизию

  
   В райцентре Батецкая мы быстро разыскали райвоенкомат. Он размещался в то время в маленьком вагончике, на краю соснового бора.
   Зайдя в вагончик, я отрапортовал:
   - Химинструктор Гончарук, 68 стрелковый полк 70 дивизии, с двумя сапёрами, прибыли в ваш райвоенкомат с целью отыскать свою воинскую часть.
   - Почему не обращаешься по званию? Почему не козыряешь мне?
   - Забыл устав? - строго заметил военком.
   Я на мгновение разволновался, но быстро понял свою вину.
   - Откуда я могу знать ваше звание, когда вы одеты не по форме? - ответил на вопрос своим вопросом.
   Он привычным энергичным движением, снял с вешалки гимнастёрку и быстро надел её. Я увидел перед собой полкового комиссара.
   - Вы дезертиры! Вы сбежали с фронта! Вы бродите по тылам! - прикрикнул на меня военком, не позволяя мне сказать, хотя бы одно слово, чтобы оправдаться.
   Он позвал часового с поста у вагончика и приказал ему арестовать нас.
   По приказу часового, мы оставили свои военные, вещевые мешки, винтовки и автомат ППШ у вагона. Он отвёл нас на достаточное расстояние от вагончика райвоенкомата. Это место было на небольшой опушке, на краю леса с зелёной шелковистой травой. Птички весело и беззаботно переговаривались между собой, не понимая за что люди убивают друг друга. Кукушка куковала кому-то года, или дни, а может минуты их жизни.
   А я, лёжа на этой роскошной траве под арестом стража, чувствовал себя виновным в этой необычной истории. Наша воинская часть, наверное, рассеялась по лесу, когда получила приказ отступления на новую оборонительную линию. Я же, не получивших такой приказ от комбата, или НШ батальона, не имел права оставлять КП батальона и отходить туда где был подготовлен новый рубеж. Комбат был в то время в подразделениях. А НШ? Я не мог вспомнить куда его позвали, или направило вышестоящее командование. Нам, двум солдатам и сержанту - химинструктору чудом удалось спастись от гибели - взрывов немецких снарядов. Теперь же получается, что мы виноваты в своём спасении?
   Мысли наползали друг на друга в моей голове. Но поразмыслив, что над нами стоит свой советский часовой, а не фашист, мне стало веселее. Наше командование в настоящей непростой обстановке, когда-нибудь позже разберётся и таких, как мы, заложников обстоятельств оправдают. Следовательно, и судить не будут. Тогда всё выяснится и всё будет хорошо. Мои друзья спокойно спали-опочивали от ужасных испытаний на жизнь и смерть. Успокоивши себя такими мыслями, заснул и я. В 23 часов нас разбудил дежурный по военкомату и повёл в вагончик полкового комиссара.
   На этот раз военком спокойно расспрашивал меня и моих товарищей.
   - Как вы оторвались от своей части? В котором часу? Сколько времени затратили на переход к Батецкой? Кого встретили на своём пути? - задавал вопрос за вопросом военком.
   Я, рассказал ему о наших приключениях всё последовательно. После моего рассказа, полковой комиссар, коротко охарактеризовал нынешнюю обстановку на Лужском рубеже, которой он в настоящее время пользовался. Затем он взял мою служебную книжку и переворачивая её листы, спокойно, но требовательно спросил:
   - Зачем вы носите на петлицах треугольники? В вашей солдатской книге не записано, что вы сержант? Здесь только написана должность химинструктора.
   - Так нам в Окружной школе сказали, когда выписывали нас по своим частям. Начальник школы на прощание сказал:
   - Теперь не то время, чтобы вас экзаменовать. Война вас проэкзаменует.
   Полковой комиссар отдал мне мою красноармейскую книжку и спросил:
   - Сколько у вас есть с собой гранат и патронов?
   Патронов примерно по 25 штук на винтовку, а гранат совсем не имеем.
   - Дежурный, - обратился он к младшему лейтенанту, - выдай им полный комплект боеприпасов.
   Военком взял со стола письменное ручку и размашисто записал: - Направляю химинструктора Гончарук и двух красноармейцев - сапёров на передовую. Маршрут движения - станция Передольская. Он отдал направление, и сухо сказал:
   - Можете идти!
   - Есть, идти! - ответил я.
   Мы все трое вышли из вагончика и вдохнули свежий воздух полной грудью. Мы были безумно рады такому счастливому повороту событий по окончании встречи с комиссаром. Вдогонку дежурный по военкомату крикнул нам:
   - Гончарук, вас вызывает полковой комиссар!
     Отдав свой ППШ и ранец Иванову, я зашёл в вагон к военкому.
   - Вот возьми записку. Получите боеприпасы, пойдёте в столовую, там вас накормят.
     Я поблагодарил его за помощь и доброту, и вышел из вагона.
     Получив боеприпасы и поужинав, мы вышли на свежий воздух. Мы должны были идти к станции Передольская, где наши народные ополченцы с 1 Кировского дивизии заняли оборону.
   Но Иванов всё время отрицал слепо выполнять приказ военкома, ссылаясь на свою болезнь. Медведев едва держался на ногах, но молчал. Я долго колебался, идти на ночь, или отдохнуть, и на рассвете отправиться на передовую. Ночью темно и будет трудно ориентироваться, и пробираться в правильном направлении движения по прифронтовой полосе.
     И я принял решение отдохнуть до 4 часов утра. Не успели мы прилечь ко сну, как предрассветные сумерки уже будили нас своей прохладой. Я подскочил и увидел, что Иванова не было с нами на отдыхе.
- Медведев! Поднимайся! Иванова уже нет! - выкрикивал я. - Он убежал домой в село Большой Медведь, этого района, которое было занято немцами.
   - Вот тебе, и больной! Только два дня нас изводил своим отставанием и нытьём. Он два дня не помогал мне, а сам садился отдыхать. Сегодня мы бы были уже на передовой линии фронта.
   - Не нужно о нём вспоминать. Он предатель и дезертир. Предал и нас, и свою Родину. Придёт время и его найдут.    
   Пришлось отправляться в дорогу нам, только двум солдатам.
  

5) 1 Кировская добровольческая дивизия в районе ст. Передольская

  
      Так как дорога мне с Медведевым была уже знакома, то мы к десяти часам утра пришли к тыловым подразделениям 1 Кировской добровольной дивизии. На железнодорожном мосту нас встретил младший сержант с этой воинской части. Он взял у меня направление военкома, и быстро прочитал его. Затем отдавая лист бумаги, сказал:
   - Идите в штаб полка, там вам дадут назначения. Вы военные специальности, но мне вы не подходите.
   Уйдя в том направлении, в которое указывал сержант, мы наконец добрались до штаба полка.
     Большие сосны, и берёзки хорошо маскировали штаб полка, и мы его не сразу нашли.
Я зашёл в его расположение и отдал направление старшему лейтенанту Сухомлинову, командиру комендантской роты. Он, прочитав направление, сказал:
   - Вы будете в нашей роте химинструктором и для сапёра у нас тоже найдётся дело. Идите, пообедайте после дороги и получите новое обмундирование, а то на вас страшно смотреть.   
   Пообедав, мы получили новые военные вещи из обмундирования, потому что наши были вытертые, рваные, замазаны, а шинели были приваленный брёвнами на КП батальона.
Забрав новую войсковую одежду, я с Медведевым пошёл на реку Луга, которая протекала рядом, помыться, и привести себя в порядок. Речная вода смыла не только грязь с нас, но и все наши ужасы, нервные заимствования. Нам, двум однополчанам, дали до утра отдохнуть.
   На второй день меня вызвал в штаб полка начхим службы полка старший лейтенант Воробьёв. Он внимательно рассмотрел мои конспекты по химделу с Окружной школы Отдельного дегазационного батальона. Потом он сказал:
   - Есть вакантное место! Я назначаю Вас химинструктором комендантской роты. Конкретный инструктаж вы получите письменно, завтра в 19 часов вечера. Сегодня я дам указание выделить вам химотделение в комендантской роте.
   Смотрите, рота большая - 150 человек, чтобы у вас был надлежащий порядок на вашем участке по химделу.
   - Вы свободны!
     Идя в расположение роты, я думал:
   - Рота - есть рота, это не батальон. Там я часто мог быть на передовой, видеть страшный бой, помогать раненым в трудную минуту, заменить их, когда каждый боец ??дороже золота. Там я чувствовал себя настоящим участником священной, хотя и страшной войны. А здесь что? Сиди себе при штабе и жди пока шальной снаряд найдёт тебя в блиндаже, как тех двух телефонистов на КП батальона. Но приказ - есть приказ. Его нужно выполнять.
   На следующий день гитлеровские пехотные части вели жестокие атаки на нас под прикрытием своих танков. Наши передние подразделения на передовой мужественно защищали доверенные им рубежи. Они свято продолжали беречь славные традиции заводчан с Кировского завода на войне.
     Вот опять вижу, как вчерашние рабочие, одетые в военную форму, забросали грозные танки бутылками с зажигаемой жидкостью и гранатами. А вот солдат издалека бросил простую гранату под танк и умышленно поднимал над щелью солдатскую каску. Пули из пулемёта прошили её, и в это время раздался огромный взрыв под брюхом танка. Это, пожалуй, взорвалась противотанковая мина, на которую затягивал танк смелый и мудрый солдат. Танк загорелся, а вот и ещё один подорвался на мине. Пехоту сразу же отсекли пулемётным огнём. Некоторые танки прорвались на первые наши окопы. С другой ряда окопов их забросали связками гранат. Вот так героически боролись с таким настойчивым врагом добровольцы из 1 Кировского дивизии.
      Сейчас я так думаю: - Как мы могли в таких кровопролитных, ужасных боях, 23 суток удерживать доверенные нам рубежи?
     Много ополченцев полегло на поле боя, и кто мог держать оружие в руках, не прятался за спинами товарищей.
     Немецкое командование сохраняло людей и бросало танки для прикрытия пехоты, а те утюжили окопы добровольцев - кировцев. Некоторые танки прорывали нашу оборону, и заходили в тыл наших подразделений. Там они нападали на штабы батальонов, полков, парализовали связь и снабжение боеприпасами, хлебом, и простой водой для питья.
     Я даже слышал о высадке небольших групп диверсантов с воздуха в нашем тылу, которые там сеяли панику. С ними было трудно бороться потому, что они одевались в нашу военную форму, или милицейскую. Распознавать их было не просто, но люди подсказывали как найти их. Танки прорывались, и диверсанты иногда громили наши обозы тылового снабжения, поскольку охрана их была немногочисленная и не умела воевать с ними.
     Так и у нас было.
     Неожиданно с северо-западной стороны к штабу полка стали приближаться вражеские танки.
   - Уничтожить танки любой ценой! Не допустить разгрома штаба полка! - приказал НШ полка сержанту Боброву.
     Сержант разделил отделение на группки. Каждая из них должна была уничтожить по танку, взяв с собой гранаты и бутылки с коктейлем Молотова - зажигательной жидкостью. Две группки ползли не навстречу стальному чудовищу, который смертельно жалил всё, что двигалось, а в его обход. Солдаты, преодолевая ужас, ползли, маскируясь в густых кустах и ??низкорослой бруснике.
     Двое в группе страховали того, кто полз со связкой гранат. Танки двигались медленно, ища добычу - солдат и офицеров, поливая из пулемётов то, что им нравилось.
     - По одному заходите в тыл танкам, остальные лежите на месте, - кричал, приказывая своим подчинённым сержант Бобров.
   Фашистские танкисты не замечали ползучих солдат с гранатами, но заметили тех, что страховали их. Застрекотали танковые пулемёты и двое бойцов навечно застыли на земле. Ещё два человека были ранены и их кровь облила родную землицу. Так пулемётные очереди танка нанесли большую беду нашей комендантской роте.
   Солдат Егоров успел бросить две бутылки на первый танк с зажигательной смесью. Танк загорелся. Здесь и прогремел взрыв сотрясая воздух. Барабанные перепонки ушей тоже, видимо взорвались от взрывной волны и очень сильнейшего звука.
   Все это случилось так быстро, что немцы-танкисты не успели повыпрыгивать из горящего танка. Вторая стальная черепаха с разгона наехала на ползучего Егорова и тотчас взорвалась. Это возможно у него были ещё не использованные гранаты. И в последнюю минуту своей жизни Егоров всё же использовал их для гибели железного чудовища, которое сеяло вокруг себя ужас и смерти.
      Танк крутился на месте, пуская длинные очереди из пулемёта. Вскоре товарищи Егорова подожгли другое бронированное чудовище. А ещё один танк мгновенно развернувшись, быстро бросился с места боя и исчез в густых берёзовых кустах. Отделение сержанта Боброва уничтожило вражеские танки, но потеряло навек трёх бойцов, и ещё двух тяжело раненых воинов перевязывала медсестра. Наш штаб полка остался на прежнем месте.
   В то время на переднем крае нашей обороны шли неравные бои. По приказу начальника штаба полка нашу комендантский роту расформировали, в связи с нехваткой солдат в обескровленных подразделениях. Пополнение свежих сил в полк не поступало. Большую часть солдат отправили в роты. Остался только взвод старшего сержанта Павлова при штабе полка. Я получил должность - помощника комвзвода, но больше выполнял приказы начштаба полка. Как гранит, стояли кировские ополченцы, вместе с кадровыми частями Красной Армии по всему Лужскому оборонительному рубежу.
     23 дня и ночи стойко стояли бойцы нашей дивизии. На Лужский оборонительный рубеж подходили новые немецкие подкрепления.
   Фашисты посылали в бой новые пополнения в живой силе, технике, звенья танков. Они почти непрерывно штурмовали наши обескровленные военные части с воздуха бомбардировочной и истребительной авиацией.
      В конце августа 1941 года, немецкие военные части, имея преимущество в наземной технике и авиации, прорвались на стыках наших военных соединений. Они пошли в их обход мощными механизированными звеньями заходя нам далеко в тыл.
  

3 - я часть: - К линии фронта

1) Комендантский взвод старшего сержанта Павлова - героя Советского Союза

     
      Комендантский взвод старшего сержанта Павлова - героя Советского Союза, ещё с войны с бело - финнами, теперь получил отдельный приказ от командира полка:
- До наступления темноты прикрывать отход нашей воинской части.    
   Что мы немедленно сделали, вкопавшись глубоко в землю. Каждый боец ??получил свой сектор обстрела по приказу старшего сержанта Павлова, который подробно проанализировал позиции прикрытия отхода полка.    
   Стоял тёплый, солнечный августовский день. Дул лёгкий южный ветерок, слегка покачивая белокурые берёзки, неся запахи пыли и гари. Вокруг стояла гробовая тишина. Возможно агрессор проводил передислокацию своих военных частей, создавая основные группы танков и мотопехоты для прорыва фронта. Но видимо, немцы не забыли и об этом участке фронта. Вдруг они открыли плотный миномётный огонь, который не давал возможности поднять голову чтобы сориентироваться в полной мере в этой напряжённой обстановке.
   Смертельные осколки от мин противно посвистывали вокруг. Но не прошло много времени, как немецкие солдаты пошли в атаку. Они шли в полный рост и стреляли на ходу из автоматов. Что-то холодное закралось мне в душу. Но сержант Павлов имел крепкие нервы и железную выдержку. Мне хорошо было видно лица вражеских солдат и их холодные улыбки, от которых было жутко. Но приказа открыть огонь всё не было. Мы подпустили их до 80-ти - 100 метров. И вот для нас прозвучала команда:
      - Огонь! Огонь, по фашистам!
      Одновременно застрекотали три пулемёта Дегтярёва. Строчили автоматы ППШ, раздавались выстрелы обычных винтовок Мосина и снайперских СВТ-40 с оптическим прицелом. Когда наши пули начали попадать в этих дерзких воинов, то они заметались, как на сковороде ещё живые угри. Их атака захлебнулась, и они покатились туда, откуда начинали наступать. Катились они, а вернее, как гады, ползли обратно в свои окопы по земле по - рачьи, на четвереньках, так как под пулями свободно не постоишь. Они не могли и раненых забрать от плотного, и точного нашего свинцового покоса живых. Так наш ответный огонь очень испугал наших врагов.   
   - Берегите патроны! - покрикивая приказывал сержант Павлов, - нам нужно при любых обстоятельствах продержаться до вечера.
Мы давно тщательно изучили гитлеровские позиции и установили, что на этом участке фронта у противника не оставалось ни танков, ни артиллерии, кроме батальонных миномётов. Фашисты время от времени, вели методическую пристрелку разных участков фронта, прощупывая нашу оборону. Только больше в атаку средь бела дня они уже не ходили. Когда стемнело, то взвод старшего сержанта Павлова отправился догонять свою воинскую часть. Сержант оставил только первое отделение сержанта Боброва временно прикрывать отход взвода.   
   - Товарищ химинструктор Гончарук! - обратился Павлов ко мне, - останетесь с сержантом Бобровым. В случае непредвиденных обстоятельств ты можешь его поддержать и дать совет, или заменить его. В такой ситуации я не мог ни отказать Павлову, ни предложить ему другое предложение, потому что он был гораздо практичен в таких обстоятельствах. У него был гораздо больший боевой опыт, ещё с советско-белофинской войны 1939 - 1940 годов. Он подал мне руку и крепко прижал меня к себе.
     - Я надеюсь на тебя, - тихо сказал он мне на прощание.
      Минут примерно через 15, командир отделения - сержант Бобров, приказал нам, незаметно для врага, оставлять окопы. Что мы скрытно от захватчиков по очереди и делали. Так все мы оказались за небольшим холмом, где уже свободно можно было стоять на ногах, не боясь того, что нас заметит враг.
Тогда сержант Бобров повёл нас на север, как было договорено со старшим сержантом Павловым, ориентируясь по звёздам на небе. Шли очень ловко, спорым шагом, чтобы догнать своих друзей по взводу. И пройдя некоторое время, мы так и не смогли их догнать. Что-то было не то, как договаривались сержанты.    
   - Мы определённо пошли не по той тропе, - сказал я.    - Павлов должен был нас подождать.    
   - Что-то пошло не так, как надо, - ответил сержант Бобров.    
   - Мы - должны догнать взвод и догоним, - добавил он.
И наш маленький отряд двинулся дальше в тёмную, но Звёздную ночь, которая окутывала нас пряча ориентирные приметы человеческих, или звериных троп. Звезды, хотя мерцали, но не давали того света, для осмотра окружающей нас природы. Горько было у меня на душе, и не только у меня. Были даже споры между солдатами с командиром отделения по поводу направления куда идти, или сесть отдохнуть, но я был на стороне сержанта. Но всё как-то обошлось без каких - либо серьёзных случаев.     
  
   2) Наши отступательные манёвры лесами
  
   Мы, с горестными мыслями, всё же догнали своих товарищей только на рассвете. Мы, пару часов отдохнули, сбросив мокрые от росы кирзовые сапоги. Но потом мы быстрым темпом день и ночь направились по незнакомой местности догонять свою воинскую часть. Мы шли долго с короткими перерывами на перекур и на небольшой перекус остатками пищи. И соединились со своими только на второй день. От начальника штаба полка я узнал о настоящей действующей военной обстановке того времени, которой он сам располагал. Это произошло потому, что я был у него на особом положении, и выполнял все его поручения, ибо был с комендантской роты, и уши не закрывал, когда он разговаривал со старшими офицерами. Остатки Кировской дивизии и остатки её соседей - военные части оказались в полном окружении противником. Для нас оставался только один выход из трудного положения: двигаться лесами, болотами, выходить к своим за линию фронта.    
   Мы, оставляя Батецкий район Новгородщины, пошли на север в Ленинградскую область, по лесным дорогам и просекам. Впереди нас в авангарде - (это я знал от НШ) в голове двигался развед-взвод - дозор, а по бокам, боковая охрана. Мы, брели всю ночь. Шли или вернее влачились группами и одиночно с какой верой в мозгах, плелись автоматически ступая друг за другом.
Свинцовая вата окутала всё моё тело, которое и так было, как избитое ногами. Такие были все люди, я имею в виду состояние людей. На рассвете мы останавливались, копали окопы, гнезда, готовились для обороны. Вскоре после того как рассвело, гитлеровцы на мотоциклах, вездеходах догоняли нас и из пулемётов, миномётов и автоматов обстреливали наш полу - военный лагерь. А он после всех боев и наших блужданий по этих дремучих лесах уже не был на армейский более заметен. Затем враги внезапно исчезали, как и появлялись. Так было двумя рассветами, а на третий мы получили приказ нашего командования оставить на них засаду в лесной чаще. Мы, взвод из комендантской роты, должны были подпиливать деревья, растущие вдоль лесной дороги чтобы при возвращении злоумышленников после их набега на нас, свалить те стволы на дорогу и прикончить нападающих. Что мы тогда и сделали, но у нас заканчивались патроны к нашему оружию. Боеприпасы немыслимо исчерпались. Мы берегли каждый патрон, гранат почти не было. Они были на вес золота. А о питании, не могло быть и речи. Мы уже много дней не получали никаких продуктов. Ели только ягоды черники, брусники и грибы.
      Днём мы не могли двигаться большими группами людей. А как только рассветало, фашистские разведывательные самолёты - рамы, или костыли, как мы их называли, неожиданно появлялись и кружили там над лесным районом, где, по их мнению, мы могли находиться и находили.
   Тогда другие немецкие самолёты "Юнкерсы" засыпали лес бомбами и тараторя палили в нас из пулемётов. Спасаясь от металлических фашистских хищников, мы неожиданно натолкнулись на непроходимые болота. Вскоре к основным нашим силам туда подтянулись обозные части и вся техника, что сохранилась.
      Пехота ещё как-то могла бы пройти через это болото, но у нас был приказ вывести всю технику из окружения, оставшуюся после боев.
      С севера с боем к нам прорывалась советская дивизия номер 90. Объединённый штаб Кировской дивизии и дивизии НКВД расположился у одинокого лесозавода, где лежали несметные штабеля брёвен срезанных деревьев. Наша дивизия вместе с остатками дивизии НКВД, и с другими окружёнными военными частями всю ночь строили - мостили переправу из этих брёвен через болота. Строили таким образом, чтобы сверху был слой воды 10 - 15 см. Так мы тщательно замаскировывали эту рукотворную дорогу из брёвен от воздушных вражеских разведчиков. Сами же возвращались до густого соснового леса мокрые и голодные. Но немецкие самолёты сверху всё же замечали наш настил в болоте, и полностью разрушали его.
      Такое соревнование продолжалось несколько дней и ночей. Ночью была тяжёлая, непосильная работа усталых, голодных людей с одной лишь Верой в наше Правое Дело.
      Нас друг от друга разделяло расстояние всего лишь в 14 километров. Но два с половиной километров из них были непроходимыми для техники.
   А днём ??продолжался вой самолётов и бомб, свист осколков, которые сеяли смерть и жестокие ранения уцелевшим людям. Наконец однажды мы получили команду на уничтожение нашей техники и двигаться на соединение с дивизией номер 90, которая сдерживала наступление немцев, которые рвались в город Ленинград. Вот так уничтожив обоз со всей боевой техникой, мы остались в огромных труднопроходимых лесах, в полном окружении противником. 2 недели мы не получали боеприпасов и продовольствия из - за фронта. Густой непроходимый лес не расчищенный от кустов и молодой поросли деревьев был нашим спасением от фашистских войск. Да он и питал нас ягодами и грибами. Были ещё зелёные супы из дикого чеснока и лука с грибами.
Были напитки из мяты, ромашки, земляники, заячьей капусты и других лекарственных растений, что поддерживали наше физическое состояние. Но не для всех и не так часто, как хотелось. Это было иногда, спонтанно, а не централизованно, в солдатских котелках на несколько человек. Очень хотелось есть и только вера в прорыв к своим основным воинским частям, которые, как и мы отражали атаки вероломных сил из культурной Европы поддерживали нас и наш дух. Не знаю какой ещё солдат смог бы такое пережить без элементарного питания, и быта, да ещё и устойчиво воевать с превосходящими частями до зубов вооружённого немецкого Вермахта. На него работала почти вся Европа. Но дух отважных предков - ратоборцев не подсекала никакая передряга, в которую мы вскочили.
   Просеками и хищными тропами мы шли на север до города Ленина - Ленинграда. Все это согревало наши шальные души и как - то поднимало настроение, хотя и плелись голодные, мокрые, истощённые. Наша одежда была покрыта грязью, в сапогах хлюпала вода. Ноги были стёрты до кровяных мозолей, до ран, так как не было времени, чтобы перемотать портянки в своих сапогах. Мы уже не снимали те сапоги, потому что потом и обуть не могли, настолько опухли были ноги и от голода, и от натираний. Мы шли упорно к конечной цели - соединение братьев по крови советских солдат. Двигались ночью и когда могли, и целый дождливый или в пасмурный день. Следуя друг за другом живыми мертвецами, мы прислушивались к артиллерийской канонаде, ибо только она могла обозначить линию фронта.
Наконец, на одной из остановок, сержант Бобров сказал:
   - Скорее бы добраться до своих, и немного подкрепиться, и снова бить фашистов до победы. Бить их надо до тех пор, пока их следа не останется на нашей родной земле. Очень не хочется зря погибать в этом безграничном лесу, не уничтожив этих непрошеных гостей, которые пришли с мечом на нашу землю. Они заняли наши города и села, дерзко разъезжают по дорогам, а мы мучаемся в лесных чащах мокрые, голодные и истощённые. Какая ужасная несправедливость...
   Наступила гнетущая пауза.    
   Подойдя и положив руку на плечо товарища, я утешал его:
   - Не нужно так расстраиваться, товарищ сержант. Мы обязательно доберёмся до своих. Ну, в крайнем случае, найдём партизан, которые должны здесь быть. Ведь с военной точки зрения, недальновидно бы было не использовать эти большие лесные районы без подпольщиков и партизан. Я вполне верю в то, что осталось ещё очень много советских людей, которые верят в нашу победу. Так они нам и помогут.    
   От таких простых небольших речей у людей светлели лица и в глазах загорались огоньки надежды, а не отчаяния, или печали, которые скорее, чем враг, подтачивал наш дух надежды на что - то лучше.    
   Медленное движение голодных, грязных, не мытых неделями, а и может, и более месяца, продолжался. Вши, блохи и их белые детки - гниды наслаждались под этой грязной военной одеждой на наших немытых скелетообразных телах. Но, мы вопреки этому, пешком продвигались дальше к намеченной цели. Добровольно оставаться здесь не хотели даже раненые и заболевшие люди. Пожалуй, у каждого из нас была единственная мысль: - Как можно скорее выйти из окружения. Но к сожалению, не всем суждено было дойти до цели.
     

3) Отправка самолётами всего высшего командного состава советских подразделений, оказавшихся в осаде врагом, в Ленинград, на "Большую землю".

     
      Хочу ещё сказать о том, что наша комендантский рота, тогда имела прочную военную дисциплину, о чём не скажешь о других воинских подразделениях. Возможно это связано с тем, что там очень много офицеров - от лейтенанта до майора, или капитана погибли или были ранены и не могли командовать своими подразделениями, хоть были с боевыми наградами. А старший сержант Павлов занимал должность комвзвода, и вообще был - герой Советского Союза, имел не менее, а то, наверное, ещё большее влияние на солдат.
      У нас почти все офицеры были на своих военных должностях. Командир роты старший лейтенант Сухомлинов со старшиной крепко поддерживали порядок и дисциплину в комендантской роте. Политрук с одним командиром взвода, (ибо двух не было) тоже имели авторитет среди солдат.
      Вдруг мы услышали грохот самолёта. Все подвели головы вверх.
   - Это наши советские, со звёздочками! - раздалось множество голосов.
      Все очень обрадовались, как заново на свет родились. Это нам кто-то из высшего командования из-за фронта боеприпасы и продукты прислал. Как только садился самолёт, то люди облепляли его, и обнимали пилотов. Одни подбрасывали их вверх. Вторые нетерпеливые сами пробовали разгрузить самолёты. Офицеры не сразу смогли навести порядок. Наша комендантская рота сама не могла справиться с наплывом голодных, измученных существ, которые назывались красноармейцами. Только через минут 20 - 30 офицеры смогли разобраться этом деле. Стреляли вверх и вниз по - ногах из наганов дополняющих трёхэтажной грязной бранью на слишком повышенных тонах. Через несколько часов, после пересчёта количества груза и людей, каждый из нас получил из еды по три сухих галеты и по пять патронов к стрелковому оружию.
      В тот же день эти же самолёты вывезли весь высший командный состав советских подразделений, что оказались в осаде или в окружении врагом, в Ленинград. Лишь двум раненым молодым командирам повезло попасть в самолёт. На больничных носилках, а то и на простых плащ - палатках лежали тяжело больные и раненые. Врачи в отчаянии стояли возле них и ничего не могли сделать.
      Мои глаза и разум не могли поверить этому...
      На тех, кто остался - это произвело гнетущее впечатление, потому что вместо сильно больных или тяжело раненых полетели к своим наши командиры. Хотя бы 50 на 50 процентов, а то... В это трудно поверить, но это было. Я отвергал своё надоедливое мнение о том, что так не делается, по - справедливости, и она, как и муха, ещё долго надоедливо звучала, в распухшей голове. Никто из нас не обсуждал эту ситуацию, кто из страха, кто может не по разумению, а кто и так неспособность -- это понять...
  
      4) К линии фронта отдельными группами
     
      Мы же все те, кто остался, получили приказ выходить небольшими группами и даже в одиночку. Я не знаю, кто куда выходил, или за линию фронта, или в свой дом, если он был где-то рядом, даже если он и находился на территории захваченной врагом. Без высшего офицерского состава солдатами не легко было управлять. С нашей Кировской дивизии, образовался отдельный отряд. Командование разработало отдельный маршрут движения. По этому маршруту мы двигались сутки за сутками обессиленные, как черепахи, на север на соединение с основными советскими военными силами, которые защищали город Ленинград.
   Часть бойцов мучилась дизентерией, которая изнуряла людей к виду призраков. Некоторые отдельные группы бойцов отделялись от основной массы отряда, считая, что меньшей группой лучше будет перейти линию фронта. Вот так наш Кировский отряд растаял прямо на глазах, без достаточного количества офицерского состава. Здесь и так силы бойцов истощались даже не за сутки, а за несколько часов. Счёт дней, или недель в чумных головах людей, истощённых голодом, ранами или болезнью уже правдиво не воспринимался.
      И тут как назло нам, шёл почти непрерывный осенний дождь. Одежда на нас намокла - это были лишние килограммы сырости. Особенно шинели намокали так, что это нами воспринималось, как тонна вылитого чугуна на наши плечи.
      Так вот, я, после раздела Кировского отряда, оказался в небольшой группе сержанта Боброва. Мы решили двигаться вперёд до тех пор, пока несут ноги и бьётся сердце.
      Но наша группа уже не мог за день пройти и 10 километров. Согласно договорённости нашего высшего командования с местными партизанами, их проводники к нам с какой-то причине не пришли на место встречи. Причины нам были не известны. Возможно им не позволила обстановка в связи с какими-то действиями немецких войск в этом районе, и они не смогли нас найти. Это был очень огромный лесной массив с большими болотами.
      По нашим подсчётам возможно был конец сентября, или начало октября 1941 года. Сержант Бобров, измученный голодом и дизентерией - умер, не дождавшись выхода за линию фронта. В этот убогий день мы его похоронили и разожгли костёр. Фашисты в то время уже не обращали внимания на появление дыма в этом лесу.
     
      5) Выбор дальнейших действий. Один в разведку.
     
      Немного согревшись, я с превеликим усилием сбросил с ног сапоги. Сам себе не мог поверить, что на таких ногах можно было ходить.
Это были сплошные кровавые мозоли на пальцах ног и пятках, на опухших ногах. И согретое моё тело хотело отдыха, и я как-то не заметно заснул. Сколько я спал, я не знаю. Моё измождённое тело, было какое-то слабое, согретое ласковым теплом. Больные, опухшие ноги не держали истощённого организма. Голод выворачивал мой живот и решительно рвал каждую его клетку по изуверской методике. Но я, всё же преодолев своё томление, трудно, с каким - то безмерным трудом поднялся и босой, без сапог медленно поплёлся за грибами в чащу леса. Здесь этого добра хватало на добрую группу людей.
   Довольно быстро я собрал их полный солдатский котелок и из лужи набрал мутной воды. На одной поляне мой нос помог мне найти несколько стебельков дикого чеснока, и я его тоже решил бросить в это варево. И ещё какую-то траву похожую на петрушку нашёл, которая была не горькая на вкус, но давала целебный навар. Затем я поставил варить так называемый "маринованный" суп.
   Так превозмогая боль в ногах и во всем теле, я ходил у костра. Подбросил сухих дров. А вокруг этого костра лежали и сидели мои друзья, по несчастью. Как только я проснулся, то был всё время в раздумьях: что делать дальше? Отчаяние нудило меня не хуже, чем голод, который высасывал все мозги, так хотелось есть. Но прежде чем что-то закинуть в голодный желудок я решил поговорить с людьми.
Собрав всю силу воли в крепкий кулак, я обратился к ним:
   - Ребята, а что мы дальше будем делать?    
   Пламя в костре только безразлично потрескивало в эту минуту и ??мне никто не отвечал...
   Пауза затягивалась...
   - Я думаю, что надо двигаться на север. Кто может встать, то может со мной пойдёт? Чего же вы все молчите? Может у вас есть какие-то свои более умные мысли?    
   Все, кто был у костра, были слишком мрачные от отчаяния и своего бессилия.
   - В этом лесу без решительных действий мы погибнем. И без пищи ноги навек протянем. Чтобы этого не произошло, я пойду сейчас в разведку, чтобы узнать куда нам идти. В таком состоянии мы болотами уже не можем пробираться. Нам непременно нужно найти жилища, где мы сможем разжиться на продовольствие.
   - Мы без помощи людей пропадём здесь даром, - сказал я друзьям по общей беде.    
   У костра повисла гнетущая пауза. Мне никто не отвечал. Подождав ещё несколько минут и убедившись, что мне самому надо пойти на разведку ситуации на автомобильной артерии. Она тянулась к городу Ленинграду.    
   Опять собрав всю свою силу воли в кулак, я с большим трудом натянул высушенные сапоги на потёртые до крови ноги и встал. На полусогнутых ногах медленно и осторожно заковылял к мостовой.    
   Я двигался очень осторожно, боясь наступить своими кирзовыми сапогами на сухую ветку, которая могла бы хрустнуть и меня могли бы учуять патрульные фрицы. Густой березняк, разросшийся в этой местности, вдоль дороги, хорошо маскировал меня. Так я незаметно приблизился к дороге и прилёг в придорожных кустах. Но скоро стало темнеть. Днём было гораздо легче наблюдать и изучать этот путь, и как ведут себя патрульные часовые на нём. Через некоторое время я опять-таки с наибольшей осторожностью начал двигаться вдоль шоссе. Сердце так стучало, как двигатель при перегрузках. Я оглядывался непрерывно вокруг себя и несмотря на осеннюю серую прохладную погоду вспотел, как летом в жару. По пути двигались грузовые машины с солдатами или же с грузами и легковые машины, мотоциклы с солдатами и офицерами. Танковые, мотопехотные, артиллерийские, инженерные, медицинские части, подразделения тыла и связи двигались, видимо на Ленинград. Всё это так грохотало, звякало и шипело, как взмахи крыльев железного змея, поднимая какую несравненную вонь. От этого мне очень хотелось чихнуть и очень внутри нудилось. Разболелась даже голова.
   - Это ж надо так испортить чистый лесной воздух незваным гостям, - насмешливо подумалось мне.
      Ещё серые тени не перекрасились на черные, но всё как-то начало медленно расплываться в моих глазах. И посидев у дороги и пройдя, или по-пластунски в некоторых местах, я разглядел, как ведут себя вражеские патрули на дороге, и то, что немецкая техника почти непрерывно движется на север.
Медленно я добрался до невысокого дорожного моста, который пересекал небольшой ров с низовьем. Здесь я остановился недалеко у него надолго, изучая подход и отход от него. По моему мнению, это было лучшее место для перехода этой враждебной артерии. Через пару часов моей разведки ближних мест я вернулся к голодным и чем - то похожих на битые яблоки, жёлто-зелёного цвета, ободранных, закопчённых у костра собратьев.
   - Друзья, у нас нет другого выхода, как перейти недалеко от нас шоссейную дорогу, после моей разведки. Я обследовал насколько смог, самую ближнюю местность и убедился в том, что это лучше решение, чтобы безвестно здесь от голода и болезней не умереть. Это будет наш добрый плюс, или верный шанс.
   - А минусы, это то, что эта дорога всё время под пристальным присмотром немецких патрулей и по ней беспрестанно движутся колонны немецкой техники. И одинокие вражеские машины, мотоциклы проходят слишком часто одна за одной, что я не могу гарантировать, когда мы сможем перейти, чтобы нас не заметили. Да ещё и пешие военные патрули. Здесь надо будет насколько возможно быстро проскочить этот опасный для нас участок пути. Сделать это можно только ночью, а теперь вечером попробовать подойти к дороге и следить за тем, как и в какое время патрули движутся по ней.
   Однако никто из тех, кто находился у костра, не решался идти со мной.
     
      6) Попытка перехода через автомобильный путь
     
      В это время к нашему костру подошла группа бойцов, ведя с собой под руки больного на дизентерию офицера - старшего лейтенанта. Ознакомившись с той обстановкой, что я рассказывал друзьям, он приказал переходить нам этот путь. Приказ командира никто уже не обсуждал.
      Все начали собираться, и я первый повёл всех к намеченной цели.
      Когда мы незаметно подошли к мостовой, то уже почти смерклось. День неуверенно танцевал на месте перед отдыхом. Осталось метров 30 или 40 до пути, и мы залегли в кустах.
      Я незаметно подполз почти до самого пути и спрятался за кустом шиповника или свербыуса, как его дома называли. Между тем машины бесцеремонных оккупантов поднимая пыль и рассеивая выхлопные газы по нашей земле катились по пути в северном направлении. Небольшая группа солдат во главе со старшим лейтенантом лежала чуть подальше от шоссе в кустах ивняка. Кроме техники по пути сновали враждебные патрули серо - лягушечьего цвета, которые поцокивали подкованными сапогами. Я лежал за кустом и наблюдал, как они парами чеканили мостовую. Лежал и думал, сожалея о том, что у нас нет ни одной гранаты или взрывчатки. Это был бы им от нас последний подарок. А то можно было бы найти мост и взорвать его. Тогда хоть на пару часов остановилось это бесконечное передвижение техники иностранных убийц. Я забыл о холоде и голоде. Сердце обливалось кровью ревя от напряжения страха и бессилия. Я был готов с двумя патронами в винтовке наброситься на непрошеных пришельцев. С такими мыслями я ждал приказа старшего лейтенанта. Но приказа не было. Не было возможности безопасно пересечь дорогу. Так в сторожком ожидании удобного случая пролетела ночь.
      Утром мы вернулись на старое место. Товарищи еле-еле донесли больного офицера. Промёрзшие от сырости ночного дождя и слишком низкой температуры, видимо около пару градусов тепла, и ещё голодные, мы были слишком истощены. Так мы едва добрались до костра. Его поддерживали больные товарищи, которые не смогли идти с нами. Согревшись, мы сразу же уснули. Утром отвратительный дождь перестал идти. Ветер развеял зловещие тучи. Низко над вершиной высоких елей показалось такое ласковое яркое осеннее солнышко, которого мы не видели почти два или три недели. Это была единственная радость в то время, для нас, как для детей.
      Просушив на солнце и у костра шинели, брюки-бриджи, гимнастёрки, сапоги, мы поели жареного мяса, что принесли бойцы с больным офицером, и немного набрались сил. Мы стали чувствовать себя лучше. Неподалёку от костра лежали умершие от ран и дизентерии солдаты. Пожалуй, никто и никогда не узнает, где и когда закончили они свой жизненный путь. Даже похоронить их не было у нас сил. Некоторые из нас даже не поняли, что некоторые товарищи уже не дышат - не живые. Мы сами были будто бы маленькими, слепыми, ещё и голодными котиками - измученными от лихолетья. А единственный выход - спасение - это переход через дорогу-шоссе.
      Тогда я обратился к товарищам:
   - Может друзья, пойдём к шоссейной дороги днём, когда все видно? Хорошо разведаем подход, а ночью перейдём дорогу и будем идти к фронту, к своим.
      Но на мой призыв никто не откликнулся.
      Со временем, тихо сказал старший лейтенант:
   - Иди, узнай и доложи мне результат. Ты прав, днём ??можно лучше разглядеть, только это очень опасно под носом врагов что - то искать и наблюдать. Будь осторожен там. Удачи тебе в этом деле. Хорошо, что ещё остались такие преданные и смелые люди, как ты.
   - Ну, что вы такое говорите, - смутился я, - отвечая ему. Такое может каждый из нас сделать.
   - Да только, вот видишь, - офицер указал на обессиленных людей рукой, - только ты, смог преодолеть гнетущее бессилие и страх, среди этих усталых, больных или раненых солдат.
      Вокруг костра царила лесная тишина, которая навевала всем покой, только иногда, стонал наш командир. Он уже сам не мог встать, его свалила болезнь - дизентерия, страшный кровавый понос и забывшись, в приступах лихорадки, стонали другие бойцы...
     

7) Поход на разведку к шоссейной дороге днём.

     
      Делать мне здесь было нечего, и я сам пошёл на разведку к шоссейной дороги. Я шёл по-прежнему очень осторожно, боясь наступить своей кирзой на сухую ветку, которая могла бы хрустнуть, чтобы не учуяли патрульные немцы. Я, незаметно приблизился к дороге и прилёг в придорожных кустах. Днём второй раз было гораздо легче наблюдать и изучать этот путь, как и поведения стражей на нём. Через некоторое время я опять-таки с наибольшей осторожностью начал двигаться вдоль шоссе.
      Я медленно добрался до невысокого дорожного моста, который пересекал небольшой ручей и бежал в болотистую низину. Здесь я остановился недалеко от него надолго, изучая переход под ним и отход от него. По моему мнению, это было лучшее место для перехода пути, по которому двигались враги. После разведки я вернулся к костру, где отдыхали мои ослабевшие товарищи. Там я рассказал новую картину нашего маршрута с которой я в разведке частично пообщался. Однако никто из тех, кто находился у костра, не решался идти со мной.
   - Иди сам! Желаю тебе счастливо перейти шоссе и добраться к своим. Если не вернёшься и не будет слышно выстрелов, я буду считать, что ты перешёл тракт. Пусть тебе повезёт!
   - А меня, как только покинет болезнь, буду идти, а не смогу - то буду ползти, - сказал мне старший лейтенант.    
   Я сварил на костре кусок мяса, которое у меня сохранилось, положил в котелок. Это был мой кусок от косули, которую мы случайно подстрелили, и я его уже целые сутки берег, а погода была довольно прохладная. Мне очень хотелось есть, но я не мог себе этого позволить, потому что меня ждал дальний путь, и кто знает где и когда я смогу найти пищу. Я не знал, что меня ждёт по ту сторону шоссе.    
   Просушив на палке портянки с сапог, я перевязал раны на ногах, старыми, сполоснутыми в воде из лужи бинтами, и с трудом надел сапоги и медленно поднялся.
Вокруг царила глухая, как стена, тишина. Все молчали.    
   Я тихо, но взволнованно сказал:
   - Последний раз прошу вас друзья, кто может встать на ноги, то идите со мной вперёд! К своим - за линию фронта! Товарищи, я думаю, что не имеет смысла сидеть здесь и ждать верной смерти.    
   Мне никто не отвечал. Но вот один из старших по возрасту солдат за всех отказал:
   - Мы ещё пару дней, здесь отдохнём. Между тем заживут раны на ногах и возможно выздоровеет старший лейтенант. Мы пойдём по его приказу. А ты ступай к нашим, счастливо! С Богом!
   И он перекрестил меня тройкой перстов. Это было необычно для меня, как комсомольца, но всё же было как-то по-домашнему. Мне стало как-то теплее, но горечь разлуки поднялась под грудь.
  

8) Переход дороги под мостом

     
      Я шёл дальше, а они оставались. Взяв винтовку в которой было всего два патрона, я медленно заковылял навстречу в неизведанное. В это время уже вечерело. Синело небо, но ещё видно было немного куда идти. По знакомым мне местам я довольно осмотрительно пошёл вдоль тракта до дорожного моста, который я заметил в день. Всё время старательно следил за часовыми, что цокали, как гордые кони копытами, по мостовой. У мостика мгновенно стемнело. Только на севере было видно вспышки пламени. Там, видимо был фронт. Возможно фашисты захватили Пушкино. Я вспомнил этот прекрасный, старинный городок. С ним были связаны мои лучшие армейские будни...
   Не знаю сколько я просидел, но не менее часа, а то и больше. Голова гудела от всяких дум. Но я все же решился, как только представится возможность, буду переходить шоссе. Назад возврата мне уже не было. Вперёд. Только вперёд, к своим.
      Я сжался, как пружина, для прыжка, как мне казалось, через опасный для меня путь, по которому сновали новые хозяева - враги. Сил у меня с натёртыми ногами не хватало, но мне сила духа оказывала вспомогательную скрытую энергию. Ещё раз проверил свою амуницию, чтобы ничего не звенело, или дребезжало, и для необходимости попрыгал несколько раз, чтобы не услышал вражеский патруль, а то Смерть меня поведёт с собой на тот свет.
      Наконец проехали по дороге немецкие автомашины. Стало тихо. Вот и патрули пошли от мостка в противоположном от него направлении. Это была та минута, которую я так ждал. Тогда я немедленно во всю свою прыть бросился к мостику. Когда бежал, ноги дрожали, что мне казалось, будто я топчусь на месте. Мне надо было под дорожным мостом перейти это шоссе, что пересекало низину с канавой. Вот я у цели. Вдруг раздались тревожные сигналы и шум машин. Яркий свет от фар машин мгновенно осветили дорогу, мост и придорожные кюветы с кустами. Кроме того, в этот момент раздался выстрел из ракетницы военным патрулём. Вокруг стало всё хорошо видно, как днём. Тогда воспользовавшись искусственным освещением, я успел заметить, по ту сторону от пути с мостиком высокую траву, или камыш, в которой змейкой вилась узкая тропинка. Я стоял под мостом, на который въезжали немецкие автомашины. Они натужно гудели надо мной. Едут и едут, кажется, им не будет конца или края. Но вот гул начал утихать, въехала последняя машина на мостик. Здесь я услышал хриплые простужены голоса "фрицев", или "гансов". Их сапоги подкованные металлическими подковами щелкали над головой. Я замер и прижал винтовку к плечу. Стою. Сердце с лёгкими разрываются. Я вот - вот разорвусь от кашля. Рукавом прижал нос и рот. Стою и слушаю, что там лепечет враждебная немчура. Они-то спокойно разговаривают, судя по интонации, между собой.
      - Ах и ой! Неужели я изгой! - подумал я.
     - Была бы у меня граната, то вам дорога в Ад, - мысль.
     - С какой ненавистью я бы метнул её на мост. Пока бы другие патрульные солдаты осознали происшедшее, я бы уже был бы в лесу. В лес они за мной не пойдут. Откуда им знать, что я не один и еле живой, - всё думал я.
      Стою и внимательно прислушиваюсь. Наконец шаги патрульных удаляются. Шум их шагов стих.
     
     9) Мои приключения в низине, в гнилых топях болота
      Когда наступила настоящая тишина, я быстро выскочил из-под моста, перебежал через канаву с водой, или ручеёк, присел и спрятался в густой траве. Затем отойдя от мостика с полсотни метров снова приседал и внимательно прислушивался, что делается на шоссе. Низина оказалась гнилым участком болота с грязью и с водой, и я с трудом вытягивал тяжёлые, мокрые сапоги из болота. Чваканье от сапог могло привлечь внимание патрулей. Сил на ещё один бросок, или перебежку уже не было, но как-то сотню метров я тихо прошёл. И вот я в полной безопасности. Так преодолевая усталость и боль натёртых ног от мокроты, я двигался вперёд. Часто падал на колени, извлекал ногу за ногой из липкого болота. Я еле-еле шёл по узкой тропе. Брюки были мокрые выше колен, острая трава резала руки, лицо, но я шёл без отдыха. И где отдохнёшь, если везде липкое, скользкое болото. Смотрю: далеко в стороне что - то чернеет.    
   - Наверное, лес, - подумал я.    
   - Скорее бы добраться до него. Там уповаю, не будет болота потому, что на нём не растут деревья. Как хочется взойти на твёрдую землю, вылить воду из сапог, присесть и отдохнуть по - человечески, - размышлял снова я.
      Попытался свернуть в сторону, чтобы быстрее добраться к лесу, но быстро идти высокой и густой травой было очень трудно. Осока, или камыш запутывали ноги, и я всё время падал лицом в грязь с водой. Моя одежда вымокла вся, целиком и полностью. С большим трудом я последний раз поднялся из болота совершенно обессиленный. Едва-едва нашёл тропинку. Но через некоторое время мне повезло. Я наткнулся на одинокую ель, растущую на большой кочке. Сухая хвоя была опущена до самой земли. Кругом ни звука, ни шороха, только далеко на севере мерцали жёлто - оранжевые облака.
      - Там, наверное, бьются наши, - раздумывал я. Там моё спасение.
      - Удастся ли мне туда добраться? Хватит ли у меня сил на такие тяжёлые испытания? Меня уже сейчас покидают последние силы. Надо присесть, отдохнуть, - соображал снова я.
      Тогда я обломал сухие мелкие веточки с ели и сделал небольшой настил. Сил сбрасывать сапоги, чтобы вылить из них воду не было. Ни о чём не думая упал на настил и сразу же заснул. Разбудил меня осенний дождь, холодный, как лёд. Я еле поднялся на ноги, ибо мокрый, холодный и истощённый. В голове кружилось и темнело в глазах, а от холода дрожали не только руки, а и я весь. Потихоньку сел на свой импровизированный помост, разулся, вылил воду из сапог и перевязал раны на ногах теми же грязными, мокрыми бинтами потому, что других не было. Затем вынул из котелка немного варёного мяса, что я оставил себе перед путешествием от костра, за дорогой. Немного съел его, а остальное оставил на чёрный день, хотя мог бы сейчас съесть всё.    
   - Сколько их, тех тёмных, и тяжёлых дней, ещё будет? Какой продолжительной будет дорога к своим? - спрашивал я сам себя.    
   - Мне не известно, какая судьба ждёт меня, в этом болоте без края, - размышлял я дальше.    
   Меня даже не пугало то, что я был один. Мне Смерть уже не раз заглядывала в глаза, а кроме неё в этом болоте не на что - то лучшее надеяться. И в это же мгновение мне стало страшно.    
   - У меня нет спичек. Я не смогу разжечь костёр. На мне всё мокрое. Ветер пронизывает мою одежду насквозь.
Тело моё худое, настолько худое, что я похож на ходячий скелет. Мне надо скорее в лес. Там нет такого пронзительного ветра, зато есть грибы и ягоды клюквы, переспевшей черники, брусники, - размышлял я ситуацию.    
   В это время начало рассветать - развидняться. Вдруг в сторонке я заметил высокого, худого коня. Ему эта трава, видимо была не по вкусу. Чтобы не спугнуть животное, я, осторожно подошёл к нему. Правой рукой взял лошадь под уздцы. Я хотел вылезти на него, но у меня не хватило сил. Конь высокий, вровень со мной. Иду тихо с ним по тропе, сам впереди, а он сзади.    
   - Есть у меня друг по - беде, следует только воспользоваться его помощью. Спокойный конёк, оставшийся без хозяина и без его ухода, возможно, испуганный взрывами бомб, мин или снарядов, попал в эту трясину низины с камышом, и не может найти себе лада. Но я выведу тебя на твёрдую землю с хорошей травой, - я рассуждал себе под нос.    
   - Как же мне вылезти на тебя, чтобы мы друг другу помогли. Сверху и виднее, куда идти и что делать, чтобы доехать ближе к фронту, к своим, - я бубнил к себе, гладя у лошади её холку.    
   На этой заблудшей лошадёнке был длинный кожаный повод. Тогда я взял его и от другой стороны уздечки по горизонтали под хвост обвязал лошадь, и привязал ко второй её стороне. Но вылезти не мог, потому что он постоянно сползал. Пришлось снимать сапоги, чтобы под брюхом коня портянками связать в двух местах кожаный повод. Только тогда я с трудом залез на круп этого скакуна. Я крепко схватился за гриву коня, чтобы не упасть, седла же не было чтобы ехать верхом. Но не слишком долго мне пришлось радоваться небольшой победе. Лошади трудно было идти по топи, и он застрял передними ногами, а я клубком рухнул в трясину. Отчаяние свалило меня в такую пропасть, что я не знал, как действовать. Поднявшись, я еле-еле развязал узлы портянок из-под измученного животного, которые я использовал для того, чтобы сесть на него. А повод хорошо привязал к уздечке, чтобы он не препятствовал пастись и не путал его. Хорошо, что мы с измученной клячей дошли до места, где он мог пастись, здесь кроме осоки был хороший корм для животных, и не так далеко был уже лес. Сам я очень сокрушался, оставлять, верного друга, но что с ним делать не знал. Я один извлечь его не мог, потому что его передние ноги увязли в грязь по колено. Это была моя вина, потому что я был сверху на лошади, и мой лишний вес стал причиной того, что он так увяз в болоте. Я постоял немного и решил, что может с кем-то вернусь и вытащу, или скажу о нём кому-то из жителей ближнего села. Они найдут ему применение.
      Решив этот вопрос, я обнял напоследок моего конька, который с такой надеждой смотрел на меня, как на Бога, а я со слезами отчаяния пошёл напрямик к лесу.
     
      10) Лес. Новые обездоленные советские солдаты у костра
     
      Вскоре я доплёлся в лес и там немного вдали заметил дым с яркими языками пламени от костра.
Я бросился туда, как сумасшедший. Без всякого страха, без осторожности, что там могут быть и враги. И скоро я был у костра. Вокруг него лежали, сидели такие же обездоленные, как и я. Когда я подошёл ещё ближе, и меня охватило ласковое тепло по всему телу, будто пробежали щекотливые мурашки, а на глазах выступили слёзы радости. Это были ещё слезы жалости к себе и к друзьям по - горю, и слёзы ненависти к врагу, что загнал нас, хозяев этой земли в глухой мокрый лес, где болота хорошо себе наслаждаются. Я не мог произнести и слова, какой-то кусок застрял в горле. На меня общество у костра смотрело, как на призрак, что появился утром из болота. Один из них чуток посторонился, и я уселся возле него для обогрева и просушки шинели, портянок и других вещей. Все сидели молча и смотрели на меня. Обогревшись и понемногу просушившись, я начал разговор с лесным обществом. Мне нужно было определить мысли и намерения новых товарищей.
   - Что будем делать? Куда будем идти? Цель у нас одна - идти к фронту, к своим, - обратился я к ним.
   Но новые, как я думал - союзники не хотели вступать в такой разговор. Они только глядели друг на друга и медленно сопели, как кузнечные мехи. Меня пугал голод, который здесь обнимал мёртвой хваткой, любого из нас. Кроме того, все мы много потеряли и сил, и нервов, пробравшись сюда, на край леса, под огромное болото. Чтобы размять накоксованное положение у костра и войти в доверительные отношения с новыми людьми, я начал рассказывать о том, как я переходил под мостом дорогу. Никто и никак не реагировал на мой рассказ. Наконец, когда я рассказывал о переходе через болотистую низину, и сказал о том, что встретил лошадь, некоторые из скелетов, обтянутых лимонной кожей, заинтересовались этим. Трое из них сразу же подошли ко мне и спросили, где я его оставил. Я рассказал им где это было, и они пошли в ту сторону. Я хотел пойти и показать, но они успокоили меня и сказали, чтобы я отдыхал. Лишь один из солдат, попросил мою винтовку с двумя патронами. Я с недоверием смотрел на них.
   - Как своё оружие кому отдать? - подумал я.
   Двое солдат медленно подошли к своему третьему сообщнику.
      Тогда один наглый из этой нищеты, просто выдернул винтовку из моих рук. Руки у меня были слишком слабы, и ноги хорошо не держали моего тела. Меня пронизывали десятки голодных глаз, словно невидимые лучи Рентгена. Я был один...
   Спорить или бороться я не мог, а не то, что я не захотел.
      Те трое голодных солдат, забрав винтовку с двумя патронами, пошли на поиски моего спасителя - коня в камыши.
      Вскоре они вернулись, ведя с собой такую обессиленную лошадь, как и все мы падшие человеческие души.
      Конь, не пройдя и пяти шагов по твёрдой земле, на которую он так стремился, как и я, упал наземь, как подкошенный от двух выстрелов из моего ружья...
   У костра возник шум, крики и стоны раненых и больных, голодных людей. Хотя и я был голодным, но за то время, что я провёл с конём, я слишком сблизился с ним. Я недавно давал ему свои клятвы, что помогу ему, но голодные товарищи по оружию превосходили вес моего сострадания к коньку.
Я сидел не шевелясь, а голодные люди, которые могли подняться, уже облупливали ещё не остывшего коня. Волны тошноты клокотали во мне...    
   Я пришёл в себя только тогда, когда возле меня примащивались голодные солдаты, чтобы испечь на палке кусок конины. Передо мной лежали два куска конины, которые мне выделили товарищи.    
   Мясо, весь голодный люд, варил в солдатских котелках, запекал на заострённых палках, или просто на жару очага. Мой страшный голод опрокинул мои чувства сожаления и совести где-то на какую-то свалку мусора. Жизнь есть жизнь...
   Через некоторое время, утолив голод, я снова завёл тему, о наших планах на будущее.
Я поинтересовался:
   - Кто пойдёт со мной на север, к фронту?    
   Все молчали, как воды в рот набрали, а деревья ветками качали, они здесь силы воли у людей не наблюдали.    
   Было ясно: единомышленников мне здесь не найти.    
   Вечерело. Серые тона тонули в темени. Поразмыслив некоторое время, я заночевал у костра. К утру немного отдохнул. Утром перевязывал раны на ногах, готовясь в дальний путь. Но меня сверлила мысль о моём ружье, мне его никто не отдавал, а я не знал, как поднять этот вопрос. Я, сам - один, и в тех трёх мужчин не смогу свою винтовку забрать, если они сами добровольно мне её не отдадут.
  

11) Новый товарищ - Павел.

     
      Вдруг из - за кустов к нам на поляну с костром
   вышел красноармеец. Лицо его было свежее, сам стройный и подтянутый военнослужащий, как на рисунке со Строевого Устава.
   - Вы что, товарищи, думаете здесь зимовать, так дровами запаслись? Развели такой Ад, аж в небе жарко! - резко произнёс нам неизвестный.
   - Не только зимовать, но и вековать будем здесь. Видно наша песенка спета, а долюшка обречена. Здесь будет наша могила, - ответил кто-то из больных.
   - Нет! Нет! - Хватит уже затягивать похоронную песню, и сеять здесь панику, - перебил дальнейшие панические высказывания, продолжал неизвестный.
   - Кто может встать, приказываю: - Вперёд! Только вперёд! Пойдём к линии фронта. Там перейдём фронт.
   - Он у немцев не очень плотный, нам главное добраться до фронта, - сказал новичок.
      Но на его предложения никто не поднялся. Я же уже стоял, собираясь уходить к линии фронта с неизвестным военнослужащим. Трое наглых солдат, что вчера выдернули у меня из рук винтовку, медленно поднялись и исчезли в кустах.
      Прошло несколько напряжённых минут молчания. Неизвестный тоже молчал и с любопытством смотрел на больных и раненых красноармейцев. Я подошёл к неизвестному воину. Его и мои намерения совпадали. Тогда я отвёл его немного в сторону и коротко рассказал историю, как меня силой разоружили и забрали винтовку.
      Незнакомец быстро вытащил из кармана наган и обратился к присутствующим:
   - Кто забрал винтовку у этого красноармейца? Немедленно вернуть! Что за анархия или бандитизм здесь развёлся среди советских солдат?!
      Но те, что отбирали у меня винтовку, убежали в кусты - вспомнил я. И догонять их я был слишком слаб, а новый товарищ их не знал. Я сказал ему об этом. Он сказал, что я слишком поздно об этом подсказал ему. Новый товарищ бросился от огня, то в одну то в другую сторону леса, но никого не нашёл с оружием.
      Пряча наган в карман, военнослужащий сказал:
   - Хорошо. Меня зовут Павлом. Кто пойдёт с нами?
   - Я рад бы уйти, но не могу встать на ноги, - сказал один из больных.
      Более никто не отвечал и не собирался идти к линии фронта на призывы Павла. Я договорился с ним, что пойдём вместе и через минут 5 - 6 мы это сделали. Мы шли на север, по лесу через какие-то кустарники, молодую поросль кустов и деревьев, и слышали шелест листьев, и хвои деревьев от вздохов ветра. Пройдя так несколько километров, мы наткнулись на лесную дорогу, на которой было заметны недавние следы от колёс телеги. Мы решили идти по этому следу по этой дороге. Павел всё время молчал. Я едва успевал за ним, хоть он и двигался довольно медленно. Наконец я не выдержал и обратился к нему:
   - Видите Павел, здесь недавно кто-то проехал. Где-то недалеко должна быть деревня. Там могут быть вражеские солдаты.
Павел пристально посмотрел на след и спокойно сказал:
   - Где - то недалеко действительно будет какой-то населённый пункт - село, хутор, или какая-то железно - дорожная станция. И мы, по обстоятельству, или обойдём, или выпросим себе продуктов на дорогу, или узнаем где мы находимся и куда нам дальше двигаться. Это про то, что мы говорили ранее, зачем мы идём за этим едва заметным следом на этой дороге.    
   Вскоре пустился мелкий нудный дождь и поднялся пронизывающий ветер, который выдувал всё тепло из наших костлявых тел. Мы снова шли молча, еле-еле переставляя ноги. Наши шинели промокли до ниточки и стали, как тяжёлые мешки с мукой. Я совсем выбился из сил. Я, тогда, тихо сказал товарищу:
- Я, дальше двигаться не могу. Иди сам, я тебя очень торможу.    
   Так я впервые обратился к нему на ты потому, что он гляделся намного старше меня и мне думалось, что он из офицерского состава.
   - Так не будет! Вместе с самого начала стали уходить, то так и пойдём до конца нашего движения, к своим, за линию фронта. Я, тоже устал, будем отдыхать.    
   Мы свернули в густой лес и начали искать какое-то подходящее место для отдыха. Мы, голодные и мокрые, но не падаем духом, ибо очень рады, что преодолели добрый десяток километров в первый день движения. Нашли укромное место. Павел, оглядываясь вокруг сказал:
   - Здесь отдохнём! У меня есть зажигалка, сейчас разведём огонь, обсохнем, а завтра двинемся дальше. Возможно завтра встретим село и придётся все - таки просить у людей какой-то пищи потому, что мы не дойдём так до фронта.
Собрав немного сухостоя, мы разожгли небольшой костёр. Уже смеркалось. С удовольствием грелись и сушили мокрую одежду. Я достал из-за пазухи замотанное в тряпку, закопчённое ещё у того костра мясо и подогрев его на огне разделил его с новым товарищем, оставив некоторую долю на следующий день. Нам пришлось где-то по 200 граммов.    
   Павел с этим согласился и сказал:
   - Да, да, хватит! Мы не знаем своего места пребывания, не знаем сколько нам ещё надо бродить по этому лесу.
   Поев, мы наломали хвои с ёлок, вымостили настил и легли спать. Но сон не шёл, хоть мы и были очень утомлены. Мысли роились в голове: - Как подобраться к своим, и где доставать провизию. К фронту, по нашим неточных расчётах, нужно было пройти больше сотни километров.
   Хорошо согревшись, я спросил Павла:
   - Если мы случайно найдём какое-то поселение, а там будут немцы, что будет? У меня документы солдата и в том числе комсомольский билет.
   - И что? - на мой вопрос, спрашивает товарищ.
   Наконец он говорит:
   - Немцы хорошо знают, какие воинские части здесь окружены. Они их сейчас не интересуют потому, что они не боеспособны. Очень хорошо, что ты напомнил об этом. Сейчас нам необходимо немедленно спрятать мой партийный и твой комсомольский билеты. Нам на всякий случай надо быть готовыми на всякие неурядицы, потому что мы всё же в тылу врага и их всё больше, когда приближаемся к линии фронта. Сейчас же берёмся за это важное дело.
   Мой единомышленник достал из кармана шинели опасную бритву и после того, как снял с себя шинель, то распорол ею шов между петлицами и воротом шинели, с одной стороны. Затем он разделил партбилет на двое половинки, вставил их под петлицы шинели, и стал аккуратно обшивать петлицы на воротнике шинели. А мне собрат отдавая бритву спокойно сказал:
   - Когда наступит наше время Свободы, мы эти билеты сошьём вместе, то он будет, как новый. Главное, чтобы номер с печатью были хорошо видны на билете.
   Я, зашивая свой комсомольский билет, коротко рассказал о себе своему новому приятелю.
- Я, родился в Украине, почти на берегу непокорного голубого Днестра, который величаво несёт свои чистые горные потоки в Чёрное море. Это за 15 - 20 км от него в живописном селе Слободка Литновецького уезда, а сейчас Новоушицкого района. В Слободской школе я закончил семь классов и поступил в Новоушицкий техникум механизации где и учился. Но на втором курсе в 1939 году я заболел, у меня заболели глаза, и всё же был переведён на третий курс и вылечился. И осенью 1940 года был призван в ряды Красной Армии. Я сначала служил в Ленинграде. А с 1 января 1941 начал учиться в Пушкинской окружной школе химинструкторов.    
   Я тоже немного узнал и о своём спутнике Павле.    
   В 1939 году он окончил политехнический институт. Работал Павел на Кольском полуострове, на каком - то предприятии на инженерной должности. Этой весной он переехал в Ленинград, где живут его родители. Отец работает преподавателем немецкого языка при институте, Павел безупречно владеет немецким языком. Его мать часто болеет, не работает. Сам Павел в Ленинграде до войны работал инженером на Кировском заводе. Но тут началась эта чёрная, горькая, страшная война, а это постоянные убийства одних людей другими людьми. У всех специалистов Кировского завода и в том числе, и у моего собрата Павла, была защита от призыва в действующую армию, на фронт, так называли эту защиту - бронь. Но люди по зову сердца рвались защищать свою семью, родню, свой город, уютный уголок своего родного Отечества.
   Так Павел через полтора месяца после начала войны вместе с такими, как он добровольцами Кировского завода, был призван в первую Кировскую добровольную дивизию. На фронте он был первым номером при пулемёте "Максим". Но потом, когда были большие потери не только солдат и сержантов, но и офицеров, то, как он имел высшее образование, то ему присвоили воинское звание - лейтенант. Тогда Павел в полку принял под своё командование взвод связи.
   - Более трёх недель мы сдерживали продвижение фашистов. А дальше что? Далее сам видишь результат. Где дивизия? Где корпус? Кто и как командует? Почему немцы уже где-то под Ленинградом? Как за такой короткий срок такую ??большую советскую территорию наша славная Красная Армия оставила немецким оккупантам?
   - Сам себе не могу дать ответ и не могу молчать. Сердце щемит, душа болит. Отходили, отходили, а дальше куда идти? И некуда деваться, - с горечью сказал Павел.
   - Но нужно искать выход, - сказал я.
   - Да, следует искать выход, и мы его будем искать, - ответил Павел.
     
      12) Клятва побратимов
     
      Мы, той же незабываемой для нас обоих ночи, торжественно поклялись друг другу:
   - Если нам не удастся перейти фронт - мы будем бороться с врагом в его тылу. Пусть фашисты знают, что весь народ непобеждённый, если кто-то из этого непокорного племени препятствует им с оружием или взрывчаткой в ??руках.
   - Смерть фашизму! - воскликнул Павел.
   - Смерть немчуре! - выкрикнул и я тоже.
   Павел посмотрел на меня, укоризненным родительским взглядом, положил руку на плечо и спокойно сказал:
   - Это не очень хорошо, товарищ комсомолец. Нация есть нация. Эрнст Тельман - лидер немецких коммунистов, тоже немец, но он наш друг. Его сейчас фашисты держат в неволе. Держат, потому что боятся, своих немцев, имеющих другой взгляд на жизнь. Похоронить фашистскую чуму - это наша общая задача. Ну, что же будем бороться с этой чумой! Я думаю, что ты согласен со мной.
   - Согласен, согласен полностью! - горячо поддержал я его.
   - Прогрессивное человечество всего мира не позволит, чтобы чума распространилась по всей планете. Немецкий народ, как был, так и будет существовать, только свободный и чистый без этой напасти - фашизма, - заключил он.
   На этом закончилась наша первая беседа.
      Я проснулся первым. Лежал тихо, не мог пошевелить натёртыми ногами. Вспоминал вчерашний разговор с Павлом. Вскоре проснулся и Павел. Он быстро поднялся на ноги так, как и не было вчерашней усталости. Мой побратим широким шагом отправился в сторону, нашёл лужу воды и стал умываться. Я попытался последовать его примеру, но мне не удалось. Я не мог. Очень болели раны на ногах, кружилась голова, я был намного слабее Павла. Размочив росой засохшие бинты, я обулся и медленно двинулся к луже умываться. Затем мы съели остатки варёного мяса и двинулись в путь. Вскоре пустился дождь. Шагать мне было тяжеловато.
   Наконец мы увидели большую поляну. По всем признакам, можно догадаться, что здесь люди косили сено. Мы обрадовались! За полсотни метров, за крутым поворотом дороги мы увидели два больших сарая, доверху наполненные ароматным нынешним сеном. Здесь мы решили заночевать, хотя до вечера было почти два часа. Силы исчерпывались, с каждой минутой. Мокрые шинели прижимали к земле, и казалось на плечах не шинели, а центнер песка. Невыносимо пекли натёртые раны на ногах. Усталость победила боль, и мы заснули с твёрдой мыслью: - завтра идти вперёд, только вперёд, к фронту. На другой день мы тоже не встретили ни одной живой души, и шаг за шагом шли вперёд. Хотя мы не знали какая судьба ждёт нас, но мы были рады, что за три дня преодолели где-то под 30 км.
  
   13) Картофельное поле. Добрые, родные советские люди!
     
      Под вечер, мы с Павлом наткнулись на небольшое картофельное поле, огороженное тонкими ёлочными шестами. Пошли искать картофель. Но участок был так выбран, что мы за полчаса нашли по две маленьких клубни. Разочарованные, покинули участок. Повернув по пути налево, мы увидели одну, вторую, третью избу...
   - Люди добрые, родные советские люди! - обрадовались мы.
      Вечерело, дул холодный осенний ветер, слегка моросил мелкий дождь, в небе кружили и каркали чёрные вороны.
   - Что дальше будем делать? - едва держась на ногах, тихо спросил я.
   - Зайдём в первую избу от леса, погреемся, может разживёмся продуктами. Нам спичек надо, зажигалка уже не работает, нет бензина, - ответил Павел.
   Я начал колебаться, точнее, бояться заходить в дом, и смущаясь тихо сказал:
   - Здесь могут быть фашисты. Мы в тылу врага, поэтому рискованно заходить в дом.
   - Так дорогой товарищ, мы далеко не пройдём, - ответил Павел, - нам нужно искать спасения в советских людей. Только с их непосредственной поддержкой мы сможем дойти до фронта, а самостоятельно мы погибнем.    
   Мы, осторожно, идя вдоль забора, добрались до первой избы. На пороге сеней, нас встретила среднего возраста женщина и худенькая девушка, лет двенадцати. Женщина, увидев нас, всплеснула руками и взволнованно сказала:
   - Ой, Боже мой! Вы хотите зайти в дом, погреться? Наша артиллерия по ночам обстреливала эту территорию. Нам негде было деться, и мы не ночуем в доме.
   - Это уже прошло, матушка, - сказал Павел.
   - А ваш дом, для нас будет настоящим курортом.
   - Ну, если так, то прошу в дом, - ответила хозяйка дома.
   Мы зашли в чистую половину избы. Нас моментально охватило теплом, по лицу покатились слезы.
   - Простите, дорогие товарищи, а поесть что-то хорошее дать вам мне нечего.
   - Фашисты всё подчистую забрали, - сказала хозяйка.
      Она медленной походкой пошла на кухню, и через несколько минут принесла нам немного варёного гороха в миске и несколько картофелин в мундирах. Все это она поставила на стол.
   - Простите, это всё, что у меня есть.
   - Ешьте на здоровье, а мы с дочкой пойдём в лес, ночевать, - сказала хозяйка дома.
   - Большое спасибо, за ужин и приют на ночь, - сказал я.
   - Мы ушли, а вы можете ночевать в доме, но будьте осторожны: в двухстах метрах отсюда, на разъезде немцы.
   - Война. А ночью в эти времена девушкам и женщинам безопаснее в лесу ночевать, или у родственников, группой. Ночью некоторые люди в основном какой-то злой болезнью болеют и могут наделать нам беды.
      Сказав это, она быстро исчезла за дверью. Мы с Павлом поужинали, разделись, закрыли дверь на засов и сели на кровать, под тёплой печкой. Впоследствии Павел встал и подступил к боковому окну. Открыл его, посмотрел на тёмный, густой лес. Наконец тихо сказал:
   - На всякий случай, это окно может послужить нам вместо дверей.
   Тихо причиняя окно, Павел внимательно смотрел на меня, рассуждая, понял ли я его.
- Давай, Андрей, договоримся так: один будет спать, а второй дежурить. Сначала буду я, а потом ты будешь. Не волнуйся, Андрей, нам надо привыкать к такой жизни. Жаль, что на этом разъезде мужчин не имеется. Нам нужно расспросить людей, как лучше добраться до фронта. По ж/д пути мы не пойдём, там всегда охрана. Я на рассвете пойду в разведку. Хочу узнать, как ведут себя фашисты на нашей земле. А ты, когда утром придёт хозяйка, расспроси её где нам найти проводника к фронту. Постарайся через неё, достать нам продуктов. Ты совсем выбился из сил. Как я тебя доведу до фронта? Спи, не волнуйся, утро вечера мудренее, - успокаивал меня, Павел.
   Я лёг на кровать, под тёплой печкой, но сон не подходил ко мне. Слышу, Павел раз за разом, встаёт, ходит по комнате. На печи скребутся мыши, иногда вспыхивают осветительные ракеты немецких часовых. И слыша, что я не сплю, Павел предложил, чтобы я первым дежурил, а потом он. После первой очереди дежурства, я быстро заснул. Перед рассветом, Павел разбудил меня:
      - Я иду, жди меня, через час, полтора, как задержусь, не волнуйся. Иди в лес, на картофельное поле. Там и встретимся.
      Грохнул тяжёлый засов, скрипнула намокшая дверь. Павел исчез в темноте. Я закрыл наружную дверь и зашёл из сеней в комнату. Мне стало страшно, да ещё и жаль Павла. Сердце моё, предвещало что-то неладное.
     
      14) Я снова один. Новые испытания.
     
      Я сел на кровать и в темноте просидел до утра.
      А утро как-то медленно пробиралось в дом. Едва мерцающий свет нового осеннего дня достаточно лениво проникал сквозь вишнёвые кроны, и приходил туманными серыми клочьями на опавшие листья, и через окно в сам дом, где я одиноко скучал.    
   На рассвете пришла хозяйка дома, а Павел всё ещё не возвратился назад, в избу.
   - А где ваш товарищ? - спросила женщина.
   - Отправился искать что-то поесть. Мы очень голодны, почти трое суток ничего не ели, кроме того, что вы вечером дали, и в дальнейшем в дорогу что-то нужно, а у вас всё время просить совесть не позволяет.
   Хозяйка посмотрела на меня грустными глазами, но ничего мне не сказала. Женщина велела дочери принести нам картофеля, чтобы мы в лесу варили. В доме опасно. Ели нас в её избе неожиданно захватят немцы, их обоих с дочерью расстреляют фашисты.
   - Я видела несколько ваших красноармейцев, их днём ??заставляют работать на чугунке, а на ночь запирают в погреб, чтобы не охранять. С того погреба, с голыми руками не выйдешь, - рассказывала хозяйка.
      Дочь вынесла мне полную противогазную сумку картофеля, хозяйка дала соли и несколько спичек.
   - Спасибо, вам за всё. За вашу помощь. Будьте добры, посоветуйте, где нам найти проводника к фронту, - обратился я к доброй хозяйке.
   - На это, вам трудно ответить. Мужчин на полустанке у нас нет. Есть деды, которые хорошо знают наши леса, но не известно, смогут ли они вас провести. Это я смогу вам сказать, сегодня вечером, - ответила женщина.
   - Хорошо, тогда мы зайдём вечером, - сказал я.
      Попрощавшись с домохозяйкой и с её дочерью, я ушёл на условленное место встречи с Павлом. Ветер развеял густые, серые облака, небольшие лужи воды покрылись тонким льдом, хотя только был конец сентября. На условленном месте, разжёг костёр, поставил на него котелок с картошкой, глядя туда, откуда должен был вернуться Павел. Картофель вскоре сварился, а Павла не было. Я сидел на старом пеньке и ждал друга. Мне даже не хотелось есть, стало жалко товарища, с которым так крепко подружился. Аромат варёного картофеля щекотал в носу. Что-то ссало под грудью, но я преодолевая искушение всё думал о Павле. Что могло случиться? Неужели он попал в руки фашистов? Нет, этого не может быть, у него есть наган. В роковую минуту он покончит с собой. Как хотелось видеть его живым и здоровым и как всегда, улыбающимся.    
   Ясное солнце уже высоко поднялось, солнечные лучи просвечивались сквозь густую хвою и косыми пучками падали на меня, и на большую поляну. Я встал, потоптался у угасающего костра. Уже было около 12 часов дня, а Павла так и не было. Не дождавшись Павла, я съел почти весь варёный картофель. Мне стало стыдно.    
   - Вот что голод с человеком делает, - подумал я.    
   Вскоре сон покорил меня. Мне приснился Павел, который сквозь пули, пробирается мне навстречу. Просидев до самого вечера и не дождавшись Павла, я решил зайти к знакомой хозяйке. Нужно было знать, как дела с проводником, и есть ли у нас на дорогу пищевые продукты.
  
   15) Попытка добраться до линии фронта по чугунке
     
      Ответ хозяйки расстроил меня:
   - Плохо дело, проводников нет, а из продуктов кое-что достали. Позже заглянет дедушка и поговорит с вами.
   - А где ваш товарищ? - спросила наконец женщина.
   - Не знаю, как ушёл на рассвете, так и не вернулся, - ответил я.
   - Жаль, пожалуй, схватили немцы, - грустно сказала женщина.
      Я устроился на кровати, где провёл прошлую ночь. Женщина с дочерью, возились на кухне. Через час в избу зашёл старенький дедушка. Поздоровавшись, он спросил меня:
   - Где твой друг по несчастью?
   - Неизвестно, я хотел спросить о нём вас. Он перед рассветом отправился какой-то пищи поискать и до сих пор нет.
   - Случилось несчастье, пожалуй, схватили "Германы", он нигде не мог больше исчезнуть, - с горечью сказал дедушка. - Мужчин у нас нет. На разъезде остались одни женщины и дети. Фронт уже далеко, фашисты говорят, что взяли Ленинград, но я им не верю. Ленинграда им не видать, как своих ушей. Отсюда в Ленинград, около ста километров. Тебе будет трудно пробираться по лесу, а по чугунке нельзя идти. Там "Германы" заготавливают новые шпалы, собираются переладить путь на свой лад. У них колея - узкая, а у нас - широкая.
   - Что будешь делать сыночек?
   - Что-то придумаю. Во - первых, пойду разведаю, как охраняется железная дорога.
   - Чугунка почти не охраняется. Здесь нет настоящего движения. Рельсы ещё не переставлены. Часто проезжает мощная мотодрезина. Не знаю, то наша, осталась, или "Германы" свою переладили для нашего пути. Она - это один вагон и две - три платформы. Я не раз видел, что "Германы" ею развозят новые шпалы. Она курсирует от Торкович, к Вырице. Я вчера трёх наших солдат посадил на платформу, между шпалами.
   - Поехали мои соколы, сколько проедут - неизвестно. Пусть им Бог поможет, добраться до своих, - говорил дедушка.
   Я внимательно слушал дедушку, который медленно, но искренне рассказывал о событиях на железной дороге.
   - В полночь, я тебя проведу и устрою на платформу. До свидания.
      Дедушка, вышел. Мы поужинали. Хозяйка приготовила мне варёного картофеля, соли и спичек. Всё это, я сложил в противогазную сумку. Я ждал полуночи.
   Так я на скамье незаметно и уснул. Разбудил меня дедушка. Ополоснувши водой лицо, поправив шинель и забрав заготовленные продукты, я, через несколько минут вышел на улицу. Дед стоял у калитки и чутко вслушивался в окружающие звуки. Вместе с ним мы быстро добрались до первой колеи.    
   Тихо. Ни души. На втором пути стоит мотодрезина, три платформы, а между ними - вагончик. В её небольшой кабине, никого не было видно. Мне стало щекотно в груди. Быстро вылез на переходную площадку вагона. Тихо попрощался с дедушкой, перелез на платформу, до половины загруженную шпалами и спрятался между ними. Через некоторое время, заработал мотор. Сначала медленно, а потом на всю мощность. Вдруг затих.    
   Я сидел, ждал, когда поеду ближе к фронту, где бьются мои товарищи. Но мотодрезина стояла. Сон поборол меня, и я заснул. Проснулся от холода. Растирал руки, ноги, шевелил плечами, качал головой, пытаясь согреться. Едва - едва начало светлеть небо. Снова заработал мотор. Лёгкий стук буферов платформ. Заработали колеса. Что я делаю, куда я еду? Уже светает. Рассветёт и я пропал. Не успею проехать и десяти километров. У будки замигал фонарик. Я, как безумный, выскочил в противоположную сторону.
      Поскользнувшись на тонком льду, я упал. Головой стукнулся о край шпалы. Невыносимая боль, грохотание колёс колотило мне в уши. Трещали барабанные перепонки. Грохот вдруг затих, и я не мог шевельнуться. Нестерпимо болит голова и плечи. Наконец собрав последние силы, я поднял голову. Мотодрезина с шумом исчезала в предрассветных сумерках.
      Я еле перебрался через третью путь и покатился с насыпи вниз, держа рукой сумку с картошкой. Скатился вниз, проломил весом собственного тела тонкий ледок и моментально оказался в болоте. Ныли поцарапанные о щебень и шпалы руки, болело искалеченное лицо, непереносимо стучало в висках.
      От железнодорожной будки послышались шаги кованых сапог. Я быстро поднялся на ноги. Боль в плече как - то утихла, но очень кружилась голова и я еле держался на ногах. Я оглянулся вокруг себя, прислушался. Тяжёлые шаги все ближе и ближе. Я бегом бросился в кусты, что чернели недалеко от меня. Спрятался за ближайшим густым кустом.   
    - Сбежал! - ёкнула радость у меня в груди и на сердце полегчало. Но я быстро понял, что ещё рано радоваться. Быстрее и подальше с этого места. Может меня заметил тот часовой с фонариком, который приближался ко мне, когда я был под насыпью. Дальше в кусты. Пока охрана не опомнилась и не бросилась в погоню за мной. Защищая глаза правой рукой, я пробирался сквозь молодые берёзки, к тому же заросшие высокой травой. Я всё время оглядывался на пути.    
   Небо быстро светлело, гасли последние звезды. Ярким пламенем загорелся край неба. Я бежал со всех ног, не замечая, как восходит солнце. Глаза залились едким потом, что-то кололо в боку, но я не решался остановиться. Только когда я совсем запыхался, замедлил бег. Вздохнул полной грудью и снова побежал.
   - Вперёд! Вперёд! Если бы быстрее добраться до леса, что виднелся недалеко. Только там можно будет спрятаться и отдохнуть, - размышлял я.
      Замедлив ход, я почувствовал, как мне кружится голова потому, что меня овладела невыносимая жажда.
   - Воды! Воды! - кричало мне моё нутро.
   Я, переутомлённый, упал на колени, пробил локтём тонкий лёд. Припав жаждущими губами к проруби, я пил целебную, как я думал, для меня жидкость, пил долго, с большим наслаждением. Мне показалось, что я никогда не пил такой вкусной воды. Напившись я еле поднялся на ноги. Вдруг услышал в желудке острую безжалостно - жестокую боль. Она была такой неожиданной и резкой, что бросила меня на землю. Я промучился спазмами живота более двух часов. Наконец я поднялся. Мне опять очень захотелось пить. Пить! Нет, я не буду пить этой, как мне казалось, вкусной воды. Я медленно поплёлся в лес. В лесу я сел на поваленное дерево и поел варёного картофеля. Понемножку я побрёл к картофельному полю посмотреть, не появился ли там Павел. Вот там, рукой подать, то место, где мы должны были встретиться с Павлом. Меня отделяла от того места только железная дорога. Но наше условленное место мне было плохо видно. Я подумал: - А может там меня уже ждёт Павел. А я увидеться с ним не могу.
Переходить днём железку, опасно. Могут заметить патрули. Если он там есть, то вечером, наверное, захочет узнать обо мне в наших знакомых. Они ему скажут, что я поехал к фронту. А я топчусь на том же месте. Болит побитое плечо, предобморочное состояние в голове, дрожат руки и ноги. Ноги сами подкашиваются. Я, как не на своих ногах потому, что они не слушаются меня. А в голове роятся бесконечные мысли:    
   - Может Павел вечером зайдёт к нашим новым знакомым. Двое - это уже коллектив, а он - это сила. Одиночка - ничто. Но и в одиночку, каждый из нас, пока объединиться не можем, то можно на какое-то чудо надеяться. Я решил подождать до вечера, перейти чугунную дорогу и зайти к нашим новым знакомым. В них я узнаю обо всём. Вот с такими мыслями я медленно заснул в кустах, на противоположной стороне железнодорожного пути от картофельного поля, на сухой осенний траве, собранной вблизи, и наломанных ветвях с хвоей, с ели.
  
    4 ч. Отверженные, побеждённые, но непокорённые.
     

1) Как я попал в плен.

     
      Я проснулся, когда уже смеркалось. В небе мерцали далёкие вечерние звезды. Уже основательно похолодало. От ближнего пруда тянуло зябкой сыростью. Тогда я решил поискать своего товарища Павла. После моей встречи с ним на краю леса у большого болота, возле костра с окруженцами Красной Армии и путешествия к железнодорожному переезду, я его несколько дней не видел. Ведь он так и не вернулся, как отправился на разведку местности и действий нового немецкого порядка здесь.    
   Мне надо было перейти дорогу и выйти на то картофельное поле, где мы с Павлом договаривались встретиться.    
   Я вышел на просеку из леса, внимательно присматриваясь к каждому кусту. Голова уже почти не болела, но все - таки я ещё чувствовал себя плохо. Я шагал тихо вперёд. И всё думал о том, что там так поздно Павла не может быть и мне надо зайти в гостеприимный дом. Там я узнаю о Павле. Заходил он к хозяйке с дочерью или нет.    
   Вот так, разбитый горем, с тяжёлым отчаянием, я медленно прошёл не больше сотни метров. Вдруг из-за высоких елей, на узкой тропе, что пересекала просеку, как
привидения, появились два немца. Они, видимо, шли от пруда, который виднелся в стороне. Немцы, увидев меня, заорали мне: - Halt! Halt! - Стой! Стой!
   И опять: - Halt! Halt! - Стой! Стой! - раздались их нервозные голоса. Они, - А чтобы вас обоих черти в Ад забрали, - были от меня, не более 4 - 5 метров.    
   - Вот так я наскочил на лихо, как в объятия могильного склепа!    
   Один из них, как ночная птица - ястребиная сова на мышонка, вихрем бросился на меня. Я смог только повернуться спиной и ступить первый шаг. А он уже был рядом и сорвал с моей головы пилотку, и что-то ко мне гневно по - немецкий зарычал:
- Hallt! Hallt! Stoppen! Stehen oder die Stadt! Wer sind Sie? Was machst du denn heir?
   - Стой! Стой! Остановись! Стой на месте! Кто ты такой? Что ты тут делаешь?    
   Но я его совсем не понимал. Этот первый солдат смяв мою пилотку, что-то вырвал из неё и швырнул её мне прямо в глаза. Только тогда я понял, что он вырвал. Это была красная пятиконечная красноармейская звёздочка.    
   А второй солдат ударил меня сзади прикладом автомата в правое плечо и яростно завопил:
   - Kom mit uns! - Пойдем с нами!
   - Vorgehen! - Иди вперед!
   Что сначала, не то, что теперь, я не понимал ни слова от них. (Позже я буду знать наизусть эти жестокие для заключённых слова.)
      Второй гитлеровец схватил меня за руку и силой бросил меня, как котёнка, на землю перед собой. Я, как сноп с крыши, рухнул вниз. Он выхватил из кобуры наган и направил его мне прямо в правый висок. На меня посыпались удары кованых сапог. Затем, довольные и уставшие, немцы завизжали:
   - Vorvarst! Vorvarst! Vorvarst! Schnell! Schnell! Schnell!
   - Вперед! Вперед! Вперед! Быстро! Скорее! Скорее!
      Я с трудом поднялся. И думаю: Вот ироды проклятые, не стреляют, а только пугают. Но я на своей земле и мне нечего бояться от ваших угроз оружием и битьём лежащего человека. А вам здесь долго не удержаться, когда вы такие две упитанные свиньи хватаетесь за оружие. Оно вас всё равно не спасёт. Придёт чёрный день и к вам. Дождусь я его или нет, мне уже как-то безразлично, но этот грех Бог запишет на ваш счёт. А сам я себя корил так: какое же я ничтожество, и дурак нетёсаный, потому что попал в плен...    
   От удара прикладом автомата в плечо вместе с чувствительными прикосновениями крепких, хороших немецких сапог, у меня дрожали руки и ноги. Я еле держался на ногах.    
   Оккупанты, под дулом автомата, повели меня на железнодорожный разъезд. Вот таким образом я оказался в немецком плену. Идя под постоянную толкотню мне в спину и крики солдат, я сетовал на свою судьбу, и на свою неосторожность. И ещё проклинал тех солдатских хамов, что отобрали у меня винтовку с двумя патронами. Я бы определённо успел убить, или ранить хотя бы одного фашиста. А тогда могло бы быть другое расписание настоящего времени. Возможно на этом был бы или конец моего страдания, или радость маленькой победы над врагом. С болью в сердце я вспомнил о своём товарище, Павле.
   - Где он? Что с ним могло случиться? Жив он или нет?    - Да, я обездоленный, но мой дух Свободы вами не сломлен. Я ещё не побеждён. Не на того нарвались. При мне комсомольский билет, и я комсомолец. Я буду бежать из этого позорного плена и вредить этой отлаженной, вымуштрованные немецкой машине нацизма. Портить буду всё, что смогу, при первой возможности везде и всюду.    
   - Я, верный своему народу, своей Отчизне и военной присяге, которую я давал. А ещё я вспомнил о присяге, которую я дал Павлу в лесу, у горящего костра. Я не хотел быть человеком без чести, я дал слово.    
   Вот такие мысли высвечивались в моей голове между мучительными извещениями пострадавшего тела.   
  
   2) Встреча с Павлом в неволе.       
  
   Через некоторое время меня привели на железнодорожный разъезд. Здесь была немецкая комендатура. Солдаты, что привели меня, и сдали меня часовому, который охранял полтора десятка таких же, как я обездоленных советских военных. В этой группе, в центре стоял Павел с подбитым глазом и перевязанной грязной тряпкой рукой. Мы горячо бросились друг к другу. Непринуждённые слезы горечи и нежности выступили на наших глазах. Мы снова с Павлом были вместе, но теперь в немецкой неволе. Я искренне обрадовался, увидев товарища. Он определённо что-то придумает для нас обоих. Мы будем бежать и бороться против фашистов. А они толкали нас прикладами и штыками винтовок. Били прямо в лицо по - любой причине. И при том радовались, смеялись от своих проделок, так видно было, что они наслаждались значительной победой над Красной Армией в то время.    
   А я ненавидел этих новоявленных хозяев нашей земли, а на деле - живодёров, отравленных идеологией национал - социализма.    
   Я вспоминаю, как они в то время выстроили нас - обездоленных, пленных солдат в три в шеренги. Тогда нам выдали по сто граммов хлеба на человека и повели всех в погреб. А затем, чтобы скорее дело в них шло, они начали прямо с лестницы в погреб толкать штыками нам в спину, сталкивая всех вниз. Измученные люди от болезней, ран, подневольного принудительного труда, скупого рациона питания (вода и кусок хлеба) не могли удержать равновесия и падали, цепляясь друг за друга. Стражи закрыли тяжёлые железные двери. Их жалкий скрежет резко ударил по ушам и разорвался в голове.
      Я больно упал на твёрдый пол и неплохо оббил себе ноги, потому что на меня тоже ещё упали какие-то худые, и вялые тела.
   Нас накрыла страшная темнота, сырость и холод старого погреба. Постанывая и кляня всё на чём свет стоит, мы наконец-то разместились в этой каменной пещере - мышеловке. Впоследствии, я привык к темноте и с трудом отыскал Павла.    
   Это была первая, незабываемая для меня, ночь ужаса - фашистского плена.   
  
   3) Рассказ Павла о том, как он попал в плен.       
  
   Павел рассказал мне, как он сам попал в плен:
   - Это было в то утро, как я вышел из дома, где мы отдыхали после долго перехода по лесу, в разведку.
   - Все произошло тоже внезапно и по моей неосторожности, и по военной некомпетентности.
- Я не успел дойти до железной дороги, как из-за стоящей на пути мотодрезины, выскочили два немца, - рассказывал Павел.
   - Один из них, видя красноармейца с красной звездой на моей пилотке, ударил меня прикладом автомата прямо в лицо. Немец без каких-либо разговоров чуть не выбил мне глаз, которое залилось кровью и опухло. Я упал на одну сторону, выставив под себя руку.
   - Steh auf, du, Schwein! Поднимайся, ты, свинья! - заорал второй гитлеровец ко мне.
   - Я, вставая на ноги, сунул руку в карман, где находился наган, - рассказывал Павел.
   - Но второй солдат схватил меня за руку и вывернул её мне за спину, а наган выдернул из моей руки.
А потом ещё изо всех сил ударил прикладом по руке, больно повредив её, которая загорелась адским огнём. У меня потемнело в глазах. Я чуть не потерял сознание.
   - Vorvarst! Vorvarst! Schnell! Schnell!
   - Вперёд! Вперёд! Быстро! Скорее! - громко визжали швабы, болезненно толкая меня в спину стволами оружия. - Боль повреждённой руки бурлила в моём кувшине, но значительные, грубые, изрядно - крепкие удары нелюдей поддерживали мой ход в плен. Конвоиры, которые вели меня, считали меня за партизана. Но приведя меня в комендатуру, оккупанты разобрались, что я солдат - окруженец и таких партизан не бывает. Это я узнал, потому что я владею немецким языком. А ещё я узнал о том, что оккупанты в комендатуре думают, что партизан в этих лесах нет. Так они приказали солдатам
отвести меня в этот погреб к военнопленным, - так закончил свой рассказ Павел.   
  
   4) Страдания в холодном и сыром погребе.       
  
   Я с тревожными мыслями, в неизвестном ожидании для всех, просидел вместе с Павлом и другими пленниками всю ночь, и почти целый день в холодном погребе.    
   Наконец щёлкнул замок и открылись тяжёлые двери. Дневной свет после темноты ослепил нас. Глаза, обожгло огнём, как от факела. Они, бедные слезились, плакали от боли, потому что такой внезапный переход от длительной темноты к свету болезненно им досаждал. Тёплые, осенние лучи одновременно ласкали, как мать, лицо и голову.    
   Солнце низко повисло над горизонтом, мягко освещая бесконечную ленту железнодорожного пути, которая отдалялась на юго-запад.
   На дворе нас обступила пёстрая Осень, обнимая истощены тела цвета бледной поганки. Гнутся от ветра белокурые берёзы, осыпая земельку золотом. В голубом небе с белёсыми кучками хлопка кружат шумные чёрно - синие вороны.    
   Это нам, обездоленным, через наши горько - солёные слезы улыбалась красивая, разноцветная и миролюбивая Осень, навевая невыносимую тоску. Хотя осенняя панорама и захватывала нас своей красотой, но нам, как будто потемнел Божий Свет, померкли дни, что запутывались с ночами от неволи в сыром, холодном погребе. Некоторые пленные потеряли им счёт, не зная ни какой наступил день, или число, потому, что не знали сколько дней провели во вражеском плену.    
   Часовые солдаты выдали на нашу колонну какую - то парочку буханок чёрствого хлеба и каждому из нас его пришлось где-то по 100 - 150 граммов, и ведро воды на всех. А после этого они нас снова загнали, как скот на бойню, в тот же подвал.    
   Ночь нам мерещилась бесконечно длинной. Места для всех нас в погребе было мало. Всем лежать и спать не хватало на полу. Лежали на одном боку, или свернувшись, как пёс на цепи. Руки и ноги отекали, деревенели, а всё тело ныло, и тупой, монотонной болью беспощадно визжала каждая клетка, и каждая косточка. Павел растирал свои онемевшие конечности - настоящая мука от боли. Затем он медленно поднялся. Встав на ноги, стал как-то пробираться к двери, через дышащие скелеты обессиленных пленных. Там Павел заглянул в узкую щель между дверью и косяком, желая узнать, когда наступит доброе утро, а за ним и день. И ещё долго мы мучились, пока не наступило желанное для нас утро. Тогда нас выпустили из погреба, дали воды, и собрав в колонну по три, повели на юг.
     
   5) Путешествие по шпалам на юг.
     
      Вели нас, пленных, туда, откуда мы недавно с большим трудом, голодные и мокрые проходили по 10 -15 км в сутки, на соединение со своими красноармейцами, которые били врагов. Бесполезно пропали наш труд и надежда на встречу со своими советскими людьми.
      Нас вели в страшный, не известный мир рабства, где тяжёлые и жестокие испытания невыносимо и ненасытно впивались, как голодные псы, в нашу жизнь. Для меня это были первые шаги в ужасный мир плена и я, как вспоминаю об этом, моё сердце стынет...
      Бесконечной лентой тянулась железнодорожная колея. Обок неё стояли в зелёном наряде роскошные ели и полуголые смущённо берёзы, что печально провожали нас в неизведанную дорогу. Гитлеровцы усиленно охраняли нас, несмотря на наше истощения. Наша колонна двигалась по чугунке. Мы шли, переступая шпалу за шпалой навстречу своим страданиям в неволе. Кому из нас повезёт с неё вернуться домой? Швабы, помахивая штыками, то разговаривали между собой, подталкивали задних пленников прикладами, то кололи в спину штыками и неистово рычали, как псы.
  
   6) Небольшой пересыльный лагерь в лесном селе.
     
      Только под вечер изуверы привели нас в маленькую деревню. Просто на поляне, в лесу стояло несколько домов. Недалеко от тех печальных, осиротевших домов, стояла длинная конюшня, построенная в сруб. Вся северная стена обросла зелёным, мохнатым мхом. В центре этого двора стоял колодец. Над ним возвышался "журавль" с тонкой, длинным шестом и кованым ковшом. Небольшая площадь, на которой видна была когда-то посаженная картошка, но не вся выкопана и не собрана. Вот это и был наш новый пересыльный лагерь. Немецкая охрана загнала нашу колонну военнопленных в этот необыкновенный лагерь. Руководитель охраны - унтер-офицер, принимавший нас, показал рукой на конюшню и обращаясь к нам сказал:
   - Hier kartoffeln, und ein haus.
   - Здесь картофель, а там дом.
      А стражи в это время стояли на своих постах. Сменные стражи играли в карты. К заключённым никто не наведывался. Прислужников - полицаев нигде не было видно.
   - Когда погода меняется крыша не пропускает воду? - спросил Павел старожилов лошадиных покоев, несмотря хорошо накрытую конюшню.
   - Крыша качественная и не протекает! - ответили они ему.
      А в это время недалеко от колодца, прямо на участке, где недавно выбрали картофель, горел яркий костёр. В большом котле, подвешенном на ухват, варился картофель. Мы, уставшая, голодная и неуправляемая толпа, увидев эту вкусную картину, мгновенно бросилась на недоваренную барабульку. Голод уничтожил всякую культуру человеческого поведения, то голодные люди палками из сухих дров вынимали из котла картофель одну за другой. Подбрасывали её с руки на руку, дули на неё и жадно обжигая немытые руки, грязные рты и горло, быстро глотали это недоваренное блюдо. Мы ели горячие картофелины на ходу в конюшню, или стоя на месте. Даже сменные часовые бросили играть в карты, и вышли посмотреть на новых, голодных дикарей. Вечером они кроме этого вынесли нам хлеба и выделили его каждому по 200 граммов. Видно, что эти стражи ещё не видели таких голодных пленных. А мы жадно разметали хлеб и новую порцию не совсем сваренной картошечки, ибо новые, голодные пленники снова выхватывали её из котла.
Охрана этого лагеря почти не вмешивалась в нашу жизнь. Нам было странно, что они не издеваются над нами, не бьют, как предыдущие стражи. Впоследствии мы узнали, что теперь нас охраняют чехи или словаки. И когда мы, пленные, высыпали сваренные клубные картофеля на выставленные деревянные доски мы их спокойно ели. Нам никто не мешал и не заставлял ничего делать. И ещё охранники родом из Чехии или Словакии порой выносили нам соль. Только через пару дней эта традиция сломалась с приходом новой партии заключённых. А прожили мы с Павлом и другими военными узниками в этом лагере целую неделю. Выспались, отдохнули, наелись вдоволь картофеля и хлеба. Я стал лучше себя чувствовать, а у Павла медленно, почти стухла гематома глаза, но повреждённая рука всё время его беспокоила и не давала ему ночью спать спокойно.
      Наконец нас, обездоленных пленников, построили и повели на юг. Шли спокойно, никто нас не подгонял и не бил, потому что нас вели братья - славяне. Отстающих военнопленных ставили в голову колонны, и по ним ориентировались с какой скоростью идти дальше. Так мы за два дня пришли к знакомой мне станции Батецкая.
     
   7) В большом пересыльном лагере возле ст. Батецкая
     
      Так нас славяне - охранники довели до большого пересыльного лагеря для советских военнопленных, где находились несколько сотен обессиленных людей.
Дул холодный осенний ветер, ещё и моросил мелкий дождь. Мы промокли насквозь, замёрзли так, что зуб на зуб не попадал, а огонь разжигать не разрешали. Мы с Павлом спинами прислонились друг к другу и так уснули без всякого ужина, потому, что нам его никто не приготовил, потому и не дал. Утром нашу колонну узников выстроили и повели дальше в тыл врага.    
   Много женщин и детей вынесли нам продукты, но звероподобная сволочь не разрешала даже приблизиться им к военнопленным. А уже передать какую-то еду, то новая охрана бесилась. Женщин толкали в придорожные канавы, били прикладами прямо в грудь. На детей направляли, и наставляли стволы оружия. Но все эти люди, пришедшие под лагерь, бросали то, что можно с еды бросить.
И бросали они издалека в колонну невольников, а продукты подхватывались нашими руками. Но не все можно было поймать. Над тем, что упало взлетали десятки рук с кучи пленных. Их сразу же кололи сзади штыками, били прикладами. По дороге и по её обочине валялись черепки разбитых кувшинов и лужи свежего или кислого молока, разбитые куриные яйца. Это было такое кощунство, святотатство, надругательство над едой и жизнью людей. Ужасно было смотреть на это издевательство. Но простые люди не повиновались оккупантам, и кто как мог помогал пленникам. Они бросали нам медикаменты, шапки, портянки, одежду, потому что некоторые из нас были в одних гимнастёрках и пилотках, или без них. Люди рисковали своей жизнью своими добрыми делами для нас.    
   А нас всё дальше вели в немецкий тыл, как стадо обречённых на бойню животных. Кто, что смог на ходу забросить с утра в рот, то и имел в течение двух суток. Потому что наш позорный и длительный марш продолжался двое суток. Нам ни разу не дали воды напиться. Жажда тоже изрядно нас мучила. Мы безумно набрасывались на придорожные лужи жаждущими губами, за что получали кучу грубых пинков от охранников и голод начинал издеваться над живым телом. Голод всё острее резал живот.    
   И на еду никто из нас не ожидал, потому что по обочине дороги не было видно ни пищевых складов, ни сети общепитовских заведений, где могли находиться имеющиеся продукты. Павел двигался впереди меня, поддерживая перебитую руку. Вечером нас загнали в
большой лагерь, что был расположен посреди поля. Это был наш новый пересыльный лагерь.    
   Усталый, изнурённый организм требовал покоя. Ноги дрожали и подкашивались. Тяжёлая мокрая шинель прижимала к земле, а прилечь было нельзя и негде. Дождь лил не переставая. Сырость, лужи везде. Несмотря ни на что я упал на мокрую землю и заснул.    
   Разбудил меня Павел:
   - Ты чего в воде спишь? - тряся за плечо, спросил он меня.
   - Поднимайся, быстро!    
   Я еле-еле поднялся на ноги. Одежда так намокла, что с неё текло и капало, а холод пронизывал до костей. Нестерпимо болела голова. Пришлось топтаться на месте до утра. Издевательства над советскими военнопленными оккупационными немецкими войсками продолжалась.
      А утром немецкая охрана нашу колонну снова выстроила и повела снова на юг, туда, где мы раньше с ними воевали. А чем дальше мы плетясь шли, всё больше было отстающих, обессиленных, голодных, раненых пленников. Тех заключённых, которые не могли идти, швабы просто пристреливали на месте, а мы, товарищи по несчастью, оттягивали их в кюветы дороги, потому что дальше мы сами уже не могли их тянуть.
      Светилась одна неизвестность...
  
   8) Лагерь ст. Уторгош и поездка в лагерь м. Двинск
  
   Нас, военнопленных, вели, а мы еле-еле двигались. Но в действительности это они нас не вели, а гнали хуже, чем животных. С постоянными побоями, без достаточного количества воды и почти без еды. Голову облепила мучительная мгла. Так продолжалось несколько дней, и мы едва дотащились к железно - дорожной станции Уторгош. Там нас, узников, загнали в новый для нас и довольно большой пересыльный лагерь для военнопленных.
     В лагере выдали по кусочку хлеба. После голодных дней издевательств я быстро, с жадностью его съел.
   Это был очень вкусный хлеб. Так мне показалось. Но я хочу, чтобы никто в своей жизни такого вкусного хлеба не ел.
   - Люди добрые, помните цену хлеба, даже в изобилии, - рассуждал я, съев свою крошку. Потому что для голодного человека кусок хлеба - это и есть крошка.
   На другой день охрана лагеря перегнала новоприбывших живых скелетов из одного блока лагеря в другой. И уже там, каждому пленнику, выдавали по литру тёплой, мутной баланды из кукурузных отходов в которой плавала солома и гнилая картошка. Но эта баланда для голодного человека была бесценной, она так согрела ослабленный с ознобом организм, и заметно вернула утраченные силы. Съев эту омерзительного виду и на запах вонючую похлёбку, мы с Павлом пошли в другие ворота лагеря. Там я попытался найти хоть каких-то табачных окурков, но всё было чисто. Павел тем временем слушал, о чём говорят солдаты караула между собой. В это время подошёл немецкий офицер и о чём-то заговорил с часовым.
   - Выходите, два человека! - закричал переводчик, который пришёл вместе с офицером.
   Мы с Павлом были уже первыми у ворот. Нас выпустили, и мы вышли из лагеря с офицером. Офицер говорил, что надо помыть и почистить машину. У нас появилась надежда на побег из плена в дороге. Офицер привёл нас к машине и передал нас водителю. Когда водитель машины заговорил, что нам делать для нужных действий, Павел кивал головой и говорил:
   - Ich verstehe. - Я понимаю.
   - Ist das alles? - Это все?
   - Ja, das ist alles. - Да, это все. - ответил немец, с любопытством посматривая на Павла, который так хорошо понимал его.
   Мы быстро помыли от грязи машину снаружи и почистили её салон.
     Похвалив нас за быструю и качественную уборку машины: - Danke. Danke. Спасибо. Спасибо. - Gut. Gut. Хорошо. Хорошо. - водитель позвал солдата с караульного помещения и что-то сказал ему. Тот пошёл назад и вернулся с двумя солдатскими котелками полными гречневой каши, и в газете ещё были корочки хлеба. Всё это бесценное богатство для нас, он высыпал в расстеленную солдатскую противодождевую накидку Павла. Затем этот часовой отвёл нас в лагерь.
   - Это хорошо! - сказал Павел, - два-три дня мы безбедно проживём.
     Кашу ели ночью под плащ - накидкой, чтобы не беспокоить голодных товарищей. На всех все равно не хватило бы, а кашу делить днём ??по ложке голодным не было смысла. Павел читал немецкую газету и смеясь говорил: - Здесь чушь какая-то написана, а того что мы хотели бы узнать, нет. Это духовная газета для гитлеровских солдат.    
   На третий день нас, узников, повели на вокзал. На запасном пути стояли тёмно-зелёные товарные вагоны. Посадку военнопленных наша охрана проводила, наверное, как черти грешников в Аду, в котлы. Фашисты подталкивали пленников прикладами, кололи штыками, чтобы загнать их в вагоны. Вагоны переполняли так, что стоять было негде. Пленные лезли под ноги другим, спасаясь от ударов, лишь бы быстрее убраться в вагон. Напор толпы был такой, что Павел попал в соседний вагон. Некоторые обездоленные не могли долго стоять на опухших от голода ногах. Они падали на пол вагона, кричали от боли, просили помощи. По всей станции снялись до облаков ужасные крики и вопли раненых. Пленники те, что сильнее поднимались на ноги, а слабые оставались лежать на полу вагона. Я некоторое время держался на ногах, потому что знал: упаду - конец. Воздух в вагоне стало густым, нам не хватало кислорода. Мучила жажда - вечная спутница пленных. Сколько прошло времени я не помню. Я потерял сознание. Меня привела в себя громоподобный команда:
- Setz dich! Alle setzen sich! - Всем садиться! Всем садиться! Что это такое и для чего это делалось я не знаю. Оказалось, что для сидения необходимо больше места. Садясь, одни фантомы сбивали с ног других призраков.
А те пленники падали на сидячих, но и деваться всем нам было негде. Вагон был не резиновый, он не мог расшириться. По всей округе поднялся нечеловеческий крик. Боль разрывала голову, начиная с барабанных перепонок ушей, через виски и темечко пытаясь убежать прочь из адских вагонов чертей. Но боль не могла убежать вместе с нами, она кипела у нас, как смола в Аду.    
   Я сидел на нижних телах, а на мне другие, и так продолжалось, перекручивалось неслыханными слоями. Раненые и ослабевшие узники падали вниз. Больше они не поднимались. Не понимаю для чего нас - военнопленных так трамбовали в вагоны. Возможно это был отбор здоровых пленников для физического труда, в дальнейшем, в ихнем, немецком "Фатерланде". На остановках умерших людей извлекали из зелёных душегубок и грузили на пустую платформу.
     
   9) Поцелуй госпожи Смерти и Божья, не чёткая улыбка ко мне
     
   Вскоре я снова потерял сознание.
     Я медленно проходил в себя.
   - Стояла морозная, ясная ночь. На меня смотрели равнодушные, блестящие звезды. Холод властвовал в округе. Монотонно стучат колеса не музыкальным произведением по рельсам чугунки.
   Холод, стук и замечательные, далёкие звезды - это то, что привело меня в сознание. Чувствуя сильный холод, я поднялся.
   - Где это я? Что со мной? Возможно это ещё галлюцинации? - спрашивал я сам себя.
Я не мог поверить, что в вагоне так может быть. Потому что ещё совсем недавно мне было не продохнуть.
   - А где же взялись звезды?
   Я руками пощупал вокруг себя. Чувствую: лежат люди, но они почему-то совсем холодные. Я от страха спросил:
   - Где мы? Что случилось?
   Тишина. Мне никто не ответил. Поезд идёт полным ходом, ветер шумит над головой, а в небе мерцают звезды. Наконец я понял: - Меня определённо выбросили на платформу к мертвецам. А на свежем воздухе я ожил. Но что делать? Очень болит голова, дрожат руки и ноги, меня тянет на рвоту. Поезд мчится в темноте, постукивают равномерно колёса.    
   - Может прыгнуть с платформы, и убежать от убийц. Где-то же есть нормальные, сочувствующие люди. Может мы проехали ещё не далеко.
Вот недалеко, за пару метров от меня воля. Но я не могу встать. Хотя борт платформы низкий, но мне его не перелезть. Я решил на медленном ходу поезда перевалиться через борт платформы, потому что сейчас я разобьюсь. Через некоторое время, поезд замедляя ход, подходил к небольшой станции. Я тихонько придвинулся к борту, схватился за него рукой и поднялся на колени.    
   - Вот сейчас я лягу животом на борт и свалюсь на землю. Главное: не упасть вниз головой.    
   Я хотел встать с колен. Вдруг мои ожидания моментально рассеялись серым пеплом. В это время из соседнего вагона, на передней площадке вспыхнул карманный фонарик. И охранник Фриц перескочил на платформу с мертвецами, как чёрный ворон, на цыплёнка, набросился на меня. Он повалил меня на бездыханные тела заключённых.
   - Sie Hund hat krachzte?! - Ты собака, ещё не подох?!
   - Так, пожалуй, вскричал мне этот гад - шваб, - подумал я.    
   Фашистский пёс резко сбросил меня с платформы на землю. Я ударился плечом о шпалу и потерял сознание. Потом мне рассказали, что этот немец с чертовскими замашками за ногу меня приволок к двери вагона. Сильные ребята из вагона забросили меня в зелёную душегубку. Стражи закрыли дверь вагона. Мне, товарищи по несчастью, дали пару глотков какой-то мутной жидкости, подобие воды, чтобы я пришёл в себя. Поезд часами стоял на неизвестных станциях, на запасных путях, пропуская немецкие военные эшелоны на север. Я пытался снова устоять на ногах изо всех сил, чтобы не попасть под ноги более сильной нищете. Медленно, толкая, меня затёрли в угол вагона. В темноте я нащупал железное кольцо, за которое вцепился рукой. Теперь мне легче стало стоять. Так в этом углу я простоял до утра. А когда хорошо рассвело, я заметил такое же кольцо на второй стенке вагона, и привязав к ним концы кончиков солдатской противодождевой накидки, подаренной мне Павлом, то смастерил что-то на подобии детской колыбели, или зыбки. Соседи охотно помогли мне забраться в неё, зная, что им будет свободнее стоять. В этой люльке я быстро заснул и проспал целые сутки. Проснувшись я увидел такие же колыбели в каждом углу вагона.    
  
   10) Латвия, концлагерь Шталаг-340 г. Двинск -Даугавпилс.
          
   Наконец мы приехали в Латвию, в город Двинск, нынешний Даугавпилс.
   - Началась высадка из вагонов бедных пассажиров без вещей. Нас, военнопленных, построили в колонны и повели в огромный лагерь Шталаг-340. Павел меня нашёл и идя рядом со мной поддерживал меня левой рукой.
   В то время мне всё было безразлично. Я чувствовал себя слишком плохо: кружилась голова, глаза закрывала какая жёлто - синяя плёнка. Для меня всё потемнело в глазах. Ноги почти не держали моего тела, дрожали руки и нервный тик бил по телу. Весь прибывший эшелон пленных фашисты загнали в один не большой блок лагеря. Стало очень тесно, крайних пленников прижали к колючей проволоке первого ограждения. Острые шпили рвали одежду, тело, руки, лицо. Через несколько часов нас перегнали в другой блок по пять человек. Вели мимо больших чёрных котлов, из которых выдавали по литру запаренной баланды из кукурузных отходов. Я, съев свою порцию мерзкой похлёбки, вместе с Павлом приблизились к воротам лагеря. Перед нами проходила очередь несчастных пленников к котлам. В глазах каждого горело желание получить ту мизерную порцию пищи. Но не всем удавалось утолить безумную стихию голода. Потому что если немцу - чёрту могло не понравиться какое-то лицо (больной, окровавленный, раненный, слишком грязный), то он мог стукнуть носком сапога по посуде этого человека, врезать нагайкой и перегнать в другой блок. Помощники - полицаи смотрели на это, как на спектакль. Громко хохотали и хлопали ладонями изуверу. Фрицы горланили:
   - Иуда! Шталин! (Сталин) Коммунист!
   Вскоре начал накрапывать дождь. Отверженные быстро расходились по баракам - землянках. Я с Павлом заняли себе место посреди барака на верхних нарах.
   Чтобы всем хватило места на нарах, Павел взял руководство в бараке в свои руки, и всех устраивал, разлаживал в одну сторону. Каждого заключённого просил запомнить своего правого и левого соседа, чтобы не потерять своё место. Утомлённые тяжёлым переездом пленные падали с ног. Скорее хотелось лечь, дать отдых перенапряжённому организму. Через некоторое время по команде Павла, все пленные переворачивались на другой бок.
   Для раненых Павел выделил отдельный уголок. Там они могли свободно лежать.
      Полицаи чёрными воронами летали по баракам, отнимая всё ценное, что осталось у пленных. У кого были хорошие сапоги тоже отбирали, а на замену давали стоптанную обувь, снятую с мертвецов. Эти предатели были разных национальностей, но в этом лагере было больше предателей татарского происхождения из Крыма. И этот предательский Интернационал всё время рыскал по баракам. Они искали евреев, комиссаров, коммунистов. Эти злорадные нюхачи сгоняли их с нар и вели на расправу к фашистам. С интересом и смехом смотрели они на нечеловеческие издевательства, чинимые фашисты над советскими людьми. Их чёрствые, отвратительные души не имели ни совести, ни жалости.
      Так проходил день за днём ??тревожно, тяжело и грустно. Каждый день, наверное, не одной по сотне, обездоленных вывозили в братские могилы. Три группы гробокопателей и две группы возчиков мёртвых работали ежедневно. Баланду им давали два раза в день. Во время выхода из лагеря для проведения похоронных действий умерших пленных, похоронную команду продуктами поддерживало ещё и местное население. Только продовольственные продукты сначала тщательно проверяла вооружённая охрана, боясь, чтобы пленникам в руки не попало оружие. Только тогда продукты отдавали руководителям групп. И эти копатели - могильщики через короткое время становились немощными, физически не могли выполнять свои обязанности. Еды всё же было мало, к тому же пленные были очень утомлены, обессилены, потому что их неделями гнали, как и нас, и почти не кормили. Поэтому то большая часть этих команд выдохлась от тяжёлого физического труда.
Наблюдая эту ужасную картину, Павел, обращаясь ко мне, сказал:
   - Нет! Я, на эту работу не пойду!
   - Так же не пойду фашистам служить. Пусть лучше меня вынесут вперёд ногами, чем я понесу мертвецов, за такое скудное питание. К своим собакам, которые им служат, немцы относятся в сто раз лучше, чем к нам - людям.
   - Да, я, с таким отношением ко мне, категорически отказываюсь к сотрудничеству с нацистами. Я не стану перед ними на колени.
   - А где же выход из этого положения? Что же делать? - спросил я.
   - Андрей, не падай духом. Ещё придёт время, и мы будем бороться с нацистской чумой, которая хлынула на нашу землю, неся темноту, смерть и бесправие.
   В то время в некоторых бараках свирепствовал тиф. Охрана перевела рабочие команды в другой блок. С ними ушли, и полицаи потому, что они боялись подцепить болезнь. С этого дня они нас почти не беспокоили. В лагере установился другой распорядок. В сутки заключённому утром выдавали баланду, ложку гнилой кильки и сто граммов хлеба. И в этом заканчивался наш рабочий день. Что хочешь то и делай до следующего утра.
     Прошло несколько недель в этом лагере. Мы с Павлом успели отдохнуть. Просиживали долгие осенние ночи, без света и тепла, обдумывая десятки вариантов побега из плена. Но мы ни одного более или менее выгодного варианта из этих обстоятельств не могли найти.
   Но вот однажды утром Павел спросил носителя мертвецов с похоронной группы:
   - Вас очень тщательно охраняют во время работы после выхода из лагеря?
   - Сразу не очень бдительно охраняли, ответил тот. Люди были в то время слабые и двигались, как черепахи. А сейчас стали охранять гораздо тщательнее, у нас были попытки побега. Но беглецов поймали. Они не далеко ушли. Их немецкие овчарки по следу быстро догнали и в лагере расстреляли. А место, где мы работаем ограждено колючей проволокой.
     Чтобы не иметь никаких подозрений к себе, Павел не продолжил дальнейший разговор с носителем похоронной команды.
   На второй день, после завтрака, Павел ничего мне не говоря, ушёл к воротам, где стоял часовой. Я последовал за ним поискать окурки возле часового. Там мы пробыли несколько часов. Павел всё время прислушивался к разговору часовых между собой. Полицаи нас не беспокоили, они жили в другом блоке. Там день и ночь играли в карты. Возвращаясь в барак Павел радостно сказал мне:
   - Москва и Ленинград, не заняты фашистами.
   - Полицаи с немцами врут, что Москве и Ленинграду капут. Будет ещё и им капут. Он не за горами. Я очень ненавижу этих полицаев, и этих наушников - стукачей. Они со своими сторонниками, продавшие себя за черпак баланды, выдали фашистам сотни наших политработников, командиров, евреев и цыган. Эти предатели создали в этом лагере такие условия, что мы не можем свободно разговаривать среди своих товарищей. Всё это их гадкое дело.
Здесь в этом лагере есть один часовой - чех. По - моему, он антифашист. Тебе надо с ним поговорить. Я тебя кое чего подучу, о чём с ним говорить. Тебе - украинцу, легко будет разговаривать со славянином. Будешь вести с ним разговор, а я послушаю, что он будет тебе отвечать. Он обещал мне завтра вынести хлеба.   
   На второй день, после раздачи баланды, я с Павлом стояли у ворот, но полицай быстро нас прогнал:
   - Чего столбом стоите друг с другом? - Вижу спина чешется. А ну, марш в барак!   
   Мы быстренько ушли от ворот, чтобы не спровоцировать на внеочередное избиения нас предателем. Где-то через час мы вернулись к воротам снова. Вскоре на охрану лагеря на пост заступил чех.
Только хотели начать разговор, как в лагерь зашёл полицай. Он сразу набросился на меня и Павла. В этот момент часовой - чех остановил его и приказал передать нам бумажный свёрток, в котором были корочки хлеба, обёрнутые немецкой газетой. Обер - полицай вытаращил налитые кровью глаза, но приказ солдата вермахта выполнил. Он отдал Павлу пакет и искоса взглянув на нас закричал: - Быстро в барак!
   - Пусть стоят. Всё хорошо, а ты можешь идти, - сказал солдат, и ещё показал ему рукой вперёд. Раскладывая по карманам корочки хлеба, я пытался вспомнить те предложения, которые научил меня Павел. А он ходил у ворот, якобы искал табачные окурки и следил, когда появятся фашисты чтобы заблаговременно предупредить меня.
Наконец обер-полицай вышел из лагеря. Он повёл с собой на расправу какого пленника. Закрывая ворота, он сердито посмотрел на Павла. Обер-полицай ничего не сказал, толкнул свою жертву грубой скалкой и быстро скрылся в тумане.
   - Кого он повёл? - спросил я Павла.
   - Не знаешь кого? Или еврея, или комиссара, кого ещё он более потащит, - тихо ответил мне Павел.
   Тогда я подбирая немецкие и польские слова не смело спросил часового - чеха:
   - У вас, на родине тоже бывают такие густые туманы, как здесь?
   - Бывают, но значительно позже. У нас, в моей Родине, стоит ещё ясная тёплая погода.
   - У нас, в Украине, тоже ещё тепло, - поддержал разговор я.
   - О, Украина, добже! Гут! - сказал чех.
   - Наверное, я больше не увижу своей Украины, здесь всем нам капут, - с печалью в голосе произнёс я.   
   Чех с минуту молчал, вглядываясь в непроглядную завесу густой мглы и наконец тихо ответил:
   - Нам - чехам трудно и совестно смотреть на братьев славян, которых проклятые швабы сотнями ежедневно вывозят в братские могилы.
   - Но что мы можем сделать? Таких как я, швабы на фронт не посылают, не доверяют. А мы здесь должны слушаться: дома наши родные, а там хозяйничают швабы.
   Наконец Павел сам решил вступить с чехом в разговор:
   - Дорогой брат - славянин, не будет ошибочно назвать вас товарищем?
   - О, товарищ - это прекрасное слово.
   Солдат - чех ещё долго разговаривал с Павлом, часто употребляя чешские и польские слова. Видимо, он плохо владел немецким языком. Он рассказывал Павлу о горькой судьбе чехословацкого народа под оккупацией гитлеровцев, где те уже давно там хозяйничают. Вдруг, из комендатуры, вышел немецкий офицер. Часовой прогнал нас угрожая оружием. Мы отошли подальше от ворот. Когда офицер зашёл в какое-то помещение, мы снова приблизились к воротам с постовым солдатом.
   Он, взволнованный болезненными воспоминаниями о своей Родине, ходил у ворот, опустив голову вниз. Павел подошёл ещё ближе и тихо спросил:
   - Ты сможешь нам помочь выбраться из этого лагеря Смерти?
Чех что - то ответил Павлу. Я был дальше и мне не было слышно их разговора. Я ходил вдоль колючей проволоки ограждения, пристально оглядываясь вокруг, чтобы издалека неожиданно не показались гитлеровцы. Потому что в это время уже медленно поднимался туман и выглянуло солнце, и подул холодный ветер. А вот и далеко за комендатурой показалась новая смена караульных солдат. Мы медленно отправились в барак. Сели на свои места. Павел молча читал немецкую газету. Но если кто-то подходил к нему он крутил газетой и просил помочь в переводе напечатанных статей, но среди присутствующих таких не было. Павел скоро прочитал "Сведения из Восточного фронта". Он спрятал газету в карман и тихо сказал:
   - Немцам под Москвой приходится трудно. Они только хвастаются, а полицаи им только подсвистывают. Сами ничего толком не знают. Ленинград в наших руках. Андрей, мы сейчас выйдем на свежий воздух и там я тебе кое-что расскажу.
   Когда мы вышли из барака, солнце низко повисло над горизонтом, поливая оранжевым светом наш лагерь. Мы стояли неподалёку седьмого барака и вынимая из карманов сухие, чёрствые кусочки хлеба и хрустели ими. Неожиданно Павел тихо, но торжественно сказал:
   - Вот здесь, за этим бараком чех обещал прорезать дыру, когда будет стоять на посту на этой стороне. Тогда мы должны подождать до четырёх часов ночи. Поэтому мы возможно наконец вырвемся на столько ожидаемую волю из этого лагеря Смерти. Чех приказал только в последнюю минуту сообщить своим соседям о выходе на свободу. Только после того, как будет перерезана колючая проволока внутренней и внешней ограды, беглецы тихо, друг за другом пусть подходят к дыре, и беззвучно пролезают отсюда на свободу. Он обещал выпустить на волю сотню, или две своих братьев - славян. Может кому из них удастся остаться в живых после войны. Они вечно будут благодарить неизвестному им спасателю, ему - чеху, за выход на свободу из лагеря Смерти города Двинск.
     Павел не знал, что в этом седьмом бараке тогда были его друзья Даниил с Николаем. Только позже он об этом узнает. И лагерь был большой с большим количеством бараков. А мы не ходили по ним, потому что за это нас наказывали - били полицаи. Чтобы мы - пленники не
общались потому, что группа - это сила. А сила была способна на рождение непокорных пленников. Поэтому здесь в лагере действовали такие жёсткие правила.   
   Даниил был знаком Павлу ещё со фронта. Так вот в то время они оба не знали, что их постигла одинаковая доля, и они находились через 5 бараков.
   В томительном ожидании прошёл день, другой, а наш спаситель не стоит на посту у седьмого барака, а стоит у ворот. Он иногда выносил нам сухие корочки с хлеба и с голландского сыра, за что мы были ему очень признательны. Мы знали, что наш знакомый солдат попадёт на этот пост только тогда, когда его назначит гитлеровский офицер.   
   С большой надеждой мы ждали того часа праздника Свободы. Ждали долго, больше недели. Вот наконец наш волшебник по предоставлению Свободы обездоленным появился на посту на юго - восточной стороне лагеря.
     В этот день, мы, как и повседневно, вышли посмотреть где стоит чех. Это было около десяти часов утра. Павел подошёл к забору, где стоял славянин. Поздоровавшись, Павел спросил его:
   - Ну, как наше дело? Оно будет в действии?
   - Всё будет хорошо, ночью, в четыре часа, - тихо ответил он.
   Мы с Павлом сразу же пошли в помещение барака.
   Мы были радостные и взволнованные.
   - "Этой ночью - в четыре", - струилось мнение о свободе в наших горячих кувшинах. А в пакете, который передал славянский солдат, были, как всегда, корочки хлеба. Павел разделил их на две части, но большую дал мне.
   Я ещё был не слишком здоров, после поцелуя госпожи Смерти. Мы с нетерпением ждали вечера, ночи, а дальше четырёх часов и будущей Свободы.  
  
   11) Побег из лагеря г. Двинск - Латвия        
  
   Часов в лагере никто из пленных не имел. У нас их все забрали военные немецкие мародёры, как свои военные трофеи. Но мы уже привыкли ориентироваться по смене часовых на постах по периметру лагеря. Уже было где-то за полночь времени. Я с Павлом сидели в сыром бараке, подогнув под себя ноги. Сидели молча. Мы о побеге никому ещё не сообщали. Это потому, что если узнают узники о том, что будет прорезана дыра в проволочном ограждении, то все до одного уйдут из барака. А тогда поднимется весь блок лагеря с пчелиным гулом. Шум насторожит сторожей, и они будут стрелять из вышки. А потом по тревоге выбежит весь караул и операция "Побег" будет закончена с большими человеческими потерями. Около четырёх часов ночи я с Павлом вышли из барака. Пройдя пять метров от входа, мы прижались к стене барака и притаились. Темно. Кто стоит на посту не известно. Мы точное время без часов не знаем. Запрашивать у часового, который сейчас стоит - большой риск. Если это будет не чех, то другой служака может выстрелить в нас.
   - Мы будем ждать - караулить на ту драгоценную для нас минуту, когда нам сделают дыру в колючей изгороди, - говорил мой товарищ. Мы её не должны упустить.
     Стоим, ждём. Прошло более получаса, или больше времени. Кстати, Павел в то время не знал, что где-то за стеной находились его фронтовые товарищи Даниил Лукашов и Николай Аверкин.   
   И вот наконец мы услышали тяжёлые солдатские шаги за колючей изгородью недалеко от седьмого барака. Это шла смена часовых. Вскоре, через минут пять, все солдаты на постах сменялись. Старая смена часовых ушла в караульное помещение. Наступила тишина. Долго тянулись считанные минуты. Это были минуты радостного ожидания. Сейчас мы услышали осторожное шуршание и радостное для нас: - Щёлк! Щёлк!
   - Режет! - взволнованно сказал Павел. Было тихо, только между бараками резко свистел ветер. Мы, притаившись, ждали, когда чех будет резать вторую линию колючей изгороди. Опять послышались те же звуки разреза металлической проволоки. Тогда мы быстро зашли в свой барак. Я разбудил соседа по нарам и шёпотом сказал ему:
   - Слушай внимательно, за седьмым бараком есть проход на Свободу. Только нужна осторожность. Ты сообщаешь своему соседу и через минуту - выходите. А те в свою очередь, сообщают другим товарищам. Будьте сдержанны, а главное, не спешите, чтобы не создавать пробки в дверях, или у дыры в проволочном ограждении.   
   Мы оставили барак. Дыра была уже готова. Вокруг тихо. Только ветер посвистывал между проволоками. Через дыры, прорезанные чехом я с Павлом быстро выбрались на Свободу. Мы не знали, какая Судьба ждёт нас в дальнейшем. Чех дал Павлу небольшой свёрток, аккуратно завёрнутый в газету. Он пожелал нам счастливого пути. Попрощавшись, мы с благодарностью поблагодарили чеха за неограниченную помощь и исчезли в темноте.
Направление у нас был - это небольшой лесок. Он у нас был ориентиром. Павел ещё за несколько дней до побега выбрал его, чтобы не попасть на окраину города Двинск (Даугавпилс - сейчас). Напрягая все усилия, мы двигались на запад, надеясь, что другие беглецы будут идти на восток, или на юго-восток. Это было сделано для того, чтобы беглецы рассеялись и гитлеровцам не хватало лагерной охраны для поиска нас в результате нашего рассеянного распыления.
   Мы сначала двигались на юго-запад, а затем на север, чтобы сбить с толку преследователей.
   - Как трудно идти, - шепчу я товарищу, - мне нужно хотя бы немного отдохнуть. Я валюсь с ног.
   - Ещё немного пройдём и будем отдыхать, - сказал Павел. Пожалуй, уже десять километров прошли.
   Нам казалось, что очень быстро светает. Дул порывистый ветер. Чёрные тучи низко тянулись над землёй. А вот и растаяли предрассветные сумерки.
   12) Балтийский хутор - Латвия.       
  
   Вот наконец у нас на горизонте появился какой-то латвийский хутор. И в наших мозгах зароились мысли:
   - Куда идти? К какой избе? Кто в ней живёт, друг или враг?    
   Это потому, что мы не имели определённых сведений о том, как местные жители - латыши относятся к солдатам - беженцам из немецкого лагеря для советских людей. Это потому, что латыши только год как вошли в состав Советского Союза. Мы с Павлом об этом знали, поэтому так долго размышляли: что делать.
   - Надо искать бедняцкий хутор. Бедняки нам помогут. - высказал я своё мнение.
   - Да. Правильно! Они ненавидят фашистов, - сказал мне Павел.
- Нам необходима их помощь, - говорю я Павлу.
   - Нам необходимы продукты, иначе мы погибнем.
   - Я понимаю это, как и ты. Надо подойти и разведать, что к чему, - ответил мой собрат.    
   В это время вокруг уже рассвело. Ледяной ветер, что свободно гулял по этим просторам медленно утихал. Мы направились к одинокому сараю, который находился немного в отдалении от жилой постройки. Подойдя ближе, мы услышали ароматный запах душистого сена, что было заготовлено скоту на зиму.
   - Мы здесь будем отдыхать и отсюда будем изучать местность, и как ведут себя жители хуторов, которые здесь живут, - изложил свою идею мой товарищ.    
   По наклонному скату сена, помогая друг другу, мы еле-еле взобрались на вершину этой скирды. Зарывшись в сено с головой, мы дали желаемый отдых утомлённому, истощённом телу - организму. Отдохнув и согревшись в сене, Павел вытащил из кармана засушенные и заготовленные хлебные тонкие корочки хлеба. Он выделил по парочке их каждому из нас, а другие спрятал в карман. Мы долго рассасывали эти корочки, растягивая удовольствие. Затем мой старший товарищ - лейтенант пополз к маленькому окошку наблюдать, что делается вокруг.
   - Вечером пойдём в направлении Белоруссии, на юго-восток, - думал я, лёжа на сене.
   - Пусть Павел решает наше будущее. Может ему самому придётся идти. Но Павел меня не оставит, - рассуждал я.
   - Об этом я знал. И на душе стало светлее. Но я совсем больной и далеко не смогу идти.
   - Ох, о хох! Плотно в лоб бьёт горох! Какая-то не радостная наша Воля. Нам за ночь нужно пройти хоть 40 км. А я не могу после ночного похода встать. Сам не знаю, что будет делать со мной. Бедный Павел. Я могу связать его по рукам и ногам. Как бы его уговорить, чтобы он оставил меня, а сам шёл к старой границе. Мне всё равно погибать, а он ещё может идти. Он может добраться до своих.
      Тем временем мой сообщник добрался до слухового окна на чердаке сарая с сеном. Перед ним открылась широкая панорама местного ландшафта. Ветер развеял кучево-дождевые облака. День предусматривался ясным. Солнечные лучи хорошо освещали радужным сиянием одинокие постройки хутора.
Неподалёку, в овраге, над ручьём, стояла одинокая баня, построенная в сруб. Ниже неё небольшая запруда, что обросла высокой осокой. А напротив, на высоком холме, красовалась красивая, большой изба, к которой был пристроен сарай из красного камня. Немного от неё, в сторонке стояла ещё одна рига, покрытая новой дранкой. От сарая до самого дома простиралась штакетная ограда.    
   Мне же в голове без остановки роились разные думы. Сон почему-то не шёл, хотя я был слишком утомлён и болен. Подполз и я к Павлу. Прислонившись левым плечом к деревянному брусу, а правой рукой к еловой доске я близко прижался одним глазом к узкой щели между досками. Через щель и я тоже всё это увидел, что и он. Я любовался прекрасной природой этого края.
- Смотри, Андрей, по моему мнению, это богатый хутор.
   - Да. Дом, баня, сараи, штакетный забор, - сказал мой напарник.    
   Вдруг в сарае открылись широкие ворота. На скотном дворе появились упитанные свиньи. За ними появилась справная женщина, неся на широких плечах корзину с сеном. А вскоре хозяин хутора вывел из конюшни сытые кони, впрягая их в телегу.
   - Да, это богатый хутор, - поразмыслили мы и решили к ним за помощью не заходить, а подождать немного и вечером уйти.
   - Нам ночью нужно отойти подальше от бывшего немецкого лагеря, - сказал я.
   - Ты Андрей верно прав в этом случае, а дальше мы установим связь с местным населением, - ответил мне Павел.
Ясного, морозного вечера мы с Павлом отправились в путь. Полярная звезда указывала нам нужное направление. Мы шли на северо-восток. Трудно было обходить рассеянные хутора. Мы шли то дорогой, а то прямо в обход домов. Я уже немного оправился от ночных странствий и немного быстрее двигался, ещё и мороз помогал. И все же мы двигались медленно, чтобы никому постороннему не попасть на глаза и сохраняя свои силы. И так, что я скоро начал отставать от Павла. Он часто останавливался и ждал меня. Тарахтение телеги заставило нас броситься в кусты. А когда подвода проехала, мы направились дальше. Хотя идти было трудно, я не просил отдыха, зная: если сяду, то уже не встану. Я не смогу встать. Где-то за полночь я совсем устал, и мой побратим поддерживая меня, помогал мне двигаться. Наконец мы рухнули на землю, как полные мешки гороха. Я сразу же закрыл глаза и задремал. Через некоторое время проснулись оба дрожа от холода. Растёрли окоченевшие конечности рук и ног. Павел поднялся первым, пытаясь поставить меня на ноги. А я едва держался на ногах, но плёлся вперёд.
      Сколько прошли этой ночью мы не знали. На рассвете мороз усилился. Мы мёрзли, но продолжали идти. Знали: сидеть нельзя. Замёрзнем. Загорелся край неба. Вот - вот взойдёт солнце. Недалеко от небольшого хутора я упал. Мой побратим уже не смог поднять меня на ноги.
   - Иди сам! Умоляю тебя, иди, мне всё равно. Что будет то и будет. А ты иди, - просил я товарища.
   - Я тебя самого не оставлю. Ты отдохни, а я пойду на этот хутор и расспрошу кое-что. Достану пищи, а вечером двинемся дальше. Если и вечером не сможешь идти, я тебя где-то устрою, а потом пойду, сам - ответил мне Павел.
      Он пошёл к дому, который стоял на холме. А я лежал на дороге и смотрел вслед этому доброму и искреннему человеку.
      Вдруг навстречу Павлу из - за леса по пути рысью выехала подвода. Мой товарищ моментально бросился в кусты, в эту же секунду раздался выстрел. Я с перепугу встал, но тут же упал на землю. С подводы соскочили две фигуры. Одна побежала за Павлом, а вторая бросилась ко мне, наставляя карабин мне прямо в грудь.
- Поднимайся! Следуй за мной! - зарычал крепыш с повязкой на рукаве: Schutzmannschaft, ко мне, что как призрак возник у меня в глазах.
   - Я не могу встать, делай со мной, что хочешь, - в отчаянии я вырвал слова из глотки.
   - Пусть будет так, лежачего не бьют, - цинично пробасил незнакомец.    
   Тот, что побежал за моим спасителем Павлом, уже подъехал к нам.    
   Крепкий молодой человек, тоже с повязкой на рукаве: Schutzmannschaft, остановил лошадей, и самодовольно пробасил:
   - Тому уже капут!
   - Пускай не убегает коммунист!    
   И это всё, что я понял. Далее они говорили между собой по-латышски или по-литовски. Наконец один обратился ко мне по-русски:
- Ты откуда здесь взялся?
   - Из лагеря сбежал?
   - Сюда дошёл, а дальше не можешь идти? - иронически спрашивал меня шуцман - полицай.
   - Может тебя подвезти?
   - Сейчас подвезём, - улыбнувшись и засмеявшись с напарником выдавил из себя слова второй шуцман.    
   Он схватил меня, как котёнка, за шинель и выбросил на телегу. Но в эту счастливую для меня минуту по пути надъедала другая подвода и остановилась возле нас.
   - Sveiki! - поздоровался с ним незнакомец.
   - Sveiki! Sveiki! Свояки. Если ты не шутишь, - ответил один из полицаев.    
   Тогда неизвестный мне человек обратился ко мне:
   - Ты откуда здесь взялся?
   - Из лагеря сбежал.
   - Русский?
   - Нет. Украинец.
   - Это видно, что он русский по духу и православный, - сказал неизвестный, обращаясь к полицаям.
   - Отдайте его мне, зачем он вам нужен. Вы увезёте его в лагерь, а он через день - два погибнет. Какая вам польза? Только душу замараете, - продолжал крестьянин.
   - Да какая там душа у коммуниста?
   - Какой он коммунист? - это ещё парень, девятнадцать лет от роду, - сказал крестьянин.
   - А тебе жалко его, что ли? - смеясь спросил шуцман.
   - Жаль, или нет, но он мне дома пригодится. Поправится и будет за животными ухаживать. Я давно хотел взять в Прейли, но там не было православных. Вы знаете, наши традиции: не православный не может жить в нашем доме. Мне всё равно, а мать не позволяет.
   - А против воли матери ничего не поделаешь. Если же вы мне его отдаёте, то получите за него хорошую оплату. Имею четверть бутыли сивухи, бочонок пива, сало, масло, всякая закуска есть. Я еду от брата и думал завернуть в вашу волость. Думал: может случайно в вашей волости есть необходимый мне человек. А тут как раз появилась возможность.
   - Ну что, берёте оплату, - спросил хуторянин.
   - Конечно! - говорит первый предатель, - такой магарыч терять, то грех.
   - Давай! - отрыгнулся второй предатель.
      И они ударили по рукам, как покупают и продают на базаре скот.
      Шуцманы забрали водку с продуктами и один смеясь сказал:
   - Надо поискать того второго, мы ещё за него возьмём хороший магарыч.
   - Он русский? - ещё раз спросил меня один из полицаев.
   - Нет, он узбек, - ответил я, надеясь, что предатели не пойдут ещё раз искать Павла.
   - Может он ранен и где отполз в сторону, - рассуждал я.
      Тем временем мой хозяин отломил кусок хлеба, подал мне в руки и сказал:
   - Ешь сам хлеб, сала тебе нельзя есть, ты очень истощён.
   Я поблагодарил его за это.
      Один шуцман поправлял подпругу на коне, а второй ушёл искать Павла. Но он быстро вернулся и сердито крикнул:
   - Его там нет!
   - Он притворился убитым и обманул тебя, - улыбаясь, прогорланил второй полицейский.
- От меня ещё ни один заяц не убежал. Может отполз в сторону?
   - Пусть себе ползёт, хоть в свою Россию. Я за него не отвечаю.
   - Едем скорее ко мне, то там мы хорошо выпьем! Вот видишь Петя, как нам хорошо повезло.    
   Они развернули подводу и поехали туда, откуда ехали сюда. А мы поехали на хутор Агаповка, Прейльской волости, так сказал мне мой новый попутчик и спаситель Климентий. Так он себя назвал.    
   На пороге дома меня встретила довольно ещё крепкая, высокого роста бабушка, которую звали Маврой. Она очень взволновалась, увидев меня в таком ужасном состоянии. Я еле держался на ногах. Сделав шаг вперёд, упал в сенях на пороге. Бабушка стала проклинать фашистов:
   - За что эти нелюди так мучают невинных людей? Где их кара Господня? Что они делают с православным народом? Они не имеют Бога в душе. Чтобы они никогда не видели своих детей!
   - Довольно - сказал Климент, который привёз меня.
      Это старший её сын, об этом я узнал позже. Он помог мне зайти в дом. Поглядывая на меня Климентий спокойно сказал молодой женщине:
   - Феня - сестричка, дай ему что-нибудь поесть, только не жирного.
   - Где у нас сейчас то жирное, сейчас у нас святой пост.
      То она куда-то быстро шмыгнула и принесла миску борща, кусок хлеба, ложку и поставила всё это на столе. Я с большим трудом поднялся со скамейки и направился к столу. Съев несколько ложек борща, я почувствовал себя очень плохо и в изнеможении склонился на стол.
   - Что с тобой? - взволнованно спросила бабушка Мавра, глядя то на меня, то на Климента.
   - Это от голода. Он видимо долго ничего не ел, - ответил Климент.
   - Скорее снимай с себя свою одежду, а ты Феня дай тёплой воды и корыто, чтобы помыть солдата.
   - Затем переоденешься вот в эту мирную одежду и ляжешь на кровать отдохнуть, - сказала с грустью в глазах Мавра.    
   Все, кроме бабушки Мавры вышли, а она быстро меня помыла, помогла переодеться, и я сразу же свалился на кровать в объятия бога Сна. Однако через некоторое время проснулся от острой боли в желудке. Захотел выйти в туалет, но сам не мог встать с постели.    
   На помощь мне пришла баба Мавра, которая помогла мне добрести туда, и вернуться обратно в дом. А тяжёлый сон влез на меня тонами веса и раздавил меня на кровати.
Я спал в поту на теле, и в бреду в голове до утра. А с утра весь день меня мучила острая боль в желудке. Я не мог ничего есть, хотя был очень голоден и истощён.    
   Утром Климент Фомич запряг лошадей и поехал в Прейли, где находилась управа волости, с целью приписать меня к своей семье. (Прейли расположен на юго-востоке Латвии, в западной части Латгальской возвышенности на берегу маленькой речушки Прейльупе.)  А вечером он приехал домой и рассказал всем нам о том, что было в управе волости. Клименту было очень трудно уговорить старосту, чтобы тот похлопотал перед немецким комендантом о моей прописке к семье. Но всё же меня приписали к их семье.
   - Как твои дела? Как здоровье? - после этого спросил меня Климент.
- Ничего, всё в порядке, надеюсь всё плохое пройдёт, - еле выговорил я.
   - Не печалься, Андрей, бабка Мавра быстро поставит тебя на ноги, - подбодрил он меня.    
   Но не так легко было поставить меня на те опухшие ноги от голода и длительного перехода из лагеря на свободу. Баба Мавра готовила для меня питьё из лекарственных растений, чтобы побороть желудочную болезнь. Она день и ночь, как родная мать ухаживала за мной и прилагала отчаянные усилия, огромное внимание о моём лечении. А сколько ночей из - за моей болезни она недосыпала, ведомо было одному Господу Богу. Как я часто вспоминаю эту добродушную, отзывчивую к больному, религиозную в своих взглядах на человеческую жизнь, бабушку Мавру.    
   Низкий поклон ей до земли от меня за её заботу ко мне, как и Климентию, Фени и другим людям, которые в то время окружали меня.    
   Очень часто дом Михайловых посещали его двоюродные братья. Старший из них - Денис Лукапёров. Он, до оккупации фашистами Латвии, проживал в столице - Риге. А теперь скрываясь от оккупантов, вернулся в родной хутор. На хуторе не знали, что он коммунист, но однажды он случайно проговорился, но не испугался этого, зная, что я никому не расскажу об этом. А ещё два младших брата были комсомольцами, как и я. Так в доме во время длинных с осени вечеров создалась дружеская доверчивая обстановка между мной и окружающими меня людьми. Они часто рассказывали мне последние новости в Латвии и о том, где примерно воюют немецкие воинские части с советскими войсками.
Так я от них узнал о разгроме советскими войсками фашистов под Москвой, и о героической стойкости города Ленинграда против коричневого нашествия фашизма.    
   Как - то Денис рассказал, что в Латвии действуют небольшие партизанские группы против захватчиков. А в их рядах есть военнопленные из лагеря.
   - Это далеко? - с интересом спросил я его.
   - Далеко, в Курляндии. Отсюда более двухсот километров. Есть и ближе, в Латгалии и Земгалии. А когда наступит весна, тогда многие отсюда уйдут в партизаны, - рассказывал мне Денис.
   - Проводи меня к партизанам, - попросил я его.
   - Куда тебе, Андрей, к партизанам, ты ещё долго должен поправляться. Там нужны здоровые воины, которые могут делать большие переходы, чтобы нападать на оккупантов, а затем быстро исчезать от преследователей. А ты только будешь сковывать движения партизан. Через неделю я поеду в город Елгаву к дяде, там и узнаю лучше о партизанах. Главное найти проводника, который согласится провести к ним. Вашему брату военнослужащему легче попасть в партизаны. Расспросят в которой воинской части служил, как попал в окружение и в плен, когда и из какого лагеря бежал, где скрывался и всё. Отправят сначала на кухню картофель чистить, и дрова заготавливать, чтобы варить кашу и суп, а затем и партизанить - боевые задачи командира отряда выполнять. А для нас - гражданских пиджаков, это дело слишком сложное. Невоенных людей труднее проверить на правдивость анкетных данных, кто, где и чем он занимался в такое смутное время, как сейчас. И что ты - штатский, до войны делал, чем занимался? Попробуй сейчас разобраться, когда немецкое гестапо засылает много оборотней, раскулаченных кулаков латышей - провокаторов, которые злые за это на советскую власть. Здесь то надо руководству партизан долго разбираться, кто патриот Родины, а кто её предатель, - так говорил мне Денис одного вечера.
      А я, прикованный внутренним недугом живота и еле преодолевая тяжёлые боли там, только в те доли счастливых перерывов от них, рассуждал о том, что я скоро, может через неделю выздоровею.
А это как раз будет тогда, когда Денис разведает о партизанах и может вернуться от своего дяди с Елгавы. Я уже достаточно выспался и мне надо больше двигаться, чтобы мои мускулы привыкли к физическим упражнениям и будет легче вылечиться. Завтра же пойду в лес рубить хворост, молодую поросль деревьев и ветки для того, чтобы топить печку дома. Но подняться с кровати я смог только через неделю после нашего разговора с Денисом.    
   Это было где-то уже после обеда. Опираясь на палку и цепляясь за стены, я вышел во двор, вдохнул свежего воздуха, от которого захмелела голова. А потом не решительными шагами, с перерывами побрёл, как побитый пёс камнями, в лес, который охватывал хуторок.
- Это мой собственный лес, - с гордостью говорила баба Мавра - его у господина - немца купил ещё мой отец.    
   Стоял морозный, пасмурный день, белые облака застелили небо. Изредка оттуда прилетали маленькие белые снежинки, падающие на моё лицо и медленно таяли, оставляя после себя капли воды, что подбадривали меня. Я наслаждался их красотой и жадно вдыхал свежий лесной воздух, по которому во время болезни, уже соскучился. Медленно подошёл к куче хвороста, расчистил рабочее место и топором начал рубить тонкие ветви и аккуратно складывать их на перевясло из травы с водянистой низменности, заготовленной Феней. Незаметно ко мне подошёл Денис.    
   Удобно примостившись на пеньке, выступавший над землёй, он осмотрел внимательно лес вокруг нас, и спокойно сказал:
   - Я вижу Андрей, что ты очень болен, но уже счастлив, что стоишь на своих ногах. Ты попал к добрым людям. Я не потому говорю, что они мне родня. Они не очень с нами роднятся. Они богаче нас, но они знают цену труда. Эта семья владеет десятью десятинами поля, а это более десяти гектаров и ещё имеют более четырёх гектаров леса. Климентий с сестрой Феней, которым немного, по мере возможности помогает бабушка Мавра, работают на своих десятинах от рассвета до позднего вечера. Они все хотят разбогатеть. Их поэтому не раскулачила советская власть, потому что они не имели наёмных рабочих. Они лишь просили нас на выходные на пару дней помочь урожай собрать, чтоб не вымок от дождя и ранний снег его припорошил. Мои родственники и так смотрят на нас косо, я партийный, а мои братья - комсомольцы. Они сами не знают кого хотят: немцев или русских, чтобы у власти были. А время покажет им, куда им прислониться.    
   Я медленно рубил хворост, и терпеливо слушал Дениса. Мне было интересно знать отношения между собой бедных и богатых родственников в Латвии и их отношение к агрессору - оккупанту, и к первоначальному здесь движению партизан и к военнопленным таким, как я.
   - Всё это мне может когда - то понадобиться, я же не собираюсь здесь камнем сидеть на шее добрых и отзывчивых людей, - мозговал я.
   - Слушай, Денис, а здесь неподалёку не имеется ещё таких богачей, как твой брат? Может у них есть батраки, возможно такие же пленные военные, как я, - спросил я его.
   - Хорошо, что ты мне напомнил об этом, - сказал он. - я хотел рассказать тебе один рассказ, но не было возможности.
      Вот слушай:
   - На хуторе, недалеко от станции Аглонас есть имение Рушонас, где живёт большой латвийский богач. Это отсюда где-то около 23 км. А у него работает русский военнопленный Василий Викторенко.
   - А ты сам его видел, - с интересом спросил я его.
   - Видел, два месяца назад. Он жил в очень тяжёлых условиях и в нищете. Но, пожалуй, ничего с тех пор не изменилось в его положении. У этого предателя, фашистского шпиона у своей частной собственности более сотни десятин поля, много леса. А на ферме много крупного рогатого скота, овцы, свиньи, в конюшне лошади. Он имеет большой светлый барский дом. При этом богатстве этот фашистский прихвостень держит Виктора в какой-то холодной каморке, не приспособленной для жизни человека в холодное время года. Трещины в стенах, а голый деревянный топчан служит Виктору кроватью без какого-либо матраса для ночлега. Он накрывается старой смердящей ветошью. Двери прогнили и через большие отверстия проходит холод. Ни печи, ни печки для отопления нет, как и света для освещения в этой каморке нет. Там ни разуться, ни раздеться человеку нельзя. Рабочее время этого парня длится от рассвета до поздней ночи, видимо, до двадцати часов в сутки. А после короткого сна снова тяжёлая работа. На рассвете надо носить воду, поить всех животных, а на кухню принести картофель, свёклу, морковь, капусту, лук. И ещё нужно варить варево для свиней и другого скота, да всё это нужно принести и унести для его кормления. А ещё надо вычистить навоз из-под всех животных и вывезти его на тачке на навозную кучу.
   - Всё это надо сделать до восхода солнца. Поев сухого хлеба и картофеля, что варился для скота, надо идти в лес на работу. Там он режет и валит деревья, заготавливает материал на весну для нового строительства.
   - Ты что, Денис? Это же невероятно! - воскликнул я. Это хуже лагеря.
   - А ты, что думал, Андрей? Ты сам этого не видел? Для меня это не новость. Я сам хорошо знаю жизнь батрака.
   - А где я мог такое видеть? Когда я родился - шла гражданская война, а затем кулаков - богачей вывезли в Сибирь и ликвидировали, как класс, - сказал я, подходя ближе к Денису.
- Андрей, тогда ты в счастливой стране родился. Ты не знаешь, что такое богач и батрак, - грустно произнёс Денис.
   - А разве ему трудно убежать оттуда от этого живодёра? - спросил я.
   - Он то хочет убежать и когда узнал о тебе от меня, просил меня, когда ты выздоровеешь, чтобы ты запас продуктов на двоих. Виктор хочет идти на восток. Ему раздобыть продуктов нет возможности. Я ему рекомендовал идти в партизаны, но он хочет идти к своим советским войскам на восток.    
   Как-то незаметно прошло время до двух месяцев моего лечения и наступил февраль 1942. Я стал чувствовать себя намного лучше.    
   А 26 февраля этого же года случилось большое несчастье. В пять часов утра кто-то постучал в дверь гостеприимного дома.   
   - Кто там? - спросил Климент.   
   - Открой, свои! Быстро открывай! - прогремел, как гром среди ясного неба, голос неизвестного человека.    
   Климент подошёл к двери. Щёлкнул замок. Скрипнула дверь. В сенях послышались тяжёлые шаги неизвестных людей. У меня ёкнуло сердце. Я механически поднялся на кровати и опустил ноги на пол. На домашнем пороге появились два шуцманы - полицаи с повязками на рукавах: Schutzmannschaft. Они, опираясь на винтовки поздоровались:   
   - Доброе утро хозяин!   
   - Доброе утро и вам! - ответил Климент.   
   - У вас есть русский военнопленный?   
   - Есть! - сказал Климент.   
   - Так! На всё 10 минут! Пусть он оденется в тёплую одежду, и приготовьте ему продуктов на 2 дня. И надо его немедленно везти в Прейли. Там таких, как он, будет много. Кому скажем, тот и повезёт их на станцию. Понятно? - пробасил один из шуцманов.   
   - Понял! - ответил Климент.
А я с горем подумал, что уже заканчиваются мои золотые дни. А я ещё не очень работоспособный из - за того, что внутренняя болезнь кишечника, или ещё чего-то не давала мне есть. И только я пошёл на поправку, как появились эти предатели. Я всего несколько дней, как стал выходить в лес рубить хворост. Это была не работа, а прогулки. Пока я одевался, бабушка Мавра быстро приготовила мне провизию в дорогу. Дала мне тёплую телогрейку под шинель. Я собрался и медленно вышел во двор. хотел пойти за угол дома по малой нужде, но полицай преградил мне дорогу.
   - Куда? Назад! - заорал немецкий слуга.
   - Я хочу на пару минут по нужде. Ты что думаешь, что я в таком состоянии могу бежать отсюда?
   - Без разговоров! Только со мной и скорее! А через пару минут он грянул:
   - Быстро возьми в доме продукты и поехали! Такой порядок.
      Прощаясь с семьёй, что приютила меня, я, обращаясь к бабе Мавре, Клименту и Фанни сказал:
   - Я хорошо благодарю вас за всё, что вы мне сделали - подняли меня на ноги! А теперь - до свидания! Как закончится война, то я обязательно навещу вас. Желаю вам долгих лет жизни и крепкого здоровья!
      Я сел в сани, которые Климент уже подогнал к дому. Он тоже сел, поднял вверх кнут и лошади рысью двинулись с места. Вот таким образом я, внезапно оставлял добрых людей, и их гостеприимный дом.
  
    13) Путешествие со ст. Аглонас у Рушони к Двинску
  
   За час, мы с Климентом на санях добрались к центру Прейльской волости - Прейли. Там на площади перед управой, царил настоящий беспорядок, шум, смех, ржание лошадей, разговоры хозяев, которые хвастались своими рысаками. Сюда, эти владельцы батраков - военнопленных, привезли нас по распоряжению немецких оккупационных властей.
      Здесь мне послышались разговоры этих господ о том, что нас повезут в Германию на работы. Эти их разговоры меня сильно огорчили, я ещё не прочно встал на ноги, потому что был болен и не слишком пригоден к тяжёлому физическому труду. А то, что нам собранным таким, как я, её придётся выполнять, то об этом даже не было речи. На площади было много обездоленных, которые не представляли, что происходит в мире. Они не знали, что немецкие войска потерпели крупное поражение под Москвой и о том, что город Ленинград устоял от захвата его оккупантами, и героически борется за свою свободу.    
   Но и мне в таком положении поделиться об этом было невозможно. Германия, видимо опять мобилизовала мужчин на фронт и там не хватало рабочих рук на производствах или в сельской местности.    
   Где-то около 11 -ти часов, нас - обездоленных привезли на железнодорожную станцию ??Аглонас у Рушони. Прямо из саней немцы загоняли нас по вагонам. Вагоны были старые и дырявые из-под руды и угля. Они произвели на нас удручающее впечатление. Пленные быстро залезали в вагоны, подавали свои вещи неизвестным товарищам, по - несчастью.
Невольники надеялись, что никто не присвоит их вещи. У каждого были какие-то свои продукты. Некоторые хозяева давали провиант на дорогу своему рабочему, по совести. А некоторые только для проформы - горсть сухарей или кусок хлеба, несколько картофелин - выполняя приказ полицаев.    
   Вагоны быстро переполнились, и стало тесно. Каждого из нас тревожили мысли о будущем. Вскоре заключённые нашли свои вещи и успокоились. А потом начали выражать свои мысли:
   - Я слышал, что в Двинске, в концлагере за зиму погибло более 75 000 наших военнопленных, - сказал кто-то дрожащим голосом.
   - Нас тоже туда повезут, - послышались мне возгласы людей с другого конца вагона.
   - Нет, нас повезут в Германию, - заверил хрипловатый, простуженный голос узника из темноты.
   - Ты знаешь, куда нас повезут? - спросил мужчина, стоявший неподалёку от меня.
     - Да нет. Не знаю, - ответил я.
      Я слушал эти разговоры, и никакого вывода куда нас везут, не мог сделать. Слушая разговоры заключённых, я незаметно для себя уснул. Но быстро проснулся. Было очень холодно, очень замерзали руки и ноги. Заболела голова, мучила жажда. Голода не испытывал, хотя уже сутки не было ничего во рту. Через некоторое время поезд замедлил ход и резко остановился так, что мы понаскакивали друг на друга. Стражи - немцы быстро открыли двери вагона.
   - Komm raus! Komm raus! Schnell! Schnell!
   - Выходи! Выходи! Быстро! Быстро! - лаяли фашисты, подталкивая нас винтовками со штыками и размахивая ими. Изгнанных из вагонов людей - советских пленных выстроили в колонну по пять человек и повели в сторону какого-то лагеря.
  
   14) Опять лагерь Шталаг-340 возле г. Двинск (Даугавпилс)
  
      Шаг за шагом наша колонна заключённых приближалась к лагерю смерти Шталаг-340. А когда подошла ближе, то увидели мрачные бараки - землянки. Каждый из них тянулся более сотни метров.
   Намного позже нашлись письменные источники о том, что представляли построенные в лагере бараки. Это можно судить по официальному заключению начальника КЭЧ Двинского района капитана Ветошникова (1944 год): "Землянки-бараки посажены в землю на два метра. Бараки построены из неотёсанного дерева, не имеют печей, только в некоторых бараках есть печи-теплушки, сделанные из бывшего в употреблении кирпича. Это говорит о том, что таковые сделаны руками военнопленных. В дождливое время бараки заливаются водой. С точки зрения технического закона бараки не годны даже под складские помещения".
      Прошли один блок, второй ... десятый - ни души. Когда пришли до последнего блока, остановились. Навстречу нам вышли полицейские. Они открыли ворота и загнали нас, как скот, в лагерь Шталаг-340. Позже я узнал, что он находится у города Двинск (Даугавпилс), Латвия.
     - Жители этих печальных бараков лежат в братских могилах, - думал я, - а их семьи ждут весточки от своих родных и не знают, что они уже в могилах и где те могилы. А в этих могилах кто может узнать имена и фамилии невинно, без суда и следствия замученных людей? Пожалуй, никто, если их не было записано в каких-то журналах, или книгах. Никого, как я понял из разговоров в вагоне беглецов отсюда, здесь не называли по фамилии. И мой горький опыт невольника тоже подсказывал об этом. Это были заключённые-смертники.
   Ещё одни письменные источники о лагере Шталаге-340 позже нашлись об этом.
   "Латвия - Латгальский gebitskomissar Shvung - гебитскомиссар Швунг в октябре 1941 года в отчёте писал, что в Резекненском и в Даугавпилсском лагерях всего находится около 100 тысяч военнопленных. Сравнив размеры одного и другого лагеря, мы можем сделать вывод, что большая часть пленных находилась в Даугавпилсе. В январе и феврале 1942 года "Померанская комиссия" отобрала наиболее сильных пленных и увезла их в Германию. Примечателен комментарий Швунга на эту акцию: "Вывоз военнопленных из нашего округа", Швунг писал это 10 февраля 1942 года, "тех, кого Померанская комиссия отправила в Германию, это в 1 -ю очередь было политическим событием. Тем самым было замедленно формирование новой Коммунистической ячейки". Согласно статистике оккупантов по ужасному вымиранию пленных в первую очередь из-за голода и эпидемий тифа в первую военную зиму 1941-1942 и вывоз пленных в Германию летом 1942 года в Даугавпилсе в лагере военнопленных осталось лишь 15 тыс. 595 пленных, вне пределов лагеря на сельскохозяйственных работах находились 886 пленных. Смертность в Даугавпилсе была действительно ужасная. Массовое захоронение на Крепостном валу у переезда на 214 км закопаны 45 тысяч военнопленных. В Погулянке - в песках у дачи Будревича - около 50 тысяч, на Гарнизонном кладбище - 26 тысяч. Небольшие могилы найдены у пассажирской станции Даугавпилс-2, у ж/д станции "Мост" на 267 км, по ул. Вентспилс, что возле дома Танаева. Общий счёт количества погибших составляет около 124 тысяч. За многие смерти тысяч замученных военнопленных ответственен комендант Шталага-340 майор Хефнер, его помощник - капитан Хуго Мейер и капитан Nisin - Нисин, который позднее сменил Мейера. Особенно зверствовал Мейер. Если вид пленника Мейеру не нравился, он избивал несчастного. Когда Мейер катался по лагерю на велосипеде, пленным было приказано отбежать на 10 метров в сторону. Те, кто не успевал или не способен был это сделать, расплачивались за это собственной жизнью. Садистской жестокостью отличались офицеры администрации лагеря Паулин, Laupert - Лауперт, Мартен, заведующий кухней Роан, статистик Болди и др."
      Рассмотрев всё вокруг, я зашёл в барак. По его обе стороны выстроились двухэтажные нары. Между ними был очень узкий проход.
      Здесь негде было разминуться двум людям. В бараке ничего не видно, потому что не имеет никакого освещения. Я разместился на верхних нарах положив свой вещевой мешок себе под голову. Здесь некоторые сидели, или прилегли отдыхать.    
   Печаль и тревога охватила меня. Я сел на краю нар и опустил вниз ноги. Но вскоре замёрз в руки и ноги. Я разуваюсь и снова обуваюсь. Так повторяю эту работу множество раз, чтобы согреться. Наконец я вспомнил, что уже более тридцати часов ничего не ел. То достал хлеб и то собрала мне в дорогу бабушка Мавра с Феней из семьи Климента с хутора Агаповка Прейльской волости, Латвия. Начал есть, но не могу.    
   В голове роятся тревожные мысли: - Что будет со мной, с нами - узниками дальше? А я ещё в дополнение больной и самый худой среди этих людей.  
  
   15) Встреча с Павлом и его горькие испытания
  
   Здесь я наконец вспомнил о Павле, своём товарище, с которым пережили сколько тревог во время горькой нищеты. Я конечно его вспоминал всегда во время болезни, но теперь...
   Это потому мне так тяжело, что нет со мной друга. Вспомнилось то далёкое морозное утро, когда Павел оставил меня чуть живого и пошёл на хутор, где он надеялся найти для меня еду. Неужели это была наша последняя встреча с ним! А может нет. Шуцман говорил, что Павла не было в том месте, где он упал после его выстрела. Может он сбежал. Возможно Павел жив. Может он уже давно на своей Родине - в Ленинграде, и снова воюет с фашистами. А может он в этом лагере. Это меня не одного привезли сюда фашисты. Но как его найти в такой темноте? За ночь я отдохну, но завтра с утра начну искать Павла. И если он тут есть, я его найду. Здесь ещё не так много народу.
      На следующий день с утра до темноты я находился в поисках своего друга Павла. Ходил по тёмным и сырых бараках ища Павла.
      И наконец мы с ним встретились. Сколько было радости. Обнимались, как родные братья. Павел засыпал меня вопросами. Я ему всё рассказал о себе, что случилось со мной, и о том где и как я перезимовал эту тяжёлую зиму.
      Павел уже третий день находился в этом лагере. Здесь он встретил своего однополчанина Даниила Лукашова, который зимовал в этом лагере работая гробокопателем - могильщиком. А на долю самого Павла, как он рассказывал, выпали горькие испытания.
   - Пуля, вылетевшая из винтовки шуцмана - полицая, догнала меня уже в лесу. Она обожгла бок, жёлто - красные круги поплыли у меня перед глазами. Я упал на землю и потерял сознание. На этот выстрел быстро прибежали братья Кураковы - Василий и Степан. Они скорее понесли меня в сани, накрыли хвоей из сосны или ели и повезли на хутор. Там наскоро сделали мне перевязку. Потом не задерживаясь быстро погнались к своему дяде в Сутрскую волость, в Ливанском крае, в сорока километрах от того места, подальше от полицаев - убийц.
   - По дороге заезжали в надёжные для них и меня хуторки, откуда приносили мне воды, меня мучила жажда. Так они пытались чем-то помочь мне, раненому в бок. Братья очень быстро гнали лошадей своего дяди, едва не загнав их в дороге. Тот, по приезде очень обиделся за это, потому что его лошади были в мыле. Братья Кураковы были бедные и своих лошадей не имели. Но увидев раненого мужчину, который находился при смерти взялись его спасать. И увидев, что я уже стыну - Степан и Василий быстро занесли меня в дом.
   - Только в избе дядя опомнился. Я был беглец из лагеря - военнопленный. А за это расстрел всей семьи. Из затруднительного положения выручила жена дяди. Она пришла к выводу, что меня надо - Павла немедленно прописать к их семье. Пока муж - Никита будет оформлять бумаги на прописку нового члена семьи, она будет лечить меня. Братья с помощью дяди раздели меня, а женщина промыла и перевязала раны. Раны были тяжёлые. Пуля прошла через правый бок, но к счастью, не задела лёгкие, но раздробила рёбра.
- Два раза Степан наведывался ко мне и рассказывал мне всякие новости. Он рассказал мне о том, что немецкие войска не смогли взять Москву. Их войска были там разбиты, то я очень обрадовался этой новости. И я стал быстро поправляться от заботы обо мне и ухода хозяйки усадьбы. А ещё за эти два посещения Степана я узнал, что он член Коммунистической партии и возлагал на него большие надежды. Я думал быстрее выздороветь и покинуть этот гостеприимный дом с добрыми людьми.
   - К дяде Никиты дошли слухи, что Степана, как партийного, арестовали представители военных немецких властей. А брат его Василий успел от них убежать, - продолжал рассказывать мне о том времени Павел.
- Хозяин дома, услышав эту ужасную весть, для него и меня в том числе, испугался, что к нему с обысками могут прийти полицаи с немцами. А у него лежит раненый военнопленный от огнестрельного оружия. За это по закону военного времени немцы могли расстрелять всю его семью, вместе с ним самим. Тогда дядя Никита уехал в комендатуру Сутрской волости и заявил коменданту, что работа, на которую он привлекал военнопленного закончилась и поэтому он ему больше не нужен. А уже на следующий день староста под стражей двух шуцманов - полицаев отвезли меня в этот лагерь -Шталаг-340 у города Двинск. Меня привезли сюда одного, к вашему приходу - новой партии заключённых. Тогда в лагере жили только рабочие группы военнопленных. Вот так мне суждено пережить нечеловеческие испытания своей судьбы.
  
   16) Боевые побратимы Павла - Даниил и Николай
    
   - Как я тебе говорил, Даниил, мой однополчанин, работал гробокопатель - могильщиком и когда мы встретились, то это так нас тронуло, подняло настроение, развеселило. Но в этом же потом ведая, где мы находимся, устрашились и загрустили.
   - А познакомились мы с ним на фронте в августе 1941 года. Даниил был у меня вторым номером при пулемёте "Максим". Мы плечо в плечо рвали врага под станцией Батецкая. А когда прямо на нас направился танк, то я оставил его с пулемётом, а сам пополз к нему и бросил противотанковую гранату. Танк загорелся, а Даниил дал длинную очередь по немецкой пехоте, так немецкая атака была отбита. Взрыв гранаты и взрывы боеприпасов в танке очень меня оглушили, и я лежал до конца не осознавая, что это делается. И Даниил пополз ко мне и затянул в наш окоп. А потом приказал носителям патронов отвести меня в медсанбат. Но когда они начали меня вести, то я придя в себя, попросил оставить меня на передовой линии, потому что мне стало лучше. А через несколько дней, меня вызвали в штаб дивизии, где меня назначили на офицерскую должность, поскольку у меня было высшее образование. Так мы с ним и расстались. А теперь вот видишь, мы трое ведём беседы рассказывая друг другу то, что случилось с нами во время разлуки.    
   Так, почти всю ночь, мы втроём вели разные разговоры рассказывая каждый свои приключения. Мы с Павлом угощали Даниила крестьянскими лакомствами, тем, что нам выделили на дорогу гостеприимные хозяева.
      Утром, когда получали лагерную баланду, Даниил случайно встретил своего друга Николая Аверина. Нелёгкая судьба выпала не только Даниилу, но и Николаю. Они рассказали нам как вместе выходили из окружения, а Николай был ранен. На правой руке у него были перебиты три пальца. Трудно было Даниилу вести друга по немецким тылам. Но они торжественно поклялись не оставлять друг друга. Плюс они ещё вместе зашили в шинели свои партбилеты. Они также упорно, так же, как мы, двигались на север, к своим - Красной Армии. Николай всё время отставал, Даниил поддерживал его под здоровую руку.
      В одном маленьком селе их схватили фашисты.
После окружения собратья прошли нелёгкий путь и осенью 1941 году попали в лагерь Шталаг-340 г. Двинска. В тяжёлых невыносимых муках тянулись бесконечные недели для Николая. Рука с перебитыми пальцами опухла, и была завязана грязной тряпкой, и не давала Николаю покоя. Истощённый организм мало противостоял инфекциям. Целыми ночами он не мог заснуть.    
   Даниил сидел у двери седьмого барака. Там было очень холодно. С боковой стены барака катились крупные капли воды. Они падали и замерзали. Даниил замёрз в ноги и натянув пилотку на уши вышел во двор. Он перед этим освободил Николаю место, чтобы тот мог свободно лечь, и немного подремать. Ведь у Николая перебиты пальцы руки с открытыми ранами и без медицинской помощи не заживали.    
   А Даниил, в это время, топтался на углу 7 барака согревая замёрзшие ноги.    И вдруг он услышал тихий голос: - Пролезай быстрее! - доносилось от колючего проволочного забора.    
   Услышав это, Даниил моментально бросился в барак за Николаем. Растолкав того от сна и взяв под левую руку, шепнул: - Скорее на волю, там в заборе дыра!    
   И только они приблизились к дыре, как часовой закричал:
   - Стой! Назад! Смена идёт!   
    В это же мгновение грянул выстрел нового немецкого часового.    
   Даниил с Николаем скорее бросились назад, в барак. Здесь они подавленные горем неудачи просидели до утра на нарах.    
   А утром, на рассвете, Николай обнаружил, что привязанный на поясе солдатский котелок для питания, ночью где-то потерялся.
Анализируя ситуацию, он не мог вспомнить, была ли она прицепленная после сна, или отцепилась у ограждения.    
   В то утро Николай остался без баланды. Потому что её выдавали только при наличии какой-то посуды у пленника. Взяв, и выставив раненую руку вперёд, Николай поплёлся по баракам, надеясь обменять солдатский котелок на чудом сохранившуюся им сигарету.    
   В одном бараке он заметил, что два носителя с лагерной группы могильников волокут покойника - мёртвое тело человека к телеге. Николай на мёртвом человеке заметил прицепленный к пояску котелок. Тогда он предложил носителям сигарету в обмен на котелок. Те, на такой обмен, охотно согласились и отдали Николаю солдатскую посуду. Затем, он, возвращаясь обратно в свой барак, остановился у входных ворот блока. Там стояла собранная в строй колонна заключённых, которые тихо разговаривали между собой на татарском языке и некоторые слова на русском языке. Из разговоров полицая с узниками, Николай понял, что их будут выводить за территорию лагеря на работу или куда-то дальше. Настроение у пленников было приподнятое, потому что их там, возможно, лучше кормили.   
   - Но куда их поведут? - думал Николай.    
   Но он не знал, и колонна в большинстве была татарской. И тут один из военнопленных колонны попросил полицая сбегать в барак за котелком. Полицай разрешил. Тот быстро побежал в барак. А в это время часовой немец у ворот начал считать группу пленных. Николай не раздумывая примкнул к ней. Немец отсчитал 40 человек, махнул штыком винтовки вниз, и колонна двинулась на выход из одного блока в другой блок лагеря.   
   Так Николай оказался за воротами блока лагеря. Здесь он облегчённо вздохнул, и вдруг спохватился.  
    - А если узнают, что я русский, и каким - то образом проник в эту группу, то мне может быть - конец. Потому что это стая голодных, озлобленных людей, которые чужака могут и убить. Но возврата назад ему уже не было. Хуже его беспокоило только то, что у него были ранены пальцы руки, и без врачебного вмешательство не заживали.   
   - Как я буду работать только одной рукой и где эти люди будут работать? - спрашивал себя Николай. Да и этого Николай не знал. Их группу загнали в баню, обмыли из пожарных шлангов ледяной водой, наскоро остригли давно не стриженные головы, выдали другую одежду и загнали в деревянный барак. На третий день их пребывания в этом бараке их пригнали к воротам лагеря. Ждали "покупателей" товара. Мы - военнопленные были в роли - товара.
      Наконец приехал латышский богач. Он выбрал 2 каменщики и два плотника.
      Но выбирал тех, ещё на ком была добротная одежда. Таким образом Николай попал в отобранную группу людей. То их проданная группа немцами латышу-богачу под вечер оставила окраину г. Двинска (Даугавпилса). С 12 человек одна половина - 6 человек ехали на подводе, а вторая половина двигалась пешком.
      Тяжелее всего Николаю было в дороге. Идти не хватало силы, а ехать и трясти раненую руку, было ещё труднее. Толчки на ухабах пути бросали живой товар в разные стороны. При этих толчках Николая невыносимо болела ранена рука. Всё тело покрывалось обильным, холодным потом. Воды не было с собой. Мучила жажда. А куда им было деваться. Здесь никто о побеге не думал. И отдых, как было видно - не предусматривался. Только в шесть часов утра их группа добралась до какого-то центра волости. Этот кулак, который пригнал нас, забрал своих людей, а остальных оставил в помещении волости. И тогда - то сюда прибыл и комендант волости.       
  
   17) Очередные приключения Николая.
  
   Помещение центра какой волости в Латвии. Измученный Николай на какой-то скамейке быстро заснул с остатками специалистов из штабухлагеря-340 возле г. Двинск (Даугавпилс) Латвия. Впоследствии сюда, утром, крестьяне и рабочие, русские и латыши, принесли обездоленным различных продуктов. Кто что имел. Латышские рабочие отдавали свой дневной пищевой паек, который получали по карточкам.    
   Но Николай уже не мог есть. Проснувшись, медленно вышел во двор. Холодный ветер мгновенно остудил опухшую, горящую руку. Николай замёрз. Невыносимая боль клещами сжимала грудную клетку и перехватывала дыхание. Он еле-еле зашёл в помещение. Почти до полудня прожорливые богачи, которые имели частную земельную собственность, разборчиво разбирали дешёвую рабочую силу. Это потому, что они сами уже не в состоянии обработать свои большие земельные наделы, или выполнить другие сельскохозяйственные работы. Николай остался один. Он никому не был нужен, потому что больной и калека.
   В тяжёлых муках Николай снова задремал. А как только проснулся, то у него оживилась крамольная мысль: бежать отсюда и бежать, как можно скорее. Так лучше будет. Я свободен, за мной никто не следит. Но куда идти, если я не могу спокойно подняться со скамейки?
     Так и промучился там Николай целый день. Только под вечер в помещение волости зашёл простой на вид человек - крестьянин. Он вежливо поздоровался со мной. Потом как-то скромно и ласково начал расспрашивать меня почему меня никто из богатых людей волости не забрал к себе. Так разобравшись в чём причина, решил забрать Николая к себе в дом. Николай тоже как-то смущался и отказывался, указывая на руку. Но крестьянин уговорил Николая ехать с ним в его дом. Он обещал Николаю, что вылечит руку и накормит его, потому что понимает, что он голоден.
   - Зимой работы у меня мало. А весной время покажет, что делать. Главное - это вылечить руку и тем спасти твою жизнь. Потому что если запустить и дальше процесс болезни, то это медленная смерть в мучениях, - говорил Николаю крестьянин.
     Этого крестьянина звали Антоном. Он долго сидел в помещении волости, ожидая чтобы староста вышел из своего кабинета.
   - Я припишу тебя к своей семье. Староста конечно может противоречить против этого. Я не настолько богат, чтобы у меня мог работать военнопленный. Я латышский нищий и мне самому весной надо будет искать работу. Но как-то оно будет.
Немного пообщавшись со старостой Антон приписал меня к своей семье, и как уладил это дело, то мы поехали к его дому. С большим сочувствием и заботой встретили Николая дома домашние у Антона, как родные. Но больной Николай, совсем измученный в дороге, то хотел только где бы ему прилечь. Он был в каком-то тумане - мареве и еле-еле на что - то реагировал.   
   Два раза Антон привозил к больному Николая к себе домой врача. Но тот лишь предлагал ампутировать кисть руки. Но хозяйка дома не позволила ему это сделать, то сама лечила домашними, то народными средствами вместе с советами врача.
   - Обидно было только то, что хозяйка плохо владела русским языком. Но это не помешало ей выполнить свои простые, человеческие, сочувствующие обязанности ухода за больным человеком другой нации.
   - Это наоборот показывало на единство и цементирование наций, и народов в таких делах. Это объединяло и показывало о несокрушимости порабощённых наций. Это сплотило нас в единый лагерь на борьбу против фашизма, - рассуждал по-своему Николай.   
   Так монотонно проходили дни и ночи Николая в доме Антона. А уже через два месяца, пребывания здесь Николаю стало намного лучше. Он начал двигать пальцами. По вечерам, когда Николаю немного становилось лучше, и хозяин Антон имел свободное время, то они немного общались.   
   Антон рассказывал о нищей жизни малоземельных крестьян, и о тяжёлых условиях труда рабочих в Латвии. И ещё о предателях, которые сразу же после отступления советских воинских частей из Латвии продались режиму Гитлера.   В обоих собеседников были практически одинаковые мысли о том, что делать дальше. Поэтому, под конец, они решили: когда Николай поправится, и земля покроется зелёным одеялом, они, видимо пойдут партизанить, бить оккупантов.   
   Вот так незаметно наступил несчастный день - 26 февраля 1942 года. Полицаи, в приказном порядке вывезли Николая из дома Антона и отвезли его снова в штабухлагерь-340 г. Двинск.      
  
   18) Одиссеи Даниила в штабухлагере-340 г. Двинск.      
  
   Не менее и не более каторжную Одиссею испытал и Даниил. Тяжёлые испытания пережил Даниил, когда остался зимовать в лагере.
Но сначала после внезапного исчезновения товарища, Даниил больше недели ходил по баракам и искал Николая. Но так и не нашёл. Не верилось, что товарища уже нет, но оно так в то время сложилось. Что тут поделаешь, и я дал себе какое-то спокойствие. Почти примирившись. Ибо чем день, тем всё труднее ему здесь было существовать.    
   Постоянный голод душил тело, вместе с холодом, которые сжимали металлическими клещами, и не хотели отпускать. К голоду и к холоду человеку никак нельзя было привыкнуть. Даниил эту истину осознал этой зимой в лагере. Утренний котелок мутной, тёплой похлёбки с остатками промёрзших и подгнивших овощей, которые, как привидения иногда попадались тебе раз или два раза в неделю, поддерживая скелет человека с натянутой кожей.
Живот просил, и бурлящие, рычал, как затравленный зверь в ловушке, требуя необходимых калорий для организма...    
   С самого начала существования лагеря, военнопленные не были в бане, и не мылись, не меняли белья, но у кого оно было. Некоторые даже были в верхней одежде, а из белья остались одни рубцы. Белье на людях перетлело, разложилось, но это была невероятная правда ...   
   Не то, что под верхней одеждой, но и сверху невооружённым глазом можно было видеть, как целыми кучами лазили непуганые паразиты - вши. Они в кровь разъедали человеческую кожу и ещё хуже - разносили болезни - тиф.   
   Люди - нищета, как фантомы слонялись по лагерю, или лежали распухшие от тоски и безнадёжности, как немощные доходяги. В тяжёлых невыносимых условиях
Даниил просиживал долгие, тёмные и холодные ночи.   В бараках не было никакого отопления. Холод не давал спать, мёрзли руки и ноги, невыносимо болело в груди от простуд. Кашель и мокроты не проходили...
   - Вот - вот и наступит конец, - рассуждал он...   
   Однажды утром к Даниилу подошёл обер-полицай в сопровождении предателей. Он толкнул его в грудь палкой - скалкой и приказал идти носить умерших пленных. Даниил попытался отказаться, опираясь на то, что он не может смотреть на бледные скошенные лица и впавшие в череп глаза мёртвых. Услышав это - эти бандиты набросились на Даниила и начали его бить, кто куда видел и мог. Сильно избив несколько минут Даниила - эта двуногая стая повела его на лагерный плац - площадь. А там уже обер-полицай толкнул его в собранную в строй колонну заключённых штабухтабора-340.    
   Эти похабные уроды - полицаи, при любой какой-то задержке пленниками выполнения их требований, или приказов, каждый раз жестоко избивали их. А советские военнопленные в чём были виноваты, что так с ними неистово ведут такие же люди, как и они? Здесь эти узники были людьми чести, которые выполняли свой воинский долг, и они не заслужили к себе такого отношения, потому что они не были уголовниками, которые совершили тяжкие преступления.    
   А предатели - уроды всё время проводили показные безжалостные издевательства над невинными людьми только за то, что кто-то из них на шаг отошёл от колонны, или у него было лицо в прыщах - гнойниках и тому подобное. Если им кто-нибудь не понравился, то они толкали эту раздетую наголо жертву на заранее приготовленную скамейку. Тогда один оборотень садился жертве на шею, а второй на ноги. А два палача, стоявших с двух сторон скамейки, на которой лежал голый человек, по приказу обер-полицая нагайками секли так, что жертва умирала от этих мучений.    
   Вот так эти предатели устанавливали новый порядок фашистской Германии, представители которой всё это видели, и не только не останавливали этих издевательств, но и поощряли к этому этих иуд. Возможно эти жестокие издевательства можно поставить в эпоху христианской инквизиции, но это сейчас почти середина 20 века. Есть же какие-то международные правила и законы обращения с военнопленными. Это же не средневековье, не крепостное право. Неужели колесо истории покатилось назад и всё вернулось к старым векам, на круги своя...
   О чём тут говорить... Так и слов для оправдания этих преступлений не имеется...
     Эту построенную колонну, в которую Даниил попал, перевели - перегнали, как какое-то стадо скота в отдельный блок. Там нам сделали ужасную санобработку. Раздев нас догола обмыли ледяной водой из пожарного гидранта, а нашу одежду прокалили в специальной печи.
     Не прошло и получаса, как наша колонна, помытая и в прокалённый одежде, с лопатами отправилась на одну из старинных работ человечества - хоронить мёртвых людей.
     Вот так Даниил стал гробокопателем. Он вместе с другими пленниками копал в земле широкие траншеи в которые сносили мертвецов и присыпали землёй.   
   Это были не братские могилы, а скотомогильники, иначе это и не назовёшь. Не было и никаких воинских почестей этим военнослужащим. Я даже не знаю остались в лагерной документации какие-либо записи об этих людях - имена, фамилии...      
  
   19) Первое неповиновение в штабухтаборе-340      
  
   Я, Павел, Николай и Даниил уныло сидели, каждый со своей кучей мыслей в бараке лагеря Двинск.   
   - Посидим здесь в лагере месяц, а за это время что-то может придумаем, что делать дальше, - сказал Павел.  
    - Не будут фашисты нас здесь так долго держать, - ответил Даниил.
   - Приближается весна и им нужна рабочая сила.
   Мобилизация мужчин в армию, на войну открывает незанятые рабочие места.   
   - Нам надо быть в лагере ради Николая, пока у него окончательно не заживёт рука и он ею сможет всё делать. А это как минимум месяц. И мы будем делать то, что нам выгодно, а не фашистам. В любых условиях нам необходимо бороться против этой фашистской чумы, - ответил Павел.
   - Будем бороться! Эти изверги - полицаи даже поговорить нам не дают. Они в могилы отправили десятки тысяч наших советских людей. Фашистские прислужники ходят по баракам упитанными быками, машут нагайками налево и направо, и радуются, что фашисты дали им безграничную власть над нами. Они бьют кого им захочется осенью и зимой, - высказал своё слово Даниил.
- Так делать больше не будут, - сказал Павел, - оглядываясь вокруг.    
   Однажды в наш барак зашёл обер-полицай, а за ним вбежали несколько полицаев. Постояли несколько мгновений. Затем один из них громко заорал:
   - Смирно!   
   Но почти все люди, как сидели, или лежали на нарах - не шевельнулись.   
   Обер-полицай вышел на середину барака. Он, багровея от ярости, перекладывая кнут из правой руки в левую руку, неистово закричал:
   - Последний раз предупреждаю, когда в барак входит наша полиция, все, кто в нём находится, должны стоять по команде смирно!
   - Если на второй раз не будет выполнен этот приказ, я всех отлуплю! Кожу с вас - негодяи спущу!
Где-то с угла барака раздался басистый голос:
   - А по морде не хочешь, вместо команды? - спросил неизвестный.   
   Обер-полицай покраснел, как дозревшая помидора и как от вскипевшего кипятка подскочил, бросился в угол к другой его жертве, пробивая себе дорогу локтями в узком коридоре прохода. Но здесь все люди барака вскочили с мест и стали в проходах и стояли, как дубы в лесу. Обер-полицай растерялся, потому что здесь его кичливая сила не имела успеха.   
   А из угла снова послышался второй голос: - Иди сюда! Я сейчас подам тебе команду!   
   Обер-полицай, на это заревел, как медведь: - Дайте дорогу! Я засеку комиссара! Я доложу немецкому гауптману о том, что вы скрываете в своём бараке комиссара! Вас всех расстреляют! Давайте сами сюда комиссара!
   - Кто кричал?! Говорите, не то вас всех подряд сейчас буду бить!
     Обер-полицай придрался к ближайшему пленному:
   - Немедленно показывай комиссара, а то сейчас кожу с тебя спущу!
   - Я не знаю! - взволнованно ответил бедняга, пятясь к боковому окну.
   - Я ... Я не знаю здесь никого.
   - Ты сам комиссар, если его не показываешь! - закричал ему в лицо фашистской холуй.
   - Ой, ребята! Ко мне - скорее! - обратился он к полицейским, - всыпьте ему 25 нагаек! Он быстро узнает который из них комиссар!
     Полицейские быстро начали спешить на помощь к своему руководителю. Наступила тишина.
Полицейские направились к своей жертве.   
   Павел, который находился рядом со мной, закричал:
   - Эй, ты - продажная шкура! Хочешь, чтобы тебя отнесли отсюда в шинели, и бросили в туалет ?! Думаешь, у немцев будет такое большое сожаление по таким гадами, как вы?! Товарищи, чего вы стоите?! Сделайте из них кучу мяса и вынесите их прочь, чтобы они здесь не воняли!   
   Заключённые двинулись со своих мест, и толпа, как морская грозная волна закачался по бараку. От этой волны полицаи опустили свои плети и попятились к двери. Старший полицай, переступая назад порог барака бешено закричал:
   - Я вам ещё покажу!
   - Ты лучше сам чаще показывайся сюда - кричали ему вслед смелые голоса людей барака.
Грозная волна возмущения уже отчаянных людей охватила весь барак и невозможно было разобрать, кто что говорит.
   - Тише! - решительно сказал Павел,
   - Товарищи, нам надо стоять всем друг за друга и один за всех! Иначе нас расстреляют фашисты.   
   Не прошло и получаса, как нас всех выгнали из барака и выстроили на большой площади лагеря. Пришёл офицер - гауптман с вооружёнными винтовками, автоматами солдатами. Обер-полицай, который, как щенок на цепи, размахивая нагайкой, забегал вокруг построенных военнопленных, то сбоку, то сзади.
   - Смирно! - громко скомандовал он.   
   Офицер что-то громко сказал нам.
   - Что творится в вашем бараке?! - обратился переводчик к военнопленным.
   - Начальник лагеря вами недоволен. Вы не подчиняетесь власти Великой Германии. Вы не подчиняетесь полиции, которая осуществляет действия законов Германии.
   - Хотите в штрафной лагерь?! Это именно то, что легче сделать для вас - покарать. Но если вы выдаёте нам комиссара, то господин гауптман даст другой приказ.
   - Ну, мы ждём ответа!
   - Господин гауптман, разрешите сказать, - обратился Павел по-немецки к начальнику штабухтабора-340.
     Офицер - гауптман махнул головой в знак согласия.
   - Мы не знали, что когда в барак заходит обер-полицай, то надо подавать команду: - Смирно. Поэтому мы - военнопленные, никакой команды не подали. Мы сидели на местах. А полицаи начали бить всех подряд. При такой передряге люди немного потеснили господ - полицейских. Конечно - случайно, только спасаясь от их ударов.
Поэтому полицаи обиделись на людей нашего барака.   
   Немецкий офицер опять что-то выкрикнул.
   - Сдайте нам комиссара, - быстро переводил слова немецкого офицера переводчик - не выдадите, прикажу всех расстрелять!
   - У нас нет комиссаров! - воскликнули обездоленные из разных концов колонны.
   - Обер-полицай добивался своего. Он всю вину свалил на обитателей нашего барака, - кричали люди из колонны.   
   Тогда Павел, объяснил гауптману второй раз уже по-немецки. Он говорил очень быстро, так что ни мы, ни другие предатели ничего не поняли.
   Гауптман долго слушал Павла и наконец остановил его. Он что-то спросил у Павла и тот что-то ему ответил.
   - Он спрашивал, меня откуда я так хорошо знаю немецкий язык, то я ему ответил, что я 10 лет в школе учил его и был отличником по немецкому языку. Он сказал, что я могу быть переводчиком и в Германии на заводах такие знатоки языка немецкой власти нужны.
     Гауптман что-то выкрикнул.
   - Марш в барак! - вскричал нам переводчик.
     Все быстро разошлись и зашли в свой барак. Мы вчетвером заняли свои места на нарах.
   - Гроза прошла, - сказал Павел, - полицаи потерпели поражение, они уже без всякой значительной потребности не зайдут в наш барак.
  
   20) Создание подпольной партийно-комсомольской ячейки Компартии СССР
    
     На другой день, около полудня, Павел позвал меня во двор:
   - Андрей, пойдём подышим свежим воздухом, - предложил он мне.
     Мы медленно пошли по большой лагерной площади. Забрели мы в удалённый глухой угол. Здесь мне Павел тихо сказал:
   - Андрей, я думаю создать в лагере подпольную партийную ячейку Компартии. Нам тогда будет лучше бороться с внутренними врагами, полицаями. Данила я хорошо знаю, ещё с фронта. Ты я знаю комсомолец и я тебя тоже хорошо знаю, то предлагаю тебе присоединиться к этому партийному зародышу. Как ты думаешь? Можешь не спешить с ответом.
   - Хорошо, я согласен быть с вами. Спасибо за доверие. Вы все старше меня. Даниилу почти сорок лет. Он имеет немалый опыт, так же, как ты. Я буду честно выполнять ваши поручения, - взволнованно ответил я.
   - Вот и хорошо, - сказал Павел. С Даниилом мы уже обсудили этот вопрос. Затея моя, то я обдумаю текст клятвы, а завтра придём все сюда, на это место и обсудим её.   
   Наступило утро, на завтрак нам принесли баланду, а мы все трое, кроме Даниила, более четырёх месяцев не ели такого паршивого блюда - баланды. Не так легко было её есть. На зубах трещит песок, воняет гнилой картошкой, сверху плавает гнилая солома. А у нас троих остались мешочки-сидоры с небольшими пищевыми запасами, которые нам наладили добрые люди в путь.   Конечно, мы по очереди делились - угощали продуктами, Даниила, который всю зиму сидел на 2 литрах в день этой отвратительной баланды. Попив тёплой, едва-едва сладковатой жидкости, которую называли чаем, Павел, Даниил и Николай пошли в тот относительно уютный уголок лагеря. Я остался в бараке сторожить наши совместные продукты, которые остались у нас.
Даниил, вернувшись обратно в барак, сказал мне:
   - С этого дня и времени в нашем лагере создана подпольная коммунистическая партийная ячейка. Мы все вместе приняли торжественную клятву. Руководителем выбрали меня.   
   Павел подал мне в руки клочок бумаги. Я вышел во двор, а за мной вышли Павел и Даниил, подальше от дверей барака.
   Там я тихо, но торжественно прочёл:
   - Я, гражданин Советского Союза, обездоленный в фашистском лагере, но не побеждённый. Как член компартии великого Ленина, вступая в члены подпольно - партийной ячейки, торжественно клянусь перед лицом своих товарищей: - "Честно выполнять задачи организации, не покладая рук вести антифашистскую агитацию среди обездоленных советских людей, беспощадно разоблачать и уничтожать подлых предателей и провокаторов. Помогать обездоленным советским людям в фашистской неволе. Вести диверсии не щадя крови, ни жизни. Если же я нарушу эту торжественную клятву, то пусть накажет меня суровая рука товарищей".
   - Вот так, дорогой наш товарищ, с сегодняшнего дня ты член нашей организации, - сказал Павел, обращаясь ко мне.   
   А уже ночью, когда все спали, Павел тихо говорил так, чтобы это было слышно нам троим, его товарищам:
   - Мы почти все больные. Андрей болеет желудком, он ещё очень слаб - не сильный. Николай почти без руки, у него на ней ещё хорошо не зажила рана. Меня все ещё беспокоит правый бок после огнестрельного попадания полицаем. Один Даниил, хотя и худой, но привлечённый к физическому труду.
- Вы посмотрите, какие ребята в бараке, как дубы. Это потому, что эти люди перезимовали не в лагере, а у хозяев на не рабских работах. Потому слабые, больные и раненые люди умерли и умирают в лагере. Так прошёл ужасный отсев немощных людей от здоровых, остались лишь условно здоровые, голодные люди, потому и баланда, которую дают нам эти нелюди, не является едой для полноценного существования. Так если нам где-то придётся работать, мы не в силах сравниться с ними. Фашисты будут издеваться над нами, а мы каждый день будем битые ими нашей немощью. Я слышал, что первый эшелон обездоленных немцы собираются отправить в Германию на рудники и заводы. А второй эшелон, когда соберут нашего брата, и повезут в Югославию, на работу в сельское хозяйство. Вот отсюда следует наша первая задача подпольной ячейки. Надо чётко выяснить, куда немцы будут отправлять 1-й эшелон заключённых. Если действительно в Германию, то нам любой ценой нужно остаться в лагере до весны в ожидании второй отправки.
   - Завтра утром мы с Андреем пойдём к воротам. Нам нужно найти чехов, которые охотно вступают в разговоры.
   - Так может мы встретим там того чеха, что помог нам выбраться на волю, если он ещё здесь, - вставил я своё предложение.
   - Для немцев, это не очень большая тайна, куда нас повезут. Для нас самое главное попасть в другую страну, а не в Германию.
   - Так я и об этом и говорю, - закончил Павел, - и сказал, - пора уже спать.    
   На следующий день, в 10 часов утра, я и Павел стояли у ворот. Я здесь искал окурки табачных изделий, которые иногда бросали часовые охраны лагеря. Так что я не просто слонялся без дела, а имел какую-то цель и часовые вполне примирительно на это смотрели.
     Но когда Павел обратился к часовому с просьбой:
   - Пожалуйста, дайте нам закурить одну сигарету на двоих.
     То часовой яростно закричал на нас:
- Marschiere schnell in die Kaserne! - Марш в барак, быстро!
   - Этот фашист ничего нам не скажет, идём в барак, - тихо сказал я собрату.
     За два дня мы ничего не смогли узнать от стражей. То солдаты были не разговорчивы, а то не владели информацией на нашу тему. Только на третий день нам удалось выяснить всё для нас необходимое.
     Вечером Павел рассказывал нам:
   - Через пару дней в наш лагерь должна прибыть крупная партия пленных. Тогда немцы будут отправлять узников в Германию на промышленное производство, а затем соберут остатки пленников и если нас не хватит в полной мере на эшелон, то пришлют из Эстонии и будут отправлять на работы в сельскохозяйственном секторе. И в какую страну, то пока ещё не известно.
   - Нам необходимо попасть в группу по санитарной обработке бараков для новоприбывших пленных, - обратился я к товарищам.
   - Это правильно! - сказал наш лидер. Мне кажется, что это не сложный вопрос для нас, но в наших физических, немощных условиях, всё сложно. Но и мы собой не управляем, нас везде гонят, как скот, палками, и нагайками полицаи. Немцы этими, такими делами не занимаются. С
немцами я бы скорее мог бы договориться, чтобы нас оставили в дезинфицирующей группе.
  
   21) Дезинфицирующая группа и отправки пленных в Германию   
  
   Как бы мы не старались поговорить с предателями - полицаями на тему дезинфекционной группы, то они с нами не разговаривали, а только приказывали, били нагайками, качалками, ногами.   
   Наконец наступил день отправки советских военнопленных эшелоном в Германию. Полицейские, как бешеные псы, только с нагайками, и качалками бегали вокруг нас - обездоленных, чтобы быстрее выгнать из барака. Я подумал, что хороший хозяин никогда так не будет обращаться с отарой овец, как эти предатели с нами - бить, и кричать. Мы - четверо лагерных подпольщиков, вылетели из барака последними, пытаясь остаться для других работ в лагере. За это нас изверги яростно избили качалками. На улице полицай снова в который раз закричал нам:
   - Скорее! Вы что на прогулке идёте? - и замахнулся скалкой до меня.
   - Мы с дезинфекционной группы, мы думали, что нам не надо выходить из барака, - объяснил я предателю.
   - Вон там строится ваша группа, махнул нагайкой в ??сторону обер-полицай.   
   Мы быстро побежали в указанном направлении.
   - Вы куда? - спросил, останавливая нас полицай, который строил дезинфицирующую группу.
   - В дезинфицирующую группу нас направил обер-полицай, - выкрикнул я ему.
   - У меня, пожалуй, полная группа.
   - Ну, быстро разберитесь по три! - рявкнул до дезинфекционной группы полицай, которая стояла перед ними и начал считать заключённых.
После подсчёта оказалось, что в группе не хватало двух людей.
   - Становитесь два в колонну, а два назад! - залаял предатель нам.   
   Но мы все четверо быстро присоединились к выстроенной группе.
   - Два назад! Я сказал - два! - завизжал разъярённый полицай.   
   В этот момент несколько человек, которые где-то опоздали, бежали по плацу к нам и врезались в нашу группу.   Полицай остановил последних двух и толкнул их вперёд к отъезжающим пленникам. Маша нагайкой он снова выстроил расстроенный строй, перечислил группу и лишних узников отправил к тем, что как раз выходили из лагеря. Так мы остались в дезинфицирующей группе. Когда отъезжающих пленников окончательно вывели из лагеря, полицай рявкнул нам:
   - Марш всем в барак!
Только на следующий день мы приступили к работе в лагере. В бараках было так холодно, что нары, вспрыснутые дезинфицирующим раствором, быстро обмерзали. Нашей небольшой группе было очень холодно ночевать в опустелом бараке, так как отопления никакого не было. Николай целыми ночами ходил по длинному проходу барака согревая раненую руку под мышкой.
   - Через неделю - две мы поедем на юг, там надо будет работать, - сказал я как-то к Николаю, чтобы развеять его скуку.
   - Может через пару недель мне станет лучше, главное, чтобы было тепло, - ответил мне обеспокоенный Николай - а сначала мне здесь предстоит помучиться.
   - Для нас везде будет трудно потому, что мы ещё больные, - сказал Павел.
   - Хорошо лишь то, что нам удалось остаться в лагере. Здесь мы некоторое время будем сидеть, занимаясь лёгкой работой. А там действительно придётся тяжело работать.
     Через неделю в лагерь Шталаг-340 под Двинском (Даугавпилс) стали прибывать новые несчастные узники из разных волостей Латвии. В заполненных бараках нам стало немного теплее.
     Снег, лежал толстым покровом на земле, но солнышко поднималось уже всё выше - приближалась Весна. Хотя Зима сдаваться и не хотела, но мы понимали, что её господству приходит конец. Ночные морозы ещё донимали нас - никудышным людям, но всё чаще дули южные, тёплые ветры. Они прощупывали все закоулки где не могло прогреть весеннее солнце. Тёплые ветры помогали солнцу освободить землю от снежного покрова. Остатки снега были рассыпчатые, и они все таяли почти на глазах. Вода наполняла рвы, канавы, борозды, чтобы потом разлиться весенним потоком.    
   Но вдруг, перед нашей отправкой на юг, подул северо-восточный ветер. Температура снизилась до -15 градусов мороза. Снег стал хрупким, покрытый ледяной корочкой, как и разлитая вода по земле образовала сверху лёд. Дороги покрылись грубой коркой льда. Мороз выжимал из ручьев жёлтую, мутную воду, которая разливалась по дорогам и медленно замерзала. Зима вступала в бой с Весной.
   Вот по такой дороге, одного мартовского утра 1942 года, нас в горемычных от действительности, насыщенных солёной печалью узников лагеря собрали, построили и повели на ж/д станцию ??в Двинск (Даугавпилс).   
   Идти нам было трудно, потому что дорога была покрыта льдом, было скользко и холодно. Ледяной ветер продувал насквозь нашу ветошь, которая была надета на нас. То пока мы дошли до станции, и нас насильно затолкали штыками, конечностями винтовок, или прикладами в вагоны для перевозки животных, то наступила уже и ночь.   
   В полночь в переполненных вагонах мы - несчастные пленники уехали в неизвестном нам направлении. Возможно где-то на запад навстречу новым испытаниям, и страдания, ибо улучшения нашей судьбы в ближайшее время нами не ожидалось.
  
   5 ч. Невольничья жизнь военнопленных в Германии
  
   1) Штутгарт.
  
     Нас - советских военнопленных, везли долго, но по услышанном языке, вне вагона, на улице, люди говорили только по-немецки. Так мы ехали уже вторую ночь по восточной Германии, и вот мы услышали:
   - Stuttgart! - Штутгарт!  
   Он расположен на юго-западе Германии, в Швабии, в центре земли Баден-Вюртемберг, на реке Неккар в плодородной долине, известной среди местного населения как "Штутгартский котёл".  
   На железно - дорожный станции, в каком-то углу наши вагоны продержали до восьми часов утра. Из вагонов нас - военнопленных никто не выпускал ещё со времени посадки.
     Всех мучила невыносимая жажда. Не менее двух суток нас не выпускали из вагонов. Все обездоленные, кто прибыл накануне в лагере Даугавпилса, ещё были какие-то продукты, которыми их снабдили латышские люди, в которых они работали, но и у них не было простой воды.
А наша дезинфекционная группа вовсе не имела никакого пищевого запаса, потому что наш, который был, закончился давно, ещё перед отправкой в ??Германию. Иногда какие-то крохи нам доставались, ибо некоторые люди делились с нами. Но двое суток мы ничего не имели во рту. Нелегко было и тем, что имели хлеб и сало, потому что двое суток воды не давали и не выпускали из вагонов.   
   Наконец открылись двери вагонов. Мы были такие слабые, что еле-еле вышли.   
   А здесь была уже настоящая Весна. Грело весеннее солнышко, высоко в небе пели жаворонки, земля от тепла парилась. Она радовалась гостеприимному солнцу, Весне. Но не радовались мы. Мы ненавидели чужую Весну, чужую землю, которую осквернили фашисты своими законами, и политикой.
Меня мучил нестерпимый голод, жгучая жажда, кружилась голова, потемнело в глазах, что-то засосало под ложечкой. После выгрузки из вагона, я чуть не упал на чужую песчаную землю. Меня поддержал Павел.   
   Нас выстроили в колонну по пять человек в шеренге, и повели по дороге в наш новый концлагерь (г. Штутгарт в 15 км от него в н/п Цигелай).
   Там, в концлагере н/п Цигелай, на плацу нас держали, пожалуй, два часа. Наконец пришёл гауптман - немецкий офицер.
На нём был тщательно выглаженный, безупречный, хорошо настроенный, с высокого качества сукна, чёрный офицерский мундир. Ещё широкий ремень и портупея, что блестели черным лаком. На ремне с левой стороны висела кобура с пистолетом. Он был обут в чёрные, до блеска начищенных хромовых офицерских сапогах, отражавших свет. Погоны на мундире серебряного цвета с двумя золотистыми кубиками. На голове офицера была чёрного цвета фуражка с высокой тульёй и подбородочным посеребрённым шнуром. На ней гордилась эмблема организации СС Германии (того времени) - череп со скрещёнными под ним костями, позаимствованный христианский символ Адамовой головы.
   Эсесовец был высокий, худой, как скелет, с бледным отёчным лицом. Только не проницательные, стального цвета глаза, придавали ему строгости. Положивши руку на кобуру пистолета, чётко чеканя шаги, словно на параде, он шёл вдоль колонны. Сбоку, как щенок на привязи, всё время подбегал переводчик. А позади его медленно шла услужливая стая полицаев.   
   Остановившись напротив центра колонны, гауптман взревел, как медведь:
- Ахтунг! Ахтунг! - Внимание! Внимание!
   - Военнопленные! Вы приехали в Великую Германию! Вам выпала большая честь быть в этой прекрасной стране, которая ведёт героическую борьбу против большевиков - коммунистов. Большевизм будет уничтожен доблестными немецкими войсками. Европа будет спасена от большевизма. Война закончится, как Весна вступит в просторы России. Большевизму в России остались считанные дни. В это короткое, историческое время, вы должны добросовестно работать на полях и заводах Великой Германии. Фюрер вас не забудет!
   Павел дёрнул меня за плечо и сказал:
   - Слышишь? Я тебе говорил, что фюрер, таких, как мы не любит. Ему необходимо чтобы мы на него работали.
   - Спасибо ему за то, что нас не забывает. Видишь, как нас здесь угостят работой. А то, что я почти три дня ничего не ел, ему всё равно, - тихо сказал я Павлу.
   - А ты чего ещё хотел? - спросил меня Павел.
   В этот момент к нам подошёл полицай:
   - Что это за разговор может быть? Гауптман говорит! Заткните пасти!   
   Я дальше ничего не хотел слушать, меня очень заболело под грудью. Павел стоял рядом со мной и поддерживал меня. Невыносимо мучила жажда, такое было помутнение в голове, что я едва стоял. Я знал, что порядок в лагерях одинаков. Было больно видеть и осознавать те надругательства, которые творили над нами, выходцы из наших людей - полицаи. Они потеряли честь и совесть советского человека, да и просто человека. Эти предатели обесчестили всех нас. Через них нельзя сказать хорошего слова товарищу, поделиться мыслями. Эти предатели рыщут везде, подсылают провокаторов, которые указывают палачам на лучших сынов Отечества. Полицаи обворовывают крайне скудный рацион заключённых.   
   После долгой речи гауптмана, нас загнали в бараки финского типа. В таких бараках помещалось до 200 узников. Но только в четыре часа дня выдали по литру тёплой баланды из брюквы - свёклы и пачку сигарет на 5 душ. После "сытного" обеда я быстро уснул, а Павел ушёл к воротам, чтобы узнать новости в этом лагере. На второй день нам - каждому лично, выдали металлические номера. Как было нам приказано, их надо было носить на шёлковом шнурке на шее. Но ещё каждый должен запомнить свой номер по-немецки, и по-русски.
   Мой номер был: 79 164-11d
     После раздачи номеров пленникам, нам объявили карантин на 10 дней, а потом на комиссию. Кто здоров - на работу, а больных в лагере оставят. Я мало надеялся, что меня возьмут на работу. Я знал, что если я останусь в лагере, то я останусь здесь навсегда. Это знал каждый из нас.
    
   2) За что в карцер и гестапо отправили полицаев и поваров
  
   Наконец в барак вошёл Павел. Он подошёл ко мне, сел на нары и тихо сказал:
       - Я узнал, что вчера немцы выдали нам пачку сигарет на четыре человека, а полицейские выдали нам на 5 душ, а остальные пачки забрали себе. Вот как они здесь хозяйничают. Ещё расскажу новость. Сегодня должен быть лучший суп. Я видел, как фельдфебель выдавал продукты. То на тачке узники везли кроме брюквы, масло, картофель, крупу.
     - Будешь есть фигу с маком, а не масло, - мрачно сказал я.
   И действительно, обед нам выдали ещё хуже, чем вчера. Это был не суп, а мутная вода. Всё это делали полицаи и небольшая кучка людей - кровопийц, которые обворовывали пленных. А потом те ворованные продукты выменивали у нас на сигареты.
   - Так дальше не должно быть, я правильно понимаю - говорю я товарищам нашего подпольного центра.
   - Так больше не будет! - произнёс Павел.
   - Мы обязаны помогать обездоленным. Надо чтобы они получали всё то, что выдают немцы, а то нас - слабых уничтожат и не измажутся.
   - Поваров, полицаев - это их группу надо уничтожить! - строго добавил Даниил.
   - Но как их уничтожить? Мы обездоленные, слабые после болезней и переезда. Нам и никто не поверит об этом, - вклинился в разговор Николай.
   - Помолчи! Дай договорить! - остановил я Николая.
   - Надо действовать, а не падать духом. Если завтра будет такой же суп - баланда, то мы не будем получать его. Не пойдём на проверку, пока не придёт фельдфебель.
   - Правильно! - сказал Павел. Мы ему покажем, что нам варят из тех продуктов, что он нам выдаёт. Но все люди в нашем бараке должны поддержать это решение.
   Мы, вчетвером, целый вечер вели разъяснительную работу с пленниками в нашем бараке. Так в конце концов, почти все люди приняли и поддержали решение нашей подпольной ячейки, за исключением нескольких человек. Они боялись возмездия от полицаев.
   - Товарищи! - сказал им Павел. - Мы вас не будем заставлять выполнять общее решение. Но когда внесут
баланду вы незаметно выйдете из барака. Вам и нам будет лучше.
   - Нет. Мы никуда не пойдём, что будет всем, то будет и нам. Мы согласны разделить свою судьбу с вами, - сказал наконец один из них.
   Незаметно наступило обеденное время. Открылась дверь барака, двое сильных разносчиков пищи в сопровождении полицаев вносят корыто с баландой. Полицай, переступив порог, скомандовал:
   - Построиться!
   Все выстроились в просторном бараке. Разносчик пищи помешал варево половником. Ни крупинки, ни картошечки. Лишь кое - где плавала жёлтая брюква. Павел поднял вверх руку. Все узники хором крикнули:
   - Мы, не будем получать этой похлёбки, пока не придёт фельдфебель!
   Полицейский, размахивая нагайкой, поносил на нас нецензурными словами:
   - Я вам сейчас вот вашу мать покажу, как получать пищу!
- Давай сюда фельдфебеля! - кричали все люди в один голос. Полицай тут же выбежал из барака, приказав всем стоять на местах.
   - Разойтись! Садитесь все по своих местах! - прозвучала команда Павла.
   Все узники барака быстро разошлись и заняли свои места.
   - Товарищи! Сейчас будет буря! Но не волнуйтесь! Нам надо стоять за своё правое дело вместе! Наша сила в коллективе. Одиночки будут жертвами немцев, и их прихвостней - полицаев. Я сам с фельдфебелем буду вести разговор, - так организовывал людей барака наш руководитель акции протеста против произвола полицаев и поваров.
   Через пару минут в барак вбегает обер-полицай, а за ним целая стая полицаев. Несколько их были с нагайками, а остальные с качалками.
   - Кто разрешил садиться! - заорал обер-полицай.
   - Строится! - рявкнул дежурный полицай по кухне.
Но никто из нас не шелохнулся с места.
   - Саботаж! Коммунисты! Комиссары! - ревел, надрываясь басистым голосом, обер-полицай.
   - Всем всыпать по 25 нагаек!
   Дежурный полицай по кухне поставил широкую скамейку на середину барака. Обер-полицай схватил за шею ближайшего пленника.
   - Снимай штаны! - рявкнул он к нему.
   Но тот стоял молча и не двигался. Полицаи бросились на беднягу и начали срывать с него одежду, и он в мгновение ока оказался голым.
   - Положите его на скамейку! Один садись на шею, а второй на ноги. А ты, - обратился он к другому наисильнейшему полицаю-предателю, - будешь добросовестно хлестать этого строптивого.
   Пока предатели возились с пленным, Павел поднялся на нарах и громко приказал:
   - Товарищи! Раскатайте эту сволочь, как куски теста на пироги и вынесите из барака, чтобы нам не воняли!
   Пленные сразу сорвались со своих мест и рухнули в центр барака на предателей и те вмиг оказались за дверью барака, едва не опрокинув бачок с баландой.
   - Давай сюда фельдфебеля, а то не пойдём на проверку! Коменданта, гауптмана давайте сюда! - кричали разъярённые люди.
   Не прошло, пожалуй, и пяти тревожных минут, как зашёл фельдфебель в сопровождении переводчика и полицаев. Павел вышел вперёд, взял черпак и помешал
баланду.
   - Что это! Мутная вода! Песок ... Где крупа? Где картофель? Мы приехали в Великую Германию по воле фюрера, который "беспокоится о нас". Мы хотим ему за это отблагодарить честным трудом, внести свою посильную работу на пользу Великой Германии, которую фюрер ведёт к победам, а тут большевики попали на кухню подговорили полицию. Они хотят нас во время карантина уморить голодом. Да ещё и хотят нас отравить. Вызовите гауптмана, - говоря это, Павел помешивал суп с песком в бачке.
   - Пачку сигарет выдали на 5 человек.
   - Как на пять? - удивлённо спросил фельдфебель.
   - Очень просто, как и песок, который всыпали в суп. Как забрали продукты те, что вы вчера выдали. Разве вы не видите? - наступал Павел на немца.   
   Немец сам взял черпак, и с отвращением на лице помешал вонючее варево в бачке.  Павел конечно говорил с фельдфебелем по-немецки. Это он потом нам перевёл то, что говорил немцу. А полицаи стояли, как столбы и ничего не понимали, что Павел немцу говорил.
   - Как по - вашему, господин фельдфебель, - продолжал Павел, - эти люди могут поверить гауптману, который вчера так хорошо говорил о фюрере нации Гитлере и о Германии? Эти люди поверили, но коммунисты на кухне, вместе с обер-полицаем - большевиком опозорили гауптмана и Великую Германию.   
   Фельдфебель дальше не выдержал и прикрикнул на переводчика:
   - Быстро марш за господином гауптманом!
   Переводчик живо скрылся за дверью барака. Фельдфебель стоял, косясь на обер-полицая.
   - Что случилось? - спросил потом гауптман, подойдя в барак, у фельдфебеля, переступив порог.
   Фельдфебель резко сорвал повязку с рукава обер-полицая.
   - Большевик - коммунист! Он хочет в лагере всех пленных отравить, чтобы они не работали для Великой Германии.
   Он ещё что-то поспешно говорил офицеру, но Павел не смог до конца понять то, что тот ещё сказал.
   Эсэсовец, с брезгливой гримасой, рукой в ??чёрной перчатке показал фельдфебелю на черпак, чтобы тот издалека помешал в бачке отвратительного содержания пойло, в котором плавала гнилая солома и видно было, что там вместо крупы на дне крутится песок. Увидев это, он брезгливо отвернулся в сторону, достал из кармана носовой платок и приложил его к своему носу. Наконец гауптман обратился к солдату, стоявшему у двери:
   - Всех их в карцер! В гестапо! - и показал рукой на полицаев. Солдат быстро сорвал повязки с полицаев и подталкивая прикладом винтовки погнал их в барак, где находился карцер.
   - Завтра будет лучше суп, - сказал немецкий офицер и ушёл из барака.
   Через несколько часов в наш барак зашёл переводчик и спросил:
   - Где тот человек, который разговаривал с фельдфебелем и гауптманом? Он хорошо говорит по-немецки. Господин гауптман хочет поставить его переводчиком в лагере. Павел жестом показал Николаю, что не хочет никуда идти.
   - Он где-то вышел, или вышел в другой барак, - сказал Николай переводчику.
   - Когда он вернётся, пусть придёт к воротам и обратится к часовому солдату. Тот направит его в комендатуру, - приказал переводчик. Павел тем временем лежал на нижних нарах лицом вниз. А на второй день мы узнали, что немецкий офицер отправил полицаев и поваров в штрафной лагерь.
   - Там не будут обворовывать нашего брата, - говорили пленники друг другу, обсуждая эту новость и радуясь при этом.   
   И ещё - на второй день в нашем лагере работала новая полиция и новые повара. Мы же - узники получили более или менее лучший суп. Там хотя бы крупица догоняла крупинку и изредка плавал картофель и не гнилой. Суп был чистый, без песка, без гнилой соломы, с едва заметными жирными пятнами маргарина и имел приятный запах. Жители других бараков были очень благодарны неизвестном Павлу, который за один раз изменил их продуктовый рацион, и новые полицаи без явных причин больше над ними не издевались. Даниил как - то договорился с кем-то из своих друзей по работе и перевёл Павла в другой барак, Он же не хотел идти работать переводчиком лагеря. Он решил, что ему лучше спрятаться от фашистов, которые руководили лагерем.
  
   3) Как немцы в 1942 году делили рабов между собой
  
   Но наконец-то закончился 10 - дневный карантин. В лагерь прибыли гросс-бауэры и простые фермеры, да и представители фабрик и заводов. Всех военнопленных выстроили на лагерной площади.
   - Ахтунг! Ахтунг! - Внимание! Внимание! - сказал переводчик.
   - Слушайте внимательно, мы будем вызывать вас по специальности.
   - Доменщики! 5 шагов вперёд!
Прошла длинная минута ожидания. Доменщиков нет.
   - Токари, слесари! Два шага вперёд!
   Почти из 2 тысяч пленных вышло только 6 человек.
   - Повара, пекари, дояры! 5 шагов вперёд!
   Здесь вышла почти половина обездоленных людей вперёд. Немцы - фашисты сразу же начали смеяться, - говоря, что в России так много таких специалистов. Но они сразу же поняли, что для промышленности не смогут набрать необходимое количество людей. То после их смеха, между ними завязались различные диалоги. То потом эти фашистские господа начали для промышленности выбирать сильных и здоровых мужчин. А останки людей направили работать в сельское хозяйство. Упорядоченные узники в ту или иную отрасль производства, были выстроены в колонны, а там по 5 человек в шеренге.
   Тогда Павел понял, что так мы вот - вот, мы можем расстаться и взял меня за руку и шёпотом сказал:
   - Нам, Андрей, будет тяжело, но мы счастливы и будем счастливы до тех пор, пока у нас будут партийные коммунистические билеты.
   - Партбилет - это моё сердце. Потеряв партбилет - я потеряю сердце. Это значит, что ты теряешь лучшую половину своей жизни. Без него - это не настоящая жизнь.
     И действительно, фашисты разделили нас в колонны на две части - здоровых в одну колонну, а слабых в другую. Здесь и подошла очередь и для нашей подпольной ячейки невольников. Меня первого вытащили из колонны и поставили в отдельную группу узников. В нашей группе набралось 32 человека и нас повели на медкомиссию. Павел, Даниил и Николай остались в той же колонне пленных.  У меня осталось разбитое, и искалеченное сердце. Я потерял верных друзей, а через несколько минут потеряю и комсомольский билет. Остаётся только надежда на силу воли. Ёкнуло искалеченное сердце, и зачерствело, как кусок глины. Я пошёл с неизвестными товарищами в неизвестное будущее. Какие ждали меня испытания? Какая меня подстерегала судьба, - для меня стало безразлично.
   Я думал: - Лишь бы не остаться в этом лагере.
   Врач - фашист быстро проверял наше состояние здоровья. Тиф, или любой другой инфекционной болезни нет, то ты - здоров. С медкомиссии нас повели в баню. Нас - военнопленных, наскоро облили из шланга холодной водой и выдали другую - лагерную одежду, и так мы тогда переоделись.
  
4) Город Alt Daber - Альт Дабер. Поместье Брайтенфельда.    
  
   Затем нашу группу посадили в два грузовика и повезли в городок Alt Daber - Альт Дабер. А оттуда в поместье Брайтенфельда. Владельцем этого фольварка Брайтенфельд, как мы позже узнали, был какой-то генерал, воевавший на Восточном фронте против советских войск. А в его отсутствии эту вотчину возглавляла его жена.
   Почти посередине этого фольварка стоял небольшой, старый барак, огороженный двумя рядами колючей проволоки. По всему было видно, куда устраивали рабочих из всей Европы для работы в поместье. Барак был разделён на 4 комнаты. Первая комната использовалась за прихожую или гостиную, да и за кухню - столовую. Так прямо через неё мы попадали в дверь во вторую комнату, а там через дверь попадали в четвертую комнату. И ещё из первой комнаты направо дверь вела в третью комнату. Нас быстро разместили в две комнаты по 12, а в одной 8 душ.   
   Руководил нами молодой немецкий унтер-офицер. Он назначил переводчиком и поваром Васька Филипенко из Винницкой области, Украина. Ещё до вечера немцы отобрали у нас нашу обувь и выдали нам гольцшуги - деревянные колодки - долблёнки, на подобие челноков ткацкого верстака.
   А в половине седьмого утра, нас повели в экономию на наряд.
   - Им глайшрит марш! Шагом марш! - прозвучала команда.
   Идя по шоссе, мы этими гольцшугами - колодками сняли очень громкий стук - цокот. Немецкие дети бежали за нами, смеялись и глумились над нами, а некоторые даже бросали в нас камнями, или комками чёрствой земли. Почти все мы, того 1-го дня работали-добывали картофель с кагат, которые были присыпаны соломой, а сверху землёй. Так и прошёл день в работе.
   На следующее утро унтер-офицер придумал для нас сюрприз, а для себя забаву. Он поднял нас в пять часов утра:
   - Ауфштеен, ферфлюхте швайне! Поднимайтесь проклятые свиньи! Бистро! Бистро! Раус! - выгонял он нас из барака во двор.
   Мы быстро обули на голые ноги гольцшуги - деревянные колодки долблёнки. Васька повар громко прокричал:
   - Скорее все на физзарядку!
   Этот эсэсовец выгонял нас из комнат барака во двор нагайкой.
   - Беком! Беком! Притка! Ферфлюхте шайзе! - что означало нам надо бежать быстро. Проклятое дерьмо! - командовал он нами.
     Острые края гольцшуг - колодок ножами врезались в наши ноги, потекла кровь и появились потёртости на наших подошвах. Унтер останавливал колонну и бил нагайкой того, кто потерял колодку. Мало того дня нашлось счастливцев, которые не отведали плети от фашистского гада в поместье Брайтенфельд. Лично мне попало по спине два раза. Хотя терял проклятые гольцшуги - колодки множество раз. Но одновременно теряло половина нашей группы. То этот ирод не знал радости кого первого бить. Развлечение с нами он получил хорошее, потому что весь день был в весёлом настроении. Как физзарядка закончилась, то у каждого из нас с ног текла кровь и спины наши были в синяках от ударов плети. Пока мы обедали, наши ноги опухли и стали, как толстые колоды. Нам стало очень трудно ходить от этого по дороге на работу. А стражи немецкие - солдаты только смеялись над нами и подталкивали нас прикладами, или дулами своих винтовок.
     Издевательства унтер-офицера над нами не закончились, и на следующий вечер, после работы, он придумал для нас новую работу, а для себя развлечение. Он заставлял нас носить тяжёлые камни за километр и складывали их в пирамиду перед окном его комнаты. Кому было не под силу носить камни, то того били и нагайками, и ногами, кто чем мог из стражей. Вскоре выросла большая груда камней. Мы уже надеялись, что после этого нам светит отдых, но звучит новая команда:
   - Перенести эту кучу на другое место.
  -- Льос, льос ферфлюхте швайне! Быстрее, быстрее проклятые свиньи!
   Надзиратель сам не знал, что мы должны делать. Но это была лишь причина, по которой он мог издеваться над нами и бить наслаждаясь, смакуя каждый удар, видя, как мы извиваемся от боли. Ещё нервничал, когда мы его не понимали, что он от нас хочет. В этот вечер он меня огрел нагайкой через шею, что я целую неделю слышал боль, и синяя гематома не слезала с меня.
   Я жил в 4-й комнате на верхних нарах. За несколько нервозных дней я успел познакомиться с товарищами по комнате. Возле меня на других нарах находился Алексей Костенко, за ним Николай Скрипченко, по - специальности - ветврач. Внизу, под нами на нарах лежали Лука Демьянов, по - специальности - доменщик, Валька Булыга с Тернопольской области, Украина. На других нарах рядом со мной Матвей Остапенко, и Пётр Пестрецов - бывший студент.
   Время объединило нас в одну дружную семью и закалило наши сердца.
   В один из апрельских вечеров 1942 года в барак и в нашу комнату зашёл унтер-офицер, чтобы проверить наши личные металлические номера, которые висели на шее у каждого из нас.
   - Господин унтер-офицер по окончании проверки желает выходить от вас по-военному, - сказал нам переводчик на его речь. На прощание он вам скажет:
   Huten nacht! - Доброй ночи! - объяснил переводчик. А вы ему должны тоже все вместе ответить:
   - Huten nacht! - Доброй ночи!
   Унтер-офицер быстро проверил номера на шее. Он никого не принуждал зачитать свой номер по-немецки. Ему было известно, что каждый из нас свой номер запомнил. Тогда он улыбаясь громко сказал: - Huten nacht!
   Большинство из нас - порабощённых, впервые услышали значение этих слов и как их правильно произносить. Мы ответили унтеру не совсем правильно и в разброд. Он сильно рассердился и начал бить всех, кто попадал ему под руку, кто не успел спрятаться под нарами.
   Такая картина происходила и в других комнатах. На второй вечер, произошло то же самое, потому что мы так и не научились отвечать так, как нашему палачу хотелось.
   А на 4-й вечер мы ему придумали и приготовили свой сюрприз.
   Когда он, как всегда в ярости влетел в комнату и закричал:
   - Покажите номера!
   Узнав, что никто не потерял номера, он поднёс руку к козырьку и улыбаясь сказал:
   - Huten nacht! - Доброй ночи!
   - Иди на буй! - грянули мы все вместе.
   Унтер вдруг козырнул, засмеялся и ушёл. Во второй и третьей комнате офицер провёл такой же эксперимент. Он, довольный выходил из барака. Мы же - (торжественно, шумно) праздновали то, что так хорошо посылаем изуверу спокойной ночи.
   Но, к сожалению, это продолжалось недолго, потому что Николай Багрийчук - доброволец РОА - Русской освободительной армии генерала Власова, из Тернопольской области - доложил извергу значение нашего ответа ему на ночь. Он работал дояром коров, ходил без конвоя, жил здесь ещё до нашего основного заселения. То, этот Николай Багрийчук приходил на ночь спать в барак в комнату поздно, после десяти, или в - половина двенадцатого. Но однажды он пришёл раньше, а мы не заметили его. Он находился в соседней комнате, а между комнатами дверей не было. Так вот, когда вечером мы нецензурно послали унтера спокойной ночи, Багрийчук, услышав это - утром доложил ему о правильном значение наших слов.
   Наступил вечер. Заходит унтер. Опять: - Номера!
   - Huten nacht! - Доброй ночи!
   - Иди на буй! - мы снова грянули все вместе.
   - Ich weist! - Я знаю! - Ферфлюхте швайне! - Проклятые свиньи! - рявкнул в ответ нам унтер, а переводчик перевёл.
     - Ферфлюхте шайзе! - Проклятое дерьмо!
   Того незабываемого вечера удары плети на наши спины и куда они по нам сыпались, были бесконечны. Две недели ужасные болезненные ощущения не покидали нас - военных пленников. А в наших сердцах кипела ненависть к предателю Багрийчук. А этот Николай, заметив это, начал ещё внимательнее следить за нашими действиями - людей из соседних комнат. Он ежедневно докладывал унтер-офицеру о нас правду и неправду. А тот каждый вечер добавлял на наши тела новые раны и синяки. Тело, всё избитое, невыносимо болело, но эта трагическая история, лучше сплотила моих новых товарищей, в одну дружную семью. Дала возможность выявить, кто друг, а кто враг.
  
   5) Создание в лагере подпольной группы "Сопротивление".
  
   Однажды мои товарищи сидели на нижних нарах. Кто жаловался на боль от побоев, или на тяжёлый труд, а кто высказывал свою ненависть в адрес Багрийчука, или же просто сидел погруженный в свои думы. Я стоял, припёршись к нарам и думал: - С этими людьми можно разделить свою судьбу. Им можно довериться.
   Присев на нары вместе с товарищами, я молвил им:
   - Товарищи, не следует нам так долго горевать. Человек рождается в божьем миру не только для того чтобы кататься, как сыр в сметане, но и для того чтобы в борьбе за существование мужественно переносить трудности этой жизни. А трудности у нас сейчас есть те, что нам причинил враг. Мы только в крайнем случае можем отдать свою жизнь, но дорогой ценой для врагов, и чтобы она загорелось в небе на страх ему. Без борьбы за себя и за нашу общую победу над врагом отдавать свою жизнь своим палачам, это не разумно. Мы не животные или какие-то хищные звери, мы - люди. Помните - самые горькие слезы - это слезы сирот, потерявших преждевременно родителей своих. Наше тяжкое горе заключается в том, что мы тоже потеряли свою Родину, но мы - люди взрослые. Все мы - воспитанные своими родителями и любовь к Родине в наших сердцах и душах. Коммунисты и комсомольцы, дополнительно ещё воспитанные партией Ленина, которая ведёт нас к светлому будущему - коммунизму. Я уверен, что потеря Родины, является временной. Я думаю, что и большинство из нас так думает. То чтобы приблизить день победы над врагом, нам необходимо везде и всюду, где бы мы ни были, вести борьбу против фашизма. Товарищи, у меня есть предложение: создать в нашем лагере подпольную группу "Сопротивление".
   - Кто желает вступить в группу "Сопротивление" - прошу встать!
      Поднялись только трое: - Николай Скрипченко, Пётр Пестрецов и Лука Демьянов. Другие сидели, потупив глаза вниз. Приближалось время к проверке.
   - Кто не вступил, то подумайте об этом и держите свой язык за зубами, потому что даже если ты не вступил в группу, то бить - пытать будут всех, если кто проболтается.
   - Завтра примем торжественную присягу, которую составил мой друг Павел ещё в Двинске.
   - Унтер идёт! Быстро - строиться, - сказал один из товарищей.
     Таким образом в нашем лагере была создана группа "Сопротивление". А через неделю в нашу группу вступил и присоединился Михаил Вербинец из села Житницы, Бердичевского района, Житомирская обл., Украина.
   На второй вечер, после принятия членом группы "Сопротивление" Михаила Вербинця, на собрании группы, мы приняли следующие решения:
   - Нам, членам группы, надо устроиться на работу в такие места, как состав минеральных удобрений и на ферму. И ещё разузнать чем дышит Иван Тимофеевич Черкашин, изучить вроде бы его характер, потому что он работает ездовым на быках и ходит на работу без охраны.
    
   6) Рабский труд на территории усадьбы Брайтенфельд и действия членов группы - Сопротивление
  
      Наш коллектив пленников почти две недели работал по сортировке картофеля. Подготавливали семена - клубни для посадки, а затем сажали её на подготовленных земельных площадях. А после окончания посадки картофеля нас разделили на три группы. Первая группа грузила перегной на колёсные прицепы, вторая перевозила и разбросала его в поле, а третья ходила на разработку леса. Управляющий поместьем - экономией больше уделял внимания той группе, что разбрасывала перегной. Он был фольксдойч из Чехословакии. Это был единственный человек в имении Брайтенфельд которого можно было назвать человеком. Он никого из нас не бил, спокойно разговаривал на немецком, чешском и польском языках. Я работал в поле и разбрасывая навоз много с ним разговаривал. Через несколько дней он называл меня Андре. Каждое утро, перед работой, на небольшом совещании, где мы - каждый из нас получал какую-то работу, он просил меня, чтобы я объяснял моим товарищам фронт предстоящих работ, и где, и как они должны работать. За ежедневным трудом дни проходили незаметно. Тяжелее всего нам было после работы. Тогда унтер-офицер не давал нам покоя. Он всегда искал какую - то причину, чтобы ударить кого-нибудь из нас.
   В конце мая 1942 года в нас в поместье Брайтенфельд неожиданно умер один из наших коллег - обездоленных пленников. Я, к сожалению, не запомнил его фамилии, ни имени. А на второй день к нам прислали на его замену другого пленного. Тогда и оказалось, что этот товарищ свободно владеет немецким языком. Васька - повар провёл Максима в третью комнату, показал свободное место на кровати и спокойно сказал:
   - Это будет ваше постоянное местоположение. Отдыхайте, а то возможно после обеда унтер-офицер погонит вас на работу.
   - Погонит, так погонит, не в гости приехал, - сказал безразлично Максим.
     Васька - повар - переводчик насторожился. Максим свободно общался с немецкой стражей, был хорошо одет, на ногах хромовые сапоги, на голове волосы, а не выбрит под ноль, и на руке часы. Всё это подсказывало, что это не простой человек. Потому что всё это было у Максима не по лагерных правилах. Ручные часы и хромовые сапоги - это барская, или командирская крикливость. Даже немецкие солдаты не имели таких сапог, и не у каждого из них были часы. Ручные часы имелись только в офицерском корпусе и рядовые после ранения на фронте. Часы у них были или трофейные, или как награда командования за боевые заслуги. Васька подумал, что это прислали на его место переводчиком. Потому, что он был несколько уже информирован немецкими словами, как и я, а то и я больше. Возможно до тысячи немецких слов, или чуть больше. И совершенно связать их в предложения Василий не мог. Он больше понимал, а вот правильно нам передать содержание ему было трудно это сделать.
     Забегая немного вперёд, и немного пренебрегая хронологией описания событий я расскажу всё о Максиме, который нам потом всё рассказал о себе.
      После пленения Максима, немцы узнали, что он свободно владеет немецким языком и предложили сотрудничество с ними. Максим не очень упирался перед этим, и не бил себя в грудь, что будет выполнять все их приказы. Бумага, которую ему подсунули, он подписал, а вот выполнять свои обязанности не собирался. Немцы отправили его в лагерь к французам, где были лучшие условия, и он изучит там французский язык и будет им всё о действиях, и замыслах французов рассказывать. Они так надеялись, что за эти лучшие условия тот на них будет работать.
   Но неделя за неделей, месяц за месяцем, а Максим ничего не может рассказать о чём думают французы, чем они дышат, хотя тот неплохо уже общался с ними по-французски. Администрации лагеря всё это надоело, а здесь наш шеф - жена генерала, что в то время был на Восточном фронте, позвонила им и попросила одного пленного вместо умершего. То те, убедившись, что Максим ещё не решил, как правильно поступать, сразу же отправили непокорного заключённого в наш лагерь, на поместье на перевоспитание, на работу в сельских условиях. В обед, к Максиму первым подошёл Багрийчук и будто маленький щенок, по - заискивающе сказал:
   - Я слышал, что вы хорошо владеете немецким языком, то вот если бы вы пошли работать на ферму дояром коров, то вам было бы лучше жить. Были бы всегда свободны, без стражи - конвоя. Кроме того, сливки кое - какие лишнее есть, и еда на немецкой кухне для часовых, и нам всегда достаток есть.
   - Не все такие счастливые родились, как ты. За рекомендацию спасибо тебе. Но я сам могу решить, где мне лучше работать, - ответил Максим предателю.
      А на второй день Максим работал в составе лесной команды, вместе с Петром. Хотя, как нам было трудно жить и работать - время неустанно двигалось вперёд. Унтер-офицер всё время был в своём иезуитском творческом вдохновении, и придумывал для нас новые сюрпризы, чтобы строжайше поиздеваться над бедными пленными. В один из выходных дней он выстроил всю нашу команду лагеря и вывел одного из нас из группы. Тогда он вручил ему в руки старое лезвие, вмонтированное в старую деревянную самодельную оправу, вроде безопасной бритвы, и приказал всем нам обрить наши головы от волос. Ещё хорошо, когда брили первый, или второй десяток голов. Далее это было для нас невыносимым страданием. По лицу текли слезы, а по плечам кровь. Все тело покрывалось обильным потом, стул казался раскалённой сковородой, что на нём невозможно было усидеть. А офицер в это время стоял рядом с жертвой, и пристукивал правой ногой в хромовом сапожке в утрамбованную землю на плацу и всё время повторял:
   - Цок - цок! Цок - цок!
     Да ещё и выхлёстывал себя нагайкой по хромовому голенищу сапога. Но как только, жертва шелохнётся от боли, то он хлестал её через плечи этой нагайкой. Пожалуй, больше страданий досталось той последней десятке пленников, которых побрили, потому, что лезвие снимало уже не волосы, а кожу, настолько оно затупилось...
   Время шло, и природа не стояла на месте, а нам повседневно сыпались новые сюрпризы - страдания от ненавистного фашиста - унтер-офицера. То чтобы вспомнить о них, то мне не хватит времени всё вам рассказать, да я и не хочу бередить душу теми страданиями, которые выпали мне и другим пленникам тогда.
      В конце августа 1942 унтер куда-то по надобности уехал из поместья на несколько дней, оставив вместо себя старого солдата - часового. В тот вечер мы, придя с работы только быстро наносили воды, и заготовили дров для кухни. Стражи - солдаты закрыли лагерь, а сами пошли играть в карты. Наша группа "Сопротивление" уже более двух месяцев, а может и больше не имела возможности собраться для любых обсуждений наших каких-то решительных действий. Ибо до одиннадцати ночи нас всех пленных всё время гонял унтер-офицер, а после одиннадцати мешал Багрийчук.
   Воспользовавшись отсутствием унтера, все члены группы "Сопротивление" собрались в первой комнате. Мы, по очереди, внимательно следили за второй комнатой, где может в любое время появиться Багрийчук.
   - Товарищи! - сказал я. Постараюсь говорить кратко. Приближается время собрания картофеля. Я вторую неделю работаю на складе минеральных удобрений. Берко мало за нами присматривает. Там работает надёжный поляк - Жучак. Немцы над ним смеются, считают, что он придурок, но это не правда. Он нарочно так притворяется, чтобы к нему были меньшие требования. Недавно, к вечеру, я ему нагрузил на телегу несколько мешков удобрений. Он отвёз на площадь, где мы будем укладывать на хранение, на зиму в кагаты картофель. Там он спрятал их под солому. Я поручаю Михаилу Вербинцу, чтобы он, когда будете складировать новый урожай картофеля, незаметно от часового посыпать - перемешать удобрения с картофелем. Петру поручаю досконально изучить, поведение вновь прибывшего Максима. Нам нужно привлечь его к нашей группе. Лука больше работает по хозяйству. То ему я поручаю найти и спрятать в надёжное место ключ, которым открывают бочки. Когда будем транспортировать пустую тару с узкоколейной станции на завод, надо засыпать в них песка. В этих бочках отправляют спирт в авиачасти. Пусть немного покашляют фашистские самолёты, которые работают на спирте. Иван Тимофеевич работает ездовым на быках. Его тоже надо привлечь в нашу группу. Я наблюдал за ним и видел, как тот враждебно относится к Багрийчуку, как к добровольцу, хотя вместе с ним работает на ферме. Это поручаю Николаю Скрипченко, он ветврач и найдёт с Иваном общий разговор. Это будут наши, первые задания.
      А вот и наступила новая золотисто-разноцветная Осень 1942 года. Светлые дни стали короче. Приходя вечером после работы нас всегда встречал унтер-офицер, который рыскал по комнатам и нахлёстывая нагайкой одного или двух людей, которые не понравились ему, он выходил. Теперь, осенними вечерами, нас уже не гоняли вокруг барака. Я в то время часто работал на складе без часового. Я больше 20 мешков с удобрениями отправил с Жучаком на поле к будущим кагатам картофеля.
   Одного сентябрьского утра 1942 Берко мне сказал:
   - Сегодня нужно навести на складе соответствующий порядок. Завтра вы все пойдёте в поле выбирать картофель.
     Ботва картофеля уже давно была скошена и засилосованная. На участке поля работали три машины - картофеле - копалки. Фашисты выгнали всех жителей поместья Брайтенфельда на поле собирать картошку. А 12 пленных ушли укладывать в кагаты картофель. Среди них был и Вербинец. Это я порекомендовал управляющему поместья взять Вербинца, который неплохо владел польским языком. Вербинец подобрал себе надёжных товарищей. Он был уверен, что друзья с задачей справятся. Там были разные удобрения, но я не знал от которых будет лучше реакция с картофелем для того чтобы она быстро сгнила.
   По окончании уборки картофеля я снова работал на складе мин - удобрений. Там я нашёл половинку старой немецкой газеты, название которой было не известно. Мы, вместе, кто хотя бы немного понимал немецкий язык читая её не могли до конца понять написанного там текста. Но на второй вечер нам её прочитал Максим.
   Там было написано:
   - Наши доблестные, героические воины день и ночь борются на Восточном фронте. Но в тяжёлых зимних условиях, на необъятных просторах России, где свирепствуют 40 - градусные морозы, нашим войскам приходится выравнивать фронт. В связи с этим оставлены некоторые населённые пункты. Скоро наступит Весна и наши доблестные воины восстановят своё наступление. Большевизм будет уничтожен! Европа будет спасена! 18 марта 1942.
   - Это устаревшие сведения, - сказал Лука.
     Да, это устаревшие сведения. Это были сведения полугодовой давности.
     Но какой радостью откликнулись они в наших сердцах, сколько надежды и ожиданий они породили в наших мыслях. Мы ясно поняли, что немцы на нашей земле терпят поражение от Красной Армии. Их громят наши непобедимые войска. Эти скупые и древние сведения подняли у нас дух неповиновения фашистам. Они сплотили нас - военнопленных, звали к мести, обязывали хоть чем-нибудь помочь нашему народу в его борьбе с врагом.
   А вскоре уже две группы из наших пленников работали на спиртовом заводе. А члены нашей группы "Сопротивление" искали ключ для открытия бочек со спиртом, чтобы засыпать туда песок. Но обшарив все углы, ключа не нашли. Пётр наконец нашёл металлический стержень, которым можно было бы попробовать открутить металлическую пробку. Он надеялся на то, что стержень все же подойдёт для открытия бочек. В конце октября спирт - завод работал на полную мощность. Пётр попал в группу грузчиков пустых бочек прибывших на узкоколейку. А вечером Пётр недовольно сказал:
   - Надушил руки в кровь, а всего три бочки открыл, а остальные не поддаются.
   - Достаточно и этого на первый раз, а на второй раз будет больше, - успокаивал я своего товарища Скрипченко.
     Но за три месяца наши ребята открыли 30 бочек и заправили их местным качественным брайтенфельдським песком. Так за работами незаметно наступил зимний период. Я работал у молотилки, которая молотила скошенные летом, но ещё не обмолочены зерновые посевы.
   Прочие товарищи ходили работать в лес. Унтер стал нас меньше беспокоить. Очевидно он нашёл себе какую-то другую для себя забаву. Но Багрийчук, как бельмо на глазу, не давал нам возможности обсуждать нужные нам вопросы группы "Сопротивление". Потому, что на зиму осталось очень мало дойных коров, и он стал быстрее возвращаться в лагерь. Мы же все, кроме него, помогали повару: заготавливали, рубили дрова для приготовления нам пищи, носили воду, чистили картошку. А он, раскинувшись в постели, подслушивал наши разговоры, чтобы утром доложить об этом унтер-офицеру.
     На католические рождественские праздники - 25 - 26 декабря офицер уехал домой в отпуск. Вот - вот наступит 1943 год, то наша группа Сопротивления собравшись в первой комнате, начала обсуждать наши острые вопросы, которые нам надо было в ближайшее время решать.
   - Вот наконец мы собрались, - начал я свою речь. Товарищи, наши задуманные задачи в основном выполнены. Картофель в буртах обработан нами минеральными удобрениями. Весной узнаем результаты. Заправили песком 37 бочек под спирт для заправки спиртом легкомоторных самолётов. Пусть фашистские пилоты "радуются". И всё же мы мало значительных действий сделали
   - А что мы можем больше сделать? - спросил Михаил Вербинец.
   - Во - первых, нам надо уничтожить предателя - Багрийчук. Он мешает нам работать. Во - вторых, на весну подготовиться к побегу из лагеря. Как только земля покроется весенним, зелёным нарядом, осуществим побег, - я вынес такие предложения.
    Меня поддержали все члены подпольной группы. На пороге появился Васька - повар. Он подал условный знак опасности. Мы занялись другими делами. После Василия появился Багрийчук и направился к своей кровати. В зимнее время унтерштурмфюрер проводил вечернюю проверку раньше и в 22 часов вечера закрывал дверь. То тогда мы были условно - свободные до утра. Тогда по вечерам мы рассказывали друг другу разные истории, менялись мнениями, мечтали о скорейшей победе наших советских воинов, которые в то время день и ночь, не покладая рук громили ненавистного врага. Зимой время проходило незаметно. Нас загоняли в барак, как только начинало темнеть. Я часто работал на складе. Завскладом был старый немец, которого звали Берк. То он не очень плохо относился ко мне. Берк не следил за мной. Чего я не понимал, то он объяснял мне вторично. Однажды я подметал весь склад и даже в маленькой каморке, в которую он меня ни разу не подпускал. На этот раз он позволил это сделать. Вдруг в одном углу я услышал неприятный запах рассыпанного неизвестного порошка.
   - Что это такое? - спросил я у Берка.
   - Пол хорошо вымети и вынеси это в сад, сделай глубокую яму и закопай, - приказал он мне.
        - Это ядовитое вещество, - догадался я.
        - Может это мышьяк, - подумал я. Мне никогда не приходилось его видеть. Я только слышал, что есть такое ядовитое вещество.
   Я аккуратно подмёл пол с тем веществом, завернул его в кусок порванного мешка из - под удобрения, взял лопату и направился в сад.
   - За садом, в канаве закопай, только глубоко, - приказал Берк мне во второй раз.
   Я часть закопал, а остатки спрятал между брёвнами. Только на третий день остатки яда я перенёс в лагерь и спрятал в туалете. Я долго советовался с Вербинцом, как отравить группу коров, за которыми ухаживал Багрийчук. Наконец приняли решение - ждать возможности.
   Только в начале марта 1943 года, когда большая часть коров отелилась, нам снова начали давать по бидону перегнанного молока. Васька - повар послал нас вечером за молоком. Вербинец захватил с собой яд, названия которого нам было не известно. Мы зашли в помещение фермы. Вербинец искал то, за чем мы пришли, чтобы взять полный бидон с перегнанным молоком. Я, вдруг согнулся и схватился обеими руками за живот. Попросил у часового разрешения в туалет. Солдат позволил. Я мигом бросился в туалет. Закрыл за собой дверь. Сижу. Одна минута, вторая, третья...
   Часовой, не дождавшись меня примчался к туалету. Ударил кулаком в выкрашенные зелёной краской двери и неистово завопил: - Выходи свинья! Долго сидеть будешь?!
     Я медленно вышел из туалета, поправляя на себе одежду. Часовой толкнул меня прикладом ружья в спину. Я, поморщился от боли, и медленно пошёл. Между тем Вербинец рассеял порошок по яслях. Багрийчук в то время, видимо был в немецкой столовой. Он там часто питался, помогал там повару: рубил дрова, носил воду. Поморщившись, я еле-еле донёс бидон молока вместе с Михаилом в барак. Вербинец потряс порошок под матрасом Багрийчука. Кусочек мятой бумаги от яда положил в карман Багрийчукового пиджака, который висел на гвозде, в углу комнаты. Утром большая часть коров были больны. У них изо рта текла пенистая слюна. Но ветврач быстро спас животных, уколов им какие-то лекарства. В 8:00 утра приехал жандарм. В первую очередь произвели обыск у поляков. Потом нас всех завернули в барак. Кроме меня с Михаилом, никто не знал в чём дело. Унтерштурмфюрер в присутствии жандарма провёл тщательный обыск. Но ничего не нашли. Унтерштурмфюрер, злой, как собака бросилась в комнату барака и начал сбрасывать матрасы, на которых мы спали. Под одной из них нашли следы ядовитого порошка.
   - Это чей матрас? - закричал жандарм к Василию - переводчику.
   - Это дояра, его тут нет. Он на ферме, - пояснил Василий.
   - Быстро его сюда! - приказал жандарм солдату.
   Часовой привёл Багричука. Офицер с солдатами набросились с кулаками на предателя. Вывернули у него все его карманы. И нашли в кармане его пиджака клочок смятой бумаги от яда. Унтерштурмфюрер ударил его ручкой плети в лицо. Жандарм схватил холуя, повалил на землю. Он начал бить и кричал на унтерштурмфюрера, что тот не выполняет свои обязанности по присмотру за быдлом - полулюдьми. Избитого Багрийчука забрали из нашего лагеря. Дальнейшая его судьба нам не известна. Так мы лишились предателя, немецкого холуя. На второй день заменили и нашего унтерштурмфюрера. Мы радовались - торжествовали, потому что лишились и гнусного предателя, и ожесточённого изверга-фашиста.
   Как-то незаметно наступила новая Весна, начало всё зеленеть и цвести. Нам стало намного лучше. Не было предателя, а новый офицер мало интересовался нами. Над нами уже не издевались и вечером мы добились свободного отдыха. Вечернюю проверку делали солдаты, по очереди. Показав ему свой номерок с выгравированным номером, мы были свободны до утра.
   С радостью встретила нас Весна, потому что почти половина картофеля на семена в буртах была испорчена. Хозяина в то время не было дома, в Брайтенфельде. А управляющий фермой, быстро реализовал немного испорченный картофель, а остатки испорченного приказал зарыть в землю. Мы радовались: как управляющий хорошо замёл наши злонамеренные следы порчи картофеля.
  
   7) Побег непокорных рабов из поместья Брайтенфельд
  
      В начале мая 1943 года, мы собрались в первой комнате.
   - Товарищи, наступила настоящая Весна, - сказал я. Приближается срок нашего побега. Откладывать его мы не имеем права. Но если случится благоприятный случай, побег можно осуществить и раньше. С сегодняшнего дня мы были готовы к бегству. Но вместе всем 7 человекам не так-то легко было бежать. Мы работали в разных группах. Днём о побеге не могло быть и речи.
   Но 26 мая 1943, управляющий утром отвёл меня одного в парк, где лежали метровые штабеля сухих берёзовых дров.
   - Русский маленькое гольц чакан тши - три десьонт сантиметров, - велел он мне.
   - Хорошо - ответил я.
   А сам думаю: скорее бы ты оставил меня. Я хочу быть один. Но он не собирался быстро идти. Он рассказывал мне о цветах, которые надо завтра полить и прополоть от сорняков. Вскоре управляющий покинул меня. Я присел на дрова. Мне приятно было сидеть без надзирателя - солдата. Вспомнилось детство. Тихие, тёплые вечера. Я погрузился в мир приятных грёз. Вдруг все эти приятные мечты оборвались. Я вернулся в жестокий мир, мир кровавой бойни людей между собой. Война достигла той кульминационной точки. Фашистские дивизии разгромлены под Сталинградом. Это мы хорошо знали в то время. Потому, что мы три дня в Брайтенфельде слышали бесконечные звуки колокола - траур по погибшим немецким солдатам. Все немцы в эти три дня носили чёрную траурную одежду, или черные ленты на рукавах.
     В обеденный перерыв я встретился с товарищами, которые в тот день работали в разных командах. Мы быстро оценили обстоятельства, кто где работает, какой часовой, какая местность. Обо мне и Иване не было речи, мы работали без охраны.
   - Я как-то одурачу своего часового, - сказал Максим. Под вечер приду в парк, где Андрей рубит дрова. Черкашин тоже может наведаться в парк.
   Звучит команда:
   - Выходите! На работу пора идти.
   В 17 часов ко мне пришёл Черкашин.
   - Ну, как! Сегодня будет дело или нет? - спросил он.
   - Не знаю. Максим появится под вечер, тогда и всё решим, - ответил я.
   Максим пришёл в начале 18 часов.
   - Сломал ручку от мотыги и отпросился у часового до Берка за второй мотыгой.
   - Как будет с остальными товарищами? - спросил я у Максима.
   - Через час наши товарищи вернутся в лагерь и всё пропало.
   - Я иду в барак. Часовой, в первую очередь, спросит Васька есть ли я в лагере? - сказал Максим и пошёл, - как придёт Черкашин, пусть обождёт полчаса, - добавил он.
   Я взял охапку с дровами и понёс её в квартиру управляющего. Пока вернулся за второй, то увидел, что Черкашин сидит на дровах. Когда я приблизился к нему, он спросил: - Где Максим?
   - Отправился в лагерь. Велел подождать полчаса, - ответил я на его вопрос.
   Через несколько минут возле склада появились наши товарищи. Они сдали инструмент после работы и пошли в барак. Вскоре наши ребята из группы Сопротивления несли параши из барака в выгребную яму. Стражи стояли у барака и смеялись, что эти 4 русские сами напросились без очереди нести вонючие параши.
   Вербинец, же стоял во дворе барака и смотрел вслед товарищам. Он знал, чего эти ребята добровольно, без очереди, понесли параши. Но он 5-й был лишний. Ему не было возможности свободно выйти за пределы лагеря вместе с товарищами, чтобы бежать из плена. Ребята тем временем поставили параши у гнойной ямы, а сами быстро пошли в парк к моему рабочему месту.
   А я тоже в это время отнёс Берку топор, которым я работал и сказал ему, что пойду за второй кучей дров. Но её там уже не было, я её уже перед этим отнёс. Так я, обманывая его, имел некоторое свободное время, чтобы меня никто не искал раньше этого времени.
   Когда я пришёл в парк, то увидел, что меня ждут мои товарищи группы Сопротивления, кроме Вербинца.
   - Ну что? Пошли? - спросил я. Товарищи в знак согласия кивнули головами.
   Мы, без шума, один за другим побежали вниз парка. Выбежали на небольшую поляну и встретили немецкого парня лет 12. Он бежал за коровой в противоположном направлении. У меня перехватило дыхание.
   - Мы разоблачены! Не добежим в лес, - подумал я.
   Но возвращаться было уже поздно и стыдно перед товарищами. Сняв с ног свои деревянные долблёнки, и взяв их в руки, мы босые изо всех сил побежали в направлении леса. После этого я был уверен, что погоня бросится за нами ранее предусмотренного времени. Тот парень, случайно попался нам на глаза, а мы ему, сразу же сообщит в лагерь о побеге заключённых. Так и получилось. Мы ещё не успели добежать до леса, услышав, что на экономии завели мотоцикл и его рёв заполнил предвечернюю тишину. Но наконец - то мы подошли к лесу. Но лес оказался жидкий, деревья росли далеко друг от друга. Яркое вечернее солнце насквозь просвечивало его. Мотоцикл с преследователями тем временем приближался к лесу. Мы быстро повернули к ручью, который журчал немного ниже того места, к которому мы прибежали.
   - Раздвиньте траву и быстро ложитесь на землю. Ведь видите, что стоя, нас хорошо видно издалека. - посоветовал я товарищам.
     Мотоцикл замедлил ход потому, что по лесной дороге, которая была изрыта кротами, и в этом месте ещё была загромождена хворостом. То на мотоцикле ехать дальше не было возможности. Мы же все - шестеро, притаились в низине с топью и высокой травой. Преследователи оставили мальчика, который нас заметил, у мотоцикла, а сами пошли в лес. Здесь их настигла собака управляющего, она непрерывно лаяла и рвалась вперёд. Солдаты быстро пошли за собакой в ??лес. Мы же, лежали недалеко от дороги и думали, что скоро прибудет вспомогательная погоня за нами.
     Казалось, что солнце остановилось, и мы не дождёмся темноты - нашей помощницы - Ночи. Лай пса все дальше удалялся от нас. Я лёжа думал благо эта собака не обучена идти по следу, потому что нам был бы сразу конец. Пусть водит их по лесу, а мы подождём темноты. Наконец стемнело. Мы медленно поднялись и пошли полем. С помощью самодельного примитивного компаса определили стороны света и пошли на запад. Далеко за полночь мы наткнулись на второй небольшой лес. Мне с товарищами приходилось вести Максима за руку, по очереди. Он ночью ничего не видел. Это очень замедляло наше движение. Но другого выхода у нас не было. У нас оставалось мало времени для дальнейшего ухода от нашего лагеря. Майская ночь коротка. Днём мы не могли идти в своей лагерной одежде, на которой спереди и сзади были выбиты красной краской 2 большие буквы: SU - Sovjetunion (Советский Союз).
   И всё же мы двигались быстро, как могли. По нашим подсчётам мы преодолели около 40 км. Начало рассветать, а леса нет.
   - Что будем делать? - спросил Максим.
   - Не волнуйтесь, - сказал я.
   - Вот впереди виднеется лес.
   На самом деле, это была лишь небольшая роща. Но мы дальше, незаметно идти не могли. Быстро растаяли предрассветные сумерки, гасли последние утренние звёзды, и на востоке загорелся край неба. Начались бесконечные перепевы соловьёв. Мы быстро зашли в этот лесок. Остановились. Дальше идти некуда. Мы были мокрые по пояс от росы, и ноги, натёртые от колодок. Но мы об этом не думали, потому что не было времени. Мы шли нескошенными травами, картофельными и свекловичными плантациями. Нам и в голову тогда не пришло, что мы оставляем за собой след на росе, что обильно выпала. Взошло солнце. Мы сидели на небольшом пригорке, в густых, мелких елях. Внизу все ветви в них высохли. Когда хорошо пригнуться, то виден край леса. Наконец кто-то посоветовал: лучше будет если мы спрячемся в небольшие ямы - щели. Я поддержал это предложение и приказал своим товарищам, чтобы все выкопали для себя эти щели. Копали, кто чем мог. Выламывали куски из сухих веток. В песчаной почве мы быстро выкопали ямы - ячейки. Если вернее сказать, это не выкопали, а выгребли их пальцами. Замаскировались мхом и сухой хвоей, которая одеялом лежала на земле. Легли отдыхать. По очереди каждый из нас стоял на страже и сторожил наш отдых. Между тем солнце поднялось уже высоко и потеплело. Мы поели сухарей, которые давно припасли на этот случай и хранили на ферме у Ивана. Сторожа, я обнаружил, что местность, где мы остановились, очень плохая для тайника. Река огибала этот гаек почти полукругом. За рекой - деревня. Река очень заросла осокой.
   - Будем ждать вечера, - сказал Николай.
   Все молчали. Так мы пролежали до самого вечера. Начало смеркаться. Я сказал, чтобы все замаскировали свои тайники. Всё было сделано. Ждали полной темноты. Вдруг слышим крики знакомых голосов: - Макс! Komm schnell raus! - Выходите быстро!
   Это кричали брайтенфельдськие вспомогательные, гражданские часовые. Они порой водили нас на работу, если не хватало трёх солдат. Мы прижались к земле. Пётр, решительно сказал:
   - Будем бежать! Скорее!
   Но куда бежать? С двух сторон непроходимая река - Старица. Бежать нам некуда. Немцы стали подходить ближе, держа оружие перед собой.
   - HДnde hoch! Руки вверх - кричали они.
   Мы увидели знакомые немецкие лица. Но ещё лежали, не веря, что нас так быстро нашли, и ничего уже нельзя изменить.
   - Steh auf! - Встать! HДnde hoch! - Руки вверх! Wir werden schießen! - Мы будем стрелять!
   Уяснив наше безвыходное положение, мы начали один за другим подниматься с земли и поднимать руки вверх. Немцы быстро обыскали нас, дали нам пару пинков, что правда, то не били по - звериному. Повели нас к узкоколейной станции, посадили в вагон поезда и через час мы были уже в Брайтенфельде. Это уже здесь унтерштурмфюрер побил каждого из нас и загнал в барак. Мы, хотя хорошо отдубашенные, но были вместе со своими друзьями, по несчастью.
   Подходя к нам, Вербинець сказал:
   - Фашисты говорили нам, что вас ещё вчера вечером половили. А Максима убили.
   Но мы были все живы и здоровы. Только Ивану больше досталось. Офицер ударил его по голове нагайкой и задел глаз. Из глаза текли слезы. Утром наших друзей повели на работу. А нас солдат отвёл в тёмный, заваленный подвал. Он был залит водой, нам по колено. Толкая нас штыком в спину, он быстро затолкал всех нас в него. Мы набрали в долблёнки воды, там воды было - нам по колено. В темноте мы не видели друг друга. Мы стояли потрясённые. В этот момент Лука спокойно сказал:
   - Ну-ка, ищите сухое место.
   Все опомнились и разошлись по помещению протягивая руки вперёд. Наконец Николай отыскал кучу досок. Мы все вылезли на них. Разулись и повиливали воду с колодок. Около полудня фашисты неожиданно открыли подвал. Ясный пучок света проник в подземелье. В глазах закружились огоньки.
   - Komm schnell raus! - Выходите быстро! - кричали немцы.
   Нас повели в лагерь. Михаил с Василием - поваром организовали нам бескорыстную помощь. Они собрали во всех пленных дневной паек хлеба для нас и разделили на 6 порций, потому что нас никто не кормил. То эти ребята укутали этот хлеб каждому в наши шинели. Мы быстро забрали свои шинели, попрощались с товарищами и пошли к машине.
  
   8) Допросы гестаповских палачей в тюрьме Штутгарта, и штрафной барак
  
   Нас - беглецов, повезли в Штутгарт. Но в тюрьме нас там поместили в двухкомнатные камеры. Я, Иван и Пётр были в 108-й, а остальные в 97-й. Фашисты просчитались, потому что здесь было мало построенных однокомнатных камер. Советские люди не повиновались им, бежали, искали разные, тернистые пути к своей Родине. И хотя во многих из них их планы - мечты не осуществились, и они отдали свою жизнь за свою мечту, то мы - люди будем всегда помнить их подвиги. Ибо каждый из них имел семью и его родные всегда его ждут.
     Тесная камера одиночка - цементный пол, в углу полная параша. Но мы втроём как-то смогли прилечь на подстеленную шинель и второй покрылись, чтобы дать отдых организму, пока фашисты нас ещё не пытали. Я, свернувшись калачиком в углу, лежал и думал: Как жаль, что мы не гуртом, не в одной комнате. Главное, чтобы фашисты не сломили воли товарищей. Я хорошо знал, наша судьба целиком и полностью зависит от переводчика. Ему, главное, чтобы быстрее закончить допрос. И скорее быть свободным. Но у нас на этот случай всё было предусмотрено и договорились, что будем говорить. Каждый из нас знал, что отвечать. Утром мы встали и начали растирать затёкшие руки и ноги. И начали есть хлеб, который нам наладили друзья в путь. Его не нужно держать, потому что если фашисты его увидят, то заберут. Незаметно наступило 6:00 утра. Надзиратель стукнул в дверь и закричал:
   - Aufsteh! - Подъём!
     После побудки, носители выносили параши из камер. Стражи - охранники тюрьмы рычали на заключённых под стражу, били, толкали. В 10 утра нас повели в кабинет жандармерии.
     За массивным, полированным столом опершись руками на перила мягкого дивана, сидел оберштурмбанфюрер. Он был рыжий, пузатый с обвислым аж на грудь подбородком. У стола стоял переводчик. Надзиратель толкнул нас в кабинет и закрыл за нами дверь. Переводчик, осмотрев нас и улыбнувшись, иронически спросил:
   - Ну, что, убежали?
   Мы молчали, опустив головы вниз. Гестаповец ударил кулаком по столу и закричал:
   - Wohin sind sie geflohen? In den Guerillas?
   - Куда решили бежать? В партизаны? - перевёл переводчик.
     Мы быстро поняли, что это не допрос, а ловушка. Я поднял голову, посмотрел ему в глаза. Он не обратил на меня внимания, быстро поднялся и обратился к Петру:
   - Wohin rennst du?
   - Ты куда собрался бежать? - перевел переводчик.
   - Домой, к родным. Я из Винницкой области. - ответил Петр.
   Гестаповец ударил Петра через плечи нагайкой, потянул ближе к столу.
   - Russisches Schwein! - Русская свинья! Kommunistisch?! Коммунист?! Шталин?! - Горланил фашист.
   - Antworte, wo bist du hingegangen? Ich gebe eine Minute um zu meditieren. Hast du verstanden? - орал жандарм.
   - Отвечай, ты куда бежал !? Я даю одну минуту на размышления. Понял? - перевёл переводчик.
   - Я уже отвечал и ещё раз говорю: домой, - сказал ему Пётр.
   Гестаповец подскочил, ударил Петра ручкой плети и толкнул к двери.
   - Wo bist du weggelaufen? - обратился к нам немец. - Вы куда бежали? - перевёл переводчик.
   - Домой, - ответил Иван. - Мы с Каменец - Подольской области. Украина.
   Не дослушав слова: Украина, фашист огрел нагайкой Ивана, а потом и меня.
   - Wirst du antworten? - рявкнул к нам он.
   - Будете отвечать? - перевёл переводчик.
     Мы молчали. Нам от него опять посыпались удары хлыста. Так грязно окрестив нас всех, фашист приказал отвести нас в карцер. Мы, избитые, но радостные, что нам ещё так легко обошлось, то там мы просидели до вечера. Здесь мы услышали, что по камерам разносят заключённым баланду. А нас никто не беспокоил. Прошло более часа, а к нам не приносят.
   - Почему нам не приносят вечерний пищевой комплект? - спрашиваю я своих друзей.
   - А ты разве не слышал? Переводчик сказал, что нам три дня ни есть, ни пить не дадут, - сообщил Иван.
     Мы сидели в тесной камере, рассчитанной на одного. Нас беспокоило лишь то, долго ли ещё нас здесь будут держать. Если долго, то мы ослабеем, как в 1941 году. Нестерпимая жажда выкручивала все наши нервы. В глазах двоилось. Комната была для нас в темноте или в мареве. Холод и сырость тоже изрядно досаждали нам, но жажда была сильнее. Мы не могли разговаривать, так во рту всё было пересохло.
   Уже на третий день нам принесли по литру сладковатого чая. Тогда, хотя мы остановили свою жажду и начали есть хлеб, потому что без воды мы не могли есть его. А на четвёртый день, в 10:00 утра, нас повели на допрос. На этом допросе присутствовал тот самый оберштурмбанфюрер.
   Он встретил нас вопросом:
   - Wissen Sie schon, wohin Sie gerannt sind?
   - Уже знаете куда бежали? - перевёл нам переводчик.
   Мы стояли в двух шагах перед ненавистным, жестоким фашистом. Справа и слева стояли солдаты с длинными австрийскими штыками. Переводчик едва выступил вперёд. Палач стоял позади, и готов в любую минуту броситься на свою жертву. Я понял, что на этот раз так не обойдётся. Мы стояли, опустив головы вниз, к полу и молчали.
   - Вы не знаете куда вы бежали, зато мы знаем! - ехидно сказал нам переводчик.
   - Ваши коллеги нам рассказали, что вы хотели добраться до партизан!
   - А где те партизаны? - спросил я. - Разве они есть?
   - Behalte ein Schwein! Du solltest besser wissen, wo deine Guerillas sind! Antworte!?
   - Молчи свинья! Ты лучше знаешь, где ваши партизаны! Отвечай!? - лаял ко мне фашист.
   - К сожалению ваши солдаты не информировали нас, что в Германии есть партизаны, - сказал я.
   Гестаповец подскочил ко мне и ударил меня прямо в лицо, я пошатнулся, но не упал.
   - Antworte! - Отвечай!
   - Они врут! Никто из нас не знает о партизанах и где они находятся.
   - Jetzt weißt du es! - Сейчас узнаешь!
   Фашист ударил второй раз меня. Солдат открыл дверь и в кабинет вошли наши товарищи. Я сразу заметил, что они очень избиты, а особенно Максим. В этот момент фашист толкнул меня в сторону, так что я больно ударился о стенку головой. Обращаясь к Максиму, переводчик спросил его:
   - Как, ты - идиот, сумел провести эту банду прямо на запад, 40 км?
   - Будешь молчать - расстреляю!
   - Он нас не мог вести, потому что он ночью ничего не видит, - защитил товарища Николай.
   - Это ты вёл эту банду? Рассказывай, как и куда вёл?
   Николай молчал. Жандарм что - то рявкнул до палача. Тот, как коршун, бросился на Николая. Я даже не смог заметить, что он ему сделал. Потому что Николай без сознания лежал уже на полу. Через пару минут его подняли солдаты. Он дрожал, как осиновый лист и долго молчал, а потом чуть сказал.
   - У нас был компас.
   - Где взяли?
   - Намагнитили иглу.
   - Где взяли магнит?
   Николай замолчал, глядя на меня. Фашист уловил его взгляд. Он толкнул Николая в сторону и вытащил меня на середину комнаты и хлопнул меня прямо в лицо:
   - Я догадался! Ты получил магнит! Ты подговорил идти всех в партизаны. Рассказывай где взял магнит?! Быстро!
   - Я нашёл намагниченный нож.
   - Врёшь! Где взял магнит?
   - Я уже ответил! Более ничего отвечать не буду!
   - Будешь!
   Жандарм что - то сказал палачу. Тот, мгновенно, набросился на меня. Тогда схватил мою руку своей лапой, сжал её, как клещами, и потянул меня к полуоткрытым дверям. Затем резко вставил конечности пальцев моей руки между косяком и дверью, и потянул закрывать двери. Мои конечности руки, зажатые между косяком и дверью, были пронизаны, будто адским током, и страшная боль пронзила всё моё тело. Молния в глазах изменилась тьмой. Когда я немного пришёл в себя, то фашист, глядя своими жестокими, ненавистными глазами прямо мне в глаза, равнодушно спросил:
   - Woher hast du einen Magneten? Wo sind die Partisanen, zu denen Sie diese Bande gefЭhrt haben?
   - Где взял магнит? Где партизаны, к которым ты вёл эту банду?
   - Нож нашёл. Где партизаны я не знаю потому, что не слышал о них.
     Палач ещё сильнее припёр дверь вместе с моими пальцами. Я начал терять сознание. Все лицо покрылось слезами, а тело обильным потом. Как сквозь сон слышу:
   - Antwort! - Отвечай!
   - Не буду отвечать, потому что вы мне не верите. Что отвечать, когда я всё сказал, - с трудом выдавил из парализованного болью горла.
     Сколько времени продолжалась эта надругательство - я это хорошо не помню. Палач открыл дверь и толкнул меня в коридор. Врач - фашист, который заранее уже был там, схватил меня и потащил в свой кабинет. Там он быстро отрезал раздробленные концы двух моих пальцев, помазал чем - то и забинтовал. Надзиратель из кабинета врача отвёл меня в камеру. А в комнате оберштурмбанфюрера между тем допрашивали моих товарищей. Пётр вернулся с подбитым глазом. После допроса, нас всех - 6 человек поместили в 110 камеру. Это была тяжёлая ночь. Все были избиты, а прилечь негде. Два человека стояли, двое - сидели, а два - калачиком лежали на цементном полу. Эта ночь казалась нам вечностью. Время, как бы остановились.
   Утром нам через переводчика сообщили приговор:
   - Месяц штрафного барака.
     В 10:00 утра нас перегнали в штрафной барак. Это была длинное и узкое здание. Окна, отдалённые друг от друга на 15 см. Переступив порог, мы увидели бледных, измученных людей, которые стояли под окнами.
     Порядок в штрафном бараке был такой: людей поднимали в 5 утра. Затем они выносили во двор все топчаны, на которых спали и возвращались в барак. Все становились под стену барака. Кругом барака ходили часовые солдаты. Через окна, в которых не было стёкол, им хорошо было видно поведение узников, кто падал, или приседал. Они приводились в сознание штыком часового. Так узники стояли до 24 часов ночи. И только тогда заносили на ночь топчаны для сна. Даже обедали все стоя. Измученные заключённые, которые простояли по 20 и более суток, падали с опухших ног. Это были не ноги, а столбы. Они не помещались в широких французских брюках. Кто не мог стоять, тех солдаты били, и кололи штыками винтовок. Невольников заставляли ходить гусиным шагом под стенами, по 10 раз в день. На их ногах лопалась кожа, по полу текла скользкая жидкость. А тех упавших и потерявших сознание, то их поднимали и давали в руки метлу, и заставляли её держать вертикально час, или два. Руки увядали, метла опускалась вниз. То фашисты снова кололи штрафника штыками и кровь медленно стекала по его опухших ногах. Мы в 1-й день не чувствовали усталости в ногах. Нас беспокоили полученные раны во время допроса и наше будущее. На второй день мне стало плохо с рукой. Иван ночью перевязал мне пальцы тем же бинтом. А что будет завтра, послезавтра? Неизвестно и страшно.
   Фашисты не подают медицинскую помощь штрафникам в штрафном бараке. Здесь запрещено всё. Мы в этом застенке промучились трое суток. Трое суток жестоких издевательств. На 4-е сутки нас готовили к отправке в Норвегию. Ни в камерах, ни в штрафном бараке не хватало места для невольников проштрафившихся. Каждый день привозили новых беглецов. Всех, кто бежал из плена, фашисты не оставляли в Германии.
  
   6 ч. Невольничья жизнь военнопленных в Норвегии
  
   1) Города Осло и Трондхейм, сочувственный мастер-норвежец и беззлобный часовой солдат
     
      3 июня 1943 года нас - советских военнопленных, на грузовых машинах повезли в г. Штеттин. Теперь Щецин -это столица и крупнейший город Западно-Поморского воеводства на северо-западе Польши. Он расположен близко от Балтийского моря и кордона с Германией, это крупный морской порт и седьмой по величине город Польши.
   Там нас, как каких-то животных, часовые солдаты бесцеремонно загнали в трюмы парохода. Натруженные ноги требовали покоя, и мы быстро легли отдыхать на пол в шинелях. Накрывшись с головой, я быстро заснул. Сколько мы двигались на судне по морю я не знаю, потому что когда проснулся, то те рабы, что не спали сообщили мне, что они слышали, как наверху гремели чьи - то весёлые возгласы:
   - Осло! Осло!
   А Осло - столица оккупированной немецкими войсками Норвегии в 1940 году. Сам г. Осло расположен у самой северной оконечности Осло-фьорда в юго-восточной части Норвегии. Плюс к Осло относятся 40 островов. В пределах города расположены 343 озера, которые являются важнейшим источником питьевой воды. И по территории Осло протекают две небольшие реки: Акешельва и Ална.
   На пристани нас - новую рабочую и бесплатную силу, высадили из трюмов парохода и под конвоем повели на железнодорожную станцию. Идя туда дорогой, Пётр шутил:
   - Видишь Андрей, как нам хорошо. Мы, с одной страны в другую приехали и не заботимся о визах. Вот только приплыли, а уже для нас стоят вагоны первого класса. Пожалуй, билеты нам были заказаны тогда, когда мы были в Германии. Ты смотри, какая расторопность и пунктуальность.
   Нас быстро загнали в вагоны. Вскоре прицепили паровоз. Поезд медленно тронулся с места, набирая скорость и повёз нас навстречу новым испытаниям, новым мучениям и страданиям.
   - Это норвежцы нас везут. Фашисты, так медленно не трогаются с места, - заметил Павел, - значит, что норвежцы нам сочувствуют.
     Так мы ехали более чем 2 суток, а направление нельзя было определить потому, что солнечные лучи падали то с одной, а то с другой стороны вагона. На третий день мы приехали в город Трондхейм. Это третий город Норвегии по населению. Он расположен в устье реки Нидельвы на берегу Трондхеймского фьорда. Плюс крупнейший город фюльке Трёнделаг. (Фюльке - провинция или область.)
   Там нас высадили из вагонов и повели в лагерь. Меня всё время болели пальцы. А ещё хуже беспокоило будущее. Как я буду работать? Надо делать новую перевязку, а нового бинта нет. На второй день нас повели на работу. Хотя рука болит, но я пойду со своими товарищами. Не хочу оставаться в лагере. Направят в санчасть, а там конец. Там не лечили, а выписывали приговор на тот свет. Это не санаторий и кормить лишний рот никто из практичных немцев не собирался. На северных берегах Норвегии строили доты и дзоты военных укреплений. Руководили этими работами бельгийцы и норвежцы. Немцы только контролировали их. Работа была тяжёлая: надо было носить кирпич, металл, песок, гравий, цементный раствор. Меня охватил страх.
   - Я, пропал! - подумал я.
   В это время норвежец увидел мою завязанную руку черным бинтом и спросил:
   - Что это у тебя с рукой?
   - Отбил камнем два пальца, - с грустью сказал я ему. Как работать не знаю.
   - Плохо дело, - сочувственно ответил он мне.
   К тому времени я уже немного мог понимать и говорить по-немецки. Норвежец обратился к часовому солдату, и сказал ему, что мне нужна лёгкая работа и берет меня на такую. Солдат пожал плечами и ничего не сказал, а просто махнул рукой. Норвежец поставил меня у переключателя мотора вибратора, который сгущал бетонный раствор в котловане. На обеденный перерыв норвежец принёс необходимый перевязочный материал. Он сделал мне перевязку и сказал часовому:
   - Это он вчера обил здесь пальцы.
   - Мне всё равно, - сказал солдат.
   - Вам нужна работа, а мне, чтобы они все были здесь на работе.
   Здесь я работал более трёх недель, Норвежец сначала ежедневно, а затем через день перевязывал мои пальцы. За это короткое время пальцы зажили, но выполнять тяжёлую работу ещё было рано.
   - Ты, Андрей, счастлив, что попал к такому норвежцу и к солдату, которые не придираются к невольникам, - сказал Пётр.
   Он работал в другой команде. Часовой солдат у них был настоящим ярым фашистом. Потому что он не давал передышки заключённым, заставлял переносить непосильный груз. Да ещё и бил, колол штыком винтовки тех, кто не мог выполнить его приказ. В нашей команде было намного легче. Солдат приводил нас - пленных на работу, сдавал мастеру и оставлял нас ему. Работой нашей он не интересовался. Нам неизвестно было, что он представлял собой, потому что в разговор не вступал никогда ни с норвежцами, ни с нами. Он просто сидел, погруженный в свои думы.
  
   2) Станция Мо и Рана и лагерь Мо и Рана 2 - борьба в нем за свой пищевой рацион с полицейскими лагеря
  
      Однажды утром нас выстроили не по командам, а в колонну и повели на ж/д станцию. Посадили в вагоны и оттуда по железной дороге повезли дальше на север. Остановились на конечной станции Мо и Рана или Му-и-Рана (норв. Mo i Rana). Норвежцы и немцы произносили название города как: Мо и Рана. Это город в коммуне Рана, фюльке Нурланн в Норвегии, а расположен он южнее северного полярного круга в регионе Хельгеланд. Город называется Му-и-Рана (Му в Ране) или Мо. Му-и-Рана расположен в устье Ран-фьорда, на южной стороне гор Салтфьеллет и ледника Свартисен, второго по величине в Норвегии. Река Ранелва впадает в Ран-фьорд в Му-и-Ране. Рана и Салтфьеллет знамениты своим бесчисленным количеством пещер.
   Там нас разделили на группы, и повезли по лагерям. А перед тем, унтер-штурмфюрер отсчитал 64 человека. Нас посадили в две грузовые машины и повезли в лагерь - Мо и Рана 2. В эту группу я попал вместе с Иваном Черкашеным, а остальные остались, в то время, в Мо и Рана. Куда их повезут и какова их судьба, неизвестно.
     В новом лагере Мо и Рана 2, наша группу в 64 человека, разместили в 2-х комнатах. Утром разносчики пищи принесли ведро мутной похлёбки и 1 кг хлеб на 4 персоны. После завтрака нас повели на работу. Мы целый день расчищали поваленный лес, подготавливая будущую трассу пути. Вечером нам выдали по ложке гнилой капусты и по литру тёплой воды. На второй день был тот же расклад, что и вчера.
     В этом лагере, почти половина людей, была не способна к нормальной работе. Было очень много больных, которых забирали в ревир - санчасть, но оттуда почти никто живым не выходил. Мы с Иваном ещё держались на ногах. Но на третий день пали более морально, чем физически. Мы хорошо понимали, что при таких продуктах, к зиме не дотянем. При первых морозах нас ждёт госпожа - Смерть. Наши старожилы - заключённые, едва шевелили руками. Мастер кричал нам:
   - Лентяи! Не хотите работать, а получаете северный паек. Три четверти того, что мы получаем!
   Стражи солдаты стояли и смеялись над этим.
   - Нельзя смеяться над голодными людьми, - сказал я им по-немецки, показывая рукой на коллег по несчастью, которые едва держались на ногах.
   Один часовой рассердился за это на меня и ударил прикладом винтовки мне в бок.
   - Ты, коммунист Шталина! Я знаю, что вам дают. Работал! Бистро - бистро!
   Вернувшись в лагерь, мы начали расспрашивать старожилов лагеря, как здесь им ранее давали кушать. А те рассказали:
   - Полицаи получают на всех нас разные продукты: картофель, крупу, масло, сахар, порой искусственный мёд и шпроты. Но мы никогда этого не получали. Иногда выдавали по коробочке шпрот. Очевидно - полицаи не могли тогда съесть со своими сторонниками. Но некому жаловаться. Немцы в лагерь не заходят. Скажешь на работе - тебя бьют. Эти полицаи - предатели - хуже фашистов. Те хотя бы выделяют хорошие продукты, зная, что это север и здоровые заключённые выполнят больше работы. А полицаи жиреют за наш счёт. Они обворовывают и так скудный паек, который немцы выделяют.
   - Тогда сделаем так: - утром не получаем баланду и не идём на работу. Все вместе. Группа - это сила. Мы уже такое проходили, то правда была на нашей стороне. Иван не даст мне соврать. Тогда придёт старший и переводчик. А ещё лучше, чтобы пришёл сам гауптман, немецкий офицер.
   - Гауптман, ещё ни разу не был в нашем лагере. У него есть молодые норвежки. Он с ними любуется день и ночь, - сказал товарищ, который прожил здесь больше полгода.
   - Ничего не выйдет, - сказал второй товарищ. - Полиция не допустит в лагерь немцев. Они не вмешиваются во внутренний распорядок лагеря. Полицаи нас всех посекут нагайками.
     Но товарищи, прибывшие недавно из Штутгарта, которые прошли тяжёлые пытки и штрафной барак, не побоялись этих угроз. Это были люди, которые не покорились фашистам. Это были стойкие, несокрушимые люди. Но у них было достаточно того, что в глазах их горела ненависть и решимость к мести за свою часть пищи, которую обворовывали отвратительные предатели. С этими товарищами не надо было вести разъяснительные беседы. Каждый из них, по своей воле, пошёл на тяжёлые испытания. А теперь судьба свела их вместе. Сплотила в единую, дружную семью. Достаточно только искры и будет пламя. Все они, как один, приняли моё предложение. Несколько товарищей пошло в другую комнату. Там тоже все, как один, поддержали нашу справедливую забастовку против полицаев - предателей. Мы все с нетерпением ждали утра. Каждый из нас знал, что через месяц - два в этом лагере можно потерять последние физические силы и это будет твой конец жизни. А тогда, эти предатели, раскидают нас, как мух.
   Наступило утро. Носители пищевого рациона принесли в комнату бачок мутной воды с песком. Повар скомандовал:
   - Стройтесь!
   Все люди сидели неподвижно на своих местах в бараке.
   - Мы не будем получать и есть эту похлёбку!
   - Где те продукты, что вечером привезли на кухню?! - Где картофель?! Где крупа?! Где сахар?! - кричали люди из разных углов комнаты.
   - Вы что, у тёщи в гостях? Не знаете где находитесь? Сейчас полиция вас накормит! - кричал повар, угрожая нам и хлопнув дверью стрелой полетел к своим полицаям - отбросам.
   - Сейчас будет беда! - сказал незнакомый раб.
   - Не голоси раньше времени! - перебил его сосед по нарам.
   - Их - 10, а нас сотни. Товарищи, что с нами приехали поддержат нас и не подведут.
   Уже через минуту вбежали полицаи, вооружённые нагайками, качалками и другим неогнестрельным оружием.
   - Строится по 5 душ, - рявкнул к нам обер-полицай.
   Но никто не шелохнулся со своих мест. Все сидели, как прикованные. Вдруг все, как по одной команде крикнули:
   - Давай сюда гауптмана! Не будем получать этой похлёбки! Не пойдём на работу!
   Обер-полицай, подскочил, как будто оказался на кипятке и ударил нагайкой ближайшего пленника.
   - Не бей!!! - раздалось море голосов отовсюду к нему.
   Все вмиг подскочили с нар, со своих мест. В комнате создалась возня, крики, ругань. В дверь вбежали наши товарищи из другой комнаты. Мы, все пленные, прижимали полицаев к стене, не давая им размахивать нагайками для ударов.
   - Давай гауптмана! - кричали десятки голосов заключённых.
   Зацепки других сыпались в адрес полицаев, всё ближе наступая и прижимая их всех к стене, у дверей.
   - За двери их ребята! Здесь им не место! - закричал я.
   Мы их вытолкнули, но только двинулись на какой-то метр, полтора и они вылетели, как пробка от шампанского вина, на улицу. Так полицаи услышали нашу силу, силу коллектива, народа. Наконец они должны были доложить немцу гауптману - капитану. Но гауптман в лагерь не пришёл. По его приказу, нашу группу в 64 человека отправили в другой лагерь. Полицаи радовались и смеялись с нас, что мы покидаем этот лагерь.
   - Так вам и надо коммунисты проклятые! Там узнаете, как получать пищу. У того коменданта узнаете сколько пуд соли стоит. Сами будете на себя яму копать. Вы ещё будете жалеть по этому лагерю, - так запугивали нас полицаи.
   - Чтобы за вами так родная мать радовалась, как вы за нас! - кричали мы им в ответ из машины.
   - Чтобы вы здесь подавились нашим пайком!
   - Придёт время, и они должны будут дать ответ за свои поступки, - сказал я.
  
   3) Лагерь с советскими военнопленными - Бренхай.
  
   Завёлся и загудел грузовик, шофёр дал полный газ, и мы с Иваном Черкашиным, и с новыми товарищами в кузове поехали навстречу новому, неизвестному в жизни. С нашего зрения за поворотом скрылся Мо и Рана 2, в котором остались заключённые, которых обворовывала жестокая группа предателей - полицаев.
   Через час мы - бунтари, приехали в лагерь - Бренхай.
     Он находился в широкой, живописной, зелёной долине. По обе стороны лагеря было видно только высокие горы. Нижняя часть гор была покрыта тёмно-зелёным, дремучим лесом, который на значительной высоте переходил в карликовые берёзки. За ними жёлто - рыжий мох. А ещё выше - лежит вечный снег и лёд. Горы прядями тянулись вдаль. На территории этой широкой долины был построен деревянный барак на 20 жилых комнат. В каждой комнате помещались по 48 душ. Кругом была ограда в два ряда колючей проволоки. Довольно в стороне находились два похожих, меньших барака, где размещались немецкие солдаты и гражданские мастера работ. А ещё дальше находился погреб, построенный в хороший, толстый накат из грубых стволов елей и засыпан сверху песчаным грунтом. На склоне северо-западной горы, на высоте около 100 метров работали узники этого лагеря. Они расчищали сваленный лес, резали и носили его в долину. Мы с Иваном разместились в 7 комнате, то оставили там свои шинели и вышли во двор лагеря.
     В лагере возле кухни работала лагерная команда. Люди медленно резали, и кололи дрова для кухни. Это было видно, что это очень измученные заключённые. С начатой ??беседы с ними, мы узнали, что они долгое время работали в тоннеле. Эта работа в лагере была для этих пленников таким отдыхом. А в том лагере, который мы только - что оставили, тоже была лагерная команда. Но те там были сытые, откормленные, как кабаны. Они были подхалимами лагерных полицаев, которые сосали кровь из бедных, обездоленных узников. Там они быстро заготавливали дрова на кухню и целый день играли в карты с полицаями, а вечером наши продукты меняли на наши сигареты. Потому что сигарет выдавали всем мало, то это был очень востребованный товар и проводился натуральный обмен товарами.
   - Как вы сюда попали? - с интересом спросил я, глядя на обездоленных.
   - Очень просто. Лагерный переводчик, Александр Беляев, присматривается к людям, и кто не может нормально работать на трассе дороги, оставляет в лагере, - пояснили они нам.
   - Вы скоро поправитесь возле кухни, - сказал Иван.
   - Нет. Здесь не всегда попадает лишний черпак супа. А если и бывает, то его дают в первую очередь бурильщикам. Там тяжёлая работа. Только после них к нам могут попасть какие-то остатки пищи, - сказал кто-то из лагерной команды.
   - Вечером, мы привозим в сопровождении дежурного полицая по кухне все продукты. А утром приходят старшие с комнат с двумя дневальными на кухню и получают продукты на 48 человек комнаты. Все продукты распределяются по весу, под контролем немца-фельдфебеля. А уже в комнатах, по самодельных весах делят на шестёрки, на 6 душ. А они уже делят пищу между собой всё по - честному. Даже картофель варят в мундире и выдают на комнаты по весу, - знакомили нас старожилы с порядком питания в лагере.
   Вдруг раздалась команда полицая:
   - Ооо! Новички! Стройтесь по два в ряд!
   Полицай, обойдя наши ряды и осмотрев одежду каждого из нас, сказал:
   - О! У вас работы хватит на целый день, до самого вечера. Сейчас я вам принесу иглы, нитки, материал на заплаты, и чтобы к вечеру на одежде не было ни одной дырочки. У кого будет рваная одежда, то неделю не получит курева.
    За работой быстро пролетел день, хотя мы целый день ничего не ели, потому что на нас на этот день, не были выданы продукты. Как только рабочие команды вернулись с работы в лагерь, прозвучала команда:
   - Стройтесь на вечернюю проверку! Смирно!
   К воротам приближался немец - офицер, гауптман в сопровождении переводчика и часового солдата.
   Полицаи тоже стояли выстроенные в отдельной колонне. На переднем крае был только обер - полицай и лагерный переводчик. Ни в одного из полицаев не было холодного оружия. Только офицер приблизился к голове колонны, обер-полицай вышел вперёд и доложил ему:
   - Весь батальон построен, герр официр! Отсутствуют: 11 человек, лежащие в ревире, 14 человек, это те работающие в лагерной команде, и 45 человек, работающих в тоннеле.
   Переводчик перевёл ему этот рапорт.
   - Вольно! - сказал гауптман и козырнул, махнув рукой.
   - Внимание! Военнопленные! Особенно новички. Это очень хорошо, что вы умеете ездить на велосипеде. Но к сожалению, их у меня нет. Надеюсь, что ноги у вас не больны. Вы пойдёте в вальд - лесную команду и будете носить дрова. Но не все. Остальные разделим по другим группах.
      Я попал на земляные работы. Я работал на пару с ещё одним мужчиной. Он долбил киркой землю-грунт, а я сбрасывал её под откос. Киркой мне ещё было очень трудно работать, болела рука, вернее два сломанных палачом и отрезанных пальца. Иван работал в лесной команде. Так, в тяжёлой, изнурительной работе проходили долгие будни. Прошло лето и наступила ранняя осень. Зарядили почти ежедневные монотонные дожди. Хотя вроде дождь и не густой капал, но за целый рабочий день наша одежда промокала насквозь, к телу. Она, намокала и становилась ещё дополнительным бременем на наши плечи. А стражи -солдаты накрывшись плащ палатками сидели у костра и только всё время покрикивали на нас:
   - Работать бистро! Нумер шрайбен! Никс курит два вохен. То есть: - Мы напишем номера тех, кто плохо работает. И курить двум запрещено. Курить поочерёдно по - одному.
     Мы с работы возвращались в барак, в свои комнаты в мокрой одежде, которую невозможно было где-то просушить. Комнаты были слишком узкие для этого. Люди, от такой тяжёлой работы, и скудного питания, мёрзли. Летом работали весь световой день - 12 - 14 часов. Осенью поменьше - 10, но дожди и ледяной ветер, который продувал мокрую одежду, и охлаждал нас за считанные минуты утром, как только мы выходили на улицу. Казалось, что ветер пронизывает тебя до костей. Но я не знаю, что нас заставляло мужественно переносить все эти тяготы невольнической труда, невольничьей жизни в суровых условиях крайнего Севера.
     Кроме того, в лагере вместе с Осенью, наступившей наступила и цинга у людей. В них кровоточили дёсны зубов от нехватки витаминов, зубы начинали шататься, а то и так, просто выпадали. Нам было разрешено есть примёрзшие ягоды рябины. Немецкий офицер, по совету переводчика Саши Беляева, приказал заваривать чай с еловой хвоей и с той же мёрзлой ягодой рябины.
   Это намного улучшило положение заболевших людей. В постоянной, тяжёлой работе скучно ползли рабочие дни. Скудный пищевой паёк, проглоченный нами за считанные минуты завтрака и ужина, мгновенно растворялся в наших желудках. Поэтому мы всё время были голодные, и организм от изнурительной работы требовал нам забросить что-нибудь в рот из пищи. Но где её было взять в плену. Мы все были грустные, безрадостные, голодные и холодные.
  
   4) Спасение Ивана Черкашина из беды и знакомство с лагерным переводчиком Александром Беляевым
  
   Я лежал на верхних нарах рядом с Иваном Черкашиным. Однажды, во время деления картофеля, Иван сказал:
   - Там, в Брайтенфельде, наши ребята не делят картофель, а мы здесь делим, потому что её мало.
   - Придёт время, и они будут делить, - сказал я.
   - Пока сытый сохнет, то худой - сдохнет, - сказал Иван, явно сожалея о том, что сбежал из Брайтенфельда.
   - Не канючь! Тебя насильно никто не заставлял бежать, сам навязался. Теперь нечего жаловаться на свою судьбу, - сказал я ему в ответ.
   - Если бы не вы со своей группой, то я бы в это время пил сметану и погонял быков, - высказывал своё мнение Иван, не сдаваясь.
     Так только теперь я понял, что Иван Черкашин раскаивается в совершённом поступке - бегства из Брайтенфельда. Поэтому я решил эту тему больше не шевелить и не разговаривать о ней.
     Хотя Иван и не был членом нашей группы Сопротивления, но он почти все наши планы знал. Поэтому мы не доверили ему отравить коров, хотя это ему было легче всего сделать. Все же мы ему верили. Он знал о подготовке к побегу из лагеря, потому что прятал наши сухари в дорогу на ферме. Поэтому он охотно присоединился к нашей группе при случае бежать из плена.
     После этого разговора с Иваном, я всё свободное время тайно наблюдал за переводчиком Александром Беляевым. Мне всё время из головы не выходило одно предложение старожила - узника при первой нашей беседе при приезде в этот лагерь.
   - Переводчик следит за ослабленными людьми, и поочерёдно оставляет работать в лагере на лёгкие работы. Да ещё и: никто и никогда в него не видел, в его руках плети, как это делают почти все переводчики. И за это время я ни разу не слышал от него ругательства к людям. Он как-то вдумчиво старался по возможности помочь обездоленному человеку, который стоит на грани жизни и смерти. Тогда из этого следует единственный вывод: - он наш, советский человек у которого осталась совесть. Потому, что предатель когда-нибудь мог себя проявить с плохой стороны.
   Но как тогда с ним связаться? Или, не ошибаюсь я? Как всё - таки выяснить, кто он на самом деле?
     Вдруг в наш лагерь приехали солдаты из РОА - Русской освободительной армии, и он всё время ходил с ними по комнатам. Это - "рогатики", как мы их между собой называли, приехали агитировать вступать в армию генерала Власова, который перешёл на сторону фашистов. Тогда я как-то заметил, что когда какой-то узник ловился на их крючок и записывался в их ряды, то радости Александр - переводчик от этого не получал. А наоборот было видно, что Саша был недоволен этим.
     После этого случая я всё же решил обратиться к Саше.
   Но как? Когда и где? Обер-полицай Гриша и его помощник Фомич - его враги и мои. В этом я был уверен. А Александр всё время был у них на глазах. Однажды Александр вышел из кухни и медленно двинулся к лагерной команде, которая работала у кухни. Тогда я быстро догнал его и обратился к нему на немецком языке, надеясь, что меня мало кто поймёт при массовом не владении немецким.
   - Вы на кого работаете господин переводчик?
   - А тебе какое до этого дело? - сказал он по-немецки.
   - Для меня это очень важное дело, - сказал я ему.
   - Зайдёшь в комнату полицаев, там поговорим. Нет, подожди. Я запишу твой номер себе в блокнотик.
   Записав мой номер в записную книжку. Он засунул её во внутренний нагрудный карман и крикнул мне:
   - Шагом марш в барак!
   Прошёл день, два - не вызывает. Я сам не решаюсь зайти. А меня всё время мучила тревога. Я не выдержал и рассказал Ивану об этой встрече.
   - Я вижу, что ты снова влип. - равнодушно ответил Иван.
   - Мухи влипают, - сказал я ему.
   - А ты и есть муха для фашистов.
   - Я не хочу быть мухой, лучше быть маленькой осой.
   - С тобой Андрей трудно говорить. Но я хочу тебе рассказать одну историю, которую я скрыл от тебя.
   - Какую историю? - удивлённо спросил я его.
   - Я записался в РОА, - с горечью сказал Иван.
   - Ты, что, сдурел? - набросился я на него. Война через полгода или год закончится. Тебе это надо?
   - Через неделю приедут солдаты с русской освободительной армии генерала Власова. Тогда нас переведут в одну комнату. Мы будем работать в погребе, перебирать картошку, а вечером не один, а два черпаки супа.
   - Ты что же хочешь нашим общественным супом спасти свою дрянную жизнь? За один лишний черпак супа - продать Родину, - сердито сказал я.
   - Ты помолчи! Я что не понимаю, что я необдуманно поступил. Ты лучше посоветуй, как от них отвязаться.
   - Ты что писал в заявлении? - спросил я.
   - Я, Черкашин Иван Тимофеевич, в 1919 года. Уроженец села Щепки, Курской области. Заявление. А дальше - просьба.
   - Меня не интересует твоя грязная просьба. Ты говори, приставил свой лагерный номер или нет?
   - Нет - радостно ответил Иван.
   - Вот и хорошо! Когда тебя будут вызывать те "рогатики" - ты молчи, не отвечай на свою фамилию. У нас, кроме металлических жетонов с личными номерами, никаких документов нет. И на этом будет конец, - посоветовал я товарищу.
   - Ты где-то вышел, а я такой голодный был, сам не знаю, как и согласился на этот поступок. А через какой-то час, досконально продумав то, что я совершил, раскаялся в этом. А потом тебе стеснялся рассказать, - искренне признался Иван.
   - Не бойся и не печалься, я думаю всё будет хорошо, - посоветовал я своему другу.
     На второй вечер, после разговора с Иваном, Александр - переводчик вызвал меня к себе вместе со штрафниками. Мы, несколько душ, зашли в комнату. Александр, как всегда сидел и что-то рисовал. Он оставил свою работу и обратился к нам:
   - Расскажите за что мастер записал ваши номера.
   Увидев меня, он приказал мне выйти из комнаты.
   - После них отдельно зайдёшь в кабинет! - обратился он ко мне.
   Переговорив со штрафниками и долго не задерживая их, Александр призвал меня в комнату.
   - Тебе зачем знать, как я работаю и на кого?
   - Хочешь, я отправлю обратно к Герману в Германию. Там узнаешь на кого я работаю.
   - Спасибо! Я понял. Я могу идти? Мой номер вам известен. Как сделаете, так и будет. Тогда я буду знать на кого ты работаешь.
   Я подошёл к двери и хотел уже выйти.
   - Подожди минуту! Почему возник у тебя такой вопрос? - уже другим тоном спросил он меня.
   - Плохо работаете товарищ Беляев, я это сам заметил, а если предатель?
   - Спасибо за предупреждение, - ответил он.
   - Можешь идти. Когда будешь нужен, я позову тебя. Сам ко мне не подходи. Приглядывайся к людям в своей команде. О нашей встрече никому ни слова.
   - Хорошо! Я всё понял, - ответил я ему и вышел удовлетворённый из комнаты полиции.
   В то время я уже работал в лесной команде. Работа в лесной команде была ещё более невыносимой, чем на земляных работах. Наша судьба целиком и полностью зависела от немецкой охраны и мастеров. Немцы в основной своей массе относились к военнопленным жестоко. Немного лучше относились к нам часовые, и мастера, привезённые с оккупированных фашистами стран. Это Судетские - чешские немцы, словацкие, даже австрийцы, правда, не все. Эти немцы галопом нас не подгоняли. А жестокие фашисты заставляли носить бревна деревьев в 50 кг и более, равняя нас к своей физической силе. Под этим непосильным весом несчастный падал, оббивал себе руки и ноги, порой толк плечи, голову. Эти фашисты смеялись с них и записывали их номера, чтобы оставить их без табачных изделий. А некоторых таким образом людей, проштрафившихся даже настойчивые фашисты отправляли в карцер, где ещё больше истощали человека. Так проходил каторжный труд в фашистской неволе.
     Через некоторое время Иван сообщил мне:
   - Наконец я отцепился от тех "рогатиков". Ещё раз спасибо за совет. Больше они меня не заманят в РОА Власова.
     Новый 1944 год нёс для нас - рабов 20 века, дальше горе каторжных работ, постоянный холод и голод. Никаких лучших изменений для нас не происходило. Александр Беляев, как художник по профессии, часто отлучался из нашего лагеря. Его немецкие офицеры охотно забирали в свои лагеря для того чтобы он им что-то нарисовал, то портреты с себя, с женщин, детей, или местные, норвежские пейзажи. А он для советских рабов был небольшим волшебником, который в меру своих возможностей помогал им, как мог.
   А мы - военнопленные, как заведённые старые роботы со старыми батарейками, измученные горестным трудом, постоянным недоеданием и северным холодом, вечером быстро ложились спать...
   Иван, стесняясь своего поступка - вступления в армию Власова, со мной почти не разговаривал.
  
   5) Работа на советское подполье для срыва прокладки тоннеля через гору для постройки железно - дорожной колеи

      В начале февраля 1944 года, нашу лесную команду послали в погреб лагеря перебирать картофель. Александр Беляев оставил меня в лагерной команде. А с командой, которая работала в лесу, в погреб пошли полицаи, как помощники дежурного солдата. В лагере остался только Александр - переводчик и часовой полицай по кухне. После обеденного перерыва Александр вызвал меня в мастерскую.
   - Как дела? - с интересом спросил меня Александр.
   - Хорошо. Половина людей в нашей команде устойчивые, мужественные, наши люди.
   - Не очень хорошо! - сказал Александр. Мне тоже известно, что более 90 процентов людей в Бренхайме, наши честные, советские люди. Но мы не можем подобраться в глубины их души. Наша задача - это очистить их от предателей и трусов. Трус - это двойной предатель. Нам нужно внимательно изучить тех людей, с которыми будем иметь непосредственную связь. Но это очень трудно в наших условиях. Вот главная причина, которая препятствует нам объединиться в единый мощный кулак.
     Александр встал, вышел в коридор покурить, хотя он мог курить и в комнате, чтобы проверить, не подслушивает нас какой-то предатель. А вернувшись, он продолжил:
   - У меня есть сведения, что крупные группировки немецких войск дислоцируются в районе города Киркенес. Можно надеяться, что вскоре эти воинские подразделения будут проходить по этой дороге, на строительство которой мы ходим на работу. Это единственный путь, который соединяет Мо и Рана с Нарвиком, с морем, откуда они могут эвакуироваться, после наступления советских войск. Но такое наши союзники - англичане и американцы не пропустят. Вот для чего немцы спешат строить железную дорогу. Это единственный путь, но не очень надёжный. По ней пройдёт боеспособная немецкая моторизованная бригада и дорога будет разрушена.
   - Наша задача - это задержать строительство железнодорожного пути. Этим самым мы приблизим день Победы, которого с нетерпением ждёт всё человечество планеты. Прежде всего нам надо задержать прокладку тоннеля. Особенно, на нашем участке. Это первый большой тоннель. Его длина 183 метра. Немцы от Мо и Рана уже прокладывают ж/д пути. Нам надо вывести из строя компрессоры, задержать бурения. Завтра сообщишь мне надёжных людей из своей команды. Вечером подашь мне их номера. А после завтра направляешься в тоннель. Тебе ясно? Ты больше не знаешь тех людей, что работал с ними. Они не знают тебя.
      Но на второй день, Александр послал меня ещё раз в лесную команду, где я ещё так же подбирал ему надёжных товарищей. Так прошла ещё неделя и я выполнил его задание. То только через неделю я был в группе тоннельщиков. Работая в тоннеле, в ночной смене, я не мог выбрать удобной минуты, чтобы познакомиться с новыми людьми. Мы грузили горную породу, которую только что взорвали перед нашей сменой. В туннеле было полно дыма. Едва - едва поблёскивают фонарики - карбидки. Дышать было невозможно потому, что каменная пыль с дымом застревает в носу, горле, лёгких и полупустых желудках. С каждым наклоном за камнем - темнеет в глазах, тянет на рвоту, а блевать нечем. Болят лёгкие, и болит под ложечкой, мучает жажда. В ушах звенит потому, что стучат, скрежещут отбойные молотки. Ноги подкашиваются, и ты чувствуешь, что вот - вот можешь упасть. А фашисты подгоняют нас и всё кричат:
   - Schnell! Schnell! - Быстро - быстро!
     Они не дают ни воды попить, ни горло прополоскать водой. Я уже четвёртый день работаю в туннельной команде. А всё нет времени познакомиться с товарищами по работе. Мучает совесть, что я не выполню задание. Зато я обнаружил предателя. Он подошёл ко мне и пренебрежительно сказал:
   - Что вы этот камень берете вдвоём? Он лёгкий! Вот смотри, я один погружу его в вагонетку.
     Он готов был вылезти из своей кожи, продать товарищей, чтобы вечером на кухне получить лишний черпак супа, а на обед от мастера получить корочки хлеба. Наш тоннель задерживал прокладку железнодорожных рельсов на всём пути железнодорожного пути. А фашисты выжимали из нас последние соки, чтобы пробить тоннель для соединения Мо и Рана с Нарвиком. Через две недели Александр вызвал меня в мастерскую. Переступив порог, я увидел Михаила, который изготавливал для немцев прекрасные портсигары под сигареты.
   - Говори, это наш товарищ.
   - Мне нечего говорить. Там всё время стоит над головами мастер, а ещё один "рогалик" - предатель. При нём ничего такого противозаконного немецкой власти нельзя говорить. Этот тип страшнее мастера. Мастер нашего языка не понимает, а этот тип - это своя язва. Он на меня с первого дня напал. Весь день обвинял в недобросовестном отношении к труду. Мне товарищи также подтвердили о его подхалимских отношениях с мастером и предостерегли об этом.
   - Завтра я его оттуда заберу. Скажешь мне его номер, а на его место отправлю нашего, верного человека. А ты пойдёшь в другую команду. Потому что нам надо иметь в каждой команде своих устойчивых и надёжных людей, готовых на всё ради победы над врагом. Так, тебе ясно задание? Если всё понятно, то можешь идти.
      На второй день я работал уже в другой команде - лесной. Потому что я ещё раньше говорил Александру, объясняя, что мне удобнее выполнять задачи в этой лесной команде. Часто бывают такие случаи, что стражи не ходят за нами во время работы. Они стоят на местах, а мы проходим мимо, то вниз, а то вверх на трассу. То по дороге можно переговорить с людьми всё, что тебе нужно.
      Так в тот день я познакомился с узниками новой для меня группы. Общаясь во время работы с людьми, я до конца недели познакомился с товарищем, который согласился сотрудничать с нами - лагерными подпольщиками. В лагере каждый понедельник, когда менялись местами немецкие часовые и группы рабочими местами, и доукомплектовывались приоритетные команды для работ. Это был благоприятный день для Александра. Потому что он мог незаметно в этот день перевести меня в нужную для дела команду. Я работал в лесных командах по неделе или две. Продолжительность пребывания в одной группе зависела от характера людей и благоприятных условий, которые в свою очередь зависели от охраны и мастеров.
   Для того, чтобы хорошо разобраться с человеком, который бы действовал для задержания планов немцев построения железно - дорожной колеи от Мо и Рана до Нарвика, мне нужно было время. Он мне был нужен для добровольной открытости человека, узнать его номер. А это замедляло работу. Подготовленные мной товарищи проходили проверку в мастерской у Александра. И только после этого их отправляли в соответствующие группы на работу.
   По приказу Александра, я больше не имел права с ним встречаться, чтобы не вызывать подозрение у наших врагов - фашистов, полицаев, мастеров, или их подхалимов.
      Но в начале июня 1944 мы увидели последствия своего дела. Вышел из строя компрессор воздуха на юго-западной стороне тоннеля. Да ещё и с перебоями работали двигатели в середине тоннеля. Часто застревали буры в северо-восточной стороне тоннеля. Фашисты били бурильщиков, заставляли извлекать перекошенные буры из породы, сажали их в карцер. Некоторые буры оставались в породе, а после взрыва породы они выходили из строя. Но люди шли на это, зная почему фашисты так спешат соединить Мо и Рана с Нарвиком. Каждый человек, что прошёл проверку у Александра, получали свои первые задания и были проинформированы о событиях на фронте.
   В конце июня 1944 года, Александр вызвал меня в мастерскую. Он рисовал картину, Михаил сидел за рабочим столом. Александр взглянув на меня и улыбнулся. Вдруг он прикрикнул на меня даже не поздоровавшись:
   - Ты кого мне присылаешь? Что я ему поручу - картошку чистить? У нас её варят в мундирах. Вот послушай о своём коллеге:
   - Где работаешь? - спрашиваю я его, - в какой команде?
   - В тоннеле с южной стороны в 8 бригаде грузчиком.
   - Как у вас работа продвигается? Скоро закончите свой участок? Большой Германии позарез нужна железная дорога. Отвечай правду. У меня есть точные сведения о твоих занятиях в своей бригаде!
   - Господин переводчик, это какое-то недоразумение. Я ... я работаю, как и все люди, стараюсь изо всех сил, но где те силы при таких продуктах.
   - Я не о твои продукты спрашиваю, я спрашиваю тебя: чем ты занимаешься в бригаде?
   - Не понимаю! Я работаю по возможности.
   - Где работал до войны? Кем работал?
   - Бухгалтером в колхозе. Житомирская область. Украина.
   - Да, там и работал, - перебиваю разговор.
   - Ты коммунист? Отвечай!
     Он опустил голову вниз, руки дрожат, топчется на месте, трясётся и упорно молчит.
   Александр вытащил из нагрудного кармана лист бумаги, на котором было написано мой номер 79164 П д.
   - Помнишь этот номер?
   Он трясётся и молчит. Он забыл, что твой номер пароль. Он трясётся и молчит. Потому что забыл, что имеет разговор со своим товарищем.
   Тогда Александр показывает его номер 79003 П д., который я ему передал.
   - А это чей номер?
   Он трясётся и молчит.
   - Я вижу, что ты забыл обо всем на свете, и даже своего номера не помнишь. Шагом марш отсюда! Забудь, что ты был в этой комнате!
   - Если ты мне будешь присылать таких людей, то мы за полгода не подготовим нужных нам борцов для дел, приближающих нас к Победе. Нам надо немедленно закончить эту работу, скорее. В крайнем случае до половины августа этого года.
     В заключение нашего разговора, Александр посвятил меня в последние новости. Они были радостными. Наша Родина почти полностью освобождена от фашизма. Красная Армия освободила и Румынию от фашизма, вступила в Болгарию. Немецкий северный фронт полностью отрезан от Фатерлянда - Отечества. Вскоре фашисты будут ползти по этой одинокой шоссейной дороге в Мо - это город, Рана - река, которая впадает в море. А вместе составляют название Мо и Рана.
   От Александра я вышел радостный и взволнованный, но не доволен собой. Зайдя в комнату, я быстро занял своё место. Ни постоять, ни посидеть было негде. Комната маленькая, 5 на 6 метров. По обе стороны трёхэтажные нары. На каждом ярусе нар помещалось по 8 человек. В центре 2 метровый проход. В центре печка - румынка. Всем нам -заключённым невозможно было поместиться. Надо быстро занимать места на нарах и ложиться.
      В тот вечер я долго не мог заснуть. Лежал и думал: У меня не много остались групп, в которых надо работать. Но надо лучше присматриваться к людям, чтобы второй раз не сделать ошибки, как с тем бухгалтером. Но если в это дело привлечь Ивана. Послать его к Александру на проверку. Мнение привлечь товарища к борьбе, не давала мне покоя. Но вторая мысль была противоположной. Иван ничего не должен знать. Мало того, что я его вытащил из Армии Власова. И я твёрдо решил: - Иван не подходит к нашему делу. Хотя в то время я не знал, как должны развернуться события, и что мы должны были делать. У меня была одна задача. Это - посылать к Александру верных, несокрушимых, наших советских людей и больше с ними не встречаться. Так я и уснул. Сон взял всё с меня плохое.
  
   6) Строительство лагеря "Абеель" вблизи Бренхая.
  
      Вскоре немцы начали строить лагерь недалеко от Бренхая. Назывался он "Абеель". Строительство выполняли наспех. Просто на сваях ставили пол. Даже не расправляли почву под будущим бараком. На конце устоев - брусьев ставили полукружия фабричной марки. Эти дуги оббивали грубым картоном. На передней боковой стене была дверь и узкое окно. Боковые стены оббили досками и барак готов. А под полом барака собаки могут бегать.
      В Бренхае, в то время, копали ямы под окнами с внешней стороны барака. Назначение этих пристроек никто не знал. Некоторые товарищи говорили: это таким способом нас немцы могут взорвать. Я не возражал на эти гипотезы. Фашисты имели достаточно взрывчатки, и им без ям ею можно быстро подорвать всё, что угодно.
   Вскоре всё прояснилось.
     В наши светлые комнаты фашисты загнали лошадей, а мы стали жить в холодных картонных бараках.
    
   7) Дальнейшее привлечение надёжных людей в подполье Сопротивления фашизму
  
     Я всё работал в различных бригадах, и всё искал достойных людей для активной подпольной работы. Впоследствии я приобрёл немалый опыт для себя среди новых людей.
   Я, попав в новую бригаду, в первую очередь искал своих земляков. Знакомился с ними, расспрашивал о их довоенной жизни. А затем я изучал характер людей. Основное острие разговора я направлял на определение духовного мира человека, его отношение к советской власти, и личные убеждения о справедливости и правде людей.
   Так я выделял из группы одного, или двух осознанных лиц и рассказывал им о событиях на фронте. Потом вместе мы приходили к определённому выводу, что Германии скоро конец.
   - Зато в Норвегии фашисты чувствуют себя уверенно, - порой скажет собеседник.
   - Это ты здесь прав! Здесь они сильны, потому что они поставили норвежский народ, вместе с нами на колени. То начиная с себя, нам надо подняться на ноги. Нам немедленно нужно объединиться. Потому, что сжатый кулак - это сила. Вскоре по этой дороге, - показываю наглядно вниз рукой, - пойдут немецкие военные части в Мо и Рана. С Мо и Рана им легче будет добраться к морю и морем кораблями домой, в Германию. Наша главная задача на данный момент - задержать их движение, помешать их возвращение в Фатерлянд. Это наше боевое задание. Это будет наш вклад в общественную копилку Победы над фашизмом.
   - Как это сделать? - интересовались мои собеседники.
   - На это получишь приказ от старшего. Для этого нужно одно условие. Вот мой номер. Запомни его - это пароль. Я запоминаю твой номер. Но если что-то пойдёт не так и ты изменишь, то тебя по этому номеру найдут и накажут. А так тебя найдут, подойдут, или где-то вызовут. Кто назовёт мой номер - это свой человек.
     Но не так - то легко получается на практике. На это тратились дни и недели.
   На пути разговора стоят и груз на спине, и часовой, и мастер, и так далее. Но как бы не было трудно, но я выполнял задание, хотя и не всегда в срок. Стремительно, одним махом промелькнуло короткое северное лето.
     Мы находились в 23 км от полярного круга. Дни всё время сокращались. Солнце уже раньше садилось за высокие Скандинавские горы. Воздух стал влажным. Беспрерывно сечёт густой, мельчайший дождь. Опять днём наша одежда промокала насквозь, вернее, в первую очередь, шинели, которые добавляли нам лишний вес, а не комфортность. В бараках невыносимый холод. Люди так дрожали, что зуб на зуб не попадал. Теснота. Нигде развесить шинель, чтобы её просушить. Печка - румынка, горит всю ночь, но тепло держится только вокруг неё. Из щелей пола свистит ледяной ветер.
     Такого серого, мрачного утра в конце сентября 1944 года, началось движение немецкой военной техники мимо лагеря Бренхай. Непрерывный, монотонный гул автомашин, тягачей, самоходных орудий ни на минуту не утихал в течение трёх суток. Это проходила одна из наиболее хорошо укомплектованных немецких военных бригад. Они двигались в Мо и Рана. Наши фашисты, охранявшие нас, радуясь, говорили:
   - Через три дня они будут в Фатерлянде. На Родине!
   Глянешь - сердце болит! Такая грозная техника движется днём, как в мирное время. На третий вечер движение прекратилось. Мы свободно могли возвращаться в лагерь по разрушенному шоссе.
  
   8) Новое тайное задание Беляева
  
   Через день после передислокации немецких военных частей Беляев вызвал меня в мастерскую и сообщил:
   - Завтра пойдёшь работать в туннель! После вечерней поверки обменяешь шинель. Получишь длинную, не по росту, чтобы выделялся среди товарищей. Далее слушай внимательно:
   - В туннеле, к вашей бригаде подойдёт неизвестный мужчина в пальто, с тёмно-коричневым портфелем в руке. У него на руках будут черные перчатки, которые будут закатаны белым мехом наверх. Он будет внимательно осматривать ваше место работы. Как инженер, будет интересоваться вашей работой. Одновременно обратит внимание на русского военнопленного, одетого в длинную не по росту шинель, советского образца.
   - Gute Arbeit? Du bist klein, ein vagen ist klein, - скажет он обращаясь к тебе.
   - Хорошая работа? Вы маленький, тусклый малый.
   - Nein. Ich bin groß!
   - Нет. Я большой! - Отвечаешь ты.
   - Неизвестный мужчина снимает перчатку, разговаривает с часовым о том, что в тоннеле значительно теплее, чем на дворе. Вдруг у него из рук выскользнет перчатка и упадёт прямо перед тобой. Ты её быстро поднимешь и отдашь её ему в руки, и скажешь:
   - Герр инженер, покурить. Раухен битте!
   - Он вытащит пачку сигарет и даст тебе одну из них. Александр вынул пачку сигарет и дал мне. Такую сигарету даст тебе тот инженер. Учти одно: ты этих сигарет не имеешь права всех скурить, пока не выполнишь задание. Кто знает, когда он придёт. Когда ты возьмёшь у него сигарету, то быстро положи её в правый карман шинели. Получив, быстро её не прикуривай, не кури ни в коем случае. Закуриваешь только с этой пачки. Ты сам знаешь, что у тебя будет много желающих любителей покурить. Инженер вытянет портсигар и даст ещё несколько сигарет людям с вашей группы закурить. Наверное, мастер разрешит перекурить, когда инженер доволен работой этой команды. Инженер будет незаметно следить за тобой, за твоими действиями. Не будешь ли ты спешить с прикуриванием сигареты, и поменяешь ли ты её на другую из другого кармана шинели. То тогда, когда ты всё точно выполнишь, то он будет уверен, что встретил своего человека. Хорошо подумай и запомни. Если ты что-то не понял, то спрашивай сейчас.
     Мне повторять не нужно было, я всё понял и запомнил.
   Я работал с субботы до среды в тоннеле. А в среду в 12 часов дня в туннель прибыл неизвестный нам человек. Я выполнил всё точно, как меня инструктировал мой старший товарищ - переводчик Беляев.
  
   9) Радостные новости
  
   А вечером я принёс Александру сигарету, которую я получил от неизвестного мне инженера. Александр быстро разорвал её, вытащил клочок папиросной бумаги и углубился в чтение написанного текста.
   Беляев, прочитав записку, мгновенно воскликнул:
   - Аm Freitag! Freiheit! Das Ende der Arbeit, das gut!
   - В пятницу! Свобода! Конец работы, это хорошо!
   - Завтра ты будешь работать в лагерной команде. Тогда там получишь следующее задание.
     В четверг я работал в лагерной бригаде. Целый день шёл густой мокрый снег. Он толстым одеялом накрыл крутые склоны гор. Зима медленно, но настойчиво спускалась с вершин гор всё ниже и ниже. А в долине мокрый снег быстро таял.
     После обеденного перерыва Александр вышел из кухни к нашей бригаде. В это время мы резали и кололи дрова.
   - Набери дров и неси, - сказал он мне.
   Когда я набирал их, он сказал мне:
   - Завтра, в южной стороне лагеря будем копать канаву, чтобы с площади стекала вода.
   - Бросай дрова, потом их отнесёшь.
   - Пойдём и я тебе покажу, как она будет проходить, - сказал Беляев.
   Он отвёл меня в сторону и продолжал:
   - Завтра, по сигналу - конец работы, наши товарищи уничтожат часовых, переоденутся в немецкую форму и поведут людей в лагерь, чтобы немедленно уничтожить немецкий караул лагеря. Как только подойдут первые колонны к воротам, ты немедленно привлеки на себя внимание часового на этой вышке. Наши товарищи уничтожат, - заключил Александр.
   Я ничего не знал об этой подготовке. То взволнованно сказал:
   - А вторая вышка? Там тоже есть пулемёт! А немцы в Набволен, Заполярка, Мо и Рана?
   - Это не твоё дело. Выступаем мы не одни. Связи между лагерями не будет. Охрана лагеря поддержки не будет иметь ни откуда, а эта вышка нам не мешает. Из неё к воротам не видно. Разве, что будет стрелять по кухне. Пусть стреляет. В это время там никого не будет. Я ухожу, у меня нет времени.
   Александр быстро ушёл в барак. Я вернулся к товарищам по работе радостный, взволнованный и одновременно немного обижен за то, что я об этом узнаю в последний момент.
   - Что он от тебя хотел? Мы слышали, что мы завтра будем копать какую - то канаву. Ты видел то место? Трудно будет копать? - спрашивали меня товарищи.
   - Я думаю, что, видимо мы не будем копать. Видишь, как похолодало? На трассе уже стоит настоящая зима. Ночью будет мороз. Откуда вода возьмётся. Беляев, гауптману ещё ничего не говорил.
      Я не имел охоты разговаривать. Меня мучила одна мысль: как всё делается конспиративно от своих товарищей. Это из-за тех предателей - рогатиков, которые согласились на вступление в российскую армии генерала Власова, которую контролировали фашисты. Даже я, не последний человек в лагерном подполье, до последнего не знал, чем занимались люди, которых я выявлял во время работы и общения с ними, и которых я отправлял к Александру.
     Сейчас я тоже не имею права рассказать этим товарищам о том, что должно быть завтра вечером. Может они все свои, может они могли бы завтра помочь мне лучше выполнить задание. Но как знать, не окажется какая-то гадюка между ними и наше восстание будет обнаружено фашистами. Я не имею права рисковать, и подводить своих товарищей по подполью.
     Ночью был мороз, но утром на дворе потеплело, а к вечеру подул сильный, ледяной ветер. Мощный холодный циклон охватил северную Норвегию. Густой снег быстро застелил лагерную площадь. Северная зима схватила в свои объятия все низины, где были расположены рабочие лагеря советских военнопленных. Порывистый северо-восточный ветер вихрем проносился между двумя прядями высоких гор. Скрипели высокие сосны, вниз гнулись тонкие рябины. Мокрый снег быстро покрылся ледяной корочкой. Наступила настоящая зима. А мне не спалось того незабываемого четверга. Мне очень хотелось рассказать Ивану о задании, которое я получил от Александра. Но приказ - есть приказ. Никому - ни слова. Наконец сон одолел меня. Я упал в глубокое забытьё.
  
   10) Переполох в лагере
  
   Вдруг около 6 часов утра, совершилась побудка всех нас пленных по тревоге, и команда:
   - Быстро выходить строиться!
     У меня ёкнуло сердце. Что это именно сегодня нарушился распорядок дня? Мы всегда вставали в 6:00 утра. Руководители комнат и дневальные шли на кухню получать продукты на людей комнат. Затем еду делили между собой и завтракали. В половине 8 выходили строиться по рабочим группах. И вдруг команда - строиться сейчас. Но думать было некогда. Полицаи выгоняли нас - заключённых из комнат энергично подталкивали на выход, на улицу. Мы вышли.
      Взглянув на лагерную площадь, я остолбенел. 27 обездоленных людей нашего лагеря стояли выстроенные в одну шеренгу. Ихние ноги были закованы одной цепью. В то время узники 20 комнаты, недалеко за лагерем, заканчивали копать длинную яму.
     Никто не мог понять, что случилось. Несмотря на обречённую шеренгу пленных товарищей я узнавал некоторых из них, это я их отправлял на проверку к Саше для подпольной работы в лагере. От этого дрогнуло моё сердце и закружилась голова. Мне стало ясно: это те люди, которые должны были сегодня после работы осуществлять нападение на часовых солдат.
     Как могла случиться эта трагедия? Сегодня вечером мы все могли уже быть свободными после лагерного восстания. Я всё думал и не мог дать ответ, как это так случилось, что накануне восстания основных действующих людей восстания схватили и заковали их ноги одной цепью. Выстроенные люди лагеря стояли молча. Немецкий офицер - гауптман, начальник лагеря вышел в центр лагерной площади. Тогда через переводчика он объявил нам следующее:
   - Эти большевики, коммунисты, хотели вас толкнуть на большое преступление против Германии. Но нашлись "честные люди", которые предупредили нас от этого большого преступления.
   - Этих большевиков немедленно расстрелять!
     Я внимательно смотрел на обречённых, но ни Александра, ни Михаила - слесаря, ??среди них не было. Что случилось с ними? Где они? Не известно.
   - Schritt fЭr Schritt! - Шагом марш! - приказал гауптман.
     И наших верных товарищей повели из лагеря. Их повели у немецких бараков, повернули на юго-запад, где росли тонкие рябины. Там немецкие солдаты выстроили обречённых на смерть, без суда и следствия, над только выкопанной ямой. Всё это нам хорошо было видно. Лагерь и его окрестности было достаточно освещены мощными прожекторами.
     Над этой свежей могилой ещё дымилась земля. Нам казалось, что она - земля окутывает своих несчастных сыновей своим теплом от беспощадного врага.
   - Schießen! - Стреляйте! - услышали мы громкую команду гауптмана.
     Грохнули выстрелы немецких солдат в утренней тишине северной Норвегии. Жертвы не начатого восстания как-то неуклюже падали в последнее их место пребывания на этой далёкой от родины земле. И они исчезали из нашего зрения, как в вулкане бездны. Их падение перемешивалось с тяжёлым стоном, которое мы слышали в этой зимней, утренней тишине. И ещё эти товарищи перед выстрелами начинали петь песню "Интернационал". То к нам ещё доносилась величественная мелодия песни "Интернационал". По приказу фашистов, их раненых и убитых, прикидывали землёй товарищи из 20 комнаты.
      Земля ещё долго стонала и плакала, звала живых людей на помощь. Но мы ничего не могли сделать. Потому что нас, как только обречённых повстанцев начали прикидывать землёй, загнали в комнату полицаи.
   После этого начался обычный рабочий день. Руководители комнат с дневальными пошли за чаем и хлебом. В коридоре везде было слышно взволнованный шёпот пленных:
   - А где переводчик Беляев? Где слесарь Михаил?
   Но никто ничего не знал. Я конечно догадывался, за что 27 военнопленных нашего лагеря расстреляли, но молчал. Только на работе я узнал суть дела. Из уст заключённого лагерной команды, который жил в 20 комнате мы узнали:
   - После того, как вывели туннельных на работу, в нашу комнату забежал зондерфюрер с двумя солдатами, вооружёнными автоматами и тихо сказал:
   - Steh schnell auf! Der Tunnel stЭrzte ein. Быстро поднимайтесь! В туннеле обвал. Буухх ...
   - Nur leise. Lass den Rest schlafen. - эти предложения переводил нам один из нас - невольников, который немного понимал простые немецкие команды, но мы и без него поняли слова - тоннель и буухх. Мы, тихо вышли из барака. Нас выстроили в колонну, а заключённых из 19 комнаты в другую колонну. Тут я вспомнил, что Александр перевёл в 19 комнату тех товарищей, что я к нему отправлял для проверки проверенных им.
   - Немецкие солдаты были очень взволнованы. Они ходили вокруг нас держа автоматы на груди. Через несколько тревожных минут немцы вынесли охапку ножей. Я испугался. Но нас вывели из лагеря, дали кирки и лопаты. Повели за немецкий барак копать яму, - закончил свой рассказ товарищ из 20 комнаты.
      Конец трагедии мы видели все. Михаила - слесаря ??немцы расстреляли после пыток на второй день. А лагерного переводчика Александра Беляева, фашисты пытали три дня. Тяжело повредили ему череп головы. То он повесился в карцере, на своём белье, где его держали.
     Я и дальше работал в лагерной бригаде. По разбитому шоссе снова двигались немецкие воинские части. Солдаты возились у перегруженных машин, таща на буксире машину машиной. Повреждённые машины просто оттягивали в сторону, чтобы они не мешали двигаться другим машинам.
  
   11) Октябрь 1944 года, я снова работаю в тоннеле
  
      Октябрь 1944. К нам снова пришли "рогатики" с РОА - Русской освободительной армии генерала Власова. К тому времени мы уже были в лагере "Абеель". А в нашем лагере "Бренхай" в наших бараках размещались немецкие солдаты, которые двигались в город Мо и Рана. За несколько дней эти предатели - "рогатики" ещё навербовали в свои ряды 14 малодушных военнопленных в РОА. Пленных немного можно понять через очень каторжные условия жизни - тяжёлая, рабская работа, холод, голод, без медицинского обслуживания. Но пока их официально не оформили, то им выдавали только лишний черпак супа и немного более лёгкую работу в лагере, или где-то на складе или в погребе. То начальник лагеря - гауптман приказал оставить этих предателей работать в лагере, в лагерной бригаде.
   Я снова попал работать в тоннель.
     А в конце октября 1944 фашисты обрезали пищевой паек наполовину. Он составлял в сутки: 200 г хлеба, литр едва сладкого чая, ложка капусты, или ложка рыбной кильки и всё. А здесь север и недалеко от Полярного Круга, ещё и рано началась Зима.
     В туннеле широкая мотыга, лопата, кирка, тяжёлый молот, деревянная вагонетка - это наши основные инструменты для преодоления тяжёлой серой породы.
     Высокий, холодный тоннель в котором непроглядные пыль и едкий дым, и в добавок - невыносимый грохот бурильных молотков - всё это на нашем рабочем месте. От всего этого у нас - рабочих невыносимая жажда, а фашисты не дают ни пить, ни прополоскать горло. Мастер, через 3 или 5 минут вбегает в туннель и бьёт, толкает слабых заключённых. Те - падают на острые камни. Мы - советские военнопленные - обездоленные, были такие измождённые постоянным голодом, холодом, дымом, порохом, и непосильным тяжёлым трудом, что не могли поднять 20 кг камень. Так я работал в том туннеле более месяца. За то время я очень ослаб и с трудом выходил на трассу.
  
   12) Конец 1944 новое несчастье - я в ревире - санчасти.
  
      Однажды, в конце 1944 года со мной случилось новое несчастье. У нас почему-то не работала подъёмная лебёдка. Так мастер давал каждому из нас на плечи по ящику с толом - взрывчаткой для переноски их в тоннель. Я еле-еле донёс этот злой - тяжёлый ящик ко второму повороту дороги, и на полпути он сорвался с моих плеч. Я был не в силах, чтобы удержать его. Насколько я был ослаблен. Ящик упав на каменистую дорогу разбился и куски тола покатились вниз, по мёрзлому снегу. За это на меня набросились фашисты - немцы, часовые солдаты и сильно избили и руками, и ногами, и прикладами оружия, пока сами от этого не устали. Я еле очухался от тех побоев и пришёл на рабочее место. Там товарищи, как могли поддерживали меня и привели обратно в лагерь под руки в барак. Искалеченное тело выло от боли вместе со мной, и я провалился в сон. А утром я не смог подняться с деревянных нар и меня отнесли в ревир - медицино - санитарный отдел. Туда врач - фашист приходил только утром на осмотр больных людей. Он мерил температуру у каждого из нас и если у кого-то она была повышена, отправлял в отдельный, удалённый барак, откуда никто назад уже не возвращался. Ранее, пребывание в ревире было равнозначно смерти. Теперь фашисты так обрезали пищевой паек, который давали есть всем одинаково, что рабочим, то и больным. В ревире я лежал и мне приносили товарищи мою порцию еды на нары. Через неделю я стал подниматься на ноги, и я часто утром разговаривал с врачом. У меня в то время был уже хороший запас немецких слов.
- Mein Bein schmerzt. Ich kann weder stehen noch gehen.
   - У меня болит нога. Я не могу ни стоять, ни ходить, - жаловался я.
   - Was kann ich tun? Ich bekomme keine Medizin fЭr dich. Er lЭgt. Es ist mir egal, wo du bist, ob in einem Tunnel oder einer Kaserne.
   - А что я могу сделать? Лекарства мне для вас не выдают. Лежи. Мне всё равно где ты будешь, или в туннеле, или в бараке, - равнодушно отвечал мне врач.
     Так он продержал меня где - то под три месяца в ревире. За это время, более сотни больных пленных с опухшими ногами положили в ревир.
  
   13) Конец февраля 1945 помощь нового лагерного переводчика и работа на складе
  
     Где-то в конце февраля 1945 врач выписал меня с ревира. Я попал на работу в лесную бригаду. К тому времени немцы пригнали 80 здоровых заключённых с Мо и Рану, которые там работали в порту, на перегрузке пищевых грузов. Через неделю ко мне подошёл новый переводчик лагеря. С ним я разговаривал, когда мне приходилось работать в его команде.
   - Как живёшь, земляк? Узнаешь меня? - спросил он.
   - Живу, как горох при дороге в засушливый год, лишь бы мир не без меня, - ответил я.
   - Не падай духом! Дай я запишу твой личный номер.
   - Может я тебе каким-то образом помогу, - сказал мне на прощание переводчик.
     Записав мой лагерный номер, он пошёл где-то по своим делам.
   Я целый вечер думал: значит он меня заметил. Может он обо мне всё знает, что я был членом лагерного подполья. Ведь мы с ним разговаривали, и он не подошёл мне со своими взглядами на жизнь при советской власти. Так может он хочет отдать меня в лапы фашистов.
      Прошёл день, два ... Я работал нормально и меня никто не беспокоил. Команда добровольцев в РОА генерала Власова из 14 человек работала в Бренхае, на военном складе. Один из них заболел.
     Тогда новый переводчик направил меня на место этого больного, в их бригаду. Утром наша бригада пошла в Бренхай. Шаг за шагом и мы - группа будущих российских власовцев РОА, и я незаметно зашли в Бренхай. Нас вёл немецкий солдат с оружием.
      В стороне от дороги, под высокой горой стоял недавно построенный полевой склад. При входе на территорию склада нас встретил молодой немец, одетый в гражданскую одежду.
   - Наверное, интендант, - подумал я.
   Немец поздоровался с часовым солдатом и спросил нашу бригаду:
- Wo ist mein эbersetzer und Koch? - Где мой переводчик и повар?
   Я быстро понял его вопрос, то чётко вышел вперёд и сказал по-немецки:
   - Der Koch ist im Lager geblieben, er ist krank, ich bin fЭr ihn.
   - Повар остался в лагере, он болен, я за него.
   - Gut! Komm mit mir ins Lagerhaus. - Хорошо! Иди со мной на склад, - сказал мне завскладом и пошёл в помещение склада.
   Там он рассказал мне что надо сегодня сделать нашей бригаде на складе. Я вышел из склада и объяснил своим спутникам из лагеря:
   - Немец хочет, чтобы вы сегодня положили мешки в штабеля.
   - Их там есть несколько сотен - с овсом, макаронами, крупой и сахаром. Всё это надо сортировать, потому что немцы, ночью привезли груз, свалили его хаосом и пошли спать.
     Через несколько минут немец - интендант позвал меня на кухню.
   - Machen Sie ein Feuer im Ofen, spЭlen Sie das Geschirr ab, kochen Sie das Abendessen fЭr zwei Personen, fЭr mich und den Wachmann. Hier sind die notwendigen Produkte.
   - Разожги огонь в плите, помой посуду, свари обед на двоих, меня и часового. Вот там необходимые продукты, - приказал он и показал рукой мне, где они находились.
     Всё это легко было сделать, и я не затратил на это много времени - быстро справился с работой. Я съел остатки вчерашней еды, которая осталась на кухне и помыл на кухне посуду, нагрев воды. Но своим спутникам по бригаде я ничего не вынес, хотя и мог.
     Я не думал здесь долго работать, считая, что когда вылечится больной доброволец в РОА генерала Власова, то он может меня снять с этой почётной должности повара. И я снова могу попасть в лесную бригаду или в другую. Я очень ненавидел этих - добровольцев, "рогатиков", как их пренебрежительно называли другие военнопленные.
   Около полудня вышел из своей комнаты завскладом - интендант, на кухню. У меня уже все блюда были готовы на обед.
   Немцы пообедали и завскладом сказал мне:
- Lassen Sie uns jetzt ЭberprЭfen, was die Arbeiter dort getan haben.
   - Сейчас пойдём проверим, что там сделали рабочие.
   Я решил прижать этих добровольцев в РОА генерала Власова. Так решил доказать им, что немцы относятся к ним пренебрежительно и с насмешкой смотрят на них. Зашли в склад. Проходя складом, я объяснял интенданту свой план наведения порядка в нём.
- Diese Reihe von Taschen sollte nach oben geworfen werden. Und auch von dieser Seite mЭssen Sie zwei Reihen nehmen. Wenn das Auto ankommt, ist es einfacher zu fahren.
   - Этот ряд мешков надо выбросить наверх. А с этой стороны тоже надо убрать два ряда. Когда приедет машина, то к нему легче будет подъехать.
     Интендант со мной согласился. Я потом объяснил этим добровольцам, чего требует от них завскладом:
   - Интендант вами не доволен. Надо заново переложить эти и эти ряды, и выбросить наверх мешки. Это всё надо быстро сделать.
   - Я перекладывал хлеб из ящика в ящик, отбирая испорченный. До обеденного перерыва отобрал 8 хлебов. Интендант отдал нам. Хлебная буханка пришлась на двоих. Мне досталась почти целая.
     Мои спутники начали кричать, и ругаться из-за этого. Из-за моей буханки.
   - Вы не хотите добросовестно работать на Германию! Интендант доложит об этом гауптману, пресёк я их брань.
     Тогда они прикусили свои языки, но затаили на меня свою злобу. И советовались шёпотом, как от меня избавиться. Чтобы не немецкий часовой, то они бы меня здесь и прикончили. Я ел хлеб и думал: как мне здесь лучше приспособиться, чтобы выкурить этих упитанных проходимцев в тоннель, а на их место взять больных людей. После обеда, справившись на кухне, я пошёл заготавливать хворост на метлу. А мои спутники по бригаде, вместо отдыха, составляли мешки, выбрасывая их на 2 метровую высоту. Вскоре приехала грузовая машина полная различных продуктов. Разъярённые на меня добровольцы в РОА принимали мешки перед собой и заносили их в склад. У меня не хватало сил даже на плечи взять 50 кг мешок. Но у меня была работа на кухне. Справившись на кухне, где я навёл чёткий, идеальный порядок, я взялся заканчивать делать метлу.
- Feierabend! "Ende der Arbeit". Sie werden morgen den Besen fertig stellen.
   - Конец работы, - сказал завскладом, - завтра закончишь делать метлу.
   - Ich kann morgen nicht hier sein, wenn der Patient den Bezirk verlДsst, werde ich zu meinem Team gehen.
   - Я завтра могу здесь не быть, если выйдет из ревира больной, то я пойду в свою команду, - ответил я по-немецки интенданту.
   - Ich brauche dich hier. Wir werden DachbЖden fЭr Autoreparaturen bauen. Heute werde ich die Wachen bitten, den Hauptmann zu bitten, fЭr mich zu arbeiten.
   - Ты мне здесь нужен. Будем строить навес для ремонта машин. Я сегодня передам часовым просьбу к гауптману, чтобы ты работал у меня, - сказал интендант.
   На следующий день больной доброволец вышел из ревира на работу. Таким образом нас стало 15 человек - полная команда. По дороге на работу в Бренхай, выписанный из ревира доброволец всю дорогу ворчал и лаялся на меня, и на своих сообщников:
   - Я должен быть на кухне! Я доброволец! Как и почему вы допустили большевика на кухню! Я доложу гауптману, завтра его выгонят из нашей команды.
   - Меня так же послал сюда гауптман, как специалиста, строить гараж для машин. А там будет видно, кто кого, - не сдавался я.
   Когда мы пришли на работу, доброволец обратился к интенданту:
   - Das Kommunist! Warum arbeitet KЭche? Platz und ich arbeiten.
   - Это коммунист! Чего это он работает на кухне. Это моё место, и я там должен работать.
   Но он очень плохо говорил по-немецки. И он знал очень малый запас немецких слов. Так и сказал всего пару слов по-немецки.
   - Was ist passiert? Was will er von dir?- Что случилось? Чего он хочет от тебя? - спросил у меня интендант.
- Er ist krank - ein Epileptiker, es geht ihm nicht gut in seinem Kopf.
   - Он болен - эпилептик, у него не всё хорошо в голове, - объяснил я интенданту.
     Но тот не уступал и не только словами доказывал свою правоту, но и жестами показывал немцу, что нас надо поменять местами.
   - Чего он хочет от тебя? - Was will er von dir?- - снова спросил меня немец.
   - Er ist Freiwilliger in der RVA von General Vlasov und mЖchte hier Senior und эbersetzer werden. Und er nennt mich Kommunist, weil ich mich nicht freiwillig fЭr die RVA von General Vlasov gemeldet habe.
   - Он доброволец в РОА генерала Власова и хочет быть здесь старшим и переводчиком. А меня называет коммунистом за то, что я не вступил добровольцем в РОА генерала Власова.
     Интендант засмеялся, махнул рукой добровольцу, и добавил:
   - Gut. Arbeit!
   - Хорошо. Работай! - И медленно направился на склад, махнув мне рукой, чтобы я шёл за ним.
     Так я и дальше работал поваром и переводчиком на складе в Бренхайи.
     Шёл уже второй месяц весны 1945 года. Менялись дни, менялись недели, менялись часовые. Только не менялась группа предателей советской власти - добровольцев в РОА. Наконец к нашей группе приставили нового часового солдата - чеха по национальности. Он узнал, что эта группа - это добровольцы в РОА. Сначала он просто смеялся над ним, а затем начал гонять к работе целый день, не давая им ни покурить, ни отдохнуть.
   - Делай добже, притка! Трах! Давай!
     Завскладом молчал, смотрел и смеялся. А когда тот куда-то отходил, чех кричал им:
   - Вуйна (война) фербай! Швабы капут! Русь глупи!
   Однажды вечером, под конец уже работы, я попросил интенданта взять в лагерь для товарищей рассыпанные продукты, которые мы смели в складе. Часовой чех охотно поддержал мою просьбу. Немец позволил, дав от себя часовому записку, чтобы у караульных солдат на воротах ко мне не было претензий. Я беспрепятственно принёс в лагерь небольшой свёрток. По килограмму продуктов отдал двум товарищам по нарам. Половину оставил под их охрану и пошёл искать Ивана, которого не видел более 4 месяцев. Я обошёл все бараки, но нигде Ивана не нашёл.
   - Наверное, Иван в ревире. Но посторонним в ревир нелегко попасть. Около трёх месяцев я лежал в ревире, и Иван ни разу меня не посетил. А может Иван в тоннеле работает? - думал я и вернулся в свой барак.
     Я отдал остатки пищи своим соседям. Там было: вермишель, горох, крупа, овёс, макароны, сахар, мука, но все смешанное с мусором. Но для голодных людей - это был неоценимый подарок.
  
   14) Весна 1945 г. Гитлер исчез. Победа. Помощь норвежцу. Свобода.
  
   Прошло уже немало времени на новой работе на складе. Я уже целиком на ней освоился, хорошо изучил своего начальника - интенданта. Удостоверившись, что он пренебрежительно относится к добровольцам в РОА, я как-то наконец спросил его:
- Wo ist jetzt die Front? - Где сейчас проходит фронт?
     Интендант долго молчал. Потом поднял вертикально палец левой руки, а указательным пальцем правой руки обвёл вокруг него круг. И ещё правым пальцем указал на левый палец и сказал одно слово: Берлин! Немец внимательно посмотрел на меня и тяжёлыми шагами направился в свою комнату. Я молча выдержал его взгляд без эмоций.
     Но у меня сердце радостно забилось: наши советские войска сами, или с союзниками окружают фашистское логово. Вечером расскажу своим товарищам по нарам радостную новость. К тому времени более 100 человек лежали в ревире. Они были истощены голодом и тяжёлым трудом с опухшими ногами, еле живые. Утром радостная весть о окружённом Берлине, которую я вечером рассказал соседям по нарам за ночь облетела лагерь и утром проникла в ревир. Она подняла жизненный дух обездоленных, замученных горестным трудом, голодом и холодом. Радости у всех узников не было предела от того, что фашизму скоро придёт конец. Расцвела вера в нашу победу над жестоким врагом нашей могучей советской армии, а надежда на наше скорое освобождение из плена поднялась выше солнца и согревала души лучше, чем тело летнее солнце. Вера и надежда будили к жизни в каждом истощённом организме. Мы жили наперекор фашистским палачам и их помощникам.
   На второй день на работе мой руководитель - немец сказал мне утром:
   - Morgen frЭh werden wir mit dem Bau einer Federung fЭr Autoreparaturen beginnen.
   - Завтра утром начнём строить навес для ремонта автомашин.
   - Es ist notwendig, aus dem Lager der Bauexperten zu nehmen und sie in den Tunnel zu schicken.
   - Надо взять из лагеря строительных специалистов, а этих отправишь в туннель, - подсказал интенданту часовой - чех.
   - Наконец мне, при помощи этого часового - чеха, удалось выкурить этих добровольцев в РОА генерала Власова на работу в тоннель. Завтра здесь будут работать мои товарищи. Я буду работать с ними. Работа не очень тяжёлая, но нужно иметь здоровые ноги. Надо будет обшивать стены досками, накрывать верх. На это потребуется не менее 4 человек. Эту работу будут выполнять сильные, а друзья, с опухшими ногами, помогать на земле. Если строительный материал не подвезут, будем работать на складе, - рассуждал я себе о предстоящей работе.
     Ночью и утром сильно бурлила сильная метель - снегопад с ветром. Почти десять рабочих бригад гребли лопатами снег - очищали от него проезжую часть шоссе, но это мало что помогало. Утром всё равно всё было занесено снегом. Я и мои товарищи еле добрались к Бренхая. В первую очередь группа заключённых очистила от снега площадку перед складом. И только после этого зашли на склад. Здесь они увидели большие запасы продуктов...
     Чех - часовой солдат сидел на ящике и удивлёнными глазами смотрел, как голодные люди ели сухие макаронные изделия. А на дворе метель делала своё обычное дело. Наконец вышел завскладом и сказал:
- Heute wird es keinen Transport mit Baumaterialien geben. Wir arbeiten als Teil.
   - Сегодня транспорта со строительными материалами не будет. Работаем в складе.
     И так во всегдашних хлопотах и ??работе прошёл апрель месяц 1945 года. Наступил май. Невероятно быстро увеличивались дневные часы, и укорачивались ночные сумерки. По - весеннему пригревало солнышко, звучало пение птиц.
   2 мая 1945 г., под вечер, я спросил интенданта:
- Und wo ist jetzt die Front?
   - А где сейчас проходит фронт?
   - Не знаю! - как-то тихо и трудно сказал он.
   И больше ни слова. Тогда немец медленно повернулся кругом и ушёл в свою комнату. А вечером, когда мы уже собирались идти обратно в лагерь, завскладом сказал:
   - Ab heute werden wir hier nicht mehr arbeiten. Das Lager schließt.
   - С сегодняшнего дня здесь больше работать не будем. Склад закрывается.
   - Гитлер неизвестно где, - пояснил он часовому солдату.
     Утром весь лагерь облетела весть: - Гитлер исчез!
   Даже в ревире больные люди, услышав последние новости, вышли из барака на свежий воздух. Они подставляли бледные лица и открытые части тела первым лучам ласкового солнца.
     Гитлер исчез. Склад продовольственных товаров закрыли, а нас немцы, как водили, так и водят под дулами оружия на работу. Мы очищали от снега шоссе.
     И вот, наконец 9 мая 1945, мы - наша группа, шли на работу. Мимо шла группа немецких солдат, направлявшихся на юг, которую вёл немецкий унтер-офицер.
- "Hast du ihnen gesagt, dass der Krieg vorbei ist?"
   - Вы им сказали, что война закончилась? - обратился он к нашему часовому солдату.
- Nein, wir wissen noch nichts!
   - Нет, мы ещё ничего не знаем, - ответил наш часовой.
   - Ales, kaput! - Все, конец!
     Я перевёл товарищам суть разговора между немцами. А через 200 метров, мы все заметили на крыше дома норвежца национальный флаг Норвегии, который ранее ни разу здесь не развевался. Это было красное полотнище с бело - голубым крестом.
   Хозяин дома вышел нам на встречу. Поздоровавшись с нами, он торжественно сказал:
- Der Krieg ist vorbei! Russen, Deutsche, Norweger - Kameraden.
   - Война закончилась! Русские, немцы, норвежцы - друзья.
   Часовой воткнул винтовку штыком в землю. Норвежец, путая немецкие слова с норвежскими приглашал почему-то нас на его приусадебный участок. Ласково обращаясь к нам, он сказал:
   - Разбросайте мне эти кучи навоза, так как за ночь он замёрзнет. Хозяйка за это время приготовить вам завтрак.
     Люди, увидев кучи навоза на огороде, сразу же поняли, чего хочет норвежец. И ещё, когда я перевёл и добавил о том, что пока мы будем работать, то за это время нам хозяйка приготовить завтрак, люди бросились к вилам и начали его разбрасывать. Мы быстро разбросали тот навоз, меняя друг друга, потому вил было мало.
   Придя во двор хозяина, мы стали перекуривать это дело. А через некоторое время норвежец призвал нас в дом. Мы разместились на деревянных скамьях и стульях за большим столом. Хозяйка поставила на стол две большие миски картофеля, сваренного в мундире и много разной рыбы. Хозяин откупорил литровую бутылку вина и разлил поровну всем в разную посуду. Он взял свою рюмку и сказал:
   - FЭr unseren Sieg! - За нашу победу!
     Я перевёл друзьям то, что он сказал. Мы все поднялись радостные, и взволнованные.
   Наш часовой медленно поднялся последним.
   - Es lebe Frieden, GlЭck und Freundschaft zwischen Nationen!
   - Да здравствует мир, счастье и дружба между народами - громко провозгласил норвежец.
     Я перевёл его призыв своим товарищам. Часовой склонил голову и молчал. Видимо, ему было стыдно за свою страну. Мы, поев то, что нам выставили за нашу работу приветливые хозяева, вышли из дома и попрощались с ними. После этого мы снова собрались в группу и пошли обратно в лагерь. В это время сюда возвращались другие группы людей. Работа везде прекратилась. Наконец упал ненавистный гитлеровский режим в далёкой северной стране Норвегия. По возвращении всех групп с работы в лагерь, нас всех, кто мог стоять на ногах, выстроили на лагерной площади. Сюда пришёл сам начальник лагеря, немецкий офицер - гауптман, который спокойно объявил: - Der Krieg ist vorbei! Sie kЖnnen in Ihre LДnder zurЭckkehren!
   - Война закончилась! Можете возвращаться в свои страны!
     После этой речи он опустил голову вниз, чего раньше не делал и медленно вышел из лагеря. За ним последовали солдаты, которые были с ним. Но на вышках стражи - солдаты ещё остались. Мы загудели, как рассерженный улей пчёл. Наши ряды смешались. Мы были безмерно радостные и взволнованные.
     Но на утро, нас всех, как и каждое утро подняли, и повели группами в лес на заготовку дров. Тот же распорядок дня, правда с большими перерывами - перекурами, и без крика стражей, или их побоев. Так было 10, 11 и даже 12 мая.
   Но днём ??12 мая 1945 года в наш лагерь приехали английские солдаты, и норвежская полиция. Они построили всех немецких солдат и офицеров, и обезоружили их. Нам выдали принадлежащее, немцам, стрелковое оружие на взвод солдат из нас, то мы так и охраняли сами себя. Ибо уже были случаи, когда ожесточённые фашисты, из войск СС, которые не смирились с капитуляцией Германии, ночью нападали на бывшие лагеря заключённых и расстреливали безоружных людей. Немецкие солдаты говорили, что руководитель войск СС - Гимлер, заместитель Гитлера не подписал капитуляции, как Вермахт, поэтому эти войска продолжали военные действия.
   Мы, в тот же день прорезали в трёх местах ограждение лагеря, чтобы установить ещё трое ворот, которые только на ночь закрывались.
    Наконец мы стали свободны! Мы стали просто свободные люди! Свобода!
    Норвежские рыбаки, возвращаясь с гор, где они в высокогорных озёрах ловили рыбу для приготовления высококачественной сельди, узнали, что война закончилась. Тогда проходя или проезжая мимо нашего лагеря, они угощали нас своим уловом рыбы. Норвежцы проявляли к нам большую симпатию и солидарность. Они дали нашим музыкантам свои аккордеоны, то наши гармонисты легко справились с этим музыкальным инструментом. Радостные мелодии полетели по долине, до заснеженных гор. Но, к сожалению, никто из нас не мог танцевать потому, что ещё не могли, поскольку работали почти до последних часов, а пищевой паек был слишком скудным. Бывшие полицаи стояли вместе с нами в стороне и молча смотрели на это.
     Наконец для нас кончился голод, холод и каторжный труд в туннеле, где карбидный дым с пылью горной породы разъедал лёгкие пленных. А стук, гул и вибрация отбойных молотков вредно влияли на голодные и истощённые организмы людей. Каждый месяц с десяток в среднем людей эта каторжная работа отбраковывала, и они погибали в чужой, холодной стране, оккупированной фашистами. Где-то через 10 или 12 дней после приезда англичан и норвежской полиции, за нами приехали грузовики, которые отвезли нас в Мо и Рана. Но за это короткое время мы потеряли ещё 11 товарищей по - несчастью. Ни лучшие полноценные продукты, ни медицинская помощь норвежских врачей не смогли спасти до края костлявые организмы людей. Более 150 немых свидетелей каторжной работы пленных лежат неподалёку Бренхая, в далёкой Норвегии. Мы, на месте их захоронений насыпали им свежие, достойные могилы. Ведь их - умерших ранее сбрасывали в земляные траншеи и наспех присыпали грунтом. Норвежцы пообещали на месте этих захоронений построить им памятники. Они на прощание нам говорили:
   - Вы нам оставили исторические памятники. Железнодорожный путь и сухопутный путь, построенные вами, усыпаны костями ваших товарищей. По железнодорожному пути 21 мая прошёл первый поезд от Мо и Рана до Заполярки (это уже территория СССР). Это прошло только благодаря вашей работе. Мы ваш труд ценим, уважаем и будем ценить.
   Мы оставляли Бренхайський рабочий лагерь "Аббель" и полторы сотни товарищей в могилах, что исчезли здесь навеки.
  

Эпилог.

  
      -- Расследование провала восстания в лагерях. Подвиг

Павла - советского офицера.

  
     В Мо и Ране мы - советские военнопленные, сели на английский пароход "Эскаро" и отплыли на северо-восток, к г. Мурманску, Советский Союз.
   Мне из головы не сходило: - по какой причине были расстреляны наши подпольщики, с которыми мне по очереди пришлось работать? Кто их выдал фашистам? Предатель! Но кто он? Если бы он был бы в то время среди нас, гауптман его бы не прятал, а наоборот - наградил бы в присутствии всех. Этот предатель в первую очередь выдал бы и меня фашистам. Не мог он отдельно выявить каждого из наших товарищей. О каждом из участников восстания были точные сведения только у переводчика лагеря - Александра. Знал о них и я. Но чем они занимались я не знал до последнего вечера.
     Но и Александр не мог предать, ведь его трое суток сильно пытали, и он сам повесился от ужасных пыток. Для нас Александр Беляев был душой, организатором борьбы против фашизма. Только он мог иметь связь с другими лагерями, только он мог доставлять холодное оружие за колючую проволоку, прикрывая различными художественными картинами, которые он рисовал для немецких офицеров. Только Александр мог иметь связь с норвежскими патриотами.
     По окончании войны, когда мы почти 2 недели сидели в лагере Бренхай, то я с другими товарищами часто вспоминали о казнённых товарищах - участников неудачного восстания и отдавали им словесные почести. Но никто не знал причину провала.
     Полицаи о том ужасном утре говорили так: Немцы зашли в барак очень тихо, после того, как вывели бригаду туннельных рабочих на работу. Так они начали обыск с крайних комнат при входе в барак.
     Сразу же в 19 комнате немецкие солдаты нашли спрятанное холодное оружие. Они были вооружены автоматами и тоже тихо зашли в комнату полиции, где ночевал Александр, а в слесарне - Михаил. Их ещё сонных целенаправленно схватили и бросили в карцер.
     Это было похоже на правду, потому что о них - наших главных борцов никто не знал, чем они подпольно занимались. То тогда, в последний вечер пребывания в лагере Бренхай, я узнал одно: мы будем не одиноки, в нашем деле расследования примут бывшие узники других лагерей. Но какие из них были подпольщиками, да остались ли они в живых мне было не известно. Тогда у меня возникла мысль: спросить товарищей других лагерей о провале восстания в их лагерях. может я узнаю, как и когда фашисты напали на след подпольщиков их лагеря.
     Мы возвращались на родину организовано, каждый лагерь - это батальон солдат. Я ходил по трюму парохода и расспрашивал о судьбе подпольщиков. В одних батальонах говорили о том, что обыск утром проходил, но оружия у них не нашли. А в других батальонах говорили о том, что и обыск был и всех, кто был связан с будущим восстанием, немцы расстреляли. Но никто не знал причины провала восстания. Меня заинтересовало то, что обыск во всех наших лагерях проводился в одно и то же утро, за час до побудки пленных. Но я и дальше продолжал поиски истины провала будущего восстания в лагерях. Целый день у меня прошёл безрезультатно.
     Но на второй день я нашёл Яшу Быстрова, который рассказал мне, как погиб мой друг - лейтенант Павел. Они с Павлом познакомились ещё в 1942 году в поместье Вайсенштайне, где работали на богатого бауэра - землевладельца. Там Павел организовал группу сопротивления "Непобежденные". В ней было 6 товарищей. Вскоре Яша и Павел познакомились с поляком Стасом. Он тоже вступил в их группу сопротивления. И был активным её членом. Стас был влюблён в местную девушку, которая работала в столовой. Эту девушку звали Регина. Она тоже помогала им бороться против фашизма в этой стране. Регина достала краски и ученический альбом. Всё это она передала Стасу, а он передал Яше. На этих листовках Павел хорошо, каллиграфически, по-немецки, древненемецкого шрифтом написал: - Alles fЭr unseren Sieg Эber den Faschismus! Es lebe die rote Front!
   - Всё для нашей победы над фашизмом! Да здравствует красный фронт!
     Стас, ночью, как шёл дождь, расклеил эти призывы на заборах местных жителей у шоссе. Это вызвало бурное беспокойство среди местных фашистов. Жандармы не только проверяли и обыскивали поляков, но и немцев. Вахманы-часовые и гражданский патруль по ночам дежурили по посёлку. Затем Стас отравил на ферме мышьяком 5 коров. Это ещё больше насторожило фашистов. Вскоре жандармы арестовали трёх добровольцев в ряды РОА (русской освободительной армии генерала Власова), которые работали доярами без охраны. Эти добровольцы всячески вредили пленным. Они докладывали шефу о каждом шаге подозрительного мужчины из лагеря. Вскоре их должны были организовано призвать в армию генерала Власова, после проверки, и бумажного оформления. Потом они попали в гестапо. Может их и не расстреляют, думали мы, но доверять уже так не будут.
     Вдруг немцы арестовали Стаса и Регину. Лагерь с подпольщиками остался изолированным. Павел и Яша с подпольщиками сбежали из лагеря. Но их на третий день поймали немцы. А после тяжких пыток - испытаний в застенках гестапо Павла и Яшу отправили в Норвегию. Ещё в Трондхейме их судьба разлучила. Но они - Павел и Яша попали на строительство магистрали Мо и Рана - Нарвик.
      Павел, здесь в Норвегии, в новом лагере организовал новую подпольную группу сопротивления. Вскоре Павел стал лагерным переводчиком. На эту работу его послали подпольщики. Часто в их лагерь приезжал художник рисовать немцам красивые картины, портреты. Это был Александр Беляев. Павел и Александр стали искренними друзьями.
     Затем Павел запретил Яше встречаться с членами подпольной группы. Павел переселял Яшу из одной комнаты в другую. В комнате жило 24 человека. С этими людьми и работал Яша, и отбирал из них верных, устойчивых борцов для борьбы с фашистами. Не очень легко работалось Яше по подпольной работе, особенно трудно, потому что ему всё время мешал полицай Скобелев.
     Он всё время, когда ему хотелось летал, вынюхивал или тихо рыскал по комнатам. Полицай Скобелев прислушивался к разговорам пленных, или посылал туда своих провокаторов - "рогатиков" - добровольцев в РОА, узнать, о чём те говорят. Яша так же, как и я, не был глубоко посвящён в работу подполья. Он отвечал только за подбор людей для работы в подполье.
     Однажды Павел поручил Яше следить за полицаем Скобелевым. И возможно я его где-то профукал в то время. Это меня до сих пор грызёт и смущает. Совесть замучила. Да что там говорить...
   Он замолчал и продолжил: А в четыре часа в барак зашёл немецкий часовой солдат забрать людей на замену в тоннель. В это время из туалета вышел Скобелев и пошёл на встречу солдату. Но не успели они и встретиться, как солдат мигом бросился из барака и исчез за дверью. Буквально через несколько минут в барак вбежали вооружённые немецкие солдаты охраны лагеря. Они безошибочно побежали в ту комнату где находились подпольщики. Там в этой комнате солдаты нашли холодное оружие подпольщиков. Всех их забрали, а в 6 часов утра расстреляли. Павла забрали в комендатуру и 4 суток пытали. Павел им ничего не рассказал.
   Немецкий офицер - начальник лагеря приказал живьём сжечь его на костре для того, чтобы запугать пленных думать о восстании.
     На площади лагеря горел костёр. В центре очага стояла вкопанная двухметровая металлическая рейка с крючком. На площади выстроили всех пленных. Из - за угла барака показались 2 немецких солдата, а между ними ступал Павел. Шинель была накинута на голое, израненное тело. Организатор подполья, переводчик лагеря, советский лейтенант - Павел был в то время спокойным, и сосредоточенным. Ни взглядом, ни звуком, ни движением своего искалеченного тела он не показывал фашистским палачам своей боли от их пыток. Павел гордо шагал босиком по колючем, морозном снегу прямо к пылающему огню. Солдаты остановили Павла перед самым очагом. Гауптман стоял с другой стороны очага, напротив Павла, на расстоянии, не более, 10 метров. Его окружало с десяток солдат. Колонны узников, построенных на площади лагеря, замерли.
     Гауптман, медленно переступая с ноги на ногу подошёл ближе к обречённому на смерть советскому человеку. Тогда саркастически улыбаясь спросил:
   - Nun, ich denke du wirst meine Fragen beantworten?
   - Теперь, я думаю, ты будешь отвечать на мои вопросы?
   - Ich werde! - Буду! - гордо сказал Павел, и добавил, - "Du verschwendest eine Stunde." Du hast wenig Эbrig.
   - Вы зря тратите время. У вас его осталось мало.
   - Auflegen! - Подвесить! - крикнул гауптман.
   Солдаты схватили Павла под мышки и подняли вверх над пылающим огнём.
   - Ich werde! - Буду! - сказал приговорённый к смертной казни Павел.
   Немецкие солдаты опустили его на край огня. Павел стоял в одном шаге от огня с гордо поднятой головой. Тогда громко на весь лагерь сказал на немецком языке:
   - Es lebe die unbesiegbare Idee von Marx, Engels! Lang lebe...
   - Да здравствуют непобедимые идеи Маркса, Энгельса! Да здравствует...
     Лицо немецкого офицера скорчила гримаса страха при первых словах непокорённого советского человека. Дрожащей рукой он вытащил из кобуры пистолет и разрядил всю обойму патронов в грудь бунтовщика.
   А тот закрыл раны левой рукой. Кровь сквозь пальцы просачивалась и крупными каплями падала на снег. Бунтарь высек из своих карих глаз огонь ненависти, и с невероятным усилием сделал шаг к фашистскому палачу. Дорогу ему преградили солдаты и толкнули Павла в израненные грудь своими штыками. Павел медленно повалился в пылающий костёр. Запах жареной человеческой плоти медленно разносился по всему лагерю.
   - Leg es weg! - Убрать! - неистово закричал солдатам комендант лагеря.
   - Разойтись по комнатам! - кричали нам полицаи.
   Так закончилось кипучая жизнь советского патриота, лейтенанта, просто - Павла, как мы его постоянно и называли.
   Но это ещё не всё. Трагедией закончились жизненные судьбы немки Регины, и поляка Стася - Станислава. На пути их счастья стал нацистский режим и его человеконенавистническая идеология. Станислав решил бежать из Германии, чтобы вернуться на свою родину в Польшу. А там, вместе с польскими патриотами, бороться за свободу своей Родины. Он договорился с Региной об их прощальной встрече. Стас и Регина встретились вечером в парке, недалеко от столовой, где работала девушка. Встреча их была разоблачена ближними благодетелями по письменному доносу. По фашистскому закона: немцам было запрещено встречаться для романтических гуляний, или близких, дружеских отношений с извергами - славянами. Оба влюблённых молодых людей в короткий были срок наказали. Регину подстригли на лысо и отправили в концлагерь, а Станислава повесили вниз головой. Так нацисты охраняли чистоту арийской, немецкой расы.
     Таким образом я узнал, кто был явным предателем, кто уничтожил на самой решающей фазе великого дела - начало восстания пленных в лагерях на территории Норвегии. За эту несостоявшуюся операцию, которую узники готовили на протяжении года, сотня наших лучших товарищей поплатились своей жизнью. Они стали жертвами фашизма через чёрную измену полицая - Скобелева.
   Позор советских людей будет преследовать его всё время...
  
   На четвёртый день путешествия по морю мы прибыли в порт города Мурманска. Ещё на подходе к родному берегу, все советские люди высыпали на палубу, чтобы лучше рассмотреть его.
   - Вот она - моя родная Родина, моя многострадальная земля! Ты израненная враждебными снарядами и бомбами, политая кровью миллионов советских людей. И я, несчастный сын этой замечательной земли, вернулся к тебе снова. Вернулся изуродованный физически, но закалённый духовно. Мы, слишком мало, очень мало сделали для твоего освобождения! Но мы делали, как могли и как умели, - думал я, стоя на палубе английского парохода "Эскаро".
   - Мы вышли живые из фашистского ада. Мы гордо несли через всю Европу великое имя советского человека, свою непокорность, свою горячую любовь и преданность родному народу и Родине. Среди всех фашистских пленных - мы советские военнопленные были самыми незащищёнными в немецких лагерях потому, что по какой-то, неясного мной причине, дипломаты моей страны не подписали договор о порядке проживания, питания, медицинского обслуживания, переписке с родными, помощь работников международного Красного Креста нам в неволе и так далее. Об этом я слышал от самых простых немецких солдат, - рассуждал я.
   - Разве это не подвиг в таких адских условиях выжить, и стараться чем-то навредить врагу Отечества? Я, живой и принёс своей любимой Отчизне свои руки, свою силу и ум, закалённый огонь своей души. И всё это кладу на алтарь своей земли, - мозговал я.
   - Я понимаю, что сейчас на восстановление народного хозяйства, фабрик, заводов и других новостроек моей Родины нужны сильные мужские руки, которых так сейчас не хватает. Я на всё готов! - рассуждал дальше я.
  
      -- Послевоенная жизнь
  
     Мы - бывшие узники немецких лагерей, стали бойцами нового, трудового фронта, бойцами возрождения родного края. Правда старшие по возрасту мужчины разъехались по родным домам, а мы - младшие организовано по стройкам, чтобы вместе со всем народом начали залечивать раны, нанесённые фашизмом нашей Родине.
     Меня вместе с товарищами, организовано послали на строительство жилых площадей в "Мосторфбуд" Шатурского района, Московской области.
     Я, за короткое время, стал там плотником 4 разряда. Но Родине нужны были механизаторы. Я, весной 1947 году окончил полугодовые курсы машиниста экскаватора и начал работать на экскаваторе в посёлке Асанов - Дубовое, где осушались торфяные болота.
     В 1949 году, я был переведён главком в Ивановскую область, Тейковского района, на новую производственный участок. Там я подготовил себе достойную смену. А сам решил ехать в родной край, на Подолье, в родную Украину, в село, к родному дому. Я очень хотел восстановиться для продолжения учёбы в Новоушицком техникуме механизации сельского хозяйства. Но старая болезнь не позволила мне учиться - заболели глаза. Я решил вернуться к своей профессии - экскаваторщика и выехал на стройки города Кривой Рог, Украина. Но, к сожалению, там не было места на машине, потому что мало было в то время техники. Я устроился плотником в строительно-монтажное управление, потому что в то время наша израненная Родина очень требовала строителей. Там я без отрыва от производства освоил профессию связного, потому что работал на стройке телефонной линии на железнодорожных путях.
     Но нелёгкие испытания в фашистской неволе, каторжный труд в туннеле, дым, пыль горной породы, вибрация отбойных молотков, постоянная жажда, дала себя почувствовать. Я очень часто болел желудком.
   И в декабре 1953 года, я вернулся в родное село Слободка, Новоушицкого района Хмельницкой области, Украина.
   За зиму я подлечился и весной 1954 устроился работать учётчиком - заправщиком в тракторной бригаде при Вильховецкой МТС. При реорганизации МТС был переведён в родной колхоз села Слободки, где и работал до пенсии 1980 года.
   В летнее время и на пенсии я работаю мостовиком соломенных скирд в селе Слободка.
   Прошло 36 лет после окончания войны с ненавистным врагом - фашизмом. Наша Родина, за короткое время давно заживила раны, нанесённые нацистами. Мы живём в прекрасное время. Наша страна счастливо живёт...
   1981 год.
    

От соавтора.

  
   Нужно только добавить от себя то, что Гончарук Андрей Павлович, после окончания Великой Отечественной Войны в 1945 году, не написал ни одного письма домой ни родителям, ни родственникам, ни друзьям. Да ещё и ни разу не приехал в отпуск домой, а вернулся только в декабре 1953 года, когда в марте умер руководитель Советского Союза И. Сталин и вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии заключённых советских лагерей.
   Это же какому чёрствому человеку надо было быть, чтобы не написать ни домой в село пару строк письма, не приехать в отпуск за 8 с половиной лет после войны.
     Поэтому я делаю предположение, что Андрей Павлович немного слукавил, то ли намеренно вводит читателя в обман о том, что он после 3 с половиной лет фашистских лагерей, не отбывал в советских лагерях ещё 8 с половиной лет наказания за то, что попал в плен.
   Там он находился без права переписки, а об отпуске нет и речи, потому что это была бы просто фантастика.
     Андрей Павлович не мог учиться в сельскохозяйственном техникуме не по состоянию здоровья (болезнь глаз), а потому, что по закону Советского Союза, который никто не отменил, до его развала: - люди, которые попали в плен к врагу и отбывали лагеря, не имели права учиться в высших учебных заведениях.
   Его воспоминания и так не хотели печатать, а если бы он ещё описал советские лагеря, то КГБ (Комитет государственной безопасности) затравил бы его насмерть, или изгнал из страны, как А. Солженицына, по его произведения: Архипелаг ГУЛАГ, В круге первом.
      
      Это настоящее моё предположение, или гипотезу нахождения Гончарук Андрея Павловича в советских лагерях может расследовать лично любой человек и прийти к таким же выводам, как и я.
   2021 год.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 10.00*3  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023