И вот, что хотите со мной делайте, но не хватило духу у меня отказаться. Что это было? Мозги стареющие заклинило? Или торкнулось детское воспоминание, как мы с мамой идем весенним днем по парку и я, пятилетний балбес, уже весь изошел слезами и соплями, умоляя маму сфотографировать меня у веселого фотографа-грузина героическим космонавтом, торчащим, как из байдарки, из бокастой ракеты. У ракеты - надпись СССР на серебристом боку и жар-птицын хвост из сопла. В шлеме космонавта - круглая дыра и - Боже мой! - что бы я только не отдал, чтобы сунуть в эту дыру свою лопухастую голову на цыплячьей шее!
А мама из последних сил старается увести меня от этого чуда и беспомощно пытается втолковать, что потом она обязательно меня сфотографирует, а сейчас денег мало, а мне новые сандалии купить надо, и вообще, это - ужасная халтура! Не нужны мне эти дрянные сандалии! Все равно я все лето босиком пробегаю! И осень тоже! Что? И зиму тоже, да! Ну как, как объяснить маме, что вот больше всего на свете человеку надо ЭТО!
Так я и не снялся космонавтом. Не помню уж, что тогда этому помешало. Кажется, уехал куда-то веселый дядя Гиви. И чего это я тогда так прикипел к этому космонавту? Вроде никогда ничего особенно не выпрашивал, а вот тогда...
И вот - эта кассета. Неловко ухмыляясь, я сунул ее в пакет и всю дорогу до дома терзался - зачем? Собственно, ясно было, зачем - прекрасно я это понимал, хоть и не хватало духу самому себе признаться: чтобы увидела меня Светка молодым, ловким и бесстрашным. Может, хоть ненадолго перестану быть для нее... бесцветным… Э, что и говорить - бес попутал, как говорят те, которые на кого угодно готовы свои грехи свалить, лишь бы не с себя спрашивать.
Странно, но Светка встретила меня вовсе не надутой - забыла обиду, что ли? Моментально сунулась любопытным носом в пакет: ой, а это ты чего принес? пирожки? мне? от какой бабушки Тони? а с чем? у-у, я такие люблю! вау, а что за кассета? я погляжу, ага? - все, ускакала к видику с пирожком в зубах. А я ушел на кухню, машинально громыхнул чайником о конфорку. Будь что будет. Авось не узнает…
- П-а-пка… - прошелестел из комнаты восхищенный вздох, - Это ты, что ли?!
Я ткнулся лбом в холодное стекло и зажмурился. Ну и дерьмо же ты, Сашенька… Сколько я так простоял - минуту, час? Не знаю, не помню.
Светка обхватила меня поперек так называемой талии, потерлась носом между лопаток.
- Папуль… Ты не сердись, что я на тебя рычу иногда, ладно?
Я закусил губу, повернулся к Светке и обнял ее, уткнувшись носом в макушку, почему-то пахнувшую воробьями. И мы долго стояли так и молчали. А что тут скажешь?
- Пап, - шмыгнула Светка носом и потерла его о мой свитер, - Пойдем, еще раз посмотрим вместе? Ой, чайник сейчас выкипит! Ты завари, а я чашки притащу, ага?
И мы сидели рядышком на диване, и пили чай с пирожками, и восхищенная Светка сыпала вопросами, от которых я порой обмирал и заикался: Ой, а это когда было? Ты тогда в институте учился? И меня еще не было? А ты еще маму тогда не знал? Ой, а банданы уже тогда носили? А, и ты тоже! А сам на наших мальчишек бухтишь! И кроссовки точно такие, как сейчас носят - мода возвращается, да, пап? А прыгать страшно? Только честно! Не, ну ты молодец, па! Я бы точно не смогла, правда! А почему ты раньше не рассказывал?
И хоть я и трясся, и вякал что-то невнятное, а все равно - замечательный был вечер. И, уходя спать, Светка чмокнула меня в небритую щеку, чего не делала, по-моему, еще с третьего класса.
А вот ночка была… Ох, врагу не пожелаешь такой ночки. У кого совесть чиста, у того подушка в головах не вертится, ага. Досталось бедной подушке в ту ночь… В конце концов, даже Светка не выдержала и пришлепала босыми пятками, щелкнула кнопкой торшера:
- Пап, у тебя болит чего?
- Да нет, доча, нормально все.
- А чего ты тогда ворочаешься и вздыхаешь, как бабы Манина буренка в сарае? Аж у меня в комнате все слышно…
- Извини, Светланка. Больше не буду.
- Ты спи, пап, ладно? А то три часа уже, а у меня контрошка завтра-а… - зевая, дочь ушла к себе.
А я завернулся в одеяло и затих, молча грызя себя изнутри. Вот черт! Черт! И еще тысячу раз черт! Пацан, трепло несчастное, чмо лысое! Как в глаза-то дочери смотреть теперь будем, а? Эх, Серега, будь ты неладен. И откуда ты только взялся, а? Или самим дьяволом мне послан? Обольстил яблочком, ага. Плоским, твердым пластмассовым. Засунуть бы тебе эту кассету в одно место, чтоб в следующий раз пораньше о совести вспоминал, дурак старый! Ну почему, почему я такой идиот? Ладно, сегодня было все хорошо, а дальше? Что изменилось? Ты-то остался тем же самым. В лучшем случае эта кассета скоро забудется, а в худшем будет только раздражать. И опять - молчаливое жалостливое презрение семьи к папаше-неудачнику. Пропади оно все пропадом… И сама собой так легко и просто пришла мысль: а чего тянуть? Хорошего от жизни уже ждать не приходится. Наверное, будет больно, но недолго. Зато придет освобождение от этой муки, которую уже терпеть нет сил никаких!
Эх, если бы все так просто было… Не знаю, сколько горя, а вот проблем семье подкинул бы выше крыши. Светке - шок: заходит это ребенок утром в туалет, а там подарочек висит. Радуйся, детка. Жене - телеграмма: мамуль, привет, у нас тут проблемка. Отдохнула мама, называется, первый раз за десять лет. Старикам - все заначки, что на собственные похороны отложили, вытаскивать придется - а как же, надо ведь этого придурка по-людски проводить. Да добирайся до этой Москвы, хозяйство на соседей оставив, да всю пенсию на билеты потрать. И на сколько их жизнь укоротится?..
Ну не собачья ли жизнь у человека, если он даже такой роскоши, как спокойно повеситься, и то позволить себе не может?
Брился я утром наощупь, чтобы не глядеть в зеркало на вурдалака с синяками, окружавшими отвислые мешки под красными глазами. И кролики с глазами пьяницы…. Или наоборот?
На работе шеф пронзил меня донельзя подозрительным взглядом и, здороваясь, отчетливо втянул воздух нервным, как у добермана, носом.
- Виктор Павлович, - услышал я свой голос, - это замполиты солдат после увольнения обнюхивают, а я ведь не первогодок уже…
Шеф посмотрел на меня с интересом. Золоченые круглые новомодные очки в компании с тонким кривоватым носом отчетливо образовали на его лице выразительное слово: "Ого…"
- Да нет, я ничего, - холодновато ответил он. - Все мы взрослые люди, так сказать… А все-таки… Что за повод такой был - среди недели-то?
- Да не пил я вообще, - равнодушно проговорил я. - Бессонница просто…
Шеф недоверчиво сверкнул очками, тонкие ноздри его предательски дрогнули, он хмыкнул, качнул аккуратной ранней лысинкой.
- Значит, можно Вас поздравить с переходом в третью возрастную категорию?
- Это как?
- Ну, знаете, как говорят: первая возрастная категория - это когда всю ночь пьешь и гуляешь, а наутро по тебе ничего не заметно. Вторая - когда всю ночь пьешь и гуляешь, и наутро по тебе все видно. А третья - это когда не пьешь и не гуляешь, а наутро все равно выглядишь так, словно всю ночь пил и гулял. Извините, - вдруг смутился он, - студенческий фольклор, знаете…
Тронул меня легонько за плечо и пошел к себе. А мне вдруг стало легче. Нет, все же неплохой он мужик, чего там. Если и взбодрит когда, так за дело, а так по пустякам никогда не цепляется. И - порядочный, несмотря на то, что бизнесмен. Как это ему удается?
За день, пока работал настроение у меня почти пришло в норму. И совесть уже не грызла беспощадным волкодавом, а словно прилегла поодаль, зорко приглядывая за искусанным беспомощным нарушителем холодными желтыми глазами. Лежит себе и спокойно ждет, пока конвойный явится. И этот конвойный явился.
- Привет, Сань, - услышал я вечером в трубке его хрипловатый басок, - Как жизнь?
- "Как жизнь", - вздохнул я, - Он еще спрашивает….
- Чего такое? - искренне забеспокоился Сергей.
- Того такое. Удружил ты мне с этой кассетой…, - презирая себя, сдавленно пробурчал я, прикрывая плотнее дверь в комнату. - Что дальше делать - ума не приложу.
- Угу. Кажется, я врубился, - хохотнул Серега. - Дочка посмотрела, восхитилась, а тебя теперь совесть пожирает, так?
- Смеешься? - огрызнулся я. - Психоаналитик. Тебя бы на мое место…
- Сань, да перестань ты переживать. Ну, виноват я, прости. Не подумал…
- Не подумал он…
- Слушай, да этой беде помочь запросто можно!
- Да как помочь-то?! - у меня вдруг предательски скребануло в горле.
- Ну, как… Поедешь со мной в аэроклуб и прыгнешь. И будет все по честному, скажешь - нет? - спокойно так сказал, участливо даже - словно умная учительница, успокаивающая зареванного первоклашку.
В желудок упала холодная чугунная гиря.
- Ты что - серьезно? - наконец, смог выговорить я.
- А то!
- И когда? - спросил я так, словно Сергей приглашал меня на Юпитер.
- Так, сегодня у нас что? Четверг? В субботу можно, если погода будет. Я ребятам только позвоню, уточню… Ну так как? Давай?
- Давай! - вдруг обозлился я на себя, на Серегу и на весь белый свет. - Как это все делается-то?
- А заскакивай завтра ко мне после работы, я все и растолкую.
***
- Так, следующая вводная: завис на дереве. Твои действия?
- Сесть поглубже в подвесную систему, распустить запасной парашют, расстегнуть карабины подвесной системы, начиная с ножных обхватов, спуститься по запасному парашюту на землю.
- Нормально. Приземление на воду. Приводнение, точнее. Итак?
- А зачем? Нету же вокруг никакой воды?
- Не р-рассуждать, салага! Отвечай на вводную!
- Ну… опять же - глубже сесть в подвесную систему. Отсоединить запасной парашют и оставить его висеть сбоку на одном карабине… Ну, не морщись! Что за буквоедство!
- Не буквоедство, а твердое знание матчасти, - наставительно изрек Сергей, выворачивая руль. - Ну, допустим… Давай дальше.
- Расстегнуть карабины, начиная опять же, с ножных. Взяться левой рукой за главный круговой обхват. Высвободить правое плечо из-под обхвата, не отпуская левой руки, - машинально двигал я конечностями, стараясь представить себе весь этот процесс. - И в таком вот виде ждать приводнения. В момент касания ногами воды винтовым движением высвободиться из подвесной системы и отплыть в сторону, чтобы не накрыло куполом. Сергей, а зачем воду-то ждать? - уточнил я, - Выскочил чуть пораньше, плюхнулся и - отплывай спокойно. А то ведь и в самом деле накрыть может! - я вдруг отчетливо представил, как меня, барахтающегося, накрывает мокрый купол, опутывает, словно сеть, вкрадчиво и безжалостно пеленает, а над головой уже смыкаются волны. Елки-палки…
- Раньше в инструкции так и было записано: "Освободиться от подвесной системы на высоте 2-3 метра от поверхности". А люди и с пятидесяти, и со ста метров сигали - если опыта мало, высоту же трудно определить.
- И что?..
- Ну, что. Тонули на хрен, что ж еще? - пожал плечами Сергей. - Поэтому порешили: освобождаться только в момент касания.
- А если не успеешь?
- Э… Жить захочешь - успеешь.
Серегина "Ока" бодро тарахтела. Всю дорогу до аэроклуба Сергей гонял меня по теоретической части прыжка. Сам удивляюсь - как быстро запомнилась эта затрепанная брошюрка.
- Ну, что скажу - маладэс! - кавказским жестом ввинтил Сергей пальцы вверх. - Вах, какой маладэс! Всю ночь зубрил, что ли?
- Ну, всю, не всю, но долго, - скромно отозвался я.
Наверное, я все-таки изрядный "тормоз". Или "жираф" - как это сейчас правильно называется? Вчера вечером, когда я после ужина с комфортом расположился в любимом плетеном кресле на балконе, закурил сигаретку и раскрыл брошюру с инструкциями для прыжков, до меня вдруг д о ш л о. Елки-палки, это ведь п о - н а с т о я щ е м у будет! И совсем скоро - через несколько часов. И вот тут мне стало здорово неуютно.
Пока Серей объяснял мне все на словах, показывал какие-то рисунки, учил принимать правильные позы при отделении от самолета и при приземлении, я воспринимал это как игру. Подсознательно ждал, что Сергей переведет все в шутку - ну просто не бывает же, чтобы вот так, ни с того, ни с сего… И вообще, обыкновенные люди такими вещами не занимаются. По определению. Как не летают страусы, или крокодилы там…
...Летают, - сказал прапорщик Сидорчук. - Тильки низэнько-низэнько...
Серега шутить не собирался. Спокойно, даже скучновато, изложил мне основы теории, вручил серую брошюрку с наказом выучить не хуже, чем "Уронили мишку" на пол и сказал, что утром за мной заедет. Иметь спортивный костюм и кроссовки. "На грудь" не принимать - ни утром, ни накануне. Все.
Домой я отправился в довольно беспечном настроении. И пребывал в нем до тех пор, пока вдруг окончательно не понял, что происходит.
Черт. Вот черт. Слушай, оно тебе надо, а? Да елки-палки, что это такое творится-то, а?! Я вскочил и нервно прошелся, терзая остатки шевелюры. Нет, ну в самом деле. Взрослый же человек - чего дурью-то маяться? Детство в одном месте заиграло, что ли? Расшибешься - кто семью кормить будет? Да и вообще…
Я вдруг замер, прикипев остановившимся взглядом к желтому всполоху берез за окном. Закатные лучи так вызолотили их на темно-синем бархате неба, что меня пронзила мысль:а ведь уже завтра я могу этого и не увидеть... И все будет - и эти березы, и это небо, и это солнце, только меня не будет. Это было так ужасно несправедливо, что у меня защипало в глазах. К черту! Позвоню Сереге, скажу, что ногу подвернул - и все! И такая теплая волна позорного облегчения накрыла меня, что я даже зажмурился. Ведь как просто все. И чего я мучился?
А память - подлая память! - услужливо подсунула мне давнюю картинку: мы, десятилетние пацаны, вскарабкались на могучий сук ивы, растущей на берегу пруда, и собираемся прыгнуть в воду. Трусим отчаянно - высота-то метров пять, не меньше. Подбадриваем сами себя неумелыми матюками и трусовато провоцируем друг друга: "Давай, ты первый, а я - сразу за тобой!"
Наконец Ленька Печенкин - самый мелкий и самый отчаянный из нас- с криком "Кто не прыгнет - тот чмо!" сигает вниз! И следом за ним с дикими воплями ужаса и восторга летят остальные! Кроме меня. Пальцы рук и даже ног сами собой вцепились в растрескавшуюся кору - не оторвать. Подлый страх намертво приковал меня к суку, а пацаны - такие счастливые после пережитого страха - барахтаются в тучах брызг. И вместе с брызгами летят вверх самые позорные эпитеты в мой адрес.
И вот я - тощий, скрюченный от жидкого страха, позорно спускаюсь на землю и, задыхаясь, бормочу: "У меня гланды…" Беспощадный Ленька под одобрительный гогот дорогих товарищей детства сочувственно кивает головой в том смысле, что плохому танцору всегда гланды мешают. И презрительное прозвище "Гланда" присасывается ко мне прочно, как скользкая пиявка.
С этого проклятого сука я все-таки прыгнул. Через неделю. А всю эту черную неделю пил горькую чашу изгоя. Каждый считал, что вправе командовать и помыкать мной. Собрались в футбол играть - кому на ворота становиться? "Гланда, давай, становись! И попробуй пропусти только!" Полезли в чей-то сад за зелеными яблоками - "Гланда, метнулся на атас!" А уж как идем купаться - так все наперебой: "Ну че, Гланда, сегодня-то прыгнешь? Или опять очко заиграет?" И каждый раз повторялось одно и то же - стоило мне вскарабкаться на этот проклятый сук, как язык от страха прилипал к гортани, слабели, словно замерзая, суставы, противно ныло где-то в низу живота, и я уносился на миллионы лет назад и превращался в своего хвостатого предка, намертво вцепляясь в кору всеми четырьмя конечностями.
Искренне желая помочь мне, друзья попытались, было, спихнуть меня вниз, но я так заорал, что все плюнули и решили - и фиг с ним, со бздуном.
И вот - очередной момент позора. Все уже уверенно, с радостным гиканьем сиганули вниз и теперь бултыхаются, орут и уже привычно наслаждаются видом дрожащей от страха обезьяны на ветке.
- Ну че, Гланда - опять слабо?
- Гланда, не бзди! Зажмурься и прыгай!
- Гланда, не дай бог, мне на голову обгадишься - хвост оторву!
- Ха-ха-ха!
И вот тогда, когда я уже готов был разреветься, сквозь весь этот ор вдруг прорвался пронзительный голос Леньки:
- Саня, ну давай же!
И я не успел ничего подумать - просто рванул навстречу этому голосу. Навстречу прежней жизни, когда мог смеяться открыто, ходить вольно, когда был я Саня, а не эта гадская Гланда!
Плюхнулся я тогда пребольно - пузом. Наглотался воды, чуть не пошел ко дну, но был вытащен на берег восторженно орущими друзьями.
Наверное, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни - когда на берегу я кашлял, выплевывая пахнущую тиной воду пополам со слезами, держался за отбитое пузо, а вокруг радостно горланили товарищи - каждый из них искренне считал, что это именно он помог мне одолеть страх.
А через два дня Ленькины родители уехали в далекий город Владивосток и увезли сына с собой. Так и оборвалась ниточка, протянувшаяся было между нами. Почему я не попытался найти его адрес, написать ему - ведь так отчаянно хотел этого? Не решился, постеснялся - кто я для него? Он - ловкий, отчаянный, душа нараспашку, в руках у него все горит - хоть велик починить, хоть воздушного змея сделать. А сейчас он - вообще! У моря живет. Даже у океана! Это поднимало Леньку на совсем уже немыслимую высоту - словно он был космонавтом. Наверное, очень многие беды у людей происходят оттого, что не могут люди понять и принять банальнейшую истину: хочешь - так сделай. И будь готов заплатить за это цену, если ты этого очень хочешь.
И я понял, что никуда мне от этого прыжка не деться. Хоть и не надо уже ничего бормотать про гланды, достаточно просто сказать "Не хочу". Дразнить никто не будет. Только от себя-то куда денешься?
Я засопел и, стиснув зубы, вцепился в инструкцию.
***
Аэродромная жизнь несколько удивила меня обыденностью. Первым нас встретил лохматый вислоухий пес неопределенной расцветки - деликатным тявком изобразил бдительное несение службы, после чего резво завилял хвостом и принялся вертеться вокруг, подхалимски заглядывая в глаза и опрокидываясь на спину. В одну секунду сожрал даденный бутерброд и совсем развесил слюни от преданности.
Несколько сборных щитовых домиков, выкрашенных облупившейся зеленой краской, да стоянка с маленькими самолетиками - вот и весь аэродром. Из-за крайнего домика вышла тощая курица, подозрительно глянула на нас и принялась царапать лапой траву. Следом за курицей появился коренастый пузатый дядька, которого я сразу узнал - инструктор Михалыч-Портос. Поглаживая на ходу свою мушкетерскую бородку, инструктор направился к нам. Он заметно прихрамывал.
- Привет, Михалыч! - широко улыбнулся Сергей.
- Здорово, разбойник! - облапил его "Портос". - Куда пропал-то?
- Да дела все…. Вот, знакомься, это Саша, мой подшефный. Я тебе говорил, помнишь?
Пожатие "Портоса" было мощным и цепким - я аж крякнул.
- Решил прыгнуть, значит? Это хорошо. Раньше-то прыгал?
- Не доводилось, - ответил я, втайне надеясь, что инструктор даст мне от ворот поворот.
- Ну что ж, когда-то же начинать надо, верно? - развеял он в пыль мои тайные надежды. - Заполнишь бумагу и - вперед. Какой ему купол-то дать? Дэ-один-пять-У пойдет? Или с тандемером прыгнет?
- Не, сам. Дуб в самый раз будет.
- И правильно. Дешево и сердито. А то на прошлой неделе приехал один новый русский - на джипаре, весь из себя такой навороченный - мы рты разинули. Снаряжение! Экипировка! Наш весь аэроклуб, наверное, как один его комбез, стоит. Купол свой притащил - "Пэсьют", новейший. Во, думаю, мастер - как это я его раньше не видел? Оказывается, перворазник. Я говорю, бери, мол, парашют попроще - для начала-то в самый раз будет, а он такую рожу скорчил, что ты! Западло, мол, с каким-то барахлом совковым прыгать, когда фирменный имеется. Ну, мне что? Деньги платит - пусть прыгает. Бумагу только подпиши и хоть вообще с одной переносной сумкой сигай, жалко, что ли? Прыгнул, раскрылся, вроде, нормально, а как управлять - фиг его знает. Дав-вай рулить! Хрен знает куда улетел, весь в коровьих лепехах извозился - где нашел? Ладно, ноги не переломал.
- Понравилось хоть? - поинтересовался я.
- Говорит: "Круто!" Обещался еще приехать и девку свою привезти. Ну, так пойдем на склад, что ли?
Мой парашют Сергей переукладывал сам ("а то ты до обеда с непривычки провозишься"). Я же выполнял обязанности "помогающего", то есть старался не очень мешать Сергею возиться с полотнищем желтоватого цвета. Раньше я думал, что парашюты бывают исключительно белые.
Черт, все же что за абсурд - как можно доверять свою жизнь вот этому довольно потрепанному клоку ткани с тремя десятками шнуров? Взгляд болезненно цеплялся за мелочи: крохотная дырочка у кромки купола, разлохмаченные концы строп, похожих на бельевые веревки, выгоревший, словно рыбацкий дождевик, зеленый брезент ранца. Каждая такая мелочь мгновенно разрасталась в моем воображении до катастрофических размеров.
- Сергей, - нерешительно задал я идиотский вопрос, - а этот парашют, вообще как - надежный хоть?
- Э. Машина - звэр, слющай! - бодро откликнулся Серега. - Бывает, что и раскрывается!
- Да ну тебя! Я серьезно!
- Надежный, надежный, - успокоил меня Сергей, - Как ложка надежный, можно сказать. Его еще сокращенно называют "ПП" - парашют пенсионера. О! Кажется, наши катят.
Вынырнув из-за деревьев, прямо к нам подкатил ћГазелевскийЋ фургончик. Лязгнув, отъехала назад боковая дверь, и в открывшемся полумраке проема ослепительно сверкнула Задница. Нет, это было не совсем то, что вы подумали. Она не была необъемно-арбузообразной, - напротив, была она сухой и поджарой, обтянутой белоснежными спортивными брюками. Но так как располагалась она аж у самого верхнего обреза двери, и подпирали ее ноги ТАКОЙ длины, да обутые в кроссовки ТАКОГО размера, что производила она впечатление исключительно самостоятельной части.
Пятясь, выбрался из фургона ее хозяин - высоченный негр с окурком за ухом. Легко, словно пустую авоську, выхватил из чрева фургона пузатую синюю сумку и направился к нам.
- Только не вздумай его Джорданом называть или Тайсоном, - торопливым шепотом предупредил меня Сергей. - Он этого терпеть не может.
- Здорово, Серый! - облапил его парень. - Куда пропал?
- Здорово, здорово. Это мой товарищ, знакомься.
- Александр, - торопливо протянул я руку.
- А я Витек! - и моя ладонь потонула в его лапище, словно в перчатке хоккейного вратаря.
- Витька, ты со своим бычком все расстаться не можешь! - напустилась вдруг на него появившаяся следом рыжая Зинка. - Как маленький. Выкинь сейчас же!
- Зин, да ты че - такой королевский бычок выкидывать! - возмутился Витек и торопливо спрятал свое сокровище в карман, словно боялся, что сердитая Зина его отнимет.
- Что за привычка, я не знаю…
- Да с детства, Зин, - охотно пояснил Витек. - Когда я начинал курить, я был вот такой, - приподнял он кроссовку над травой, показывая, какого он был роста в то время, - и все, кому не лень, меня дразнили: "Витя, ты такой маленький, а такие большие сигареты куришь". Меня это достало, и я стал курить пропорциональные бычки. Потом я немножко подрос, а привычка все равно осталась. Только я их не подбираю, а делаю сам из целых сигарет.
Говорил он без малейшего акцента. Казалось бы, откуда взяться акценту у парня, который родился и вырос в России? А ведь все равно, как-то невольно стараешься его уловить, что совершенно глупо и, наверное, не совсем порядочно.
Пока я слушал обстоятельные Витькины разъяснения, вылезли из фургона и обступили нас еще шестеро. Первым был маленький носатый черноглазый парень с синими от жесткой кавказской щетины щеками и дивным именем Лаэрт Наполеонович. Затем до безобразия аккуратненький - от прически с идеальным пробором и очков в тонкой интеллигентной оправе до новеньких желтых кроссовок, похожий на изящную девушку - китаец Мо Ася. С ударением на "Я", как деликатно уточнил он. Все звали его просто Мося. С ударением на "О". Далее, по росту: румяный кругловатый златокудрый Вадик - ни дать, ни взять - молодой Нижегородский купец; застенчивый, молчаливый Толяныч; деловитые улыбчивые близнецы Юра и Гера; и, наконец, рыжеусый Паша с добрым лошадиным лицом. Роста он был гренадерского, но рядом с ценителем бычков Витьком смотрелся вполне скромно.
Познакомились со мной деловито, без церемоний, но вполне доброжелательно, по-свойски. Узнали, что я - перворазник, и тут же принялись оспаривать право "выпустить" меня. Я думал, подерутся.
Спор я слушал слегка ошалело. Главное, меня не спрашивали. Посмеиваясь, Сергей помог мне надеть парашют (вначале он показался мне легким, потом будто стал незаметно набирать вес), показал, как застегиваются карабины подвесной системы, и лениво посоветовал спорщикам отдыхать: Саня - его подшефный и выпускать будет сам.
- У-у, жадина! - фыркнула хорошенькая Зина. - Вот вечно ты так! - И мстительно добавила:
- Подвесную лучше бы помог подшефному подогнать, ножные обхваты вон - у колен болтаются…
- Ох, Зинуль, ты права! - мгновенно переменил свой снисходительный тон Сергей. - Помоги ему, будь ласкова, а? А то я свой еще не уложил… - голос Сергея стал совершенно сиропным.
- Ага, как что, так сразу: "Зинуль!" Лодырь… - она махнула рукой, встала передо мной на колени, ловко расстегнула карабины широких лямок и сосредоточенно засопела, что-то там передвигая и подтягивая. Я попытался заглянуть себе между ног, но Зина сердито дернула меня за лямку.
- Не вертись! И так неудобно…
Я полыхнул ушами. Нет, ну в самом деле… Молоденькая девушка вот так запросто стоит передо мной на коленях и своими ручками елозит... Я затравленно оглянулся и с облегчением заметил, что никто не обращает внимания.
- Так, ну, вроде бы, нормально должно быть, оценивающе пробормотала снизу Зина. - Пригнись маленько.
Я послушно наклонился, Зина сдвинула заднюю лямку (главный круговой обхват!) пониже и глухо клацнула карабинами ножных обхватов.
- Все, выпрямляйся, скомандовала она. - Нормально.
И, напевая, принялась распаковывать свою сумку.
А я глянул на себя и уши мои заполыхали совсем уже нестерпимо. Широкие лямки плотно обхватили мои ноги в паху, вызывающе обтянув тканью все то, что между ними находится. Руки сомкнулись сами собой, словно у футболистов, выстраивающих "стенку", а в голове издевательски заскакала строчка из наставления для парадов, которое, якобы, написал сам Петр Первый для гренадеров Преображенского полка: "…Усы всем сажею с салом чернить, а под срамное место - брюкву подкладывать, дабы вид иметь грозный!"
И опять никто не посмотрел в мою сторону - то ли каждый был увлечен своим делом, то ли на такие вещи здесь вообще внимания не обращают, как на голые ноги в бассейне. Лишь Сергей, подергав за лямки подвесной системы, помог пристегнуть запасной парашют, еще раз осмотрел меня, повертев, как потрошенную курицу, и коротко скомандовал:
- Нормально. Раздевайся пока.
- В смысле?! - вытаращил я глаза.
- В смысле - снимай парашют и ставь в козлы.
- Куда ставить?
- Снимай, короче. Замаешься стоять так.
Аккуратно поставив мой парашют на край брезентового полотнища (которое называлось "стол"), Сергей принялся споро укладывать свой парашют - только локти сновали, как у ловкой хозяйки, месящей тесто. Кажется, он все делал так - ловко и деловито. И от этого вокруг него словно распространялось поле надежности и уверенности. Когда, закончив укладку, он поставил свой парашют рядом с моим, я не мог не отметить, что парашют Сергея выглядит куда более продвинуто. Нарядно голубела синтетика ранца, зеркально блестели хромированные пряжки, ленты подвесной системы были тоньше и даже на вид мягче моих. Рядом с ним мой парашют с выгоревшим брезентовым ранцем и кондовыми лямками чуть не в ладонь шириной смотрелся, как мотоцикл "Урал" сельского участкового рядом с "Харлеем" столичного байкера. Но - странно - от этого я только проникся уважением и уверенностью к выгоревшему ветерану. Он и в самом деле казался "надежным, как ложкаЋ.
- Айда, потренируемся маленько, пока время есть, - хлопнул меня Сергей по плечу. - Люди, если что - мы на ВДК! - и мы направились к конструкциям, напоминавшим одновременно детскую площадку и тренажерный зал.
Там в течение часа Сергей добросовестно учил меня, как отделяться от самолета, управлять куполом и приземляться на плотно сдвинутые ступни. К концу занятия я взмок, а ноги начали гудеть.
- Сергей, а что людей так мало? - попытался я отвлечь его от муштры, выгадывая себе передышку.
- Да не сезон, понимаешь. У кого - сессия, у кого - дачный сезон заканчивается, у кого-то, наоборот, на Канарах бархатный сезон.
- А эти все ребята - кто?
- Ну, эти-то - фанаты. Они даже в непогоду сюда приезжают - не попрыгать, так хоть пообщаться. У них Лаэрт - главный спонсор. Вообще, прикольный парень такой! Его дядя из Карабаха сюда вытащил, думал, помощника себе сделает, бизнесмена воспитает. А Лаэрт все деньги, что на рынке заработает, на прыги спускает - и за себя, и за компанию платит.
- Стоп, стоп! - не понял я. - Так это что, платное дело? Слушай, я не знал… Ты бы хоть предупредил!
- Э, не бери в голову, я сегодня тебя угощаю. Фирма проводит рекламную кампанию, - улыбнулся Сергей.
- Нет, а все-таки? - не отставал я. Все же интересно, сколько дерут с тех психов, которые согласны за собственные деньги ноги ломать.
- Ну, это смотря, с каким парашютом прыгаешь, с обучением, или без, со съемкой, или без… В-общем, от сотни и выше.
- Ого!
- А что делать? - словно оправдывался Сергей. - Это раньше в ДОСААФе было - халява, плиз, только заплати взносов двадцать копеек да на газету "Советский патриот" подпишись. А сейчас что? Керосин денег стоит, техника стоит, инструкторам тоже хавать надо. Как вообще еще клубы живут - непонятно. Хотя сейчас вроде оживают - буржуям это дело в кайф, деньги тратят охотно. В хороший день тут - Мерс на Мерсе.
- Это сколько же Лаэрт выкладывает за всю компанию-то?
- Ну, не совсем за всю - ребята и сами платят, кто может. Да он еще дядюшку приноровился обдирать.
- Это как?
- Да в нарды! Он, понимаешь, игрок. Ну, и Лаэрт - не промах. Дядька уже себя сколько раз проклинал, а ничего с собой поделать не может - азарт, что ты хочешь! А Лаэрт его общелкивает, как лоха: он же чемпион Степанакерта, не хала-бала.
- Там что - соревнования по нардам проводятся?
- А ты думал! На Кавказе шеш-беш, как бейсбол в Америке. Вот и сейчас - посидел он с дядькой вечерок - и наиграл на пару прыжков для всей компании. Да плюс себе выходной выиграл в базарный день, да плюс дядькину "Газель" на весь день. Не прыгал бы - давно бы квартиру на Кутузовском купил. А он - как новый купол появится или из снаряжения что-то навороченное - сразу берет, а свое ребятам дарит. Ты не смотри, что у него джинсы драные - "Джигит может бит абарванэц, но оружие должен бит в сэрэбрэ!" С ним по соседству, кстати, Мося тоже подрабатывает.
- Тоже на рынке?
- Ну. Но он - только в свободное время, а так он студент. Филолог. Ну, кто еще. Витька весной из армии вернулся, сейчас в метро работает, помощником машиниста. Вадька - менеджер в какой-то парфюмерной конторе. Паша - учитель, труды преподает. Зинка - барменша. А Юрка с Геркой - строители. Бетонщики. Такая вот компания. Как возможность прыгнуть появляется, созваниваются - и сюда.
- Как их жены-то отпускают?
- А что - жены? Тебя же отпустила?
- Моя сейчас в отпуске, в доме отдыха, - беспечно отозвался я. И тут же вдруг почему-то вспомнил, как Ленка весной мыла окна. В старенькой футболке и Светкиных джинсовых шортах она была совсем девчонкой, а солнце ломилось в распахнутые окна и зажигало ее пушистые волосы. И я вдруг почувствовал, что здорово по ней соскучился.
- А Паша с Юркой часто и жен сюда привозят, и детвору, - продолжал Сергей. - Остальные пока свободные, у них этот вопрос пока не стоит…
- И ты свободный?
- И я…
- Что так?
- Да так, - пожал Сергей плечами и чуть заметно погрустнел. - Не получается пока. Ну что, пошли?
- Идем.
Сергей закинул на плечо макет парашюта, и мы зашагали к складу.
- Тут ведь понимаешь, какой парадокс получается, - задумчиво говорил Сергей, - жениться надо как можно позже, когда уже на ноги встал как следует, так? А детей заводить - как можно раньше, чтоб понимать друг друга могли, пока дистанция возрастная не слишком велика, я так думаю. А вот где эта золотая середина? И как встретить, кого надо, вовремя?
- Что, и не пробовал ни разу? - неловко попытался пошутить я.
- Э. Мама правильно говорит - все у меня не как у людей. Раз в жизни влюбился - и то в замужнюю. Я в Новосибе тогда работал, после Бауманки.
- И что?
- А что - что? Она мужа любит, и все у них путем. Чего соваться-то? Пошел к военкому, попросил в армию призвать. Просто так-то из той конторы не уедешь. Тот удивился, но сделал - нормальный мужик оказался. А после армии уже здесь вот… Давай поторопимся, еще к Пилюлькину зайти надо.
- Куда надо?
- Ну, к врачу, на осмотр. Положено так, не волнуйся.
Молоденькая кругловатая врачиха Люда была похожа на глупенького испуганно-удивленного совенка. Маленький полуоткрытый ротик, широко распахнутые, постоянно мигающие глазки, крошечные пальчики, нервно сжимающие грушу тонометра. Измерив мой пульс, она очередной раз хлопнула короткими ресничками и вдруг хихикнула:
- Как у зайчика…
- А ты не дразнись, деловая колбаса, - вступился за меня Сергей. - У всех так вначале, подумаешь.
- Прыгнуть-то можно? - хмуро спросил я, гоня от себя трусливенькую надежду на строгость медицины.
- Можно, можно… - безжалостно шмякнула она синим штампом по моей анкете.
Все. Придавила она эту надежду своим штампом, как паршивого клопа. Доктор Менгеле, блин.
Предполетный осмотр. Портос ощупывает меня и осматривает, словно породистого кобеля на собачей выставке. А у меня вдруг совсем пропал страх перед прыжком. Его напрочь вытеснил другой страх - при всем честном народе обмочить штаны. Нет, ну вот ведь приспичило - словно ведро пива выдул и арбузом закусил! Ч-черт, не утерплю ведь!..
- Серега, - затравленно шепнул я, - отойти можно?
- Что такое? - заботливо склонил он кудлатую башку.
- Ну, надо… - чуть не плача, стиснул я колени.
- А-а, ясно. Михалыч, мы сейчас, ладно? - Сергей выразительно повел бровью.
- Э-э, салаги… - проворчал Портос. - Валяйте, в темпе только. Потом опять мне покажетесь.
И я торопливо засеменил в сторону, слыша за спиной ворчанье инструктора в том смысле, что наберут, дескать, детей в армию, а ты с ними мудохайся… Черт, да куда же приткнуться-то?! Хоть бы один разнесчастный кустик! Чувствуешь себя на этом поле, как муха на столе, бл-лин!
- Саня, стой! - догнал меня Сергей. - Куда ты почесал-то? Еле догнал.
- Ну как куда?! - взвыл я. - Хоть бы будку какую поставили!..
- Да брось ты, какая будка? - Сергей стремительно расстегивал мои карабины. - Валяй, чего там… Все свои.
Ох-х-х… Боже ж ты мой, сколько определений счастья придумали за две тысячи лет философы и поэты, но вот хоть бы один из них сказал, что счастье - это УСПЕТЬ! Отдуваясь, я вытер выступившие сладкие слезы и застегнулся. Сергей заботливо снова все застегнул, и мы резво поспешили к ребятам, которые уже направлялись к темно-зеленому "Антону".
С трудом закидывая непослушные ноги на ступени красного трапа (мешал запасной парашют), я вскарабкался на борт. Озираясь, присел на вогнутое дюралевое сиденье у двери и через штаны ощутил его металлический холод, от которого сами собой ознобно передернулись плечи. И вместе с холодом опять вполз в меня тягучий тошнотный страх. Начал мелко колотить противный озноб, я стиснул зубы, чтобы они перестали подло постукивать.
- Саня! - удивленно окликнул меня Лаэрт. - У тебя чо такой нос белий?!
Все как по команде уставились на меня. Дети, все посмотрели на Сашу Волобуева! Волобуев, тебе стыдно?
- А у тебя он чего такой длинный? - огрызнулся я и мне сразу же стало неловко.
- А ты не знаишь? - радостно откликнулся Лаэрт, не обратив внимания на мое хамство. - Ко мне вчера на ринке один дамочка такой подходит и спрашиваит: "Молодой человек, а это правда, что у кого нос балшой, у того и там, - кивнул он себе на штаны, - тоже балшой?" Я говору: "Канэшна!" Гордо так гавару! А потом ее спрашиваю: "А правда, что если у женшины рот балшой, то и там тоже балшой?" Она сразу губы вот так сделал, - (он втянул щеки и изобразил губами куриную гузку) и говорит: "Ёй, ё не знёю!"
Заржали так, что заглушили рокот ожившего двигателя. Зинка, не переставая давиться смехом, дотянулась до Лаэрта и ловко, по-кошачьи, съездила ему кулачком по шлему. Тот вскинул ладони: дескать, а чего такого? Я то-тут при чем? Потом вытащил из нарукавного кармана пачку "Орбита" и принялся всех угощать. Всучил пару подушечек и мне: "Бери-бери, уши меньше закладывать будет".
Момент взлета я пропустил, хоть и поглядывал поминутно в окошко, наполовину задернутое капроновой шторкой. Разбег "Антона" мне показался очень долгим, потом вдруг начало мягко, но ощутимо закладывать уши, и я понял - летим.
Не знаю, то ли мозги в разреженной атмосфере начинают по-другому работать, то ли перепсиховал я в тот день, но у меня началось раздвоение сознания. Один я понимал, что такого со мной просто быть не может. Я - нормальный, рядовой обыватель, который аккуратно ходит на работу и не путешествует никуда дальше тещиного огорода. И такой человек не должен и не может находиться здесь, в тесной дюралевой каморке с двумя рядами круглых окошек, в компании молодых психов. А второй я меж тем остановившимся взглядом следил, как Сергей прицепил карабин моего вытяжного фала к тросу, как ребята неторопливо и обстоятельно готовились к прыжку. И невольно, как под гипнозом, я повторял все их действия. Вот Зинка тронула лямки, двинула подбородком вправо-влево, внимательно осматривая поблескивающие у нее на плечах замки отцепки. И я вслед за ней проделал то же самое, хоть на моем парашюте и замков-то таких не было. Витька подергал пряжку грудной перемычки - я машинально продублировал.
Мо Ася снял шлем и внимательно заглянул внутрь. Убедившись, что и это я добросовестно собезьянничал, китаец с совершенно серьезным видом постучал шлемом себя по лбу. Разумеется, стукнул себя по лбу и я - черт его знает, традиция у них такая, или что… Короче, стукнул. И чуть не подавился жвачкой от взрыва хохота - купили, сволочи!
Но мозги от этого почти встали на место. Внезапно дважды тявкнула сирена и загорелся желтый плафон над дверью. Сергей деловито открыл дверь, ухватившись за трос, высунулся наружу, глянул вниз - борода его бешено затрепетала. Глянул на меня, улыбнулся, показал знаком: поднимайся, мол. Что, у ж е?! Вмиг вспотели ладони, я судорожно вытер их о штаны и прерывисто вздохнул. До сих пор не могу понять, как мои ватные ноги умудрились распрямиться и донести меня до двери. А тут еще одна беда подоспела - ни с того, ни с сего завулканировал кишечник. Чертова физиология! Не хватало еще опозориться. Ведь бабахну сейчас так, что все окошки тут повышибает! Последними остатками самолюбия стискивая зубы и все остальное, я шагнул к двери.
Сергей ободряюще подмигнул мне и положил руку на плечо. Я попытался улыбнуться в ответ - только криво оскалился. Вот она, дверь. Приподнятый порожек в заклепках. А голова, как ни странно, вовсе не кружится. Высота совсем не такая, что из окна десятиэтажки. Спокойная и даже не очень-то и пугающая. Словно карта внизу расстелена. Даже притягивающая…
Елки зеленые, а ведь внизу на земле людей мучает куча разных проблем - нелады с любимыми, маленькая зарплата, грызня с начальством. Там эти проблемы кажутся огромными, закрывающими собой весь белый свет. А отсюда, с высоты, все эти невзгоды кажутся такими крошечными, что их просто не разглядеть… Я невольно приободрился и лихо выплюнул жвачку в дверь. Белый комочек долетел до обреза двери и исчез. Не упал вниз, не отлетел в сторону - просто исчез. И в тот же миг исчезла вся иллюзорная безмятежность там, за бортом: я просто физически ощутил и бешеный ветер, и сумасшедшую бездну, от которой меня отделял лишь тонкий слой дюраля.
И тут же неумолимо рявкнула сирена, зеленый плафон вспыхнул, словно глаз киношного Вия.
- Паш-шел! - гаркнул мне в ухо Сергей и хлопнул по плечу.
Нет! Словно могучая рука уперлась мне в грудь, отталкивая от двери.
Сердце ломилось сквозь ребра. Я задыхался. Не мо-гу!
- Ну! - бешеным весельем сверкнули глаза Сергея. - Давай, Саня!
Почти точно так же крикнул мне тогда Ленька… И, как в тот далекий день, не успел я уже ни подумать, ни зажмуриться - просто рванулся вперед. Налетевший ледяной поток ударил по ногам, подбросил их вверх, выбил слезы из глаз и слюну изо рта, размазал по лицу. Крутнулся горизонт, дыхание остановилось. И в тот момент, когда я понял, что мне пришел конец, все кончилось.
Оглушила тишина. Ветерок легко касался пылающих щек. Туго натянутые стропы контрабасными струнами тянулись вверх, к такому надежному, к такому красивому круглому куполу с тремя ровными щелями (в первый момент я обмер - порвался?! И тут же вспомнил - нет, так и должно быть). Далеко внизу золотой сказкой сияла земля. И я был совсем один в пронзительно синем океане неба!
Внутри меня сорвался какой-то предохранитель и я заорал на все небо "О sole mio", которую не мог толком выучить тридцать лет назад в школьном хоре. А сейчас - откуда что и взялось, даже ни разу не сбился! Упоенный и обалдевший, я бездарно прошляпил момент приземления - земля налетела откуда-то сбоку, грубыми мазками мелькнули перед глазами поздние ромашки, ощутимо садануло по ступням, по боку, ударил в нос тревожный запах полыни. Купол протащил меня пару шагов и погас.
Нервно похохатывая, я поднялся (коленом раздавил сухую коровью лепешку - плевать!) и дрожащими пальцами расстегнул карабины. Кое-как собрал парашют, запихал его в переносную сумку и сел на нее, мягко-пузатую, теплую. Смог. Сумел ведь, а? Сумел.
