ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Сафин Анвар Борисович
Юность, опаленная войной. Рассказ солдата-фронтовика

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.75*25  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О войне написано много: и мемуары полководцев, и публицистика, и художественно - литературные произведения. Но в этой книге автор показывает этапы Великой Отечественной взглядом снизу, изнутри - на уровне солдата, младшего офицера, вместе с тем пытаясь глубоко анализировать ситуацию в целом по полку, дивизии... Герой книги прошел кровавое месиво войны в качестве специалиста по войсковому ремонту вооружения, но всегда был впереди, практически в боевых порядках обороняющихся или наступающих подразделений и частей. Книга раскрывает драматические эпизоды военной биографии как героя повести, так и товарищей по оружию, описывает их боевые подвиги. Книга о скромных трудягах войны, без которых не было бы Великой Победы.

  
   Сафин А.Б.
  
  
  

К 70-летию Победы Советского народа

в Великой Отечественной войне

  
  
  
  
   Юность, опаленная войной.
  
   Рассказ солдата - фронтовика
  
  
  
  
   Издание второе, дополненное
  
  
  
  
  
  
  
   Издательство ГАММА-ГРУП
   Москва, 2018 г.
  
  
  
   УДК 8233
   ББК 84(4 Рос=Рус) 6-4
   С - 12
  
  
   Историко - биографическое произведение
  
   Оформление обложки
   Козиной З.А.
  
  
   Сафин А.Б. Юность, опаленная войной.
   С-12. Рассказ солдата - фронтовика.
   Москва, ООО НПК "Гамма-Групп" 2018, 150 стр.
  
  
   ISBN 978-5-9907112-0-4
  
  
   О войне написано много: и мемуары полководцев, и публицистика, и художественно - литературные произведения.
   Но в этой книге автор показывает этапы Великой Отечественной взглядом снизу, изнутри - на уровне солдата, младшего офицера, вместе с тем пытаясь глубоко анализировать ситуацию в целом по полку, дивизии...
   Герой книги прошел кровавое месиво войны в качестве специалиста по войсковому ремонту вооружения, но всегда был впереди, практически в боевых порядках обороняющихся или наступающих подразделений и частей.
   Книга раскрывает драматические эпизоды военной биографии как героя повести, так и товарищей по оружию, описывает их боевые подвиги.
   Книга о скромных трудягах войны, без которых не было бы Великой Победы.
  
  
  
   УДК 8233
   ББК 84(4Рос=Рус) 6-4
  
   ISBN 978-5-9907112-0-4
  
   П Р Е Д И С Л О В И Е
  
  
   Написать цикл рассказов о войне меня подтолкнул юбилей - 70-летие победы советского народа над фашистскими захватчиками. Действительно, громадное событие - 70 лет страна живет без войны. Да что страна - целая Европа живет в условиях мира такой длительный срок, и все это благодаря тому, что наши отцы, деды и прадеды сражались с врагом на грани возможного, и победили в таких гигантских кровопролитных сражениях, которых до сих пор не знало человечество.
   Мы всегда будем помнить о том, какую высокую цену заплатил наш народ. Он выстоял, сумел сохранить веру и достоинство, сберег Отечество, освободил мир от нацизма.
   Я сам профессиональный военный, родившийся после войны, не понаслышке знаю об армии, и, уволившись, написал книгу "Не генерал...", издав ее в Москве в начале 2015 года. Это была моя первая книга художественно-литературного жанра, поскольку до этого у меня было несколько изданий только научно-методического характера.
   Та книга писалась долго, она была легкой по жанру, несмотря на то, что имела слегка биографический оттенок. Но в любом случае это была книга про современную армию. Я уже подумал, что писать мне больше и не захочется, ибо как бы исчерпан материал, да и нелегко это. Кто пишет, тот знает.
   И тут в преддверии знаменательного грандиозного события - 70-летия Победы, мне, находящемуся в частной командировке, звонит супруга и сообщает, что в интернете на сайтах "Бессмертного полка" находит сообщение о моем отце - Сафине Борисе - участнике боев на Зееловских высотах в 1945 году. Сообщила адрес сайта.
   Я немедленно включился в поиск и вскоре нашел волнующие для меня документы из архива. Пожелтевший старый фон бумаги, синяя печать войсковой части, подпись командира полка... Никогда не мог предположить, что спустя 70 лет мне попадутся такие ценные документы. [] Я перечитывал вновь и вновь с комом в горле, и мне, полковнику в отставке, прошедшему долгую службу, в том числе и в горячих точках и хоронившему товарищей, было не стыдно утирать слезу при виде старого текста, отпечатанного на армейской пишущей машинке, в которой западали некоторые буквы. Ведь это было про моего отца, которого уже давно нет в живых...
   ...Он рано ушел на фронт, а после фронта и пожил-то не очень долго. Умер на "гражданке", страдая от ран, полученных в той войне... Но он, как и многие другие, дал жизнь новому поколению, жившему уже в счастливом мирном детстве, прекрасной юности, и, породившему в свою очередь новые поколения, которые должны быть благодарны своим дедам и прадедам.
   Несмотря на серьезное военно-патриотическое воспитание в нашей стране, молодежь знает о войне в основном по фильмам, а любой фильм - это в первую очередь что-то приключенческое, как будто из другого мира, может даже придуманного. Это просто кино. И воспринимается, как кино.
   Поэтому мне в голову пришли две идеи.
   Первая: поднять все возможные архивы и, сопоставляя личные воспоминания отца, изучить его боевой путь, в результате иметь полную картину его военной биографии. Ведь он мне многое рассказывал.
   Я помню, как раскрыв рот, слушал его военные рассказы. Я подслушивал, как он с друзьями-фронтовиками делился воспоминаниями о лихих военных годах (особенно в дни Победы за столом). Я был школьником, но мне все это хорошо врезалось в память.
   Я помню, как он разбирал и собирал с друзьями-фронтовиками трофейный пистолет "Парабеллум" и следил, куда он его запрячет, чтобы потом потрогать дрожащими руками тяжелую холодную сталь живой истории.
   Я днями и долгими бессонными ночами изучал боевые пути его полка, дивизии, армии, директивы командующих, чтобы построить цепочку исторических фактов и познать дух того времени - дух горечи поражений, дух побед и славы.
   Вторая идея: несмотря на то, что решил больше не писать книги, я почувствовал, что должен, даже обязан написать. Хотя бы для своих сыновей, своих внуков, показать - какова она была молодость тех лет, юность, опаленная войной...
   А если прочтут и другие молодые люди - это только на пользу подрастающему поколению.
  
   О войне написано очень много - и мемуары великих полководцев, и публицистика, и художественно-литературные произведения - все есть. Так пусть же эта книжка станет еще одной каплей в море историко-биографического жанра, тем более, наш герой не был ни полководцем, ни большим командиром. Это просто история солдата, каких миллионы.
   Я размышлял: в какой форме это все преподать. Писать все время "Мой отец" - как-то муторно, неловко, да и слово "Мой" звучит в Великой войне слегка возвышенно, нескромно.
   Поэтому я решил написать повествование от первого лица, то есть мемуары как бы пишет он сам. В любой книге кроме документалистики, всегда присутствуют элементы художественного вымысла, точнее домысла, потому, как мы не можем знать все диалоги между персонажами, кроме тех, которые присутствовали в рассказах очевидцев. Я здесь тоже допустил ограниченное количество таких приемов, однако, все они имеют под собой реальную основу.
  
  
   Итак, "ЮНОСТЬ, ОПАЛЕННАЯ ВОЙНОЙ."
   Рассказ солдата - фронтовика.
  
  
  
   2. П Р Е Д В О Е Н Н Ы Е Г О Д Ы
  
  
   Родился я в старой деревне Татарской АССР в семье колхозника в 1923 году. Жизнь в ту пору была тяжелой, голодной.
   Отец Сафин Сабит работал колхозным конюхом, а мать официально не работала, занималась хозяйством, растила детей, но неофициально ее постоянно привлекали, как и всех других женщин к беспощадному и бесплатному труду на нужды колхоза.
   Деревня называлась Бишмунча, что в переводе с татарского означала "Пять бань". Странное название. Почему - не знаю. Возможно, когда-то их и было ровно пять. А на самом деле бани были почти в каждом дворе.
   Посредине дома стояла большая печь, зимой вся семья спасалась от холода на ней. Из мебели стояли две длинные лавки, один некрашенный стол и что-то наподобие шкафа из старой фанеры. На окнах и летом и зимой по одной раме.
   Спали на полу, или на печке, на подстилке под старым общим одеялом. Вечной проблемой было - что одеть и что обуть. Жили впроголодь. Несмотря на то, что бань в деревне было больше пяти, школы не было ни одной.
   В школу ходили за семь километров в соседнее село пешком. Это в теплое время. А зимой опасно - волки в лесу, да и снега по колено. Мы же дети. Поэтому уходили в воскресенье после обеда с вещмешками за спиной, и до пятницы квартировались в том селе. Не бесплатно - работали на хозяев. Выполняли всю грязную работу, вплоть до тяжелой.
   До обеда ходили в школу, после обеда работали, вечерами делали уроки. В вещмешках у нас была картошка и хлеб, ну и тетрадки, книжки.
   Учился я прилежно, а тяжелый физический труд закалил, сделал из меня крепкого юношу. Мы дрались меж собой, причем до крови и синяков, в основном из-за несправедливого, как нам казалось, распределения труда.
   Многие, получив начальное образование, завершали учебу, а мои родители в поисках лучшей жизни переехали в город. Город этот назывался Бугульма, что в 50 километрах от нашей деревни. В городе я закончил 8 классов (по тем временам средним образованием считалось 7 классов). Немногим давалось такое образование, большинство детей в городе завершали учебу на 5-м или 6 классах, в основном из-за нехватки средств к существованию.
   Некоторые переезжали семьями в более крупные города - Казань, Куйбышев, а были и такие, что и в Среднюю Азию, мол, там тепло и хоть фрукты есть.
   Но мы не переезжали. Не из-за патриотизма. Денег не было на организацию переездов. Ведь мы и так уже раз перемещались. Это очень сложно - жилье надо найти, работу и многое другое.
  
   Наиболее стабильным считалась работа на производстве. Отец мне порекомендовал учиться в профтехучилище на помощника машиниста паровоза. Это считалось достойной и стабильной деятельностью.
   Закончив ПТУ, я в должности помощника машиниста паровоза стал ездить в другие города, начал познавать мир.
   Все было интересно, но жизнь мало чем отличалась - кругом беднота и голод. Вместе с тем я привозил домой какие-то деньги и старался приезжать с продуктами. Это очень нравилось родителям.
   Среди других братьев и сестер я считался более менее обеспеченным. Все равно не хватало - это были крохи. Как сейчас помню - мама варила суп мез мяса, иногда поджаривала лук на растительном масле, все это смешивала с картошкой и мукой. Мука была черная, с какой-то примесью. Из нее же пекла хлеб.
   Вместе с тем работа увлекала меня, уже не хотелось быть дома - я полюбил технику. Мы в основном эксплуатировали паровозы серии ФД (Феликс Дзержинский), их было несколько модификаций, но все они были тяжелы и внушительны.
   Эти сверхмощные гиганты при движении сотрясали чуть ли не всю станцию, и оглушали жителей своим ревом. Мы в основном ходили в направлении Восточно-Сибирской железной дороги. Я усиленно изучал все инструкции и наставления, матчасть, хотел в дальнейшем стать машинистом. А ведь мне было всего 17 лет... [] Вместе с тем мы гордились - у железнодорожников была красивая форма с фуражкой, а зимой выдавали настоящие меховые куртки. ...Но грянула Великая Отечественная война, и из-за быстрого продвижения немецких войск большинство паровозов ФД стали переводиться из западной части вглубь страны, в основном на железные дороги Сибири, Южно-Уральскую дорогу.
   Меня включили в команду по перегонке этих паровозов, а по достижению 18 лет и сдачи экзаменов осенью 1941 года назначили машинистом и оставили в Сибири, на станции Ишим, недалеко от Омска.
   В депо решился вопрос о строительстве бронепоездов, так как обстановка на фронтах требовала срочной помощи бронепоездами. Железнодорожникам Ишима поручили вначале построить первый поезд. Чтобы одеть его в броню, требовалось очень много мастерства и выносливости. Стальные листы отправляли в Омск, там их обрабатывали, закаляли.
   Вскоре бронепоезд был готов и получил название "Патриот". Я очень хотел поехать на нем на фронт, но выбрали более опытный экипаж. Из Ишима он был отправлен вначале в Москву, оттуда на 1 Украинский фронт. Это было событием для нашего депо, поэтому мы отслеживали его судьбу, как могли.
   Но работы было много и на других поездах. Уже ушло на фронт из города и района более 25 тысяч человек, практически все мужское население. Мы, работники железной дороги, тоже писали рапорта и заявления, но практически никого не призывали - у нас была бронь, считалось, что мы нужны на своем месте.
  
   Действительно, здесь нас никто не мог заменить, железнодорожники нужны были и в тылу. Мы гоняли состав за составом без отдыха, перевозили людей на фронт, раненых в Ишим и Омск, и самое главное - эвакуировали заводы из европейской части России.
   Только в Ишим мы эвакуировали десяток заводов, а в Омск, Тюмень, Новосибирск - сотни. При этом многие экипажи подвергались бомбардировкам, а некоторые при этом и погибали.
   Но все же эта работа не считалась боевыми действиями, в основном считалась тыловой, а нам хотелось на фронт.
  
   В июне - июле 1942 года в Ишиме начала формироваться стрелковая дивизия, которую предполагалось направить на Сталинградский фронт. Основное ядро дивизии составили призывники 1921-23 годов рождения Омской, Тюменской, Новосибирской областей Сибири, что послужило поводом появления в ее названии знаменитой терминологии "Сибирская".
   Призывников не хватало, и по слухам, несколько тысяч рядовых пополнили, досрочно освободив из мест заключения. Военкоматчики ломали голову - кем же еще пополнить ряды Сибирской дивизии.
  
   А тут мы - со своими заявлениями. Я с несколькими товарищами сумел пробиться к командиру формируемой дивизии полковнику Сажину. Видать, мы ему понравились, и он уговорил военкоматчиков призвать нас, ссылаясь на то, что мы молодые машинисты, а более опытные пусть остаются в депо.
  
   С нас сняли бронь, но я на Сталинградский фронт все же не попал. Судьба распорядилась по своему.
   На призывном пункте майор спросил меня:
   - На здоровье не жалуешься?
   - В мае месяце Иртыш переплываю туда и обратно, товарищ майор!
   Но я слукавил. Иртыш переплывал в июне месяце, хотя и тогда вода холодная. Сибирь все-таки.
   - Вот видите? - продолжил майор. - Он здоров и крепок. Физическое состояние у него отличное. Вон, ручной динамометр выжимает до упора. Но самое главное - у него среднее образование, плюс профтехучилище, и очень хорошая характеристика из депо. В военное училище его! Туда тоже большая разнарядка, а набрать курсантов еще сложнее, чем рядовых на фронт.
   Так я распрощался с железной дорогой. Она меня многому научила, дала путевку в самостоятельную жизнь
   Кстати, уже после войны я узнал, что в Ишиме был установлен памятник погибшим железнодорожникам в 1941-1945 годах. И не просто памятник - целый мемориал. Это правильно.
   Итак, я попал в Омское пехотное училище. Это был август 1942 года.
  
   * * *
  
   Н А Ч А Л О С Л У Ж Б Ы
  
  
   Омск я знал хорошо, часто там бывал. Конечно, я расстроился, что не взяли сразу на фронт. Немец активно наступал, наши бесследно пропадали в плену и массово гибли на фронтах. Это было тяжелое испытание для наших солдат.
   Люди в тылу только и говорили о фронте, и как туда попасть. Всплеск патриотического подъема.
   Но - видимо не судьба. Эх, опять тыл, опять учеба, эдак с полгода, а то и год пройдет. Старший брат на фронте, отец - и тот на фронте, а я тут прозябаю. Правда, училище - это тоже армия, начало военной службы.
   Омское пехотное училище находилось по правому берегу реки Иртыш почти в середине города. Училище старое, знаменитое, со славными боевыми традициями. Основное здание очень красивое, с колоннами.
   Формировалось три стрелковых батальона, и один пулеметно-минометный. Здесь же изучалась и матчасть полковой ствольной артиллерии. Меня, как бывшего машиниста и имеющего непосредственное отношение к технике, включили в пулеметно-минометный батальон, причем в техническую роту. Остальные две роты готовили командиров пулеметных и минометных взводов.
   Ну, техник, так техник. Изучали не только правила стрельбы и ведения боя, но и основы эксплуатации, содержания и ремонта, все виды боевого и тылового обеспечения, подвоза боеприпасов и т. д. Изучали методику проведения занятий с личным составом по материальной части пулеметов, минометов и ствольной артиллерии, ну и конечно, тактику и другие военные предметы. Учеба была напряженной, по 12 часов в сутки, из них 8 часов занятий и 4 самоподготовки, без выходных.
   Программа обучения все время менялась в зависимости от ситуации на фронтах, даже доходило до того,, что отправляли на фронт после 3 - 5 месячной учебы без присвоения офицерских званий, а в феврале 1943 года ушли на фронт почти все курсанты осеннего набора 1942 года (то есть, поступившие позже меня). Причем в сержантских званиях. Почему так? Никто не понимал.
   Правда, чуть позже, через несколько месяцев, училище перешло на годичную программу обучения. Как раз, когда мы выпускались.
   В январе 1943 года произошло знаменательное событие - всем военнослужащим ввели новые знаки различия, и теперь на наших плечах красовались курсантские погоны. Это было необычно и красиво.
   В конце апреля состоялся наш выпуск. В звании младших лейтенантов нас выпустили более семисот человек.
   На душе были сложные чувства. Мы уже полюбили это учебное заведение, где мы жили, учились, волновались перед экзаменами, дружили, и жалко было расставаться с училищем. Заканчивалась мирная жизнь.
   Хотя мирной нашу жизнь можно было назвать с трудом - на полигонах уши закладывало от артиллерийских залпов и разрывов, от пулеметного и другого огня. Запах пороха и ослепительные вспышки разрывов мы знали.
  
   ...Но с другой стороны, душа рвалась туда, где идут настоящие бои, где все серьезно. Нам казалось, что мы переходим из мира детства, где нас оберегали, во взрослую жизнь, самостоятельную, полную тревог и неизвестности.
   Я даже начал забывать, что уже был полностью самостоятельным, когда работал на паровозе - кормил семью, ходил в серьезные и даже опасные рейсы.
   С тревогой и надеждой смотрели мы ТУДА, на запад. Что нас там ждет? Какая судьба? Выживем ли в этой кровавой мясорубке?
  
   * * *
  
   Н А К У Р С К О Й Б И Т В Е
  
  
   В боевых условиях течение времени воспринимается человеком совершенно по другому по сравнению с мирными условиями. Хронологию не только одного дня, но и даже одного часа боя очень сложно проследить с достоверной точностью.
   Воспоминания о войне - это, скорее всего, врезавшиеся в память эпизоды, рассыпанные в сознании, и которые сейчас пытаешься воссоединить в единую цепь событий.
   ...Курская битва. Мы - в районе Обоянь. Я начал боевые действия в составе Воронежского фронта. Идут ожесточенные оборонительные бои. У нас построена глубоко эшелонированная оборона, но противник продавливал ее, имея преимущество.
   Вообще в любой войне наступающая сторона должна иметь не менее, чем трехкратное превосходство в живой силе и технике. Иначе наступать бесполезно. Но дело в том, что это преимущество распределяется неравномерно.
   На отдельных участках фронта оно может быть даже чуть меньше, а на участках главного удара, или прорыва может быть и четырех, и пятикратным. С таким преимуществом противник глубоко проникает в нашу оборону, и нашим обороняющимся понятие "стоять насмерть" становится аксиомой.
   Первые эшелоны практически все погибали, но они делали главное - натиск противника ослабевал.
   Но невозможно вести боевые действия с максимальным физическим и психологическим напряжением долго. К тому же потери необходимо восстанавливать.
   Потому предусмотрена смена подразделений. Пока одни воюют, другие в тылу готовятся. Тем более, что туда поступает все время необстрелянная молодежь. Вот их надо учить прямо на местах, чем я и занимался в должности младшего техника ремонтной мастерской.
   А главное - надо ремонтировать вышедшее из строя вооружение, свозимое из передовой.
   Но младшие и старшие техники - это все же офицеры, кроме нас в мастерской есть еще и куча старшин, сержантов и рядовых, есть спецтехника, есть склады, есть начальник мастерской - целый капитан.
   Мне больше нравилось обучать расчеты. Завтра им на передовую, в бой. И насколько они будут готовы, настолько и грамотно будут действовать. От этого зависит и успех боя, и во многом сама жизнь...
   Начальник мастерской, он же командир нашей ремроты, сказал:
   - На войне всякое может случиться. Поэтому у каждого из вас должна быть в кармане пустая гильза с вложенными в нее данными - фамилией и домашним адресом.
   Я, как и другие, написал адрес, свое имя и приготовился к худшему.
  
   Иногда приходилось выезжать прямо на передовую в составе группы подвоза и эвакуации вооружения, техники и боеприпасов.
   ...Жуткое зрелище. Стоял такой грохот, что перепонки давило до крови из ушей. На земле и в воздухе сплошной рев моторов, грохот, взрывы снарядов.
   Быстрое восстановление вооружения в ходе этих боев и возврат их в строй являлись существенным источником восполнения потерь по материальной части.
   Необходимость быстрого ремонта поврежденной техники и вооружения требовала глубокого эшелонирования всех сил и средств технического обеспечения. Все ремонтные средства размещались в несколько эшелонов в глубину, обычно три.
   В 3 эшелоне располагались ремонтные средства фронта, глубина действий которых составляла 250-300 км.
   2 эшелон составляли армейские ремонтные части, глубина их действий достигала до 150 км от переднего края.
   1 эшелон составляли ремонтные средства полков и дивизий. Они производили основную массу текущих ремонтов. Глубина действий ремонтно-эвакуационных средств дивизий была 10 км и ближе, а ремсредства полков первого эшелона 2-3 км, а то и практически на переднем крае обороны. Вот тут я и служил.
  
   ...Я вновь на передовой линии. Из-за звуков боя невозможно разговаривать. Люди охрипли от криков, мата, команд. Кругом разрывы, по земле стелется дым, запах горелого пороха.
   Над позициями свирепствует огонь и железо. Уже разрушены в нескольких местах вал и траншеи, уничтожены отдельные огневые точки. Прямым попаданием разворотило наблюдательный пункт командира первой роты. Стоны раненых, крики команд, крепкие словечки - все тонуло в грохоте артподготовки немцев. Нужно было это переждать, чтобы как-то выжить. Бойцы сидели на корточках в земляных норах с плащ-палатками вместо дверей, заткнув уши.
   Сама земля здесь, казалось, стонала. Дрожали прочные накаты, земляные стены. Хотя в темноте ничего не было видно, бойцы то и дело с опаской поглядывали на потолок: из щелей меж бревен наката беспрестанно сыпался на каски и за шиворот песок.
   Все ждали - как только затихнет артиллерийский ураган, не теряя ни секунды, взяться за оружие. В темноте, полном едкого дыма укрытии, все труднее становилось дышать, ело глаза, хотелось выбежать, вдохнуть чистого воздуха. Но выдержка давалась нелегко, и бойцы безостановочно курили. Вспыхивали огоньки самокруток.
   От такого яростного огня, казалось, накат не выдержит и обвалится, и все же самая острая минута приближалась - гитлеровцы вот-вот пойдут в атаку.
   Вдруг наше укрытие точно сорвало с места и подбросило куда-то вверх, потом швырнуло вниз. Затрещали бревна наката. Вместе с воздушной волной все покрылось пылью, а сверху будто рухнула гора - всех накрыло бревнами и осколками. Грохот прорезал вопль раненых.
   Если не считать эти вопли, вдруг наступила тишина. Эту тишину разрезал голос комбата:
   - Артель перестала бить! К бою-ю-ю!..
   Немецкие самолеты, закладывая в небе глубокие виражи, разворачивались назад. Артподготовка закончилась. Но для того она и проводилась, чтоб дать своим войскам приблизиться максимально. Поэтому танки и пехота были уже недалеко. Наши повылазили из укрытий в траншеи. Заваленные землей пулеметы расчистили и подняли на открытые позиции. Но снаряды, теперь уже танковые, продолжали оглушительно рваться, вливаясь в бесконечно рокочущий поток стрелкового оружия.
   Пушки били по немецким танкам, а по пехоте справа и слева стучали два пулемета, захлебываясь, словно сердясь, что их так долго продержали под землей без действия. Несмотря на большие потери, огонь обороняющихся был довольно силен, огонь вело все штатное вооружение.
   Как только пулемет замолкал, мы, ремонтники, бросались к нему, чтобы устранить задержку, а если некому стрелять, и сами вели огонь.
   Ястребами вынырнули из облаков наши штурмовики. Пролетая низко над гитлеровцами, обильно полили их свинцовым дождем.
  
   - К орудию! - кричит озверевший командир батареи. - Куда, сука, ползешь?!...
   Молодой наводчик одного из орудий видать контужен. Он потерял ориентировку, ползет куда-то не туда и смотрит на мир черным непонимающим взглядом.
   Мы привезли 82-мм мины для минометных расчетов. Наши перепуганные солдаты из мастерской быстро растаскивают ящики.
   - Товарищ младший лейтенант! - кричит один из них в мою сторону. - Что делать с этими самоварами?
   Миномет - в обиходе "самовар" - грозное оружие. На войне больше всего жертв от минометных осколков. Стреляет и далеко, и близко, бьет противника на высоте, и за высотой. Пушки так не могут.
   Два миномета повреждены, но не сильно, расчетов нет, видимо, перебежали на другие позиции.
   - Как что делать? - возмущаюсь я. - Грузить!
   - Дак места нет!
   - Сбросьте пустые ящики!
   ..."Юнкерсы" пикировали с включенными сиренами, и они выли так оглушительно, и с таким паническим надрывом, что даже видавших виды бойцов пробирал по спине холод. Люди прижимались к земле, не смея поднять головы, не смея шевельнуться.
   Я слышал, как гудит земля. В такие минуты я не читал молитв, я прижимался к тебе, земля-матушка, и каждый раз ты снова дарила мне жизнь.
   Все небо в самолетах. Они ведут свою игру, для нас неведомую, кружась в виражах и "бочках". Низко проходят над головами наши штурмовики, они в строгой очередности производят огневые налеты на наступающего противника.
   Сзади в районе барражирования кружат другие штурмовики, чтоб сменить отстрелявшихся. Огневое воздействие на противника должно быть постоянным. И артиллерийское, и с воздуха. Только так можно как-то остановить его.
   Вначале кажется, что все происходящее - хаотично: ну бьют, ну стреляют, что-то летит, кто-то бежит... Ну, нет. Все подчинено строгому плану, хотя бы в начале, а дальше уж как пойдет... Но пока все по плану.
   Командиры и начальники служб разных ступеней регулируют этот процесс. Даже авиация в одно и то же время, в одном небе выполняет разные задачи.
   Правда, сражение есть сражение. Кто-то сильнее, кто-то слабее. Кто-то умнее, кто-то хитрее... Не все получается, как надо. Но это война. Кровавая битва насмерть.
   Наши траншеи представляли собой жалкое зрелище: стены обвалились, и там и там застывшие глаза убитых в бою товарищей. Они как жили, так и погибли, у некоторых даже оставались самокрутки во рту. Но у каждого в руках было оружие. Санитары молча грузили раненых. Пушки дымились. Опять нам работы на весь вечер и всю ночь. Когда же хоть немного поспим? Работа у нас такая...
  
  
   ...Тела немцев и наших лежали вперемежку. Санитарки нашим
   раненым и убитым вязали на руки белые тряпочки из бинтов, чтобы потом, в темноте, отличить своих для выноса из поля боя.
   С наступлением сумерек на поле сотни раненых. Некоторые кричали: "Братцы, помогите!..." Группа санитаров и бойцов поползло выносить раненых Один из них потом нам рассказывает:
   - Я перевязываю искуроченного раненого, а другой недалеко лежит и кричит: "Бросай его, иди ко мне! Меня перевязывай, у меня же кровь течет... Тот все равно умрет, он тяжелый, все равно не выживет, бросай его!..."
   Я был прикомандирован к одному из стрелковых батальонов. За три дня боев в 1 стрелковой роте осталось в живых 20 человек. Остальные 80 навеки полегли в той земле. При этом бойцы проявляли массовый героизм.
   Командир взвода противотанковых орудий мл. лейтенант (кажется Деревянко, или Деревяненко), оставшись один во взводе, за короткое время неравного боя лично подбил 3 танка. Вскоре на его орудие навалилось еще с десяток "Тигров". С возгласом "Мы русские, мы не отступаем!..." подбил еще один танк. Не успев зарядить орудие, патриот был раздавлен гусеницей танка.
   Мужественному артиллеристу было посмертно присвоено звание "Герой Советского Союза".
   Вообще танки часто давили наших обороняющихся. Наезжают на окоп и утюжат, несмотря на то, что мы копали их глубоко... Так они мстят нашим героям за свои подбитые танки...
  
   Несмотря на то, что мы нередко бывали на переднем крае обороны и приходилось принимать участие в реальных боевых действиях по отражению атак врага в критические моменты, основной нашей задачей был все же текущий ремонт вооружения.
   На Курской дуге проводились мероприятия по дальнейшему расширению сети ремонтных подразделений, что позволяло резко увеличить объем ремонта техники и вооружения. Много мастерских создавалось далеко от переднего края, но я оставался войсковым ремонтником. Я - артиллерийский техник. В мою задачу входило, чтобы пушки, минометы и пулеметы полка работали безотказно. Вот застопорится что-то у артиллериста - наводка ли, или подающий механизм - я тут как тут со своими артмастерами. Каждый выстрел во мне эхом отзывался. Во время передышки между боями мы должны проверить все механизмы, чтобы вооружение работало, как часы. Только за Курскую битву наша мастерская отремонтировала около тысячи орудий, минометов и стрелкового вооружения различного калибра.
  
   ...Хотелось бы рассказать еще вот про что. В военном училище нам довелось изучать и такой вид оружия, как противотанковое ружье. Особо эффективным его не назовешь, потому, что предназначено оно в основном для борьбы с легкобронированными целями, пробивали броню до 35-45 мм. Большинство танков вермахта в начале войны таковыми и были, но сейчас танки пошли помощнее, и пробить в лоб практически не удавалось.
   Правда, на этих ружьях (а правильно было бы их называть винтовками) стояли хорошие оптические прицелы, поэтому можно вести снайперскую стрельбу в наиболее уязвимые места танков.
   Пробить броню сбоку, сзади - это пожалуйста. Но танки задом не атакуют. А если пуля даже и пробьет броню, то дальше что? Это же пуля, а не снаряд.
   Хорошо, если попадешь в механика-водителя, или командира танка. Но это из области фантазии, хотя случаи были...
   К тому же эффективный огонь можно вести только с дальности 150-200 метров, что было тяжело психологически.
   У нас в войсках были истребители танков, вооруженные крупнокалиберными 14,5 мм ПТРС (Симонова) и ПТРД (Дегтярева). При стрельбе из них отдача сильная, на плечах синяки. ПТРщики использовали патроны с бронебойно-трассирующими и зажигательными пулями.
   Для уменьшения отдачи на ПТРах стояли дульные тормоза, пружинные амортизаторы, мягкие подушки прикладов. Но эти дульные тормоза выдавали себя облаками пыли, поэтому немецкие танки и сопровождавшие их пехотинцы почти безнаказанно расстреливали храбрых бойцов из пулеметов.
   Нам, ремонтникам такие винтовки тоже приходилось ремонтировать, особенно часто ломались пружинные амортизаторы. А стрелять без амортизатора - плечо можно вывихнуть. И стреляли. И поражали и танки, и БТРы, и пулеметные гнезда, и дзоты, и даже самолеты.
   Их много погибало, но это были настоящие труженики войны, смелые и отчаянные, поэтому я про них не мог не написать.
   Я видел, как они перед наступлением немцев располагались на поле боя: одни расчеты уходили вперед на 400 метров, другие на 700, третьи аж на 900 метров.
   Правда, позиции выбирали так, чтоб можно было потом отходить, используя овраги, ложбины. Да и располагались в основном на флангах. Они первыми встречали "гостей". Задача - посеять беспокойство и неуверенность на дальних подступах.
  
   Одного из ПТРщиков Колю Герасимова я хорошо знал. Мы иногда его использовали в ремроте как специалиста по ПТРам. Хотели вообще перевести к нам.
   Протирая ствол, он улыбался:
   - Ствол длинный, жизнь короткая.
   - Не дрейфь, Коля, - успокаивал я его. У многих работа еще опаснее.
   - Это у кого же? - недоумевал он. - Ну, может, у саперов...
   - Не думаю так. Сапер не знает, когда взлетит в воздух. Он не в бою. Он - боевое обеспечение. Опасно в бою... например... летчикам-истребителям. Вон они. И ты истребитель, и он истребитель Но ты хоть на земле. Поэтому еще вопрос - у кого работа опаснее. Так что насчет короткой жизни... Не зарекайся. Вот скоро станешь ремонтником - может, чуть легче станет.
  
   Вот сегодня на рассвете он пошел в бой. На 700 метровый рубеж. Я был на переднем крае и видел в бинокль, как он с товарищами бежал, прикрываясь кустарниками и дымами, как окапывался.
   Я не знаю, что он чувствовал перед боем но знал одно - такие люди не дрогнут. У них характеры железные и прямые, как ствол противотанкового оружия. Хотя легкий мандраж всегда присутствует. Это нормально.
   День будет сегодня тяжелым. Как и вчера, и позавчера. Бои на выживание. О смерти хотелось не думать. Внимание надо концентрировать на том, как не пропустить немцев. Для этого их надо, как минимум, бить, не думая о себе. Дрогнешь, попятишься назад - усложнишь задачу полку, дивизии. Поэтому старая заповедь: победи, или умри. Хотя смерть каждого в отдельности Родине не нужна. Нужно выполнение задачи. []
  
   Сегодня я со своей группой дежурю на этом узком участке как ремонтник. Другие - на других опорных пунктах, справа и слева. Орудия, минометы, пулеметы у обороняющихся должны работать без остановок по техническим причинам. Поэтому я здесь.
   Вскоре послышался гул. Это начали выдвигаться фашистские танки. Эмоции в сторону, для нас это прежде всего цели.
   Даже в бинокль они видны как небольшие точки, но их сильно выдает поднимаемая пыль. Передние то появляются, то на время исчезают, это из-за рельефа местности. Дальность - чуть больше двух тысяч.
   Скоро появятся немецкие бомбардировщики. Они будут наносить удары по нашему переднему краю, чтоб их танки безнаказанно подошли как можно ближе. Возможно, поработает и их артиллерия с закрытых огневых позиций. Тогда они будут сменять друг друга: авиаудары - артиллерия.
   А вот и их самолеты. Тут же навстречу пошли и наши истребители. Кто кого? Задачи истребителей - связать противника боем и заставить их сбросить бомбы не прицельно.
   Завязались бои. Бомбы, однако, ложатся недалеко. Следить за воздушными боями некогда. Надо выживать, основной бой еще не начался, поэтому вжимаемся в землю.
   Но стрелять в таких условиях мы пока не можем. А танки идут... Уже около тысячи метров. Они идут спокойно, зная, что идет авиаподдержка атаки.
   Но танки не идут, абы куда. Они точно знают наши опорные пункты, и у них есть свои разгранлинии.
   Вот на этих разгранлиниях справа и слева расположились наши противотанкисты-герои. Не точно, конечно, где-то приблизительно.
   Из-за разрыва снарядов я не слышу, как они вступили в бой. Но вижу, как пара танков загорелась, видимо, 900-метровый рубеж начал вести огонь по бортам и попал в зажигательными в баки.
   Затем они будут вести огонь в корму, на всякий случай и связки гранат есть.
   Вступает в бой и 700-метровый рубеж. Это, конечно, мелкие уколы, но танки дрогнули, башни стали вращаться. Им надо прихлопнуть назойливых мух, иначе неудобно бороться с районами обороны и опорными пунктами.
   Скорость увеличить нельзя по двум причинам. Во-первых, отстанет идущая сзади пехота, во-вторых, можно попасть под огонь своей же артиллерии, бьющей сзади через тебя.
   ...Все-таки бомбардировщиков наши истребители отогнали, но немецкая артиллерия бьет. Вижу в бинокль - на правом фланге загорелся танк. Еще один остановился, но не горит. Видимо, повреждена гусеница. Это работает Коля Герасимов. У него до этого уже было несколько подбитых танков, и медаль "За отвагу".
   Сейчас их работа очень важна, и очень нужна. Они вселяют в немецких танкистов как минимум беспокойство и неуверенность. Разрушают боевые порядки.
   Все. Дальше ждать нельзя. Артиллеристам нужно открывать огонь.
   Пошли наши самолеты-штурмовики. Они идут низко, и неплохо расстреливают пехоту из своих пулеметов, и бомбят танки своими небольшими бомбами. Прямое попадание, конечно, редкость, но все же... Немцам паника, у нас какая - никакая уверенность.
   Открылся массированный огонь по танкам нашей ствольной артиллерией. Здесь короли боя - наводчики. Это должны быть спокойные бойцы. Как я уже говорил - эмоции боя в сторону. Прежде всего расчет, математика. За несколько секунд определить дальность и в голове ввести поправки на температуру, ветер, деривацию (отклонение снаряда вправо за счет его вращения), изменение расстояния до цели, так как цель движется. Да и движение может быть не только фронтальное, но и косое... Здесь на глаз не пойдет.
   Конечно, в таких условиях, когда по тебе тоже бьет такая же мощь, это сложно. Поэтому не каждый выстрел - в цель. Да и не каждое попадание - уничтожение цели. Могут быть рикошеты, и много чего другого...
   Танки совсем близко, и многие из них все же горят. Но прут, черти. Еще и стреляют по нам. Но надо их остановить, кровь из носу. Хотя это выражение... мелковато. Иначе они нас попросту растопчут. Их пехота тоже ведет огонь. Мы по ним из минометов...
   Я помогаю оттаскивать вышедший из строя один из минометов в укрытие. У расчета другого орудия нет, чтоб заменить. Группа артмастеров с остервенением набрасывается с ключами...
   Появились первые ПТРщики. Притащили двух раненых. Один погиб.
   ...Но моему Николаю тоже не суждено будет вернуться. Его товарищ погиб, подорвав танк связкой гранат, а Николай был раздавлен соседним танком... Танкисты не прощают такие геройства. Я очень переживал его драматическую смерть. На моих глазах ежедневно гибли люди, но его гибель была осознанной, геройской, жестокой... Действительно - ствол длинный, а жизнь... не очень.
   ...Такова жестокая судьба ПТРщика. Оба были посмертно награждены орденами Славы.
  
   Проходят дни, недели... И все когда-то кончается. Застряли фашисты в нашей обороне.
   К 15 июля немец исчерпал свои наступательные возможности. Обескровленный в результате упорного сопротивления наших войск, был вынужден прекратить активные действия и переходить к обороне.
   Расход боеприпасов под Курском был ошеломляющим. Как я узнал позже, уже после войны, только за полмесяца июля 1943 года войска только нашего фронта, отражая ожесточенные танковые атаки противника, израсходовали 1083 вагона боеприпасов (72 вагона в сутки!)
   Это говорит прежде всего об интенсивности боев.
   Наше командование решило вводить резервы, а это и армии второго эшелона, и еще целый фронт, и переходить дальше в контрнаступление.
   Теперь происходила уже смена не подразделений и частей, а соединений и объединений.
   Но не всех.
  
  
   * * *
  
  
   И Д Е М Н А З А П А Д (вторая часть Курской битвы)
  
  
   Отдыхать нам не дали. Командование разработало наступательную операцию "Румянцев", задачей которой было освобождение Белгорода и в дальнейшем Харькова. Операция так и называлась: Белгородско - Харьковская.
   Я все таки был офицером, с нами проводились политзанятия, доводились замыслы старших начальников и различные приказы в части касающейся. Обстановкой офицеры в общем-то владели.
   ... Наша 27 армия двинулась на запад. Вскоре был освобожден Белгород. Правда, не нами, а другой армией. Конечно, всем хотелось быть на направлении главного удара, чтоб брать и освобождать крупные города.
   Но на войне так не бывает. Каждое объединение имеет свою полосу наступления в интересах фронтовой задачи. А полки, дивизии в интересах своей армии.
   Мы наступали с южного фаса Курской дуги, приблизительно из Пролетарского в направлении Ахтырки. И поверьте, задачи были не менее важные.
   Противника надо выбивать и наступать везде, и еще неизвестно - где будет сложнее. Так случилось и у нас.
   Прорвав наскоро подготовленную оборону у села Пролетарский (за спиной в 70 км оставалась Прохоровка со знаменитым танковым сражением), мы с легкими боями продвигались в направлении Ахтырка. Расстояние-то было небольшое - километров сто. Но тут наши части дважды попали под сильнейшие контрудары немцев. Об этом надо рассказать особо.
   Первый раз они внезапно ударили нас справа, причем большими силами, как оказалось двумя дивизиями, одна из них танковая.
   Мы в недоумении - откуда они? Вообще-то мы знали, что две дивизии сидят в глубоком котле справа от нас, и мы на них не обращали внимания.
   Оказалось, им очень хотелось жить, поэтому неожиданно прорвали наше глубокое и сильное кольцо, удерживающее их в котле, и сами того не ожидая, вышли на наш правый фланг.
   Обеим сторонам пришлось вести встречные бои, которые продлились целый день.
   Наша реммастерская шла чуть позади передовых подразделений, а тут, при ударе сбоку справа, мы тут же оказались лицом к лицу с противником.
  
  
   Бои шли насмерть, причем на довольно узком участке. Вторая дивизия немцев была мотопехотная, поэтому поле заполонили полчища немецких солдат. Мы отражали атаки.
   Я стрелял из станкового пулемета "Максим". Старался бить прицельно, как учили, и как сам учил. Длинными очередями старался не стрелять, так как знал, через две ленты вода в кожухе закипит.
   Один из сержантов был у меня помощником, поддерживал ленту. Я стрелял спокойно, ровными очередями, поворачивая ствол в ту сторону, где появлялись немцы группами.
   Я ощущал бодрую дрожь пулемета, и еще ощущал пот в ладонях. Почему-то руки липли к рукояткам. Я вытирал пальцы об гимнастерку, но они вновь становились мокрыми и липкими.
   Другие ремонтники, превратившись в стрелков, вели огонь из тех средств, что были в мастерской и личного оружия.
   Мой пулемет заработал, заходил всем корпусом. В узкой воронке его вой был особенно пронзителен.
   Проглотив ленту, пулемет замолк. Сержант вмиг вставил вторую ленту, пулемет снова застрочил, снова посыпались пустые гильзы.
   Несмотря на огненную преграду, созданную нашей артиллерией, несколько немецких танков прорвались к проволочным заграждениям. Артиллеристы вынуждены были прекратить стрельбу, чтобы не задеть своих. Теперь по танкам били лишь легкие орудия стрелковых подразделений. Вражескую пехоту, хотя она несла большие потери, скучившись, как саранча, тоже пока не удавалось отрезать от танков. Я не прервал стрельбы даже тогда, когда в кожухе пулемета закипела вода.
   - Немецкий танк на нас разворачивается! - завопил сержант. У меня по лицу струился пот, каска съехала на самые глаза.
   Вдруг пулемет заглох.
   - Ленту!!!
   Сержант схватил ленту, не отрывая глаз от направленного танкового орудия, в ту же секунду увидел короткое, вырвавшееся из ствола орудия яркое пламя. Сержант подался назад, выпустив из рук конец ленты, и зажмурил глаза. Я тоже инстинктивно воткнул голову в землю. Все. С замирающим сердцем мы ждали разрыва. Но снаряд почему-то летел очень долго, так долго, что не хватало сил его дождаться. Я не вытерпел и открыл глаза. Снаряд видимо пролетел мимо, но второй ударил недалеко. Посыпался песок, насыпав за шиворот. Всё, третий снаряд наш, танкист видит наш пулемет, нужно его прятать. Быстро опустили пулемет на дно укрытия.
  
   К полудню немецкие танки усилили свой огонь до максимально возможных пределов. Пехота противника вновь поднялась из временных своих укрытий, и несколькими густыми цепями двинулась вперед под прикрытием своих бронетранспортеров.
   Огонь наших артиллеристов и пулеметчиков на сравнительно близком расстоянии опрокидывал на землю целые звенья вражеских цепей. Но они все шли и шли, упорно и твердо.
   Когда немцы достигли склона занятых нами высот, артиллеристы уже не могли стрелять и прекратили огонь.
   Но тут через нас из-за спины прошла какая-то стрелковая рота, видимо, поднялась в контратаку, но, пробежав метров триста, тоже залегла. Теперь уже мы не могли вести огонь. []
  
   Зачем они вышли? Встали бы хоть рядом с нами.
   Немец наседал, но их бронетранспортеры почему-то на нашу высоту не полезли. Вот первый эшелон атакующих немцев уже почти сравнялся со стрелковой ротой, но в этот миг среди их рядов засверкали огненными брызгами взрывы русских гранат.
   Грохот их слился в один протяжный гром, потрясший воздух и землю. И в этот момент изуродованная массированным огнем серая линия стрелковой роты зашевелилась, поднялась, вырастая, и, потрясая воздух криком "Ура", ринулась вниз на врага, оставляя позади себя разбросанные тела своих товарищей.
   Мы с восхищением смотрели на этих ребят, но их контратака все же захлебнулась. Да и не могло быть иначе - слишком уж неравны были силы.
   И еще. Главное оружие стрелковой роты - пулеметы. Это очень мощное и скорострельное оружие. Автомат хорош только в ближнем бою. Винтовка хороша в обороне, она дальнобойна и точна. Эти ребята были вооружены в основном винтовками. Атаковать с винтовками в руках - бесполезное дело. Почему, спросите вы?
   Во-первых. Стрелять на ходу из винтовки бесполезно. Во-вторых, бежать без нее получается быстрей, чем с ней. Поэтому для сохранения жизни и для выполнения боевой задачи требуется одно - быстрее добежать до противника. Повторяю - без нее бежать быстрее. И в третьих. Если все же добежали, то в траншеях длинная винтовка менее удобна, чем, например, пистолет, или топор. Или даже кирка. А если еще и бойцов меньше, чем у обороняющихся... Результат предрешен.
  
   Но все же действия этих ребят отвлекли врага и подарили нам время. У нас произошла перегруппировка сил и средств - наконец-то подъехали минометные подразделения и развернули свои боевые расчеты. Заухали "самовары".
   Скоро артиллерия перенесет огонь в глубину, пойдут танки, пойдем и мы. Но тело будто приковано к траншее, будто налито свинцом, не хочет отрываться от матери земли - самого надежного пристанища... Все же по сигналу атаки, переборов силу, приковавшую нас к земле, одним прыжком выскакиваешь на бруствер. Сотни людей устремляются на врага. Но контратака опять захлебнулась.
  
   К сожалению, в этом бою многие погибли, я тоже получил касательное ранение в левое плечо. Как будто получил сильный ожог, гимнастерка залилась кровью.
   ...Мы не смогли удержать немцев. Прорвались они через нас. По идее, им не нужно было даже воевать с нами. Их задача - прорваться, и им это удалось.
   Впоследствии немцы опять нарвались на нашу соседнюю дивизию, но не стали вступать в бой, и ушли вправо, параллельно двигаясь с нашими наступающими частями в одном (парадокс!) направлении.
   Выйти из окружения им удалось. Наше руководство было взбешено. Столько удерживали немцев в котле, чтобы дать им прорваться! Причем через нас.
   Поэтому - никаких наград! Даже посмертно. Воюйте, мужики! Вперед!
   Но "вперед" особо не получилось. Почему? Рассказываю.
  
   Бои на Ахтырском направлении в августе 1943 года являлись частью завершающегося этапа Курской битвы. Обороне Ахтырки фашисты придавали большое значение, поскольку этот город оставался единственным опорным пунктом, откуда гитлеровцы могли оказать содействие своей Харьковской группировке.
   Части нашей 27 армии несколько раз атаковали Ахтырку, но безуспешно. Город переходил из рук в руки. Большие потери (более 12 тыс. человек) не позволяли возобновить наступление. Пришлось перейти к обороне.
   В это время в нашу армию перекинули несколько десантных полков для ведения действий за линией фронта. Но из-за срывов поставок союзниками транспортных самолетов, десантникам приходилось вести боевые действия как обычные стрелки. Вооружение: стрелково-пулеметное, есть ПТРы и немного мелких минометов.
   Специалистов по ремонту не предусмотрено, поэтому некоторых из нас начали придавать этим частям, вроде как временно. Помню, пытался возмущаться:
   - Так я же с парашютом никогда не прыгал!? Вдруг придется?.. Я по земле ходить люблю!.. И вообще, выше колхозной крыши не залазил...
   - А кто им будет вооружение восстанавливать? Выбери двух хороших спецов, и вперед! А парашютов у них ни у кого нет. В тылах где-то... И самолетов нет. Вишь, воюют, как пехота!
   Я попал в 29 гвардейский полк, которым командовал майор Кочетков.
   Уже говорил, что нам пришлось перейти к поспешной обороне. Противник это понял и начал сосредотачивать крупные силы, затем нанес сильнейший удар по одной из наших дивизий. Прорвав передний край обороны, начал расширять участок прорыва, пустив три волны танков по полсотни в каждой.
   Такой удар наши не выдержали и противник, прорвав вторую оборонительную линию, вышел на оперативный простор и, не встречая серьезного сопротивления, овладел совхозом "Ударник".
   Тут разгорелись особо тяжелые бои, поскольку именно здесь шло наступление главной группировки их танковых войск. Здесь решалась судьба всего сражения.
   Бои шли днем и ночью. Я окончательно выбился из сил, к тому же болело плечо. но терпел - всем было не сладко.
   Плечо обработали, перевязали, и я оставался в строю. В санбат не обращался, потому что нас, ремонтников, осталось после этих боев совсем мало, и я это понимал. Многие раненые остались в строю наравне со здоровыми. Было очень много поврежденного вооружения, мы работали не только днем, но и ночью.
  
   Поскольку части ВДВ были укомплектованы более отборными бойцами, нежели обычные стрелковые батальоны, было решено включить в сражение именно их.
   Нашему полку была поставлена задача освободить этот совхоз "Ударник". Майор Кочетков провел совещание, на котором поставил задачи комбатам и командирам отдельных подразделений. Мне он тоже поставил задачу. Его замыслом предусматривалось овладение совхозом ночью.
   Но это понятно - десантники любят ночь. Наша пехота пошла бы днем, с шашками наголо, в лобовую атаку на танки.
   Майор Кочетков произвел на меня хорошее впечатление. Он мне показался умным, спокойным, рассудительным командиром. Да и немудрено - полк был гвардейским, имел боевой опыт. Мне показалось, он все продумал, ничего не упустил.
   ...В середине ночи полк молча пошел в атаку. Я пошел с третьим батальоном, еще два ремонтника были приданы двум остальным батальонам. Полк большой - более трех тысяч человек.
   Да и совхоз немаленький - несколько отделений, территория громадная. Но прежде всего необходимо было овладеть усадьбой совхоза, где располагались командные пункты немецких полков.
   Подразделения действовали внезапно и слаженно. К утру усадьба была наша.
   Но события на этом не закончились, а только начались. Несмотря на то, что атака была очень хорошо подготовлена хорошей разведкой, внезапностью, согласованностью, взаимодействием, нейтрализовать командные пункты и их охрану оказалось мало.
   На рассвете началось наступление "Тигров". Вместе с тем полк продолжал наступать но, вклинившись в расположение немцев, потерял связь с соседями, фланги полка обнажились и противник повел бой на окружение совхоза.
   Я был с командиром 3 батальона, и работы мне пока не было. Никто не вызывал. Комбат мне придал пятерых помощников и они все время находились возле меня.
   - "Пенза", я "Волга", - кричал Кочетков комбату. - Доложи, сколько с твоего направления атакует танков!
   - Я "Пенза", пока насчитал двадцать семь, - отвечал комбат в трубку. - Будем отбиваться! Чем? Как чем?.. ПТРами и гранатами!
   - Организуем круговую оборону! - продолжал Кочетков. - Противник прет со всех сторон, то, что с севера - твои танки, с востока еще двенадцать, с юга и запада большая группа пехоты! Ты держи свое направление намертво!
   - Понял, понял! - кричал в трубку комбат.
   - Командир! - крикнул я комбату. - Воздух!!..
   Пошла волна бомбардировщиков. Все здания (и кирпичные, и деревянные), которые мы использовали как укрытия, за несколько минут были стерты с лица земли вместе со многими бойцами.
   Фашисты применили новую тактику - на большой скорости танки сближались с нашими траншеями и, высадив десант, отходили назад в укрытия. А фашистские автоматчики забрасывали наши наспех оборудованные траншеи гранатами.
   Силы были неравны, и бойцы погибали массово. Но просто так свои жизни не отдавали.
   - Смотрите, фашистские танки горят! - кричит на КНП начальник разведки.
   Оказалось, что два офицера, умело маскируясь складками местности, подползли к вражеским танкам на расстояние броска гранаты и подорвали их.
   Противотанкисты из своих ружей также били прицельно с близких расстояний по бортам.
   К обеду весь совхоз и прилегающие к нему поля были охвачены ожесточенными боями. Из всех офицеров нашего батальона в строю остался только один командир взвода, остальные погибли или были ранены, а из роты противотанковых ружей к вечеру вышел из боя только один расчет - два человека. Из всей роты!
   Пулеметная рота попала под огнеметную атаку и почти вся сгорела заживо. Страшно было все это видеть. Страшно было об этом слышать...
   Ремонтировать вооружение в таких условиях было некогда, да и не к чему, наша бригада просто транспортировала под огнем исправное еще вооружение и боеприпасы от убитых к живым.
   Кольцо наше сжималось, мы были в полном окружении. Тяжело нам было, вооруженными в основном автоматами и карабинами, противостоять врагу с танками.
   В результате многочасового боя, когда полк потерял все противотанковые средства, вражеские танки стали безнаказанно в упор расстреливать всех оставшихся в живых. Танки утюжили позиции разрозненных подразделений полка, добивая гусеницами раненых гвардейцев.
   В такой заварухе я еще не был, и считал последние минуты своей жизни.
   ...Оставшихся офицеров вызвал к себе на КП Кочетков:
   - Я решил вывести полк из окружения, иначе мы потеряем последних живых. А они еще нужны для войны и победы.
   - Товарищ майор, немцы слева! - крикнул начальник разведки.
   Действительно, вражеские автоматчики стали просачиваться к командному пункту полка. КП находился прямо в траншеях на восточной окраине совхоза.
   Совсем рядом послышался треск разорвавшихся гранат, некоторые попали прямо в траншею. В траншее появились раненые и убитые. Оставшиеся в живых бросились на врага.
   Завязалась ожесточенная рукопашная схватка. В ход пошли штыки, приклады, лопаты, ножи и даже кулаки. Десантники дрались с остервенением, стоял сплошной мат. Я лично использовал пистолет - незаменимая вещь в ближнем бою.
   Выскочившего на меня гитлеровца я уложил из пистолета и снова устремился вперед. Справа из укрытия застучал немецкий пулемет, как пневматический молоток.
   - Заглушите его! - крикнул комбат кому-то.
   Из-за каких-то ящиков в меня выстрелил немецкий автоматчик. я успел отступить, одна пуля ударила рикошетом по каске. В голове зазвенело, но бежавший позади боец успел уже бросить гранату. Из-за ящиков послышался отчаянный вопль. Толстый немец с вымазанным в крови лицом, выкатился к нам, продолжая на последних секундах жизни поливать свинцом небо.
   Рядом мучился контуженный боец, держа в руках полковое Знамя. Я схватил полотнище, древко было переломано в середине. Волнение охватило меня.
   Боевое Знамя!.. Грубый красный шелк был в дырах. С волнением погладил его. Но... надо воевать. Я воткнул древко вместе с подоспевшими товарищами в какую-то щель подбитого немецкого танка и на секунду взглянул на него. На ветру, на фоне черного дыма трепетали буквы: "29 гвардейский воздушно-десантный стрелковый полк". Глядя на него, бойцы ринулись на фашистов с утроенной силой.
  
   За пару минут фашистские автоматчики были уничтожены. Оставшиеся в живых обратились в бегство.
   Но к ним на помощь уже спешили стальные громады танков. В этих условиях бойцы проявляли героизм, и у них много чего получалось. Например, на моих глазах из немецкого танка, проходившего через траншею, были брошены из люка две ручные гранаты. Один из отважных бойцов схватил их и забросил обратно в открытый люк танка. Одна из гранат попала точно в люк. Последовали взрывы. Танк вздрогнул, застыл на месте и загорелся.
   Из другого подбитого танка начал вылезать экипаж, но мы открыли огонь. Один из танкистов побежал в направлении, где стояла группа командира полка.
   Майор Кочетков увидел, поднялся из траншеи и выстрелил в упор, но тут же был ранен из танкового пулемета. Кто-то из офицеров бросился к нему на помощь, но тоже упал рядом.
   В следующее мгновение их тела были раздавлены гусеницами "Тигра"... Так погиб наш командир полка.
  
   ...Оставшиеся в живых защитники штаба полка собрались около подбитого танка, так как траншеи продолжали находиться под сильным минометным огнем, а возле танка было относительно спокойно, и его броня служила защитой от огня противника.
   Большинство офицеров, которых миновала смерть, были ранены. Остатки штаба полка были в полной изоляции. Связь с батальонами была безнадежно потеряна. Вокруг сновали гитлеровские автоматчики. Замполит повернулся к нам:
   - Необходимо немедленно принять меры к спасению полкового Знамени! Добровольцы найдутся?
   Несколько человек заявили о готовности. Но выбор пал на женщину, старшего врача полка. Сняв пробитое осколками полотнище Знамени с древка, она обмотала им свое тело.
   Отважная женщина вылезла из-под танка и поползла. Мы все наблюдали, по мере возможности. Но вот совсем близко от нее разорвалась мина. С командного пункта было отчетливо видно, как тело женщины взрывной волной было отброшено в сторону на несколько метров.
   Осколками мины была изрешечена ее плащ-палатка, но сама героиня осталась как-то жива и, придя в себя от легкой контузии, продолжала ползти на восток.
   Так, передвигаясь по-пластунски, под огнем противника, она преодолела несколько километров и с трудом выползла в расположение наших войск. Здесь она была встречена гвардейцами и доставлена в штаб, где рассказала о ситуации.
   Забегая вперед, могу сказать, что спасенное полковое Знамя было с честью пронесено гвардейцами до Вены. Я это Знамя видел в жизни еще раз, через много лет, в ленинградском артиллерийском музее, случайно. Сердце ёкнуло - неужели это оно? "29 гвардейский"... Экскурсовод сказала, что его вынесла с поля боя под Ахтыркой женщина-врач.
   Мне хотелось сказать что-то такое, что сделало бы пережитое мной понятным для всех, но слов не было. Были чувства, которые не выразить словом. Они таятся в крови человека, в самом биении его сердца, в каждом вздохе, эти простые, ясные чувства сыновней любви к матери-Родине, за которую наши люди совершали подвиги.
   ...Боевое Знамя... Свидетель моих сражений... Я его держал руками тогда, а сейчас оно висит недоступно и понимающе смотрит на мои слезы, слезы боевых воспоминаний...
   Я плакал, ощущение было таким, будто повстречался с живым человеком - свидетелем тех событий. Экскурсовод долго смотрела на мои слезы, затем осторожно спросила:
   - Вас что-то связывает с этим Знаменем?
   Я сказал: "Да". На реликвии я насчитал 24 пробоины.
  
   ...Но вернемся к событиям под Ахтыркой. На следующий день два десятка бойцов, захватив в поле важную в тактическом отношении высоту, приготовилась к обороне. Вскоре в направлении этой высоты двинулись танки с автоматчиками.
  
  
  
  
   Сутки продолжался неравный бой, который закончился тем, что немцы не смогли пройти. Было уничтожено около 250 фашистов, с десяток танков. Важная тактическая высота была удержана, немцы не прошли.
   Затем эти бойцы влились в наши оставшиеся подразделения, и мы решили выполнить приказ погибшего командира полка до конца - прорваться к своим.
   После продолжительных боев кольцо окружения было прорвано, тем более - нам навстречу прорывалась помощь, и остатки полка соединились с частями дивизии.
   После такого жестокого боя в окружении полк насчитывал около 600 человек из 3 тысяч.
   Полк понес огромные потери, но своей стойкостью, упорством и мужеством сковал более одной трети главной группировки противника, и тем самым подорвал его наступательные возможности.
   После боя за этот совхоз фашисты уже больше не делали попыток возобновить наступление.
   Тем не менее, остальные наши части несколько дней пытались захватить Ахтырку. Противник прочно удерживал
   подступы к городу, подвергая боевые порядки наших частей массированным ударам с воздуха.
   Таким образом, наше общее наступление на ахтырском направлении в результате ожесточенного сопротивления противника было приостановлено по всему фронту. В целом это было плохо.
  
   Уже шли сражения и за Харьков. Ахтырская немецкая группировка хотела пойти на Харьков, но наш огонь не позволял им подойти к городу с этой стороны.
   Вскоре начался штурм Харькова, и в конце августа он был освобожден. В этом была и часть нашей заслуги, ведь мы не пропустили ахтырскую немецкую группировку на Харьков и создали условия для освобождения города другими частями и соединениями.
   После освобождения Харькова значение Ахтырки как опорного пункта фашистов в общей системе обороны харьковского направления было утрачено. Угроза окружения ахтырского гарнизона вынудило фашистское командование принять решение оставить город и отвести войска на новый оборонительный рубеж, только после этого Ахтырка была освобождена.
   Таким образом под Ахтыркой потерпели крушение планы вражеского командования, и Белгородско - Харьковская наступательная операция завершилась, создав условия для освобождения левобережной, то есть восточной Украины. На этом завершилась и Курская битва в целом. На этом завершилась и моя служба в десанте, которая длилась всего-то несколько дней, но которые я не забуду никогда в жизни.
   Мы валились от усталости.
  
  
   * * *
  
   ДНЕПР (БУКРИНСКИЙ ПЛАЦДАРМ)
  
  
   Дни отдыха летели на фронте обыкновенно с неимоверной быстротой. Немного отдохнули, немного поучили вновь прибывшее пополнение, помылись, поменяли белье и двинулись снова.
   Куда? - спросите вы. Ну конечно, на запад. К Днепру.
   Гитлеровцы с боями отступали. Дороги были усеяны разбитыми и просто брошенными в панике машинами, орудиями, военным снаряжением. Мы продвигались вперед днем и ночью. Только во время коротких привалов, сидя где-нибудь на обочине дороги, удавалось развернуть фронтовую газету.
   Бойцы с радостью читали о новых и новых направлениях наступления. Красная армия вела наступательные бои уже не на отдельных участках, а почти на всем протяжении огромного советско-германского фронта. Бывалые солдаты ..радовались:
   - После Сталинграда и Курска гитлеровцам уже не опомниться. Погасла их свечка! А мы становимся все сильнее. Время работает на нас. Мы уже не те, что были в сорок первом!
   Итак, наша главная стратегическая задача - выход к Днепру.
   А более конкретная - от Ахтырки с боями, взламывая оборону немцев, в течение одного месяца (сентября 1943 года) дойти до Днепра в районе города Переяслав-Хмельницкий, что в 80 км юго-восточнее Киева. То есть за месяц пройти 250 км с боями.
   Я не буду описывать подробности этого перехода, но об одном событии, пожалуй, расскажу.
  
   ...Я с пятью специалистами из ремроты находился в первых эшелонах наступающих, и мы довольно лихо продвигались с боями вперед. Темп наступления был хороший, и тылы на несколько дней отставали от нас. Основной состав нашей ремроты тоже находился сзади, в тылах.
   К тому времени у нас здесь накопилось небольшое количество орудий, минометов, пулеметов, требующие текущего ремонта, и таскаться с ними в боях было накладно.
   Руководство решило оставить все это в каком-нибудь селе до подхода тыловых частей, там же оставить раненых.
   Из нашей ремгруппы двое продолжили наступление в первых эшелонах, а четверо, в том числе и я, остались в небольшой деревне Ковалевка. Командир полка меня назначил старшим этой группы.
   Кроме меня и трех бойцов-ремонтников в этой группе были: десять раненых бойцов с сестрой-санитаркой, и три бойца охраны. Итого 18 человек, плюс три пушки-сорокапятки, четыре миномета, несколько различных пулеметов, с десяток автоматов и винтовок. Все неисправное, требующее ремонта. Правда, кое-какие боеприпасы к ним были. Кроме этого у каждого свое личное оружие, только у раненых не было ничего. Их оружие забрали те бойцы, у кого свое вышло из строя.
   ...Разместились компактно, на краю деревни, в крестьянских хатах. Лазарет оборудовали в одном большом сарае.
   Деревня находилась не совсем в полосе нашего наступления, а чуть правее, километрах в пяти-шести. Тыловики должны были прямо на нее и выйти.
   Я построил свой "гарнизон", кроме раненых:
   - Познакомимся. Представьтесь.
   - Старший охраны сержант Гуськов.
   - Хорошо, я вам отдельно задачу поставлю.
   - Боец охраны рядовой Гришин!
   - Боец охраны рядовой Думбадзе!
   - Старший артиллерийский мастер сержант Бочаров!
   - Артмастер сержант Грищенко!
   - Артмастер сержант Петросян!
   - Сестра - санитарка младший сержант Ткачева.
   - Все тяжелораненые? - Это был главный вопрос к Ткачевой. - Есть такие, что могут заниматься по хозяйству?
   - Семеро тяжелые, а трое могут передвигаться.
   - Пусть они помогают вам во всем.
   Солдаты внимательно смотрели на меня. Я продолжил:
   - Бойцы! Нам предстоит тут жить несколько дней. Но мы должны эти дни провести не просто в тупом бездействии, а ремонтировать вооружение, лечить раненых и охранять, нести службу. Не расслабляться, с местными бабами не заигрывать, не пить! Всем все понятно?
   Бойцы недружно ответили:
   - Понятно, чего уж там... Хотя могли бы и отдохнуть... Две недели в боях...
   - Не время еще. Сегодня же провести диагностику вооружения, Бочарову составить план ремонта на 3 дня с учетом взаимозаменяемости неисправных деталей. Я с Гуськовым - на обход села. Поговорим с людьми.
   ...Село оказалось малочисленным. Два-три десятка стариков-старух, да какие-то детишки. Немцы были, ушли недели две тому назад. Встречали не очень радостно, сдержанно. То ли устали, то ли не верят, что надолго, то ли боятся, что грабить будут. Украина все таки. А у нас еда с собой, нам ничего не надо чужого.
   Вокруг места болотистые, поймы речки, леса, но с одной стороны поле большое. Пока мы проводили разведку местности, стемнело. Пошли спать.
   А наутро оказалось, что Бочаров диагностику вооружения не произвел, а вся тройка всю ночь угощалась самогоном от производителя, местной хозяйки.
   Возмущению моему не было границ. Я думал, что мои нервы не выдержат, и я их перестреляю. Я тряс остатками самогона перед лицом перепуганной хозяйки и кричал, что она враг народа, спивает бойцов. Бочарову вмазал пару раз, как старшему. Остальные убежали умываться и растаскивать технику.
   К вечеру починили одну пушку-сорокапятку, миномет и несколько автоматов. Грищенко и Петросян работали аж без обеда. Как оказалось, мы торопились не зря. Вечером ко мне подошел один старик и взволнованным голосом протараторил:
   - Там, в соседнем селе, Каштановке, немцы!..
   - Да ты что, отец, много?
   - Много, командир. Человек двадцать наберется, можа и больше...
   - Ну, двадцать не очень много. Я думал - батальон, полк... А далеко она... Каштановка?
   - По-моему, они где-то вышли из окружения, блуждают, мотоциклы есть. Каштановка в семи километрах вон туда... Там они сидеть не будут, места болотистые, сюда придут...
   - Все ясно, спасибо, отец. Ты настоящий патриот. Если что - держи нас в курсе.
   - Ты, сынок, готовься. Они утром могут заявиться. Им прорываться надо.
   Я собрал всех бойцов и объяснил ситуацию. В общем, будем обороняться. Создадим опорный пункт на краю села в направлении Каштановки. Отремонтированную пушку на левый фланг. Расчет - Грищенко и Петросян. Миномет - на левый фланг. Командир минометного расчета, он же наводчик, он же подносчик - сержант Бочаров. Троим ходячим раненым раздали восстановленные автоматы, боеприпасы... Гуськов со своей охраной будет стрелковым отделением.
   ...Утром ждали немцев, но они не появлялись.
   - Бочаров, - береги боеприпасы! - напутствовал я. - Они считанные. Ложи мины в цель! Будешь мазать - под суд отдам за пьянку!
   - Так я же не специалист!?.. В смысле не минометчик...
   - Жить захочешь - станешь им. Это всех касается!
   - А где же они? Ни мотоциклов, ни самих...
   ...Вдруг сзади, в деревне, затрещали выстрелы. Что это? Немцы пошли в обход? Откуда они узнали про нас? И про наш опорный пункт, и направление?
   Пришлось разворачиваться. Теперь мы в неудобном состоянии, вся маскировка теперь нам мешает... Да и что это за стрельба? Оставив пушку и миномет, пошли в деревню. Сердце сжималось от предположений... Не хотелось даже думать об этом. Но страшные догадки оказались верными. Все раненые в сарае были расстреляны, а медсестра исчезла.
  
   ...Стало понятно, что кто-то нас сдал, или предал. Либо из местных, либо медсестра. Либо вместе. Ох, Ткачева!... А почему она?.. А защищала бы раненых до конца, лежала бы здесь, прострелянная. Но ее нет. Увели в плен? Зачем? То, что она знает, знает и почти любой житель. Ясно одно: ее надо выручать, а немцев бить.
   Вызвал Гуськова:
   - Здесь в деревне старик есть, вроде нам помогает, живет где-то вон там. Маленький, с седой бородкой. Тащи его сюда!
   - А это не он? Вон какой-то старик идет.
   Подошел знакомый дед:
   - У нас в деревне все нормальные... Немцев, конешно, ненавидят... Но есть один ишо не очень старый дед, он немцам прислуживал. Мне кажется, он вас сдал, больше некому. Он и дальше будет вам вредить.
   - Отец, покажи его дом вот ему, - я показал на Гуськова. - А ты, сержант, возьми бойца, и ко мне этого гада.
   - Кстати, немцы щас на той стороне деревни, за околицей, - продолжал дед. - Бабу вашу, кажись, они увели...
   - Да ты что!.. Так, ладно, все понятно, - заключил я. - Отец, покажешь дом старосты, и тихонько посмотри - что делают немцы. Тут же нам доложишь.
   Через полчаса вернулся Гуськов:
   - Старика дома нет. Оставил возле дома Думбадзе в засаде.
   А наш дед вернулся только после обеда:
   - Немцы расположились в трех крайних хатах. Староста с ними был, видел. Потом он начал ходить по домам, собирать еду. Можа они и воевать с вами не захотят, им идтить надо.
   Вскоре появился Думбадзе со старостой. Тот еле ноги волок, под глазом синяк. Видимо, Думбадзе хорошо его обработал.
   - Вот, привел. Не хотел идти, гад.
   - Это ты был при немцах старостой?
   - Так, было дило... Заставили...
   - Ты немцам донес про нас?
   Молчание. Думбадзе хрякнул его по голове:
   - Гавари-и, гад!
   - Они вас перебьют, их больше.
   Думбадзе повернулся ко мне:
   - Кстати, я эту дэвушку видел... Ткачеву.
   - Да ты что!? С немцами?..
   - Нэт. Одна была. Руки сзади связаны, а сама на дэреве висит.
   У меня сжались кулаки. Ком встал в горле. Закричал, нет - заорал со всей силы:
   - Она же сестра милосердия! За что ее повесили?!...
   - За шею, командыр.
   - Думбадзе!! Возьми Гришина, и чтоб через десять минут этот кадр висел на ее месте! Тело Ткачевой притащить сюда! Ночью будем мстить за нее! За нее, замучанную, и за расстрелянных безоружных раненых! Твари, они ответят за все!!..
  
   ...Ночью мы тихо окружили эти три дома, где расположились немцы. Окружили - громко сказано. Нас семеро, со стариком восемь, ему тоже выдали винтовку по его просьбе. Залегли полукольцом, прикрываясь мелкими кустиками. Подкатили пушку, пулемет. Миномет не стали брать - близко очень. Позади и чуть сбоку метрах в ста болтался на дереве бывший староста, глядя себе под ноги.
   Ближе к рассвету я дал знак. Гуськов подполз поближе и метнул в один из дворов гранату. После взрыва загалдел немецкий часовой, стреляя в воздух.
   Грищенко из сорокапятки саданул в окно первого дома. Взрыв, ослепительное пламя, звон стекол... В домах паника. Ох, не любят немцы ночь! Они вообще ночью не воюют, спят и видят мирные фашистские сны.
   Заработали наши автоматы и пулемет. Мы упивались стрельбой. Это было мщение. Но расстрела все таки не получилось. Темно, да и мало нас было. Кругового окружения-то не было. Отстреливаясь, уходить стал немец из деревни. Мы за ними. Вскоре они заняли оборону в овраге. Но несколько человек все-таки потеряли. У нас раненых нет, но погиб дед.
   - Бочаров! - крикнул я. - Возьми Грищенко и Петросяна, тащите сюда миномет! Мы их в овраге так просто не достанем.
   Трое убежали за минометом, нас осталось четверо. Об атаке не могло быть и речи.
   Но немцы почувствовали передышку, и стали отходить, покинув овраг, короткими перебежками перемещались в сторону леса. Но лес был далеко - в четырех-пяти километрах, и я решил не бежать за ними, а обогнуть и ударить им справа.
   Первым побежал Гуськов, за ним, пригнувшись, Гришин и Думбадзе. Я тоже вскочил, медленно пошел, наблюдая за немцами и своими одновременно.
   Неожиданно спереди справа прогремел взрыв, а за ним еще один. Все трое наших, взмахнув руками, упали в поле на землю. Что это было? Не понял... Откуда взрывы?..
   Еле слышен голос Гуськова:
   - Я ранен... мины...
   Эх, черт!! Минное поле!.. Кто оставил? Наши, или немцы? Почему такая невезуха?..
   Немцы это почувствовали и остановились. Несколько человек побежало обратно в деревню.
   На данном месте из бойцов остался только я. Медленно и спокойно прицеливаюсь. Короткая очередь. Один из немцев упал. Остальные, вскочив на припрятанные два мотоцикла, рванули к деревне.
   Я понял, что они хотят пригнать несколько жителей для проделывания проходов в минном поле. Это почти точно. Где же мои ремонтники с минометом?
   В деревне зазвучали выстрелы. Причем, стреляли и наши ППШ, и Шмайсеры. Значит, бой.
   Вскоре появились опять эти два мотоцикла. На одном приехал Бочаров с Грищенко, на другом Петросян с минометом и боеприпасами. Немцы по ним не стреляли наверное, думали, свои едут.
   - Там концерт был, командир! - кричал Бочаров. - Толпа небольшая собралась возле повешенного старосты, палками в него тычут. Немцы подъехали, хотели увезти нескольких, а тут мы тащим свою трубу. Короче, немцев было трое, все трупы! Правда, Грищенко ранен в ногу. Но мотоциклами они нам здорово помогли!
   - Хорошо, - сказал я. - Петросян! Ползи к Гуськову, вон он там лежит, ранен. Про остальных двоих не знаю, тоже лежат. Кажется, мины. Только осторожно, окажи помощь, узнай, что к чему. Будет возможность - бей по немцам оттуда. А ты, Бочаров, расставляй самовар. Сейчас чай пить будем. Сколько у нас мин?
   - Восемь штук.
   - Не густо. Но им бежать некуда, кругом мины. Грищенко, держи бинт, перевяжи свою ногу сам!
   Первая мина легла далековато. Вторая намного ближе. Третья примерно по их позициям. Тут немцы встали и побежали. Бочаров закричал:
   - Бегут, командир! И минное поле им не страшно! Бери поправку на дальность!
   Я увеличил дальность, но мина легла совсем далеко. Что такое? Я понял, что ошибся. Они бежали, но не от нас, а в нашу сторону! В сторону деревни! Недооценил я противника. Действительно, зачем бежать в сторону минного поля, когда можно бежать в сторону деревни, а на пути всего-то три-четыре человека. Они же подрывы мин слышали. А их с десяток, наверное, будет. Короче, надо готовиться к отражению атаки.
   - Командир, - послышался вдали голос Петросяна. - Гуськов умер только что, а те двое сразу. Мне здесь оставаться?
   Я от души выругался. Ну не везет, так не везет! Жалко бойцов. И Думбадзе, и Гришин - отличные ребята, теперь и Гуськова нет.
   - Ложись! Приготовиться к бою! Петросян, бьешь с фланга!
   Немцы бежали быстро. То ложась, то вставая. Причем огонь вели сумасшедший, но не прицельный.
   Нас в живых три бойца, плюс четвертый раненый Грищенко, корчившийся от боли. Этот не воин.
   Огонь вели прицельно. Несколько человек все же положили. Главное - не дать приблизиться на дальность броска гранаты. Тогда закидают нас, и все будет кончено.
   Уже и патроны стали беречь. Вдруг ко мне подбежал какой-то мальчик из деревни:
   - Дядя, там в село наших понаехало! Машин куча!..
   Чувства переполнили меня. Я обнял мальчика:
   - Спасибо, сынок!.. Хорошая новость... Бочаров! Отходим в сторону, останутся немцы в живых - пропускай в деревню. Там их встретят. Сынок, беги туда, предупреди наших, что мы тут бой ведем, пусть встречают!..
   - Да они знают, дядь! Они же вашу стрельбу слышат!..
   Вскоре появились и наши бойцы. Их было много по нашим меркам. Оставшиеся в живых немцы все поняли, и им ничего не оставалось, как встать с поднятыми руками. Итог: из 18 человек нас осталось четверо. Причем Грищенко тяжело ранен в ногу. Безоружные раненые расстреляны в лазарете, Ткачева повешена немцами, трое погибли в бою.
  
   ...На другой день хоронили погибших. Вначале положили их в ряд на площади у дерева со старостой: десять расстрелянных раненых, тела Ткачевой, Гуськова, Гришина и Думбадзе. Пятнадцатым лежал старик - патриот.
   Заработали лопаты - всех в одну братскую могилу.
   Замполит снял каску:
   - Такие герои родятся только на нашей земле. А среди гитлеровского сброда откуда им взяться? Потому что советский боец защищает свою родину. А гитлеровец что? За кого, во имя чего лезет в огонь? - Он помолчал, подумал и добавил: - Конечно, все люди родятся без рубашки. Но молодое деревце можно согнуть и так и эдак... Так и с человеком. Можно воспитать его на хорошие дела, а можно и трусом сделать. Наших героев воспитала партия, она сделала их души широкими. А фашиста кто состряпал? Сумасброд Гитлер. А яблочко от яблони недалеко падает. По-моему, корень в этом.
   - Правильно, хорошо сказал, - вставил комбат. Там, в Германии одни гитлеры родятся. А у нас герои.
   ...Глухо щелкнули залпы из винтовок в воздух. Ремонтники тут же сварили звезду, установили щит с фамилиями погибших.
   Пленных немцев расстреляли в том же сарае, причем вначале заставили лечь на ту же солому, на ту же кровь.
   Это было в селе Ковалевка, в сентябре 1943 года.
   Минное поле разминировали, и через несколько дней мы продолжили путь в сторону Днепра.
  
   ...Задачу свою мы выполнили, и к концу сентября были в Переяславе, несмотря на усиленное сопротивление немцев с их бесконечными контратаками.
   Уже не столько сила оружия определяла исход боев, а ее духовность. Советские герои освобождали свою землю, и ничего не могло остановить эту силу. Казалось - сама земля помогает солдатам идти и идти, освобождая селение за селением, город за городом.
   К тому времени части других армий уже были у Днепра. Командование рассчитывало различными десантами захватить небольшой плацдарм у Букрина, и это в какой-то мере удалось. Там уже удерживали плацдарм будущие Герои Советского Союза (действительно, за захват и удержание плацдармов присваивали такие высокие звания). Затем планировалось этот плацдарм расширить путем переправ дополнительных сил, и создать условия для наступления на Киев и его освобождения.
   Почему плацдарм у Букрина? А потому, что здесь Днепр имеет сильный изгиб, в результате артиллерия помогает не с одной стороны, а с трех, да и на плацдарме удерживаться легче, так как с трех сторон десантники защищены водой.
  
   К концу сентября Букринский плацдарм составлял 11 км по фронту и 6 км в глубину.
   Части и подразделения с величайшим трудом удерживали этот клочок земли, погибали, но силы пополнялись за счет прибывающих с левого берега Днепра.
   Вообще, форсирование шло по всему Днепру, и везде создавались свои плацдармы.
   Но Букринский плацдарм был особенным. Его задача - накопить силы и ударить по Киеву. Нас торопили, мы готовили силы для большого удара.
   В Переяславе мы пробыли несколько дней, готовились к форсированию. К тому времени инженеры навели кое-какие переправы - четыре паромные и два понтонных моста.
   Переправы, конечно, были жиденькими, немцы держали их постоянно под прицельным огнем. В воду падали танки, пушки, лошади, люди... Страшное зрелище. Войск много, надо переправить всех.
   А Букринский плацдарм должен был обеспечить нам какое-никакое прикрытие. По крайней мере пехота не могла нас обстреливать, только артиллерия и авиация. Но против авиации работала и наша авиация.
   В общем, бои были жесточайшие. По своему накалу и ожесточению ( по моему убеждению) они даже превосходили бои на Курской дуге. С одной лишь разницей - тогда наступали немцы, а здесь мы, причем мы с форсированием, да еще с пологого на крутой берег.
  
   Ширина русла Днепра у Букринского плацдарма была около 600 метров. Несмотря на некоторое наличие понтонных средств, переправа частей происходила в основном на подручных средствах, собранных в частях. Но они оставлялись на противоположном берегу, и не использовались для переправы следующих.
   Целесообразно было, конечно, выделять небольшие команды для их сбора и буксирования на исходный берег.
   Я переправлялся на десантной лодке. Это обычная лодка, только складывающаяся. Кажется, называлась ДСЛ ( десантная складная лодка) Но был перегруз - в ней находилось 16 человек, плюс ящики с запчастями.
   Гребли веслами очень быстро, каждая минута на воде - смерти подобна. Выигрывал тот, кому страшно повезло, и кто быстрее переправлялся. Средняя скорость быстроплывущих 1 м за 2 секунды. Чтобы преодолеть 600 метров нужно 20 минут.
   Но эти 20 минут тянулись бесконечно... Каждая минута была как час. Ранения на земле и на воде отличаются - на воде любое ранение вызывает смерть. Вообще при форсировании стрелковая рота мало чем отличается от штрафбата.
   В лодке два отделения ремонтников. Мы форсировали, конечно, не первыми. На том берегу уже действовал плацдарм. Но пушечная и минометная артиллерия немцев работала без остановки.
   Мало того, прорвавшиеся бомбардировщики группами отрабатывали удары по нам, беззащитным целям.
   Четверо гребли, остальные сидели и с тревогой наблюдали за происходящим, помогая грести лопатами и котелками. Почти все шевелили губами, видимо молились, на лицах страх.
   Гребущие не видели за спиной западного берега, а оглядываться не было возможности.
   - Быстрее, мужики!.. - кричал я, будучи старшим в лодке. - Осталось метров пятьдесят!..
   ...Писатель Виктор Астафьев, принимавший участие в форсировании Днепра на нашем направлении, позже писал: "25 тысяч воинов входит в воду, а выходят на том берегу 3-5 тысяч. И через несколько дней все погибшие всплывают... Представляете?.. Берега Днепра были забиты многими тысячами разлагающихся трупов. А пулеметы секли и секли, поливали разноцветными струйками.
   Хватаясь друг за друга, раненые, и те, кого еще не зацепили пули и осколки, вязанками шли под воду. Река бурлила, вздрагивала от человеческих судорог, пенилась красными бурунами..."
   Я солидарен с писателем. Все так и было. В воде плавали трупы с выклеванными глазами, начавшиеся раскисать, с лицами, которые пенились, словно намыленные...
   Вода была холодная, все были одеты в шинели. Осколки мин и снарядов свистели вокруг нас, люди падали от взрывной волны в воду, практически сразу шли на дно. Никто никого не спасал. Не до этого.
   Часть лодок и плотов плыла по реке уже без людей. То здесь, то там на поверхности появлялись головы. Стоял сплошной отчаянный крик и мат.
   Люди хватались за бревна, доски, пытались вплавь добраться до правого берега, но большинство тонуло, так как вода была ледяной, а намокшие тяжелые шинели тянули вниз...
   Прямые попадания нас миновали. Однако течением отнесло к действующему понтонному мосту, по которому переправлялись танки, тем более, мы от этого моста были недалеко.
   В танках сидели только механики-водители (практически смертники), экипаж находился снаружи за башней в готовности прыгнуть в воду. Если танк уйдет под воду - механику не спастись. Шансов нет. Это живые герои.
   - Бери правее! - крикнул я рулевому. Но тот и так руль держал в сторону от моста, и ничего поделать не мог.
   Рядом отчаянно гребли сотни групп на лодках, плотах, надувных лодках, надутых подушках. Сотни плавающих голов...
   Некоторые хватались за нашу лодку, пытаясь зацепиться, или влезть. В одно время так накренили лодку, что наши солдаты стали от них отбиваться, мол, идите вы... ко дну... Самим бы доплыть.
   Неожиданно фашистские бомбардировщики сбросили с десяток авиабомб вдоль понтонного моста с танками и порвали этот мост.
   Несколько танков тут же с шумом ушло под воду. Один из них зацепился за наш левый борт, и за секунду мы все оказались в воде. Причем, часть под опрокинутой лодкой.
   ...Ледяная вода обожгла меня. Тело налилось свинцовым грузом, шинель потянула вниз. Я ухватился за борт перевернутой лодки (благо, какой-то конструктор придумал на этот случай какие-то держалки) и закричал:
   - Держитесь все за поручни! Гребите к берегу! Если отпустите поручни - вам п-децц!!!
   Сам попробовал нырнуть под лодку Я хорошо плавал и нырял. Там были люди, но там был и воздух...
   - До берега близко! - крикнул я им - Выныривать не надо, унесет! Да и безопаснее здесь! Щупайте ногами землю!!!
   Самообладание не покинуло меня. Из 16 человек доплыло до западного берега 10. Это уже сравнительно неплохо.
   Так завершилось мое первое форсирование. Не без приключений. А их впереди будет еще несколько...
   Я рассказал о своем личном опыте форсирования, а такое происходило по всему Днепру, в шестистах километров по фронту...
   Мне стало окончательно понятно, что на этой войне людьми не считаются. Суворовские заповеди "Бей не числом, а уменьем", видимо, изжили себя. Или забылись.
   Главное кредо этой войны - любой ценой, но быстрее, без промедления. Не потом, а сейчас. Люди - как рабочие пчелы: и пользу приносят, и умирают ульями.
  
   В октябре вся наша армия, еще с одной танковой армией была сосредоточена на Букринском плацдарме, и его площадь значительно увеличилась.
   Немец постоянно пытался свалить нас в Днепр, понимая, что если мы не только зацепимся, но и укрепимся, то пойдем на Киев.
   Бои были настолько ожесточенными, что две наши армии практически уже не могли рассчитывать на Киев, поэтому было решено создать севернее Киева еще один стратегический плацдарм - Лютежский. Он-то и стал основой для освобождения Киева, теперь уже с севера.
   Мы слышали, что Сталиным была поставлена задача - к 7 ноября освободить Киев. И поэтому 1 ноября мы со своего плацдарма пошли в наступление в направлении Киева, освободив Белую Церковь, Брусилов, чем отвлекли на себя значительные силы немцев, и сыграли большую роль в успехе киевской наступательной операции и освобождении столицы Украины.
   Но это было непросто. Как это было?
   Позади с трех сторон речная вода, а впереди глубоко эшелонированная оборона немцев.
   В первые дни задачу не выполнили и продвинулись всего на полкилометра, овладев всего первой линией траншей противника. К тому же он постоянно контратаковал своими резервами.
   Стояла осень, было холодно и шли дожди, поэтому авиация нас почти не поддерживала. Мастерские по ремонту вооружения и техники не занимались своими прямыми обязанностями, а организовав сборный пункт поврежденных машин, эвакуировали туда подбитую технику и вооружение.
   И это было непростым занятием. Под огнем в грязи, в холод эвакуировать танки и пушки - это писать легко. Эвакогруппы менялись из-за потерь, а иногда приходилось с оружием в руках банально отстреливаться от наседавшего врага.
   Многие тащили на себе минометы, патроны, толкали колеса пушек, помогая лошадям. Но это героизмом не считалось - все были в одинаковых условиях.
   Каким-то образом к нам в плен попало около 30 немецких солдат. При допросе мы узнали, что против нас сосредоточено около 170 танков, размещенные в разных местах Букринского плацдарма. Нам предстояло их уничтожить, другого выхода из котла просто не было.
   Наши части каждое утро после короткой артподготовки вставали в атаку, но, встретив сильное огневое сопротивление и контратаки противника, вновь отходили на прежние рубежи.
   Где-то 5 ноября в связи с развитием успеха в районе Киева командующий приказал на следующий день возобновить нам решительное наступление и прорвать наконец-то немецкую оборону.
   Видимость была плохая. Из траншеи, где я находился, можно было наблюдать очень ограниченный участок боя, поскольку перед позициями, да и на позициях беспрестанно поднималась, тут же обрушиваясь, стена земли, дыма и пыли. Снаряды и бомбы снова и снова выбрасывали в воздух, один выше другого, черные фонтаны земли.
   За танками показалась пехота. Гитлеровцы бежали во весь рост, раскрыв глотки и пуская автоматные очереди. Но крики и их пальба все же глохли во всепоглощающем гуле танков и артиллерии, а сами гитлеровцы походили на каких-то крыс, поднявшихся на задние лапы.
   Возле их танков рвались наши снаряды. Порой танки исчезали за черной завесой вылетающей земли, но проходило немного времени - они снова выползали из-под нее, ведя огонь с ходу.
   Разрывы наших снарядов все учащались. Перед танками стояла уже сплошная стена огня. Ближайший к нам загорелся, выбрасывая в воздух столбы черно-рыжего пламени. Остановился и другой, по соседству.
   Мы поднялись в контратаку, но немец был сильнее, открыв шквальный огонь, продолжал наступать. Нам пришлось залечь. Танки побоялись приближаться близко, а пехота лезла вперед.
   Но обстановка на поле боя коренным образом вдруг изменилась: гитлеровцы залегли, а многие стадом начали отход
   - Гриша шпарит! - радостно завопил ротный.
   Соседний пулемет заработал сокрушительно, в самый напряженный момент боя, когда фашисты, выйдя из-под фланкирующего огня, приготовились броситься в наши траншеи. Передние ряды врагов будто косой скосило.
   Танки, оторванные от пехоты, отступили за высоту Но один из них залязгал скрипуче гусеницами, и развернувшись, устремился прямо на пулеметный окоп. Лишь на секунду показалась окровавленная голова Гриши. Он бросил под танк гранату и тут же скользнул вниз. Подбитый танк, сделав яростный рывок, стал утюжить окоп, ровняя его с землей. Мягкая земля осыпалась, утрамбовывая тела Гриши и его помощника, одновременно превращая боевой окоп в могилу.
   Бойцы замерли, затаив дыхание, и наблюдая за поединком. Немецкая пехота опять встала.
   - За Гришу! - отчаянно выкрикнул ротный. - Огонь, мать вашу!! Бьем прицельно! Сафин, что с пулеметом?
   Я с помощником заканчивал устранять неисправность.
   Подняв пулемет со дна окопа, открыл огонь с утроенной яростью. Затрещали автоматы и винтовки. Было отбито несколько атак противника.
   Вечером с трудом откопав, перехоронили Гришу и помощника в кустарнике, недалеко от переднего края. Я вспомнил, как напряженно искал ротный в сумерках их окопчик, вспомнил выражение тревоги на его строгом опечаленном лице.
   - Мы хороним, - сказал он, - своих лучших товарищей. В этой могиле, как родные братья, теперь покоятся те, кто бок о бок бились вместе. Для блага родины они не пожалели своей жизни, до последнего вздоха били врага. Их смерть ужасна. Не выпустим же и мы из своих рук оружия, пока не уничтожим последнего фашистского гада
   Прогремел салют. Рядом хоронили других погибших.
   Всю ночь с поля боя неслись стоны и крики о помощи раненых немцев. Их не подбирали, они уже никому не были нужны. За кого, за что они умирали здесь? Возможно, в эти последние часы своей жизни они проклинали тот день, когда ступили на нашу землю, проклинали тех, кто послал их на смерть.
  
   На следующий день мы собрали все имеющиеся силы и вновь пошли в атаку. Воевали все - до последнего повара, но опять успеха не имели, отошли с потерями, т.к. немецкие танки были неприступны. Мы совсем отчаялись.
   И тут - чудо. Почти все немецкие танки снимаются и уходят на Киев, где им тяжело сейчас.
   Против нас осталась только моторизованная пехота, Нам ее удалось таки прорвать, и освободив, как я уже говорил, Белую Церковь и Брусилов, выйти тоже к Киеву.
   Над Киевом стояло зарево пожаров. Немцы в бессильной злобе жгли город. Наступательные бои длились днем и ночью.
   Противник отходил на запад, цепляясь за каждый выгодный рубеж.
   Мы продолжали вести бои южнее Киева. Несмотря на то, что приказ Сталина был выполнен и Киев освобожден, действия нескольких армий, в том числе и нашей 27-й считались очень неудачными.
  
   * * *
  
   П Р А В О Б Е Р Е Ж Н А Я У К Р А И Н А
  
  
  
   Началась осенняя грязь. Такой грязи и бездорожья я не видел нигде. Под ногами чавкала холодная жирная жижа почти до колен. Буксовали даже тракторы, тягачи, а порой и танки. И зима выдалась слишком теплой, поэтому грязь не замерзала.
   Лошади, тащившие пушки, падали, проваливаясь в грязь, а бойцы не знали, что с ними делать - либо подстегивать, либо толкать вперед. Всё держалось на людях, они тащили, они толкали, они вытаскивали.
  
  
  
   Вскоре наша 27 армия была передана в состав 1 Украинского фронта. Вообще, все время что-то переподчинялось, менялись полки, дивизии, а 27 армия как-то своей нумерации не меняла.
   С 1 января 1944 года я был в рембате 180 стрелковой дивизии этой же армии.
   ...Завершился 1943 год. Чем год был знаменателен? В короткие часы отдыха я часто задумывался над этим. Учеба в Омске, экзамены, выпуск. Участие в сражениях на Курском выступе, тяжелые бои под Ахтыркой недалеко от Харькова с наступлением, отходами, окружением и встречными боями. Продвижение с боями к Днепру, форсирование и участие в боях на Букринском плацдарме. Прорыв обороны и выход к Киеву с юга. Тяжелые бои и освобождение городов Брусилова, Белой Церкви. Грязь, холод, лишения...
   Но отчаяния не было. Наоборот, любой прорыв и продвижение на запад прибавляли уверенности, чувства наполнялись чуть ли не эйфорией и радостью.
   Наверное, так бывает в спорте, только здесь ощущения более острые.
   Я уже говорил, что на войне время идет по-другому. В этом 1943 году я успел так много перевидеть, что казалось - прошел не год, а как минимум десятилетие. Казалось. что училище было очень давно, а работа на паровозе вообще где-то в прошлой жизни.
   А ведь мне только исполнилось двадцать лет...
  
   ...Однажды я встретил своих земляков. Это было радостное событие. Я ведь родился в Татарии, и татарский язык знал хорошо. Вдруг как-то слышу - двое разговаривают на этом языке.
   - Эй, татарстанские, что ли? - окликнул я их.
   - Да, а ты тоже?
   - Я тоже. А из каких краев там будете?
   - Бугульминские, Альметьевские.
   - Застрелиться и не жить! Я же тоже оттуда! - обрадовался я.
   - Земляки! - все трое крепко обнялись.
   - А из какой деревни?
   - Я из Камы-елги, - ответил первый. - Равиль Мусатов.
   - А я из Лесного, - ответил второй. - Карим.
   - А я из Бишмунчи . - заулыбался я. - Борис.
   Все три деревни были рядом, мало того, в Лесное мы как раз ходили в школу.
   - Чей будешь? - спросил Равиль.
   - Сабита сын, - ответил я. - Правда, потом мы переехали в город...
   - Сабита не знал. Из вашей деревни я знал только пузатого старика Исая.
   - Я его тоже знал, - обрадовался Карим.
   И мы очень обрадовались тому, что знаем толстого Исая. И вот этого старика, который носит сейчас свое огромное пузо за тридевять земель от нас, мы вспоминали так радостно, словно он был нашим общим родственником.
   Потом земляки куда-то заторопились, и сказали, уходя:
   - Заходи вечерком. Посидим. Мы там-то и там-то.
   - Не могу, - сказал я. - Лучше вы ко мне. Я все таки офицер, дел много.
   Они нашли меня и вечером забрели в мою землянку. Мы вспоминали отчий дом, пели песни. Я вообще хорошо пел и не стеснялся это делать в любом коллективе. Очень любил песню "Темная ночь". Особенно после "наркомовских" сто грамм.
  
   Но Карима вскоре мы потеряли. Его ранило, и увезли его в эвакогоспиталь.
   ...В очередной раз как-то зашел Мусатов ко мне в землянку.
   - Борис, у тебя тушняк есть? А у меня вот фляжка, почти полная.
   "Тушняк" - тушенка была не всегда, и не у всех. Кормили по разному: то никак (тылы отставали), то окопная каша, а в местах отдыха вообще - и первое, и второе, и третье.
   - Найдется, Равиль, проходи.
   ...Булькала из фляги прозрачная водка, с глухим стоном стукались погнутые алюминиевые кружки:
   - За наш дом. За нашу Родину.
   При этом имелось ввиду не вся страна вообще, а именно малая Родина, где родился и вырос.
   - Как там твои, письма получаешь?
   - А твои как? Письма-то пишешь?
   Трещали дровишки в железной печурке, тепло исходило от нее, и изнутри. И совсем не хотелось думать о войне, но все же она напоминала о себе гулкими разрывами снарядов за скрипучей дверью.
   Немцы ночью воевать не любили. Поэтому мы с Мусатовым засиделись. Пели вполголоса. Репертуар завершался песнями "Темная ночь" и "Землянка". Кто знал, что эта была последняя такая встреча? Вскоре Мусатова убьют на моих глазах...
   На носу 1944 год. Что он нам принесет?
  
   В январе уже начал таять снег, часто шли дожди, реки вздулись и вышли из берегов, дороги и были непроезжими, а стали вообще непролазными. Распутица создала трудные условия для маневра частей и подразделений, для действия любой артиллерии.
   Артиллеристы тащили пушки на себе. Бойцы с помощью местного населения переносили на руках снаряды и патроны от позиции к позиции на десятки километров.
   Из-за такой распутицы не удалось создать необходимые запасы боеприпасов. У нас было лишь полкомплекта основных видов боеприпасов. Особенно остро ощущался недостаток в минах.
   Планы наступления менялись чуть ли не каждые 3 - 4 дня. Начиналось самое ожесточенное сражение за правобережную Украину, в которой и я участвовал тоже.
  
   Здесь произошла одна история, о которой я не могу умолчать. Как я уже говорил, носить боеприпасы нам помогало местное население. Они с пониманием относились к происходящим событиям и не отказывались от наших поручений. Несли на себе тяжелые ящики, коробки, толкали подводы.
   Не только людям, и лошадям было очень тяжело - в такую грязь тянуть груженые телеги.
   Наступила ночь. Люди и лошади падали от усталости. Колонны оставили в своих порядках, а люди расположились в палатках недалеко от колонн. Гражданских разместили отдельно.
   Меня назначили дежурить по рембату. Я также находился в большой палатке, но время от времени выходил для обхода территории.
   Сегодня выпал снег, но погода была теплой, и рваные куски белого снега на черной грязи ярко освещались полной луной.
   Стояла тишина - необычная и приятная. Все спали, как убитые, пользуясь моментом. С радиаторов воду не сливали из-за плюсовой температуры, да и где утром воду брать? Если температура опустится ниже нуля, мы, дежурные, должны будем разбудить водителей (а они спали в отдельной палатке вместе) для разогрева двигателей.
   Лошадей немного распрягли, и они что-то жевали в своих телегах, время от времени пофыркивая и нарушая тишину. Они не люди - могут отдыхать стоя.
   Проверил часовых. Их мало, но службу несут бдительно. Сам того не замечая, шел вперед, вдоль колонн, упиваясь тишиной и спокойствием.
   Вот и артиллерийские подразделения. Пушки стоят расчехленные, грозно выставив стволы в небо, всегда готовые к бою. Обратил внимание на то, что почему-то нет часового. Нет окрика "Стой, кто идет? Пароль?" Пароль, вернее, ответ на запрос назначается вечером на каждые сутки, и дежурные его знали.
   Но тут тишина. Неужели часовой заснул? Умаялся днем, бедолага. Такие случаи встречались. Но это грубейшее нарушение. Надо доложить начальнику караула.
   Неожиданно послышался легкий звук металла об металл., и мне показалось, что какая-то тень маячит впереди у одной из пушек, метрах в тридцати. Присмотрелся.
   Точно, кто-то есть. Часовой? Металлический звук послышался опять. Кто-то с пушкой что-то делает. Явно, не часовой. Но наводчикам ночью к орудиям подходить нельзя, часовой не допустит.
   Любопытство овладело мною, и я решил тихонько подкрасться и понаблюдать.
   Вскоре я увидел, что какой-то гражданский человек возится с прицелом. Затем он пошел к следующей пушке. Опять тихо что-то звякнуло металлическое.
   Я все понял. Этот гад сбивал выверку прицельных приспособлений противотанковых пушек.
   Не подбежал - подлетел к нему, и с размаху двинул ему в челюсть. Тот упал, но крепким оказался, вскочил, и бросился на меня.
   Я ударил его еще раз. Тот перевернулся, вскочил и побежал в сторону поля, кустарников. Я за ним. Бежать было трудно и ему, и мне. Вдруг он остановился, повернулся ко мне, и в руке при свете луны блеснул ствол пистолета.
   Я наклонился, а он успел выстрелить два раза. Мимо. Я тоже выхватил из кобуры свой надежный "ТТ", патрон у меня на ночь всегда в патроннике. Мгновенно выстрелил, целясь в плечо. Но попал, кажется, в ногу, так как он мгновенно присел.
   Я подбежал к нему. Его пистолет лежал у правой руки на снегу. Он смотрел на меня и правой рукой шарил по снегу, пытаясь нащупать.
   - Ты кто, мразь?! Ты что творишь? - Я стоял в трех метрах от него, целясь в грудь.
   Он злобно зашипел:
   - Как я вас... ненавиджу! Вы загинете, нимцы вас окружают!...
   - С тобой есть кто-нибудь еще? - пистолет мой дрожал в руке.
   - Так, нас богато!..
   Тут его правая рука нащупала пистолет, и он поднял его, наводя в мою сторону.
   Я выстрелил ему в область сердца.
   Подбежали часовые:
   - Что случилось?!
   - Да вот, диверсанта завалил. Скручивал прицелы, гад!..
   Обыскали, документов не оказалось. Но возле одной из пушек нашли специальный ключ-отвертку.
   На рассвете всех гражданских привели на опознание. Но никто его не знает. Может, сделали вид, что не знают. Я внимательно смотрел им в лица. Старики, женщины, подростки. Но несколько человек было и призывного возраста. А может они сообщали немцам наши координаты и направление движения? А пацаны бегали и сообщали...
   Толпу отправили по домам, кроме тех, что призывного возраста, этих забрали особисты.
   А этот гад, видимо раньше был артиллеристом. Понятие имел в прицельных приспособлениях.
   Проверили - на пяти орудиях сбиты прицелы. Перепуганного часового утащили особисты. Больше его не видели. Его, конечно, осудил трибунал. За такие вещи, как правило, расстрел. Начкара тоже увели.
   Начали выверять прицелы, причем на всякий случай во всех артиллерийских подразделениях и частях. Из-за этого опоздали с началом марша.
   Командование было недовольно случившимся. Как так? Сами наняли местных жителей, а среди них оказались такие сволочи. Настоящие диверсанты.
   Вместе с тем меня похвалили и обещали представить к награде за "бдительность и решительность". Но начался марш, а затем бои, дела с наградами пока видимо оставили. Сейчас было не до этого.
  
   24 января 1944 года началась Корсунь-Шевченковская операция, которая для многих, в том числе и для меня, явилась очень драматическим событием. Почему? Сейчас узнаете.
   ...Гитлеровское командование еще надеялось на восстановление своей обороны по Днепру. У них образовался немаленький плацдарм, который мы называли Корсунь-Шевченковским, в честь одноименного города.
   Разгранлиния 1 и 2 Украинских фронтов проходила посередине этого плацдарма, что несколько усложняло взаимодействие и согласованность наших войск.
   Гитлеровцы делали все для того, чтобы превратить его почти в сплошные, хорошо подготовленные в инженерном отношении и искусно связанные между собой опорные пункты.
   В общем, здесь фашисты создали одну из своих наиболее крупных стратегических группировок.
   Командование поставило задачу: ликвидировать плацдарм, занять Кировоград и далее наступать на Первомайск.
   Часть задачи была выполнена - Кировоград был освобожден, но ликвидировать группировку в Корсунь-Шевченковском выступе не удалось.
   Сталин сам занялся этим выступом, в результате у нас было создано превосходство в 2-3 раза. Но само по себе превосходство ничего не дало. Грязь, распутица - все мешало.
   Мы находились в районе г. Белая Церковь и пытались прорвать оборону на самом левом фланге 1 Украинского фронта.
   В течение нескольких дней шли ожесточенные бои с целью уменьшить площадь противника и превратить его в котел.
   Наша 27 армия углубилась достаточно далеко, а соседи, используя наш успех, продвинувшись южнее до 25 км вглубь, встретились с правым флангом 2 Укр. фронта.
   Таким образом, котел замкнулся, но завязались еще более ожесточенные бои - немцам нужно было прорваться. В котле остались 10 немецких дивизий и много чего другого.
   Немецкое командование направило танковые дивизии для спасения окруженных войск. В результате между котлом и наступающими немцами прошли такие крупные боестолкновения, что наши сами попали в несколько котлов.
   Все же нашим удалось вывести часть людей из окружений, но при этом было потеряно, как писали после войны, несколько тысяч только убитыми.
   Всего за всю операцию было убито и пропало без вести с нашей стороны 24 тысячи человек. У немцев убито и захвачено в советский плен 19 тысяч человек. Общий итог: в стратегическом отношении ничья, а немецкая группировка вышла из нашего окружения.
  
   ...Но вернемся на несколько дней назад. 29 января 1944 года здесь произошли самые ожесточенные бои, когда немецкие танковые дивизии пытались прорваться к своим окруженным, а те в свою очередь пытались вырваться из котла.
   В результате этих боев многие наши части были разбросаны, окружены, и мы не были исключением.
   Шел встречный бой. Ухали разрывы снарядов. Мы поползли назад, к своим. В каком-то овражке приняли бой. Основные силы отошли, возле меня осталась группа - с полсотни человек.
   Темные немецкие танки на грязно-белом снегу. Приближаются быстро. Остановились, дали залп. Адский взрыв неподалеку. Некоторые раненые умоляют:
   - Братцы, пристрелите!...
   Появилась немецкая пехота. Я дополз до пулемета "Максим" с убитым пулеметчиком и открыл огонь.
   Пулемет трясется, как в лихорадке. Несмотря на январскую погоду, чувствую, как маленькие струйки пота текут по груди, по спине. Впереди корявый кустик, потом и он исчезает - срезает его мой пулемет. Я уже не помню - сколько раз появлялись немцы.
   Мне всегда нравился этот пулемет, но с ним очень тяжело, да и выжить почти невозможно, потому как в бою в первую очередь враг бьет по пулеметам. Снайперы охотятся за пулеметчиками персонально, да и артиллерия не жалеет снарядов.
   Немецкая пехота стала ложиться. Не нравится ей мой огонь. Но вдруг мой пулемет замолчал. Я не могу понять - что случилось. Какая-то поломка. Патрон заклинило? Пружину сломало? Быстро разбираюсь. Народ вокруг кричит: Стреляй! Я понимаю - работающий рядом пулемет вызывает уверенность у бойцов, а замолкший - уныние и панику.
   Оказалось - сломался боек ударника. У меня с собой запчастей нет. Что делать? Оглядываюсь вокруг. Метрах в сорока валяется перевернутый взрывом такой же пулемет.
   Сбегать, снять запчасть? Но для этого нужно под обстрелом пробежать или проползти эти самые десятки метров. Была, ни была. Двум смертям не бывать...
   Хорошо, что я арттехник. У меня все получилось. И меня не убили, несмотря на то, что огонь был сумасшедший. Просто я видел, как на меня с мольбой смотрели товарищи.
   Немецкая пехота осмелела и опять встала в атаку. Но она не знала, что боек ударника опять заработает! Несколько фашистов взмахнув руками, упало на грязный снег. Остальные опять пока залегли. Кроме того, наши бойцы отстреливались из стрелкового оружия.
   Но танки начали бить более прицельно. Вскоре у меня кончились патроны. Какой-то офицер кричит:
   - Сорвите погоны! Награды тоже! Всё в снег!..
   - Зачем? - недоумеваю я.
   - Офицеров первыми стреляют!.. Ползите в лес!...
   Рядом просвистели пули, взбивая фонтанчики снежной пыли. Эти прошли. Вот и эта мимо. Одна из пуль шлепнулась прямо перед носом. Снежная пыль ударила в лицо. Хотелось вдавиться грудью в землю, укрыться в ней, но укрыться было негде. Помню, я так крепко прижался к земле, что грудью ощутил все пуговицы на гимнастерке под рваной шинелью...
  
   До леса доползти нам не дали. У меня в автомате кончились патроны, началась новая атака немцев, но более мощная и более жесткая. Глухой гром орудий доносился и с фронта, и с флангов.
   От пулемета я отполз подальше, и в одной из воронок увидел Мусатова.
   - Ты откуда здесь?.. - поразился я.
   - Боря, вот так встреча!.. Что-то я заблудился... - Он выглядел очень усталым и поникшим. Наверное, я и сам такой же.
   Взрывы снарядов слились в один общий гул. Кругом трупы...
  
   Злорадство смерти в тот день не имело границ. Мы с Мусатовым без всякой надежды считали свои последние минуты.
   Полное тупое безразличие овладело чувствами, и жизнь в эти минуты показалась ненужным и тяжелым бременем. От взрывов земля под нашими животами тряслась, как в лихорадке.
   Как будто происходит сильное землетрясение, и земля вот-вот расколется...
   Визг, свист и вой рвущейся стали был настолько силен и пронзителен, что я невольно зажал голову руками и так сидел, полузасыпанный землей. Мусатов уже не шевелился - его каска была пробита осколком, а грязные глаза безжизненно смотрели на лохматые тучи. Он был мертв...
   Все же я увидел, как немцы выстроились на краю оврага и поливали плотными свинцовыми очередями из своих автоматов. Я даже увидел их минометчиков, они приблизились, и уже не боялись.
  
   ...Но тут слева что-то блеснуло ужасное. Свет, взрыв. Потемнело в глазах. Тишина.
   Я потерял сознание, но видел, как мое тело медленно приподнялось и полетело куда-то в сторону... Даже видел тело Мусатова. Прощай, земляк!.. Может встретимся, ТАМ...
  
  
   * * *
   ...Тяжелые холодные капли ночного дождя, непрерывно падающие на лицо, заставили меня очнуться и я открыл глаза, не осознавая - где я, и что происходит вокруг.
   Меня сильно подташнивало и страшно раскалывалась голова. Первая мысль: раз болит, значит жив. У мертвых ничего не болит. Раз тошнит, значит черепно-мозговая травма, контузия. Левое плечо, рука и левая нога в крови, гимнастерка порвана, вываливается красное мясо. Месиво.
   Открыл рот, чтобы поймать капли дождя. Где я? Лежу на земле. Посмотрел по сторонам и увидел страшное зрелище: вокруг двигалась и копошилась куча народу.
   Над этой толпой стояло облако, туман испарений. Толпа была окружена колючей проволокой, кое-где стояли пулеметы, направленные в толпу. Сбоку какие-то строения.
   Мозг ударило током: плен!..
   Это короткое хлесткое слово, позорное для любого солдата, заставило мой воспаленный мозг вновь лишиться чувств. Сколько я пролежал без сознания - не знаю. Тешил слабой надеждой, что это сон. Очнулся оттого, что тормошил меня какой-то человек.
   - Повернись немного. Я тебя перевяжу, - произнес он, и, разодрав кусок моей же портянки, начал перетягивать раны. Была ужасная боль, я стонал...
   - Очень больно? - спросил человек. - Если очень, значит, есть осколок. А может два. А может пять... Но пока хоть кровь надо остановить, иначе умрешь от потери.
   - Ты кто?.. - еле выдавил я.
   - Мы в лагере для военнопленных. Уманская яма называется. Сейчас народу еще мало, заполняется по случаю. А вот говорят - в начале войны было... Я тоже пленный, но раньше был врачом. Тут никому до нас нет дела. Ждут, пока сами сдохнем... - Он замолчал, потом продолжил:
   - Чуть придешь в себя, и я постараюсь вытащить осколки. Здесь больно?
   Я вскрикнул, острая боль пронзила руку и я потерял сознание. Очнувшись, услышал:
   - Значит, точно осколки. Операция завтра.
  
  
   * * *
  
  
   З А К О Л Ю Ч Е Й П Р О В О Л О К О Й
  
  
   Повторно очнулся я в каком-то бараке. Лежал на полу, вернее, на досках. Рядом пристроился врач. У него был рулон бумаги для чистки оружия и деревянные палочки, некоторые подточены в виде ножей. Рядом нитки, иголки.
   - Это мои скальпели, - тихо сказал он. - Сначала мы удалим этих тварей.
   Я посмотрел влево на рану, и с ужасом увидел, что вся она была заполнена шевелящимися вшами. Насекомых было так много, что они висели на ранах виноградными гроздьями. Для них был настоящий пир, они упивались кровью.
   - Как тебя зовут? - спросил врач.
   - Борей звали...
   - И меня Борис. Тезки, значит. Сейчас мы их аккуратно соскребем. До последней, чтоб ни одной не осталось.
   Борис начал соскребывать толстых насекомых в какую-то банку. Боль была ужасающей. Я молча терпел, как мог.
   - Зажми зубами вот эту палку. Сейчас я буду искать осколки... Больно? - и он одной из своих щепок надавил мне в рану.
   Остря боль пронзила все тело, все поплыло, и я опять погрузился в темноту. Какое-то время я пробыл без сознания. Когда оно вернулось, я выдавил:
   - Ты что делаешь, гад?...
   - А ты зачем палку выплевываешь?.. Слушай... Старайся меня понять... Я умышленно ввел тебя в искусственную кому. Путем болевого шока. Анестезия такая. Зато успел вытащить два осколка. К счастью, они небольшие.
   Борис оторвал от рулона бумагу и пропитывал раны на плече и руке. Она плохо пропитывалась.
   - Это даже хорошо, что плохо пропитывается. Немцы знают, что я врач. Вот, дали вместо бинтов... Из них делаю тампоны. Теперь перейдем на голень...
   Разорванные брюки он снял с меня раньше, и начал изучать ногу выше колена.
   - Опять будешь тыкать?.. - вновь с ужасом выдавил я.
   - Придется, без этого нельзя... Больно?
   - Терпимо.
   - А так? Только ты разговаривай. Кляп тебе в рот не будем вставлять. Молодцом держишься... Сейчас?..
   - Больнее...
   - А так? - и он воткнул заостренную палку поглубже. Я не успел сказать, как все тело как будто пронзило током от острой боли от макушки до пят, и я вновь потерял сознание.
   Мне казалось, что куда-то лечу, и уже боли не ощущал... Но все же временами чувствовал, как что-то острое ковыряется в моем теле. Когда сознание пришло вновь, я долго соображал.
   Боль была невыносимой, соленые слезы текли ручьем. Болело все: уши, голова, глаза, а тело просто горело, будто пылало огнем.
   - Ты... меня лучше... придуши. Зачем так издеваться?
   Хотелось вскочить, дать ему по морде, и убежать. Но это только мечты... Я не мог пошевелиться, к тому же еще двое крепко держали меня.
   - Смотри, Боря. - Врач держал в руках еще два окровавленных осколка. - Неплохо тебя прошило... На, попей. Молодец. Я зашил, и перевязал, как мог... Главное, чтоб насекомые опять не пробрались. Я буду рядом... Постарайся заснуть... Остальное завтра. А то будет перебор - из болевого шока можешь не выйти.
   Жить не хотелось. Хотелось скорее уйти из этого кошмарного мира, чтоб освободиться от этих ужасающих болей, от которых я почти не мог дышать...
  
   ...Прошло несколько дней. Врач еще извлек пару осколков под мышкой и чуть ниже. Оказалось, было сломано ребро, а может два.
   Я лежал, не шевелясь, и не знал - благодарить мне этого богом посланного пленного хирурга, или проклинать. Лучше бы умереть, думал я.
   Страшно болела голова, подташнивало, в глазах круги и звездочки...
   У врача было много работы. Таких, как я было много, но он меня не забывал, подходил, беседовал, перевязывал.
   Организм был молодой и сильный, вскоре я начал вставать и даже выходить из барака, опираясь на палки, типа костылей. Было любопытно - что там, во дворе.
   Те же толпы людей, снующих туда-сюда. Те же пулеметы, лай собак. Иногда прямо в толпу въезжал грузовик, и немцы разбрасывали какие-то сухие овощи, но многим ни разу не посчастливилось и близко подойти к машине.
   Как они питались, как выживали - для меня было непонятно. Наверное, просто умирали..
   Наиболее смышленные объединялись в группы, и пока несколько человек отбиваются от наступающих голодных товарищей, другие собирают разбросанные сухари, сухие овощи, затем в этой группе идет дележ, зачастую кончающийся скандалом или дракой.
   Знакомых никого не встретил. Интересно, наши все погибли, или кто-то здесь, в плену? Может, кто-то и узнает меня, если здесь...
   Я был очень слаб, в группах не состоял, еды почти не было, и совершенно ясно понимал, что еще несколько дней, и будет конец. Каждое утро к воротам сносили трупы умерших за ночь, и я был уверен, что скоро придет и мой черед.
   Кроме того, тяготила мысль о самом плене. Я понимал, что война без пленных не бывает. Эта истина подтверждается многовековой историей. Но для любого воина плен - позор, скорбь, надежда... И на семье отразится. Лишат всех карточек, льгот, покроют позором...
   Больные с гноящимися ранами сутками лежат без перевязок на голой земле, бетоне, на грязных нарах или соломе. Привлекаемые немцами наши медики всячески помогали мученикам. Но отсутствовали медикаменты, перевязочные средства, инструмент.
   Плен - это самое страшное, что может произойти в жизни военного человека. Плен - это неволя, проволока, ограничения и лишения. Это - многочисленные страдания: от голода, холода, болезней, ран, побоев.
   В таких психологических и физических условиях ломались даже очень сильные характеры. Заветной мечтой для каждого пленного являлся же, конечно, удачный побег. Побег нес освобождение из плена и шанс (только шанс!) остаться в живых. Если, конечно, жить хотелось.
   ...Но грозное предупреждение на русском языке примерно гласило следующее (по памяти):
   Вы находитесь в сборном лагере "Шталаг". Большевистский солдат потерял всякое право претендовать на обращение с ним, как с честным солдатом в соответствии с Женевским соглашением. Неповиновение или любое сопротивление должны быть немедленно устранены с помощью оружия. Применение оружия по отношению к советским военнопленным считается правомерным. По совершающему побег оружие применяется немедленно и без предупреждения, оставшиеся в живых подвергаются казни через повешение.
   В лагере существовал "черный рынок". За выданного товарища (комиссара или еврея) лагерное начальство премировало тех, кто их выдал - хлебом, какой-то пайкой, или портянками с проданного мертвеца.
  
   Кто-то, видимо, меня узнал и передал, что я офицер. Поэтому меня вместе с несколькими другими пленными погрузили в грузовик и отвезли в город Умань. Он находился рядом.
   Привезли в тюрьму. Вначале пытались допросить, но поняв, что я большим военачальником не был, а был всего лишь ремонтником, к тому же тяжело раненым, который говорить-то толком не мог, закинули на третий этаж.
   Тюрьма - то ли в шутку, то ли для документов называлась еще и лечебницей, или госпиталем для военнопленных.
   На первом этаже пол наполовину был залит замерзшими испражнениями. Здесь находились самые тяжелые - умирающие. Мертвецов выносили лагерные санитары. На втором этаже тоже тяжелые.
   На третьем этаже многолюдно и душно, но остроту запахов мы уже перестали ощущать, усталость и слабость брали свое.
   Лечебница практически не оказывала никакой медпомощи. Больные и раненые не имели никакого ухода, не перевязывались. Лежали с повязками, пропитанными гноем, в ранах заводилась вошь и мелкие черви. Питание было ужасное, но все же было по сравнению с лагерем.
   Естественным следствием такой обстановки была смертность. Рассказывали: никто не уходил живым из этого "госпиталя."
   Работало пять групп могильщиков из военнопленных, которые на тележках вывозили умерших.
   Я, как и другие, очень мучился. Физические и душевные страдания не покидали меня ни днем, ни ночью. Спал на первом ярусе, а со второго яруса иногда на нас стекала теплая моча - раненые не могли встать, чтобы сходить в туалет.
   Все это перебивало мои мысли о доме, Родине, родных. Как там наши воюют? Потеряли меня? Я и не предполагал, что бои в Корсунь - Шевченковской операции еще идут, и будут идти месяц с переменным успехом. Весь февраль.
   И весь этот февраль я пробыл в немецком плену. Всем смертям назло вроде бы пока живу... Пока...
   Я понимал - надо страхи пережить, надо быть безразличным, хладнокровным к смерти, тогда может выживешь.
   Наши войска стали приближаться к Умани, мы это понимали по авиационным бомбардировкам. Немцы готовились к отступлению, при этом немало заключенных почему-то эвакуировали, в основном более менее здоровых.
  
   ...Раны заживали с трудом. Кровь шла не только из ран, но и из носа, изо рта при кашле. Несмотря на это, я старался вставать и побольше ходить с палками-костылями. Пытался делать гимнастику.
   Близко познакомился с одним танкистом - Иваном и сапером - Николаем. Они тоже были ранены, но передвигались чуть лучше меня.
   Мы разговаривали на отвлеченные темы, о войне старались не говорить - не доверяли окружающим. Иногда подходили к окну и тихо начинали разговор о возможном побеге.
   Мы друг другу доверяли, просто не было другого выхода. Одному не выжить. Мы чувствовали, что воевали где-то рядом, но эта тема была закрытой.
   - Борис, у меня есть кое-какое оружие, - начал как-то Иван.
   - Пулемет, что-ли?
   - До нас здесь была тюрьма, так вот я нашел заточку, еще острый кусок железа и поломанный серп. Я все спрятал... Когда будем бежать, возьмем в руки, и вперед.
   - Наивно все, - зевал Коля-сапер.
   - Ничего не наивно, - отвечал я. - Фронт приближается, самолеты почти каждую ночь бомбят город. Во время бомбежки немцы прячутся... Надо пользоваться моментом.
   - А может просто дождаться, когда наши нас освободят? - перестраховывался Коля-сапер.
   Конечно, можно на это расчитывать. Но немцы готовятся к эвакуации, каждый день что-то грузят на подводы. Но вряд ли они нас подарят своим. Кого надо - уже вывезли. Мы это понимали.
   - Они нас живыми не оставят, - продолжил танкист-Иван. - Как пить дать. Они же не дураки. В общем, как наши бомбанут посильнее, надо спускаться вниз и бежать прямо через КПП. Дерзко, но на это и расчет... Меня выводили на хозработы, я примерно все запомнил... Во время бомбежки даже часовые с вышек уходят в подвал...
   В общем, решили, обсудили, договорились. Побег - единственный вариант спастись. Если, конечно, нас немцы раньше не уничтожат. Если свои авиабомбами не уничтожат (бомба не разбирает своих-чужих). Если при побеге немцы не перестреляют. Если не упадем от бессилия и физической невозможности передвигаться. Риск громадный, шанс мизерный, но выхода нет.
  
   ...Где-то в начале марта мы заметили, что немцы на подводах стали привозить дрова и складывать возле стен у входа в наш "госпиталь". Потом возле других стен. В общем, обложили нас дровами. Мы чувствовали - еще несколько дней, и дрова эти подожгут.
   А фронт приближался. По ночам уже были слышны раскаты боев. Каждую ночь город подвергался бомбардировкам. Немцы начали уже уезжать: мы в окна видели, как они грузили в машины и подводы документы, сейфы, мебель. Наши сердца бились тревожно...
   Но у меня, как назло, разболелось сильно плечо и нога, шло нагноение ран, поднялась температура. Везет мне с левой стороной. Второе ранение, и все слева.
   Когда высота дров достигла второго этажа, немцы стали подвозить солому.
   - Все, дальше ждать некуда, - сказал Иван-танкист. - Они подожгут нас в начале бомбежки, и свалят грехи на наших летчиков... Сегодня надо тикать...
   Ночью началась бомбардировка города. Обычно эти налеты бывали недолгими - разгрузят несколько бомбардировщиков, не
   сразу, а по очереди (другие видимо наблюдают за результатами первых), и назад. Наверное, били по разведанным днем целям. Но бомбардировка вещь такая - на кого бог пошлет. Поэтому и немцы боялись, и свои.
   - Ну, с богом! - сказал Иван-танкист и раздал холодное оружие. Мне достался поломанный серп. Я осмотрел оружие. Не так уж и плохо. Ручка есть, режущая часть наполовину тоже есть, концовки нет. Но она и не нужна.
   У нас были шинели, снятые с трупов, еще у меня под шинелью была какая-то рваная гражданская куртка, которую нашел неизвестно где.
  
   Спускаться вниз и выходить во двор мы уже тренировались, поэтому это не составило труда. У меня жар, температура, ноги ватные, левая сторона вся горит, но, собрав последние силы, опираясь на палки-костыли, я старался не отставать от товарищей.
   Вышки пустые. За воротами зарево пожаров и треск рвущихся боеприпасов. Нам повезло - на этот раз рвануло так близко, что немцы попрятались, не успев запереть двери на КПП. Быстро пройдя вертушку, мы оказались на улице, и заковыляли, стараясь держаться ближе к домам.
   Свернув за угол, остановились. Сердца у нас выпрыгивали от волнения, радости, и усталости. Свобода!
   Как давно мы об этом мечтали! В этот момент я забыл, что у меня температура, слабость, головокружение, раны гноятся, боль в груди... У меня была эйфория, чувство радости на грани неимоверного счастья, безумия... Плен позади, как кошмарный сон, а может это и был сон? Вряд ли... Скорее, похоже на правду.
   Я осмотрелся. Ночь. Город выглядел серым, усталым, больным. Кое-где полыхали пожары, и дым от них низко стелился по улицам.
   Мы остановились.
   - Надо передохнуть, - сказал я. - Втроем дальше опасно... Бомбежка прекращается, давайте по разным улицам пойдем в направлении, куда наши самолеты улетят... Город небольшой, как выйдем из города, обязательно будет лес...
   - Там и встретимся, - добавил Коля-сапер.
   - Пошли, ребята!... Пока нам вроде везет...
   Танкист ушел налево, сапер прямо, а я направо. Налеты прекратились, самолеты стали уходить.
  
   Я внимательно прислушивался к гулу уходящих самолетов и старался по звездам определить направление. По-любому надо на восток, или северо-восток.
   Я видел Умань на карте во время боев в районе Корсунь-Шевченковского.
   Повылазили люди. Их было много. И местные, и немцы встречались. Я сбросил шинель, притворился гражданским в куртке. Ковылял быстро, как мог. На северо-восточной стороне отдаленно зазвучала кононада - шли бои. Наши были уже не так далеко.
   Вдруг на стене увидел наспех приклеенную листовку. Прочитал: "Дорогие братья и сестры Умани! Поздравляем вас..." Дальше не стал читать, времени нет. Но сорвал бумагу и сунул в карман. В лесу прочитаю...
   Опять участились люди. Видимо, вылезают из бомбоубежищ.
   ...Вдруг в лицо ударил яркий свет. Кто-то осветил меня фонариком.
   - Хальт! Хенде хох!
   Растерянность и промедление в таких случаях равноценна смерти. Удар серпом пришелся немецкому офицеру прямо в морду. Я вложил все силы, которые были.
   Схватив его фонарик, заковылял дальше. Сил не было совсем, но я хромал, опираясь на костыль, в глазах были круги...
   Я шел механически, иногда поглядывая на звезды, уже совсем не замечая, что ноги у меня передвигаются. Было такое ощущение, что я плыву по воздуху, но плыву медленнее, чем хотелось бы.
   Город заканчивался. Луна освещала небольшое поле, за ним темнелись лесопосадки. Бежать туда. Друзей пока не видно.
   Посредине поля проходила небольшая дорога, а за ней недалеко - овраг, тоже небольшой. Я упал туда, решил отдышаться.
   Сердце екнуло - послышалась автоматная трескотня. Я хорошо знал вооружение, и по звуку мог определить - какое оружие стреляет.
   Это были немецкие "Шмайссеры". Погоня. Значит, они из укрытия во время бомбежки нас заметили. Нетрудно догадаться, в какую сторону мы побежали. А может мертвого офицера на улице нашли с пробитым лицом или черепом. А может, и то, и другое.
   И зачем мы им нужны? Когда человеческая жизнь здесь ничего не стоит. Ан нет, господа русские! Вы подыхайте хоть сотнями в день, но бежать - не позволено! К тому же вы - это языки, а лишняя информация вашему начальству ни к чему.
   Бежать дальше не было сил. Пристрелят, так пристрелят. Немцы прочесывали местность туда-сюда. Но до моего оврага почему-то не дошли.
  
   И вдруг я услышал их крики совсем близко. Ситуация заставила меня облиться холодным потом. Я почувствовал, как заныло от холода между лопатками. Это было жуткое состояние страха, сознание наполнилось ужасом от собственной беспомощности. Крепче сжимаю серп, но в руках дрожь...
   Думал ли я тогда о смерти, и боялся ли ее? Сложно ответить. Я много повидал, иногда хотелось реально умереть... Но умирать сейчас, когда столько препятствий уже позади... И когда я уже на свободе...
   Инстинкт самосохранения потащил меня наверх. Надо бежать... Оглянувшись, увидел, что по дороге немцы ведут кого-то. Пригляделся, и сердце подпрыгнуло. Это были Иван-танкист, и Коля-сапер.
  
   ...Рассветало. Стоял ком в горле. Слезы в глазах. Жалко ребят. Не повезло им. А ведь Иван был организатором побега. А Коля чуть дрейфил, сомневался... Сегодня их прилюдно, наспех повесят. Спасибо вам, ребята!.. И меня не выдали... И вообще... За все спасибо! За дружбу. За побег!..
   ...Однако пора идти. Вначале я полз. Затем шел, пригнувшись. Возле леса выпрямился. Но все время отдыхал. Лицо пылало жаром. Всего трясло. Незажившие раны расцарапались, ободрались, кровоточили... Я старался не замечать боли, ведь скоро я должен выйти на наших!..
   Но вначале я должен выйти на обороняющихся немцев, и их надо пройти (проскочить, пропустить, не попасться...) Шанс малый.
   Вспомнил о листовке, решил прочитать полностью. Содержание было примерно следующим:
  
   "Дорогие братья и сестры Умани! Поздравляем вас с освобождением от немецких оккупантов! Жители, выгнанные из окраин, гордо умирают, их расстреливают по дорогам, зверски издеваются. Колодцы переполнены юношами, валяются трупы матерей с детьми. Мы такие зверства никогда не видели. Господь нас спас в лице воинов русской победоносной армии. Для нас уже были вырыты рвы за городом, и лишь несколько дней не хватило оккупантам для осуществления диких замыслов. Да здравствует Красная Армия!"
   Молодцы. Умань еще не освобождена, а уже листовки вешают. Верят, значит - освобождение придет не сегодня-завтра. Хорошо, что эту листовку я содрал. Она меня в какой-то степени спасет потом при допросах НКВД. Хороший текст.
   К вечеру вышел на другую сторону леса. Съел пару хвойных шишек. Горько. Попил из какого-то грязного ручья. Холодно. И упал без сознания...
   Меня опять могли подобрать отступающие немцы и притащить в Умань. Или застрелить. Или волки голодные могли съесть. Но сил не было бороться с ситуацией.
   Я болел, меня трясло. Временами то ли засыпал, то ли терял сознание... Начался бред.
  
   ...Очнулся, когда понял, что волокут. Но чудес не бывает, опять наверное немцы. Чудеса только в сказках. Но это были не немцы. Все-таки это было чудо в лице разведчиков 2 танковой армии 2-го Украинского фронта.
  
  
  
   * * *
  
  
  
   Л Е Т О 1 9 4 4 - г о
  
  
   В серой парусиновой палатке с маленькими окошками по бокам на грубо сколоченных топчанах, поставленных прямо на траву, в душной тесноте, пропахшей йодом, эфиром, потом и мочой, маялось и умирало около двух десятков тяжелораненых.
   Прошло несколько дней, как меня привезли в полевой госпиталь, уложили на мягкий матрас, на чистую, пропахшую хлоркой простыню. Почему в госпиталь?
   У меня продолжалось нагноение ран, был жар, да и не все осколки были вытащены.
   Сразу сделали нужные операции, теперь уже с анестезией. Перевязки делали вовремя, кололи антибиотики.
   Первые дни, когда лежание под белой простыней, покой и тишина казались мне незаслуженным счастьем, время летело быстро.
   Но потом все поднадоело, и время тянулось медленно и скучно.
   Конечно, хотелось быстрее выздороветь и выписаться, но кружилась и болела голова (контузия), левое ухо плохо слышало, и нагноения упорно не хотели заживать.
   Рядом лежал обожженный летчик. Лицо его, покрытое темно-кровавой коркой, было страшно. Обожжены были и плечи, и грудь, и руки. Он видно, очень мучился, но никогда не стонал и не жаловался. Иногда пытался напевать какую-то песню, но у него плохо получалось.
   Как-то военврач во время обхода присел на край моего топчана, и, всматриваясь в мое лицо своими задумчивыми глазами, сказал:
   - Ну-с, молодой человек, как мы себя чувствуем? Голова болит маленько? Ну ничего... Пройдет.. Большое спасибо тому пленному хирургу, он вас вытащил с того света, оказав первую хирургическую помощь. Таким надо памятники ставить. А теперь... Главное, чтоб как-то мясо зажило. Поражена осколками обширная площадь тела... Кости и задеты, и переломаны, неправильно срастаются... Возможно, вас придется переводить в эвакогоспиталь. Куда-нибудь в тыл. Но... не от меня это зависит.
   - Не совсем понял, товарищ военврач... А от кого же еще?...
   - К вам ломятся серьезные ребята, хотят с вами поговорить. Но я им все обещаю - завтра, завтра. Говорю - стабильно тяжелое положение.
   - Какие ребята? Особисты, что-ли?..
   - Ну а кто же еще. Поэтому я боюсь что, как бы вместо тылового госпиталя вы не попали на пересыльный пункт НКВД.
   Он помолчал, погладил меня почему-то по голове, молча встал и вышел.
   Я задумался. После войны я читал, что очень много и генералов прошли через плен, но практически никто не был восстановлен в должностях.
   К примеру, в 1941 году южнее той же Умани немецкими войсками были окружены двадцать дивизий из состава Южного фронта. В плен попали около 55 тысяч советских солдат и офицеров. В том числе и генералы Понеделин и Кириллов. Они чудом выжили в долгом плену и были освобождены Красной Армией. Однако были осуждены по статье "Измена Родине военнослужащим" и в день суда расстреляны. Хотя потом реабилитированы. И таких случаев было немало.
   Меня допрашивали долго. Пару месяцев, пока лечился. Правда, не били, не угрожали, но хотели признания в измене, пособничестве на худой случай.
   Исписал десятки объяснительных... И вопросы, и вопросы, вопросы...
   А почему не застрелился? Патроны в бою закончились. А как оказался в бараке? Что за привилегия? Не знаю, какой-то врач Борис затащил. А почему тебя перевезли из концлагеря в госпиталь? Опять привилегии? Какие вопросы задавали на допросах? Почему не пытали? Почему убежал, и как это удалось? Почему выдал танкиста и сапера? А почему живой остался? А почему побег удался? Ни у кого не удается, а у тебя удался? Может, немцы помогли? Значит, теперь ты засланный?
   Я и раньше знал, а теперь на себе понял, что попадание в плен у нас являлось преступлением, независимо от обстоятельств, в результате которых это произошло.
   Каждый военнослужащий, выходивший из окружения, совершивший побег, либо освобожденный Красной Армией, огульно подвергался проверке с политическим недоверием.
   К нему применялись меры, унижавшее личное достоинство, и препятствующие дальнейшему использованию в армии. Они направлялись через сборно-пересыльные пункты в специальные лагеря НКВД для проверки.
   Условия содержания - как для преступников. Пока проводятся проверки, "спецконтингент" привлекается к тяжелому принудительному труду. Потом суд - либо расстрел, либо срок, либо штрафбат, либо в действующую Красную Армию.
   Все это я узнал от особистов при допросах. Но меня, ввиду тяжелого ранения и контузии, ввиду отсутствия доказательной базы о сотрудничестве с немцами, по специальным лагерям не таскали.
   По моему лицу было видно, как я настрадался, в каком состоянии находился, и все, что рассказывал, было похоже на правду и соответствовало действительности.
   Да и исхудал я сильно. В училище нас взвешивали, тогда я весил 72 кг, а сейчас осталось 52. Скелет. Поэтому я надеялся, что справедливость восторжествует, и меня все же не осудят.
   И с особистами немного повезло: более менее нормальными оказались - пытками не выбивали показания, к тому же они были фронтовыми, сами из боев не вылазили. Но пугали основательно.
   После войны приводились такие цифры:
   Освобождено из плена советских генералов - 57. Из них:
   - приговорено к расстрелу - 23 чел.
   - осуждены на большие сроки - 5 чел.
   - умерли в тюрьме на допросах - 2 чел.
   - продолжили службу - 27 чел (меньше половины).
   Тут кому как повезет. Если, конечно, реально не сотрудничал.
   Но я не сотрудничал. Поэтому после получения всех запросов мне восстановили документы, звание младшего лейтенанта и отправили в эвакогоспиталь.
  
  
   * * *
  
   - А остальные осколки - мелочь, сами вылезут наружу, а если и останутся, то мешать не будут, - напутствовал военврач, выписывая из тылового госпиталя.
   И действительно, в течение многих лет нет-нет, да и выскочит гнойная болячка на теле или на ноге. Надавишь, а в гнойной капсуле царапает палец железка.
   Это были мелкие осколки, но напоминали о войне долгие годы.
   После выздоровления летом 1944 года я получил назначение в 1 Белорусский фронт (Командующий - маршал Рокоссовский). Определили младшим техником артмастерской 920-го стрелкового полка 247-й стрелковой дивизии 69-й армии.
   Моим непосредственным начальником (начальником артмастерской) был лейтенант Дюжев Иван Александрович. Мне тогда было 20 лет, а ему уже 39.
   Среди возрастных был еще ст. оружейный мастер старшина Пинахин Василий Иванович, 36 лет. Но в основном личный состав был молодым.
   Коллектив мне понравился - дружный, рабочий, прошел на запад уже почти всю Белоруссию. Каждый знает свое дело. Но раненых, как я, никого не было. Были легкораненые, но оставшиеся в строю.
   Говорят, были и убитые, но я их уже не знаю.
   Полк находился в западной Белоруссии в районе города Ковель и готовился к наступлению.
   Мне было радостно оттого, что все кошмары с ранением, пленом, мучениями, допросами позади, не хотелось даже это вспоминать. Жизнь начиналась как бы с чистого листа.
   А еще радостно на душе было оттого, что весь наш фронт хорошо идет на запад, освободив почти всю Белоруссию, а впереди Польша и Германия.
   А еще было радостно оттого, что от отца недавно получил треугольник - солдатское письмо, в котором сообщал, что жив, не ранен, воюет в хозвзводе (ему уже 45 лет). Где служит - не указал, да и нельзя было сообщать такие сведения. А может где-то недалеко? От него я узнал, что и старший брат воюет, ни разу не ранен. И мама жива-здорова, с дочерью нас ждет дома. До них, слава богу, фронт не дошел.
  
   В общем, душа пела. Уже была разработана Люблин-Брестская операция под названием "Багратион", правда, мы тогда этих названий еще не знали...
   Сейчас середина июля, а к концу августа мы должны дойти до реки Висла. На ней стоит Варшава. Причем, на первом этапе наша дивизия действует в первом эшелоне фронта! Во, какая честь! Дальнейшие задачи мы пока не знали.
   Техника и вооружение были потрепанными после Белорусских болот и сражений, поэтому у нас было много работы. Правда, у нас всегда много работы...
   Кроме ремонта мы (только офицеры) еще проводили занятия с пулеметными взводами, минометными и артиллерийскими батареями. Ночами писали план-конспекты. Да-да, как в мирное время.
   У нас в подвижной реммастерской было еще много и своей спецтехники. Ее тоже ремонтировали, обслуживали, готовили к усиленной эксплуатации. Мы понимали, впереди много дорог, много боев.
   Каждый километр дается с боями, ведь немец еще очень силен. Он будет не только обороняться, но и контратаковать, наступать, создавать кое-где котлы, захватывать нас в плен... Это война. Правда, об этом не хотелось думать.
   Надо готовиться к наступлению и давить, давить.
   Немецкие войска знали о нашем предстоящем наступлении и поэтому строили сильную оборону.
  
  
   * * *
  
  
   ...Стояло жаркое лето, светило солнце, пели птицы. Красота. Мы стояли в лесу прифронтовом. Играли гармони, выступали концертные бригады... Настроение у всех приподнятое.
   ...Баянист сидел на пеньке, весело растягивая меха, рядом несколько бойцов пели:
   - С берез неслышен, невесом, слетает желтый лист.
   Старинный вальс "Осенний сон" играет гармонист.
   Вздыхают, жалуясь, басы, и словно в забытом,
   Сидят и слушают бойцы, товарищи мои...
   ... В другом конце опушки раздался хохот. Бойцы шутили:
   - Какую казнь придумаем Гитлеру?
   - Вешать, или расстрелять - как-то банально просто. Надо что-то оригинальнее.
   Старшина Пинахин, он уже более менее возрастной и мудрый, предложил:
   - Надо взять лом, нагреть его конец докрасна и воткнуть фюреру в задницу... холодным концом.
   - А почему холодным? - не поняли бойцы.
   - А чтоб обратно не вытащили.
   Раздался взрыв. Но не артиллерийский, а хохота.
   ...Я проводил занятие с артиллеристами возле 76-мм пушки. Занятие практическое, путем вопросов и ответов.
   - Вы заметили течь жидкости через сальники штоков противооткатных устройств. Какие могут быть причины? Кто наводчик?
   - Я, сержант Петров. - Он подошел поближе. - Недостаточно поджаты сальники. Надо их поджать.
   - Каким образом?
   - Ввинчиваю гайки в корпус сальников.
   - А если все равно течет?
   Молчание... Я отвечаю сам:
   - Если после поджатия течь не прекращается, но и не влияет сильно на характер отката, то стрельбу можно продолжать.
   - А если ненормально работает? - задает вопрос сержант.
   - А при большой течи, если они ненормально работают,, разобрать их, и заменить неисправные детали. В бою это скорее всего невозможно. Доложить и вызвать артмастера.
   Я упивался такими занятиями. В училище нас не только учили, но и заставляли проводить занятия. Мне всегда это нравилось. Наверное, после войны мог быть преподавателем.
  
   Вот уже которые сутки день и ночь, все разрастаясь, справа гремела артиллерийская канонада. Ночами вспышки орудийных выстрелов на горизонте трудно было отличить от зарева пожарищ. Там начались жестокие наступательные бои. Только тогда, когда надо прорвать построенную с расчетом на длительное время сильную оборонительную полосу, гремит такая канонада. Опытные солдаты это хорошо знают. После прорыва оборонительной полосы, такой сокрушительной стрельбы не бывает.
   На огневых позициях у пушек все прислушиваются к этому грохоту.
   - Хорошо бьют!
   - Мы тоже, видимо, не задержимся. Готовьтесь к наступлению.
   - Ну, это дураку ясно.
   Похлопав укрытую масксетью пушку тяжелыми мозолистыми руками, пожилой солдат добавил, как человек, хорошо знающий цену своим словам:
   - Я в Сталинграде воевал. Там тоже так начиналось. Сейчас мы научились везде сражаться по-сталинградски. Вон как бьют. Пашут - лучше не надо.
  
   ...Мы хорошо подготовили артиллерию, и однажды она дружно заработала в ходе артиллерийской подготовки. Наша сторона обрушила на оборону противника море огня, а после ее завершения полк в составе дивизии начал прорыв ее обороны. При этом, как я уже говорил, дивизия действовала в первом эшелоне фронта. То есть на острие наступления.
   А вскоре произошло радостное событие. Наш полк, с боями форсировав реку Турья, вышел на госграницу СССР. Справа от нас соседняя дивизия освободила город Брест.
   Несмотря на то, что бои не прекращались, настроение у всех было отличное. Война закончилась на территории нашей страны!
   Теперь наши сапоги топтали уже Польшу. Шла Люблин-Брестская операция "Багратион".
  
   Вскоре с боем форсировав Западный Буг, освободили польские города Хельм и Люблин. Нас, потрепанных и выбившихся из сил, оставили в Люблине, а вторые эшелоны двинулись через нас дальше. В Люблине мы приводили себя в порядок, пополнялись.
   Мы мечтали о бане. Уже не помнили, когда мылись, когда надевали чистое белье. Наши нательные рубашки пропитались солью, сделались серо-желтыми, наши немытые тела зудели от укусов паразитов, мы чесались.
   Сержант Гриша Лопатюк елозил спиной об броневой щиток орудия и весело кричал:
   - Вперед на Берлин!
   Вши для меня были не внове. Я их немало кормил в концлагере, "лазарете" для пленных, да и в траншеях.
   И вот, наконец - баня. Сначала мылись офицеры, то есть мы. Старшина выдал по кусочку мыла, тазы, ведра, помазал кое-где керосином, который жег тело огнем, мы выли и корчились.
   Попарились, помылись, и старшина нам выдал новое трофейное белье. Красота!
   Местное население, поляки, по отношению к русским солдатам были очень жадными (а может они вообще от природы такие). Просто так ничем не делились Местные деньги, злотые, у нас были, но у жителей спросом они не очень-то пользовались.
   Хотели купить кое-что у селян и начали переговоры с одним пожилым паном:
   - Пан, у тебя водка есть?
   - Нема, немец забрал.
   О чем бы мы не просили, даже воды, в ответ звучала знакомая фраза - немец забрал все.
   Ваня Дюжев неожиданно произнес:
   - А совесть у пана есть?
   - Нема, немец забрал!
   Мы встретили этот ответ дружным хохотом.
  
   ...Вскоре нас погнали опять вперед. Мы должны были сменить выдохшийся первый эшелон, который с тяжелыми боями дошел почти до реки Висла. На Висле стояла и Варшава, правда, чуть правее от нас.
   Наша задача состояла в том, чтобы форсировать Вислу в районе города Пулава и организовать на той стороне плацдарм.
   Потом его постоянно расширять путем форсирования другими частями. Накопив значительные силы, освободить Варшаву.
   В конце июля началось форсирование Вислы. Несмотря на то, что эта река была не такой широкой, как Днепр, форсирование шло тяжело.
   Начались бои за знаменитый Пулавский плацдарм. На нашем направлении противостояли четыре дивизии противника. Плацдарм то расширялся, то сужался.
   Таких плацдармов возникло несколько, они должны были соединиться между собой, за это и шли бои.
   Противник постоянно предпринимал контратаки с целью сбросить нас в воду.
   Наш полк был уже на том берегу (без техники). Вооружение - стрелковое, минометы, и 45 мм пушчонки. Техника мастерской оставалась еще там, а основной личный состав, в том числе и я, уже на этом берегу, то есть на плацдарме.
   Мы окапывались, создавая оборону, а самое главное - прикрывали огнем свои переправляющиеся силы, которые, в свою очередь, заполняли бреши между действующими плацдармами.
   В конце концов удалось создать сплошную линию обороны - 9 км по фронту и 2 км в глубину, но в середине августа немцы организовали сильную контратаку большими силами.
   А наши начали попытки переправлять танки и орудия на этот берег. Немецкие танки мы встречали огнем 45 мм пушек (более крупных не было), иногда в ход шли гранаты.
   Но некоторым подразделениям не удавалось удержаться, и они наспех переправлялись опять на восточный берег Вислы. Было и такое. Но переправленные к нам орудия сразу вступали в бой. Многие из нашей ремроты были на переднем крае, и я в том числе.
   В ходе боя вижу - зовет меня один из артиллерийских наводчиков:
   - Что делать, гильза не выбрасывается!
   - Открывай затвор и вынимай!
   - Так не получается, поэтому и зову!...
   Рядом ухнули взрывы, мы пригнулись. Я осмотрел орудие:
   - Сейчас помогу. Где-то у нас в ящике был ручной экстрактор, или разрядник - Я с Лопатюком быстро устранил неисправность.
   - Спасибо! - кричит командир орудия.
   - Продолжайте! - махнул я рукой, и, пригнувшись, побежал к минометчикам.
   Я всегда был не один. Со мной в паре постоянно находился орудийный мастер сержант Гриша Лопатюк. В жизни он был шутник и балагур. Но сейчас ему не до шуток.
   Он таскает ящик с инструментами, и под огнем работает на износ уже которые сутки.
   Немецкая пехота опять пошла в атаку. На нас посыпался град пуль. На бруствере траншеи лежит убитый боец с ручным пулеметом.
   - Гриша, помогай и прикрывай! - кричу я, хватая пулемет.
   Лопатюк упал со своим автоматом на бруствер и открыл огонь. Я, стараясь стрелять прицельно, короткими очередями вел огонь по наступающей пехоте. "Дегтярь" работал безотказно.
   - Сейчас нам будет кирдык! - посмотрел в мою сторону Лопатюк.
   - Не дрейфь, бывало и хуже! - отвечал я.
   - У меня хуже не бывало!...
  
   Вдруг сзади показались наши тридцатьчетверки. Вот они прошли мимо нас, давя трупы, затем мимо наступающей пехоты немцев, и, "гремя огнем, сверкая блеском стали", поливая из стволов, ринулись туда, куда повернули немцы.
   После такой поддержки нам ничего не оставалось делать, как подняться вперед, в атаку. За танками подниматься, конечно, психологически легче.
  
   Кругом трупы, трупы... Они лежали вразброс, вповалку, в разных позах, с гримасой ужаса, боли, страдания на серых лицах с выражением изумления в остекленевших глазах...
   В результате этих боев, наконец, образовался единый армейский плацдарм, который к концу августа был расширен до 30 км по фронту и 10 в глубину.
   Вместо спланированных нескольких дней, бои на Пулавском плацдарме продолжались месяц.
   Справа от нас началось форсирование Вислы в районе Варшавы. Наши части также повернули вправо, чтоб ударить по Варшаве с юга, но встретили мощные контратаки, в результате бои не прекращались, и Варшаву с ходу освободить не удалось.
   С нашей стороны были большие потери, но и фашисты за этот месяц на этом плацдарме потеряли свыше 15 тысяч человек убитыми и пленными, и около 50 танков.
   Бои южнее Варшавы длились долго с переменным успехом, фронт был неровный, и были случаи попадания наших целых частей в окружение.
   Тогда им приходилось форсировать Вислу в обратном порядке на восточный берег, но получив пистон и подкрепление, опять и снова форсировать реку в западном направлении, в котел.
   Комдив на восточном берегу кричал: "Я вас, сцуки, отучу плавать! Форсировал на западный берег - и все! Забудьте про кроль и заплывы на дальние дистанции! Назад шагу нет!"
   Поэтому я употребил слово "форсировать" на восточный берег, а не просто переплыть. И заградотряды не очень-то пускали.
   Поэтому приходилось именно форсировать реку туда-сюда по нескольку раз. Везде им бедолагам не рады.
   Бои длились до конца 1944 года, и в результате Пулавский плацдарм расширился настолько, что создал условия для проведения следующей операции - Висло-Одерской, и был оборудован как исходный район для наступления.
   Во главе фронта стал маршал Жуков Г.К.
  
  
   * * *
  
  
   Завершился 1944 год. Что он принес? Это был для меня самый драматичный, тяжелый и кровавый год за всю войну. Ожесточенные бои под Корсунь-Шевченковском в январе, окружение, тяжелейшее ранение, контузия, плен... Жизнь на грани смерти, побег, многочисленные операции, госпиталя, допросы, а затем тяжелейшие бои в Польше.
   По результатам операции "Багратион" многие отличившиеся получили боевые награды. Командир полка полковник Телегин меня также представил к награде - ордену Отечественной войны 2 степени. Но время шло, а никаких приказов о награждении не поступало.
   Причины назывались разные, но вскоре мне стала известна истинная причина: в моем послужном списке значилось "был в плену".
   Когда за меня заступился командир рембата дивизии, начальник политотдела даже накричал на него:
   - Он должен был застрелиться от позора!
   - Товарищ полковник, но он же в плен попал по ранению, причем тяжелому. Он и так настрадался. А сейчас воюет храбро и претензий к нему никаких. Он заслужил награду.
   - Рано еще.
   - Что, и звание повысить нельзя?
   - Я сказал рано! Какой пример подаем? Пусть повоюет.
   Комбат пожал в недоумении плечами. И на этом разговор закончился. Мне, конечно, показалось такое недоверие незаслуженным. Люди, которые подтвердили бы, как я держался в боях во время окружения, погибли, а если кто и остался в живых - разве сейчас их разыщешь?
   Но я все равно был доволен.
   Во-первых, я жив и не ранен повторно, не контужен. Во-вторых, все мои родные тоже живы и здоровы. В-третьих, мы двигались на запад, бьем и будем продолжать бить врага, приближая победу. Мы двигаемся к Германии, хотя до нее еще далеко.
   Пусть 1945 год нам принесет удачу и победу! Не только у меня, у всех было приподнятое настроение - мы опять готовились к наступлению, значит, ожидался отдых.
  
  
   * * *
  
   З А В Е Р Ш А Ю Щ И Й Г О Д В О Й Н Ы
  
  
  
   ...Наступил 1945 год. Висло-Одерская стратегическая операция. Значит, надо идти от Вислы до Одера. Еще идти, и идти...
   Ведь Варшава (до сих пор еще не освобожденная) географически находилась только на одной трети нашего пути. А между Варшавой и Одером еще две трети по Польше. Из них одну треть надо пройти до города Познань, и одну треть до Одера.
   Но наша часть пополнялась личным составом, техникой, вооружением и параллельно отдыхала, набиралась сил. Красная Армия чувствовала в себе уже могучую силу, мы понимали - наши резервы неистощимы. Нам во всем помогает тыл, и нас уже не удержать.
   Опять в лесу прифронтовом песни, концерты, смех, баня. Ну, и конечно, солдатские истории, байки...
   Шутник и балагур орудийный мастер сержант Гриша Лопатюк собрал вокруг себя товарищей:
   - Один знакомый танкист рассказывал. В одном из встречных боев заглох один из наших тяжелых танков. Немцы долго стучали по броне: "Сдавайся, рус!" Но экипаж молчал, сдаваться не хотел. Немцам пришла в голову идея отбуксировать наш танк двумя легкими танками к себе.
   - Типа привезти в плен, да Гриш?
   - Ну да! Причем, и танк пленить, и людей.
   - И чо, у них получилось?
   - Слухайте. Когда немцы начали буксировку, наш танк включил передачу и завелся с буксира. После чего лихо потащил немецкие танки в свое расположение!
   - Может быть, - ржали солдаты. - Мы такие.
   - Командира танка вначале хотели наградить, - продолжал Гриша, - но потом наказали за то, что самовольно покинул поле боя. Но через неделю узнал об этом комдив и все же наградили!
   - Это ерунда! - продолжил старший оружейный мастер старшина Пинахин. Вот в соседнем полку был случай. Построили полевой сортир на окраине полка. Дело было ночью, пошел старшина в туалет. Сидит там. А на стенках были щели. Так вот, заметил старшина выходящих из леса нескольких немецких разведчиков. Идут они, значит, тихо, и наблюдают в сторону расположения полка.
   - Это ты не про себя рассказываешь? - ехидно затянулся Гриша.- Ты же тоже старшина.
   - Я же говорю, в соседнем полку! Значит, когда они приблизились к туалету, завалил их старшина из пистолета прям сидя на корточках, не выходя из туалета. Немцы явно не ожидали в сортире такую засаду. За находчивость и отвагу старшина получил медаль.
   Бойцы гоготали:
   - Все может быть! Верим! И вообще, таких случаев полно! Это же война!
   ...Пока мы были на отдыхе, соседние части и соединения воевали вовсю. Ведь Варшава до сих пор не освобождена. Мы должны были участвовать в Варшавско-Познанской операции, целью которой было освобождение центральной части Польши с Варшавой (второй трети).
   Начало операции помню хорошо - 14 января 1945 года. Артподготовка. Лично я впервые увидел, как через нас бьют "Катюши". Незабываемое зрелище! Чем-то похоже на салют, фейерверк. Сердце переполнялось такой гордостью за нашу Красную Армию, что казалось - нет ничего, что могло бы все это остановить. Рев и свист стоял ужасный. И все это летело на нашего врага. Ну и ствольная артиллерия старалась.
   Потом пошли бомбардировщики, отпахали передний край противника, за ними штурмовики.
   Но раз они пошли, пошли и мы. Наша слегка отдохнувшая дивизия действует в первом эшелоне.
   Наступали все формирования 1 Белорусскрго фронта. На слуху у всех был маршал Жуков. В него верили, как в бога. "Где Жуков, там победа" - говорили все.
   ...Мы опять пошли к Варшаве, чтоб помочь Войску Польскому. Они должны были войти в город, так как этого хотели, и Жуков разрешил, тем более соединения Войска Польского организационно входили в состав фронта. Конечно, им немного помогли.
   Наш полк повоевал южнее Варшавы, в город не вошел. Но мы провели очень важную работу - отвлекли всю южную группировку немцев, не дав им возможности войти в город и поддержать своих.
   И только 17 января город наконец-то пал. То есть был освобожден от немцев. Затем мы повернули опять на юго-запад, с боями дошли до города Лодзь и освободили его.
   Город Лодзь географически находился в самом центре Польши (хотя по утверждению немцев Польша входила в состав Германии, но мы так не считали).
   Вместе с тем каждый километр давался с большим трудом.
   Немцы в каждом городке, селе создавали такую оборону, что часто мы останавливались и долго не могли продвинуться ни на километр. Помогало преимущество в силе, соотношение сил и средств у нас было подавляющим, но на отдельных участках фронта, и у нас в том числе, временами было наоборот.
   Враг активно контратаковал, немецкая военная машина работала без устали.
   Но Жуков гнал наших командиров вперед, и обыгрывал немецких стратегов, хотя в тактическом плане у нас были и большие неудачи. Люди гибли массово, и это плохо. По пути на запад мы постоянно хоронили товарищей. Только в нашей ремроте за этот отрезок погибло с десяток специалистов-бойцов, а про стрелковые роты и говорить нечего. Вся Польша усеяна нашими захоронениями. Основной закон - победа любой ценой.
   Неудачи в основном строились на слабом взаимодействии, а победы - на героизме. Я рассуждаю в тактическом плане - то, что сам видел и понимал.
  
   Война - войной, но были и курьезные случаи. Стояла зима, ночью была минусовая температура, а временами хорошие морозы. Я находился в одном из пулеметных взводов, где были разные пулеметы, в том числе и системы "Максим". Гриша Лопатюк раздавал пулеметным расчетам спирт, чтоб заливали в кожуха пулеметов. Летом, конечно, для охлаждения используется вода, но зимой вода мерзнет. Поэтому спирт.
   - Смотрите, мужики, не разбавляйте водой! - грозил пальцем Григорий.
   - Не, вы что, разве мы не понимаем! - весело отзывались пулеметчики.
   Я собрал ведомости, проинструктировал. В эти дни как раз не было наступления (не каждый день же шагаешь на запад).
   Но через пару дней на рассвете на правом фланге неожиданно напали фрицы. Контратаковали, не предупреждая. Дежурные пулеметные огневые средства чуть протарахтели и замолчали.
   Атаку отбивали долго. Минометами, стрелковым оружием. Артиллерия была в другом районе. С трудом отбив атаку, комбат бегал и кричал:
   - Где пулеметные взвода? Почему не ведут огонь?.. Вы что, скоты?... Что творите!!
   "Скоты" были пьяны. Пулеметы разморожены. Вместо спирта в кожухах оказалась вода, которая при замерзании и разворотило все. Скандал!
   Я был в ярости. Тряс нерадивых пулеметчиков:
   - Вы что, сволочи! Мы же предупреждали! Пулеметы срочно в ремонт! А этих... под суд!! В штрафбат!!
   Начальство долго не разбиралось. Некогда, наступать надо. В штрафбат, так в штрафбат. И поделом.
   Я назвал этот случай курьезным, хотя в то время это было драматическим событием. Курьезным он стал потом, когда бойцы на отдыхе вспоминали это дело и смеялись, мол, попили водочки. Хотя реально потеря хороших пулеметчиков - это потерище.
  
   ...А сейчас, на горизонте, хоть и где-то очень далеко, маячила Германия - логово зверя, и мы старались не обращать внимания на неудачи, да и понимали, что война без потерь не бывает.
   Все воспринималось, как что-то естественное. Такое было время, такова психологическая подоплека.
   Продвигаясь с боями на запад, мы все же вышли к Познани. Это был крупнейший оборонительный узел. Глубоко эшелонированная оборона, штабы, склады и много войск.
   С ходу взять город не удалось, долго шли бои хотя бы за его окружение. Соседние части захватили город Освенцим и освободили заключенных из лагеря смерти. Ужасы рассказывали.
   Мы продолжили наступать на запад, оставив окруженный город Познань. Кстати, этот город оборонялся очень долго - мы уже вышли к Одеру, а там все еще шли бои. Почти два месяца понадобилось, чтобы полностью захватить и зачистить город. Поэтому частям были присвоены звания "Познанские".
   Война пятилась на запад. Теперь в начале сорок пятого земля родная, освобожденная от фашистов уже лежала далеко за восточным горизонтом, и мы уже вплотную подошли к границам Германии. Мы верили, что война скоро закончится.
   Ночью вдруг завыли "Катюши", и в ночные черные дали ударил огненный ливень, и вскоре далеко заполыхали раскатистые взрывы, потом заполыхало зарево пожаров.
   Говорили, что наши передовые полки уже вступили в бой, и что это горит вдали немецкий город.
  
   ...И вот перед нами всего в десяти километрах река Одер. От нее начинается логово немцев - Германия.
   Мы остановились для пополнения и подготовки к форсированию. Мы устали, поскольку прошли с боями около 500 км, то есть мы наступали в среднем около 20 км в сутки.
   Завершилась Висло - Одерская операция с потерями (по всему 1 Белорусскому фронту) 8 тысяч человек в сутки. То есть в сутки 20 км, но на каждом километре оставляли 400 человек погибшими. Итого 8 тыс КАЖДЫЕ СУТКИ! Об этом я узнал, конечно, позже, после войны. Но и сам все это видел. Непонятно, как мы еще живыми оставались.
   Однако и я живой, и даже не ранен. Видимо, судьба решила, что ранений мне пока хватит, и пули, осколки пролетали мимо...
  
   ...Нас всех лихорадило. Хотелось двигаться вперед. Одер, Берлин. Вот наша задача! По тем меркам, что мы прошли, до логова врага рукой подать.
   Но надо восстанавливаться. Вперед вышли другие части, которые беспокоящим огнем не позволяли немцам готовить в полной мере оборонительные сооружения на западном берегу Одера. Подтягивались силы. Разрабатывались планы.
   Опять много молодого пополнения. Это значит, опять занятия. Параллельно шла подготовка техники и вооружения к предстоящим боям.
   Готовились очень тщательно. И особо не спеша. Эшелонами завозились боеприпасы. Ведь впереди последняя операция - Берлинская. Понятие "Берлинская" не означало, что воевать придется только в столице Германии - отступая, немцы сжались, как пружина по всей стране. Эту пружину сломать нужно было гарантированно, поэтому и подготовка была такой, какой я еще не видел.
   Только по одним срокам это выглядело необычно - около двух месяцев! Два месяца без боев - для солдата это счастье какое-то.
   ...В марте в этих краях уже тепло. Светит солнце, и некоторые бойцы разделись до маек, подставляя лучам свои белые спины.
   Человек так устроен - не может он быть постоянно в напряжении, в стрессе. Чуть остановились на привал - пусть суточный , пусть недельный, хоть на сколько, сразу душа нараспашку. Начинается болтовня. Причем шутки, смех - обязательное условие. Это вырываются наружу сжатые и спрятанные на хранение в самую глубину души положительные эмоции.
   - А как ты его? А?..
   - Смотрю - в траншее один гад гранату зажал и таращит на меня свои немецкие глаза! Пристрелить? А вдруг чека выдернута?!.. Пришлось прыгнуть на него, врезать ему по этим глазам, чтоб рожу сломать!.. Ну и...
   - Отобрал гранату?
   - А то! Чека была не на взводе. Гранату с собой, а его на тот свет, не думая!
   Рядом сидел орудийный мастер сержант Лопатюк. Я уже говорил, что он весельчак и балагур. Любил истории всякие рассказывать:
   - Мне в санбате один летчик рассказывал. Иногда немцы скрывали свои планы и создавали аэродромы-муляжи. На них размещали копии своих истребителей.
   - Да у нас такое тоже практикуется, Гриш!..
   - Я говорю не про наших. Так вот. Наши узнали про эту хитрость и сбросили на деревянные самолеты большую деревянную бомбу.
   Взрыв смеха. Гриша продолжил:
   - Немцы, конечно, сделали кислые рожи, но решили: раз наши узнали про ложный аэродром, разместим на этом месте настоящие самолеты, а русские дураки пусть думают, что они деревянные. Вот так. Но вскоре наши разбомбили и этот аэродром, а в конце сбросили плакат со словами "Ну вот, это уже другое дело!"
   Хохот. Солдаты смеются от души.
   - Сержант Лопатюк! - подозвал я его. - Ко мне. Ты чего расселся и байки травишь? Там тебя старшина Пинахин заискался. Говорит, расследование по тебе проводят.
   - Какое расследование? - вытянулось лицо у Григория.
   - Помнишь, ты говорил - пулеметчикам спирт водой не разбавлять?
   - Ну, говорил.
   - Так вот, они на суде сказали, что и не разбавляли. Так пили.
   Опять хохот. Я, стараясь быть серьезным, продолжал:
   - А вот если бы ты, товарищ Лопатюк, сказал другие слова - вообще не пить, они бы и не пили. Так что ты виноват.
   - Това-а-а-арищ лейтенант!... - растянул рот в улыбке Гриша. - Ну вы меня и напугали!
   - А что за история, Гриш?
   - Расскажи им. Пусть все на ус мотают.
  
  
   * * *
  
  
   ...Идет занятие по технической подготовке. Я оглядываю молодых артиллеристов:
   - Вспомним, как правильно чистить пушку после боя. Отвечать будет... Вот ты!
   - Ефрейтор Козлов. После выполнения боевого задания канал ствола смазать смазкой.
   - А потом?
   - Через 2-3 часа смазку снять и промыть ствол керосином, насухо вытереть. Если обстановка не позволяет сделать и этого, то канал ствола только насухо вытереть. Ну и... смазать пушечной смазкой.
   - Товарищи, - добавляю я. - Следует помнить, что наилучший уход за стволом - все же полная чистка, поэтому при первой же возможности надо промыть канал горячей водой или керосином, и обязательно провести пыжевание. А сейчас мы практически проведем на этой пушке. Расчет ко мне, остальные подсказывают и делают замечания.
  
   Такую подготовку мы вели до середины апреля. Я уже говорил, что подготовка была серьезной, как никогда. Все леса и рощи по всему восточному берегу Одера были забиты войсками. По многочисленным дорогам и вне дорог тянулись огромные колонны танков, артиллерии, машин с боеприпасами. Топокартами, схемами, планами Германии и Берлина обеспечивались все войска( а до этого карты были редкостью, у комбатов и ниже карт практически не было).
   Оборона немцев на Берлинском направлении была глубокой, плотно занятой войсками. Все оборонительные позиции соединены между собой ходами сообщения. В инженерном отношении особенно сильно была подготовлена оборона перед Кюстринским (наше направление) плацдармом.
   Река Одер была естественным препятствием для наших войск, но мы и в этом плане готовились.
   К началу форсирования через Одер были построены десятки мостов и паромных переправ, которые защищались многослойным огнем зенитных орудий и множеством истребителей.
   Части объезжал лично маршал Жуков, был строг и придирчив ко всему. Да и командующий армией (в ту пору) генерал-лейтенант Колпакчи бывал часто.
   Нельзя, конечно, говорить, что в момент подготовки была тишина. Противник, не считаясь с потерями, постоянно пытался наносить массированные удары бомбардировочной авиацией как по нашим переправам, так и по нашим войскам.
   Перед началом наступления прошла разведка боем. Это делалось для выявления огневых позиций, минных полей, уточнения опорных пунктов противника. Осуществлялась она в основном силами штрафных рот и продолжалась два дня - 14 и 15 апреля. И неправда, что штрафников бросали на минные поля почти безоружными. Сам видел, как их берегли, хотя, не спорю, задачи у них были сложными.
   В полку прошло собрание с выносом полкового Знамени. Командир призывал личный состав к героической борьбе с врагом. Каждый офицер становился на колено, целовал Знамя, и давал клятву, что оно не будет запятнано, а будет через любые преграды донесено до Берлина.
   Один боец, освобожденный из плена, даже выступил с речью примерно такого содержания:
   - Я искренне стремлюсь в бой, чтобы отомстить немцам за все перенесенные страдания, снять с себя вину перед Родиной. Таким, как я надо воевать особо, чтобы стереть с себя позорное пятно фашистского плена!
   Я молча слушал.
  
   Мне приходилось ездить и по другим частям, и в штабах был, и на сборах по вопросу обеспечения и ремонта.
   Кстати, неожиданно встретился со своим земляком - майором Графовым Владимиром Сергеевичем. Он родился и вырос, как и я, в городе Бугульме, только он был на 10 лет старше меня. В 1942 году закончил ускоренные курсы танкового училища.
   Вообще, встреча близких земляков на фронте редкость. Встретить земляка из одного села или небольшого города - шансы очень малы.
   Поэтому мы были очень рады друг другу. Вспоминали улицы, здания, общих знакомых... Правда, какое-то время перед войной он там не жил, а жил в Ленинграде, но это ни на что не влияло. Я же тоже жил перед войной в Ишиме.
   Мы смеялись, обнимались, и были рады друг другу. Он говорил, хлопая по плечу:
   - Боря, давай не будем терять друг друга. На фронте земляки ближе родственников. Вот возьмем Берлин, дойдем до победы, а потом приедем домой!
   - Ох и повеселимся! - радовался и я. - А ничего, что мы в разных дивизиях. Все равно рядом!
   После этой встречи у меня появилось ощущение, что я не один. Как будто рядом служит мой старший брат... Ведь земляк - это частица твоей малой Родины, ее представитель. И ты в свою очередь для него являешься частицей Родины. Поэтому - братья.
   Во всем чувствовался запах скорого наступления. Состояние войск достигло наивысшего напряжения. Кажется, воздух звенит. Повсюду чувствовалось, что тетива натягивается Остается нажать на спуск...
   И 16 апреля спуск был произведен. В 5 часов утра началась артподготовка. Полчаса мы наблюдали, как земля впереди тряслась от разрывов снарядов артиллерийских и реактивных систем. Затем включились зенитные прожекторы с целью ослепить врага. Чтоб он не видел наши наступающие силы. Да и наступающим помощь - впереди лучше видно, когда тебе подсвечивают.
   Наша 69 армия наступала на левом фланге фронта. Многие из нас об этом уже знали заранее, при получении задач, да и ездили мы по частям, знали дислокацию.
  
   ...Наш 920-й стрелковый полк начал форсирование реки Одер. Фашисты с земли и воздуха наносили нашим наступающим подразделениям значительные потери.
   Такова логика войны: форсирующие всегда в самом невыгодном положении - на открытой местности медленно перемещаются по воде. А обороняющиеся в траншеях, их не видно, артиллерия пристреляна.
   Наша мастерская под огнем противника вывозила на западный берег боеприпасы, запчасти к орудиям и минометам.
   Поступил приказ: в боевых порядках обязательно должны находиться артмастера и специалисты по вооружению. Они и раньше там были, но официального приказа не существовало. А в этом приказе не указано - сколько их должно находиться на переднем крае, поэтому находились практически все. В результате мы всегда были впереди - подразделения менялись, а мы нет.
   Начальник мастерской лейтенант Дюжев не только умело руководил, но и сам лично проявлял героизм. Он на различных плавсредствах лично переправлял боеприпасы и вооружение для полка. Уже на том берегу под огнем сам восстановил несколько единиц вооружения.
   Героизм проявляли и оружейные мастера старшина Василий Пинахин, старшина Анатолий Мельников, сержант Григорий Лопатюк. Все они были впоследствии награждены орденами Красной Звезды. Отличились и другие.
   Но форсирование - это еще не все. Надо закрепиться и идти дальше. А впереди - сильнейший рубеж обороны. Чуть правее - Зееловские высоты. Наше направление - город Лебус.
   Задачи были рассчитаны и расписаны по дням. Нашей армии предписывалось за четыре дня дойти до окрестностей Берлина с фронтом прорыва 5 км (то есть ширина для целой армии всего 5 км, так плотно мы должны идти), В ДАЛЬНЕЙШЕМ ОВЛАДЕТЬ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЧАСТЬЮ ГОРОДА БЕРЛИН.
   Однако противник не зря более двух месяцев укреплял занимаемые позиции на западном берегу реки Одер, и развил их на значительную глубину.
   Перед траншеями в начале и в глубине минные поля, колючая проволока, противотанковые препятствия и мощная система заболоченных каналов.
   Кроме того, авиация немцев группами не меньше 20 самолетов без перерывов на обед бомбила наши боевые порядки. []
  
   Бои длились и днем и ночью. Наш полк в составе 247-й дивизии прорвал-таки оборону фашистов, с упорными боями продвигался вперед, и, пройдя чуть южнее города Лебус, овладел крупной станцией Шенфлис. Все названия населенных пунктов я помню очень хорошо, они мне врезались в память глубоко и на всю жизнь.
   Однако на этой станции оказались два немецких бронепоезда и два батальона пехоты с артиллерией, в результате мы получили внезапную и мощную контратаку в лоб. Пришлось с потерями отойти на окраину, но вскоре, собрались, и пусть опять с большими потерями, но все же выбили немцев со станции.
  
   Во время боев в районе Шенфлиса неожиданно опять встретился с земляком - Володей Графовым . Мы были черными, усталыми, но друг друга узнали. Встреча была радостной, но кратковременной - все же бои идут... В двух словах рассказали о своих делах.
   Я узнал, что его подразделение наступало правее, и он никак не мог прорвать оборону немцев в районе Марксдорфа. К тому же немцы встали и пошли в контратаку. Не сладко ему пришлось. Его подразделение подбило несколько танков и орудий, до двух рот пехоты. А сейчас вот дошли до Шенфлиса. Дальше наступаем в одном направлении.
   У немцев была хитрость. Они оставили в траншеях ящики с советскими боеприпасами к стрелковому оружию. Наши бойцы начали их использовать, но вместо пороха в патронах оказалась взрывчатка. Жертв не было, но были ранения и ожоги. И самое главное для нас, ремонтников - много оружия повыходило из строя.
   Пришлось ремонтировать и восстанавливать прямо на передовых позициях, где нам определили место. И автоматы, и пулеметы...
   Сразу дали команду - трофейные боеприпасы в руки не брать.
   Об ожесточенности боев на участке Лебус - Шенфлис говорят два факта. Во-первых, мы там положили 5 тысяч наших бойцов. Все они похоронены в городе Лебус, причем на одном кладбище. Во-вторых, каждый день боя забирал только в полосе нашей армии около ста вагонов боеприпасов, а за весь фронт - до 1 тысячи вагонов (доклад Ком. артиллерией фронта от 27.04.45 г.) Достаточно? Теперь представляете эту мясорубку?
   Конечно, такие потери вызывали у бойцов чувство страха за свою жизнь. Кстати, о страхе. В бою страшно всегда, и я не верю в громкие слова о бесстрашии, особенно в газетах, на собраниях.
   Помню, перед первым боем охватывал жуткий озноб, от которого учащался пульс и становилось трудно дышать, а все мышцы наливались тяжестью. Но постепенно, от боя к бою страх отступал, и в итоге я вывел для себя формулу поведения.
   Я понимал, что погибнуть в бою не хитро. Гибли и люди бесстрашные, те, что бросались на врага, как львы, но больше гибли те, кто сильно боялся смерти. Все время стоял образ одного парня, с которым вместе ехали на фронт. Он часами смотрел в одну точку, жалуясь на судьбу. "Считай, что пропали наши головушки" - нудно тянул он всю дорогу, и, действительно, попав на фронт, был убит первым же снарядом. Вот яркий пример, как вести себя нельзя.
   Нельзя трусить, в бою ты на виду. Гибель труса жалка. Бывалые говорили - трус умирает каждый день, храбрый - только раз. Поэтому эмоции надо подавлять. Не думать о смерти, перебивать ее мыслью - как лучше выполнить боевую задачу.
   Я старался вызвать полное безразличие и старался спокойно вести себя во всем, максимально сосредотачиваясь на том, что делал. Это как-то успокаивало мой разум и сознание.
   Еще один момент. Иногда я превращал свой страх в злость и агрессию. Раньше говорили: "В бою нет ни отца, ни матери." Что это значит? В бою некогда думать о прошлом и будущем, тем более жалеть себя.
   Но страх иногда проходит под воздействием новых сложившихся ситуаций, или же в том случае, когда стресс явился толчком для мобилизации внутренних сил, и с его помощью солдат преодолевает эту оболочку страха.
   И главное. мне нравилась мысль одного полководца-философа: "Лучшая смерть - это смерть в бою". То есть, если ты и погибнешь, то во-первых, героически защищая свою страну, а во-вторых, это лучше, чем длительная смерть от болезней в мирной постели. Так мне казалось тогда...
  
   ...Но вернемся к станции Шенфлис. Короче, станцию эту мы взяли, немцев выбили. Но не уничтожили и половины. Они отошли назад, сжимая пружину обороны. Наступать приходилось все труднее.
   Говорили, что некоторые соседи ушли далеко вперед, а мы, якобы, не выполняем задачи дня. Убедительно говорят об этих фактах некоторые документы, рассекреченные после войны: "Хуже всех проводят берлинскую наступательную операцию 69 армия под командованием генерал-полковника Колпакчи и некоторые другие (указываются). Эти армии, имея колоссальные силы и средства, второй день действуют неумело и нерешительно, топчась перед слабым противником.
   Командиры корпусов (фамилии) за полем боя и за действиями своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах за 10-12 км, обстановки не знают и плетутся в хвосте событий.
   Если допустить медлительность, то войска истощатся, израсходуют все материальные запасы, не взяв Берлина.
   Требую: немедля развить стремительность наступления. Все крупные населенные пункты и узлы дорог обходить, имея ввиду, что противник будет иметь там сильную противотанковую оборону. Всем командирам находиться в первых эшелонах главных направлений. Нахождение в тылу категорически запрещаю. Водку всему личному составу выдавать прекратить.
   Иметь ввиду, что до самого Берлина противник будет ожесточенно сопротивляться и цепляться за каждый дом и куст, поэтому не ждать, пока артиллерия перебьет всех немцев и представит удовольствие двигаться по чистому пространству.
   Бейте беспощадно немцев и двигайтесь вперед днем и ночью на Берлин, тогда он скоро будет наш. Жуков."
   В таких условиях командиры так давили на бойцов, что те проявляли массовые чудеса храбрости. Дрались ожесточенно насмерть в прямом смысле этого слова, так как потери были огромными. Помню, в соседней дивизии (а что дивизия? - мы были все рядом, я говорил, что вся армия 5 км по фронту) рота с боем подходила к третьей траншее противника. В это время с фланга противник открыл сильный пулеметный огонь из дзота. Бойцы роты залегли. Тогда один из бойцов поднялся и с возгласом "За мной, вперед!", бросился на пулеметную точку, забрасывая ее гранатами, и закрыл дзот своим телом. Рота поднялась в атаку...
   Но потери были и из-за недочетов в организации боев.
   Артподготовка оказалась не везде эффективной. Командир одной артбригады рассказывал: за два часа до артподготовки получил сведения, что из первой и второй траншеи (куда должна была стрелять артбригада) противник увел основную силу в глубину обороны. А сделать комбриг уже ничего не мог, пришлось полчаса пулять целой артиллерийской бригадой в пустоту, зная, что там никого нет. Мы и сами видели, что в первых и вторых траншеях трупов немцев не было. Это ли не доказательство?
   Знаменитые прожекторы вначале помогли, но когда мы вошли вглубь обороны немцев, свет прожекторов уперся в завесу от дыма и пыли, которую подняла артподготовка. И немцев не стало видно, хотя они нас видели на фоне света и косили наши наступающие цепи.
   Слабо было организовано разминирование минных полей и проделывание проходов для пехоты и техники. Только у нас в дивизии было зарегистрировано около 30 случаев подрыва людей на своих минах.
   Я уже говорил, что мы наступали на левом фланге армии. А еще левее (рядом) город Франкфурт. Но он не входил в круг наших интересов (не наш участок). Но немцы этого не знали, и долбили по нас со всех стволов. Причем, безответно. Наши недоумевали: а почему мы не стреляем? Не положено! Весь ответ. А ведь из-за этого продвижение не шло нормально, гибли живые люди.
   Не было взаимодействия танкистов с пехотой. Иногда танки шли позади наших наступающих бойцов. Повторяю - позади. Были у нас в полку случаи, когда танки давили своих солдат-пехотинцев.
   В ходе боев в один из медсанбатов приехало начальство из политработников. Опрос раненых выявил много бойцов, офицеров, имеющих по нескольку ранений, и до сих пор не награжденных. Например, один лейтенант воевал с 1942 года, и до недавнего времени был ранен пять раз. А недавно получил тяжелое ранение - в грудь. Награжден лишь медалью "За отвагу", и то в 1942 году. А у многих вообще ничего нет.
   Вот такое было время. А нам говорят - медленно наступаем.
   Вместе с тем Жуков в своих распоряжениях разносит комкоров: "9 танковый корпус действует очень плохо и нерешительно. За плохие действия объявляю Вам выговор".. "11 танковый корпус: Вы лично и ваш штаб работаете плохо. Я очень строго предупреждаю Вас о неполном служебном соответствии и требую более смелых и организованных действий. ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ 19.04 выйти в район Вердер."
   Опять командиру 9 ТК: "Прикажите комбригам возглавить на головных танках свои бригады и повести их в атаку на Берлин, иначе ни чести, ни славы своего корпуса Вы не завоюете. О панцерфаустах будете потом рассказывать детям."
  
   ...Кое кто скажет: зачем вы приводите эти документы в записках фронтовика? Уровни уж очень разные. Но я умышленно это сделал, чтоб показать дух того времени и тех событий, в которых я лично участвовал тоже.
   Не все было гладко. Очень не гладко. Это в фильмах одни победы. Обратите внимание на распоряжения Жукова: "Любой ценой". А что подразумевается под понятием "цена"?
   На войне цена - это количество положенных бойцов. Есть приказ - взять населенный пункт любой ценой. И встает сотня бойцов, идет по грязи, или по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. Люди падают, гибнут, но командир выполняет приказ и гонит их в очередную атаку. Если у него болит душа и есть совесть, он сам участвует в бою и гибнет c ротой. Но лучше, если командир продумает и подготовит атаку, подавит выявленные огневые позиции, проверит - сделано ли все возможное... Вообще, пехота - это практически смертники. Вперед, ура - и 50 на 50. Хотя... большие потери с точки зрения вышестоящего командования зачастую оправданы - ведь если не выполнит рота задачу, значит и батальон ее не выполнит (или выполнит, но силами двух остальных рот, что опять же увеличит потери). А не выполнит батальон - значит, полк сорвал задачу. А если перед полком наступали и закрепились свои небольшие передовые силы? Значит, мы их обречем на гибель. В бою все взаимосвязано, все подчинено единой цели. Если решение на боевые действия обоснованое и целесообразное,то в таком бою гибель солдат не бывает неоправданной Это характерно для любой армии.
   Но вернемся к нашим событиям. 22 апреля мы взяли город Фюрстенвальде, находившийся между Франкфуртом и Берлином. Там стоял сильный укрепрайон немцев. Вообще, полоса их обороны шла и справа, и слева, но Фюрстенвальде посредине. Это узел. Хоть Жуков и писал, узлы и города обходить, но это не тот случай.
   Бои шли день и ночь. Мы выдыхались. Мы не спали. Но через "не могу", подстегиваемые командованием, взяли и этот рубеж. А вчера (21 апреля) уже начались обстрелы Берлина.
  
   Впереди находился населенный пункт Эркнер. А там - два большущих озера. Между ними довольно широкий канал. А через канал проложен железнодорожный и автомобильный мост, который не только сильно охранялся, но и наверняка был заминирован. Других путей на нашем направлении нет. За мостом на дальности прямого выстрела - рубеж обороны немцев.
   Лезть войскам через это бутылочное горлышко - себя загубить.
   Поэтому руководством было принято решение - пока мы с боями пробираемся к этим озерам, выслать передовой отряд и захватить мост.
   И вот этот отряд (с десяток танков с пехотой) ночью под шумы боев вышел к мосту. На рассвете начался бой за этот мост и участок между озерами.
   Немцы понимали, что если сейчас проиграют, то путь в Эркнер, и далее на Берлин будет полностью открыт. Не будет больше такого географического чуда, где сама природа построила естественные препятствия для русских в виде крупнейших озер. Но и отряд понимал, что прорвать это горлышко просто необходимо.
   В результате немецкая оборона моста (вместе с подошедшими к ней резервами) была уничтожена, мост разминирован, и этим самым передовой отряд способствовал нашим частям с ходу преодолеть канал и захватить нас. пункт Эркнер.
   И каково было мое удивление, когда я узнал - кто был командиром этого героического отряда. Им оказался майор Володя Графов. За этот подвиг он получил звание Героя Советского Союза. Я гордился и радовался за него.
  
   Кстати, потом наши дороги разошлись, и мы встретились с ним только через 12 лет после войны, поскольку он продолжал служить до 1956 года, и уволился подполковником. После этого жил в Казани, где мы и встретились.
   ... Но вернемся к нашей истории. Все же с боями мы дошли до Берлина, нас чуть повернули к южной части города, и бои шли на окраинах. Город был несомненно величественен и красив, хотя как-то по своему. Он был бесцветный, серый, но таков видимо был архитектурный стиль. Многие здания были частично разрушены, и продолжали разрушаться от непрерывных разрывов снарядов. Стоял запах гари, пороха, было много очагов пожаров. В душе чувствовалось волнение: вот оно, логово врага. Немцев было полно в каждом здании и они отчаянно бились за выживание.
   Но неожиданно нам поступила команда повернуть на юго-запад и выйти из города. Почему, спросите вы? Сейчас расскажу.
   Все увлеклись взятием Берлина. Однако с его взятием война не заканчивалась. Воюющие немецкие части были разбросаны и южнее Берлина, и юго-западнее, и западнее.
   Причем группировки немалые - по несколько дивизий в каждой.
   Войска маршалов Конева с юга и Рокоссовского с севера прошли чуть ли не колоннами мимо них, торопясь на Берлин, а дивизии эти сдаваться не хотят, начали отходить, а кое-где прорываться с боями в Берлин.
   Вот ситуация: и наши, и немцы спешат в Берлин в одном направлении, чтобы там схлестнуться.
   Наша задача - связать эти группировки боем, не дать им возможности войти с юга в город, в дальнейшем окружить их, расчленить и уничтожить. []
  
   Немцы были уже не так организованы, дрались отчаянно, но не единым кулаком, а растопыренными пальцами, били не мощно, но отовсюду.
   Многие части и подразделения разбрелись по лесам и населенным пунктам. Приходилось прочесывать леса, села и вылавливать остатки разбитых частей окруженного противника.
   В Берлине в это время уже начали водружать знамена а нам приходилось отлавливать немцев под Берлином.
   Остальные фашистские группировки начали отходить на запад. Но с боями, и потери у нас даже в самом конце войны были немалые.
  
   ...Мы окружили и уничтожили крупные группировки в районе Потсдама, затем Лукенвальде, преследовали отходящего противника на запад.
   Затем форсировали реку Эльба и дошли до Магдебурга. Дальше нам идти не надо было, поскольку с той стороны до Эльбы - зона действия союзников. На западной стороне города даже уже стояла какая-то американская часть, но помощи особой она нам не оказала.
   Магдебург просто так не сдавался. Город заполонили отступающие немецкие части.
   А Эльба была для нас естественным природным препятствием, которое хорошо простреливалось со стороны Магдебурга. Вообще-то Эльба не так широка в этом месте - метров сто, но тут весна, половодье, она стала в два раза шире.
  
   Бои были. Нам уже не впервой форсировать западные реки, некоторые из них мы форсировали туда-сюда по два-три раза. Опять классическая схема - занятие крошечного плацдарма на западном берегу, затем его расширение за счет вновь переплывающих, наращивание сил и удар по городу.
   К нашему удивлению, оборона города была несильной. Многие немцы драпанули на запад с целью сдаться американцам. Но отдельные части защищали восточную часть города с остервенением. Несмотря на то, что город был не такой крупный, как Берлин, бои шли несколько дней.
   После уничтожения основных сил началось прочесывание улиц и домов. Личный состав нашей ремроты также привлекался к данным мероприятиям.
   - Борис! - вдруг позвал Дюжев. - Пройди в тот дом, понаблюдай, что на той стороне?
   Дверь была заперта. Я подошел к окну, выбил прикладом ППШ стекла, встал на подоконник и прыгнул внутрь. За мной прыгнул сержант Зверев.
   Я вообще любил входить в покинутые немецкие дома. Почему? Человеческое жилье, обжитые комнаты с их особым, каким-то немецким запахом, чистенький уют - все это будило любопытство во мне и манило.
   Может быть, в этом была бессознательная солдатская тоска по домашнему очагу и теплу?..
   Подошел к противоположному окну, раздвинул штору. Вроде ничего особенного.
   - Смотрите! - вдруг крикнул Зверев.
   Из-за угла дома напротив хищно высовывается орудийный ствол... Причем медленно перемещается в нашу сторону. Еще секунда, и будет выстрел...
   Зверев шарахнулся к окну, через которое влез, но споткнулся об что-то, замешкался. Я вылетел пулей в то же окно. И тут как грохнет!...
   Окна вылетели вместе с рамами, вдребезги разлетелось стекло, посыпалась на тротуар черепица... Опоздай я на секунду - разорвало бы в клочья.
   Только что (уже который раз за войну) я был на волосок от смерти...
   Немцы долбанули по дому еще два раза, развалили дом.
   Тело Зверева вытаскивали по частям.
   - Отходить, - негромко приказал командир.
   - Обидно вот так, в конце войны, - выдавил я, проглатывая комок в горле. - Дай рацию, сообщу танкистам...
   Мы продолжили прочесывание. Танки вели огонь по домам, куда я глянул из окна. Подоспевшие артиллеристы подкатили пушку и посылали в близлежащие дома снаряд за снарядом. Почему? А оттуда били немецкие автоматчики.
  
   Мы опять заскочили в какой-то дом. Тот же порядок, та же чистота. В одной из комнат стояло пианино, на котором сутулился черный бюст какого-то человека.
   - Смотри, фашист какой-то, - показал я.
   - Это не фашист, - сказал ленинградец Юдин. - Бах.
   - А кто это?
   - По моему, Бах - это композитор, - подключился Дюжев.
   - Верно, - сказал Юдин. У них еще были Бетховен, Вагнер... И поэты. Например Гёте.
   - Эти музыканты людей заживо жгли, - продолжил я.
   - Вы не путайте, это не музыканты убивали, а фашисты.
   - Немцы убивали! А они все музыканты, в каждом доме пианино! А на нем твой Бах. Что ты на это скажешь? Так что, грамотей, хреновину тут не городи!
   Неожиданно из противоположного дома началась пулеметная стрельба по нашим окнам, видимо, засекли. Бюст разлетелся вдребезги.
   - Бабах, твой Бах! - крикнул, падая, Дюжев. Мы схватили автоматы и бросились к окнам.
  
   ...В следующем доме хозяин держал бутыль с каким-то пойлом:
   - Шнапс. Битте...
   Юдин налил в кружку и протянул хозяину:
   - Пей. Тринкен, давай!
   Выпучив глаза, старик смотрел на заполненную до краев кружку так, как если бы тот совал ему взведенную гранату.
   - Чего пристал, - возразил я. - Человек не хочет.
   - Может они, гады, отраву подсыпали. Пей, говорят.
   Вдруг стена сбоку рассыпалась и в дом въехал наш танк.
   - Так, бутыль забираем, вперед, ребята, - предложил Юдин, и все опять ринулись на улицу, в бой.
  
   ...Прошло несколько дней. В городе тишина. Местные жители смотрят на нас с недоверием, пугаясь. Но все же вылезают из своих подвалов, чтоб подойти к солдатским кухням, развернутых прямо на улицах. Стрелять прекратили.
   Стояла яркая солнечная погода. Наша техника стояла прямо на улице и мы приводили ее в порядок..
   Неожиданно на соседних улицах началась пальба. Мы схватили оружие и кинулись туда. Опять нападение?
   Но стрельба почему-то шла в воздух, и люди кричали "Ура" впервые не на бегу, а стоя на месте. При этом на лицах изображалась неописуемая радость.
   Стреляли в воздух, некоторые подбрасывали вверх пилотки, каски. Я догадался: ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ!
   Но почему-то бурной неожиданной радости я не почувствовал. Может, еще не дошло до меня, до моих чувств?
   Я стоял оглушенный от непривычной мысли, что не будем больше подниматься в атаку, не придется под свистящими пулями чинить вооружение, не будем наспех хоронить друзей?..
   Было тревожно от огромной, и может быть непосильной радости от подаренной мне судьбой жизни...
   Все же оцепенение прошло. И я помню, как заорал во все горло, глядя в огромное, голубое небо:
   - Ураааааа!!! - Но мой голос никто не слышал. Потому, что так кричали все.
   Особое, ни с чем не сравнимое чувство заполняло души. Ликовали баяны, гармони, трофейные аккордеоны, губные гармошки...
  
   Вечером наш командир поднял стакан:
   - Ну вот, дорогие мои, кончилась она, проклятая!.. Дожили мы до победы!.. Сломали мы шею фашистской гадине! Давайте, дорогие мои, прежде, чем выпить за победу, помянем тех, кто отдал свои жизни за эту победу, и не дожил до этого радостного часа!
   Мы молча постояли, держа кружки, затем выпили, сели, но закусывать не хотелось.
   Что-то горячее, невыносимое, колыхнулось у меня в груди, хлынуло к горлу, к лицу, к глазам. Потекли слезы...
   Впервые за всю войну я плакал. Вернее, плакал, уже после войны...
   Многих переполняли те же чувства, кто-то не сдерживал слез, а кто-то стыдился...
   - Ты чего, Боря, - хлопнул меня по спине товарищ. - Война кончилась, надо радоваться!
   - За победу! - встал Дюжев.
   - За победу-у-у-!!! - вскочили остальные офицеры.
   Всю ночь шла автоматная трескотня. Гарнизон гулял до утра.
  
   ...Магдебург оказался очень красивым городом, хотя сильно пострадал от бомбардировок союзников.
   Наше подразделение было расквартировано практически в центре города. Машины стояли прямо на улице, у подъездов. Из квартир, где мы жили, жителей не выселяли. Некоторые из них все же прятались по подвалам, но вскоре вышли оттуда.
   Вскоре подтянулись поближе и американцы. Интересное дело - немцы перед союзниками не обороняются, а против нас дерутся с остервенением. Многие из нас с американцами встречались - открытые, улыбчивые люди. Что же вы так город-то разбомбили, мирных жителей-то за что? Или так воевать проще? Воевать надо учиться и на земле, ведь территория не считается захваченной, если на нее не ступила нога солдата!
  
   Мы потеснили хозяев и заняли несколько комнат в квартирах одного подъезда.
   Я с удивлением наблюдал, как люди жили, и как надо вообще жить. У каждого члена семьи была своя комната. Полированная мебель, идеальная чистота - все это изумляло.
   Впервые после длительного времени я искупался и спал в кровати. При этом вспоминались сцены из моего детства, где корова с маленьким теленком жили зимой у нас в доме. Они лежали на соломе, купаясь в собственной моче, а мы спали рядом, на лавках. Не дом, а сарай какой-то, скотный двор...
   А здесь все по-другому. Туалеты прямо дома, в квартире канализация... Люстры, тяжелые шторы, пианино, книги...
   ...Походная кухня функционировала на улице, но часто питались мы вместе с хозяевами квартир.
   Разнообразных продуктов на наших складах было много, и нам не составляло труда приносить их "домой".
   Хозяева были вроде как довольны.
  
   ...Через несколько дней меня, и еще несколько человек отправили в Берлин. Там создали дополнительные ремонтно-восстановительные группы, которые должны были помогать действующим частям.
   Уж больно много там техники и вооружения загублено, выведено из строя. Ведь орудия выводились из строя не только из-за поломок деталей, а в основном при артиллерийских обстрелах, бомбежках.
   Южную часть Берлина я уже проходил, когда выдвигались из Фюртенвальде к Потсдаму, причем с боями. А теперь я был в Берлине второй раз, и внимательно осмотрел его.
   Ориентироваться в Берлине было просто: с центра города с площади Александерплац расходились улицы по всем направлениям. На углах каждого перекрестка стояли таблички с названиями улиц. Транспорта было мало - только наши военные автомобили.
   Что бросилось в глаза?
   В городе царил хаос. Разрушения колоссальные, много что горит, дымит, чадит... В воздухе запах горелой резины, и еще какие-то запахи... Все развалено, рассыпано. Но жители держатся с достоинством. Есть хотят, но руку не протягивают. И кругом горелые танки, автомобили, самолеты, пушки... Ужасное зрелище.
   Но мы победители. Унывать нам ни к лицу. Мы радуемся. Началась работа по разборке завалов, выводу и восстановлению техники. Все же иногда постреливали. Это было какое-то недобитое отродье, в основном юноши. Они палили в основном из подвалов , либо из-за угла, причем прицельно. Как правило, их вылавливали, или добивали.
   Но такая война (а по другому и не назовешь, ведь продолжали погибать люди) продолжалась еще несколько месяцев, а если точнее - то несколько лет, и не только в Берлине.
   Наши вели себя как завоеватели: тащили барахло, грабили, отнимали. Война - это страшное дело, грязное, деморализующее человека. Жизнь ничего не стоит, изнасиловать ничего не стоит, украсть, убить - война все спишет. Грабили совершенно бесстыдно.
   Некоторые пригорошнями хватали украшения - брошки, серьги, кольца. Срывали, отнимали...
   К концу 1944 - началу 1945 г. резервы пехоты в стране были исчерпаны до дна. Стали много отправлять на фронт освобожденных зеков (главным образом уголовников). Они-то и бесчинствовали.
   Но у меня лично к этому было отвращение. Я чувствовал, что судьба может меня за эти побрякушки наказать.
   Какой-нибудь комбат мог приехать во взвод, ходить и отбирать награбленное из вещмешков для себя. Некоторые бойцы помогали грузить вещи в вагоны полковникам и генералам.
   Заходили в дом, там все на месте, стоит чудесный хрусталь, а мы из автомата поштучно его... Зачем? Варварство, конечно.
   Об этом не хотелось бы даже вспоминать, но это было. Хуже войны не бывает ничего. Все это творилось, несмотря на приказы: за мародерство - расстрел. Но я лично не слышал, чтоб кого-то расстреляли, или хотя бы осудили.
   Объяснение простое: это война, солдаты устали, страшный труд, страшное напряжение, по несколько дней и ночей непрерывно не спать, находиться на пределе человеческих возможностей.
   Поэтому как-то считалось, что заслужили...
   Я трофеи тоже собирал, но только по случаю. Многие отправляли посылки домой. Я тоже отправил несколько посылок - два фотоаппарата, двое часов, материал (отрезы), отцу ботинки. Разрешали, даже заставляли. Ведь наверху понимали, что страна голодная, бедная, там все пригодится. Конечно, все это сравнивать со зверствами фашистов на нашей земле даже не приходится. Потери гражданского населения СССР в зонах оккупации поистине гигантские. Преднамеренно истреблено 7,3 млн человек, погибли от голода и болезней 4,1 млн, погибли на принудительных работах в Германии 2,1 млн человек. Всего 13,5 млн человек!! Это больше безвозвратных потерь личного состава в боях (11,5 млн человек!!) Фашисты казнили без разбору: виновных-невиновных, по принципу каждого пятого, или третьего, травили газом, в деревнях забирали последнюю курицу, обрекая и без того бедное население на вымирание. Сжигали целые деревни вместе с людьми Только в одной Белорусской республике погиб каждый третий-четвертый житель. Уничтожено 6 тысяч населенных пунктов, в том числе 628 вместе с населением, из них 180 не смогли возродиться, так как уничтожены вместе с жителями, включая матерей, детей, стариков. И это правда. В СМИ есть информация по каждому населенному пункту. То же самое происходило и в других республиках На этом фоне поступки победителей не были мщением и выглядели "мелким хулиганством". Ведь в отличие от фашистов мы даже ни одного мирного жителя не вывезли в свою страну, наоборот, кормили, относились гуманно.
  
   ...Закончилась Берлинская операция. Битва за Берлин явилась одной из самых тяжелых, ожесточенных и кровопролитных наступательных операций заключительного этапа войны.
   Обе стороны, не считаясь ни с какими потерями, стремились к достижению своих военно - стратегических целей. И в этом кровопролитном единоборстве мы победили, наверное потому, что мы больше этого хотели. Мы просто жаждали победы.
  
  
   * * *
  
  
   П Р О Д О Л Ж Е Н И Е С Л У Ж Б Ы
  
  
  
   Эйфория по окончанию войны не проходила. Солдаты и офицеры не могли нарадоваться вдруг наступившей тишине, жизни без разрывов снарядов и мин, без пронзительного воя летевших к земле авиабомб, без трескотни автоматов и пулеметов. Как-то неожиданно запели птицы, засияло солнце - все радовало глаз.
  
   Но иногда эту радужную картину портили всплывающие трупы немецких и советских солдат в Шпрее, которые бесшумно плыли по течению, широко раскинув руки и глядя страшными лицами в голубое небо, напоминая о недавних жестоких боях в городе.
   Несмотря на то, что было много работы по восстановлению и эвакуации артвооружения, выкрадывали время для прогулок и поездок по городу.
  
   Здание рейхстага полностью расписано. Мы с товарищами тоже хотели что- нибудь написать, но банально места не нашли.
   Поэтому куском угля написали на каком-то соседнем здании (там еще было немного места): "920 СП. Май 1945. Победа!"
  
   Вскоре учредили ряд наград. От подъехавшего из Магдебурга товарища узнаю, что командир полка полковник Телегин подписал ряд представлений к наградам, в том числе и на меня.
   Я был удивлен, думал, что последствия плена скажутся во всем, включая даже мелкие награды. Однако, к своему удивлению, получил сразу кучу наград: медали "За освобождение Варшавы", "За взятие Берлина", и "За победу над Германией". Присвоили звание "лейтенанта", а то всю войну прошел младшим лейтенантом... А вскоре пришла еще одна награда - орден Красной Звезды. За форсирование реки Одер и участие в прорыве группировки на Зееловских высотах.
  
  
  
   []
  
   Помните, я рассказывал, что несколько сослуживцев из реммастерской, в том числе и командир лейтенант Дюжев были награждены именно за это?
   Мы, конечно, гордились. То ничего, а тут вдруг сразу.
   Я понял, что командование меня простило за нахождение в плену. Только за одно это радости моей не было предела. Я прощен, хотя, по сути, не за что.
   И еще все офицеры получили Грамоты от Верховного Главнокомандующего тов. Сталина. Грамоты не единые под копирку, а для каждого персонально, потому, как указывались все войсковые операции, в которых он лично участвовал, с датами.
   Все это окрыляло.
   У немецких фотоателье стояли очереди - каждый офицер индивидуально . или в группе товарищей хотел запечатлеть на фото свое гордое изображение с обязательной подписью сзади
  
   чернилами "Германия, 1945". Снимки получались хорошими.
   Я тоже не был исключением. Снялся.
  
  
   []
  
  
   Вечерами все мечтали - кто как вернется домой и кто будет его встречать.
   Только лейтенант Матвеев грустил:
   - А меня дома никто не ждет. Все погибли.
   - Что, никого и не осталось? Даже девчонки нет?
   - А девушки все мои будут! Эх, как вернусь настоящим орликом! Нет, у меня есть одна зазноба. Ниночка. В ресторане работает. Приду, боевые медали блестят, герой войны, пачку "Казбека" на стол! И сквозь дым папиросы так гордо посмотрю на нее...
   - А что она?
   - А она положит мне голову на погон, и мы погрузимся в танец под "Аргентинское танго"!
  
   Так, или примерно так рассуждал каждый. Все хотели домой. Я тоже очень соскучился по родному краю, по родителям, родным.
   Когда я был дома последний раз? По моему в очень далеком 1941 году, когда еще работал на паровозе. Потом военное училище, фронт, и закрутилось...
   Письма получал. Я знал, что отец по ранению уже вернулся с фронта, брат тоже должен вот-вот вернуться. Вечерами вспоминал, и сердце разрывалось от тоски по Родине.
   Но вернуться домой нам не светило.
  
   * * *
  
  
   Пришел приказ о формировании Группы Советских окупационных войск в Германии на основе 1 Белорусского фронта и частично других фронтов.
   Штаб Группы разместился тогда в Потсдаме, главнокомандующим назначен тот же маршал Жуков.
   В том же приказе отдельным пунктом указывается, что некоторые дивизии, в том числе и нашу 247-ю расформировать на месте и обратить на доукомплектование войск Группы.
   Наши части стали занимать военные городки бывших немецких частей. Солдаты подлежали плановой замене: отвоевавшие уезжали домой, на их место прибывало молодое пополнение из СССР, не нюхавшие пороху.
   Их надо учить. Поэтому офицеров необходимо оставить.
   Я попрощался со своим сослуживцами: со своим начальником и командиром Иваном Дюжевым, младшим техником Ваней Матвеевым, старшими орудийными мастерами старшиной Анатолием Мельниковым, старшиной Василием Пинахиным, артмастером сержантом Гришей Лопатюк и многими другими.
   Прощание было трогательным: сколько прошли военных дорог, сколько товарищей похоронили, прошли с боями вместе от Белоруссии до Берлина, Магдебурга... А теперь приходилось разъезжаться. Но что поделаешь? Служба...
  
   ...Меня направили на север Германии - город Шверин, что в 60 км от Балтийского моря. Там я был начальником артмастерской, но в мирное время мастерская, по моим понятиям, практически бездействовала и было скучновато.
   На этом фоне домой хотелось еще сильнее. Не только мне, и другим тоже.
   Офицеры по вечерам загуливали: сидели подолгу в немецких гастштетах, хорошо выпивали, тискали местных официанток, потом по ночам долго шарахались по городу, постреливая из пистолетов направо и налево.
   Иногда по ним из-за угла стреляли и немцы. Особенно они охотились на одиноких запоздалых офицеров. Потом пришел приказ: по городам ходить только с оружием, и не в одиночку.
   Обидно вот так погибать - некоторые прошли всю или большую часть войны, дожили до победы, а потом погибнуть по какой-то случайности...
   Однажды я тоже попал в похожую ситуацию, двое погибли от пуль гитлерюгендов, а двое остались в живых, в том числе и я. Мы выпустили все патроны по домам и кустам, но вроде бы бесполезно.
   Затем наше руководство зло погрозило нам пальчиком и направило служить в отдаленные районы - закрытые городки, мол там не стреляют.
   Я попал служить на остров Узедом.
  
   * * *
  
  
   ...Остров Узедом находился в Балтийском море, напротив устья реки Одер, который мы форсировали.
   Регион солнечный, когда-то это был курортный остров для избранных. Здесь мягкий климат, чистый морской воздух...
   Большинство народа Европы не знало бы о его существовании, если бы не один знаменательный факт.
   Во время войны здесь располагался концлагерь "Узедом", где было развернуто производство ракет ФАУ-2.
   Эта баллистическая ракета была принята на вооружение вермахта в 1942 году, и была настоящим бедствием для жителей Лондона.
   Всего было произведено около трех с половиной тысяч боевых пусков. Затем производились запуски и по Голландии, и по Парижу.
   Пленные в концлагере были бесплатной рабочей силой для производства и испытаний этих ракет. В лагере жесточайший контроль над военнопленными, никто не должен знать военную и государственную тайну вермахта.
   Поэтому где построить? На острове. Бежать некуда, кругом вода.
   Ракету уже усовершенствовали до того, что она выходила в космос, производила первые снимки Земли, и могла достигать США. Чуть-чуть немцам не хватило времени, чтоб наносить удары по Вашингтону и Москве.
   В концлагере среди военнопленных находился и бывший летчик-истребитель Михаил Девятаев. Заключенные видели, как на острове проходили испытания "оружия возмездия" - ФАУ-2. Остров хорошо охранялся, в том числе новейшими немецкими самолетами, готовыми взлететь с аэродрома и отбить любую атаку, уничтожить любую цель.
   Девятаева переводят работать на этот аэродром. И тогда летчику приходит в голову дерзкая мысль: покинуть остров на самолете противника.
   Это был, конечно, уникальный случай: без подготовки летчику-истребителю поднять незнакомый бомбардировщик...
   В феврале 1945 года несколько узников убивают охранника, один из них надевает его форму. Группа добирается до аэродрома.
   Затем Девятаев вскрывает один из бомбардировщиков, запускает двигатели.
   "Хейнкель-111" с десятью заключенными на борту со второй попытки наконец взлетает.
   Летчику удалось не только поднять в небо неизвестный ему самолет, что само по себе чудо. Он еще смог уйти на нем от преследования.
   Мир узнал об этом секретном острове, и об испытаниях, и о пусках.
   Но заслуг Девятаева никто не оценил, его отправили опять в лагерь, теперь уже советский, а рядовых солдат сразу в штрафные роты.
   В лагере Девятаева находит легендарный конструктор Королев, забирает его и они вместе едут на уже освобожденный Узедом. На острове Девятаев показывает ракетные установки, которые остались там, полигон, испытательный центр, и с горечью узнает, что военнопленные были уничтожены.
  
   Однако Королев не смог помочь Девятаеву освободиться. "Был в плену" - клеймо несмываемое в то время. Он отсидел свой срок, а в 1957 году реабилитировали и присвоили звание Героя Советского Союза. Немалую роль сыграло в этом и ходатайства англичан.
   Впоследствии Девятаев работал в Казани капитаном судна "Метеор", несколько раз бывал на острове Узедом. Друзья по побегу почти все тогда погибли в боях.
   В Казани назовут одну из улиц его именем
   Он был моим земляком и позже, в мирное время я с ним встречался.
   Вспоминали этот остров, он рассказал мне все подробности нахождения в концлагере, побега и тому подобное.
   Себя он героем не считал, говорил, что это просто побег, хотя и необычным способом.
   Он говорил - ты же тоже сбежал, только на ногах. У меня такой возможности не было - я на острове.
  
  
  
   Поэтому пришлось лететь. Да, шанс мизерный. Но хотел спастись, хотел спасти друзей (ради этого он выбрал бомбардировщик, а не маленький истребитель), хотел рассказать миру о ФАУ-2. Получилось, повезло...
  
   ...Но вернемся чуть назад. Я бродил по Пенемюнде (он на севере острова, где завод), открывая для себя новые и новые подробности существования гигантского завода, концлагеря, испытаний и запусков ракет, подвига Девятаева.
   Все же происходило недавно. Вот она - стартовая площадка, а вот цеха ракетостроительных заводов. Некоторые из цехов заглублены, под землей, и часть из них уже затоплены. И там наши военнопленные. Мороз по коже.
   Правильно мы били этих гадов. Надо было еще сильнее бить. Нелюди...
   Правда, англичане тоже хорошо побомбили после побега Девятаева (читай, после рассекречивания местонахождения базы). Причем, вначале они били по лагерю, так как недалеко жил и технический персонал, в результате много военнопленных погибло.
   Местность, где располагался лагерь, представляла собой болотистую низину. А вот электростанция. Частично разрушена бомбежкой.
   А вот исследовательские лаборатории. Территория большая.
   Все это было мне интересно, но в самом Пенемюнде я не служил. А служил я возле Свинемюнде, на юге острова в отдельном танковом батальоне начальником артиллерийского вооружения.
  
   Какие впечатления о послевоенной Германии? Конечно, сравнивать Россию с Германией невозможно. Немцы в то время были унижены поражением и сложившейся ситуацией.
   Но они не вызывали у меня почему-то жалости, а тем более дружеских или положительных чувств. Все было абсолютно чужеродным и неестественным.
   В городах и населенных пунктах чувствовалось напряжение, народ смотрел искоса, вредил по мелочам как мог.
   А на территории своей части действовали наши законы, наши представления о ценностях, наши принципы, здесь не было проблем.
   Официальное название наших войск - Группа ОККУПАЦИОННЫХ войск. А главное условие оккупации - это слом сопротивления нашим войскам, установление новой власти и режима. Поэтому нам, как оккупантам, многое разрешалось, точнее прощалось.
   Но наши офицеры (солдаты в город не выходили) старались не хамить. Мы получали деньги - немецкие марки. Некоторые немецкие довоенные металлические монеты с изображением орла и свастики сохранились и после войны у меня дома долгие годы.
   Так вот этими деньгами мы расплачивались за покупки. Бесплатно не брали, не наглели, хотя случаи разные бывали. Правда, покупать-то было особо нечего.
   Деньги в основном уходили на офицерские ужины. Но все же я купил две вещи.
   Первая вещь - шикарный немецкий аккордеон перламутрового цвета, с регистрами. Хотя сам не играл (играл на гармошке).
   Вторая вещь - печатная машинка. Красивая, большая, безотказная, черная. Правда, с немецким шрифтом. Спрашивается: на хрена козе баян? Но других не было. Наверное, русский шрифт популярностью большой в то время не пользовался. Поэтому не выпускались.
   Сам я не печатал, тем более, на немецком языке. Сам не играл, сам не печатал... Вопрос: зачем все это, если сам не пользуюсь?
   Да просто так. Во-первых, надо было куда-то деньги вкладывать. А во-вторых, больше нечего было особо и покупать.
   Аккордеоны и пишущие машинки покупали многие офицеры.
   Так с перламутровыми аккордеонами и немецкими пишущими машинками мы поехали (хорошо, что не в один город или село) в свой первый офицерский отпуск.
   Стояла весна 1946 года. Настроение приподнятое, погода солнечная, под стать настроению. Душа радовалась в предвкушении скорой встречи с родными после такой разлуки.
  
   * * *
  
   ...Дома я поразился бедноте и разрухе. Мне почему-то казалось, что там, на Родине все монументально, крепко и в достатке. Думали, что если мы на войне нужды в обеспечении не ощущали, то и дома так. Тем более, дотуда война не дошла.
   Бедные вы мои, как же вы страдали! Вы все отправляли нам на фронт, а самим есть нечего. Одежда старая, довоенная. Рваная и перелатанная.
   Хлеб по карточкам. Раньше у нас были корова, лошадь, куры... Сейчас ничего нет. И в соседних дворах так.
   Многие соседи не вернулись с фронта, а некоторые без ног, без рук.
   И я тут при такой бедноте как дурак со своим перламутровым аккордеоном. И еще с большущей загадочной коробкой. Мать все допытывалась:
   - Сынок, а что там?.. Красивая коробка... и тяжелая...
   - Там у него консервы с тушенкой, - предполагала сестренка. - Вот кончатся его продукты из вещмешка, он нас и удивит.
   Я молчал, мне стыдно было удивить всех громоздкой никому не нужной немецкой печатной машинкой. Действительно, надо было лучше тушенки хоть набрать.
   Но у меня были деньги, тем более, я снял со сберкнижки годовое денежное довольствие в рублях.
   Я долго думал: как правильно их потратить, с пользой. Был соблазн - ходить в рестораны, отдыхать. Ведь мы заслужили. Мы погибали, но выжили. Шли с боями "через не могу", но дошли. Мы настрадались, и была ни с чем не сравнимая радость победы.
   Прошли все круги ада, а теперь - свобода, отпуск! Гуляй! Ведь мы об этом мечтали... Помните лейтенанта Матвеева: "Приду в ресторан в офицерской форме, медали блестят, герой войны, пачку "Казбека" на стол! И сквозь дым папиросы так посмотрю на нее... И закружимся мы в танце!.." Ну, и так далее. Да-а-а.
   Нет, я, конечно, в ресторан сходил. С фронтовиками соседями, братом.
   А на остальные деньги я купил родителям дойную корову.
   Как они радовались! Боже, как они радовались! И я радовался вместе с ними, и даже сильнее, чем они. Мое сердце распирало от гордости.
   Печатную машинку хотел продать, но никому она оказалась не нужна. Организациям немецкий шрифт не подходит, а частные лица машинку и даром не берут, даже если бы и с русским шрифтом. Так и забросил я ее на чердак.
   А вот аккордеон пригодился. Мы с соседом - аккордионистом по вечерам ходили на танцы. Там музыка, конечно, была, но в перерывах сосед раздвигал меха и под красивые музыкальные аккорды моментально собирал молодежь.
   Ах, как звучал аккордеон! Его необычайно широкий диапазон от высоких звуков до низких, басовых, бархатных, будоражил душу, приводил в экстаз влюбленную в музыку молодежь. А если еще и песня хороша, и голос...
   Все любовались инструментом, его идеальными формами и переливающимися цветами, музыка завораживала, а сосед кивал в мою сторону: мол, вот хозяин.
   А я, расправляя складки на гимнастерке под офицерской кожаной скрипучей портупеей, поблескивая боевыми наградами на груди, старался выглядеть подобающе - гордо и с достоинством. Хотя мои глаза излучали, конечно, счастье.
   Я это чувствовал, потому, как ловил восторженные взгляды девушек. Еще бы! Вернулся живой, с руками, с ногами. Молодой, кудрявый офицер, при наградах, с нашивками за ранения. И самое главное - холостой! Еще и служит. Да в Европе! Значит, получает немалую военную зарплату. А может и полковником станет, или генералом.
   Я иногда и сам брал инструмент в руки, немного научился (ведь играл на гармони). И пел, это дело я вообще любил. Особенно всем нравилась моя "Катюша" Все подпевали. Особое ударение девчата делали на словах "А любовь Катюша сбережет!" Причем каждая пыталась выкрикнуть погромче. В общем, кавалер я был, хоть куда.
  
   Месяц прошел быстро. Пора собираться обратно. Провожать меня на вокзал пришла девушка, соседка. Она скромно стояла в стороне, пока я прощался с родственниками.
   Отец, видя, как я оборачиваюсь к ней, отвел меня в сторонку:
   - Ты это... не переживай. В целости она будет, и в сохранности. На нее никто не позарится, потому, что и на хрен никому не нужна...
   - Ты чего? Это ты про нее говоришь, отец?..
   - Про твою печатную машинку. Не украдут ее. Только ты больше такую ерунду не привози. У нас дома ненужных вещей не бывает... А привози то, что можно хорошо продать.
   - Я понял, отец. Вон, соседка пришла. Можно, я с ней попрощаюсь?
   - Прощайся. Хорошая девушка. Работящая. За корову отдельное спасибо. Хотя... тебя бы любая ждала. Такого героя.
  
  
   * * *
  
   По возвращению из отпуска в нашем отдельном танковом батальоне состоялся строевой смотр, на котором несколько человек, в том числе и меня, выбрали для участия на параде, посвященному первой годовщине победы.
   Почему меня? Не знаю. Нам ничего не поясняли. Наверное потому, что я был неплохо сложен, у меня был хороший строевой шаг. Так я думал.
   В общем, мы поехали вначале в город Шверин, а затем нас собрали в строевую коробку от 2-й танковой армии, одели в новое, потренировали и повезли аж в Берлин.
   У меня была медаль "За взятие Берлина", поэтому я с гордостью шагал по брусчатке, где воевал в городе и окрестностях.
   Парад состоялся 9 мая 1946 года. Участвовали не только люди, но и боевая техника. Город уже почистили, прибрали, но разрушенных зданий было полно.
   А вскоре произошло еще одно событие.
  
   ...Меня перевели работать в комендатуру. По состоянию здоровья.
   Как это произошло? Офицеры раз в год проходят диспансеризацию. Война-то закончилась. Сейчас мирное время. Вот и медицинское обследование.
   А тут левый глаз стал хуже видеть, левое ухо хуже слышать. Болит голова, левое легкое... Последствия ранения и контузии.
  
   Поэтому - в комендатуру. Не комендантом, а заместителем. Не в большой город, а в малюсенький. Грайфсвальд называется, здесь же, недалеко от острова Узедом.
   Статус мой изменился, я пошил себе гимнастерку из полушерстяного сукна, снял пилотку, надел фуражку и новые хромовые сапоги со скрипом.
   Артиллерийские и танковые железки ушли в прошлое. Надо изучать новое дело.
  
   Обязанностей оказалось очень много. Это и учет населения, введение новых документов личности, контроль за соблюдением комендантского часа, сбор оружия у населения.
   Кроме того, среди немцев необходимо было подбирать агентуру для выявления руководства и активистов предыдущей власти.
   Надо было следить за выполнением наших приказов, а в случаях сопротивления или невыполнения принимать жесткие меры (хотя в Директиве сказано "вплоть до казни", до этого у нас не доходило).
   Это немцы на оккупированных территориях казнили без разбору.
   А мы народ гуманный. Да и причин особо не было.
  
   У меня вроде все получалось, да и немецкий язык я начал осваивать.
   Поэтому меня вскоре перевели на больший объем работы - нет, все же не комендантом, а тоже заместителем, но в более крупный город.
   Это был уже знакомый мне Шверин.
  
   Нужно было быть образцом поведения. Вечерами уже в немецком ресторанчике не посидишь. Я же заместитель коменданта по работе с местным населением. Меня должны видеть только в кабинете, в машине, с папкой у какого-либо объекта, на митинге т.п.
   Я старался. У меня был переводчик, водитель и несколько помощников. А жил, как и другие, на квартире, недалеко от комендатуры. Мы проживали практически в одном большом доме, но в разных квартирах. Ночью дом охранялся нашим военным патрулем.
   В моей квартире хозяйкой была пожилая женщина, еще у нее была дочь по имени Гильда. Со мной в этой же квартире проживал водитель "Виллиса", сержант, который называл ее Гильза.
   Иногда мы вчетвером по вечерам пили чай, Гильда учила нас немецкому языку, а мы их русскому. Продукты сержант привозил регулярно.
   Дело в том, что при комендатуре были продовольственные склады. Туда привозили картошку, крупы, муку, сахар, и даже замороженное мясо, консервы. Эти продукты мы выдавали населению (кто зарегистрировался в комендатуре и получил карточки на продпаек). Наши хозяйки тоже имели карточки, но хранились у нашего водителя, вот он и возил продукты.
   []
   Само собой, он возил сверх нормы. Хозяйки были довольны.
   Однажды Гильда подшила мне подворотничок, пока я спал. Такой поступок меня тронул, но вспомнив о доме, о девушке-соседке, погрозил Гильде пальцем, слегка улыбаясь. Мол, так больше не делай.
  
  
   * * *
  
  
   ...Прошел еще год. Из дома я получал письма, там все было нормально, кроме одного момента - мама болела. Что-то было с почками, с сердцем. Я ждал очередного отпуска, но тут меня вызывают в отдел кадров, и предлагают ехать в Москву, поступать в военную академию. Мол, многие офицеры сейчас так делают.
   Однако карьера профессионального военного меня не прельщала. Родину защищать в тяжелую годину - да. Но чтоб всю жизнь... В мирное время... Пожалуй, нет. У тех офицеров, может, вся родня погибла. А у меня есть куда ехать.
   Там меня ждут. Семью создавать надо, да и мама больная.
   А начальству сказал так: Извините, спасибо за доверие, но скорее всего, я медкомиссию не пройду. Тяжелая контузия, два боевых ранения... Столько операций... И сейчас от непогоды все ноет. Да и вообще... Навоевался.
  
  
   * * *
  
  
   Д О М О Й
  
  
   Наступила осень 1947 года. На очередной медкомиссии меня признали "негодным к строевой в мирное время, ограниченно годен в военное время". И... демобилизовали.
   Как-то произошло это неожиданно. Я даже не успел осознать. Противоречивые мысли закружились в моей голове.
   Так хотел домой, к родителям, к друзьям, к девушке... И в то же время военная служба настолько впиталась в мою кровь, что жалко было оставлять этот красивый гарнизон, родную комендатуру, друзей, Гильду в конце концов.
   Она уже настолько к нам привыкла, что плакала, узнав о моем скором отъезде, и сказала, что будет поздравлять меня с праздниками, если я дам ей адрес.
   Адрес я ей дал, и она еще несколько лет писала мне письма, вызывая бурные возмущения у моей супруги. Правда, она и не знала немецкий. Но прочитать "от Гильды" могла.
   Отъезд действительно был настолько неожиданным, что я не успел подготовиться. Я метался и не знал, какие подарки привезти.
   И уехал, держа в руках ящик с иголками для швейной машинки "Зингер".
   Один друг поучал:
   - Борис, сейчас самый продаваемый товар в Союзе - вот эти иголки.
   - А что, "Зингер" у каждого в доме стоит? - не совсем доверял все-таки я.
   - Конечно! Это ты дурак, "Зингер" не урвал, остальные все уехали со швейными машинами. А генералы хватали даже по две!
   - А чего там дома шить-то? Босота кругом...
   - Ты бери, а там распродашь! Богатым будешь! Или у тебя есть другие варианты?
   Я ехал домой, держа в руках этот красивый тяжелый ящик, и думал: не дурак ли я?
   Нет, я конечно, вез два больших чемодана "Гроссгермания", набитый отрезами, шалями, костюмами... Для каждого были подарки. Был даже пистолет "Парабеллум" с запасом патронов. Оружия я навидался всякого и много. Очень хорошо разбирался в нем, любил оружие.
   Поэтому вернуться домой без трофея, который я взял в бою у убитого мной немецкого офицера - это было бы кощунством по отношению к моей военной профессии.
   Были и продукты в консервах. Но это - расходный материал.
   А вот швейные иголки... Может выбросить?
   Вспомнились слова отца: "Ты больше всякую ерунду не привози. А привози то, что можно продать."
   Я понимал. Продать и купить хлеба. Купить мясо. Или купить лошадь. Может еще будут спросом пользоваться эти иголки? Кто знает?
   Но, забегая вперед, скажу: спросом они не пользовались, ни одной иголки мы не продали, а отец долго смотрел на меня и вздыхал:
   - Ну вроде старший лейтенант, серьезный человек, эх!.. Ты, наверное, на фронте интендантом был.
  
   Ехал я в поезде и размышлял. От моих мыслей сердце начинало биться сильнее. Закончилась моя военная служба С 1942 по 1947 год. Пять лет, даже больше. С 19 до 24 лет. Самая юность. Юность, опаленная войной.
   Если мне когда-нибудь захочется написать книгу, я, наверное, так ее и назову.
  
   ...Курсантские годы. Тоже нелегкие... Курская битва, освобождение Украины. Тяжелейшее ранение, контузия, мучительный плен. Освобождение Польши, Берлинская операция... Служба в Германии...
   За годы фронтовой жизни вместе с однополчанами отшагал не счесть сколько верст по бескрайним военным дорогам в выцветшей пилотке, в пропотевшей гимнастерке, в подбитой всеми ветрами шинели с подоткнутыми за пояс полами. Дневал и ночевал в глинистых мерзлых окопах, в открытом поле, в пургу и в дождь, переправлялся в холодной воде через реки, толкая на плотах вооружение и запчасти, сутками не снимал сапог, измотавшись, спал на льдистом снегу,
   восстанавливал под огнем противника вооружение, чтобы оно, в который уже раз, снова работало против фашистов.
   Чего только не пришлось перевидеть! Я знал и свист пуль над ухом, и трескучие разрывы снарядов поблизости, и негнущиеся замерзшие пальцы на студеном ветру при ремонте вооружения, и заботливые руки госпитальных врачей, и муки операций на хирургических столах, и острую радость выздоровления
  
   Целая историческая эпоха под названием война. Вторая мировая. Кажется, целая вечность.
   А умещается в небольшой отрезок времени - в несколько лет. Но для меня лично это - основная жизнь. Потому, что довоенная жизнь - это короткое тяжелое детство, которое было очень давно. А послевоенной жизни у меня еще не было.
   Поэтому есть только одна жизнь - военная. И эту жизнь я буду нести в своей памяти до самой смерти.
  
   * * *
  
   ...Дома радости не было границ. Дома меня ждали.
   Жили бедно, но дружно. Правда, старшего брата не было, он после войны закончил бухгалтерские курсы и уехал в Среднюю Азию. Кстати, через несколько лет он вернулся.
   Но мама болела действительно, и вскоре она умерла.
   Отец потужил, но тут же женился вторично. Еще не старый был, да и нельзя было в те годы без жены.
  
   Жена - это прежде всего работник. На ней все хозяйство. Вторая жена оказалась моложе и вскоре родила мне братишку.
  
   Для хозяйства купил я лошадь. Лошадь долго выбирали. Ведь нужно, чтоб она была более менее молодая, сильная, в общем, рабочая.
   Хоть мы и жили в городе, но был большой двор, свое хозяйство. Выезжали за город, заготавливали корма, сено, пахали огород под картошку Еще давали лошадь соседям в аренду на день-два.
   Мы стали жить более зажиточно. Есть лошадь, корова, гуси, утки, куры. Свой сад, огород здоровенный - картошку сажаем.
   Я начал подумывать о создании своей семьи. Соседская девушка была очень симпатичной внешне, и трудолюбивой.
   Стал за ней серьезно ухаживать, да и она сама стала частенько забегать к нам во двор по каким-либо причинам.
   Ходили в кино, на танцы. Я всегда был в гимнастерке без погон, но орден не снимал. Так было принято. Висячие ордена не носили, а вкручивающиеся носили с удовольствием.
   Я устроился работать в локомотивное депо мастером, машинистом не прошел по здоровью.
  
   Вскоре мы сыграли свадьбу, я купил на свои военные сбережения небольшой домик со двором и огородом.
   В те времена дома стоили недорого, а некоторые вообще стояли брошенными: хозяин погибал на фронте и вдова уезжала к родителям в деревню.
   У нас родился сын, радости моей не было границ.
  
   Я всю бригаду поил несколько дней. Даже начальник депо вызвал меня к себе и устроил разнос. Потом, правда, поздравил:
   - Поздравляю от всей души. Большое дело - иметь наследника. Дом ты приобрел, сына родил, осталось дерево посадить. Вон там будем сажать. Жду в воскресенье с бригадой. Почему в воскресенье? А в будние дни вы неплохо отдохнули!
  
   Послевоенные годы были тяжелыми. Очень много было инвалидов войны: без рук, без обеих ног, попрошаек... Свирепствовал бандитизм.
   Мне тоже хотели дать инвалидность, но я отказывался, как мог. У инвалидов, я слышал, были какие-то проблемы с трудовыми доходами: то ли зарплату не полностью выплачивали, т.к. давали пенсию, то ли еще чего... В любом случае инвалид терял в доходах, несмотря на то, что нам платили еще и за награды.
   Хоть инвалидом я и не стал, но работу сменить пришлось, устроился товароведом. Эта работа полегче.
   День Победы праздновали, но не очень торжественно, как потом. Во-первых, он не был тогда государственным праздником, и был обычным рабочим днем. Во-вторых, участниками войны были все, или почти все. Некого было особо выделять, чествовать.
   []
   На отдыхе в Крыму
  
   Собирались, конечно, были собрания в рабочем порядке. А вечерами ходили друг к другу в гости.
   Там, за рюмкой "наркомовских" каждый вспоминал свои исторические фрагменты, военные эпизоды.
   У меня сын, хоть и ходил в начальную школу, но всегда проявлял жгучий интерес к моим рассказам. Я его отгонял, мол, здесь взрослые сидят, а он все равно прибегал, или подслушивал из-за печки. А на другой день задавал кучу вопросов, пытаясь видимо, уяснить детали.
   Вскоре работа товароведом мне наскучила, да и связана была с командировками, а для моего здоровья это нежелательно.
   Я устроился работать в один из техникумов завхозом. Меня уважали, у меня был свой кабинет, были подчиненные.
   Я построил себе большой дом, провел газ, канализацию, воду, сделал отопление. Живи!
   К тому же военкомат предлагал мне проводить занятия со старшеклассниками по стрельбе из малокалиберных винтовок, я это делал с удовольствием. Проводил занятия по автомату, учил пристрелке и самой стрельбе. Ребята очень серьезно к этому относились. Меня это радовало.
  
   Вроде бы все законы жизни соблюдены. И дом был построен, и деревья посажены, и сын растет, но состояние здоровья не позволяло радоваться жизни.
   Здоровье ухудшалось. Часто сильно болела голова, левый глаз и левое ухо полноценно не функционировали.
   К тому же появились серьезные проблемы с легкими - поломанные ребра неправильно срослись и давили на левое легкое, и легкое почти наполовину удалили. Опять операция!
   На фронте я начал курить, и сейчас курил, бросить не мог, это ухудшало ситуацию.
   Сын закончил школу, поступил учиться в высшее танковое училище. Я очень гордился этим.
   Значит, будет офицером. Я ведь сам служил в отдельном танковом батальоне, тоже носил танковые эмблемы. Преемственность поколений, династия...
   Как-то ему сделали операцию - вырезали аппендицит. После госпиталя отпустили домой на 10 дней. Долеживаться. Благо, недалеко.
   И вот лежит он на диване, а я рядом сижу. Спрашиваю:
   - Ну как операция прошла? Больно было?
   - Да нет, - отвечает он. - Ведь под анестезией. Под местной. Лежишь, разговариваешь, даже шутишь со студентками, они как раз присутствовали.
   - А вот у меня, сынок, первая в жизни операция проходила в немецком плену.
   - Да ну!... - оживился он. - Ты про это вообще ничего не рассказывал. Расскажи!... И про операцию тоже...
   - В этой операции, в отличии от твоей, была другая анестезия. Болевой шок называется.
   - Это как?
   И я сыну начал рассказывать. Начиная от Корсунь-Шевченковской операции, подробно, даже детально, с описаниями ужасов немецкого плена, хирургических операций, побега, госпиталей, допросов... Рассказывал о своих переживаниях, думах, душевных страданиях...
   - Пап, когда ты рассказывал о вшах и деревянных скальпелях, у меня кровь застыла от ужаса. Неужели такое бывает?
   Полдня мы с ним проговорили на эту тему. Сын очень внимательно слушал и иногда задавал уточняющие вопросы. Как будто хотел запомнить на всю оставшуюся жизнь...
   На другой день мы с ним перешли на другие войсковые операции, потом вперед, потом опять назад. Кое что он уже хорошо знал из наших бесед с товарищами. Но его интересовали детали.
   - Пап, вот ты прошел, как, впрочем и многие другие, тяжелый фронтовой путь. А почему бы тебе не описать все это в какой-нибудь книжке? И другим было бы интересно.
   - Сынок, я не писатель. Да и о чем писать? Геройства никакого не было. Все так воевали. Есть такие, которые были на фронте с первого дня и до последнего. И книг не пишут. Мемуары пишут полководцы. А я кто? Простой солдат...
   - Вот в том-то и дело! Солдаты не пишут, а ты напишешь. Будешь первым.
   - Может быть... когда-нибудь... Я как-то даже думал об этом втайне. Но материала маловато. Рассказы ничего не значат, если их не увязывать с общими задачами дивизии, армии, а на фоне их рассказывать о товарищах, о себе... Я сейчас документы изучаю, с друзьями веду переписку, мне все интересно, что связано с нашими частями. Я тебя буду информировать, - улыбнулся я. - Если тебя это... и в дальнейшем будет интересовать...
   - Я вообще люблю военную историю, - сказал сын. - История войн и военного искусства - мой любимый предмет.
   - Вот и хорошо, - опять улыбнулся я. - Может дослужишься до полковника, напишешь диссертацию...
   - Пап, а еще меня интересует: чем закончилась история с иголками от машинки "Зингер"?
   Я рассмеялся:
   - Несколько иголок я подарил соседу. А у него была коза, которая бегала по огороду. Как-то она забрела на наш огород. А у нас была злая собака. Она эту козу давно ненавидела. А тут случай - нарушение границы. Овчарка набросилась на козу и порвала ей вымя.
   - Да, смешно.
   - Но дальше не смешно. Злой сосед начинил моими иголками большой кусок колбасы и подкинул собаке. Та погибла мученической смертью. Я отвез весь ящик на местную швейную фабрику и там оставил. Не знаю - была польза, или нет.
   - А аккордеон?
   - Аккордеон с пишущей машинкой отец продал. Когда я служил в Шверине. Жить-то надо было на что-то...
  
  
   * * *
  
  
   ...Как-то с педагогическим коллективом нашего техникума мы выехали на природу. Разбились там на группы по интересам, жарили шашлыки, веселились и пили безмерно.
   Сам я выпиваю по случаю, но никогда не напивался.
   Сейчас тоже выпил немного (больше и здоровье не позволяет). Пели песни.
   Те, кто изрядно выпили, полезли купаться. Речка неглубокая, но вода холодная, завершался месяц май.
   Когда выпивают у воды, часто все кончается печально. Один смельчак отплыл подальше и стал тонуть. Другие плавали недалеко, хохотали, и не могли понять, чего на берегу кричат-то.
   Плавал я хорошо. Помните, Иртыш переплывал туда и обратно в холодное время? А сколько рек форсировал в одежде и с грузом...
   В общем, ринулся я спасать. А того уж и нет на поверхности. Ныряниям моим не было конца. Тут и другие спасатели подтянулись... Я уже задыхался и вылез на берег.
   Нашли того бедолагу. Откачали. Выжил.
   Домой ехали все молча, злые и трезвые. Один из замдиректоров по кличке Пушкин (потому, что его звали Александр Сергеевич, а фамилия у него была Трушкин, но его все звали Пушкин, за глаза, конечно) был старшим на этом пикнике, и понимал, что от директора ему влетит.
   Последствий боялись все, люди-то грамотные, понимают, что творят...
   Я не знаю, чем кончилась эта история, но для меня она кончилась не очень хорошо - я простыл, заболел, меня трясло, лихорадило, и я попал в больницу.
   Диагноз - пневмония. И болезнь эта затянулась надолго. Форма пневмонии была тяжелой, и я еле выкарабкался.
   Но винить некого - сам в холодную воду полез. И долго там находился, а ведь половины легкого нет.
   После больницы еще долго пробыл на больничном, дома.
   Вышел на работу, про тот пикник никто не вспоминает. Я работал, но мое и без того шаткое здоровье еще более ухудшилось.
   Голова болела почти постоянно, было трудно дышать, через полгода меня опять в больницу. В хирургическое отделение. Будут удалять ребра, переломанные в войну. Анестезия была. Но место - ТО ЖЕ. И мне почему-то, будучи под анестезией, казалось, что врач Борис тычет мне деревянным скальпелем, доставая до самого сердца. И я видел лицо этого Бориса, оно было добрым, но сам он был злодеем.
   Он издевался: что-то пилил, что-то кромсал, втыкал... И бедное мое тело, настрадавшееся от этих операций, опять подвергается все тем же испытаниям.
   А откуда здесь "Юнкерсы"? Они пикируют с включенными сиренами прямо на нас, и кровь стынет в жилах от их пронзительного воя. Сейчас раздастся треск бомб... Люди прижимаются к земле, не смея поднять голову, не смея шевельнуться.
   Я слышал, как гудит и содрогается земля. Мне кажется, что со мной это уже было...
   Или это страшный сон? Или я, используя какую-то машину времени, вернулся в то лихолетье?
   Кажется, меня кто-то бьет. Медленно открываю глаза. Врачи.
   Вскоре ко мне в больницу приехал сын из училища. Это военком полковник Кострач направил телеграмму.
   Сын меня не узнал:
   - Отец, а почему ты такой... худой? Чистый скелет...
   - Сынок, я опять был там...
   - Где там?
   - Ну, там... На фронте...
   - Понятно. Это бывает, отец. Ты не волнуйся, врачи сказали, что у тебя много проблем, но главное - у тебя здоровое сердце.
   Мне трудно было говорить. Я еле выдавил:
   - Сынок, ты езжай... Ты говорил, что у тебя зимняя сессия... А чего тут... сидеть... Езжай...
   ...А через два дня опять люди в белых халатах куда-то меня покатили. Опять маску на лицо...
   ...Впереди завыли "Катюши", и в ночные черные дали ударил огненный ливень, заполыхало зарево пожаров. Из-за звуков боя невозможно разговаривать. Люди охрипли от криков, мата, команд... Четко ощущается запах горелого пороха.
   - К орудию! - кричит озверевший командир батареи. - Куда, сука, ползешь?!.
   Вижу молодого наводчика. Он контужен. Он потерял ориентировку. Острая боль пронзила мне плечо. Как сильнейший ожог... Кажется, я ранен... Трава, темное небо, облака, тучи... Куда-то лечу?..
  
   ...Прошло еще несколько дней. Возле меня консилиум врачей. Что-то говорят. С трудом узнаю военкома - полковника Кострач с черной повязкой на глазу, как у Кутузова (фронтовое ранение). Он что-то говорит врачам. Те ему что-то объясняют.
   С трудом узнаю какие-то слова: "Здоровое сердце..." "Опять в бою..." "Повторная операция"...
   Опять? Это какая по счету?..
   Слева окно. Яркое солнце, и в то же время искрится падающий снег... Пахнет жизнью...
   ...Везут. Перекладывают. Привязывают. Маску на лицо... По-моему, меня и резать не надо. На груди незаживающее кровавое месиво, накрытое тампонами и повязками...
   ...Идет тяжелый бой. Трупы, трупы... Они лежат вразброс, вповалку, в разных позах, с гримасой ужаса, боли, страдания на серых лицах, с выражением изумления в невидящих глазах...
   Я стрелял спокойно, ровными очередями, отправляя жгучие пули в ту сторону, где появлялись фашисты.
   Я четко ощущал рабочее биение пулемета, и еще ощущал пот в ладонях. Но я был почему-то спокоен в этом бою.
   Потихоньку звуки боя начали стихать, но... только звуки. Пулемет бешено прыгал в моих руках без звука, но я слышал чьи-то слова: "Он дрожит... Он по-моему уходит... Нет пульса!.."
   Это о ком?
   Затем я стал приподниматься, и увидел поле боя. Солдаты почему-то были в белых халатах...
   ...Так закончилась моя земная жизнь. Мне было 48 лет...
  
  
  
   * * *
  
  
  
   З А К Л Ю Ч Е Н И Е
  
  
   Уважаемый читатель. На этом месте выключаемся из обстановки, которую поведал нам рассказчик. С вами вновь автор книги, оставивший вас в предисловии.
   Итак, я сын рассказчика, тот самый, что учился в танковом училище. Закончив учебу, я попросился направить меня в Группу Советских войск в Германии.
   Там у меня родился сын, который тоже впоследствии с честью продолжит династию военных, с отличием закончив высшее военное училище. (Впрочем, и младший сын станет офицером запаса).
   Был во Франкфурте, Лебусе, на Зееловских высотах. С трепетом и волнением смотрел на те места, где наши бойцы форсировали Одер, бились за прорыв рубежей обороны на подступах к Берлину.
   Был в Берлине, даже немного служил там. Был неоднократно в Магдебурге.
   А еще служил я в 68-м гвардейском орденоносном мотострелковом ПОЗНАНСКОМ полку. В том полку, который два месяца бился рядом с 920 стрелковым полком за польский город Познань. Правда, 920-й не стал тратить столько времени на этот город, и ушел форсировать Одер. Но зато 68-й, теперь уже Познанский, прошел потом мимо 920-го и воевал в центре Берлина за Рейхстаг.
   Но не пришлось побывать на легендарном острове Узедом, Грайфсвальде, Шверине.
   Конечно, хотелось найти в то время Гильду. Хотя понимал, что это невозможно. Ни адреса, ни фамилии... Да и жива ли она? Наверное жива, в таком случае ей около пятидесяти...
   Бросилось в глаза обилие памятников нашим павшим воинам. Гигантские кладбища со звездами на столбиках... Столько погибших...
  
   Отец не среди них. На фронте он остался жив, но война перепахала его тело и душу, и практически он умер от ран и их последствий, только с запозданием.
   И умер он, хоть и на хирургическом столе гражданской больницы, но в своем воспаленном и замученном сознании он погиб в бою. Об этом свидетельствуют его высказывания и слова в бреду...
   Мой отец был офицером, но ни наградами, ни воинскими званиями его не баловали. Все только из-за того, что был в немецком плену. Такое было время. Что тут скажешь?
  
   []
  
  
   Внук и правнук славного деда. Рядом супруга автора с портретом отца.
  
  
   Скромный трудяга войны, каких было много.
   Наверное, нет такой семьи, где бы война ее не затронула. Воевали мои дяди по отцу и матери, воевал тесть - на Днепре под Кременчугом получил тяжелое ранение и был комиссован. Воевал и мой дедушка, и дедушка жены, который был водителем подвоза ракет для легендарных "Катюш" (кстати, прошел всю войну, освобождал Донецк, южную Украину, Венгрию, Австрию...)
   Заканчивая эту книгу, хочется преклонить колени пред такими солдатами войны.
   Мы не забудем ваших подвигов. Честь вам и хвала!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ
  
  
  
   Предисловие ............................................................ 3
  
   Предвоенные годы .................................................. 6
  
   Начало службы ...................................................... 11
  
   На Курской битве .................................................. 13
  
   Идем на запад (вторая часть Курской битвы) .... 24
  
   Днепр (Букринский плацдарм) ............................ 37
  
   Правобережная Украина ...................................... 52
  
   За колючей проволокой ........................................ 64
  
   Лето 1944-го .......................................................... 76
  
   Завершающий год войны ..................................... 90
  
   Продолжение службы ......................................... 119
  
   Домой ................................................................... 136
  
   Заключение .......................................................... 142
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Историко - биографическое издание
  
  
   Сафин Анвар Борисович
  
  
  
   Юность, опаленная войной.
   Рассказ солдата - фронтовика
  
   Редактор Сидоренко А.Т.
   Технический редактор А. Федорова
   Художественный дизайн, печать Куранова Е.В.
   Компьютерная верстка Жариков А.С.
   Корректор Гавриченкова П.О.
   Схемы выполнены автором.
  
  
  

Издательство ООО НПК "Гамма-Групп", черно/бел.,

формат 15,5х 21,3. 150 стр. Тираж 5000 экз. Заказ N5/320 Отпечатано в типографии "Первый том"

г. Москва, ул. Бакунинская, 14, стр. 13 тел. 8 (495) 228 4254.

Принято к печати 13.03.2018 г.

  
  
   ISBN 978-5-9907112-0-4
  
  
   []
  
  
  
   []
   На презентации книги
  
  
   []
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   144
  
  
  
  
Оценка: 9.75*25  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023