ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Савельев Михаил Александрович
Странная история.

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О дружбе, любви и жизни по обе стороны нашего непростого бытия.
  СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
  
  
  Странно, может, но за
  столом раскрывается душа
  советского человека. И
  самые большие
  откровения случаются
  на кухне.
  
  Красный угол.
  Бесконечные, если это слово применимо к однокомнатной квартире, стеллажи, под потолок, с книгами. Монолитный стол с наваленными тетрадями; письмами и гербовыми бумагами на разных языках с печатями - под стеклом.
  За столом крупный, седой человек положил ручку, отхлебнул из стоявшей тут же чашки, поднял глаза и удивлённо застыл. Хотя тут же улыбнулся, и глаза его засветились теплотой.
  - Я надеялся, что примерно так оно всё и будет.
  Парень, стоящий на пороге, с непосредственным интересом закончил разглядывать комнату и теперь не отводил взгляда от хозяина:
  - Ну конечно, по-другому и представить нельзя было, - рукой он показал на стеллажи.
  Седой обвёл взглядом обстановку и чуть грустно в согласии закивал:
  - Ну что ж, вперёд?
  Молодой человек искренне расхохотался:
  - К тебе невозможно привыкнуть! Ну а я-то, тебя, хоть раз смогу удивить?
  - Ты знаешь... я ждал... - Седой вдруг гоготнул, - Ко мне сейчас Иван Викторович зайдёт. Ну, ничего, он свой во всех отношениях, жаль, вы не знакомы. Я только дверь открою, хорошо? - седой щелкнул, замком и чуть приоткрыл входную дверь:
  - Понимаешь, может это и правильно, что чудеса начинают происходить вокруг тебя, когда уже ни на что не повлияют, когда ты уже сам до всего дошел.
  - Это, смотря, что понимать под чудом, 'до всего' можно дойти не одним путём...
  - Да, да. А философия нужна только когда ищешь, она лишь средство при становлении на истинный путь.И лишь когда ты его нашел древо философии дает свои плоды.
  
   *****
  В общем, они шли домой и никуда не сворачивали. Просто по дороге, с обеих её сторон, через определенные промежутки пути находились кафе, и они, через указанные промежутки, попадали в каждое. Сегодня получилось так, что они не пропускали ни одного.
  Уже синел поздний, летний вечер, когда они, наконец, подходили к дому. Зашли тут же в магазин.
  -Давай возьмём пельменей... и...
  -"Клюковки".
  -Нам, пожалуйста, полкило "Южных" и "Клюковку".
  На кухне царил порядок: перемыта и поставлена на "штатное" место посуда, раковина и плита блестели свежестью мятной конфеты, в общем, все убрано, протёрто, даже салфетка на стиральной машинке поглажена, и как бы подчёркивая всё это, в раковине одиноко скучала не очень грязная сковородка.
  Ромка такого не видел никогда. У Николая в квартире - точно. Он не нашёл даже слов. Пошёл сел за чистый стол (с чистой пепельницей!), обвёл взглядом кухню, и лишь слегка покивал головой.
  Пельмени сварили тут же. "Клюковку" же сунули в морозильник и про неё забыли.
  Вообще-то Ромка снимал квартиру совсем в другом районе города, но поскольку все затеи и беззатейливое время скуки им было много интереснее проводить вдвоём, чаще жил у Коли. Хотя время от времени они, для смены обстановки, гостили и у него, или вообще по домам. Они являлись как бы ядром, вокруг которого, собирались разные люди и происходили обычные и самые невероятные события.
  Были они непохожи, если не сказать, противоположны, почти во всём, начиная от внешности и, заканчивая характерами, но совпадали в чём-то неуловимом, главном. В чём Николай никогда не задумывался, а Ромка никогда не говорил, хотя, может, и знал.
  В Ромке, наверное, умирал преподаватель какой-нибудь абстрактной науки. Он мог не знать элементарных, с точки зрения обычного человека, вещей. И в то же время мог человеку обычному открыть глаза на обычные вещи с доселе умонепостижимой стороны.
  Нет, Ромка знал много. Ромка был философ. Коля, любил его послушать и иногда даже провоцировал на рассуждения. А Ромка иногда высказывался и без "провокаций", так, по потребности души.
  Задавая "диалектический" вопрос Ромке, Николай никогда не предполагал, что услышит в ответ. Он как бы запускал неизученную цепную реакцию с непредсказуемым итогом. Хотя, по правде сказать, Ромка в целом был не?предсказуемым человеком, и предсказать его было можно лишь в его этой самой непредсказуемости.
  -Рома, зачем, вообще, мы живём?
  -Какой пошлый вопрос.
  Но Николай, по ряду признаков видел, что "зацепил" друга и терпеливо выжидал. Недолго.
  - Ты хоть раз видел, как вылетает подёнка?
  - ?
  - Это такая маленькая, невзрачная, как моль - бабочка, которая живёт одну ночь. Причём они живут все в одну, летнюю ночь, миллионы. Они не покидают границ своего водоема. Представь: белое живое облако над рекой, точь-в-точь повторяющее её изгибы, разливы, заводи и сужения; лёгкое шуршание миллионов крохотных крылышек и миллионы трепещущих душ... А к утру они умирают и отдают свои тела реке... Вся вода становится белой, ещё несколько дней несёт их течением мимо и живность речная, тогда, жирует, поглощая миллионы безвинных телец. Всего одна ночь дана им Богом. Что они успевают? Зачем они живут? Уж, не для того ли чтобы была сыта рыба?
  Я никогда не жил в "природе" долго, но судьба зачем-то подарила мне такую ночь, одну. До сих пор, она заставляет меня думать.
  И кажется мне, что за самоотверженность их, беззаветность воздается им сполна, как и представить не дано нам.
  Кстати наша жизнь, здесь, всего лишь одна летняя ночь...
  Одна ночь. А они цепляются за неё всеми своими крохотными силами. Ответь мне: зачем? и я скажу тебе, зачем живём мы, если, потом, потребуется...
   *
  Была когда-то у Ромки жена. Николай неплохо знал Марину и, со стороны, считал ее, чуть ли не идеальной супругой. Умная, образованная, умеющая создать впечатление... Иного мнения придерживался Ромка и не, потому что хорошая жена - чужая. Ромка был много умнее этого расхожего утверждения.
  Николай женат никогда не был, и вопрос семейной жизни волновал его, в какой-то мере. Он пытался понять, почему два хороших человека никак не могут ужиться вместе, ведь сошлись они зачем-то, даже ребёнок у них...
  Ромка до поры до времени отвечал односложно: "Не судьба". Но однажды его, как всегда не по теме и не к месту, прорвало и Николай на свой вопрос "А есть любовь?" услышал обычную Ромкину нестандартную историю:
  - "Мой друг Сократ мне говорил, женись в любом случае: попадётся хорошая жена, станешь счастливым; плохая - будешь философом". И я как подавляющее большинство нормальных мужчин женился. Женился, когда мне было двадцать лет...
  Говорят, противоположности притягиваются. Два человека должны совместится как две шестерёнки, там, где у одного зубец, у другого паз. Люди не шестеренки, поточенные на заводе и не бывает у них идеального совпадения, но чем больше совпадений "+" - "-" тем слаженнее работает механизм любви. Или они притираются, со временем.
  Мы же с женой имели полное, зеркальное, совпадение, до полной несовместимости и понял это слишком поздно - в первый день совместной жизни. Вдобавок ко всему и она, и я, в точках болезненного соприкосновения были сделаны из стали и шла не притирка, а калечение наших душ и тел. И, скорее всего, мы хотели от любви то, чего нам она дать не могла.
  Уж не знаю, что и как, читал ли я Сократа ранее или просто слышал где-то, стал ли я философом или просто, с тех пор, мудрость полюбил?
  А с женой мы долго не могли расстаться. Ведь "Первая жена от Бога". Но есть же какие-то исключения во всех правилах; или ошибки? Ведь могут быть? - Ромка с тревогой посмотрел на Николая, как бы побоявшись услышать ответ и, оправдываясь, торопливо продолжал, - Я всегда хотел быть нужным, нужным людям, но особенно кому-то одному. Ведь любовь-это постоянно быть кому-то нужным. Нужным, как человек. Как сын, отец, внук, племянник, как специалист, как собутыльник и т. д. тоже. Но должен быть на свете человек, которому ты нужен весь, всегда и всякий.
  Жена же видела во мне работника, порученца, снабженца, потребителя пищи и чистых вещей, да всё что угодно и никогда человека. Отсюда, нужен был ей как: кормилец, поилец, отец ребёнка, орудие к процветанию и т. д. И если, к примеру, мне где-нибудь оторвало голову и меня не стало бы как человека, она, поверь, имела бы только плюсы: "несчастная" вдова, мать-одиночка, страховка, пенсия, заботы сослуживцев, квартира и имидж свободной независимой женщины, а в старости мученицы и страдалицы. Это для неё было бы идеально. И никаких забот, проблем, завтраков, обедов и ужинов, стирки, штопки и др. Впрочем, она и так не утруждалась, она умела и хотела только брать, ничего не давая взамен. Если ей сказать об этом она обидится, возмутится. Но если бы в какую-нибудь тихую минутку она сумела бы взглянуть в лицо правде... Да уродлива эта правда, грязна, нечесаная и не нужна никому. Нечего на неё смотреть гнать её в зашей. Только на беду ли, на счастье ли видел я эту правду, и правда эта подсказала мне выход.
  Может, я плохо знаю женщин... Но это страшно когда человек живет под девизом: "Любите меня, или я буду вас ненавидеть!"
  Расставались мы бурно со слезами и скандалами. Как это, "моё" и вдруг пошло куда-то, планы нарушает и положение пострадает, и имидж, и материально, знаете ли... Короче, самое главное под угрозой. И вот тогда она впервые увидела во мне человека; человечишку: эгоиста, скотину, импотента, бездарность, бабника и всё в том духе...
  Ещё момент. Просьба не забывать, при всём при этом, это лишь моё мнение. По крайней мере, есть ещё, как минимум, одно (с высокой вероятностью диаметрально противоположное), но его, по ряду причин, мы сейчас не узнаем. Зато из всего вышесказанного можно совершенно точно заключить, что о любви в данном случае речи быть не могло.
  Это не любовь.
  Да, кстати, знаешь, жена ушла, а философия осталась.
  - Да, кстати, знаю.
  Ромка внимательно посмотрел на Николая и, по существу вопроса, весь вечер, не проронил больше ни слова.
  Про "клюковку" вспомнили утром. Она превратилась в то, что на водоёмах называется "шуга".
  - Ммм.
  - Ну что?
  - Ага. Только зубы холодом ломит.
  - Ммм. Нда.
  Начинался длинный, изнуряюще жаркий, липкий, летний рабочий день.
  
  *
  
  И получилось-то все из-за ничего...
  Колька, битый час, пытался объяснить случившееся. Ромка молча, пристально смотрел на рассказывающего друга. Тот осекся:
  - Ты что ТАК смотришь? Ты мне не веришь? Я же тебе говорю враньё всё это.
  - Боюсь, что это правда.
  - Да почему? я же тебе объясняю...
  - Слишком большим количеством отрицаний ты это утверждаешь.
  Николай замолк, сник как-то, тихо задумчиво как бы сам себе:
  - Никаким количеством отрицаний нельзя утвердить это, - он ещё чуть постоял, опустив голову, - и никаким количеством утверждений не надо отрицать, - стянул со спинки стула свою куртку и, не попрощавшись, медленно вышел.
  Роман, поникши, сидел, глядя в пол, достал сигарету, прикурил, затянулся. "Да что же это!?" - подумал он, одновременно вскакивая и отбрасывая начатую сигарету. И уже за дверью, на ходу:
  - Коля! Коль! Да подожди же ты! Ну, чего ты...
  ...В этот вечер они здорово напились.
  
  *
  Необычная штука, для человека, привыкшего с рождения к морозам - южная зима.
  За окном ветер, воя, нёс куда-то мелкую морось. Темно и поздно. Николай думал уже про сон, когда в его железную дверь сильно постучали.
  - О-оо. Заходи... Ты куда потерялся? Где это ты так?
  Ромка завалился взъерошенный, расстегнутый, с бутылкой водки и томатным соком.
  -Дома пожрать есть? Или сходить? - при этом, уже скользя носком по пятке, стягивал с ног тяжёлые ботинки.
  Николай с любопытством наблюдал за ним:
  - Ты где был, гад?
  - Понимаешь, у меня сегодня есть повод напиться. Даже не повод, а веская причина. Если быть совсем точным, то сначала я выпил без всякого повода, а потом вспомнил про причину... Вот.
  - Начало интригующее.
  Николай ногой отодвинул с дороги грязные Ромкины ботинки. И прошел вслед за другом на кухню.
   Из холодильника уже вытекал кефир, и гремела упавшая на пол сковорода с картошкой.
  - Л-ллееший...
  - Рома, сядь, а? Сейчас всё сделаю.
  Через несколько минут они сидели друг напротив друга за маленьким столом, Ромка хлебал горячий кофе и говорил так, будто разговор и не прерывался:
  - То, значит, была не любовь. А теперь слушай про любовь.
  Коля посмотрел на него ошеломленно, затем "включился", сделал останавливающий жест, открыл принесенную Ромкой бутылку, налил себе грамм сто (Ромка отказался), выпил, закусил лимоном, и артистически милостиво кивнул: "давай, дескать".
  Ромка оценил маленький спектакль, слегка качнул головой.
  - Так вот, с тех пор моя философия оберегала и хранила меня от всех напастей и бед. И жил легко и свободно перенося трудности, судьба, конечно, оберегала меня и не подкидывала неразрешимых задач.
  Что же касается любви, то я как все нормальные люди, влюблялся, кидаясь в этот омут с головой. Но глупостей не делал, точно зная, что как бы что не складывалось, всё скоро пройдёт. Так оно и случалось. Я легко расставался со своими пассиями, стараясь делать это красиво со всех сторон.
  Один, только, раз женщина оставила меня раньше, я сильно переживал и даже опустился до оскорбления. Но назавтра, искренне раскаявшись, извинился, получил прощение, а ещё через пару дней забыл и про неё. Сталь закалилась.
  Теперь моё философское отношение защищало меня со всех сторон. И я уже чувствовал себя мудрым и старым актёром, который лишь играл на сцене свою хорошо отрепетированную роль. И длилось бы это, наверное, вечно, если бы (как бывает во всех сказочных и правдивых историях) я не встретил Её...
  Вру. Мы были знакомы давно и, даже, были друзьями...
  Она - самая красивая женщина на земле, я это знал и раньше. Я (как в сказке) - простой и обычный малый, который даже во сне не мог бы представить Её рядом с собой.
  Она сама нашла ко мне тропинку и сама, наверное, не знала зачем.
  Расклад был таким, что только при исключительных обстоятельствах мы могли бы быть вместе.
  Она - прекрасная черная королева. Я - неуклюжий белый король. Мы - на шахматной доске.
  Николай подозрительно, изучающе, посмотрел на Ромку, но внешних признаков подвоха не обнаружил и продолжал слушать.
  От Ромки не ускользнула настороженность друга, но и он не прерывался:
  - Я мог видеть Её, разговаривать с Ней, любить Её, но приблизиться к Ней - нет. Она понимала, что может двигать мною, играть со мной и, даже, встать рядом, для того, чтобы я (по правилам шахматной игры) склонив голову, отошёл, ведь мой шаг на встречу означал бы для неё гибель...
  Время лечит всё. "Всё проходит". И я ждал. Но Время перестало быть моим союзником.
  Я встречался с нею каждый день. Я не мог Её видеть. Но не видеть, тем более, не мог.
  Зачем, зачем?
  Я снова кинулся в философию. Но не нашёл такой философии чтобы победить свою любовь к ней.
  Кажется, страдала и Она.
  Она, то уходила на другой край этой многосложной шахматной доски, заставляя меня тосковать, то приближалась вплотную, заставляя отступить на одну клеточку.
  Я терпел и мучился.
  Заставлял терпеть и мучиться её.
  Так долго продолжаться не могло. И я нашёл выход и поступил как настоящий благородный рыцарь: я бежал. От неё...
  И вот я здесь с тобой, - Ромка с подчёркнутым сарказмом и иронией в глазах, уничижающе посмотрел на Николая, - пью водку. А она там. Её Время вылечит. Самая красивая женщина на земле не должна долго грустить. Она меня забудет. А может, и теперь, вспоминает с улыбкой.
  Я бежал от неё. Ты пойми, банальное: от себя не убежишь.
  Я тороплю время: "Быстрей, быстрей". Я внемлю мудрым: "Всё пройдёт". И, ты знаешь, боль проходит. А на её месте образуется жуткая пустота. А вдруг бы всё вышло, а вдруг это то самое, настоящее, единственное и... мною навсегда потерянное?
  И, лучше бы тогда - мат, чем сейчас - пустота чёрно-белых клеток.
  Наливай...
  Николай слушал не дыша. И хотел знать больше "Только как бы... у Ромки этого "мутного"...
  - Нет.
  - Что нет?
  - Всё нет.
  - Что всё? И что нет?
  - Ты себе можешь представить ВСЁ? - и Коля сделал над головой разводящий жест руками, - Вообще всё.
  - Допустим.
  - Так вот ВСЁ: нет.
  - Знаешь что...
  - Спокойно. Благодари судьбу за то, что вы врозь: любовь осталась (даже если, только у тебя). А так бы она умерла 95%. А, скорее всего, её уже нет. Просто вы в счастливом неведении, потому что - врозь.
  - Где же ещё 5%?
  - Ну, сам понимаешь, в жизни всякое бывает.
  - Да-а...
  - Что да?
  - ВСЁ: да. Ты сначала в своих процентах разберись - социолог. Ты ничего в жизни поменять не хочешь? - это был очень сильный удар, - Честно?
  - ...хочу... Только... не знаю как.
  - Я не даю тебе никаких советов. Только убеждён, что живём мы, для того чтобы попасть в эти пять процентов. Смысл в этом. А стоит один раз убежать, потом до конца жизни будешь думать: а не тогда ли перешагнул то, ради чего жил?
  - 95 против 5, не в твою пользу, - Николай размышлял вслух, Ромка не мешал, - и не в мою тоже...
  - Только наоборот: отважная пятёрка против 95 и всего мира в придачу. Ты за кого?
  - А ты?
  - Я в своих процентах разберусь.
  - Как?
  Ромка очень-очень внимательно смотрел на Николая:
  - У тебя сия история никаких ассоциаций не вызвала? - и, не давя ему уцепиться за мысль:
  - Бери... Ммхм. Кха... Ммм? А, так вот, о причине. У неё сегодня День рождения. И Она, - Ромка махнул рукой в неопределённую даль, - принимает поздравления от друзей и подарки...
  А я, тут, напился, сегодня, и чешу языком. Завтра снова стыдно будет. Но сейчас мне легче.
  За то чтобы самые лучшие женщины были всегда рядом с нами, - Ромка очень трезвыми глазами посмотрел на Николая, - и за друзей...
  Николай слушал. Когда Ромку "несло", было совершенно непонятно, где он говорит истинную правду, а где говорит какую-то другую, неведомо откуда взявшуюся, но тоже правду; где говорит серьёзно, а где шутит. Потому, наверное, ни добавить, ни возразить ему нечего, а подтвердить неуместно.
  И для того чтобы просто что-то сказать, как всегда, в таких, случаях не в тему:
  - Тебе книги писать надо...
  - Книги не писать, нам с тобой, а читать надо. Ты, какую сейчас читаешь?
  Николай взял тайм-аут. И сыграл вторую серию миниатюры за сегодняшний вечер. Он наморщил лоб, взял пол литру, очень сосредоточенно отмеряя, выпятив губы, разлил по двум стопкам, закрутил пробку, бережно поставил бутылку и поднял рюмку и на Ромку ясные глаза:
  - А?
  Ромка молча оценил актёрские способности друга, но вопрос с повестки дня не снял.
  - Понимаешь, жутко некогда. То да сё и день прошёл...
  - Понимаю. А звёзды ты, когда в последний раз видел?
  Николай покорно ждал продолжения.
  - Некогда - это диагноз, это на всю жизнь. Надо хоть изредка отрываться от двухмерной плоскости беготни, хотя бы в мыслях. И книги читать. В них всё написано. Вот, например, - Ромка на глазах у привыкающего, только, ничему не удивляться Николая, залез в боковой карман своих камуфлированных штанов и извлёк из него томик страниц на 445, да ещё и в твёрдой обложке, - по теме сегодняшнего "семинара", один очень умный человек пишет:
   "Если ты не сумеешь заставить женщину плакать - будешь плакать сам. Не бойся делать больно - так надо. Почему женщина любит сильнее, в целом, чем мужчина? Потому что для неё любовь начинается болью, когда она становится женщиной, и кончается болью, когда она рожает ребёнка. На два этих пика и натянут канат её счастья, которое граничит с болью. Это - природа, а против природы не попрёшь".
  Если это так, то ты не найдешь любви.
  Не нужна тебе такая любовь. Ты физически не переносишь, когда рядом, кто-то искренне плачет. Печально. Но боюсь что всё сказанное им и мной сейчас - это правда. И будешь ты в добрую твою душу... До конца своих дней искать чего-то.
  Перед Николаем сидел другой Ромка: уверенный в себе, широкоплечий красавец, с горящими глазами - любимец всех без исключения женщин. Откинувшись на спинку стула, он чуть с высока смотрел на друга. Затем он грустно вздохнул, чуть ссутулился и опустил плечи - словно сдулся:
  - А может прав ты. Может не надо слез? Есть, конечно, еще один выход и знание о нём живёт в тебе, но нам до него бесконечно далеко...
  Засыпая, Ромке чуть-чуть думалось:
  - Может зря я ему так? Колька он человек такой. Если пьёт, то без меры, если курит то без меры (а ведь может и вообще не курить), если гуляет то без меры, а если уж любит, тогда... да-а. И, скорее всего, эта "Его Самая красивая на земле", не сможет уместить в себе весь тот океан любви который в нём. Как до сих пор никто не смог. Известно...
  Он несчастный человек, он топит в этом океане, не каждая женщина способна принять столько и лишь единицы могут ответить тем же. И шанс, что он встретит такую (без всякой потребности боли), вообще близки к нулю. Поэтому у многих хороших людей на личном фронте далеко не замечательно.
  Здесь в самом начале случилась какая-то трагическая подмена. Остались раны и комплексы, - Ромка чувствовал это в Николае, - Он дарит свою любовь всем, в той мере, в которой, всем, её можно дарить. Но океан, космос любви, которую можно дарить лишь единственной, в его душе постепенно покрывается панцирем и из крыльев превращается в непосильную ношу.
  А может прав он.
  А может я. Не искать, а собрать все сто, тогда уж точно своего не упустишь... Но и не удержишь... И даже не заметишь...
  - Чёртов Ромка, дрыхнет. Ассоцации... в Ромкином поэтическом изложении...
   Коля, на ощупь прошёл в прихожую и включил свет, Боковым зрением он увидел как крупная, беззвучная тень мелькнула справа и исчезла. Он внимательно осмотрел освещённое пространство и ничего не увидел: "Моль какая-нибудь". Прошёл на кухню, покурил, зевая, вышел в прихожую и... огромная тень, скользнув откуда-то сверху, едва не влетела ему в лицо, растворившись прямо над головой. Николай вжал голову в плечи: "Что за на ...?" Но внимательно осмотрел прихожую, включил свет в кухне, комнате и ничего не обнаружил. "Допился, блин". Ромка безмятежно, по-детски спал. Коля стал выключать свет в обратном порядке, когда мимо него вновь бесшумно скользнула огромная (совсем не бабочкина) тень. Кольке стало плохо:
  - Неужели белая горячка? С чего бы. Не, просто с ума сошёл, - пришла спасительная мысль.
  После секундного оцепенения он приступил к решительным действиям: Включил везде свет, Взял со спинки стула рубашку, и стал ходить по квартире, крутя ею над головой. Если бы кто-нибудь со стороны увидел его, в этот момент, его тут же, сдали бы в "психушку". Но к счастью, за ним никто не наблюдал и он своего добился: в какой-то момент, откуда не возьмись, выпорхнула летучая мышь и стала кружить вокруг лампочки, под самым потолком. Николай успокоился: "Вот оно что. Сейчас я тебя".
  Но все усилия изловить или сбить животное ни к чему не приводили. На каждый молниеносный выпад Колиной рубашки она отвечала ещё более быстрыми действиями и очень быстро от скорости и бесполезности действий у Коли закружилась голова и его начало тошнить.
  - Если это всё же белая горячка, то дело плохо, - думалось ему. И он готов был уже поверить в это и сдаться на милость судьбы, разбудив Ромку, когда мышь выдохлась и, вздымая крохотными бочками, уселась, прилепившись к форточке.
  Николай подкрался и победоносно схватил покорившееся животное. Мышь вяло тяпнула его за палец и замерла. Победитель долго рассматривал её кровожадный лик, думая, не разбудить ли все же Рому. Потом выпустил её в форточку и с чувством выполненного долга отошёл ко сну.
  Наутро весёлый Коля, за чаем, рассказывал, не разделяющему ничуть его радости, Ромке ночное приключение:
  - ... фу как хорошо, а я уж думал белая горячка.
  Ромка подул на чай:
  - Свидетели были?
  - Не понял?
  - Свидетели, спрашиваю, были?
  - Нет, ты же...
  - Так вот, это она и была.
  А, правда, где летучие мыши зимой? И что они там делают?
  
   *
  
  Молодые листочки не скрывали ещё за собой веток. В массе своей образовывали полупрозрачные зелёные облачка - дымку.
  Так и впечаталось в память с детства: "зелёная дымка"...
  Весёлой гурьбой завалились домой к Ромке. Завтра тяжёлый день, и потому только на кофе с шоколадными конфетами и: "По сигарете".
  И, бывает такое, дома не оказалось ничего. Но в пятидесяти шагах находился чудный магазинчик и Ромка, взяв из шкафа деньги, вызвался решить проблему за пять минут, пока закипает вода.
  Подробно и весело решили, что купить. Пошёл, за компанию и Николай.
  - Нам, пожалуйста, "Золотой дым" лёгкие.
  - Их нет.
  - Так вот, с витрины, дайте.
  - Они скотчем с другими склеены.
  - Хорошо, давайте то, что есть...
  - Так... пожалуйста, баночку кофе.
  - Нет его.
  - Так вот на витрине банка, и скотчем ни к чему не приклеена, - Ромка и Николай с весёлым интересом глядели на продавщицу.
  - Она пустая, - продавщица: молоденькая девчонка, смущаясь, улыбнулась тоже.
  - А в пакетиках есть?
  - Есть! - с радостным облегчением.
  - Нам десять пакетиков.
  - Ой, а у меня только шесть.
  - Давайте! - друзья уже не пытались скрыть веселья.
  - Нам ещё коробку конфет.
  - Ой, вы знаете, на них ещё нет цены: только-только разгружают.
  - Пирожки есть?
  - Кончились.
  - Давайте сосиски в тесте.
  - Они вчерашние.
  - Бутылку "минералки".
  - Она тёплая.
  - Жвачку.
  Девчонка стояла как школьница, отвечающая на двойку, прося пощады:
  - Тоже ещё цены нет...
  - Продайте за десятку, ведь больше она не стоит?
  - Конечно, нет...
  Перед изумленными друзьями они выложили покупки: бутылку почти горячей "минералки"; шесть пакетиков кофе; какое-то печенье; сигареты (какие никто не заказывал), и жвачку.
  Конечно от этой "пары" можно ожидать чего угодно... Но... зачем?
  Через минуту над их приключением хохотали вместе. И сигареты, и кофе, и печенье казались всем замечательно вкусными...
   И в жизни так.
   *
  - Понимаешь, надоело всё до жути.
  - Понимаю: меланхолия и самоедство.
  - Это только философы, всякие любят неопределённости, оттенки и полутени в жизни.
  Они уже отправили гостей, пили (все-таки) джин-тоник и глядели в телевизор.
  - Ты как военный хочешь чтобы всё было чётко: белое - зелёное?
  - Необязательно. Хочу понимать, что происходит и зачем?
  - Это из области: "Исчерпывающий вопрос". Но если хочешь: деньги, власть и любовь правят вашим миром.
  - А вашим?
  - Причём чаще всего именно в таком порядке: сначала деньги. Затем власть. И потом любовь. Вся беда в том, что любовь в этой троице тоже покупается и подчиняется. Заблудился весь мир, в этих, трёх соснах и не видят, и не слышат никого и друг друга.
  - Можно скажу за себя? Денег мне всегда достаточно, даже если их нет. К власти я не стремлюсь, ты знаешь. Любовь ищу, да, и это считаю важным. Но, по-твоему, она имеет цену и подчиняется. Значит надо иметь власть и деньги и блудить в "трёх соснах" или отказаться от поиска. Так? Зачем тогда жить?
  - Искать любовь надо, но не там. Есть другой мир и в нём правит другая тройка: Вера, Надежда, Любовь. А вот дальше интересно: заметь: Любовь есть и там и тут и снова на последнем месте, но здесь она уже с большой буквы, она не продаётся и не покупается. Любовь прекрасна и опасна: на ней пересекаются два таких разных мира. Чуть не доглядел и уже не "Любовь", а - "любовь" тянет на себя деньги и власть. Но бывает и наоборот: если ты умеешь любить: "любовь" после страданий и неимоверных трудов становится "Любовью" и люди попадают в мир Веры и Надежды. Вот и получа?ется, что правит мирами неприметная Любовь. Она же и смысл жизни.
  И раз ты такой, какой ты, то ищи уж сразу "Любовь".
  - Ты нашёл?
  - Найду. ...наверное... Или что-то пойму...
  - А если она уже есть, но... Сам, короче, знаешь.
  - Что я знаю?
  - Да всё ты знаешь.
  - Ладно, допустим. Как здесь поступать решать только тебе. Мы уже касались этой темы... Кстати, любовь без обладания - высшее проявление этого чувства. Бог любит, поэтому отпускает... Если тебя это утешит.
  - Навряд ли.
  - Смотри сам. А счастье... Кстати ты знаешь что такое счастье? - Ромка, не дожидаясь ответа, продолжал. - Счастье, всего-то на всего, быть нужным тем людям, которые нужны тебе, причём в равной степени. Так вот всё просто.
  - Да уж... Делов-то...
  - Во всяком случае, кое-что в твоих руках.
  Ромка, чувствуя свою правоту, перешел на лекторский тон:
  - И ещё, - вещал он, - запомни: мы здесь на пограничной черте между Небом и жутким Подземельем, при полной свободе выбора. После того как мы оставим тело, удерживающее нас на поверхности, осязаемые и весомые в нашем мире деньги, власть и любовь невесомую душу глубоко утянут. А вот невесомые, и потому неосязаемые здесь у нас Вера, Надежда, Любовь воспарить в Прекрасное помогут.
  Колька пользовался моментом:
  - Знать бы точно...
  - Удивляюсь, иногда, умственной отсталости окружающих, - при этом Ромка демонстративно разглядывал в упор Николая. - Люди верят в самые невероятные слухи, в глупейшие газетные статьи, в обещания сильных мира сего, верят всевозможнейшим шарлатанам, рекламе, друг другу, да мало ли ещё в какую чушь. И эти же самые люди не верят в Бога или сомневаются. Сомневаются и в чем? В том, о чём говорят и пишут уже ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ мудрейшие, в том чему не нужны никакие доказательства, в том, что известно каждому через совесть, через чувство Бога. Ты знаешь: ТОЧНО.
  - Ну, да... но доказательства какие-нибудь...
  - Евреи, ходившие с Моисеем сорок лет, помимо всяких чудес (а одно расступившееся море чего стоит) самолично много раз Бога видели. И что? - Ромка вопросительно смотрел на Николая.
  - Что?
  - Сомневались все равно и не верили.
  Вера это такая штука она либо есть, либо нет и взаимосвязь тут обратная: если ты веришь, то доказательства увидишь вокруг. А если не веришь, то и расступившееся море тебе не доказательство.
  ...
  
  *
  Николай шёл по каким-то огромным пещерам, освещёнными непонятно откуда приглушённым светом, под сводами и арками, через какие-то гигантские многоступенчатые бассейны с прозрачной до невидимости водой. Потом бесшумно скользил по ним, на капитанском мостике огромного корабля через громадную арку выплыл под яркое солнце и небесно-голубой свод. Спешился. С пакетиком апельсинов вошёл в роддом и по ступенькам и коридорам нашёл в палате Её. Всегда прекрасную. Юную-юную, с редкими веснушками на носу. Беременную, с большим тугим животом. Она тепло улыбнулась и приняла от него апельсины...
  Только было ещё какое-то лёгкое чувство посторонности его там.
  Но это из жизни, - так думать хочется.
  Николай проснулся. Он любил такие: из другой РЕАЛЬНОСТИ сны...
  
  *
  На Николая без видимой причины напала депрессия...
  Депрессия всегда баба с тяжёлым характером, садилась верхом на голову и, в такие моменты, пока есть сознание, есть и депрессия.
  Николай давно понял, что бороться с ней невозможно. Он пытался топить её вместе с сознанием в океане водки и облаках никотина, но депрессия опытный лоцман, чтобы он не делал, корабль сознания не тонул в водах и не растворялся в туманах, а, прорываясь через все, шёл непобеждённым, указанным ею курсом...
  Коля всегда стойко и весело переносил все тяготы и лишения своей беспутной жизни. Он легко и бережно относился к ней, а жизнь отвечала ему взаимностью. Она ему многое, очень многое прощала. Она к нему - как мать к младшему сыну, он осознавал это и, сам, считал себя баловнем судьбы. Так оно и было.
  Жизнь давала ему всё, чего он хотел. Абсолютно всё, даже если о своем желании он потом жестоко раскаивался, но это было редко. Но, было. Зато в своих желаниях научился быть очень осторожным.
  Коля и жизнь любили друг друга.
  Депрессия же всегда нападала на него, придравшись, к какой-нибудь незначительной мелочи, пустяку, всё время, пытаясь их рассорить. И не то что бы ей это удавалось... Нет...
  Только, в последнее время, Николай перестал видеть сколько-нибудь возможный дальнейший путь. Причем депрессия уходила, а неведение оставалось. Какое-то неведомое ранее чувство, что здесь (везде) он лишний, даже если рядом никого нет. Такое неопределённое состояние вызывало в нём иногда некую растерянность, но не более. "Всё пройдет", - сказал один очень умный человек когда-то давно. Другой очень умный человек сказал: "Всё приходит вовремя тому, кто умеет ждать". И Николай не торопил события.
  ...Получилось так, что на работе он пробыл больше суток, это случалось довольно часто и, само по себе, не было событием. Проведя бессонную ночь, он сделал множество полезных и, множество совершенно никому не нужных дел. Он общался с людьми, решал какие-то проблемы, что-то писал, читал, объяснял, спрашивал, находясь в центре событий и суеты небольшой "конторы". Работа у него была нервная и неблагодарная. Но окружали его там разные люди, среди которых были родственные ему души. И, наверное, благодаря им он с радостью почти каждый день топал на "работу".
  Он ехал со службы и знал, что, придя домой, сразу завалится на кровать и от того что сильно устал долго не сможет заснуть... Промелькнуло серой тучкой предчувствие нехорошего продолжения дня. Но сейчас он просто устал.
  В три часа дня Николай проснулся в мрачнейшем расположении духа. Прошёлся из угла в угол своей пустой квартиры. Здесь ему предстояло провести время до завтрашнего утра. Был вторник, но у него, за "рабочие" сутки, выходной.
  Выходной. Вырвали из жизни, бросили в четыре стены.
  Выходной. Даже не зайдет никто все на службе. Кто это придумал? Шли бы они с такими выходными...
  Что бы поделать, когда делать ничего не хочется? И главное смысла во всём никакого. Куда от себя бежать, если даже пойти некуда?
  Где, ну где все те люди, которые ещё несколько часов назад никак не могли без него обойтись? Хоть кто-нибудь?
  Началось. Он даже промычал, как от зубной боли, сжав губы. Мысли разлетелись как курицы, напуганные промчавшимся автомобилем.
  А сначала метался, искал: смысл жизни, своё Главное Дело, любовь, счастье, свобода, что там ещё, а, справедливость и прочее. Кружил, как муравей по дну стеклянной банки, чего-то доказать хотел. Говорил, писал, даже делал. Срывался. Падал. Снова искал. Жизнь в маске дней пролетала.
  Не то чтобы устал, нет. Смирился.
  Вот именно сейчас он смирился.
  Смысл жизни, ха. Сколько до него искали, одновременно с ним искали, столько же после будут и не найдут.
  Появляются, конечно, индивидуумы, которые кричат: "Нашел! Нашел! Слушайте все!". Это ложь. Тот, кто нашел, он молчит, он понимает, что и смысл жизни и Главное Дело у каждого неповторимы. А критерии добра и зла заложены в каждом человеке с рождения, для ориентации.
  Любовь. Он не знал что это. Точнее он очень хорошо понимал, что это такое, но объяснить не мог. А точно знал лишь одно: если она появилась, то скоро пройдёт, хотя каждый раз надеялся на другое. И, сбылись эти надежды, что ли? Не проходит, столько времени не проходит. Да только, что с того, ведь Её рядом нет.. и все не так как хотелось бы. А может так лучше? Любовь... Это пожалуй единственный вопрос на который он не нашёл ответа и не знал что с ней надо делать когда она есть и как жить когда её нету.
  Почему-то тут же не по теме всплыло в голове: "Жена и любовь две разные вещи. Но жена важнее: она как карма и её надо изжить". Жены у него не было. Эх, Иван, где же ты теперь? Что же ты-то не изжил свою карму, развёлся. Скандалы ему надоели, видишь ли. А тут, может, и поскандалил бы, да не с кем.
  "Ты знаешь, почему я с тобой сейчас пью, - говорил ему другой друг - Серега, с которым они вместе были в длинной командировке в Питере, - потому что мне с тобой неинтересно. И без тебя я пью, потому что мне вообще жить неинтересно, когда моей жены рядом нет. Только с ней я себя человеком чувствую". Надо же, как бывает. Только к чему сейчас это?
  - О-о-о! Какая чушь!
  Ромка. У больших людей страдания большие. Спасался в философии от любви. Не выйдет, не получится. Когда нет любви, философия помочь может. Когда она приходит, любая философия бессильна. Потому что ВООБЩЕ нет такой философии, чтоб от любви спасла. В самом слове "фило-софия" Любовь главенствует.
  И ещё одна мысль, словно поданная откуда-то мелькнула, но он не смог за неё зацепиться: да почему же любовь должна быть только к мудрости или к женщине, или к себе, или к чему-то конкретному...
  Справедливость. Ёще лучше. У Каждого справедливость своя. И от того любая другая справедливость, для Каждого, несправедлива. Точка.
  Свобода. Ещё короче: "Осознанная необходимость". И этим всё сказано.
  Поставят пистолет к голове близкого человека и скажут: "Жри дерьмо, а то...". Осознаешь необходимость, и кушать будешь, при этом свободным останешься. Каково?
  Как мне всё это надоело, кто бы знал. Как мне моя работа надоела, одно и то же надоело, курить одному надоело... кстати! Как хорошо когда в доме есть бычки! Гм, ну да...
  Он закурил, на секунду прервав бешеный галоп мыслей.
  Счастье. Счастье, наверное, понять всё это и не суетится. Смириться. Разве что другим помогать, если им надо. И помнить: что единственное роскошь на земле - роскошь человеческого общения.
  Прочее. А вот жизнь наша состоит из Прочего.
   - Ты счастлив?
   - Я занят.
  Нет смысла, не делаем мы своего Главного Дела, совсем в жизни мало Любви, не ищем мы справедливости, не осознаём свободы. Мы всегда очень заняты ПРОЧИМ. Мы бросаем жизнь на обглодание ПРОЧЕМУ. Мы посвящаем себя ПРОЧЕМУ.
  ПРОЧЕЕ - наш бог.
  Без Прочего мы никуда. Прочее в нашей жизни главное: Поесть, Поспать, оправить физиологические потребности, развлечься и меры по достижению вышеуказанного - это и есть наша жизнь...
  Поесть бы щас чё-нибудь вкусненького, выпить, ну и так далее...
  Разве так должно быть?!
  А как?
  Жить не хочется.
  Вдобавок ко всему, ни с того ни с сего, как видение, предстал перед ним весь его путь, до конца. Как лучик света, но не теплый, мягкий солнечный луч, а тонкий, прямой, твёрдый луч острия ножа: такой же холодный и короткий. Сверкнул так явственно, что Николай остановился как перед стеной и заморгал глазами.
  Тьфу, выходной.
  Николай, с ногами, уселся в кресло. Он устал бродить в джунглях собственных мыслей.
  Зло включил телевизор.
  Ничего, всё рано или поздно пройдет.
  Скоро утро.
  А там разберёмся. И будут и справедливость, и счастье, и любовь, и работа, и люди. 100%. Как мелькание пейзажа при беге по кругу.
  Так уже было. Так есть уже много лет.
  Просто "чёрная полоса".
  Он выключил телевизор, бросил в кресло пульт. Выключил свет и улёгся на скрипучий диван. Спал он или думал сказать сложно. То ли от сна, то ли от мыслей ему стало вдруг необычайно легко. То ли приснилось, то ли подумалось:
  -Всё...
  Раньше Коля занимался спортом, отдавая ему много времени и сил. Иногда они выезжали на крупные соревнования. Приедешь, бывало в большой незнакомый город, поселят в какую-нибудь гостиницу вокруг столько интересного, необычного, но всё подчинено выступлению. Режим, разминки, переживание за товарищей, мандраж. Наконец, выступление. Всё позади. Волнения прошли. Билеты домой назавтра. Дело сделано. Можно делать всё; долой режимы, диеты переживания.
  Всё!
  Теперь только то, что ты захочешь.
  И, точно так же как раньше, сейчас он вдруг понял:
  -Всё.
  Да понял он это так ясно как... понять можно только это: ВСЁ.
  И всё, только что волновавшее его, в мгновенье отдалилось и стало мелким и незначительным, как предметы в оборотной стороне бинокля.
  Всё.
  Только... Когда же "билет"? Впрочем, не трогало и это.
  Следующим утром, наиболее наблюдательные, заметили в нём какую-то странную перемену. А он добродушно, несуетливо наблюдал жизнь. Так прошло время ещё и ещё, чувство не притупилось. Иногда, по старой памяти жизнь, пытаясь вернуть его, втягивала в свою круговерть и Николай включался, но он играл, и как ребёнок, мог бросить игрушки в любой момент.
  Через пару недель из очередной командировки появился Ромка, Николай был несказанно рад. Несказанно.
  Ромка внимательно заглянул ему в глубины:
  - Всё в порядке?
  - Как никогда. Как я рад тебя видеть...
  - Чего вдруг, сантименты? Да что с тобой?
  - Всё путём. Поехали вечером куда-нибудь?
  - Вечером и посмотрим.
  Вечером большого 'праздника' не вышло. Пили пиво, слушали волны.
  - Ромка, а как бы ты хотел умереть: быстро и безболезненно или медленно и мучительно? - у Николая из подсознания просто выплыл этот вопрос. Он не хотел его задавать: во-первых, все равно не тебе выбирать, а во-вторых, ответ очевиден...
  Ромка долго из полумрака набережной разглядывал друга, думая не над ответом. Но сказал строго по теме:
  - Хороший вопрос... умереть быстро и безболезненно - плюсы очевидные. Зато, умирая долго и мучительно, есть время подумать и покаяться, кроме того страдания душу очищают. Короче и так и так хорошо, - Ромка хохотнул. - Но если бы меня кто-то спросил, предпочел бы другой выбор: все равно как, но при условии что не во время длительной и мучительной, ни после быстрой и безболезненной никому не причинять особых забот. Знаешь там ухаживания-лечения или поиски-переживания-вытаскивания...
  Не смерти надо бояться, а прожитой жизни.
  
   *
  Была в их жизни и еще одна дорога: слева плотно сомкнутые, как македонские фаланги, подступали серые стены гаражей. Их от длинной, узкой, прямой и ровной асфальтированной дорожки отделял глубокий заросший арык. Справа, через узкий, покрытый дикой растительностью газончик и разбитую вдребезги бетонку, пейзаж ограничивал белый, неприступный, без теней прогретый солнцем забор.
  За разговором скрашивается и не такое.
  Николай долго молчал, прежде чем выдать из глубин:
  - Вот представь, сколько на земле людей и каждый о чём-то думает. Даже ночью. Какая ж это энергия? Куда-то же она девается.
  А Ромка словно ждал:
  - Материализуется. Точнее она сама тонко-материальна и в жизнь воплощается. Очень легко можно узнать, о чём люди думают.
  - Ну, к примеру, о чём думает вот он? - впереди шёл человек.
  - Очень трудно сказать, о чём думает конкретный человек в данную минуту, но с тенденцией его мышления, при наличии времени разобраться не так сложно. При том: чем примитивнее личность, тем проще читать её мысли. И хотя чужая душа - потемки, я знаю, о чём думают люди.
  Посмотри вокруг и ты видишь дома, машины, магазины, дороги, одежду; унитаз у каждого, холодильник: всё, о чём думает человечество, воплощается в более грубую материю рано или поздно. И преступность и войны и противостолбнячная вакцина рождаются сначала внутри нас. Абсолютно всё: сначала - дума.
  Не думают люди о Боге, и нет его среди нас.
  - Как? А религии ведь для того и придуманы, чтобы заставить мыслить о высшей материи.
  - Придуманы? Придумана история о том, что у соседки снизу вчера утром потекло с потолка, а ты выходил от неё, посмотрев, откуда бежит. А религии даны Даром Свыше. Только вспоминают люди о Боге лишь в церкви, те, кто туда ходит. А думали бы больше о прекрасном - стояли бы здесь воздушные замки и текли молочные реки с кисельными берегами... - Ромка смотрел куда-то в пространство.- Но ты, попробуй, объясни это всем. У всех на уме покупки, постройки, деньги, мебель, тупые фильмы и примитивные мотивчики... Пожалуйста: производное перед глазами.
  - Только денег почему-то всем всегда мало, хотя думают о них больше всего.
  - Вот денег в массе и больше всего и разных: железных, золотых, бумажных, виртуальных т.д. и т.п., даже каменных. А то, что многим, лично, их не хватает, это сугубо их внутренняя проблема. Денег много не бывает. Впрочем, если обо всем правильно думать, то всего, вообще, достаточно. Потому высшее благо на Земле - смирение, то есть умение обо всем правильно думать. И начинать надо, прежде: о любви, о счастье и они у тебя будут.
  - Научи, как это ПРАВИЛЬНО?
  - Научи... Учись. Некоторым жизней не хватает. А кто захочет - научиться сам. Надо только сильно захотеть.
  Говоря это, Ромка немного лукавил. Немного. Учить жить других всегда легче, чем это делать самому.
  Каждый раз он строил прочный фундамент своей жизненной философии. Наступал момент, когда в его душе образовывалась стройная, многогранная, многомерная, прочная, очень надежная конструкция, примиряющая его с миром. Некоторое время он наслаждался и понятой, до основ, жизнью, и системой, а затем она вдруг теряла контуры, расплывалась и исчезала как снег в воде, оставляя Ромку опять наедине с непознанным миром. Вновь строительство, вновь труднейшие поиски...
  Вот и сейчас он почувствовал разлад в душе. Он увидел его в задумчивых глазах Лены, услышал на службе и в троллейбусах, прочитал в газетах и книгах. И, главное, он перестал понимать лучшего друга. Что-то такое появилось в Николае: в нём всём: что не поддавалось ни объяснению не анализу. Что-то почти осязаемое, но совершенно неуловимое.
  И он снова искал ответы.
  И снова ничего не выходило.
  Так бывало всегда.
  *
  Ближе к вечеру его, в кабинет, вызвал шеф. Николай постучал по табличке обитой дерматином двери и, не дожидаясь ответа, открыл её:
  Разрешите?
  Взъерошенный шеф хрястнул телефонной трубкой по аппарату. Предложил Николаю сесть. Долго юлил, делал рукой замысловатые жесты, говорил что-то несущественное. Потом прокашлявшись деланно беззаботным тоном:
  -Понимаешь, Коль, там, в горах, большие проблемы... надо ехать...
  Николай чуть улыбнулся и кивнул головой.
  Шеф стал очень серьёзным, но ещё вкрадчиво произнёс:
  -Надо ехать завтра.
  -Да, я готов...
  Шеф смотрел на закрывшуюся за Николаем дверь: "Дурацкий сегодня день, - зло думалось ему, - и люди сегодня ненормальные..."
  
  
  Неожиданно друг для друга, навстречу выйдя из-за угла, они встретились:
  -Привет.
  Она даже шага не замедлила.
  Николай остановился и вполоборота смотрел ей вслед.
  Пройдя несколько метров, она быстро обернулась и, отвлекаясь на какое-то ненужное дело:
  - Уезжаешь?
  - Да.
  Её тёмно-карие, лучащиеся теплом глаза, сейчас беспомощно, вцепились в Николая. Слова щипали горло и рвались наружу.
  Ну почему всё так?! Почему?!
  Как глупо!
  С чего начать?! Всё - главное! И не вовремя; и нет его. И ещё: слёзы: они сейчас брызнут. Добежать бы до дома...
  - Ну, пока...
  - Пока...
  Как глупо.
  *
  В окне мелькали и навсегда оставались позади дома, деревья, люди... Только весёлый шарик луны не отставал.
  "Бабье лето". Потому и бабье, что короткое.
  *
  Это не надо объяснять. Когда один из близких уезжает, второй, оставшийся, острее переживает расставание.
  Роман снимал жильё - пол дома: две крохотные комнатки в относительно тихом месте. Несмотря на царившее де-факто лето, неделя выдалась скучная без праздников и гостей. Завтракал и ужинал в такие скучные дни он дома, обедал же в точках общепита или не обедал вообще (в зависимости от наличия наличности).
   "Где-то есть работа, где-то есть друзья, где-то есть просто хорошие люди, которые хотели бы со мной поболтать; или помолчать, - думал Рома, - а я тут ни пить, ни курить уже один не могу. В тоске разбиваю для глазуньи яйца вилкой и покупаю после работы батон с варенцом (потому что кефира в магазине уже нет). Обидно как-то", - и обиду эту усиливало то, что так безнадёжно заканчивался теплый, южный, субботний день.
   Ромка сидел за маленьким кухонным столом и с отвращением двенадцатый раз за шесть дней этой недели ковырял яичницу - здоровый организм требовал своё. Когда очередной кусок этого кулинарного, без преувеличения, чуда, сопротивляясь (как будто у него были лапы), продвигался по пищеводу в сторону желудка, Рома вдруг на мгновенье замер, бросил вилку и расхохотался. Молодого человека рассмешила почему-то простая, как гвоздь, мысль: "Да, мои кулинарные способности ещё далеки от совершенства". Странно, но никогда раньше эта идея не приходила ему в голову.
   Роман положил хлеб, взял со стола брошенную вилку, тарелку и с каким-то злорадным удовольствием вывалил остатки яичницы в мусорное ведро.
   Если бы за ним следил сторонний наблюдатель, то он увидел бы, как Рома поставил посуду в раковину, оделся, обулся, с деланным равнодушием заглянул в кошелёк (ничему не удивился) и, хлопнув дверью, растворился в синем просторе южного вечера...
   Но никто за Романом не наблюдал и поэтому никто никогда не узнает этой нехитрой истории, случившейся на самом деле в один из ещё тёплых, южных, субботних вечеров...
  
  *
  
  Горы не горы - "пупки". Полевой лагерь. Вокруг война, грязь запах продымлённой, прокисшей одежды. Днём, было время, Колька лег спать... Приснился странный сон. Снилась Родина - одна из многочисленных окраин огромной когда-то империи.
  Он на городском кладбище, кажется, с Иваном. Проведали Игоря, пошли домой; вдруг, понимает: надо вернуться. Возвращается, но на могиле Игоря другая фотография, взял её и хочет убрать, но с удивлением понимает, что лежит здесь, все-таки, кто-то другой, Николай поставил портрет на место и неожиданно заметил, что сам находится в старенькой военной палатке без поднамёта, двери с обеих сторон открыты. В палатке много могил, все солдатские. На них лежат вязаные шапочки, ложки, ещё какие-то личные вещи, показалось атрибуты именно последних войн. Он очень удивился, пытается на табличках прочитать имена, дату смерти, но всё стёрто на немногих лишь цифры: не то 92, не то 96? Удивительно, тем более что независимая ныне Республика очень давно ни с кем не воюет. Идет дальше: второй выход потертой палотки, так же неожиданно открывается в шикарнейший обеденный зал - мраморный дворец со множеством мраморных столов на одной круглой резной ножке. Очень красиво. Очень просторно и светло. За огромным количеством столов всего несколько человек похожих на родителей и родственников погибших. За ближним столом сидит официантка и кушает блины. Следом за ним заходит военный (тоже в форме), удивляется, садится за стол. Коля же поражен, всю свою жизнь связан с этим городом, знает каждый уголок и не подозревал даже, что на кладбище есть дворец!? Пытается спросить официантку, что да как, но она испуганно машет в сторону огромной кухни. Идет туда, на встречу, женщина в белом халате (официантка была просто в белой одежде), с тарелкой каши:
  -Вот, Ваша каша.
  Отказываясь, говорит, что каша, по видимому, тому военному. Женщина отдаёт кашу и смотрит на Николая удивлённо и вопросительно. Он начинает задавать интересующие вопросы, она молча слушает, затем зовёт за собой. Поднимаются на второй этаж, - тишина, ковры, красивые деревянные двери, основательная мебель, чистота, прохлада. В большом холле, за столом сидят, двое незнакомых мужчин в строгих костюмах и галстуках и во главе, незнакомая же женщина в "деловом" костюме. Они работают. Увидев Николая, женщина (невысокая, приятная, лет 35, с короткой, причёской), очень удивилась, торопливо встала и пошла на встречу, как бы преграждая дальнейшее его продвижение в недра этого помещения. При этом она произнесла что-то типа:
  -Нет, нет, не сейчас, у нас нет приёма. Взяв его под руку, повела в сторону единственного окошка. И с теплотой спрашивает, что тот хотел узнать? Почему-то сильно волнуясь, начал объяснять, что очень хорошо знает этот город, но ничего подобного этому дворцу, да ещё и на кладбище не видел.
  -В каком году он построен?
  -В 1941.
  -Как так, да ведь тогда ещё нашего города в помине не было!? - В это время она подводит его к самому окну, а с улицы:
  -Коля! Коля!
  Он чувствуя близость разгадки Тайны, разозлился что кто-то пытается его отвлечь и... Проснулся.
  - Коль вставай, вертушка через час.
  Проснувшись, задумался.
  
  *
  ВВ-шники принесли "связь", космическую, через спутник. Долго крутили чемоданчик, настраивая.
  Слова огромные расстояния жевали и растягивали, словно хотели изорвать. Потому всегда казалось, что на том конце провода очень пьяный человек...
  - Да, мам... всё нормально... да... да... Это связь такая... Нормально... Как ты? Справляешься? ... Хорошо... да... да... Хорошо мамочка... Позвоню обязательно... До свидания мам...
  
  *
  Было еще много-много вынужденно бессонных ночей с начищенным, чьей-то заботливой рукой, до серебряной белизны Млечным Путем... И Луна всегда разная...
  *
  Зелёнка уже облетела.
  Даже деревья здесь жесткие и колючие...
  Сердце рвалось из глотки наружу, не пропуская в лёгкие воздух. Ботинки то и дело скользили по покрытым синеватым инеем камням. Пот щипал глаза.
  "Бог мой; и мокро и пить хочется... Идти, идти... Надо".
  Почти приятно своей необычностью, мягким шустрым мышонком, что-то шмыгнуло под левую лопатку и замерло в груди дрожащим горячим комком. По спине вниз, к пояснице разлилось откуда-то тепло.
  Николай понял, что бороться с усталостью больше не в его силах. "Надо хоть на минуту сесть, собраться силами, - он стал медленно опускаться, поймав глазами ближайший валун. - Нет, лечь, лечь: только отдышаться и всё".
  Вокруг него что-то изменилось: грохотало, кричало, мелькало. "Сейчас, сейчас, через минутку разберемся, - думал он, обнимая холодную землю..."
  По какому-то плохо узнаваемому коридору, поддерживаемый кем-то с двух сторон, и все равно сильно шатаясь, добрался до комнаты и никак не мог понять, что ему надо делать и надо ли делать что-нибудь...
  Приглушённо звонил телефон, только он никак не мог его отыскать; всё было серым, потерявшим краски; мелькали какие-то тревожные тени; топали детские ножки и доносились вскрики; кто-то, кажется, стучал в дверь...
   "Опять напился до синих чертей, сколько раз себе говорил...- Колю быстро кружило, мутило и, подступившая к горлу, тошнота не давала уснуть. - Надо встать, до ванной, два пальца в рот и будет легче. Сейчас, - желудок Николая опорожнился, не дождавшись раковины. Стало легче. - Ничего завтра уберу. Спать. Спать".
  Привиделся огромный, как дом, цветной витраж. Внезапно он лопнул, со звоном множества колокольчиков, и брызнул на Николая тысячами разноцветных осколков. Некоторые полетели прямо в него и на мгновенье, став огромными, как экран в кинотеатре, пропускали его вовнутрь и затем, сквозь себя, исчезая за спиной. В каждом осколке, как в окне, увидел что-то: маленькая кухонька со странным, малинового цвета, покрытием пола; пустой деревенский дом, с большими сенями; великое множество огромных, прекрасных, сотканных из самого тонкого эфира существ, в великом множестве, творящих какой-то с невыразимым смыслом танец; эпизод какой-то войны, где кто-то полуживой, перепачканный кровью, тащил куда-то чьё-то бездыханное тело; своё отражение на фоне грязной лестницы, в тёмном, свозящем ледяным холодом, окне; красивую незнакомую женщину, с грустными глазами; встревоженный Ромка говорил что-то... и ещё много-много всего.
  Чернота. Иссиня-чёрная, глубокая, прозрачная чернота. Ничто её не нарушает и только крохотная искорка его сознания, в этом безграничном пространстве, неслась куда-то; или неслась вместе с чернотой; или замерла в ней, а чернота неслась? А может быть, всё оставалось неподвижным, и не было никакой искры.
  Спать...
  Донёсся и исчез запах мандаринов и ёлки, снежного звёздного утра ранней весны и ещё чего-то...
  "Ну вот, привет, где я тебя видел? Какой же ты родной, тёплый, - он взял его на руки и вспомнил, нет, ему приснилось: он маленький и рядом с ним этот маленький белый медвежонок с чёрными лапками, хвостиком, ушками, носиком и глазами. Коля гладит его по голове как живого... - Но ведь он живой, - вот он согрел его, трётся о его подбородок...
  Какое знакомое место. И склон горы, заросший зеленью, и ручеёк внизу, и забор справа и тропинка бежит куда-то. Я здесь уже был, точнее мне это уже снилось, - подул, звуком какой-то песенки из забытого мультфильма, сладкий, весенний ветер. - Да, конечно, точно такой же сон мне уже снился. Я шёл по этой тропинке от зимы, через всю весну, к лету. И когда подул этот ветер, стал раздеваться, - Николай стянул с головы шапку и отбросил её в сторону. - Как хорошо, - ветер тот час стал что-то шептать тёплым дыханием в уши и донёс пение невидимых птиц, - Как же там дальше было? А кашне, его прямо с шеи в другую сторону. Теперь, на ходу, этот ненужный бушлат... Вот тропинка чуть под гору. Лес этот, или сад? А дальше? А вот дальше я не был.
  Кощунство, какое, ходить по этой тропинке в сапогах, ей же, может быть, больно, - Коля легко скинул сапоги. - Что это там?" В солнечном сплетении что-то дрогнуло и разлилось огнём.
  Она ждала чуть поодаль на тропинке глаза её, чуть грустно, лучились и он сразу, как во всех снах, узнал её.
  - Только как же это... Хотя впрочем всё равно как, - и, сначала неуверенно, пошёл к ней. С каждым шагом что-то неуловимо менялось...
  Всё, что на нём осталось, лопнуло и разлетелось в стороны как расколовшийся фарфор. Вокруг и внутри что-то сместилось. И последней мыслью, его старого, была уверенность в том, что не зазвонит будильник и не растает всё это, как бывало, со сном...
  *
   ... - Ну вот, хозяйка, принимай работу. Слив у тебя теперь и раковина как в Париже.
  - Спасибо Вам. Вот... нет, нет, что Вы берите...
  - Спасибо и тебе мать. Счастливо, - заскрипев половицами, и неуклюже стукнув о дверной косяк тяжёлой сумкой с инструментами, мастер удалился.
  Действительно залюбовавшись белой, как зубы красавицы, раковиной:
  - Ничего что кран из стены, да больно уж здесь стена некрасивая, - думала пожилая женщина. - Сейчас мы её... - она удалилась в комнату, подвигала там ящичками шифоньера и вернулась, на ходу разматывая тряпки.
  "Как бы его... Ага вот. Так конечно намного красивее". Она отошла на два шага назад, чтобы полюбоваться сделанной работой. Вдруг, взгляд её застыл от ужаса, вся она сжалась, побледнела. К горлу подступил песочный ком. Внутри что-то оборвалось. В голове, болью лопнула, лишь одна мысль...
  Медленно как бы нехотя и против законов природы, покосилось на бок и так же замедленно, отразив в коротком полёте каждый уголок доступный ему, и само, отразившись в огромных зрачках Матери, нелепо крутнувшись по раковине, разлетелось на сотни колючих осколков, только что установленное ею, размером со средний журнал, зеркало...
  
  *
  
  Ромке предложили новое место службы за три тысячи километров. Долго думал. Решил: Гулять, так везде. Жалко было расставаться лишь с людьми. Но там будут другие и хорошие тоже. А потом: здесь оставались родители - гаранты приезда сюда, как минимум, в отпуск. Поэтому, уезжая, сильно не грустил и особо ни с кем не прощался.
   Сборы, нервотрёпки, переезд, поиски квартиры, другие люди, новая работа. Только, в последнее время, точил изнутри какой-то незнакомый червячок. Когда вокруг замирала суета, становилось невыносимо тоскливо, хотелось напиться вдрызг.
  Через три недели нашёл, наконец, квартиру и, с небольшими приключениями, переехал. Всё, можно чуть сбавить темп.
   В день переезда на новую квартиру, пошёл на почту звонить. Надо было сообщить своим новый адрес. Набрал номер, трубку взял отец. Разговор получался скомканным, мать к телефону не подошла. Разговор прервался.
  Набрал номер снова, опять отец.
  - Пап, а мамы что нет дома?
  - Нет...
  И вдруг:
  - Рома, здравствуй.
  - Мама, привет, ты, что только пришла?
  - Да нет, я дома... Рома у нас несчастье... Я тебе письмо написала... Коля погиб... Почти месяц назад...
  Когда беда переживается всеми вместе - легче.
  Ромка хорошо помнил утро, ещё до похорон деда, всей родней сидели на крыльце; смеялись, вспоминая его, и говорили: "Смеёмся - это очень хорошо".
  Сейчас Ромка переживал один, вдали, приехать не мог, да и поздно, поговорить не с кем. На людях боялся заплакать.
  "Ну, что же - это жизнь, - пытался успокоить он себя. - Кто знает кому сейчас лучше ему или нам? Зато он прожил легко и хорошо, не знал болезней, лишений, не терял близких... Кто знает? Бедная его мать".
   Работалось, думалось, и всё делалось как-то автоматически. Пол стакана водки, выпитые им, показались жгучим ядом; поперхнулся, долго кашлял, из глаз текли слёзы. Легче не стало вообще.
  За горло держала тоска, глаза хотели плакать, но не умели, оттого какая-то тяжесть скапливалась в области лба и давила. Давила, одним именем: Колька, Колька... Как глупо. Как же так? Как это может быть, что больше никогда не зайду к нему просто так? или после долгой отлучки и он, как ни в чём не бывало, будто вчера расстались: "Привет, заходи..." Как такое может быть?
  В груди - холодная, скользкая, надутая пустотой жаба. В руках и ногах болезненная слабость. В сердце свинец. И серо-чёрные истощающие мысли.
  Кто-то что-то, каждую секунду, хотел от него, не давая уйти в себя. Наконец передышка.
  Тяжело задумавшись, он тупо смотрел в окно. Была поздняя тёплая, сухая осень. Солнце освещало редкие желтые листья на деревьях и жухлую траву.
  Он так до конца и не понял, что тогда произошло. Как будто канал переключили...
  "Детский садик, куда ходил, закрыли на ремонт и всех детей перевели в новый, только что открывшийся сад. Новое - всегда интересно. Новая группа, новая площадка, новые впечатления - другая жизнь. Как это никогда раньше не ловил шмелей? А здесь, на посаженных всюду цветах, попадались исключительные экземпляры. Была, помню, панамка, в виде солдатской пилотки. Её-то и использовал, тогда, в качестве орудия лова. "Так теперь тихонечко раскатываем край, ещё, ёщё, не попался? Ааа-аай!!!" Попался, но уже всё равно улетел, а палец жутко распух и несколько дней, чесался, болел и плохо сгибался.
  Был уже взрослым школьником, каникулы. В деревне, на рыбалке на раскрытую ладонь села огромная оса: "Вот тварь наглая. Интересно, смогу я её раздавить, резко сжав кулак, так чтоб она и "пикнуть" не успела?"
  Не смог.
  Оставив сокращающееся ещё жало, в самом центре правой ладони, оса улетела...
  И ещё раз. Они гостили у деда жены (ныне - бывшей). Дед разводил пчёл.
  Утро в деревне - благодать. Стоял на огороде и, медленно просыпаясь, искал глазами клубнику. Кричала и бежала в его сторону Марина. Повернул голову и, глядя на неё, так и не успел понять, что её беспокоит, пока в считанные мгновения она не добежала и не согнулась пополам, как будто уворачиваясь от летящего камня. Разъярённая пчела не стала реагировать на уловки выбранной жертвы. Не меняя ни скорости, ни траектории полета она взяла другую цель - прямо по курсу и попала бы непосредственно в глаз, если бы не защитные рефлексы.
  Нежная кожа верхнего правого века, поражённая пчелиным жалом, долго потом не давала глазу полноценно открываться",- неожиданно быстро в голове у Романа поселились совсем другие мысли.
  Пытаясь постичь что же всё-таки произошло, он вернул их в прежнее русло... Но всё, ВСЕ было теперь совсем по другому.
  Внезапно, в эти доли секунды на душе стало легко и чисто, а с сердца убрали надгробную плиту. Почему-то возникло чувство, что откуда-то издалека примчался, неощутимый, очень-очень занятый Николай, для того лишь, чтобы сделать это и тут же вновь исчез...
  Никогда больше, с того момента, Роман не боялся ни своей смерти, ни чужой.
  А с Колей он встретился, чуть позже, ещё раз.
  Железная лесенка в несколько ступенек, маленькая чердачная дверь.
  В безоблачном детстве это выход на крышу двенадцатиэтажки, здесь - вход на пыльный чердак. Он с Николаем и ещё с кем-то. Разлили, выпили по одной. Коля взболтал оставшуюся в бутылке водку:
  - На, пусть у тебя будет.
  Роман взял, и, проснулся.
  Несколько дней думал: что и зачем ему отдали.
  Понял через несколько лет.
  *
  Холода наступили не по календарю рано: несколько дней шёл то дождь, то снег, то дождь со снегом; внезапно ударили морозы. Дороги покрылись наледью. Коммунальные службы не поспевали засыпать тротуары песком и потому, по большинству пешеходных маршрутов, люди передвигались, расставив в стороны руки, мелкими шажками, либо "лыжным" шагом, для безопасности. Ромка к тому же не успел приобрести зимнюю одежду и сейчас, промёрзнув до зрительного нерва, блудил в поисках остановки в незнакомом районе этого огромного города. Уже темнело. Он шёл по тротуару, перпендикулярно ему так же не торопясь, двигался, и без того маленький, сжавшийся от ледяного ветра, старичок. За собой он катил тележку, на которой грузом являлось бережно замотанное в тряпки и полиэтилен деревце. Их пути пересеклись.
  - Под-дскажите, пожалуйста, как мне лучше добраться до улицы *-ого?
  Старичок остановился, поставил тележку на опорную ножку, снял очки и, протирая стёкла, одновременно махнув руками в нужном направлении, не торопясь, начал:
  - Вон трамвайная остановка. Вы идите туда. Садитесь на номер 7,11,23,28ой. И смотрите, не сядьте на 12,14,20 и 32ой, а то ведь совсем не туда уедите...
  Ромка, трясясь, дослушал, поблагодарил и повернулся в указанном направлении. Тут же он увидел и остановку и движущийся в её сторону трамвай. И чтобы успеть на него и самое главное хоть немного согреться, сначала осторожно, побежал через площадь наперерез железнодорожной машине: "Так, че там? 7,11, 22 ой? 12, 20ый? Куда садиться-то? Ну, дед! Блин, - Подбежал к остановке наравне с трамваем: ?20, мысли стучали в такт с зубами. - 20ый в его монологе точно был. Аа! Была-ни-была, внутри разберёмся",- Роман ринулся в открытую дверь.
  - Молодой человек, - на остановке старичок с деревцем бережно тер стекла своих очкиов и наставительно продолжал, - я же вам русским языком сказал: НА ДВАДЦАТЫЙ НЕ САДИТЕСЬ...
  
  ****
  
   "Григорий - обычный, в общем-то, человек имел тайный дар. Особо он его не афишировал, но и не скрывал и если в дружеской беседе он и рассказывал про него, то это воспринималась как интересная тема для продолжения беседы или: "Да, всякое в жизни бывает".
  Суть дела в том, что Гриша получал ответы на все поставленные вопросы и получал всё, что хотел. Всё. Он не был: ни сыном миллиардеров, ни упёртым маньяком, добивающимся своей цели всеми средствами, ни суперменом, ни волшебником. Он, повторюсь, был самый обычный преподаватель одного гуманитарного ВУЗа, водил машину, любил спорт, пешие прогулки, науку и Её (но об этом позже).
  На все поставленные им вопросы давала ответы сама жизнь. Это, впрочем, неудивительно. Жизнь, со временем, отвечает вообще на все, и даже давно забытые вопросы, только некоторые не замечают или не хотят замечать ответов на них. Разница в том, что ему ответы приходили относительно быстро, когда был ещё актуален заданный вопрос. Что более интересно, в нашем материальном мире, жизнь (судьба, ангел-хранитель, высшие силы?) давала ему все, о чём бы он не попросил - всё. Конечно же, не было никакого волшебства, ничто не появлялось из воздуха, а лишь жизнь направляла своё течение по такому руслу, которое раньше или позже приводило Гришу к желаемому.
  Такое отношение к себе он заметил ещё в детстве.
  Как-то в не столь далёкий период "застоя" пошла мода на кубик Рубика, помнит, может кто? Не знаю где как, но в городе его детства ажиотаж творился невообразимый. Каждый мальчишка мечтал о волшебном кубике. Если он у кого был, то "крутили" всем двором, а хозяина уважали и поглядывали на него с некоторой завистью. Так вот на самом пике этого ажиотажа, когда у "детского мира", что был, как раз, под окнами их школы была невообразимая толпа (хотя стоил он 5.20), люди записывались в очередь ещё с вечера и не факт, что они уносили с собой драгоценную покупку на следующий день.
  В плановом порядке в будничный, школьный день случился у Гриши очередной, девятый по счёту День рождения. С утра, так было принято в семье, его поздравили (вручили: настольный футбол, шорты и майку для лета), решили, чтоб друзей приглашал к 17.00 и, проводили в школу.
  Придя в класс, он естественно сразу же пригласил закадычных друзей на празднование. Друзья знали: День рожденье - вкусности потом, а прежде всего подарки и поинтересовались, что же ему подарили? Гриша вруном и фантазёром никогда не был, был напротив - правдив, иной раз до вреда себе и окружающим, но тут (само собой получилось) сказал:
  - Представляете, пацаны, мне кубик Рубика подарили.
  В классе, такого, ещё ни у кого не было. Друзья искренне порадовались:
  - Во, повезло!
  И больше до самого вечера и никогда вообще Гриша не задумывался, а что бы он сказал друзьям, когда, придя вечером к нему с поздравлением, они в первую очередь спросили бы:
  - Покажи кубик.
  А потому, что раньше всех (и раньше назначенного времени) пришёл сын друзей родителей и вручил ему новый, скрипучий в цветной картонной упаковке да, да его двенадцатигранного, шестицветного красавца.
  С тех пор он замечал, что стоит ему что-то попросить (особенно, внутренне) и это у него будет. Хоть что, не обязательно вещь; событие, животное и даже человек. Даже если потом ему приходилось страшно раскаиваться в своих желаниях, он все равно получал то, что хотел. И именно поэтому, а еще, наверное, потому, что боялся исчерпать лимит такой сказочной щедрости, в своих желаниях он был очень и очень осторожен.
  И еще: будучи студентом ВУЗа, застрахованным от призыва в армию он грезил подвигами и атаками, полевой романтикой и "настоящим мужским делом". Хватил он и этого сполна. И т.д.
  Но всё это было в прошлом. А сейчас он жил в своей квартире, водил свою машину, забыл, что такое голод и ни о чём никого не просил, до тех пор пока... но об этом тремя абзацами ниже. А сейчас ещё один момент:
  Однажды он читал книгу и там упоминался человек, утверждавший, что знает дату своей смерти. Григория это задело: интересно: как это так, знать когда ты умрешь? а что это даёт? или отнимает? или ничего не меняет совсем? Надо отметить, что к жизни он относился философски и смерти не боялся. Потому он, ничуть не волнуясь, особенно, внутренне задал этот вопрос.
  Первый абзац, первой страницы следующей раскрытой им (по надобности) книги содержал буквально следующее: "...умер он от истощения в сталинских лагерях в возрасте 55 лет. "55 лет" ещё дважды услышал по телевизору в этот же вечер. Следующее рабочее утро началось с рассказа коллеги про то, как отец его погиб в шахте "в день рождения, когда тому исполнилось 55 лет". И в научном журнале статья про учёного: "за свои 55 лет он успел многое сделать". Ещё через неделю Григорий встретил давнюю знакомую, приехавшую погостить из другого города, которая рассказала ему, в том числе о том, что пол года назад похоронила отца в возрасте пятидесяти пяти...
  С тех пор, когда не ставился им этот вопрос, так или иначе, всплывала одна и та же цифра. Его философия, отношение к жизни и жизненный опыт утверждали: это так.
  Так вот, пока, как это бывает часто, говорят, в жизни, он не повстречал Её. Её - ту Единственную, которую можно искать всю жизнь и не повстречать; или встретить и не понять, что это Она; или встретить, но понять, что это была Она, когда уже поздно; или встретить, понять, но не суметь достучаться до дорогого сердечка. И ещё масса неблагоприятных вариантов. Но есть и счастливцы, которые встретили, поняли, добились и дорожат этим, я таких тоже знаю, но их мало...
  Или может получиться так, как это вышло у Григория: искал тридцать лет - всю свою жизнь, именно Её, нашёл, не сразу это понял, но понял. Впрочем "не сразу" никакой роли не играло. Она была давно замужем, у неё росли две замечательные дочки, и тлел семейный очаг.
  Он осознал и это. Старался избегать Её (казалось так легче), но как нарочно их судьбы пересекались всё чаще и чаще и практически переплелись. Когда б совсем им не встречаться: полюбила она. Не влюбилась без памяти страстной юношеской любовью, не потеряла голову, а ровно, сильно, зрело, безнадёжно полюбила.
  Встречаясь почти каждый день и общаясь по служебной необходимости и очень редко просто так, они каждую секунду жили друг другом, понимая, тем не менее, что разделяет их куда более труднопреодолимое препятствие чем стенка между кабинетами...
  Так длилось долго. Что за это время Гриша только не делал, чтобы хоть что-нибудь изменить.
  Она была верной женой и любящей матерью.
   Шло время, видимо ничего не менялось. А невидимо они настолько вросли друг в друга, что и описать нельзя - слов таких нет. А пытаться объяснить другим - только запутывать.
  Григорий пытался уезжать. Но сердце его Вселенной было здесь, и он возвращался в надежде, что измениться она...
  Время шло, жизнь в маске дней проходила. Он, зарывшись с головой в работу, защитил кандидатскую, собрал материал на докторскую, "делал" настоящую науку. Его уважали и любили; во всём этом он не находил никакого смысла.
  "Кому всё это нужно, кому? Несмотря ни на какие достижения науки, люди, кого не спроси, живут плохо, они так же жестоки и жадны. Всё потому что они не изменились внутри. В них нет любви. Их надо научить любить. И всё изменится в этой жизни всё... Научить людей любить. А сам? Чего твоя-то жизнь стоит? Думаешь об одном - живешь совсем по другому. Зачем!?!"
  Мысли эти являлись к нему и раньше в самых разнообразных формах и формулировках. Но вот именно сейчас, что-то они в нём переломили.
  И тогда Григорий особенно попросил. Он пошёл ва-банк: или пусть Она будет с ним или пускай ничего не будет, ибо смысла не имеет... Будь оно как будет... Пускай.
  
  Сердце рвалось из глотки наружу, не пропуская в лёгкие воздух. Ботинки то и дело скользили по покрытым синеватым инеем камням. Пот щипал глаза.
  "Бог мой; и мокро и пить хочется... Идти, идти... Надо".
  Тяжёлый, спорт альпинизм.
  Погода портилась на глазах. Туман примерзал к камням, оттого пейзаж вокруг напоминал дворец Снежной Королевы.
  Штормовое предупреждение; на базу срочно. Недалеко уже.
  Гриша шёл последним в связке. Что там случилось, толком никто так и не понял. Огромным маятником, натянув страховку, он с силой ударился о какой-то неприметный выступ. Стало темно...
  
  Откуда-то из небытия проявилось светлое пятно. Он долго сидел, чуть покручиваясь туда - сюда, в кресле за большим письменным столом и не о чём ни думая, глядел: за окном было сыро, в ямах и под кустами ещё лежал грязный снег, а тёплый ветер раскачивал голые деревья.
  Вдруг взгляд приобрел осмысленность, а затем брови удивленно поползли вверх. С изумлением, оглядев занавески, он перевел внимание на стол перед собой, на свои руки, на помещение где он находился.
  Это был со вкусом обставленный рабочий кабинет. Домашний рабочий кабинет. Бесконечные, если это слово применимо к одной комнате, стеллажи, под потолок, с книгами. Монолитный стол с наваленными тетрадями; письмами и гербовыми бумагами на разных языках с печатями - под стеклом. Уличный свет, попадавший из двух окон, смягчался аккуратными раздвинутыми шторами и освещал с обеих сторон пару строгих мягких кресел и журнальный столик между ними.
  Он встал, сверху вниз провел ладонью по волосам и лицу. Пошатнувшись, вначале нерешительно, пошёл к двери. На полках мельком увидел монографии со своим именем, повернув ручку, открыл дверь. Почти напротив, через узкий коридорчик была ещё одна комната, но звуки и запах чего-то очень-очень вкусного неслись не оттуда.
  Всё это время он ускорял свои движения, и мысли ускорялись параллельно, но в геометрической прогрессии. Когда он разогнался до бега, мысли в своём бешеном урагане кружили весь мир. Вниз по аккуратненькой лестнице и почти не заходя в гостиную налево. У плиты в красивом фартуке...
  Крутилось безумным вихрем всё, только она оставалась на месте.
  - Что ты так долго? Скоро дети придут. Что-то случилось? Что с тобой, - Она удивлённо глядела своими тёплыми, глубокими глазами.
  - Ты?!? Ты!
  Она сделала нерешительный шаг навстречу и уже с тревогой смотрела на него.
  Он, ещё тяжело дыша, медленно подошёл к ней, взял за руку и глядел в глаза.
  - Ты.
  - Да что случилось, - она почти кричала в тревоге.
  - Я... я люблю тебя.
  Она кинулась ему на грудь и расплакалась. Он утешал ее, гладя по волосам, спине, рукам, и вдыхал её запах.
  - Дурак... как ты меня напугал.
  - Я так соскучился...
  - Ненормальный, за столько лет не могу привыкнуть к твоим выходкам,- она шмыгала носом, чуть успокаиваясь. В дверь позвонили. - Ну вот, гости, а я всю косметику размазала, - она ласково отстранила его. - Открой. Пойду в порядок себя приведу, - сняла фартук, кинула его на спинку стула, и почти выйдя из кухни, вернулась, взяла со столешницы, - с Днём рождения любимый, - чмокнув в губы, вручила Григорию коробку, обвязанную лентой, и рельефную красивую открытку сверху на которой поверх ярких роз монолитно выделялись две пятёрки..."
  Открыв почту, Ромка так и не смог оторваться от монитора, пока не дочитал до конца, что-то неуловимо-знакомое будто уже пережитое или ещё предстоящее, было в каждой строчке этого странного письма. Он ещё некоторое время сидел, глядя перед собой, затем потянулся, встал. Ещё потянулся до хруста в позвоночнике и пошёл на кухню варить себе кофе:
  - Будем жить ребята! Будем жить!
  
   ******
  В этот миг как будто упала завеса, разделив их. Появилось лишь чувство лёгкого и какого-то ЛЁГКОГО опьянения.
  Пытаясь сравнить со знакомым и понятным, на ум приходило лишь: как будто, что-то, как-то, похоже, словно... ибо всё вокруг плохо поддавалось описанию, но удивления, однако, не вызывало.
  Что-то мешало смотреть вдаль. Вблизи же всё было волнистым в каких-то успокаивающих тонах.
  Он стоял на форумной(?) площади или точнее поле. Множество какого-то самого разного народа, заполнявшего весь человеческий спектр от огромных верзил с толстыми волосатыми руками и кровожадным ликом до добродушных лобастых старичков; от взлохмаченных злобных истеричек до самых скромных фантастических красавиц с любящими глазами матерей. Они ходили, сидели, стояли, каждый сам по себе. Было решительно не понятно, зачем они здесь собрались и чем занимаются. Объединяли их следующие два обстоятельства: никто из них не произносил ни звука, слышны были только шорох шагов по траве и шуршание одежды, все эти звуки сливались в какую-то странную симфонию, то ли шёпот... и через плечо, каждого из них, были перекинуты одинаковые холщовые сумки, из них некоторые казались пустыми, из других как будто что-то выпирало.
  Затем, не меняя своих занятий и, по-видимому, ничего специально для того не делая и даже не замечая того факта, окружающие становились сначала призрачными, а затем совсем невидимыми. Один за другим и все вместе до тех пор, пока перед Колей не остался один единственный человек с маленькими, очень шустрыми глазами. Впрочем, он не был неприятным.
  - Так я умер.
  Человек стал неподвижным и внимательно рассматривал Николая.
  - Что же значит всё-таки правда? И... Божий суд?
  Человек смотрел и слушал очень внимательно, создавалось впечатление, что он смотрит сквозь Николая и слушает не его, а какую-то очень тихую музыку, силясь расслышать и узнать мелодию. "Не понимает по-русски, наверное", - решил Коля.
  - Э-эй! Ты кто?
  - Суд, говоришь? - человек, словно очнулся и довольно приятно рассмеялся. - Нет, дружок, давай-ка в камеру предварительного заключения.
  Человек исчез, а Коля действительно оказался в клетке из толстых, неестественно черных прутьев. Было не холодно, не жарко, не хотелось ни есть, ни пить. Приятное чувство легкого, ЛЁГКОГО опьянения не проходило. Мысли и воспоминания текли огромным могучим потоком, будто независимо от него. Он неотрывно наблюдал за ними как бы со стороны. Это были разные мысли и разные воспоминания разных людей живших в разное время. В то же время это было всё его и его это не удивляло. Было ещё чувство какой-то сердцевины объединяющей все это внутри него. И было ещё какое-то объединяющее все это чувство, которое он никак не мог уловить. Нечто важное и забытое, сравнимое с нехваткой какой-то сладостной пустоты в груди. Это почему-то казалось ему очень важным. Он старался изо всех сил, мучительно пытался (от слова пытка) и никак не мог ни вспомнить, ни понять этого чувства.
  Утомившись, он сел, облокотившись на решётку, и как бревно смывает с берега прибывающим потоком, разливающаяся река собственных мыслей оторвала его от берега этой необычной реальности, закрутила немного и мощным потоком понесла куда-то за горизонт.
  Огромная по своим размерам каменная ниша, чернела неведомыми глубинами, как будто пристально на него смотрела, создавала тем самым дискомфорт внутри и походила на впуклый глаз или увеличивающее зеркало для бритья. Хотя нет, не глаз и не зеркало - пустая чёрная огромная глазница.
  Николая втянуло в черную пустоту. Больно, как больно, вдруг свет резанул глаза, вдох, крик, и откуда-то с невысокого балкона, постоянно ощущая присутствие рядом ещё кого-то, он, какое-то время наблюдал спектакль.
  Недовольного новорожденного, молодой доктор поднял вверх, показывая матери. В глазах младенца отразился светлый квадратик окна. За окном было сыро, в ямах и под кустами ещё лежал грязный снег, а тёплый ветер раскачивал голые деревья.
  - Неонатус, - блеснул знанием латыни молодой доктор.
  Всё было очень подробно и очень быстро. Бессонные ночи матери, усталость и свет счастья в её глазах. Он рос, вот уже говорит и ходит. Коляска, садик, школа и вся жизнь... С прилагаемыми событиями, раскрывающими суть того или иного случая, происшествия, жизни. И поступки, его, с невидимыми ранее последствиями. Всё в мельчайших подробностях и... мысли. Всё тайное становилось явью, для него, во всяком случае, и...
  А знаете, наши поступки и наша жизнь выглядят и оцениваются совсем иначе со стороны. Кто бы мог подумать, что "кино" про себя смотреть будем... Побольше бы благородства, искренности, терпения особенно когда: "Всё равно никто не узнает".
  Совсем, совсем бы по-другому жил...
  Иногда ему становилось стыдно, до невыразимой боли, за того человека, до слепоты и жуткого воя в голове. Иногда он переживал за него или за его окружавших. Иногда радовался. Иногда сливался с ним в мечтах ли, в полетё ли к звездам, в общем, в чем-то прекрасном и чистом.
  Но вот какой-то усталый, незлой человек ритмично нажимает на курок. Николай несётся с одной из пуль, врезается кому-то в спину и снова темнота и короткий полёт.
  И снова он перед странной глазницей.
  Чуть в стороне стоял тот самый человек, или кто он там, и смотрел то в "глазницу", то на Николая:
  - Значит Суд? Извольте... - и снова в чернеющее недро. - Вот собственно и он: самый обычный ничем не примечательный, жил в общем неприметно: родился, рос, учился, ел, пил, курил, сквернословил, воровал (по мелочи), прелюбодействовал, желал жену ближнего, иногда жадничал, пустословил, создавал кумиров и т.д. и т.п... почти все, даже не грехи - грешки... Зауряднейшая, в общем, личность, - он взглянул на Николая ища подтверждения своим словам.
  Тот, кивнул как загипнотизированный, пытаясь проникнуть взглядом сквозь оболочку ниши, там, безусловно, что-то происходило: сейчас оттуда веяло хорошо знакомыми муками совести, одиночеством, тяжелой депрессией, бессмысленной пустотой и чем-то ещё жутким неподдающимся описанию, но уже запечатленным памятью его вечной жизни. Со стороны он походил на своего нового знакомого в первые секунды их встречи.
  - Ну, ничего мы тебя спасём, мы тебе поможем.
  Холодная пустота тут же запустила одно из своих щупалец ему внутрь, он не мог ни двинуться, ни сопротивляться и злобную ненавистную ко всему силищу стал жадно впитывать его мозг, исчез страх. Сражений и подвигов, золота, славы и женщин! Власти! Он будет справедливо править миром! Чёрное как прут решётки щупальце коснулось сердца и холодным камнем замерло оно. Тяжелой мощью стали наливаться его члены, и он ощутил себя... нет не всемогущим... он - бог!
  Человек, за всем внимательно наблюдавший, чуть грустно удивился, опустил на траву у ног свою сумку и, по-видимому, собрался уходить.
  Вперёд к великой жизни, бравые марши гремели внутри у Николая, сама собой появилась королевская осанка... Как, вдруг, коснувшись и потревожив что-то у него в груди, словно ошпарившись щупальце, лопнувшим металлическим тросом, скручиваясь, с шипящим свистом, пропало в "зеркале", забрав с собой всё привнесённое.
  На душе стало много легче и теплее.
  Человек внимательно наблюдал за происходящим, видимо констатируя какой-то факт про себя, слегка кивнул и посмотрел в сторону ниши. Из просветлевших её глубин материализовался благообразный старик с широким лицом. Он мельком взглянул на спутника Николая и внимательно посмотрел на него самого.
  - Расскажи, что тревожит, что наболело, не стесняйся.
  И Николай рассказал ему всё, не скрываясь, откровенно, отсердечно, отдушевно. Про всю свою бестолковую жизнь: родился, учился, служил и вот умер. Ничего такого, как все. И про те чёрные поступки, за которые ещё там грызла совесть его сердце и душу тоже рассказал...
  - Грызла говоришь? - и старик взглянул на человека, который в этот момент показался подсудимому до родства близким.
  Тот снова тихонечко покивал головой.
  - Ну что же весьма слабенькое оправдание... А душевных дел много сделал?
  И ничего не приходило на ум. А что он мог сказать? Про то, как кидал милостыню бабулям? Как помог сумки донести? как помогал друзьям, знакомым (и не очень) решить их мирские проблемы? Это суд души и рассказать о том, как угостил плачущую девочку яблоком явно не уместно...
  Тех, возможно, спас, но этих, наверняка, погубил...
  Да, не о чем рассказывать...
  Те двое внимательно вслушивались не то в шорохи, не то в отзвуки его слов и пытались что-то невидимое рассмотреть.
  Добродушный заметно огорчился и вопросительно посмотрел на того с сумкой.
  - Ну, как же, - начал тот, - деревья вон посадил, глаз радуют... Облака ладошкой трогал, - Николай потупился, это были его детские игры и про них он никому не рассказывал. - Трогал, трогал. И в звезды падал. Других смешил и сам над собой смеялся. Не жадничал. А как он мечтал! И любил, любил... или учился любить, или хотел научиться... но очень, очень хотел. Дети его любят! А ещё чудо видел!
  - Чудо? - Добродушный обратился к Николаю. - И много раз?
  - В зависимости от того, что понимать под чудом, - Коля очень серьезно и прямо посмотрел на Добродушного. - Весь возможный спектр: много раз в день - или никогда.
  Тот удивленно посмотрел на него, хотел что-то спросить, но лишь улыбнулся глазами:
  - Ладно, ладно. Не густо, конечно, но все же. Ну что же дружок... Пять мер, тебе, осуждения и три благодати... Да, - и торжественно-официальным тоном обращаясь к тому, с сумкой. - Меры!
  Из холщевой сумки шустрого человека были извлечены два ковшика один похожий на золотой, другой, много больший - серебряный.
  - Вот, с мерой у тебя всё в порядке...
  Из ниши, оказалось, бил ещё и ключ.
  Выпив, пять золотых ковшиков горько-соленой воды почерпнутой из родника (внутри скрутились какие-то узлы и появилась тяжесть), Коля утолил жажду, каким то божественным нектаром, серебряным ковшом черпая воду оттуда же. Тошнота сменилась чистотой и лёгкостью, он был один и перед ним был выход в какой-то сказочный мир, к описанию которого не подходит ни одно земное прилагательное, и он тихонько воспарил навстречу этому невероятному душевному умиротворению, но "чувство нехватки какой-то сладостной пустоты в груди" остановило его. Весь он воспротивился движению, судорожно напрягся, что-то закрутило его, понесло и грубо швырнуло.
  От удара он проснулся в своей клетке. Незаполненная пустота тревожила его. Мысли были чисты и ясны как никогда. Сколько времени я здесь?
  Где я?
  Где Она!?
  Прутья решётки с тягучим треском разломались. С каким то новым чувством он прорвался сквозь призрачную пелену.
  На огромном рельефном поле какие-то шары и мишура; множество яркого народа что-то гуляло. Но всего этого будто и не было. Далеко-далеко словно единственную освещённую солнцем видел её, уводимую прочь, под руки, какими-то женщинами.
  Сам не заметил, как полетел.
  Тётки беспомощно расступились...
  А она оказалась лёгкая-лёгкая у него на руках и плакала или смеялась, или говорила что-то. И как в том сне близко-близко были её волосы, губы, глаза...
  И был неожиданный вопрос, и короткий ответ... Но это тайна.
  Потом, взявшись за руки, неслись сквозь времена и миры, был ещё какой-то провал с всеосмыслением и всеохватом, переполнивший четыреста девяносто пять чувств - все, кроме одного: чувства ладони в ладони сжатые в это мгновенье ещё сильней...
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023