ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева

Семёнов Константин Юлианович
Грозненский роман (главы 14 и 15)

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дальше только...

  Глава четырнадцатая
  Войны ещё не видно
  
  Экономический эффект получился таким, как он и ожидал - большим, очень большим, громадным. Расчёт приняли и утвердили без проблем, о короткой записи на последней странице бланка по-прежнему никто не догадывался. Борис ждал разоблачения с нетерпением и страхом. Прошлогодняя выходка не казалась ему уже столь удачной, но делать было нечего - поезд ушел.
  Рвануло здорово - в один день Борис стал самым известным человеком на заводе. Его фамилию по сто раз произносили в отделах и курилках, на него приходили смотреть в столовую, ему оборвали телефон. Он замучился отвечать на одни и те же вопросы: 'Зачем? Как осмелился? Сколько?' Сначала он пытался объяснять, но быстро понял, что ему почти никто не верит. Общественное мнение объяснило всё по-своему: 'Технолог цеха Борис Туманов придумал рацпредложение с сумасшедшим экономическим эффектом и хитрым финтом кинул нахлебников. Теперь ему конец'.
  Больше всех возмущался начальник цеха.
   - Ты что, ненормальный? Придурок? - брызгая слюной орал он на планёрке. - За такое морду бить надо!
   - Попробуйте, - вяло предложил Борис. - Только прошу на 'вы'.
   - Я понял, что ты из себя представляешь! - не обращая внимания, продолжал тот. - Да ты, Боря, просто хапуга! Наглый хамоватый хапуга, готовый за несколько тысяч продать товарищей и понятия не имеющий о порядочности! А строишь из себя!..
  Борис разозлился.
   - Слушай, Вася! Когда я принёс предложение, ты работал у нас неделю и знал только, где находится твой кабинет. Ты даже не понимал, что там написано! Что ж ты не отказался от соавторства? Нет, тебя, такого порядочного и не хапугу, интересовал только экономический эффект. Не маленький ли? А то несолидно!
   - Какой я тебе Вася? - выпучил глаза начальник.
   - А что, разве не Вася? Я предупреждал.
   - Борис Алексеевич, - ледяным тоном произнёс начальник цеха. - Мне кажется, Вам стоит сменить работу. Я с вами работать больше не намерен!
   - Да неужели? А если директор скажет? Но вы не волнуйтесь, я уйду. Мне противно работать с человеком, который пришёл на всё готовое и теперь ведёт себя так, как будто это он вытащил цех из перманентной жопы. Не хочу снова оказаться там, а с вами это будет обязательно.
   - Ничего из тебя не выйдет, - набычившись, пообещал начальник цеха. - Хребет слабый!
  Борис улыбнулся: ему казалось, что всё обстоит с точностью до наоборот.
  Через две недели он уже работал в Грозгипронефтехиме, рядовым инженером. Зарплата упала больше, чем в два раза. 'Жена сильно пилит?' - спрашивали друзья. Борис искренне удивлялся: 'Вообще не пилит! Что за ерунда?' Друзья улыбались и не верили. 'У вас же ребёнок! - говорили подруги Ирине. - А он собственное самолюбие тешит! Как ты можешь поддерживать?' Ира улыбалась и говорила, что деньги - дело наживное. Подруги злились.
  Нет, снижение дохода, конечно, было замечено, но и только. Может, потому, что Борис получил вознаграждение чуть ли не в годовую зарплату? Может быть...Им было не до анализа.
  Славик оказался очень спокойным ребёнком: ночью спал, почти не болел. Ира справлялась с домашними делами играючи и с нетерпением ждала мужа. Борис по-прежнему после работы сразу мчался домой, отклоняя любые предложения. Чем не идиллия?
  Немного обижало что, придя домой, он всё внимание уделял Ирине. Как провёл день сын, мог даже не поинтересоваться. Если она начинала рассказывать, слушал невнимательно. Подробности про пищеварение, стул и тому подобное вообще пропускал мимо ушей. Ире это казалось ненормальным, она поначалу даже пробовала объясниться.
  Ничего из этого не вышло.
  Борис скучнел, опять заводил любимую песню, что ему надо привыкнуть. С надеждой заглядывал в глаза и, не обнаружив там понимания, обижался. Торопясь, повторяя одни и те же слова, пытался объяснить, нервничал. Заканчивалось это всегда одним и тем же - поцелуями, объятиями и неизменным ощущением абсолютного счастья. Последствий счастья несколько лет можно было не бояться: Ира обещание выполнила. А дальше Борис не заглядывал.
  Нескольких раз Ире хватило, и она больше таких разговоров не заводила. Тем более, что Славик рос, и Борис понемногу менялся: и играл, и сказки читал. А что на горшок посадить не мог - так ведь это не главное.
  Напротив гостиницы 'Кавказ', там, где ещё недавно приглашала в прохладный подвал 'Хачапурная', началась большая стройка. Ударными темпами возводили новое здание обкома - уже третье в городе. Новое пристанище партийных боссов обещало быть громадным - старенький, похожий на дворец дожей обком, выглядел на его фоне пигмеем.
  Как-то раз Борис возвращался с работы домой на автобусе. Августовская по случаю ремонта дороги была закрыта, и 'семёрка' шла по Красных Фронтовиков. Рядом, не отрываясь, смотрел в окна мужчина. Он долго не был в Грозном и шумно радовался встрече со знакомыми местами. У Дома Пионеров автобус свернул на проспект Орджоникидзе, мужчина увидел слева высокое тонкое здание и спросил у Бориса:
   - А это что такое?
   - Новый обком, - ответил Борис.
   - А в старом теперь что? - поинтересовался мужчина.
   - Тоже обком.
   - Нормально! - оценил сосед и грустно добавил: - Скворечник какой-то, не то, что старый! Жаль - раньше тут кафе было, 'Подкова'. Какое там было мороженое!
  Автобус миновал 'Пятое жилстроительство', начал поворот на Августовскую. Справа показалось громадное здание в строительных лесах, и мужчина привычно обернулся к Борису:
   - А это что за махина?
   - Новый обком, - предвкушая реакцию, сказал Борис.
   - Как? - на весь салон ахнул мужчина. - Ещё? У вас вообще строят что-нибудь, кроме обкомов?
  Пассажиры улыбнулись, Борис пожал плечами. Автобус, выпустив облако чёрного дыма, устремился к новому мосту.
  Работа в институте Борису быстро разонравилась. Что такое 150 рублей по сравнению с тем, что он получал на заводе? Мизер. Да и ради чего терпеть? Ничего интересного Борис в проектировании не обнаружил. Никакого творчества - сплошная скука и монотонность. А когда пошли постоянные командировки, он и вовсе затосковал, не понимая, как люди могут сами туда рваться.
  Через два с половиной года он бросил институт и снова ушёл на завод. Мог бы вернуться и на свой - директор там поменялся, а цех, как и предсказывал Борис, снова сполз на привычные 'передовые' позиции. Борис даже съездил на завод, побывал у директора. Тот сказал: 'Наслышан, наслышан... Грамотные работники нам нужны. Надеюсь, повзрослел, образумился'. Сказал не зло, скорее добродушно, но Борису и этого оказалось достаточно. Больше он туда не пришёл.
   Найти в Грозном работу технологу особой проблемы не составляло: только в объединении четыре завода, а ещё газоперерабатывающий, ацетонобутиловый. Борис выбрал химзавод. В народе его чаще называли химкомбинатом, а то и просто - 'Химдымом'.
  Здесь с кадрами было получше, взяли только начальником смены. Сначала он немного опасался работы по ночам, но быстро понял, что зря. График оказался замечательным, ночи Борис переносил прекрасно. Скоро он втянулся и обнаружил, что такая работа имеет много плюсов. Во-первых, отработал смену - и домой: не надо думать, что что-то забыл, не успел. Во-вторых, появилась куча свободного времени, и это тоже было приятно. Правда, было немного скучновато, в глубине души хотелось большего.
  Ира вышла на работу, а Славика отвели в ясли - на Полежаева, около землянки Ермолова. Землянку, с которой собственно и начался город, венчал бюст генерала - колонизатора Кавказа. Генерал смотрел на свое детище гипсовыми глазами уже много-много лет, молчал и вряд ли понимал, что происходит. Да он и не успел бы: приблизительно раз в полтора-два года генерала взрывали. Обычно это происходило вечером или утром. А через несколько часов на землянке стоял уже новый бюст, точно такой же. В местных загашниках этих бюстов было заготовлено много - на десятки лет вперёд. На жизни города взрывы практически не отражались. Ясли тоже работали без перерыва.
   Славик выдержал в коллективе два дня, потом заболел. Выздоровел, снова пошёл в ясли, снова заболел. До весны Ира не вылезала с больничных, а потом всё наладилось - Славик привык.
  Незаметно подошло тридцатилетие Ирины, и Боря напряг всю свою фантазию. Он и раньше старался делать оригинальные подарки, не признавая банальных сковородок и духов, но сейчас хотелось чего-нибудь особенного. 'Может, кольцо? - впервые подумал Борис. - Да, ну - ерунда, какая! А если с бриллиантом? Нет, не то.... Во-первых, где взять деньги? Во-вторых - это тоже фигня мещанская, зачем оно Ирке? Что бы придумать?'
  В канцелярии Борис выпросил длинный необычного вида конверт для международной переписки. В центральном универмаге купил набор цветной бумаги для школьников.
  Работать приходилось тайно. Борис уже давно вёл цеховую рационализацию, помогал пересматривать регламент, и у него были ключи от кабинетов. Теперь они пришлись как нельзя кстати.
  Через пару ночных смен всё было готово.
  День рождения пришёлся на пятницу и торжественную часть с гостями перенесли на субботу. Вечером Ира оставила, как договаривались, Славика у бабушки и пошла домой одна.
  В почтовом ящике лежали три открытки и почтовый конверт необычного вида. Фонари во дворе горели плохо, лампочка в подъезде светила только одна, и Ира едва успела бросить взгляд на открытки. Напечатанный на конверте обратный адрес в полумраке лестничных площадок прочитать не удалось.
  Ира вдавила кнопку звонка, привычно выводя их условленную трель - два коротких, длинный, два коротких. За тонкой дверью послышались торопливые шаги, что-то зашуршало, хлопнуло, опять затихло. Она подождала, прислушиваясь, снова позвонила. 'Сейчас, сейчас,- прокричал издалека голос Бориса. - Минуточку!'
  Опять что-то зашуршало, магнитофон за тонкой перегородкой запел её любимую 'Nie spoczniemy', и дверь открылась. Борис с непроницаемым лицом отступил назад, приоткрыл дверь кладовки и протянул Ире конец свисающей с неё верёвки.
   - Дёрни за верёвочку, радость моя! - сказал он вкрадчивым голосом.
  Ира тихонько потянула. По немного облупленной поверхности двери криво сполз лист ватмана с громадными разноцветными буквами: 'С днём Рождения, любимая!' Довольный Борис, протянул ей ещё одну верёвку. Ира счастливо улыбнулась и дёрнула. Сверху упал большой букет роз, покачался на верёвке, перевернулся и застыл цветами вниз на уровне груди. Ира протянула руку, взяла букет, верёвка натянулась, раздался скрип. Борис попытался перехватить, не успел, и сверху ему на голову с грохотом свалилась деревянная планка.
  Ира расхохоталась, чмокнула Бориса в щёку.
   - Не рассчитал, инжинер?
   - Ага! - согласился Борис. - Кто ж знал, что ты так дёрнешь? Поздравляю!
  В комнате около дивана стоял круглый резной столик с бутылкой 'Советского Шампанского' и двумя бокалами. По комнате лениво плавали разноцветные воздушные шарики, и колыхались на сквозняке гирлянды серпантина. Синие, красные, зелёные и жёлтые бумажные ленты свисали кольцами до самого пола, и на каждой чёрной печатной змейкой струились буквы. 'С днём Рождения! Я тебя люблю! С днём Рождения! Я тебя люблю! С днём Рождения! Я тебя люблю!' И так без конца.
  Ира прошлась по комнате, раздвигая серпантин, поймала воздушный шарик, подошла к Борису, прижалась.
   - Спасибо! Какой же ты...
  Борис осторожно промокнул губами синие от счастья глаза. 'Краска', - тихо засмеялась Ира, закидывая лицо. ' Więc po drodze, więc po drodze, zaśpiewaj my jeszcze raz', - призывал магнитофон.
   - А вон ещё, - сказал Борис, отрываясь, - посмотри.
  На прикреплённом к стене листе бумаги летела по синему небу обнажённая Ира. Развевались на ветру чёрные волосы, закручивались, спускались на раскинувшийся внизу город. Город замер под обрушившемся на него водопадом, притих. Только бежали над крышей гостиницы 'Чайка' неоновые буквы: 'Я тебя люблю, я тебя...'
   - Здорово! - прошептала Ира. - Сам нарисовал?
   - Обижаете! - засмеялся Борис, целуя её в шею. - Я же всё-таки учился!
   - Боря, ну что ты делаешь.... Смотри - мурашки! Верю, верю.... Нет, правда, здорово! Но лучше бы я в платье была.
   - Нет, не лучше! - заявил Борис. - Проверим?
   - Нет, нет, подожди! - высвободилась Ирина. - У меня ещё какие-то поздравления - надо посмотреть.
  Борис тут же убрал руки и с загадочной улыбкой уселся на диван.
   - Так! Это от Веры, - достала первую открытку Ира. - Это Нина прислала из Свердловска. Помнишь? Это от сестры.... А это что такое? Боря посмотри - тут написано Чечено-ингушский обком КПСС! Вот это да!!
  Ира внимательно осмотрела конверт, даже штампы проверила, осторожно надорвала и вытащила плотный лист бумаги с машинописным текстом. Борис замер ожидая.
   - Боря, ты только послушай! 'Уважаемая Ирина Николаевна! Областной комитет КПСС Чечено-Ингушской АССР, Грозненский городской комитет КПСС и Совет Министров ЧИАССР поздравляют Вас с Днём Рождения! Желаем творческих успехов, счастья в личной жизни, материального и духовного благополучия и полного секс...' Борька, это ты? - закричала Ира. - А я поверила! Что вы там мне желаете? '...и полного сексуального удовлетворения. Желаем физических оргазмов каждый день, а духовных - постоянно! Мы долго думали, что бы Вам такого подарить и решили, что лучшим подарком будет ночь, которую подарит Вам муж. Но чтоб Вы не считали, что коммунистическая партия такая жадная, можем заменить её на денежное вознаграждение в размере 3000 (трёх тысяч) рублей в чеках Внешторгбанка СССР. Так что - выбирайте. С днём Рождения, Ирина Николаевна!'
   - С днём рождения! - прошептал Борис, подавая ей бокал. - Ну, что выбираешь?
   - Три тысячи чеков! Это же сумасшедшие деньги, - улыбнулась Ира, пригубив вино. - Надо подумать...
  По Минутке, официально именуемой площадью 'Октябрьская' прошелестела шинами запоздавшая машина. Серое предутреннее небо очистилось, выглянула луна. Во дворе несколько раз, просыпаясь, моргнул фонарь, и в комнату на четвёртом этаже хлынул тусклый неоновый свет. Борис приподнялся на локте, поцеловал Иру в опухшие губы, провёл пальцами по набухшему соску.
   - Как подарок? Понравился?
   - Да! Лучше миллиона чеков! А где ты всё это понаделал - серпантин, конверт с штампами?
   - На работе. Купил разноцветной бумаги, напечатал на машинке, порезал на полоски и склеил. Печати из линолеума вырезал. Вообще-то, я сначала кольцо хотел подарить. А потом подумал: зачем тебе кольцо? - Борис провёл рукой по плоскому животу, тихонько тронул пальцами выступающий лобок. - Ты же и так самая красивая. Правильно сделал?
   - Правильно, - счастливо улыбнулась Ира. - Кольцо мне и правда не нужно, а вот от цепочки с кулоном не отказалась бы.
   - Правда? - удивился Борис. - Так пойдём завтра и купим - я как раз деньги за рацуху получил.
  Закончилась короткая грозненская весна, прошло ещё одно изнуряющее жаркое лето, когда над размягчённым асфальтом поднимается колышущееся марево, а тротуары стонут под обстрелом тутовников. Прогремели редкие грозы, обрушивающие на город килотонны воды. Яростные южные дожди заливали дворы, дороги, тротуары и скверы. Ливнёвка не справлялась: город на короткое время превращался в Венецию, а тоннель под железной дорогой в самое настоящее озеро. Один раз там чуть было не утонул троллейбус.
  Выстрелом пронёсся над страной звук от упавшего у кремлёвской стены генерального гроба, и застывшее время двинулось в неизвестность.
  А в Грозном ввели в строй первый шестнадцатиэтажный дом. Тонкая свечка выросла на проспекте Ленина и казалась непривычным к таким чудесам грозненцам настоящим небоскрёбом.
  Славик пошёл в детский сад, и осенью они первый раз все вместе поехали на море. В благодатной Абхазии светило мягкое ласковое солнце, везде слышался плеск волн, и не было ни одного комара. Они часами жарились на песках Пицунды, заплывали за буйки, ели хачапури и пили умопомрачительно вкусный кофе. Тихо, словно молясь, шумели в звонкой тишине гигантские, неземной красоты сосны, вызывая даже у таких прожжённых атеистов смутные ощущения бренности всего земного.
  Ненадолго.
  Вечером уставший за день Славик мгновенно засыпал. Они ставили самодельную ширму из простыни, выпивали по бокалу белого вина и начинались путешествия. Нет, они не летали в Австралию или Америку - зачем им это. Они путешествовали по собственным телам и душам. Каждый миллиметр, каждая клеточка тел хранили такие тайны, по сравнению с которыми все тайны вселенной - ничто. Медленно-медленно, уступая когда нежности, когда страсти, тайны открывались, и на души обрушивались такие эмоции, что забывалось абсолютно всё. Забывалось солнце, забывалось море, забывались смутные ощущения соснового бора. Казалось, что они открыли тайну мироздания, и эта тайна в том, что мир состоит только из них двоих.
  Только из них.
  Только.
   - Это наш медовый месяц! - шептала Ира.
  И хотелось, чтоб так было всегда. И верилось, что будет.
  'Nie spoczniemy..'
  Следующей осенью они снова поехали на море, ещё через год - в Финляндию. Уже без Славика. Собрав кучу справок и характеристик, необходимых советским гражданам, выезжающим в страны капиталистического Запада, они пошли на последнюю проверку - в райком. В принципе, это была обычная формальность, однако, второй секретарь, холёная властная женщина, смотрела таким взглядом, что хотелось шаркнуть ножкой. Наверное, так смотрели на своих крепостных помещики. Изменилось ли что с тех пор? Глянув в ленивые, полные презрения глаза, Борис почувствовал знакомый холодок и подобрался.
   - Значит так, - полистав бумаги, лениво процедила второй секретарь, - первый вопрос, естественно, такой: 'Почему у вас разные фамилии?'
   - Законом разрешается, - сдерживаясь из последних сил, ответил Борис.
  Женщина подняла на него презрительно-любопытный взгляд. Холоп осмеливается иметь мнение? Муравей пытается говорить?
   - Вы кое-что забыли, - добавила металла в голос второй секретарь. - Вы забыли, где находитесь. Здесь отвечают на любые вопросы. Итак, повторяю: 'Почему у вас разные фамилии? Ведь вы не какие-нибудь там артисты'.
  Адреналин ударил в голову, устраняя последние сомнения. Борис широко улыбнулся и, глядя прямо в ленивые глаза властителя судеб районного масштаба, объявил:
   - Мы очень любим нашу партию и решили взять пример с Владимира Ильича и Надежды Константиновны.
  Из глаз медленно улетучилась лень, холёную кожу покрыл багровый румянец. Второй секретарь с интересом посмотрела на Бориса, словно не веря своим глазам. Ира попыталась что-то сказать, женщина остановила её властным жестом. Взяла бумаги, бросила их перед Борисом и молча указала на дверь.
  В коридоре Борис нервно закурил сигарету. Ира посмотрела на него и сразу забыла, что только что хотела потребовать объяснений.
   - Боря, перестань - всё хорошо. Как ты её! Молодец! Ну её к чёрту эту Финляндию...
   За границу они всё-таки поехали. Ира рассказала о происшедшем на работе. Заместитель министра, Тимур Мухтарович долго и оглушительно хохотал, потом позвонил в обком, и через день они получили необходимое разрешение.
  Запад их оглушил. Было всё - 'культурный' шок от условий и магазинов, восхищение спокойной сытной жизнью, стыд от собственной убогости. Своя страна, родной город казались жалкими, было непонятно, как они всё ещё существуют. Хотелось сбежать сюда навсегда.
  Но стоило остаться вечером вдвоём, стоило посмотреть друг другу в глаза, и сразу исчезало всё. Исчезали добродушные непривычно улыбчивые люди, исчезал неброский, продуманный до мелочей номер. Опять в мире были только серо-голубые глаза, чёрные волосы сплетались с пепельными, и две души сливались в одну.
  Волшебный лес...
  А в Грозном шёл снег, ложась тонким покрывалом и на каменного Лермонтова, и на очередного, поставленного вместо взорванного, Ермолова.
  Весной, когда ветры только-только выдули из города запах черемши, Борис Туманов стал обладателем однокомнатной квартиры. Квартиру получил его дед, перешагнувший отметку в девяносто лет и доказавший этим, что в СССР каждый может получить новое жильё. Надо только ждать и надеяться. Старую, без удобств квартиру в шумном дворике напротив бывшего КГБ оставили родному государству, и дед, почти не встававший с постели, перебрался к родителям. А Борис в результате родственного обмена получил квартиру напротив 'Родины'. Вот и пригодились и разные фамилии, и разные прописки.
  При переезде Славик вместе с двоюродным братом, потешно маршируя, таскали туда-сюда лист фанеры с покоящимся на нём свёртком. Останавливались, опускали лист на пол, производили над свёртком странные манипуляции.
   - Что вы делаете? - спросила Ира.
   - Черненку хороним! - бодро ответил Славик.
  Стремительно умирающее советское руководство оставило неизгладимый след даже в детских головках.
  Теперь у Ирины и Бориса было две квартиры, и они сразу стали пытаться обменять их на другой город. Как ни спокойно жилось им в Грозном, для сына всё-таки хотелось другого будущего.
  Лето ревниво вытеснило весну, и город опять утонул в зное. Вечером, когда скрылось немилосердно палящее солнце и потянуло робким ветерком, Ира поставила на стол яичницу и, задумчиво глядя на Бориса, сказала:
   - Боря, ты знаешь, что мне надо спираль удалять?
  Борис поперхнулся.
   - Зачем?
   - Не зачем, а почему. Время подошло.
  Борис облегчённо вздохнул, взглянул на Ирину и опять забеспокоился:
   - Так ведь это временно? Ненадолго?
  Ира молчала. Борис ощутил смутную досаду, переспросил:
   - Ирочка, ненадолго?
   - Ненадолго, - вздохнула Ирина и подняла на него грустные почти синие глаза. - Боря, а может...Ты не хочешь дочку?
   - Дочку? - непонимающе повторил Борис. - Дочку? Ира, но мы же с тобой вроде...Ира!
  Ирина опустила взгляд, молча доела яичницу, поставила чайник. Борис ждал, не сводя с неё напряжённого взгляда.
   - Боря, послушай меня, пожалуйста, и не перебивай, - наконец сказала она. - Мне уже тридцать четыре. Это последний шанс, потом будет поздно. Я помню всё, что ты говорил. Но ведь прошло время, я вижу, как ты относишься к Славику. Ты ведь любишь его, Боря! Это так, не отказывайся!
   - Я и не отказываюсь! - удивился Борис.
   - Не перебивай! Так же будет и с дочкой. Немного потерпишь, я ведь не прошу тебя менять пелёнки. А потом всё станет так же, и ты уже даже не сможешь понять, как жил без неё. Ну что ты молчишь?
   - Ира! Ирочка, я не знаю, что сказать. Не знаю, как сказать, чтоб ты поняла!
  Ирина встала, сняла давно кипящий чайник с плиты. За стеной голосом Горбачёва бубнил телевизор.
   - Я понимаю, - сказала Ира.- Нет, не понимаю! Боря, ты ведь любишь меня?
   - Конечно, - опешил Борис. - Конечно, люблю!
   - Тогда почему? Ведь дети - это...это...
   - Вершина любви, - подсказал Борис.
   - Что?
   - И вершина любви - это чудо великое дети!1 - фальшиво пропел Борис.
  Ирина поморщилась.
   - Ну и что тут такого?
   - Как что? - взвился Борис. - Вершина! Ира, ты только послушай - 'вершина'! А остальное всё получается - 'низина'? И то, как я первый раз тебя увидел, как боялся подойти? И первый поцелуй? И что мне кажется, без тебя я даже дышать не смогу? Всё - 'низина'? Помнишь, ты сказала, что смотрела на меня, когда я рисовал, и у тебя душа дрожала от любви, помнишь? Это тоже 'низина', Ира?
   - Я этого не говорила, - обиделась Ира. - Сам придумал и теперь из штанов выпрыгиваешь!
   - Не бывает двух одинаковых вершин, Ира, - тихо сказал Борис. - Одна обязательно выше. И стоит это только признать, окажется, что никакой любви нет. Есть половое влечение и банальная цель - продолжение рода. А мы только роботы с инстинктами...
  Ира встала, подошла к окну, отвернулась.
   - Как ты любишь всё наизнанку выворачивать! Выше, ниже....Это что тебе - горы? Сантиметром измерять не будешь?
   - Не буду, - Борис подошёл, обнял её сзади, уткнулся в волосы. - Только мне кажется, что для нормальной семьи любовь вообще не нужна. Даже вредна. Особенно женщине.
   - Господи! - вздохнула Ира. - Час от часу не легче! Боря, зачем вообще об этом думать? Есть жизнь - живи! Есть любовь - люби!
   - Я и люблю, - прижался губами к шее. - Как могу. Тебе не нравится?
   - Мне не нравится, что ты слишком много в себе ковыряешься.
   - Не робот, - улыбнулся Борис.
   - Вот ещё роботов выдумал. Гадость какая-то! Хотя.... А может, мы и должны ими быть? А то вымрем все.
   - Так уж все? - усмехнулся Борис.
   - Но уж наша нация - точно!
   - А ты о нации думаешь или всё же о себе? Только честно! Кстати, чтоб не исчезнуть нужно рожать по три ребёнка. Ты готова? Для нации?
   - Конечно, о себе, - грустно улыбнулась Ира. - Все мы думаем о себе. И на подвиги для нации я не готова. Просто дочку хочется...
  Борис промолчал. Ира вздохнула, прижалась щекой к его ладони.
   - А если я тебе не скажу? Куча женщин так делают. Может, даже все.
   - Ты сможешь так? - тихо спросил Борис. - Ирочка, я ведь много думал об этом, ковырялся. Не хочу я больше, не хочу! И не смогу привыкнуть, поверь. Праздник кончится! Да и материально....Решай сама.
  Ира повернулась к нему лицом, обняла за шею.
   - Праздник?.. Может ли он быть всю жизнь, праздник? Хотя ты прав - хочется! - помолчала, чему-то улыбнулась. - А вот чеченцы ни за что так бы не сказали, даже не подумали. У них и по пять детей обычное дело.
   - В сёлах, - уточнил Борис. - Подожди, и у них так будет. Прогресс, однако.
   - Боюсь, не дождёмся, - вздохнула Ира. - Вымрем раньше. Ничего нам больше не надо - только праздник. Причём, индивидуальный. Вслух любим говорить другое, а копни поглубже...
   - Ты про меня?
   - И про себя, про всех. А у них не так: у них всё подчинено коллективному, у них семья действительно ячейка общества. Методы, правда....Зато они уж точно не вымрут.
   - Не понял! Ты что, жалеешь, что не за чеченца замуж вышла?
   - А что? - засмеялась Ирина. - Думаешь, не взяли бы? Шучу, никого мне, кроме тебя, не надо. В том-то всё и дело. Ну что, в душ?
  Через месяц Ирина обнаружила задержку. Она немного подождала, надеясь, что всё наладится. Не наладилось, и Ира запаниковала. 'Он подумает, что я специально. Что за напасть - другие годами ждут, лечатся, а тут раз и готово. Вот тебе и график!' Надо прерывать, но как? Путём осторожных расспросов Ирина узнала о лекарстве со сложнопроизносимым названиям и, ни минуты не сомневаясь, взялась за дело. 'Надо сделать всё тихо, надо, чтоб Боря даже не заподозрил ничего, надо быть весёлой'. Пить пришлось не один день, держать всё в полной тайне было выше сил, и Ира рассказала по-секрету лучшей подруге.
   - Ты что, дура? - зашипела Таня. - Отказываться от ребёнка из-за мужика!
   - Он не мужик, он мужчина. Любимый!
   - Гад он, а не мужчина! - закричала Таня. - Брось его, Ирка, загнёшься ты с ним!
   - Бросить? - взвилась Ира. - Да я лучше помру!
   - Вот и помрёшь!
   - Ничего ты, Танюшка, не понимаешь, - уже улыбаясь, сказала Ира. - Я не от него, я без него помру!
  Таня смотрела на неё округлившимися глазами.
   - Опоил он тебя что ли?
   - Опоил! - засмеялась Ира. - Он меня, а я - его!
   - Иришка, так же нельзя - это неправильно. Женщине вредно так любить мужчину. Пусть они нас любят, они для этого и созданы. А женщинам это мешает, у нас другое предназначение.
   - Бред какой-то!
   - Никакой не бред, - устало сказала Таня, - а опыт поколений. Ты не простишь себя никогда, а его возненавидишь.
   - Вот ещё! - возмутилась Ира. - Глупости! Ни за что!
  Лекарство подействовало, осложнений не было. Борис ничего не узнал.
  Чиркнула по ночному небу падающая звезда.
  Или показалось?
  ______________________________________________
  1 - 'Я люблю тебя, жизнь' (К. Ваншенкин - Э. Колмановский)
  
  
  Глава пятнадцатая
  Дальше только...
  
  Электричество в доме было, газ плохо, но всё-таки шёл. Вода в квартиру уже не поднималась, но во дворе ещё была. Еды полный холодильник, и даже иногда работает телевизор. Может, всё не так уж плохо, и они спокойно дождутся....
  Чего именно хочется дождаться, Борис толком определить не мог. То ли, чтобы большая Родина оставила их в покое, то ли совсем наоборот.
  Пожалуй, просто хотелось жить.
  Следующую ночь самолёты летали до самого утра, и бессонная ночь на неудобных лавках убежища вымотала полностью. Да и народу там стало многовато, мест уже не хватало. Днём Борис решил обследовать 'свои' подвалы.
  Один, общий, отпал сразу - слишком он оказался забит. Много лет назад, ещё в школе, Боря Туманов устроил в этом подвале лабораторию. Там хранились реактивы, там устраивались рискованные опыты, один из которых чуть не окончился пожаром. С тех пор прошла почти вечность, дубовый стол с протухшими реактивами гнил теперь где-то в углу, заваленный разнообразным хламом. Места в подвале хватало только собакам.
   Второй подвал был заперт, зато с третьим повезло. Он тоже был заперт, но ключ оказался у отца. Год назад там попробовали организовать швейную мастерскую, даже пару машинок поставили. Потом что-то не заладилось, и дело заглохло. Но, так как подвал располагался прямо под родительской квартирой, хозяин оставил отцу ключ - присмотреть.
  Подвал оказался отличным: большое отделение с запылившимися швейными машинками и маленькое, где даже стоял лежак. Через полчаса Борис с отцом провели туда освещение, поставили стулья, занавесили вход в маленькую 'комнату' одеялом.
   - Привет, соседи! Обустраиваетесь?
  Борис поднял голову: рядом с входом стояли Алхазур и Мовлади.
   - Привет! Всё готово, приглашаю на новоселье. Только окошки бы заделать. Я во дворе блоки видел, может ими?
   - А что Султан скажет? - засомневался Мовлади.
   - Не бойся, потом назад положим, - поддержал Бориса Алик.
  На новом месте оказалась гораздо комфортнее. Где-то высоко кружились самолёты, то далеко, то не очень падали бомбы. А в подвале уютно светила стоваттная лампа, одеяло гасило звуки, и тихо бурчал приёмник.
   - Хороший подвал, - сказал Алик. - Прямого попадания, конечно, не выдержит, а так - вполне.
   - А ты что с женой не уехал? - спросила Ирина. - За квартиру боишься?
   - Ага. Отморозков хватает.
   - Вчера, говорят, двух мародёров дудаевцы поймали. Расстреляли на месте.
   - Ой, тётя Валя, - улыбнулся Алик. - Не верьте вы всему подряд.
   Борис вытащил кисет, стал набивать трубку.
   - Что-то ты не очень высокого мнения о новой власти, - усмехнулась Ирина. - Раньше лучше было?
   - Мне при всякой власти нормально, - объявил Алхазур, - лишь бы проверок больше было. Хотя, конечно, раньше проще было. Такса была - кто сколько даст. А сейчас...
   - Всё-таки зря мы блоки взяли, - проснулся Мовлади. - Султан ругаться будет.
  Борис набил трубку, вышел в 'предбанник'.
  Взрыв грохнул неожиданно, ощутимо подпрыгнул пол, заложило уши. Борис инстинктивно присел, втянул голову в плечи. 'БАМ!' - рвануло на улице. 'БУМ!!' - отдало в голове. Со стены упал кусок штукатурки, и в подвал снова опустилась тишина.
   - Боря! - выбежала из маленькой 'комнаты' Ирина. - Боря, как ты?
  Часа два было совсем тихо: ни самолётов, ни выстрелов. Поднялись домой, и, только разделись, как послышался знакомый вой. В подвал еле успели. Самолёт покружил, покружил, подвесил в небе осветительную бомбу и улетел. Опять опустилась тишина, опять поднялись домой. На этот раз Борис даже не стал раздеваться, только ботинки снял. Дрёма накрыла сразу. А потом снова прилетел самолёт.
  Днём Борис еле встал. Ужасно хотелось спать, и даже доносившиеся из кухни ароматы бодрости не прибавили.
  Облака разошлись, было солнечно и немного морозно. Под окнами кухни сидели собаки, ловили запахи и тихо поскуливали. Где-то постреливали.
   - Папа, смотри! - поднял с асфальта что-то блестящее Славик. - Что это? А вот ещё! И вот!
  На руку легла тоненькая, сантиметра три в длину, иголка. Борис потрогал пальцем - острая! Поглядел на стабилизаторы, покачал головой.
   - Что это? - не отставал Славик. - Из бомб? Чтоб больше народу зацепило? Ого, сколько их тут! А вон шарики! Таким сразу убьет, да? Пап, а зачем они такие бомбы кидают? Тут же пехоты нет, а такой иголкой кого хочешь проколоть может. Даже собаку!
  Борис сжал иголку в кулаке, беспомощно пожал плечами. Славик ответа дожидаться не стал, присел на корточки и стал наполнять карманы смертельными игрушками, выбирая самые красивые. Его тут же окружили собаки. Голодные псы обнюхали шарики и подняли на своего вожака недоумённые, немного обиженные морды. Шарики собакам не нравились.
   - Папа, они есть хотят! Попроси у бабушки косточек, а то она мне не даёт.
   - Косточками их не накормишь, - серьёзно сказал Борис, - бабушка их так выварила, что даже запаха не осталось. Я кое-что получше придумал. Пошли!
  Через полчаса в центре осаждённого города началась охота. Для неё не потребовалось лицензий и охотничьих билетов. Не потребовалось даже огнестрельного оружия. В самом конце двадцатого века, на территории Европы на охоту вышел человек вооружённый старым добрым копьём.
  Жирный самодовольный голубь лениво семенил по асфальту, выглядывая что-нибудь съестное. Пока ничего подходящего не попадалось: камешки, ветки, дурацкие, непривычно пахнущие железки. Голубь не унывал - он не умел унывать - и с упорством автомата продолжал своё занятие. Краем широко расставленных глаз голубь на всякий случай наблюдал за окрестностями, но ничего опасного не замечал. Где-то далеко - стая собак, рядом медленно двигается человек: ерунда, ничего страшного.
  'Надо же, как близко подпускает! - подумал Борис. - Не то, что в детстве, когда с рогатками подкрадывались'. Сделал ещё один шаг и ткнул голубя копьём. Длинный, заострённый на точиле гвоздь легко пробил птичье тельце. Борис быстро наклонился, схватил трепыхающегося голубя и свернул ему шею. 'Есть один! Эдак я штук двадцать набью!'
  Двадцать не получилось. После шестого броска увлекательное занятие пришлось прекратить. Собаки навострили уши, забеспокоились и одна за другой шмыгнули в старый подвал. Следом туда же заскочила соседская кошка. Борис поднял голову, всматриваясь в спокойное небо, прислушался.
   - Пап! Ты что, не слышишь? Самолёт! Пошли в подвал!
  Самолёт медленно и спокойно проплыл на недосягаемой высоте, ничего не сбросил и скрылся. Люди вышли из подвала первыми. Собаки посидели подольше: наверное, думали, что самолёт вернётся. Кошка не вылезла вообще.
  После налёта Борис добыл ещё четыре голубя. Итого десяток - отличный результат! Отец разделал тушки за полчаса, и обед получился прямо, как в ресторане. Пару голубей отдали собакам. Им тоже понравилось.
  Вечером небо снова затянуло облаками, потеплело, повеяло сыростью. Телевизор показывал что-то непонятное, понять что-нибудь было невозможно. Словно по расписанию вдалеке застучали автоматы, прогремел взрыв. В подвале звуки приглушались, казалось, что всё это далеко-далеко. И не очень-то и страшно. Самолетов пока не было.
  Борис с отцом открыли дверь, поднялись на несколько ступенек, чтоб видеть улицу, закурили. На улице было темно и пустынно, и гулкие шаги услышали издалека. Со стороны Партизанской, переговариваясь, приближались несколько тёмных силуэтов.
   - Да это же Кочковы, - присмотрелся отец. - Куда это они ходили?
  Кочковы, соседи родителей по двору, ходили за хлебом.
   - А вы что, не знали? - удивился Сашка, молодой парень, которого Борис помнил ещё пацаном. - Прямо в детском саду продают, ну, который около стройки. А вы уезжать не собираетесь?
   - Уезжать? - переспросил отец. - Разве сейчас откуда уедешь?
   - А что, лучше ждать, когда в дом попадут? Не, мы завтра попробуем. На Минутку пойдём - говорят, там автобусы бывают.
   - А отец? У него же нога болит?
   - Голова у него болит! - разозлился Сашка. - Не хочет он никуда! Водки ещё целый ящик, а ему больше ничего не надо. Дядя Лёша, что ж нам теперь из-за него всем пропадать? Машину чечены отобрали, теперь свои.... Нет, мы пойдём! А за хлебом сходите, там его много. Хлеб, правда, говно.
  Хлеб действительно оказался, мягко говоря, не очень. Зато свежий. В блокадном Ленинграде, наверное, он сошёл бы за деликатес. Молодой чеченец молча принимал деньги и тут же выкидывал в окошко смятый, странного цвета, хлебный кирпич. Над окошком висело написанное от руки объявление: 'Стороблёвки не принимаются!'
  Борис взял хлеб, понюхал, и в голову лавиной хлынули воспоминания. Хлебопекарня на Субботникова, умопомрачающий запах свежеиспечённого хлеба, словно волной накрывающий окрестные кварталы. Запах щекочет ноздри, забирается в открытые форточки, и ничего другого уже больше не надо. Только спешно бежать, зажав в руке шестнадцать копеек, уговорить тетку в белом халате, схватить хлеб и вцепиться в него зубами.
   - Молодой человек! - раздалось сзади. - Вы тут не один. Взяли и отходите, а то закроются! Эх, это всё за грехи наши!
   - Что за грехи, бабушка? - спросила Ирина.
  Старушка сунула в окошко деньги, взяла хлеб, обернулась и, подняв голову к небу, запричитала:
   - И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её: пожелают умереть, но смерть убежит от них1, - истово перекрестилась и повторила: - Покайтесь! Покайтесь, грешники!
   - В чём это я должен каяться? - обиделся отец. - Я ничего плохого в жизни не делал! Не убивал, не крал!
   - А-а! - закричала старушка. - Вот из-за таких нам страдать и приходится! Нельзя так говорить! Нельзя! Ирод!
  Отец открыл рот, закрыл, снова открыл. Борис взял его за руку, повёл прочь. 'Покайтесь!' - неслось сзади.
  Перестала идти вода. Напор и так уменьшался с каждым днём, но всё-таки был, и во двор постоянно ходили люди. В основном из девятиэтажки с проспекта Ленина. Ведро набиралось долго, за это время можно было познакомиться, обменяться слухами, рассказать свою историю. Каких их только не было, этих историй.
  Часто приходила молодая армянка. Её отец, в прошлом профессор ЧИГУ, лежал, не вставая, в квартире на шестом этаже уже несколько лет - инсульт. Дочь не смогла бросить отца и осталась в осаждённом городе.
  Приходила пожилая пара. Ещё летом они продали квартиру, уехали на Ставрополье и даже нашли там какое-то жильё. В ноябре приехали за расчётом, приехали и застряли. Теперь жили у родственников и проклинали день, когда решились на поездку.
  Ещё один мужчина приехал за зарплатой. Кто-то сказал ему, что на 'Красном Молоте' выдают деньги, рассчитываясь по долгам. Мужчина, вроде, и не поверил, но жилось на новом месте трудно, и искушение оказалось велико.
  Каких их только не было - этих историй.
  А теперь вода кончилась совсем, и народ стал осваивать подвалы многоэтажек. Там в трубах вода ещё была.
  Но тоже не везде.
  В доме, где раньше был паспортный стол, вода была, и в подвале собиралась целая очередь. Женщины терпеливо стояли друг за другом, ожидая пока можно будет подойти к журчащей из вентиля струйке. Иногда в подвал спускались с вёдрами пацаны - чеченцы. Зорко оглядывались, и если к крану должна была подойти чеченка, шли без очереди. Их пропускали: мужчины всё-таки, положено.
  Ирина с Валентиной Матвеевной почти отстояли очередь из десяти человек. Впереди уже собиралась подставить ведро средних лет чеченка в пуховом платке. По лестнице с шумом сбежал пацан лет тринадцати и, как хозяин, прошёл к крану - женщина молча посторонилась.
   - Как не стыдно! - возмутилась Валентина Матвеевна. - Люди стоят, стоят, а он!..
  Мальчишка медленно повернулся, прищурил глаза. Ирина переглянулась со стоящим на лестнице Борисом, успокаивающе потянула свекровь за рукав: 'Не надо, мама Валя, не надо!' Пацан усмехнулся и отвернулся к крану.
  Бомбить стали чаще. Если раньше после очередного налёта можно было почти со стопроцентной уверенностью ожидать два, а то и три часа относительной тишины, то теперь об этом не было и речи. Самолёты появлялись и днём и ночью, появлялись, когда угодно. В соседнем дворе сорвало крышу с дома, разнесло стену. Людей во дворе, похоже, не было. Перед 'Океаном' ракетой подбило машину. Сгорели все. Всё больше и больше шариков и иголок усеивало землю, всё больше деревьев оставались без веток.
  В подвал перенесли одеяла, посуду, сумки с вещами. Наверх поднимались всё реже, и далеко не уходили. Только поесть и погреться.
   - Неужели штурмовать будут? - ни к кому не обращаясь, спросила Ирина.
  Наверху глухо бухнуло, стены подвала коротко завибрировали.
   - Сомневаешься? - усмехнулся Алик. - А что ещё может быть?
   - Блокада, - не совсем уверенно сказала Ирина.
   - Да ну! Какая блокада?
   - Надо было тоже уходить, - сказал отец. - Как Кочковы. Бросать всё и уходить.
   - Как бросать? - удивился Борис.
  Резкий сухой треск разорвал тишину. Потом ещё раз и ещё. Будто прогремела летняя гроза. Совсем недалеко бахнуло, словно ударили по гигантской бочке, ощутимо подпрыгнул пол. Славик зажмурился и закрыл уши.
   - Вот так, - сказал отец.
  Борис взял приёмник, покрутил ручку.
   - ...равительство Индонезии затормозило переговоры по поводу покупки российских истребителей из-за, цитата: 'Неадекватного применения военной силы в Чечне'. Напоминаем, что сумма контракта могла составить несколько миллиардов долларов.
   - Ого! - сказал Мовлади. - Вот это бабки! Может, подействует?
  Алик пожал плечами.
   - Слушайте, надо снаружи замок повесить на всякий случай. И давайте договоримся: если ваши - кричите, что здесь русские. Ну а если наши - тогда мы, - пожал плечами, усмехнулся. - 'Наши', 'ваши'!
   - Папа, - подошёл к Борису Славик, - ты книжку недочитанную оставил на коробке. Возьмём?
  Борис взял из рук сына книгу, любовно провёл рукой по обложке. Джон Кристофер, 'Долгая зима'. 'Надо же, - как похоже! Только мы не успели'. В горле запершило. 'Сказать, что читал, а все книжки не забрать?'
   - Спасибо, Слава! Молодец! Положи в сумку, только аккуратно.
  Обрадованный Славик вытащил из-под лежака сумку, открыл замок.
   - Не помещается! Можно я канистру вытащу?
   - Какую канистру? - удивлённо повернулась к Борису Ира. - А сапоги где?
  Борис только вздохнул.
   - Когда же ты успел? Я их перед самим уходом положила. Совсем новые сапоги!
   - Ир, ну перестань! - прошептал Борис. - Неудобно. Хочешь, давай завтра за ними сходим? Или послезавтра...
  Завтра не получилось.
  Днём самолёты прилетали раз пять. Наверх поднимались только поесть, да сходить в туалет. А потом неожиданно наступило затишье. Впервые за три дня остались вечером в квартире и даже сняли пальто. Или за четыре?
  Борис включил телевизор. Экран нагрелся и в холодную, заставленную вещами, комнату заглянул президент великой страны.
   - ...Только узнал. Перестарались некоторые, понимаешь! Я дал указание немедленно прекратить ракетно-бомбовые удары по Грозному. Мы не допустим гибели мирного населения! Я...
  У Бориса по спине побежал холодок, у мамы навернулись слёзы.
   - Пап, это правда? - спросил Славик. - Он не брешет?
  За окном раздался до боли знакомый вой 'грачей', затем низкий свист.
   - Ну вот! - сказал Борис.
  Но самолёт только подвесил в небе осветительную ракету.
   - Может, и не брешет, посмотрим, - подвёл итог отец.
   - Кого бы попросить за сапогами съездить? - задумчиво спросила Ирина.
  
  Разговор с телевизором
  
  Таких экранов Борис ещё не видел. Нигде, никогда. Даже во сне.
  Да и экран ли это был?
  Словно пробив пространство и время, распахнулось неведомое, фантастическое окно. Словно заложила резкий вираж машина времени, и он снова оказался в далёком прошлом. Где было так хорошо, так тепло и уютно.
  И где не было войны.
  Ползут машины по старому Ленинскому мосту, притормаживая перед резким поворотом. Кружат бумажные снежинки в Чеченском гастрономе, наполненным новогодними запахами мандаринов и конфет. Дрожит марево над раскалённым проспектом Революции, и бегут за поливальной машиной загорелые дочерна пацаны. Тарахтит по давно убранным с улицы Ленина рельсам старомодный трамвай. Сверкает разноцветными огнями громадная ёлка на площади Ленина. И бурлит у неизвестно зачем торчащих прямо из мутной воды рельсов неугомонная Сунжа.
  Боже, неужели это когда-нибудь было?
   - Было, Боря, конечно было, - тихо произнёс мягкий голос. - А вот ещё. Помнишь?
  Толпа народу у магазина 'Букинист', хрупкая фигурка в лёгком платье, бегущая строка на 'Чайке', букет осенних астр. Чёрные волосы, разбросанные по подушке, дрожащая от счастья душа и луна, бесстыдно заглядывающая в окно четвёртого этажа.
   - Зачем ты мне это показываешь? - сквозь комок в горле спросил Борис.
   - А что мне теперь остаётся? - ответил голос. - Только показывать.
   - Давно тебя не было, - сказал Борис.
   - Давно, - согласился голос.
  В маленькой полутёмной кухне о чём-то спорили двое, и в серо-синих глазах любовь боролась с тоской: 'Боря, ты меня любишь? Тогда почему?'
   - Помнишь?
   - Помню.
   - Не жалеешь?
   - Не надо об этом, - попросил Борис.
   - Ладно, - согласился голос. - А о чём? О войне? О политике?
   - Тоже не хочу, - сказал Борис. - Покажи ещё что-нибудь.
  Окно вновь распахнулось, и пополз из грустно-радостной бездны на Бориса старинный, знакомый с самого детства дом. Высокая металлическая крыша тёмно-красного цвета, стены из старого отборного кирпича. Длинные, высокие окна со ставнями, широкие ступеньки. Толстые, дубовые двери с медными ручками под изящным чугунным навесом. И выложенные из кирпича цифры на фронтоне: '1895'.
  Борис смотрел не отрываясь, ждал, когда можно будет заглянуть в окна. Особенно вон в то, что справа - как же хочется в него заглянуть!
  Но изображение остановилось, сзади возник колеблющийся багряный свет, на дом упали красноватые отблески. Салют?
   - Дальше! - попросил Борис. - Пожалуйста!
   - Дальше? А дальше нет ничего....Только...Новый год.
  Дом затянуло красным, изображение затуманилось, померкло и исчезло.
  Остались только цифры.
  1995.
  _____________________________________
  1 - Откровения Иоанна Богослова

 Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2018