ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Семёнов Константин Юлианович
Грозненские миражи (главы1 - 4)

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.59*21  Ваша оценка:

Грозненские миражи

  
  

1

  
   К весне омертвевший слой увеличился ещё на год, достиг трети толщины ствола. Полтора десятка человеческих лет, пятнадцать годовых колец, почти треть жизни.
   Много.
   Айлант высочайший этого почти не заметил.1 Ничего странного, в конце концов, это была обычная древесина: целлюлоза, лигнин, пектины.... Или почти обычная?
   Может быть. Во всяком случае, какая-то память там всё-таки была. Айлант смутно помнил и недавнее наводнение, и дикую засуху, и постоянный, надоедливый шум строек. Но больше помнилось другое. Свист раскалённого железа, легко, как ножом, срезающего ветки. Дым пожаров, закрывающих благодатное солнце. Рушащиеся дома, встающая дыбом земля, и поднимающиеся к небу вопли ужаса, отчаяния и мольбы. Вверх, к высокому равнодушному небу, на котором не осталось ничего, кроме железных птиц.
   Впрочем, скорее всего, это и были не воспоминания, а так -- память о воспоминаниях. Зыбкие впечатления. Мираж.
   Всё изменилось, когда омертвение двинулось глубже.
   Вроде бы, древесина здесь была точно такой же -- целлюлоза, лигнин, пектины -- но это только на первый взгляд. Отличие было, и отличие колоссальное. Правда, увидеть это не помог бы самый мощный микроскоп, самый совершенный химический анализ. Не изобрело ещё человечество таких анализов.
   В одно мгновение изменилось всё. Призрачные, еле ощутимые миражи начали уплотняться, прорастать, казалось бы, давно потерянными ощущениями. Ощущения стремительно привязывались к отдельным событиям, наполняли их жизнью. Воспоминания выстраивались в чёткую лестницу и превращались в память.
   Айлант инстинктивно двинулся по ещё живым годовым кольцам вглубь памяти. Туда -- к самому началу.
   Четыре годовых кольца от омертвевшего слоя. Девятнадцать зим назад. Десятки тысяч людей на площади. Заходятся в хрипе ораторы, толпа восторженно ревёт, воздух разрывается автоматными очередями.
   Дальше!
   Пятнадцать годовых колец, тридцать вёсен назад. Сверкают разноцветные огни, гремит музыка, ночное небо расцвечивает праздничный салют. Два человека не видят и не слышат ничего. Сколько всего нужно сказать! И нет слов.
   Нет, не то. Дальше!
   Тридцать годовых колец. Тихо поёт обмелевшая, не очень чистая река. На густо заросшем зеленью берегу трое мальчишек. Испачканные тутовником рубашки, короткие шорты, кеды, одинаково короткие стрижки. А рядом невысокое, не более двух метров, деревце.
   Стоп! Вот оно!
  
   -- Нет, без крови будет не по-настоящему. Ты что, боишься?
   -- Да нет, Вить, -- попытался объяснить Пашка. -- Просто...просто это же суеверия одни. Мы ж и так друзья.
   -- Ничего не суеверия! -- обиделся Витька. -- Опять ты, Пашка, больше всех знаешь! Валёк, скажи ему!
   Валька ещё раз плюнул на лезвие ножа, вытер его о свои далеко не чистые шорты, внимательно оглядел, остался недоволен и плюнул снова.
   -- А чего? Все знают, что без крови клятва ненастоящая. Это он боится. Мохаешь, Тапик?
   -- Да не боюсь я...
   -- Боишься, боишься! Трус!
   -- Трус?! А ну дай сюда!
   Пашка Тапаров, по кличке Тапик, вскочил на ноги, вырвал у Вальки нож и полоснул себя по руке. Лезвие легко раскроило загорелую дочерна кожу, рука тут же стала красной. Пашка поморщился, попытался зажать рану рукой -- кровь просачивалась через пальцы, капала вниз. На песок, на выгоревшую траву.
   -- Псих! -- глаза у Витьки, казалось, вылезли из орбит. -- Ты что сделал, Тапа?!
   -- Нормально! -- сквозь зубы прошипел Пашка. -- Давай быстрее!
   Валька поднял упавший нож, провёл по руке, передал Витьке. Тот с сомнением оглядел испачканное кровью и землёй лезвие и начал вытирать его сорванным листом.
   -- Да быстрей ты! -- толкнул его Валька.
   Витька вздохнул, приложил нож к руке, надавил. Лезвие только немного продавило кожу. Он бросил взгляд на Пашкину руку, отвёл глаза и надавил сильнее. Выступила кровь.
   -- Есть! -- выдохнул и протянул руку. -- Давайте!
   Три руки вытянулись вперёд, соединились.
   -- Клянусь пронести дружбу через всю жизнь! -- явно вычитанными где-то словами начал Витка. -- Клянусь не жалеть для друзей ничего на свете! Клянусь, что никто и никогда не сможет разрушить нашу дружбу! Кровь за кровь, жизнь за жизнь, пока ходим по этой земле!
   -- Клянусь! -- повторил Валька. -- Чтоб я сдох!
   Капли крови соединились, перемешались и начали медленно стекать вниз.
   -- Клянусь! -- прошептал Пашка и разжал пальцы.
   Алая тягучая струйка догнала капли, вобрала их в себя и закапала вниз, прямо на тонкий ствол, стекая по нему на землю.
   -- Смотрите, -- задумчиво сказал Пашка, -- наша кровь на вонючку попа...
   -- Тебе руку надо перевязать! -- перебил Валька. -- Вон побледнел уже.
   -- Фигня! -- Пашка повернулся боком и кивнул на карман шорт. -- Платок достань. Бабушка их вечно суёт.
   Платок быстро стал красным, однако кровь течь перестала.
   -- Пацаны, -- сказал Пашка, -- я чё сказать хотел: видали, наша кровь на вонючку попала. Значит, он теперь тоже наш побратим.
   Валька перестал оттирать нож, посмотрел на тонкое деревцо, по коре которого ещё сползала кровь.
   -- А чего это у тебя вонючка "он"? Вонючка -- "она"
   -- Не, -- засмеялся Пашка. -- Ты знаешь, как "она" по-науке называется? Айлант высочайший. Айлант! Значит -- "он".
   -- "Айлант"? -- засмеялся Витька.-- "Высочайший"? Ой, умора! Свистишь, Пашка!
   -- Раз Тапа говорит, значит так и есть, -- Валька погладил ствол рукой. -- Надо же, какая-то вонючка и "айлант"!
   -- Ну и что такого? Подумаешь! На фиг нам такой "побратим"?
   Пашка встал, подошёл к айланту, внимательно осмотрел ствол: кровь достигла корней и уже подсыхала.
   -- Скучный ты человек, Муха. Неужели помечтать не охота? Это же здорово -- дерево-побратим! Я про такое даже не читал.
   -- Не читал? -- ухмыльнулся Витька. -- Ты?! Ну, тогда конечно!
  
   Громадный ствол еле ощутимо вздрогнул, словно на ветру задрожала листва. Да, точно! Вот когда это было. Тридцать годовых колец от омертвевшего слоя, сорок пять человеческих лет назад. Давно... Целая жизнь.
   Именно тогда в него проникла эта странная жидкость -- кровь. Человеческая кровь. Тогда айлант ещё не знал, как она называется. Тогда он ещё ничего не знал и не понимал, ему это было не нужно. Он жил обычной жизнью: ненадолго засыпал короткой южной зимой, просыпался весной, разворачивал навстречу солнцу листья. Ловил углекислый газ и влагу, привычно перерабатывал их в органику, выбрасывая ненужный ему кислород. Рос, цвёл, опять рос. Ничего лишнего. Он был спокоен, невинен и безгрешен.
   Красная жидкость изменила всё. Она проникла в самую глубь, её не смогли остановить ни клеточные оболочки, ни мембраны. Кровь проникла и в цитоплазму, и в митохондрии, и в рибосомы. И даже дальше -- в те мельчайшие структуры, которые не видно ни под одним самым мощным увеличением.
   Что изменилось тогда? Где? На каком уровне? Этого не знал никто. Не знал этого и айлант.
   Он знал другое: с тех пор жизнь изменилась. Кроме солнечного света и температуры он стал замечать множество совершенно ненужных ещё недавно вещей: здания, машины, город. Он стал замечать людей, понимать их речь, научился отличать их друг от друга. Людей было очень много, они говорили на множестве языков, были шумны, суетливы-- айлант понимал их всех.
   Кроме трёх.
   Трёх человек ему не надо было понимать. Он знал каждую их мысль, видел каждый шаг. Он слышал любое их слово, читал каждую мысль. Он чувствовал их, ощущал их, он был их братом по крови. Он почти был ими. Всеми тремя.
   Валентин Кулеев, детское прозвище "Кулёк", волосы светло-русые, глаза карие. Общителен, настойчив, рассудителен, тяга к лидерству. Родился в Грозном. Группа крови B(III), резус-фактор положительный.
   Виктор Михеев, прозвище "Муха", волосы тёмно-русые, глаза чёрные. Старателен, впечатлителен, зависим. Родился в Грозном. Группа крови 0(I), резус отрицательный.
   Павел Тапаров, прозвище "Тапик", волосы русые, глаза серые. Эмоционален, резок, склонен к анализу, не терпит управления. Родился в Грозном. Группа крови 0(I), резус отрицательный.
   Три человека, три группы крови, почти тридцать лет вместе. Сначала уехал один, а вместе с ним и чуть менее сложной стала жизнь. Затем покинул город второй -- с ним исчезла ещё одна часть. Потом исчез и последний -- тот, чьей крови было больше всего. После этого айлант как бы впал в сон: что происходило вокруг, он почти не ощущал. Шли годы, вырастали новые годовые кольца. Целлюлоза, лигнин, пектины...Древесина покрывала айлант, как бронёй, отрезая от мира людей. Снова он чувствовал только солнечный свет, влагу и температуру. Снова было легко и просто.
   Оказалось, не навсегда.
   Первой, отмечая конец короткого айлантового века, умерла омертвевшая броня, и тут же в него ворвался целый мир. Ворвался непрошено, как и много лет назад, и точно так же взорвал тихую растительную жизнь.
   Мир, как и пятнадцать лет назад, был неимоверно сложен, суетлив и противоречив. Он был так же заполнен шумом, так же раздирали его на части эмоции. Любви стало меньше, жестокости -- больше. А, может, айланту это только казалось.
   Что ему точно не казалось -- так это то, что ему в этом мире очень одиноко. Он даже знал почему -- ему не хватало трёх человек.
   Валька, Витька, Павлик.
   Всего лишь трёх.
   Группы крови B(III) Rh+, 0(I) Rh-, 0(I) Rh-.
   Айлант понимал, что жить ему оставалось недолго. Умереть просто так -- как обычное дерево -- после исчезновения спасительной брони он уже не мог. И айлант начал искать.
   Кулёк, Муха, Тапик.
   Первые несколько дней айлант посвятил изучению нового мира. Город изменился до неузнаваемости. Исчезли старые, знакомые до мелочей здания. Исчезли уродливые руины войны. Вокруг шумели стройки, устремлялись к небу сверкающие небоскрёбы. Город становился красивым. Город стал чужим.
   Впрочем, город интересовал его мало: трёх человек в нём не было.
   Мир изменился не меньше, стал ещё сложнее, ещё противоречивее. Стало больше шума, и стало гораздо больше информации. Потоки информации буквально пронизывали новый мир, и это было хорошо. Через два дня айлант знал об этих потоках всё. Поздним вечером, когда утих городской шум и на минаретах непривычно громадной мечети сверкнул лунный блеск, айлант развернул листья, как антенны, и начал поиск.
  
   Месяц заканчивался, и совещание затянулось допоздна. Рост курса рубля, снижение продаж, скачки котировок -- полный набор для "хорошего" настроения.
   К концу совещания разболелась голова. Последнее время это случалось частенько: давно бы пора отдохнуть по-настоящему. Взять пару недель и уехать куда-нибудь подальше, где нет сотовой связи. И чтоб никто не знал, а то ведь найдут. Мечты...
   Голова болела всё сильнее. В глазах запрыгали чёрные "мушки", голоса выступающих стали неразборчивы. Зато появилось странное ощущение, что его зовёт кто-то очень знакомый. Зовёт издалека, упорно. Этого ещё сейчас не хватало.
   Валентин Кулеев, вице-президент нефтяной компании, прикрыл глаза и сосредоточился.
   Вдох, задержка дыхания. Ни о чём не думать. Выдох. Вдох, задержка. Всё хорошо, никаких проблем, никаких сомнений. Выдох. Вдох, задержка дыхания, выдох.
   В глазах прояснилось, немного успокоилась голова, ослаб настойчиво зовущий голос. Вот так!
   В двадцать два тридцать Валентин Сергеевич поднялся на лифте в кабинет, вытащил бутылку "Jameson Gold" и выцедил треть прямо из горла. Голова почти успокоилась, голос исчез совсем.
   Слава Богу! Нет, всё-таки надо отдохнуть. Две недели, понятное дело, утопия, но всё-таки....А виски, между прочим, говно. То ли дело коньяк. "Илли", "Вайнах", или просто "три звёздочки". Портвейн тоже неплохой бывал. Прямо на улице, из горлышка...
   Стоп! Это ещё что такое?
   Последний раз коньяк он пил неделю назад, и был это не какой-то там "Вайнах". Что это с ним? Ещё и портвейн....Нет, точно пора отдохнуть!
   В машине Валентин Сергеевич откинулся на сиденье, закрыл глаза и возобновил дыхательную гимнастику. За тонированными окнами представительского Мерседеса шумел никогда не засыпающий мегаполис. Гремел, ослеплял рекламой, спрессовывал миллионы людей в единую социальную биомассу, так что уже и не понять -- то ли город для людей, то ли люди для города. Валентин Кулеев ничего этого привычно не замечал, он даже не знал, какая там, за стеклом, сейчас погода. Вдох, задержка дыхания, выдох.
   Шофёр прикоснулся к радиоле, и из колонок еле слышно зашуршало:
  
   Черви в золоте, тесно в комнате,
   Тесно в городе,
   Мир - большая тюрьма.
   Кутерьма.2
  
   Не открывая глаз, Кулеев недовольно поморщился, и шофёр мгновенно выключил звук.
   Вдох, задержка дыхания...
   Жены дома не было. К зеркалу была приклеена записка: "Милый, буду поздно! Не жди!"
   Надо же, разрешает. Сам он, конечно, не догадается, и будет ждать до утра. Спасибо, любимая, за заботу! Опять, небось, дрыхла до вечера. Поехать поужинать?
   Валентин вытащил телефон, набрал номер шофёра, подумал, спрятал телефон в карман и пошёл вглубь квартиры.
   Громадная городская квартира сегодня давила пустотой больше обычного, почему-то хотелось спрятаться, прислушаться. Как будто он ждал чего-то очень важного. Вместо этого Валентин Сергеевич принялся везде включать свет, нарочно хлопая изо всех сил по выключателям. Желание прислушаться исчезло. Зато опять начала болеть голова. Через полчаса, включив свет везде, где только можно, Валентин всё-таки нашёл обычную бутылку водки. Выпил грамм двести, впервые за несколько лет выкурил несколько сигарет и лёг спать.
   Ночью зов усилился, начали мелькать полузабытые, прочно засунутые в подсознание образы.
   Река с нефтяными блёстками, тополиный пух, чёрные пятна тутовника на раскалённом асфальте. Мокрый снег, тёмный вечерний сквер, три бутылки портвейна. Грустные синие глаза и ещё одни -- жёсткие, колючие. "А почему отказала, Кулёк? Старался плохо?"
   Валентин Сергеевич проснулся в поту, несколько минут лежал, щурясь от яркого света и не очень понимая, где находится. Потом встал, сходил за бутылкой и допил её до дна.
   Больше голоса не возвращались.
  
   Вечер опять оказался испорченным. А ведь, казалось бы, ничего не предвещало. Впрочем, так оно всегда и бывает.
   Звонок раздался, когда Михеев, поужинав и не спеша выкурив сигару, уселся перед компьютером. Как всегда, стоило войти в Сеть, сердце забилось ровно и чётко, а по спине побежал холодок. Ещё немного, откроется окно в большой мир, и тогда можно будет заняться настоящим делом. Ещё несколько секунд...
   Соединение ещё шло, половина картинок не открылась, а Михеев, нетерпеливо подёргивая мышку, повёл курсор к комментариям. Ого, сколько сразу! Не все у нас ещё полностью отупели. Отлично! А это ещё что? А....Ну без этого тоже никак. Как же без русофобии -- без этого мы не можем! Или это какой-нибудь шакал написал? Ладно, неважно, главное, что цепляет. Сейчас мы вам добавим горячего про вашу любимую Чечню...
   В этот момент и зазвонил телефон, и, глядя на визжащую, мигающую и дрожащую коробку, Виктор Андреевич понял, что вечер испорчен.
   Как он ни спешил, на заводе оказался только через сорок минут, и в операторной ГФУ собралось уже всё руководство, даже главный инженер. Это плохо, этот при случае обязательно припомнит. Настроение испортилось окончательно.
   Однако, это было ещё не всё. Оказалось, что об аварии уже известно в районе -- и вот это было хуже всего. Теперь не оберёшься геморроя: " Кто позвонил? Как допустили? Разобраться! Выявить! Почему не дорабатываете?" Как будто непонятно, что ноги растут совсем не отсюда.
   Хорошо хоть авария оказалась, в принципе, вовсе и не аварией -- так себе, обычный инцидент. Хотя... кого это теперь интересует? Проморгали!
   В принципе, предсказать дальнейшее можно было практически сразу. Часа полтора суетливой деятельности, когда каждый старается показать, что самый незаменимый здесь именно он. Потом нудное ожидание, и постепенно возрастающая злость. На всех. На главного инженера, упорно не желающего ехать домой и тем самым не дающего сделать этого остальным. На неизвестно, зачем припёршихся заводских бюрократов, из инстинкта самосохранения сующих нос во всё подряд. На операторов, растерявшихся от обилия высокого начальства и противоречивых указаний. Тоже те ещё деятели -- выполнят любое указание, даже самое дурацкое. А что, отвечать же не им.
   А ведь у проклятых буржуев сейчас всё бы было по-другому. Их бы сюда сейчас -- вот, небось, были бы рады. Гады, что со страной делают, с народом. С каким народом!
   Виктор Андреевич нащупал сигареты и потихоньку, чтобы никто не видел, вышел из операторной. Из тёмной курилки, увидев начальника производства, поспешно выскочил оператор с крючком в руках. Ну вот, пожалуйста -- без перекуров никак! А всё ноют: " Денег не платят, народ сокращают". Да что там говорить -- им бы только вахту продержаться!
   Щёлкнула зажигалка, выхватывая из темноты облезлые, наспех покрашенные стены. Михеев поморщился -- надо будет начальнику установки выволочку устроить -- затянулся сигаретой. Тут же закружилось в голове. Странно, вроде бы поужинал.
   Далеко-далеко, по краю сознания, прошло странное ощущение. Как будто его кто-то зовёт, кто-то давным-давно знакомый. И так же давно забытый.
   Виктор Андреевич помотал головой, глубоко затянулся и поперхнулся дымом. Вполголоса матернулся, выкинул сигарету в переполненную урну, сделанную из обрезка бочки. Странное ощущение не проходило, смутно замелькали давнишние, прочно запертые в подсознании картинки.
   Михеев нервно вытащил новую сигарету. Что за ерунда -- совсем нервишки погаными стали! Зачем ему эти воспоминания, какой от них толк? Было и прошло. Тоже мне -- "малая родина"! "Ах, вы из Грозного? Из Чечни? Как же вы там жили?" Задолбали! Так и жили -- вам не понять! Работали, во всяком случае, не хуже. А пили, точно, меньше. Бюрократии меньше было, лизоблюдства. А вообще-то -- то же самое дерьмо. Да ещё чечены. Хотя...
   Стоп! Виктор Андреевич швырнул сигарету, промазал и со зла треснул по урне ботинком. Ногу свело болью, из урны в воздух поднялось плотное облако пепла и грязи. Михеев закашлялся и, судорожно отряхиваясь, выскочил из курилки. Сволочи! Убрать вовремя не могут. Бездельники!
   Домой он попал за полночь. К зеркалу была приклеена записка: "Я уехала к Наташе. Надо посидеть с Ванечкой"
   Понятно. Опять куда-то развлекаться намылились. А что -- внука же есть кому скинуть. И ведь даже привезти не соизволили. Спешат, всё спешат.... Одного сына родили -- и всё, а ведь Наташке уже под тридцать. Вот так мы теперь и живём, ещё немного -- и "шакалов" больше русских станет. Главное, и говорить тоже бесполезно. Чуть что, сразу: " Папа, хватит! Если тебя так будущее нации волнует, что ж сам на двоих остановился?" Опять заныло в голове.
   Михеев вытащил из холодильника бутылку коньяку, налил в фужер и выпил в два глотка. Включил телевизор, прошёлся по каналам, выключил. Налил ещё, закурил сигарету, не глядя, включил радио. Из колонок обрадовано грянуло:
  
   И не склеить осколки,
   И не вытравить мрак.
   Видишь, как плодятся волки
   Из бездомных собак.
  
   Михеев выключил радио, посидел, глядя бессмысленным взглядом в тёмное окно, затушил докуренную до фильтра сигарету и пошёл спать.
   Спалось плохо: опять в голову настойчиво лезли чужие голоса, мелькали давно забытые картинки.
   Река со сверкающими на солнце нефтяными бликами, раскалённый асфальт с чёрными пятнами тутовника, капли крови на тонком стволе. Мокрый снег на грязном асфальте, холодный портвейн, заполняющий весь мир восторг. Пульсирующая боль в затылке, смертельный холод пистолета, равнодушно-садистские глаза: "Деньги, свинья!" Стонущая от боли душа: "Не хочу тебя видеть, Муха!"
   Виктор Андреевич Михеев проснулся в поту и долго не мог понять, где находится. Потом встал, прошёл на кухню, достал бутылку коньяка и допил её до дна.
   Больше голоса его не тревожили.
  
   Часы мигнули зелёным, и на дисплее высветились жирные самодовольные нули. Тут же, словно повинуясь сигналу, музыка за стеной заорала громче. Снизу кто-то возмущённо застучал по батарее. Музыку приглушили, теперь слышно было только тяжёлые басы. Как будто кто-то долбил по голове.
   Первый час ночи. Вот же гадюки! Днём бесконечный грохот перфораторов, ночью музыка и пьянки. Народ живёт полной грудью: евроремонт -- "отдых", евроремонт -- "отдых".Нет, когда-нибудь они его точно достанут!
   Павел Тапаров провёл взглядом по кое-где отставшим обоям, по отвалившейся краске на батарее. Евроремонт... " А что, собственно, в этом плохого? Кто тебе мешает? Ах, ты выше этого? Ну да, ну да... Анька, между прочим, была бы только счастлива. Мало ли, что сама не скажет...Гад ты, Тапаров!"
   Павел сжал кулак -- с треском переломился зажатый в руке карандаш. Ну всё, опять ничего не получится! Разжал руку, посмотрел на обломки карандаша и запульнул ими в приколотый к мольберту лист. Обломок чиркнул графитом по бумаге, оставив на ней одинокий неровный след.
   Тапаров всмотрелся в чёрную загогулину, дёрнулся сорвать лист, но остановился. Ватман не виноват, ватман терпеливо ждал, когда на нём изобразят очередной шедевр. Да что там шедевр -- хоть что-нибудь! Ждал давно, уже и не вспомнить. И вот дождался.
   Павел машинально взял новый карандаш, удивлённо посмотрел на него и бессильно откинулся на спинку стула. За стеной приглушённо бухало.
   Господи, а как же всё начиналось! Пять лет назад Павел Тапаров впервые после многолетнего перерыва взял в руки карандаш. Взял внезапно, похоже, ещё даже не подозревая, что он собирается делать. А может, и не так -- может, подсознательно он уже был готов к тому, что последовало. А последовало вот что: на бумагу выплеснулись давно сдерживаемые эмоции, вырвались копившиеся годами разлука, память и любовь. На бумагу выплеснулся давно исчезнувший, оставшийся только в воспоминаниях город. Карандаши сменялись на уголь, уголь на кисти, ватман -- на холсты. Рука быстро вспоминала давно забытое, становилась твёрдой и уверенной.
   Словно волшебные окна, распахивались холсты в украденное войной прошлое, и вставал оттуда оставшийся только в памяти город.
   Шелестели платаны у старого обкома, падали шарики конских каштанов в скверах, шумела кленовая аллейка на Августовской. Играли красками поющие фонтаны, по старым улицам плыл сиреневый дурман, и уютно светился подвальчик хачапурной. Грознефтяная с темными арками сталинских домов, Первомайская со старомодными лавочками. Проспект Ленина, накрытый ароматом макухи, беззаботная толпа на вечернем броде, кинотеатры, скверы, черепичные крыши. "Минутка", "Сахалин", Черноречье. Сюжетам не было конца, и город вставал, как живой.
   Постепенно почти в каждый рисунок стала вплетаться война. На крышах остатков сталинских домов прорастали деревья, проспект Ленина превращался в уродливые руины, по опустевшим скверам бродили стаи собак.
   Рисунки кричали, взывали, молили. Рисунки словно били током и вздрагивали обнажаясь, даже самые заплывшие жиром нервы.
   Аня смотрела на него, как на волшебника. И даже сын сказал, немного смущаясь: " Ну, папа, ты даёшь!"
   Именно они и сделали следующий шаг. Анна освоила фотоаппарат, сын создал сайт, и картины начали путешествие по Интернету. Через год имя Павла Тапарова стало узнаваемым. Вечерами Аня, надев очки, читала с монитора восторженные отзывы бывших земляков: известность ограничивалась разбросанными по всему миру жителями исчезнувшего города. Павел, делая вид, что это его не трогает, улыбался и прикалывал к мольберту очередной лист.
   Ещё через год у него купили первую картину. Они отметили это событие шампанским и заснули только под утро: давно он не чувствовал такого прилива сил, давно она не ощущала такого полёта.
   Потом купили ещё одну, потом сразу несколько. И пошло....От предложений не было отбоя, заказы поступали даже из-за границы. Разбухшее делопроизводство взяла на себя Анна, а Павел творил. Стало не хватать времени, и он, не задумываясь, поменял место технолога на сменную работу. На косые взгляды и сплетни он внимания не обращал: главное, времени стало достаточно. Да и не видел он этих взглядов, ему хватало восторженного взгляда Ани. Впрочем, отзывы тоже грели душу. Деньги? Это, конечно, не главное, но....Да что там -- получать деньги тоже было приятно.
   И когда же это всё кончилось? Чёрт его знает, Павел как-то не заметил. За последний год он написал всего две картины и то еле-еле, почти из-под палки. Только, чтоб выполнить заказ. Что-то ушло. Ушло?
   За стеной на минуту перестало бухать, и хриплый голос почти отчётливо пропел:
  
   Сомневаться не надо,
   Время вспять не течёт,
   Ровно в полночь день со склада уйдёт со счёта
   На счёт.
  
   Ушло...
   Тапаров протянул руку к листу и замер: резко потемнело в глазах. Медленно, стараясь не двигать головой, он прислонился к спинке стула, закрыл глаза. Вспоминая, как учили в секции, глубоко вздохнул, резко выдохнул. Раз, ещё раз. Ещё. Стало немного легче. Ещё. Павел открыл глаза, присмотрелся: комната немного плыла, но уже не так. Зато заболела голова.
   Что это? Очень похожее было пятнадцать лет назад, после контузии. Нет, не может быть -- просто он переутомился. Надо ещё подышать. Вдох, выдох. Вдох.... В голове настойчиво зазвенел голос, Павел вздрогнул. Это уж слишком! Точно переутомился. Таблетку выпить?
   Голос зазвенел громче, в голове чётко, как в калейдоскопе пронеслись полузабытые картинки. Нефтяные блики на реке, тихий шелест волн, засыхающая на стволе кровь. Снег на скамейке парка, проливающийся портвейн. Другой сквер, удивлённо-снисходительный взгляд: "Уйди, Тапа, всё равно у тебя нет шансов, ты же знаешь!" Оглушающие залпы салюта, и синие, полные тоски глаза. Другие залпы, уже не салюта, рвущий барабанные перепонки вой, тяжёлый, без кислорода воздух бомбоубежища. Запах смерти. Свёрнутая в несколько раз картина, остановившая целящий в сердце осколок.
   Павел схватился руками за виски, замер. Картинки потускнели, начали исчезать.
   -- Нет! -- шёпотом крикнул Павел. -- Не надо! Ещё! Давай!
   Гулко, словно пулемёт, забухало сердце. Голос замер, будто прислушиваясь, и Павел замер тоже. Так он сидел минут десять -- прислушиваясь и надеясь узнать. Голос молчал, но не исчезал, как будто тоже прислушивался, что-то решал. Наконец, почти неслышно прошептал что-то успокаивающее и исчез.
   Павел посидел ещё немного, вытер пот со лба и тихонько прошёл на кухню. Не зажигая света, вытащил из холодильника бутылку коньяка и хватанул прямо из горлышка. Сердце стало работать ровнее. Павел Андреевич Тапаров торопливо скурил полсигареты, приложился ещё и пошёл спать.
   Больше голос не возвращался.
  
   Когда небо стало совсем тёмным, и громады небоскрёбов уже только угадывались на фоне звёзд, айлант опустил листья. Атака с ходу не удалась, но это было неважно. Главное -- он нашёл всех троих. Все живы, почти здоровы и все в пределах досягаемости. Никуда они теперь не денутся.
   Айлант довольно потянулся ветвями и задремал до утра.
   ______________________________________________
   1 -- Айлант высочайший -- вид деревьев из рода айлант. Был очень распространен в Грозном. Отличается неприхотливостью и дикой тягой к жизни, росло буквально везде, где была хоть капля почвы. В период цветения издаёт резкий запах, за что в народе было прозвано "вонючкой".
   2 -- "Брошенный Богом мир", А. Макаревич
  
  

2

  
   Валентин Кулеев никогда не достиг бы таких высот, если бы не имел одного поистине незаменимого качества: он умел договариваться со своей психикой.
   Он чётко знал все свои многочисленные достоинства и недостатки. С иллюзиями Кулеев расстался так давно, что уже и не помнил, страдал ли ими вообще. Прекрасно понимал свои возможности, никогда их не переоценивал, но и недооценкой тоже не страдал. Мир, со всеми его, так называемыми, сложностями, давно был для него "открытой книгой", и Валентин Кулеев отлично знал, что в нём возможно, а что нет. К невозможному Кулеев не стремился, но уж, если чувствовал, что шансы есть, стремился к намеченному невзирая ни на что. Его хватке мог позавидовать любой бультерьер, а пути достижения он вычислял лучше самого навороченного компьютера. При этом он отлично чувствовал, когда надо, сомкнув челюсти, не давать себе ни малейшей поблажки, а когда, уступая несовершенной психике, немного отступить. Чтоб передохнув, снова двинуться вперёд.
   Со своей психикой Валентин Сергеевич Кулеев был на "ты".
   Поэтому утром, проанализировав своё вчерашнее поведение, Валентин Сергеевич остался недоволен. Чёрт знает что! Расслабился, как... Ладно, проехали. Это просто минутная слабость.
   Через пару дней он изменил своё мнение.
   Настырный голос не отступал. Он, правда, стал не таким бесцеремонным и в те моменты, когда Валентин Сергеевич был особенно занят, старался не мешать. Другое дело, что его представления о том, что важно, а что не очень, были, мягко говоря, не совсем объективными. Это напрягало. Да что там говорить -- это было совершенно недопустимым.
   Впрочем, сказать, что Кулеев здорово расстроился или, тем более, запаниковал, значило бы пойти против истины. Он просто понял, что немного недооценил возникшую проблему. "Вопрос" требовал более серьёзной проработки.
   Много времени проработка не заняла. Через пару минут вице-президент принял решение: надо немного уступить -- пусть психика успокоится. Пусть почувствует себя хозяйкой. Ей, как и женщине, полезны иллюзии. А прекратить он всегда успеет, не первый раз. В конце концов, не мы для психики, а психика для нас.
   Немного смущало, что на этот раз дурацкое подсознание тянуло его в далёкое прошлое, в те времена, когда Валентин жил в провинциальном Грозном. Не то чтобы Валентин Кулеев стеснялся своей молодости -- вовсе нет. Просто воспоминания о ней были ему совершенно не нужны: они никак не могли помочь в настоящем. Да и чего там вспоминать, достаточно коротких записей в официальных документах: " Родился в г. Грозном, окончил..." И так далее. Достаточно.
   Ладно, решено -- так решено.
   Валентин Сергеевич нажал кнопку внутренней связи и тихим уверенным голосом сказал:
   -- Вика, меня десять минут ни для кого нет. Кроме...ну, ты сама знаешь.
   -- Хорошо, Валентин Сергеевич, -- мгновенно отозвалась секретарша. -- Я поняла.
   "Хорошая девочка! Всё понимает, и вообще..." -- успел подумать Кулеев и провалился в прошлое.
  
   -- Ну что, Кулёк, где ж твоя звезда? Придумал фигню! Я ж говорил!
   Валька удивлённо, будто в первый раз, оглядел стену музыкального училища, повернулся к Руслану и недоумённо пожал плечами.
   -- Ладно, -- сжалился Русик, -- считай, что мы не спорили.
   Валька задумался, почесал голову и обречённо вздохнул.
   -- Не, Русик, так нельзя. Спор есть спор. Правда, пацаны?
   -- Правда! -- подтвердил Витька. -- Ты это кончай, Русик. Спорил? Спорил! Теперь не отвиливай!
   Пашка, с трудом сдерживая смех, промолчал.
   -- Я отвиливаю?! -- возмутился такой несправедливостью Русик. -- Что болтаешь? Да пожалуйста! Давай марки, Кулёк, раз такой дурак!
   Валька достал кляссер, открыл и стал рассматривать марки, нежно поглаживая их рукой -- прощался. Закрыл, снова открыл, глянул последний раз на африканские пейзажи Бурунди и вдруг снова спрятал кляссер за спину.
   -- Пацаны, -- сказал он, чуть не плача, -- давайте ещё со стороны Сунжи посмотрим. А, Русик?
   Руслан скривился, осуждая такую несдержанность, и нехотя кивнул стриженной наголо головой.
   Через три минуты в несдержанности можно было упрекать уже его.
   -- Ты специально! -- брызгая слюной, кричал Руслан. -- Это нечестно! Гад!
   -- Чё "нечестно", Русик? -- от Валькиного смиренного вида не осталось и следа. -- Где "нечестно"? А это что?
   Метрах в пяти над землёй, прямо на старинной кирпичной кладке явственно виднелась шестиконечная звезда. Ниже -- тоже на кирпичах -- было вырезано: "Храмъ Божий".
   -- Ты знал! Знал и...-- теперь уже Русик еле сдерживал слёзы. -- Так нельзя! Нечестно! Что ржёте?
   -- Слышь, Русик, -- оборвал смех Витька. -- Что ты разнылся, как девчонка? Подумаешь, пошутили!
   -- Пошутили? Так нельзя шутить! Так только вы все можете!
   -- Кто это "вы"? -- прищурившись, поинтересовался Витька. -- Договаривай!
   -- Русские! За такое в морду надо!
   -- Попробуй!
   -- Я тебя!.. Гад!
   -- Что "я тебя"? Что "я тебя"? Чечен!
   -- Брэк! -- сказал Пашка, становясь между ними. -- Хватит! Вы что -- перегрелись? Муха?..
   -- А чего он? -- набычившись, пробурчал Витька. -- Тоже мне честный нашёлся. А кто мороженое со склада тырил? Ещё и гадом обзывается...
   -- А сам? -- аж подпрыгнул Русик. -- Ты меня чеченом назвал!
   Первым засмеялся Валька, затем Павлик. Витька и Русик, ещё не отошедшие от стычки, смотрели на них подозрительно-удивлённо, но и их хватило ненадолго. Хмыкнул Витька, неуверенно улыбнулся Руслан, и через мгновение хохотали уже все.
   -- "Чеченом" назвал! -- закатывался Пашка. -- Ой, не могу! Русик, а помнишь, как мы в детском саду друг друга дразнили?
   Русик, не переставая смеяться, отпрыгнул в сторону и, размахивая руками, закричал нараспев:
   -- Русский, русский, русский -- жопоузкий! Русский, русский...
   Пашка скорчил рожу, и тоже размахивая руками, дурашливо запел:
   -- Чечен-балда, по колено борода!
   -- Чушки-пичушки, -- подхватили Валька с Витькой, -- в жопе колотушки!
   -- А ну пошли отсюда, фулюганы! -- высунулась из окна дама с громадным шиньоном на голове. -- Сейчас милицию позову!
   -- Чушки-пичушки! -- прокричал Пашка индивидуально для дамы, повернулся, перемахнул через ограду и исчез.
   Дама испуганно ахнула.
   Её можно было понять: за оградой открывалась пропасть к Сунже.
   Но Павлик вовсе не собирался кончать жизнь самоубийством -- вот ещё глупости! Это для взрослых здесь была пропасть, а для Пашки всего лишь отвесная стена метров четырёх.
   Сколько надо времени, чтоб спуститься вниз по бетонной стене? А это смотря кому -- дама, к примеру, не спустилась бы и за сутки. А Пашке не понадобилось и минуты. Быстро? Так ведь он знал эту стену, как свои пять пальцев. Да и не была она такой уж неприступной, как впрочем, и бетонной. Стена была выложена из камня и только для красоты облицована бетоном. За долгие годы бетон потрескался, а несколько поколений местных пацанов понаделали в нём кучу углублений, куда очень удобно было ставить ноги и руки. Получилась почти что лестница. Короче, лазать по стене было очень даже легко. Если ты, конечно, не инвалид и не жирняк какой-нибудь.
   Ни Пашка, ни остальные инвалидами не были. Жирняками -- тем более.
   Через несколько минут четвёрка промчалась по узенькому вдоль стены берегу Сунжи и нырнула в густую зелень, которой заросли нанесённые рекой песок и глина. Чего тут только не было: тополя, ивы, тутовник, вонючки, клёны и ещё целая куча деревьев и кустарников, названий которых никто и не знал. Всё это -- и бетонная ограда реки, и нанесённый ей берег, и деревья с кустами, -- называлось легко и просто: "По-над Сунжей".
   "Чушки-пичушки!" -- очередной раз прокричал Пашка и с разгону взобрался на тутовник, росший, казалось, прямо из воды. Тутовник был громадным, возвышался и над набережной и над раскинувшимся за чугунной оградой сквером. "В жопе-колотушки!" -- с удовольствием отозвался Витька и с ловкостью макаки влетел следом. "О-а-ап!" -- Валька подпрыгнул, ухватился за ветку, подтянулся и, болтая ногами, лёг на неё животом. Русик залез молча. Ни говорить, ни кричать он не мог: давился от хохота.
   Ветки сгибались от тяжести красных и чёрных ягод, и удержаться было просто невозможно. Никто и не удерживался, и на некоторое время шум реки заглушило смачное чавканье. Впрочем, развлекаться они тоже не забывали: время от времени раздавалось привычное "чушки-пичушки", и все сгибались от хохота.
   Первым нарушил идиллию Валька.
   -- Русик, ты ничего не забыл?
   Руслан на секунду задумался, выплюнул тутовник и вытащил из кармана перочинный ножик.
   -- На!
   Валька поймал ножик синей от тутовника рукой, вытер её о шорты и стал внимательно разглядывать трофей. Разглядывал он долго: открывал по очереди все многочисленные лезвия, штопор, шило, ножнички и даже миниатюрное зеркальце.
   -- Клёвый ножик! -- объявил, наконец, Валька и подмигнул Русику: -- Не жалко?
   Тот мгновенно принял подначку.
   -- Жалко! По-хорошему тебе его и давать не надо было!
   -- А что такое? -- невинно поинтересовался Валька.
   Русик начал краснеть и набирать в рот воздух.
   -- Да ладно вам, пацаны! -- вмешался Пашка. -- Кончай, Кулёк!А ты, Русик тоже хорош -- шуток не понимаешь!
   -- Шутки! -- пробурчал Руслан.
   -- Да ты бы себя видел! Как ты упирался и орал, что такого не может быть! -- возмутился Валька и, подделывая лёгкий акцент, передразнил: -- "Музыкальное училище в церкви? Не может такого быть! Дураки!"
   -- В синагоге, -- поправил Пашка.
   -- Один хрен! Ты, Русик, с таким видом это вещал, что тебя просто необходимо было проучить! Для твоей же пользы, как говорит мой отец.
   -- А я и сейчас не понимаю, -- сказал Русик. -- Как можно из церкви училище делать?
   -- Кому сейчас это нужно? -- удивился Валька. -- Опиум для народа! Между прочим, тут рядом ещё и мечеть стояла. Её вообще снесли. И правильно.
   -- Правильно? -- насупился Русик. -- Мечеть снесли, синагогу в музучилище переделали, а вашу оставили? Нормально!
   -- Это какую "нашу"? -- взвился Валька. -- Да если хочешь знать "наших" ещё больше поломали! На месте третьей школы вообще громадная была -- и то снесли! А ты за "Чечлюскинцем" видел здание такое -- с башенками? Раньше там польская церковь была -- костёл. А ещё около "Родины" какие-то персидские молельни были. А ты говоришь!
   -- А ваша всё-таки осталась!
   Валька с досады сплюнул.
   -- Русик, -- положил ему руку на плечо Пашка. -- Да ты пойми: это не важно "наши" или "ваши". Ну, оставили пока одну. Бабушкам да калекам. Скоро и её снесут. И правильно!
   -- Нет! Так нельзя!
   -- Русик? -- удивлённо протянул Валька. -- Да ты никак в бога веришь?
   Руслан обвёл взглядом три пары заинтересованно разглядывающих его глаз, насупился и засунул в рот целую горсть тутовника. Не тут-то было!
   -- Чего молчишь? -- присоединился Пашка. -- Давай колись! Неужели веришь?
   Русик съел тутовник, подумал и решил зайти с другой стороны.
   -- А кто, по-твоему, это всё создал? Небо, землю, деревья, людей?
   -- Людей создали обезьяны!
   -- Подожди, Кулёк! -- Пашке, похоже, надоело шутить. -- Ты серьёзно веришь, что всё это создал бог?
   Русик кивнул.
   -- Охренеть! -- вытаращил глаза Пашка. -- Бог? Седой всемогущий старикан на небесах?
   -- Зачем старик? Не обязательно. У нас не так.
   -- У кого это у "вас"? -- уточнил Пашка. -- У чеченов?
   -- Тёмный народ! -- вздохнул Валька.
   -- А в лоб? -- обиделся Русик и предпринял ещё одну попытку: -- Что ж вы тогда Пасху отмечаете?
   -- Русик! -- Пашка остановил рукой уже готовившегося что-то ещё добавить Вальку и горячо заговорил: -- Ты пойми -- это же всё суеверия древние! Ни фига когда-то люди не знали, вот и придумали себе богов. Молнию там объяснить....А сейчас же наука, в космос уже летают! Какой может быть, к чёрту, бог?
   -- Твой бог, он какой -- всемогущий? -- всё-таки влез Валька. Русик настороженно кивнул. -- А если всемогущий, может ли он создать такой камень, который сам же не сможет поднять?
   -- Понял! -- поддержал Пашка. -- Это же смешно! Муха, а ты что молчишь?
   -- Чё говорить? -- странным голосом отозвался Витька. -- Ты ж, Тапа, сам всё сказал.
   Пашка посмотрел на него изучающее, опять остановил уже открывшего рот Вальку и убеждённо сказал:
   -- Знаю, Муха! Тут и знать особо не надо. Вот подождите, пройдёт лет двадцать, и в бога вообще никто верить не будет. Может, даже десять!
   Витька промолчал.
   -- Ни за что! -- уверенно объявил Русик.
   -- Спорим? -- предложил Валька. -- На бинокль?
   -- Да ну тебя! Чушки-пичушки!
   Солнце медленно опускалось за Карпинский курган. В сквере стало многолюднее: прогуливались мамаши с колясками, копошились у клумбы малыши. Возле автоматов с газировкой собралась небольшая очередь. На крыше поликлиники раньше времени зажглась реклама, предлагающая хранить деньги в сберегательной кассе. Чуть дальше, через дорогу, затихла стройка нового магазина "Океан". По Ленинскому мосту сновали пешеходы, медленно ползли машины. За мостом машинам приходилось делать резкий поворот, там вечно образовывались небольшие пробки.
   -- Когда уже новый мост начнут строить? -- ни к кому не обращаясь, спросил Витька. -- Обещают, обещают...
   Разговор никто не поддержал.
   Метрах в десяти у чугунной ограды остановилась парочка. Парень смотрел на девушку и что-то ей тихо говорил, девушка счастливо улыбалась. Скрытых густой зеленью друзей они не видели.
   -- Спорим, сейчас целоваться будут? -- громким шёпотом предложил Валька.
   Спорить никто не стал, однако четыре пары глаз теперь неотрывно следили за влюблёнными. А те продолжали шептаться.
   -- Вот дурак! -- сказал Валька. -- Чего он резину тянет? Она ж только этого и ждёт.
   -- Ты откуда знаешь? -- спросил Павел.
   Валька снисходительно усмехнулся.
   -- Пацаны, -- сказал Русик, -- слышали, что Славка и Кот по Сунже на камерах проплыли? Вот бы и нам так!
   -- Нет, -- не согласился Витька. -- Зачем повторяться? Надо что-нибудь новое придумать, своё.... А, Тапа?
   -- Будут они целоваться или нет? -- теряя терпение, прошипел Валька.
   -- Зачем тебе? -- тоже шёпотом спросил Пашка.
   -- Тапик! -- повысил голос Витька. -- Ты что, не слышишь?
   -- А? -- не отрываясь от парочки, спросил Пашка. -- Что?
   -- Ясно! Им с Кульком сейчас не до нас! -- демонстративно вздохнул Витька и вдруг заорал дурным голосом на весь сквер: -- Да будете вы целоваться или нет! Чушки-пичушки!
   С дерева они слетели быстрее белок. Хохоча и улюлюкая, помчались по берегу и остановились только недалеко от спуска из сквера. Притихли.
   -- Дурак ты, Муха! -- прошептал Валька. -- На фиг ты их спугнул?
   -- Подглядывать нехорошо! -- объявил Витька и добавил озабоченным тоном: -- А то, как бы с вами какой неприятности не случилось!
   -- Дурак! -- покраснел Пашка.
   -- Это вы о чём? -- спросил Русик.
   -- Пацаны, -- сказал хитрый Валька, -- смотрите, как здорово айлант вырос!
   Три головы повернулись направо, к уже не такому уж тонкому дереву. Четвёртая, стриженная наголо, недоумённо крутилась по сторонам.
   -- Это вы о чём? -- опять спросил Русик. -- Какие неприятности? Кто "атлант"?
   Пашка прыснул.
   -- Не "атлант", а "айлант"! Вот он!
   -- Какой это айлант? -- обиделся Русик. -- Это вонючка. Что я вонючку не знаю? Подожди....Так это тут вы на крови клялись? А почему без меня? Я вам что, не друг?
   Поздно вечером Валька, Витька и Павлик, отпросившись у родителей на "чуть-чуть" и клятвенно пообещав никуда не выходить со двора, собрались на лавочке в самом начале сквера. Жара немного спала, и в доме открылись все окна. По улице Ленина проносились редкие машины, в конце сквера бренчала гитара, еле слышная из-за треска неугомонных цикад. На небо, борясь с городской подсветкой, выглянули первые звёзды.
   -- Пацаны, -- задумчиво сказал Пашка, разглядывая звёзды, -- я в "Технике Молодёжи" предсказания Кларка на будущее читал. Знаете, там такие вещи, что погано становится. Как же рано мы родились!
   -- Давай, не тяни!
   -- Представляете, -- загораясь начал Павлик, -- к 1980-му году люди полетят на Марс.
   -- Подумаешь! -- сказал Витька. -- Это и так ясно!
   -- В 1990-м расшифруют язык дельфинов! Тогда же создадут человеческих роботов. На Марсе организуют постоянные поселения. До 2000-го года человечество освоит всю Солнечную систему. Представляете -- всю! И Сатурн, и Меркурий, и спутники Юпитера! Там же жизнь может быть!
   -- Здорово! -- восторженно прошептал Валька. -- А дальше?
   -- Океанские глубины освоят. Представляете, купола на дне океана! Пастухи на подлодках китов пасут! Как коров!
   -- Вот это мяса будет! Небось, на базар никто и ходить не станет.
   -- Вычислительные системы создадут мощнейшие! Термоядерную энергию освоят!
   -- Подожди, -- перебил Валька, -- её ж и так уже освоили. "Эйч - бомб", сам читал!
   -- Да нет, Кулёк, не бомбу, а мирный термояд! Знаешь, что это? Это значит, энергии будет -- хоть залейся! И почти бесплатно!
   -- Хочешь сказать, что деньги исчезнут? Ну уж это враки!
   -- Не мешай, Кулёк! Что там ещё, Тапик?
   -- Деньги? -- Пашка на минуту примолк. -- Не, про деньги он ничего не писал. Я в это тоже не очень верю.
   -- А я верю! -- вскочил с лавочки Витька. -- Верю! Сами подумайте -- разве будет такое, если каждый за рубль глотку рвать будет как сейчас? Или как в Америке? Нет, деньги точно должны исчезнуть!
   -- Ага! -- тут же ввернул Валька. -- Деньги, значит, исчезнут, а в бога люди верить не перестанут? Ерунда какая-то у тебя получается, Муха.
   -- Ничего не ерунда! Что, верующие самые жадные что ли?
   -- Они не жадные, -- засмеялся Валька, -- они тупые! Только и могут, что лбом об пол долбить -- так звездолёт не построить! Да и деньги твои попы тоже любят.
   -- Они не мои!
   -- Твои, твои, Витёк! Все знают, что ты с бабкой в церковь ходил. И крещёный ещё!
   Витька покраснел так, что стало заметно даже в полумраке. Набрал воздуха, пытаясь сказать что-нибудь в ответ, закашлялся. Валька сидел, раскачиваясь, улыбался и с интересом наблюдал за другом.
   -- Зато я марками не торгую, -- наконец, нашёлся Витька. -- Спекулянт!
   -- Кто "спекулянт"?
   Валька тоже вскочил с лавки. Теперь они стояли друг против друга, набычившись и сжав кулаки.
   -- Ты! Спекулянт!
   -- Убогий! Боженька!
   -- Спекулянт!
   -- А в 2001-м году люди полетят к звёздам, -- негромко сказал Пашка.
   -- Что?! Когда?
   -- В 2001-м году состоится Первая Межзвёздная экспедиция, -- с удовольствием повторил Павлик. -- Представляете?
   Витька молча сел на лавку, Валька продолжал стоять, беззвучно шевеля губами. Все трое. не сговариваясь, подняли головы к бездонному, распахнутому настежь небу. Из нетронутой глубины, из неимоверной дали миллиардов километров светил на них яркий фонарик Юпитера. А вокруг мигали такие далёкие, такие равнодушные и такие манящие звёзды. Миллиарды звёзд. Секстильоны. И перехватывало дыхание. И полз по спинам не смотря на летний вечер восторженный холодок.
   -- В 2001-м... -- прошептал Валька. -- Нам будет по сорок пять.
   -- Мне сорок четыре, -- так же тихо поправил Витька. -- Всё равно...
   -- Много! -- не скрывая досады, перебил Пашка. -- Много, чёрт! Вот же не повезло родиться! Какая жизнь будет!
   Тихо бренчала в тёмном углу гитара, из распахнутых окон доносились звуки телевизоров, шуршали, сворачивая к мосту, машины. Трое мальчишек молча смотрели в небо и остро переживали несправедливость жизни. Ну почему они не родились лет на тридцать позже? Хотя бы на двадцать!
   Почему?!
   -- Валентин! -- зычный женский голос с четвёртого этажа перекрыл даже цикад. -- Домой!
   -- Иду! -- тут же прокричал в ответ Валька. -- Бегу!
   Ни бежать, ни даже встать с лавки он и не подумал.
   -- Вот так всегда -- на самом интересном месте! И когда уже будет, как в твоей книжке, Тапа? Ну, где дети не с родителями живут, а с воспитателями?
   -- В интернате что ли? -- спросил Витька. -- И что в этом хорошего?
   -- Каком интернате? Ты почитай! Знаешь, как там кайфово будет! Скажи, Тапа?
   -- "Ребёнку не нужен хороший отец, Ребёнку нужен хороший учитель"1, -- уверенно процитировал Пашка.
   -- Ну, не знаю.... По-моему, хреновина полная.
   -- Да ну тебя на фиг! -- рассердился Валька. -- Ты сегодня всё время малину портишь, прочитал бы лучше. Пойду я домой. Давайте, пацаны!
   -- Прочитаю. Не забудьте, завтра договаривались "московских" проучить. Тапик, ты с нами? Русик тоже идёт.
   -- Сколько можно? Не надоело? -- скривился Пашка. -- Ладно, посмотрим....
   Трое встали, попрощались за руки и медленно пошли через улицу. Умолкла гитара, угомонились, наконец, цикады, и только с неба всё так же светили далёкие звёзды. Вряд ли они видели грозненских пацанов.
   А может, всё-таки видели?
   Закончился ещё один день. Долгий-предолгий, почти бесконечный.
   Каким он бывает только в детстве.
  
   Валентин Кулеев очнулся ровно через десять минут. Настроение было прекрасным, впервые за долгое время не болела голова. Да что там голова -- всё тело стало лёгким, хотелось что-нибудь делать, хотелось вырваться из этой бетонной коробки с кондиционированным воздухом. Господи, как же тогда пели цикады!
   Валентин ослабил галстук, подошел к окну и долго смотрел на извивающуюся внизу змею автомобилей. Отвернулся, подошёл к столу, потянулся было к внутренней связи, передумал и вытащил сотовый.
   -- Алло?
   -- Привет! -- сказал Кулеев голосом, от которого когда-то таяли женские сердца. От одного голоса, а не от дорогой упаковки и золотых кредиток, как сейчас. -- А не пойти ли нам сегодня куда-нибудь поужинать? Ты куда хочешь?
   В трубке повисла удивлённая тишина, и Валентин довольно улыбнулся.
   -- Правда?.. Ты не шутишь?
   -- Да нет. Сидел вот и вдруг подумал: что-то давно мы не были нигде.
   -- Валя...-- тихо сказала жена и опять надолго замолчала. -- Валя....А что мне надеть? Хочешь, я новое платье надену, то, которое в Лондоне купили. Ты его ещё не видел. Или нет...
   -- Хорошо, хорошо, -- перебил Валентин. -- Ты сама выбери, ладно? Я вечером позвоню. Ну, всё, мне пора. Пока.
   Кулеев захлопнул крышку мобильного и бросил его на девственно чистый стол. Запал прошел, и он с удивлением уставился на телефон.
   Ну, и зачем он это сделал? Что за дурацкий порыв? Это всё воспоминания -- почувствовал себя молодым, старый дурак. Расшевелил, понимаешь ли, психику, а она взяла и пригласила Ольгу в ресторан. Теперь придётся что-нибудь придумывать, оправдываться. Да, Кулеев, с твоей психикой не соскучишься -- Ольгу в ресторан! Уж лучше бы тогда Вику пригласил. Хоть какой-то смысл. Да нет, тоже не то...
   Валентин взял мобильник, полистал контакты и резко закрыл крышку. Номера телефона той, кого он очень хотел пригласить в ресторан, в справочнике не было.
   Его там и не могло быть. А если б и был -- разве теперь пригласишь?
   Поздно вечером, отменив ужин под предлогом внезапной занятости, Валентин выключил свет и подошёл к окну.
   На усталом, раздираемом городскими мегаваттами небе не светилось ни единой звезды.
   _________________________________________________
   1 -- А. и Б. Стругацкие "Далёкая Радуга"
  
  

3

  
   Михеев ещё раз проверил написанное и нажал на "Enter". Замелькали зелёные квадратики загрузки, текст исчез из окна сообщений и через несколько секунд, завершив путешествие по лабиринтам всемирной сети, появился в блоге. Михеев довольно потянулся.
   Текст получился замечательным.
   На трёх страницах автор, скрывающийся под ником Ochevidec, едко, но аргументировано высмеивал кремлёвскую политику "умиротворения" Чечни. Ochevidec прошёлся и по беспрецедентным закачкам денег в республику, и по количеству "золотых медалистов", не умеющих даже грамотно написать заявление в институт, и по золотой чеченской молодёжи, устраивающей дебоши в российских городах на российские же деньги.
   Автор не забыл ничего.
   Особенно ему нравился заключительный пассаж.
   "Сейчас, наверное, даже умственно неполноценным ясно, что Чечня добилась того, о чём мечтал её контуженый генерал-президент -- фактической независимости. И что же значит для чеченцев независимость? Ясно что -- возможность паразитировать на русском народе, не забывая при этом его же грабить и обворовывать. Да и что ещё может нация, находящаяся на стадии родоплеменных отношений? А ничего больше не может: законы исторического развития не знают исключений, и практически все народы через это проходили. Когда-то и наши предки жили разбоем и грабежом, устраивая постоянные разборки Царьграду. Вот только нормальные народы благополучно минуют эту стадию и начинают заниматься созиданием. А гордые вайнахи, утверждающие, что их культуре десятки тысяч лет, похоже, на этой стадии застряли навечно".
   Михеев с удовольствием перечитал текст ещё раз, улыбнулся.
   Хорошо!
   Полюбовался на своё творение ещё немного, а затем сделал то, что за последние года два уже стало привычкой: открыл сайт своего бывшего друга. На чёрном фоне багрово-красным высветилась яркая надпись "Павел Тапаров", и медленно, словно раздумывая, начали открываться изображения.
   Виктор Андреевич давно знал эти картинки наизусть, и всё равно каждый раз перехватывало дыхание, и он, как заворожённый, часами вглядывался в ожившую молодость.
   Эх, Тапик, Тапик! Зачем ты только за это взялся? Зачем вытаскиваешь то, что никогда не вернуть? И где же ты был раньше?
   Ты хорошо умеешь это делать, Тапа, да что там хорошо -- отлично. Иногда, кажется, что ты знаешь все наши слабости, знаешь, за какую струну нужно дёрнуть. Знаешь и бессовестно этим пользуешься. Славы тебе захотелось, Тапа? Славы и денег? Не очень это на тебя похоже, но мало ли -- может, и тебя, наконец, оставил дурацкий максимализм....Да и ладно, Тапик, я бы только порадовался за тебя, хотя ты вряд ли в это поверишь. Только порадовался...
   Но вот зачем тебе это?!
   Михеев резким движением прокрутил страницу и нервно ткнул в одну из картинок. Изображение увеличилось, заняло весь экран, и Виктор Андреевич привычно напрягся.
   На переднем плане притаились двое: русский солдат и чеченский боевик. У обоих в руках снайперские винтовки, и оба, не задумываясь, готовы выстрелить. Два прицела сливаются в один, и ярким пятном виден в нём спокойный, даже беззаботный город. Смеются дети, счастливо улыбаются женщины, играет радуга на брызгах фонтанов. А вокруг -- за пределами прицела -- руины и торчащие, словно столбы, остатки деревьев.
   Это же ложь! Вернее, полуправда, а это ещё хуже. Выходит, до войны всё было прекрасно, все были счастливы? Эх, Тапа! И как ты смеешь сравнивать русского солдата с чеченским бандитом? Значит, ты по-прежнему витаешь в облаках, пытаешься смотреть со стороны. Не выйдет, мой бывший друг, не получится у тебя остаться в стороне. Ведь оставаться в стороне -- это всё равно, что перейти на другую сторону. А это уже не ошибка, Тапа. Это предательство.
   -- Витя! -- крикнула от двери жена, Виктор вздрогнул и поспешно закрыл страницу. -- Есть будешь?
   -- Есть? Нет, позже.
   -- Когда позже? Уже три часа за компьютером сидишь. Сколько можно?
   -- Ещё полчаса, Света, -- примирительно попросил Виктор. -- Полчаса -- и я в твоём распоряжении.
   -- Полчаса...-- пробурчала Света, взглянула на монитор и нахмурилась. -- Ох, опять ты их дразнишь. А вдруг вычислят?
   -- Чечены? -- небрежно спросил Виктор. -- Не бойся, они храбрые, только когда толпой против одного.
   -- Ты говоришь так, будто я не из Грозного. Толпой....Сам-то веришь? Ладно -- полчаса.
   Виктор Андреевич проводил жену взглядом и отвернулся к монитору. Взялся за мышку, двинул курсор вверх и замер. В голове внезапно закружилось, комната исчезла, и Виктор Андреевич Михеев провалился в юность.
  
   -- Ты идёшь или нет? -- насупился Витька. -- Последний раз спрашиваю!
   -- Муха, ты уже третий раз это повторяешь, -- засмеялся Павлик. -- Отвали, не пойду.
   -- Почему?
   -- По кочану!
   Витька оглянулся по сторонам, ища поддержки, но Валька смотрел в сторону, а остальные ждали, не скрывая нетерпения. Только невысокий и большеголовый Фима Геплер, по кличке Гвоздь, предпринял наивную попытку:
   -- Он боится!
   Пашка на него даже не глянул.
   -- Тапа, -- тщетно старался скрыть обиду Витька, -- мы же договаривались!
   -- Забодал! Это ты договаривался, Муха, -- сказал Павлик с ударением на "ты". -- Ты! А моё мнение тебя не интересовало.
   -- Я думал ты, как друг, и так поддержишь!
   -- Красавчик! -- Пашка уже не смеялся. -- А давай ты меня поддержишь и останешься. Как друг!
   -- Ты что? Я же пару получу! Мне нельзя!
   -- Вот-вот, Муханчик, -- почти ласково сказал Павлк. -- Тебе нельзя пару и ты хиляешь, а мне надо пятёрку получить и этого ты понять не хочешь.
   -- Да как ты сравни...-- закричал Витька. -- А ещё друг!
   -- Муха! -- дёрнул его за руку Валька. -- Тапа прав.
   Витька резко повернулся к нему, открыл рот, но Валька его опередил.
   -- Не ори! -- сказал он свистящим шёпотом и скорчил рожу. -- Всю школу соберёшь! Что застыл? Скоро звонок уже. Тапа, не забудь -- после уроков у фонтана. Всё пацаны -- валим!
   Пацаны -- трое одноклассников -- только этого и ждали и мгновенно шмыгнули через тяжёлую школьную дверь на улицу. Застывшего словно столб Витьку Валька подтолкнул в спину и незаметно подмигнул Пашке. Тот махнул рукой, повернулся и пошёл в класс.
   А на улице буйствовала весна. В воздухе стоял сиреневый дурман, от которого хотелось совершать странные вещи. Конские каштаны, словно фонариками, покрылись фиолетовыми пирамидками цветов. Было тепло, солнечно и очень шумно. Грохот стоял такой, что разговаривать было невозможно. Разве что кричать в ухо.
   Кучка совсем ещё маленьких мальчишек, собравшихся на дороге у станции Юных Техников, так и делали. Впрочем, разговаривали они мало: были заняты более важным делом. Пацаны проверяли карты -- маленькие вёрткие машинки, похожие на тележки, которые и заполняли окрестности грохотом и бензиновыми выхлопами. Рядом ходил седой учитель.
   Витька тут же вспомнил, что завтра на площади пройдут соревнования, и решил, что надо обязательно пойти посмотреть. Технику Виктор Михеев любил и в четвёртом классе тоже занимался на этой станции. Правда, не картингом, а авиамоделизмом. Он даже уговорил друзей и сначала они ходили втроём. Через неделю Пашка заявил, что клеить дурацкие планеры ему неинтересно, и ушёл. Сначала на бокс, а потом ещё и в художественную школу. Кулёк продержался чуть подольше. Оставшись один Витька обиделся, решил доказать, что это вовсе не дурацкое занятие, и честно доказывал целый год.
   Да, обязательно надо будет пойти посмотреть. Вот только с кем? Кулёк пойдёт вряд ли, а Тапик....После сегодняшнего снова обращаться к Пашке с просьбой не хотелось. Что-то он слишком много стал на себя брать!
   Прогульщики прокрались вдоль стены школы, так, чтобы их не было видно из окон, потом вдоль бетонного забора, ограждающего тянувшуюся уже несколько лет стройку. Раньше -- Витька ещё помнил -- здесь был интернат для девушек-горянок, а чуть дальше начинался сквер. Года три назад интернат вместе с приличным куском сквера снесли и начали строить новое здание нефтяного института. Интересно, а куда делись девушки-горянки?
   Комсомольскую перешли на самом углу, где из окон школы их заметить уже точно было невозможно. Перешли, обогнули маленькое, похожее на игрушечный особняк здание с совсем не подходящей табличкой "Нотариальная контора" и свернули в сквер. Пустых лавочек в этом углу было полно, и хиляльщики выбрали себе самую лучшую -- закрытую с трёх сторон деревьями.
   -- Кайф! -- сказал Гарик Мартиросов, толстый, уже начавший бриться паренёк и достал сигареты.
   -- "ВТ"! -- глянув на пачку, уважительно протянул Сашка. -- Где ты их только берёшь?
   -- Тоже мне, дефицит! -- небрежно бросил Валька. -- Я и "Мальборо" могу достать. И "Кэмэл".
   -- Врёшь! -- обиделся Гарик. -- "Мальборо" даже в Обкоме нет.
   -- Спорим! -- тут же предложил Валька. -- На твоих Битлов.
   Гарик засопел. Он был самолюбив и обидчив, и его отец работал в Совете Министров. Гарик не любил признавать чьё-нибудь превосходство, но опыт показывал, что связываться с Кульком себя дороже. Положение спас большеголовый Гвоздь.
   -- Не поддавайся, Гарик! С Кульком спорить всё равно, что деньгами подтираться.
   -- Да ради бога! -- ни грамма не обиделся Валька и вдруг весело крикнул: -- Привет, Танюша! Как дела?
   Одна из двух проходящих по аллейке девушек махнула рукой и улыбнулась. Девушки были совсем взрослые -- наверное, десятиклассницы -- и очень красивые. А от их ножек, еле прикрытых лёгкими платьями, просто было невозможно отвести взгляд. Прогульщики этого делать и не собирались, и поворачивали за ними головы как подсолнухи за солнцем. И только когда девушки скрылись из вида, повернулись к Вальке. Теперь у них в глазах читались зависть и уважение.
   -- Да чего вы, -- засмеялся Валька. -- Это моя сестра. Двоюродная.
   -- Что-то много у тебя вдруг сестёр объявилось, -- пробурчал Витька.
   Он опять чувствовал какое-то неудовлетворение, может быть, даже обиду. Это было неприятно, это было непривычно. Настроение снова начало портиться.
   -- Так и будете целый час здесь сидеть? -- неожиданно набросился он на компанию.
   -- А правда, пацаны, -- поддержал его Валька. -- Пошли пройдёмся.
   Уговаривать никого не пришлось. Приятели прошли через сквер, миновали огромную клумбу и вышли к кафе, которое в городе называли не иначе как "Подкова". По случаю тёплой погоды большинство столиков было занято: народ с удовольствием уплетал мороженое, запивая его холодным как лёд коктейлем. Витька посмотрел на довольную публику, потрогал немногочисленную мелочь в кармане и расстроился совсем.
   Проспект Орджоникидзе перешли прямо у "Подковы": не пилять же до перехода. Аллейка на проспекте была почти пуста, не то что вечером.
   Впрочем, одна лавочка была всё-таки занята, и, конечно же, сидящие там девчонки поздоровались с Валькой. Как у него это получается? Иногда кажется, что он полгорода знает. А спроси, так ведь улыбнётся эдак и скажет, что это очередные родственницы. Изменился Кулёк. Да и Тапик тоже...
   -- А куда это мы идём? -- с непонятным самому раздражением спросил Витька.
   Ему никто не ответил. Гарик тщетно выведывал у Вальки, где в Грозном можно достать "Кэмэл", Сашка и Гвоздь с интересом слушали.
   -- Чего нам на площади делать?
   -- Вить, -- оторвался на секунду от важного разговора Валька, -- давай в Когиз на секунду зайдём. Очень нужно.
   Понятно. Ему нужно! Одному нужно в Когиз. Другому нужно пятёрку по химии....Всем что-нибудь нужно.
   "Секунда" растянулась минут на десять. Валька сразу прилип к прилавку, шепчась о чём-то с молодой продавщицей, остальные бесцельно разглядывали прилавки. Прилавки пестрели плотно заставленными книгами, но желания их покупать ни у одного нормального человека возникнуть не могло. Интересно, куда это барахло вообще девается? В макулатуру?
   Продавщица вытащила из-под прилавка небольшой пакет из обёрточной бумаги и передала его Вальке. Тот сунул пакет в портфель, вытащил оттуда же свёрток и передал его продавщице. Свёрток тут же исчез под прилавком. Вся операция не заняла и минуты. Прямо как шпионы!
   -- Что там у тебя? -- спросил Витька на улице.
   Валька вытащил пакет из портфеля, аккуратно развернул. Обёртка полетела в урну, и в солнечных лучах засверкала сине-фиолетовой обложкой новенькая книжка.
   --Ого! -- вырвалось у Мухи. -- "Артур Кларк. Космическая Одиссея 2001...." Ну, ты даёшь!
   -- Ерунда! -- отмахнулся Валька.-- Тапику подарю. И вообще, я её на носки обменял.
   -- На что?!
   -- На красные носки. А что -- всё хотят быть модными!
   -- Ну ты даёшь! -- повторил Витька. -- Как тебе это только удаётся -- такой дефицит! Интересно, будут книжки когда-нибудь свободно продаваться?
   -- Только если все вдруг перестанут читать.
   -- Ну, этого точно никогда не будет! А мне красные носки можешь достать?
   -- Будут! -- небрежно пообещал Валька.
   -- И мне! -- не выдержал Гарик. -- Мне тоже, Кулёк!
   -- Запросто! Блок "БТ".
   -- Что?! -- почти закричал Гарик, и все засмеялись. -- Ты ж сам говорил, что...
   -- Ничего, пригодится, -- перебил Валька. -- Да ты не мохай, я заплачу.
   Разглядывая пахнущий типографской краской дефицит, прошли мимо "Столичного", миновали "Овощной" и аптеку. Слева опять показался Комсомольский скверик с играющей у фонтана малышнёй, чуть дальше -- покинутая полчаса назад школа. Осторожный Гвоздь предложил обойти квартал вокруг, чтоб не быть замеченными из окон, но его никто не поддержал. Окна скрыты деревьями, на улице толпа народа -- кто там что заметит. Да и неохота тащиться вокруг Совмина!
   Компания почти поравнялась с кафе "Южное", когда по барабанным перепонкам ударил высокий голос.
   -- Беляшики! Горячие бе-ля-ши-ки!
   Кричала средних лет продавщица в белом халате. Она кричала так круглый год, и зимой и летом. Витька готов был спорить, что когда он пошёл в первый класс, тётка уже стояла здесь, оглашая окрестности своим знаменитым криком.
   Валька подошёл к продавщице и купил десять пирожков. Знаменитых грозненских пирожков с требухой по четыре копейки за штуку. Почему-то в народе их называли "пирожки с котятами". Ах, как же они пахли!
   Через пять минут прогульщики спустилась по лестнице к набережной сквера Лермонтова у Ленинского моста и принялась за пирожки. Замечательные пирожки, да что там замечательные -- просто слов нет, какая вкуснотища! Только мало. Три минуты -- и нет пирожков, одни воспоминания.
   -- Пацаны, урок кончился, -- сказал Витька поглядев на часы.
   Часы -- новенький "Полёт" -- ему недавно подарили на четырнадцатилетние и он смотрел на них при каждом удобном случае.
   -- Дай посмотреть, -- попросил Гарик.
   Витька расстегнул ремешок и протянул часы. Гарик внимательно осмотрел их со всех сторон, пожал плечами и отдал обратно.
   -- Хорошие часы, -- раздалось сзади.
   Витька обернулся: рядом стоял незнакомый паренёк-чеченец лет семнадцати. Один. Но все сразу напряглись.
   -- Дай посмотреть! -- парень сделал шаг вперёд.
   -- Муха! -- предостерегающе сказал Валька. -- Муха, не давай!
   Парень широко улыбнулся.
   -- Да ты не бойся! Я посмотреть хочу. Дай!
   Он по-прежнему улыбался, но глаза смотрели уверенно и, глядя в эти карие глаза, Витька поплыл. Наверное, так себя чувствует кролик перед удавом: знает, что надо бежать, а не может, и сам делает шаг навстречу.
   Витька протянул руку и отдал часы.
   -- Хорошие часы! -- повторил чеченец.
   Не переставая улыбаться, обвёл всех взглядом, положил часы в карман, повернулся и, не торопясь, пошёл прочь.
   -- Эй! -- опомнился Витька. -- Часы отдай!
   Парень даже не обеонулся.
   -- Эй! Отдай часы!
   Чеченец оглянулся: на его лице не было улыбки -- прищуренные глаза смотрели угрожающе и немного презрительно.
   -- Часы! -- растерянно повторил Витька.
   Парень еле заметно усмехнулся и так же неторопливо пошёл вдоль набережной.
   -- Стой! -- крикнул Валька. -- Стой, гад! Пацаны, что же вы!
   Пацаны, решительно двинулись следом, наперебой выкрикивая: " Отдай часы! Сейчас получишь! Отдай!" Впрочем, близко подходить никто не решался, а Сашка и вовсе вскоре отстал. Чеченец, между тем, спокойно шёл по набережной в сторону трамвайного моста, унося с собой Витькины часы.
   -- Муха! -- крикнул Валька.-- Пацаны! Он же уйдёт так!
   Гарик, Валька и вроде бы немного опомнившийся Витька подбежали сзади к пареньку; Валька протянул руку.
   -- Стой!
   Чеченец резко обернулся, нагнул голову, и Валька остановился. Паренёк постоял, оглядел всех троих -- остальные близко не подошли -- и пошёл дальше. Скорость он, впрочем, увеличил и теперь, время от времени, искоса поглядывал назад.
   -- Пацаны, -- растерянно сказал Валька, -- он же уйдёт так. Поднимется сейчас наверх, потом через "Космос" и на Бароновку...Он же один! Муха!..
   Пацаны переглянулись, и стало ясно, что единственное, на что они способны, -- это так же идти следом и повторять, как заклинание: " Отдай, отдай, гад!" А Муха....От него вообще было мало толку: таким растерянным Валька его не видел давно.
   -- Уйдёт же...-- повторил Валька.
   -- Эй! -- громко раздалось сверху. -- Вы куда? Подождите!
   Пашка спустился по каменной лестнице, приблизился к фонтану.
   -- Да подождите вы! Муха! Валька!
   Валька оглянулся, махнул рукой. Чеченец, заметив ещё одну потенциальную опасность, ещё немного ускорил шаг. Совсем немного
   А Пашка, поняв, наконец, что происходит что-то неприятное, побежал и остановился только, чтоб спросить:
   -- Что?
   -- Часы! -- кивнул головой на удаляющуюся спину парня, сказал Гарик. -- Мухины. Забрал!
   -- Стой! -- крикнул Пашка и бросился следом. -- Стой!
   Чеченец привычно подпустил очередную жертву: он был уверен в себе, этот паренёк, он не боялся этого "стада". Какое дело волку, сколько в стаде овец. Когда до нового "барана", оставался один шаг, парень резко, как он уже делал не раз, оглянулся.
   И еле успел увернуться.
   Кулак вскользь задел его по уху, и тут же Пашка ударил снова. В последний момент парень отбил удар, попытался отскочить в сторону и дёрнулся от резкой боли в боку: Павлик достал его левой. Недавний охотник открылся и мгновенно сам превратился в жертву, пропустив сразу два удара -- в лицо и в живот. А потом, уже лёжа на асфальте, дёрнулся ещё раз и скрипнул зубами от боли. Это уже Валька, стараясь избавиться от недавней растерянности, что есть силы пнул его ногой.
   -- Сука! -- срываясь на фальцет, закричал Валька и замахнулся снова, метя в голову. -- Гад!
   Пашка дёрнул его за плечо, Валька чуть не упал, и ботинок прошёл мимо. Не отвечая, Павлик наклонился к чеченцу и, глядя в прищуренные от боли глаза, сказал:
   -- Часы!
   Парень сел, сплюнул окровавленной слюной, медленно достал часы и бросил их перед собой на асфальт.
   -- Ты -- труп! -- сказал он, резко дёрнул головой и снова упал.
   Это пришёл в себя Витька.
   Через полчаса стало ясно, что не совсем.
   Они сидели втроём на своём любимом месте -- в сквере у музучилища, и никак не могли успокоиться.
   -- Он был один, -- как заведённый твердил Витька. -- Один! А я испугался! Я же не трус?
   -- Да хватит уже! -- прикрикнул на него Валька. -- Со всеми бывает!
   Тот ничего не слышал.
   -- Ты не понимаешь! Он был один! Чечен, но один! А я испуга...
   -- Муха, -- перебил его Павлик, -- да кончай ты. Я тоже испугался!
   -- Ты?! -- вытаращил глаза Витька.
   -- Я! А ты чего думал? Ещё как испугался!
   -- Что-то не похоже...
   -- Не похоже, не похоже, -- передразнил Пашка. -- Испугался, говорю тебе! Все испугались, думаешь, один ты?
   -- Правда? -- с надеждой спросил Витька.
   -- Не, я не испугался, -- серьёзно объявил Валька. -- Я просто ждал. Я же знал, что сейчас прибежит безбашенный Тапик и начнёт махать кулаками.
   -- Ждал? -- спросил Витька.
   -- Безбашенный? -- улыбнулся Пашка.
   -- Ага! -- подтвердил Валька. -- Разве можно было лишать себя такого удовольствия!
   Захохотали все одновременно, даже Витька. Они не смеялись так давно, наверное, со времён "Фантомаса". С всхлипами уходила прочь боль унижения, уносилась обида, исчезала злость на себя и на весь мир. И снова начинало казаться, что мир, в общем-то, совсем ничего, и в нём запросто можно жить. Да что там можно -- нужно!
   -- Безбашенный -- икая, выдавил из себя Витька. -- Ой, не могу! Безбашенный, а ты пятёрку получил?
   -- А то! -- сквозь смех выдавил из себя Пашка. -- Мы, безбашенные, такие!
   -- Пацаны! -- вытянул вперёд руку Валька. -- Смотрите, вонючка тоже смеётся!
   Вершина айланта, поднявшаяся уже заметно выше ограды, раскачивалась будто под порывами ветра, и действительно казалось, что дерево смеётся.
   Вот только не было в тот день никакого ветра в Грозном.
   Ни малейшего.
  
   -- Что с тобой? -- спросила Светлана за ужином. -- У тебя глаза какие-то сумасшедшие.
   -- Да так, -- сказал Виктор, -- вспомнилось кое-что.
   На самом деле он был ошеломлён: воспоминаний такой силы у него ещё не было. Это даже трудно было назвать воспоминаниями: он как будто заново прожил давно прошедший день -- день, когда ему было четырнадцать, а не пятьдесят пять. Да и как прожил -- вспомнил всё, мельчайшие подробности и ощущения, даже запахи. Мало того -- он прожил этот день не только за себя, за Витьку Михеева, по прозвищу Муха. Он прожил его и за Кулька, и за Тапу. Это была какая-то фантастика. Так не могло быть.
   Но так было.
   -- Вспомнилось, -- участливо проговорила Света. -- Знаю я, что тебе вспоминается...Витя, может, закажем Павлу ещё картину?
   Спросила и замерла. Но Виктор повёл себя не как обычно. Посмотрел по сторонам, вздохнул и снова уставился в тарелку.
   -- Ещё? Три штуки уже заказали. Три картины! Вон висят. Немалые деньги, между прочим. А он даже не отреагировал никак!
   -- Витя! -- растерялась жена. -- Витя, да как же он мог отреагировать? Ты же сам настоял, чтоб нашей фамилии не было!
   Виктор отставил тарелку, схватил кружку с чаем. Отхлебнул большой глоток, поперхнулся и согнулся в кашле.
   -- Витя, -- тихо сказала Светлана. -- Хочешь, я от себя закажу?
  
  
  
  

4

  
   Павел Тапаров открыл ноутбук и, путаясь в пароле, снова открыл электронную почту. Он делал это сегодня, наверное, десятый раз -- заходил в почту и перечитывал одно и то же короткое письмо. Потом закрывал ноутбук, шёл на кухню и молча курил, глядя перед собой бессмысленным взглядом. И так весь вечер, с тех пор, как Анна позвала его к компьютеру.
   -- Павлик, посмотри, что тут...
   Он нехотя оторвался от мольберта: перепиской давно занималась жена, он и не помнил, когда последний раз заглядывал в почту. Не хотелось и сейчас, но было что-то в голосе Ани такое, что заставило его удержаться от вопросов. А когда прочитал письмо, вопросы задавать стало бессмысленно. Не потому, что они исчезли, просто ответить на них было некому.
   Письмо состояло из трёх коротких фраз.
   " Добрый день, Павел! Я бы с удовольствием приобрела у Вас картину под номером 48. Кроме того, хочу, если можно, сделать заказ. Сюжет на Ваше усмотрение, лишь бы в нём присутствовал скверик у музучилища. Сообщаю свои координаты для переговоров. С уважением, Светлана Михеева".
   Адрес, телефонный номер, число.
   Всё.
   Павел включил вытяжку и затянулся очередной сигаретой.
   Михеева. Света Михеева. Совпадение? Да нет, не может быть, иначе, почему "музыкальный" скверик. Тогда почему только она, без Витьки? Разошлись? А фамилия? Впрочем, это ерунда -- фамилию она могла и оставить. Но тогда, почему так официально? А если не одна?.. И что, Муха не знает о письме? Или это такой ход, чтоб он не догадался...Господи, сколько вопросов. Муха, Муха, сколько лет.
   Голова чуть заметно закружилась, тихо прошелестел смутно знакомый голос, и Павел Андреевич Тапаров провалился в бездонный колодец времени.
  
   К вечеру стало ещё холоднее, сухой и колючий воздух буквально обжигал горло.
   Пашка поднял воротник пальто и натянул повыше шарф. Стало легче, но ненадолго: от дыхания шарф сначала повлажнел, а потом начал покрываться сосульками. Ну и мороз, наверное, минус двадцать. Вот тебе и южный город! Хотя, если уж совсем честно, такое бывает редко. Даже очень редко. Но бывает!
   -- Вот же колотун! -- пробурчал Валька. -- Как только они там стоят! Обалдеть!
   А "они" стояли. Стояли, не смотря на небывалый мороз, и, похоже, их даже стало больше. В центре города осталось только два цвета -- белый и чёрный. Белые, покрытые инеем деревья, белые крыши домов, почти белое от мороза небо. И чёрная масса людей на площади.
   Белый и черный. Чёрный и белый.
   Потом глаз выхватывал красные пятна транспарантов, обвисших без ветра знамён -- и картинка становилась немного веселее.
   -- Гляди, гляди, -- кивнул Витька, -- костры стали жечь. Греются! Интересно, когда их разгонять начнут?
   -- Думаешь, будут? -- спросил Пашка через заледенелый шарф.
   -- Конечно! Третий день уже -- сколько можно? Вон сколько солдат нагнали.
   Пашка оглядел тоненькую цепочку военных: все солдаты были с автоматами, кое-где виднелись ручные пулемёты. Гнетущая картинка.... Говорят, так же было и в 58-м, когда русские требовали выселить только что начавших возвращаться из ссылки чеченцев.1 А сейчас ингуши...
   -- Конечно, разгонят! -- уверенно сказал Валька. -- И на транспаранты не посмотрят. "Слава КПСС!" "Да здравствует дружба народов!" Детский сад!
   -- Почему "детский сад"? -- внешне спокойно спросил Руслан.
   -- Русик, ты как дитё, ей богу! Наша партия, конечно, любит, когда ей жопу лижут, но только если она этим процессом сама руководит! И вообще, какая, на фиг, дружба народов, когда они требуют создания Великой Ингушетии?
   Витька негромко засмеялся. На площади очередной оратор призывал вести себя спокойно, не поддаваться на провокации, и всячески расхваливал родную Советскую власть. Впрочем, восстановить историческую справедливость и отдать ингушам Пригородный район он призывать тоже не забывал. Слышно было плохо: усиленный динамиками голос тонул в странном ритмичном шуме. Это переминалась с ноги на ногу закоченевшая на морозе толпа.
   -- Чего болтаешь? -- возмутился Руслан, но как-то не очень активно. -- Какая "Великая Ингушетия"? Просто хотят, чтоб Пригородный район у Осетии забрали...
   -- И отдали ингушам, -- подхватил Витька. -- Вместе с Орджоникидзе. Не, Русик, разгонят их. Как пить дать, разгонят! Кстати, слышали, в народе уже целую поэму сочинили? Начинается так: "Раз в крещенский вечерок ингуши восстали. Сдвинув шапки на бочок, все "Ура!" кричали..."
   -- Пошли отсюда, -- ежась от мороза, предложил Пашка. -- Кулёк, ты забыл, зачем собрались?
   -- Ещё чего! -- возмутился Валька и решительно повернул налево -- через абсолютно пустой в этом месте проспект Революции.
   Через полчаса они сидели за столиком в пустом кафе "Южное". Громадные окна мороз покрыл фантастическими узорами и казалось, что за ними не притихший в тревоге город, а сказочный ледяной мираж. В зале было тихо, сумрачно и довольно тепло, Пашка даже снял совсем задубевший шарф. С улицы время от времени доносились призывные крики: "Беляшики! Горячие беляшики!" Тетка, похоже, могла работать в любую погоду.
   На стол легли купленные у этой самой тёки пирожки. Валька пошептался со скучающей за стойкой полной женщиной и совершенно открыто наполнил стаканы из купленной в гастрономе бутылки портвейна. Женщина смотрела в замёрзшее окно и делала вид, что ничего не замечает. Бутылку Валька, впрочем, поставил под стол.
   -- Ну что, поехали? -- предложил Витка, поднимая стакан и хитро улыбаясь.
   -- Чего вы на меня уставились? -- спросил Руслан. -- Что происходит?
   Пашка, не выдержав, рассмеялся.
   -- Видали?! Сегодня, вроде, восемнадцатое, а? День рождения зажилил и спрашивает! Ладно, мы не злопамятные. Русик, поздравляем тебя с семнадцатилетнем, желаем...Чего мы ему желаем? Короче, расти большой, не будь лапшой!
   -- С днём рождения, Русик! Поздравляем!
   Четыре стакана стукнулись с глухим звуком, и женщина на секунду оторвалась от созерцания морозных узоров. Глянула на единственных посетителей, решила, что всё в порядке, и снова отвернулась. Холодный портвейн скользнул по пищеводу, провалился в желудок, и там сразу стало тепло, а через минуту приятно зашумело в голове.
   -- Спасибо, пацаны! Я не зажилил, я ...
   -- Да ладно тебе! -- перебил его Валка. -- Мы тут тебе одну финтифлюшку подарить решили, ты не обижайся. Тапа, наливай!
   И Валька вытащил из кармана небольшой, перевязанный обычной бечёвкой свёрток. Пашка наполнил стаканы, и теперь все с интересом следили, как Руслан пытается развязать затянутый намертво узел. Наконец, верёвка поддалась, Русик сдёрнул бумагу и ошеломлённо вытаращил глаза.
   На мятой, не очень чистой бумаге лежал небольшой, но совершенно настоящий горский кинжал в ножнах.
   -- Настоящий? -- на весь зал прогудел Русик и потянул за рукоятку.
   Тускло блеснуло лезвие, и женщина за стойкой бросила на столик обеспокоенный взгляд. Валька мгновенно накрыл кинжал бумагой, посмотрел на продавщицу и обаятельно улыбнулся. Женщина снова отвернулась к окну.
   -- Чего орёшь? -- прошептал Валька. -- Конечно, настоящий! Давай!
   Стаканы снова звякнули, и в голове стало ещё веселее.
   -- Пацаны! -- растрогался Русик. -- Кулёк! Тапа! Спасибо! Витя! Я вас...Я вас всех!.. Он же стоит, наверное... Кулёк!
   -- О, один готов! Русик, не бзди, всё под контролем! Давай закусывай!
   Павлик глотнул ещё портвейна и расстегнул пальто. Голова стала лёгкой, узоры на окнах заискрились, как живые, и даже вино не казалось уже таким мерзким. Мерзким? Кто сказал такую чушь? Подать его сюда! Прекрасное вино, замечательное!
   Вот и разговор за столом стал живее, и тема актуальнее.
   -- Да не знаю я! -- вздохнул Витька. -- Зачем мне твой институт нужен?
   Что? Что он такое говорит? Вот дурак!
   Пашка остановил рукой Вальку, икнул и очень доходчиво объяснил:
   -- Муха, давай включим логику. Если ты не поступишь в институт, значит, пойдёшь в армию. Правильно? Значит, ты кто? Значит, ты дурак! Правильно?
   -- Сам дурак! -- не принял логики Витька. -- Что, в армии нормальных нет?
   Ну что можно сказать в ответ на такую глупость? Пашка и не стал ничего говорить, только демонстративно покрутил пальцем у виска и пожал плечами. Витька подумал-подумал, нашёл неотразимый аргумент и сам перешёл в атаку.
   -- Ты же в институт не из-за армии собираешься?
   -- А из-за чего же ещё?
   -- Врёшь!
   Продавщица недовольно кашлянула, Витька извинительно поднял руку и перешёл на громкий шёпот.
   -- Врёшь! Ты же всегда знал, кем хочешь быть! Химией занимался, мечтал....Врёшь!
   -- Ну вру, -- согласился Павлик.
   Витька выпрямился и довольно улыбнулся. Улыбка была, скорее доброй, но сквозила в ней и некоторая снисходительность. Так взрослые смотрят на детей, как бы говоря: "Ну что, попался? Ничего, мы же понимаем, что ты не специально".
   Улыбка ударила Пашку, как красная тряпка. В глазах потемнело, и он, нагнувшись к столу и глядя прямо в чёрные глаза друга, зашептал жарким шёпотом:
   -- Вру. Только не очень! Мечтал? Я о многом мечтал, Витя -- ты, наверное, забыл. О художественном училище, например. Но мне не дают времени на раздумье: сразу не поступлю, тут же загребут в армию. А это два года! Зачем мне их терять, ради чего? Чтоб меня шестьсот дней учили беспрекословно выполнять приказы любого кретина? Чтоб меня превращали в болвана, привыкшего, что миром правит только сила? Я делом хочу заниматься, пользу приносить!
   Шёпот становился всё громче, слова разлетались по пустому кафе, отражались от стен и покрытых морозным узором окон, возвращались эхом.
   -- А разве это не так? -- тихо спросил Валька, и Пашка настороженно замолчал. -- Разве правит не сила? Стоп, стоп, не кипятись! Я ж согласен -- нечего там делать, только время зря тратить.
   -- Если мужчина не служил -- он не мужчина, -- объявил Русик. -- Я тоже поступать буду.
   -- Вот это логика! -- восхитился Валька. -- Тебе поступить, что два пальца -- у нас же для нацкадров льготы!
   Витька обвёл друзей взглядом, зачем-то посмотрел на продавщицу, которая уже не скрываясь, прислушивалась к каждому слову, и растерянно вздохнул.
   -- Хорошо вам. Вы всё выбрали -- и институт, и специальность. Кулёк, ты тоже выбрал или всё высчитываешь, где легче директором стать?
   -- Мелко мыслишь, Витя -- я министром буду. Только оттуда и можно что-нибудь изменить. Спорим?
   -- Министром...-- тоскливо повторил Витя и вдруг снова закричал, срываясь на фальцет: -- А если я не знаю, что хочу? Не знаю -- и всё! Что мне делать?
   -- Так, молодые люди! -- зычным командным голосом оборвала спор продавщица. -- Ну-ка, освобождайте помещение! Освобождайте, освобождайте, нечего мне улыбаться! Девок своих будешь гипнотизировать!
   На улице стало ещё холоднее, с неба срывался редкий снег. С площади по-прежнему доносился тяжёлый монотонный шум, а здесь, совсем рядом, было удивительно пусто: ни прохожих, ни машин.
   Как всегда предлагала хранить деньги в сберкассе неугомонная реклама на крыше поликлиники, и призывно сиял огнями "Океан". От Сунжи поднимался белый туман, оседал на деревьях, и казалось, что они выточены изо льда. А реке, спрятавшейся под этим туманом, не было дела ни до рекламы, ни до всполошившего весь город митинга, ни до самого города. У реки были более важные дела.
   -- Ну что, завтра пойдём митинг смотреть? -- прощаясь, предложил Пашка. -- Если его не разгонят, конечно.2
   -- Пойдём, -- согласился Русик. -- Слушайте, а мне понравилось сегодня. Да нет, не из-за подарка, просто....Давайте так каждый год отмечать. Договорились?
  
   На следующий год, однако, не вышло: первая сессия всё-таки -- не до этого. А на втором курсе, когда давно уже стало ясно, что ничего такого уж страшного в этих сессиях нет, в такой же зимний вечер они снова купили портвейн. Число было такое же, как и два года назад -- 18 января -- но это было единственное сходство. Во-первых, Руслану сегодня исполнялось не 17, а целых 19 лет. Во-вторых, все они давно не школьники, а много чего повидавшие студенты. В-третьих, не было в Грозном больше никаких митингов. И, наконец, погода. На улице стоял обычный грозненский январь, когда мороз, и то символический, бывает только по ночам.
   Из-за погоды отпала необходимость и в кафе. Зачем, когда можно расположиться в любимом скверике? Пустых лавочек полно и можно найти самую уютную -- рядом с чугунной оградой набережной. Их не видно ниоткуда, а им видно всё -- и Ленинский мост, и рекламу на крыше поликлиники, и уютно светящиеся окна музучилища. Рядом шумит Сунжа, за лавочкой спрятаны четыре бутылки портвейна, и настроение, и без того прекрасное, стремительно взлетает вверх.
   -- Что-то Русика долго нет, -- сказал Витька, поглядев на часы. -- Может, откроем пока одну?
   Пашка достал бутылку, сделал большой глоток и пустил её по кругу. Сунжа зашумела веселей, а на улице стало ещё теплее.
   -- Новость слышали? -- спросил Валька. -- Фимка Геплер в Израиль уезжает.
   -- Куда? Он же в лётное хотел?
   -- Хотел....А родители хотели другого. Да и не взяли его в летное: не нужны нам военные лётчики-евреи. Теперь будет в Израиле летать.
   -- Кто его там пустит летать? Будет улицы мести. Вот людям делать нечего -- разве плохо им тут было? Эх, давай ещё одну, что ли!
   -- Не торопишься? -- засомневался Витька. -- У тебя же соревнования на носу.
   -- Ерунда! -- засмеялся Пашка. -- В этом году всех порву!
   Ещё одна бутылка полетела в реку. Весело шумела Сунжа, мигал огнями ресторан "Океан", тихо играла музыка в бывшей синагоге. Здорово -- разве может так быть в каком-то Израиле!
   -- Кулёк, -- спросил Павлик безразличным тоном, -- а что это за девушка с тобой вчера была? С синими глазами?
   -- Ого! -- присвистнул Валька и вытаращил глаза. -- Тапа, ты стал замечать моих знакомых? А как же моя неразборчивость и дурной вкус?
   -- Не выделывайся! Я только спросил, как её звать.
   -- Неужели? А зачем тебе? Ты ж у нас ангела ждёшь, а у меня только шалавы -- твои слова! Аня её звать
   -- Я её тоже заметил, -- сказал Витька. -- Ну и как -- нет больше "Пиренеев"? Или ещё не успел?
   -- Да тут не "Пиренеи", -- Валька смотрел только на Пашку, -- Тут "Гималаи". Но всё равно высота будет взята! А, Тапик?..
   Ответить Пашка не успел: из-за кустов вышли трое парней. Вроде бы, чеченцы, но в темноте особо не разглядеть.
   -- Пьём? -- спросил один, и сразу стало ясно -- чеченец.
   -- А вам что? -- спросил Павлик поднимаясь.
   -- Дружинники!
   Парень резким движением сунул ему под нос удостоверение, Пашка автоматически наклонился и тут же получил сильнейший удар в челюсть. В глазах взорвались разноцветные пятна, мир качнулся и опрокинулся вниз головой.
   -- Один есть! -- донеслось сквозь шум в голове.
   Кто это "один", почему? Пашка открыл глаза: сквозь разноцветные пятна видны были только мелькающие ноги. Он что -- лежит? Так, значит, "один" -- это он. Ну, уж шиш!
   Павлик закрыл глаза и несколько раз глубоко, как учил тренер, вздохнул. Задержал дыхание, резко выдохнул и открыл глаза. Звуки ворвались резко, будто бы вырвали затычки из ушей, вот только разобрать, кто что кричит было невозможно. Пашка и не стал разбирать.
   Он встал, пытаясь сориентироваться в мельтешащих вокруг фигурах, дождался, когда перед ним очутится чужая спина, и ударил ногой в пах. Спина дёрнулась, заваливаясь набок, на секунду показалось лицо, и Пашка ударил ещё раз. Левой, не замахиваясь, прямо в искажённую гримасой морду. Фигура качнулась и опустилась на землю.
   "Есть один!" -- мстительно подумал Павлик и шагнул вперёд.
   Валька в распахнутом пальто и без шапки пытался противостоять невысокому крепкому парню, но было ясно, что долго не продержится: дышит тяжёло, нос разбит. Второй "дружинник" барахтался с Витькой в партере на грязном асфальте.
   " Кулёк!" -- выбрал Павлик и крикнул:
   -- Эй! Собарде!3
   Парень оглянулся. Валька, пользуясь моментом, попытался ударить его сзади, но получил удар прямо в разбитый нос и сел на грязный асфальт.
   -- Ну? -- повернулся парень. Соперник не казался ему серьёзным: худой, длинный. -- Иди!
   Пашка шагнул. Голова заметно кружилась -- чёртов портвейн. Как же не вовремя!
   Противник оказался достойным: умело уклонялся, сам переходил в атаку, а голова плыла всё сильней и сильней. К тому, же совсем некстати пришёл в себя третий "дружинник". И хотя он, тяжело дыша, пока ничего не предпринимал, краем глаза приходилось следить и за ним.
   Помог Кулёк.
   Всё произошло очень быстро. Валька поднялся, мотая головой; чеченец на мгновение отвлёкся, и Пашка, вложив в удар все оставшиеся силы, чётко как на тренировке, достал его кроссом в челюсть. Парень упал как подкошенный, Пашка по инерции сделал полшага вперёд, услышал крик, оглянулся, и в боку резко кольнуло.
   -- Сзади! -- кричал Витька. -- Нож!
   Но уже было поздно. Деревья опять закачались, наклонилась, словно падая, горящая красным реклама.
   Упасть он не успел: кто-то подхватил под руки, вроде бы, Витька. Опять зашумело в голове, звуки стали тягучие, словно издалека, из-за стенки.
   -- Тапа! -- это точно Муха.
   -- Пашка! -- это, наверное, Кулёк.
   -- Что? -- а это ещё кто? Русик? -- Кто?!
   -- Ножом! -- опять Муха. -- Ваши! Суки!
   -- Заткнись! -- это, конечно, Валька. -- "Скорую"! Русик, оставь их... потом! Помоги! Сколько крови!..
  
   Доктор вышел довольно скоро. Снял маску, сунул в рот сигарету и успокаивающе сказал:
   -- Не волнуйтесь, рана не опасная -- в рубашке родился. Но крови потеряно много, кровь редкая. Первая группа, резус отрицательный, у нас такой нет, -- с надеждой обвёл родителей усталым взглядом.
   Пашкин отец обнял заплаканную мать за плечи, встал.
   -- Хорошо, -- сказал врач, -- но этого мало.
   -- У меня! -- вскочил Витька. -- У меня первая отрицательная! У нас с Пашкой одинаковая группа, нам вместе анализ делали, правда! Тогда даже сестра удивилась, правда! Можете провери...
   -- Хорошо! -- тихо сказал врач, и Витька замолчал. -- Пойдёмте.
   -- Тётя Валя, -- сказал Валька, когда за ними закрылась дверь. -- Вы не беспокойтесь, тётя Валя! Завтра здесь будут все, у кого такая группа крови. Я вам обещаю! Русик, скажи!
   -- А? -- поднял голову Руслан. -- Я их найду, клянусь!
  
   Ногу обожгло болью, Павел вскрикнул и вскочил. За окном сверкала ночная реклама, на кухне тихо гудела вытяжка, всасывая сигаретный дым, за стеной опять работала дрель.
   А боль? Нет, это был не нож -- просто упал на ногу горячий пепел.
   Павел встал, затушил сигарету, выключил вытяжку и пошёл в комнату. Аня сразу оторвалась от компьютера, словно ждала. Синие, такие же, как и тридцать пять лет назад, глаза смотрели настороженно.
   -- Аня, -- сказал Павел. -- Я тут подумал... Может, ты ей ответишь? Сама. А там посмотрим.
   Настороженность сменилась удивлением, удивление -- неуверенной радостью. Глаза сделались широкими-широкими, уголки подозрительно повлажнели.
   -- Хорошо, Павлик, -- сказала Анна и стремительно отвернулась к монитору.
   ___________________________________________________
   1 -- Так называемый "Русский бунт" в Грозном. Митинги, демонстрации, массовые беспорядки с захватом зданий обкома, почты, КГБ. Среди требований к властям "ограничить число проживающих в республике чеченцев и ингушей десятью процентами от общего количества населения". Подавлен с применением силы.
   2 -- Многотысячный митинг ингушей (16--19 января 1973 г.) с требованиями возврата ингушам Пригородного района Северной Осетии был разогнан с применением силы в ночь с 18 на 19-е января.
   3 -- Подожди! Стой! (иск. чеченск)
  
Оценка: 8.59*21  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023