ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Семёнов Константин Юлианович
Вы его ещё видите?

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.20*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Двадцатилетию исчезновения моего Грозного посвящается.

Вы его ещё видите?

  
   Ходит по Грозному человек.
   Ходит в любое время года, при любой погоде. Когда плавится от жары асфальт и когда сырой грозненский холод пробирается сквозь любую одежду. Ходит днём и ночью, утром и вечером. Без выходных и отпусков.
   Движется вроде бы неторопливо, но успевает везде.
   В центре -- где чистые, словно вымытые, тротуары, где солнце играет миллионами бликов на стеклах небоскрёбов, где взмывают в небо золочёные купола грандиозной мечети, где быстро набирают силу вновь посаженные на аллейках деревья.
   На окраинах -- где нет такой роскоши, но всё равно чисто и ухожено.
   Бывает и там, где ещё видны уродливые следы минувших войн.
   Пожалуй, что и нет таких мест в Грозном, где его нельзя было бы увидеть. Да что там "пожалуй"! Точно нет.
   Тем более странно, что никто его не замечает. Не замечают прохожие, не замечают любопытные дети, не замечают даже полицейские, которых кое-где в этом городе больше, чем прохожих. Скользят равнодушным взглядом и не замечают. Странно.
   Одет человек тоже несколько необычно. Правда, чтоб заметить эту необычность нужно приглядеться. Нет в его одежде ничего бросающегося в глаза, ничего шокирующего. Просто он всегда -- и зимой и летом -- одет так, как одевались давным-давно. В восьмидесятых, в семидесятых, а то и раньше. Одна вязаная шапочка-гребешок чего стоит. Когда такие носили? Кстати, на шапочке почему-то явные следы застарелой копоти.
   Национальность человека определить сложно. Скорее всего, русский, но если приглядеться, появляются сомнения. Кто-то заметит и вайнахские черты, кто-то -- армянские, кто-то разглядит и что-то еврейское. Не просто определить и возраст. Скорее всего, от сорока до шестидесяти. Проще было бы, если увидеть его глаза. Но вот это как раз невозможно: в любое время года, в любую погоду, днём и ночью глаза человека скрывают темные очки.
   Круглые, в простой тонкой оправе, они, пожалуй, -- самое необычное в нашем незнакомце. Дело в том, что они меняют цвет. Причем не так, как примелькавшиеся всем "хамелеоны" -- не в зависимости от степени освещённости. Кажется, что они меняют цвет спонтанно. Во всяком случае, ни от солнца, ни от погоды, ни от чего другого, что можно было бы заметить, это не зависит. Вот только что стёкла очков были светло-серые, и тут же их цвет резко меняется. К серому незаметно добавляются синие, фиолетовые и зелёные оттенки, темнеют, смешиваются, сгущаются -- и вот уже стёкла иссиня-черного цвета. Так меняет цвет море при внезапно налетевшем шторме. Так меняет цвет небо, когда ураган приносит грозу. Только в странных очках необычного человека это происходит почти мгновенно.
   И всегда, даже когда стёкла очков светло-серого цвета, они надёжно скрывают глаза человека. Вы их не увидите. Даже не пытайтесь.
   Ходит по Грозному странный человек.
   Ходит и ходит, и никто его не видит.
   Что же видит он?
   А это смотря когда.
   Когда стёкла очков светло-серые, человек видит то же, что и все: новенький, чистый, похожий на сверкающую рекламу город. Небоскрёбы. Величественную мечеть. Пойманную в бетонный зиндан Сунжу. Громадные портреты молодого человека с бородкой. Фонтаны, плитку тротуаров. Восстановленный проспект с аллейкой, похожий на прежний так же, как новенькая пластиковая игрушка похожа на старую -- плюшевую или целлулоидную, затертую до дыр, со следами неумелой починки.
   Но вот налетает невидимый шторм, стекла очков мгновенно темнеют -- и всё меняется. Человек стоит рядом с мечетью, смотрит вправо -- должен бы видеть здания Духовного управления и Исламского университета, площадь с оазисами деревьев до самой Сунжи, мост с башенками и небоскрёбы на той стороне.
   Но ничего этого уже нет. Иссиня-черные стёкла очков словно пробивают всемогущее безжалостное время -- и перед странным человеком распахивается совершенно другой мир.
   В этом мире так же светит солнце, но на этом сходство и заканчивается. Ибо даже воздух здесь другой. Нет, им прекрасно можно дышать, но пахнет он иначе -- пылью, юностью и немного нефтью.
   Впереди маленький уютный сквер. Скамейки заполнены старомодно одетыми людьми, высокие густые ели, суета детворы у фонтана. Воздух пропитан шумом, весельем и беззаботностью. И искрится над фонтаном маленькая радуга. Комсомольский сквер. Годы?.. Раньше. До того.
   Через дорогу за густыми деревьями еле видна старая школа. Носятся неугомонные шумные стайки первоклашек, собравшись в кружок и постоянно хихикая, что-то обсуждают девушки-старшеклассницы в коричневых форменных платьях с фартуками, за углом хохочут парни, кто-то исподтишка закуривает. Цокая каблучками, переходит пустой проспект женщина, бережно несущая дефицит -- большую связку туалетной бумаги. И, заглушая всё, протяжно кричит тётка-продавщица у кафе "Южное":
   --Бе-ля-ши-ки! Горячие беляшики!
   А дальше высятся корпуса Нефтяного, шумят липы и каштаны Лермонтовского сквера, тарахтит трамвай на мосту, толпится очередь у касс "Космоса", и бегущая строка на крыше "Чайки" спешит сообщить миру о чём-то совершенно ненужном...
   Странный человек смотрит через тёмные как ночь очки в прошлое, видит город, которого нет.
   И одновременно с ним то же самое видят тысячи и тысячи людей. Их давно нет в родном городе, они разбросаны по всей России, по всему миру. От Владивостока до Ванкувера, от Мурманска до Сиднея. Но где бы они ни были, они -- грозненцы и видят в этот момент то же самое. Свой город, свою молодость, свою исчезнувшую жизнь.
   Ходит по городу странный человек.
   Когда он появился?
   Точно неизвестно. Есть мнение, что произошло это лет двадцать назад. Приблизительно когда Грозный сначала потерял большую часть своих жителей, а потом и вовсе исчез в дымах никому ненужной войны. Правда, чьё это мнение, узнать уже невозможно.
   Если бы за человеком следили все эти двадцать лет, то обнаружилась бы ещё не одна странность.
   Человек не стареет: двадцать лет назад он выглядел так же -- то ли на сорок, то ли на шестьдесят. Одежда тоже не изменилась, вплоть до копоти на старомодной шапочке.
   И всё-таки человек меняется. Медленно-медленно, почти незаметно, но меняется. Точнее, меняется не он, а его необычные очки. Заметить это трудно, очень трудно, но возможно.
   Очки постепенно светлеют.
   Вернее, не так. В очках появляются "мёртвые" зоны. Непонятно? Двадцать лет назад очки темнели полностью. Со временем на стёклах начали появляться микроскопические пятнышки, которые не темнели. С годами их становилось больше и больше, особенно в последние годы. Если приглядеться, их, пожалуй, можно уже и заметить. А если не приглядываться, то очки точно такие же, как и десять, и двадцать лет назад. Так же темнеют, так же пробивают безжалостное время, распахивая окно в давно исчезнувший мир.
   Так же?
   Вот идёт человек по бывшей улице Никитина, мимо чудом сохранившегося маленького аккуратного домика. Очки светлые.
   Человек проходит мимо, останавливается, возвращается. Пристально смотрит на домик. Очки не темнеют. На обычно бесстрастном лице мелькает тень досады: он смутно помнит, что ещё недавно было не так. Полгода или год назад при взгляде на этот домик стёкла очков мгновенно темнели -- и он видел... Что? Этого человек не помнит, только смутные обрывки чего-то светлого, родного. Искрящийся на солнце виноград, бабочка на плече, чей-то голос... Нет, не вспомнить. Не темнеют очки, не распахивается окно. "Мёртвая зона".
   Человек понимает, что это значит. Где-то в большом мире исчез последний человек, помнивший этот дом до того. Вместе с ним исчезла и память. Маленький кусочек памяти о большом городе. Микроскопическое пятнышко забвения на волшебных очках. Мёртвая зона. Без кавычек.
   Завтра он пройдёт мимо этого домика, уже не останавливаясь.
   Человек знает -- с каждым годом, с каждым днём этих зон будет всё больше и больше. Очки будут темнеть всё реже, окна в прошлое будут всё зыбче. Когда-нибудь очки перестанут темнеть вообще. Всемогущее время возьмёт своё. Насовсем.
   Но это будет ещё не завтра, а пока...
   Темнею очки -- и в далёком Саратове разглаживаются морщинки у Ирины Баженовой. Она вприпрыжку бежит по старому мосту, весенний ветер несёт тополиный пух, щекочет, хлопает по спине неудобный ранец, выпускает дымный щлейф автобус-гармошка с надписью "Утро гор", несёт мутные волны Сунжа. А впереди -- длинный-предлинный и, конечно, замечательный день, и она улыбается и бежит ещё быстрее.
   Темнеют очки -- и в Мюнхене у Руслана Галаева влажнеют почти слепые уже глаза. Он с друзьями залез на крышу шестнадцатиэтажки -- и весь город у их ног. Залитый вечерним солнцем, утопающий в зелени, расчерченный проспектами, улочками и аллейками, с кажущимися отсюда игрушечными пешеходами и автомобилями, с играющей бликами Сунжей, с трубами заводов и каскадами фонтанов... Всё знакомое до боли, свое. И хочется смеяться -- и они смеются. И хочется кричать -- и они кричат. И щёлкает без устали новенький "Зенит".
   Темнеют очки-- и в Москве Алексей Воронцов замирает у входа в аптеку. Перед глазами вечерняя аллейка малого "Брода". Скамейки забиты молодёжью, из транзистора хрипит Высоцкий, ему вторит "оркестр" цикад, в воздухе плывут запахи сирени и одеколона "Шипр" из образцовой парикмахерской, в руках бутылка холодного "Ркацители", шея поворачивается вслед девушкам в мини, и трещат, как сварка, неоновые буквы на Доме Мод. Букву "д", как всегда, почти не видно. Душа поёт, всё вокруг кажется прекрасным, и хочется громко крикнуть что-нибудь такое... такое... Эх!
   Темнеют очки -- и в Тюмени улыбается во сне Анна Тапарова. Она сидит на лавочке в сквере Лермонтова. Над головой шелестит громадный клён, роняет свои "вертолётики", по мосту ползёт трамвай, слышны взрывы хохота из "Космоса", что-то древнее бормочет Сунжа и бегущая строка на крыше "Чайке" обещает главный выигрыш в лотерею. Она этого не видит: её глаза в последний час почти не открываются. Губы опухли от поцелуев, голова кружится, в закрытых глазах зажигаются и гаснут звёзды, и нет никого роднее на свете, чем этот мальчик. Ах, как сладко!
   Темнеют очки, и в Благовещенске Вячеслав Меркулов, ощутив привычную боль под лопаткой, спешно достаёт нитроглицерин. И тут же забывает о нём, забывает обо всём. Вокруг плещется Сунжа, и он вместе с четырьмя друзьями плывёт по ней на камерах. Кто сказал, что Сунжа грязная? Какой дурак? Она чистая, она прохладная, она тёплая, она ласковая, она самая-самая. Камеры крутятся, сталкиваются, пацаны хохочут, брызгаются. А вот и рельсы, торчащие из воды, дотянуться потрогать -- гладкие! А сколько народу на мосту! Эй, смотрите, завидуйте! Мы плывём по самой лучшей в мире реке, через самый лучший город на земле. Наш город! Согласны? Ну ещё бы! И так будет всегда!
   Темнеют очки.
   И, победив на мгновение бесстрастное время, открываются тысячи окон. В Москве и в Нью-Йорке, во Владивостоке и Тель-Авиве, в Петрозаводске и в Красноярске, в Нижневартовске и в Торонто, в Екатеринбурге, в Туапсе, в Волгограде, в Уссурийске, в Питере и в богом забытом селе на берегу совсем непохожей на Сунжу речки.
   И замирают сердца, ползут по щекам слезинки, перехватывает горло, и уставшие за долгую жизнь глаза вдруг начинают блестеть, как много-много лет назад, как тогда, как там.
   Темнеют очки...
   Ходит по городу человек...
   Чувствуете?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 9.20*10  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023