Жарким выдалось это лето. Наша рота стояла на блоке уже целый месяц. Сколько еще будем стоять у этого забытого богом и всем миром села было неизвестно. Дорога, проходившая через наш блок, была достаточно значимой и для наших и для не наших. По ней постоянно сновали машины и военные колоны. Белая рыхлая пыль поднимаемая машинами роилась в воздухе клубами. Одежда и тело были одного цвета -- цвета пыли. К концу дня пыль, вперемешку с нашим потом, превращалась в подобие штукатурки на лицах. Не сказать, что стоять на блоке было достаточно приятно, но все же лучше чем по горам лазить с сухпаями, или в полку сидеть с нашим 'горячо обожаемым' командованием. Днем проверка документов у местных, ночью проверка местными численности блока. Днем мы им нервы портим, ночью они нам. Вот и весь нехитрый круговорот нашей пехотной жизни. Наши отцы-командиры к нам редко заезжали, по причине нашей удаленности. Да и нам не особо хотелось видеться с ними. Так сиротливо и тянулось наше существование. Раз в неделю приходила машина с продовольствием, да по рации давали указания и делали постановку задач.
Старая заправочная станция, вокруг которой были нарыты блиндажи, окопы и ходы сообщения, да мост через речку -- вот и все наше хозяйство, которое мы оберегали.
Наше правительство в очередной раз заключило перемирие с боевиками. Намечались выборы президента РФ. И мы должны были как бы мирно сосуществовать с нашими меньшими братьями -- боевиками хотя бы до конца этих выборов. К нам постоянно приезжали местные аксакалы, клялись в вечной дружбе, но нам было глубоко наплевать на их заверения. Надо отдать должное нашему правительству, оно пытается подмаслить людей, когда ему от них что-то надо, но после тут же о них забывает. Незадолго до выборов нам и привезли долгожданную получку. Радости нашей не было предела. Дорога рядом, машины ездят постоянно. Началась бурная торговля с местными коммерсантами. У них можно было заказать все что угодно, от еды до танка. Днем ты с ними торгуешься, а ночью может именно они в тебя и стреляют. 'Восток -- дело тонкое', как говорил один из киногероев.
Раз в неделю по блоку из зеленки открывали огонь. Били из гранатометов и подствольников. Пару раз отделывались легким испугом, но в ту 'прекрасную' ночь нам не повезло. Двое двухсотых и пять трехсотых. Граната попала в ход сообщения рядом с палаткой командира роты. Перестрелка длилась всего минут пятнадцать, но казалось, что время спрессовалось в один длинный момент длиною во все ночь.
Мы были злы на то, что нам долго не разрешали открывать ответный огонь, мы были злы на наше высокое начальство, мы были злы на нашу полковую разведку, которая отказалась выдвигаться к нам на подкрепление ночью и приехала только поздним утром, когда уже все давно закончилось. Одним словом, мы были злы...
Из пяти офицеров, положенных на роту, у нас был один. Вернее два, если считать прапорщика офицером. Наш ротный -- старший лейтенант Моджанов да старший прапорщик Алексеич, который редко стоял на своих ногах и был переходящим 'синим знаменем', которое переносили из одного блиндажа в другой. Не сказать, что мы любили Моджана. По национальности он был не то узбек, не то калмык. А если короче, то нацкадр, со всеми вытекающими из этого последствиями. Закончил Челябинское Тракторное, а попал к нам в пехоту. Не сказать, что он был лучшим командиром, но и худшим тоже не был. Просто уж очень рьяно держал дистанцию между собой и всеми другими. Поговорить по душам с ним было невозможно, наверное, сказывалось его национальное чувство гордости за себя самого. Предыдущий командир нашей роты уволился по болезни и Моджан, как единственный офицер, стал нашим ротным.
В ту памятную ночь его зацепило гранатой, влетевшей прямо к входу его палатки. Отделался он достаточно легко. Получил сквозное ранение ноги, но от госпитализации отказался. Рану его мы обработали, ногу перемотали, и он теперь отлеживался в блиндаже. Его рейтинг сразу повысился. Мы стали по-другому относиться к нему. Он мог преспокойно уехать в госпиталь и там отлежаться на белых простынях, но он отказался. Понятно, что это был мальчишеский максимализм, но это видишь сейчас, с высоты прожитых лет, а тогда Маджан стал нам ближе, его уже не воспринимали как нацкадра. Его отношение к нам тоже поменялось. Он перестал держать жесткую дистанцию. Может быть ранение сыграло свою роль, а может он просто пересмотрел свои взгляды. Но с командирами взводов начал общаться на равных. С ним уже можно было поговорить по душам и вызвать на открытый разговор. Через неделю ему стало легче и он начал совершать прогулки на блок. По его походке было видно, что ходить ему еще тяжело, и его плавно старались уложить обратно в кровать. Он пытался сопротивляться, но, видя нашу заботу о нем, нехотя соглашался. Лежать в блиндаже ему было скучно и он попросил нас купить ему маленький телевизор. Деньги то нам привезли, и немалые. Мы быстро договорились с местными торговцами о покупке небольшого телевизора, который мог бы работать на батарейках. Договорились о цене и к концу дня нам доставили коробку с небольшим телевизором Sony. Наш связист его осмотрел, проверил и дал свое заключение, что работать будет. Радости нашего командира не было предела. Он радовался своему приобретению как ребенок. Теперь он мог скрасить свой досуг, да и мы стали наведываться к нему почаще, чтобы посмотреть новости. Наша однобокая жизнь получила новую грань своего бытия.
Мы не забыли того, что нам устроили чечены ночью, но руки у нас были связаны этими глупыми договоренностями и приказами. Забыть и простить мы не могли, но и сделать тоже особо ничего не могли, ну или почти ничего. Кому пришла в голову мстить чеченам экономическими санкциями, вспомнить уже сложно. Но идея была проста. Раз мы не может им сделать ничего оружием, то сделаем экономическим путем. Мост, который находился под нашим охранением, был не единственным, но самым близким. До другого моста примерно 35 км. И в один из дней на нашем мосту появилась табличка с надписью: 'Проезд закрыт, осторожно мины'. Мы стояли и радовались, как местные подъехав к мосту, долго вызывали нас на разговоры, а мы, указав на табличку, показывали им, что сделать ничего не можем. Мины не наши, а своих саперов у нас нет. Вызовем из полка, приедут и разминируют. Пару раз приезжали саперы из ОМОНа, стоящего в соседнем городе. Но, после совместного усугубления спиртных напитков, одобряли наше решение и уезжали обратно, доложив по команде, что 'сделать дескать, ничего нельзя'.
Наша 'экономически-подрывная' работа продолжалась несколько недель. Моджан уже совсем оклемался и начал довольно сносно ходить, опираясь на палку. Движение по мосту мы открыли, после слезных заверений старейшин села, что подобных случаев они в дальнейшем не допустят. Верить в их заверения было то же самое, что верить в сказки, это все понимали. И ждали, что они сделают нам какую-нибудь гадость. Просто не ожидали, что беда придет с другой стороны...
На блок на большой скорости вкатился БТР-80 из нашего полка. Ребят, что сидели на броне, мы хорошо знали. Один из офицеров был нам не знаком, но на него никто не обратил внимания. Он быстро соскочил с брони, взял двух своих бойцов и пошел в сторону командирского блиндажа. Мы подошли и стали расспрашивать о новостях в полку, делились своими впечатлениями. Минут через пять появился Моджан. Он шел, опираясь на палку и на лице у него было полное недоумение. Сзади шли два солдата и офицер. Офицер приказал одному из солдат забрать из блиндажа телевизор. Потом он вызвал к себе командира первого взвода и приказал принять командование ротой. Мы стояли, раскрыв рты, не въезжая в ситуацию до полного ее понимания. Моджан остановился перед БТРом и попытался вскарабкаться на него, но эта 'штабная крыса' заметив его движение, скомандовал своим бойцам посадить его внутрь. Возникла неоднозначная ситуация, до всех наконец-то дошло, что Моджана приехали арестовывать. Я не знаю, как это происходило в 38-м, но все происходящее очень напоминало именно то время. Мы стали возмущаться и напоминать особисту, что Моджанов офицер, командир нашей роты и к нему следует проявить уважение. На нашу сторону встал Женя, командир комендантской роты, который приехал с ними. Благо звание ему позволяло поставить особиста на место. Моджанова посадили на броню, а телевизор погрузили внутрь стального зверя. Восмидесятка, хрюкнув движком и подняв клубы пыли, помчалась в полк.
Через две недели Моджанов вернулся к нам. Вечером его привезли на комбатовской БМП. Лицо его было в ссадинах и синяках, которые уже стали заживать. Тут же был организован стол, собрались все командиры взводов и даже Алексеич, каким то невероятным для себя способом, выставил свой алкогольный резерв по такому случаю. Моджан рассказал, что чечены пожаловались командованию группировки, что он якобы берет взятки с людей за проезд по мосту и заставил их подарить ему телевизор. 'Ну а там как обычно, приехал в полк к вечеру- особист в состоянии не стояния, слово за слово, потасовка-драка -зиндан.' И если бы не наш командир батальона, который вовремя примчался в полк из отпуска, то сидел бы там старлей еще долго. Да, Восток -- дело тонкое... Не смогли сами -- так чужими руками. 'А телевизор эти крысы оставили себе' -- помолчав, добавил Моджан. Через неделю нашу роту раскидали по разным блокам.
P.S. После окончания первой Чеченской, наш полк вывели в 'Солнечный Дагестан'. На новом месте дислокации, трое контрактников роты, которой командовал Моджан, изнасиловали срочника. Монжанов устроил самосуд, заставив их сделать солдату 'МИ НЕТ'.. ВОСЕМЬ ЛЕТ- восемь долгих лет.ЖАЛЬ...
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023