ArtOfWar. Шейнин Артём. Гришин

Гришин

(8 декабря 1984, Нарай-Алихейль)

То, чего мы с таким вожделением ждали с конца ноября, наконец-то случилось. В один прекрасный, без преувеличения день, мы получаем в ружпарке оружие, боеприпасы, взваливаем на спину не раз уже проверенные РД и отправляемся в автопарк, где с раннего утра ждут под парами наши "ласточки", БТРы.

Затуманив всё вокруг сизым вонючим дымом, бригадная колонна потихоньку начинает вытягиваться в сторону Гардеза. Бригадные палатки всё дальше и дальше от нас и скоро совсем уже теряются из виду.

Прощай, наш постылый дом! Подольше бы тебя не видеть!

После долгого и муторного марша по горным дорогам приехали к горе Нарай. Тут стоит какое-то афганское подразделение и, похоже, больше на пути к Алихейлю союзничков не предвидится. А там- последний афганский гарнизон перед пакистанской границей. Как нам объяснили в общих чертах, смысл этой "армейской" операции - проводка колонны с продовольствием и боеприпасами этому осаждённому духами гарнизону.

Теперь мы знаем, что "армейской" она называется потому, что участвуют в ней части 40-й армии из разных частей Афганистана, а не только наша 56 Десантно-штурмовая бригада, в зоне ответственности которой этот самый Алихейль находится. Что для знающих говорит о масштабности и сложности предстоящей задачи.

Впрочем, мы, молодые, к таковым не относимся пока. Хотя готовили нас к этой операции непривычно тщательно. Было несколько тренировочных выходов в горы, стрельбы, несколько строевых смотров, на которых проверялась наша экипировка, вплоть до наличия запасных портянок в РД. Причём проводили эти смотры для каких-то суперважных проверяющих чуть ли не из Ташкента, из командования округа.

Но какими бы благими намерениями эта тщательность не была вызвана, ничего кроме неприятностей и дополнительных сложностей нам, молодым, она не принесла. Потому что как правильно укомплектовать тот же РД никто нам до этого особо не объяснял и не показывал. "Правильно" в смысле того, что должно в нём находится по кем-то когда-то и где-то придуманным и утверждённым правилам.

Причём этот "кто-то" вряд ли когда-то в горах сам бывал, тем более на боевых действиях. И даже размер РД не очень хорошо себе представлял. Иначе вряд ли бы в этот "правильный" список вошла бы куча ненужных вещей типа зубной щётки, запасной подшивы для подворотничка и всякой прочей хрени. Которую никто, естественно, на боевые с собой никогда не брал. Какая там зубная паста- иногда каждый глоток воды на вес золота...

Соответственно, всю эту хрень нужно было перед строевым смотром в РД уложить, расхаживающему с важным видом проверяющему полковнику продемонстрировать. И не дай бог чего-то крайне важного в РД не окажется. Ротного "имеют" тут же на плацу. А дальше по-нисходящей, с предсказуемым для нас, "шнуров", результатом...

Короче, пока готовились к операции, задолбались так, что уже дождаться не могли, когда же "на войну"..

И вот дождались, наконец, тронулись в путь.

Около Нарая мы стоим дня два-три - каждый день ждём, что пойдём в горы.

Которая именно из окружающих нас гор та самая, Нарай, мне пока невдомёк. Да и в общем-то всё равно. Раз сказали, что мы встали бригадной бронёй в районе такой-то горы- значит где-то тут она. Собственно, мне-то никто ничего не говорил- услышал случайно бухтелово по связи в БТР. Откуда было знать в этот момент, что Нарай этот навсегда в памяти застрянет... Как осколок, который всю жизнь под сердцем носят....

Не Гиндукуш, не Панджшер, не Чёрные горы или что-то ещё звучное и впечатляющее. Нет, из всего горного многообразия Афганистана глубже всех засядет мне в душу Нарай...

Впрочем, пока что значительно больше меня заинтересовало относительно плоское пространство между гор, на котором расположилась броня нашей бригады.

Вся эта плоскость усыпана неким подобием крупной гальки и серого то ли песка, то ли гравия. Может и не серого, но низко нависшие свинцовые облака, из которых периодически начинает валить снег, окрасили серым, кажется, всё вокруг. Посреди этой площадки течёт то, что здесь называют реками - метра три шириной, полметра глубиной, но течение быстрое.

Главное ощущение от остановки на Нарае - постоянная зябкая сырость, холод и тревожное ожидание. Тревожное потому, что сразу за границей "гальки" начинаются горы, склоны которых уходят вдаль, иногда даже не видно, где заканчиваясь. Куда-то туда нам предстоит идти. Когда, зачем? Что нас там ждёт? Непонятно.

А пока мы поставили палатки и практически всё наше время занято обустройством быта. Нужно на этом голом каменном пятаке насобирать палок, щепок и всего, что может гореть. Потому что в дорогу нам дали сухпай и его надо на чём-то греть; а ночью нужно чем-то топить буржуйки в палатках и костры перед ними.

Естественно, всё это ложится на наши плечи. Мы - молодые, "шнуры". Мы прослужили чуть больше полугода, восемь месяцев, в Афгане - четыре из них.

Помимо того, что нам нужно организовать быт и отдых всей роты, не даёт скучать и взводный Плотников. На второй день он решает устроить для нашего второго взвода, где шнуров большинство, "купание".

Мы и в бригаде не были особо чистыми, поскольку постоянно нужно что-то мыть, стирать, таскать уголь, дрова, топить буржуйку в палатке. А уж за время марша и подавно стали чернее негров, при том, что на стоянках постоянно жжём костры и греем сухпай в обожжённых цинках из-под патронов, которые, за неимением дров, ставим на коптящие банки с соляркой.

Плотникову это не нравится - он бодрый, плотный, коренастый мужик лет 28-ми на вид. В офицерском бушлате ему тепло, кормят офицеров неплохо, энергии его нужен выход. Строем мы идём к "речке".

Вылезать, пусть и из куцего, тонкого, но всё же кое-как греющего солдатского бушлата не хочется. Ещё меньше хочется, стоя на берегу холодного и быстрого потока, стаскивать тёплый зимний тельник и надетую на него рубаху от кальсон. Но Плотников не даёт раздумывать - через минуту все мы, уже по пояс голые, намыливаемся по очереди куском хозяйственного мыла. Сначала отмываем руки, а потом, уже почти ничего не чувствуя этими руками, моем свои тощие тела. Мне хуже других - пока ехали сюда по горам на броне я, естественно, не снимал ушанку, повязанную на уши и моё отбитое кем-то ещё в бригаде и начавшее ещё там гнить ухо, намертво присохло к ворсистой внутренней стороне шапки.

По пояс голый, но в завязанной ушанке, я тут же привлекаю внимание взводного.

Выслушав в чём дело, он, не долго думая, приказывает мне развязать ушанку. Заметив признаки колебаний, резким движением сам сдирает её с головы вместе с коркой засохшего гноя и крови на ухе. А как кажется в этот момент мне - и со всем ухом целиком.

Оценив "масштабы бедствия", Плотников "наваривает" мне по здоровому уху, а больное приказывает перевязать санинструктору роты Лёне Чмырю. Теперь, ещё не отправившись на "боевые", я уже хожу с забинтованной головой. Мало того, что все, естественно, подкалывают про "бандитскую пулю". Дополнительное неудобство ещё и в том, что с такой "белой отметиной" я намного чаще попадаю на глаза и офицерам и "ветеранам", когда нужно припахать кого-то для всевозможных мелких хозработ.

Именно тогда и именно поэтому судьба в последний раз сводит меня с Гришиным. Из "ветеранов", прослуживших год, он выделялся не особо. Разве что тем, что хорошо рисовал и периодически занимался оформлением ротных боевых листков. Тогда он запирался в палатке Ленинской комнаты, и, быстро нарисовав большую часть, заваливался там спать. Ещё недавно, до нашего приезда, "ветераны" были точно такими же как мы "шнурами" и привычки шнуровские, в первую очередь вечный недосып, ещё не изжили.

Поскольку палатка, где жили первый взвод Гришина и мой второй взвод, находилась как раз напротив ленкомнаты, то довольно часто мне приходилось быть у Гены на шухере. При появлении замполита, старшего лейтенанта Шмыгаля, или комсорга роты, "дембеля" Рината Габайдулина, я должен был предупредить его, чтоб он вскочил и принял "позу творца".

Не знаю уж, из-за своей ли склонности к "искусству" или из-за того, что призвался он из подмосковного Клина, но Гена был довольно спокойным "ветераном". Без лишней надобности нас не мордовал, но припахивать, конечно, припахивал. Ведь главный закон жизни "ветерана": "не можешь припахать молодого - делай сам".

Именно в соответствии с этим законом в декабре 84-го меня и "зацепили" Гена Гришин и его земляк из Подмосковья Мишка Сергеев.

Им поручили принести из "речки" воды в здоровом "стакане" от столитрового термоса. Делов там и для двоих немного, но тут им на глаза попался я со своей "белой отметиной" и был тут же припахан - дело принципа.

Я пытался отмазаться, но вечно угрюмый на тот момент Сергеев так угрожающе зашипел, что пришлось покорно тащиться с ними. Мишка был пожёстче Гены и уж за ним бы точно "не заржавело". А у меня и так уже, благодаря "воспитательной работе" взводного "звенело в обоих ухах"

Начерпав котелками воды в "стакан", мы зацепили его под загнутый край бляхами ремней и по очереди, (точнее они по очереди, а я бессменно), потащили к палаткам роты.

И надо же было нам попасться по дороге на глаза нашему Плотникову. Он тут же скумекал, что его "молодого" припахали "ветераны" первого взвода и, пообещав им скорые проблемы, забрал меня.

Взгляды, которые бросали вслед Гришин с Сергеевым, которым предстояло ещё полдороги, будто последним шнурам, тащить неудобный бидон, не предвещали ничего хорошего. Офицерское заступничество, как всегда, оборачивалось ещё большими проблемами.

Как ни грустно, таким я его и запомнил, Гену Гришина - злобно смотрящим на меня своими глубоко посаженными, какими-то бесцветными под серым небом Нарая глазами. Таким я запомнил в жизни первого погибшего у меня на глазах человека... А жить Гене оставалось меньше суток....

В тот вечер и ночь руки у них до меня не дошли, а утром нам поступила, наконец, команда выступать в горы. Парадоксально, но мы, молодые, уже были и этому рады. Постоянные хозработы и припашка, а также докапывания дуреющих от скуки и ничегонеделания дембелей и "граждан" достали жутко, а в горах ты всё больше со своим взводом и количество "агрессоров" резко уменьшается. И приказали бы нам одним нашим взводом пробить аж до самого Пакистана путь для колонны через душманские засады- по-моему с радостью бы согласились, только бы свои в покое оставили. Ничего не скажешь-умеют в Красной армии боевой дух бойцов поднять. То, что ещё пару дней назад скорее пугало, теперь вызывает облегчение.

Правда настроение слегка подпортилось тем, что, как оказалось, с нами идёт и "ветеранский" первый взвод. Но хотя бы избавлялись от придурков-дембелей из третьего.

Мы выдвигаемся в горы колонной по одному вперемешку - первый взвод и наш. Из офицеров - оба взводных и замполит.

У меня на шее доставшийся мне сразу по прибытии в Афган АКМ[Author ID1: at Sat Jan 14 23:30:00 2012 ]. В отличие от обычных у нас в бригаде десантных АКС[Author ID1: at Sat Jan 14 23:30:00 2012 ]ов, у него нескладывающийся деревянный приклад и металлический магазин. Этот АКМ предназначен для использования с ПБС[Author ID1: at Sat Jan 14 23:30:00 2012 ]ом, "прибором бесшумной стрельбы". Правда, самого ПБСа нет - уж не знаю, куда он делся из нашего ружпарка, произошло это ещё до меня. Но армия есть армия - положено кому-то таскать эту единицу оружия, пусть таскает, а смысл.... кого ж волнует в армии смысл.

Дополнительное неудобство в том, что у АКМа калибр 7.62- патрончики покороче, но и потолще, чем у 5.45мм АКСа. А поскольку, будучи "шнуром[Author ID1: at Sat Jan 14 23:20:00 2012 ]" я тащу, как положено по уставу "два БК", то есть 900 патронов и часть из них забита в металлические, а не пластиковые, как у всех, магазины, ноша у меня ужасно тяжёлая.

Прибавить сюда ещё четыре гранаты, дымы, пирофакелы, ракетницы, каску, бронежилет, сапёрную лопатку, ватные штаны, валенки, плащ-палатку, сухпай на трое суток (а это девять тяжеленных консервных банок и три объёмных пачки сухарей).

И вот всё это хозяйство весом килограмм в тридцать пять и объёмом с полменя тащу в горы я, московский мальчик, никогда не бывавший до армии в горах выше Ленинских. Последние семь месяцев ни разу не выспавшийся и не наевшийся досыта. С гниющим под бинтами на голове ухом. При всём при этом, на ногах у меня тяжеленные кирзачи с портянками, в которые нас переодели лишь месяц назад. А портянки мотать особо никто не учил (в Фергане-то мы ходили в ботинках, в Афгане по приезде дали полусапожки на шнурках и под носок). И проверяющих на строевом смотре не интересовало, умею ли я наматывать портянки. Главное, чтобы запасные с собой были, "как положено".

Картина маслом.

Стоит ли говорить, что уже через час пути сердце выпрыгивает из груди, дышать нечем, ноги подкашиваются и начинают стираться в кровь, головы не поднять. А это мы ещё идём по достаточно пологим склонам предгорий. Всё чаще я останавливаюсь, пытаясь перевести дух, но ни к чему это не приводит кроме того, что сдвинуться с места после остановки ещё труднее.

В какой-то момент ко мне подходит замполит. На тот момент он меня уже невзлюбил за то, что сделать из меня стукача не получилось.

И вот он начинает грузить в своей обычной манере: что-то про то, какое я чмо и никакой не штурмовик и из-за таких как я и т.п.

При этом он в лёгких "афганских" полусапожках, в РД у него, судя по размерам, сухпай и несколько магазинов, а никакого дефицита веса, судя по всему, не наблюдается.

И вот такой "политработой" он "облегчает" мне мои страдания. Ответить нечего, да и не положено, и я продолжаю, как усталый мул, ковылять в гору. Все мои мысли в этот момент только про привал, но я понимаю, что надеяться на него в ближайшее время не приходится. Наш ротный, капитан Пикунов, по прозвищу "Рекс", прёт в горы как танк впереди с третьим взводом, и тормозить из-за каких-то салаг явно не намерен. Тем более что у него есть задача, он знает куда мы идём и зачем. В отличие от нас, которым это знать не положено - иди себе и иди до следующей команды.

Всё случается в тот момент, когда мне кажется что я скоро просто упаду и не смогу идти вообще, пусть замполит хоть усрётся. Наша цепочка начинает забираться на холмик впереди и чуть справа с круглой вершинкой. К этому моменту я иду уже в окружении "ветеранов" из первого взвода. Впереди меня Кравченко, сзади Гришин и кто-то ещё из их взвода. Чуть дальше - Вовка Мордвинов. Он нашего призыва, но вместе с Белым и Пахомом угодил в "ветеранский" первый взвод.

Параллельно с нами идёт цепочка "зелёных", солдат правительственных афганских войск. Я слышу, как с верхушки холма кто-то зовёт бойцов первого взвода. Первая мысль - срезать, уйдя правее, через какие-то низкие кустики. Но тут соображаю, что, видимо, наши собираются где-то впереди и продолжаю идти за Кравой. А он, как учили, выруливает к вершинке по следам впереди идущего, а тот в свою очередь идёт за своим "ведущим". А впереди всей цепочки идёт со щупом сапёр.

"Привал!!!" - мелькает мысль у меня в голове.

И это последнее, что можно ещё назвать осознанной мыслью. Всё последующее - вспышки памяти, обрывки ощущений, звуков, событий.

Где-то очень близко, справа и сзади, кажется прямо у меня за спиной, раздаётся мощный взрыв. Я падаю, чувствую, что меня чем-то бьёт, как ни странно в лицо...

Потом секундная темнота и почти одновременно жуткая стрельба со всех сторон и какой-то даже не крик- истошный вопль. Ничего не понимаю что со мной, и что происходит вокруг. Краем глаза вижу лежащего неподалёку слева "зелёного", куда-то палящего из своего АКМа.

"Надо тоже стрелять" - успеваю подумать я и уже стаскиваю с шеи ремень автомата. Но тут каким-то сторонним слухом улавливаю, что стрельба идёт только с нашей стороны, по нам не стреляют. Видимо в ту же секунду доходит это и до "зелёного".

В наступившей резко тишине ещё более отчётливо и нестерпимо звучит, бьётся в холодном воздухе это крик, визг, вой. Не знаю, как назвать это, но звук нечеловеческий. Никогда ни до, ни после не слышал я такого.

Я встаю, инстинктивно разворачиваюсь на этот крик, и вижу, что на земле лежит какое-то землисто-серое существо, производя совершенно неестественные движения.

Фокусируюсь ещё немного и понимаю, что движения эти - дрыгающийся обрубок ноги и болтающиеся кровавые ошмётки выше того места, где должно быть колено.

На всё это уходят секунды. За эти секунды к лежащему уже подбегают Плотников с кем-то ещё, а я понимаю, что лежащий на земле это Гена Гришин.

На бегу взводный спрашивает, что у меня за кровь на лице, хотя я ничего не чувствую. Убедившись, что мне всего лишь посекло лицо мелкими камешками, он забывает про меня и бросается к Гришину. Плотников лихорадочно пытается перевязать его, остановить кровь, наложить жгут. Ему срочно нужно что-то, чтобы перетянуть ногу.

"Шейнин, тренчик есть?" - кричит он мне.

Я, и без того одуревший, тупо не понимаю, зачем ему тренчик - узкий брезентовый ремешок для поддержки штанов х/б. У взводного нет времени на объяснения, он просто поднимает мой "[Author ID1: at Sat Jan 14 23:32:00 2012 ]броник"[Author ID1: at Sat Jan 14 23:32:00 2012 ], бушлат и х/б, расстёгивает тренчик и выдёргивает его.

Теперь ему нужно что-то, чтобы затянуть - на это годится шомпол моего АКМа.

Всё это время Гришин неистово бьётся, пытается приподняться и посмотреть на свою ногу, Плотников удерживает его, но тщетно. Гена кричит не переставая. В голове ужасный звон, тошнит, но всё это отходит на второй план, когда до меня сквозь вату в ушах и шум голове доходит, что он кричит:

-Убейте меня, убейте!

От неожиданного просветления в мозгу мне совсем не легче - от этого крика и от этих слов можно просто свихнуться.

Под Гену подкладывают плащ-палатку, она тут же густо намокает кровью. При этом Плотников уже вроде бы перетянул ногу в месте отрыва. Больше разобрать ничего невозможно, нижняя часть Гришина вся в крови.

Его начинают переворачивать и тут Плотников растерянно и безнадёжно выругивается...

Переворачивая Гришина на плащ-палатку, они обнаруживают что и вся правая сторона уцелевшей ноги Гришина разорвана. Именно оттуда кровь текла на плащ-палатку всё время, пока Плотников перетягивал культю. Он не понимал её источника, не обращал внимания, думая, что главная проблема - оторванная нога, а тем временем Гена истекал кровью. Никто из нас не знает в этот момент, что уходя в горы, Гришин зачем-то (вряд ли он и сам бы объяснил зачем), положил в карман х/б гранату от подствольного гранатомёта, которые обычно переносят в специальном портпледе. В конечном счёте, этот необъяснимый поступок стоил ему жизни наряду со стечением нескольких других обстоятельств.

Услышав голоса своих с вершины, он резко пошёл вправо, напрямки. Как раз через те кустики, которые секунду назад миновал я, не поддавшись первому импульсу срезать через них путь наверх.

Собственно "пошёл" это не совсем правильно - он сделал лишь один шаг в сторону. И это был тот шаг, который, как часто бывает на войне, определяет всю судьбу. Он наступил прямо на предусмотрительно закопанную духами в кустах мину. "Мина" эта была на самом деле банкой из-под нашего же сухпая, которую духи забили пластидом и воткнули взрыватель с растяжкой. Мина взорвалась, Гене оторвало ногу, а в кармане сдетонировала ВОГа, разворотив ему весь бок.

Но ничего этого Плотников не знает, у него нет времени останавливать кровь во втором участке поражения и он не представляет, что тот может быть таким серьёзным. Взводный думает, что сейчас главное быстрее отправить Гришина в госпиталь. Вертушки уже вызваны. Он с бойцами первого взвода подхватывает плащ-палатку с затихшим уже под воздействием вколотого промедола Гришиным, и они тащат её на какой-то соседний холм, где должна сесть "восьмерка" - там уже распускаются оранжевые дымы...

Только вернувшись с операции, мы узнаем, что Гену не довезли до госпиталя - потеря крови была слишком большой, жгут оказался бесполезным....

Потом я много раз убеждался, как много может значить один шаг, одна секунда, одно инстинктивное движение. Но в тот день это было впервые - Гена наступил туда, куда собирался ступить я. Наступил спустя секунды после меня. А ведь это могла быть МОЯ мина....

Впрочем, эти мысли придут потом, намного позже, даже, наверное, не в Афгане. Там я вряд ли успевал задумываться, хотя судьба преподнесёт мне ещё много таких поводов. Причём, к сожалению, очень скоро.

И вот после горячечной суеты наступает неожиданно резкая тишина. Всё это время я стою неподвижно и никто не обращает на меня внимания. Пытаюсь сделать шаг, ноги слушаются плохо.

Тут я уже начинаю чувствовать и то, как ноет в нескольких местах лицо - на ощупь кажется, что оно всё покрылось какими-то волдырями. Но я по инерции продолжаю брести вперёд - на холме ещё царит некоторое замешательство, усиливаемое подавленностью от случившегося.

"Зелёные" поднимаются и уходят вперёд, мы же пока остаёмся. Наши уселись, кто где стоял и используют возникшую паузу для неожиданного отдыха.

Я добредаю до вершины холма и обнаруживаю там какое-то углубление, перекрытое подобием досок - что-то типа лаза в блиндаж. В своём сомнамбулическом состоянии зачем-то прусь к нему и уже собираюсь туда спуститься. В последний момент меня окликает Мордвин:

-Пингвин, чего ты шаришься, не лазь тут. Сапёры пусть всё осмотрят

Я послушно сажусь на самом краю ямы. Вскоре подходят сапёры, прощупывают дно углубления и выковыривают оттуда ещё две самопальные противопехотки[Author ID1: at Sat Jan 14 23:33:00 2012 ]...

За последние полчаса судьба уберегает меня второй раз. На сей раз, к счастью, не такой дорогой ценой, как с Гришиным. Мордвина мой ангел-хранитель оставил целым.

Когда начинаем движение и проходим метров 15, кто-то замечает в стороне от тропы непонятный предмет. При ближайшем рассмотрении это оказывается полураспортый сапог с остатками ноги выше колена. Всё, что осталось от Гены Гришина....

Поднявший жуткую находку застывает в сомнении, что делать - нести бессмысленно, бросить не поднимается рука... Из оцепенения его выводит голос ротного: "Какого хуя опять встали, вперёд, вторая рота!"

В голове опять загудело. Чмырь обработал мне раны, часть замазал йодом и теперь моя забинтованная голова не выглядит уже столь по-дурацки. Потом мы долго плутаем и, как я понял по радиообмену взводного, упорно карабкаемся на какую-то гору, которую нам нужно было бы обойти понизу. Всё сливается в один сплошной ритм движения: гул в голове, ноющее лицо, тяжесть РД, продолжающие натирать ноги портянки.

Следующие несколько дней помню очень смутно, как один бесконечный день, в котором вспышками выделяются какие-то события. Вся эта операция, "первый Алихейль", разделилась на ДО и ПОСЛЕ Гришина.

Уже потом, дома, когда снова и снова в моих снах Гена будет нечеловеческим голосом кричать "Убейте, убейте меня!" я пойму, что на ДО и ПОСЛЕ Гришина разделилась в тот день, в декабре 84-го, вся моя жизнь.

АКМ - автомат Калашникова калибра 7.62 мм с деревянным прикладом

АКС- автомат Калашникова калибра 5.45 мм со складным прикладом, десантный вариант

Противопехотные мины

Комментарии: 7, последний от 09/12/2014. © Copyright Шейнин Артём (gardez1966@mail.ru) Размещен: 24/01/2012, изменен: 24/01/2012. 25k. Статистика. Сборник рассказов: Афганистан Годы событий: 1984-1986	Оценка: *7.595** Ваша оценка:
Аннотация: Нарай-Алихейль, декабрь 1984

Шейнин Артём Гришин

Шейнин Артём
Гришин