Опять докапывается по поводу и без повода замполит, опять идиотский запрет в течение дня даже садиться на койку, опять опостылевшие консервы и сечка с салом, которую есть нам уже давно "не положено".
Опять вечные кошки-мышки между замполитом и "шнурами", отправленными на пекарню за хлебом или жарящими в укрытии за палаткой картошку.
Обычная жизнь 2 парашютно-десантной роты. От которой хочется как можно быстрее снова свалить "на войну".
Обычная жизнь обычной воинской части. Как будто и нет никакой войны...
Но она рядом. И даже в бригаде нет-нет, да и напоминает о себе.
Периодически с завыванием улетающими куда-то за Гардез "Градами" артдивизиона,, вспышки которых где-то там, далеко, оставляют только догадываться, уцелело ли там хоть что-то живое...
Духовскими РСами и минами, прилетающими порой со стороны Гардеза и окрестностей, от которых предполагается бежать в укрытие за палаткой, но никто даже не думает этого делать...
И пустующими кроватями в палатках первой роты, заправленными "по-белому", с лежащими на них беретами.
В этих беретах уже некому ехать на дембель. На этих койках некому спать.
Эти парни не вернулись с Нарая.
Для нас эта трагедия - уже прошлое. Бой с мифическими духами на Нарае подвёл под ней черту.
Голова здесь работает по-другому, по-другому дышит душа. Обрастает она коркой, панцирем защитным. Не пропускает в себя боль и скорбь. Да нет, пропускает - только реагирует на них не так. Как при анестезии реагирует -боль ощущаешь, но как-то приглушённо.
Не знаю, как этому учатся, но учатся все. Каждый по-своему. Каждый в своё время. И не сразу понимая, что это не бездушие, а попытка душу спасти...
Теперь, пробыв здесь полтора года, я совсем по-другому оцениваю поступок НачПО (начальника политотдела бригады) год назад.
Тогда, в январе 85-го, после Алихейля, заправленная "по-белому" койка с беретом была в нашей палатке. Койка Гены Гришина.
Я один в палатке. Рота на занятиях, но меня освободили. Ещё на операции намятая портянками нога начала гнить и теперь я "калич" - на одной ноге у меня вместо сапога тапок.
Припахать работать на улице наряд меня не может (точнее опасается). Всё, что можно было сделать для наведения чистоты в палатке, я сделал. Точнее почти всё - оставил немного "нюансов", чтобы достоверно изображать "шуршание" если кто войдёт.
Вот, как раз, кто-то зашёл в тамбур...
Дверь распахивается.
Ничего себе "кто-то" - это ж НачПО. Целый полковник!
В бригаде их всего два. Зампотыла я как-то видел уже вблизи, а этого впервые. Хотя наслышан ого-го!
Слово "НачПО" каждый солдат, прослуживший больше года, произносит с ненавистью и страхом. Офицеры - с угрозой и намёком на возможные большие неприятности.
После прибытия в бригаду я долго не понимал причину такого отношения. Потом понял. Считалось, оказывается, что НачПО бескомпромиссный и неутомимый борец с неуставными отношениями и что пойманных на этом деле карает нещадно, невзирая на лица и заслуги. Как "залетевших" солдат, так и "допустивших" офицеров.
Уж как он там боролся, кого и как ловил и карал, не знаю. На нашей жизни его борьба никак не отражалась. Хотя общий священный ужас перед НачПО передался со временем и нам, "шнурам" - встретиться с ним тоже совсем не хотелось. Пойди потом докажи, что ты ничего ему не "настучал" и что тех, к кому он почему-либо докопался, "закозлил" не ты...
В общем, от визита этого ничего хорошего я не жду.
НачПО внимательно оглядывает меня.
-- Почему в тапке?
-- Натер ногу, тащполковник!
-- Сколько ты здесь, солдат?
А то, блин, ты не видишь, сколько я здесь... По рукам моим, по х/б, по волосам. Да и по выражению лица, наверное.
-- Полгода, тащполковник.
-- Точно натёр ногу?
Смотрит так внимательно. Намекает, что мол, может, обидел кто? Ага, "дедушка" мне пятки чесал реред отбоем и увлёкся- вот в тапке теперь ковыляю...
-- Так точно, на операции. Портянками, тащполковник
-- Что вас, портянки не учили наматывать. А что же старшина, замкомвзвод?
Я предвижу, чем чревата его забота в случае привлечения к ответу старшины, и особенно замкомвзвода. "Резко" действую на опережение.
-- Да я из Москвы, тащполковник. Никогда портянок не видел раньше. Нам всем хорошо объясняли, ребята научились. А я не успел. А тут операция.
-- А-а, москвич...
Уж не знаю, что он там в это время подумал, но от меня отстал. Глазами по палатке шарит - к чему бы докопаться. Но я-то знаю, не к чему...
-- А что там за кровать с беретом?
-- Это рядового Гришина, товарищ полковник. Погиб на Алихейле.
-- Так уже сколько времени-то прошло. Убрать!
Я слегка остолбенел от такого приказа. А он -от того, что я стою, и не выполняю.
-- Солдат, я сказал, заправить койку, как положено, берет убрать!
Понуро плетусь к койкам первого взвода. Первый взвод, за исключением Пахома и Мордвина, весь одного с Гришиным призыва. Многие его знали ещё с Ферганы. Представляю себе, как отреагируют парни, вернувшись в палатку, на мою "инициативу".
Заправляю койку "по-чёрному", кладу берет на тумбочку. НачПО уходит с сознанием выполненного долга.
"Вот козёл! - думаю - Парень погиб, а ему по фигу. Его только порядок волнует..."
И мне сейчас плевать, что я огребу по возвращении роты. Мне обидно за то, что так наплевательски относится НачПО к памяти погибшего солдата.
Да нет, прав, прав был тогда полковник К-нко. И жестокая эта правда в том, что если не нарастишь на душе корку защитную - заболеть может душа.
Если каждую смерть переживать, как реальную...
Каждую потерю как невосполнимую...
Если не стараться забыть, а стараться помнить...
Но кто думает, что проще так, с коркой - ошибается. Не вечная она.
Потому и не лечит время. Потому спустя двадцать лет порой выть хочется, как тогда не хотелось. Прорывается наружу всё спрятанное, коркой той закрытое. И ужасаешься теперь, сорокалетний, тому, что тебя же, двадцатилетнего, не "пробило" тогда.
И то, что казалось тогда неизбежным, кажется теперь невозможным.
Потому и вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем...
В январе 85-го мне казалось, что полковник К-нко просто бездушная скотина.
Что как же можно так походя зачеркнуть память о человеке?
Что как же можно гибель человека превратить в обыденность?
А в новогоднюю ночь 86-го я уже как вполне "житейские" выслушал рассказы ребят из третьего взвода, вернувшегося с операции куда-то в район Кунара.
В бригаду они попали уже часов в 6 вечера 31-го. Успели наскоро помыться, привести себя в порядок - и в Ленкомнату, "отмечать".
Вот там, после боя курантов, после праздничного плова и Si-Si, когда вышли мы на улицу кто покурить, а кто "курнуть", и рассказал Белый нам с Пахомом как спешила "домой" бригадная колонна, как были подрывы, как обгоревшие тела забрасывали они в кузова "Уралов" и как гулко звучали в морозном воздухе удары мёртвых, замёрзших тел о металлический пол...
Они успели на Новый Год, они помылись и сели за стол, они рассказывали это нам, как будто это не с ними было несколько часов назад.
А мы слушали, как будто это всё не из нашей жизни, как будто это не каждый из нас мог оказаться этим заледеневшим обгорелым трупом...
Корка... А как ещё?
Наверное, из-за неё же только спустя много лет "дошёл" до меня и непонятый в своё время скрытый смысл двух историй, связанных с гибелью ребят из первой роты.
Молодой.
Перед Новым Годом в клубе бригады царила суета - готовили концерт художественной самодеятельности. Кто-то что-то рисовал, кто-то прибивал и вешал. Кто-то репетировал свой номер в углу зала или на сцене. Но все, кто был в зале, как-то разом замерли, притихли, когда со сцены вдруг зазвучала под гитару "Кукушка". Мы все знали эту самую афганскую из афганских песен, слышали её много раз.
Но в исполнении сидевшего на сцене парня она звучала как-то настолько глубоко, настолько проникновенно, что нельзя было не замереть, не заслушаться его пением...
А он, казалось, никого и ничего не замечал в этот момент, склонившись к струнам - так и допел до конца, не подняв головы. Да, наверное, никто из нас и не существовал для него в этот момент.
Никто из тех, кто оказался на эти минуты в его власти, власти его голоса и его музыки.
Никто из тех, в чьей власти снова оказывался он с последним аккордом - ведь был он "шнуром" из разведвзвода первого батальона.
Прошло минутное очарование песней и сразу стало заметно и исхудалое лицо и короста на руках и засаленное х/б... Обычный "молодой"...
Я больше никогда не видел его - во всяком случае, не помню, чтобы видел. На самом концерте было не до того, даже не слышал, как он пел...
Ни лица не помню, ни внешности - только песня его осталась в памяти.
После Нового Года разведвзвод, в который уже раз, переформировали. "Шнуров", как водится, раскидали по ротам, пытаясь таким образом спасти от издержек педагогического рвения старослужащих-разведчиков.
ОН попал в первую роту. И почти сразу батальон ушёл на Нарай...
Конечно, вы уже все поняли сами...
Да, правильно... Так предсказуемо, что зубы скрипят...
Тем январским днём на Нарае именно ЕГО взвод отправился к броне за сухпаём. Он был одним из 17...
Я знаю - ничего нельзя предугадать. Уверен, тот, кто переводил его в первую роту, искренне хотел облегчить ему жизнь, избавить от издевательств.
Облегчил, избавил...
Понимаю - "если бы" не рассматривается.
Но до февраля, когда привозят молодых, оставался какой-то месяц,
И вот если бы............
Ладно, не буду.
Лейтенант.
То ли в ноябре, то ли в декабре 85-го случился в первой роте неприятный инцидент. Рота возвращалась "домой" с сопровождения. Колонну сдали, как водится, третьему батальону и ехали "налегке", стараясь, потому, успеть побыстрее. На броне одной из БРДМ сидели лейтенант и двое солдат. Лейтенант всё подгонял водилу: "Быстрей давай, чего тормозишь-то!"
За рулём БРДМки был Витя Вараксин, однокашник мой по Фергане. Их у нас в первом взводе трое было, марийцев - Олег Мартынов, Славик Чендемеров и Витя Вараксин. Такие все разные - но держались заодно.
Витя был невысокий и рыжий-рыжий, даже ресницы рыжие. На лице места свободного от веснушек не было. Таких по жизни дразнят. И ещё говорил он как будто в нос немного. В сочетании со своеобразным марийским акцентом получалось и правда очень смешно. Уж не знаю, от этого ли или просто по природе своей, был Витя очень молчаливым. И вообще - тихоня был.
Громадный "Малыш" - Пархоменко всё потешался, смешно коверкая Витину фамилию в подражание Витиному же говорку: "Вяряксин, Вяряксин..."
Витя терпел-терпел молча, потом чего-то там пытался "Малыша" заткнуть, но тот ещё больше от этого расходился.
И уж тогда "вписывались" Мартын со Славиком. Да одного Мартына хватало. Хотя был он не намного крупнее Вити, но совсем другой - резкий, черноволосый, с раскосыми, дерзкими глазами. В принципе Мартын был довольно мирным, но уж если "заведётся" - лучше не связываться. Здоровенный, но по сути добродушный "Малыш", на этом сразу успокаивался и примирительно басил: "Ну, ты чего, Олег, я ж так, просто."
Не знаю, как было бы Вите без Мартына и Славика, но судьба его миловала, попали они все в одну отправку в Афган, а там в один батальон. Разве что Витя в первую роту, а Мартын к нам, во вторую.
Так что не пропал рыжий Витя Вараксин и у меня из виду...
Вот как раз на этого-то тихого и молчаливого Витю и "давил" нетерпеливый летюха. Давил-давил и додавил. Потихоньку прибавлял, прибавлял Витя скорости - а куда деваться-то, когда у тебя над ухом офицер зудит и зудит...
В какой-то момент Витя машину не удержал, и БРДМ свалилась со склона, несколько раз перевернувшись. Оба солдата, сидевших на броне, погибли...
А Витя и лейтенант отделались лёгкими ссадинами.
И вот кто-то из них должен был за случившееся ответить. Витя в ожидании решения командования, что делать со всей этой историей дальше, оказался на губе. По идее там же должен был оказаться и лейтенант. Но не оказался. Всё-таки офицер...
И от командования его не отстранили. И на операцию в январе он пошёл...
А Витю на операцию не взяли - он остался на губе ждать решения своей судьбы. Только вот судьба решила сперва обратить свой взор на лейтенанта.
В "тот самый" день именно его взводу выпала очередь идти за сухпаём...
Именно его, единственного офицера из убитых, не добили почему-то духи разрывной пулей в лицо.
И не сняли почему-то тот самый добела застиранный бушлат, кутаясь в который он недавно сидел на броне Витиной БРДМки...
После гибели лейтенанта, за отсутствием других виновных, за всё ответил по полной программе Вараксин. Насколько мне известно, ему дали несколько лет - как сложилась дальше его судьба, не знаю.
Знаю только, что в любом случае "сложилась" она в тот самый день, в тот самый момент, когда кто-то решил, что подозреваемый солдат должен сидеть, а подозреваемый офицер нет.
Наверное, этот кто-то искренне хотел помочь лейтенанту выйти "сухим" из этой неприятной истории. Думал, наверное, что одни боевые, другие - и кто там уже станет вспоминать досадную ошибку боевого офицера.
Что один действующий офицер для армии важнее, чем один солдат...
Тогда, в январе 86-го, я не задумывался над этим клубком судеб, тесно связавшихся в истории с гибелью ребят из первой роты.
Корка - она не даёт задумываться. Особенно задумываться над судьбой, над тем, что каждый шаг, каждый поступок определяет множество других.
И только потом, спустя много лет, я стал осознавать, что моё отношение к жизни, к людям, к событиям во многом определяется среди прочего и этими, едва уловимыми в гуле воспоминаний и переживаний, историями.
Корка сошла, душа прикоснулась к запретному, и оказалось, что и тот незнакомый мне молодой с его "Кукушкой", и тот лейтенант в выцветшем бушлате, и те совершенно незнакомые мне парни, погибшие 31 декабря по дороге с Кунара, были, есть, и всегда останутся фактами моей личной биографии...
И одними из многих ран, от которых не убережёт душу никакая корка.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
