ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Щербаков Сергей Анатольевич
Неотмазанные

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.93*84  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Черновой вариант романа. В основу легли рассказы из цикла "Щенки и псы войны" + новые сюжеты. Бумажную книгу можно заказать на Ридеро https://ridero.ru/books/neotmazannye_oni_umirali_pervymi/
  
  Редакция 02.04.06
  ? С. Щербаков(Аксу), 2006
  
  
  
  

[]

  
  
  
  
  НЕОТМАЗАННЫЕ
   (Последний пасодобль)
  
  РОМАН
  
  
  
  
  Посвящается девятнадцатилетним
  мальчишкам, которым довелось
  испить 'горькую чашу'
  чеченской войны
  
  
  Они вернулись с войны в родной город. Их не так много. Но они есть. Эти ребята, что видели всю мерзость, кровь и грязь чеченской войны. Они вернулись со своей болью, с нарушенной психикой, со своим взглядом на этот жестокий и несправедливый к ним мир. Они вернулись домой, где их никто не ждал, кроме родителей и близких. Кто залечит их кровоточащие раны, кто ответит за их исковерканные судьбы? Долго мальчишкам еще будут сниться: обстрелы, зачистки, крики и стоны раненых, горящие как факел БМП, смертоносные растяжки, разрушенные дома, чужие глаза, полные слез и ненависти. Сталкиваясь с безразличием и равнодушием окружающих, им остается забыться в пьяном угаре. Кто поможет им вернуться к мирной жизни, найти контакт со сверстниками, найти интересную работу? Администрации города и военкомату не до этого. Вот когда появится указ или постановление о реабилитации и помощи участникам антитеррористической операции, тогда, может, и вспомнят о защитниках Отечества. А в настоящее время не до них.
  Недавно в одной из газет промелькнуло довольно откровенное интервью наемника из Пензы, который воевал в Чечне на стороне боевиков, на совести которого, вероятно, не одна загубленная жизнь наших пацанов. Правда наемника! А где же правда нашего желторотого мальчишки, что испил всю горькую чашу до дна? Да, она не такая красивая, как нам хотелось бы, она очень горька, эта правда об армии и войне. Такой правды не любят.
  
  
  
  Часть первая
  Возвратимся мы не все
  
  
  
  
  
  Глава первая
  
  И вновь приказ! Идти в Чечню сражаться!
  В своей России Родину спасать свою.
  Мне дали роту симпатичных новобранцев,
  Все как один погибли там, в ночном бою.
  Простите матери! Простите, ради бога!
  Я распознать их всех не смог,
  Что полегли...
  
  Из песни 'Русь патриотов' А.Зубкова
  
  
  
  Впереди медленно двигались, внимательно всматриваясь в поверхность дороги и торчащие по обочинам кусты, Мирошкин с овчаркой Гоби и саперы, вооруженные миноискателями и щупами. А за ними, чуть поодаль, - взвод старшего лейтенанта Тимохина. Осень была в самом разгаре: посадки, окайм-лявшие дорогу, уже начали сбрасывать с себя позолоченную листву. Сдуваемые легким прохладным ветерком умершие листья, переливаясь на солнце яркими красками, легкой порошей плавно кружились и падали на головы и на плечи солдат, на покрытый колдобинами и рваными заплатами старый асфальт. Чис-тый утренний воздух пьянил божественными запахами осени. Дышалось легко, непринужденно, полной грудью. Тишину нарушали только завораживающий ше-лест листвы да посвистывание какой-то перелетающей с места на место одино-кой пичуги за кюветом, заполненным мутной водой. Солнечные лучи по-женски ласкали молодые задумчивые лица, играли на них веселыми юркими бликами и слепящими глаза зайчиками отражались на холодных стволах 'калашей'. Хоте-лось жить, мечтать, любить и не думать о войне...
  Обернувшись, рядовой Пашутин заметил, как кто-то юркнул в заросли в метрах двухстах у них за спиной. Он тут же доложил об увиденном командиру.
  - Продолжаем движение! Стефаныч, разберись! - распорядился обеспоко-енный Тимохин, обращаясь к старшему прапорщику Сидоренко. - Что-то мне это совсем не нравится.
  - Самурский, Пашутин, Танцор, Кныш! Выяснить, кто там маячит у нас на хвосте? - тут же отреагировал опытный служака.
  Разведчики с автоматами на изготовку, перемахнув через канаву с водой, растворились в густых зарослях. Оказавшись на той стороне посадок, быстро направились вдоль них назад; старались двигаться быстро и бесшумно, внима-тельно глядя под ноги и осматриваясь по сторонам. Вдруг, идущий впереди, сержант Кныш резко присел и поднял руку. Все замерли. Но было уже поздно. Их заметили. Со стороны дороги раздались выстрелы. Кныш и Самурский от-крыли ответный огонь. Неожиданно, почти рядом, за поворотом, ударил мощный взрыв. Земля вздрогнула, качнулась. У Ромки Самурского крепко заложило уши, так бывает, когда ныряешь на большую глубину.
  - Огонь! - выкрикнул Кныш, стреляя и отчаянно продираясь напрямик че-рез кусты. Они выскочили на дорогу, над которой все еще стоял столб дыма и пыли. Добежали до поворота. Перед их глазами предстала дымящаяся зияю-щая воронка, около которой покрытые песком и кровью валялись в изодранном в клочья тряпье изуродованные останки убитого и покрытый пылью АКС без 'ма-газина'. Из образовавшейся воронки несло дымом и кислым запахом тротила. Танцор, Эдик и Ромка, опасливо оглядываясь по сторонам, присели на корточки, стараясь не смотреть на то, что недавно было человеком. Кныш обошел место взрыва, у края дороги замер, внимательно всматриваясь в следы. В селе, до ко-торого было около полутора километров, во всю ревели 'бээмпешки' их ба-тальона.
  - Парни! Гляди, кровь! Он был не один! - крикнул Володька Кныш, показы-вая пальцем на примятую пыльную траву у обочины. На сухих травинках и серых обломанных кустах темнела большими смазанными каплями свежая кровь. Кро-вавая дорожка за кюветом пересекала тропинку, вытоптанную овцами, и исчеза-ла в густом колючем кустарнике.
  - Фугас ставили, сволочи! - прокомментировал Пашутин, щурясь от лучей яркого солнца. - Специально ждали, когда мы с саперами пройдем, чтобы колон-ну идущую следом рвануть!
  - Да, видимо, мы их спугнули! Вот они впопыхах, что-то не так сделали на свою жопу!
  - Туда им и дорога, уродам! - отозвался Ромка и сплюнул.
  - Пиротехникам хреновым!
  - Плохо у своих арабов-инструкторов учились! Двоешники, бля!
  - Закрыть хлебальники! - резко оборвал подчиненых Кныш, обернувшись. - Я пойду впереди! Ты, Ромка, за мной, но держи дистанцию! Метров семь, де-сять! А вы, мужики, прикрываете Самурая! И не высовываться! Не болтать! Гля-деть в оба!
  'Вэвэшники' по кровавым следам продрались через кустарник, миновали пологий овражек, откосы которого были покрыты многочисленными овечьими и козьими тропками-ниточками, вышли к небольшой рощице с порыжевшей редкой листвой, которую огибал журчащий обмелевший ручей. На другом берегу, на взгорке среди высокой засохшей лебеды виднелись ободранные стены давно брошенной мазанки, без крыши, без дверей. В сторонке пара серых покосивших-ся от времени столбов, видно все, что осталось от прежних ворот.
  Солдаты залегли. Кныш поманил Самурского. Ромка, стараясь не шуметь, подполз к контрактнику.
  - Роман, бери Танцора, скрытно переправьтесь через ручей и займите по-зицию с той стороны. Но ничего не предпринимайте. А мы с Пашутиным отсюда прощупаем эту 'хижину дяди Тома'.
   Ромка и Чернышов проползли метров пятьдесят вниз по течению, где без труда по торчащим из воды булыжникам перекочевали на противоположный бе-рег. Устроились под бугром, за высохшими кустами малины, торчащими с другой стороны от дряхлой развалюхи.
   - Чего ждем? - прошептал на ухо товарищу, покрасневший от возбужде-ния, Свят Чернышов.
   - Тише, ты, - Ромка вытер рукавом лицо. - Дай дух перевести.
   - Может, там и нет никого. Уж давно падла смотался, пока мы ползали.
   - Слышь, заткнись, а! Не капай на мозги.
   Вдруг ударил выстрел из пистолета, за ним другой. В ответ короткими очередями затакали автоматы Кныша и Пашутина, выбивая саманную труху из стен хибары. Солдаты занервничали.
   Вновь наступила томительная тишина. Только над головой легкий ветерок шелестел сухой редкой листвой, изредка посылая сверху им желтые кружащие-ся 'визитки' предстоящей зимы.
  Снова пару раз стрельнули из мазанки.
   - Лежи здесь. Я попробую подобраться ближе, - сказал, не выдержав, Тан-цор, его блестящие от возбуждения глаза стали похожи на две большие черные пуговицы на старом дедушкином пальто.
   - Тебе, что Кныш велел? Сидеть и не рыпаться! - сурово цыкнул на на-парника разозлившийся Ромка.
   - Ладно, уговорил. Только я все равно 'эфку' зашвырну 'ваху'. Для про-филактики. Чтобы не скучал, падла!
  Чернышов достал из кармана потрепанной разгрузки 'лимонку'.
   - А добросишь, лежа-то? Не вздумай вскочить! Плюху-то в один миг схло-почешь!
   - Не бзди, Самура. Башку только пригни пониже. Сейчас мы ему устроим 'танец живота'.
   Танцор просунул палец в кольцо, но выдернуть 'чеку' не успел: из разва-лин выскочил взъерошенный 'чех' в темно-синей спортивной куртке с закатан-ными рукавами, вооруженный пистолетом, и побежал с бугра вниз, прямо на них. Приподнявшись с перепугу ему навстречу и стиснув зубы, Ромка отчаянно за-дергал затвор, выплюнув вправо пару патронов. Судорожно нажал на спуск. Растерявшийся 'чех', увидев перед собой бойцов, метнулся было в сторону, но длинная очередь из автомата безжалостно отшвырнула его назад. Взмокшие от волнения, солдаты, выжидая, продолжали лежать в укрытии, держа на мушке лачугу и упавшего 'духа'. В нескольких метрах от них на спине лежал сражен-ный боевик, из которого со стоном медленно уходила жизнь. Был хорошо виден его небритый квадратный подбородок и судорожно дрожащий выпирающий под ним кадык. Дернувшись, 'чех' затих. Душа отлетела.
  Вдруг из-за облупившейся стены хаты высунулась, блеснув на солнце, бритая голова сержанта Кныша, и он коротко свистнул им, подзывая. Ромка и Танцор с облегчением покинули свою засаду, с опаской подошли к мертвому. Это был молодой рослый парень, лет двадцати трех, с сильными жилистыми как у борца руками, почему-то по локоть испачканными в запекшейся крови. Он ле-жал на спине, в упор прошитый Ромкиной очередью, с открытыми темно-карими глазами, удивленно уставившимися на подошедших солдат. Самурский накло-нился, выдернул из все еще сжимающей руки чеченца 'макаров', извлек обой-му. Патронов в ней не было. Спрятал 'ствол' себе в карман. У брошенного жи-лища, заросшего со всех сторон лебедой и крапивой, на всякий случай осмотре-лись по сторонам. Чем черт не шутит. Через амбразуру, которая когда-то была входом проникли внутрь разрушенной хибары. В углу у потрескавшейся стены на земляном полу, давно заросшим сорной травой на изодранной в клочья куртке лежал окровавленный пацан лет четырнадцати, здорово посеченный осколками. Правая рука выше локтя была туго перетянута поясным ремнем. Кисти не было. Вместо нее торчал раздробленный масол с обрывками кожи, нервов и артерий. Мальчишка был серьезно ранен, из полуоткрытых неподвижных глаз по опален-ному лицу, по перемазанным исцарапанным щекам, оставляя грязные дорожки, медленно ползли слезы. Он лежал молча, только иногда издавал тихое нечле-нораздельное мычание и повизгивал как маленький слепой щенок, потерявший сиську матери. Из-под прижатой к животу ладони сквозь набухший рваный сви-тер и тонкие пальцы сочилась грязная кровь вперемежку с экскрементами.
   - Что, поиграл в войнушку, сопляк? - сказал сурово Кныш, обращаясь к раненому, находящемуся в шоке, подростку и внимательно окидывая хмурым взглядом из-под выгоревших бровей захваченные с боем 'апартаменты'.
   - Ага, у них тут видать штаб-квартира была! Гляди, вон еще пара фугаси-ков припасена и электропроводов целая бухта! Ребятишки, похоже, во всю здесь развлекаются!
  - 'Зелененькие' заколачивают, прямо не отходя от дороги! - откликнулся Свят Чернышов, извлекая из кармана пачку 'примы', и протягивая Эдику.
  - Работенка, не бей, лежачего! - поддакнул Пашутин, закуривая.
   Контрактник, кряхтя, присел на корточки и заглянул в лежащий рядом с фугасами мешок из-под сахара.
  - Парни, кому для баньки мыла дать? - обратился Володька Кныш к сол-датам с усмешкой, извлекая из мешка на божий свет четырехсотграммовую тро-тиловую шашку. - На всех хватит! Здесь их не меньше двадцати штук!
   - Кныш, что с этим делать-то будем? - спросил Эдик, брезгливо сплевы-вая и кивая на раненого подростка, от которого распространялся неприятный за-пах.
   - Я бы шлепнул гаденыша, чтобы не мучился! Сами смотрите! - подвел черту угрюмый сержант. - Пойду второго посмотрю, что за птица! Как никак, не-сколько раз стрелял в меня! Хорошо гад стрелял! Пульки впритирку прошли!
   - С 'макарова' палил, сука! - пробурчал вслед ему Танцор, склонившись и прикуривая от сигареты Пашутина.
   - Укол надо бы сделать, - сказал бледный Ромка, обернувшись к товари-щам.
   - На хера, все равно кровью изойдет! - почувствовав сильную тошноту, Пашутин сморщился, отвернулся и сплюнул. - Лучше для своих ребят прибе-речь! Чем на всякую шушеру тратиться!
   - Что, так и бросим? Святка?
   - Что Святка? Что Святка? Ты чего ко мне пристал? - вспылил вдруг Чер-нышов. - Хочешь? Тащи на себе! Смотри грыжу не заработай!
  - Только как бы потом тебе, Самурай, наши ребята п...дюлей не навтыка-ли! - добавил Пашутин. - Как им в глаза будешь смотреть? Тоже мне, гуманист выискался!
   - Помрет, ведь, мальчишка!
   - Послушай, ты, мать Тереза! Вот, этот чернявый пацан, полчаса назад дорогу минировал со своими подельниками, по которой ты и твои же ребята должны были ехать! Елага, Виталька Приданцев, Привал, Крестовский, Квази-модо! Что теперь скажешь? А не ты ли, на прошлой неделе вместе со Стефаны-чем 'двухсотых', саперов подорвавшихся, в вертушку загружал?
   Ромке сразу же вспомнился тот пасмурный октябрьский день, тогда на 'проческе' они с Приваловым обнаружили убитого заминированного солдата...
  
  
  На убитого младшего сержанта за разрушенной фермой первыми наткну-лись рядовые Самурский и Привалов, когда осматривали развалины. Он лежал, на битом кирпиче плотно прижавшись щекой к красному крошеву, словно вслу-шивался, что же там такое делается глубоко под землей. Левая сторона лица и, торчащая из-под воротника бушлата, шея были в запекшейся крови: у солдата боевики отрезали ухо. На нем поверх бушлата был выцвевший 'броник' с но-мером '43', выведенным когда-то белой краской; рядом сиротливо валялась каска, будто шапка нищего для подаяния, оружие и разгрузка отсутствовали. 'Вэвэшники', настороженно оглядываясь по сторонам, сначала прошли вперед, потом, убедившись, что опасности нет, вернулись к мертвому.
  - Давно лежит. Дней пять не меньше. Чуешь душок. Видишь, пухнуть на-чал, - констатировал Ромка, доставая из кармана сигареты и закуривая.
  - Может перевернем?
  - Зачем?
  - Посмотрим, что за пацан!
  - Привал, чего тебе вечно неймется? Тебе что, делать нечего? Так не ви-дать? Не насмотрелся еще на мертвяков? Мне же эти смотрины вот уже где! - Ромка провел себе ладонью по горлу. - По ночам задрючили. Дальше уж некуда. В психушку пора!
  - Может, кто из наших?
  - Не, не похоже. Если бы был из наших, мы бы знали. Скорее 'махра', но уж точно не 'контрабас'.
  Из-за ближнего к ним коровника с обвалившейся наполовину кровлей по-казались Головко, Чернышов, Секирин и Виталька Приданцев с Караем.
  - Кого нашли, мужики?
  - Пехоту!
  - С чего ты взял, что это 'махор'?
  - Куда его куснуло? Что-то не врублюсь! - полюбопытствовал рядовой Се-кирин, присев на корточки и рассматривая убитого. - Дырок не видать! Крови то-же.
  Вдруг кобель, ткнувшись носом в убитого, занервничал, засуетился, не на-ходя места, заскулил и сел, преданно уставившись на проводника.
  - Парни! Мина! Все назад! - испуганно завопил Виталь, отчаянно дергая за поводок Карая, тот же упорно не хотел трогаться с места. Все уже давно при-выкли, что кобель не миннорозыскная собака, и сейчас были поражены его не-адекватным поведением. Карай же, наоборот, почуяв запах тротила, вспомнил всю былую науку, которой его пичкали в части при обучении. Солдаты в страхе сыпанули в разные стороны от трупа.
  - Секира и Танцор! Ну-ка, дуйте за саперами! - живо распорядился кон-трактник Головко.
  
  Через минут двадцать, на уляпанной 'по уши' рыжей грязью 'бэхе' со Стефанычем и Секириным на броне прикатили саперы. Двое молодых ребят. Недовольного коренастого сержанта со злыми как у киношного злодея глазами сопровождал рядовой, наверное, стажер. Приказав всем убраться подобру-поздорову, подальше в укрытие, они, напялив на себя 'броники' и 'сферы', по-дошли к убитому. Посовещавшись, обвязали солдата за ноги и подцепили 'кошкой', которой вырывают мины из земли. Размотав шнур, залегли за кучей битого кирпича, оставшегося от былой стены дома. Тянуть лежа было неудобно, да и вес младшего сержанта был довольно приличным. С трудом протащив его метра три-четыре, поднялись, неспеша направились к нему.
  - Странно, - пробурчал озадаченный сержант, осматривая грунт. - Ничего! По нулям! Лень, дай-ка щуп! За мной не иди, я сам!
  Миновав убитого, он подошел к тому месту, где тот только что лежал и принялся щупом тщательно тыкать землю. Флегматичный напарник с миноиска-телем присел на корточки чуть поодаль, в метрах восьми. Ромка с товарищами с интересом наблюдали за действиями саперов из надежного укрытия.
  Мина взорвалась неожиданно и совсем не там, где солдаты искали взрыв-чатку, а между ними, под убитым младшим сержантом. Мощный взрыв разметал саперов в стороны, разлетевшимися осколками поранив уцелевшие стены раз-рушенного дома, подняв огромное облако удушливой пыли. Похоже, адская ма-шина была искусно спрятана 'чехами' под бронежилетом пехотинца...
  
  Ромкины воспоминания прервал появившийся задумчивый Володька Кныш с пыльными берцами в руке, снятыми с убитого боевика, которые швырнул к ногам Пашутина.
   - Держи, Академик!
   - Ты чего, Кныш? Совсем взбрендил? Чтобы я после мертвеца... Да, ни за что!
   - Тебе, что? В лобешник дать? Вундеркинд ё...ный! Голубая кровь! Бля! - вдруг взорвался, выйдя из себя и багровея, контрактник, отвешивая увесистую оплеуху Эдику. - Скидай свою дрань! Кому сказал? Повторять не буду!
  
  
  Глава вторая
  Ромкина мать, смахнув навернувшуюся на глаза слезу, продолжила чте-ние письма:
  'Сначала я записался на учебу на командира БТРа, а потом передумал, решил учиться на специалиста по техническим средствам охраны, тем более, что в радиотехнике я разбираюсь неплохо. В клуб нас водят часто, на фильмы три раза в неделю, иногда на беседы с начальством. Распорядок у нас такой: подъем в 6.00, осмотр, завтрак, просмотр программы "Вести", занятия - 5 часов, строевая, огневая, ФИЗО, обед, снова занятия, уход за вооружением, 2 часа самоподготовки, ужин, программа "Время", время для личных потребностей, прогулка, поверка и отбой. Можно взять книги в библиотеке. Только возни много. У нас здесь есть сборник сказок "Маленький мук" и хватит, да и читать-то неко-гда. Служба проходит нормально. Только воруют в казарме. Зачем - не понятно. Ведь вместе живем. Рано или поздно все равно раскроется. В норму пришел вроде бы. А по началу, ох, как тяжело было! Сейчас свыкаешься, начинаешь приспосабливаться.
  "Дедовщины" у нас в полку нет. Наш полковник всех держит в "ежовых рука-вицах", не позволяет издеваться над молодыми солдатами. Очень часто бывают ночные офицерские проверки. Не дай бог, если появится у кого-нибудь из моло-дых синяк. Целое событие, сразу же следствие начинается.
  А вот чем предстоит нам заниматься. Будем выполнять следующие задачи:
  1. Пресечение массовых беспорядков в населенных пунктах.
  2. Пресечение беспорядков в местах содержания под стражей
  3. Розыск и задержание особоопасных преступников
  4. Ликвидация вооруженных банд и формирований
  5. Пресечения захвата особо важных объектов
  6. Пресечение захвата воздушных судов
  7. Освобождение заложников
  8. Пресечение терактов
  9. Участие в ликвидации чрезвычайных ситуаций
  
  Так что, вот так. Я вас всех очень люблю! Часто о вас вспоминаю. Говорят, будут набирать в горячие точки. Я, наверное, напишу туда рапорт. В горячих точках день считается за 2. Так что, вернусь домой быстрее. Можете меня и не отговаривать даже. У меня на самом деле все хорошо. Только в строю сбиваюсь со счета. Не привык пока еще. Ну, ладно, пора мне. В наряд заступаем кругло-суточный, по охране комнаты хранения оружия...'
  
  Утром на плацу был построен полк внутренних войск. Перед полком про-хаживался, заломив за спину руки и выставив живот, командир полка, полковник Ермаков. Плотный, среднего роста. Он хмур и серьезен, верный признак, что не сулит ничего хорошего.
  - Солдаты! Сынки! Да, вы мои сынки! У меня сын вашего возраста, и тоже служит! Служит не у папаши под крылышком, а в танковой дивизии! И я знаю, как ему не легко! Поэтому мне не безразличны ваши судьбы, и я болею за вас ду-шой! Я ответственен перед вашими родителями, перед командованием, которые доверили мне ваши жизни! Я же в свою очередь должен сделать вас настоящи-ми мужчинами, воспитать воинами, защитниками Родины! Мы дружная семья, и я не потерплю, чтобы какая-то паршивая овца портила взаимоотношения воен-нослужащих вверенном мне полку. Не потерплю никаких проявлений 'дедов-щины', издевательств над молодыми солдатами! Зарубите это раз и навсегда себе на носу!
   Полковник снял фуражку. Вытер платком лоб и блестевшую на солнце лы-сину и снова надел головной убор.
  - Сержант Епифанцев!
  - Я!
  - Выйти из строя!
  Сержант Епифанцев, высокий тощий парень, чеканя шаг, вышел из строя.
  - Кругом!
  Епифанцев, потупив отугловатую бритую голову, похожую на тыковку, по-вернулся к строю.
  - Вот, сынки! Сержант Епифанцев возомнил себя вершителем судеб, под-нял руку на ребят из нового пополнения! Я возмущен, случившимся! Он, навер-ное, забыл, как мы его спасали год тому назад от 'дедовщины'! Забыл, как сле-зы лил рекой и соплями умывался! А теперь, скоро дембель, можно отыгрывать-ся на молодых солдатах? Нет, дорогой, 'дедовщины' в моем полку не будет! Запомните это все! Я ко всем обращаюсь! К офицерам это относится в первую очередь! С них спрос будет особый! Солдаты, я хочу, чтобы вы, когда вернетесь из армии домой, с теплом вспоминали годы, проведенные в ней, и на всю жизнь сохранили настоящую мужскую дружбу...
  
  Пыльная проселочная дорога. Ромка и его товарищи на марше. Это пер-вый в их жизни маршбросок. Вымотанные солдаты в полной боевой выкладке как стадо слонов громыхали сапогами, обливаясь на жаре потом.
  - Не отставать! Живее! Плететесь как сонные мухи! Подтянись! Бахметьев, дыши глубже! - старший сержант подгонял отставших.
  - Не могу, товарищ старший сержант! Сил моих больше нет!
  - Нет такого слова 'не могу'. Есть слово 'надо'! Уяснил?! Почему другие могут?!
  - Давай, Бахметьев! Давай! - хрипло подбадривал, бегущий рядом с сол-датом, капитан Кашин. - Давай, мужики, еще немного осталось! Последний ры-вок!
  Изредка капитан исподтишка, имитируя боевую обстановку, запаливал шнуры и разбрасывал по сторонам взрывпакеты. Они взрывались, при этом Ка-шин командовал: 'Воздух!' Все должны были при этой команде тут же бросать-ся ничком в дорожную пыль. Особенно ему нравилось швырять взрывпакеты в попадающиеся по пути редкие лужи. Грязные брызги разлетались веером слов-но осколки в разные стороны.
  - Дай сюда! - офицер забрал у задыхающегося, вконец измочаленного Бахметьева автомат. - Ну, давай же! Давай! Чего раскис как тряпка? Возьми се-бя в руки!
  Наконец-то показалась долгожданная зеленая рощица со сторожевой вышкой стрельбища и песчаным карьером, где проводились стрельбы. Добежав до нее, солдаты в изнеможении в насквозь сырых от пота гимнастерках повали-лись в луговые ромашки. Кто закурил, кто жадно прикладывался к фляжке, кто просто лежал и смотрел в высь неба, где одиноко крошечной точкой кружил коршун, кто уже забылся в полудреме, закрыв глаза. Почти ни кто не разговари-вал. Все смертельно устали. Отовсюду слышался веселый птичий щебет и не-угомонное стрекотание кузнечиков.
  - Горюнов! Распорядись, чтобы портянки перемотали. Не хватало мне еще калек с кровавыми мозолями, - капитан отдал указание старшему сержанту.
   После получасового перекура по приказу капитана Кашина старший сер-жант поднял солдат. На длинном грубосколоченном столе сержанты разложили и вспороли зеленые 'цинки'. Начались стрельбы. Ромка и остальные со сторо-ны наблюдали, как стреляет первый взвод.
  Особенно всех удивил Коля Сайкин: вместо коротких очередей, он шарах-нул по мишеням одной длинной, да так, что даже ствол у автомата задрался вверх. Наверное, весь рожок 'в молоко' зараз опустошил.
  - Рядовой Самурский!
  - Я!
  - На огневой рубеж!
  Ромка выбежал на позицию, улегся за невысоким бетонным столбушком, врытым в землю. В конце карьера перед высоким насыпным валом маячили че-тыре стоячие черные мишени, а чуть ближе, в стороне от них, на бетонной стен-ке, испещренной 'оспинами' - ряд банок из-под пива, по которым ради забавы одиночными лениво постреливал из своей 'пукалки' капитан Кашин, стоящий в стороне.
  
  Ромка Самурский с чуть отросшими за полтора месяца службы светлыми волосами был похож на торчащий из-за столбика одуванчик. По команде сер-жанта он короткими очередями как в голливудском боевике сразу уложил все мишени. И уже без приказа, поведя ствол чуть в сторону, шарахнул по ряду ба-нок, которые под пулями разлетелись в разные стороны. У всех вытянулись удивленные лица. Капитан в восхищении громко присвистнул, сдвинув просо-лившуюся от пота кепку на затылок.
  - Ну, дает, ковбой!
  - Учитесь, горе-стрелки у своего товарища! - сказал старший сержант Лев-кин, обращаясь к уже отстрелявшимся неудачникам.
  - Как фамилия? - поинтересовался подошедший капитан у Ромки.
  - Самурский, товарищ капитан!
  - Напомнишь мне о нем, - сказал Кашин, обернувшись к старшему сержан-ту. - Учиться парня пошлем в учебку. Мировой снайпер из него может получить-ся.
  Со стрельбища возвращались на машине под брезентовым верхом. Уста-лые, запыленные, но довольные, полные впечатлений.
  Вечером все были заняты своими делами: кто подшивал подворотничок, кто углубился в чтение книги, кто перечитывал письма из дома, кто тихо брен-чал на гитаре, кто писал письма родным. Ромка Самурский тоже склонился над письмом, описывая во всех подробностях сегодняшние события.
  
  Мать Ромки в волнении дрожащими руками вскрыла очередное письмо от сына, рядом с нетерпением ждали известий от него бабушка и сестренка Таня.
   'Здравствуйте, мои дорогие! Получил сразу два ваших письма и одно из Новосибирска от Дениса. Не забывает младшего брата. Все вы за меня пережи-ваете и напрасно. Все у меня хорошо. Первое время было тяжело. Первого хо-дили на стрельбище. Это 18 км в одну сторону. Все сдал на "пятерки". Верну-лись со стрельбища уставшие, грязные, и мне сразу - три письма! Обалдеть можно! Читал два дня. Я вас всех очень люблю. Часто о вас вспоминаю. Писать мне часто не надо, а то не удобно перед пацанами. Кому- то вообще ни одного письма до сих пор не было, а у меня уже целая стопка. И выбрасывать жалко, а хранить не больше четырех только можно...'
  - Слава богу, что ему нравится служба. В начале всегда нелегко, с непри-вычки. Ничего, обвыкнется. Он у нас мальчишечка самостоятельный. Есть в ко-го, - откликнулась, сняв очки, всплакнувшая бабушка и вздохнула.
  
  
  Глава третья
  
  'Учебка' неособенно приветливо встретила прибывших новичков. Офи-цер привез группу новобранцев из части учиться на кинологов, радистов, коман-диров БТРов. Солдаты в ожидании командира курили во дворе, болтали, сидя на скамейках вокруг закопанного в землю колеса от 'Урала', в который была вставлена урна. А в это время в кабинете начальника 'учебки' вовсю накаля-лись страсти. Начальник ругался на чем свет стоит.
  - Ну, нет у меня мест! Ты понимаешь, капитан? Ну, нет! - кричал красный как варенный рак подполковник. - Я, что - резиновый? Где я тебе их возьму!
  - Сколько нам по разнарядке сверху спустили, мы столько и привезли! - твердил возмущенный капитан Кашин. - Меня не трясет, куда подевались места! Не хрен было блатных из местных набирать!
   - Капитан, ты на прием работаешь? Или нет? Я же тебе русским языком говорю! Ну, нет у меня мест! Я что, тебе, рожу? Не возьму я их! И точка!
  - Возьмешь! Куда денешься? Я их назад не повезу! Даже и не надейся! Делай, что хочешь! Я свое задание выполнил, доставил пацанов! А вы уж сами разбирайтесь, что с ними делать и куда девать!
  После жарких дебатов в кабинете Кашин вышел попрощаться с солдата-ми.
  - Ну, пацаны, бывайте! Главное, не робейте! Еще увидимся! Отучитесь, вернетесь в родную часть. Будем вас ждать! Счастливо оставаться! Не позорьте полк! Держитесь вместе! В обиду друг друга не давайте!
   - До свидания, товарищ капитан. Не волнуйтесь, не опозорим! Счастливо-го пути! Всем в части привет!
   - Полковнику Ермакову, персонально! - брякнул рядовой Сайкин, зардев-шись как красна девица.
   - Непременно передам! - тепло улыбнулся капитан. - Ну, пока, сынки!
  
  
  На следующий день начальник учебки вручил личные дела на восьмерых солдат старшему лейтенанту и отдал распоряжение сопроводить солдат в штаб дивизии.
  - Вот тебе документы на восьмерых, отвезешь лишних солдат в штаб ди-визии, пусть там сами решают, что с ними делать.
  
  
  Ромка и его товарищи вновь на новом месте. Старший сержант, невысо-кий чернявый парень с наглым презрительным взглядом, криво ухмыляясь, по длинным мрачным коридорам привел группу солдат в казарму. Новичков сразу обступили галдящей толпой старожилы, ища среди них земляков. Дембеля, кто пошустрее, тут же не церемонясь, у вновь прибывших экспроприировали но-венькое обмундирование. Взамен торжественно с издевкой вручили свои поно-шенные обноски. Ромке достались выгоревшие штаны на два размера больше с двумя здоровенными заплатами во всю задницу и стоптанные сапоги. Кто-то из новоприбывших попытался возражать, его тут же 'утихомирили' парой увеси-стых зуботычин: дали понять, кто в роте хозяин. А вечером особо норовистого так отметелили ногами, что новичок несколько дней мочился кровью.
   Молодых постоянно безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что, би-ли поддых или отвешивали оплеухи. Заставляли заниматься уборкой вечно за-сранного туалета, казармы, вне очереди дневалить, надраивать старослужащим до блеска сапоги, подшивать подворотнички, стирать их 'хэбэшки' и вонючие портянки... Если 'молодняк' отпускали в увольнения, то он должен был клян-чить деньги у прохожих или родственников. Если молодые возвращались без 'добычи', они тут же подвергались жестокой экзекуции. Некоторые из первогод-ков от постоянных побоев впадали в депрессию. Не проходило и недели, чтобы из части кто-нибудь не убегал. Ловили, возвращали обратно и снова били до потери сознания. Один из 'салаг', не выдержав, повесился ночью в туалете на оконной ручке, другой ушел с поста с оружием, скрывался трое суток в дачном поселке, при задержании стал отстреливаться, потом застрелился.
  
  В воспитание новобранцев помимо командиров не забывали вносить свою лепту и 'деды'. Жизнь в роте была однообразна, бесцветна и скушна. От скуки "деды" развлекались на всю катушку. Особенно изгалялся сержант Антипов. Кличка у него была знаменитая, 'Тайсон'. Чуть, что не так, он тут же давал во-лю своим жестоким кулакам. На гражданке он занимался серьезно боксом и что-бы не потерять спортивную форму, отрабатывал коронные удары на рядовых солдатах. Выстраивал новобранцев в казарме пред сном и проводил серии мощных выпадов по корпусу, по лицу старался не бить, чтобы не было видно си-няков. Антипов был невысокого роста, коренастый, с короткой шеей; из-за чего казалось, что он ходит втянув голову в плечи, будто боится чего-то. Важно про-хаживаясь перед строем, он разглагольствовал о патриотизме, что есть настоя-щая армия и настоящий русский солдат. При этом его злые прищуренные глаза пристально изучали лица 'салаг', подавляя их волю. Неожиданно резко повер-нувшись, что есть силы бил кого-нибудь из 'духов' кулаком под ложечку или в грудь. Если кто-нибудь падал или приседал, сгибаясь от боли, он тут же назна-чал внеочередной наряд. 'Дедушки' же, возлежали на койках и во всю ржали, наслаждаясь этим бесплатным 'кино'. Не подвергались унижениям только двое из молодежи: Сашок Данилкин и Валерка Груздев. Первый окончил перед арми-ей с отличием художественное училище и прекрасно рисовал. В роте маленького щуплого солдата все звали Леонардо Да Винчи, или кратко - Давинченный. Сколько он оформил красочных дембельских альбомов, только одному богу из-вестно. А еще он слыл большим спецом по татуировке. К нему табуном тайно ходил весь полк запечатлеть высококлассные оригинальные наколки в готиче-ском стиле на своих плечах и других частях тела. Валерка же Груздев, по кличке Груздь, был наоборот, в отличие от Давинченного, высоким нескладным парнем с прыщавой лошадиной физиономией, ни чем особенно невыделяющимся из серой массы солдат. Почему его не трогали 'деды' и Тайсон для всех остава-лось загадкой.
  Ромка и Костромин с самого начала 'тянули лямку' на кухне. Это их как-то спасало от почти ежевечерних экзекуций над 'новобранцами', так как они рано, чуть свет, покидали казарму, а возвращались довольно поздно, когда все уже спали.
  У Ромки зудело все тело от постоянных расчесов: неистово кусали вши. Эти проклятые твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем, ни ночью не давали покоя. Благо - кухонные котлы под рукой. Пропа-ришь, как следует одёжку, несколько дней счастливой жизни тебе обеспечено. Потом снова - сплошные мучения. Своей постоянной койки у него не было. Ски-тался по казарме, сегодня здесь, завтра там. Он занимал любую, которая оказы-валась свободной (солдаты часто мотались в командировки).
  
  Целых две недели не было писем. Ромкина мать в волнении достала из почтового ящика долгожданный конверт с красным штемпелем, армейским тре-угольником. На конверте в верху крупными печатными буквами было выведено Ромкиной рукой: 'Домой!'
   '...пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она наша доблестная Россий-ская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое 'молодых' сбежали. В прежней части хорошо было, там "неуставных" вообще не было. Мам, видно не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь не дружный, со-гнали из разных частей. Деды бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офи-церы боятся связываться.
  Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня - ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили клю-чиком, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет...'
  
  
  Казарма. Ночь. Стоя на 'тумбочке', подремывает дневальный Костромин. В дальнем конце казармы на втором ярусе под одеялом после вечерней экзеку-ции горько всхлипывал кто-то из молодых солдат. У Ромки Самурского сон бес-покойный, он постоянно ворочался. Зудело тело, покусанное вшами. Из каптерки доносились пьяные голоса. Там, за столом, покрытым газетой, на которой горы рыбной чешуи и обглоданных костей, базарили поддатые Тайсон, оба сержанта и 'дедок' Филонов. Выспавшись за день, он выпивали и играли в карты.
  - Во, телка! Вот с такими сиськами, вот с такими буферами! - осоловелый сержант Васякин широко развел руки. - Ей богу, братва, не вру!
  - Ну, ты, Вовчик, даешь! - покатывался Тайсон, слушая любовные похож-дения сослуживца. - Ну-ка, плесни пивка.
  - Половой гигант! - давился от смеха третий собутыльник.
  - Хватит ржать, бери карту!
  
  Костромин находился 'в отключке', когда во втором часу ночи из каптерки вывались гурьбой пьяный Антипов и его подручные. Один из сержантов, под-кравшись, со всего маха влепил колодой засаленных карт задремавшему дне-вальному по носу.
  - Спишь на посту, солобон, твою мать! Смотри у меня!
  Костромин в испуге вытянулся в струнку. И тут же словно тростинка пере-ломился пополам, получив кулаком поддых. На глаза от унижения и боли навер-нулись слезы.
  - Мужики, тихо! Сейчас хохма будет!
  Крепко поддатый Васякин, мотуляясь из стороны в сторону, направился к спящему Ромке, нога которого желтой пяткой торчала из-под одеяла. Засунул солдату между пальцами несколько спичек и поджег. Ромка от нестерпимой бо-ли с воплем вскочил, больно ударившись головой в железную сетку верхней кой-ки. Казарма проснулась, зашевелилась, закашляла. Осоловевшие сержанты по-катывались от смеха.
  - Ты, че вопишь, шнурок! По рогам захотел? - угрожающе прошипел Тай-сон, с трудом сдерживая смех, и с разворота ударил левой Ромку снизу в че-люсть. Самурский от неожиданного удара завалился мешком в проход меж коек.
  Один из лежащих 'дедов' швырнул лежащему на полу Ромке свою 'хэ-бэшку'.
  - Эй, Велосипед! Чтобы постирал! Вечером в 'увал' пойду! Да, не забудь, новую подшиву!
  - Сказано было, отбой! Марш на место! - сержант Васякин больно пнул лежащего на полу 'первогодка' в задницу.
  - Чего вылупились? Спать ссыкуны! Завтра у меня вешаться будете! - за-орал Тайсон, прищуренными глазами свирепо озирая казарму.
  
  На следующий вечер "деды" опять развлекались. Новеньких и "молодых" загнали на койки. Называлось это развлечение 'дужки': солдат, держась руками за спинку кровати и упираясь ногами в другую, повисал в воздухе. Если уставал и опускал ноги, его били ремнями и пряжками. Сбоку от Ромки сопел багровый от натуги 'дух' Санька Мартынов, с его приличным весом выдержать такое ис-пытание было проблематично и ему всегда здорово доставалось от мучителей.
  - А тебе особое приглашение нужно? - сержант Васякин обернулся к Кольке Сайкину. Рядовой Сайкин, высокий крепкий парень, сидел на своей кой-ке, игнорируя указания старослужащих.
  - Да, пошел ты в задницу, со своим дебилизмом!
  - Чё? Чё, ты сказал, чушок! Повтори! - сержант растерянно выпучил глаза, очевидно не ожидал такого поворота. .
  - Что слышал! - отрезал Колька.
  Сержант, ищя поддержки, оглянулся на Тайсона. Тот с угрожающим видом отдернул одеяло и медленно поднялся с койки. Он в майке и трусах. Шаркая тап-ками как немощный дед, поплелся к каптерке и, проходя мимо солдата, бросил на ходу:
  - Пойдем, чмурик, поворкуем по душам!
  Тайсон с Сайкиным исчезли в каптерке, за ними проследовали торжест-вующие сержанты, предвкушая расправу над непокорным.
  - Ты, что же, чмырь поганый, себе здесь позволяешь? Устава не знаешь? - начал, лениво позевывая, читать нотацию Тайсон и неожиданно с разворота нанес удар в лицо.
  Сайкин, побледнев, отскочил и, сжав кулаки, принял боевую стойку.
  - Ха! У нас, я вижу, каратист завелся! - не переставал куражиться позеле-невший от злобы Антипов.
  И тут один из сержантов сзади обрушил на Колькину голову табуретку.
  Солдат, хватаясь за голову, со стоном опустился на пол. Сержанты и Тайсон ос-тервенело стали пинать его ногами.
  - Припухнул, чухан сопливый? Но ничего мы это быстро исправим. 'Очки' будешь у меня чистить зубной щеткой, салага! Сегодня же ночью чтобы весь 'автобан' выдраил до блеска!
  
  
  Глава четвертая
  
  Раннее утро. Тайсон, что есть силы, двинул ногой Ромкину койку, отвесил звонкую оплеуху спящему Костромину.
  - Костромин! Самурский! Живо на кухню! - гаркнул он и, придвинув вплот-ную злое горбоносое лицо с пухлыми губами, и добавил угрожающе. - Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, духи?!!
  Солдаты, ежась в утренних сумерках от осенней прохлады, молча дошли до столовой. Там уже во всю кипела работа: восемь заспанных 'салаг', сидя во-круг бачка с очистками, чистили картошку, лук, морковь. Кому доставалась чист-ка моркови, пользуясь моментом, жрал ее от пуза, поглощая витамин 'А' в больших количествах. Толстые недовольные поварихи, матерясь, вовсю греме-ли кастрюлями и давали указания, находящимся в наряде, солдатам. Пока Игорь Костромин с еще одним 'молодым' помогал им взгромоздить баки с водой на плиту, Ромка присел в углу на отполированную до блеска солдатскими задница-ми лавку рядом с мусорным баком и с наслаждением затянулся сигаретой.
  Вспомнилось, как на областном призывном пункте прощался с Димкой Ко-ротковым, лучшим своим дружком. Тот попал в другую команду: за пятью парня-ми приехал 'покупатель' из Ульяновска, коренастый, квадратный как шкаф, ка-питан из ВДВ в голубом берете, чудом державшимся на затылке. Димка не-сколько лет занимался в подростково-патриотическом клубе, у него за плечами было шесть-восемь прыжков с парашютом и мечтал стать 'голубым беретом'. Они крепко обнялись, прощаясь. Ромка провожал тоскливым взглядом группу ребят, которая еле поспевала за бравым капитаном-десантником. Вот и закон-чилось детство. Впереди - неизвестность.
   У ворот Диман оглянулся и помахал на прощание рукой. Вместе с Димкой уходил и Никита, наивный деревенский пацан, с которым он познакомился на призывном пункте. Таким он и запомнился Ромке. Вихрастый, чуть ссутуливший-ся, нескладный, с сияющими глазами и детской улыбкой во всю ширь круглого лица. Больше они уже не встретятся никогда: Никита окажется в составе того разведвзвода ульяновских десантников, что погибнет через полторагода 27-го ноября в неравном бою с боевиками в ущелье Ботлих-Ведено.
  Ромка погрустнел, больше никого из ребят знакомых не было. Был только из соседнего двора Колька Мастюгин, щуплый плюгавый прыщ, окончивший с отличием 'кулинарный техникум'.
  'Этот уж точно пристроится, специальность есть, как-никак дипломиро-ванный повар. Неужели попаду с ним в одну команду, - тогда с горечью подумал Ромка. - А потом, когда вернусь, буду вспоминать боевых товарищей, и кого я назову? Этого, сопливого с заискивающими глазами урода, Кольку? Обидно, что рядом нет нормальных пацанов, старых надежных друзей'.
  'Интересно, в какие края Мастюгин угодил? Наверняка сейчас, чуть свет, в родной стихии, на кухне где-нибудь крутится как волчок', - Ромка, притушив о подошву сапога окурок, как заправский баскетболист забросил его в бак с отбро-сами.
  'И за что это ему? Такое наказание! Не увиливал от воинской службы, не косил под психа или больного! Мечтал попасть в спецназ, вернуться с армии 'краповым беретом'! А получилось что? Убить два года! Посудомойкой на диви-зионной кухне у бачков с очистками да помоями! Среди грязных жирнющих кот-лов и кастрюль, - тяжело вздохнул молодой солдат. - И кому, спрашивается, нужна такая служба? Не то, что стрелять, оружие держать в руках толком не научили. Защитничек Отечества, называется!'
  Тут его горестные думы прервала горластая плотная повариха, тетя Тоня, которая по какому-то поводу устроила настоящий разгон пацанам, которые спус-тя рукава чистили картошку.
   - Спать хочу, мочи нет, - сказал, широко зевая, Костромин, плюхаясь ря-дом. - Не высыпаюсь ни хрена. Хронический недосып.
   - Уж лучше хронически не высыпаться, чем п...дюлей от 'дедов' полу-чать, - отозвался, почесываясь, невеселый напарник.
  - Блин, чертовы котлы. Надоело всё до чертиков! Каждый божий день одно и тоже. Никакого разнообразия. Свихнуться можно.
  - Кострома, ты чего с утра завелся? Ворчишь как старый пенёк?
  - Этот люминий и с 'Ферри' хрен отмоешь. Тут обезжиривать бензином надо.
  - Верно, тут с палец жиру.
  - Бочку средства не меньше надо, чтобы их отдраить.
  - Ты заметил, что прыщавого Груздя абсолютно работой не загружают?
  - Так он же местный, к тому 'шерстяной'. У него родной дядька - замком-полка.
  - Замок? Малышев? Не фига себе! Не хило. Хорошо устроился парниша! То-то, я гляжу, Груздь на всех болт положил, не больно-то потеет да из увольне-ний не вылазит.
  - А ты думал, почему его Тайсон не дрючит, как остальных? Да я с таким дядей на его месте вообще бы дома жил.
  - Игорёха, надо отдать должное, Груздь и сам прощелыга тот еще. Ему все по барабану.
  - Не мешало бы сегодня хэбэшки прокипятить. Вша в конец задолбала, мочи нет.
  - Я тоже всю поясницу в кровь разодрал. 'Бэтээры' в конец замучили, жи-вого места не оставили.
  - Ну-ка, мужики, подмогни! - вклинился в разговор широколицый как луна, веснусчатый Петька Вавилкин, взваливая тяжеленный бак, с помощью Ромки на тележку. - Пантелеич вам прокипятит, так прокипятит.
  - Да, мы после ужина, когда он дрыхнуть свалит.
  Петька на кухне околачивался без малого уже год, и причислял себя к сча-стливчикам. Считал, что со службой ему дико повезло. Всегда в тепле, при жратве, и 'дедушки' к нему хорошо относятся, потому что он от их побоев все-гда откупится: то консервами, то соком, то мясцом. Иногда он, втихаря от всех, специально готовил жратву по персональному заказу Тайсона. То картошечки с хрустящей корочкой поджарит, то еще чего-нибудь вкусненькое сварганит. Он хоть и при кухне, а худущий как узник из Бухенвальда, хотя трескает будь здо-ров, за троих. Аж за ушами трещит. Сам он деревенский, из какой-то глухомани, откуда-то из-под Благовещенска. Поговорить с ним абсолютно не о чем. Пол-нейший 'валенок'. Болтает только о тракторах, сеялках, веялках, пьяных ком-байнерах да о том, как жестоко избивали, приехавших к ним в совхоз оказывать помощь, городских. Вот и вся его песня. Пенёк, одним словом.
  Помыв после ужина котлы, кастрюли и посуду, рядовые, работавшие на кухне, частенько после смены кипятили свою одежку, чтобы избавиться от дони-мавших паразитов. Главное, чтобы Пантелеич, главный повар, не увидел. Здо-ровый, задастый, Пантелеич был в звании старшины, и всю свою службу провел здесь, в этой части на кухне. Напялив на лысую голову, похожую на биллиярд-ный шар, высокий мятый колпак, он со здоровенной поварешкой, в грязном фар-туке выпятив живот, разгуливал вдоль котлов и кастрюль как император Наполе-он перед своей гвардией под Ватерлоо. И не дай бог, сделать что-нибудь не так и попасть под его горячую руку. В миг доходчиво огреет по башке своей пова-решкой. Ромке уже доставалось от него несколько раз, ничего приятного он при этом не испытал.
  
  - Кончай перекуры! Чертовы бездельники! Лоботрясы! - накинулась на них потная раскрасневшаяся повариха. Ромка и Костромин нехотя поднялись с ла-вочки и отправились заниматься 'любимым' делом: скоблить грязные котлы.
  Неожиданно на кухню, где Ромка и Костромин упорно драили котлы, 'першингом' влетел довольно прилично поддатый майор Занегин. Его черезчур багровая опухшая физиономия с мясистым шнобелем и выпуклыми мутными глазами не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло жутким вы-хлопом. Было такое ощущение, что он суток трое не просыхал, не меньше.
  - Где хлеб? Куда девал хлеб, сученок? - накинулся он, ни с того, ни с сего, на ближайшего. Им к несчастью оказался Ромка Самурский.
  - Откуда нам знать, товарищ майор! Должны были еще вчера вечером привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла! То ли сломалась, то ли еще что-то случилось! У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!
  - Ах, ты еще препираться со мной вздумал, ублюдок! - майор ухватил его здоровенной кляшнёй за затылок и с силой ударил солдата головой об стол. Удар пришелся о дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба во все стороны брызнула кровь...
  
  
  Глава пятая
  
  Госпиталь. Ромка с перевязанной головой лежал в палате у окна и , воо-ружившись шариковым стержнем, писал родным письмо:
  '... лежу в санчасти. Температуры второй день нет. В санчасти тоже не дают расслабиться, приходится порядок наводить. У нас тут трубу на днях про-рвало, вода хлестала как из ведра, пришлось убирать все. Правда, едим тут, меры не знаем. Сгущенку ели, масло, сколько влезет с сахаром, яйца, пюре кар-тофельное. Что-то, ваши письма запропастились куда-то. В роте, наверное, ле-жат. Тут книги все перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут к черту "спецы". Это толь-ко я один тут знаю ФИЗО. В старой части нас здорово гоняли. Когда "солдатскую бабочку" по 150 раз делали, отжимались по 100-120 раз. "Гуськом" по 200 мет-ров ходили, в противогазах бегали. Что, когда снимаешь его, из него льется пот и слезы как из кружки вода. Утренняя зарядка как ад была. А тут же кроме легко-го бега, нагрузок нет. Служу России!'
  
  Как-то днем навестить больного товарища наведался Коля Сайкин, с кото-рым они вместе поехали в 'учебку', а угодили сюда. Он был повыше ростом и пошире в плечах, да и силушкой бог не обидел. Но и ему здорово перепадало от старослужащих, его 'метелили' сообща, один раз в каптерке так двинули по за-тылку табуреткой, что он даже сознание потерял.
  - Здорово, болезный! Хорошо устроился, как погляжу! Как на курорте. Теп-ло. Мухи не кусают. Жрешь от пуза. Книжки почитываешь. Медсестры, симпа-тульки, гляжу, по коридорам со шприцами и клизмами шастают.
  - Заходь, салажонок! - обрадовался гостю Ромка, приподнимаясь на локте. - Проходи! Будь как дома. Присаживайся.
  - Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?
  - Да, вроде оклимался. Пять швов на лоб наложили. Теперь, наверное, физиономия как у Отто Скорцени будет, вся в шрамах.
  В узкой, вытянутой как кишка, палате кроме Ромки было еще трое солдат. Двое вышли покурить, а третий крепко спал, отвернувшись к стене. На нижнем несвежем белье через спину красовались бурые полосы.
  - Чего это с ним? - полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.
  - Это Владик. Из автобата. Пьяные 'деды' его отметелили железными прутьями. Видишь, кровь насквозь пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов, вот и с ним такое устроили, сволочи.
  - А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее, дальше не куда, как у бомжа из канализационного люка, да и в крови перемазано.
  - Колян, ну ты даешь! - горько рассмеялся Ромка, закатив под лоб глаза. - С луны, что ли свалился? Сам посуди, кому мы тут на хрен нужны?
  - Да, это ты верно заметил! Да, действительно! Кому?
  - То-то же! Эх, не повезло нам, Колька! Ой, как не повезло!
  - Ромк, кто б мог подумать, что так все для нас хреново обернется. Радо-вались раньше времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами! Надо же было так вляпаться!
  - Ни за что бы учиться не поехал, если бы знал в какую 'дыру' попадем! И черт меня дернул напроситься в 'учебку'. Будь она трижды проклята!
  Сайкин вдруг спохватился, вскочил, порывшись в карманах, извлек четы-ре пачки 'примы'.
  - Вот, сигарет тебе принес. Да, вот еще, к Ваське Конопатому сестра при-езжала, угостил, - он положил на тумбочку несколько карамелек.
  - Спасибо, Коля, сигареты есть. Ребята выручили. Ты бы лучше мне тет-радку достал с конвертом. Письмо совершенно не на чем написать. И стержень совсем сдох, почти не пишет. Измучился с ним. Только мажет. Надо своим напи-сать, чтобы прислали.
  - Достанем, Ромк. О чем разговор. Знаешь, у нас ведь в роте ЧП!
  - Что там еще приключилось? Прапорщик Власенко по пьяни обосрался или крыша обвалилась на гребаную казарму?
  - Какой Власенко? Игорь Костромин слинял!
  - Как это слинял?
  - Как убегают? Вот взял и деру дал!
  - Смотался, значит, все-таки Игорек!
  - Третий день ищут! Всю часть обыскали, все верх дном перевернули. Ни-где нет.
  - Домой рванул, пацан!
  - Домой?
  - Хотя, вряд ли, до дома-то полторы тыщи будет!
  - В конец достали, 'деды'! Озверели, гады! Тайсон, распоследняя сво-лочь, кулаки свои распустил! Заставлял его в самоволку за водкой идти.
   - Я тоже убегу!
  
  
  Глава шестая
  
  В госпиталь к Ромке, не выдержав, издалека приехала мать. Тревога не давала покоя. Материнское сердце не обманешь, оно чувствовало, что с сыном что-то случилось. Отнюдь не простуда, как он ей писал. Ничего про случившееся он так ей и не рассказал; говорил, что подскользнулся и неудачно упал. Мать уп-росила командование предоставить ему отпуск. Из отпуска в часть он уже не вернулся, мать через комитет солдатских матерей устроила сына в батальон внутренних войск, который дислоцировался неподалеку. Ромку снова определи-ли на кухню. В батальоне не было такой 'дедовщины', как в прежней части. Но здесь была другая крайность. Солдаты вместо увольнений в выходные дни ра-ботали на строительстве дач и на каких-то армян, с которыми у командования были свои какие-то темные делишки. Ромка замкнулся в себе. Один раз 'дедуш-ки' попытались 'наехать' на него и его напарника, Вовку Олялина, появившись на кухне, но получили яростный отпор. В ход пошли не только кулаки, но и табу-ретки. 'Кухарки' из драки вышли с честью. С фингалом под глазом да здоровой ссадиной на затылке. После этого побоища к ним уже никто не прикалывался.
  Мать часто навещала его. Он сильно изменился. Из улыбчивого оптими-стично настроенного парня превратился в неразговорчивого замкнутого хмурого солдата, которого уже ничего не интересовало в жизни. Обеспокоенная угнетен-ным состоянием сына, добилась приема у командира батальона.
  - Сын так хотел служить. Так рвался в армию. Мечтал стать военным. По-лучить военную специальность. Не пытался 'закосить' от нее, как сейчас стре-мятся многие. А что получилось? Околачивается на кухне! Ему же обидно. Мо-лодой крепкий парень. Вы же судьбу ему калечите. Неужели нельзя его перевес-ти в другое отделение, где настоящая военная служба.
  - Ни чем вашему сыну помочь не могу! Он сам себе искалечил судьбу. Сам выбрал кривую дорожку. Он не вернулся в родную часть! Он дезертировал! Ему отныне нет доверия! Как я дезертиру могу доверить боевое оружие! Может он завтра с оружием убежит из батальона. А на кухне ему самое место! Там то-же кто-то должен служить!
  - Ему, что же, до окончания службы посуду мыть да объедки со столов убирать?
  - Я сказал, что будет служить на кухне! Значит на кухне! До конца службы! Я все сказал! - подполковник встал, давая понять, что разговор окончен.
  - Ну, тогда хоть нормальную форму ему выдайте. На бомжа стал похож. Вон, в каких штанах ходит, им лет сто, не меньше. Заплатка на заплатке. Живо-го места нет. И сапоги все стоптанные, дырявые. На ладан дышут.
   - Где я вам форму достану? Из пальца высосу? - вспылил возмущенно комбат. - У меня, что вещевой склад? У меня таких, как ваш, еще тридцать гав-риков. Все беглые. И все они за штатом. Так что, для них у меня обмундирова-ния нет. Покупайте обмундирование сами, если хотите!
   Несколько раз Ромку навестил отец. Родители были уже несколько лет в разводе. Посидели, поговорили в комнате свиданий при проходной. Отец, по-смотрев на разбитую вдрызг рваную обувь сына, на следущей неделе привез ему новенькие 'берцы', которым Ромка был несказанно рад. Тут же переобулся, прошелся по помещению, поскрипывая, любуясь на них. Потом, вдруг помрач-нев, тихо сказал:
   - Пап, не надо. Зря купил.
   - Не понимаю тебя. Ты же мечтал.
   - Не возьму я их.
   - Почему?
   - Все равно 'деды' отнимут.
   - Да, что это за скоты такие?
  
  
  Глава седьмая
  
  Письмо от сына для Ромкиной матери было полной неожиданностью, она как раз наметила в выходные съездить проведать сына.
   '... мама, ты меня не застанешь. Нас, "лишних", перевели в другую часть. В бригаду оперативного назначения. Будут готовить для 'горячих точек'. Изви-ни, что не успел тебе об этом сообщить. Это было так неожиданно. Приехал ка-кой-то капитан с сержантами оттуда, и нас тут же погрузили на поезд. Здесь не так комфортно, как у нас, но служить можно. Живем в настоящих походных ус-ловиях, в палатках. Выдали оружие, новую форму, каждый день занятия и серь-езная огневая подготовка. Были даже ночные стрельбы. В роте, главное, коллек-тив хороший, пацаны подобрались нормальные. Встретил нескольких ребят из бывшей части. Тоже оказались 'лишними'.
  Помнишь, я тебе рассказывал про старшего сержанта Антипова по кличке "Тайсон", который над нами, молодыми солдатами, тогда измывался. Так вот. Ребята говорят, доигрался. Посадили гада. Говорят, что Тайсон "обламывая" молодого солдата перестарался и нечаянно убил его. Он же бывший боксер, и не упустит случая, чтобы не почесать свои кулаки, чтобы кого-нибудь из моло-дых не повоспитывать. На этот раз ему не сошло с рук. Ударил со всей дури парня в грудь, сердце у парнишки и остановилось. Жалко, погиб, ни за что, ни про что. А эта сволочь получила по заслугам. Отольются ему теперь наши горь-кие слезы...'
  
  В бригаде оперативного назначения, куда Ромка попал, маршброски сле-довали один за другим. Солдат немилосердно гоняли, стараясь за короткий срок дать навыки боевой сноровки по максимуму. Обычные стрельбы чередовались с ночными, чтобы у военнослужащих огневая подготовка была всесторонней.
  Командовал Ромкиной ротой капитан Шилов. Невысокий подтянутый офи-цер с внимательным умным взглядом, чем-то похожий на 'адьютанта его пре-восходительства' из фильма. Старослужащие поговаривали, что ротный был участником чеченской войны. Он отличался от других офицеров части строго-стью и высокой требовательностью к своим подчиненным. Его все уважали и по-баивались. За дело мог, не церемонясь, врезать по сопатке или затрещину вле-пить. Он не терпел ни халатности, ни разгильдяйства, многим за это здорово доставалось. Капитан за любую мало-мальскую провинность заставлял вкалы-вать до седьмого пота, постигая военную науку на практике. Или прикажет выко-пать ячейку в полный рост, или вычистить и привести после стрельб в порядок оружие всего отделения, или в полной выкладке бегом преодолевать полосу препятствий... Помогали ему в воспитании бойцов старший прапорщик Сидорен-ко, по прозвищу Стефаныч и контрактник, сержант Кныш. Стефаныч был упитан-ный коренастым мужчиной с пшеничными усами на добродушном лице; Кныш в отличие от него - высоким крепышом с жесткими серыми глазами и квадратным волевым подбородком.
  
  - Газы!! Газы!!
  - Вы мужики или мешки с дерьмом? - орал, материл и пинками гнал мо-лодняк сержант Кныш.
  Пылища над лесной просекой поднялась удушливым столбом: показалась бегущая в противогазах рота, выбивая сапогами из дороги разноголосую глухую дробь словно табун диких мустангов. Из последних сил бойцы финишировали на широкой поляне, где с беззаботным видом в 'тельнике', выставив упругий жи-вот, сидел на пеньке и дожидался Стефаныч. Услышав долгожданную команду из уст отца-командира, уставшие потные солдаты, побросав снаряжение, в из-неможении ничком повалились на выгоревшую траву...
  - Уф! Какое блаженство..., - Ромка утер кепкой потное лицо, перевернулся на спину, раскинув расслабленно в стороны руки, уставившись на мирно плыву-щие над ним облака.
  - Ничего, пацаны! Терпите! - по-отцовски наставлял подопечных старший прапорщик, - Зато потом легко будет! Спасибо еще скажете! Помяните мое сло-во! Иначе нельзя! Бригада у нас особая!
  
  Через пару недель после интенсивной подготовки Ромку и его товарищей должны были отправить в Дагестан, где накалилась обстановка до предела из-за прорыва в республику головорезов Басаева. Неподконтрольные президенту Масхадову вооруженные формирования боевиков под командованием Шамиля Басаева и наемника Хаттаба вторглись на сопредельную территорию, захватив пять горных селений.
  Ромка написал отцу письмо, чтобы тот привез ему 'берцы', так как их скоро отправляют в длительную командировку. Они встретились на КПП, крепко обнялись, устроились на поляне под соснами за одним из нескольких длинных столов со скамейками, где располагалось место для свиданий с родными. За соседним столом сидели в обнимку девушка с парнем, чуть дальше заплаканная женщина средних лет с сыном, ефрейтором.
  Ромка за последний месяц, пока они не видились, сильно исхудал, но не смотря на это, выглядел бодрым и веселым. Сразу же как голодный волк набро-сился на извлеченные из спортивной сумки продукты.
  - Зря, ты, 'берцы' привез, - отозвался сияющий Ромка, уплетая за обе щеки бутерброд с сыром. - Полковник объявил вчера на плацу, что все поедут в сапогах, так как скоро осень и там грязь, говорят, непролазная.
  - Жаль, выходит зря я тащил такую тяжесть.
  - Выходит, пап, зря.
  - Новые сапоги и форму, я вижу, выдали.
  - Да, новехонькую. Ты вовремя приехал, мы ведь завтра срываемся, уез-жаем в Дагестан. Мог бы не застать меня. Видишь, вокруг сплошная суета, все носятся как угорелые: погрузка идет. Уже часть бойцов уехала, теперь наша очередь и артдивизиона.
  Мимо сновали, то туда, то сюда, вооруженные солдаты, шмыгали урча-щие загруженные автомобили с брезентовым верхом, лязгая гусеницами, про-ползала военная техника, прошла группа кинологов с рвущимися с поводка ры-чащими собаками...
  - Ну, рассказывай, как ты тут? Как ребята? Похудел.
  - Гоняют, пап, здорово. Сильно устаем. Первое время очень тяжело было, но потом привык. Пацаны, хотя из разных частей, но подобрались хорошие да и сержанты здесь без всякого там выпендрежа, нормальные. Офицеры тоже классные, почти все в Чечне воевали. Одним словом, служить можно...
  - Гоняют, значит так надо. Настоящих мужчин из вас делают. Рад, что у тебя все путем. Матери вот только почаще пиши.
  - Как получится.
  - Никак получится! А чаще пиши, волнуется ведь.
  - Пап, вы почему разошлись? - задал неожиданный вопрос Ромка, вино-вато глядя на отца. - Вы же у меня такие оба хорошие.
  - Понимаешь, сын, ссоры убивают любовь и тепло. Незаметно, потихоньку. И поверь, лучше не ждать предстоящей агонии. Тогда между людьми останется доброе и благодарное отношение друг к другу. Она замечательная женщина. Но любовь умерла, так уж распорядилась жизнь. Мы не можем жить вместе. Я ду-маю, ты когда-нибудь поймешь нас...
  
  Три часа свидания пролетели незаметно, настало время прощаться. Об-нялись. Погрустневший Ромка, прихватив для ребят привезенные отцом сигаре-ты и домашнюю снедь, вернулся в казарму; отец направился пешком к автотрас-се, что проходила в полукилометре от части, там поймал попутку и доехал до вокзала.
  Через два дня глубокой ночью воинский эшелон, в котором находился Ромка, сделал вынужденную получасовую остановку в его родном городе. Па-рень с тоской смотрел на мигающие за окном огоньки, душа и сердце рвались туда, к Светке, к родным. Но состав дернулся и под монотонный перестук колес огоньки неумолимо стали уплывать в кромешную темноту...
  
  
  Глава восьмая
  
  На границе с Чечней они сменили 22-ю бригаду оперативного назначениия из Калача, бойцов которой перебросили под мятежные села Карамахи и Чабан-махи, где 'калачевцы' в ожесточенных боях с прорвавшимися в Дагестан бое-виками понесли ощутимые потери. На полторы недели после приезда зарядили нудные дожди. Кругом была слякоть, в окопах под сапогами хлюпала вода, блиндажи и походные палатки протекали. Унылое серое небо, отсыревшая оде-жда, чавканье под ногами липкой грязи и страх перед шальной пулей навевали гнетущее настроение.
  
  Послышались один за другим хлопки из 'подствольника', заухали разры-вы гранат, ночная степь украсилась яркими вспышками. Капитан Шилов, мате-рясь, влетел в блиндаж, при виде разъяренного ротного солдаты вскочили.
  - Какая сволочь палит?! Вашу мать!
  - Капитан Серёгин, товарищ капитан!
  - Откуда у него "воги"? Какая сука выдала!
  - Пьяный он, товарищ капитан! Угрожал пистолетом! Забрал пояса с "во-гами". Сказал, что пойдет войну заказывать, - пытался оправдываться вспотев-ший, весь залившийся краской, сержант Сигаев.
  - Я ему сейчас такую войну закажу, что яйца посинеют! Олухи, втроем од-ного пьяного мудака не смогли сделать!
  - Товарищ капитан...!
  Но Шилов уже выскочил наружу и скрылся в темноте, где продолжали с одинаковой периодичностью громыхать взрывы. Через некоторое время они смолкли. Полог откинулся и в блиндаж с сильно распухшей кровоточащей губой, покачиваясь, спустился притихший капитан Серёгин, инструктор по вождению БМП. Протягивая сержанту патронташ с "вогами" и автомат, он сердито буркнул:
  - Держите фузею, козлы вонючие! Заложили, мудилы!
  Проверив посты, Шилов вернулся в караульное помещение, которое рас-полагалось в небольшом домике разграбленной бывшей бензозаправки. В про-калившейся за день караулке стояла ужасная духотища, тяжело пахло потом, табачищем и давно нестиранными портянками. В дальнем углу на нарах спала, беспокойно ворочаясь во сне, так называемая, "группа быстрого реагирования" из пяти солдат. Капитан присел на топчан и закурил.
  'Да, выдалась командировочка! Не позавидуешь, - капитан стряхнул пе-пел. - В прошлые здесь было намного тише. Постреливали, конечно, но такой пальбы, как сейчас, не было. Пацанов зеленых жалко, гибнут ведь, почем зря. Боевая подготовка ни к черту. Некоторые из автомата-то стреляли всего не-сколько раз на стрельбище. А есть такие, что в глаза его не видели, всю службу в РМТО просидели или дачи полковничьи благоустраивали. Наверху еще, какая-то непонятная мышиная возня! Чем только они там думают? Похоже, задницей! Политики хреновы! В игры всё не наиграются! То расширяют, то сокращают внутренние войска! Не поймешь их! Гоняют солдат из части в часть, по заколдо-ванному кругу. Недавно из Пензы привезли очередную команду "лишних" сол-дат, потом из Оренбурга. А наше дело простое - готовить "пушечное мясо" для "горячих точек". Погоняем их до седьмого пота неделю, другую! И сюда! Под пу-ли! Сволочная Чечня! Еще от той войны никак не отойдем. До сих пор снится тот кровавый кошмар. Ленку жалко, пугаю ее дикими криками, всё воюю во сне.
  Обстановка довольно сложная: на их направлении наблюдалось большое скоп-ление боевиков. Около двух тысяч. Разведка засекла в ближайшей станице не-сколько "камазов" с вооруженными людьми. Готовился прорыв на Кизляр. Спеш-но стали окапываться, укреплять линию обороны, вчера для усиления подогнали легкие танки. Почти каждую ночь обстрелы с чеченской стороны. Какая-то сво-лочь постоянно в наглую долбит позиции из автоматического гранатомета, со стороны Сары-Су иногда бьет миномет. Пацаны бздят, боятся лишний раз голо-ву высунуть из окопа. Первые дни для них были самыми тяжелыми, самыми кошмарными. Даже обделались некоторые. Я их прекрасно понимаю. Самому довелось побывать в их шкуре, тогда в 96-ом, под Грозным. При минометных разрывах такой испытываешь животный страх, что ничего уже не соображаешь, что с тобой творится! И кто ты такой на этом свете! А они, еще мальчишки! Чего они, сопляки, в жизни видели? Хорошо, хоть днем все спокойно, степь прекрасно просматривается. Ночью бывает срабатывают сигнальные мины: может чеченцы ползают, а может суслики или черепахи задевают. Вчера подстрелили солдата, который ходил в дагестанское село менять тушенку и, возвращаясь, зацепил 'эмэску'. В темноте взвились сигнальные 'звездочки', часовые открыли огонь. Повезло шкету, счастливо отделался. Чудом остался жив. Ногу прострелили, ко-гда дали очередь в сторону вспышки. Случается, какой-нибудь абрек пробирает-ся в темноте между двумя заставами и открывает огонь. А мы как идиоты дол-бим всю ночь друг друга. На прошлой неделе ездили с начальником штаба к со-седнюю бригаду. Ваххабиты блокпост у них в Тухчаре атаковали. БМП из грани-ков сожгли. Остатки 'калачевцев' в село отступили, где и приняли последний бой вместе с дагестанскими милиционерами. Шестерым, захваченным в плен солдатикам, боевики отрезали головы. Зрелище, скажу, жуткое. Нелюди! Как сейчас, перед глазами стоят истерзанные тела пацанов... Настоящее зверьё! Похоже, арабы-наемники. Они с нашими особенно не церемонятся. У нас, слава богу, потерь пока нет. Только несколько раненых'.
  
  На рассвете в караулку ввалился угрюмый капитан Терентьев. Молча рас-стегнул портупею и зло швырнул на бушлат.
  - Николай, ты откуда? - обернулся к нему Шилов, склонившийся над сто-лом. - Как ошпаренный!
  - Из штаба с Кучеренко приехал! Ребят из спецназа положили в Новолак-ском районе!
  - Как положили? - встрепенулся капитан.
  - Свои положили! Понимаешь?
  - Как свои? Ты чего городишь-то?
  - Армавирский спецназ брал высоту, выбил оттуда 'черножопых духов'. А тут штурмовики и вертолетчики налетели, то ли спутали, то ли координаты были неверные, ну и проутюжили своих из "нурсов" и пушек в несколько заходов. Тридцать четыре бойца завалили, дебилы! На сигнальные ракеты, суки, не реа-гировали.
  - Да, что они, ослепли, скоты?!
  - Помнишь? Под Карамахи тоже своих раздолбали. Летуны хреновы!
   - Эти-то тут ни при чем, это штабисты бляди! Скоординировать совмест-ные действия не могут.
  - Кому-то явно звезд захотелось!
  - Суворовых развелось как собак нерезаных! Мудаки штабные! Привыкли игрушечные танки по песочнице двигать да животами и лампасами трясти!
  - Да, Мишка, кругом сплошной бардак!
  - Ё...ный в рот! Суки!
  - А ты-то, чего не спишь, филин старый, ведь сутки, поди, на ногах про-вел?
  - Да, вот письмецо Ленке сподобился черкнуть, беспокоится всё же. По-звонить не удалось. Да и не спится чего-то, тревога какая гложет.
  - От меня привет сестричке. Да напиши, если матери будет звонить, чтобы не брякнула ей, что мы здесь прохлаждаемся. Вся испереживается старушка, а у нее сердце больное.
  - Что я, совсем дурак? Конечно, напишу, чтобы не сболтнула лишнего.
  - Я, пожалуй, сосну немного, в ночь опять заступать. Эх, счастливый ты, Мишка. Ленка - красавица, детишки...
  - Не знаю, чего вы всё ищете, ваше благородие, капитан Терентьев? Уж давно бы бабу завел!
  - Пока не встретил такую, какую хочу. Видно не судьба! - вздохнул Нико-лай, закрывая глаза.
  - Пора семьей обзаводиться, ведь не мальчик уже!
  - Еще успею, под каблук-то!
  - Не нагулялся еще, кобелина?
  Кончив писать, Шилов запечатал конверт и взглянул на спящего на буш-лате шурина.
  - Да, непонятно, чего бабцам надо? Такой красавец пропадает! Да будь я на их месте, я такого молодца, ни за что бы не пропустил.
  
  
  Глава девятая
  
  Было около двенадцати часов дня, когда Николай Терентьев проснулся. Побрился. Выглянул наружу. Шилов, бодро прохаживаясь перед взводом, вовсю материл солдат.
  - Придурки хреновы! Вам что, жить надоело? Хотите, чтобы какой-нибудь Мамед-Ахмед вам кишки выпустил? Хотите своим родителям цинковый подаро-чек приготовить? Сукины коты! Вам, тупорылым, русским языком было сказано! Рас-по-ло-жение части не покидать! - отчитывал невыспавшийся раздраженный Шилов перед строем двух рядовых, которые самовольно покинули заставу и от-правились за яблоками в ближайший брошенный сад.
  Люди, предчувствуя надвигающуюся беду, спешно покинули эти места, побросав свои дома и скарб. Безхозные сады и бахчи стали регулярно подвер-гаться опустошающим набегам со стороны военнослужащих бригады.
  - Да, кстати, если ещё раз узнаю, что кто-то ловит и трескает змей, само-лично спущу с любителя китайской кухни штаны и выдеру задницу! Деликатесы дома будете лопать! Понятно!
  Самурский и Чернышов стояли понуро, переминаясь с ноги на ногу, тупо уставишись в землю, смиренно выслушивая крупнокалиберную ругань ротного.
  - Гурманы, хреновы!
  - Михаил, да брось ты! Пацаны ведь! - пытался вступиться за солдат ка-питан Терентьев, присаживаясь на ящики из-под снарядов.
  - Коля, дай им волю, так они на шею сядут.
  - Тебе, пожалуй, сядешь! Как сядешь, так и слезешь!
  - Знаешь, когда от солдата меньше всего хлопот?
  - Ну, когда?
  - Когда он спит! Не знал такого?
  - Это ты на собственном опыте сделал такое умозаключение, или великий полководец Суворов это первым заметил? - не преминул съязвить Терентьев!
  Шилов пропустил отпущенную колкость шурина мимо ушей и, обернув-шись к строю, отдал распоряжение сержанту:
  - Широков! Вооружи этих двух хорьков лопатами, пусть немного разомнут-ся. Надо расширить проходы и углубить окоп у четвертого блиндажа.
  
  Было жарко. Нещадно напоследок палило сентябрьское солнце, отыгры-ваясь за прошлую неделю, когда моросили нудные нескончаемые дожди, и стояла непролазная рыжая грязь.
  - За всю жизнь столько земли не перекидал! Сколько здесь! - почесывая красную, обгоревшую на солнце спину, бросил уныло Чернышов.
  - Я дома на даче за десять лет столько не перелопатил! Одних только БМП целых три штуки закопал и "бэтр" впридачу, - проворчал в ответ напарник, оперевшись на черенок лопаты и отмахиваясь от надоевших мух.
  - Была бы почва нормальная, а то сплошная щебенка!
   - Виноград тут хорошо разводить!
   - Почему это?
   - А он любит такую почву.
  - С камушками?
  - Ага. Слышал, новость?
  - Какую?
  - Ночью Карась откепал замполита!
  - Да, ну! - Танцор присвистнул. - Карась опупел, блин, что ли? Или обку-рился в конец?
   - Как бы в трибунал дело не передали!
  - То-то, утром шум был! И здорово отоварил?
  - Неделю уж точно проваляется!
   - Как же это нашей Рыбке угораздило? Офицера и по морде!
  - Ты же знаешь, майор любит прие...аться.
  - Еще бы! Его хлебом не корми, только дай над солдатами поиздеваться!
  - Так вот, ночью подкрался к часовому. Смотрит, Карась носом клюет, со-пит как паровоз, пятый сон видит, ну думает, сейчас магазин отстегну, а потом утром клизму соляры поставлю, чтобы на посту не кемарил. Карась-то спросонья и перепугу автомат бросил, думал "чехи" напали, давай орать благим матом как резанный да мутузить того. Еле оттащили. Избитый Юрец до сих пор не очуха-ется, трясется весь, бедолага.
  - Так ему и надо, мудаку! Будет знать, как прие...ываться!
  - Карась - бугай здоровый, такому лучше под кулак не попадайся! По стен-ке размажет!
  - Глянь, Шило чешет! - Ромка кивнул в сторону моста.
  - Похоже, к нам направляется, пистон очередной ставить!
  - А то, как же! С проверкой идет!
  - Командарм, хренов!
  - Нет, что не скажи, а все-таки, крутой мужик, наш ротный! Говорят, он в чеченскую кампанию командиром разведроты был.
  - Да, хоть папой римским! Не спится ему, козлу. Ни днем, ни ночью, от него покоя нет. Вчера заставил меня как Папу Карлу с Джоном Ведриным до посине-ния таскать коробки с лентами для КПВТ, несколько "бэтров" снарядили подза-вязку. Совсем задолбал, мудила! Другое дело, Терентий!
  - Да, Колянчик, мировой парень! Нашего брата, солдата, в обиду никому не даст!
  - Что, сынки, тяжело? Гонору-то у вас, как вижу, много, видно дома откор-мили на сосисках и сметане! Закуривайте! - присев на бруствер, Шилов протя-нул пачку сигарет уставшим Чернышову и Самурскому. Обнаженные по пояс, рядовые, воткнув в грунт лопаты, закурили и примостились рядом. Припекало. Громко стрекотали неугомонные кузнечики. Черенки лопат сразу же облепили стрекозы, которых осенью здесь великое множество. Над выжженной солнцем степью плыло, переливалось волнами словно отражаясь в воде, горячее дыха-ние земли. Иногда со стороны моста через Терек слышалось недовольное вор-чание бронетехники. Говорить не хотелось, курили молча. Смахнув рукавом со лба и носа капельки пота, Шилов достал из нагрудного кармана потертый почто-вый конверт.
  'Миша, любимый, мы тебя так ждем! Милый наш, любимый и дорогой па-почка! Не знаю, дойдет ли эта весточка до тебя. Как вы там? Я с ума схожу, ду-мая о тебе. Ну почему, ты не пишешь? Миша, милый, мы очень скучаем, Сереж-ка каждый день спрашивает о тебе. Когда ты вернешься, когда там все закончит-ся? Не представляю, как вы там с Колей... Миша, миленький, приезжайте поско-рее, берегите себя. Молимся за вас...'. На обороте листочка в клеточку из уче-нической тетрадки были изображены детские цветные каракули, издалека напо-минающие цветочки, домик и солнце.
  
  Вечерело. Огромный багряный диск солнца неподвижно завис над гори-зонтом. Издалека доносилось протяжное пение муэдзина, зовущего мусульман к молитве. Терентьев в бинокль наблюдал, как 'Тимоха', старший лейтенант Ти-мохин, с саперами в степи проверял подходы к заставе и устанавливал сигналь-ные мины. Во время намаза никто с чеченской стороны не стрелял, и поэтому можно было спокойно вести разведку и установку "сигналок". Из-за блиндажей слышалась ругань Шилова, видно кому-то устраивал очередной разнос.
  Постепенно на заставу опустилась ночь. Темное небесное покрывало обильно усыпали яркие осенние звезды. Зазвенели назойливые комары. От про-калившейся за день земли исходил горьковатый запах полыни. Бойцы, разобрав бронежилеты, разбрелись по своим ячейкам.
  - Не спать! Уроды! - расталкивал Шилов, проходя по окопу, задремавших стоя солдат и щелкал их по каскам. Ромке досталось по 'черепушке' дважды.
  - Ну, чего, зенки вылупил?! "Чехи" будить не будут! - капитан с силой встряхнул за плечо рядового Чернышова, который клевал носом.
  Неожиданно в степной темени раздался противный свист, вверх взметну-лись разноцветные 'звездочки': сработала одна из 'сигналок'. В ночи затарах-тели автоматные очереди, вычерчивая трассерами во мраке светящиеся точки, тире. На далекие вспыхивающие огоньки стали отвечать редким огнем. Выпус-тили несколько осветительных ракет.
  Вдруг над головами завыло, все как один повалились на дно траншеи, за-крывая уши ладонями, открыв рты. Мина взорвалась с оглушающим грохотом, шлепнувшись в небольшое болотце, поросшее камышом, в метрах семидесяти от окопов, подняв сноп ошметков и грязных брызг. Земля вздрогнула словно жи-вая. С бруствера в окоп потекли тонкие ручейки песка.
   - Котелки не высовывать! Не курить, если жизнь дорога! - откуда-то изда-лека послышался голос Шилова.
  В темноте по траншее, спотыкаясь на каждом шагу, с трудом пробирался сильно поддатый старший прапорщик Сидоренко, с автоматом за спиной и из-рядно потрепанным видавшим виды баяном в руках, он лихо наяривал что-то разухабистое, народное. К его причудам все давно уже привыкли в части. Спи-сывали то ли на контузию, полученную им в Карабахе, то ли на ранение в голову в ту самую новогоднюю ночь 95-го в Грозном. В паузах между выстрелами и ко-роткими очередями из окопа доносилось весёлое:
  - Ну и где же вы, девчонки, короткие юбчонки...?
  Потом на него что-то нашло, и он, отставив баян в сторону, с трудом вска-рабкался на осыпающийся бруствер. И стоя во весь рост, широко расставив но-ги, начал строчить из автомата, к которому был пристегнут рожок от пулемета РПК. Шилов, матерясь на чём свет стоит, безуспешно пытался за ногу стащить новоявленного "рэмбо" в окоп. Вдруг над головами прогрохотала пулеметная очередь, это заговорил с боевиками КПВТ одного из 'бэтээров'. На его голос короткой очередью откликнулся КПВТ с правого фланга, потом со стороны арт-дивизиона оглушительно бабахнул миномет...
  28-го перешли в наступление. Накануне штурмовики и "вертушки" бомби-ли противника. В полдень бойцы бригады оперативного назначения вошли в станицу. На въезде им попался покореженный сгоревший москвич-"пирожок", дверцы нараспашку, внутри приваренный станок АГСа. Видно того самого, из ко-торого ночью по их позициям из ночной степи велся безнаказанный, можно ска-зать, наглый огонь. Где-то рядом за селом, словно переругиваясь, одиноко сту-чали пулеметные очереди.
  
  
  
  Глава десятая
  
  Первые дни октября особенно выдались жаркими .Осеннее солнце напос-ледок припекало, плавило заплаты битума на асфальте, как бы прощаясь. Ромка и Чернышов раздетые до пояса стояли у 'водовозки', наполняли бачки водой. На обочине проходившей рядом дороги остановилась военная колонна. Отде-лившись от колонны, к площадке подрулили несколько 'Уралов' набитых 'кон-трабасами'. Первым выпрыгнул загорелый старший прапорщик в пропыленном 'комке' с 'акаэсом'. Следом за ним из кузова посыпался как горох служивый народ. Слегка припадая на правую ногу, контрактник подошел к пацанам.
  - Здорово, мужики!
  - Здорово, земеля!
  - Водицей не угостите?
  - Отчего же не напоить хороших людей! - бодро отозвался Ромка Самур-ский, окидывая внимательным взглядом контрактника.
  - Откуда будете? - полюбопытствовал Чернышов.
  - Из Тоцкого!
  - Из-под Оренбурга?
  - Ага.
  - Из оренбугских степей на курорт потянуло? - съязвил напарник.
  - Да, вот решили развеяться, чеченским абрекам холку начистить, уж больно они обнаглели!
  - Что, помоложе у вас там никого не нашлось? Древних пенсионеров наби-раете! - Ромка Самурский, присвистнув, кивнул на одного из 'контрабасов', здоровенного мешковатого мужика с запорожскими усами, увешанного как ново-годняя елка оружием и боеприпасами, который не без посторонней помощи с трудом спускался с машины.
  - Этот дедушка в свое время Афган прошел! - криво усмехнулся в ответ старший прапорщик. - Вы еще под стол ходили, а он уже две Звезды за спецопе-рации имел. Не один 'духовский' караван с оружием раздолбал. Не смотрите, что он с виду такой домашний. Наш пенсионер еще себя покажет в деле, такие, как он, тридцати гавриков, как вы, стоят!
  - Сидел бы дома да внуков нянчил, зеленые сопли им смахивал да за-сранные подгузники стирал! Понесла дедка нелегкая в тьму таракань за приклю-чениями на свою жопу!
  - Посидел бы ты на его нищенскую зарплату с кучей голодных ребятишек, глядишь, и не туда бы занесло!
  В толпе среди прибывших мелькала, то здесь, то там, разбитая, сильно поцарапанная, с темным фингалом под глазом, физиономия одного из бойцов.
  - Чего это пулеметчик у вас такой разрисованный как индеец, вышедший на тропу войны; мода что ли нынче такая или маскировочный макияж навел?
  - Подскользнулся на арбузной корке, - улыбнулся в ответ приезжий в усы.
  - А я слышал, что у контрактников дедовщины не бывает? - продолжал подтрунивать над ним Ромка, не обращая внимания на Танцора, который на-стойчиво толкал его в спину.
  - Я раньше тоже так думал, - беззлобно отозвался старший прапорщик и, наклонившись над кишкой, жадно припал губами к ленивой теплой струе. Вокруг 'водовозки' столпились покрытые пылью молчаливые бойцы. Молодых лиц среди них встречалось мало. В основном это были зрелые мужики, лет по три-дцать, сорок.
  - Да, братцы, вода здесь дерьмо, вонючая какая-то! С сероводородом, - сказал контрактник, поднимая лицо и сплевывая. - Наша вкуснее!
  - Спору нет, Михалыч! Наша, конечно, лучше! Особенно родниковая! - по-слышались со всех сторон возгласы.
  - Мужики! Объявляю двадцатиминутный перекур!
  Дождавшись, когда приехавшие 'контрабасы' вдоволь напьются, Ромка и Танцор наполнили бачки водой подзавязку и, взвалив на спину, потащились к себе в лагерь.
  
  
  Глава одиннадцатая
  
  Через полчаса колонна ожила: заревели движки бронетехники, выплевы-вая вонючую гарь, заурчали монотонно грузовики, бойцы разползлись по маши-нам. Вишняков сначала помог могучему Любимцеву забраться в кузов, потом уж вскарабкался сам. Устроившись на своем месте, постучал кулаком по кабине во-дителю:
  - Виктор! Трогай!
  'Уралы' вслед за головным БТРом вывернули на разбитую дорогу.
  Старший прапорщик вновь погрузился в свои, прерванные остановкой, воспоминания:
  'Что-то в их отношениях произошло. Нина за последний год сильно из-менилась. Может быть, отпечаток наложила ее ответственная скрупулезная вы-матывающая работа. Может быть, всему виной новая начальница-самодурка. Стерва, ушедшая с головой в работу, будто комсомолка тридцатых, псотоянно капающая на мозги, не дающая подчиненным ни на минуту расслабиться. А мо-жет быть - ее дети, два ленивых избалованных шалопая. Вместо того, чтобы беречь и помогать матери, эгоисты треплют ей нервы своими капризами и по-стоянными мелочными разборками; так и чешутся порой руки, раздать налево и направо оплеух и подзатыльников. Может быть, их совместная жизнь стала по-хожа на обычную семейную, полную рутины, обыденных забот. Наверное, и первое, и второе, и третье. Вероятно, это правда, что пишут о любви. Что в среднем она живет около трех-пяти лет. Потом вся восторженность, нежность, влюбленность притупляются и пропадают безвозвратно. В лучшем случае оста-ется уважение, дружба, а в худшем непримиримая вражда.
  Когда он появлялся у нее, она уже не встречала его сияющая как прежде у порога, обнимая и целуя, а покоилась в кресле перед включенным телевизором или, стоя в кухне у плиты, поворачивала голову и отзывалась как-то без эмоций, сухо: 'Привет!' И не старалась обернуться и прижаться, как бывало раньше, ко-гда он обнимал ее сзади и целовал в шею под копной волос. Куда пропала эта пылкая восторженная женщина? Откуда ее, участившиеся в последнее время, упреки, нервные срывы. Он понимал, что сам не меньше виноват в случившем-ся, которое, постоянно, точит, гложет и выматывает его. У Нины в отличие от Александра была хорошая зарплата. Он все время ощущал себя нахлебником, эдаким 'альфонсом', так как ему постоянно приходилось выкраивать, эконо-мить, занимать деньги, во многом себе отказывая. В некоторых ситуациях он вы-глядел просто глупо и чувствовал себя униженным, иногда полным болваном, ничтожеством рядом с этой женщиной. Принца, увы, из него не получилось. Ему приходилось содержать старую больную мать и взрослого сына-инвалида. Денег катастрофически не хватало. Цены росли не по дням, а по часам, зарплата ос-тавалась прежней. Надо было что-то делать. А не сидеть 'сиднем' как Емеля на печи и чесать 'репу'. Сплошные наступили в жизни черные полосы. Прямо, тельняшка какая-то'.
   Александр, чтобы отогнать неприятные мысли, достал из кармана сигаре-ты. Сразу же потянулись к пачке руки, сидящих рядом вдоль борта, бойцов.
   - Халявщики! Твою мать! - рассмеялся он, качая головой. - Как трудовой подвиг совершать - их нет! А, как на халяву, они тут как тут! Ну, и жуки!
   Затянувшись сигаретой, он вновь окунулся в прошлое.
  - Милый мой, Гаврошик. Сокровище мое, - шептал он, теребя и покусывая
   мочку уха, купаясь лицом в завораживающем аромате темных волос.
  - Нет, это ты мое сокровище, - слышался в ответ ее тихий шепот.
  Он ласкал ее спину, шею, бедра. Нежно щекотил усами и кончиком языка шею, возбужденные упругие соски, живот. Щеки ее зарделись, она пылала жа-ром, горячими губами в полумраке жадно ловила его губы. Его ладонь, задер-жавшись на одном из холмиков шелковистой груди, изменив траекторию, про-должила свой путь, спускаясь все ниже и ниже к заветному треугольнику. Дрожь волнами пробегала по ее телу. Вдруг она вся затрепетала, выгнулась и стреми-тельным рывком оседлала его, стискивая в своих объятиях...
  Сбросив с себя одеяло, они утомленные лежали, обнажив разгоряченные тела. Потом она, притихла у него на плече, пальцами перебирая на груди жест-кие завитки волос, поблескивая в темноте счастливыми глазами.
  - Ты ничего не хочешь мне сказать.
  - Что, мой Козерожек? Что, Шелковистая, - спросил он, ласково чмокая ее в макушку.
  - Расскажи, как ты меня любишь...
  Неожиданно 'Урал' подбросило на ухабе так, что всем пришлось судо-рожно вцепиться руками в пыльные обшарпанные борта. Раздался несусветный мат, костерили на все лады нерадивого водилу, Витьку Мухомора.
   Тут Александр поймал на себе насмешливый взгляд 'Пиночета', пра-порщика Курочкина, который сидел напротив и, улыбаясь во всю ширь скуласто-го монгольского лица, смотрел на него своими васильковыми, невинными глаза-ми, в которых играли бесенята. По всему его сияющему виду было понятно, что он в курсе того, где только что побывал и чем занимался их командир.
  Вишняков нахмурился и, отвернувшись, стал смотреть на мелькающие пожелтевшие посадки. Теплый ветер обдувал лицо, бабье лето было в разгаре. Вспомнилось, как он прибыл в Тоцкое за своей командой. Первое, что ему захо-телось, когда представили подопечных, сломя голову, бежать подальше и без оглядки от этих 'сорви-голов'. Контингент подобрался отнюдь не сахар. О дис-циплине никакой не могло идти и речи, кругом царила махровая анархия. Мате-рые мужики, сплошная крутизна, прошедшие огонь и воды, а может быть и что-нибудь похлеще. И ему пришлось собрать всю свою волю и терпение в кулак, чтобы навести порядок вверенной ему команде. Кое- кому, кто долго не пони-мал, даже начистить 'пачку'.
   Позже он понял, что так и должно быть. Воевать должны настоящие вояки, настоящие мужики, у которых за плечами боевой опыт, опыт Афгана, Карабаха, Чечни. А не желторотые, с полными штанами, сопливые пацаны, которых сдер-нули только что со школьной скамьи. На стрельбище дали пару раз пальнуть, да гранату бросить из окопа под присмотром инструктора, потом сюда - в кровавую бессмысленную мясорубку.
   Некоторые, из подписавших контракт, хотели заработать, другие тоскова-ли по боевому прошлому и отправились за очередной порцией адреналина, ко-торого здесь на всех хватало в избытке. Прошлое словно сучковатый клин на-столько крепко засело в их мозгах, что это стало как бы главным и самым цен-ным, что было в их жизни. Другой они не представляли. В миру гибли, спива-лись, вешались, тоскуя по боевому братству, когда один за всех и все за одного.
  
   Рядом с Александром с хмурым лицом сидел, сгорбившись как древний старик, опираясь на ПКМ со сложенными сошками, Серега Поляков. Видок у него в отличие от вчерашнего был совсем не голливудский. Здоровенный фингал под левым глазом, изрядно поцарапанный нос и синие разбитые губы, отнюдь не ук-рашали сержанта-контрактника. Вчера он крепко надрался местного пойла после зачистки, а потом, мотыляясь по двору, стал дико орать и размахивать 'эргэ-дэшкой', пугая братву. Ну, и по неосторожности нарвался на крепкий кулак Виш-някова, после чего лихо пропахал физиономией глубокую борозду перед умы-вальником, где и затих до утра. Парень он был рисковый, с таким не страшно и в разведку.
  На прошлой неделе рванул недалеко от мечети старенький 'москвич', припаркованный кем-то из басаевской сволочи, видно рассчитывали подорвать их, когда они будут проезжать мимо. Но по счастливой случайности водила Витька Мухомор резко тормознул, не доезжая, у лотка на углу. Видите ли, пепси-колы ему захотелось. Грохнуло так, что небо показалось в овчинку. Наших, сла-ва богу, не зацепило, а вот местным отмеряно было по полной программе: две женщины погибли и старик с девчушкой лет семи, да покалеченных человек во-семь. Так Серега один из первых кинулся оказывать помощь и вытаскивать ра-неных, а ведь там могла оказаться еще одна 'шутиха', замедленного действия. Он вынес окровавленную молодую женщину, находившуюся без сознания в шо-ковом состоянии с осколком в спине.
  - Послющай, дарагой! - начал было подбежавший к нему, заплаканный чернявый небритый парень с дрожащими губами.
  - Отвали, ахмед! - не поднимая головы, скрипя зубами, свирепо огрызнул-ся Поляков. - Вали! Кому сказал!
  Каины, бля! Своих же соплеменников гробят, придурки. Теперь, как пить, 'кровники' будут мстить за убиенных родственников. Не завидую 'вахам'. А, в общем, это и к лучшему, нам меньше работы.
  Отчаянный он парень, Серега. Жалко, что вчера такой казус вышел. Даже не удобно как-то перед ним. Всю физиономию ему уделал, разукрасил как Пабло Пикассо. Как он теперь будет песни петь под гитару? С такими 'варениками', как у него теперь распухшие губы, больно не распоешься. Неделю как минимум залечивать надо. А какие он песни поет, я вам скажу. Булата Окуджаву, Дольско-го, Визбора. Высоцкого, наверное, всего знает. Как затянет: 'Протопи ты мне баньку хозяюшка, раскалю я себя, распалю...' или 'Чуть помедленее, кони, чуть помедленее...'. Словно душу наизнанку вывернет, слезу у иных прошибает.
  Или после тяжелого дня, когда еле ноги таскаешь, что-нибудь веселое сбацает, типа про 'Канатчикову дачу', сразу напряжение с плеч долой. Его так и зовут 'Канатчиков' или просто 'Дача'. Пулеметчик он толковый, опыта ему не занимать. В 'первую' еще здесь лямку тянул, ранен был, чуть ногу не отняли. Стреляет 'Дача' отменно, все норовит нам продемонстрировать свое искусство, пули выкладывает одна к одной, словно в цирке.
   Недавно под Майртупом отличился, выручил крепко 'омоновцев', по-павших в 'мешок'. Из настоящей преисподней их вытащили, можно сказать. Убитых трое, раненых до хера. Подхожу к двум 'обезноженным'. Лежат, окро-вавленные, со жгутами на ногах, в ус не дуют, смолят. Наверное, перекрести-лись в душе, что для них все это 'дерьмо' закончилось, о 'железяках' размеч-тались. Только бедолаги еще не подозревают каким х...м это им еще аукнется. Спрашиваю одного, как давно жгуты накрутили, отвечает, что около часа. Прики-нул. Если час они пролежали, то все равно пока их транспортируют до госпита-ля, времени много пройдет. Одним словом плохи дела. Ампутация неизбежна. Говорю мудаку-капитану, что их сюда без разведки и прикрытия завел:
  - Жгуты ослабьте, угробите ребят!
  Да, жалко покалеченных пацанов, и все из-за всеобщей неразберихи, не-согласованности и нерадивых командиров.
   Рядом с 'Пиночетом', развалясь с отрешенным вареным лицом с обвис-шими пшеничными усами, мнет в пальцах давно потухший 'чинарик' сержант Леня Любимцев, бывший десантник-спецназовец. Он экипирован похлеще Тар-тарена из Тараскона: в 'сфере', несмотря на жару, с тугонабитой под завязку разгрузкой, из-за которой по обе стороны торчат рукоятки ножей, на одном боку в кобуре 'стечкин', на другом - 'эргэдэшки' и 'феньки'. С пяток, не меньше. В отряде его зовут уважительно 'Падре', иногда 'Папа', за его справедливость, за доброту, за трезвый мужицкий ум. В нем нет как в молодых бравады, суеты, необузданности. С виду флегматичный, добродушный, в бою же сущий дьявол. Был безработным. До сокращения работал на шахте. Бастовал, пикетировал, выходил 'на рельсы'. Требовал свое, заработанное, кровное. Теперь здесь: на-до кормить семью, растить ребятишек.
   Сбоку от Любимцева - Игорь Калиниченко или просто 'Калина'. Он из Ир-кутска. Из 'тигров', забайкальских 'вованов'. Уперевшись в лежащую шину но-гами словно жокей, он трясется вместе с остальными, усиленно массируя 'пя-тую точку', поблескивая на солнце черными очками. Как и сосед вооружен до зубов. Хотя, если с таким встретишься на узкой тропе лицом к лицу, считай уже, никуда не денешься. Разделает так, что мама родная не узнает. Ему даже ору-жия для этого не понадобится. Он, когда-то, еще до армии, несколько лет зани-мался у какого-то китайца, мастера ушу, стилем 'ба-гуа цюань'. В те времена, как сейчас помню, появилась целая серия фильмов с Брюс Ли и Джеки Чаном, мода на всякие восточные единоборства захлестнула всю страну; секции и клу-бы по ушу и карате появлялись как грибы после дождя. Показывал нам как-то на досуге он свои финты с концентрацией силы, с силовым дыханием. По его росту и поджарой фигуре не скажешь, что этот дохляк способен отоварить по полной программе и в бараний рог согнуть. Поэтому его в начале даже и всерьез никто из моих здоровяков не воспринимал, пока дело до драки не дошло. Не помню уж, чего не поделили. Это еще в Тоцком приключилось. В один миг ученик Фэн-чуня накостылял дюжине парней. Они и глазом моргнуть не успели, не то, что чихнуть. Потом пытался некоторых заинтересовавшихся учить гимнастике 'тай-цзицюань' и боевым стойкам. Всяким там: 'дракон убирает хвост', 'белая змея показывает жало', 'свирепый тигр вырвался из пещеры'. Смех один, да и толь-ко. Как гуси они медленно бродили по двору будто привидения, с отрешенными лицами плавно водя вокруг руками, сопели через нос, отрабатывая нижнее ды-хание, концентрируя внимание в точке 'дяньтянь', что ниже пупка на два 'цу-ня'. А он все болтал им про энергию 'ци', про какие-то там 'чакры', которые открываются после долгих упорных тренировок. Что у человека при этом выяв-ляются скрытые сверхспособности организма. Нет, я думаю, эти экзотические штучки, всякие 'цигуны', 'цюани', 'яни', 'тяни', 'хвосты драконов' и прочая восточная премудрость не для нас, не для белых людей.
   'Калину' зауважали еще больше после случая со снайпером. Потерь в отряде почти не было. Бог пока миловал! Тьфу! Тьфу! Если не считать нелепого ранения Морозова. Случилось это в начале командировки, пуля угодила в плечо сержанту. Ночью, балда, не выдержал, закурил 'на часах', и какая-то сука тут же поймала его в прицел. На следующий день снова выстрел, пуля тренькнула рядом с башкой Науменко, чистившего оружие у окна. Бедняга целую неделю в себя не мог прийти. Стреляли явно из сильно разрушенного здания 'пожарки', что в конце улицы, со второго этажа. Паники старались не поднимать. Отрядил пяток братишек пошустрее, они скрытно и быстро окольными путями пробрались к оному месту. Тут Калиниченко и показал свои скрытые способности, нутром вычислил, где может находиться вражина. Остановив жестом ребят, он словно ласка неслышно скользнул вдоль стены по битому кирпичу, через который про-бивались островками лопухи да пырей; нырнул в проем и замер под щербатым выступом у закопченной амбразуры окна. Услышав шорох и приглушенные голо-са, отстегнул чеку и баскетбольным крюком забросил 'феньку' внутрь. Взрыв. Садануло тогда по перепонкам крепко. Неожиданно из боковой щели вместе с облаком пыли вылетел весь в крови перепуганный насмерть парень с квадрат-ными глазами, его 'Калина' тут же вырубил молниеносным ударом подъема в голову. Обыскали 'потроха вонючего'. Ничего при нем крамольного не нашли, кроме 'синяка' на правом плече. А за стеной обнаружили мертвого снайпера. Потом Игорек здорово переживал, что не взял ту гниду живьем. Двенадцать за-рубок было у гада на прикладе винтовки. Двенадцать жизней наших ребят.
   Ближе к кабине расположился стройный розовощекий красавец Меркулов, вечно недовольный всем тип, с бегающими карими глазами. Была у младшего сержанта одна нехорошая черта: тырить все, что плохо лежит. Мародер он был отпетый. Если б не Вишняков, плакали бы 'вахи' горючими слезами, оплакивая свое добро. Ему бы служить в средние века, когда полководцы давали своим солдатам три дня на разграбление захваченных городов. Уж тогда бы он поста-рался на славу. Пришлось Александру прилично попотеть с подшефным. Одних только нравоучительных бесед было проведено, наверное, не менее трех. А уж потом Вишняков воспитывал уже своим проверенным способом, крепким кула-ком. Чтобы в следующий раз неповадно было, навешал пи...дюлей сверх меры, вырабатывая устойчивый условный рефлекс.
   Напротив нашего красавца клюет носом, вздрагивая, невыспавшийся по-сле ночного наряда 'Боливар', Вася Светлов. Невысокий жилистый парень с уродливым белым шрамом через лоб. Служил в московском погранотряде в Таджикистане, воевал с бандами наркокурьеров и прочей сволочью. Насмотрел-ся на гражданскую войну, на резню, во как, выше крыши! На толпы несчастных беженцев. То в Афган прут сплошной галдящей стеной с сопливыми чумазыми ребятишками, то оттуда голодные оборванные пытаются возвернуться. А про-звали его за выносливость и недюжинную силу, потому что двужильный как Бо-ливар, что 'не вынесет двоих'.
  - Считай, по-нашему мы выпили немного! Не вру, ей-богу!
   Скажи, Серега! - обернувшись и дружески хлопнув по плечу Полякова, пропел радист Мартыненко.
  - Отстань! - отмахнулся хмурый Сергей, недовольно мотнув головой.
  - Вы не глядите, что Сережа все кивает, - продолжал неугомонный радист. - Он соображает, все понимает! А что молчит - так это от волнения, от осозна-нья и просветленья...
  Алешка Мартыненко, самый молодой из команды, необстрелянный. От-служил в Чите во 'внутренних', потом вернулся домой в Тольятти, устроился на ВАЗ. Все складывалось прекрасно, хорошая работа, приличный заработок, учиться поступил на заочный. На следующий год летом поехал с компанией дру-зей-туристов на Грушинский фестиваль, песни послушать, людей посмотреть, себя показать. Там все и случилось. Познакомился с красивой веселой девуш-кой, вместе на 'горе' фонариками светили, если прозвучавшая песня нрави-лась. Влюбился без памяти. Женился. Теперь локти кусает. Любимая оказалась распоследней шлюхой, каких свет не видывал. Ее, говорит, в Самаре каждая шавка знала. Одним словом, гулянками, пьянками и прочими фортелями довела парня до 'края', руки уж собрался на себя наложить от страшного позора и за-губленной любви. Мать и друзья советовали сменить обстановку, уехать куда-нибудь на время, пока не уляжется нервный срыв, и не зарубцуется душевная рана. А тут, на тебе, набор контрактников в Чечню...
  
  
  Зажмурившись от лучей солнца, мелькавших словно вспышки стробоскопа в просветах между деревьями, ослепленный Вишняков опустил голову и уста-вился в пол кузова. Он никогда не садился в кабину, где висело неподвижное пыльное облако, хоть топор вешай, а предпочитал трястись со всеми в кузове. Так как задыхался, будто астматик, будто повешенный, будто рыба на берегу. Да и в железной коробке он чувствовал себя неуютно как в мышеловке. Поэтому всегда уступал свое место рядом с Витькой Мухомором кому-нибудь из подчи-ненных. Витек - тертый калач. Афган прошел: 'наливники' гонял до Герата. Дважды горел, левая сторона лица обезображена. На перевале Саланг зимой в туннеле, забитом военной техникой, чуть богу душу не отдал. Еще б немного - задохнулся. Неряха страшный, вечно чумазый как трубочист; но машину, надо отдать ему должное, держит в идеальном состоянии. Лихачит, конечно, этого не отнимешь, характер такой, неукротимый как у мустанга. Какой русский не любит быстрой езды?
   Частенько приходится 'контачить' с аборигенами. Как-то в разговоре один из местных 'чехов' обозвал Вишнякова жестоким ястребом. Как он тогда взвился. Да, они ястребы. Безжалостные ястребы. И будут ими, пока всякая мразь убивает, калечит и глумится над русским населением. Издевается над немощными стариками, насилует беззащитных женщин, детей лишает детства, превращая в бездомных сирот. Они ястребы для всякой сволочи, которая за все ответит: за кровь, за слезы, за рабство. Пощады от них не жди. Они - ястребы.
  Впереди с бойцами на броне пылили 'бэтээры', лихо виляя, словно бо-лиды 'Формулы-1' на гоночной трассе, объезжая колдобины и ямы. 'Урал' трясло и подбрасывало на разбитом, испещренном рытвинами словно оспой, асфальте. У сидящих напротив бойцов белесые соляные разводы под мышками. От едкого пота пощипывает глаза. Вишняков лизнул языком блестящую на солн-це тыльную сторону ладони. Привкус соли.
  - Эх, искупнуться бы, мужики!
  Пуля, пробив пластину бронежилета и зацепив позвоночник, прожгла пра-вое легкое и засела в ребрах. Александра от удара развернуло, и он, потеряв сознание как мешок, шмякнулся на дно кузова рядом с запасным скатом, в кото-рый они упирались пыльными 'берцами'.
  Он не слышал ни взрыва фугаса перед автомобилем, ни бешенной авто-матной трескотни, ни криков, ни стонов своих товарищей. Сверху всей тяжестью на него навалился с раздробленным черепом, дергающийся в конвульсиях, По-ляков с широко открытым в агонии синим ртом...
  
  
  
  Глава двенадцатая
  
  Ноябрь. Последние дни командировки. Военная колонна змейкой медлен-но ползла по вьющейся дороге. Необходимо было успеть до темноты добраться до Хасавюрта. В воздухе искрилась дождевой пылью и играла радугой легкая изморось. Встречный сырой ветер продирал до костей. Миновали несколько блокпостов, оборудованных как маленькие игрушечные крепости. Окопы, дзоты, мешки с песком, бетонные блоки, зарывшиеся по макушку БТРы. Вырубленные подчистую деревья вокруг, чтобы не могли укрыться в "зеленке" снайперы или группы боевиков. Все подходы каждую ночь тщательно минируются, ставят рас-тяжки и сигнальные мины. Утром саперы их снимают, чтобы своих не отправить к праотцам. А там, где поработал "Град", лишь обгорелые обрубки стволов и выжженная перепаханная земля. На обочинах дороги кое-где попадались осто-вы искореженной сожженной бронетехники, некоторые нашли здесь последний приют еще с прошлой чеченской кампании.
  Неожиданно, с пригорка шквал огня из гранатометов и пулеметов полос-нул по колонне, головной и замыкающий БТРы вспыхнули как факелы. Из замас-кированных укрытий пристрелянные пулеметы кинжальным огнем сеяли панику и смерть. Колонна развалилась прямо на глазах. Грохот гранат, отчаянные кри-ки, нечеловеческие вопли раненых, автоматная бешеная трескотня, взрывы бое-комплектов, все слилось в сплошной кромешный ад...
  
  Это была 'полная жопа'. Когда они, поднятые по тревоге, подлетели на БМП к своим на выручку, от 'вэвэшной' колонны, которая направлялась в Хаса-вюрт, почти ничего не осталось. Едкая черная гарь клубами стелилась над из-вилистым узким участком дороги, попавшая в мышеловку 'ваххабитов' боевая техника горела. Отовсюду слышались крики, матерщина, стоны раненых, завы-вание и потрескивание горящей вонючей резины.
   Пораженные увиденным кошмаром, Ромка и его товарищи посыпались с 'брони'. Прямо перед ними с пробитыми скатами замер и уткнулся носом в кю-вет 'Урал' Рафика Хайдарова, замыкающий колонну. В кузове с изорванным в клочья брезентовым тентом у искореженной спаренной 'зушки', защищенной от осколков крышками от люков БМП, лежали сильно опаленные тела двух убитых бойцов. Ближнего, уткнувшегося вниз лицом в еще тлеющий полосатый замыз-ганный матрас, Ромка сразу признал по крестообразному белеющему шраму на стриженном затылке, это был дембель Сашка Крашеннинников, наводчик, дол-говязый пацан из Зеленодольска. Известный в части под кличкой 'Меченый'. С боку от него 'заряжающего', который с оторванной по колено правой ногой ле-жал навзничь на мешках с песком было не узнать, настолько было его тело изу-родовано взрывом . Он был почти нагишом: ударной волной с него сорвало оде-жду. Больше в кузове никого не было. Борта автомобиля, обшитые изнутри стальными листами буквально развалило, из продырявленных осколками и пу-лями мешков тонкими струйками продолжал высыпаться песок. На 'бээмпэш-ных' люках, когда-то красочно разрисованных ефрейтором Федькой Зацарини-ным, большим спецом по художественной части, появились потеки крови и отме-тины от осколков.
  В кабине на баранку завалился всем телом с наполовину снесенной че-репной коробкой - Рафик. На дверце автомобиля, с наружи одиноко болтался его новенький 'броник' с свежевытравленной хлоркой надписью 'Казань-97'. Очередь из крупнокалиберного пристрелянного пулемета прошлась как раз по лобовому стеклу машины и поставила точку на короткой жизни балагура и ве-сельчака с волжских берегов. С другой стороны под распахнутой дверцей у под-ножки в кровавой луже лежал, покрытый черной жирной копотью, капитан Те-рентьев, с неестественно вывернутой, сильно обгоревшей, кистью правой руки. Ромка с болью отвернулся, чувствуя, как к горлу подступает комок. Жалко, от-личный был мужик: Терентий, всегда за их брата, солдата, горой.
  Дальше, в метрах двадцати, где, пересекая дорогу, узкой дорожкой пыла-ла вытекшая из пробитых баков солярка, виднелся наглухо зажатый между 'бэ-тээром и сгорешей БМП 'Газ-66', чадящие протекторы которого обнажились, стала видна обгорелая паутина корда. В изрешеченной как сито кабине обнару-жили раненого в грудь и голову, стонущего, старшего прапорщика Яблонского. Стоило большого труда извлечь его из кабины.
  Майор Геращенко отдал приказ всех раненых и 'двухсотых' стаскивать к началу поворота, откуда их могли эвакуировать.
  Три подошедшие 'бэхи' под командованием, пришедшего в ярость, капи-тана Дудакова, заревели, развернулись и понеслись в сторону села, откуда до-носилась яростная стрельба, там уральский СОБР, появившийся чуть раньше из Ножай-Юрта, разбирался с отступившими в ту сторону нападавшими. Один из барражирующих над чеченским селом вертолетов вернулся к разгромленной ко-лонне, стал снижаться, чтобы принять на борт раненных и 'груз двести'.
  'Вэвэшники' наконец добрались до начала колонны. За подорванным го-ловным БТРэром в канаве нашли громко стонущего раненого осколками в живот сержанта Широкова и еще трех перепуганных покалеченных ребят. У одного бы-ло осколочное ранение в ягодицу и в руку, у остальных легкие пулевые ранения и множественные ожоги. Все они находились в глубоком стрессовом состоянии. Младший сержант с поцарапанным носом и безумными глазами, Алешка Кожев-ников, увидев Самурского с товарищами, все время безудержу бубнил как сума-сшедший : 'Наши! Наши! Наши!'. Из ушей и носа у него, не переставая, текла кровь, голова подергивалась словно у марионетки. При этом он бессмысленным взглядом смотрел на ребят и глупо улыбался. Ромка, Чернышов, Пашутин и сан-инструктор Терещенко сразу же стали их перевязывать и делать противошоко-вые уколы, потому что те находились в таком плачевном состоянии, что сами за все время почти ничего не сделали, чтобы оказать себе и друг другу первую ме-дицинскую помощь. Пока остальные занимались пацанами, Ромка и Костя Те-рещенко тщетно пытались облегчить страдания сержанту Широкову, который, урывками приходя в сознание, дико кричал, плакал, испытывая страшную боль, вновь терял сознание...
   Был серый промозглый день, из-за сырого тумана, опустившегося над до-рогой, и мелкой измороси кругом все было холодным и влажным. Раненых и убитых таскали на кусках прожженного дырявого брезента, ноги разъезжались по сырой глине, под сапогами уныло чавкала липкая грязь. Потом они бродили и собирали фрагменты тел: руки, ноги, пальцы... На дороге под 'звездочкой' БМП нашли разбитый ящик из-под ЗИПа с рассыпанными инструментами и чью-то сплющенную обгоревшую голову. Ромку и остальных сильно мутило, он старал-ся не смотреть на то, что когда-то было частью человека. Закончив погрузку двухсотых и раненых в грузовой отсек вертолета, они отбежали подальше от ре-вущей винтокрылой машины, оглушительный вой винтов рвал перепонки. Укры-лись от поднятого лопастями ветра за 'Уралом', подняв отсыревшие воротники, жадно закурили. В стороне, не переставая, надрывно кашлял словно чахоточ-ный, наглотавшийся удушливого ядовитого дыма, пулеметчик Пашка Никонов.
   'Да, это полная жопа, - подумал про себя Ромка, окидывая покрасневши-ми слезящимися от гари глазами место трагедии. - Не приведи господь, в такую катавасию когда-нибудь вляпаться, как нашим дембелям довелось. Вот и дем-бельнулись! Пацаны погибли, а ради чего, спрашивается?'
  Пока они курили, поминутно сплевывая горькую грязную слюну, любопыт-ный как старая бабка санинструктор Костя Терещенко везде совал свой нос. То полез зачем-то через люк оператора-наводчика в подбитую 'бэху', понесла его туда нелегкая. Потом весь перемазанный в саже, и не лень ему было, вскараб-кался вместе с Чаховым и баламутом Приваловым на крутой откос, откуда бое-вики вели ураганный огонь по заблокированной колонне. Там они обнаружили обустроенные ячейки для стрельбы, горы стрелянных гильз, лужу крови, не-скоько использованных 'мух', чуть дальше брошенный кем-то из раненных 'че-хов' РПК , пустые магазины к нему, зеленую повязку с арабской вязью...
   'Костян как-то им, еще будучи в части перед отправкой сюда, рассказы-вал, что после школы поступал в МГУ на факультет психологии, да срезался на первом же экзамене по математике. Говорит, с самого начала ему не везло. Приехал на экзамены, а экзаменационный билет, как назло, забыл дома. Что де-лать? Времени в обрез. Поймал такси и домой за документом. Успел, буквально за минуту до начала примчался. Раздали задания, сижу, говорит, в носу ковы-ряю, почесываю за ухом, абсолютно спокоен, ни капельки не волнуюсь, ничего меня не трясет, мыслишек в башке никаких. Все ему по х..ю, на все наплевать. Потому, что утром по чьему-то дурацкому совету стакан валерьянки хлопнул, чтобы не волноваться. Ну, и в результате пару словил. А ведь усиленно гото-вился, на заочных подготовительных курсах успешно учился, литературы специ-альной море перелопатил. На собеседовании перед вступительными экзамена-ми членам комиссии приглянулся, потому что в свое время книжками психотера-певта Владимира Леви увлекался и сыпал цитатами оттуда как из рога изобилия. Председатель приемной комиссии ему на прощание так и сказал, если он полу-чит 'тройку' на первом экзамене, чтобы документы не вздумал в растрепанных чувствах забирать, а продолжал сдавать дальше. Костя вновь собирается после армии поступать в университет на ту же специальность, чтобы в недалеком бу-дущем изучать и помогать прошедшим дорогами войны больным солдатам. Уко-лы набалатыкался делать, колет как заправский доктор 'дядя Ваня'. Добрый, отзывчивый. Чтобы не случилось, подойдет утешит, по-родному поговорит. Од-ним словом, молодец, пацан!'
   Ромкины думы прервали, появившиеся из-за разбитого кузова перемазан-ный как черт Терещенко и насупленный Славка Чахов, который тащил за собой обгоревший окровавленный бушлат.
   - Чей?
   - Не знаю!
  - Нашли, вон там, за кюветом! - Костик махнул в сторону канавы, запол-ненной мутной водой.
   - Метка есть?
   - Сейчас посмотрим!
   - Бляди черножопые! - бледный Эдик Пашутин в сердцах зло сплюнул и поковылял к группе солдат, которые с майором Геращенко и старшим лейтенан-том Тимохиным тщетно пытались открыть одну из кормовых дверей подбитой 'бэшки'. Амбал, Витька Долгоруков, как заведенный упорно долбил ломом, пы-таясь, поддеть край люка. Наконец это им удалось. Распахнув дверь, бойцы от-прянули в сторону от страшного запаха и жуткой картины, что предстала перед ними...
   - Нет, метки нема! - сказал разочарованный Костя, повертев в руках буш-лат, и принялся выворачивать карманы. В одном была сырая рыжая табачная кашица, сплющенный спичный коробок, и грязный как портянка скомканный клет-чатый платок; в другом ничего, кроме большущей дырки с кулак. А вот во внут-реннем, что-то было. Покопавшись, медбрат извлек отполированный до зер-кального блеска патрон от 'калаша' и мятую затертую фотокарточку симпатич-ной девушки с короткой стрижкой и смеющимися глазами.
   - Это девчонка Сереги Ефимова, я, кажется, видел эту фотку у него.
   - Какого Ефимова? Ну ты, Костян, даешь! Башкой, что ли о броню шанда-рахнулся?
   - Ефимов же только что с нами был!
  - С Дудаковым и Стефанычем на 'бэхе'!
   - Да, верно! Серега с нами был! Что-то, братцы, и в заправду мозги у меня заклинило!
   - Лечиться надо, Склифосовский!
   - Погоди, погоди, я ведь тоже видел эту деваху! - откликнулся 'Крест', снайпер Валерка Крестовский, навалившись сзади на спину Чахову.
   - Стоп, мужики! - Ромка Самурский хлопнул себя рукавицами по бедру. - Вспомнил! Эта же фотка 'дяди Федора'!
   'Дядей Федором' в роте за глаза называли Фарида Хабибуллина, здоро-венного парня, спортсмена из Татарии, перворазрядника по вольной борьбе. Ни кто из 'дедушек' его не трогал, все боялись с ним связываться, поглядывая на его твердые бицепсы и бычью шею. Не смотря на его вечно хмурую физионо-мию, он был спокойным, безобидным, в меру флегматичным пацаном.
   - Точно! - оживился Свят Чернышов. - Фаридка Хабибуллин мне ее еще полгода назад показывал, когда мы с ним наряд по кухне тянули. То-то я чувст-вую, что где-то видел ее!
   - Дай сюда! - Ромка, сунув потрепанные перепачканные руковицы под мышку, бережно взял фотокарточку из рук Терещенко.
   - Смеется, - грустно сказал он, кивнув на снимок, который держал перед собой, разглаживая трещинки на портрете большим огрубевшим пальцем.
  
  
  
  Глава тринадцатая
  
  Шилов примчался сразу же, как только узнал о трагедии, разыгравшейся под Герзель-Аулом.
  - Миша, Лене не говори...- с трудом шептали потрескавшиеся бледные гу-бы капитана Теретьева.
  - Коля, все будет хорошо, - успокаивал Шилов друга, держа его черные от гари пальцы в своих сильных ладонях и вглядываясь в серые неподвижные гла-за с опаленными ресницами.
  Николая увезли в операционную. Капитан, расстегнув отсыревший буш-лат, подошел к окну в конце коридора, где курила группа раненых. Прикурил. Угостил сигаретами. До погруженного в горькие думы Шилова долетали обрывки разговора.
  - Под станицей Степной во время разведки боевики накрыли его группу минометным огнем...
  - Ну, думаю, кранты! Не знаю, каким чудом, тогда вырвались из той пере-делки...
  - Надо было каким-то образом вернуть тела погибших. Обратились к ме-стным старейшинам. На переговоры выезжал сам "батя", полковник Лавров. Со-шлись на том, что погибших ребят обменяют на четырех убитых чеченцев...
  - Из носа и ушей течет кровь, бля! Башка трещит как грецкий орех! Вот-вот треснет! Ничего не соображаю...
  - Во время зачистки в подвале одного из домов наткнулись на солдатские останки. Вонища страшная, тела разложившиеся. Человек восемь. Жетонов, до-кументов нет. Судя по всему, контрактники...
  - Да, ребята, контрактники гибнут пачками, их бросают в самые опасные места. В самое пекло.
  - Да, потому что командование за них никакой ответственности не несет.
  - Ему плевать на них, - согласился скрюченный солдат с загипсованной рукой.
  - Оно отвечает только за солдат "срочников", за них голову снимут, а на 'контрактников' всем насрать...
  - 'Контрабасов', мне один штабист говорил, даже в списки боевых по-терь не включают.
  - Послушать Ванилова, так получается, что у нас...
  - Наверняка, числятся пропавшими без вести, - говорил невысокий вес-нусчатый парень с забинтованной грудью, сплевывая в 'утку', приспособленную для окурков.
  - Потери в частях федералов жуткие, - донеслось до Шилова. В томитель-ном ожидании мрачный Шилов, прохаживаясь по длинному коридору, сжимал до хруста кулаки. Госпиталь был буквально забит ранеными. Было довольно много солдат, получивших осколочные ранения от своей же артиллерии и авиации.
  'Да, что же это, творится? Полководцы Жуковы, твою мать! Когда же это-му бардаку будет конец?' - лезли в голову мысли.
  - Доктор, как он? - Михаил метнулся к молодому высокому хирургу в за-брызганном кровью клеенчатом фартуке, наконец-то появившемуся из операци-онной.
  - Безнадежен. До утра, боюсь, не протянет! - глубоко затягиваясь сигаре-той, устало ответил тот, глядя на него поверх очков. Шилов в отчаянии нахлобу-чил шапку и, ссутулившись, направился к выходу.
  - Погоди, капитан! - окликнул хирург и исчез в операционной. Через пару минут появился, молча, протянул ему полстакана спирта. Выпив залпом спирт, мрачный Шилов вышел на крыльцо госпиталя.
  Попытался зажечь спичку. Сразу не получилось. Сломалась. Следущая тоже. Наконец прикурил. Начало смеркаться. На соседней улице с облезлой ме-чети заголосил мулла. На душе было погано, как никогда.
  'Хотелось вдрызг нажраться вонючего спирта, взять в руки 'Калашников' и все крушить, крушить, крушить вокруг. Стрелять эту мразь! Рвать зубами, по-гань! Сколько можно терпеть это дерьмо! Ему вспомнилась последняя 'зачист-ка', которую проводили вместе с СОБром из Екатерингурга в Курчали. Во дворе одного из домов, благодаря овчарке Гоби, под деревянным щитом обнаружили сырой глубокий зиндан. А в нем четверых заложников. Троих военных и парниш-ку-дагестанца. Все изможденные, оборванные, избитые. Худые заросшие лица. Животный испуганный взгляд. Больно смотреть. Особенно на "старлея". У того были отстреляны фаланги указательных пальцев на руках. Седой весь. Перед-ние зубы выбиты. Вместо левого глаза сплошной кровоподтек! Когда нас увидел, затрясся как осиновый лист, заплакал навзрыд. Говорить не мог. Рыдая, заикал-ся, захлебываясь. Дрожал всем телом как загнанный зверь. Вцепился намертво 'собровцу' Юркову в "разгрузку" изуродованными руками и боялся отпустить. Повезло хозяевам-гнидам, что смылись! А то бы мы, такую 'зачистку' бы этим ублюдкам устроили! За яйца бы подвесили, гадов! И подсоединили бы полевой телефон, нашу маленькую шарманочку! Вот это была бы пляска, похлеще твоей ламбады! Сраная Чечня! Тут каждая двенадцатилетняя сопля в любую минуту может жахнуть тебе в спину из "мухи" или 'эрпэгэшки'. Оружия у "черных ско-тов", хоть жопой ешь. Почти в каждом доме арсенал имеется. Ни какие-нибудь, тебе, кремнёвые ружьишки ермоловских времен, а новейших систем гранатоме-ты, минометы, снайперские винтовки с 'забугорной' оптикой, тротиловые шашки и прочая хрень. В одном месте даже зенитно-ракетный переносной комплекс об-наружили. После зачисток, можно сказать, трофеи вагонами вывозим. В глазах у всех неприкрытая лютая ненависть, вслед плевки и сплошные проклятия. Про-езжаешь мимо кладбища, а там над могилами неотомщенных боевиков лес ко-пий торчит с зелеными тряпками. Значит, будут мстить, будут резать, безжало-стно кромсать нашего брата. Значит, какой-нибудь пацан из русской глубинки, как пить, здесь найдет себе погибель. Сколько еще наших ребят сложат свои го-ловы в долбаной Ичкерии!'
  Шилов в сердцах со всего размаху двинул по железным перилам кулаком, они жалобно задребезжали, заходили ходуном.
  - Обидно! Конец командировки! И на тебе! Подарочек! Падлы черножопые! Если бы не "вертушки" и не Уральский СОБР, подоспевшие на выручку из Но-жай-Юрта, полегла бы вся колонна. Вот, и нас не миновала беда. Постигла не-завидная участь "калачевской" и "софринской" бригад. Угодили, таки, в засаду басаевских головорезов. Не обошла смертушка стороной пацанов-дембелей. Не пожалела. Лучше бы они на заставе в горах продолжали замерзать сверх срока, так нет же, дождались на свою головушку плановой замены. Выкосила мерзкая старуха почти всех безжалостной косой по дороге домой.
  - Эх, Николай! Коля! Что я теперь, Ленке скажу? - Шилов шмыгнув носом, снова со всего маха двинул кулаком по перилам.
  - Как я в ее серые глаза посмотрю?
  Дверь распахнулась настежь, двое санитаров, задевая дверные косяки, выносили покрытые рваной окровавленной простыней носилки. Капитан посто-ронился, пропуская их. С носилок свешивалась закопченная рука убитого с ободранными в кровь пальцами. На указательном тускло поблескивала сереб-ряная печатка с изображением боксерской перчатки. За ношение этого кольца он неоднократно гонял сержанта Широкова в наряды.
  
  
  Глава четырнадцатая
  
  Вечер. Военный городок. Лена, жена капитана Шилова, после новостей по РТР погладив детское белье и уложив детей спать, вновь включила телевизор. В программе 'Время' шел репортаж из Чечни, который вел репортер Александр Сладков. Показывали генерала Трошина, который заявлял, что боевики наголо-ву разбиты, что контртеррористическая операция закончена. Что остались мел-кие группки бандитов, которые попрятались по пещерам.
  Потом показали Ястребова, который, хмуря лоб, рассказывал об успехах ОГВ.
  Неожиданно раздался телефонный звонок. Лена подбежала и в волнении подняла трубку. Звонила подруга, Сафронова Людмила, жена комбата.
  - Леночка, милая! Здравствуй! Как у тебя дела? Как детишки? У меня хо-рошая новость, дорогушка! Только что, звонил Максим. Говорит, что у них все хорошо, спокойно. Так что, не волнуйся! Ты, кстати, смотрела сегодня програм-му 'Время'?
  - Да, только что! Ястребов говорит, что контртеррористическая операция уже практически завершена. Боевиков жалкая горстка осталась. Но я все равно страшно переживаю.
  - Макс, такой веселый! Все шутит, ты же его знаешь! Привет передает от твоего Миши! Так, что не волнуйся, голубушка!
  После телефонного разговора Лена прошла в детскую. Поправила одеяло у Сережки, поцеловала спящую Натальюшку в макушку. Подошла к окну. За ок-ном горели уличные фонари, медленно падал редкий пушистый снег.
  Вчера она была в церкви. Огоньки горящих свечей сквозь навернувшиеся на глаза слезы казались светлыми расплывчатыми пятнами. Через витражи окон косо падали длинные узкие лучи света, которые словно живые играли в полу-мраке храма. Среди молящихся было немало молодых лиц. Вот тонкая женская рука поставила потрескивающую горящую свечку. Лена узнала впереди стоящую молодую женщину, это была несчастная Таня Бутакова, муж которой пропал в Чечне без вести. Чуть дальше, с другой стороны - две женщины в трауре. Рядом с ними боевые друзья убитого. Звучали слова молитвы по погибшим воинам:
  - Молим Тя, Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов на брани убиенных и приими их в небесный чертог Твой, яко мучеников изъязвленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь Твою и за Отечество, еже благословил еси, яко достояние Свое...
  
  
  Утром Шилова вызвали к 'батяне'. У командирской палатки стоял незна-комый 'уазик' без левой фары и помятой крышей, изрядно помеченный пулями, рядом с ним курили капитан Карасик и четверо рослых молодых чеченцев, уве-шанных оружием. Ротный с недобрым предчувствием нырнул в палатку. Кроме полковника Кучеренко там находились: майор Сафронов, капитан Дудаков и ка-кие-то, судя по поведению 'бати', важные чеченцы.
  - Шилов, знакомься! Командир спецназа Рустам Исмаилов! Его правая ру-ка - майор Лечи Нурмухаммедов.
  Гости поднялись из-за стола и крепко пожали капитану руку. Шилов почув-ствовал в своей ладони узкую сильную ладонь. У командира спецназовцев на кисти не было двух пальцев. Он был среднего роста, в крепко сбитом теле чув-ствовалась какая-то несгибаемая сила. Взгляд был прожигающий, из-под черных бровей, одну из которых рассекал уродливый шрам. У его бородатого помощни-ка, в отличие от шефа, было открытое молодое лицо со смеющимися карими глазами.
  - Рустам со своими ребятами будет выдавливать, - полковник ткнул огрыз-ком красного карандаша в карту. - этих тварей из ущелья, вот отсюда. Видишь? Лучше места не придумать. Наша же задача, встретить их вот здесь, на выходе к селу, у излучины реки.
  После чая чеченцы попрощались и уехали.
  - Прям, головорезы какие-то с большой дороги! Настоящие абреки! Где ты их откопал, Владимир Захарович? - полюбопытствовал капитан Дудаков.
  - Из штаба привез. Казанец рекомендовал. Отличные, кстати, парни! А главное, надежные! У них счеты с боевиками! Большая кровь между ними! - Ку-черенко, аккуратно сложив карту, засунул ее в планшетку. - Этот Рустам очень крутой парень, огонь и воду прошел. Еще в Афгане воевал вместе с Русланом Аушевым. Потом в оппозиции к Джохару состоял. Участвовал в штурме прези-дентского дворца в Грозном. В каких только переделках не был. Видал, у него взгляд какой. Глаз-то стеклянный. Потерял его при подрыве бронемашины, бук-вально по кусочкам тогда парня собирали. Весь латанный-перелатанный. Живо-го места на нем не было. Сильный мужик. Другой бы на его месте, уж давно скис. В этом же, энергии хоть отбавляй, на десятерых хватит.
  - То-то я гляжу, буравит меня словно каленым железом насквозь прожига-ет, - вновь отозвался Дудаков. - Аж, не по себе стало.
  - Не завидую никому из 'вахов', если попадутся на пути Рустама. Точно придет хана! Не пощадит! Кровная месть! Полрода, дудаевцы-сволочи, у него уничтожили.
  - И чего мы полезли в их чертовы разборки? - сказал майор Сафронов, потирая небритую щеку. - Пусть бы крошили, резали друг друга.
  - Максим, помнишь, в 1996-ом Грозный сдали боевикам?
  - Еще бы не помнить тот 'черный август'! Как нас умыли? Политики херо-вы!
  - Так Исмаилов, тогда несколько дней с 'ментами' и нашими ребятами из 'Вымпела' осаду сдерживал в 'фээсбэшной' общаге. Чудом тогда мужики вы-рвались, до последнего надеялись, что помощь придет. Не пришла! А те из 'ментов', что поверили обещаниям полевого командира Гелаева и вышли, были зверски убиты боевиками.
  - Предали, сволочи! Ребята кровью умылись, заплатили головой из-за столичных выродков, - закипел побагровевший Дудаков, сжимая кулаки.
  - Ну, ладно, ладно, Алексей, чего старое ворошить! Наше с тобой дело приказы выполнять! Извините, мужики, у нас тут разговор с Михаилом серьезный предстоит.
  Сафронов и разраженный Дудаков вышли.
  - Миша, садись, - с хмурым лицом куривший полковник Кучеренко, кивнул на топчан. - Закуривай.
  Шилов присел рядом, вытряхнул из предложенной пачки сигарету, щелк-нул зажигалкой, прикурил.
  - Значит, завтра отбываем домой? Дудакову хозяйство сдал?
  - Да, все нормально. Дмитрич остался доволен.
  - Ну, и славненько. Но Сафронову и Дудакову, я чувствую, будет послож-нее, чем нам.
  - Да, Владимир Захарыч, жизня здесь не покажется сахаром. Холода на носу.
  Разговор явно не клеился. Офицеры, молча, курили. Каждый думал о сво-ем. Шилов внутренне догадывался, по какой причине его вызвал Кучеренко, но боялся об этом даже и думать. Полковник же не знал, как бы лучше подойти к столь неприятной для него мисссии.
  - Миша, я тебя вот за чем позвал. Вот, держи. Это Николая, - подполков-ник, не поднимая взгляда, протянул капитану руку и разжал кулак.
  На широкой как лопата ладони Кучеренко тускло поблескивали 'коман-дирские' часы. Шилов сразу узнал знакомый циферблат. Лена подарила одина-ковые часы ему и своему брату на 23-е февраля в прошлом году.
  
  
  Глава пятнадцатая
  
  Он, как сейчас, помнил тот морозный день. Они всей семьей сидели за праздничным столом. Он, Лена и дети. Он только что пришел домой. После тор-жественного парада в части. По дороге они с майором Сафроновым в кафе про-пустили пару стопок водки в честь великой даты. За что Лена, естественно, его слегка пожурила. Сели за праздничный стол. Ждали шурина, который невесть, куда запропастился, хотя заверял, что будет ровно в два. Тут звонок в дверь. Открыли, а на пороге - брат Нины, Николай Терентьев в парадной форме с цве-тами и тортом. Лена бросилась обнимать и целовать брата.
  - Коля, миленький, с праздником! Это от меня! Это от нашей любимой ма-мы! Это от Сережи и Натальюшки! А Миша тебя сам поцелует!
  - Я его поцелую! Я его так поцелую! - отозвался сердито, появившийся из гостиной, хозяин.
  - Капитан Терентьев по вашему приказу прибыл, мон женераль! - Капитан Терентьев, вытянувшись, щекнув лихо каблуками, отдал честь. - Сережка, дер-жи скорее торт! Вкуснятина, пальчики оближешь! Шоколадный!
  - Проходи, вояка! Уже все давным-давно за столом! Только тебя и ждем! - Шилов, пощелкивая подтяжками, топтался в прихожей вокруг шурина. Лена и Сережка с цветами и тортом убежали в кухню, откуда доносился сногсшиба-тельный аромат ванили.
  - Ты, куда же слинял, хорек? Мы же договаривались, что вместе с Викто-рычем идем в 'Сиреневый туман' отмечать нашу славную дату.
  - Миша, шерше ля фам. Сам понимаешь? - заговорчески полушопотом ответил Терентьев, вешая шинель и делая хитрые глаза.
  - Ну, и кобелек, - покачивая головой, отозвался хозяин. - Не сносить тебе головы. Ой, не сносить! Верно, теща говорила, что ты в папашку непутевого уро-дился. Тот еще кобелек был. Опять, наверное, за чужой женой ухлестывал? Эх, плохо это для тебя, Николаша, кончится, помяни мое слово! Смотри, гулена, допрыгаешься, вызовет Синельников тебя на дуэль или шандарахнет где-нибудь на охоте с двух стволов.
  - Ленка! А что, это твой несравненный в таком затрапезном виде? - крик-нул Николай, закрывая щекотливую для него тему. - Ну-ка, живо китель с орде-нами надень!
  - Говорит, что ему в нем жарко! - откликнулась из кухни Лена, колдовав-шая над пирогом у открытой духовки.
  - Где это он успел так разжариться, если не секрет? На дворе двадцати-градусный морозище кусается!
  - Тебе виднее, ты с ним служишь, а не я! Где это вы разжариваетесь по-стоянно!
  - Места надо знать! - глухо отозвался Шилов. Округляя глаза и вертя пальцем у виска, зло добавил шопотом. - Кто тебя за язык тянет, дуралей!
  Они прошли в комнату. Появилась счастливая сияющая Лена с пирогом на блюде.
  - А если пару больших звезд пришпандорить на погоны, наверное, не вы-лезал бы из кителя? - пошутил шурин.
  - А лучше одну, но очень большую, - размечтался Шилов. - Уж тогда бы точно в нем спал!
  - А где у нас Натальюшка? - Терентьев заглянул в соседнюю комнату, где от дяди спряталась застенчивая племянница. - Ах, вот она где, солнышко мое ненаглядное! Иди ко мне, маленькая моя принцесса! Смотри, красулька, какой я тебе подарок принес...
  
  Хозяин одел парадный китель с боевыми наградами. Уселись за празд-ничный стол. Николай поставил на скатерть бутылку кагора.
  - Нам - беленькую, а это для Ленки, церковное. Детишкам по столовой ложке тоже можно. Для здоровья. Штопора, естественно, как всегда нет? Куту-зов, опять пробку отверткой ковырять будем?
  - Николай, обижаешь! На этот раз целых два! - живо откликнулся Шилов и развернулся к серванту.
  - Рад, что исправляешься! Не все, значит, еще потеряно, фельмаршал!
  - Коля, погоди! Сначала подарки! - встрепенулась вдруг счастливая Лена.
  И убежала вместе с Сережкой в другую комнату. Через минуту они верну-лись с загадочным видом, держа руки за спиной.
  - Дорогие, любимые наши защитники, позвольте мне, вашему главноко-мандующему, поздравить вас с Днем Красной Армии и вручить вам подарки от меня и наших детишек!
  Она и Сережа достали из-за спин две коробочки. Открыли их. В них были часы. Сияющая Лена, целуя, вручила подарки офицерам.
  - Надо же, 'командирские'! - сказал Терентьев в восхищении.
  - А ты, как думал? - отозвался довольный женой и подарком Шилов.
  
  
  Глава шестнадцатая
  
  Лена, прижав к себе своих маленьких чад, как и все, заворожено смотрела на вокзальные часы. Люда в зале было много, ждали поезда с Астрахани. Встре-чающие были в радостном возбуждении, многие с детьми и цветами.
  Как бы в стороне от всех стояла, худенькая как тростинка, Таня Бутакова, ее бледное с темными кругами под глазами лицо резко выделялось из массы людей. Ее муж, Саша Бутаков, прапорщик, в октябре пропал без вести, до сих пор о нем нет никаких известий. Все офицерские жены очень ей сочувствуют. Она осталась совсем одна со своей малюткой.
  Стрелка дрогнула и сдвинулась еще на одно деление. Как медленно дви-жется время. Сейчас она их увидит. Своих таких родных и любимых. Мишу и Ко-лю.
  - Вот уже больше двух месяцев мы ничего не знаем о нем, не было ни од-ного письма. Родители сходят с ума, слезы каждый день... - услышала она за спиной всхлипывающий женский голос.
  
  Вот диктор объявила о прибытии поезда, и шумная пестрая толпа повали-ла на перрон. Наконец-то из-за поворота показался в клубах пара зеленый с красной полосой локомотив.
  - Миша! Миша! Мы здесь! - крикнула она и отчаянно замахала рукой, из-дали увидев осунувшееся усатое лицо своего мужа. Он с трудом пробился сквозь галдящую толпу и обнял своими сильными руками жену и детей. Веки у него дрожали, губы через силу старались улыбнуться. Трехлетняя девчушка ис-пуганно отвернулась и прижалась к матери, она не узнала в этом страшном не-бритом дядьке своего отца. Потом, осмелев, стала исподлобья поглядывать на него, как он, грустно улыбаясь, что-то говорил маме и Сереже.
  - Миша, что-то Коли не видно, - сказала счастливая Лена, окидывая воз-бужденную пеструю толпу в надежде встретиться взглядом с родными серыми глазами брата.
  - Лена, Коля погиб, - еле выдавил из себя Шилов, виновато пряча от нее глаза, из которых вдруг потекли слезы по колючим небритым щекам.
  Ей сразу вспомнился тот странный день, недельной давности. Неделю на-зад. Натальюшка спала. Сережка был в садике. Постирав белье, она накинула на плечи мужнин бушлат и с тазом выскочила во двор. Было довольно свежо. Начало декабря выдалось бесснежным и морозным. Голые ветки деревьев и кустов были покрыты пушистым инеем, поблескивающим тысячами огоньков на солнце. Вокруг вертелись, порхали и щебетали юркие неугомонные синицы.
  Внезапно она почувствовала, как что-то в груди оборвалось, сердце как бы придавило огромным тяжелым камнем. Она обернулась и оцепенела от не-ожиданности: у крыльца стояла черная коза и пристально молча смотрела на нее своими желтыми глазами. Во взгляде было, что-то гнетущее, нехорошее. Лена не предполагала, что у коз такие странные зрачки. От этого жуткого непод-вижного взгляда ей стало не по себе, ее всю пронизала холодом накатившая ледяная волна. Перед глазами мелькнула сожженная, изувеченная бронетехни-ка, в ушах стоял звон, уши как бы заложило, послышался откуда-то издалека лязг гусениц и чей-то нечеловеческий крик. По телу пробежала мелкая нервная дрожь.
  Лена выронила связку с прищепками. Нагнулась за ней. Когда выпрями-лась, козы уже не было. Она исчезла. Лена подбежала к калитке, выглянула на улицу. Длинная улица была пуста. Было что-то неестественное, загадочное, дьявольское в этом визите. Да, и коз ни кто не держал в военном городке, а бли-жайшая деревня не близко. Она вернулась в дом; в детской навзрыд громко пла-кала Натальюшка, видно ей что-то приснилось. Лена закрутилась по дому, то уборка, то дети, и мысли о незваной гостье отпали сами собой. Забылись.
  И вот сейчас, в эту минуту, когда на нее обрушилась страшная весть о ги-бели Коли, она вспомнила ту козу. Черную козу.
  
  - Уроды! Патроны кончились! Огня, давай! - дико заорал во сне Шилов, рванувшись и выгнувшись всем телом. Он резко сел в постели, тупо уставив-шись в стену на ковер, ничего не понимая. На лбу проступили капельки пота...
  - Мишенька, родной, милый, дружочек мой, мальчик мой, - успокаивала заплаканная Лена, осыпая горячими поцелуями: его лицо, глаза, шею, плечи... Крепко прижав его голову к своей груди и нежно поглаживая его поседевшие во-лосы, смотрела, как на потолке ярким пятном отражается свет от уличного фо-наря, и танцуют медленное танго длинные тени от качающихся за окном засне-женных веток.
  Ночью она на цыпочках прошла в детскую, поправила одеяло у сына, при-села у кроватки Натальюшки и тихо заплакала.
  
  
  
  Глава семнадцатая
  
  На полной скорости БМП и 'Уралы' миновали аул на взгорке, через кило-метра полтора-два за мостом через Ямансу военные спешились, начали 'про-ческу'. В сером неприветливом лесу, где под ногами шуршал шикарный ковер из опавших бурых желтых листьев, отделение сержанта Кныша, которое двигалось вдоль реки по берегу, неожиданно наткнулось на тела двух убитых 'омоновцев': капитана, с выколотыми глазами и разрезанным до ушей ртом и старшего сер-жанта, лежащего внизу наполовину в воде под обрывистым берегом на галечной отмели с вытянутыми над головой руками. Он сверху был похож на плывущего под водой ныряльщика. Мертвый же капитан одиноко стоял на краю поляны, вы-глядывая словно сказочный леший из-за деревьев: боевики его запихнули между двух сросшихся стволов. Распухшее посиневшее лицо представляло театраль-ную смеющуюся маску. Кора и земля вокруг были обагрены запекшейся кровью.
  'Человек, который смеется, - Ромке невольно вспомнилось название кни-ги французского классика, Виктора Гюго. - Наверное, вот так же проклятые ком-прачикосы уродовали детей, потом продавали их для забавы знатным вельмо-жам'.
   - Смотрите, пацаны, и запоминайте! Будет за что спросить с этих вырод-ков! Как только земля их носит? - сказал старший прапорщик Стефаныч, с тру-дом с помощью Володьки Кныша освобождая убитого из тисков и бережно опус-кая на землю.
   - Кныш, посмотри, может документы какие есть.
   Володька Кныш, стараясь не дышать, стал обыскивать труп. Вдруг он за-мер, посерел весь и заорал:
  - Ложись!!!
  Все, кто был на поляне, в панике бросились врассыпную; кто упал как под-рубленный на месте, вжимаясь всем телом в спасительницу землю-матушку, кто рванул в глубь рощи. Ромка ничком плюхнулся за ствол ближайшего дерева, больно столнувшись с Эдиком Пашутиным. Тот коротко охнув, отполз дальше. Ромка же прильнул щекой к холодной земле, уткнулся носом в шуршащие ли-стья. От смятых ржавых листьев исходил душистый аромат прошедшего лета. Но в данную минуту рядовому было не до ароматов. Зажав уши, зажмурив глаза и прикрыв голову автоматом, в напряжении ждал взрыва. Слышалось лишь ря-дом чье-то прерывистое сопение, ритмичное тиканье часов на руке и шорох прочь ползущих тел.
  'Сейчас рванет! Сейчас рванет! Вот-вот, сейчас!', - думал Ромка, стиснув до боли челюсти. Сердце бешено отбивало секунды. Прошло около минуты. Взрыва не последовало.
  - Кныш! - негромко позвал Стефаныч, повернув голову, ища глазами стар-шего сержанта.
  - Феня, - отозвался в ответ глухо Кныш. - В кармане.
  - Может показалось?
  - Что я 'эфку' от фиги не отличу? Бля, буду. Вот те крест!
  - Думаешь, ловуха?
  - Хер ее знает! Всякое может быть! Скорее да! Ты что, чичей не знаешь?
  - Не рванула. Может с чекой?
  - Может и с чекой!
  - В каком кармане-то?
  - Кажется, в левом.
  - Кажется или все-таки в левом?
  - Погоди... Да! Да, в левом.
  Стефаныч заворочался за деревом, отложил в сторону 'калаш', стал, кряхтя, стаскивать с себя, набитую под завязку, 'разгрузку'.
  - Стефаныч!
  - Чего, родимый?
  - Ты что, ошалел? Ты, че удумал?
  - А ты, что предлагаешь? Отлеживаться до второго пришествия Христа? Не могу себе позволить такого удовольствия! Земля дюже сырая, а у меня, сам знаешь, хронический радикулит. Если прострелит, тогда мне считай, п...дец!
  - Я сам!
  - Нет уж, опоздал, дорогуша, старый конь борозды не попортит! В левом, говоришь? В левом... Пацаны! Отпозли все назад! Морды свои наглые в землю! В левом...
  - Может не трогать? Пока его оставим?
  - На кого оставим? Ну ты и чудик!
  Старший прапорщик, не спеша, подполз к 'омоновцу', притулился с пра-вого бока, выставив свой широкий зад. Замер, обдумывая, как бы лучше присту-пить к делу. Потом медленно протянул руку и осторожно опустил ладонь на от-топыренный карман...
  - Кныш! Держу! Режь!
  Кныш, вытащив из ножен клинок, с опаской приблизился, присел на коле-но рядом.
  - Давай, давай, кромсай. Только осторожно. Без спешки. Не боись, рычаг крепко держу. Никуда теперь от нас не денется. Ага, так ее. Вырезай вокруг. Так, отлично... Молодец! У тебя не нож, а бритва!
  - Ну, старый, ты даешь! Я аж поседел весь!
  - А я по-твоему помолодел что ли? - сказал, криво усмехнувшись, Стефа-ныч, поднимая зажатую в кулаке гранату с куском отрезанного кармана. - Ну, дорогой парниша, будем смотреть подарок?
  - Чего на нее смотреть?
  - С чекой она или без.
  - Ну ее в п...ду, бросай быстрей подальше! Бля, вся задница от страха взмокла!
  Стефаныч медленно поднялся. Его сосредоточенное лицо стало багро-вым, словно ему на шее петлю затянули, на висках набухли вены.
  - Любопытно, конечно, но ты прав, лучше от греха подальше. Не будем гневить бога. Пойду-ка под обрыв зашвырну. Бошки не высовывайте!
  Через минуту со стороны берега раздался взрыв: 'Ф-1' оказалась на бое-вом взводе.
  - Паскуды! Чуть не подорвали, сволочи! Бля, сколько раз зарекался с тру-пами дело иметь! - ругался Кныш, нервно отвинчивая колпачок фляжки и делая жадный глоток.
  - Володька, а ты оказался прав, - сказал вернувшийся Стефаныч. - Гадина без чеки была. Дай-ка, хлебнуть водицы.
  - Ты что, Жопастый, с ума спятил?! Все-таки посмотрел?
  - Ну, виноват, не удержался! Любопытство дюже распирало. Тряпье осто-рожненько снял. А она без чеки!
  - Ну, ты и придурок, Стефаныч! Когда-нибудь доиграешься, помяни мое слово!
  - Конечно, придурок! И ты тоже, такой же болван! Ляпу мы с тобой боль-шую дали! Могли сами подорваться и пацанов подставить.
  - Это просто чудо, что не рванула. Представляю, что бы было, - Кныш зло сплюнул.
  - Не поверишь, на самом деле чудо. Хочешь секрет открою, почему сучка не рванула?
  - Какой еще секрет? Чего городишь, старый козел?
  - Вова, не дерзи старшим! Ты обратил внимание, когда карман резал, что там семечек полным-полно было?
  - Ну... И что из этого?
  - Так вот, шелуха набилась в дырку, где чека была...
  
  - Я так думаю, над капитаном, бедолагой, 'вахи' изуверствовали на гла-зах у старшего сержанта, а потом закололи, - высказал предположение Володька Кныш, оборачиваясь к командиру. - Парень, не выдержав увиденного кошмара, бросился бежать, в отчаянии прыгнул с обрыва вниз, там его в спину с автома-тов и достали.
  - Похоже, что так и было. Сомневаюсь, что там под ним тоже 'сюрприз' нас ждет. Хер бы они стали за ним по такой крутизне спускаться. А вот нам за братишкой придется.
  - Пацаны, честно скажу, я чуть не обосрался, - поделился с товарищами Валерка Крестовский, прислонив 'эсвэдэшку' к стволу дерева, присаживаясь рядом с Ромкой, который с мрачной физиономией отрешенно смотрел перед со-бой.
  - А я думал, все, хана! Вот она, смертушка, - отозвался Эдик, нервно затя-гиваясь сигаретой. - Самура, ты мне чуть прикладом руку не сломал.
  - Свисток так рванул, только его и видели.
  - Посмотрел бы на тебя, если бы 'феня' грохнула, - сердито огрызнулся недовольный Свистунов, шапкой утирая вспотевшее лицо и коротко стриженную голову.
  - Товарищ прапорщик! Товарищ прапорщик! Вот нашли письмо и фотку, - сказал один из подошедших солдат.
  - Конверта не было? - спросил Стефаныч.
  - Дай-ка сюда, - Кныш протянул руку.
  - Нет, без конверта было, - отозвался выглядывающий из-за спины Сели-фонова пулеметчик Пашка Никонов. - В кустах вместе с фотокарточкой валя-лось.
  С фотографии с грустной улыбкой смотрела молодая симпатичная жен-щина, держащая на коленях светленького пухленького мальчика лет трех, под-стриженного 'под горшок', с веселыми глазенками. Он удивленно уставился в объетив. Наверное, ждал, когда вылетит из фотика маленькая птичка. На оборо-те была надпись: 'Нашему любимому Папочке! Любим и ждем!'. Кныш бережно расправил смятое письмо, написанное на двойном листе из тетради в клеточку аккуратным женским почерком...
  - Дорогой Сереженька... Сергеем звали, - сказал контрактник, кивнув на убитого. Других сведений об убитом не было: документы капитана и старшего сержанта 'чехи' забрали с собой.
  'Да... Вот и дождутся они дорогого Сереженьку... Эх...' - подумал Ромка.
  
  
  Глава восемнадцатая
  
  Показались разведчики. С ними был перепуганный на смерть плачущий пацаненок, лет десяти, с беспокойно бегающими черными глазами, которого ря-довой Привалов крепко держал за шиворот.
  - Где вы его сцапали?
   - Там, за излучиной, в метрах трехстах отсюда, - доложил сержант Елагин. - Как только взрыв прогремел, он выскочил на нас словно заяц. Я с перепугу чуть очередью не срезал. Привал его тут же и повязал, хорька.
  - За нами следил?
  - Да, нет. Все-таки далековато отсюда.
   - Чего он там делал одному богу известно, - отозвался рядовой Привалов, бесцеремонно толкая в спину пацана. - Ну, чего молчишь, герой?
  - Дикий! Молчит шкет как партизан.
   - Он партизан и есть. Местный Марат Казей, едрит вашу мать! - сплюнул прапорщик.
  - Это, мужики, уже любопытно, - отозвался Кныш. - Нам тоже не мешало бы знать, какого он там хера ошивался. Это явно не спроста. Потом покажете то местечко.
   - Пи...еныш! - вновь выругался Стефаныч, вглянув мельком на распус-тившего нюни мальчишку. - Наверняка, на стреме стоял. Известная басня. Буд-то он корову пасет. Тут у скотов все под контролем. Хер, ты тут без ихнего при-смотра шаг сделаешь, сразу же будет известно 'чехам'. Здесь, каждое дерево, каждый куст, каждая шавка следит за нами.
   - Свистунов! Дай сопляку, как следует, хорошего пендаля! - отдал распо-ряжение старший сержант. - Пусть катится ко всем чертям! Хотя, постой! Потом отпустим.
  
   Через полчаса оказались на том месте, где был захвачен маленький чече-нец.
   - Кныш, чует мое сердце, что он околачивался здесь не просто так. При-кинь, до села-то будь здоров. Скотины с ним никакой. Схроном явно попахивает. Прошерстить надо все вокруг тщательно, - сказал Стефаныч.
   - Может проще поговорить с пацаном по душам?
   - Отставить, старший сержант Кныш! Знаю я ваши задушевные беседы! С бородачами будешь калякать по душам! С детьми и бабами не надо.
   - Самурский, Чернышов, Никонов! Спуститесь к воде, пройдитесь вдоль реки, особое внимание обрывистому берегу. Может, где какая пещера или рас-щелина...
   - Эх, сейчас бы Карая или Гоби сюда!
   - Да, собачку бы не помешало. Пусть бы побегала, понюхала ботву.
   - Может свяжемся с Тимохиным?
   - Володя, им пес самим позарез, во как, нужен. Пока своими силами по-пробуем справиться, а там посмотрим.
   Ромка, Танцор и Пашка Никонов подошли к краю обрыва, стали высмат-ривать, где бы поудобнее и безопаснее спуститься вниз. Первым полез Черны-шов.
   Вдруг тихое хныканье пацана неожиданно перешло буквально в рев, и он, захлебываясь слезами, сбивчиво заговорил, коверкая слова и показывая куда-то вдоль берега.
   - Ты чего ему сделал, солобон? - накинулся с руганью на Привалова стар-ший прапорщик.
   - Я его и пальцем не тронул, вот те крест, только пару ласковых слов ска-зал, - огрызнулся, стушевавшийся под напором Стефаныча, рядовой. - Сказал, что башку его глупую отвинчу, и хрен тогда Аллах его без калгана в рай возьмет.
   - Не бойся, пацан! Пошутил он! - Кныш дружелюбно похлопал мальчишку по плечу. - Не реви! Ничего тебе не сделаем! Отпустим тебя к мамке!
  
  Вышли к схрону боевиков, состоящему из пары землянок, соединенных между собой зигзагообразным подземным ходом. Лагерь 'чехов' располагался на густопоросшем лесом 'языке', омываемым с двух сторон Ямансу и впадаю-щим в реку горным ручьем. Никаких тропок, никаких тебе следов, никаких подхо-дов. Ничто вокруг не указывало на присутствие людей, кроме кинжала, воткнуто-го в ствол дерева, видимо, забытого по рассеяности кем-то из боевиков..
  - Обычно 'вахи' минируют подходы к базам, и к ним просто так не подбе-решься, только по замысловатой 'улитке', которая известна только им, - сказал Стефаныч.
  - Я думаю, что это чисто резервный схрон, здесь никто не обитает, зачем его минировать, - высказал предположение Кныш, откидывая добрый кусок дер-на с мхом и сухим кустом, прикрывающий люк. - Тем более, что от дислокации федеральных сил далече.
  - Глубокая норка, - констатировал любопытный Ромка, заглядывая в от-крывшееся вражеское убежище.
  - Смотри-ка, крыша-то в несколько накатов.
  - По всем правилам партизанского искусства.
  - Ну, а теперь, пацан, давай выкладывай начистоту, что ты тут делал? За каким хреном тут околачивался?
  - Играл. Мы сюда играть с Русланом ходим.
  - А кто ж землянку такую замечательную выкопал?
  - Рашид , брат Руслана. Он с дядей Резваном ее копали, - захныкал маль-чишка, втягивая голову. - Только не говорите, что это я показал.
  - Ладно, пацан, не боись, ни кому не скажем. Слово даю. Ну, показывай свои владения.
  
  Чернышов выдернул, воткнутый в ствол дерева, кинжал.
  - Выбрось! - резко сказал побледневший Ромка.
  - С какой стати? Трофей как никак. Клинок что надо. Жаль вот ножен нет.
  - А ты представь, сколько этим трофеем голов поотрезали нашим солда-там , сколько, сволочи, народа изуродовали. Как их мучили, как над ними изде-вались, как их кололи этой штуковиной.
  - А я как-то никогда об этом и не думал, -отозвался Танцор, запихивая хо-лодное оружие за голенище сапога.
  - Если так рассуждать, Самурай, то можно знаешь до чего докатиться. Свихнуться запросто, - вставил Елагин.
  - Не знаю, но меня всегда капитально колбасит, когда я чужую подержан-ную вещь в руки беру. Мне представляется, что предметы живут своей какой-то особенной жизнью, несут в себе память о событиях, о бывших владельцах. Ни-как не могу от этих навязчивых мыслей отделаться.
  - Лечиться тебе надо, паря! - отозвался хмурый Кныш.
  - Представляешь, за каждой вещью стоит чья-то жизнь, чьи-то горести, чье-то счастье, чьи-то надежды, чье-то предательство, чья-то подлость. Все во-круг хранит память. Вон те серые скалы, например, или те камни, что у дороги, хранят в себе воспоминания еще тех давних времен, когда здесь проезжал ар-мейский обоз в сопровождении русских солдат генерала Ермолова, или казачий разъезд, воевавших с горцами. Может быть когда-нибудь наука достигнет таких высот, что можно будет выкачивать информацию о прошлом из неодушевлен-ных предметов.
  - Ну, Ромка, опять тебя понесло, батальонный Стругацкий наш. Сейчас нафантазируешь в три короба и шкатулку. Готовь, пацаны, уши для лапши!
  - Кто его знает, может они на самом деле не такие и мертвые, эти камни, эти скалы, а живут своей какой-нибудь особенной, незаметной для нас жизнью.
  - Думаешь со времен Жилина и Костылина что-нибудь изменилось в Чеч-не? Конечно нет! Те же сырые зинданы, те же рабы, также глотку кинжалами ре-жут!
  Из тайника, который указал мальчишка, на божий свет был извлечен но-вехонький 82 мм миномет в заводской смазке и полтора десятка мин к нему, около двадцати полных магазинов к 'калашу', восемь четырехсотграммовых тротиловых шашек и два фугаса. Помимо вооружения в схроне еще оказались коробка с медикаментами и большие запасы провианта, явно 'гуманитарки'.
   Фугасы и мины тут же подорвали, уничтожив вражеский схрон. Когда 'вэ-вэшники' вернулись к убитым 'омоновцам', там уже был взвод старшего лей-тенанта Тимохина с 'собрами'. Внизу на песчаной косе около трупа, расстере-лянного старшего сержанта, курили 'собровцы', лейтенанты Трофимов и Ко-лосков. У молчаливого Трофимова, которого сослуживцы уважительно величали Конфуцием, было злое каменное лицо с прищуренными глазами, желтые от ни-котина пальцы, державшие сигарету, мелко дрожали. Чуть дальше, по галечной отмели, бродил кинолог Виталька Приданцев с Караем, который что-то вынюхи-вал у воды...
  
   Вечером мрачный неразговорчивый Конфуций где-то здорово надрался спиртного и завалился пьяный к 'вэвэшникам' в палатку. И устроившись на на-рах у печки, поведал про то, как боевики жестоко истязали пленных в прошлую войну, когда ему довелось в этих краях воевать. Отрубали уши, носы, руки, по-ловые органы, головы. Дробили кости рук, ног. Всячески издевались над плен-ными и заложниками, чтобы унизить их, довести до состояния животных. Убива-ли и насиловали с изощренным садизмом смертельно раненных, находящихся в предсмертной агонии. И не только пленных солдат, но и захваченных в заложни-ки несчастных солдатских матерей, приехавших сюда в поисках своих без вести пропавших на проклятой войне детей.
   Пока он с зубовным скрежетом, сбиваясь, говорил про все эти ужасы, скудные слезы текли у него по давно небритому посеревшему лицу. Неожидан-но, во время рассказа он, безбожно матерясь, в порыве злобы нечаянно нажал на спусковой крючок. 'Калаш' судорожно заплясал у него в руках, автоматная очередь продырявила верх палатки. Примчавшиеся на выстрелы старший пра-порщик Стефаныч и сержант Кныш, обезоружив поддатого, орущего проклятия, 'собровца', не без труда увели его к своим. Там Квазимодо и братья Исаевы знали, как бороться с частыми срывами лейтенанта Трофимова: бесцеремонно привязывали до утра его к металлической койке, чтобы чего-нибудь не натворил в приступе необузданной ярости.
  
  
  Глава девятнадцатая
  
  На следующее утро чеченское село надежно заблокировали десантники несколькими БМД и БТРом, перекрыв все выходы из него с трех сторон; с чет-вертой стороны находился крутой обрыв, подмываемый стремительной обме-левшей рекой. Пока командиры на косогоре обильно покрытом инеем договари-вались с местной властью, приехавшей со старейшинами в папахах на белой 'Волге', о деталях предстоящей операции. 'Вэвэшники' и СОБР томились в ожидании начала зачистки у 'бээмпэшек' и 'уралов'.
  - Ты чего там, Серега, притих? - спросил старший прапорщик Стефаныч, обращаясь к младшему сержанту Ефимову, который у лица держал сухую ве-точку. - Все нюхаешь чего- то.
  - Запах женщины, - тихо пробормотал тот, как бы виновато улыбаясь. - Вот веточку сорвал, запах обалденный.
  - Ты, что рехнулся? Какой еще запах?
  - Какая женщина?
  - Совсем тут дошел до ручки, скоро на кусты будешь бросаться!
  - Изголодался, молодой кобелек!
  - Тут одними вонючими портянками может пахнуть, да дерьмом с кровью, - вставил угрюмый лейтенант Трофимов, счищая щепкой налипшую грязь с по-дошвы ботинка.
  - Дай-ка сюда! - старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо, протянул руку.
  - Да, что-то есть неуловимое, - отозвался он, бережно возвращая Сереги-ну драгоценность.
  - Ну-ка, - мрачный Конфуций преподнес к изуродованному шрамами лицу сухую веточку.
  - Да, ты ладонью прикрой от ветра. Выдувает. Ну, как? Теперь чувству-ешь?
  Подержав с минуту, Трофимов, молча, как бы нехотя вернул ее Ефимову. Веточка пошла по рукам.
  - Дайте понюхать-то, - нетерпеливо канючил первогодок Привалов с про-тянутой рукой, топчась внизу.
  - Тебе-то за чем? Сопля еще зеленая!
  - Где тебе знать-то, что такое баба! - вставил ''собровец'' Савельев, грубо отшивая мгновенно залившегося краской Привалова. - Да и насморк у те-бя, шмыгалка-то не работает, все равно ни хрена не учуешь! Только добро пе-реводить!
  Рядовой Ведрин в свою очередь, уткнувшись носом в веточку, громко со-пел, втягивая воздух.
  - Ну, Джон Ведрин, ты даешь! - громко заржал Стефаныч, откидываясь всем телом на башню. - Это же запах женщины. Тут надо нежно, легонько вды-хать, а ты как портянку нюхаешь или лепешку дерьма, чудила! Всему вас, моло-кососов, учить надо.
  - Да ну, вас, козлов вонючих! - обиделся Ведрин и спрыгнул с БМП, по-правив бронежилет, направился к Мирошкину и Свистунову, которые в стороне забавлялись с овчаркой Гоби.
  - А что это за растение? - поинтересовался вдруг Конфуций.
  - А черт его знает! Вчера отломил ветку с какого-то куста на зачистке в Курчали.
  - Может это мирт. Слышал, запах у него необыкновенный, - поделился своим предположением рядовой Самурский.
  - Да, Ромка, надо было ботанику в школе лучше учить! - брякнул прапор-щик Филимонов, усмехаясь в прокуренные усы.
  - Ну-ка, Серж, дайка еще нюхнуть! - мечтательно протянул контрактник Головко. - А этим хорькам: Кнышу, Чернышову и Чахлому не давай! То же, мне, эстеты нашлись! Знаю, я их как облупленных, те еще ловеласы, занюхают.
  - Виталь, сунь Караю под нос, - обратился к Приданцеву 'собр' Савельев. - Интересно, как он прореагирует.
  - Как? Соответственно своему мужскому полу! Спустит чего доброго! - от-кликнулся тут же Филимонов.
  - Сам смотри не спусти!
  - Вот надышался до одури, сейчас и от козы безрогой не отказался бы!
  - Ну, вы, маньяк, батенька! Представляю, ужас что будет, когда в родные пенаты вернемся!
  - Надо нам ребята подальше от этого опасного кадра быть, а то, вот так зазеваешься, и уже поздно будет, отоварит по первое число. Тот еще половой гигант. Шалунишка!
  - Эх, мужики, - мечтательно простонал, потягиваясь, старший прапорщик Стефаныч.
  - Помнится, как-то в отпуске был, ну и решил к сестре в Подмосковье в гости смотаться на недельку, другую. Приехал, живу. Городишко небольшой, развлечений никаких, рыбалка с племянниками и все. И надумал сгонять в Моск-ву, посмотреть белокаменную, прошвырнуться по Красной площади, по улице Горького. Это сейчас она Тверская. Встал пораньше, чуть свет. Сел на автобус. Еду. А рядом женщина в кресле дремлет. Миловидная такая. Блодиночка. Губки алые. Пухленькие. Щечки, ну прям, кровь с молоком. Ехать около двух часов. И тут, братцы, чувствую, как ее хорошенькая головка в беретике клонится к моему плечу. Так мы в Москву и приехали. Слово за слово, познакомились. У нее какие-то дела в одном из НИИ были. Договорились, что как только она освободится, встретимся у метро, и она покажет мне столицу. Прождал часа три. Нет ее. По-бродил по магазинам и расстроенный вечером поехал электричкой обратно. Вы-хожу на привокзальную площадь, направляюсь к остановке такси. А там она, моя незнакомка. В очереди последняя стоит. Интересная, скажу вам, получилась встреча. Оказалось, она в институте задержалась и не успела на рандеву. По-ехали, значит, на такси вместе. Довез ее до дома. Ну и напросился на чай.
  - Ну, ты, и жуир, Стефаныч! - вставил Головко. - Не ожидал от тебя тако-го. Вроде весь из себя положительный. Так сказать, наш наставник!
  - Поднялись на лифте на седьмой этаж, открывает дверь, приглашает войти. Представляете, братцы, вхожу и вижу. Чего вы думаете? У порога вот та-кие мужские башмаки стоят, размера эдак сорок шестого, сорок седьмого, не меньше. У меня сразу все внутри опустилось до прямой кишки. В жар бросило. Ну, думаю, приплыли! Сейчас будет с мужем знакомить.
  - Да, Стефаныч, ну ты, и влип! Не позавидуешь!
  - И врагу такого не пожелаешь!
  - Эх, будь я на месте ее мужа, - мечтательно отозвался прапорщик Фили-монов, похрустывая пальцами.
  - Вот, когда вернемся домой, будешь! - съязвил, оборачиваясь к нему, Квазимодо.
  - Да, вы слушайте, что дальше было! Так вот, прошли мы на кухню. Ма-ленькая такая, ухоженная. Спрашивает, буду ли я пиво с воблой. Я уж и не знаю, что и отвечать. В голове одна мысль витает, как бы ноги отсюда сделать. Перед глазами башмаки проклятые стоят. Сели, попиваем пиво, беседуем. Все соглас-но этикету, как в лучших домах Лондона и Филадельфии. Ничего лишнего себе не позволяю, никаких шалостей, никаких тебе вольностей. На душе, конечно, кошки скребут. Совсем не до пива мне. Тут звонок в дверь. Я как ужаленный подпрыгнул. Сижу весь в испарине. Она с милой улыбкой пошла открывать. Ну, думаю, кранты! Слышу, в прихожей бас чей-то, что-то без умолку бубнит. Уж представил себе, как с седьмого этажа в затяжном прыжке падать буду. Тут она возвращается и говорит, что пришел сын со своей девочкой. И заглядывает на кухню парень, вот такой верзила, косая сажень в плечах, повыше нашего Квази-модо, наверное, будет. Эдакий молодой бугаек. Я даже поразился, как такой громила еще мать свою слушается. Потом молодежь устроилась ужинать в ком-нате у телевизора, а мы остались на кухонке. В ходе беседы узнаю, что она на семь лет меня старше, что с мужем в разводе, вот воспитывает сына, которого осенью должны в армию забрать. Переживает страшно за него, уж больно ха-рактер у него мягкий. Вот такой случай приключился, братцы.
  - Ну, а потом, что было, - полюбопытствовал, шмыгая носом, Привалов.
  - А потом, суп с котом! Это уже другая история! - закончил Стефаныч. - Дай-ка лучше спичку! Мои отсырели! Что-то наши лихие командиры никак с акса-калами не договорятся!
  - Лифчик пора менять, рвань сплошная! Прореха на прорехе! Такой, как у Сереги, хочу, что с наемника сняли! Замучился латать его, - поделился своими бедами Ромка Самурский, оседлав бревно.
  - Ну, ты, Караюшка, совсем обнаглел. Убирай свою лобастую головушку, весь матрац занял, - Стефаныч тщетно пытался сдвинуть овчарку с места. - У нас тоже жопа не железная. Старших уважать надо, уступать лучшие места.
  - Это еще не известно, кто из вас старший! - усмехнулся Филимонов, по-чесывая Караю за ухом. - Верно, боевой пес?
  - По собачим годкам, может он тебе в отцы годится! - встал на защиту со-баки проводник Виталька Приданцев.
  - Туман, гляди, рассеивается. Денек сегодня будет отменный. Побалдеем на солнышке.
  - Если ветра не будет, - отозвался, широко зевая, рядовой Чернышов.
  - Братва, смотри, Колька Селифонов опять что-то у десантуры скоммуниз-дил, наверняка, тушонку выменял на гранаты.
  - Ну и жучара! Не угомонится никак! Пиротехник доморощенный! Все б ему играться с огнем!
  - Камикадзе, блин!
  - В прошлый раз чуть своих не подорвал, дурья башка. Хорошо у сарая стены толстенные оказались, а то бы не знаю, что было бы, полкурятника только так разнесло, чуть Креста с Кнышем не завалил.
  - Братва, только погляди, как батя 'чехов' кроет!
  Недалеко от 'Волги', на которой местная власть привезла сданное ору-жие багровый от бешенства майор Сафронов поливал по матушке старейшин в каракулевых папахах и главу села, поминутно пиная ногой сваленные на землю трофеи. Рядом с ним стояли капитан Дудаков и рослый майор ВДВ, которые то-же размахивая руками, не стесняясь в выражениях, костерили сельчан.
  - А это, что за рухлядь? Я спрашиваю, что это за хлам? - ругался майор Сафронов, обращаясь к старикам. - Ты знаешь, что это ружье с времен русско-турецкой войны. Из него только курей стрелять!
  Подошел чеченец, который принес старую охотничью двухстволку и кин-жал в потрепанных ножнах.
  - Ха, еще одну дрянь приволок! Настоящий антиквариат, - криво усмех-нулся Дудаков. - Прям музей какой-то!
  - А бушлаты, чье белье сушите? Чьи бушлаты? - допытывался у 'чехов' старший лейтенант Тимохин.
  - Так, всё! Дудаков, Стефаныч, Тимохин! Зачищаем! - отрубил зло комбат.
  - Рядовой Ведрин! Ко мне!
  - Я!
  - Так, все это говно! На помойку! - Сафронов ногой пнул кучу оружия.
  - Как на помойку? - спросил удивленный солдат, уставившись в недоуме-нии на командира.
  - В комендатуру! Не хрен мне мозги здесь пудрить! Всё, зачищаем!
  
  
  Глава двадцатая
  
  - Может, на самом деле, не стоит трясти село, - сказал Крестовский.
  - Не стоит? Крест, а ты видал, когда подъезжали, пики с зелеными тряп-ками на кладбище? - вскинулся Ромка. - Боевиков тут, видать, до чертовой ма-тери! Как собак нерезанных!
  - Ребята, Дмитрич идет!
  Получив указания от Сафронова, капитан Дудаков направился к головной БМП.
  - Все, кончай базар! По машинам! Гусев! Гусев! Твою мать! Где тебя черти носят?!
  Из люка наводчика-оператора высунулась заспанная мятая физиономия радиста Гусева.
  - Вызывай капитана Карасика на связь! Передай...
  Но грубый рев БМП заглушил последние слова Дудакова.
  Десантники провожали взглядами, как 'бээмпэшки' с бойцами на броне стремительно рванули с места, отряхивая с гусениц ошметки сырой земли, урча, плюясь выхлопами дыма, поползли к селу.
  БМП с 'вэвэшниками' и СОБРом медленно двигались к центру села, где на небольшой площади высилась старенькая мечеть с облезлой луковицей ми-нарета.
  Перед тем, как начать операцию командиры долго препирались, выясняя отношения с местной властью, которая упорно заявляла, что село 'чистое' от боевиков. На белой старой 'Волге' с оленем привезли скромный арсенал из не-скольких ржавых 'калашей' и десятка старых охотничьих ружей, среди которых оказался аккуратненький кавалеристский карабин 'Манлихер' времен первой мировой войны, не весть какими путями попавший в эту глухомань.
  Но Сафронов был непреклонен, потеряв терпенье, он крепко обматерил местных старейшин и отдал приказ капитану Дудакову начинать зачистку.
  Двигались несколькими группами: одна с севера, другая с южной стороны, западная, выжидая, стояла в резерве. Все шло по плану. Входили во двор с кем-нибудь из старейшин, досматривали дом, пристройки, погреба, подвалы, прове-ряли документы. Мужчины с хмурыми лицами молчали и подчинялись военным, чеченские же женщины голосили, понося незванных гостей, не стесняясь в вы-ражениях. Тут же мельтешила под ногами шустрая ребятня с черными блестя-щими как вишни глазами.
  Овчарки Гоби и Карай, обнюхивая все углы, обследовали жилье и приле-гающую территорию. Через несколько домов от мечети, во дворе отнюдь неза-житочного хозяина Гоби, вдруг, обнюхивая фундамент, остановилась и села, на бетонную дорожку под окном. И тихо тявкнула, взглянув преданными глазами на проводника Мирошкина.
  - Чего это она? - обратив на нее внимание, спросил 'собровец' Степан Исаев у Димки.
  - Что-то нашла! Гоби! Гоби! Ко мне!
  Но собака продолжала неподвижно сидеть, виляя хвостом.
  - Эй, мужик! - старший лейтенант СОБРа позвал хозяина, который вдруг весь как-то съежился. - Иди сюда! Лом есть? Бордюр ломать будем!
  - Как ломать? Нельзя, фундамент. Столько трудов вложили! Ничего там нет!
  - Спокойно, отец!
  - Нельзя ломать! Столько денег стоит! Собачка ошиблась!
  - Так, ты что не понял? Что я тебе сказал? Бери лом и долби, пока не поймешь, а не то, не собака, а я сейчас ошибусь и вгоню в твою баранью башку пару фиников!
  - Я прокурор жаловаться буду!
  - Я те пожалуюсь! Так пожалуюсь... - рявкнул Степан.
  - И сынка в помощники возьми! Вон, лоб какой вымахал! - добавил 'со-бровец'' Савельев, кивая в сторону стоящего у порога высокого чернявого пар-ня, лет семнадцати.
  - Шустрей долби, не зли меня, я хоть и терпеливый, но могу и сорваться с цепи!
  - Чего нашли? - спросил, появившийся из дома, брат Степана Виталий, за ним лениво плелся как сонная муха, утирая сопливый нос, рядовой Привалов.
  - Пока не знаем!
  - Мужик, как тебя кличут?
  - Ахмад Исаев.
  - Исаев? - удивленно переспросил, усмехнувшись, Степан и переглянулся с братом-близнецом. - Ахмад, ради бога, уйми свою жену! Чего она развереща-лась как баба-яга?
  - Гляди, у него тут цемент отличается по цвету.
  - Да, в этом месте, поновее будет! - согласился со старшим лейтенантом контрактник Кныш.
  - Долби Ахмад, не сачкуй!
  Десятисантиметровый слой бетона расковыряли за полчаса, под ним под дом было прорыто углубление, в котором лежал большой сверток, замотанный в клеенку, перевязанный бельевой веревкой.
  - Ура! Клад нашли! Братцы, алмаз Кулинан! Двадцать пять процентов Ах-маду от государства и благодарность за ценную находку точно гарантированы!
  - С Гоби, наверное, делиться придется, иначе хер бы нашли?
  - Да, нет, решили все Ахмаду отдать, зачем Гоби ценности, ей бы только на похлебку с тушонкой! - съязвил Виталий Исаев.
  - Ну, чего уставился как баран на новые ворота? Давай разворачивай, по-смотрим, что у тебя тут за сокровища на черный день припрятано. Не боись, не отнимем! - Савельев подтолкнул чеченца вперед.
  - Погоди, я разрежу, а то будешь возиться до скончания века, - Степан на-клонился и ножом полоснул по веревке.
  В клеенке, в политиленовом мешке, в промасленной бумаге покоились два новеньких 'калаша' со складными прикладами, шесть набитых патронами рож-ков, пара цинок и три тротиловые шашки.
  - В Эрмитаж прикажете сдавать 'сокровища сарматов'?
  - В Оружейную палату! - сострил Савельев. - Собирайся Ахмад, ты и сын поедете с нами в Ножай-Юрт. На беседу к следователю. Да без глупостей!
  В голос заголосили жена и старуха, стоявшие у крыльца, уткнув лица в черные платки.
  Неожиданно на южной стороне села рванул сильный взрыв. Землю встряхнуло, задребезжали стекла в окнах.
  - Самурай! Ну-ка, слетай! Узнай, что там случилось? Садануло крепко!
  Ромка выскочил на улицу, где стояли, урча БМП.
  
  На полной скорости 'бэха', из под гусениц которой летели комья грязи влетела на узенькую кривую улочку, где у забора суетилась кучка бойцов. Где-то за несколько дворов трещали выстрелы и заливались лаем собаки, впереди в конце улицы зло ревела дудаковская 'бэха', подминая под себя придорожные кусты. Во дворе суетились бойцы, в доме с сорванной с петель дверью на входе в комнату неподвижно лежал в луже крови младший сержант Ефимов, тут же с окровавленными бинтами стояли старший лейтенант Колосков и бледный как смерть снайпер Валерка Крестовский.
  Серега Ефимов открыл дверь в комнату, когда сработало взрывное уст-ройство. Взрывом ему оторвало обе ноги, осколками покрошив все вокруг. Он, дико крича, полз к выходу, к товарищам, вцепившись ободранными обоженными пальцами в порожек и оставляя за собой темные кровавые полосы. Помощь пришла сразу же, Колосков и Крестовский сделали все, что могли, но младший сержант скончался от болевого шока.
  
  Стефаныч и старший лейтенант Тимохин со своими ребятами гнали бое-виков в сторону берега, отсекая им все пути в село, где они могли легко укрыть-ся. Одного из беглецов стреножили, когда он перелазил через очередной забор. Он начал отстреливаться, но через несколько минут его уже вязали матерые 'собры'. Другой же, воспользовавшись возникшей перестрелкой, выбрался на край села. И сиганул вниз с обрыва, скатившись по крутому склону, чудом не пе-реломав себе кости. Перепрыгивая с валуна на валун, попытался переправиться на другой берег, но на середине реки оступился и упал в воду. Вода была чуть выше колена. Сильное течение сбивало с ног. С трудом удерживая равновесие, словно канатоходец под куполом цирка, он медленно брел поперек стремитель-ного холодного потока. На середине реки его нашла одна из очередей БТРа, ко-торый выехал на край обрывистого берега. Очереди словно плетью хлестали и чмокали рядом с ним по воде. Взмахнув руками, выронив оружие, боевик на се-кунду замер и плюхнулся в воду. Тело понесло потоком и вынесло на отмель на противоположном берегу.
  Потом кто-то из солдат, напялив резиновые бахилы от комплекта химза-щиты, добрел до него, обвязал веревкой подмышками, и убитого вытянули на свой берег. Боевика обыскали, нашли документ на имя Рашида Имамалиева за подписью Масхадова.
  
  Задержанные стояли рядом с 'Уралом' и тихо по-своему переговарива-лись, хмуро косясь на военных. Среди задержанных, оказалось еще трое моло-дых небритых парней без документов, которые уверяли, что приехали, кто из Шали, кто из Дуба-Юрта, к родственникам.
  - Где этот старый пердун, Исламбек? Ведь, сука, клятвенно заверял, что село чистое! Гаденыш! - пришел в ярость капитан Дудаков.
  - Стефаныч, посмотри у них трусы и плечи! - посоветовал Виталий Исаев. - Если без трусов - значит ваххабит!
  - Да, ну их в п..ду! - отозвался, сплевывая, угрюмый старший прапорщик. - Стану я им еще в трусы смотреть!
   - Кому надо в Ножай-Юрте разберутся! С этой шушерой! И с трусами и плечами тоже! - добавил старший лейтенант Тимохин.
  - Стефаныч, не ной! Если надо и поглубже заглянешь! - огрызнулся раз-драженный капитан Дудаков.
  - Я жаловаться буду! Вы не имеете права! Я до прокурор дойду, я прези-дент писать буду. Я всем жаловаться буду, - начал вдруг, ни с того, ни сего вы-ступать задержанный Ахмад. Он был одет в серое драповое пальто, на голове тронутая молью ондатровая шапка. Его острый кадык с торчащей седой щетиной ходил вверх вниз. Он ругался, возмущенно жестикулировал руками, пытаясь, что-то втолковать старшему прапорщику Стефановичу, который с безразличным видом курил, устроившись на подножке автомобиля.
  К задержанному чеченцу подскочил только что подъехавший на 'бэхе' с 'двухсотым' старший лейтенант Колосков. Уставившись свирепым взглядом на распинающегося чеченца, он вцепился, вымазанной в крови Ефимова, пятерней в ворот пальто и с размаха ударил Ахмада лбом в лицо. У того из разбитого носа на небритый подбородок закапала кровь, следующий удар пришелся кулаком. Ахмад отлетел к сторону, уронив с головы шапку.
  - Жаловаться?! Сволочь! Жаловаться?! - хриплым страшным голосом орал 'собровец', пиная поверженного врага. - Жаловаться он будет. Обижен-ный?!
  - Квазимодо, не надо! Игорь!!
  - Квазик! Квазик, оставь его!! - закричал Степан Исаев, вступаясь за Ах-мада, хватая сильными руками Колоскова сзади. Но рассвирепевшего бойца не так-то просто было остановить.
  - Стефаныч! Парни! Держите его!
  Разбушевавшегося 'собровца' с трудом оттащили от задержанного че-ченца.
  Рядом с брони БМП осторожно снимали убитого Сережу Ефимова. Когда его, изодранного и опаленного, освобождали от разгрузки и бронежилета, из кармана выпала сухая веточка и упала в рыжую грязь, которая чавкала под са-погами принимавших тело внизу солдат.
  
  
  
  Глава двадцать первая
  
  Зачистка явно затянулась. Еще пара часов и начнет смеркаться. Темень застанет их в пути на базу, как пить дать. Ехать по горной дороге в таких услови-ях - самоубийство, полнейшее безрассудство. В один момент можно сыграть в ящик: либо 'ваххабиты' где-нибудь засаду устроят, либо с обрыва кувыркнешь-ся и костей не соберешь.
  Решили ночевать в селе. Дудаков распорядился разбить бивак в забро-шенной школе. Саперы прошерстили все здание. Подогнали к нему машины и 'бэхи', выставили охранение. Собрав старейшин, капитан, обильно пересыпая речь доходчивыми матерными словами, в довольно суровой форме предупре-дил, что если случится малейшая провокация со стороны 'чехов', то он за себя не ручается, он тут же отдаст приказ раздолбать село 'к едрени фени', и тогда от этого цветущего местечка, горного райского уголка, камня на камне не оста-нется. И уцелевшие потомки на века проклянут тех, кто вынудил его это сделать. Это категоричное заявление произвело на местных внушительный эффект, все население села было строго-настрого предупреждено старейшинами.
  Одноэтажное здание школы к удивлению 'вованов' было не разграблено,
  все в целости сохранилось в нем, как это было до войны. И парты, и столы, и стулья, и школьные наглядные пособия. Это было просто удивительно. Особен-но после тех разгромленных и разграбленных зданий, которые попадались им там, на равнине. Скорее всего потому, что школа стояла запертой на висячий 'амбарный' замок и потому, что местные с глубоким почтением относились к этому заведению и уважаемым учителям. Только в нескольких окнах были раз-биты вдребезги стекла.
  Было еще светло, когда Ромка и его товарищи ввалились шумной гурьбой, заняв один из классов.
  - Смотри, братва! - рядовой Чернышов ткнул пальцем в сторону классной доски. На ней было выведено мелом старательным детским почерком число: '27 декабря', а чуть ниже 'Классная работа'.
  - Похоже, это в 94-ом писали, перед Новым годом, - предположил Ромка Самурский. - А потом, как помните, война началась. Учителя, конечно, деру дали отсюда. Никому умирать не охота. С тех пор школа и пустует.
  - Ни учеников тебе, ни учителей! - сказал пулеметчик Пашка Никонов. - А пылищи-то, до этой самой матери!
  - Не мудрено, столько лет заброшенная стоит.
  Дружно сдвинули парты ближе к доске, расчищая пространство. Располо-жились на полу у дальней стены, свалив вещмешки и боеприпасы, закурили. Ки-нологи: Приданцев и Мирошкин с собаками устроились у входа.
  - Стефаныч, расскажи чего-нибудь, - попросил старшего прапорщика ря-довой Секирин, развалившись как барон и пуская дым кольцами.
  - Ладно, слухайте, дошколята, - кашлянув, начал контрактник. - Ранней весной это было. Зачищали мы как-то один квартал, и в одном из подвалов раз-рушенного дома обнаружили двух девчонок лет шестнадцати-семнадцати. Одну русскую, вторую чеченку. Перепуганных до смерти. Обе тощие, щеки ввалились, скулы торчат, только одни глаза огромные на лице и остались, на прозрачной коже каждую жилку видать, одним словом, без слез и не взглянешь. Чеченку, как сейчас помню, Айдин звали. Отец у нее инженером-нефтянником был, убили его дудаевцы, а когда наша авиация стала бомбить город, все ее родные погибли под бомбежкой. Вот она со своей подружкой, русской девчонкой, в подвале все это время и скрывалась. Забились в темный угол как дикие зверьки в норку от страха. Наши ребята, когда шмонали подвал, чуть не грохнули их в темноте, ду-мали, что на боевиков нарвались. Вынесли полуживых наружу, привезли несча-стных к себе на базу в Ханкалу, поместили в госпиталь под капельницы. Обе страшно есть хотят, да нельзя им, иначе помрут. Вот так постепенно, постепен-но, стали их выхаживать, выкармливать как маленьких с ложечки, сначала суп-чиком постненьким, потом уж чем-нибудь посущественее. Немного оклимались девчонки от кошмара, происшедшего с ними, но рассказывать и вспоминать о пережитом ни в какую не хотят. Как только окрепли, стали медикам нашим помо-гать: убирать, перевязывать, заботиться о раненых. Славненькие девчушки ока-зались. Кое-кто уж стал на них в наглую зыркать, косо поглядывать шаловливы-ми кошачьими глазками, да слюни сладкие распускать, но я твердо сказал, если хоть какая-нибудь сука посмеет не то, что попытаться трахнуть бедных, а хоть мизинцем тронуть, считай - труп. И был у нас во взводе паренек один, Кешка Макарский, нескладный такой, круглолицый, губы пухленькие бантиком. Мы его все в роте величали уважительно 'отец Иннокентий', потому что он чудной ка-кой-то был, не от мира сего, словно с другой планеты к нам на грешную землю свалился, все время нам о боге да о любви к ближнему распинался. Часами мог на эту тему трепаться. И так складно у него все это получалось, прямо заслуша-ешься. Лекции бы ему читать о любви и дружбе. Одним словом, замечаю, наш Кеха странный какой-то стал, здорово изменился последнее время. Вдруг, ни с того, ни с сего, зачастил в лазарет к раненым. Назад придет, всем про девчонок спасенных рассказывает, как у них там жизнь замечательно складывается, как дела идут. И все больше про симпатичную смугляночку Айдин. А у самого лицо прямо таки светится, будто ему президент Звезду Героя в Кремле торжественно вручил. Чудной весь какой-то стал. Словно святой затесался в наши мрачные ряды, где у всех посеревшие отрешенные физиономии. Вечером возвращаемся с зачистки злые, усталые, сразу валимся спать, а он бегом в госпиталь. Может быть это так и продолжалось бы. Да, тут на тебе! Бац! Дембель долгожданный! Распрощались везунчики с нами, уехали. Закончилось для них это 'дерьмо'. Проходит недели две-три, смотрим, рожа знакомая у блокпоста отирается. Ба! Да это никак, наш Иннокентий, из Саратова обратно прикатил. Не сидится ему дуралею дома на теплой печи. Оказывается, наш паршивец влюбился, только там дома и почувствовал, что это у него серьезно и надолго, что не может и дня без своей чеченки прожить. Как не уговаривали мать с отцом, стоя перед ним на коленях, сорвался пацан и назад к нам, в Чечню под пули. Одним словом, поже-нили мы их. Отметили это событие по-фронтовому, скромно, но весело. Пару недель 'молодые' жили в семье одного знакомого чеченца, который в ФСБ ра-ботал, а потом уехали на Кешкину родину. Как сложилась у них жизнь, не знаю. Но думаю, хорошо. Настоящая была у них любовь. Мне лично такую в жизни только один раз видеть довелось. Вот такая история о Ромео и Джульетте, брат-цы.
  - Отчаянный малый, не побоялся, приехал, - грустно отозвался Ромка, пе-ребирая пальцами черные блестящие четки, найденные им накануне в схроне под Шуани.
  - Мда... настоящая любовь, - задумчиво протянул рядовой Пашутин, уста-вившись в окно.
  - Дурак, своих ему, что ли девок не хватало? - неожиданно выдал Прива-лов, громко шмыгая носом. - Меня сюда и калачом не заманишь.
  - Да кому ты нужен, сопля недоношенная? - оборвал его пулеметчик Паш-ка Никонов, пихнув кулаком Привалова в спину. - Сначала посмотрись в зерка-ло. Какая девка на тебя позарится? Прыщ убогий, ты наш.
  - Чтобы я из-за какой-то бабешки сюда вернулся? Да, будь она трижды красавица или супермодель как Клаудиа Фишер. На-ка, выкуси! - Привалов сде-лал красноречивый жест, показал всем согнутую в локте руку с кулаком.
  - Не Фишер, а Шиффер, балда, - поправил Пашутин.
  - Один хрен.
  - А у второй девчонки какая судьба? - поинтересовался Федька Зацари-нин, лениво гоняя спичку из одного края рта в другой.
  - Вторая осталась, хотя подружка ее звала с собой, уговаривала вместе уехать из Чечни.
  - Чего она тут забыла, дуреха? Драпать надо было от сюда во все лопат-ки, - буркнул сержант Кныш.
  - Надеялась, что власти выплатят компенсацию за разрушенный дом, - от-ветил Стефаныч, разминая рыжими прокуренными пальцами сигарету.
  - Ха! Рассмешил! Дождешься от наших баранов!
  - Скорее вымрешь как мамонт!
  - Не видать ей тугриков как своих ушей. А если и заплатят, то жалкие кро-хи. Замучается по всяким инстанциям ходить.
  - Да и те какой-нибудь головорез отнимет, а саму продаст. В лучшем слу-чае в гарем какому-нибудь турку.
  - А я бы тоже женился на восточной женщине, - вдруг заявил старшина Баканов, потягиваясь и сладко позевывая.
  - С чего это тебя, дорогой Бакаша, на восточных-то, вдруг потянуло, - по-интересовался Эдик Пашутин. - Видать, неспроста!
  - Чем свои-то не устраивают, - хмыкнул Пашка.
  - Пипка что ли у них иначе расположена?
  - Придурки вы! Не в пипке дело. Ни хрена, жалкие сосунки, не понимаете в семейной жизни, - отозвался старшина.
  - Ну-ка, вразуми нас, бестолковых, если такой опытный.
  - Дело в том, мужики, что на Востоке женщина знает свое место. У мус-сульман даже жилище делится на мужскую половину и на женскую. И слово му-жика в доме для бабы закон.
  - Ну и что из этого?
  - А то, дурачье. Всегда порядок в доме. Порядок! Еще раз для особо непо-нятливых повторяю, порядок в доме! У них как? Мужик цыкнул на бабу и все! Глазки в пол! Молчок! Гробовая тишина! А у нас? Цыкни попробуй, тебе она цык-нет. Так вломит скалкой между глаз, что долго звездочки будешь считать.
  - Сколько раз замечал: идет джигит, руки в карманах, а сзади жена взмы-ленная плетется с сопливыми детишками, с тяжеленными баулами в руках и зу-бах, - откликнулся от двери Виталька Приданцев, лежа в обнимку с дремлющим Караем.
  - Ясное дело, он же - джигит. Это ниже его достоинства, тащить всякое барахло.
  - Бакаша прав. У них так.
  - В чем прав? В том, что наша баба может по морде дать, или в том, что восточные послушны? - вновь проворчал Привалов.
  - Привал, ты, случайно не на девятом этаже жил, - спросил Эдик, обора-чиваясь к первогодку .
  - Нет, на третьем, а что?
  - Выходит, маманя тебя в детстве с третьего уронила. Значит, для тебя не все еще потеряно, еще можно попытаться спасти. Есть слабая надежда вернуть тебя обществу. Но ничего, не шибко переживай! У нас медицина на мировом уровне, поможет, - продолжал ерничать Эдик. - Бакаша тебе битых полчаса рас-пинается, рассказывает, что восточные женщины боятся, уважают и слушаются своих мужчин как богов, а твой мозговой бронепоезд все никак не допрет до это-го, все еще где-то на запасном пути топчется. Этак, мы никогда с тобой не при-дем к консенсусу.
  - К чему? - недоверчиво переспросил Привалов, уставившись на Пашути-на.
  - Эх, валенок сибирский, тайга моя дремучая, пойду-ка лучше отолью, чего перед тобой бисер метать, все равно ни хрена не поймешь. Пацаны, кто со мной?
  - Что в нашей хате, что на улице, такая же холодрыга! Сегодня точно дуба дадим, - недовольно проворчал съежившийся, вечно мерзнувщий, Привалов, вытирая сопливый нос замусолиным рукавом. - Приеду домой тут же женюсь, не раздумывая, найду себе пухленькую, горяченькую, чтобы не мерзнуть в по-стели зимой!
  - Ты, чё, Привал? Звезданулся!
  - Совсем крыша съехала?
  - При чем тут крыша?
  - Да при том, бамбук! - отозвался сердито старшина Баканов из дальнего угла, где, устроившись на вещмешках, перематывал вонючую грязную портянку. - Думаешь, семейная жизнь это тебе сюси-пуси всякие, хаханьки, птичек райских пение, кофе горячий в постель, обниманцы, поцелуйчики. Хера! Я тебе сейчас популярно обрисую, как все будет. Женишься. Первый месяц ничего будет, на то он и медовым зовется. А уж потом начнется настоящее светопредставление. Придешь вечером домой с работы усталый, весь разбитый, а твоя ненаглядная тебе раз леща по шее. Скажет, ты где паразит, шляешься? Где заработанные деньги, твою мать? Покажи жировку, паршивец? У других мужики, как мужики, а у меня распоследний расп...дяй!
  Валерка Крестовский, не выдержав, прыснул в кулак, остальные дружно загоготали.
  - Тихо! Жеребцы! Дайте досказать-то! - продолжал Баканов. - А если, чего доброго, с приятелями кружечку, другую, после трудового дня пропустишь в пив-нухе, что напротив, вообще не завидую тебе. Кирдык тебе будет полный! Чуть дверь приоткроешь, а она тебе раз половой тряпкой по мордасам: 'Скотина! Опять надрался, подлец? Как последняя свинья! Вот тебе, вот!'
  Свои нравоучения Бакаша сопровождал непередаваемой мимикой лица и красноречивыми движениями рук, все присутствующие покатывались со смеху.
  - Так, что, дорогой мой Ванюша, вот, тебя какое счастье ожидает в семей-ной жизни! Вот и шевели теперь куриными мозгами. Стоит жениться али нет! А ты, сюси-пуси! Сюси-пуси! Горяченькую, видите ли он захотел, и так найдешь, если приспичит! И горяченькую, и холодненькую, и не очень, и сиськами до зем-ли, и без сисек! На хера на себя хомут в молодые годы надевать, дурень?
  В дверном проеме появился раздраженный Дудаков со старшим лейте-нантом Тимохиным, вслед за ними - насупленный Колька Селифонов с 'ага-эсом' за спиной.
  - Что за балаган тут развели, вашу мать?! Галдите как бабки на базаре! На всю округу слышно!
  - Да вот, учим молодежь уму разуму, товарищ капитан! - отозвался Сте-фаныч.
  - Итак, мужики! Чтобы был идеальный порядок! В помещении школы не свинячить и не гадить!
  - Пока светло можете пожрать и оправиться! Консервные банки в окно! Огонь не разводить! - добавил второй.
  - У окон не курить! Замечу, яйца поотрываю! - сурово пригрозил капитан. - Пошли, Стефаныч! Посты выставим! Приданцев и Мирошкин, дуйте за нами! В охранении с собаками сегодня будете!
  
  
  В классе было холодно. Солдаты спали, лежа на боку, плотно прижавшись друг к другу, втянув головы в поднятые воротники и засунув руки поглубже в ру-кава и карманы.
  Неожиданно глубокую ночь прорезала длинная пулеметная очередь. За ней другая, третья... Встревоженные не на шутку солдаты, хватая оружие, пов-скакивали.
  - Братва! Чехи! - заорал спросонья в темноте перепуганный Привалов. - Окружили, гады!
  - Без паники! - рявкнул из коридора голос старшего лейтенанта Тимохина. - Занять оборону! Без команды не стрелять!
  - П...дец, мужики! - заныл рядовой Свистунов. - Окружат и раздолбают всех! Или сожгут живьем в этой проклятой школе!
  - Заткнись! - зло цыкнул на него сержант Кныш, осторожно выглядывая в окно.
  Трассеры, то здесь, то там, передавая 'морзянку', рассекали яркими огоньками ночную темноту. Перестрелка шла в горах, над селом.
  - Танцор, знаешь, чего я боюсь больше всего? - тихо сказал Ромка, обер-нувшись к Чернышову.
  - Чего, Ром?
  - Как бы эти выродки масхадовские нас гранатами не забросали или 'шмелём' не долбанули! Тогда уж точно всем амба!
  - Хуже нет, чем в темноте воевать! Здесь мы как слепые котята! Подожгут и постреляют нас как в тире.
  - Сидим как в заднице.
  - Который час?
  - Кто его знает?
  - Сейчас посмотрим! - живо откликнулся Володька Кныш, в темноте с тру-дом различая светящиеся стрелки циферблата. - Черт, ни хера не видно!
  Но его опередил Пашка Никонов.
  - Семнадцать минут второго!
  - А светать-то будет около семи! Не раньше!
  - Кого-то долбят! Слышишь?
  - Очередями ху...чат!
  - Не позавидуешь.
  - Похоже, 'зуха' отвечает! Наверное, наши. Десантура на высотах.
  Кто-то затопал за стеной по коридору.
  - Мужики, 'собровцы' из соседнего класса с...бались, всем табуном куда-то рванули! Может и нам тоже надо отсюда когти рвать, пока не поздно? - бес-покойно загундосил, выглянувший в темный коридор, Привалов.
  - Сиди, не ссы!
  
  
  - Андрей! Что-то я никак не врублюсь! Кто стреляет? И в кого? - отрываясь от 'ворона', обернулся Дудаков к старшему лейтенанту Тимохину, который вы-глядывал из-за БМП.
  - Кто-то садит с одной вершины по другой! Насколько я знаю, на ближней, что над селом морские пехотинцы генерала Атракова, а на той горушке, на-сколько помню, должна находиться ульяновская десантура.
  - Что они взбрендили совсем? Палят друг в друга! Мудачье!
  - Перепились они там, что ли?
  - Не хватало еще, чтобы под этот шумок нас стали мочить!
  - 'Духи', падлы черножопые, нападение спровоцировали.
  Перестрелка над селом продолжалась с полчаса, потом затихла. Никто из бойцов так и не смог уснуть, все с тревогой ждали ночной атаки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть вторая
  Последний пасодобль
  
  
  
  
   Глава первая
  
  Нам война и та и эта,
  Непонятная она!
  Мы от Вас все ждем ответа,
  От Вас ответа ждет страна:
  Кому же выгодна война?
  
  Каких друзей мы потеряли
  За ту Чеченскую войну!
  Руки, ноги отобрали,
  Мою выкрали судьбу!
  
  И за эту гибнем тоже,
  Вот я это не пойму!
  Кто ж нам не даст закончить
  Заказную их войну?
  
  Из песни 'Русь инвалидов' А. Зубкова
  
  - Самура, ты чего ржешь как ненормальный? Крыша поехала?
  - Да, как тут не заржать, Виталь, решил сестренку с днем рождения по-здравить! Вот послушай, чего накорябал, пока с Крестовским в засаде сидели.
   - Милый Татусик! Цветочек, ты наш яхонтовый! Поздравляю тебя с днем рождения! В наше смутное время, когда межпланетные корабли бороздят бес-крайние просторы Вселенной, когда к власти рвутся товарищ Зюзя и Лужок, наш затюканный несчастный народ все взоры устремил на тебя с надеждой, наша несравненная Танюська, Волшебнюська, Чаровнюська, Хахатуська, Тримпам-пуська, Симпатуська! Желаю тебе оставаться всегда такой же обольстительной, загадочной, обаятельной, привлекательной,сногшибательной, блистательной, грациозной, кокетливой, элегантной, умопомрачительной, незабвенной, неопи-суемой, неожиданной, неотразимой, непостижимой, неприступной, неувядаемой королевой школьного двора!
   - Что, она на самом деле такая обольстительная?
   - Да, нет конечно! Ей всего лишь четырнадцать лет на прошлой неделе стукнуло. Но пацаны в школе за ней табунами бегают. Всем голову умудрилась вскружить.
   - Ромк, ну ты, блин, и загнул, Чаровнюська, - отозвался Валерка Крестов-ский, после смазки собирая 'эсвэдэшку'. - Таких и слов-то в русском языке нет.
   - Значит, теперь будут.
  - Ромк, у тебя девчонка есть?
  - Была.
  - Почему была? Поссорились?
  - Нет, с другим гуляла. Помимо меня. Я у нее был так, вроде запасного аэ-родрома, для веселого времяпровождения. Я это уж потом узнал, от ее подру-жек. Бегал за ней как собачонка, все желания и прихоти исполнял. У О' Генри есть рассказец, там капризная красивая бабешка захотела зимой персик в по-стель, и ее бедному парню пришлось разбиться в лепешку; он весь город пере-вернул, чтобы достать этот несчастный поганый фрукт. Весь взмыленный как за-гнанная кляча примчался он счастливый домой с персиком в руке, а эта расфу-фыренная краля ему и заявляет, что мол персик она уже не желает, ей, видите ли, апельсин теперь подавай.
   - Да, бабцы они такие. Черт их поймет, чего им надо, чего им вечно не хва-тает, чего они хотят.
   - Все они замечательные, когда спят, - неожиданно откликнулся сонным голосом Славка Чахов, разворачиваясь к ним лицом, почесывая зудящую шею.
   - Вот и кемарь, Чахлый. Не хрен подслушивать?
   - Вон, Танцор, письма от своей девчонки пачками получает да помалкива-ет как партизан, - продолжал ворчать Чахов. - Аж, завидно становится. Ничего ни кому не рассказывает.
   - Правильно делает. Всякому хорьку показывать...
  - Попросил его как-то фотку подружки показать, а он мне - дулю в рожу и послал подальше, - пожаловался Чаха. - Говорит, сглазишь, козел!
   - А может Святка и прав, - сказал Ромка. - Не хрена о своем счастье всем кому нипопадя рассказывать. Мало ли какая сука может подгадить или сглазить. Со мной часто такие вещи происходят, будто кто-то там на небесах за этим сле-дит. Чуть с кем-нибудь поделюсь своими сокровенными тайнами или мечтами, и на тебе, буквально, на следующий день какая-нибудь бяка непредвиденная про-исходит. И все лучезарные мечтания, надежды, коту под хвост! Всем рассказы-вал про свою любовь, а оно видишь, как все повернулось. А ты, Виталя, как со своей подружкой познакомился? Учился вместе?
   - Нет, Ромк. На рыбалке.
   - На рыбалке? - вновь встрял любопытный Чаха. - Что она у тебя, русал-ка?
   - Чахлый, заткнешься ты наконец или по калгану хочешь схлопотать?
   - Может плюху ему отвесить? - с готовностью вызвался Колька Селифо-нов.
   - Мужики, отбуцкать его надо, чтобы не встревал в чужие разговоры! - по-советовал младший сержант Мамонов.
   - Летом это было, в августе. Задумали с однокашниками в поход на озера смотаться. Мой приятель, Сашка Сорокалетов, с детства на папашкиной 'Вол-ге' гонял. И вот решили мы в троем, я, Сашка и Серега поехать пораньше на озера на машине, чтобы подготовить местечко, а заодно и барахлишко отвезти, чтобы остальные налегке туда добирались. И с нами увязался папашка Санькин, мужчинка уже в довольно солидных годах. Приехали мы часов в пять вечера на место, разбили лагерь на берегу озера, разожгли костер, конечно выпили. За-хмелевший батяня сразу разомлел, полез в машину кемарить. Много, что ли ему надо, старому хрычу? И тут Сашка вспомнил про охотничье ружье, которое нас попросили захватить с собой. Извлекли двухстволку на божий свет, стали вы-мудряться, собирать ее. Как только не крутили, как только не вертели. Ничего не получается, сроду никому из нас троих не приходилось собирать охотничьи ру-жья. Мучились, мучились, и вдруг у Сереги пристегнулся приклад. Зарядили. Стали искать цель, куда бы пострелять. Повесили пустые бутылки на высокие кусты и открыли пальбу. Постреляли все склянки. Стрелять больше не в чего. И тут вдруг Сашка снимает с себя ватник и так , как бы в шутку подбрасывает его вверх, и кричит: 'Не попадешь!'. Ну, а я, не долго думая, вскидываю ствол, на-жимаю на спуск и на тебе! Кусок рукава у ватника долой! Только вата клочьями торчит. На этой грустной ноте наша стрельба и закончилась. Успокоились. Уже стало смеркаться. И вдруг слышим, где-то в далеке чьи-то голоса раздаются, и огоньки от фонариков мелькают. Сразу догадались, что это наши парни с дев-чонками с электрички идут и путь в кромешной темноте освещают. Ну, мы давай палить и орать, чтобы они нас заметили. А они наоборот замерли с перепугу, не знают то ли идти, то ли назад повернуть. Черт его знает, кто здесь палит. Подо-шли ребята и наши девчонки. Смотрю, среди них незнакомка, как увидел, так что-то в груди защемило, сердце затрепыхалось как пойманная в силки птица...
  
  
  Глава вторая
  
   Утром в палатку на всех парусах влетел только что сменившийся Валерка Крестовский.
  - Мужики! Живо! Давайте письма у кого есть к отправке!
  - Крест, ты куда намылился? - окликнул Крестовского, с трудом продрав глаза, Ромка, видя, что тот собирает свою амуницию.
  - В ПВД покачу! Угораздило попасться на глаза, этому козлу, майору Ге-ращенко. Схлопотал приказ сопровождать вместе с Ником Селифоновым капи-тана Карасика в штаб.
  - Погодите, мужики, я сейчас быстренько адрес накорябаю! - засуетился заспанный Ромка. - Черт, куда же стержень подевался? Свисток, дай ручку! Я точно знаю, у тебя есть!
  
   'В ПВД, конечно, неплохо съездить, ребят знакомых повидать, - раз-мышлял Валерка. - Но после бессонной ночи, буквально, валишься с ног. Девять раз обстреливала их какая-то сволота. Невыспавшийся Ник, Колька Селифонов, видно, тоже не особо горел желанием тащиться к черту на кулички. В 'уазике' кругом пылища, так и хочется пальцем по сидению поводить: слово неприличное написать. В Ножай-Юрт, где находился ПВД, выехали утром вместе с попутным челябинским СОБРом, в сопровождении двух 'бэтээров'. В десятом часу уже были там. Карасик, дав указание, от машины ни на шаг не отлучаться, отправил-ся к начальству. Присели. Закурили. Руки в цыпках, кожа потрескалась, местами покрылась болячками. Вши, злодеи, покусывают. Кашель. Сопли. Воспаленные глаза. Истрепанные рукава. Замусоленные колени. Закопченные морды. Кругом штабные крысы шастают, в "свеженакрахмаленном камуфляже", все почти с на-градами. А у нас - две медальки на всю роту. С любопытством посматривают в нашу сторону. Прям, какое-то явление Христа народу! Цирк, приехал! Колька Селифонов завалился спать на заднем сидении. Водила, Вовка Иезуитов (ну и фамильица, я вам скажу), вернулся со склада в новеньких 'берцах': что-то там толканул трофейное, кажется, черный ваххабитовский флаг с кривой саблей на нем и арабской вязью. Открыв капот, залез в мотор с головой. Чего он там за-был, хорек? Непонятно? Движок 'уазика' работает как часы. "
  Валерка расстегнул бушлат, извлек из-за пазухи две фанерки размером с книжку, сброшюрованные медной проволокой, между которыми он хранил пись-ма из дома и присланные матерью конверты. Иначе нельзя: обязательно какая-нибудь сука сопрет для сортира. Незавидная судьба уже постигла его блокнот, где он вел свои записи и хранил адреса родных и друзей. Надо воспользоваться подвернувшимся случаем и послать письмо матери отсюда, из ПВД. Наверняка, быстрее дойдет, чем через Моздок. Странный все-таки адресок: 'Москва-400'. Месяцами письма идут до дома.
  "Что же ей написать, родимой?
  Нет, он не будет ей писать, как их неприветливо, настороженно встречало местное население. Когда их колонна двигалась через Шелковскую, мимо рынка, некоторые из чеченцев в толпе, не скрывая своей неприязни, в открытую пока-зывали им красноречивый жест, проводя ладонью по горлу. Мол, будем резать вас как баранов.
  Нет, про это он ей писать не будет.
  Не будет и про то, как во время 'зачистки' за заброшенным сараем на краю села обнаружили полуразложившийся изуродованный труп молодого парня в тельняшке.
  Нет, не будет он ей писать, как их обстреливают по нескольку раз за ночь, как ужасны вой падающей сверху мины и визг разлетающихся с рваными краями осколков...
  Нет, не будет он ей писать, как их проклинают и плюют вслед чеченки, и бросает камни черноглазая юркая пацанва.
  Нет, не будет он писать, как истошно вопила рация в командирской палат-ке, прося помощи, когда под Аргуном в засаду, устроенную боевиками, попал не только поезд, но и группы ОМОНа и СОБРа, выехавшие на выручку.
  Не будет ей писать и про то, как снайпер смертельно ранил пацана из со-седней роты, когда они окапывались на берегу Терека.
  Нет, он не будет ей писать, как ночью чуть не попали под перестрелку. Они тогда после зачистки решили остаться на ночевку в сельской школе. Вдруг, в первом часу ночи началась яростная стрельба из пулеметов. Стреляли с вер-шины одной горы по вершине другой, что господствовала над селом. По данным на этих точках располагались ульяновская 'десантура' и морские пехотинцы генерала Отракова. С полчаса они безжалостно гвоздили друг друга. Мы же, по уши в дерьме, трясясь от страха, провели тревожную ночь на ногах в ожидании нападения боевиков.
  Нет, не будет он писать, как пьяный офицер, дубинкой сломал нос и клю-чицу Сереге Алексеенко, за то, что тот голодный околачивался около кухни.
  Нет, не будет он ей писать, как подорвался на 'растяжке' младший сер-жант Сережка Ефимов, как полз он, оставляя культями за собой кровавые поло-сы, как страшно кричал он, покидая этот мир.
  Нет, не будет он ей писать, про 'бардак', царящий вокруг, про тупые пья-ные морды. Про хорька, старшего прапорщика Мишина, который загнал местным чеченцам два ящика патронов, 12 гранат, "ворон" (бинокль ночного видения) и семь спальников. И, в конце концов, загремел под трибунал.
  Нет, не будет он ей писать, про вырезанный ночью соседний блокпост, про зверски убитых пацанов.
  Нет, не будет он ей писать, про колонну их бригады, попавшую под Гер-зель-Аулом под обстрел наемников Хаттаба, про горящий БМП и покореженные "зилы".
  Нет, не будет про это он ей писать, и многое постарается забыть, что там видел и испытал.
  Жаль, что она знает, где он находится. Надо было поступить, как его тез-ка, Валерка Назаров из Саратова. Он, чтобы родители не беспокоились, посы-лал свои письма приятелю, который остался в расположении части, а тот в свою очередь переправлял их оттуда его предкам".
  "Дорогая мамулечка, не беспокойся за меня, я скоро вернусь...", - начал он, устроившись поудобнее.
  Но его отвлек подошедший парнишка, Валька Гуськов, с которым он слу-жил в Оренбурге. Оба обрадовались неожиданной встрече. Валька до армии ме-ханизатором в совхозе работал. Уже подростком во всю гонял на мотоцикле, шоферил, помогал отцу и брату на комбайне по время уборочной. Они деревен-ские все такие, с измальства к настоящему мужскому труду приучены, не то, что мы, городские. Технику Гуськов знал, как свои пять пальцев. Мог с завязанными глазами ее разобрать и собрать. По шуму двигателя запросто определял любые неполадки.
  - Значит, в снайперах теперь! А я вот гайки да болты кручу! - кивнул он на свои замурзанные с черными поломанными ногтями руки и замасленную спе-цовку. - 'Бэхи' да 'бэтры' ремонтирую, на ноги ставлю.
  - Остолопы! Сколько еще вам, говнюкам, повторять! Свалились на мою голову! - донеслось до них из-за палаток.
  - Это комвзвода Захаров, "черпаков" усиленно воспитывает! Неделю на-зад 'дембелей' сменили. Бесплатное кино. Как там у вас в батальоне?
  - Полный п...дец! Каждую ночь, заразы, обстреливают. Как-то подсчитал ради интереса, девять раз сволочи за ночь долбили.
  - Наших, кого-нибудь, видел?
  - Саня Карапуз отвоевался, увезли под Новый год с ранеными, ухо ему от-стрелили. Башка вся забинтована, стала на футбольный мяч похожа. Хоть авто-графы на ней пиши. "Русский Марселец" сейчас в госпитале, ноги отморозил, совсем у него плохи дела. Гангрена. Заражение пошло, боюсь, могут ампутиро-вать. У Паши, после одной из 'зачисток', напрочь 'крыша поехала': прятавше-гося в кустах мальчишку случайно застрелил. Теперь на кухне хлеборезом. "Дя-дя Федор", Фарид Хабибуллин погиб. Помнишь, бугай у нас был, борец из Ниж-некамска. Ну, которому все по фигу было. Ну, который на всех положил! Так в горах с ним случай был: утром пришли менять; пулемет торчит из сугроба, а са-мого нет. Потом откопали из-под снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и спальник. Сгорел он в 'бээмпэшке' под Герзель-Аулом. Только бушлат да фот-ка девчонки его и остались. Мясорубка была та еще. Серега, "Мастер", теперь со мной в паре, на днях ефрейторскую 'соплю' получил.
  Приятель с каким-то особым благоговением потрогал Валеркину 'эсвэ-дэшку'.
  - Замочил кого-нибудь?
  - Как видишь, зарубок нет! Пока нет!
  - Что так? Мазанул?
  - Смеешься? Да, я со ста метров тебе без оптики пятак сделаю! Был один случай пару недель назад, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и не смог бы тогда. Думаешь, что вот так запросто, можно человека грохнуть! Од-но дело, когда стреляешь и не видишь его, в кустах там или в темноте, а другое, когда он у тебя на 'мушке'.
  - У Джека Лондона рассказ есть про одного мужика, который отлично стре-лял. Как-то ночью разорались кошки под окнами гостиницы, где он жил. Он, не выдержав их дикого концерта, открыл окно и два раза выстрелил в темноту на звуки. Утром нашли два окоченевших кошачих трупа. Потом он нанялся на ко-рабль, который отправлялся на Соломоновы острова вербовать туземцев для работы на плантациях. И во время вербовки эти папуасы, бля, подлым образом перерезав команду, завладели судном. Он же, вооружившись винчестерами и прихватив несколько патронташей, забрался на мачту и стал оттуда отстрели-вать чернокожих. В панике те стали бросаться в воду и плыть к острову. Перебив всех на палубе, он перестрелял всех, находящихся в воде. Ни один не добрался до берега.
  - Здорово! Крутой, видно, мужик был!
  - В том то и дело, что нет. Тюфяк тюфяком, такой бестолковый, что даль-ше некуда. Абсолютно ничего не умел, только хорошо стрелять.
   - Это не последнее дело в нашей жизни.
  - Вот, что я тебе скажу! Лучшие стрелки - это бабы! О Павличенко, знаме-нитой снайперше, слышал? Которая 300 фрицев отправила груши в раю окола-чивать. Ей американцы подарили именной 'кольт', который сейчас в музее Вооруженных сил в Москве находится. Симпатичная игрушка, скажу тебе!
  - Нет, не слышал! Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник ей в Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто на лето ездили...
  Их оживленную беседу прервало появление капитана Карасика. Он был мрачнее тучи. Его красное обветренное лицо приобрело багровый цвет; серые глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь!
  - Мудачье! Мразь, тыловая!
  Тяжело плюхнувшись на сидение, скомандовал:
  - Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут!
  Таким Валерка еще его никогда не видел. Ведь Карасик - душа батальо-на, добрейший малый, правда, с чудинкой. Утром встает чуть свет, выходит из палатки, в чем мать родила, с полчаса перебрасывает с плеча на плечо ржавую двухпудовую гирю и потом обливается из ведра ледяною водой. У нас мурашки по всему телу от одного его вида. Клубами пар от его широкой спины поднима-ется, а он только посмеивается, громко покрякиваает да еще и подмигивает нам, съежившимся от холода и сырости.
  Обратно ехали одни, без сопровождения. Над головой просвистели две 'сушки' и удалились в сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы.
  - Отбомбились! - сказал Селифонов.
  - По лагерям боевиков садят!
  - Милое дело, - прервал молчание капитан Карасик. - Не надо грязь ме-сить, по горам на брюхе ползать! Одел комбинезончик с иголочки, слетал, сде-лал дело и назад к бабе под бочок в теплую постельку! Чего я дурак, тогда в Черниговское не пошел? Однокашник, Витька Еременко, туда поступал. Звал ведь с собой. Где-то летает теперь, сукин сын. Так, нет же! Захотелось романти-ки. Насмотрелся фильмов всяких. Типа ' В зоне особо внимания', 'Афганский излом'...
  Вдоль дороги, то здесь, то там, нашла последнее пристанище разбитая, сгоревшая бронетехника. В одном месте, похоже, заваруха была та еще, не при-веди бог в такую попасть! За поворотом, в ложбинке, целое кладбище искоре-женного железа. Проскочили несколько селений. На обочинах дороги в станицах во всю торговали самопальным бензином, батареи канистр и пятилитровых ба-нок сверкали и переливались на солнце всеми цветами радуги. Бензин шел на ура, другого здесь не было. 'Уазик' мчался, пыля, местами юлил, объезжая рытвины и колдобины. Виртуозно вертя баранку, Вовка с неизменной сигаретой в зубах, без удержу матюкался, когда их побрасывало на ухабах.
  - Чего гонишь как сумашедший? Шумахер, тоже мне, выискался, так не-долго и в ящик сыграть! - выразил недовольство рядовой Селифонов, пригибая ушибленную голову.
  - Не дрова везешь! - с раздражением добавил Крестовский. - Всю задни-цу отшибло! Живого места уже нет!
  - Если будем вот так ползти, еще быстрее туда загремим! - зло отозвался хмурый капитан Карасик, сидящий на переднем сидении, держа на коленях ав-томат. Валерка, выглядывая из-за бритой головы капитана, наблюдал за вью-щейся дорогой. В голову лезли всякие мысли о доме, о Наташке, о 'первом сво-ем чехе', которого чуть не завалил неделю назад...
  
  
  Глава третья
  
  Туман рассеивался. Стал виден родник, который Валерка выбрал как цель. Он осторожно заворочался, пытаясь размять от долгого лежания онемев-шее тело. В маскировочной 'шаманской' хламиде, в своих лохмотьях он был похож на лешего. Отстегнув фляжку, глотнул противной вонючей воды. Вдруг краем глаза заметил какое-то движение у родника. Там кто-то двигался. Валер-ка, отложив фляжку в сторону, взглянул в прицел. У родника неподвижно стоял, озираясь и прислушиваясь, вооруженный автоматом невысокий коренастый 'чех'. С рыжеватой бородой, горбоносый, в расшитой тюбетейке с кистью. По-том он присел, и зачерпнув ладонями воду, стал пить. Валерка тихонько подвел риски прицела на голову врага и стал ждать, когда тот выпрямится, чтобы бить наверняка, точно в грудь. Горбоносый не подозревал, что там, в темных зарос-лях затаилась Смерть, что теперь его жизнь висит на волоске. Одно движение согнутого указательного пальца снайпера и его душа отлетит в рай. Валерка весь вспотел от напряжения, сердце ритмично стукало, громкие удары его отда-вались эхом в голове.
  'А вдруг он не один, а их целая группа', - промелькнула быстрая мысль, палец на спусковом крючке разжался.
  Неожиданно 'чех' двинулся вдоль ручья. Снайпер потерял свою цель и взглянул поверх прицела. Навстречу боевику по тропинке быстрым шагом при-ближался мальчишка лет десяти с большой спортивной сумкой через плечо. Они обнялись, чеченец ласково потрепал пацана по взъерошенным волосам. Они разговаривали минут десять. Мальчишка что-то оживленно рассказывал, смеясь и размахивая руками, словно мельница. Потом 'горбоносый' с сумкой исчез в кустарнике.
  Разочарованный Валерка оглянулся на 'Мастера', Серега мирно спал, свернувшись калачиком и укрывшись с головой. Напарник достался ему отлич-ный. Пацан, что надо! Кандидат в мастера спорта по стрельбе. Очень интерес-ный собеседник, с ним не соскучишься. В ихнюю часть попал за месяц до от-правки на Кавказ, перевели в связи с сокращением внутренних войск из Сарато-ва. А до этого он успел сменить несколько частей. Куда только его судьба не за-брасывала. Два раза в бегах был из-за дедовщины. Тихий такой с виду, молча-ливый, с задумчивыми глазами, а иногда так взовьется, что держись. На 'маков-ке' шрам длиной с палец, это ему в Ангарске в 'учебке' пряжкой чуть черепок не раскроили. Рассказывал как-то, как его 'менты' в поезде взяли. Удрал из части, где его 'деды-мудаки' достали. Паспорт, благо, у него с собой был. До-бирался через Москву, форма в пакете. Ну, тут его и 'кинули' сразу на пороге 'белокаменной'. Какой-то пройдоха-таксист слупил с него все деньги, осталось только на билет. Сел в свой родной поезд, успокоился. Да, не тут-то было. Про-водница, стерва горластая, прицепилась к нему как репей, бери постель, орет. А у него ни копейки за душой, ну и, послал ее подальше. Она, не долго думая, привела из соседнего вагона наряд милиции. Те, проверив документы, стали его 'шмонать' и обнаружили в спортивной сумке камуфляж. Утром, когда поезд по-дошел к знакомому перрону, его сдали в комендатуру. И очутился он вместо те-плой ванны на гарнизонной гауптвахте. Потом военная прокуратура, новый ок-руг, новая часть...
  
   Вдруг запыленное лобовое стекло треснуло и рассыпалось, обдав их сверкающей крошкой словно слезами. Грохота выстрелов он уже не слышал. Неуправляемая ни кем машина на полной скорости, резко свернув в кювет, заку-выркалась. И, безжалостно сминая, ломая на своем пути кусты и молодые де-ревца, влетела вверх колесами в посадки.
  Очнулся он под раскидистым деревом с крепко стянутыми проволокой ру-ками и ногами. Сильно болела голова, прямо раскалывалась, тошнило. Глаза были как ватные, еле ворочались. Раскрытый рот перетягивала скрученная в жгут и завязанная на затылке тряпка, от которой несло бензином. Первое, что он увидел: это ковер из бурых опавших листьев, на котором расплывчатыми пятна-ми белели рассыпанные письма пацанов. На ближнем листке чернели, написан-ные знакомым неровным прыгающим почерком слова: 'Дорогая мамулечка, не беспокойся за меня, я скоро вернусь...'
  Он услышал чьи-то грузные шаги, и почувствовал, как ослабли путы на но-гах. Его ухватили за одежду и резким рывком усадили на землю, приткнув спи-ной к дереву. Перед собой он увидел заросшее бородой лицо боевика лет три-дцатипяти, который внимательно сверлил Валерку взглядом блестящих как вишня прищуренных глаз. Из-под берета оливкового цвета на плечи ниспадали пряди длинных волос. Камуфлированный бушлат перепоясан патронташем с 'вогами'. На плече дулом вниз висел АКМ с 'подствольником'. Из нагрудного кармана торчала, поблескивая антенной, поцарапанная миниатюрная рация. К ним, прихрамывая, подошел другой. Валерка чуть не вскрикнул, его он сразу уз-нал. Это был тот самый горбоносый 'чех' с рыжеватой бородой, которого он держал на прицеле у родника. Лицо боевика портил свежий уродливый шрам под правым глазом. Ястребиные глаза чеченца зло впились, словно шипы в ли-цо пленника.
  Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых парней вытаски-вали из рюкзаков и, молча, раскладывали на разостланном брезенте боеприпа-сы. Тут были: и тротиловые шашки, и электродетонаторы, и магазины, и не-сколько выстрелов к РПГ, целая горка 'вогов'... Чуть поодаль, у кустов, топтал-ся черный мохнатый ишак со светлыми обводами вокруг глаз, застенчиво моргая длинными ресницами. Он что-то жевал, иногда нервно встряхивая мордой и по-водя недовольно ушами. Точно такой же ишак был у них в части: ребята привез-ли из одной из командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кух-ни на подсобное хозяйство.
  Вдруг 'патлатый' и Валеркин 'чех' бурно заспорили. 'Со шрамом' все время возбужденно размахивал руками и неугомонно тараторил, брызгая слю-ной; речь шла, как Валерка понял, о каком-то Мусе. 'Патлатый' же категорич-ным тоном возражал ему, наступая на несговорчивого оппонента. 'Меченный' вроде как притих, но потом вновь визгливо заорал, поминая Мусу, на что про-тивник, потеряв видно терпенье, в сердцах зло плюнул и крепко выругался по-русски матом.
  Валерка замычал и смежил веки от нестерпимой боли, которая пронзила разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок.
  Последнее, что он увидел, когда, задрав ему голову, полоснули по горлу, были ястребиные глаза и холодное голубое небо с медленно плывущими куче-рявыми облаками.
  Последнее, что он почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей волной залило ему грудь...
  Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела.
  
  
  
  Глава четвертая
  
  Валерку Крестовского нашли на следующий день около полудня, благода-ря овчарке Гоби, взявшей след. В трех километрах от подбитой машины. В не-большой рощице близ селения Хашки-Мохк обнаружили его изуродованное тело со скрученными проволокой руками. Колька же, Селифонов, пропал безследно.
  Когда вышли к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил груп-пу, дал команду рассредоточиться. Дальше он двинулся с Мирошкиным и ов-чаркой. Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику увести собаку, капитан внимательно оглядел поляну и медленно приблизился к убитому. Присев на колено, долго и тщательно обследовал труп и все вокруг. Даже Дудаков, предостаточно повидавший на своем веку, от уви-денного невольно содрогнулся.
  Коротко стриженная голова солдата с разбитым лбом была запрокинута назад, лицо и грудь в запекшейся крови, на горле от уха до уха зияла страшная рана, из которой выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка с тельняшкой были вспороты от низа до верха вместе с животом, похоже, одним сильным движением кинжала. Брюшная полость набита сухими листьями и пре-лой травой, окровавленные клочья которой торчали во все стороны. Глаза из-под полуприкрытых век как бы наблюдали за происходящим вокруг и словно жа-ловались: 'вот видите, что они со мной, подлюки, сделали'. По поляне были разбросаны измятые письма, тут же валялись две сброшюрованные фанерки, в которых у Валерки хранились весточки из дома, от матери и друзей; рядом с трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дуда-ков, неспеша, обошел убитого и прилег с другой стороны, прижавшись щекой к мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело.
  Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным.
  - Сволочи! Зверье, бля! - зло сплюнул он.
  - Думаешь заминировали? - спросил 'собр' Трофимов.
  - Гадом, буду! Наверняка, подарочек состряпали, гниды! Нутром чую, эту дрянь! - разминая пальцами отсыревшую сигарету, поделился своими предпо-ложениями Дудаков.
  - Что делать-то будем, Дмитрич?
  - Что делать? Что делать? - огрызнулся тот, присаживаясь рядом со все-ми на холодную пожухлую траву, закуривая. - Вытягивать! Что делать?
  - Саперов будем ждать или сами рискнем?
  - Хер их дождешься, саперов-то! Припухнешь ждать! - отозвался радист Гусев, освобождаясь от лямок рации.
  - У них и без нас хватает подобного дерьма! - добавил Ромка Самурский.
  - Не дай бог, если 'лягуха' или 'монка'! Тогда точно полный п...дец! - сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая красные пальцы об траву.
  - Ты че, Контрабас, какая 'монка'? Охренел, совсем? Чтобы ее под Ва-лерку запихнуть, надо ямку, знаешь какую, будь здоров, выкопать. Да, и какой дурак будет 'монку' на нас тратить. На нас и 'фени' за глаза хватит, - возра-зил с горькой усмешкой Гусев.
  - А я бы на их месте и фугасика для нас не пожалел, - буркнул угрюмый лейтенант Трофимов.
  - Ну, чего сидим? Ванюша, давай свою веревку! - обернулся старший лейтенант Колосков к рядовому Привалову, который сидел, нахохлившись как курица, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушла-та.
  - Попытаемся вытянуть пацана.
  Привалов, покопавшись в сидоре, извлек моток веревки.
  - Коротковата, бля!
  - Хер такой вытянешь, Квазик!
  - Нарастить можно! - откликнулся Привалов.
  - Чем?
  - Ремнями!
  - Поводок с Гоби можно снять! - посоветовал Ромка.
  - Да, уйми ты своего пса! - разозлился капитан, обращаясь к кинологу Димке Мирошкину и настойчиво отпихивая от себя собаку. Гоби возбужденно крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени.
  - Гусев, передай майору Сафронову. Что нашли, - сказал Дудаков, поти-рая в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и чуть помедлив, тих добавил. - Двухсотый.
  - Ну, чего тянем кота за хвост? - спросил Колосков, вставая. Его крепкая статная фигура напоминала молодого сильного тигра, в каждом его движении чувствовалась неуемная мужская сила. Он был похож на сжатую пружину, кото-рая в любой момент может расправиться и обрушиться всей своей мощью.
  - Погоди, Игорь, надо все обмозговать! Спешить тут нельзя. - Дудаков поднял на него усталое лицо с воспаленными глазами. - Черт его знает, что там под ним! Может так накрыть, что мало не покажется! Сон мне сегодня нехоро-ший приснился, парни. Танюшка, дочурка моя шестилетняя, приснилась под ут-ро. Забралась на табуретку, чтобы достать с верхней полки в стенке игрушку, ну и оступилась, упала. Больно упала. Лежит, плачет. Я подбежал, поднял ее с по-ла. Успокаиваю, значит, в ушибленный лобик целую. А она сквозь слезы и гово-рит: ' Пап, мне не так больно как жалко колечко'. И показывает мне свое ко-лечко серебряное, которое ей бабушка на день рождения подарила. Которое она на пальчике носила. Смотрю: тоненькое колечко треснуло как чайная сушка на три части. Я говорю: ' Не плачь, Танюша, ничего страшного не случилось, по-чиню я его'. А она мне в ответ: 'Нет, папуля, его уже не починить'. Вот, братцы, такой сон...
  - Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то.
  - В том то и дело.
  - А я никогда снов не вижу, - отозвался, хлопая белесыми как у теленка ресницами, белобрысый с большими голубыми глазами Мирошкин.
  - Счастливчик! Век бы их не видеть! - буркнул немногословный Трофимов.
  Отбросив окурок, он поднялся, молча, взял из рук Привалова веревку и направился к Крестовскому.
  - Алексей! Куда тебя черт несет? - крикнул раздраженно тезке вслед Ду-даков.
  Все прильнули к земле, провожая взглядами 'собровца'. Тот постоял не-которое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно рассматривая, потом осторожно стал продевать веревку между телом и локтем убитого.
  - Чего он там возится? - недовольно пробубнил пухлыми губами, ерзая, окоченевший Привалов.
  - Не видишь? Письма собирает, - отозвался рядовой Чернышов, наблюдая за Трофимовым.
  - Честно скажу, не нравится он мне, этот хмырь, Конфуций. Какой-то еб..нутый, ей богу. 'Крыша' у него, явно, поехала. Вечно хмурый, злой как цеп-ной пес, слова из него доброго не вытянешь, не улыбнется никогда, словно мо-нумент какой. Прям Чингачгук, ей богу! - пожаловался первогодок Привалов.
  - Сам ты монумент! Чингачгук херов! Мастер за троих жрать и балаболить, - вставил 'контрактник' Головко, лежа на спине, уставившись серыми глазами на медленно плывущие холодные облака.
  - Если бы не он, ты и Чаха давно червей кормили! - добавил Танцор.
  - Да, Святка, тут ты как всегда прав. Мы тогда с Чахой влетели капиталь-но, считай, уже там были, в райских кущах. У боженьки за пазухой. У меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как вспом-ню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас с Чахлым в том переулке в капусту. Вернусь домой, обязательно свечку Трофимо-ву за здравие поставлю.
  
  Это случилось две недели назад, на зачистке. Ночью выпал небольшой снег, покрывший будто легким пуховым одеялом все вокруг. Рядовые Привалов и Чахов, выставив перед собой АКМы, медленно брели по узкому заснеженному проулку чеченского села. За заборами заходились, гремя цепями, захлебываясь в яростном лае, лохматые псы.
   - Чаха, дай сигаретку, а то мои совсем в кашу превратились, - сказал При-валов, вытряхивая на снег из кармана раскисшую пачку 'Примы' и остатки раз-валившихся сырых сигарет. Нежный выпавший накануне снег сразу окрасился рыжими пятнами. Словно оспинами.
   - Стефаныч на днях балакал, что в конце месяца нас наконец-то заменят, - отозвался, втянув голову в плечи, окоченевший Чахов, протягивая напарнику сигарету.
   - Совершенно нет никакого желания 'шпротами' становиться!
   - Думаешь, у меня есть? Или у Ромки с Танцором?
   - Бляди штабные! Посылали на три месяца, а мы сколько тут торчим? Уже второй срок скоро закончится. Свихнуться можно!
   - Так и до дембеля не дотянешь!
   - Да, пошли они в задницу! Домой хочу!
   - Вон, Серегу увезли, совсем крыша съехала!
   - Да, Сережку жалко! Не повезло парню!
  - Тут у любого мозги заклинит.
   - Скоро, похоже, за нами очередь...
   - Домой вернусь, на 'гробовые' мотоцикл куплю. Покруче какой-нибудь. 'Хонду' или 'Ямаху'. Мне еще до армии предлагали. Есть у меня один знако-мый байкер. Васька Череп. Это кличка у него такая. На кожаной куртке, на спине, у него череп светящийся с костями намалеван. В темноте светится, словно при-ведение. Васька любит по ночным улицам гонять. Весь из себя. Весь в коже. В заклепках. В цепях. 'Ява' у него была, просто загляденье, красавица. Вся хро-мированная. Вылизывал ее как невесту, а тут как-то смотрю, запердуливает во двор на вишневой 'Хонде', увешанной желтыми фарами. Ни х...я, себе думаю! Спрашиваю его, на какие шиши надыбал?
   - Бля! И спички отсырели! Хер, теперь зажжешь! Бл...дство сплошное! - расстроился Привалов, чиркая спичку за спичкой о коробок.
   - Погоди! Не мучайся! Сейчас дам огонька, - Славка Чахов, покопавшись в кармане, извлек на божий свет узкую блестящую зажигалку с кнопкой на торце.
   - Так это же Святкина! Слямзил, что ли? Признавайся, Чахлый! - сказал Привалов, узнав зажигалку Танцора.
   - Как можно? Ты, что охренел? В один миг салазки загнут! Отбуцкают только так. Ты что, наших не знаешь? Чернышов проспорил!
   - Гляди, я проверю!
   - Что я, дурак? Прекрасно помню, как тогда отоварили Кучерявого, за то что тырил у своих товарищей.
  Привалов наклонился к потрескавшимся ладоням напарника, прикуривая от трепещущего на ветру пламени зажигалки. Блаженно затянувшись, он чуть не задохнулся, поперхнувшись дымом: напротив них стояли трое боевиков, неиз-вестно откуда взявшихся в проулке.
   Двое были чуть старше двадцати, а третий, невысокий чернявый - лет со-рока, судя по более смуглому лицу и по 'натовскому' камуфляжу, выглядываю-щему из-под нашего бушлата, похоже, не чеченец. Вероятно, наемник из арабов. Все трое с автоматами в разгрузках, у одного из-за спины тускло поблескивала зеленая труба 'мухи'.
   Солдаты оцепенели. У белого как мел Чахова задергался правый глаз. У
  надрывно кашляющего Привалова тряслись губы. Сигарета выпала... Было слышно, как она шипела, умирая на сыром снегу.
   - Бросай оружие, кафир, если жизнь дорога, - прошипел угрожающе один из боевиков, уставясь магическим зрачком АКМа Привалову в грудь.
   Неожиданно, за спиной боевиков, словно тень возник лейтенант Трофи-мов. Откуда он взялся? Одному богу известно. Он сходу, не раздумывая, дал длинную очередь. Стайки испуганных воробьев вспорхнули с кустов. Один из молодых и араб упали, сраженные пулями. Третий же, обернувшись, бросился на 'собровца'. Конфуций, не раздумывая, встретил его 'запрещенным хоккей-ным блоком в лицо', разбив ему затвором автомата нос и губы, отшвырнув на-падающего в сторону. Тут же короткой очередью добил его в грудь. Обернулся к другим. Чеченец с 'мухой' лежал неподвижно лицом вниз: был убит наповал. Араб же, подполз к забору и, вцепившись судорожно корявыми пальцами в се-рый от времени штакетник, попытался из последних сил подняться. Это ему поч-ти удалось. Правая рука лапала кобуру, висевшую на ремне. Но Трофимов по-дошел к нему сзади и хладнокровно выстрелил в затылок. Боевик, оставляя бо-розды от ногтей на заборе, медленно сполз вниз.
   Где-то, за домами, встревоженная выстрелами, словно раненный зверь взревела 'бэшка'. Растерянные солдаты, потеряв дар речи, во все глаза смот-рели на своего нежданного спасителя. Привалов опустился на талый снег и тихо заплакал, размазывая слезы по лицу обтрепанными рукавами.
  - Сопли собери, вояки! Не на курорте находитесь! - зло бросил хмурый Конфуций, сплюнув. Вытряхнул из пачки сигарету. Размял. Закурил. Жадно за-тянулся, прищурив глаза. Ухватив наемника за плечо, рывком перевернул на спину. Склонился, внимательно вглядываясь в лицо убитому.
  
  
  - Будешь тут еб...тым. После плена, - вдруг глухо отозвался старший лей-тенант Колосков. - Алексей же в 96-ом в плен попал, четыре месяца у 'чехов' в санатории под Гехи-Чу прохлаждался. Насмотрелся, как всякая мразь наших ре-бят режет, кромсает. Однокашника, с которым призывался, у него на глазах за-мучили, всего изполосовали на ремни. А ему пальцы и ребра переломали да нос впридачу. Видал, он у него набок заруливает. Повезло парню, случай предста-вился - обменяли, а то бы - каюк. Он весь седой и обмороженный оттуда вер-нулся. Думаешь, сколько ему?
  - Ну, выглядит на все сорок.
  - Сорок? А двадцать пять, не хошь?
  - Хватит заливать-то!
  - Он чуть постарше тебя! Вот потянуло его, горемыку, обратно сюда. В это, будь оно трижды проклято, дерьмо. Нет его израненной душе теперь покоя. Вер-нулся за своих ребят мстить. Жестоко мстить. Я его прекрасно понимаю. Из ада парень вырвался. Считай с того света вернулся.
  - Я и не знал.
  Через некоторое время с бледным лицом и потемневшими мертвыми гла-зами вернулся Трофимов, молча сунул медный крестик, мятые испачканные письма и конверты в руку Дудакову. Тот, с треском отодрав клапан на липучке, запихал все в карман 'разгрузки'. Все молчали, стараясь, не смотреть друг на друга. Говорить не хотелось. На душе было погано.
  - Ненавижу! Ненавижу! - вдруг пробормотал Трофимов, скрипнув зубами.
  Квазик, поплевывая, жевал соломинку, Привалов усердно ковырял ножом на сапоге засохшую глину. Гусев протирал обтрепанной руковицей облупленный корпус рации, Димка успокаивал овчарку...
  - Так, вы трое, тянете веревку! Как только перевернете его, сразу мордой - в землю! Понятно! Хватит с меня трупов! - нарушил тишину капитан Дудаков. - Остальные остаются здесь, головы не высовывать! Мирошкин, суку уложи, что-бы не вертелась тут, а то уши с хвостом в миг снесет к чертовой матери.
  - Зачем переворачивать-то? Можно и так вытянуть, - сказал Гусев.
  - Вытянешь, пожалуй, старую каргу с косой! - вставил Головко.
  - Были уже такие умники, вытянули на свою голову.
  - Мину?
  - А ты думал, подарок от Санта Клауса? Привязана была! Притащили вместе с трупом, прям себе под нос! - отозвался Привалов.
  - П..дить мы мастера! - обернувшись, усмехнулся радист.
  - Не веришь? Вон, у Ромки или Стефаныча спроси, они тех пацанов помо-гали в 'вертушку' загружать, - вдруг взвился Головко.
  - Заткнись! - грубо оборвал его Колосков.
  - Черныш! Бля, уснул, что ли? - он, вставая, ткнул кулаком Свята в плечо. - Бери лопатку! Пошли!
  Чернышов, Колосков и Трофимов вышли на поляну, остановились перед мертвым снайпером, чувствуя за спиной напряженные взгляды товарищей. Пока 'собровцы' отпарывали куски от принесенного брезента и скручивали жгуты, чтобы удлинить веревку; Свят старался не смотреть на Крестовского и в их сто-рону. Ему было не хорошо, мутило. Дрожал подбородок, наворачивались слезы. Ему было жалко и себя, и убитого Валерку, у которого еще в жизни даже люби-мой девушки-то не было. И тех пацанов, что погибли, и тех, что коптят в этой гребанной долбанной Ичкерии. Он отвернулся от 'собровцев' и вытер рукавом влажные глаза. Его затуманенный взгляд блуждал по голым кустам, по серым деревьям, по увядшей траве, по затоптанным сухим листьям и почему-то каж-дый раз, вновь возвращался и натыкался на замурзанные Валеркины 'берцы'. Особенно, на левый ботинок, в ребристом рисунке треснувшей поперек подошвы которого впрессовавался окурок.
  - Квазик, совсем не нравится мне это, - вдруг сказал Трофимов, поднимая с земли обрывок промасленной бумаги и остатки изоленты. - Явно взрывчаткой попахивает.
  - На ишаке везли, вишь истоптано, следы кругом и дерьмо ослиное. - Ко-лосков кивнул на край поляны.
  - Наверное, с раненным не захотели возиться. Вот и кончили, гады.
  - Ну, ты, мечтатель, чего стоишь как памятник! - раздраженный лейтенант обернулся к Чернышову. - Копай окопчик, Танцор, вон за теми кустами!
  - Да, пошустрее, и поглубже! Сонная тетеря!
  
  Солдат чертыхался, врубаясь саперной лопаткой в твердую почву за ред-ким кустарником. Изрядно промучившись с дерном и корнями, принялся за за-твердевшую глину.
  - Что-то мелковата, - высказался подошедший Трофимов, оценивая выры-тую на скорую руку ячейку. - Дай-ка сюда лопатку! Смотри!
  Лейтенант, поковырявшись, расширил углубление и старательно выложил из дерна что-то типа бруствера.
  - Ну, парни, пора! - сказал Колосков, расправляя веревку. - Тянем по мо-ей команде! Не рвем, а именно тянем! Как только он завалится, сразу зарывайся кротом в землю! Ты, понял. Черныш? Главное, не дрейфь, все будет спок!
  - А если он не перевернется? - спросил Чернышов и облизнул потрескав-шиеся губы.
  - Будем кантовать, как есть, - буркнул Трофимов.
  - Куда он денется? - хмыкнул Квазимодо, вытаскивая из ножен и втыкая сбоку от трупа свой трофейный штык от древней 'токаревской самозарядки', который он экспроприировал во время зачистки. - Вот так-то лучше будет. Уп-рется в рукоятку и завалится как миленький.
  - Ну-ка, Танцор, подвиньсь! Чего рассопелся как паровоз? - старший лей-тенант криво усмехнулся, устраиваясь рядом с солдатом. - Очко, поди, заигра-ло? Не боись, и не в таких переделках бывали! Верно, Конфуций? А лучше ва-ли-ка к Дудакову, справимся и без сопливых, вдвоем.
  Начал накрапывать мелкий дождь, перешедший в изморось. Тяжелое свинцовое небо с темными рваными облаками, несущимися над ними, не пред-вещало ничего хорошего.
  - Похоже, закончились солнечные морозные денечки, - сказал, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Чернышова, Трофимов. - Снова слякоть, опять будем месить чертову грязь.
  Квазимодо, приподнявшись на локте, по-разбойничьи свистнул бойцам, укрывшимся в ложбинке.
  - Дмитрич!! Все залегли!!
  Веревка натянулась как струна. Негнущийся Крестовский вздрогнул, сдви-нулся, нехотя приподнялся и с запрокинутой головой плюхнулся на живот. Че-рез несколько секунд ухнуло, заложив перепонки, словно в уши напихали вату. Ветки и кусты затрещали и затрепетали посеченные осколками, сверху дождем посыпалась земляная труха и закружили снежинками редкие ржавые листья.
  - 'Феня', как пить дать! - крикнул, поднимаясь и отряхиваясь, высокий крепкий Колосков.
  - А почему рванула сразу, как только мы его с места стронули? - задал вопрос подбежавший первым Чернышов.
  - Да тут ничего особенно нет, Танцор! Вахи, суки, мастаки на такие фоку-сы. Они что для этого делают? Вывинчивают запал гранаты, отпиливают взры-ватель, укорачивают замедлитель на время которое им надо и все. Захотят 'феня' взорвется сразу или через секунду вместо четырех. Ведь верно, Конфу-ций?
   - Мальца нашего, кажись, все-таки зацепило? - отозвался, не отвечая на вопрос, молчаливый собровец, склонившись над убитым снайпером.
  Несколько осколков безжалостно впились в бок Крестовскому, остальные пришлись впритирку, изодрав ему в клочья спину и связанные руки.
  Подошли бойцы, с обнаженными головами обступили убитого товарища. Закурили. В стороне у кустов мучился бледный как смерть Головко, его рвало.
  - Привалов, накрой брезентом! - распорядился капитан. - Отвоевался, братишка.
  - Да, совсем еще пацан, - добавил Колосков. - Лучше бы с капитаном Ка-расиком в машине погиб, чем так.
  - Не одного 'чеха' не завалил, а смерть принял страшную, мученическую, не позавидуешь, - тихо сказал Ромка.
  - Не завалил? Так мы завалим! И будем, пока живы, долбить эту сволочь! - вскипел Конфуций.
  Над рощей нависли тяжелые тучи. Изморось окончилась. Вместо нее, вдруг лениво повалил пушистыми хлопьями снег.
  - В 95-ом, помню, зимой солдата из развалин вытаскивали, - начал Дуда-ков, смахивая с рыжеватых усов мокрые снежинки. - Чуть не влетели. Дураки были, опыта не было. Не ожидали подобной пакости от боевиков. Чудом, тогда, живы остались.
  Откашлявшись, он продолжил:
  - Пацана еле от земли отодрали. Накануне слякоть была, а тут морозец вдарил. Ну и примерз наш солдатик крепко-накрепко. Подняли его, глядим, а под ним 'фенька' на взводе лежит, нас дожидается. Ребрышками поблескивает, шалава. На нас поглядывает. Ну, мы так и встали как каменные изваяния. Вце-пились намертво в бушлат убитого, мозги у всех заклинило. Бросать труп надо да самим, если успеем лепиться к земле-матушке. А мы не можем. Силушки нет. Оставила нас. Стоим как истуканы, на лимонку во все глаза пялимся. Так и простояли, пока Санька Ивошин нас в чувство не привел. Повезло по-черному. Смертушка рядом, вот так, стояла. Рычаг у 'феньки', оказывается, льдом при-хватило. Оттого и не рванула. Потом мы ее из-за укрытия расстреляли. А вече-ром по полной программе отметили, нахрюкались в стельку. Вот как бывает. Ду-мали тогда, что в сорочке все родились. Ан, нет. Через неделю Санек подорвал-ся на 'растяжке' в подъезде разрушенного дома, где накануне снайпера засек-ли.
  - У нас тоже ребят в 95-ом положило, - отозвался вдруг молчаливый Кон-фуций. - Паренек из нашего взвода пропал. Жарковато у нас было. Думали, струхнул и деру дал. А через пару дней нашли его уже мертвого, к дереву привя-занного, с миной на шее. Ну, естественно, сами соваться не стали. Саперов вы-звали. Приехали двое ребят молодых. Покрутились они около Андрея, сняли взрывчатку, отсоединили все провода, отвязали его от дерева, тут и рвануло. Ребят, конечно, на куски. С сюрпризом оказалась, сучка.
  
  
  Глава пятая
  
  Зачистки следовали одна за другой. Батальон с СОБРом, можно сказать, исколесили всю округу: Балаксу, Бати-Мохк, Шуани, Чари-Мохк, Шовхол-Берди, Гурти-Хутор... Эта зачистка на редкость прошла без потерь. Особых эксцессов не произошло. Если не считать, что застрелился заблокированный в своем доме боевик, отказавшийся сдаться. Старейшины села оказались более сговорчивы-ми, чем в других аулах, за полдня гора изъятого оружия значительно выросла.
  - Товарищ капитан, вот заложника освободили! - бодро доложил Дудакову сержант Афонин, кивая на заросшего черной бородой худощавого мужчину, лет 37-ми в драном стареньком ватнике, который, сильно прихрамывая, ковылял за ним. Рост чуть выше среднего. Настороженный затравленный взгляд темно-карих глаз. Все с любопытством уставились на него. Ведь не каждый день за-ложников освобождают.
  - Стефаныч, займись им! - распорядился Дудаков, занятый со старшим лейтенантом Тимохиным изучением документов, обнаруженных у убитого боеви-ка, оборачиваясь к прапорщику, сидящему на подножке 'Урала' с цигаркой в прокуренных зубах. Но тот и ухом не повел, с безразличным видом продолжая дымить. Докурив, бросил окурок в грязь.
  - А вы его обыскивали? - вдруг задал вопрос прапорщик Стефаныч, поку-сывая пшеничный ус и внимательно исподлобья изучая задержанного.
  - Плечо, пальцы смотрели?
  - Нет, не обыскивали! Чего его обыскивать, гол как сокол. Заложник ведь. Вон, в каком тряпье. Без слез и не взглянешь! Три года, говорит, уже в рабстве. Пробовал бежать. Поймали. Чуть не забили до смерти. Издевались над ним, как только могли. Одним словом, настрадался бедолага, выше крыши.
  Задержанный что-то пробормотал невнятное и закивал головой.
  - Из татар он. Строитель из Бугульмы.
  - Колымить, говорит, приехал на свою головушку. - робко добавил рядо-вой Чернышов.
  - Тебя не спрашивают, молокосос! - грубо отрезал старший прапорщик. - Хватит мне баланду травить!
  Коренастый Стефаныч нехотя оторвал от подножки 'Урал' свой квадрат-ный зад, неспеша обошел задержанного и вдруг дулом автомата поддел сзади мотню замурзанных свисающих штанов. Под ними оказались крепкие почти но-венькие 'берцы'.
  - Обыскать! - последовал короткий как выстрел приказ.
  Густо покраснев и сконфузившись, Афонин бросился обыскивать задер-жанного. Оружия не было. В карманах обнаружил комок смятых долларов и связку смертников (солдатских жетонов). Взяв из рук младшего сержанта шнурок с 'смертниками', зажав их в побелевшем кулаке старший прапорщик подошел к боевику.
  - Ребят наших, значит, стрелял?! Мучил?! Строитель из Бугульмы! - захо-дили желваки на скулах Стефаныча.
  - Ах, ты, гнида! - вдруг вырывалось из уст лейтенанта Трофимова, под-нявшего голову, который, все это время наклонившись, у заляпанного БМП усердно счищал о траки с ботинок налипшую комьями грязь. Он стремительно подскочил к задержанному, оттолкнул в сторону посеревшего Стефаныча и крепко вцепился левой рукой в ворот ватника, ветхая одежда затрещала.
  - Смотри в глаза! Сука! Узнаешь?! Признал свою отметину? - Трофимов, оскалившись, с силой встряхнул задержанного и в ярости ткнул в свой шрам.
  - Заложник! Строитель, говоришь! - он ударил наотмашь кулаком в лицо. 'Чех' с разбитым носом отлетел в сторону и что-то зло зашипел в ответ нечле-нораздельное.
  - Ну, что, Ваха! Вот и свиделись! - цедил сквозь зубы, наступая Трофимов. - Не ожидал такого поворота, гаденыш? Душегуб!
  Глаза у лейтенанта сверкали огнем, а лицо со зловещей торжествующей улыбкой словно окаменело.
   - За ребят замученных, порезанных тобой! За Кольку Куприянова! Полу-чай, сволочь!
  - Конфуций! Стой! - отчаянно заорал капитан Дудаков, бросаясь к нему. - Кому говорю! Стой! Лейтенант Трофимов!! Отставить!!!
  Но весь багровый Трофимов уже сорвал с плеча АКМ и, не раздумывая, в упор всадил в "заложника" длинную очередь. Боевик плюхнулся, словно куль, в измочаленную траками 'бэшек' грязь. Задергался. Затих.
  Все от неожиданности обмерли. Такого поворота событий ни кто не ожи-дал. Из-за БМП вылетел майор Сафронов, его маленькие злые глаза метали молнии, за ним спешил встревоженный капитан десантников, Михайлов, они только что со старейшинами о чем-то спорили у ворот дома местного муфтия.
  - Вы что, скоты безмозглые, совсем оборзели! - в бешенстве заорал май-ор. - Вы чего себе позволяете! Уроды!
  Над убитым стоял старший лейтенант Трофимов с темными дикими гла-зами, его всего трясло как малярийного.
  К Сафонову наклонился капитан Дудаков и что-то тихо тому сказал.
  - Да-а, - протянул Сафронов. - Ну и дела. Надо же такому случиться. Зай-мись им! Неровен час, еще чего-нибудь отчубучит! - он кивнул в сторону Тро-фимова.
  - Да, вот возьми мою фляжку. Узнал, говоришь, гада!
  Капитан Дудаков оглянулся.
  - Чернышов! Ко мне! Проводи лейтенанта Трофимова! Не в себе он. К братьям Исаевым отведи. Головой отвечаешь! Вот, фляжку прихвати! Пусть ос-тограммится!
  
  
  Глава шестая
  
  Рядовой Чернышов и Трофимов понуро брели по улице в сторону мечети, куда после зачистки стали стекаться все группы.
  - Вчера, на 'фишке' с Самураем перебздели, чуть не обделались! - пре-рвал тягостное молчание Танцор. - Слышим, где-то слева банка консервная за-бренчала. Ну, думаю все, п...дец! 'Чехи'! Полрожка выпустил, и Ромка не меньше. Оказалось, голодная кошка банку из-под тушонки вылизывала!
  Неожиданно у стоящего впереди 'бэтээра' раздались женские крики и отборная ругань. Какие-то трое неизвестных контрактников из 'усиления' с кар-тонной коробкой и большой сумкой, с которыми обычно ездят за товаром 'чел-ноки', отбивались от вцепившейся в 'добро' молодой чеченки, похоже, торго-вавшей на улице.
  - Отдайте, мужики! - твердо сказал Конфуций, загородив, военным дорогу. Его глаза устало смотрели на контрактников, в них не было ни угрозы, ни злости. Это были глаза смертельно уставшего человека, вернувшегося с тяжелой рабо-ты домой. Контрактники удивленно уставились на него.
  - Ты, что, летеха? Ошалел, что ли?
  - Совсем рехнулся?
  - Ребята уж второй день без курева и на одной сечке!
  - Ее Ахмед или там Саид, еб...ный, будет по нам пулять из-за угла в спи-ну, а мы должны конституционный порядок здесь наводить? Так, что ли? - стал возмущаться заросший рыжей щетиной высокий мордастый прапорщик с редки-ми прокуренными зубами.
  - Вот именно, порядок! Правильно говоришь, приятель! - невозмутимо ска-зал Конфуций, глядя сквозь него тусклыми глазами.
  - Да, пошел ты на хер!
  - Да, мы на правах победителей берем! С древнейших времен победите-ли...
  - Пидор, ты вонючий, а не победитель, - сказал, как отрубил Конфуций и презрительно сплюнул себе под ноги.
  - Летеха, полегче на поворотах! И не таких обламывали!
  - Откуда ты такой хороший, правильный взялся? - встрял в разговор вто-рой, румяный плотный сержант с бегающими глазами, держа обеими руками картонную коробку.
  - Оттуда не возвращаются! - отрезал, мгновенно побагровев, Конфуций и угрожающе передернул затвор; вылетевший патрон, блеснув на солнце медным бочком, чмокнул в двух метрах в дорожную слякоть.
  Молодая чеченка в сбившемся на бок платке, почувствовав, что назревает что-то недоброе, отпустила из рук сумку и отпрянула в сторону.
  - Значит, своих мочить?
  - Из-за этой дрянной сучки?
  - С оружием-то все мы - Робин Гуды! А так? На кулачках? Слабо, лейте-нант?
  Конфуций, не меняясь в лице, протянул свой АКМ Чернышову, стоящему рядом.
  - Подержи, Танцор!
  - Конфуций, может не надо, - стал отговаривать 'собровца' побледнев-ший Чернышов.
  - Надо, Танцор, надо.
  - Летеха! У тебя, наверное, не все дома? Ты хорошо подумал? - с ехидной улыбкой спросил контрактник с коробкой.
  - Ну, лейтенант, гляди! Сам напросился! - криво ухмыльнулся мордастый прапорщик.
  - Фонарик тебе теперь ночью точно не понадобится! Освещать округу фин-галом будешь! Верно, Игорек? - живо откликнулся третий.
  - Вместо прожектора! - вставил развеселившийся Игорек.
  - Только в пах, чур, не бить!
  - Паша, лейту, точно п...дец!
  - Подожди, пусть 'разгрузку' сымет, а то еще как бы не запарился, бедо-лага!
  - Не успеет! Отоварим по первое число! - отозвался Паша.
  Прапорщик передал оружие товарищу и принял боевую стойку, насмеш-ливо взглянув на Трофимова.
  - Ну! Мохаммед Али, гонг?
  Ноги бойцов скользили и чавкали в раскисшем месиве дороги. Выбирая для атаки удобную позицию, прапорщик кружился вокруг выжидающего 'со-бровца'.
  Контрактник, сделав левой ложный выпад, неожиданно нанес молниенос-ный удар слева, но Конфуций ловко уклонился.
  - Неплохо, неплохо, - цедил, криво усмехаясь, прапорщик, наступая.
  - Ну, все! Каюк, тебе! - вновь сделав ложный выпад, он двинул Конфуция ногой, но тот отбил удар кулаком и тут же въехал нападавшему в челюсть. Слышно было, как клацнули зубы.
  - Ах, вот, мы какие? - вспылил Паша, набычившись.
  Размашисто рубя крепкими кулаками воздух, ринулся вперед. Конфуций, парировав серию ударов блоками, изловчился, поймал противника за рукав, кру-танул его вокруг себя и быстро присел на колено. Контрактника словно кто-то невидимый оторвал от земли; он, мотнув в воздухе уляпанными 'берцами', с которых во все стороны полетели ошметки грязи, влетел головой в забор. Кон-фуций тут же оседлал его и привычно как на задержании заломил за спину руку. Уткнувшись поцарапанной физиономией в треснувшие доски, прапорщик забуб-нил:
  - Ну, все, лейтенант! Всё! Всё! Твоя взяла! Хер с тобой! Все! Отпусти же!
  Конфуций отпихнул от себя поверженного противника, поднялся, вытер перемазанное колено о серый штакетник забора.
  - Ну и здоров, же ты! Но все равно, ты не прав, летеха! Нашел, кого защи-щать! Черножопых! Пошли, ребята!
  Злые недовольные контрактники, оставив на земле коробку и сумку, с ма-терком вскарабкались на уляпанный 'бэтээр'.
  - Ну, ты даешь, лейтенант! - крикнул сверху сержант. - Ловко устроился! 'Носорогов', значит, бля, крышуешь!
  - Заткнись, 'махра'! Памперсы подтяни! - отозвался за Конфуция Свят Чернышов.
  - Ладненько! Свидемся еще!
  Румяный Игорек, постучав прикладом по броне, крикнул:
  - Пингвин! Трогай! Поехали!
  Рыгнув удушливым дымом с сажей, БТР покатил вдоль улицы.
  - Танцор, дай фляжку! - сказал Конфуций, устало облокатившись локтями на хлипкий забор и уставившись в пространство отрешенным мрачным взгля-дом. Чернышов достал из-за пазухи Сафроновскую фляжку, которую ему пере-дал для Трофимова капитан Дудаков. Отвинтив крышку, 'собровец', выдохнув, сделал несколько жадных глотков. Фыркнул, передернулся, сплюнул.
  - Говнюки! Какие все-таки говнюки! - вырвалось у него.
  
  
  Глава седьмая
  
  В плен к дудаевцам прапорщик Алексей Трофимов попал осенью 95-го. Ему навсегда запомнился тот роковой в его судьбе день.
  Было довольно жарко. В самом разгаре стояло бабье лето. Громко стре-котали кузнечики, прощаясь с теплом. Взрыв раздался неожиданно. Санька Фе-октистов, который шел впереди, подорвался на мине, когда они вышли на тро-пинку за заброшенным коровником с облупившимися стенами и провалившейся гнилой крышей.
  Трофимов поднял голову, стряхнул с себя землю. Санек неподвижно ле-жал на спине метрах в двенадцати от него. Ветерком относило клуб дыма и пы-ли от места взрыва. От соседнего дома к ним, оглядываясь по сторонам, бежали встревоженные сержант Куприянов и старший лейтенант Заломов. Алексей под-нялся и нерешительно шагнул к Саньке. В голове звенело, уши заложило. Он смотрел внимательно под ноги. Вдруг что-то блеснуло на солнце в развалинах бывшей кузни, что маячили в ста пятидесяти метрах от коровника, и очередь от-туда прошлась сбоку от прапорщика по кустам лебеды и полыни. Он упал, вжал-ся лицом в землю и юркой ящерицей отполз назад к коровнику. Из амбразуры развалин рьяно долбили из пулемета, выкашивая, словно косой, все вокруг.
  Конфуций, укрывшись за углом, от волнения еле перевел дух и начал ко-роткими жалящими очередями обстреливать развалины. Он чувствовал, что фи-зиономия у него буквально горит, будто надавали хлестких пощечин, ноздри расширились и трепетали от учащенного дыхания. Вдруг, лежащий впереди, ок-ровавленный Санек зашевелился, зацарапал растопыренными пальцами землю и громко закричал.
  - Бля! Положит парня, как пить дать! - крикнул подбежавший Куприянов, устраиваясь рядом и поддерживая огнем товарища. - Игорь, долбани мухой!
  Старший лейтенант раздвинул и вскинул к плечу гранатомет.
  - Погоди! Не высовывайся! Мы сейчас отвлечем гада! - сержант пристег-нул спаренный магазин другой стороной.
  Куприянов с Трофимовым дружно ударили очередями по руинам.
  - Работай! - проорал сержант.
  За спиной ухнуло. В развалинах взметнулось пламя. Пулеметчик умолк.
  - Прикройте меня! - крикнул Куприянов и, пригнувшись, побежал к Саньке.
  Под трескотню выстрелов добежав до него, ухватил за разгрузку и пово-лок к сараю. У стены он опустил тяжелораненого на землю. Глаза у Санька были словно остекленевшие неживые, смотревшие куда-то сквозь них. Он продолжал дико кричать.
  - Говори с ним! - Заломов больно ткнул растерявшегося Трофимова кула-ком в бок.
  - Что говорить-то?
  - Да о чем угодно! Только говори! Не молчи!
  - Тормоши его! Не давай в отключку уйти! - зло бросил старший лейте-нант, извлекая шприц и вкалывая противошоковый укол. Тем временем Куприя-нов хладнокровно перетягивал судорожно дергающийся окровавленный обрубок ноги шнурком от ботинка. Затем вытащил из ножен штык-нож и обрубил сухожи-лия, на которых болталось кровавое месиво оставшееся от былой конечности.
  - Еще пакет! Посекло, бля!
  - Не приведи господь!
  - Расстегни ремень!
  - Бля! !
  - Игорь! П...дец, парню!
  - Кишки зацепило?
  - Не довезем! Смотри...
  - На пакет кепку приложи! И бинтом обмотаем!
  - Саня! Саня! Слышишь меня!
  - Ни хера не реагирует!
  - Санек! Слышишь меня! - Трофимов, держа голову напарника на коленях, настойчиво похлопывал того по щекам.
  - Мужики! Приподымите его! - сказал Заломов сержанту. - Руку с бинтом просуну!
  Заломов и Трофимов приподняли раненого.
  - Ага, все нормально! Опускайте!
  - Саня! Саня! Это я Алексей! Братан! Узнае...
  Слова застряли у Трофимова в горле. За спинами, склонившихся над ра-неным, Куприянова и Заломова словно из-под земли выросли пятеро вооружен-ных боевиков. Крайний из них, плотный рыжеватый 'чех', в тельняшке под ка-муфляжем с зеленой повязкой на голове, дал короткую очередь в спину ничего неподозревавшему Заломову. Того отбросило вперед на дико орущего Санька. Следующей очередью было покончено с Феоктистовым. Алексея и Куприянова тут же обезоружили.
  
  В лагере под Гехи-Чу Трофимов и Куприянов пробыли почти четыре меся-ца. Это были четыре месяца ада, четыре месяца страха и унижений, четыре ме-сяца издевательств и избиений, четыре месяца изуверских истязаний и убийств. Контрактники были первыми кандидатами на тот свет. Больных и раненых уби-вали на глазах у остальных пленных. Устраивали 'представление', типа 'че-ченской рулетки', оставляя в револьвере одну камору пустой. В результате: из семи один оставался живой.
  Куприянов, у которого отняли 'берцы' сильно страдал от холода в дос-тавшейся с чужой ноги, разбитой вдрызг, рваной обуви. От обморожения пальцы на ногах у него почернели и распухли: появились признаки гангрены. Адская боль, буквально, рвала его на части, безжалостно скручивала его в пружину. Он страшно страдал, еле ковыляя как древний дед на больных гноящихся ногах.
  Особенно изощренно из боевиков зверствовали: Ваха по кличке Черный Абрек, заплечных дел мастер, и один молодой рыжий хохол из снайперов. По-следний, не церемонясь, резал уши и пальцы.
  Это был обычный день ничем невыделяющийся из остальных. Одна груп-па боевиков с афганцем-инструктором, разложив на разостланном брезенте ра-диодетонары, готовила из фугасов взрывные устройства, другая же как неприка-янная слонялась по лагерю со скучающими лицами. Из пещеры появился, зевая, опухший невыспавшийся Ваха, сегодня он был явно не в настроении. Почесывая растрепанную черную бороду, он направился в заросли справлять нужду.
  Вернувшись и проходя мимо пленников, он ни с того ни сего повалил ос-лабшего замордованного Куприянова на землю и наступил на него армейским ботинком. Крикнул что-то сидящим у костра боевикам, те загоготали, заулюкали. Черный Абрек схватил сержанта за волосы, задрал голову и обнажив кинжал, висевший на поясе, стал медленно словно пилой резать пленному горло. Колька закричал, отчаянно задергался, пытаясь вырваться. На землю брызнула струя темной крови. Сержант захрипел, засучил ногами. Трофимов, не выдержав, ки-нулся на палача, но тот уловил краем глаза его движение и молниеносным вы-падом ударил рукояткой кинжала Трофимова в лоб. Из рассеченного лба кровь залила лицо. Когда Трофимов сделал попытку подняться на ноги, последовал еще один удар тяжелым армейским ботинком в скулу. Неприятно хрустнуло. Рот наполнился сладковатой жижей и зубовным крошевом. Трофимов, застонав от боли и бессилья, рухнул на колени на забрызганный кровью снег перед пеще-рой...
  - Ты следующий! - сказал через минуту, презрительно улыбаясь, Ваха, пиная как футбольный мяч отрезанную голову к ногам развеселившихся зрите-лей и вытирая клинок о спину Трофимова.
  - А потом, ты! - Ваха резко обернулся и ткнул кинжалом в сторону, по-бледневшего как смерть 'омоновца', который на свою беду подошел в этот момент с охапкой дров и был свидетелем страшной сцены. Но следующим Алексею стать не довелось. Волею судьбы, через пару дней его обменяли на ка-кого-то важного 'духа', по имени Расул. Рано утром ему завязали глаза, поса-дили в бежевую 'Ниву' и отвезли под Гехи-Чу, где на развилке дорог их уже ждал 'уазик' с вооруженными людьми в черных масках и пленным боевиком.
  
   Потом были: госпиталь, утомительные, выводящие его из себя, беседы с 'фээсбэшниками', несколько неприятных поездок в Ростов на опознание по-гибших военнослужащих, после которых он возвращался сам не свой. После са-натория под Москвой, где проходил реабилитацию, он вернулся в родную часть. Контракт не продлял. Уволился. Развелся. Он стал совершенно другим челове-ком. Война и плен изменили его. Катя, жена его, измучилась с ним. Похудела, осунулась. Стала похожа на тень. Она так и не смогла найти тропку к прежнему своему любимому, ей так и не удалось вырвать его из когтей мрачных воспоми-наний, ей было трудно ужиться с его зловещим молчанием, с его нескончаемой депрессией, с его лютой злобой, с частыми срывами, драками и запоями. Не было недели, чтобы он не являлся домой с разбитой в пьяных потасовках фи-зиономией. Его каменное в шрамах лицо и неподвижные мертвые глаза сеяли в душе молодой женщины ужас. Она не выдержала такой жизни. Ушла, забрав трехлетнюю дочку. Перекантовавшись на гражданке около года, сменив не один десяток рабочих мест, он через верного друга, занимавшего пост в силовом ве-домстве, оказался в СОБРе. Здесь, он сразу почувствовал, что его душа нако-нец-то обрела относительный, если можно так сказать, покой.
   Каждый выезд на операции связанный с риском, будь то, освобождение заложников, захват наркодельцов или разборки мафиозных структур, был для него настоящим праздником. Он буквально преображался на глазах. Оживляясь, словно удав, почувствовавший весну после зимней спячки. Улыбался, отпускал прикольные шуточки, словно из рога изобилия сыпал цитатами великих, за что за ним закрепилось прозвище 'Конфуций'. Товарищи по оружию привыкли к та-ким резким переменам в его настроении. Их это нисколько не удивляло. Многие из них прошли через 'горячие точки', и у некоторых из них были аналогичные проблемы, было свое особое отношение ко всему в жизни.
  
  
  Глава восьмая
  
  Ромка стоял у высокого металлического забора, покрашенного суриком и поливал его. От прозрачной горячей струи и мокрых кружев на заборе вверх поднимался легкий пар.
  - Двинули! - хрипло бросил он напарнику, закончив свою нехитрую проце-дуру, и они молча побрели по узкой горбатой улочке. Под ногами смачно чавка-ла скользкая грязь, 'стокилограммовыми' комьями налипая на сапогах. Они двигались вплотную к заборам, шлепая по нежному свежему снежку, который тонким слоем покрыл все вокруг. В небе стояла белая непроницаемая пелена, солнце еще не пробилось сквозь эту стену сырого тумана. Голые серые ветки деревьев и кованое обрамление заборов стайками оседлали неугомонные воро-бьи. Веселое беcшабашное чириканье, которых изредка нарушалось яростным собачьим лаем и глухим рыком 'бээмпэшек', двигавшихся по соседним улицам.
  Пашка, Ромкин напарник, невысокий коренастый пацан с бледным лицом, отрешенно уставясь под ноги, плелся с пулеметом наперевес, с трудом пере-ставляя ноги с налипшей глиной. В конце улицы они присели: Ромка у кирпичной стены, уперевшись рваным засаленным коленом в заснеженный валун, а Пашка устроился на противоположной стороне под сухим корявым деревом, выставив вперед ствол своего ПКМа с пристегнутым 'коробом' (магазином).
  Где-то сзади, через несколько домов от них, группа екатеринбургского СОБРа, двигаясь следом, шмонала дворы и хозяев. Обыск и проверку докумен-тов, как правило, проводили бойцы СОБРа, а солдаты ОБРОНа (отдельной бри-гады оперативного назначения) страховали с улицы. 'Собровцам' опыта не за-нимать, уловки боевиков для них, что твои семечки. Одного взгляда им доста-точно, чтобы вычислить, где может находиться растяжка или схорон. Славка на-блюдал однажды, как Степан, методично простукивая стены в доме, обнаружил тайник с оружием и взрывчаткой.
  Ромка поправил бронежилет, чтобы не тянул своей тяжестью и, сдвинув каску на затылок, задумался о прошлой жизни. Она показалась такой далекой и чужой, как будто она была где-то на другой планете и не с ним. Он снял изрядно потрепанную рукавицу и, протянув потрескавшиеся красные пальцы, зачерпнул горстку снега и поднес ко рту. Сидеть вот так в постоянном напряжении, ни чего не делая, было сплошной мукой. Неистово зудели расчёсы на спине и пояснице. Вшей ни сколько не смущала, ни холодная погода, ни сырой бушлат, ни эта странная война.
  Ромка зевнув, поежился.
  'Скорее бы домой. Подальше отсюда, из этого ада - стучало в мозгу. - Страх и холод уже в печёнках. Командировка на три месяца явно затянулась. Уже конец января, а замены пока не предвидится, хотя их служба уже закончи-лась, пора в 'дембель'. Вчера их знакомили с обращением командования, в ко-тором оно просило, вернее, приказывало остаться на боевых позициях до тех пор, пока не будет подготовлена смена. Приносило, конечно, извинения и тому подобное. Как сейчас помню, там были такие слова: " Вы добросовестно выпол-нили свой конституционный воинский долг пред Отечеством и российским народом. По закону и справедливости некоторые из вас должны быть уволены в запас. Но сегодня в борьбе с террористами и пособниками наступил пере-ломный момент, когда все силы должны быть направлены на то, чтобы окон-чательно добить бандитские формирования на территории Чеченской рес-публики, являющейся частью России...
  ... Командование знает, что в условиях войны наступает чувство фи-зической и моральной усталости от постоянной опасности и трудностей быта. Но сегодня Родина обращается именно к вам, мужественным солдатам России, с просьбой - остаться в составе своих, воинских частей до плановой замены личного состава. В этот сложный момент Родина надеется на вас , потому что сегодня именно вы можете передать пополнению свой опыт и оказать ему помощь в выполнении служебно-боевых задач...'
  Ромка сплюнул.
  'Вот такие, наши пироги! Серега-земляк уже, наверное, дома. Отправили его вместе с ранеными, еще в начале месяца в родную часть. Досталось ему, конечно, здорово! Отморозил ноги, застудил легкие, когда были в горах, да и 'крыша' у него, похоже, поехала. Да, еще новый ротный, сволочь, нос свернул на бок. Зато, теперь дома! В тепле! Балдеет! Лучше быть со сломанным носом, чем "грузом двести'.
  'Груз двести'. Вчера два 'двухсотых' отправили домой, двух ребят-десантников. Накануне подняли утром по тревоге, выехали в Мескер-Юрт на 'зачистку'. Поступили оперативные данные, что там находится, кто-то из поле-вых командиров. Стоял седой туман, видимость паршивая, метров в двадцати уже ничего не видно. Дорога ни к черту, узкая, сплошные крутые подъемы и спуски. 'Бэтры' постоянно юзят, гуляют из стороны в сторону по сырой глине. Впереди колонны десантники, мы - 'вэвэшники' в середине, замыкает СОБР на 'уралах'. Не едем, а еле ползем как черепахи, сплошные заносы, того и гляди, сыграешь с обрыва. Проехали около часа, когда на фугасе подорвался головной 'бэтр', тяжело ранило водителя, есть контуженные. Поступила команда: разво-рачиваться и возвращаться в Ножай-Юрт. На обратном пути всё и случилось. Один из "бэтров" потащило по жидкой грязи и он завалился. Двоих ребят, из тех, что ехали на броне, задавило насмерть. А они, даже ни разу на "боевых" не бы-ли, только что прибыли с новым пополнением'.
  Ромка шмыгнул носом. Кругом ни души, только какой-то дряхлый аксакал в каракулевой папахе проковылял, опираясь на палку, да какая-то визгливая ба-ба уж с полчаса голосит на соседней улице. Пашка по-прежнему с безразличным лицом неподвижно сидит под деревом, изредка нервно вздрагивая, словно ло-шадь от укуса овода. Из-под каски торчит рыжим пятном опаленная шапка.
  'Пашка, мировой парень. Вот, только после тех месяцев в горах стал ка-ким-то замкнутым, молчаливым. Все ему по фигу. А ведь, когда под Кизляром в окопах сидели, какие он песни под гитару пел, какие шуточки отмачивал. А сей-час как не живой, в глазах такая тоска, что даже жутко становится. Движения вя-лые как у зомби. Ночью в палатке зароется в мешок с головой и воет во сне, как одинокий волк или мать зовет. Да, тогда в августе под Кизляром было неплохо, главное тепло. И ротный был, что надо! Капитан Шилов! Гонял, конечно, будь здоров, но мужик был свой в доску! Жаль, что после трех месяцев командировки уехал домой. Когда уезжал, прощаясь сказал: 'Простите меня, ребята, что бро-саю вас в этих проклятых горах! Честно сказать, думал командировка у нас бу-дет другой: думал, будем загорать, есть виноград, ловить рыбу. А как вышло, вы сами видите. Не в п...ду! Сюда я больше не вернусь, приеду в часть и сразу же уволюсь подчистую'.
  Ромка обернулся. Через несколько домов от них маячила с перебинтован-ной рукой плотная фигура 'деда мороза', 'собровца' Виталия, который десять дней назад подорвался на растяжке.
  Было это на Рождество, после взятия господствующей высоты десантники окружили село. В Зандак на зачистку вошли внутренние войска. В тот день Ром-ка, как обычно, занимал позицию снаружи. Степан с братом-близнецом, Витали-ем, скрылись за воротами. Вдруг во дворе рвануло, аж земля дрогнула. Ромка бросился к калитке, навстречу ему вывалился, сгорбившись, посеревший Вита-лий.
  - Черножопые гады! Бля! Чурки! - цедил он сквозь зубы, морщась от боли, поддерживая разодранную окровавленную руку. С растопыренных прокуренных пальцев на снег капала кровь, вырисовывая на нем алыми кляксами затейливые узоры. Левая сторона лица вместе с бородой тоже была вся в крови. Во дворе слышались длинные пулеметные очереди и звон бьющихся вдребезги стекол: озверевший Степан мстил за брата. Сарай буквально на глазах превращался в решето, отчаянно кудахтали куры, стоял кромешный гвалт. Красный как вареный рак Степан повернулся к дому и дал несколько очередей, во все стороны посы-пались труха от саманных стен, щепки и брызги стекол.
  Виталий подорвался на гранате, которая без чеки покоилась под колесом небольшой двухколесной тележки, находящейся перед курятником. Подойдя к сараю, 'собровец' оттолкнул ее, чтобы проверить помещение. Едва он распах-нул рывком дверь, сбоку раздался оглушительный взрыв. Осколками ему здоро-во посекло руку и ободрало левую щеку. Волею случая тележка, таившая смер-тоносный сюрприз, спасла ему жизнь, защитив его от осколков. В медсанбате он долго не задержался, забинтованный продолжал выезжать на операции, не хо-тел оставлять своего брата.
  Ромка снова сплюнул. Хотелось курить. Вновь вспомнились степные теп-лые деньки. Правда, работёнки тогда было много, приходилось целыми днями копать окопы и рвы под бронетехнику. Обливались соленым потом под палящим солнцем, мучила жажда, зато было тепло и фруктов завались. Помнится, с Ва-леркой Шабановым забрались в брошенный сад, набили полные мешки яблок и слив, еле до заставы доволокли. Тогда Шилов такой разгон им устроил, что небо в овчинку показалось. Шабану не повезло еще в самом начале. Словил пулю в живот, когда голышом копали ров под нашу 'бээмпешку' на берегу Терека. Че-ченский снайпер его снял с того берега. Потом ребята буквально живого места от той 'зеленки' не оставили. Всё в пух и прах разнесли из крупнокалиберных пулеметов.
  Неожиданно, где-то слева за домами на соседней улице затакали очере-ди. Сначала длинная, потом короткая. Красивая с коваными узорами, калитка напротив звякнула щеколдой и распахнулась. На улицу стремительно выскочили двое. Один - в камуфляже, с густой черной бородой. Другой, высокий молодой парень, был в короткой куртке на бараньем меху, и, как и первый в черной вяза-ной шапке. У чернобородого в руках поблескивал "калашников" с 'подствольни-ком', а у молодого из-за спины торчали конусами 'выстрелы' к гранатомёту. Увидев бойцов, они остановились как вкопанные, окаменели словно изваяния.
  Первым пришел в себя 'черный', он, оскалившись, что-то злобно выкрик-нул и дал очередь в сторону Пашки. Грохот выстрелов больно ударил по пере-понкам, заставив Ромку зажмуриться, он машинально нажал на спуск и почувст-вовал, как автомат, словно живой рвется у него из рук. Пули смертоносным вее-ром фонтанчиками чавкнули по грязи и ушли поверх заснеженных крыш. Ромка сжался в комок и не отпускал спускового крючка, пока не опустел магазин.
  - А-а-а.. А-а-а, - монотонно мычал он каким-то животным голосом, исхо-дящим откуда-то из утробы. Он ничего не соображал. Его руки мелко дрожали, в висках стучала кровь, судорожно дергалось правое веко. Сильно пахло порохом. Видел наклонившееся к нему обветренное бородатое лицо Степана Исаева, ко-торый что-то ему кричал и тряс за плечо. Ромка вяло кивал в ответ. Перед ним все плыло как в пьяном угаре. Облизав пересохшие губы, взглянул в сторону Пашки. Тот без каски с широкооткрытыми полубезумными глазами и кровавым разорванным ухом стоял у дерева, намертво вцепившись в дымящийся пулемет. Слезы и сопли вперемешку текли у него по посеревшему лицу. Рядом топтался Виталий и здоровой рукой безуспешно пытался отобрать у того оружие.
  Чернобородый лежал навзничь на спине, запрокинув, обезображенное пу-лей, окровавленное лицо, вперив в светлое небо уцелевший глаз. Под головой расплывалось темное пятно. Молодой же, издавая тихие хрюкающие звуки, со-гнутыми пальцами, словно когтями, скреб землю, сгребая под себя грязь и снег. Его туловище напоминало страшное кровавое месиво из внутренностей и клочь-ев одежды.
  Виталий, обняв Пашку за плечи, отвел к забору, помог снять 'броник' и расстегнуть бушлат.
  - Ну, чё глазеете, бля! Говна не видели, бля! С кем не бывает! Котелок у парня пробило! - свирепо вращая глазами, Виталий набросился на подошедших к ним.
  - Лучше тряпку какую-нибудь найдите или бумагу!
  Группа бойцов окружила убитых.
  - Готов!
  - А этому, скоро хана! Вишь, пузыри пускает! - послышался простуженный голос Степана, который склонился над боевиками и обыскивал их.
  - Все кишки наизнанку вывернуло!
  - Отбегался по горам, абрек!
  - Бля! Кровищи-то!
  - Да, разнесло, будь здоров!
  - Паша постарался! - откликнулся старшина Баканов.
  - Молодой, красивый, - закуривая, сержант Кныш кивнул в сторону моло-дого чеченца.
  - Твою мать! Вот такие красавцы нашим ребятам головы-то отрезают и глаза выкалывают! Забыл, как эти суки блокпост в соседней бригаде вырезали? Может, напомнить, тебе? Забыл, изуродованных пацанов? Забыл, Бутика? - об-рушился на него, разъяренный капитан Дудаков, сверкая воспаленными глаза-ми.
  - Дай, сюда! - он зло вырвал из рук Степана трофейный 'Стечкин', на ко-тором было выгравлено имя 'Рамзан', резким рывком передернув затвор, вы-стрелил в упор в дергавшегося боевика. Всем вспомнился Бутик, Санька Бута-ков, с нежным румянцем на щеках, молоденький прапорщик из их 3-ей мото-стрелковой роты, который в октябре попал в плен. Потом его нашли, через ме-сяц, морские пехотинцы, в какой-то канаве с перерезанным горлом и отрублен-ными кистями рук. Если бы не 'смертник' на шнурке ( жетон с личным номером ), почему-то не снятый боевиками, так и канул бы он в безызвестность в далекой чужой стороне.
  Ромка с трудом поднялся как пьяный, расправляя затекшие ноги, и при-слонился к стене. Лихорадило. Почувствовал, как его бросило в жар, точно такое же было с ним в сентябре под Кизляром. Они несколько суток не спали, ждали атаки со стороны "чехов", которых скопилось около двух тысяч в этом направле-нии. Все буквально валились с ног от усталости, засыпали прямо стоя. Щуплый Шилов носился по окопу и неистово орал, расталкивая их и дубася по каскам:
  - Не спать! Не спать, уроды!!!
  Тогда во время ночной перестрелки у Ромки кончились патроны и он си-дел в кромешной темноте в своей ячейке под трескотню трассеров, завывание и уханье мин, визг осколков. Сидел, сжавшись, как беспомощный сурок, и чувство-вал, как огромная горячая волна накатывается и захлестывает его.
  Выглянуло солнце, снег стал подтаивать и обнажать землю, высокие же-лезные заборы украсились бахромой темных потёков. Воробьи пуще прежнего развеселились, устроив на дереве настоящую вакханалию, заглушая неугомон-ным звонким щебетом урчание 'бээмпешек'.
  
  
  Глава девятая
  
  Пятиэтажка встретила их мертвой тишиной и пустыми почерневшими от пожарища глазницами. Вошли в провал подъезда. Тимохин и сержант Кныш ос-тались внизу, остальные со старшим прапорщиком Стефанычем стали подни-маться наверх. Кныш, побрызгав в углу, вышел наружу и привалился у входа к стене, озирая окрестности через 'оптику'. Старший лейтенант же, некоторое время постояв у лестницы, шагнул в проем одной из 'хрущевок'. Хруст стекла под берцами, звяканье позеленевших гильз...
  'Кошмар, что натворили. Политики хреновы, - подумал он. - Не город, а настоящий Сталинград. Унылое кладбище из почерневших разрушенных коро-бок. Нелюдимые мрачные руины. Дверей нет, мебели нет: все сожгли абориге-ны, замерзая промозглой осенью и студеной зимой'. Заглянул на кухню. В углу одиноко притулилась, когда-то белая, газовая плита, покрытая горой осыпав-шейся штукатурки, из стен торчали головки шурупов, на которых видно крепи-лись подвесные шкафы. Посредине - раскуроченный, лежащий на боку без дверцы, холодильник. Кругом ничего, кроме поблескивающего битого стекла от банок и склянок, осколков посуды и обломков узорчатого голубого кафеля и ку-чек засохшего дерьма. Андрей прошел в комнату, залитую солнечным светом. Было ясное морозное утро. В квартире с вывороченными рамами и пробитой снарядом амбразурой в стене было светло. Вокруг опаленные взрывом потре-скавшиеся стены. Кое-где еще сохранились куски желтоватых обоев с изобра-жением бледных букетиков роз. Линолеум на полу посредине здорово выгорел: разводили костер. Чернели головешки: остатки пепелища. Стены исковыряны осколками и пулями: истыканы дырками, словно обрывистые берега стрижиными гнездами. На боковой стене углем крупно написано: 'АЛЛАХ НАД НАМИ КОЗЛЫ ПОД НАМИ ИНША АЛЛАХ МЫ ПОБЕДИМ РУССКИЕ ОКУПАНТЫ И ПРОДАЖНАЯ ОПОЗИЦИЯ БУДЕТ УНИЧТОЖЕНО НАМ ТЕРЯТ НЕЧЕВО НАШИХ МУДЖАХЕДОВ ЖДЕТ РАЙ ИНША АЛЛАХ А ВАМ БУДЕТ АД ИНША АЛЛАХ'. Кру-гом хлам: вспоротые консервные банки, выглядывающие из-под обломков обва-лившегося кирпича пыльные истрепанные книги... В углу обнаженная чугунная станина пианино со спутанной бородой из оборванных струн, какое-то истлев-шее тряпье, сломанное ободранное вертящееся кресло без крестовины, грязные окровавленные бинты, замызганный камуфлированный бушлат с выгоревшей напрочь спиной, под окном, покрытые снежком и инеем, горы стреляных гильз, какие-то пластмассовые колесики и части от детских игрушек...
  Остановившись посреди комнаты, Андрей кожей почувствовал присутст-вие 'его'. Чей-то неприятный взгляд буквально буравил его насквозь. Он резко обернулся. В углу ниши с облезлой облупленной штукатуркой, стоял 'он'. Зра-чок 'калашникова' с тускло поблескивающим ободком уставился на вошедшего Андрея. Старший лейтенант рывком вскинул дуло автомата, не отрывая взгляда от неподвижно стоящего боевика.
  На него смотрели большие темно-карие глаза. Это были не злые с при-щуром из-под густых бровей глаза, полные ненависти, какими встречают и про-вожают их всюду. А глубокие умные глаза с необычным живым блеском. Они словно излучали свет. Они напоминали чем-то глаза давно умершей, настра-давшейся в своей жизни, матери. Он давно уже не видел такого взгляда. Тем более здесь, на войне, где рыскает, словно гиена в поисках своей добычи, не-насытная смерть, здесь, где на всем откладывает неизгладимый отпечаток су-ровый военный быт. Бывают, конечно, и веселые моменты расслабухи. Но да-же в эти моменты в глазах боевых товарищей нет этого живого блеска, этого лу-чистого света. Даже под кайфом, во время смеха и шуток, их глаза остаются та-кими же усталыми, тусклыми, приговоренными, настороженными.
  Боевик не стрелял. Его 'калаш' с пустым 'подствольником' был направ-лен в грудь 'вэвэшнику'. Их разделяло метра три, не больше. Чеченец был в засаленных камуфлированных брюках, заправленных в покрытые пылью тяже-лые солдатские ботинки с заклепками и высоким берцем. Черная когда-то кожа-ная куртка от потертостей стала почти белесой. Замок 'молния', похоже, был давно сломан. Под курткой - толстый свитер. Шея обмотана клетчатым бордово-грязным шарфом. На голове темная вязаная шапка, вязка которой местами об-махрилась и свалялась в букле.
  'Какие глаза. Прям, как у абрека Дато Туташкия из фильма', - мелькнула вдруг мысль у Андрея. - 'Как на иконах. Глубокие печальные глаза страдальца'.
  Боевик смотрел на офицера, не мигая. Под правым нижним веком напря-женно пульсировала жилка. Ее было отчетливо видно под заглядывающим в разбитое окно косым солнечным лучом. Он был давно небрит, худ лицом. Плот-но стиснутые зубы, прерывистое дыхание, напряженные под щетиной желваки. И глаза, без злобы, без ненависти.
  Под ботинком Тимохина вдруг хрустнуло, то ли кусок штукатурки, то ли ос-колки стекла. В висках стояли гулкие удары, будто в кузнице методично били по наковальне. Удары следовали один за другим, то быстро, то вдруг медленно, по-том опять быстро. Противники словно окаменели, продолжая, заворожено смот-реть друг на друга. Сверху послышались голоса бойцов. Проверив верхние эта-жи, они неторопливо спускались вниз по захламленной лестнице, громыхая са-пожищами. Противник занервничал. Не отрывая глаз от Андрея, чеченец, сильно прихрамывая, сделал нерешительный шаг в сторону амбразуры. И тут из-под куртки у него что-то выскользнуло и упало на пол. Еще шаг. Потом еще. На лбу у Андрея проступили капельки пота. Его трясло как в лихорадке. Ствол его авто-мата мелко дрожал и неотступно следовал за врагом. Палец на спусковом крюч-ке онемел, стал будто чужой. Ноги налились свинцом. Во рту пересохло, в гор-ле стоял комок; хотелось сглотнуть, но ничего не получалось.
  'Чех' исчез в амбразуре. Послышались быстрые удаляющиеся, споты-кающиеся на битом кирпиче, шаги. Андрей чувствовал, что должен, должен не-медленно рвануться к амбразуре и дать вслед чеченцу очередь, но его словно сковали невидимые путы. Он не мог пошевелиться.
  На полу перед ним, где только что стоял его враг, валялась поцарапанная цветная фотография в небольшой пластмассовой рамке с остатками стекла. Андрей поднял ее. Вытряхнул осколки, смахнул рукавом пыль, На тронутой сы-ростью фотографии трое: мужчина в светлом костюме, молодая красивая жен-щина с миндалевидными глазами и пухленькая девчушка лет пяти с двумя бе-лыми пышными бантами. Обнимает мохнатого Вини-Пуха. Веселые глазенки блестят как вишни. Что-то знакомое в открытом взгляде мужчины. Счастливая семья. Наверное, запечатлен какой-нибудь праздник или день рождения. Снимок явно не любительский: отлично поставленный свет, хорошая резкость. Похоже, фотография сделана в каком-нибудь фотоателье. Тимохин, пристроив бережно рамку на каком-то торчащем из закопченной стены шурупе, еле передвигая ват-ные ноги, словно ревматик, выбрался на лестничную площадку. Тяжело опус-тился на корточки и привалился спиной к безжалостно искореженным чьей-то необузданной дикой силой прутьям перил.
  Только сейчас он почувствовал, как громко сопит в возбуждении, как рит-мично стучит сердце, как судорожно до боли стиснуты его челюсти. Хотелось смертельно курить. Курево, как назло закончилось! Ну, ничего, сейчас у ребят стрельнет.
  - Андрюха! Ты, чего раскис? Мертвяков нашел? - обрушился на него старший прапорщик Сидоренко, бросив внимательный взгляд на бледного съе-жившегося сослуживца.
  - Да, нет. Мотор забарахлил, Стефаныч, - отозвался глухо Тимохин. - Дай курнуть. Совсем что-то херово на душе. Видно, пора домой. Загостились мы тут. Эх, уехать бы от этого кошмара, от городской суеты куда-нибудь подальше в ка-кую-нибудь глухую деревеньку. Чтобы лес был, чистая речка, грибы, свежий воз-дух, молоко, банька.
  -Эка, куда тебя понесло! Губа не дура! - присвистнул старший прапорщик, протягивая пачку сигарет и пристраиваясь рядом на ступеньках.
  - Это тебе, Андрей, надо с моей сестренкой скорешиться. Она у меня этой идеей уж лет восемь бредит, - отозвался контрактник Володька Кныш. - Все уши прожужжала про деревню.
  -Это на любителя. Мне, например, такая жизнь лично по фигу, - вступил в разговор сержант Елагин. - Ну, от силы неделю, другую, я еще выдержу, а потом ведь с ума сойдешь от скуки, в город потянет. К цивилизации, к городскому рит-му, шуму, газу, горячей воде. Печку замучаешься топить, одних дров до этой са-мой матери надо. Колоть, не переколоть.
  - Это для романтиков. Я предпочитаю город, чем после дождя грязь дере-венскую месить. А весной и осенью там вообще, хер поедешь, грязь непролаз-ная, - добавил Кныш, поправляя чехол на оптическом прицеле 'эсвэдэшки'.
  - Ладно, летом, а зимой, что делать? На печи лежать, как Емеля? Cо скуки помрешь! Тоска зеленая. Не представляю. Ни куда не сходить, если только в гости к соседям, семечки полузгать, - сказал Ромка.
  - Или в сельпо бабские сплетни послушать, - продолжил рядовой Черны-шов.
  - Нет, Танцор, ни хера ты не понимаешь. Встаешь раненько утречком, тут тебе и парное молочко и сметанка, щи наваристые в чугунке в русской печи то-мятся, - пулеметчик Пашка Никонов мечтательно закрыл глаза.
  - Ага, встаешь в четыре утра до первых петухов, чтобы подоить, свиней накормить да скотину в стадо выгнать, - отозвался Елагин.
  - Нет, уж, увольте. Я лучше сладко покемарю в теплой постельке, а вече-ром с девчатами на дискотеке оттянусь, - вклинился Привалов.
  - У вас, сопляков, развлекушечки одни на уме. А мы люди семейные. Да, в деревне летом хорошо, - поддержал разговор Стефаныч. - Дом у нас был в де-ревеньке, купили вместо дачи. По дешевке купили. Далековато, правда, от го-рода, Два часа на машине добираться. Время было такое. Всех тогда в деревню потянуло. Аккуратный был домик, из двух комнат. Три печки: русская и две гол-ландки. Крытый двор с сеновалом и свинарником. Большое поле напротив. Ря-дом с домом сад когда-то был, вымерз, несколько сухих коряжек осталось. Пе-ред окнами две огромные раскидистые кудрявые березы. Видно покойный хозя-ин был справный мужик. Дети разъехались, семьями обзавелись, в город пода-лись, а дом отцовский продали. Он несколько лет пустым простаивал, пока я его не купил. Места там красивые, лесные, грибов до этой самой матери, речка ря-дышком холоднющая (родники кругом), огибает подковой участок. По утрам, ко-гда еще висит сырой туман, можно увидеть пятнистых оленей, которые проби-раются на участок по берегу речки. А выйдешь за деревню в поле, там зайцев видимо-невидимо. Самих 'косых' не видно, только серые уши из травы торчат словно антенны. На бугре церковь красивая, коммунистами наполовину разру-шенная. Красотища. Рядом поселился сосед-москвич. Бывший военный, на пен-сии. На лето сюда приезжает на родину своих предков. Интересный мужик, ска-жу. Вечерком сядем у нас на крылечке, курим, вечерней зорькой любуемся, он и начинает ворошить свои воспоминания. Бауманское училище окончил, а потом в армию подался. Помотался по Союзу предостаточно. Есть, что вспомнить. Что любопытно, не поверите, трезвенник.
  - Тоже в деревню хочу. Хотя бы на месячишко. Один запах скошенной тра-вы чего стоит? - отозвался мечтательно Пашка.
  - А я обожаю запах ванили, у меня мать такие пироги печет, закачаешься! Вам и не снились! - перебил Тацор.
  - А я люблю летом на рынок ходить, когда огурцы, петрушку, укроп, поми-доры уже продают. Запах зелени обалдевающий стоит, - вставил Привалов.
  - Стефаныч, я что-то не понял. Ты что, продал фазенду-то? - вдруг задал вопрос Володька Кныш.
  - Да, мужики, это была самая большая моя плюха в жизни. До сих пор не могу себе простить. Кусочек земли и домик всегда надо иметь, чтобы можно бы-ло побыть в тишине одному, нервы привести в порядок, снять с души груз, кото-рый на тебе веригой висит.
  - Как же тебя угораздило-то?
  - Шерше ля фам, братцы! Как говорят французы!
  - Что и тут без баб не обошлось?
  - А то, как же? Когда купили дачу, я-то думал, будем приезжать на отдых. Балдеть на лужайке перед домом, под березами на одеяльце загорать, на ры-балку ходить с пацанами, в лес за ягодой и грибами. А получилось все иначе.
  - Ну, прям заинтриговал. Что же произошло?
  - За дело мертвой хваткой взялась моя любимая теща, Маргарита Пет-ровна. Дама с той еще закваской, махровая коммунистка. Поставила бутылек деревенскому трактористу, тот распахал весь участок. А там соток, скажу я вам, до этой самой матери. И получился не отдых, а настоящая каторга. Гробились на фазенде как при режиме Пол Пота, высунув языки. То сажай, то окучивай, то от колорадского жука опрыскивай... Осенью чуть пупок не надорвал, убирая урожай. Потом очередная головная боль: куда его девать. Пытался вякать, да где там, против бабцов разве попрешь, теща на прием вообще не работает. Чуть что, сразу на дыбки. За больное сердце хватается, хоть кол на голове теши, ни-кого не слушает. Так несколько лет и вкалывали на любимой даче до опупения, пока не приехала одна баба-беженка родом из этой деревни с мужем, удрали из Средней Азии. Пристала к моей жене как репей, продайте дом да продайте. Со-пли, конечно, слезы ручьем. Три дня окучивала, плакалась в жилетку. Одним словом доняла, вконец разжалобила. Продали дачу.
  - Жалко деревню! Стефаныч, да послал бы тещу подальше!
  - Молодой, глупый был. Сейчас бы послал! Впереди паровоза бы побежа-ла!
  - Как в анекдоте! - оживился краснощекий Привалов, сдвигая шапку на за-тылок. - Сын отца спрашивает: ' Папа, почему это бабушка зигзагами по огороду бегает?' Отец отвечает: ' Это, сынок, не бабушка, это сынок - теща! Подай-ка еще одну обойму!'
  Тимохин сидел с отрешенным лицом, почти не слушая болтовню и смех товарищей. Перед ним все еще стояли широкооткрытые карие глаза 'чеха'.
  'Почему он не стрелял? - не давала ему покоя назойливая мысль. - По-чему? Может, затвор не успел передернуть? И как назло сегодня без 'броника'. Хотя, толку от него никакого'.
  - Андрей! Что-то ты мне сегодня совсем не нравишься! - проговорил Сте-фаныч, покосившись на старшего лейтенанта. - Какой-то ты бледный и взгляд у тебя потухший как у обреченного, будто смертушка рядом ходит. У Николая Третьякова, как сейчас помню, вот точно такие же глаза были в день гибели. Молчишь все. Смотри у меня, накличешь беду!
  - Ну, ты, сказанул тоже! - хрипло бросил Тимохин, с трудом поднимаясь и поправляя разгрузку. - Загостились мы тут, Стефаныч. Домой пора!
  
  
  Глава десятая
  
  Ромка Самурский с Чернышовым, только что сменили Чахлого и Свисту-нова. С их 'фишки' хорошо просматривалось расположение батальона. Из ря-да походных палаток особенно выделялась 'собровская обитель', как ее назы-вали братья Исаевы. На ее линялом выгоревшем брезенте как на киношном эк-ране мелькали фантастические тени словно драконы, из палатки доносились смех и пьяные выкрики. У СОБРа вовсю шла гулянка: справляли рождение сына Юркова. Радостное известие новоявленному отцу привез из ПВД капитан Дуда-ков. Он приехал не один, привез с собой военного корреспондента, плотного лы-сого мужичонку с кофром. Живой компанейский журналист быстро нашел со всеми контакт и как родной влился в коллектив, тем более он приехал не с пус-тыми руками. Сооруженный на скорую руку праздничный стол ломился от водки. Сначала горячо и шумно поздравляли счастливого 'папашу', потом незаметно тема резко рульнула на анекдоты, на баб, а уж потом все переключились на щедрого гостя, засыпав его вопросами.
  - И много вас таких еб...утых, которые лезут в самое пекло, рискуя жиз-нью, чтобы снять все прелести мясорубки? Ведь пуля - дура, она не разбирает, кто воюет, а кто кино снимает, - задал вопрос Митрофанов.
  - Думаю, с сотню нас, стрингеров, по свету наберется. Стрингеры - это независимые журналисты, снимающие войну. Гибнем, опасно, не скрою. Но та-кой уж мы отчаянный народ. Тянет нас в горячие точки как магнитом. Эта наша жизнь, наш хлеб. Мы иначе не можем. В крови у нас это. Многие гибнут, некото-рые становятся калеками. Не всем везет. Взять того же Макса Шабалина из га-зеты 'Невское время', пропал еще в первую чеченскую. 'Чехам' до фени, чей ты корреспондент. Главное для них - бабки на тебе заработать.
  - Матвеич, и давно ты занимаешься своим опасным промыслом? - про-пустив стакан, морщась, спросил с мрачным лицом в шрамах Трофимов, по про-звищу 'Конфуций'.
  - Да, лет пятнадцать, не меньше. Я ведь кончал журфак МГУ, долго рабо-тал корреспондентом в разных газетах, журналах. А потом как-то выдался слу-чай в Афган слетать с группой артистов. Вот там я первый раз и вкусил 'мед-вежьего мяса', вкусил адреналинчику. С лихвой, как говорится, по полной про-грамме. Это как зараза, как наркотик. Один раз попробовал, еще тянет. Артисты улетели в Союз, я же остался. Через неделю после концерта попал под мощный обстрел колонны на серпантине в горах под Гератом. Мужики! Перебздел не на шутку тогда как малый пацан. Кое-что отснял, конечно. Сейчас жалею, что мало. Подбитые танки, чадящие 'наливники'; ребят погибших, царство им небесное, раненых... Правда, после той командировки большую часть отснятых материа-лов 'комитетчики' изъяли. Работа у них видите ли такая. Как бы чего лишнего народ наш не узрел.
  - Это точно, правду у нас не любят! Наверное, оставили материалы, где бойцы ограниченного контингента помогают братскому афганскому народу дере-вья сажать, - вставил, ехидно усмехаясь в светло-рыжую бороду, Виталий Иса-ев.
  - Да, 'гэбисты' они такие. Однажды моего приятеля, за 'мягкое место' взяли, еле отмазался. Он - фотолюбитель заядлый, еще с пионерских времен. Начал заниматься в школьном фотокружке, а потом в студии в Доме культуры, одно время даже председателем областного фотоклуба был. Участвовал во многих международных и всесоюзных выставках, мешок медалей и дипломов имеет. Поехал он как-то с женой по турпутевке в Прибалтику. А приключилась эта история с ним в Риге. Раненько утречком, пока жена еще спала, он выскочил из номера и помчался снимать пробуждающийся город. Бродил по улицам, лю-бовался старинной архитектурой и, не переставая, щелкал и щелкал. И тут надо ж такому случиться, закрапал дождик. Зонтика у него с собой не было, решил переждать и спрятался под арку между домами. Стоит, скучает. И смотрит, на-против окно, а в нем маячит чей-то силуэт. Ну и решил сфотографировать, авось пригодится для какого-нибудь фотомонтажа. Щелкнул пару раз. Вновь стоит, скучает. Дождь не унимается, пуще прежнего разошелся. Вдруг под аркой откуда не возьмись появляется военный в звании майора. Походит к нему и говорит эдаким официальным голосом с металлическими нотками:
  - Гражданин, пройдемте!
  - Куда? - спрашивает, недоумевая, мой приятель.
  - Там вам все объяснят! - последовал лаконичный ответ.
  Выводит нашего героя из укрытия на улицу и провожает его ко входу в это здание, в окне которого он видел силуэт. Оказывается, это апартаменты Комите-та госбезопасности. Тут его и стали шмонать, и допрашивать. Кто такой? Отку-да? С какой целью? На кого работаешь? И все такое. Одним словом, сказать че-стно, перебздел он не на шутку!
  - Еще бы! В такую историю вляпаться! - откликнулся раскрасневшийся от выпитого Виталий.
  - Главное, ни за что, ни про что! - добавил его брат Степан.
  - Объясняет им, что он мол, занимается художественной фотографией, что мол, увидел любопытный силуэт в окне, что понятия не имел о том, что здесь обитают 'органы плаща и кинжала'. Изъяли у него фотопленку, хотели проявить и убедиться в том, что он говорит. Два часа мурыжили его, так и не до-ждавшись своего фотографа, отпустили, предварительно сняв с него все дан-ные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
  - Правильно сделала, вместо того, чтобы нежиться под теплым бочком у жинки, титьки щупать да исполнять прямые супружеские обязанности, болтается с фотиком неизвестно где!
  - А у меня двоюродного братца как-то замели! - стал делиться воспоми-наниями уже виновник торжества, Юрков. - Было это дело еще в старые добрые времена, при генсеке Брежневе. Он тогда работал в Доме культуры художником, всякие афиши, декорации и плакаты малевал. Как говорится, от сумы и тюрьмы не зарекайся! Не думал, не гадал парниша, что его в один прекрасный день в КГБ потянут. А дело было так. После танцев кто-то из пацанов из озорства, а может по пьяни, ножом вжик, вжик. Порезал крест накрест плакат с какими-то те-зисами Леонида Ильича, который висел перед входом в культурное заведение. Ну и директор на следующий день вызвал художника и велел немедленно стенд реанимировать. А дело- то было уже в конце рабочего дня. Парень уже здорово подъустал, да еще пропустил 'три семерки' с рабочим сцены и электриком. Да и, похоже, не одну. Он, конечно, сразу же включился в работу, состряпал плакат заново. Но впопыхах ошибся. Представляете, мужики, пропустил три буквы. Все-го три буквы. И получилось: вместо Председатель Президиума Верховного Со-вета - Предатель Президиума Верховного Совета. Никто ничего не заметил. Та-кие вещи, как правило, никто не читает. А тут случись, сторож, древний старикан, ночью бродил вокруг здания, от скуки стал читать и обнаружил крамолу. И как истинный партиец старой закалки тут же позвонил в 'соответствующие органы'. Немедленно приехали крутые ребята и под рученьки увезли моего братана на собеседование. Не знаю, о чем там гутарили, но вернулся он от них довольно грустным.
  - Хорошо грустным. При Лаврентии Палыче вообще бы сгинул! - вставил Конфуций, почесывая бок.
   - Матвеич, расскажи что-нибудь. По свету, наверное, помыкался. Поколе-сил-то изрядно? - попросил Емельянов, вытряхивая из картонной коробки на койку консервы.
  - Где только меня не носило, мужики. Афган, Фергана, Абхазия, Карабах, Югославия, Чечня. Вот, жалею, в Баку не попал, друга там потерял, Сашу Есая-на. Замечательный был парень, отличный оператор. Как говорится от бога. Ред-кой души человек. Растерзала его разъяренная толпа, когда увидели у него в руках камеру.
  - Опасная у вас работенка, однако, - сказал Савельев, аккуратно ножом выкладывая кусочки тушонки на хлеб. - Не позавидуешь.
  - Пару раз легко ранен был. Контужен. В Чечне под бомбежку угодил, чуть обвалившейся стеной не накрыло. В Югославии хорватам чем-то не приглянул-ся, видно рылом не вышел. Моя курносая, слишком славянская физиономия подкачала; 'сипуку' жаждали мне сотворить, еле ноги унес. Кофр с камерой так и пришлось бросить. Иначе бы не выбрался из той передряги. Вот ребятам те-левизионщикам Виктору Ногину и Геше Куринному, в отличие от меня, не повез-ло, так и сгинули на хорватском участке. Возможно, их приняли за сербских шпионов. Сожженную машину потом обнаружили, а их самих так и не нашли.
  - Жена, наверное, постоянно пилит. Что дома не сидишь, что пропадаешь, черт знает где.
  - Да, я и не женат, мужики. В разводе. Дважды. Да, и какая женщина вы-держит такую жизнь. Сплошные ожидания и переживания. Мотаешься по свету, дома почти не бываешь. На хрена, он такой муж нужен. Стрингер должен быть свободным как птица. Его ни что не должно держать. Если ему надо, он должен в любой момент сорваться с места и очутиться в самом эпицентре событий.
  - У меня приказ, вашего брата, репортера, с передовой гнать в три шеи! - вдруг ни с того, ни сего выдал, молчавший до этого, капитан Дудаков, уставив-шись неподвижными осоловелыми глазами на фотожурналиста.
  - За что такая немилость? Почему не допущать? Да и где она? Передовая-то! Не допускать за правду? - попытался съязвить Матвеич.
  - За нее матушку! За нее родимую! Которую за бабки забугорникам прода-ешь!
  - Выходит, то, что я снимаю неправда? Может, скажешь, что те сгоревшие пацаны в БМП, что вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же сам их видел, и все видели! Что, я их придумал? Камера она беспристрастна и снимает все, как оно есть, без прикрас. От истины, какой бы она не была, тут уж никуда не денешься, не спрячешься как страус башкой в песок.
  - Может и так, но твои агентства, всякие там Рейтэры, х...эйтэры и прочая заокеанская шваль, еще неизвестно как все это повернут и преподнесут.
  - Согласен, бывают случаи, довольно паршивые, я вам скажу, - нахмурив широкий лоб, потирая блестящую лысину, продолжал стрингер. - Недавно при-ятель мой, корреспондент одной из столичных газет, отснял материал, как сол-даты занимаются захоронением убитых боевиков. В выкопанную траншею стас-кивают трупы. И молодые ребята, чтобы не таскать мертвяков руками, просто привязывали к трупам веревку или провод и волоком подтаскивали убитых к траншее с помощью автомашины. Иначе, ведь изблюешься весь, глядучи на трупы. Да, и для пацанов какой стресс. Не каждый такое выдержит. Одним сло-вом, этот материал какими-то неведомыми путями попал в руки одного западно-го журналиста-прохиндея, который выдал снимки за свои, да еще дал следую-щий к ним комментарий. Что мол, на снимках видно, что у убитых связаны ноги и руки - значит, их пытали. Поднялась шумиха по поводу этого фотоматериала. Вот такая история. Когда же раскрылась эта грязная гнусная ложь, разразился крупный скандал. Телекомпания, где прошел этот материал, понесла крупные убытки, так как была подмочена ее репутация. Этого козла, плагиатора, конечно, под зад коленкой. Выперли с работы.
  - Вот, вот! Суки, вы, продажные! За сенсацию, готовы шкурой своей по-жертвовать! За зеленые! За бабло!
  - Угомонись, Дмитрич! - старший лейтенант Колосков, успокаивая, обнял разбушевавшегося капитана за плечи.
  - Разошелся!
  - А, чего он тут парит, братцы! Вот скажи, Матвеич! - Дудаков впился злы-ми остекленевшими глазами в собеседника. - Сколько тебе платят за твои кро-вавые репортажи? Только, бля, честно! Как на духу! Не юли!
  - Хорошо! По-разному, мужики. Мне скрывать нечего, я зарабатываю чест-ным нелегким трудом. Все зависит от сложности съемки, от оперативности, от важности событий. За хороший репортаж можно сорвать довольно приличный куш, десятки тысяч зеленых.
  - Сколько? - от удивления Виталий громко присвистнул.
  - Да, десятки тысяч!
  - Долларов? - Митрофанов округлил глаза. - Тут за 'деревянные гро-бишься! Жизнью рискуешь.
  - Но, учтите, братцы, я ведь снимаю не в студии с сигарой в зубах и горя-чей бабой на коленях, а под пулями, хожу по кончику ножа, каждый раз искушая судьбу. Платят за риск. За риск. К тому же большие деньги. Так, что желающих заработать бабки пруд пруди, они всегда есть и будут, пока на белом свете идут войны. Только не все хотят рисковать. В крупных телекомпаниях цена за снимок из горячей точки достигает порой двухсот баксов, а минута съемки аж за триста переваливает.
  - Не дурно, однако же! - с набитым ртом отозвался, пораженный, Юрков.
  - Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
  - Черт с ним, с шампанским, Матвеич! Собственная шкура дороже!
  - Значит, Игорек, будешь пить водяру! - констатировал Савельев.
  - Или бормоту! - добавил Митрофанов.
  - Мужики! Почему до сих пор не налито?
  - Квазик, ты совсем мышей не ловишь! - настойчиво постучав пустой кружкой о щит, который заменял им стол, сказал Степан.
  - Сей секунд, мой генерал, - старший лейтенант Колосков, неспеша, при-нялся разливать по кружкам водку.
  - Как же ваш брат умудряется продираться через всевозможные заслоны и разные препоны? - поинтересовался Емельянов, выуживая кильку из томатно-го соуса.
  - Видали как-то, как вас 'шмонают', стопорят на блокпостах и пасут 'фэ-эсбэшники', - добавил раскрасневшийся бугай, Касаткин.
  - А, начхать глубоко на них, у меня на этот случай целая куча всяких удо-стоверений. Даже корочка военного корреспондента есть. Немного нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
  - А у 'нохчей' приходилось съемки делать?
  - А то, как же? Бывал я и у чеченов.
  - И Басаева доводилось видеть?
  - И Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще до штурма Грозного. Но с 'вахами' ухо надо держать востро. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость. Они на любого посматривают как на живой товар. Одно слово, работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым команди-ром, что покрупнее, иначе можно загреметь под фанфары, продадут, за спасибо живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
  - Матвеич, как же тебя не воротит оттого, что снимаешь? От всей этой мерзости! Другого бы, уж давно на изнанку вывернуло!
  - Э, дорогой, если сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом, вообще ничего не снимешь. Тут необходимо хладнокровие как у хирурга. Привы-каешь со временем.
  - А я бы, стрелял вас, сволочей! У людей горе, боль, страдания, а вы тут крутитесь с камерами, в наглую прете, суки! Объективы тычите в лицо. Продаж-ные твари! - вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего маха хлоп-нув кулаком по столу.
  - Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
  - Если бы не они, все бы думали, что ты тут деревья сажаешь, цветы оку-чиваешь да груши околачиваешь, - вставил вкрадчивым голосом Николай Юр-ков, колдуя у печки над котелками.
  - Я груши околачиваю? Я окучиваю? - заорал возмущенный капитан, пы-таясь вскочить. - Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!
  
  
  
  Глава одиннадцатая
  
  Утром Крылов проснулся от какой-то суеты, от хлопанья дверей, от сную-щих туда-сюда 'собровцев'. От выпитого накануне тупо гудела голова. Напрочь заложило нос. Во рту после вчерашнего застолья, словно кошки насрали.
  - Что случилось? - полюбопытствовал, приподнимаясь на скрипучей пан-церной сетке, журналист у старшего лейтенанта Колоскова, сидящего за столом с остатками былого пиршества и сосредоточено набивающего карманы разгруз-ки рожками.
  - Под Аргуном - заваруха! Поезд 'вахи' подорвали! Сволочи! Бой идет! Рация пищит не умолкая, помощи просят!
  - Матвеич! Ты как? - окликнул, заглянувший в помещение Виталий Исаев.
  - Видно я вчера, братцы, маху дал!
  - Виталь, помнишь, он вчера на полуслове отрубился! Все болтал, болтал, ни хера не закусывал, - хриплым голосом отозвался Квазимодо.
  - Матвеич, едешь с нами или остаешься?
  - Какие разговоры, мужики! Конечно, еду!
  - Через пять минут выезжаем!
  - Я мигом соберусь!
  Через несколько минут у головного собровского 'урала' уже крутился фотожурналист со своим потертым, видавшим виды, коричневым кофром, наби-тым видеоаппаратурой и кассетами.
  - Матвеич! Учти! У нас, нянек нет! Так что, не рыпайся, куда не следует! Вытаскивать тебя будет не кому! - помогая стрингеру забраться в кузов, бросил Степан.
  - Сам понимаешь, не на крестины едем, - добавил Виталий.
  - Все будет спок, ребята! 'Вэвэшники' тоже едут?
  - Нет, они остаются здесь, у них другая задача! - ответил, сидящий напро-тив, Савельев. - Прикрытие тыла.
  - Чтобы абреки в спину чего доброго не долбанули!
  
  К вечеру на базу вернулся СОБР, на этот раз без потерь не обошлось. Ус-талые хмурые бойцы, молча, разгружались. Из кабины бережно принимали ра-ненного Митрофанова, он, морщась от боли, закусив губы, опирался на плечи товарищей. У одного из 'Уралов' в лобовом стекле появилась большая продол-говатая дыра, от которой разбегалась паутина мелких трещин.
  - Где Матвеич? Мой дорогой яйцеголовый друг! - громко баритоном про-пел, подошедший к 'Уралу', старший лейтенант Тимохин.
  - Матвеич? - переспросил здоровяк Юрков с перемазанной сажей щекой и при этом оглянулся на товарищей.
  - Я поцелую его в его вдохновенную лысину! - продолжал изгаляться Ти-мохин.
  - Подкузьмил, твой фотокор! - отозвался, кряхтя, угрюмый Касаткин, взва-ливая на спину Юркову АГС.
  - Срыгнул, что ли? В Аргуне остался? - полюбопытствовал у Степана Исаева старший лейтенант. - Жаль. Дмитрич проспался, оклимался от 'зелено-го змия' и собирался вновь учинить ему разгром за круглым столом. Так что, се-годня нагрянет, ждите в гости.
  - Не до гостей нам!
  - Пулю словил, твой дорогой Матвеич! - вставил, выглядывая из-за широ-кой спины брата-близнеца, Виталий. - Прям в пупок! Говорили ему, не лезь на рожон! Так нет же, сучёнок, нарисовался во всей красе! Нате, смотрите, какой я герой, какой я рисковый! Тут же и сняли! Пискнуть не успел!
  - Как пулю? Шутишь?
  - Бля, буду! Какие тут могут быть шутки! Сложился как карточный домик! Только его и видели! Вон Савельев и прикрывал, пока мы его с Никитой из-под огня выволакивали! Весь 'короб', поди, расстрелял! Промерзли до костей! По канаве со студеной водой тащили. А там еще ледок тонкий, будь он не ладен, поизрезались все. Никита вообще промок до нитки, до сих пор весь трясется как осиновый лист.
  - Ну, и где он? Матвеич-то!
  - На 'вертушке' в Ханкалу с ранеными и 'двухсотыми' отправили.
  - Говорил все, 'живой бой' хочу отснять! Вот и отснял бой! - проворчал помрачневший Тимохин, сплевывая в сердцах себе под ноги.
  - Это точно! 'Живой бой' снял! Только еще не известно для него каким он будет! Этот 'живой бой'! - вставил Савельев, выбрасывая скомканную пустую пачку 'Примы'. - Дай-ка закурить!
  Сделав глубокую затяжку, выдохнув, 'собровец' продолжал:
  - Гляжу, разрыв гранаты рядом с Конфуцием, ну думаю все, п...дец! Спек-ся, паря! А тут сбоку Матвеич в наглую прет как танк со своим скарбом и камерой наперевес, кричу ему:'Ховайся, дура!!' Какой там! Или не слышал, или уже в раж вошел. Не до нас ему. Охота пуще неволи. Бальтерманц выискался, хренов!
  - Тут ему молодой шахид с чердака и врезал. Николаша, суку, сразу засек, три 'вога' туда ему под крышу вогнал, в раз лохмотья полетели вместе с зеле-ной ленточкой!
  - Рана тяжелая?
  - Навылет прошило! - отозвался Виталий, о подножку автомобиля сосре-доточенно счищая грязь, налипшую на подошву. - Говорю, вошла аккурат в пу-пок. Хорошо не в 'бронике' был, а то бы полный п...дец! Все кишки бы намота-ло! Запеленали, конечно, основательно как в лучшем госпитале. Матвеич блед-ный как смерть, только глаза лихорадочно блестят как маслины. Думаешь, что он нам говорил? Спасите, помогите, братцы! Не дайте помереть? Как бы, не так! Камеру, говорит, братишки, розыщите и кофр не забудьте на 'борт' к нему за-пихнуть!
  - Коньки откидывает, а он о кинокамере печется, чудик! Да плевать на нее слюной! - вдруг прорвало молчавшего Степана. - Хрен с ней! С камерой! Дай бог, самому живым выбраться из передряги! Конфуция чуть гранатой не накры-ло. Оглох мужик. Ждали нас, подлюки!
  - Засаду у моста устроили. Но не на тех напали! Черта им лысого! Дали им жару. Не будут больше по горам рыскать. Отбегались шакалы.
  - Потери есть? - тихо спросил Тимохин.
  - Где ты видел, чтобы без потерь обошлось? Гошу осколком в ногу долба-нуло. Теперь без сапера остались. Да, Митрофанову бок зацепило, по ребрам ковырнула зараза! Считай, в рубашке родился! Весь в кровище. Завалился, как засучит ногами. Думали, все хана! Ан нет, гляжу, матерится по-черному, сучий хвост, яростным огнем огрызается.
  - Хотели 'бортом' отправить, куда там. Уперся как баран. После Афгана никакими коврижками его на 'вертушку' не заманишь. Под Баграмом чудом уце-лел, духи стингером завалили 'МИ-8', на котором раненых эвакуировали. Рух-нул горящий вертолет на склон горы, хорошо вскользь прошел. Повезло. Из двадцати трех восемь в живых остались. И он среди них. С тех пор авиацию на дух не переносит.
  - Матвеича жалко! Распоследние твари мы! На халяву ящик водки у него выжрали, а мужика не уберегли.
  - На кой ляд его с собой взяли? Сидел бы на базе.
  - Да еще ваш Дудаков, мудак, обложил его по первое число. Налил шары, козел! На ногах не стоит, а туда же! Какая муха его вчера укусила? Взбрендил вояка совсем!
  - Накануне с 'батей' он крепко поцапался. Сафронов ему задал трепку, - сказал Тимохин. - Думали, от него мокрого места не останется. Дмитрич как ва-реный рак из палатки вылетел. 'Кафар' у него вчера жуткий был. Надрался у вас до чертиков. Видно, хватил через край. Совсем лыка не вязал, когда от вас вышли. Еле доволок его до койки. Сейчас как выжатый лимон. Жутко страдает. Злющий как бобик. Кроет всех, на чем свет стоит. Не знаешь, с какого края и подступиться.
  - Вишь, еще одним 'агаэсом' разжились. Трофей. Квазимодо с Виталием группу 'чехов' накрыли, зажали в развалинах и забросали гранатами. К аллаху отправили пятерых правоверных. Арабов среди них до хера. Из Ливана. Один с видеокамерой был, все на кассету снимал. Жаль разнесло на куски. Операцию задумали псы Бараева, конечно, классную. И поезд грохнули, и засаду устроили. Но пенку дали братья-мусульмане, не ожидали от нас такой наглости, такой прыти. Мы, как только подъехали, сразу сходу атаковали их, чего они, естест-венно, не ожидали. Перебздели 'казбичи', замельтешили, 'очко' видно заигра-ло. В бою все решают секунды. Тут или пан, или пропал. Другого не дано. До нас они здорово потрепали пензенский ОМОН с 'вэвэшниками'. Загнали брат-ков в глубокий кювет с ледяною водой и долбили по ним.
  - Аргун, я вам скажу - это полная жопа, настоящее осиное гнездо, - сплю-нул Тимохин. - Боевики, говорят, там средь бела дня по улицам с оружием шас-тают. А уж ночью, что творится, можно себе представить.
  - Вот, разгрузку 'пионер' надыбал. С араба убитого снял. На, держи! Ни-конову Паше передашь. Подарок. Должок был за мной. Если б не он, не чирикал бы сейчас с тобой. Снайпершу он на прошлой неделе поперек туловища очере-дью из своего ПКМа срезал, когда она меня пасла, сучка.
  - Андрей, а Дудакову так и передай, Матвеич пулю словил, симпозиум от-меняется!
  
  
  Глава двенадцатая
  
  Карай, вытянув вперед лапы, положил на них свою морду и, навострив уши, вслушивался в разговор. Взаимоотношения с военнослужащими у него бы-ли замечательные. Только двух он недолюбливал: ненавистного Мирошкина, проводника Гоби и мрачного 'собра' Трофимова, от которого за версту веяло смертью, хотя к Караю последний относился доброжелательно и даже частенько делился пайком.
  
  Карай родился во внутреннем дворике городского отделения милиции в вольере немецкой овчарки Герды. Он был последним из шести щенков, осталь-ных разобрали. Никому не нравился, этот головастый, пузатый кутенок. Он це-лыми днями прыгал, неуклюже скакал вокруг своей матери, норовя ее укусить за морду, за лапы, за хвост.
  К песочнице, где со щенком забавлялись пацаны, нетвердой шаркающей походкой подошел дядя Паша, алкаш со второго подъезда. Дядя Паша был спе-циалистом широкого профиля, мастер на все руки: от сантехники до ремонта те-левизоров. Если б не его нескончаемые пьянки, цены бы ему не было. Сегодня он был явно с большого бодуна. Нечесанный, небритый, с опухшей испитой фи-зиономией, с дрожащими руками, в шлепанцах на босу ногу, с вечной беломо-риной в редких гнилых зубах. Он тяжело плюхнулся на скамейку у песочницы, где весело копошилась ребятня.
  - Мухтар! Ко мне! - оживился он, увидев у них рычащего щенка, бестолко-во вертящего головой.
  - Это не Мухтар! Это - Карай! Пограничная овчарка!
  - Ну-ка, давайте его сюда, посмотрим, что за птица ваш пес! Васек, твоя, что ли?
  - Ага, дядь Паш. Папа с работы привез.
  - Ну-ка, что это у нас за Джульбарс такой выискался.
  Мужик, зажав пузатого щенка между ног, бесцеремонно раскрыл тому пасть.
   - Злой будет, кобелина, - изрек он вытирая влажные пальцы о штанину.
  - Почему, злой, дядь Паш? - ребята окружили алкаша.
  - Почему, злой? - Дядя Паша вновь, засунул свои прокуренные пальцы в пасть собаке. - А вот глядите сюда, видите нёбо у него темное. Это верный при-знак, что будет злобным.
  Караю не понравились: ни подвыпивший дядя Паша, ни его рыжие невкус-ные, грубые корявые пальцы. Он жалобно тявкнул и, пятясь, попытался вы-скользнуть из тисков, в которые попал.
  Через пару недель, когда мальчишке надоело ухаживать и убирать за щенком, Карая вернули обратно к матери. А спустя месяц щенка передали в ме-стную воинскую часть.
  Здесь было намного интереснее и веселее, чем в тесном вольере Герды или с мальчишками, которые его постоянно тискали. Первое время он терялся, не зная как себя вести с окружающими. Кругом стоял собачий гвалт, мат, требо-вательные приказы и строгие окрики кинологов. Проводник Карая, невысокий мешковатый Сэмён, время от времени бесцеремонно хватал Карая за загривок, резко встряхивал и сердито рявкал: 'Рядом!'. Давая понять, кто тут хозяин. Ес-ли Карай куда-нибудь рвался или совал нос куда не следует, тут же получал от Сэмена нахлобучку по морде свернутой в тугую трубку газетой.
  Карай старался слушаться угрюмого проводника и четко реагировать на все его грубые окрики и резкие рывки поводка.
  - Карацупа, Карацупа, - громко неслось со всех сторон, когда их пара по-являлась на собачьей площадке. Солдаты постоянно подкалывали над несклад-ным ленивым Семеном Коцерубой. Частенько по вечерам проводник появлялся в вольере поддатым. Он забирался в вольер и усаживался рядом с Караем, об-локачиваясь спиной на сетку, прижимая к себе собачью голову, и тихо бормотал какую-то окалесицу, пока не засыпал.
  Однажды утром Сэмён пришел чересчур веселый, с надраенными до ос-лепительного блеска пуговицами и пряжкой, в отглаженной 'парадке'. Что-то долго добрым голосом говорил Караю, как-то по-особому ласково гладил, трепал его загривок, торчащие уши. А потом ушел, часто оглядываясь назад и махая ру-кой, что никогда за ним не замечалось. Вечером еду овчарке принес не Сэмён, а проводник соседнего Байкала, мордастый грубый Шустов. Когда на следующий день вместо Коцерубы на очередную прогулку его вывел невысокий ласковый солдатик, которого все кликали Виталем, Карай шестым чувством почуял, что уже никогда не увидит Сэмёна, своего рыжего неразговорчивого проводника. Время летело, Карай из суетливого беззаботного щенка превратился в рослого крепкого кобеля, в котором играла молодая мужская кровь. Он, теперь выходя на площадку, тут же давал всем кобелям, своим недругам, о себе знать злобным вызывающим лаем. Он уже с жадностью втягивал манящие и дурманящие его собачьи мозги запахи сук, которых в части было пять. Из которых он особо вы-делял черную с рыжими подпалинами на боках трехлетнюю немецкую овчарку Гоби. Чего только он перед ней не выделывал, чтобы она удостоила его внима-нием, пока Виталька Приданцев не ставил точку на его выкрутасах.
  Проводником же Гоби был известный балабол, рядовой Мирошкин. Караю не нравился этот долговязый белобрысый солдат со светло-голубыми глазами в вечно громыхающих сапогах, который явно недолюбливал не только Карая, но и всех других кобелей, постоянно с громкими матюгами отгоняя их от суки Гоби. Однажды Караю даже досталось от него увесистой палкой по носу и сапогом в бок. Как Карай не огрызался, как злобно не рычал, Мирошкин на него абсолютно не обращал внимания. От кинолога противно пахло леденцами, которые тот по-стоянно сосал. Но пришло его время поквитаться с ненавистным проводником, и он отомстил за все обиды. Случилось это на очередном экзамене.
  
  Все попытки Витальки Приданцева сделать из Карая минно-розыскную собаку потерпели полную неудачу. Карай находил по едкому запаху тротила взрывное устройство, сжирал мясо и дальнейшее его уже абсолютно не интере-совало. Виталька тщетно бился над тем, чтобы выработать у кобеля навыки по-ведения, необходимые собаке-саперу. Зигзагами при поиске взрывчатки Караю бегать не хотелось, а обнаружив мину, он сразу же раскапывал ее, вместо того, чтобы сесть и ждать вожатого. Он часто отвлекался на посторонние запахи и звуки. Не дай бог, ему увидеть издали какого-нибудь кобеля, он тут же забывал обо всем на свете и, сломя голову, рвался в драку. Особенно, его выводил из себя 'кавказец', невозмутимый кобель Гуляш, который с независимым видом шествовал рядом со своим проводником на собачью площадку мимо его волье-ра. Как-то они не на шутку схватились друг с другом, когда зазевались кинологи. Только клочья густой шерсти летели от гордого с подстриженными ушами со-перника, Караю тоже перепало не слабо, месяц припадал на заднюю лапу и за-лизывал рану на боку.
   Командир взвода минно-розыскных собак старший прапорщик Коробков давно рукой махнул на него, пока не обнаружились скрытые способности овчар-ки. На экзамене по караульной службе Мирошкин, напялив 'робу', попытался подойти к посту, охраняемому Караем. Карай, молча, наблюдал за приближаю-щимся 'нарушителем', вместо того, чтобы начать облаивать, он подпустил 'на-рушителя' поближе и намертво вцепился в рукав своего давнего недоброжела-теля. Коробков, выхватив из кобуры 'макаров', расстрелял всю обойму над го-ловой собаки. Но, безрезультатно, Карай и ухом не повел, он абсолютно не реа-гировал на громкую пальбу. Между с вольером Герды, где родился он, и гаражом находился милицейский тир; и Карай настолько привык к выстрелам, что не об-ращал на них никакого внимания. После этого случая решили его дрессировать уже по другой программе, как подрывника и ликвидатора огневых точек.
  
  
  
  Глава тринадцатая
  
  Уложив Карая на бок, Виталька принялся перевязывать ему пораненную осколками стекла лапу.
  - Что, производственная травма? - изрек старший прапорщик Стефаныч, присаживаясь рядом и ласково почесывая у собаки за ушами. - Ничего, Караюш-ка, до свадьбы заживет.
  Карай, блаженствуя, вытянул морду и наблюдал за Гоби, которую в углу палатки кормил Мирошкин.
  - Вишь, как зыркает на сучку.
  - Мать-природу не обманешь! Она свое возьмет!
  - Мирошкин ему позыркает, ребра-то в один миг сапогом пересчитает, - отозвался рядовой Привалов, с усилием и протяжным стоном стягивая сырой сапог.
  - Это точно! Мирошкин ведь у нас великий борец за чистоту нравов! Он не позволит, чтобы какой-то безродный кобелишка клеился к его чистокровке -красавице! - согласился с ним пулеметчик Пашка Никонов.
  - Мать честная, ну и вонища! Портянки хоть выжимай! Ноги скоро совсем сгниют! Бля! - как ворчливая бабка запричитал Привалов, рассматривая расто-пыренные красные облезлые пальцы на ногах.
  - Несет от лап как из мертвецкой!
  - Слава богу грибка нет! - отозвался Пашутин, искренне соболезнуя. - А то, совсем хана была бы! Хер, его выведешь! Тем более в наших курортных ус-ловиях.
  - У нас в учебке был один парень из местных, - поддержал тему сержант Кныш. - Ну и послали нас как-то на учения в Тоцкое. Жара была несусветная. В выгоревшей степи от солнца не укрыться, не спрятаться. Все просолились от по-та. Ноги в сапогах сопрели. И где он только подцепил эту заразу. Приехали в родную часть. Пацан измучился, исстрадался весь. Мать ему каких только мазей не приносила. Ничего не помогает. И знаете, как он вылечился?
  - Ну, и как?
  - Мать отпросила его на несколько дней и отвезла к старой бабке в глухую деревню, которая всякие заговоры знает. С роду никогда не верил в эти колдов-ские штучки. А тут сам поразился. Болячки у парня, как рукой сняло. Даже сле-дов не осталось. В течении пяти дней приходил он к этой древней бабульке рано утром, на рассвете, и она что-то там шептала и молилась.
  - Да, в прям чудеса какие-то!
  - Вон, Свистунова бы к бабке свозить. Вся морда запрыщавила. Смотреть страшно.
  - Не умывается, вот и прыщи отсюда. Холодненькой водичкой бы почаще свой фэйс протирал и прошли бы через недельку, другую.
  - Нет, пацаны, не в этом дело, - отозвался Стефаныч. - Это мужские гор-моны в нем в избытке играют. Бабу ему надо, тут же сами исчезнут.
  - А нам, значит, не надо? Так, что ли? Раз у нас физиономии чистые! - возмутился Пашка.
  - Ну вот и все, Карай! - сказал Виталька, закончив перевязку.
  - Караю надо специальные мокасины сшить. На Севере ездовым собакам такие надевают на лапы, - вставил рядовой Пашутин.
  - На хрен им мокасины?
  - А чтоб не поранились о ледовую корку снежного наста. Корка как стекло. Лапы изранят, какие они после этого ездовые собаки. Инвалиды, да и только!
  - Вчера, женщина встретилась, ищет сына, пропавшего еще в ту войну, - сказал Стефаныч, тяжело вздохнув. - Бедная, все еще на что-то надеется. Гово-рит, сынок может в плену. Представляете, парни, в поисках всю Чечню исходила пешком. Скольким матерям достались такие страдания, а скольким еще пред-стоят. А сколько их, несчастных женщин, погибло, попав в руки боевиков.
   - В 96-ом троих ребят-срочников из нашего батальона заманили 'чехи' на свадьбу, и пропали пацаны ни запанюшку табака, - добавил Володька Кныш. - Казнили их, потому что за них выкуп не прислали. Где предкам, работягам, такие бабки достать? А казнь на видеокассеты, сволочи, записали и отправили роди-телям.
  - Да, в прошлую войну столько ребят сгинуло! - согласился Ромка Самур-ский. - В плен попали и все. Канули. В 96-ом в Хасавюрте Александр Лебедь подписал мирный договор с 'чехами', а из плена из солдатиков так никто и не возвернулся. Государству по херу, насрали на ребят. Это в наше время. А что уж говорить об Отечественной. До сих пор сколько незахороненных солдат лежит по лесам и болотам. Вон взять, к примеру, Мясной Бор, так там целая армия по-гибла. И всем по херу.
  - Зато монументов и памятников наваяли до чертовой матери, - живо от-кликнулся Эдик Пашутин. - Спасибо поисковым отрядам, скольких, без вести по-гибших, солдат перезахоронили, скольким вернули имена. У меня знакомый па-рень несколько раз в составе такого отряда в экспедициях был. Рассказывал, как они поиском занимаются. Без металлоискателя там делать нечего. Хотя останки некоторые прямо на поверхности лежат. На поиск, как правило, выезжают вес-ной, пока травы нет. Местность там сильно заболочена. Поисковая работенка не из легких. Приходится по локоть в грязи копаться. Черепов дырявых , касок ржа-вых, противогазов до этой самой матери везде валяется. И 'розочек' от мин кругом до хера встречается да и целых мин хватает. И немчура попадается. Да-же как-то, говорит, презервативы фрицевские нашли.
  - Что, прям целехонькие? - оживился первогодок Привалов, зардевшись.
  - Говорит, почти как новенькие!
  - В упаковочке!
  - У моей матери двоюродный брат живет в Питере, - продолжал Эдик. - И у него садовый участок находится в как раз на том месте, где проходила линия обороны Ленинграда, где когда-то шли жестокие бои. Так он, пока дачу обуст-раивал, не один десяток ведер с осколками от мин и снарядов собрал. Вся земля там нашпигована ржавым металлом. А когда стал копать, наткнулся на останки нашего бойца и рядом с ними на 'ганса'. Похоронил их обоих, только в разных углах участка. А бляху немецкого солдата отдал в местный музей, там обещали связаться с немцами, чтобы выяснить, кто был погибший. Может быть родствен-ники еще живы.
  - Показывали как-то по телику военное кладбище в Германии, как там немцы ухаживают за могилами наших солдат, советских солдат. Вроде бы, даже сколько-то марок выделяется на уход за каждой могилой, - отозвался сержант Афонин.
  - А у нас, что на мертвого насрать, что на живого! - вставил пулеметчик Пашка Никонов, поджав под себя голые мозолистые пятки.
  - Сейчас хоть жетоны, а в Отечественную солдаты специальные текстоли-товые капсулы носили с бумажками внутри, в которые личные данные записы-вали, - сказал Эдик Пашутин. - Влага попала, и все, хана. Сколько их до сих пор, безымянных, по полям и лесам находят.
  - Академик, откуда ты все знаешь? - откликнулся рядовой Свистунов.
  - Книжки читать надо, глухомань моя, Свисток! - наставительным тоном ответил Эдик. - Небось, кроме 'Айболита' и 'Муму' ничего и не листал за свою сознательную жизнь? Да и то, наверное, только в школе.
  - Академик, а ты, как в армию-то загремел? - спросил Пашутина Виталька Приданцев, извлекая, торчащую из нагрудного кармана, алюминиевую ложку с нацарапанной надписью 'Ищи сука мясо'. Поковыряв в банке, кинолог вывалил остатки тушонки в котелок Карая.
   - С такой светлой башкой, как у тебя, в университете преподавать, - под-держал Витальку Привалов. - А не здесь вместе с нами груши околачивать.
  - Кинули в институте, суки! Маманя из кожи лезла, чтобы меня учиться пристроить. Большие бабки за репетиторов платила, на каких только подготови-тельных курсах не учился. Одним словом, сдал вступительные экзамены на все пятерки.
  - Ну, даешь! Молодца! Дай пять! - в восхищении сказал сержант Афонин, протягивая Эдику лопаточкой ладонь .
  - Представляете, мужики, мое удивление, когда я в конце августа не на-шел себя в списках студентов. Пошли разбираться. Оказалось, надо было в при-емную комиссию сдать документы-подлинники. А я, сдал не подлинный аттестат, а копию. Потому что, у нас задержали выпускной вечер. И вместо аттестата я отвез в институт копию и забыл про это. Одним словом, меня не зачислили. На-верное, протащили сынка или дочку какого-нибудь толстосума. Пошли разби-раться к ректору. Тот, эдакая жирная морда, заявляет, что поезд ушел, так как уже выпущен приказ. Мест нет. Ничего уже не попишешь.
  - Ну и сволочь! - вырвалось невольно у Стефаныча.
  - Могу, говорит, только зачислить вашего сына на заочное отделение. По-сле зимней сессии, когда произойдет отсев, переведет меня на дневное. Делать нечего, согласились. А тут как тут повесточка в доблестную нашу армию. Вот так меня кинули ректоры, проректоры. Теперь, вот здесь, с вами лясы точу.
  - Ну и суки же! Похлеще боевиков будут! За такое мало кастрировать!
  
  
  
  Глава четырнадцатая
  
  - Диман, имей совесть! Ладно, мы без баб изнываем, скоро на стенку нач-нем бросаться, - обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч. - Но Караю за что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за что такая монашеская доля? Он так у нас импотентом запросто может стать. Воз-держание-то, оно ведь никому не на пользу. Вон, на Свистка посмотри, до чего оно доводит.
  - Пусть только сунется к Гоби, я ему навтыкаю, ребра-то в миг пересчи-таю! - проворчал Мирошкин.
  - Это он с Караем поквитаться хочет за то, что тот его на экзамене, тогда изрядно потрепал, - вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.
  - Я до армии на заводе работал, - начал делиться воспоминаниями Свят Чернышов. - На вступительных экзаменах пролетел, пошел работать, надо же матери помогать. И был у нас в бригаде маленький щуплый мужичонка, Пал Ан-дреич Жарков. Ветеран войны. Как-то день Победы справляли коллективом. Он явился с медалями на груди. Как сейчас помню, была у него 'За взятие Вены'. Подсчитали, сколько же ему было в войну и не поймем, в чем дело. Какой он к черту ветеран? По годкам не тянет на звание ветерана, с какой стороны не возьми! Стали его пытать. И выяснилось, что он был сыном полка. Тринадцать лет ему было, когда его родители под бомбежкой погибли. Прибился к нашим солдатам, пожалели пацана-сироту. Служил санитаром, на собаках вывозил ра-неных бойцов с поля боя. Рассказывал, были у них тележки такие, типа носилок с колесиками, запрягали собак в них и транспортировали тяжелораненых в тыл. Интересный, скажу, был мужик, Андреич, жаль умер рано. Много чего любопыт-ного про войну поведал. Собак же любил до безумия.
  - Мать рассказывала как-то про свое детство, была у них немецкая овчар-ка, - вновь заговорил Виталька Приданцев, разматывая сырые вонючие портян-ки. - Родила щенков, двоих оставили. Один из братьев в нее уродился, лобастый такой и злой. Его потом на цепь посадили, а другой непонятно в кого. Нос длин-ный как у лисы, а уши лопухи висячие как у охотничьей. Такой проныра и про-хиндей был. Все в дом таскал, что плохо лежало. Как-то домой приволок, неиз-вестно откуда, мясорубку. А прославился после одного интересного случая. При-клеился как банный лист к их квартиранту, молодому офицерику, всюду ходил за ним попятам. Тот на службу, и он с ним, тот на свидание к девушке, и он тут как тут. И вот однажды вечером, заявляется домой с крынкой сметаны, а чуть позже возвращается жених. И выясняется, будучи в гостях у его невесты наш кобелек в ожидании друга крутился, крутился и присмотрел, что в сенях стоит крынка со сметаной. И не будь дурак, смекитил, что дома со сметаной напряженка.
  - У нас тоже! - пробурчал, почесывая меж лопатками, грустный Привалов.
  - На другой день молодому человеку пришлось идти извиняться за этого плута.
  - Ценная собаченция была! Надо тоже Карая обучить этим повадкам, что-бы нам тоже что-нибудь с кухни таскал, - размечтался сержант Афонин.
  - Нечего боевого пса портить! Если б не он, давно бы червей кормили!
  - А у наших соседей был боксер. Тоби его величали. Рыжий, круглый как бочонок. Ему частенько ветеринара вызывали, потому что он на прогулке во дворе на землю падал. Ожирением страдал, бедолага. Вот боюсь, как бы наш Карай тоже не растолстел. Бегать, почти не бегает. Разленился в конец. Все на броне раскатывает. Собак надо гонять как сидорову козу, чтобы не теряли спор-тивную форму, они ведь как люди, и ожирение, и инфаркты у них те же случают-ся.
  - Растолстеешь тут с вами, верно, Караюшка? - улыбнулся в пшеничные усы Стефаныч. - Нет, чтобы мясца подбросить из пайка! Жмотитесь, хорьки!
  - Толку от вашего Карая, как от козла молока! - лениво брякнул Мирошкин из своего угла.
  - Это почему же? - живо откликнулся Ромка Самурский, поворачивая голо-ву в сторону белобрысого кинолога.
  - Ни одного фугаса за всю командировку не отыскал! Бестолковый кобель. Сколько учили, и все бестолку. Правильно Коробков говорил, что его место в дворовой будке на цепи. Гоби только за первые два месяца десятка четыре об-наружила, не меньше!
  - Ты, чего мелешь, хромоногий дристун? - вскипел возмущенный Виталька Приданцев. - Забыл, как с полными вонючими штанами, месяц тому назад, пол-зал и скулил под забором, и соплями умывался. Кто, тогда всех из той вонючей жопы вытащил? Кто, 'чеха' того волосатого с пулеметом завалил? Ты, что ли? Бздел вместе со всеми, небось думал, хана пришла?
  - Верно! Если б не Карай, не грелись бы сейчас у печурки и лясы не точи-ли! Нечего на него бочку катить, он не минно-розыскная собака, а ликвидатор ог-невых точек. И заслуг у него не меньше чем у твоей сучки, - вступился за кобеля сержант Кныш.
  - Да, это был полнейший геморрой! Ускреблись, тогда просто чудом! - вставил прапорщик Стефаныч, переворачиваясь на другой бок, вытягивая оне-мевшую руку и шевеля пальцами.
  - И вообще для собак отдельная палатка должна быть. Чтобы не нюхали тут вонючие грязные портянки.
  - Да засранные штаны Димана Мирошкина! - весело откликнулся Пашка Никонов.
  - И дерьмовое курево наше им тоже не на пользу. Запросто чутье на нет можно посадить, - добавил Пашутин.
  - Надо держать либо только кобелей, либо только сук. Из-за течки послед-них псы с ума сходят. Места не находят. Какой от них после этого прок?
  - Это точно, бегают как чумные! Какая с ними работа?
  Неожиданно Пашка Никонов громко протяжно пукнул на всю палатку. 'Вэ-вэшники' все дружно захохотали.
  - Эдик! Эдик! А ты говоришь, портянками! - захлебываясь от смеха, заго-ворил Свят. - Да тут сам от газовой атаки коньки отбросишь, чего уж от псины-то ждать!
  - Придется собакам в противогазах бегать! Либо от нас, неисправимых пердунов, переселяться в персональную палатку! - констатировал Пашутин.
  - Вы, чего ржете, козлы? Карай иногда тоже так подпустит, хоть нос при-щепкой зажимай! - откликнулся Пашка. - У меня от его пуканья прям астма на-чинается!
  - Пашуня, с кем поведешься!
  - Не хера на кобеля стрелки переводить!
  - Ну ты, Паша, стрельнул! Будто из гаубицы саданул! У меня до сих пор в ушах звон стоит!
  - Так не долго и контузию заработать!
  - Собакам даже пищу горячую нельзя давать, можно нюх заварить. Ну, а вонь саляры и бензина для них - вообще полный п...дец, - вернул всех к пре-рванной теме Виталь.
  - Так нечего им тогда на броне с кинологами раскатывать. Пусть своими ножками, ноженьками топают, раз нежности такие. Нечего с ними цацкаться и церемониться.
  - Церемониться? Цацкаться? - возмущенный Приданцев обернулся к При-валову. - А ты знаешь, дубина стоеросовая, что одна собака десятка саперов стоит! Те, что могут? Щупом потыкать да с миноискателем пройтись, металл ка-кой-нибудь найти. А мины сейчас какие? В пластмассовых корпусах. Много ты их обнаружишь? То-то, же! А минно-розыскная собака она и тротил учует, и краску заводскую маркировочную, и еще в придачу запах свежекопаной земли. Да не просто так, а за несколько десятков метров! В кого впервую очередь стреляют? В собаку! Потому, что от нее боевикам больше урона, чем от самого матерого вояки.
  Лежащий Карай поднял морду и, почувствовав нервозность хозяина по его тону, коротко угрожающе гавкнул.
  
  
  
  Глава пятнадцатая
  
  Прошло три дня спокойной жизни. Ромка даже в некотором роде прибал-дел на 'каникулах'. Отсыпался на полную катушку. И вот на тебе! Снова на хо-лодную 'бронь' и вперед! По оперативным данным в одном из близлежащих сел объявились лица принадлежащие к незаконным вооруженным формирова-ниям и к окружению какой-то важной птицы. Чуть свет спешно погрузились и вы-ехали на зачистку.
  - Вы с Караем зайдите с той стороны, а мы пока тряхнем эти хаты! - капи-тан Дудаков кивнул на крайние дома и школу. Группа 'собровцев' под командо-ванием старшего лейтенанта Тимохина, усиленная пятью 'срочниками', свер-нула в узкий проулок. Впереди бойцов, обнюхивая и неустанно метя заборы и кусты, бежал и помахивал пушистым хвостом неутомимый Карай. Иногда он по-долгу задерживался, привлеченный каким-нибудь запахом. И Витальке Придан-цеву приходилось, матерясь, на чем свет стоит, силой оттаскивать кобеля от очередного столба или забора.
  Другая группа с Дудаковым гурьбой направилась в сторону школы. Их бы-ло восемь. Трое матерых СОБРов и четверо 'вэвэшников' со своим капитаном. Капитан Дудаков, тяжело вздыхая, часто прикладывался к фляжке с водой: по-сле вчерашнего 'симпозиума' неимоверно трещала голова, и пересохло в гор-ле. Настроение у капитана было поганное: четвертый день коту под хвост, ника-ких результатов. Только обнаружили пяток фугасов на местном кладбище за по-косившейся плитой с арабскими вензелями да двух подозрительных парней без документов задержали. На прошлой неделе было намного веселее: накрыли подпольный цех по производству гранатометов и автоматов 'Борз' и несколько заводиков по переработке нефти, которые заминировали и рванули; после чего, те несколько дней чадили как горящие в море танкеры. Мрачный Дудаков вновь глотнул из фляжки. Рядом с ним бодро вышагивал квадратный как шкаф, 'вол-кодав' из Екатеринбурга, лейтенант Исаев и, молча, смолил сигарету. Сбоку от него ковылял, прихрамывая и громыхая здоровенными сапожищами худой, вы-сокий как жердь, Димка-кинолог. Перед ним на длинном поводке моталась из стороны в сторону черная спина суки Гоби. Под ногами в выбоинах и замерзших лужах похрустывал белой паутиной с разводами тонкий ледок.
  - Алексей Дмитрич, ты чего такой смурной? Трубы горят? Головка, поди, бо-бо? - нарушил молчание старший прапорщик Сидоренко.
  - Заткнись, ментура! - огрызнулся мрачный Дудаков.
  - Говорил тебе Карасик, не мешай спирт с местным пойлом!
  - Могли бы удержать!
  - Тебя, мастодонта, пожалуй, удержишь. Чуть, что, так сразу в морду или лапать пушку! Был у нас до тебя майор Харчев, ты знаешь этого хорька! Скажу тебе, такого мудака, я, отродясь, еще не видывал! Пока Зандак блокировали, этот шакал все время безвылазно в палатке спиртягу жрал, а потом как с цепи сорвался! В один прекрасный день вылез на божий свет, морда опухшая, зенки залиты, никого не узнает. Мотался по позиции, орал благим матом, размахивал дубинкой, на которой слово "устав" вырезано. Того и гляди хряснет вдоль спины или по черепушке огреет. И надо же было такому случиться, наткнулся он на окоп с АГСом. Вцепился своими здоровенными клешнями в АГС и давай 'вач-кать' в сторону села, а заодно по баньке разведчиков. Всю в пух и прах раздол-бал! Так и пришлось к койке наручниками приковывать, пока не прочухался!
  - Эх, бабу бы! - промычал, широко зевая, Димка, почесывая подбежавшую овчарку за ушами.
  - Сиську тебе, паря, а не бабу, - беззлобно огрызнулся 'собровец'' Са-вельев, щелчком отправляя потухший 'бычок' в кусты.
  - Молоко на губах еще не обсохло! Маненький ишо!
  - Женилка, поди, еще не выросла! - хохотнул кто-то сзади.
  - Это тебе, салажняк, не компот да варенье п...дить из погребов у 'ва-хов', - отозвался нравоучительно Стефаныч.
  - Ты, Митрий, как в армию-то умудрился загреметь? У тебя ведь одна нога короче другой на пять сантиметров! Таких не берут! Куда только комиссия в во-енкомате смотрела?
  - Какая комиссия, бля? Эти болваны и безногого забреют, лишь бы план по пушечному мясу выполнить!
  - Армия у нас рабоче-крестьянская! Отмазали, наверное, сынка какого-нибудь чиновника или нового русского, а наш Митяй теперь лямку тянет, за себя и за того парня! - возмутился Стефаныч.
  - Главное, для них, гиппократов, чтобы указательный палец у тебя сгибал-ся, чтобы из автомата по 'вахам' мог стрелять! - добавил Степан Исаев, усерд-но скребя пятерней свою светлую кучерявую бороду.
  - Сам черт их не разберет, где 'вах', а где мирный трудяга! - вклинился в разговор заспанный рядовой Привалов, сморкаясь и громко шмыгая носом.
  - Днем-то он трудяга, а ночью Фреди Крюгер с большой дороги!
  - Чего разбираться! Спускай с него, говнюка, портки! Если без трусов - значит 'вах'! Смело хватай за яйца и в Чернокозово! - посоветовал Степан, по-ворачивая к нему свое добродушное курносое лицо с прищуренными смеющи-мися глазами.
  - Вон Шаман, молодец мужик! Не церемонится с этой сволотой! Грохнули бойца, он тут же прямой наводкой по селу, чтобы не повадно было!
  - С этой шушерой только так и надо! Иначе, хер ты тут проссышь!
  - Девятнадцатилетние пацаны гибнут, калечатся, а кто-то мошну себе на-бивает! - вставил, зло сплевывая, Стефаныч.
  - На 'мерсах' с девочками раскатывает! - добавил Привалов.
  - Какие 'мерсы', паря? Ты что, белены объелся? Тут такие бабки крутят-ся, что тебе и не снились!
  - Березовых, Югановых и всю столичную братию клешнями за жопу и сю-да! Патриотов хреновых! И мордой, мордой в это дерьмо! - не выдержал, мор-щась от боли, молчавший всю дорогу, 'собровец' Колосков с раздувшейся от флюса щекой.
  - Эх, молочка бы, парного! - вдруг, ни с того, ни с сего, мечтательно про-тянул Привалов.
  - Из под бешенной коровки! - усмехнулся Савельев.
  - Может еще и сметанки, соизволите, сударь? - съязвил Ромка Самурский, толкая локтем сослуживца в бок.
  - Мать, молочка не найдется? - обратился Привалов к чеченке, стоящей у открытой калитки. - Я заплачу!
  Та зло сверкнула глазами, плюнула под ноги и что-то выкрикнула ему. За-хлопнула калитку. От неожиданности солдат опешил, захлопал светлыми как у теленка ресницами. Веснушчатое лицо парня вытянулось.
  - Что, Привал? Cъел?
  - Чего, это она? Совсем взбрендила? Я же по-доброму к ней! По-хорошему! Не на халяву же! - обиженный Привалов обернулся к товарищам, ища у них сочувствия и поддержки.
  - Эх, Ваня, Ваня! Хорошо, что не огрела тебя по бестолковой башке!
  - Разогнался, парниша. Молочка, видите ли, захотел! - добавил Мирош-кин, сплевывая.
  - А в жопу кинжал не хош, национальное блюдо? - засмеялся Савельев, гримасничая, делая страшное лицо.
  В конец улицы показалась фигурка девушки в кожаной куртке с большим синим пакетом в руке.
  - Вон, гляди, краля идет! У нее еще попроси!
  - В один миг джигиты на куски разорвут, нос и уши отрежут!
  
  
  
  Глава шестнадцатая
  
  
  Двухэтажное кирпичное здание заброшенной школы глядело с бугра на село пустыми глазницами окон. Стекла и часть шиферной крыши отсутствовали. Кругом царили печаль и запустение, все поросло высоким бурьяном и лебедой. Похоже, давно здесь не слышалось ни детского гомона, ни дребезжащих звуков школьного звонка. Перед школой торчало несколько высоких, сбросивших лист-ву, акаций, обнаживших свои изрезанные глубокими морщинами стволы и коря-вые ветки. Несмотря на солнечный день, было довольно свежо. Иногда порыва-ми задувал северный ветер, обжигая лица. Кусты, сухая трава и тропка искри-лись легким инеем. К школе подошли сбоку, напрямую, через заросли бурьяна, минуя дорогу и овраг. В окнах, то здесь, то там играли веселыми зайчиками на солнце осколки стекол. Сквозь трещины на крыльце кое-где пробивался пучками седой пырей.
  Димка с овчаркой Гоби поднялись по щербатым ступеням, собака, нетер-пеливо рвалась с поводка. Обшарпанная облезлая дверь в школу была приот-крыта. Солдат остановился, поправляя бронежилет и автомат. Овчарка юркнула за дверь, натянув поводок.
  - Стой! Шалава! Куда, тебя несе...!
  Договорить он не успел. Рвануло так, что с петель слетела развороченная дверь, вылетела щепками оконная рама, во все стороны брызнули жалкие ос-татки стекол и куски штукатурки. Огромный плевок удушливой пыли вынесло шквалом огня наружу. Димку отшвырнуло в сторону, и он, схватившись руками за лицо, съежился в комок. Вся группа повалилась на мерзлую землю, ощети-нившись дулами 'калашей'.
  Вдруг, из окна второго этажа хлопнул выстрел. И приподнявшийся было капитан Дудаков, нелепо взмахнув руками, ткнулся лицом в землю. 'Собровцы' засуетились словно муравьи. Поливая из автоматов беспрерывно окна второго этажа, расползлись в стороны. Кто под стены здания, кто за деревья перед шко-лой. Степан с Савельевым под прикрытием огня были уже на крыльце, где Дим-ка с залитым кровью лицом, ничего не видя и не соображая, пытался безуспеш-но подняться и снова валился на бок как слепой щенок на неокрепших лапах.
  Оказавшись внутри, где царили пыль, гарь и вонь, Степан сразу же швыр-нул гранату на площадку второго этажа. Тугая ударная волна вдарила по пере-понкам, обильно осыпав их песком и ошметками штукатурки. Через мгновение, оглохшие, они были уже на верху, пытаясь что-нибудь разглядеть в пыльном удушливом облаке, окутавшем все вокруг. Вдоль стены, разбросав в стороны ру-ки словно крылья, лежал лицом вниз боевик. Его камуфлированную форму густо припудрило известкой. Под ним медленно проступала темная лужа крови, авто-мат с перебинтованными изолентой магазинами валялся в ногах. Степан сходу полоснул короткой очередью по врагу. Пули впились в пыльную вздрагивающую спину, безжалостно вспарывая бушлат, гулкие выстрелы ахнули эхом. Дым и пыль стали рассеиваться. Осмотрелись. Коридор был буквально завален мусо-ром и изрядно загажен, то здесь, то там красовались засохшие кучки. Деревян-ные полы были большей частью отодраны, кругом валялись искореженные пле-чи труб, обрывки пожелтевшей бумаги и куски от школьных парт, ощетинившие-ся ржавыми изогнутыми гвоздями. Под ногами шуршал и похрустывал керамзит.
  Из дверного проема ближнего класса вдруг выглянул бородатый 'чех', но Степан судорожной очередью загнал его обратно в класс, неприятно ощутив, как мурашки со спины перекочевали под вязаную шапку.
  - Шилова бы, сюда! Он бы показал 'вахам' козью морду! - сплевывая грязную вязкую слюну, нервно бросил Степан через плечо Савельеву.
  - Еще бы! - отозвался напарник.
  - Он - мастак выкуривать этих тварей!
  Из проема высунулся ствол; и короткая очередь оглушительно саданула в пустынном коридоре, буравя бесцеремонно стены, сшибая куски штукатурки, ко-выряя красный кирпич. Одна из пуль, срикошетив от стены, тренькнула в пол прям у Исаева перед носом.
  - Ах, ты, с-сучара! Савел! Ты видел? Ну, погоди, джигит! Сейчас ты у меня станцуешь лезгинку! - пробурчал возбужденно 'собровец'. Желваки ходуном заходили на заросших рыжей щетиной скулах.
  - Стёп, может, жахнуть вогом! - проорал багровый от возбуждения напар-ник.
  - Не стоит! Промажешь! Куда он на хер денется? Мы его щас, старым де-довским способом выкурим! Прищучим кунака! Ховайся, браток!
  Степан быстро извлек из карманов разгрузки на божий свет пару гранат. Савельев отполз в сторону.
  Неожиданно, в этот момент из класса, пересекая коридор, к окну метнулся темный силуэт и перемахнул через подоконник. Послышались: чье-то падение, крики, злобный лай Карая, перекрываемые двумя громкими очередями. Из про-ема вновь было высунулось дуло автомата, но Савельев из-за выступа полоснул очередью вдоль коридора, заставив противника затаиться.
  - З-зараза! - выругался Степан, обалдевший от грохота выстрелов.
  Рванув чеку, бросил гранату и распластался за убитым боевиком. 'Эргэ-дэшка' упала мягко на керамзит перед проемом. Взрыв потряс здание. Осколки и керамзит разлетелись веером, кромсая, уродуя стены и дождем посыпавшись на головы бойцов. Степан, не раздумывая, бросился вперед и, упав ничком у проема, швырнул вторую гранату внутрь класса. Опять рвануло. Ударной волной из класса вынесло огромное облако удушливой вонючей пыли. Сверху посыпа-лась какая-то дрянь. Вскочив на ноги, оглохший 'собровец', влетел в помеще-ние, строча из ПКМа в глубь класса, окутанного густой завесой.
  Все было кончено. Под окном, привалившись к ободранному углу, лежал окровавленный боевик в сером омоновском камуфляже. Из-под вязаной шапки, которую перетягивала зеленая повязка с арабской вязью, по запыленному боро-датому лицу медленно ползли кроваво-грязные потеки. Тусклые глаза при виде собровца на мгновение блеснули, ожили и тут же погасли. Исаев подошел к рас-простертому телу, тронул дулом и присев рядом, устало откинулся спиной к сте-не.
  - Оппаньки! Спёкся, шахид! - раздался хриплый голос, вошедшего следом, всего перемазанного Савельева.
   Класс был пустой, если не считать трех-четырех сломанных парт, да двух увесистых рюкзаков, сваленных в углу. Из стен были вырваны выключатель, ро-зетки, проводка отсутствовала...
  - Глянь, мелкашка! - поднимая винтовку с оптическим прицелом, оживился 'собровец'.
  - Из таких в Грозном наших ребят щелкают как куропаток, легка и удобна для ведения уличных боев, не то, что 'эсвэдэшка', - сплевывая сгусток грязной слюны и смахивая рукавом пыль с бровей и носа, отозвался Степан. Он почув-ствовал смертельную усталость, вдруг навалившуюся на него, будто вагоны раз-гружал.
  - Какой-то Гаджи Мирзоев! - обернувшись к товарищу, Савельев помахал документом, который извлек из нагрудного кармана убитого. - Служба Нацио-нальной Безопасности Чеченской Республики Ичкерия.
  Но Степан его уже не слышал, он был далеко...
  
  Утро. Солнце еще не встало. Белое неподвижное зеркало озера. Стелится на водной гладью нежными клочьями седой туман. Ему двенадцать лет. Он си-дит в лодке и смотрит на медленно гребущего брата-близнеца, как из под весел Виталия, журча и завихряясь в маленькие водовороты, уходит за корму вода. В тишине слышны только скрип уключин да всплески стаек испуганных мальков, которых гоняет окунь или щука. Его пальцы за бортом в теплой как парное моло-ко воде...
  
  
  Глава семнадцатая
  
  На второй этаж поднялись остальные бойцы.
  - Первый раз настоящего шахида вижу! - прогундосил из-за Савельева простуженный голос Привалова, хлюпающего носом.
  - Погоди, паря, послужишь с наше и не такое увидишь! - перебирая лич-ные вещи боевика, проворчал Колосков.
  - Бля, да у них тут целый арсенал! Как только не разнесло к чертям со-бачьим всю хибару? - удивился, копаясь в рюкзаке, Стефаныч. - Если б не Сте-паша, эти воины аллаха уж давно бы люля-кебаб из нас сделали!
  - Это, как пить дать! - отозвался Ромка, озирая класс.
  - Что с Дудаковым? - вдруг встрепенулся очнувшийся Степан.
  - Сиди, Степа, сиди! Эх, жаль глотнуть нечего, братишка!
  - Отвоевался, наш Дмитрич! Прямо в висок! Сразу отдал душу, не мучил-ся!
  - Вот и съездил в командировочку, - сказал Савельев, в сердцах сплевы-вая. - Заработал дочке на приданое!
  - Димка вот, чудом уцелел, не то, что Ефимов!
  - Видно в рубашке родился!
  - Ноги посекло осколками да дверью физиономию расшибло!
  - Если б не Гоби, каюк бы ему!
  - Да, сучку жалко! В клочья разнесло! Умная была псинка!
  - Что, с третьим? С боевиком! - полюбопытствовал Исаев, вытирая рука-вом лицо.
  - Шерстью накрылся! - откликнулся Ромка, с любопытством рассматривая трофеи, извлеченные старшим прапорщиком из рюкзаков.
  - Тимохин с ребятами подоспели во время, с ходу завалили! - добавил Стефаныч.
  - Поспешили малость! Карай все равно не дал бы уйти!
  - Шкет, совсем еще сопля зеленая! - отозвался Привалов.
  - Сопля?! А "макаров" за поясом, это что, бирюльки тебе! - вспылил сер-жант Головко, оборачиваясь к нему.
  
  Карай, помахивая хвостом, наблюдал, как военные раскладывали на зем-ле захваченные трофеи. Здесь были и четырехсотграммовые тротиловые шаш-ки, и гранаты с ребрышками, и три фугаса, и разноцветные провода с плоскими батарейками. Старший прапорщик Стефаныч внимательно рассматривал ме-таллическую трубу с прицелом. Почему-то эту зеленую трубу, из которой выры-вается огненная стрела, старший лейтенант Колосков называл 'шмелем', 'шмеликом'. Чудак! Но, он то, Карай, прекрасно знает, какие они, шмелики. Они такие маленькие мохнатые и гудят совсем не так, когда летают над цветами.
  Карай, тихо скуля, из стороны в сторону беспокойно заметался на длин-ном поводке. Гоби нигде не было. У стены школы сержант Кныш и Виталька Приданцев перевязывали бинтом его давнего врага, проводника овчарки - Ми-рошкина. У солдата все мелко тряслось, и руки, и голова. Кобель настойчиво втягивал носом воздух, но кроме запаха крови, гари и тротила ничего не чуял. На крыльце на бронежилете неподвижно лежало, окруженное бойцами, безды-ханное тело капитана Дудакова. Овчарка знала, что наступит завтра, и она больше никогда уже не увидит этого сердитого шумного вояку; как и остальных, которые тоже когда-то, вот также лежали с каменными отрешенными лицами и потом навсегда исчезали из ее жизни.
  
  К школе, урча, выплевывая порции вонючего дыма, подлетел БМП с си-дящими на притороченном бревне майором Сафроновым, рядовыми Ермаковым и Гусевым. Резко затормозив, 'бээмпэшка' кивнула носом. Сафронов неудачно спрыгнул с брони, чуть не подвернув ногу. Чертыхнулся, подняв воротник у буш-лата, пряча лицо от порывов холодного ветра, закурил и, не обращая внимания на лающего Карая, прямиком направился к понурым солдатам, курившим у крыльца. Не смотря на невысокий рост, его плотная кряжистая фигура вызывала уважение, в ней чувствовалась какая-то неуемная сила и мощь. У стены, под ок-нами, лежали трупы боевиков и пацана лет пятнадцати в замурзанной кожаной куртке и одной кроссовке на ноге. Рядом вертелся, злобно рыча и скаля клыки, Карай. Чуть поодаль маячила горстка любопытных из местных жителей.
  - Что у вас тут? Что за взрывы? Чего молчите, хорьки? - маленькие карие глазки комбата на широком обветренном лице насквозь буравили угрюмые лица.
  - Дудакова убили, падлы! - глухо отозвался Степан, не поднимая головы, ковыряя десантным ножом в банке с тушонкой.
  - Как убили?! Ты, что мелешь, козел бородатый! Совсем ох...ел?! - дико заорал Сафронов, дыша перегаром, вцепившись здоровенной пятерней в раз-грузку собровцу, запорошенную и перемазанную известкой.
  Бойцы молча расступились. На крыльце на бронежилете лежал капитан Дудаков, его лицо побелело и разгладилось, всегда нахмуренные брови распра-вились, обнажая две морщинки над переносицей. Казалось, капитан был погру-жен в глубокий безмятежный сон.
  - Снайпер, в голову! В миг душа отлетела!
  - Трое их было! Два абрека и пацан!
  - Подрывники! Мешок взрывчатки да пара фугасов! Всех замочили, Викто-рыч! - стараясь не смотреть майору в глаза, доложил лейтенант Исаев.
  - Ты что, ранен? - Сафронов обратил внимание на бурый от крови до лок-тя рукав бушлата.
  - Типун тебе на язык, Викторыч! Не дай, бог! - Степан мотнул головой в сторону убитых. - Отлеживался в обнимку с джигитом!
  - Похоже, взорванный вчера под Курчали "уазик" с 'омоновцами', их рук дело! - добавил старший лейтенант Колосков.
  - Да, вот еще! У одного гада нашли! - покопавшись в кармане, он протянул Сафронову два жетона, один офицерский, другой с изображением летучей мы-ши, такие обычно носят разведчики. Спрятав "смертники" в нагрудный карман, помрачневший майор подошел к убитому другу.
   С Дудаковым майора связывала не только крепкая мужская дружба и служба в одной части, но и четыре года учебы в военном училище в Воронеже. Дудаков был самым бесшабашным курсантом в их дружной семье, ему море бы-ло по колено, он слыл организатором всех громких попоек в учебном заведении. Чудо, что его не вышибли из училища еще с начальных курсов. Человек он был прямой, по натуре правдолюбец, ни чуть не стесняясь, порол матку-правду в глаза, не взирая на звания и чины. Что не приминуло отразиться на его даль-нейшей карьере. Начальник кафедры, подполковник Колесников, несколько раз вызывал на нелицеприятную беседу его родителей, за то, что Леха позволял се-бе в строю комментировать нерадивые приказы наставника, майора Фадейкина, чем доводил сокурсников до гомерического хохота, а туповатого командира до бешенства. Еще одна редкая черта выделяла его. Он был примерным семьяни-ном, верным мужем, хотя до женитьбы о его любовных похождениях ходили ле-генды. Он женился раньше всех на курсе, чем всех и сразил наповал. Жену На-стену и дочурку Танюшку он обожал больше жизни. Эти два ангельских создания лепили из него как из пластелина чего хотели. Похоже, там 'на верху' кому-то дюже надоели его бесконечные гулянки, и в один прекрасный день судьба бес-путного курсанта круто изменилась, на все 180 градусов. Произошло это на од-ной из вечеринок в женской общаге, где собрались курсанты и студентки педин-ститута. И была там девушка, по имени Настя, симпатичная, маленького росточ-ка, которая терпеть не могла Дудакова за его вечные выкрутасы и глупый бала-ган. Пили вино, танцевали, пели хором песни под гитару. Леха и здесь не упус-тил случая пустить пыль в глаза, шиканул на всю стипендию: сгонял в магазин, принес еще несколько бутылок марочного. Сунулись, а штопора-то нет. Дудаков всех тут же успокоил, заверил, что открыть без штопора бутылку для него пара пустяков. Стал демонстрировать свой коронный номер, широко известный в учи-лище. Выбрал по толще книжку на стеллаже, какой-то словарь, кажется антони-мов, приставил ее к стене и стал об нее со всего размаха дубасить донышком бутылки. Не прошло и нескольких секунд, пробка оказалась у него в руках. Все отметили сей подвиг аплодисментами, переходящими в бурные овации.
  А вот со второй бутылкой вышла неувязочка, как говорится, факир был пьян, фокус не удался. При ударе она разлетелась вдребезги. И Лехина рука плотненько впечаталась в донышко. Естественно кровища! Девчонки в шоке! Кто-то даже в обморок упал. Тут-то и пришла ему на помощь маленькая добрая фея, в образе девушки Насти. Через месяц они поженились...
  - Эх, Леха! Леха..!
  Хмурый Сафронов, стоя у крыльца, комкал в сильных руках ушанку, его русые редкие волосы безжалостно трепал холодный ветер.
   - Но ничего, завтра мы им дадим просраться. Они надолго запомнят и Ле-ху, и Крестовского, и других ребят...
  
  Некоторое время спустя к школе стали подтягиваться остальные группы "чистильщиков". Подрулил уляпанный грязью "Урал". Погрузили Дудакова, ша-хидов и раненого трясущегося Димку. Из-под набухшего кровью бинта виновато глядели его большие серые глаза, подернутые стеклом слез. Для него война за-кончилась.
  
  
  
  Глава восемнадцатая
  
  Чуть свет, а Кныш, как всегда, уже на ногах; когда он высыпался, для всех оставалось загадкой. Война, постоянное ощущение опасности, приучили раз-ведчика не расслабляться, а всегда быть начеку. Сержант даже во сне фикси-ровал любые посторонние шорохи и звуки вокруг. Иногда средь ночи он вдруг вставал и уходил проверять 'секреты'.
  - Если, не дай бог, какой-нибудь приблудный таракан ночью в подъезде проползет, я тут же руку мигом под подушку, где маузер лежит, - любил он шу-тить.
  В школе Володька Кныш учился кое-как, шаляй-валяй. Двоек пруд пруди. Уроки делал из-под палки. Лоботряс был отпетый. Вихрем носился по двору, ла-зил по подвалам, по чердакам. Рос отчаянным малым. Настоящий сорвиголова. Не одна драка, как правило, без него не обходилась. Родителей постоянно тас-кали в школу на педсовет. Широкий папашкин офицерский ремень гулял по его заднице и вдоль, и поперек с регулярностью городского транспорта, выписывая на 'батонах' замысловатые узоры. Как-то его на три дня исключили из школы, когда зимой, поспорив с одноклассниками, открыл окно в классе и смело сига-нул со второго этажа в сугроб. Вечно попадал со своим закадычным дружком Санькой Савельевым во всякие неприятные истории и передряги.
  Санек был смуглым невысоким шустрым малым, физиономией смахи-вающий чем-то на Челентано. У него была коронная привычка: при встрече бить поддых. Это считалось у дворовой шпаны высшим шиком. Именно с этого и на-чалось знакомство Кныша с дворовым вожачком. Тот был на три года старше. Весь живот у Саньки был исполосован шрамами, как физиономия Отто Скорце-ни. То он с крыши сарая свалился; отбил селезенку. То у него заворот кишок приключился, то аппендицит. А последний шов ему наложили на голову. В до-мах были люки, через которые в подвал сваливали дрова. Вот через них пацаны, играя, съезжали как с горки. Савельев во время игры, пытаясь уйти от погони, лихо нырнул в люк, и съехал вниз, при этом зацепился головой за проволочный крюк, который торчал сверху. Игра закончилась большущим швом на Санькиной голове. Вычитав что-нибудь или посмотрев какой-либо фильм, Санька пытался увиденное тут же воплотить в жизнь. Таскал из леса в мешке гадюк и выпускал в песочнице и демонстрировал пацанам свое искусство: с помощью палки с ро-гулькой на конце отлавливал их и запихивал обратно в мешок.
  С наступлением весны начиналось повальное увлечение походами в лес. Набирали с собой продуктов и отправлялись на лесную речку Байкал, где пред-ставляли себя тарзанами, индейцами или ковбоями. Жгли костер, пекли картош-ку, стреляли из поджигов. Однажды пистолет разорвало, Саньку чуть не ото-рвало большой палец на руке. Не было ни одного пацана во дворе, кто бы не имел финки или поджига. Устраивали состязания по метанию ножей или по стрельбе из луков. Что говорить о дымовухах? Бросали дымовуху на пол, дави-ли ногой и сматывались из подъезда подальше. Вонища и дымища от дымовух была страшная. Кныш и Санька были парой, не разлей вода, пока Савельев с родителями не уехал в Саратов.
  Отец умер от инсульта, когда Володьке было четырнадцать лет. Ну, а мать и сестра не могли с ним сладить. Одно слово: переходный возраст. Не бы-ло на него никакой управы. Потом в дурную компанию попал. Соседка, тетя Да-ша, неоднократно говорила, что по нему тюрьма плачет. Начались пьянки, гу-лянки, девчонки легкого поведения. Учеба, конечно, по боку. Бросил школу, уст-роился учеником токаря на завод. Кое-как с грехом пополам окончил вечернюю школу. А тут повестка в армию. Маманя, наверное, перекрестилась, когда непу-тевого отпрыска наконец-то спровадила на государеву службу.
  Забрили в Красную армию через неделю после дня рождения. Определи-ли во внутренние войска. Больше всего боялся, что забросят куда-нибудь в тьму-таракань, 'зэков' охранять. Повезло. Попал в бригаду оперативного на-значения. Первый год был самым трудным. За неуживчивый шибутной характер 'губа' частенько плакала по нему. Гоняли солдат немилосердно, усиленно на-таскивали для 'горячих точек'. Потом пообтесался, обвыкся. Стрелял он отмен-но, чем и сразил своих командиров.
  - Ну, ты, и стреляешь! Прям Соколиный Глаз из 'Последнего из могикан', - восхищался пораженный, командир разведроты, капитан Шилов, глядя как он, чуть наклонившись вперед, короткими очередями из положения стоя кладет од-ну мишень за другой.
  - Так я же с раннего детства с оружием дело имею, - улыбнулся в ответ Володька, сверкая шкодливыми глазами. - Отец у меня военным был. Помота-лась наша семья по гарнизонам. Куда только судьба не забрасывала моего ба-тяню. Первый раз я стрельнул в пять лет на стрельбище из 'мелкашки', а потом стрелял из всего подряд, да еще батя часто брал меня с собой на охоту. Потом даже одно время увлекался стрельбой по тарелочкам. Был в военном городке майор Тараскин, папашкин друг, заядлый охотник, мастер спорта по стрельбе. Вот он меня здорово натаскал в свое время.
  После года службы послали в командировку в Грозный. Разрушенный го-род произвел на него неизгладимое удручающее впечатление, да и на осталь-ных солдат и офицеров тоже. Руины. Трупы. Изуродованные пацаны с отруб-ленными пальцами. Постриженные осколками и пулями расщепленные обуглен-ные деревья...
  Там он часто вспоминал мать, отца, сестру, детство. Уединившись где-нибудь в кунге, перечитывал помногу раз затертые до дыр письма из дома. Ар-мия и война многое изменили в его взглядах, характере, судьбе. Он стал совер-шенно другим человеком. Особенно, после того, как роковая пуля, прилетевшая со стороны площади 'Минутка', оборвала жизнь его земляка, Сашки Шоворгина, которого он вытаскивал на себе из-под шквального огня. От этого шока он так и не оправился и по сей день. До сих пор он спиной чувствует резкий толчок от пу-ли, которая угодила в Санька, до сих пор слышит предсмертный вскрик погибше-го друга. Под Дуба-Юртом, где их рота попала в переплет, он из гранатомета прямым попаданием уничтожил пикап с закрепленным на кузове пулеметом ДШКМом, из которого дудаевцы буквально кинжальным огнем прижали бойцов его роты к сырой земле, выкашивая все живое вокруг. За этот бой Володька был представлен к Ордену Мужества. Потом через несколько месяцев опять Грозный. Подрыв машины командущего группировкой, генерала Романова. Уличные бои с дудаевцами. К праотцам отправил матерого чеченского снайпера, который по ночам выходил на охоту, на счету которого была не одна загублен-ная жизнь наших солдат. Долго он выслеживал этого гада. Только на третьи су-тки упорного ожидания в кромешной темноте Володька засек в оконном проеме одного из разрушенных домов зеленый огонек от ночного прицела, который упал на лицо 'духа'. Остальное было делом техники: молниеносный выстрел и душа отлетела к аллаху. После командировки приближался долгожданный дембель.
  Но подумал, кому он нужен на 'гражданке', никто не ждет его кроме ма-тери и сестры, специальности гражданской нет, снова пьянка да гулянки со шпа-нистыми приятелями. Так и до тюрьмы не далеко. Предложили подписать кон-тракт, решил остаться в части. Втянулся, служба нравилась. Заработал 'крапо-вый берет', чем очень гордился. Измотанный, со сломанным носом, с распух-шей как вареник губой после поединка со свежими меняющимися противниками, но счастливый до слез. Дали новобранцев, весенний призыв, маменькиных сын-ков. Гонял до седьмого пота, как говорится, лепил из них настоящих бойцов. Ка-ждую неделю маршброски с полной выкладкой.
  - Вы мужики или мешки с дерьмом? - орал он и увесистыми пинками гнал молодняк в противогазах вперед, не давая никакой поблажки, как когда-то натас-кивал его самого старший прапорщик Сидоренко. Потом было еще несколько командировок в Дагестан на границу с Чечней, и так до августа, пока Басаев со своей волчьей стаей в наглую не полез на территорию России..
  
  
  Глава девятнадцатая
  
  Проверив посты и убедившись, что все в порядке, сержант Кныш вернулся в палатку.
  - Егор, от твоих копыт разит как от дохлой кошки! - проворчал Кныш, тол-кая в бок развалившегося на нарах старшину Баканова, присаживаясь на край. - Шибает аж за версту слышно.
  - Можно подумать, от твоих - духами 'Красная Москва'! - беззлобно ог-рызнулся тот, переворачиваясь на спину. - Дал бы лучше смольнуть! Эх, мужи-ки! Домой хочу, мочи нет!
  - На печку к бабушке! - ехидно съязвил рядовой Привалов, сдавая по кру-гу засаленные карты.
  - К ней родимой, в деревеньку!
  - Сестра моя тоже все в деревню рвется, - живо отозвался Володька Кныш, рассматривая обветренную потрескавшуюся кожу на ладонях. - Уж, без малого, лет восемь бредит 'экологическими поселениями'. Вещь-то хорошая, только единомышленников достойных хер соберешь. Один рвется только в род-ную деревню, где покойные родители дом оставили и ни куда больше. Другой, чтобы обязательно озеро было рядом. Третий, еще что-нибудь. Про поселения мозги ей запудрил один хорек, народный целитель, Гена Крокодил, а когда она оказалась в 'интересном положении' - испарился словно НЛО. Только его и ви-дели. Вот сейчас одна воспитывает двоих маленьких карапузов. Теперь уж ей не до деревни.
  - Говоришь, кадра как ветром сдуло. Нашкодил и в кусты! - усмехнулся в пшеничные усы старший прапорщик Стефаныч.
   - Ну, и гусь лапчатый, твой зятек! - отозвался, ворочаясь, Баканов.
  - Дорого бы дал, чтобы взглянуть одним глазком на этого мудака, - отклик-нулся Святка Чернышов (Танцор).
  - О чем разговор! Откепать надо по полной программе! - с готовностью отозвался контрактник Головко.
  - Шлепнуть, гада! - вынес свой суровый вердикт первогодок Привалов.
  - Если встречу этого поддонка, лично яйца отрехтую кобелю, новоявлен-ному родственничку, - с раздражением сказал Кныш. - Она у меня чудная. Не от мира сего. Такие сейчас редко встречаются. Все в высоких материях витает. Йо-гой даже занималась. Потом в религию ударилась. Уж больно нравились ей сладкие проповеди молоденьких парней-миссионеров. Потом книжек всяких на-читалась про Анастасию. Слышали, про такую бабцу? Которая в тайге голая жи-вет, которой зверушки кров и пищу дают. Белочка орешки, ежик грибки, зайка се-ренький морковку, мишка косолапый шкурой своей мохнатой обогревает. Вот та-кие сказки братьев Гримм! Народ поначитался этих книжек, размечтался и как с цепи сорвался, Стали появляться всякие там общества последователей Анаста-сии. Сестра тоже с такими снюхалась. Показывала мне как-то устав ихний. Ус-саться можно, мужики! Не поверите! Сейчас, конечно, всех подробностей не помню, да и не вдавался в этот бред сивой кобылы. Только вот запомнил, что первым делом общество, когда получит в свое владение землю, засадит ее ке-дром, который, видите ли, будет их кормить. Только эти мякинные головы не со-ображают, что кедру надо расти и расти. Лет сто пятьдесят, чтобы силу набрать. А то, что жрать будут все это время, им невдомек. Вот собираются несколько раз в месяц и мечтают хором, как они духовно будут жить и процветать, а вот что-нибудь конкретное решить и сделать не могут. Как говорится, кишка тонка! Гово-рю ей, сестренка, спустись на грешную землю, оглянись вокруг. Куда там. Все витает где-то в облаках, мечтает о кисельных берегах...
  - Слышали, парня вчера освободили, полгода в плену у 'чехов' провел, - вдруг сменил тему Ромка Самурский, вытряхивая на облезлую колченогую табу-ретку табак и сломанные сигареты из мятой пачки. - Тощий как дистрофик. Что мой кот Васька после мартовских гуляний. Соплей перешибить можно. Кожа да кости. Прозрачный весь, бедолага. Подуешь на него - свалится. Пальцы на но-гах ампутированы. Зиму в горах у боевиков проторчал. Отморозил пальцы на ногах, чуть гангрена не началась. Почернели, опухли. Что делать? Дали ему нож. Говорят, хочешь жить - режь! Не хочешь - мучайся, пока от гангрены не сдохнешь! Отрезал сам себе, бедняга, почерневшие фаланги. Вот, брат, какие дела!
  - Жить захочешь, все стерпишь! - откликнулся Танцор.
  - Гангрена это распоследнее дело! - согласился сержант Елагин, сладко позевывая и хлопая сонными глазами. - Лежал я как-то в полковом госпитале с одним парнем из Москвы, еще до долбанной Чечни. Ногу себе он прострелил, чтобы дембельнуться пораньше. Самострел. Семь месяцев всего отслужил, бамбук. Прострелил икру, в мякоть целил. В начале, вроде нога ничего была, но через неделю разнесло так. Как у слона стала. Во, раздулась! Потом стало ему еще хуже. Врачи забегали, засуетились, да видно поезд уже ушел. Сделать ни-чего уже не могут. Так и ампутировали по колено.
  - Хорошо, что не по яйца!
  - Фьють! - свистнул сержант Кныш, оборачиваясь к Свистунову. - Ну-ка, молодняк, сгоняй за водичкой! Сварганим чаек. 'Собры' цейлонским подели-лись. Только живо! Одна нога здесь, другая там!
  - Почему опять я? Я уже сегодня ходил за водой! Пусть Привал валит, его очередь! - состроив кислую мину, запротестовал рядовой Свистунов.
  - Не видишь, я занят, в 'козла' играю? Ты же, все равно ни хера не дела-ешь! Вот и дуй! - огрызнулся, сдающий карты, Привалов.
  - Ну-ка, разговорчики в строю, зелень! Сейчас у меня оба пойдете!
  - А ты, хитрожопый, вместо карт, лучше бы за печкой следил, - встрял в перебранку старший прапорщик.
  - Кстати, Стефаныч, раз уж жопу помянул, извини за нескромный вопрос, почему тебя комбат 'жопастым' зовет? Уж больно любопытство распирает, - спросил Егор Баканов, ножнами штыка усердно почесывая желтую мозолистую пятку.
  - Жопастым, говоришь? - усмехнулся старший прапорщик, хитро улыба-ясь и приглаживая ладонью торчащие усы. - Это, мужики, очень давняя исто-рия. Поехали мы как-то с женой в город за покупками, Сафронов нас по пути подкинул на служебной машине. Зашли в универмаг. Жена, конечно, сразу к витринам со шмотьем, а мы с майором стоим посреди магазина, глазеем по сто-ронам. А тут какая-то бабка, уборщица, пол мыла, шваброй шмыгала взад-вперед. Добралась и до нас. Ткнула меня сзади острым локтем в задницу и го-ворит сердито: ' Ну, ты, жопастый, сдай в сторону!'. С тех пор жена и Сафро-нов и кличут меня 'жопастым'. Вот и вся история!
  - Ну и бабка! - откликнулся Кныш.
  - В самую точку! Признайся, Стефаныч! Метко подмечено?! - засмеялся Баканов.
  Через полчаса появился озябший 'молодой' с румяными как рождествен-ские яблоки щеками.
  - Ты куда запропал, Свисток?
  - Через Моздок, что ли километры накручивал?
  - Ну, тебя, Свистунов, только за смертью посылать! - добавил, сморкаясь в грязный платок, сержант Головко. - Когда на смертном одре буду лежать, тебя за костлявой пошлю!
  - Там какие-то крутые ребята пожаловали! Все из себя! - отозвался за-мерзший Свистунов, усевшись вплотную к печке и протягивая скрюченные от хо-лода красные пальцы.
  - Приехали только что, разгружаются. Я как раз мимо проходил. Все в об-легченных 'брониках', у троих 'винторезы'.
  - 'Винторез' хорош на близком расстоянии, а для дальней стрельбы луч-ше 'взломщика' пока еще ничего не изобрели.
  - Да и калибр у него будь здоров, прошьет только так, вместе с бронежи-летом. Хрен заштопают!
  - Неудобная штуковина, слишком тяжеловатая! - отозвался Ромка Самур-ский. - Ребята из 22-ой бригады под Карамахи дали как-то подержать, так я весь изогнулся как бамбуковая удочка, куда уж там целиться!
  - Ну, ты, и чудила, Самурай! На хрена, из 'взломщика' стоя-то целиться, - засмеялся сержант Кныш. - Выбрал позицию, залег и щелкай 'духов'. У него планка, знаешь какая?
  - Какая?
  - До двух тысяч!
  - Да там ни хера не увидишь!
  - А оптика тебе на что?
  - Приехали спецы, похоже! - сказал, выглянувший наружу, любопытный Пашка Никонов. - На шевронах физиономия в берете наполовину волчья.
  - Так это же - 'Оборотнь'! Спецназ. Круче парней не встречал, лучше им под руку не попадаться, - живо отозвался старший прапорщик Стефаныч. - На куски разорвут. Пискнуть не успеешь. Видал их как-то в деле. Те еще 'рэксы'.
  - Раньше тоже подготовочка была, будь здоров, - вставил, молчавший до-селе, рядовой Чернышов. - Дед мне как-то рассказывал. В войну это было. Ему тогда лет тринадцать-четырнадцать было. Он старший в семье. Жил на Украине под Днепропетровском. Фронт приближался, каратели засуетились, стали де-ревни жечь. А он, тогда с матерью и младшими на островах в камышах от нем-цев прятались. И нагрянул в деревню взвод полицаев-карателей. Напоролись горилки, устроили бешеную стрельбу, потом в сиську пьяные спать завалились.
  На рассвете, когда еще стелился над озером туман к острову, где скрыва-лась семья, причалила лодка. Дед рассказывает, перепугались насмерть, душа в пятки ушла. Оказалось, наши. Разведчики. Три бойца. Узнав, что в деревне пья-ные полицаи, переправились скрытно на берег и вырезали всех до одного.
  - Лихо, однако! Крутяшки были, видно, ребята, - протянул удивленный Пашка Никонов.
  - Потом они вернулись на остров и сообщили, что днем подойдут 'наши'. Утром дед с матерью отправились до родной хаты, а там до хера убитых. Если нагрянут немцы, постреляют и сожгут все вокруг к чертовой матери. Что делать? Ну, решили сховать трупы, стали с матерью таскать волоком убитых в огород, где прятали в кустах, в высокой ботве...
  - А мой дед воевал под Курской дугой, - отозвался Ромка Самурский. - В девятнадцать лет старшим сержантом попал на передовую после военного учи-лища. Поучили шесть месяцев и на фронт, почти как нас. Думаете, он что-нибудь рассказывал о войне. Практически ничего. Единственное, что помню, он вспоминал, как они бежали зимой восемнадцать километров от немцев, которые прорвались на их участке фронта. От роты осталось двенадцать человек. Про-воевал пять месяцев, пока не получил тяжелое ранение: осколок мины под ко-ленную чашечку угодил. Хотели ампутировать, да не дался, да и хирург пожалел бедного парня. Молоденькая медсестра-еврейка ему свою кровь отдала. С тех пор все шутил, что теперь может запросто в Израиль поехать. Он у меня с два-дцать четвертого года, а их, кто родился в период с двадцатого по двадцать пя-тый после войны, всего три процента в живых-то осталось...
  - Немцы тоже разные были. Моего отца, к твоему сведению, немецкий во-енврач спас от смерти. Если не верите, могу рассказать.
  - Стефаныч, ну ты у нас прям кладезь мудрости. Ну-ка, выкладывай свою историю.
  - Это было, парни, в 41-ом, в начале войны. Предки жили в селе под Ле-нинградом. Деда, конечно, призвали в Красную Армию. Так и сгинул на фронте, где-то в новгородских лесах его косточки покоятся. Осталась беременная жена с тремя детьми на руках. Народ, спасаясь от фашистов, побросал свои жилища, собрал нехитрый скарб и в Ленинград. Наша семья тоже присоединилась к ко-лонне беженцев. И тут неожиданно для всех раньше срока в пути на божий свет появился мой отец. То ли время родов подошло, то ли бомбежка немецкими 'фокерами' колонны виновата: беременная бабка с дороги в поле побежала с детьми, растрясла живот. К полудню схватки начались. Роды принимал какой-то военный фельдшер. И представляете, мужики, своим рождением мой папашка невольно спас всю семью от неминуемой смерти. Куда одинокой женщине с ма-лым ребенком да целым выводком детей? И бабка вынуждена была повернуть обратно и вернуться с семьей в село. А из тех беженцев, которым все-таки уда-лось под бомбежками добраться до города, мало кто остался в живых. Почти все поумирали от голода в блокаду.
  - Да, тогда погибло много народу.
  - На Пискаревке, считай, полгорода лежит, - отозвался Ромка.
  - Как же твои-то выжили?
  - Так вот, слухайте дальше, село через пару дней заняла немчура. Сразу навели жесткий порядок. Первым делом 'гансы' согнали народ на площадь, где объявили, что немецкая армия пришла с освободительной миссией, так сказать, освободить население от засилья проклятого коммунизма, раздали всем листов-ки с обращением немецкого командования, назначили старосту и открыли цер-ковь, которая при Советах долгое время была на запоре. У бабки была корова, иначе бы хрен выжили. И вот однажды подъезжает к дому грузовик с солдатами под командованием толсторожего рыжего фельдфебеля и начинают забирать корову.
  Бабка в горькие слезы. Как завопит во весь голос: 'Что же вы окаянные делаете, сирот, нехристи, на голодную смерть обрекаете!'. А солдаты ноль вни-мания, не слушают, буренку в кузов упорно продолжают запихивать.
  И тут неожиданно подлетает черный 'оппель', останавливается. Вылазит из него молодой высокий офицер с моноклем, подзывает жестом фельдфебеля и по жирной физиономии его с размаху раз перчаткой. Возмущенно кричит на него: 'Швайн!....'. Свинья, значит. Говорит, ты, что же у женщины последнюю корову забираешь, не видишь у нее маленькие дети?. Одним словом, распоря-дился немедленно вернуть коровку обратно.
  Потом еще одна история произошла. Та самая, когда моего отца от смер-ти спасли. Заболел он тяжело. Все крохотное детское тельце болячками покры-лось. Температура под сорок. Умирал. Не жилец, видно на этом свете. Послед-няя надежда, на доктора. Отнесла его бабка в госпиталь к немецкому хирургу. Тот осмотрел моего батю, покачал головой, дал лекарство и сказал ей как мазь приготовить. Велел малыша мазать и порошки давать несколько раз в день. И мой предок, представляете, выкарабкался. Отпустила лихоманка.
  - Ничего удивительного. Везде нормальные люди встречаются.
  
  
  
  Глава двадцатая
  
  На следующий день неожиданно резко сменилось направление ветра. По-рывы ветра с горных вершин несли в долину холодные потоки воздуха. Утренняя слякоть мгновенно превратилась в скользкую ледовую корку.
  В палатку с тяжелыми бачками ввалились, чертыхаясь на чем свет стоит, промерзшие Привалов и Свистунов.
  - Когда же тепло-то будет, холод прям собачий! Зуб на зуб не попадает!
  - Ветер продирает до самых костей! - пожаловался с румянцем во всю ще-ку Привалов.
  - Хватит гундеть, лучше дровишек подбрось, - сердито оборвал его стар-ший прапорщик Сидоренко.
  - Вахам, думаешь, слаще? - высунув нос из спальника, вяло отозвался за-спанный рядовой Секирин.
  - А им-то что? Коврики расстелят, на коленях помолятся своему аллаху, и похорошеет сразу! - брякнул, потягиваясь и сладко позевывая, проснувшийся, круглолицый как хомяк, прапорщик Филимонов.
  - Ну, а тебе, Витек, что мешает? Тоже помолись, только лоб не разбей, то-же мне, умник выискался! - буркнул Стефаныч.
  - Не приученс! Пионеры мы! В бога не веримс!
  - Вот отсюда и все наши беды! Что безбожники мы!
  - Да, народ одичал, грубый стал, злой! Ни в бога, ни в черта не верит!
  - Надо же, что натворили, гады! Союз развалили! Россию распродали! На-род обнищал!
  - Это все коммунисты виноваты. Постреляли весь цвет нации, всю интел-лигенцию извели под корень, да веру у народа отняли. Одних только священни-ков в 'гулагах' загубили десятки тысяч. Откуда вере-то быть? - отозвался Эдик Пашутин.
   - А с чеченами все намного проще! - откликнулся Стефаныч, поудобнее устраиваясь на нарах.
  - Это почему же? - полюбопытствовал Прибылов, держа красные ладони над буржуйкой.
  - У них менталитет иной, в отличие от нашего.
  - Это еще как?
  - А вот так! Соображалка иначе работает. Ты, вот к примеру, что сдела-ешь, если твоя баба тебе рога наставит. В лучшем случае, обзовешь блядью да пошлешь подальше вместе с ее хахалем.
  - А в худшем? - полюбопытствовал контрактник Головко из спальника.
  - А в худшем - морду набьешь! А чечен на твоем месте зарежет их обоих, чтобы позор свой смыть кровью.
  - Это точно, у джигитов, у них так!
  - Им кровищу пустить, что два пальца обоссать! - отозвался Ромка.
  - Вот еще, чтобы я из-за всякой шалавы срок мотал и на нарах кантовался! Увольте, сэр! - буркнул возмущенный Головко.
  - Вот, видишь, начинаешь рассусоливать, а у него другого просто понятия по этому поводу не может быть. Кинжалом вжик! И точка!
  - Знаете, что меня больше всего поражает? Как у них старших и стариков почитают! Позавидуешь!
  - А у нас, что не уважают старших?
  - У нас уважают? Ну, ты даешь, рассмешил! Ты вот, например, сидишь на завалинке в своей Пристебаловке и семечки лузгаешь, а мимо дед Мазай со своими серыми зайцами, кряхтя, с клюкой ползет. Ты и усом не пошевелишь, чтобы встать, поздоровкаться, о здоровье поинтересоваться и место ему, дрях-лому, убогому уступить. Глядишь, еще и пердуном его обзовешь старым.
  - Ну, уж скажешь тоже! - фыркнул обиженно Привалов.
  - У них же с детства приучают почитать старших и во всем слушаться их.
  - Оно и видно, как почитают стариков. Вон, в Автурах неделю тому назад старейшину грохнули!
  - Что ж, встречаются и у них сволочи и поддонки!
  - А у нас как воспитывают? Носятся как с торбой расписной, сюсюкают. Сюси-пуси, как бы не устал, как бы не споткнулся. Конфетки, шоколадки ему в ротик, лучшие сладенькие кусочки. Чуть пискнет, хочу этого, хочу того, родители из кожи лезут, из штанов готовы выпрыгнуть, чтобы угодить любимому дитяти. А потом вырастает эдакий дебил, у которого никакого понятия о доброте и любви в помине в сердце нет. И начинает из пожилых родителей жилы тянуть и нервы трепать. Знаю, таких сволочей, готовы с матерей последнее вытрясти, чтобы глотки ненасытные залить. Пропивают их жалкие пенсии, да еще и руку на них поднимают, гаденыши.
  Донеслись одиночные выстрелы из 'макарова'. Карай, подняв голову, на-стороженно навострил уши, черными блестящими глазами выжидающе взглянул на Витальку.
  - Кто там еще палит, мать вашу? - проворчал недовольно Филимонов.
  - Да, это - 'собры'! - отозвался Привалов. - Савельев с Квазимодо по берегу бродят, от скуки рыбу стреляют!
  - Чего стрелять! Глушить надо!
  - Какая сейчас может быть рыба?
  - Тут рыба? - присвистнул Головко. - Одна мелюзга!.
  - Ну, не скажи! Я вчера вот такого оковалка видел! - Эдик Пашутин развел руками.
  - Во сне, что ли? - засмеялся старший прапорщик. - Откуда здесь такие?
  - Вот и я поразился! Речушка-то, перепрыгнуть можно!
  - На жареху или ушицу, я думаю, при желании можно настрелять.
  - Летом может и есть рыбешка. А сейчас холодно, вся, наверняка, на глу-бину ушла. Хрен, что увидишь.
  - Эх, помню, ездил с майором Парфеновым на рыбалку под Оренбург на Урал, - начал Стефаныч. - Вот там, настоящая рыбалка. Петрович-то большой любитель рыбной ловли. Хлебом его не корми, только дай со спиннингом поза-бавиться. Там озерков до этой самой матери. Река весной разливается и зали-вает все впадины и овражки вокруг. Там в любой луже можно рыбу ловить. Едем на 'уазике', смотрим, мужик по большой луже бродит с железной бочкой без дна. Спрашиваю, с приветом, что ли, чего это он там забыл. Может с головой не все в порядке? Петрович отвечает, как что, рыбу ловит. Муть подымает со дна и бочкой накрывает сверху, потом нашаривает рукой рыбу, которая в бочке оказа-лась. Приехали на место. На чистое озерко под Гирьялом. Раков до черта. Пет-рович вывалил свои снасти. Я прям, ахнул! Чего только у него там не было! Од-них только спиннингов, штук семь-восемь, а блесен тьма тьмущая, сотни четыре не меньше наберется. Мы-то народ простецкий, все больше бредишком, либо мордочками. Дал мне спиннинг попроще, чтобы я не особенно мучился. Кидаю, толку никакого, одни зацепы! А он таскает одну, за одной! Все щучки как на под-бор. Я же только успеваю блесна менять! Присобачил блесну поздоровее, чтобы дальше летела. Кинул, а она у меня оторвалась и улетела. А кончик лески с узелком назад прилетел как пуля да как меня долбанет в шею! Вот сюда, где сонная артерия. Хорошо не в глаз! Я от удара чуть сознание не потерял! На этом в тот день рыбалка для меня и закончилась. Домой приезжаю, там новая непри-ятность. Жена не в духе. Руки в боки и спрашивает: 'Что это у тебя? Откуда?' Объясняю так, мол и так. Блесна оторвалась. Не верит. В зеркало, говорит, глянь. Посмотрел в зеркало, а на шее - пятно, будто от засоса...
  
  
  Глава двадцать первая
  
  Ранним утром по тревоге был поднят весь батальон. Предстояла опера-ция по обезвреживанию крупной группы боевиков, спустившейся ночью с гор и угодившей в ловушку, расставленную десантниками. Дверца мышеловки надеж-но захлопнулась. Десантники немедленно блокировали пути отхода группы об-ратно через ущелье, выдавливая 'чехов' на равнину. Командование через ста-рейшин мятежного села, предложило находящимся в населенном пункте боеви-кам добровольно сложить оружие и выйти с поднятыми руками. Переговоры яв-но затянулись, боевики умышленно тянули время, ища и просчитывая всевоз-можные варианты спасения из возникшей ситуации.
  Время ультиматума истекло. Военные начали штурм. Под прикрытием бронетехники подразделения десантников и СОБРа осуществили захват север-ной части села. Завязавшаяся ленивая перестрелка переросла в интенсивный огонь. Огневые точки противника, которые удавалось засечь корректировщикам, тут же подавляли плотным огнем пушек БМП и БТР. 'Вэвэшники' в ожидании приказа окапывались на окраине села, издали наблюдая за разворачивающими-ся событиями. Майор Сафронов нервничал, неотрываясь глядя в бинокль. Часть жителей, предчувствуя надвигающуюся беду, покинуло аул и укрылась в лощи-не...
  
  Свята вырвало. Буквально вывернуло наизнанку, когда он увидел первого убитого. У забора крайнего разрушенного дома в грязи, разбросав в стороны ру-ки словно Икар, покоился сильно потрепанный осколками боевик с залитым кро-вью лицом. Где-то впереди слышались: рычание 'бэтээра', мат и короткие ав-томатные очереди - это двигавшиеся впереди десантники и СОБР добивали "че-хов". Вдоль улицы клочьями стелился удушливый едкий дым.
  Неожиданно перед группой десантников, что находились у забора, разо-рвался оглушительно 'вог'. Одновременно через улицу из-за саманного амба-ра застучал ПКМ, остервенело кроша длинными очередями все вокруг, не давая высунуться. Укрылись за кирпичным домом с большой открытой верандой. Их было шестеро: два десантника, сержант Елагин, лейтенант Трофимов из СОБРа, Свят и Приданцев с собакой. Свята и Елагу колотил мандраж. Будто неожиданно из ведра ледяной водой окатили. Десантники оба были серьезно ранены. Один в ногу, другой, косая сажень в плечах, нервный светлорыжий парень - в лицо, ос-колком в щеку. Он, то метался от угла к углу, то, ссутулившись, мыча, сплевывал кровь и разбитые зубы.
   - Пускай кобеля! - прохрипел прапорщик-десатник, поворачивая к ним из-рытое пороховыми оспинами окровавленное лицо. У него из бедра, пониже паха хлестала темная кровь, от которой шел пар.
  - Рана серьезная, не иначе как артерию зацепило, - подумал Танцор и ощутил неприятный холодок в области живота.
  Виталька Приданцев с трудом сдерживал рвущегося с поводка Карая. Пес весь ощетинился, в злобе морщил нос и щерил желтые клыки. Кудахтали и метались по двору перепуганные куры.
   - Совсем паршиво, - сказал Виталька Приданцев, еле сдерживая рвущего-ся с поводка Карая. Где-то рядом на соседней улице шла интенсивная пере-стрелка. Слышались длинные автоматные очереди, перекрываемые гулкими выстрелами 'бэтээра'. Когда Конфуций попытался выглянуть из-за угла, оче-редь из ПКМа исковыряла все вокруг, спугнув носившихся по двору обезумевших кур. Одна их которых, кудахча, сперепугу вспорхнула на веранду, где нашли убежище бойцы. Рябая курица, осторожно ступая, вертела головой, окидывая непрошенных гостей подозрительным взглядом.
  - Душманская морда! - зло выругался лейтенант Трофимов, сплюнув. - И гранату не бросить, не с руки! И 'вогов' нет! Зараза!
  - Как он? - кивая на десантника, спросил он у Елагина.
  - Херово! - негромко ответил сержант, вытирая о побеленную стену окро-вавленные пальцы. - Дрянная рана! Как смог перетянул! Срочно надо мужика эвакуировать! Большая кровопотеря!
  - Аа! Аа! Бляди! - страшным голосом заорал от боли раненый, отворачи-вая искаженное гримасой обоженное лицо. В дальнем углу, опустив низко голо-ву, облокотившись на перила, харкал, не переставая кровью, второй. Пулей или осколком десантнику прошило щеку навылет, задев нижнюю челюсть и язык.
  - Спускай кобеля! Вашу мать! - вновь захрипел лежащий. Витальку бил озноб. Карай это чувствовал. Состояние вожатого предавалось собаке. Она нервничала, злобно скаля клыки. Из пятерых только Конфуций не суетился.
  По серому небу, ползли рваные свинцовые тучи. Наконец-то, они разроди-лись. Заморосил редкий мелкий дождь. Трофимов сделал еще одну попытку вы-глянуть из-за укрытия. Опять длинная очередь заставила 'собровца' отпрянуть назад.
  - Выскочить не успею, срежет сука.
  - Как в мышеловке сидим, бля! - прошептал бледный Танцор, присев на колено.
  - Давай Карая! Пока какая-нибудь блядь из 'граника' не долбанула по ве-ранде. Камня на камне не останется!
   Виталька, отстегнув карабин, с трудом удерживал за ошейник рвущегося кобеля, который буквально тащил его за собой из укрытия. Огонь внезапно пре-кратился: боевик менял магазин.
  - Давай! - крикнул Трофимов, больно толкая в бок кинолога. - Ну, что сла-вяне, поработаем?! Тот отцепил поводок. Карай с места рванул через улицу, в мгновение покрыв расстояние до укрывшегося врага.
  Сиганув через забор из сетки-рабицы, кобель вцепился в пулеметчика, ко-торый, укрывшись за саманным сараем, в это время пристегивал к ПКМу новый 'короб'. Разъяренный пес сбил 'чеха' с ног и остервенело рвал на части.
  Когда бойцы подоспели, перед глазами открылась следующая картина. На земле с выпученными от ужаса глазами извивался ужом и визжал изодранный собакой молодой боевик, пытаясь одной рукой отбиться от озверевшего пса, другая, раздробленная челюстями Карая, обвисла словно надломленная ветка. 'Чех' обмяк, когда Трофимов, сходу не раздумывая, влепил в него короткую оче-редь. Виталька оттащил собаку и крепко прижал ее голову к бедру, успокаивая свирепого кобеля. Это был 'второй' на счету Карая. Первого он задрал, когда под Шуани их отделение прижал к разбитой дороге огнем чеченский пулеметчик, не давая им двинуться с места, не то что головы поднять. Положение было ахо-вое. Лежали, вжавшись в мерзлую землю, никто не хотел умирать. Тогда, только благодаря, специально обученному Караю подавили огневую точку.
  - Ах, ты, паскуда! Басаевская морда! - вдруг заорал Трофимов, что есть силы пиная мертвого боевика в бок. - Гляди, что я у падлы нашел! Нож Караси-ка!
  Свят и Елага мгновенно обернулись. Да, это был он, нож капитана Кара-сика. Один из тех, которые Путин вручал офицерам на Новый год в Гудермесе.
  - Сволочь! Сволочь!- выкрикивал Конфуций, не помня себя. - Падла!
  'Собровец'' в неистовстве дошел до ручки, на губах выступила пена, он задыхался и в слепой ярости продолжал топтать врага.
  Через полчаса уже ничего нельзя было разобрать. Отовсюду раздавался мат-перемат, постоянно заглушаемый бешеной стрельбой и взрывами ручных гранат. В этом аду невозможно было определить, где чужие, где свои, каждый двор превратился в западню; каждое окно, каждый подвал таили смерть, огры-зались огнем... Cолдаты били наугад по оконным амбразурам домов и сараев, чтобы успеть убить хоть кого-нибудь, прежде чем вражеская пуля настигнет их самих.
  - Чего заховались, обормоты! Все отходим! - заорал на них, невесть отку-да появившийся с пулеметчиком Пашкой Никоновым, запыхавшийся раскрас-невшийся старший лейтенант Тимохин. - Пацаны, раненого тащите до мечети, там за углом 'бэшка' стоит, а мы подмогнуть Исаевым, прикроем вас.
  Подхватив десантника и озираясь по сторонам, Свят с Елагиным и Ви-талькой Приданцевым мигом доволокли его до 'бэхи', которая за облупленной мечетью в ожидании их ревела и вся дрожала, рыгая вонючим дымом. На броне уже лепились несколько закопченных бойцов...
  Потом они вытаскивали из-под огня на соседнюю улицу, где были свои, тяжелораненого Трофимова. Он, как и остальные, что двигались под прикрыти-ем 'бэшки', попал под разрыв выстрела РПГ. Пробирались за тлеющими разва-линами домов, развороченными курятниками и сараями, спотыкаясь на битом кирпиче, цепляясь за разодраную сетку из 'рабицы', лавируя между трупами, кучами дымящегося хлама и торчащими ветками обугленных яблонь и слив. 'Конфуций' потерял много крови - был серый как воск. Его прокушенные от бо-ли губы, ярким красным цветком выделялись на неподвижном лице. Он между стонами неустанно твердил, обращаясь к Чахе:
  - Я должен выкарабкаться... Ты слышишь, Славик? Я должен...
  Через несколько домов от них шла яростная перестрелка, изредка пере-крываемая взрывами вогов и выстрелами 'бэтээра'...
  
  
  
  Глава двадцать вторая
  
  Чахов, Мамонов, Танцор и Ромка с трудом тащили тяжелого 'собровца'. Досталось ему, похоже, крепко. Он был весь в крови. Возглавлял шествие, при-крывая группу, с ПКМом в руках Кныш. Они миновали двор и уже огибали угол дома, когда прогремел взрыв.
  Взрывной волной Володьку ударило в спину, швырнуло в колючие кусты, чиркнуло по 'сфере' и бронежилету, вырвало клок из плеча бушлата. Кныш, по-сле того как сверху осыпало ошметками, приподнял голову. В голове стоял не-вообразимый гул, уши будто набили ватой. Несколько раз сглотнул. Потряс го-ловой. Вроде немного полегчало. Оглянулся. Пацаны, что тащили за ним Кон-фуция лежали вповалку, кто как, задетые осколками.
  - Феня! Или мина нажимного действия! - мелькнула у него нехорошая мысль. Ближе всех к нему на боку полулежал рядовой Чахов.
  - Суки-и!! Суки-и!! - протяжно хрипел, не переставая как заезженная пла-стинка, легкораненый Чаха, вытирая пальцы, вымазанные в грязи и зеленоватом гусином помете о штанину. Из-за него показалась голова оглохшего Самурая, который громко мыча, держался руками за голову. Каска валялась рядом. Чуть дальше лежал тяжелораненый Танцор. У Чернышова правой лодыжки, как не бывало, словно бритвой срезало, из почерневших лохмотьев хлестала темная кровь. Он, молча, пытался приподняться, опираясь на растопыренные дрожащие руки. На искаженном, на забрызганном кровавой росой лице неподвижно засты-ли широко открытые глаза. Тут же, рядом с ним навечно затих прошитый оскол-ками, непримиримый лейтенант Трофимов из 'собров', он же Конфуций. Перед ним на коленях с мертво-бледным лицом стоял младший сержант Мамонов и, вцепившись окровавленной пятерней в ворот бушлата, бешенно тряс его. Через несколько домов от них ухнуло: кто-то саданул из 'эрпэгэшки'.
  Через густые серые кусты смородины к ним, пригнувшись, из соседнего двора продирались, увешанные 'мухами', братья Исаевы и старший лейтенант Колосков. Вид был у них измочаленный как у загнанных лошадей, глаза сверка-ли белками как у шахтеров на закопченных лицах.
  - Что с Трофимовым?! - крикнул Степан, впиваясь злым усталым взгля-дом в склонившегося над Конфуцием Мамонова. Тот, мигая ошалелыми глаза-ми, пытался, заикаясь, что-то ответить.
  - Чё, зенки вылупил? Гони за 'бэхой'! - свирепо рявкнул Квазимодо, при-сел рядом с Чернышовым, пытаясь остановить кровотечение.
  Неожиданно дверь веранды с разбитыми вдребезги стеклами жалобно за-дребезжала и приоткрылась, из нее выглянул седоватый чеченец лет пятидеся-ти в безрукавке.
  - Давайте раненого в дом, - крикнул он, беспокойно оглядываясь по сторо-нам, нерешительно топчась на крыльце.
  - Отец, веревка или ремень найдутся? - крикнул Кныш, пережимая окро-вавленными пальцами Чернышову паховую артерию. Мужчина исчез, через ми-нуту появился с узким кожаным пояском. Перетянув Святу ногу, бойцы осторож-но перенесли его в дом. Громыхая сапогами, шумной толпой прошли в большую комнату со скромной мебелью, увешанную коврами. На полу за диваном, над ко-торым висела шашка и два кинжала, в углу сидели притихшие испуганные жен-щины, прижимая детей. Отключившегося после укола солдата, откинув край ков-ра, уложили на пол.
  - Отец, подвал есть? - задал вопрос хозяину Володька Кныш.
  'Чех', молча, кивнул.
  - Детей и женщин туда! Черт его знает, чем эта заваруха может закончит-ся! Не боишься? Ведь неприятности у тебя, батя, из-за нас могут быть!
  Чеченец в ответ что-то хмуро буркнул в усы.
  
  Зелимхан Арсанов и его семья уже пережили одну войну. Слава Аллаху, ему и его большой семье не довелось никого оплакивать из близких. Все оста-лись живы. На то воля Аллаха. Сам он не воевал, но тогда всем чем мог помогал своим соплеменникам в борьбе с 'федералами'. Даже, когда его младший брат, Шамиль, привел троих, захваченных в плен, солдат, он не был против того, что-бы они жили у него в родовом доме. Он, конечно, не был в восторге от этого, но лучше пусть живут у него, чем у других, более воинственно настроенных чечен-цев, которые, потеряв родных, часто обуреваемые местью, истязали и убивали захваченных в плен.
  Зелимхан когда-то окончил сельскохозяйственный институт и до войны работал агрономом. Политики генерала Джохара Дудаева не одобрял и часто подолгу спорил с братом и соседями по этому поводу, что ничего хорошего из этого не получится. И вот пришла незванно-негаданно еще одна война, которая вновь ничего кроме разрухи, нищеты и страшного горя не принесла чеченскому народу. Сам он родился в Северном Казахстане в Атбасаре, куда были депорти-рованы чеченцы, потом уже в 59-ом семья вернулась на исконную родину пред-ков.
  Пленных солдат, среди которых один был серьезно ранен в ногу, размес-тили в сарае на сеновале. Он сразу же строго-настрого предупредил их, что бу-дет делать все, что в его силах, чтобы они смогли вернуться домой к своим ма-терям живыми и здоровыми, но чтобы они в свою очередь ничего не предприни-мали самостоятельно, чтобы не усугубить свою незавидную участь. Видя к себе доброе человеческое отношение, молодые солдаты доверились ему и бесприко-словно выполняли все его требования. Старались реже выходить из сарая, что-бы лишний раз не мозолить глаза посторонним. Помогали, как могли Арсанову по хозяйству. Питались, конечно, скудно, трудное было время. Прокормить та-кую ораву проблематично. Раненого, рядового Колю Нестеренко, у которого из-за запущенной раны поднялась высокая температура, забрали к себе в дом, где жена Зелимхана, сердобольная Асият, лечила и заботилась о нем. Старшие сы-новья хозяина, пятнадцатилетний Бейбулат и тринадцатилетний Алихан быстро сдружились с молоденькими солдатами, которые много им рассказывали инте-ресного о своей прежней жизни, о своих увлечениях. После подписания в Хаса-вюрте соглашения, ребята вернулись домой, а на адрес Зелимхана Арсанова спустя какое-то время пришло письмо из далекого Омска от семьи Коли Несте-ренко, родители которого тепло благодарили его и его жену за доброту и за все, что они сделали для их сына, чтобы спасти ему жизнь. Жизнь вроде стала нала-живаться, вернулись из Дагестана соседи-беженцы, но многие из знакомых, на-оборот, боясь за жизнь своих близких, покинули пределы Чечни, уехали в Рос-сию.
   Зелимхана тревожило будущее его детей, и он уже стал подумывать, а не отправить ли мальчиков к родственникам, чтобы они хоть нормально окончили школу. Но тут вновь начались военные действия. Брат, Шамиль, стал шахидом, погибнув в начале января в Грозном, снайперская пуля нашла его, когда он вы-скочив из укрытия, пытался из гранатомета поджечь БМП.
  
  
  Где-то за домом отчаянно затакали, чередуясь, ПКМы. По почерку угады-вались Степан и Виталий.
  - А лучше, батя, от греха, выводи семью за село! Подумай о них! - кивнул на притихших домочадцев чумазый Колосков.
  Вдруг вскрикнул и громко застонал раненый. На исцарапанном мелко дрожащем лице проступили капельки пота, неподвижные глаза светились лихо-радочным светом.
  - Ничего, Танцор, потерпи! Сейчас 'бэха' за нами придет! - успокаивал его сержант Елагин, подсовывая под голову Свята сложенную 'разгрузку'.
  Где-то недалеко рвануло так, что в одной из рам, не выдержав, вылетели и посыпались на пол стекла. В углу на разные голоса запричитали женщины, на-взрыд заплакал испуганный ребенок, тараща на незнакомых людей черные гла-зенки. Зелимхан, помогавший перевязывать раненого, обернувшись к женщи-нам, сурово цыкнул на них. Они сразу примолкли, шопотом успокаивая малень-ких детей. Ромка Самурский, бинтуя Чахе пораненную ладонь, осторожно выгля-нул в окно.
  - Квазимодо, совсем дела херовые, - негромко сказал Володька Кныш, трогая за плечо Колоскова. - Пах зацепило.
  - Да, не фонтан! - мрачно протянул 'собровец'.
  - Самурай, всади еще укол!
  - Жалко парня!
  - Сволочи!!
  
  
  Глава двадцать третья
  
  Ромка, нахохлившись как петух на насесте, сидел у палатки на пустых па-тронных ящиках и лениво ковырял в котелке слипшуюся 'кирзу' с тушонкой. На-против устроившись на корточках, громко чавкал невыспавшийся с помятой фи-зиономией Свистунов. День выдался на редкость солнечный, безветренный. Скоро весна. А настроение у всех было припоганое: вчера вернулись с зачистки, вернулись не все. Погиб 'собр' Конфуций (лейтенант Трофимов), срезало ду-ховской очередью пулеметчика Пашку Никонова. Много раненых. Танцор подор-вался на мине. Потерял ногу. Теперь на всю жизнь калека. Ночью из палатки 'собров' доносились пьяный галдеж и грязная ругань. Степан Исаев в бешенст-ве орал, что всех постреляет, попадись ему только под руку какая-нибудь сво-лочь из боевиков, за все рассчитается с гнидами.
  - Свист, блин, кончай чавкать! - раздраженно бросил Ромка. - Жрешь как свинья из корыта. На нервы действует!
  - Смотрите, какие мы нежные! Сам чавкает, так ничего, а другим - нельзя? - недовольно огрызнулся первогодок.
  Из-за 'зушки', плотно обложенной мешками с песком, показался Виталька Приданцев с сильно припадающим на переднюю лапу Караем. Ромка, поддев ложкой кусок мяса, бросил собаке. Кобель в воздухе клацнул зубами, поймав подачку. Облизнувшись и помахивая хвостом, уселся напротив. Уставился бле-стящими преданными глазами на солдата. Кинолог, молча, притулился с боку от Ромки на ящиках, закурил.
  - К медикам водил? - спросил Ромка, бросая собаке еще подачку.
  - Ага.
  - Я вижу перевязали.
  - Осколком зацепило. И опять в ту же лапу. Ничего, дня через четыре за-тянется. Бегать будет, как и раньше.
  - Жалко Пашку.
  - Еще бы, мы же с ним как ни как земляки, с одной области.
  - А помнишь, как он нам про рыбалку рассказывал?
  - Как в детстве с дедом ездил рыбачить?
  - Ну, где мужики из 'маузера' по бутылкам долбили?
  - Ага, из 'маузера'.
  - Конечно, помню.
  
  Это было еще в начале жаркого сентября, когда они на берегу Терека ко-пали окоп под 'бэху'. Пашка тогда им рассказывал про свое детство, про своего деда, работавшего начальником отдела милиции, про 'маузер'. Все пацаны с интересом слушали товарища.
  Пашка Никонов, усевшись на бруствер, отмахиваясь от назойливых мух и сдирая кончиками пальцев с обгоревшего на солнце плеча прозрачную кожицу, ударился в воспоминания:
  - Нас с братом дед часто на рыбалку с собой брал. Как-то, помню, перед обедом заехал на служебной машине, говорит: 'Собирайтесь обормоты на ры-балку, поедем на таежную реку, стерлядь и хариуса ловить. Снасти только не забудьте. .....'. Сначала по шоссе пилили, потом долго по тайге рулили. Выеха-ли наконец-то на берег стремительной реки, а там уже вовсю народ копошится, 'менты' место обустраивают: кто костер разводит, кто брезент на траву рассти-лает, кто мясо на шампура нанизывает. Кипит работа. Оказывается, пикник они решили в пятницу своим отделом устроить, так называемый мальчишник. Ну, а нам пацанам неинтересно болтовню их взрослую слушать, мы сразу бегом на берег, вооружившись удочками. Познакомились там с Федькой, сыном одного из сотрудников, пацаном лет четырнадцати, ровесником моего брата. Вот мы втроем и рыбачили, хариусов таскали, пока взрослые кутили на поляне под со-снами. И был там среди пирующих один пенсионер, старый приятель деда, Ти-мофей Иваныч, весельчак и балагур, невысокого роста, с животом, в тельняшке, на поясе длинный кинжал в ножнах и 'маузер' именной в деревянной кобуре. На Папондопуло чем-то похож из фильма 'Свадьба в Малиновке', только ни-зенький, толстый и лысый. Он раньше, судя по его рассказам, в войну десантни-ком был, забрасывали их в тыл к немцам. Ну, тогда десантники, конечно, не та-кие крутые были, как сейчас. Одним словом, поддали мужики на поляне крепко. И решили пострелять. Выползли гурьбой на берег, Тимофей Иваныч извлек свой 'маузер', пристегнул кобуру как приклад да, как шарахнет по кустам на том бе-регу. Мой дед и говорит: 'Нечего патроны в пустую переводить, давайте по цели стрелять!'. И давай хвастаться какой он меткий стрелок, что его никто не пере-плюнет. Взгромоздились они на замшелый валун, дали нам указание установить на торчащей у воды скале пустые бутылки. Мой брат и Федька забрались на скалу, выставили бутылки и быстрее вниз смотреть на стрельбу. Встали мы за спиной стреляющих, прыгаем, ловим горячие гильзы, которые через головы к нам летят. Палили они, палили, так в результате ни в одну бутылку и не попали. Когда патроны кончились, горе-стрелки отправились вновь к 'столу' продолжать застолье, а мы насобирали камней и давай кидать по склянкам, через три мину-ты с бутылками было покончено. Домой вернулись на следующий день, деда 'тепленького' выгрузили, довели под руки, спать уложили. Бабушка нас, паца-нов, спрашивает, где мол были. Мы отвечаем, на рыбалке, стерлядь ловили. Она говорит, кивая на отрубившегося деда: 'Оно и видно! Нарыбачился старый, лыка не вяжет. Хоть бы служебный китель дома оставил, не позорился'. Маузер помню отличный был, Тимофей Иванович нам давал подержать в руках. Потом, когда уезжали из Сибири, все навязывал его деду, хотел подарить в знак друж-бы, да бабулька не разрешила взять подарок. Развыступалась: 'Еще чего. Не надо. Напьется и начнет куролесить, чего доброго гонять всех по квартире с 'маузером'. Лучше от греха подальше'.
  - Эх, такого парня потеряли, - вздохнул Ромка.
  
  
  Глава двадцать четвертая
  
   Ибрагиму Хамзатову было двадцать семь лет. А это уже немало для на-стоящего мужчины на Кавказе. Он возвращался в родное село. Ездил на свадь-бу к родственникам в Хасавюрт. Дела у него шли в гору. У него была пара скромных заводиков по переработке нефти. Если эти закопанные в землю цис-церны можно называть заводиками. Несколько раз их у него собирались взо-рвать, но как говорится, Аллах миловал, всегда находились заинтересованные люди. И его оставляли не только в покое, но и даже в некоторой степени охра-няли. Проблем стало намного меньше, чем в ту войну. Фуру закачал бензином и вперед, к родственникам в Дагестан, а там он уйдет куда надо. По своим кана-лам. Даже и беспокоиться не надо. С блокпостами абсолютно никаких трений. 'Бобы' там крутые зашибают. Сколько машин за день пропускается? Подъез-жаешь, договариваешься с 'ментами' на энную сумму, даешь в лапу несколько сотен и можешь спокойно валить дальше, да еще и рекомендацию дают, к кому на следующем 'блоке' обратиться. Проблемы только возникают, если на 'де-сантуру' нарвешься. С ними этот номер не пройдет. Нефтепродукты, это не пря-ники или конфеты, нужны специальные документы на перевозку по Чечне.
   Ибрагим обычно ездил на старенькой 'копейке', чтобы не привлекать пристального внимания к своей особе. Хотя в гараже у него ютилась сверкаю-щая серебристым металликом 'Ауди'. Свадьба прошла пышно и весело, же-нился его двоюродный брат Исмаил, который был одним из главных звеньев в его бизнесе. Дорогой дядя Аслан был доволен выбором среднего сына, семья породнилась с очень влиятельными уважаемыми людьми.
   Загруженный подзавязку дядиными подарками 'жигуль' на разбитой вдрызг дороге натужно стонал и покряхтывал. И надо же было поломке случить-ся в трех километрах от родного дома.
  Ибрагим, проклиная все на свете, вылез из-за руля заглохшего автомоби-ля на пустынную вечернюю дорогу. Придется идти пешком. Не сидеть же, сид-нем, здесь всю ночь. Закрыв машину, перекинув через плечо спортивную сумку, он поплелся по пыльной дороге в гору.
  Через час уже в полной темноте, преодолев вершину, он увидел, раски-нувшуюся внизу, подмигивающую огоньками, родную вотчину. Под гору идти стало легче и веселее. Считай, уже дома.
  - Черт, побери! - выругался он, заметив, что развязался шнурок. Опустив на дорогу тяжелую сумку, присел и стал завязывать шнурок.
  
  На блокпосту у въезда в село 'фишку' тянули четверо 'вованов': рядо-вые Привалов, Самурский, Никонов и сержант Кныш. Двое мирно спали, зарыв-шись лицами в воротники бушлатов, прижавшись друг к другу, а другая двойка изредка поглядывала по сторонам и вслушивалась в тишину. Со стороны села послышались чьи-то шаги, кто-то направлялся к ним, тихо насвистывая.
  - Стой! Кто идет?
  - Свои! Колосков!
  Из темноты вынырнул легко узнаваемый силуэт старшего лейтенанта Ко-лоскова.
  - Ты чего, Квазик, народ пугаешь? Могли бы вмазать! - сказал Кныш. - Бродишь по ночам как Кентервильское приведение. Кандалов звенящих тебе только еще не хватает. Хорошо, что хоть свистнул, а то бы шарахнули б с двух стволов! И была бы твоя песенка спета!
  - Не спится, парни. Бессонница, зараза, замучила. Бедро еще к тому же разболелось не на шутку, разнылось к непогоде, наверное. Вышел прогульнуть-ся, чтобы ребятам не мешать, - сказал 'собровец', потирая больное бедро.
  С двенадцати лет он занимался в спортивном клубе. Уже в семнадцать заработал 'черный пояс', который в 'доджо' торжественно ему вручал, прие-хавший к ним на соревнования, президент федерации Кекусинкай России Алек-сандр Иванович Танюшкин. Может Колосков и дальше бы успешно выступал на татами, да вышла незадача, в одном из 'джиу-кумитэ' (свободном спарринге) на тренировке перед ответственным турниром получил серьезнейшую травму, перелом шейки бедра. На этом в один миг и закончилась его звездная чемпион-ская карьера. После окончания средней школы каким-то чудом прошел медко-миссию и легко поступил в военное училище. Окончил его с отличием, а через полгода оказался в Грозном, в жестокой январской заварушке, устроенной 'Пав-ликом'...
  - Самурай, плотнее к окуляру прижимайся, чтобы свет от прицела на лицо не падал, - посоветовал Ромке сержант, оборачиваясь. - Был у меня случай, я духа в Грозном подловил на этом. Три ночи за ним, подлюкой, охотился. В раз-валинах вонючих с крысами время коротал, но все-таки дождался матерого снаперюгу. Влупил ему прямо в мерзкую рожу. Четверых ребят только у нас в роте завалил, сволочь. Наемником оказался, из афганских моджахедов, когда-то у Масуда воевал.
  - И чего они здесь позабыли?- спросил Ромка, вновь уткнувшись в прицел, глядя в темноту.
  - Ром, проплачено да немалыми баксами, какие тебе и не снились. Это тебе не 'чехи' бестолковые, среди наемников очень закаленные бойцы попа-даются, не один конфликт прошли, опыт у них охеренный, - ответил Квазимодо, усердно массируя ногу.
  - Квазик! Квазик! Смотри, никак кто-то на дороге копошится! - окликнул 'собровца' взволнованный солдат.
  - Наверняка, фугас закладывает, - высказал предположение Володька Кныш. - Помнишь, на прошлой неделе в том месте 'уазик' с омоновцами подор-вался.
  - Ну-ка, дайка, взглянуть! - Квазимодо живо потянулся к Ромкиной винтов-ке с ночным прицелом.
  Прижал бровь к окуляру.
  - И в правду, какая-то сука маячит. Присел, взрывчатку закапывает. Ах, душара потный! Вечерний моцион, видите ли, у него. Получай, гад! - не разду-мывая, он нажал на спусковой крючок...
  
  
  Глава двадцать пятая
  
  Накануне медперсонал усиленно мыл и драил все вокруг до блеска. Пого-варивали, что должно пожаловать какое-то высокое начальство из Генерального штаба, чуть ли не сам Кваша. Но никто так и не появился. В коляске, нацепив на темно-синюю пижаму с белым воротничком боевой крест и раскатывая по кори-дору и палатам, в ожидании гостей маялся как неприкаянный 'спецназовец' Пашка Голов. Не дождавшись, разочарованый Пашка вернулся в палату.
  - Сереге, из соседней, совсем херово, - сообщил он. - Ослеп совсем. Как ему теперь жить? Не представляю.
  - Главное, держаться, - отозвался лежащий у окна старший прапорщик Вишняков. - Ни в коем случае не надо опускать руки.
  - Ты бы, Михалыч, еще про Мересьева рассказал!
  - Что ж, и расскажу. Только, сопли утрите. И нюни как бабы не распускай-те. Был такой русский поэт, Василий Ерошенко. Его мало кто знает. Жил он еще в начале века. В трехлетнем возрасте он ослеп после тяжелой болезни. И кто-то посоветовал ему поехать в Англию, якобы там ему могут врачи вернуть зрение. Но, сами, посудите. Как совершенно слепой человек может отправиться черте куда, за тридевять земель, в чужую страну, тем более не зная иностранного язы-ка? Но нашлись люди, которые вызвались помочь бедному парню. Тогда широко в мире был распространен международный язык эсперанто. Слыхали о таком?
  - Слыхали, - глухо отозвался за всех Свят Чернышов, угрюмо уставившись в потолок, где в отраженных с улицы полосах мартовского солнца блуждали се-ро-голубые тени от людей, от качающихся деревьев.
  - Язык этот очень гибок и легок в изучении. Выучить его - раз плюнуть. Главное, выучить имена существительные, а на их основе уже строятся осталь-ные части речи.
  - Скажешь тоже, тут в школе шесть лет долбишь иностранный и все коту под хвост. Думаешь, я чего- нибудь помню? - откликнулся Пашка.
  - Не мешай слушать! - резко прервал его лежащий с 'аппаратом Илиза-рова' Дима Якимов.
  - В России была самая мощная волна эсперантистов, потом товарищ Ста-лин их под корень извел как немецких шпионов, - продолжал Вишняков. - Так вот, Ерошенко за пару месяцев выучил язык и отправился в Англию. На протя-жении всего пути слепому помогали эсперантисты других стран. В Англии ему, конечно, зрение не вернули. Потом его судьба забросила в Японию, где он про-жил много лет. Даже преподавал в университете. Писал стихи на японском язы-ке.
  - Что-то верится с трудом, Михалыч. Поди, заливаешь?
  - Не верите? Ну, тогда возьмем, хотя бы нашего современника, Эдуарда Асадова, кстати, тоже поэта. Он слепой, потерял глаза на войне. Но мужик не сдался. Что значит, железная воля. Ну уж, про Валентина Дикуля, я думаю, вы все слышали? Он работал воздушным гимнастом в цирке, когда с ним приклю-чилась беда. Страховка подвела. Упал из-под купола вниз на арену. Разбился. Повредил позвоночник. Несколько лет лежал без движения. Потом стал поти-хоньку, понемногу, шевелить пальцами ног. И пошло. Не сразу, конечно. Страш-но страдал, но не жалел себя, давая нагрузки. А сейчас, кто бы мог подумать, силовой жонглер.
  - Так это все талантливые, неординарные люди, - возразил Вишнякову Свят. - А Серега - простой деревенский пацан. Вот, скажи! На хера, ему эта вой-на обломилась? Изувечила, молодую жизнь исковеркала, будущее перечеркну-ла. Звезд, похоже, он в школе с неба не хватал. Вот и подумай, что его ждет впереди? Что ожидает его, калеку? Ничего хорошего!
  - Пенсия с гулькин х...й! И богадельня! - добавил, вдруг оживившись, Паш-ка, с трудом перекочевывая из коляски в свою койку. - Как пить дать, пропадет пацан.
  - На его месте и ты бы пропал!
  - Ну уж нет, мои болезные, я не сидел бы сиднем дома, а вкалывал за семерых.
  - Каким же это образом? - спросил недоверчиво Димка. - Поясни, Пашу-ня.
  - Я же на гражданке диджеем на дискотеке в доме культуры работал. Зна-менитостью местной был. Заводил публику с полуоборота. Тинейджеры сопли-вые толпами валили на мои вечера. Девчонки были все мои. Со мной все счита-лись, и отдел культуры, и чиновники по работе с молодежью. Так, что я и хро-мой, и слепой найду себе занятие. Обузой никогда никому не был и не буду, - за-кончил Пашка, откинувшись на подушку.
  Наступило продолжительное молчание. В палату заглянул скучающий Антошка Боженков из палаты напротив, присел на Пашкину койку. Он без правой руки: в окопе поднял брошенную боевиками 'муху', оказавшуюся с 'сюрпри-зом'.
  - Ты чего, Антоха, сегодня кислый как лимон? - поинтересовался Димка, пристально взглянув на бледного гостя.
  - 'Фантомас' замучил. Всю ночь не мог уснуть.
  - Говорят, что на вертухах есть такие штуки, тепловизоры называются, - снова заговорил Пашка. - Что с их помощью можно засечь, спрятавшихся в ле-су, боевиков. Вроде бы они чувствуют тепло человеческих тел или тепло костра. Правда, или нет?
  - Да, это правда, есть такая штука, - ответил, помедлив, Вишняков.
  - Так какого хера, мы тогда носимся с этими ублюдками. Засекли в горах или лесу, так долби их. И в хвост, и в гриву, козлов бородатых.
  - Наверное, не все так просто, - ответил старший прапорщик.
  - А мне, кажется, кому-то на руку это. Продают нашего брата. Все трепа-лись про вакуумные бомбы, все уши прожужжали, про точечные удары, про 'черную акулу'. Оказалось, все это, туфта чистейшей воды! Лапши навешали!
  - Трепачи, говорили, что с помощью авиации заминировали все горные тропы и перевалы! Про вакуумные бомбы вообще полнейшая брехня.
  - Никому не верю! Предают нас все, кому не лень. Чего далеко ходить, слышал, какого-то майора за жабры взяли, сволочь через блокпосты блокиро-ванных наемников за 'зеленое бабло' провозил на машине. А сколько оружия боевикам продали? Что, 'иглы' с неба им свалились?
  Рядом с Пашкой отрешенно лежит худенький Макс, Максим Кранихфельд, молчит целыми днями. Его карие широкооткрытые глаза неподвижно смотрят в пространство и в них немой вопрос: 'Господи, за что все это?' 'Урал', на кото-ром ОМОН возвращался на базу с операции, подорвался на радиоуправляемом фугасе. Он один из немногих, кто тогда уцелел.
  Сегодня к нему приехали родители. Весь день в палате провели, рядом с сыном. Тихо плакали все трое.
  - Вы не расстраивайтесь, - с трудом повернув голову к родителям Макса, проговорил загипсованный Вишняков. - Главное, повезло! Жив ваш сын. Других-то не вернешь.
  - Да, остальные почти все погибли, взрыв был таким сильным, от машины ничего не осталось, - откашлявшись, хриплым голосом согласился отец. Он так взволнован, что постоянно снимает и протирает свои очки, щуря по-смешному близорукие глаза. Мать с покрасневшим заплаканным лицом оборачивается к Вишнякову, кивая головой. Ее маленькие тонкие как у девочки пальцы, беспо-койно теребя мокрый от слез платок, мелко дрожат.
  - Вон сколько ребят не вернулись, сколько их еще в Ростове в рефриже-раторах неопознанных лежит, - продолжал Вишняков. - Многие сгорели, жетонов нет. Узнать практически не возможно. Это у 'американов' анализ на ДНК про-водят, да слепки зубов и отпечатки пальцев берут. У них эта проблема решена, в свое время столкнулись с ней во Вьетнаме.
  - А что, жетон? Вон парня недавно парализованного привезли. Пуля по-звоночнике застряла. С жетоном. В девятой сейчас. Только хрен его знает, что там за номер на нем выбит. То ли, это его личный жетон, то ли, для форсу наце-пил, где-нибудь найденную железяку. Никто толком не знает. Во все инстанции обращались. До сих пор не известно, ни фамилии, ни части, - отозвался Пашка.
  - Сейчас хоть жетоны, а в Отечественную солдаты специальные капсулы носили с бумажками внутри, в которые личные данные записывали, - сказал Ми-халыч. - Влага попала, и все, хана. Сколько их до сих пор, безымянных, по по-лям и лесам находят.
  - У меня двоюродный братишка, когда еще в школе учился, в лесу в Кре-менках под Москвой останки трех солдат откопал, - оживился Димка, припод-нявшись на локте. - Без вести пропавших. Видно снарядом их в окопе накрыло. У одного 'смертник' был. Сам вскрывать не стал. Но прочесть его эксперты так и не смогли. В капсулу вода попала, бумажка истлела...
  
  Вечером, после ужина лежали, молча. Каждый думал о чем-то своем. Вишняков дремал, иногда ресницы на его осунувшемся бледном лице вздраги-вали, и он морщился от боли. Свят пытался вспомнить лицо Марины, но ее ми-лый лик почему-то все время перекрывало выплывающее неизвестно откуда ка-менное в шрамах лицо Трофимова с прищуренными холодными глазами. Мак-сим пальцем водил по стене, ногтем сковыривая заусенцы и крошки от засохшей голубой краски. 'Спецназ', задумчиво уставясь в потолок, лениво грыз яблоки, которыми их угостили родители Кранихфельда. Лицом Пашка - вылитый актер Проханов, тот же курносый нос, такие же смеющиеся кошачьи глаза, та же шкодливая милая улыбка. Прямо как брат-близнец, но только с короткой стриж-кой.
  - Макс, фамилия у тебя какая-то странная. Из евреев, что ли? Или нем-цев? - ни с того, ни сего, вдруг Пашка обратился к молчаливому соседу.
  - Сам ты, еврей! Не видишь у него нос курносый, где ты хоть одного еврея с такой физиономией видел? - рассмеялся Димка, откладывая в сторону потре-панный журнал.
  - Успокойся, из русских. Может, кто-то из древних предков и был немцем. Не знаю. Переводится - 'журавлиное поле', - нехотя ответил Максим, вновь от-ворачиваясь к стене.
  - Красиво! Журавлиное поле, - отозвался Пашка и, опустив руку под кро-вать, бросил огрызок яблока в 'утку'. - Не то, что у меня рабоче-крестьянская, Голов. Потому что, голый, голытьба. Замечательные у тебя предки, Макс. Я это сразу почувствовал, как только их увидел. А у меня матушка умерла, когда мне восемь лет было. Отец запил. Потом окончательно спился. Алконавт, хренов! Даже на проводы в армию не пришел. Я все время с бабушкой жил, единствен-ная добрая душа, кому я на белом свете еще нужен. Она у меня бывшая учи-тельница, пасла меня, будь здоров. Все в разные кружки записывала, в спортив-ные секции меня водила. Ни на шаг от себя не отпускала. Боялась, что спутаюсь с дворовой шпаной и покачусь по кривой или по папашкиным стопам пойду. Горьким забулдыгой стану. Только просчиталась, моя дорогая бабуля, Антонина Матвеевна; насмотрелся я на батины выкрутасы во как, выше крыши. На его пьяные скандалы. К спиртному отвращение теперь на всю жизнь.
  - А я пропустил бы соточку, другую, - тихо отозвался Михалыч.
  - Михалыч, не грусти, старина! Вот завтра побрею тебя утречком и смота-юсь к Тане, глядишь чего-нибудь и надыблю.
  - Да, Сашенька сегодня уже больше не даст.
  - Не греши дружок, отдай два года Родине должок! - пропел Пашка, гром-ко зевая. Подняв культю, он подтянулся на руках и вновь плюхнулся в инвалид-ную коляску. Лихо развернулся на месте и покатил по палатам.
  
  Вишняков, закованный наглухо в гипсовый корсет, уставясь в белый пото-лок, на котором ему были знакомы все шероховатости и трещинки, слушал кос-ноязычное чтение газетной статьи Антоном Боженковым. Монотонное чтение часто прерывалось горячими спорами и колкими репликами, которые отпускали, лежащие на кроватях больные. Внезапно Антошка на полуслове замолчал. На-ступила гробовая тишина, несвойственная их шумной палате. Александр, ле-жащий у окна, в недоумении повернул голову. Молчаливые взоры всех были устремлены в сторону открытой двери. Там, рядом с заведущим отделением, Ароном Ивановичем, стояла заплаканная женщина в белом халате без чепчика с короткой стрижкой. В левой руке у нее был большой полосатый пакет, в правой скомканный носовой платок. После ранения зрение у Александра значительно ухудшилось. Что-то знакомое почудилось ему в этом неясном расплывчатом женском силуэте. Он во все глаза вглядывался в него, боясь, из-за невесть отку-да появившегося тумана, потерять родные милые черты. Теплая нежная волна захлестнула его.
  - Гаврошик, - прошептал сквозь слезы он...
  
  
  
  Глава двадцать шестая
  
  
  Свят очнулся от неприятного звука, от какого-то странного скрежета. Сел на койке, свесив ногу. В углу, закинув руки за голову, громко сопел и мычал во сне Пашка Голов. В темноте тихо всхлипывал Макс, накрывшись с головой одеялом. Странный скрип доносился от окна, где лежал загипсованный Вишня-ков.
  'Черт! Как же я сразу не догадался, - парень оглянулся в сторону спящего прапорщика. - Ведь это Михалыч зубами скрипит'. Свят, опустив голову, уста-вился на свою ампутированную выше колена ногу: 'И почему, он тогда наступил на эту, будь она проклята, сплющенную ржавую консервную банку? Какая сука успела подгадить!
  Взрывом оглушило, разметало, отбросило в колючий кустарник. Вместо ступни - страшное месиво, кровавые лохмотья и адская боль. Ромке, Секирину и Чахе повезло, почти не зацепило, а вот Трофимову нет: осколки пришлись тому в спину. Если б он носил 'броник', наверняка, остался бы жив. Но он всегда говорил, пусть лучше пуля его продырявит навылет, чем в 'бронике' перелома-ет все кости.
  Свят не помнил, как матерился, перетягивая ему ногу, Володька Кныш; как настойчиво хлопал его по щекам легко раненый Чаха, чтобы он не ушел в 'от-ключку'. Единственное, что он запомнил, как по двору носились, кудахча, обе-зумевшие рябые куры, как Ромка Самурский, склонившись вплотную к его лицу, что-то громко кричал, оскалив белые зубы ...'
  
  Нащупав в изголовье койки костыли, Свят встал и, оперевшись на них, вышел в длинный темный коридор. Медленно доковылял до стола дежурной се-стры. Эллипс света от настольной лампы выхватывал из темноты склоненную над книгой светлую аккуратненькую головку медсестры Сашеньки.
  - А ты, почему не спишь? Болит? - обеспокоенно спросила она, поднимая свое милое лицо с пухленькими щечками.
  - Не спится, Сашенька. Болит. Пойду поcмолю. Потом кольнешь, хорошо?
  Выйдя на лестничную площадку, устроился на сложенных костылях. Заку-рил. Вроде полегчало.
  'В институт не прошел, засыпался на экзаменах. Болел ангиной, 'лаку-нарная' называется, не дай бог кому-нибудь, такой прелестью переболеть. Да-же глотать было больно, не то, что извилины напрягать. Завалил математику. Расстроился. Тут еще повестка в армию. Хорошо, что у Маринкиных предков знакомая 'шишка' в военкомате. Свят им как родной, как никак с двенадцати лет с их дочкой вместе танцует. Старшего сына-то они потеряли три года назад. Братишка Маринкин, Аркаша, на Кавказе погиб на горной реке. Увлекался вод-ным туризмом. На байдарке перевернулся с напарником на порогах в ущелье Волчьи ворота. Нашли их через пару дней искалеченных до неузнаваемости в нескольких километрах вниз по течению. Так, что Свят им как сын родной. А у него и друзей-то настоящих нет, все время с Мариной. То соревнования, то тре-нировки, то сборы. Даже ночует иногда у них, чтобы через весь город по темени не тащиться домой. Мать все обижается, ворчит. Говорит, сынок, может совсем туда переберешься? Сама, конечно, рада, что все у него хорошо сложилось. Есть серьезное увлечение танцами, неоднократный призер, есть любимая дев-чонка. Что не попал в дурную компанию как его закадычный друг детства Алик Матвеев, который угодил в тюрьму за грабеж и наркотики.
  Так вот, позвонили Маринкины родители своему знакомому. Не успел Свят и глазом моргнуть, определили его по блату вместо Дальневосточного ок-руга в местную часть внутренних войск. Повезло ему жутко, как дяде Косте, ко-торого, когда-то вытурили за 'хвосты' из института, и он загремел во флот. Правда, боевые корабли он видел только на картинках да из окна казармы, по-тому что всю свою военную службу проиграл в волейбол за Черноморский флот, так как в свое время юношей играл за волейбольную команду Москвы. Вот и у Свята служба была не хуже, сплошная лафа, устроился как у Христа за пазухой: постоянные танцевальные турниры, то зональные, то региональные... Так закру-тился, что почти забыл не только о службе, но и как выглядят суровые рожи род-ных командиров.
  Но командование части не забыло про замечательные способности рядо-вого Чернышова. Решило к женскому празднику устроить творческими силами полка концерт для солдатских матерей и их любимых чад. Тут уж ему пришлось попотеть. Выступить в роли педагога, тренера. На восьмое марта он танцевал с медсестрами Татьяной и Людой танго, румбу, фокстрот и вальс в Доме офице-ров. Месяц он натаскивал партнерш, хоть девушки были и понятливы, все равно получилась халтурка та еще. Чувствовались в движениях отугловатость, какая-то скованность. С их дуэтом, конечно, не сравнишь. Он и Марина были как одно целое, неразделимое. Долгие годы упорных тренировок и выступлений превра-тили их в единый заведенный механизм, абсолютно не дающий никаких сбоев. А как они танцевали джайв или румбу... Нет, это надо видеть! - Свят улыбнулся, вспоминая последний турнир. - Даже их кумиры, экс-чемпионы Тимонин и Бели-кова, обратили на последнем турнире на них внимание.'
  - Кто он теперь? Обрубок! Жалкий обрубок! Калека! Джон Сильвер, твою мать! - он зло засмеялся. - Мересьев, бля!
  'И все из-за лысого козла, Басаева. Если б не полез этот мудак в Даге-стан, не ковылял бы Свят сейчас на костылях по госпиталю. Не страдал бы от, замучившей его, фантомной боли. И Пашка Никонов не сложил бы головушки в том бою. Свят, как сейчас помнит Пашкин последний взгляд, который он бросил на них, исчезая с Тимохиным за сараями. Это был безысходный потухший взгляд, взгляд обреченного на смерть'.
  Вновь глубоко затянувшись, Свят устало прикрыл глаза. Перед ним свер-кал яркими огнями танцевальный зал. Звучала музыка. Гудела, хлопала разно-цветная публика. Объявили пасодобль. Темпераментно вытанцовывали пары соперников. Маринка с обворожительной улыбкой Кармен в сверкающем обле-гающем платье стремительным 'плащом' кружилась, вращалась, изгибалась перед ним, подчиняясь каждому его движению. Шассе вправо, шассе влево, фалловей виск, обратный фалловей, ля пассе... Высокоподнятая грудь, широкие опущенные плечи, наклоненная вперед голова. Он, то тореадор, то бык. Она же - его плащ. Бандерильяс, сюр плейс, фламенко тепс, плащ шассе... Вот мелька-ет ее гибкая талия, обнаженные спина и плечи, зеленые лучистые гла-за...Аппель, твист поворот, атака, испанская линия...
  - Где жестко фиксированная голова! Не вижу! - доносится до него серди-тый голос Анны Петровны, их педагога по латиноамериканским танцам. - Фикси-руй голову!
  
  Сашенька, обеспокоенная долгим отсутствием Свята, отложила книгу и направилась на его поиски. Нашла она его на лестничной площадке, рядом с ур-ной для окурков. Он сидел, неподвижно откинувшись спиной к стене, на сложен-ных крест на крест костылях. Сбоку от него под опущенной рукой по кафельной плитке расплылась темная лужа крови...
  
  У перил, прижав ладони к заплаканному лицу, стояла перепуганная Са-шенька. Над Святом склонились: дежурный хирург Елистратов и медсестра из соседнего отделения.
  - Фиксируй голову!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть третья
  Неотмазанный
  
  
  Глава первая
  
  Выпускной, школьный бал, встреча солнца с утра,
  Оперились птенцы, стоит мать у окна.
  Их в гнезде не удержишь, - тихо шепчет она,
  Раз путевкою в жизнь, наградила страна!
  На чужую войну отсылаешь меня,
  Да, так надо, сказала родная страна.
  Но не ждешь нас назад ты, нас ждет только мать,
  И не отмазанный школьник пошел убивать!
  Дорогая, дорогая, дорогая страна!
  Что ж бесплатно учиться ты мне не дала?
  Мой сейчас институт - Дагестан и Чечня!
  Это Оксфорд и Брук, здесь учеба моя!
  Дорогая, дорогая, дорогая страна!
  Невозможно прожить на то, что ты нам дала!
  Ни чего не умею, я в вашу жизнь не впишусь,
  И не знаю, что делать, когда возвращусь!
  
  
   Из песни 'Школа киллеров' Александра Зубкова
  
  
  
  Ревущую уляпанную БМП подбрасывало на ухабах, мотало из стороны в сторону по разбитой вдрызг дороге; и она неустанно клевала носом, натужно попыхивая вонючим дымом. Карай, Приданцев и сержант Головко возлежали на замурзанном полосатом матраце, разостланном на броне рядом с пушкой. Сзади, упираясь уделанными гряью сапогами в притороченное бревно, уткнув-шись обветренными отрешенными лицами в отсыревшие поднятые воротники, сиротливо притулились фигуры Секирина, Привалова и Ромки Самурского. Ко-лонна с плановой 'зачистки' возвращалась домой. Карай, навострив уши, смот-рел блестящими черными глазами, то на серый безжизненный лес по краям до-роги, то на маячивший перед 'бээмпешкой' урчащий 'Урал', который то и дело юзил по жидкой грязной дороге. Кобель, изредка поворачивая голову к Придан-цеву, тыкался холодным влажным носом в рукавицу кинолога. Он чувствовал, что они возвращаются на базу. Но, не знал, что до базы он так и не доедет, как и ласковый 'собр' Савельев, как и несколько 'вованов', устроившихся на броне идущих следом 'бэшек'. Что, через пару минут, вон за тем поворотом, колонну ждет огненный смерч.
  
  Виталька Приданцев с широко открытыми глазами на обоженном лице безучастно смотрел в пустоту и монотонно мычал как пьяный. Лейтенант Капус-тин, перевернув его на спину, трофейным кавказским кинжалом вспорол окро-вавленный, обгоревший рукав бушлата и наложил ему жгут чуть выше локтя.
  - Укол, давай! Да, быстрей же! Чего телишься! - прикрикнул он на прапор-щика Филимонова, который, прижимаясь всем телом к опорному катку, трясущи-мися руками копался в сумке. У него под ободранным 'шнобилем' как у кота во время драки в разные стороны топорщились рыжеватые усы, и подергивалась щека.
  - Перевяжи культю! Да как следует! И отсюда никуда! Понял? Носа из-за 'коробочки' не высовывайте!
  - А ты, куда?
  - Я попытаюсь до 'бэтра' добраться! Почему молчат, паразиты!
  - Хана, Паша! Всем хана! - твердили дрожащие губы прапорщика, ставшие похожими на вареники.
  - Не бзди, Филимонов! Прорвемся, бля!
  - Куда, Паша?! Обложили как волков! Со всех сторон! Всем п...дец!
  - Не каркай, Филя! До 'вертухов' продержаться бы! - прокричал под гро-хот гранат, визг и звяканье осколков о броню Капустин на ухо распластавшему-ся прапорщику.
  Чуть поодаль от БМП валялся сильно опаленный труп кобеля Карая, с разорванным в клочья брюхом. Сбоку с 'бэтээра' как-то нервно с паузами зара-ботал КПВТ, вслепую наугад прощупывая свинцом окружающие холмы. Ярост-ный огонь 'духов' вновь прошелся по центру колонны, где находились 'уралы'. Пулеметные трассы хаотично ковыряли грязь, с остервенением вгрызались в обочины, неистово молотили по броне, разбивали фары и лобовые стекла в ис-крящуюся труху, безжалостно кромсали борта и крылья, пытаясь достать смер-тоносным жалом укрывшихся бойцов. То здесь, то там с гулом рвались 'воги'. Вокруг все горело, тряслось и громыхало. Пылала зигзагами разлившаяся со-лярка, коптили скаты, едкий черный дым от которых клочьями стелился над за-блокированной колонной. Часть 'чистильщиков', отстреливаясь, залегла за бронетехникой и 'уралами', другая нашла спасение в кювете.
  Рядовой Самурский, как и многие, лежал в придорожной канаве наполо-вину в мерзкой жиже, прикрыв голову автоматом, прижавшись щекой к рыжей, похожей на дерьмо, глине. Ромка сопел как загнанная лошадь. В голове стоял сплошной звон, неистово стучало сердце, выпрыгивая из груди. Под ногами хлюпала холодная вода. Комья грязи, осколки и пули со свистом проносились над головой.
  'Неужели, все! Амба! Неужели, никогда больше не увидит: ни Светки, ни близких, ни друзей, ни родного города!' - пронеслось у него в голове. Он пред-ставил, как его завернутого в шуршащую фольгу молчаливые угрюмые солдаты грузят в кузов машины.
  'Вот дурак, чего в институте не училось! Теперь приключений на свою жо-пу выше крыши!' - думал Ромка.
  В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил без особого труда. Учебой там себя дюже не утруждал, так как науки ему всегда давались легко. Да, вот, лень-матушка сгубила. Вместо, того, чтобы ездить регу-лярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в постельке, поболтаться по тусовкам, погонять музыку на полную катушку. Бедные соседи, как еще не оглохли. И вот подошла пора сдачи зачетов и экзаменов. Тут-то все и началось! Преподаватели будто сговорились, все, как один. Тем, кто аккуратно посещал лекции и лабораторные, экзамены и зачеты поставили, можно сказать, 'автоматом'. А с тех, кто прогуливал и отлынивал от занятий, драли три шкуры. Ромка тоже попал в тот 'черный список'. Тут не помогли, ни его цепкий изво-ротливый ум, ни последние две недели перед экзаменами, которые он усиленно готовился. Педагоги постарались отыграться за неуважение к их труду. Сессия для него прошла с плачевными результатами. Вышибли его с треском с первого курса за несданные 'хвосты'. Не успел он прийти в себя после игнания из 'хра-ма науки', как принесли повестку в 'доблестную армию'.
  Еще утром, когда тащились по туманной горной дороге на эту, будь она проклята, зачистку в селение Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувст-вие, что сегодняшний день скверно кончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили в засаду! До дембеля всего-то, ничего! Кот наплакал! И на тебе!
  - Суки!! Гады!! - застонал от бессилья, расстроенный парень. Зверея, вце-пился зубами в засаленный рукав. - Мразь, черножопая!! Сволочи!! Своло...!
  Неожиданно с боку вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив всех брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок и словно каленым железом прожгло чуть ниже 'броника', чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как что-то горячее заполняет пах.
  - А-а! А-а! - Ромка выпустил АКМ и сполз вниз, не зная, куда деваться от нестерпимой режущей боли. Его пальцы судорожно скребли землю, между ними выдавливалась как крем от торта, липкая почва, вперемежку с опавшими листь-ями. Рядом, кто-то дико кричал. Подняв голову, он увидел как, развернувшись к нему, матерясь, прапорщик Сидоренко меняет 'рожок'. У его ног на четверень-ках в луже, уткнувшись окровавленным лицом в землю, притулился кто-то из сержантов. То ли Афонин, то ли Елагин. Из-за хрипящего сержанта куда-то мимо Андрея смотрели неподвижные обезумевшие глаза рядового Свистунова, 'ду-шок' сжался в комок и что-то шептал побелевшими губами. В красном покрытом цыпками кулаке с разбитыми костяшками он сжимал маленькую потертую иконку на шнурке. По замурзанным щекам, оставляя борозды, текли слезы.
  - Пи...дюлей, захотел?! Бери автомат, сука!! В лобешник дать?! - накинул-ся на 'молодого' сержант Володька Кныш, грубо пихая того сапогом в зад и за-махиваясь прикладом разбитой 'эсвэдэшки'.
  - Ахмеды, мать вашу, всю оптику изуродовали, мерзавцы! - отчаянно ру-гался он, не обращая никакого внимания на стрельбу и грохот вокруг.
  Слева дружно огрызнулись пулеметными очередями 'собры'. Сквозь гул боя донеслось знакомое стрекотание 'вертушек'. Над колонной пронеслись два Ми-8 из группы огневой поддержки, развернувшись, они вдарили 'нурсами' по серым вершинам.
  - Степан! Живем! - крикнул весь прокопченный старший лейтенант Колос-ков с дымящимся ПКМом, подползая к 'бээмпешке'.
  - Савла, убили! - проорал ему в ответ оглохший от взрывов Исаев, высо-вываясь из-под 'звездочки' БМП. Он был весь ободран и грязен как трубочист. При взрыве его выбросило из кузова, и он неудачно упал лицом в месиво разби-той вдрызг дороги, сломав при этом два пальца на правой руке. Безымянный и мизинец наполовину ушли внутрь ладони, теперь вместо них были какие-то жалкие, желтые от курева обрубки. Ухватив торчащие фаланги, Степан рывком вернул их на место. Но пальцы в разбитых суставах уже не слушались. Кисть опухла и превратилась в маленькую мягкую подушку. Не обращая на это внима-ния, 'собровец' короткими жалящими очередями сдерживал огневые точки про-тивника.
  - Братухи, не видел?!
  - Виталька с Тимохиным по кювету в хвост подались, с фланга хотят 'нох-чей' обойти!
  'Вертушки' дали залп ракетами и прошлись по зарослям плотным огнем из пулеметов. Когда один из них, отстрелявшись, выходил из атаки на вираж; в пике входил другой, накрывая 'воинов аллаха' очередным залпом, не давая тем прийти в себя. 'Ведущий' развернулся боком; и по укрывшимся боевикам, сея смерть, ударил закрепленный на растяжках в дверном проеме АГС-17. Веер разрывов прошелся по кустам и деревьям, за которыми укрылись нападавшие, выкашивая все живое вокруг. Второй Ми-8МТ, барражируя в стороне, обнаружил новую цель и саданул ракетами по замаскированным в низине двум 'нивам'; одну тут же разнесло в куски, белая же с водителем кувыркнулась вверх коле-сами и вспыхнула как сухой соломенный сноп...
  
  Над атакованной из леса колонной 'вованов' стелились клубы едкого черного дыма. Один из вертолетов приземлился на дорогу взять раненых и 'двухсотых'. Другой же Ми-8МТ продолжал барражировать над лесом, откуда из засады велся обстрел колонны.
  Колосков продрался через кусты, в ложбинке чадила, лежащая на боку, белая 'Нива'. Тут же валялся окровавленный тлеющий труп боевика в камуф-ляже. Немного поодаль горела груда исковеркованного металла, тоже когда-то бывшего автомобилем. 'Собровец' оглядываясь по сторонам приблизился к 'Ниве', из-под нее торчало туловище придавленного, но еще живого боевика, который видно не успел выскочить из машины. Тонкие белые пальцы его судо-рожно впились в землю, один глаз на окровавленном лице неотступно следил за движениями 'собровца', из под сдвинутой набекрень шерстяной шапочки вид-нелась копна светлых волос.
  'Снайперша! Сука!' - мелькнула мысль, Квазимодо, не раздумывая, на-жал на спуск. Короткая пулеметная очередь отозвалась эхом. Подошел побли-же. Так и есть! Вон, она! Зачехленная винтовка с оптическим прицелом, что уперлась дулом в превратившийся в ледяную кашу триплекс лобового стекла. Осмотрелся вокруг. На редких островках подтаявшего снега были четко видны удаляющиеся в глубь леса следы.
  - Ушел падлюка! - Игорь сплюнул в сердцах и сорвался с места, махнув рукой, показавшимся из зарослей слева Тимохину и Виталию Исаеву. Он бежал, внимательно всматриваясь во враждебный лес. Под ногами в проталинах шур-шали прошлогодние опавшие листья, брызгами разлетался ноздреватый снег. Неожиданно он увидел впереди меж деревьями мелькающий силуэт. Квазимо-до, не теряя осторожности, прибавил скорости. Бежать с ПКМом на перевес бы-ло крайне неудобно. Может бросить, мелькнула у него вдруг шальная мысль. Иначе, хер догонишь! Вот уже показалась спина в кожаной коричневой куртке, бегущего боевика. Оружия у него в руках не было.
   - А черт с ним! В случае чего 'макаров' выручит, - подумал Игорь, на хо-ду освобождаясь от пулемета. Словно тяжеленный камень с себя сбросил. Бе-жать стало намного легче. Расстояние между ними сокращалось.
   Запыхавшийся взмокший боевик, услышав за собой топот преследователя и треск ломающихся веток, быстро оглянулся. Увидев, что за ним гонится невоо-руженный враг, он остановился, тяжело переводя дух. Он был крепкого сложе-ния, ростом не ниже Колоскова, на вид ему было, наверное, чуть больше три-дцати. Небрит. Открытое лицо. Орлиный нос. Можно сказать, красавец. Его даже не портил небольшой шрам над левой бровью. Черные большие глаза внима-тельно следили за 'собровцем', который, догнав врага, настороженно прибли-жался.
   В руке чеченца матово блеснул клинок. Колосков, тяжело дыша, переми-наясь, стоял в трех метрах напротив боевика и смотрел куда-то сквозь него. Правило каратиста: никогда не смотри противнику в глаза. Про 'макаров', кото-рый покоился в кобуре на поясе, он даже и не вспомнил.
   - Ну, что? Падла! Отбегался? - невольно вырвалось у запыхавшегося от бега Игоря. Пот капельками проступил на его прокопченном лице.
   В ответ из пересохшей от волнения глотки 'нохчи' вырвался хрип. Квази-модо сделал шаг вперед. И они закружились вокруг друг друга, выжидая, кто первый сделает роковую ошибку, которая будет стоить кому-нибудь из них жиз-ни. Неожиданно, где-то в стороне, чередуясь, громко затакали пулеметы, про-гремел взрыв гранаты. Это и послужило сигналом к атаке. Боевик, не выдержав нервного напряжения, рванулся вперед, сделал резкий выпад ножом и нарвался на нокаут: Колосков, стоящий перед боевиком с опущенными руками, отклонив-шись корпусом в сторону, встретил его молниеносным ударом в лоб. Коронный 'уракэн маваси-ути', круговой удар тыльной стороной кулака прошел на 'от-лично'. Произошло сложение сил. Отключившийся чеченец выронил клинок, но-ги в коленях подломились, и он рухнул на землю. Колосков быстро обыскал вра-га, кроме ножа другого оружия при нем не было. Вытянув у пленного ремень из спущенных штанов, сделал вложенную петлю и рывком затянул ее на руках. 'Теперь хрен освободится без посторонней помощи', - подумал Колосков, про-пуская конец ремня противнику между ног. Вот 'таким Макаром' он и приволок пленного 'чеха' к разгромленной на горной дороге колонне, держа его как шавку на привязи. Идти пришлось медленно, потому что ноги у 'чеха' путались в спу-щенных ниже колен штанах, а ремень больно врезался в мошонку...
  
  Мрачный Сафронов с 'акаэсом' в руке в перемазанном сыром камуфля-же обходил разгромленную колонну. Потери были значительные: сгорели два 'урала', подорвался на радиоуправляемом фугасе тральщик (головной БМП с 'катками'), чадил покореженный БТР, из которого чумазые бойцы спешно из-влекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело. Перед 'уралом' в колее у пробитого горящего ската накрытый потрепанным бронежилетом в луже крови покоился безголовый 'двухсотый', младший сер-жант Мамонов. В кювете с раздробленными ногами, вниз лицом - 'собровец'' Савельев. Видно он пытался из последних сил отползти от горящей машины, прячась за стелющейся гарью, когда его настигла снайперская пуля, попавшая ему в спину.
  - Раненых и 'двухсотых' на борт! В темпе, сынки! В темпе!
  Ми-8 приземлился в метрах двухстах за поворотом прямо на дорогу, бо-лее подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым дымом, под ногами на полу звякали, шуршали сотни стреляных гильз.
  - Ромчик, потерпи, старик! Уже близко! - Старшина Баканов, задыхаясь, успокаивал Самурского, которого на брезенте с трудом тащили к вертолету. За-ляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой глине. У Ромки при каждом их шаге темнело в глазах, все внутри переворачивалось, раз-рывалось на части. Словно бритвой осколком ему располосовало бушлат и рас-пороло брюшину. Если бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы наружу. Его наспех запеленали, обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли к вертолету.
  - Братцы! Братцы, смольнуть, дайте! - прохрипел он из последних сил, слезы текли по щекам, оставляя гряные дорожки. - Помираю...
  - Ты чего, Самурай, удумал? Я те, помру! Пачку-то живо начищу! - при-грозил вспотевший контрактник Головко, громко сопя носом.
  Черномазый как негр пулеметчик Андрюха Секирин в разорванной на гру-ди 'разгрузке', прикурив, быстро сунул 'примину' раненому в потрескавшиеся на бледном лице губы. Но Ромка потерял сознание, голова свесилась на бок, окурок выпал изо рта и, упав, затлел на воротнике бушлата. Он уже не слышал: ни гулко громыхающих солдатских сапог в грузовом отсеке Ми-8, когда загру-жали 'двухсотых' и раненых; ни четырехэтажного мата бортмеханика, обнару-жившего свежие пробоины в обшивке фюзеляжа; ни протяжных стонов майора Геращенко, раненого в бедро; ни гудящего рокота винтокрылой машины.
  
  
  
  Глава вторая
  
  Пришел в себя Ромка уже в госпитале на операционном столе, когда ему вводили в полость живота дренажные трубки. Ему повезло: внутренности ока-зались целы. Осколок лихо резанул ему поперек живот, по счастливой случайно-сти не задев внутренних органов. Ромка лежал под капельницей совершенно обнаженный, 'в чем мать родила', и чувствовал себя, явно, не в 'своей тарел-ке'. Вокруг сновали и возились с ним две молоденькие медсестры, одна свет-ленькая с длинными волосами, другая - темненькая с короткой стрижкой и кур-носым носиком в зеленой операционной пижаме.
  - Прикройте парня, а то замерзнет! Вон, уже гусиной кожей покрылся! Не-чего, мужскими прелестями любоваться, бесстыжие! Налюбуетесь еще! - серди-то прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.
  Ромка прикрыли простыней.
  - Ну, как дела, Самурай! - спросил он, улыбаясь, склонившись над ним.
  - Откуда вы знаете, что я Самурай? - еле ворочая пересохшими губами, отозвался Ромка.
  - Ну, как же, Окаяма-сан, тебя же с 'харакири' доставили! С распоротым брюхом, кишки все снаружи были. Теперь ты у нас Самурай. Крепко тебе повез-ло, приятель! Считай, в рубашке родился! Если б не сальник, 'край' тебе паря!
  - Какой еще сальник? Что это такое? - прошептал парень.
  - Это, мой дорогой, такая жировая стенка, которая несет защитную функ-цию, прикрывает собой кишечник. Вот он то и спас тебя. Конечно, мы его немно-го укоротили без твоего согласия. Подрезали поврежденные части. Подлатали, одним словом.
  На третий день Ромку из реанимационного отделения медсестры привез-ли на 'каталке' в общую палату, где было ему приготовлено местечно у окна.
  'Здравствуйте, дорогие мои, мама, бабушка и Танюшка! Пишу вам из гос-питаля. Простите, что так долго не писал. Не хотел расстраивать вас, что в Чеч-ню отправили. Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь. У меня все хо-рошо, все цело. И руки и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу, но ничего страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На днях обещали снять швы. Доктор говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать. В апре-ле буду, наверняка, уже дома. Если будет звонить Денис, ему привет от меня передайте.
  В палате кроме меня еще пятеро раненых. Двое ребят-саперов из Грозно-го, десантник, омоновец и кинолог наш, Виталька Приданцев. Все они в отли-чие от меня с тяжелыми ранениями. У Витальки левую кисть взрывом гранаты оторвало. Кирилл и Андрей, подорвались на фугасе, когда разминировали доро-гу у блокпоста в Старопромысловском районе в Грозном. Десантнику Лехе Бон-даренко в горах пуля попала в грудь, пробив бронежилет; очнулся он в сугробе и всю ночь полз, пока его наши не подобрали. Обмороженные пальцы на ногах ему ампутировали. Он хорохорится, хотя ему не лучше других. Сержант Сашок из челябинского ОМОНа, попал в засаду на Аргунской дороге. Его - придавило подбитым бэтээром, раздробило кости. Лежит весь закованный в гипсовый пан-цирь, да еще и шутит по этому поводу. Говорит, что стал похож на мумию еги-петского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это главврач Евгений Льво-вич его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня кличка - Самурай, из-за шрама на животе. Есть в отделении еще трое 'гладиаторов' из соседней па-латы, бродят по коридору с торчащими навесу загипсованными руками. Пацаны в палате отличные. С ними не соскучишься. Вот только с Виталькой проблемы. Совсем ему плохо. Депрессия у него жуткая. Боимся за него, как бы чего с собой не сотворил. Ни с кем не разговаривает, целыми днями, молча, лежит, отвер-нувшись к стене. Его никто не трогает. Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он весь заходится от рыданий.
  Виталю сегодня ночью приснился сон, все Карая звал. Это овчарка его. Утром проснулся, а вместо левой руки - культя. Страшная истерика с ним при-ключилась. Лежит на койке, слезы рекой льются, мычит что-то невразумитель-ное, что есть силы колотит здоровой рукой по спинке кровати. Пока спал капель-ницу ему поставили, вырвал котетер из вены, простынь вся в крови. Не знали, что и делать. Сбегали, позвали медсестру. Прибежала Таня, обняла его, прижа-ла крепко его голову к груди. Стоит перед ним, что-то шепчет ему тихо, ласково целует в макушку, вздрагивающие плечи и спину поглаживает. Когда он притих, бедолага, увела его на перевязку. Потом я покурить вышел, смотрю, они в конце коридора у окна на банкетке рядышком, прижавшись, сидят. А светлые волосы у Татьяны в солнечных лучах серебром отливают. Словно какой-то волшебный светящийся ореол вокруг ее головы как у святой. У нас все поголовно в нее влюблены. Спястя полчаса привела Витальку, глядим на него, совершенно дру-гой человек перед нами. Преобразился весь. Вечером накололи его транквили-заторами; вот теперь лежит, сопит в отключке. Таня, сестричка, говорит, что главврач уже вызвал из Саратова его родителей'.
  Ромка опустил онемевшую руку с шариковой ручкой и устало прикрыл гла-за. Почувствовал, как пульсируя, кровь горячей волной побежала по венам, как пальцы охватило приятное покалывание.
  - Под Элистанжи блокировали отряд какого-то Абу, то ли Джафара, то ли Бакара, из наемников, - донеслось до него откуда-то издалека. Это воспомина-ниями с ребятами делился Алешка Бондаренко.
  - В лощине боевики накрыли минометным огнем 'вэвэшный' батальон, который с фланга на них здорово напирал. Прижали 'вованов' шквальным ог-нем к земле, ни голову поднять, ни высунуться. Бля, мечутся, тыкаются как сле-пые котята. Вопят, помощи просят. 'Батя' нас вперед бросил, на выручку БОНа. Тут 'вертушки' налетели. Видимость херовая. Туманище. Лупят куда ни попадя, 'огневая поддержка' по-нашему называется. Того и гляди, зацепят своих. Потом 'сушки' появились, бомбить стали. Комбат матюгами их кроет по рации, на чем свет стоит, а они дубасят, дубасят...
  
  
  Глава третья
  
  - Самурский! На перевязку! - крикнула, заглянув в палату, медсестра.
  Ромка, медленно поднявшись с койки, следом за Таней поплелся в пере-вязочную.
   - Раздевайся, посмотрим, как идут дела.
  Он с трудом начал снимать пижаму и тельник, Таня помогала.
   - Присядь. Сейчас будет больно, дорогой. Потерпи. Ты же смелый. Муж-чина.
   Медсестра, сняв повязку, резким рывком сорвала бинт, прикрывающий шов. Ромка от страшной боли невольно вскрикнул и застонал. Таня сильно при-жала его лицо к своей груди, ласково поглаживая ему волосы.
   - Ну-ну, всё, дорогой, успокойся! Всё уже позади! Конечно, больно! Милый, терпи!
   У Ромки потемнело в глазах и он инстинктивно как дикий зверек вцепился руками медсестре в талию, невольно уткнувшись в мягкую женскую грудь. Через мгновение уже забыл про свою боль, про свои муки...
  
   Когда Самурский вернулся с перевязки, Витальки в палате не было: к нему приехали из Саратова родители. Главврач, Евгений Львович, понимая на сколь-ко тяжелой будет для Приданцевых встреча, любезно предоставил им свой ка-бинет. Санёк мирно спал, тихо посапывая, в своем углу, Кирилл с Андреем тор-чали у подоконника и глазели на весеннюю улицу. Бондаренко полусидя писал письмо, старательно выводя буквы, подложив под тетрадный листок зачитанную книгу. От скуки весельчак Алешка Бондаренко выдумывал частенько всякие хох-мы и розыгрыши. Главным объектом своих порой жестоких подколок он избрал Рината Мухутдинова, краснощекого здоровяка из соседней палаты, который по-стоянно околачивался у них, так как здесь лежали его сослуживцы, саперы Ки-рилл Лазуткин и Андрей Терещук. Наивный и простодушный по своей природе деревенский пацан безоговорочно верил всем бредням десантника, которые тот без зазрения совести словно лапшу вешал ему на уши.
   Как-то сговорившись с Кириллом, Лешка решил в очередной раз подшу-тить над гостем. Зазвав соседа в палату, он сообщил тому, что запросто читает отпечатки пальцев, и что для него не стоит никакого труда найти любого пре-ступника, что будь он криминалистом, ему бы цены не было, чем и поверг про-стодушного парня из татарской сельской глубинки в шок.
   Освободив поверхность одной из тумбочек от всего лишнего, сдунув с нее крошки, он выложил из нескольких обломанных спичек замысловатый рисунок, если хорошенько присмотреться, то можно было разглядеть в нем человеческое лицо, только без овала. Тут тебе и глазки, и брови, и нос, и верхняя губа, и ниж-няя... Даже волосинка на 'голове' одна имелась...
   Алешка Бондаренко заявил присутствующим, что запросто определит по отпечаткам пальцев того, кто дотронется до любой из лежащих спичек. Экспе-римент проводили вчетвером: Ромка, Ринат, Кирилл и 'великий маг'. Леха пред-ложил в его отсутствие каждому дотронуться до одной из спичек. И он без труда найдет 'преступника'.
   Бондаренко, опираясь на костыли, вышел из палаты. Пацаны выбрали ка-ждый свою спичку. Ромка коснулся 'левого глаза', Андрюха 'левой брови', а Ринат - 'верхней губы'... Свистнули. Десантник с невозмутимым видом, вер-нувшись, плюхнулся на койку и подозрительным взглядом зеленоватых шкодли-вых глаз окинул присутствующих. В руке у него оказался стеклянный стаканчик из-под микстуры.
   - Ну, а теперь давайте свои отпечатки пальцев. Прикладвайте пальцы к донышку! Вот сюда!
   Ромка, чуть помедлив, торжественно приложил подушечку пальца к стек-ляшке, на которой остался узор.
   - Тэкс, посмотрим, - глубокомысленно промолвил 'маг', на свет неспеша рассматривая оставленный жирный отпечаток. - Очень, очень интересно. С ва-ми всё понятно, пианисты!
   Бондаренко взглянул на раненых. Ринат, широко улыбаясь, ждал чуда, Лазуткин со скучающей физиономией почесывал свой левый глаз, Ромка с не-прикрытым любопытством уставился на 'криминалиста', ожидая какого-нибудь подвоха.
   - Самурский дотронулся вот до этой спички! - громко объявил Лёшка.
   - Верно! - от удивления у Ромки вспыхнуло лицо и покраснели уши.
   - Тэкс, продолжаем, господа, присяжные заседатели! Прошу! - Лёшка про-тянул стаканчик Кириллу, тот поплевав на большой палец, плотно приложился к донышку.
   - Посмотрим, посмотрим, - медленно произнес Леха, изучая узор. - Эх, жаль, очков нету! Ну, да ладно, и так прекрасно видно! Кирюха, вот твоя спичка!
   Все заулюкали и захлопали в ладоши, своим бурным весельем разбудив лежащего в дальнем углу в гипсовом корсете 'омоновца' Саньку.
   - Лёшик, ну, а моя какая? - не терпелось узнать Ринату.
   - Твоя, вот! - десантник уверенно ткнул пальцем в 'верхнюю губу', при этом скучающий Лазуткин, стоящий рядом с гостем усердно потирал указатель-ным пальцем у себя под носом.
   У пораженного увиденным Мухутдинова отвисла челюсть и он, придя в се-бя, засыпал Лёшку вопросами.
   - Это, братва, все ерунда! Я ведь могу и так, не рассматривая отпечатки! По вашим фэйсам прочесть! Не веришь? Давай попробуем! Сейчас, пусть кто-нибудь из вас один дотронется, а я узнаю кто!
   Бондаренко, вооружившись костылями, заковылял к двери. Пока он отсут-ствовал, ребята решили, что до спичек дотронется Ромка.
   Вернувшись к палату, Леха, нахмурив брови, пристально взглянул на каж-дого, потом потерев ладони, поставил перевернутый стаканчик на тумбочку.
   - Ну, что ж, приступим! Ваши пальчики, господа, прошу!
   - Пожалуйста! - Кирилл приложил указательный палец, при этом получи-лось так, что он указывал им на стоящего напротив Ромку.
   - Следующий!
   - Теперь, заметьте, накрываем стакан платком, - Леха накрыл склянку мя-тым грязным платком, извлеченным из кармана больничного халата, и стал плавно руками словно Кио водить над тумбочкой. - Трах! Тибедох! Трах! Тиби-дох!
  Снова грозно взглянув на пацанов, 'магистр магии' выпалил:
  - Ромка!
   У Рината вновь от удивления отвисла челюсть, он, потеряв дар речи, во все глаза как на святого уставился на Леху. Ромка был поражен не меньше. Ла-зуткин тоже состроил удивленную вытянутую физиономию. Ребята на перебой выражали восхищение невиданными доселе способностями собрата по палате.
   - А еще раз можно? - спросил Ринат, почесывая волосатую грудь.
   - Отчего же нельзя, конечно можно! - Лешка, лениво насвистывая, стуча костылями, вновь направился к двери.
   - Ну, кто теперь?
   - Давай, ты, Ринат.
   - Нет, так он сразу догадается, давай Кирюха, ты.
   - Точно, так он не дотумкает, - согласился с Мухутдиновым Ромка.
   - Всё! Зови!
   Появившись, Леха долго поудобнее устраивался на койке, потом неспеша протер стаканчик платком и вновь поставил на тумбочку. Ребята принялись от-печатывать пальцы. Кирилл подышав на большой палец, с силой отпечатал его, при этом развернув его как бы в свою сторону...
  
  
  Глава четвертая
  
  За чем он его купил, Колосков и сам толком не знал. Вот, вдруг, захоте-лось и купил. Как говорится, шлея под хвост попала. Захотелось боевых това-рищей сфотографировать, себя запечатлеть во всей красе. Хотя ему этот поля-роид и фотки на хрен и не нужны были. Отвалил тому чеченцу на рынке полкуска за фотик и четыре комплекта бумаги. Пощелкал своих парней-собровцев, потом подвернувшихся 'вованов': прапорщика Сидоренко, 'старлея' Тимохина с сер-жантом Афониным, Привалова, Кныша с 'мухой', чуть позже вслед за ними при-мчался запыхавшийся земляк, рядовой Эдик Пашутин. Оказывается у него был в тот день день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него и потратили. Двадцать годков стукнуло Академику, как никак! Потом, смеясь, долго рассматривали цветные снимки.
  Через пару дней старший лейтенант Колосков должен был отправляться за снаряжением, почтой и продуктами в 'родные пенаты'. Соседи, 'омоновцы' из Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.
  Раненого в ногу майора Святова сопровождал капитан, Иса Сатаев. Чече-нец Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад пере-вез на жительство в Орск. Иса боялся за жену и ребенка. Многих его родствен-ников убили дудаевцы. Старший брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал че-ченским ОМОНом. Погиб спустя год, проезжая ночью мимо блокпоста под Дуба-Юртом. Он не остановился на предупредительные выстрелы и его 'уазик' бук-вально изрешетили пулями свои же.
  Выехали засветло вместе с колонной, направляющейся в Хасавюрт. За Хасавюртом сержант Иван Капало выжимал из 'Уаза' все на что тот был спосо-бен. Несколько раз их останавливали на постах ГАИ, особенное внимание было приковано к их пассажирам, орским омоновцам, вероятно, из-за чеченца Исы, который явно не вписывался в их компанию, ни фамилией, ни своим кавказским обличием. Лицо кавказской национальности у проверяющих вызывало соответ-ствующее отношение. Миновали Оренбург, от которого на Орск вели две дороги: либо по автотрассе на Казахстан, либо по южной дороге через Беляевку. Дорога на нее была не такой комфортной, как первая, но другого пути у них не было. Им надо было заехать в райцентр, где проживали родители сержанта Афонина. Пе-редать им фотографии и весточку от сына. В Беляевке притормозили у магази-на, спросили у бабок торгующих семечками, как найти их. Оказалось недалеко, совсем рядом, на соседней улице. Иван лихо подкатил к дому. Перед домом с голубыми резными ставнями аккуратный палисадничек, огороженный невысоким забором из сетки 'рабица'. Вылезли из машины, кости размять. Колосков подо-шел к калитке, громко постучал. За забором неистово залаял мохнатый низень-кий 'бобик', хвост 'баранкой', типичный 'двортерьер'. На крылечко нереши-тельно вышла женщина в пуховом платке, наброшенном на плечи.
  Окинула взглядом стоящих чуть поодаль у машины военных. Ее большие серые глаза с щемящей тревогой перебегали с одного лица на другое. Она с испугом уставилась на Ису, на его смуглую физиономию с крючковатым носом. И по-бледнев, судорожно ухватилась пальцами за косяк.
   - Здравствуйте! Афонины здесь проживают? - обратился к ней старший лейтенант. Побледневшая женщина , молча, кивнула.
   - Да, вы не пугайтесь, мамаша! Мы вам письмо и фотографии от сына привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.
   Из-за женщины показался встревоженный муж. Грузный лысеющий муж-чина с румяными щеками в клетчатой фланелевой рубашке.
  
   - А я-то перепугалась! Как услышала, у калитки машина резко останови-лась, так у меня сердце и кольнуло. Думала, с Федечкой, что-то случилось. А ко-гда вас увидела, - хозяйка посмотрела на Ису. - Простите, со мной вообще пло-хо стало.
  - Мариванна! Да успокойтесь, вы, наконец! Жив, здоров, ваш Федор!
   - Еще здоровее стал! - добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой и грибами за обе щеки. - Вот такой стал!
   - Федя, сыночек, - тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь в маленькие цветные фотографии. - Похудел родной, изменился.
   - Возмужал! Там все меняются! - морщась, майор вытянул больную ногу.
   - Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!
   - На войне быстро взрослеют! - вновь отозвался раскрасневшийся Свя-тов.
   - Паша, принеси пуфик и подушку.
   У натопленной 'голландки' на цветастом коврике возлежал, нахохлив-шись и распушив усы, жирнющий рыжий кот. Он, закрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание и вздохи хозяйки, изредка поглядывая через узкие щелки глаз на незваных шумных гостей.
   - Ну, и котяра у вас! Невозмутимый как бонза! Как кличут, сего господина?
   - Марсик! Лентяй первостатейный! Каких свет не видывал! Это его Федеч-ка еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.
   - Марсик! Марсик! Ну, Марс же! - безуспешно попытался Иван привлечь внимание кота. - Во гад, нажрался сметаны и ноль внимания! Эх, жаль не я твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих окрестностях бы пе-реловил!
   - Вот так вам удобнее будет, кладите ногу на пуфик, - сказал появившийся хозяин, устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую подушку за спину майора.
   - Да, вы, не стесняйтесь, милые, ешьте! Паша подрежь еще соленых огур-чиков.
   - Ну, мужики, еще по одной! - сказал муж Мариванны, разливая по рюмкам водку. - За вас, служивых!
  - У меня дед еще в Первой конной у Буденного служил, - похвастался май-ор Святов.
  - Хватит заливать, Андреич! - прыснул в кулак Колосков.
  - Почему заливать?
  - Фантазер, ты наш.
  - Не сходится, дорогой, по годкам не тянет! - добавил с усмешкой Иса, по-блескивая черными глазами, пощипывая усы.
  - Все тянет, братцы. У меня отец поздним ребенком был, да и со мной то-же припозднился, потому что семьей обзавелся уже довольно зрелым мужиком. У моего деда рано умерла жена, оставив двух маленьких мальчишек. И он же-нился на женщине с ребенком, на вдове своего комиссара. Тут-то и появился спустя десяток лет по неосторожности на божий свет мой родитель. Разница у него между старшими братьями была 14-17 лет. Батя рассказывал, старший, Ни-колай, был большой умница, с отличием окончил Казанский университет и, вер-нувшись в родной город, стал у них в школе директором. Представляете, родной брат-директор школы. Ну, отец у меня шибутной был пацан , последний ребенок как никак, естественно засюсюканный, всеми заласканный. Как-то батя вернулся усталый с рыбалки и завалился спать. А мать стала его одежду приводить в по-рядок и в кармане обнаружила махорку. Пожаловалась старшему. Когда папаш-ка проснулся, брат вывел его во двор и давай читать ему нотацию о вреде куре-ния в его юном возрасте. Мой, не долго думая, перемахнул через забор и запу-лил в воспитателя булыжником. Николай в войну командовал батареей, погиб за несколько месяцев до окончания войны. Наверное, из-за того, что у него рано умерла мать, он был самым серьезным из братьев. Дед его очень любил и тяже-ло переживал гибель первенца. Второй, Костя, подался в летное училище, вое-вал с немцами, потом в Корее, ушел в отставку полковником. Третий, Александр, тот что приемный, тоже выбрал военную стезю. Окончил военную академию. Был репрессирован, к счастью отделался двумя годами лагерей, тоже полков-ник. И батя, ведь мой покойный, тоже до полковника дослужился.
   - Только ты, наш дорогой, Андреич, так и будешь прозябать в майорах, по-ка не сдохнешь, - отозвался старший лейтенант. - Помяни мое слово!
   - Это точно! Академия мне уж ну никак не светит! - согласился Святов, прикуривая от зажигалки.
  - Не видать тебе ее как своих ушей! Староват ты для нее. Раньше надо было всех впереди локтями-то распихивать. Не перспективный ты у нас теперь. Сейчас нужны молодые, энергичные, яйцеголовые. А мы с тобой уже отработан-ный материал, 'пушечный фарш', нас учить, только время в пустую гробить, хо-тя боевого опыта у нас ого-го. Форы любому 'академику' сто очков вперед мо-жем дать...
  
   Через пару часов стали прощаться. Мария Ивановна приготовила им в до-рогу большой пакет со всякой домашней снедью. Пока Иса провожал майора в уборную, расположенную в глубине двора, Колосков поведал ей о жизненных перипетиях капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой выс-прашивать у вернувшегося чеченца о его семье. Появился, куда-то запропас-тившийся, Павел Семенович с огромной картонной коробкой в руках, от которой исходил специфический аромат.
   - Ребята, вот тут в коробке вяленная рыбка, сам ловил!
   - Они с Федюшкой у меня заядлые рыбаки! - улыбнулась Мария Ивановна, кутаясь в платок. Хлебом их не корми, только дай с удочкой зорьку встретить.
   - Спасибо, Пал Семеныч, к пиву в самый раз будет! До свидания, Мари-ванна! Не печальтесь, все будет хорошо!
   - С богом сынки! Приезжайте к нам летом! Рыбалка у нас на Урале отмен-ная! Мы с Федором такие места вам покажем!
   - Спасибо за хлеб-соль!
   - До свидания!
   - И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! - плакала у калитки мать сержанта. - Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!
  
  
  
  Глава пятая
  
  В Орске распрощались с раненым майором и чеченцем Исой и покатили дальше. В родной город въехали на следующий день под вечер. Уже горели на улицах фонари.
   - Иван, давай сразу заедем к Пашутиным, фотку передадим! А потом уж с чистой совестью отдыхать!
   Колосков достал из нагрудного кармана фотографии и стал на коленях их перебирать, остановился на последней, пашутинской.
   - Смешной! Лопоухий какой-то! - отозвался Иван Капало, мельком взгля-нув на фотокарточку.
   - Это для тебя он лопоухий! А для матери краше нет!
  Поколесили изрядно по микрорайону, пока нашли нужный дом, который притулился в глубине квартала. Колосков поднялся на третий этаж, позвонил не-сколько раз. Никто не открыл. На лестничную площадку выглянула любопытная соседка, маленькая сухонькая старушонка. Тихо прошамкала беззубым ртом, что Пашутины уехали к родственникам в деревню и будут только завтра, с любопыт-ством изучая военного через толстые мутные линзы очков с перевязанными марлей дужками.
  
   Колосков остановился у сестры, на радость племянникам. Домой после разрыва с бывшей женой не тянуло. Ему постелили в комнате у мальчишек. По-сле ванны и возни с маленькими сорванцами он тут же отключился, провалив-шись в глубокий сон. На следующий день утром с докладом явился к Протасову, подробно во всех деталях доложил об обстановке в 'горячей точке'. А вечером они с Михалычем посидели, выпили, поговорили за жизнь. Подполковник дал ему на отдых неделю, а потом с письмами родных и машиной продуктов обрат-но в Чечню.
  Проведал лежащего в госпитале Балашова Славика. Осколки извлекли. Дела его пошли на поправку, хотя главврач сказал однозначно, что на дальней-шей службе тому можно поставить крест.
  - Братан, как же тебя угораздило, а? - сокрушался Игорь, осторожно дер-жа в своих сильных руках его искалеченную руку.
  - Да, я и сам не знаю. В пылу боя, разве думаешь об этом. Какая там к черту осторожность, Квазик! Случайно на них нарвались. Их было четверо. По всему видать, наемники со стажем. Мы сходу атаковали, завалили одного. Если б не Вадик, то я бы точно поднял тот проклятый рюкзак, под которым 'эмэска' лежала, без всяких там раздумий. Пацана, вот жалко, ему еще девятнадцати не было! Меня собой прикрыл! А то бы точно труба!
  
  
  На третий день Игорь вместе сестрой сходил в церковь, поставил свечи за здравие оставшихся там ребят, Савельеву и Дудакову за упокой.
  На четвертый заглянул к Саше Алексееву. Дверь открыла мать Саши, Раиса Дмитриевна. Всплеснув от неожиданности руками, радостно обняла Ко-лоскова, расцеловала.
  - Слава богу, живой и здоровый?
  - Через четыре дня обратно, тетя Рая! Как говорится, покой нам только снится!
  - Гоша, да когда же этому будет конец? - спросила она, кухонным поло-тенцем утирая навернувшиеся на глаза горькие слезы. Отвернувшись от него и в отчаянии махнув рукой, расстроенная удалилась на кухню.
  У Алексеева был гость, какой-то бородатый парень в потертых джинсах и черном с аппликацией свитере, что-то увлеченно рисующий на тетрадном листе. Саша очень обрадовался нежданному появлению Игоря. Представил их друг другу. Незнакомца звали Леонидом, он бывший преподаватель художественного училища, по профессии скульптор. В настоящее время вольный художник, зани-мается малой пластикой, отливкой из бронзы. У него много заказов от 'новых русских' на изготовление каминных часов и некоторых эксклюзивных вещей.
  - Лень, покажи! - обратился к нему Алексеев.
  Леонид, придвинув поближе кожаный потертый кофр, стоящий в ногах, из-влек из него завернутый в плотную бумагу предмет. Развернул сверток и извлек небольшую бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати пяти сантиметров. Это была стоящая на цыпочках стройная об-наженная девушка с поднятыми руками, перед ней была оконная рама, будто она сладко потягивается, встречая ранний рассвет.
   - Квазик, ведь, правда, красиво! - спросил Саша, обращаясь к Колоскову.
   - Классно! - вырвалось в восхищении у Игоря. - Изящная работка, ничего не скажешь!
   - Лень, Ареса ему еще покажи!
   - А кто такой Арес?
   - Это... Это бог войны, ну одним словом, как Марс!
   - Аа..., - понимающе протянул Колосков.
   Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял со-бой бегущего греческого воина в доспехах и шлеме с обнаженным коротким ме-чом.
   - Вот тоже хочу заняться малой пластикой, как и Леонид. Тоже отливать фигурки. Задумок у меня море, фантазия, слава богу, пока работает, - возбуж-денно заговорил Саша, при этом глаза его светились. - Правда, это дело не про-стое, но на первых порах Леня обещал помочь советом и материалами. А там посмотрим, может что-нибудь из этого и выйдет. Работы малой пластики хорошо ценятся, так что, Игорек, пора из нищеты выбираться, нечего на несчастную пенсию перебиваться.
   Игорь искренне был рад за друга, что тот обрел душевное спокойствие, нашел себя в любимом увлечении, не опустил обреченно руки, поддавшись де-прессии после тяжелого ранения.
   - Сейчас я тебе свою последнюю работку покажу! Ахнешь! - Саша развер-нулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату...
  
  
  
  Глава шестая
  
  На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так и не передал фото и письма рядового Пашутина. После вчерашней встречи с сослуживцами, про-веденной в баре, тупо побаливала голова. На автобусной остановке в ларьке ку-пил пару банок 'Балтики', когда доехал до микрорайона, вроде полегчало. Под-нялся на знакомый этаж, на лестничной площадке между этажами с хмурыми лицами, молча, курили трое мужчин. Дверь в квартиру была почему-то приот-крыта. Из нее вышли, тихо разговаривая две, женщины, одна из них утирала за-плаканные глаза.
   - Извините, мне бы Пашутиных, - спросил Игорь, обращаясь к одной из них.
   - Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?
   - Нет, я служу с их сыном.
   - С Эдиком?
   - Да! Я фотографию и письмо привез от него.
  - Какую фотографию? Какое письмо? Его же в Чечне убили!
   - Как убили? - опешил Колосков.
   - Вчера утром приходили с военкомата и сообщили им о гибели сына. Се-годня вечером, военком сказал, привезут оттуда тело.
   - Да, вы пройдите, Сергея Михайловича сейчас нет, он с поминками и па-мятником дела утрясает, а Ольга Ивановна здесь. Плачет, бедняжка.
   Колосков вошел в квартиру. Обыкновенная двухкомнатная 'хрущевка' с нишей и тесным крохотным коридорчиком. У холодильника, притулившегося в углу, с зареванным лицом стояла худенькая светленькая девушка, которую успо-каивала, обняв за плечи, невысокая женщина в черном платке. Сильно пахло валерьянкой и чем-то еще. Мимо них из комнаты в кухню стремительно прошла с озабоченным лицом пожилая женщина. Никто не обращал на него никакого внимания. Он снял шапку и прошел в комнату.
  Стеклянная дверь, сервант, телевизор и зеркало были занавешаны белы-ми простынями. На телевизоре, изредка потрескивая, горела тоненькая восковая свеча, а рядом стоял, видно переснятый с фотографии, портрет улыбающегося Эдика, снятого в берете, тельнике и камуфляже на фоне российского флага. По-хоже, снимок сделан, по всей видимости, где-то на пересыльном пункте, где фо-тографы-колымщики одевают в одну и ту же форму ребят-призывников и щел-кают одного за другим. Разве кто откажется от такой фотографии. А потом нало-женным платежом рассылают по адресам родителей.
  Справа, на диване, откинувшись, полулежала мать Эдика, хрупкая жен-щина средних лет в черном, с отрешенным заплаканным лицом, стиснув в ку-лачке носовой платок. Над ней хлопотали, видимо, ее родственницы или подру-ги, которые пытались привести ее в чувство. Тут же суетилась знакомая ему со-седка-старушка. В сторонке несколько перепуганных девчонок, наверное, одно-классниц Пашутина, тихо шмыгали носами.
  - Голову ей опустите пониже! Уберите, не надо подушку!
   - Кто-нибудь, платок смочите водой!
   - Вера, нашатырь где? Куда дели нашатырь?
   - На книжной полке посмотри!
   - Оленька, бедная, девочка моя, - причитала седая полная женщина, вер-нувшаяся из кухни и опустившаяся в кресло. - Надо же такое несчастье! Такое горе! Эдичка!
   Посреди комнаты мужчина средних лет и молодой парнишка с длинными до плеч космами возились со столом, пытаясь раздвинуть его. В углу между ок-ном и сервантом у стены стояли четыре венка с траурными лентами. На одной было написано: 'Дорогому любимому сыночку от мамы с папой'. Под сервант забилась насмерть перепуганная серая с белым кошка, не понимая, что же про-исходит в доме уже второй день, что здесь делают эти чужие шумные люди.
   Вдруг запричитала и протяжно завыла как одинокая волчица мать убитого солдата, женщины вновь засуетились вокруг нее.
   - Коля, давайте перенесем ее в маленькую комнату, - позвала одна из женщин мужчину, который занимался столом.
   - Мужчина, помогите, пожалуйста, - она же обратилась к Колоскову.
   - Да, да, конечно! - глухо вырвалось у Игоря.
   Они подхватили осторожно безжизненное тело матери и перенесли в со-седнюю комнату на кушетку.
   - Саня, позови Ирину, медсестру с соседнего подъезда! Надо бы укол ей сделать! Пусть поспит хоть несколько часов! Завтра у нее будет очень тяжелый день! Эх, горе-то какое! Бедняжка!
   - Потерять единственного сына! Надо же такому случиться!
   - Проклятая война!
   - Не война, а политики! Своих-то детей они на бойню не посылают! Своло-чи! - отозвался зло мужчина.
   Колосков понуро стоял у окна. Комната Академика ничем особым не отли-чалась от обычных мальчишеских комнат. Только большим обилием книг, кото-рыми был забит стеллаж и полки над столом. Те же яркие плакаты популярных рок-групп на стене, кассетный магнитофон, усилитель, громоздкие колонки, пол-ка с кассетами, на стене видавшая виды гитара с наклейками на деке. На пись-менном столе под оргстеклом цветной портрет Пола Маккартни, школьные фо-тографии, среди которых фото светленькой девушки, похоже, которую Колосков видел только что плачущую в коридоре.
   Прибежала Ирина со шприцами и лекарством. Симпатичная молодая женщина лет двадцати пяти с короткой стрижкой. Оставив мать Эдика с медсе-строй, все вышли из комнаты. Раздавались всхлипы и вздохи, сидящих в печали женщин, говорили полушопотом, старались не шуметь.
   - Отпевание начнется в десять. С шофером катафалка уже договорились. Подъедет точно к девяти.
   - Катя, а как со столовой?
   - Столовую заказали. Не волнуйся. Автобусы будут. Николай Васильевич помог, со всеми уже договорился.
   - А веточки сосновые?
   - Ребята, Эдичкины друзья, обещали нарезать...
  Игорь, вспомнив о цели своего визита, извлек из кармана поляроидную фотокарточку и пристроил рядом со свечой и портретом погибшего парнишки.
  
  
  
  Глава седьмая
  
   Спустя полчаса он, ссутулившись как немощный старик на закате лет, оди-ноко сидел в небольшом скверике недалеко от Пашутинского дома на обледене-лой скамейке и пил 'из горла' водку. Было очень погано на душе. Не то слово, настолько мерзко, что дальше некуда. Колосков многое повидал на своем корот-ком веку, видел смерть во всех ее ипостасях, его ничем уже не удивишь, но вот смерть девятнадцатилетнего лопоухого парнишки, которого он снимал на поля-роид буквально несколько дней назад зацепила его душу костлявой рукой. Ему было плохо. Его всего трясло. Он сидел, понурив голову, уставившись пустым остекленевшим взглядом в землю, и даже не услышал тех легких шагов.
   - Это вы Эдичкино фото привезли? - спросил мягкий грудной женский го-лос. Старший лейтенант поднял голову. Перед ним в белой короткой куртке стояла Ирина, медсестра. Он смотрел на нее, не понимая, о чем она его спра-шивает.
   - Вставайте, холодно. Замерзли совсем. Пойдемте ко мне, я вас чаем на-пою.
   Колосков, ничего не спрашивая, встал и послушно как маленький ребенок побрел за молодой женщиной.
   Ирина жила на червертом этаже в соседнем подъезде в двухкомнатной квартирке с маленьким сыном. С бывшим мужем развелась из-за его постоянных кутежей и пьянок. На алименты не подавала, надеялась на его порядочность.
  Он 'калымил', строил новым русским особняки, занимался евроремонтом, од-ним словом заколачивал довольно приличные деньги, которые тут же утекали неизвестно куда. Ирине же он передавал через ее сестру насчастную тысячу рублей на содержание ребенка. Вот и своди концы с концами. Разве на эти день-ги сейчас проживешь, поэтому ей приходилось помимо работы еще и подраба-тывать, ходить по больным, делать уколы, ставить капельницы, заниматься мас-сажом.
   Повесив на вешалку бушлат 'собровца', она провела его на уютную скромную кухоньку, усадила за стол. Поставила на плиту чайник, пока он заки-пал, сделала несколько бутербродов с паштетом. Колосков сидел, безучастно смотря в пустоту, не обращая никакого внимания ни на Ирину, ни на окружаю-щую обстановку.
   - Пейте, вам надо согреться, - сказала медсестра, сев напротив и подо-двинув ему большой бокал с ароматным чаем.
   В кухню нерешительно заглянул светловолосый мальчик лет пяти с ог-ромными серыми глазами. На нем была клетчатая фланелевая рубашка, за-правленная в колготки с отвисшими коленками.
   - Мам, дядя военный, да? - спросил ребенок, с любопытством уставив-шись на небритого Колоскова.
   - Да, сыночек, он военный. Вернулся с войны. Воевал там с врагами. За-щищал нас с тобой, Никитушка. Ну, пойдем баиньки, мой хороший, не будем ему мешать. Пусть поест. Наберется сил. Он очень устал с дороги.
   Ирина увела мальчика в спальню. Когда она, уложив ребенка, вернулась, то нашла Колоскова уснувшим за столом. Он так и не притронулся ни к чаю, ни к бутербродам. Уронив голову на сложенные руки, мирно спал.
   'Проклятая война. Сколько горя ты принесла и сколько еще принесешь в наши семьи, скольких мальчишек погубишь, - подумала она, дотронувшись рукой до огрубевшей кисти спящего 'собровца', до его всклокоченных волос на голо-ве.
   Женщине стоило больших усилий поднять его, довести до кровати, помочь раздеться. Потом она вернулась на кухню, неспеша помыла посуду, прибрав стол, долго стояла у открытого окна, курила и глядела на расплывчатые огни уличных фонарей.
  
  Колосков крепко спал, изредка тихо постанывая. Ирина, потушив свет, бы-стро разделась и легла рядом. У нее возбужденно билось сердце. Рядом с ней в постели лежал молодой крепкий мужчина. Ее тянула к нему какая-то непреодо-лимая сила. Она неожиданно для самой себя протянула ладонь и провела по курчавым волосам на его груди. Вдруг он резко вдрогнул, будто его жестоко на-отмашь хлестнули плетью и привстал.
   - Конфуций! Чехи! - отрывисто вырвалось у него.
   - Тсс, тихо! Тихо! Все хорошо, милый. Успокойся. Все хорошо. Спи, доро-гой, спи, - зашептала она на ухо, успокаивая и обнимая его. - Я с тобой, ты дома, родной.
  Колосков, откинувшись на подушку, вновь погрузился в сон. Она чувство-вала, как горит от возбуждения в огне ее, стосковавшееся по мужской ласке, те-ло. Склонившись над Игорем, она нежно покрывала поцелуями его плечи, грудь, терлась щекой об его шершавую щетину, вдыхала пьянящий запах его мужского сильного тела...
  
   - Ты женат? - тихо спросила Ирина, не оборачиваясь, стоя у окна.
   - Нет. Разбежались.
   - Что так? Не сошлись характерами?
  - Нет. Стали чужими людьми.
  - Бывает.
  - Да.
  - Ты когда туда уезжаешь?
  - Завтра.
  - Я провожу тебя. Ты не против.
  - Ну, что ты. Конечно, нет.
  - Не знаю, что ты там обо мне думаешь? Да мне все равно. Можешь ду-мать, что хочешь.
  - Ты это о чем?
  - О том, что привела тебя к себе, совершенного незнакомого человека. О прошедшей ночи.
  - Глупенькая, да не думаю я ничего. Спасибо тебе, милая. Так мне было погано на душе. Понимаешь, жить не хотелось. Ты, можно сказать, спасла меня, - Игорь встал из-за стола, подошел к Ирине, нежно обнял ее, уткнулся лицом в ее темно-каштановые волосы, поцеловал в затылок, в шею.
  - Мама, мы гулять пойдем? - раздался сзади нерешительный детский го-лосок.
  - Конечно, пойдем! - бодро ответил обернувшийся к ребенку Игорь, опе-редив Ирину. Он подхватил его легкое как пушика тельце на руки. - Ты куда хо-чешь сходить?
  - В парк! На аттракционы!
  - Хорошо! Идем в парк! А потом я вас в кафе поведу, есть мороженое! До-говорились?
  - Мне нельзя! Мама не разрешает!
  - Ну, тогда пироженое, раз наша мама не разрешает! Санки берем?
  - Берем!
  - Ну, тогда, беги, собирайся!
  Никита обрадованный убежал к себе в детскую. Колосков вновь обнял Ирину и шепнул ей на ухо:
  - Я же сказал, беги, собирайся!
  
  
  Глава восьмая
  
  В подразделении все его звали Квазимодо или кратко - Квазиком. Этим прозвищем его окрестили боевые товарищи в январе 1995 -го в Грозном. Кто его первым так назвал одному богу известно, никто этого из них сейчас не пом-нит. Случилось это во время штурма одной из пятиэтажек, в которой засели от-чаянно обороняющиеся дудаевцы. Выбили боевиков из трех подъездов, остался последний. По верхним этажам долбила стоящая у соседнего закопченного от пожарища дома 'бэшка'. Они же шаг за шагом выкуривали 'духов' с нижних. Поднялись на второй этаж, забросали 'эфками' все дверные амбразуры. Рва-нуло! Теперь, вперед! И тут, неожиданно, сверху вылетели два кругляша с реб-рышками, прямо под ноги ему, лейтенанту Колоскову и его напарнику, прапор-щику Дубицкому, оставшимся на лестничной площадке. Остальные ребята тем временем шмонали квартиры. Николка Дубицкий одну успел ботинком отшвыр-нуть в сторону и тут же плюхнулся ничком в один из дверных проемов. Он же, шарахнулся инстинктивно в сторону от смертоносных подарков и сорвался вниз: перила на лесничном пролете были выломаны с мясом. Это его и спасло тогда от осколков, от неминуемой смерти. Повезло, только колено разбил в кровь да плечом и башкой шандарахнулся здорово о нижние ступеньки. С трудом поднял-ся как древний дед, весь перемазанный в пыли, исцарапанный. Котелок гудел как керогаз, спина не разгибалась, ушибленная бровь распухла на глазах, пра-вый глаз начисто заплыл, будто и не было вовсе. Вот в таком виде он и предстал перед товарищами. Хромой, кривой, всклокоченный. Тут кто-то и брякнул, взгля-нув на Игоря: 'Настоящий Квазимодо!' Так и пошло, поехало. Стали величать Квазимодо или кратко Квазиком.
  
  Вернулся из очередной командировки. К дому подходил, сердце колоти-лось бешено, готово было выпрыгнуть наружу. Будто целую вечность дома не был, а на самом-то деле всего-то три месяца. Позвонил. Никто не отвечает. Спустился этажом ниже к соседке, тете Шуре, взял ключ, который на всякий слу-чай ей оставляли, если вдруг зальет соседей водой ненароком или еще чего-нибудь непредвиденное случится. Поднялся к себе. Открыл. Вошел. Чуть созна-ние не потерял. Запах женских духов и прочей косметики обалденный. Отвык в Чечне от 'шанелей', 'диоров', кремов, шампуней. Там был только запах крови, пота, дерьма да запах страха. Да, да, именно запах страха. Он этому раньше не верил, пока сам не почувствовал. Когда человек одержим страхом, не только он сам меняется, но и его собственный запах тоже. Запах кожи, пота.
  Сбросил вонючие монатки. Забрался в теплую ванну. Долго лежал, отки-сая. В ароматной пене, бултыхаясь, балдея. Вылез, обвернулся полотенцем как Махатма Ганди, отправился прямиком на уютную кухоньку обследовать холо-дильник. Там оставалась початая бутылка коньяка. Прощаясь, перед отъездом открывали. Пусто! Куда-то исчезла? М...да! Печальный случай! Видать с под-ружками уговорила. А жаль! Сейчас была бы к стати. Уселся в глубокое удобное кресло, вытянул с наслаждением волосатые крепкие ноги. Врубил телик. Пощел-кал программы. Ничего интересного. Везде одно и тоже. Перосян с плоскими шутками со своей боевой подругой, щекастый Евдокимов все про баню расска-зывает, да волосатые и бритые под ноль чуваки с голыми бабцами, извиваясь словно гомики, идиотские песни вопят. Остановился на спортивном канале. Как помню, 'Ак-Барс' с кем-то играл. Накидал шайб целую авоську. Стал уже слегка подремывать, когда щелкнул входной замок. Бросился встречать свою нена-глядную, единственную. Крепко обнял, поцеловал, пощекотил усами и легко подхватив на руки словно пушинку, понес в комнату. Тяжело плюхнулся вместе с ней в кресло, уткнулся лицом, с наслаждением вдыхая аромат ее каштановых волос. Расстегнул кружевную блузку, обнажил шелковистую грудь с розовым призывно торчащим соском и жадно обхватил его своими горячими губами.
  - Ну, погоди же, дай хоть раздеться, - заворковала молодая женщина, де-лая отчаянные попытки вырваться из могучих объятий 'изголодавшегося зве-ря'. - Бешеный какой-то! Словно из джунглей вырвался! Когда приехал? Позво-нил бы на работу, я бы что-нибудь купила! Голодный, наверное! Ел что-нибудь? Посиди, отдохни, дорогой, я приму душ!
  Он тогда в порыве чувств не обратил внимания, а уже позже, через не-сколько дней, стал замечать, что она какая-то не такая, как раньше. Странная какая-то. В ней что-то изменилось. Стала чаще задерживаться на работе, жало-валась на большую загрузку. Приходила усталая, неразговорчивая. Часто ссы-лалась на головную боль. До какой там любви. Уже не было тех интимных от-кровенных заигрываний в постели, как раньше. Какой уж там минет. Обыкновен-ный поцелуй не дождешься!
  - Это бывает, - подумал он. - Отвыкла от мужика, пока в командировке был. Да и я слишком груб, не внимателен, без особых там ласк и нежностей, пру как танк напролом. Отсюда и холодность. Такое ощущение, что занимаешься любовью не с любящей тебя женщиной, а с бесчувственным манекеном...
  Нет, все-таки что-то произошло. Что-то произошло. Все знали, только он не знал. И он это почувствовал. Сосед-колобок, напротив, как-то при встрече ехидно ухмыльнулся в усы. Так бы и стукнул по жирной физиономии. Даже тетя Шура, уж на что божий одуванчик, и та что-то скрывала, стала избегать его.
  Игорь за полторы недели извелся, стал нервным и замкнутым от пережи-ваний и подозрений. Одним словом, довел себя 'до ручки'. Однажды, решив-шись, он объявил ей об очередной срочной командировке. К его удивлению она это известие восприняла довольно спокойно. Утром, тепло попрощавшись, он уехал к знакомому на дачу, где пробыл пару кошмарных дней наедине с собой и своими сомнениями. На третий, поздно вечером вернулся в город, поднялся на четвертый этаж соседнего дома, окно лестничной площадки были расположено прямо напротив окон его квартиры. В зале горел свет. Он видел порхающий по комнате словно эльф силуэт любимой. И вдруг откуда-то сбоку появился еще один, высокий, мужской. Он обнимал ее! Его женщину! Которую он обожал! Ко-торой верил! Которую боготворил! Которую носил на руках!
  Он был в шоке. Пальцы с хрустом сжались в кулак. Он словно зомби вы-шел из подъезда, и только сейчас обратил внимание что, напротив, у их дома припаркована незнакомая серебристая иномарка.
  Вернулся во двор он через несколько часов, где все это время бродил, он не помнил. Машина стояла на прежнем месте. Света в окнах уже не было. Под-нялся к себе. Бесшумно открыл замок, разулся и тихо прошел в комнату. Они крепко спали, утомленные любовной игрой. Игорь, стараясь не шуметь, быстро разделся и нырнул под одеяло...
  Оба проснулись, не понимая в темноте, почему вдруг стало тесно. Гость, молодой смазливый парень, попытался вскочить, но Колосков сильной рукой о-боих припечатал к ложу.
  - Раз так получилось, будем жить втроем! - объявил он, удивительно для себя самого спокойным вкрадчивым голосом. Отпустив виновников своих кош-марных переживаний, он вытянулся и беззаботно закинул руки за голову. Он уже не обращал на них никакого внимания. Они же, покинув оскверненное ложе и прихватив одежду, одевались наспех уже в прихожей. Через некоторое время мягко заурчал двигатель, стоящей под окнами иномарки. Они уехали.
  Он же провалился в какую-то бездонную пропасть. Он спал мертвецким сном целые сутки. Когда он проснулся, понял, что все на белом свете ему по фи-гу. Мир, его окружавший, рухнул. В нем самом что-то сломалось. Словно пружи-на слетела как в часовом механизме. Механизм семейной жизни сразу запылил-ся и заржавел. Он прожил в квартире еще несколько дней. Которые беспробудно пил. На четвертый, утром в ванной взглянул в овальное зеркало и не узнал себя. Из его глотки вырвался дикий рык, смертельно раненого зверя. Он одним дви-жением смахнул с полки всю ее дорогую косметику и кулаком разнес зеркало вдребезги. По физиономии дать? Что толку? Слабак! Ты же мужик! Ну, что поде-лаешь! Бывает и такое! Любовь проходит! Не ты один! Возьми себя в руки! Ты, что как пацан, обиженный, оскорбленный! Еще в петлю полезь! Сопли распус-тил! Сам виноват! Значит, мало ей дал, мало уделял внимания! Человек-то он по натуре неразговорчивый, всякие там комплименты и прочую лапшу на уши ве-шать не умеет! А бабы на это падки как пчелы на мед! Они как кошки, погла-дишь, замурлычат!
  Как ему вдруг стал ненавистен этот дом, где было столько любви и счаст-ливых мгновений. Колосков на скорую руку собрался, закрыл квартиру, спустил-ся вниз, молча вручил ключ тете Шуре. Поехал прямиком к Протасову. Ввалился в кабинет, так мол и так, Михалыч, надоело отдыхать, хочу снова в командиров-ку.
  - Ты, что Квазик головой шандарахнулся? Всего две недели прошло, как ты вернулся! А ты как с цепи сорвался! На тебе лица нет! - заворчал подполков-ник. - Что стряслось, выкладывай!
  Пришлось Михалычу все выложить как на духу. Он мужик мудрый, трижды женатый. Сразу вошел в положение. Почесал свою блестящую как у Розенбаума репу, пощипал усы и говорит, надо обязательно ехать, только это может как-то помочь пережить свалившуюся на тебя беду. У великого Ницше где-то сказано, идешь к бабе, бери кнут! Не повезло тебе с бабой, говорит. Ой, не повезло! Лучше б собаку завел, та уж точно не обманет, не предаст. А когда отношения заходят в тупик, это ведь сразу видно. Глядишь, тебя уже никто не ласкает, не прижимается как обычно, не виснет на шее, не трезвонит о своих радостях и пе-чалях, не встречает тебя, когда вялый уставший открываешь дверь. А если еще к этому вместо привычных Мишутка, Мишаня, Мишенька, тебя почему-то начи-нают называть твердо и повелительно Михаил, считай - любовь прошла, ушла безповоротно! Бери шинель, иди из дому!
  - Все болтают, что любовь надо завоевывать! - продолжал Михалыч, не-спеша разливая по стопкам армянский коньяк, извлеченный из тумбочки. - А я тебе скажу так, завоевывать ее ни в коем случае не надо! Она либо есть, либо ее просто нет! Одно из двух! Настоящая любовь - это большая редкость, скажу тебе по секрету! Когда любимая за тобой, хоть на край света! Не каждому такой подарок выпадает в жизни! Мне вот, только с третьего раза. Бог смилостивился, Настеньку послал старому дуралею. Если б не она, я бы после того ранения на ноги вряд ли поднялся. Выходила, голубушка. Выходила, родная.
  - Да, Настасья Егоровна, прекрасная женщина, - согласился Игорь, заку-ривая. - Душевной теплоты человек. Помню, как она нас провожала в послед-нюю командировку! Для каждого нашлось доброе напутствие. Для каждого.
  - Не то слово! Золото! А про твою, она мне сразу сказала, как только уви-дела, что вертихвостка та еще, и что жить вы не будете!
  Квазимодо с хрустом сжал кулак с ороговевшими костяшками, покоивший-ся на столе. Его потемневший взгляд впился в хрустальную пепельницу.
  - Ничего, ничего, браток! Съедишь, развеешься. Там тебе не до дурацких дум будет. А здесь останешься, волком будешь выть, на стенку начнешь бро-саться, сам себя изведешь, как пить дать. Это вещь такая. Не ты первый, не ты последний. Сколько стоящих мужиков из-за этого пропало. Необходимо отвлечь-ся от мрачных мыслей, по боку их, иначе - крышка. Либо горько запьешь и тебя вышибут из органов ко всем чертям, либо чего-нибудь натворишь непоправимое, либо чего доброго, пулю пустишь в башку. Так что, мой тебе добрый совет, ез-жай с богом, Игорек! Время лечит. Все у тебя будет путем, ты парень не из сла-бых, я тебя знаю! Будь молодцом, не бери в голову! Плюнь на все! Черт с ней, с сукой! Поедешь на замену Балашову.
  - Балашову?
  - Ранили его!
  - Славку? Когда?
  - Степан Исаев звонил оттуда утром. Подорвался, сучий хвост! Сколько раз ему, мудаку, говорил, не спеши, внимательно осмотрись, обдумай! Так нет же, прет всегда напролом как танк!
  - Где случилось?
  - В Хиди-Хуторе.
  - На растяжке?
  - Да, нет. Растяжку бы он заметил, не дурак. Перестрелка завязалась. Группу наемников в селе накрыли. Завалили пару 'вахов'. Пацан-срочник, что с ним был, рюкзак поднял, брошенный на тропинке рядом с убитым арабом. А под рюкзаком лежала МС-3 на боевом взводе. Только салаженок поднял, чтобы по-смотреть, что в нем, рванула. А Славка, как на зло, рядом оказался в это время.
  Игорь с Балашовым еще в 95-ом в Грозном 'боевое крещенье' получили. Ему вспомнился кошмар тех дней, который им вместе довелось пережить. Изма-тывающие уличные бои, кругом убитые, стонущие раненые, пожарища, руины, подбитая изувеченная бронетехника, обезумевшие под перекрестным огнем бе-женцы, отчаянное сопротивление дудаевцев. Навечно отпечаталась в памяти мерзкая картина: в расположенном за президентским дворцом канализационном коллекторе плавающие в дерьме трупы погибших танкистов. До которых никому из командования не было дела. И вот Славка, его боевой кореш, с которым вме-сте перенесли все тяготы войны, подорвался на мине.
  - Поедешь, за Трофимовым там присмотри, уж больно горяч, как бы чего не выкинул. От него всего можно ждать, - оторвал его от мрачных дум Михалыч.
  - Конфуций - мужик непредсказуемый.
  - Да, кстати, тут тебя спрашивал Алексеев. Интересовался, когда прие-дешь? Подарок тебе приготовил на день рождения. Забеги к нему. Проведай.
  Саша Алексеев был с ними, когда они вошли в Чечню в декабре 94-го. Молодому лейтенанту не привелось повоевать в Грозном, на трассе колонну бронетехники обстреляли из зеленки, и шальная пуля попала ему в спину, задев позвоночник. У Саши после ранения парализовало нижние конечности, и он пе-редвигался по крохотной родительской квартирке на инвалидной коляске. Жили они на четвертом этаже в 'хрущевке', и спуститься на прогулку во двор на све-жий воздух для него было неразрешимой проблемой. Игорь с товарищами после возвращения из командировок часто заходили к боевому другу и на руках выно-сили его вместе с коляской в тень под акации, иногда организовывали для него праздник: выезд на природу, куда- нибудь в лес, к речке. В первый год у Саши была жуткая депрессия, он не хотел жить. Любимая девушка его бросила. Кому нужен муж-инвалид? Он не мог видеть, как переживают за него родители. Его нервировало их сострадание, он не мог видеть постоянно заплаканные глаза матери, а больше всего угнетала собственная беспомощность. А потом кто-то из ребят додумался и принес ему инструмент для резьбы по дереву, чтобы его чем-нибудь занять, всякие там резцы, и он увлекся этим занятием. Начал с простого, с разделочных досок, и пошло. Из под его искусных рук выходили настоящие шедевры, особенно из капа, которые он любил просто дарить своим друзьям.
  
  
  Глава девятая
  
  Ласково пригревало мартовское солнце. Издалека доносилось монотонное стрекотание, пролетевшего в сторону Ханкалы, 'Ми-8'. Старший лейтенант Гурнов сидел на хлипком деревянном ящике у бетонного блока и курил, прово-жая взглядом из-под белесых бровей группу чеченок, которые, шумно болтая, с огромными сумками и баулами направлялись в сторону рынка. Мимо блокпоста какой-то изможденный старик, из последних сил тащил за собой тележку на рас-хлябанных колесиках от детской коляски, груженную нехитрым скарбом. Напро-тив, за разбитой дорогой, сплошные руины: за горами мусора и битого кирпича пустые закопченные глазницы разрушенных домов. Бродячие тощие собаки кру-жили вокруг блокпоста в надежде на подачку, в страхе шарахаясь при каждом резком движении военных. Смелее всех была черная сучка с белым пятном на груди. Она внаглую приближалась к бетонным блокам, заискивающе глядя на омоновцев слезящимися черными глазами. Весь облепленный бойцами, словно муравьями, промчался, уляпанный грязью, 'бэтээр'. За ним проехали бежевые 'Жигули', в которых восседали какие-то мужики с недобрыми небритыми лица-ми. Потом прошмыгнула старая облезлая 'Волга' с набитым доверху багажни-ком.. .
  Вон там, за теми развалинами, полегла Майкопская бригада; а в том, по-кореженном авиаударом, доме, на третьем этаже сегодня саперы обнаружили 'лежку' снайпера. И сняли две мастерски замаскированные растяжки, когда об-рабатывали подходы к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из 'духов', видимо, готовил себе удобную позицию для обстрела блокпоста. Саперы обещали на днях рвануть эту чертову лестницу, чтобы никто не смог пробраться на верхние этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину 'чехи' завалили трех зазевавшихся 'федералов'. Опустив голову, Гурнов, лениво сплюнул в грязь, усеянную окурками и шелухой от семечек. На коленях у него покоился ав-томат. Потертая разгрузка была туго набита рожками. Шел 68-й день треклятой командировки. Осталось еще двадцать два дня томительного ожидания. Два-дцать два дня неизвестности, двадцать два дня тревоги, двадцать два дня ад-ского напряжения... Это была уже третья его командировка в Чечню. Чесалась давно немытая голова, позуживала спина: тело тосковало по баньке. Эх, сейчас бы горяченького парку, да березовый веничек...
  - Дядь, даш закурить, а? - вдруг раздалось со стороны шлагбаума, пре-рвав его невеселые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет, лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
  - Эй, пацан! Иди сюда! - окликнул его старший лейтенант. Шкет подошел, под его рваными, огромными не по размеру, десантными ботинками смачно чав-кала весенняя грязь. У замурзанной куртки были подвернуты обтрепанные рука-ва. На голову напялена, видавшая виды, вязаная шапка с символикой 'адида-са'. Из-под нее настороженно глядели большие темно-серые глаза. Из левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под 'пепси'.
  - Ну, чего тебе?- бесцеремонно спросил мальчишка, нехотя подойдя к бе-тонным блокам и с любопытством посматривая на Гурнова.
  - Мне-то, ничего! А тебе, что надо? Чего, тут крутишься, молокосос?
  - Курнуть бы! Сигаретки не найдется?
  - Почему не найдется, для такого гарного хлопца всегда найдем! - сказал добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая ее сопляку.
  Пацан, быстро схватил сигарету грязными, с обломанными ногтями, паль-цами и, подбросив ее вверх, ловко поймал на лету пухлыми губами. Деловито покопавшись в кармане, достал зеленую зажигалку и, пощелкав ею, прикурил. Гурнов, не сдержавшись, громко хмыкнул, ему было смешно и горько смотреть на пацана, который с серьезным видом дымил как заядлый курильщик.
  - Тебя как зовут, троглодит? - задал он вопрос, вытряхивая из пачки сига-рету.
  - Меня-то? Санькой! А тебя?
  - Сергей Андреич! Не слишком длинно? Можно, просто, Андреич! Ты где живешь-то, клоп?
  - А там! - пацан махнул засаленным рукавом куда-то в сторону Старопро-мысловского района. - В подвале!
  - Это, еще что за чучело? - увидев беспризорника, удивился, выглянув-ший наружу, заспанный снайпер Павел Савченко. - Начштаба новый пожало-вал?
  - Свои, Паша, свои! - отмахнулся хмурый Гурнов, разминая пальцами си-гарету и тоже закуривая.
  - С рынка видать идешь?
  - Откуда ж еще!
  - Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что ли?
  - Смеешься? Чем, блин, торговать? Дырками, на жопе!
  - А хоть бы и так! - усмехнулся Гурнов.
  - Вот, бутылку с 'пепсой' у тетки слямзил! - Санька гордо похлопал по от-топыренному карману.
  - Родители-то чем занимаются? - полюбопытствовал старший лейтенант.
  - Нету, их у меня!
  - Как это, нет предков? Куда подевались?
  - Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
  - Значит, ты совсем один?
  - Скажешь тоже, один? Нас в подвале много! Баба Тоня, тетя Вера, старик Михалыч, Дадаевы! Мурад еще!
  - Что, и больше никого из родных у тебя нет?
  - Когда я еще маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин брат. Но это было давно. Я его почти не помню!
  - А где он живет, знаешь?
  - Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что ли!
  - Из Сыктывкара, говоришь? - поправил мальчишку Гурнов. - Да, это не близко. В школу-то, ты хоть ходил?
  - Да, во второй класс! Потом война началась.
  - Учиться тебе надо, парень! Учиться! Выбираться отсюда, из этого дерь-ма, с этого кладбища. Родственников искать. Иначе, парень, загнешься, пропа-дешь здесь совсем.
  - Я, пропаду? А это, видел! - Санька изобразил руками красноречивый жест и сделал не всякий случай шаг назад.
   Гурнов закашлялся от смеха.
  - Ну, ладно, ладно! Не пропадешь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый, такие не пропадают!
  - То-то же, а то пропадешь, пропадешь, - миролюбиво продолжал пацан.
  - Санек, а кем мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, летчиком или моряком?
  - Не, только не летчиком. Ненавижу их, гадов! - серые глаза мальчишки потемнели, губы сжались. - Шофером буду! Как папка!
  - А почему шофером-то? Быструю езду любишь?
  - Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
  - Да, шофером быть хорошо. Только не здесь, - глубоко затягиваясь, Гур-нов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо пацана.
  - Андреич! На связь! - позвал кто-то из-за бетонных блоков. Омоновец поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
  - Будет время, заходи! Может, придумаем что-нибудь насчет тебя! - уже на ходу бросил он, исчезая в проеме укрытия.
  
  - Андреич! Вставай! К тебе тут целая делегация пожаловала! - прапорщик Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.
  - Кто там еще? - проворчал сердито тот, усаживаясь на нары, с трудом продирая глаза.
  - Гаврош, твой заявился! Иди встречай, Макаренко!
  Гурнов выглянул, щурясь от яркого солнца. У шлагбаума в стоптанных де-сантных ботинках маячил Санька и широко во весь рот приветливо улыбался. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял маленький чумазый пацаненок лет пяти. Который, вцепившись ручонкой в Санькину куртку, испуганно смотрел на военных.
  - Пропусти! Это ко мне! - крикнул старший лейтенант Волкову, который 'месил грязь' на посту.
  Мальчишки, обойдя заграждение из колючей проволоки, подошли к стене, испещренной многочисленными оспинами от пуль и осколков.
  - Ну, здорово, Санчес !
  - Здорово!
  - Братишка твой, что ли? - омоновец, сладко зевнув, кивнул на кроху.
  - Нет, это Мурад! Живем вместе! У него тоже родичи погибли!
  Черные блестящие как вишни, глазенки малыша исподлобья затравленно выжидательно, не мигая, смотрели на Гурнова. На бледном худеньком личике видны были следы потеков от слез. Одет он был зимнюю болоньевую куртку; на ногах женские резиновые сапоги с продетой веревкой через прорези в голени-щах, чтобы не сваливались с ног. Смуглый, в натянутой на уши, когда-то голу-бой, шерстяной шапке, он был похож на маленького цыганенка, которые попро-шайничают по вокзалам и подземным переходам.
  - Как мой Сережка, - подумал Гурнов, взглянув на его сопливую мордашку. - Только моему, наверное, поменьше будет. Да и щеки пухлее.
  - Ну, как дела, пацаны? - бодро спросил он, присев на корточки перед шмыгающим носом мальцом и поправляя тому криво торчащую шапку. - На ры-нок навострили лыжи?
  - За добычей, вот идем! Может что-нибудь обломится. Андреич, у тебя за-курить не найдется? - делая хитрую физиономию, Санька, как-то замялся и сплюнул себе под ноги.
  Гурнов усмехнулся и достал из кармана пачку.
  - На, держи, брат! - старший лейтенант вытряхнул с пяток сигарет в ла-донь мальчишки.
   Санька лихо заложил одну за ухо, а остальные бережно спрятал в карман.
  - Санек, все хотел тебя спросить. Может, у тебя документы какие-нибудь сохранились? От родителей! Может, фотки какие-нибудь. Если найдешь, прине-си. Соседей поспрашивай. Может они чего знают. Поищем твоего дядю.
  - Как его, блин, теперь найдешь? Если даже не знаю ни фамилии, нигде живет.
  - Ну, это уж, шкет, не твоя забота.
  - Посмотрю, вроде осталось несколько фотографий.
  - Сказал, найдем! Значит найдем!
  - Ладно, Андреич, мы пойдем! Некогда нам! - почему-то заторопился, вдруг погрустневший пацан.
  - Погоди, старик, я сейчас! - Гурнов нырнул в бетонное укрытие. Через не-которое время он появился с большой краюхой хлеба и банкой тушонки.
   - Андреич! Гони попрошаек к чертовой матери! Здесь, что? Богадельня? - отозвался из чрева 'бетонной хижины' всегда угрюмый старший сержант Касат-кин, подбрасывая деревяшки от сломанного ящика в гудящую буржуйку.
   - Коля, не ворчи.
   - Тоже мне, Иисус Христос выискался? Всех не накормишь! Самим уж ско-ро жрать нечего будет!
  
  Что-то звякнуло. Сержант Егоров, весь напрягшись, поднял 'ворон' к гла-зам. На обочине дороги явно кто-то копошился. Передернув затвор, он дал из РПК короткую очередь в темноту.
  И тут ночь словно взорвалась фейерверком. По блокпосту долбанули из гранатомета; и пулеметные очереди, ударившие со стороны руин, слились в бе-шенную барабанную дробь. Шквал огня из развалин буквально обрушился на маленькую крепость. Пули, впиваясь, выбивали искры из бетонных блоков. Не-которые через бойницы влетали внутрь. Одна из огневых точек была тут же за-сечена, стреляли с третьего этажа, где накануне была обнаружена снайперская 'лежка'. Бой длился около часа. Потом стрельба утихла также внезапно, как и началась. Бойцы, сидя в темноте у амбразур в пороховом дыму, ждали рассве-та.
  - Все живы? Ни кого не зацепило?
  - Слава богу! Вроде, все целы!
  - Помнишь? В прошлый раз, пуля, влетев, Коляну в жопу саданула!
  - Да, не повезло, тогда парню!
  - Это, как сказать! Скорее наоборот!
  - Это точно, Петрович! Еще не известно, кому из нас повезло!
  - Смольнуть бы! - из дальнего угла раздался прокуренный заунывный го-лос Черенкова.
  - Я те, щас смольну, мудазвон! - раздраженно отозвался, лежащий у вхо-да, прапорщик Волков.
  - Подмогу, вызвали? - спросил простуженный Артюхин.
  - Ты, что ох...ел! Какая сука, тебе ночью на помощь примчится?
  - Чтобы в засаду вляпаться! Ребят положить!
  - Будем ждать утра! Мужики, глядеть в оба! - сказал Гурнов. - Странный какой-то обстрел! Совсем не нравится мне это! Не к добру это!
  - Игорь, пальни еще разок по тем руинам! - попросил товарища Волков. -Похоже, кто-то там мельтешит!
  - Дай-ка взглянуть! - Малахов потянулся за биноклем...
  
  Рассвело. Над дорогой висел густой туман, накрыв, словно легким пухо-вым одеялом развалины. Савченко через прицел 'эсвэдэшки' напряженно всматривался в темный бугор на обочине в метрах семидесяти, который с каж-дой минутой все больше темнел и приобретал очертания неподвижно лежащего на боку человека.
  На обочине утром нашли труп пацана. Гурнов сразу признал в убитом бес-призорника Саньку. Оборвыш лежал, сжавшись в комок, прижимая, покрытые расчесами, руки к животу. Уткнувшись восковым лицом в колею, прямо в след от протектора 'зилка', что четко отпечатался в грязи. Из-за уха у него выглядыва-ла белым концом сигарета, которую он стрельнул днем у 'омоновца'. Рядом с убитым валялись: ржавая саперная лопатка со сколотым черенком и старая рваная мешковина, в которой бойцы обнаружили фугас и электродетонатор.
  
  
  Глава десятая
  
   Ничего не соображая, Колька Селифонов с трудом выбрался из-под бес-чувственного тела капитана Карасика и через разбитое лобовое окно выполз из перевернувшейся машины. Встал, держась за ушибленную голову, оглянулся...
   'Чехи!' - резанула в мозгу страшная мысль: к нему бегом приближались расплывчатые силуэты вооруженных людей.
  Удар пришелся в лицо. Из разбитого носа на губы и подбородок закапала кровь. Колька Селифонов в испуге инстинктивно закрылся ладонями и тут же получил 'калашом' в живот. От адской режущей боли он согнулся в три погибе-ли. От следующего удара носком ботинка в грудь он повалился на пожухлую траву и, сжавшись в комок, и судорожно закашлялся.
  - Ахмед! Ахмед, довольно! Иди смотри за дорогой! - сердито прикрикнул невысокий коренастый боевик с рыжеватой бородой. Его цепкие ястребиные глаза, словно когти, жестко впились в Колькино лицо, который, надрывно каш-ляя, начал подниматься с земли.
  Боевиков было около десяти. Одни кружили вокруг перевернутого 'уази-ка', непривычно резала слух их гортанная речь. Другие тщательно шмонали убитых: с мертвого капитана Карасика стащили бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с водителя новенькие 'берцы', которые он сегодня выменял на что-то ценное в ПВД на складе.
  К ошарашенному Кольке волоком подтащили залитого кровью снайпера Валерку Крестовского, который что-то мычал, и тут же свалили в кучу 'калаши' с разгрузками. Один из молодых боевиков с сияющим лицом тряс винтовкой Крестовского.
  - Брось! - сурово прикрикнул на того 'рыжеватый'. - Оптика разбита! Ко-му теперь, эта рухлядь нужна?
  - Ни за что! А прицел Азамат новый достанет!
   Бесчувственного со связанными проволокой руками Валерку бесцере-монно перекинули через ишака словно куль. По бокам приторочили два больших рюкзака. Со стороны дороги раздался пронзительный свист.
  - Уходим! Мы на Хашки, остальные с Азизом на Белгатой, - распорядился чернявый боевик в берете. У него были длинные как у женщины волосы.
  Боевики разделились на две группы, четверо с ишаком и Крестовским на-правилась в одну сторону, другая с трофейным оружием и Колькой в другую.
  Двигались быстро без привалов. Кольку постоянно подгоняли унизитель-ными ударами в задницу. Особенно изощрялся молодой 'чех', что завладел трофейной 'эсвэдэшкой'. Селифонов красный как рак громко сопел, задыхаясь: распухший нос почти не дышал. Видя его страдания, один из 'чехов' извлек из его рта вонючую тряпку и заткнул ее ему за ремень. Болела от побоев грудь и голова, на лбу справа саднила огромная шишка от удара о стойку 'уазика'.
  Вышли из букового леса, пересекли дорогу, спустились в узкую лощину, потом оказались у воды, долго брели вдоль полузамерзшей речушки, спотыка-ясь на гальке и валунах, потом у какого-то села по висячему на ржавых тросах хлипкому мосточку переправились на другой берег. Стали медленно поднимать-ся по крутой тропинке к домам. У крайнего остановились. Азиз, мрачный боевик с мобильником, что командовал группой, громко постучал в зеленые металличе-ские ворота, на створках которых были нарисованы два лихих джигита на воро-ных конях. В ответ на стук обрушился яростный лай. Послышался глухой серди-тый мужской голос, но собаки не унимались. Через некоторое время заскреже-тал засов, калитка в воротах распахнулась, и показался плотный краснощекий чернобородый мужчина в вышитой тюбетейке с кисточкой и овчинной безрукав-ке.
  - Салам Алейкум. Аллаху Акбар, - донеслось до Кольки негромкое привет-ствие.
   После приветствия Азиз и хозяин обнялись.
  Кольку поместили в низеньком длинном сарае с маленькими пыльными оконцами, стены которого были сложены из плоских серых камней. Справа в уг-лу за перегородкой суетились и кудахтали рябые куры на насесте, у стены при-тулился большой деревянный ларь без крышки. Селифонов расположился за ларем на соломе, изрядно пропахшей пылью и мышами. Молодой красивый па-рень принес полосатый старый матрац и вонючую драную овчину.
  Колька, накрывшись шубняком, быстро согрелся и сразу уснул, сказались усталость и нервное напряжение. Проснулся он под утро от унылого звяканья ведра и женского голоса, который за переборкой из сучковатого горбыля ласково разговаривал с коровой. Колька высунул из-под овчины голову, было довольно свежо. В соломе кто-то настойчиво шуршал, похоже, мышь. В углу на насесте было неспокойно, там явно что-то не поделили, шла перебранка и возня. Визли-во загорланил рыжий петух, вертя головой и с вызовом посматривая круглыми зенками на нового постояльца. Ему явно не нравилось такое соседство.
  Противно скрипнула на ржавых петлях дверь, в сарай вошел хозяин со своим сыном, из-за их спин выглядывала девчонка в платке с шустрыми карими как вишни глазами. Она быстро положила на солому толстую лепешку и теплую пластиковую бутылку с молоком и уставилась на Кольку. Чеченец строго что-то буркнул, и она тот час же стремглав шмыгнула за дверь.
  - Вставай, будэш помогать сыну.
  Весь день Колька помогал по хозяйству. Подбрасывал сено скотине, пере-таскивал с места на место какие-то мешки, несколько раз в сопровождении Рус-лана, младшего сына хозяина, ходил за водой к роднику под горой. С ним никто не разговаривал, ни хозяин Али, ни его домочадцы. Никто не обращал на него никакого внимания, кроме матери Али, старой седой карги, которая все время что-то шамкала беззубым ртом, ковыляя мимо и с ненавитью глядя в его сторо-ну. В ее глазах читалась неприкрытая лютая ненависть.
  К Кольке обращались не иначе, как 'Иван'. 'Иван принеси то; Иван сде-лай это; Иван сходи туда'...
  Хозяйство у Али было большое: куры, овцы, коровы, два бычка, лошадь. Надо было всех накормить, напоить, убрать за всеми навоз. Еду в сарай прино-сила юркая одиннадцатилетняя Мариам, она с живым любопытством наблюдала за узником. Сарай не запирали, убежать он при всем своем желании никуда не мог. По двору по проволоке мотались два огромных цепных пса-кавказца, кото-рые по любому поводу заходились яростным лаем, щеря свои желтые клыки. Одного, , что побольше, злющего, звали Неро; другого, помоложе и посветлее с остриженными ушами, Казбек.
  Несколько раз Колька, испытывая нестерпимый голод, тайком пробирался за яйцами в курятник. Сразу поднимался несусветный гвалт, поднятый курами. Который долго не утихал. Скорлупу из-под яиц прятал под солому или запихивал в узкую щель за ларь. Но однажды старуха подняла громкий кипеж по поводу пропажи, когда стала шарить корявыми пальцами по гнездам у несушек. Пришел с плетью рассерженный Али, и два раза молча наотмашь, стеганул прибольно пленника по спине. У того аж потемнело в глазах. Колька сразу уяснил: воровать не хорошо. Вечером, лежа под вонючей овчиной, он молил бога, чтобы война прекратилась как можно скорее, чтобы все для него окончилось благополучно. 'Может обменяют на кого-нибудь', - настойчиво теплилась и грела его ниточка надежды. Его именем и адресом ни кто не интересовался, похоже, выкуп никого не интересовал. Да и кто его будет выкупать? Нужны огромные 'бабки', мать с отцом таких денег и за пять жизней не заработают.
  Он сунул руку во внутренний карман, достал оттуда несколько писем, что просили отвезти в ПВД ребята. Вот Пашкино, это Мирошкина, а это с жирной надписью на конверте 'Домой!' Ромки Самурского. Ромка, наверное, считает, что он его отправил. А он, чучело гороховое, совершенно забыл про доверенную ему почту. Когда приехали в штаб, он же, балда, сразу спать завалился в маши-не. И вспомнил-то уже, когда назад ехали. Вот бы парни ему накостыляли, если бы узнали, что он их письма не отправил родителям.
  Грустные Колькины думы прервала Мариам, она принесла в сарай пару яблок, молча, бросила рядом на солому и убежала, заливаясь тихим звонким смехом. Яблоки были яркие, сочные, упругие, с восковой на ощупь кожурой.
  - Наверное, чем-то натирают, чтобы дольше сохранялись, - подумал Коль-ка. - Наши-то в это время уже как картошка, мягкие, невкусные.
  Сыновья у Али были крепкие ладные. Высокому Руслану лет семнадцать, молчаливому с презрительным взглядом Искандеру, похоже, все двадцать. Же-на Али, маленькая плотная женщина в черном с красивыми грустными глазами, во двор выходила редко, в основном больше суетилась в доме.
  Однажды чуть свет Руслан по висячему мосту увел солдата на другой бе-рег в лес, где они пробыли почти весь день, ничего там не делая. Поначалу Колька грешным делом подумал, что парень заведет его подальше в лес и грох-нет. Потом уже Селифонов узнал, что в селе в тот день проводилась 'жесткая зачистка'. Приезжали 'вэвэшники' с 'собрами' и крепко 'прошмонали' мест-ных. Но ничего не нашли, кроме десятка старых охотничьих ружей да двух ста-рых винтовок. Задержали нескольких подозрительных парней без документов.
  Руслан в отличие от отца и брата был общительным парнем. С интересом распрашивал Кольку, о работе на заводе, о городе, о службе в армии. Сам охот-но делился своими мыслями и воспоминаниями. Как-то рассказал про своего от-ца и бабку, как они были высланы в Казахстан, про то, сколько люда поумирало по дороге и там, на далекой неласковой чужбине. Колька и раньше слышал от старших про выселение чеченцев и ингушей с Северного Кавказа. Помнится, на работе его наставник, старший мастер, Василий Тимофеевич Костюков, расска-зывал, что когда горцам разрешили вернуться назад, на родину, некоторые по-везли в вагонах останки своих родственников, чтобы предать родной земле. Вот уж, говорит, разборки были, с поездов сбрасывали джигитов вместе с прахом предков.
  В этот раз, пока бесцельно бродили по лесу Руслан поведал пленному солдату о своем покойном деде, старике Магомаде.
  Магомад Хаджимурадов работал шофером на грузовике в родном колхозе 'Заветы Ильича', женился на сестре своего лучшего друга Малика Тавсултано-ва, юной красавице Зухре. Жить им да радоваться, да через год началась жесто-кая война. Малика, Магомада и его братьев призвали в Красную Армию, защи-щать Родину от немецких захватчиков. Друг погиб в первом же бою: прорвав-шийся вражеский танк из пулемета выкосил половину отделения, в котором тот служил, и потом долго утюжил ячейки, где укрылись оставшиеся в живых бойцы. Это случилось на глазах рядового Хаджимурадова. В конце 41-го рота, в которой находился молодой чеченец попала в окружение. Плен. Унижение. Голод. Бо-лезни. Смерть. Старший брат, Джабраил, который его здорово поддерживал в плену, умер от тифа. Не смотря ни на что, хотелось жить. Однажды в лагерь приехали вербовщики набирать добровольцев в кавказский батальон 'Берг-манн', для борьбы против 'коммунистической заразы'. Это был шанс остаться живым, он не отказался. Был зачислен во вторую роту, состоящую из выходцев с Северного Кавказа. Остальные роты состояли из грузин и азербайджанцев. Под командованием капитана Ланге прошел серьезную горную подготовку в Баварии. Осенью в составе группы 'Шамиль' Магомад был заброшен под Грозный. Зада-ние - при наступлении немцев захватить нефтяные промыслы. Но продвижение гитлеровской армии на южном направлении застопорилось, танки вермахта так и не смогли прорваться к чеченской столице. Диверсанты, вернувшись с задания, привели с собой около сотни дезертиров. После возвращения дед Руслана уча-ствовал с батальоном в упорных боях с регулярными частями Красной Армии, потом был Крым, деревня Коккозы, где обосновался батальон; в задачи 'Берг-манна' входили: охрана железной дороги Симферополь-Севастополь и уничто-жение в горах партизанского движения. После войны Хаджимурадов оказался в лагере в американской оккупационной зоне и в 46-ом был передан американца-ми русским. Когда репатриантов везли на поезде в СССР, многие, боясь неот-вратимого возмездия на родине, кончали жизнь самобийством. Магомад был свидетелем, как несколько власовцев и казаков перерезали бритвенным лезви-ем себе вены на руках и артерии на шее. Он был осужден военным трибуналом, как изменник Родины и отправлен в Сибирь в сталинские лагеря. После долгой отсидки, которая показалась ему целой вечностью, больной и беззубый Магомад вернулся домой на Северный Кавказ, где его ждал уже взрослый сын Али и жена Зухра, тяжелые годы, проведенные в застенках, серьено подкосили его здоро-вье. Через год после возвращения он умер.
  - Выходит, он был предателем, - сказал Колька, прислонившись к дереву, ковыряя грязным ногтем кору со ствола.
  - Вовсе не предателем! Вот, скажи! Кого он предал?
  - Наших.
  - Кого, наших?
  - Ну, наших! Русских!
  - Русских? - лицо молодого чеченца вытянулось. - Которые поработили землю его предков, убили его прадеда, что воевал вместе с Шамилем? Нет, он не был изменником! Он был настоящим джигитом! Он дрался за нашу свободу! Все так считают! Я тоже так считаю! Мой старший брат, Резван, тоже воюет за свободную Ичкерию! Инша Аллах! Я горжусь им!
  Колька не стал поддерживать диалог, чтобы не злить дальше молодого горячего чеченца, а то еще чего доброго пальнет из пистолета, что торчит у него за ремнем. Но Руслана понесло, он стал рассказывать про имама Шамиля, про которого Колька только и знал, что тот руководил освободительным движением горских народов, отчаянно воевал против русских, что был пленен. Больше ни-чего из школьной программы у него в голове не отложилось. Жуя лепешку, он с интересом слушал молодого чеченца. Оказывается, легендарный предводитель кавказцев, имам Шамиль, был образованейшим человеком. В молодые годы он постигал всевозможные науки у известных ученых Дагестана. Снискав уважение своим цепким умом и отчаянной храбростью, он был избран имамом Дагестана и возглавил борьбу горцев против царских войск. Руслан увлеченно рассказывал о героической обороне аула Ахульго, про Шамиля, который потеряв в жестоком бою многих соратников, укрылся у друзей в Чечне, про его плен. Потом чеченец стал объяснять Кольке, что значит для каждого чеченца кодекс чести 'Нохчал-ла'. За интересным разговором молодые парни не заметили как подкрались хо-лодные сумерки.
  
  
  Глава одиннадцатая
  
  Сколько всего времени Колька прожил у Али, он не знает?
  Через неделю после 'зачистки' рано утром Али растормошил его, еще не начинало светать. Хозяин выгнал из гаража белую блестящую 'Ниву' с верхним багажником, на который Колька и Руслан загрузили несколько мешков с мукой и пшеном. Сверху от дождя накрыли полителеновой пленкой. Единственный но-мер, висевший сзади, был явно московским. 'Это точно! - подумал Селифонов. - Наверняка, угнали из столицы. А номер не свинтили, не смогли, резьба прики-пела. Неудивительно, тут каждая вторая автомашина - ворованная!'.
  Из дома в сопровождении Али вышли два незнакомых чеченца, они бойко о чем-то беседовали. Оба в новом камуфляже, в 'разгрузках', хорошо вооруже-ны. Один чересчур веселый, с бородой, золотыми передними зубами, другой лет двадцати пяти с орлиным профилем наоборот всё больше молчал. Что-то внут-ри подсказывало Кольке, что это старший из сыновей Али, тот самый Резван. Чеченцы стали прощаться.
  - Ассаламу Алейкум. Аллаху Акбар!
  - Ва Алейкум Ассаламу. Аллаху Акбар!
  - Иван! Поедешь с ними, - сказал Али, подозвав Селифонова, кивнув на загруженную 'Ниву'.
  Ехали долго. Уже начинало светать, в сумраке проскочили какое-то село, потом долго петляли по извилистой горной дороге, миновали вброд несколько мелких речушек. Наконец машина, съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу их уже ждали два боевика и семеро, судя по оборванной одежде и изможденным лицам, пленных.
  Машину быстро разгрузили. Руслан сразу же уехал обратно, оставив рас-терянного Кольку на берегу среди чужих. Селифонов и остальные пленники, по-нукаемые 'чехами', с мешками медленно побрели по берегу вдоль сверкающей на солнце реки. За излучиной они свернули влево, вышли на ведущую вверх не-заметную тропку и стали с трудом карабкаться в гору. Солнце было уже в зени-те, когда они вышли к лагерю боевиков. Это был небольшой лагерь, состоящий из полутора десятка хорошо замаскированных землянок и нескольких пещер, скрытых в буковых зарослях. Кольку поместили в одной из землянок с боевика-ми. Среди боевиков было много наемников-арабов, встречались и хохлы. Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.
  Командовал этим небольшим отрядом знакомый уже Кольке полевой ко-мандир Азиз, которого все в лагере боялись как огня за его неукротимый норов, за его жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на гла-зах у всех пристрелил араба за какую-то ничтожную провинность. Иногда проле-тали 'сушки', бомбили где-то вдалеке. Азиз требовал от всех неукоснительно соблюдать меры маскировки.
  С пленными Кольке заговорить не удавалось, солдат среди них было чет-веро, один из которых, какой-то припадочный с идиотской улыбкой, с шальными глазами. Остальные гражданские. Все обтрепанные, грязные, забитые, голод-ные. Над узниками постоянно измывались. Один солдат, не выдержав изувер-ских побоев, принял мусульманскую веру. Ему торжественно сделали обрезание и нарекли новым именем, Хамзат. Он выучил молитвы, стал молиться, как и бое-вики. Вооруженный длинной палкой он жестоко избивал бывших собратьев по несчастью. Пленникам приходилось пилить, колоть дрова, ходить за водой, ко-пать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь. Под горя-чую рук 'чехов' Колька попадал редко, так как был сильнее и расторопнее ос-тальных обессиленных заложников.
  Дни становились теплее, появились мохнатые синие колокольчики сон-травы, зажелтели головки одуванчиков, на деревьях распустилась нежная лист-ва, которая плотным зеленым непроницаемым ковром скрыла базу боевиков с неба.
  В лагере появились новые пленники: два омоновца. Старший лейтенант со страшной гематомой под левым глазом и распухшими черными от побоев гу-бами; и сержант с разбитыми в кровь виском и затылком. Их поместили в сосед-нюю землянку. Колька видел, как, молодые 'чехи' жестоко издевались и унижа-ли их. Особенно доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому парню, по-хожему на борца, с неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.
  Через пару дней Кольке на распиловке дров удалось переговорить с но-вичками.
  Фамилия старшего лейтенанта из новосибирского ОМОНа была Гурнов. Офицер с болью поделился, как они с сержантом оказались в плену.
  - Подбежала, браток, на рынке маленькая заплаканная малява. Плачет, надрывается, слезы ручьем, помогите дяденьки, родненькие! Мама умирает! Только вы сможете ее спасти! Успокойся, малышка, говорю! Сделаем все, что в наших силах! Где твоя мама!
  - Вон там, в подвале умирает, дорогая мамулечка!
  Трое нас было. Я, Саня, - Гурнов кивнул в сторону сержанта. - И майор Перфилов. Спускаемся в темный подвал, темень хоть глаза выколи. Тут нас и сделали как зеленых сосунков. Перфилов последним спускался, смекитил, да поздно было, начал стрелять, его сразу на входе положили. Очнулся я уже в машине с кляпом во рту, рядом Саня в крови. Потом в холодной сырой яме не-делю продержали, суки. До сих пор башка гудит будто чугунная, но еще, слава богу, пока варит, а вот у Сани дела х...евые. Голову, гады, ему проломили. Го-ворить совсем не может, только мычит. Пытается на земле веткой что-нибудь написать, но буквы путает, ничего не понять.
  Колька с жалостью посмотрел на бледного сержанта, который, откинув-шись и прикрыв глаза, отрешенно сидел в стороне у дерева. Вдруг Саня весь напрягся, и у него судорожно задергалась правая щека. Было впечатление, что он криво смеется, словно мим на сцене. Повернув к ним искаженное болью лицо, он сунул в рот большой палец, пытаясь сдержать судорогу дергающейся щеки. Из серых глаз полных страдания по грязным щекам текли слезы.
  - Запоминай, братишка, внимательно слушай. Может тебе еще доведется выбраться отсюда. Нам же все, п...дец! Убьют они нас! Как пить дать! Еще ни один омоновец из плена не вернулся. Один бы я попробовал еще дать деру или покрошить пяток гадов в капусту, если повезет. Но Санька не имею права бро-сить! Ты это, понимаешь?!
  Бедного Санька убили спустя несколько дней, когда у него отнялась пра-вая рука. Он уже почти не чувствовал ее, еле-еле шевеля онемевшими пальца-ми. На половину парализованный он стал обузой для 'чехов'. И они, не церемо-нясь, полоснув кинжалом по горлу, столкнули его с обрыва. При чем убил его ни кто-нибудь, а четырнадцатилетний подросток, который под одобрительные воз-гласы боевиков сделал это 'черное' дело спокойно, не тушуясь. Будто только этим и занимался всю свою короткую жизнь. В лагере подростков было трое: Махмуд, Умар и Шамиль. Они занимались с инструктором-подрывником, моло-дым арабом Гусейном, учились у него минному делу, как закладывать фугасы, как ставить маскируемые растяжки, как подсоединять провода к детонаторам. То ли малограмотные пацаны были бестолковыми, то ли инструктор объяснял не совсем доходчиво, но подростки часто допускали ошибки, практикуясь на му-ляжах мин. Кольке как-то несколько раз довелось видеть, как Умар, убивший 'омоновца', сдавал экзамен по применению мин-ловушек. На одном из занятий он прикопал гранату и прижал рычаг магазином от автомата, когда 'рожок' по-тянули за веревку, рычаг сработал и граната взорвалась. Потом он учился ста-вить маскируемые растяжки между деревьями, поместив 'лимонку' в разрезан-ную пластиковую бутылку или банку. Чтобы 'эфки' взрывались мгновенно, им удаляли или укорачивали замедлитель запала. Осторожно надпиливая пилкой и потом переламывая его. Подрывник часто неистово ругался, плюясь, выходил из себя, когда подростки путали провода или клеммы батареек. Иногда ученики араба исчезали на несколько дней, отправляясь на равнину минировать дороги, подъездные пути к блокпостам или к пунктам дислокации федеральных войск, и затем после диверсии вновь появлялись в лагере. Селифонова частенько ис-пользовали для оборудования схронов: нагружали его боеприпасами, медика-ментами, продовольствием и в сопровождении кого-нибудь из боевиков он ухо-дил далеко от лагеря, где они прятали груз в укромном месте, тщательно маски-руя. О месте схрона, как правило знал только один-два человека, Колька был не в счет, потому что он был очередной 'овцой на заклание'.
  Кто-то из чеченцев, как-то проходя мимо будущей землянки, где копались заложники, окинул оценивающим взглядом крепкую статную фигуру старшего лейтенанта и предложил новую забаву, организовать борцовский турнир.
  Мгновенно образовался на вытаптонной поляне широкий круг, на середи-ну которого вытолкали избитого 'омоновца'. Против него на поединок вышел Рамзан, здоровенный волосатый небритый детина. Скинув куртку и засучив ру-кава у рубахи, он, криво усмехаясь в черную бороду, под смех боевиков пропел ласковым грудным голосом, приглашая Гурнова на схватку:
   - Иды, иды суда, цыплонок! Я тэбэ сэчас буду бороть!
  Они сошлись. Могучий Рамзан, у которого ходуном под мятой рубахой иг-рали мускулы, крепко вцепился в одежду противника. Они долго топтались на месте, кружась по поляне, подымая пыль, мотая друг друга из стороны в сторо-ну. У чеченца на лбу обильно проступил пот, редкие черные волосы на лысею-щей голове слиплись. Слышались трубное сопение горца и тяжелое прерыви-стое дыхание Гурнова. Обессиленный в плену 'омоновец' с трудом сдерживал напор массивного чеченца. Попытался сделать подсечку, но не удачно. Потерял равновесие и чуть не упал. Такого мастодонта, как Рамзан, разве собьешь. Со всех сторон раздавались смех, советы, свист, подбадривающие возгласы. Все произошло очень быстро, никто ничего толком и не понял. Рамзан, которому на-доела эта канитель, попер мощно вперед как танк, чтобы обхватить и сжать со-перника в своих могучих тисках, но стремительная атака обернулась неожидан-ным для него поражением. Под натиском боевика старший лейтенант упал, ув-лекая того за собой, сделав прием называемый в борьбе 'мельницей'. Бугай кувыркнулся, мотнув в воздухе ногами, грохнулся на землю словно куль, подняв облако пыли. И пока соображал, что же произошло, Гурнов применил болевой прием на руку. От боли кавказец взвыл и забился словно раненый зверь в кап-кане. Что вокруг творилось? Невообразимый гвалт, гам, улюлюканье, свист...
  К борцам подскочили двое боевиков, один из них ударил со всей силы бо-тинком 'омоновца' в бок, другой ухватил его за голову и оттаскивал от воющего, сучившего ногами, боевика.
  Рамзан, от смущения покраснев, с трудом поднялся, охая, бормоча про-клятия и поддерживая больную руку. В стороне несколько человек стали ногами избивать, сжавшегося в комок и прикрывшего голову руками, лейтенанта.
  Полевой командир был явно раздосадован исходом схватки, он нервно постукивал пальцами по колену, выбивая дробь конских копыт. Неожиданно хму-рый взгляд Азиза наткнулся на бледного Кольку, который выглядывал из-за спин боевиков, наблюдая за борцами. Обернувшись, боевик что-то сказал молодому 'чеху', стоящему за ним. Тот, окликнув Селифонова, вытолкал его к восседав-шему на белой бурке словно вождь, Азизу.
  - Хочешь жить? - вдруг задал вопрос Азиз, улыбнувшись.
  Колька, молча, кивнул головой, исподлобья недоверчиво косясь на гого-чущих вокруг боевиков.
  - Убей его! И я тебя отпущу! Слово джигита! - улыбнулся тонкими губами полевой командир. - Азиз никогда не бросает слов на ветер, солдат!
  - Гаджи! - позвал он, насмешливо глядя на уныло стоящего перед собой солдата в жеванном замурзанном бушлате.
  Вновь появился Гаджи, молодой высокий парень с неприятным лицом и колючим взглядом, один из телохранителей Азиза. Он подвел рядового к стону-щему на земле, избитому 'омоновцу', лицо которого превратилось в страшную кровавую маску.
  - Сволочи-и! Говнюки! - хрипел старший лейтенант, сплевывая сгустки крови. - Стреляй, паря! Не бойся, на тебе крови не будет! Хорошее дело сдела-ешь, отмучаюсь! Все равно не жить!
  Гаджи достал из кобуры 'макаров', передернул затвор, извлек обойму и протянул 'ствол' солдату. Наступила мертвая тишина. Николай словно заморо-женный неподвижно стоял посреди поляны с понуро опущенной головой. Его не-взрачная мешковатая фигурка была похожа на клоуна. Потрескавшиеся сбитые пальцы судорожно сжимали и разжимали потную рукоять пистолета. Напряжен-ные лица боевиков были устремлены на него, некоторые, споря, улыбаясь, тихо переговаривались между собой.
  - Слово джигита, - раздался за его спиной вкрадчивый голос Азиза.
  Солдат вздрогнул как от удара хлыстом при этих негромко произнесенных в тишине словах.
  Колька поднял голову и оглянулся на Азиза. В больших серых глазах сол-дата была пустота. Они ничего не выражали. Они были неживые, это были глаза мертвеца. На лице растерянность, мелко дрожали бледные по-детски пухлые губы. Он хотел что-то сказать, но страх настолько сковал его, что из горла вы-рвался только слабый хрип.
  Так страшно ему было только раз в жизни. Когда ему было восемь. Они жили тогда в Казахстане, в военном городке. Он, родители и его старший брат Вадик. Как-то летом в выходной семьей решили съездить отдохнуть на одно из соленых озер. И шофер отца, Иван Иванович, молодой бравый красавец, попро-сил разрешения взять на рыбалку своего друга, учителя П.
  Братья обожали Иван Ивановича, это был живой веселый парень, который часто катал их на машине. Отец всегда возил с собой две винтовки, 'мелкаш-ки', которые обычно лежали за передними сидениями. Охота в тех краях была знатная, и он часто домой привозил подстрелянных уток, лысух, зайцев.
  Отдых на природе, как правило, без выпивки не обходился. Произошло то, что учитель здорово накачался и стал буянить, приставая ко всем. На обратном пути заехали к знакомым казахам. Родителей пригласили на бешбармак. Отец велел Иван Ивановичу отвезти пьяного друга и детей домой, а потом вечером приехать за ними.
  Только отъехали с километр, как П. стал вновь выступать. Иван Иванович остановил машину и выволок учителя наружу. Тот пытался ударить его, разма-хивая бестолково руками. Иван Иванович бросил противника через себя и, оседлав его, стал его шлепать по щекам. Надавав звонких оплеух, вновь запих-нул буяна в машину. П. притих, из носа у него капала кровь, которую он разма-зывал ладонью по лицу.
  Перепуганный Колька сидел рядом с братом, судорожно вцепившись в по-ручень, боясь оглянуться на пьяного. Внутри у него все тряслось и замирало от страха.
  Учитель с разбитым носом не унимался.
  - Ты, чью кровь пролил, гад? - бубнил он, вымазав кровью указательный палец и тыча им.
  Вдруг дико заорав, он сзади обхватил руками Иван Ивановича за шею и стал его душить. Тот, притормозив, повернулся и двинул учителя кулаком в фи-зиономию. От удара П. разжал руки и свалился как мешок с бокового сидения. Потом он вдруг заметил лежащие за передними сидениями винтовки и вцепился в одну из них. Заглушив мотор, Иван Иванович перебрался назад к разъяренно-му противнику.
  - Вадик, садись за руль!
  - Иван Иванович! Я не смогу!
  - Не бойся, сможешь. Это не трудно. Главное, делай, что я скажу. И без суеты.
  Двенадцатилетний мальчишка пересел на шоферское место, крепко ухва-тил дрожащими руками руль.
  - Выжимай стартер!
  Нажата педаль. Машина сердито заурчала.
  - Молодец! Рычаг переключи на первую!
  Рычаг переключен. Побледневший пацан с силой толкает его до упора.
  - Хорошо! Теперь плавно отпускай сцепление и дави на газ!
  Машина, истошно рыча, резко скакнула вперед и заглохла.
  - Фу ты, черт! Да не так резко! Давай снова!
  Машина пылила по степи. Это напоминало фильм 'Последний дюйм', где сын летчика, мальчик Дэви, спасая раненого отца, смог взлететь и привести са-молет на родной аэродром. Наконец между выгоревшими на солнце сопками по-казался родной поселок.
  Вот и сейчас Колька испытывал то же самое, что и много лет назад. Страх сковал его, в горле пересохло, его всего трясло как малярийного, на лбу просту-пили грязные капельки пота. 'Макаров' тянул вниз руку.
  Неожиданно, он резко обернулся и вскинул руку по направлению Азиза. Но выстрелить он не успел, две автоматные очереди слились в одну...
  
  Потом тела убитых сбросили в глубокое узкое ущелье, где шумел, завих-ряясь, стремительный горный поток. И понесла их студеная река к 'своим', они плыли то вместе, то обгоняли поочередно друг друга, пока тело старшего лейте-нанта на одном из перекатов не зацепилось за торчащую из-под воды корягу и не осталось за тем поворотом. Дальше Колька поплыл один, задевая за колючие прибрежные кусты, за камни, окунаясь в буруны восковым лицом, раскинув руки, словно парящая птица. На третий день его заметил и вытащил на берег щуплый белобрысый солдатик, шофер из артдивизиона.
  
  
  
  Глава двенадцатая
  
  Через месяц Кольку разыскала мать. Веру Владимировну после двух ме-сяцев сплошных мытарств и скитаний по Чечне в поисках без вести пропавшего сына дорога привела в Ростов в 124-ю Центральную лабораторию медико-криминалистической идентификации Министерства обороны, где среди сотен неопознанных погибших солдат, она, наконец-то, нашла своего мальчика, свою кровинушку. В отличие от других несчастных матерей, она опознала сына сразу. По татуировке на руке. Еще в шестом классе Колька сделал крошечную наколку 'Марина', по уши влюбившись в светленькую девчонку со второго подъезда...
  Вера Владимировна и ее муж , как только узнали, что Колю послали в Чечню, места себе не находили. Все испереживались. Смотрели все выпуски новостей по телевизионным каналам и все репортажи оттуда. Собирали вырезки из газет, в которых было хоть малейшее упоминание о военных действиях в мя-тежной республике. А редкие письма, которые почему-то так долго шли от сына, они перечитывали по многу раз. О себе писал он скупо, все больше о своих то-варищах. Как-то показали видеокадры, снятые боевиками, на которых был плен-ный избитый изможденный офицер в наручниках. Его пинали ногой в живот, и он повернув лицо в камеру говорил разбитыми в кровь губами: 'Мама, помоги. Сде-лай, что-нибудь...'. Это произвело на Веру Владимировну сильное неизглади-мое впечатление, перед ее глазами днем и ночью стояло лицо молодого офице-ра, просящего помощи у матери. Ни у кого-нибудь, а у матери. Ни у вершащих судьбами народа и страны, бросивших его в эту кровавую бойню и забывших о нем, а у своей матери...
  Замучила бессонница. Все валилось у нее из рук. Неожиданно, Алексея Ивановича, ее мужа положили в больницу, стало плохо с сердцем, инфаркт. Ра-бота не клеилась. Коллеги по работе знали, что у сотрудницы сын на войне, муж в тяжелом состоянии, и с сочувствием и пониманием относились к ее страда-нииям. Неожиданно письма перестали приходить из Чечни. Она забеспокоилась, пробовала звонить по прямой 'горячей' линии в Москву, там отвечали, все нор-мально, рядовой Николай Селифонов в списках раненых и погибших не значит-ся. Она успокаивалась на некоторое время, а потом снова звонила. Но писем так и не было.
  Ударом среди ясного неба для нее был вечерний телефонный звонок од-ной женщины, матери сослуживца сына. Она-то и сообщила ей жуткое известие, что Коля пропал без вести. Об этом та узнала из письма своего сына. Вера Вла-димировна тут же , сорвавшись, поехала через весь город, чтобы собственными глазами прочесть эти страшные строки. Машина, на которой ехал ее сын, попала в засаду, устроенную боевиками. Среди убитых ее сына не оказалось...
  Потом были звонки в воинскую часть, где служил Коля. Там подтвердили. Да, пропал без вести. Не теряйте надежду. Ведутся поиски.
  Ведутся поиски! Кто его ищет? Кому он нужен? Рядовой солдат! Кому? Кроме нее! Этим, что ли? На верху? Прозасидавшимся?
  Она пыталась представить лицо пропавшего сына, но перед ее глазами стояло несчастное лицо того пленного избитого старшего лейтенанта, молящего о помощи. Он жалобно смотрел на нее и его кровоточащие губы шептали: 'Ма-ма помоги! Сделай же что-нибудь!'
  Работа валилась из рук, она ничего не соображала, что делает. Похудела, осунулась, вечно заплаканные глаза. Весь коллектив переживал за нее.
  Взяв отпуск без содержания, поехала в Чечню на розыски. Разрушенные дома, беженцы, военные, глаза полные ненависти, грязная ругань, лязг броне-техники... За время скитаний она встречалась с множеством людей, и с коман-диром батальона, в котором служил сын, и с солдатами, и жителями близлежа-щих сел, и с беженцами, и с боевиками... Всем показывала его фотографию, чтобы хоть что-нибудь узнать о судьбе сына. Но все безрезультатно. Коля исчез, как сквозь землю провалился. Ни малейшей ниточки, за которую можно было за-цепиться.
  Однажды, заночевав в одном из предгорных сел, в доме сердобольной чеченской семьи, она ночью почувствовала сильное тревожное сердцебиение, которое заставило ее проснуться, вскочить с лежанки и подойти к окну. Словно кто-то звал ее. За окном в холодном предрассветном сумраке мимо дома по до-роге быстро промчалась легковая машина. По мере того, как удалялись звуки машины, так и биение сердца стало постепенно затихать. Что это было? Она не знала. Может быть знак свыше? Может быть что-нибудь с Колей? Мучил ее во-прос.
  Если б она только знала, что в проехавшей мимо дома белой 'Ниве' был ее единственный сын. Но этого она не узнает никогда.
  
  
  Полковник провел Веру Владимировну в лабораторию. На одной из стен большой стенд с фотографиями военнослужащих под названием 'Им возвра-щены имена'. За компьютерами несколько офицеров-криминалистов и солдат. На экранах совмещенные изображения фотографий лиц и черепов. На столах, на полках под номерками кости и черепа. В углу у окна горько плакала молодая женщина в трауре. На экране компьютера перед ней лицо молоденького лейте-нанта, почти мальчишки.
  - Сережечка, миленький.... , - горько всхлипывала она.
  - Работа у нас, Вера Владимировна, сами понимаете, трудная, специфи-ческая. Но, необходимая. Вернуть родным погибших солдат наш долг. Не каж-дый может этим заниматься. Здесь нужны одновременно, и чуткость, и желез-ные нервы. У нас в основном служат профессионалы, а также проходят службу будущие медики, - сказал полковник, приглашая Веру Владимировну пройти в следующую комнату.
  - В первую очередь нас интересуют переломы, рубцы, операции, татуи-ровки. Какие приметы, вы говорите, у сына?
  - У него на кисти левой руки была крошечная татуировка: 'Марина'. Вот на этом месте. А еще в детстве два пальца сломал на левой руке. Безымянный и указательный. В садике с качели упал.
  - Это уже кое-что. Максим, посмотри по картотеке! Татуировка 'Марина'! Кисть левой руки! - полковник обратился к старшему сержанту в очках, сидев-шему за компьютером.
  - А вы, присядьте, пожалуйста. Подождите. Заранее ничего обещать вам не могу. Работы много. Помощи же практически никакой. Лаборатория, сами ви-дите, крошечная. Расширять нас не собираются. Боюсь, как бы вообще не за-крыли.
  - Есть, товарищ полковник! - откликнулся старший сержант. - Левая рука! Татуировка 'Марина'! Номер ...
  Вера Владимировна уже ничего не слышала. Стены поплыли, все закру-жилось...
  
  Он вернулся. Вернулся с войны, с жестокой бессмысленной, ни кому не-нужной кровавой бойни. Его встречали цветами, со слезами на глазах. Только это были не слезы радости, это были слезы скорби, это были слезы убитых го-рем матери и отца, девчонок, с которыми учился. Цинковый гроб с телом Кольки Селифонова на железнодорожном вокзале ждали автобус-катафалк и военком с курсантами, выделенными артучилищем.
  
  
  Глава тринадцатая
  
  Ромка, расплатившись с барменшей и вооружившись тарелкой с бутер-бродами и стаканом водки, стал пробираться к свободному столику у окна. И тут нос к носу столкнулся с бывшим ротным, капитаном Шиловым. Шилов был на взводе и уже собирался покидать питейное заведение, на нем красовалась форма с майорскими погонами. Вот так встреча! Бывшие сослуживцы располо-жились в углу у окна, подальше от шумных компаний.
  - Сунулся в одну фирму, в другую, везде одно и то же, облом. Как услы-шат, что в 'горячей точке' служил, да еще и раненый к тому же, так сразу же - вежливый отказ, - жаловался Ромка Самурский своему бывшему ротному, майо-ру Шилову, - Такие в охрану им не нужны. Гуд бай, служивый! Пишите письма!
  - Да, верно! Такие как мы теперь на хер кому нужны! - прищурив глаза, дымил сигаретой майор.
  - Хотел, было в воинскую часть контрактником податься, ведь специально-сти гражданской никакой, но 'анкета' подкачала, - продолжал молодой парень с коротко стриженой головой. - До армии, когда еще в школе учился, было три привода в милицию. По пьяной лавочке попадал. Как говорится, прецедент есть. На войну посылать можно, жизни класть можно, никто не спрашивает о пьяных залетах; а как на службу, в ту же армию в мирное время уже нельзя! Незя! Незя! Как у клоуна Полунина. В армию 'незя', в милицию 'незя', в силовые структуры 'незя'! В бандиты, что ли идти прикажешь! Мне всего двадцать лет, вся жизнь, можно сказать, впереди, а у меня уже все дороги перекрыты.
  - Роман, успокойся, дорогой. Все будет спок! Неужели я, фронтовик, кото-рый видел эту костлявую стерву с косой, вот так, как ты меня; неужели я не помогу своему боевому товарищу. Да, распоследняя, я после этого буду сво-лочь.
  - Понимаешь, Петрович, я ведь мог остаться в Чечне. И жизнь бы сложи-лась бы совершенно по-иному. Не пришлось бы унижаться и оправдываться пе-ред всякими чинушами, перед этой мразью. Ведь нам предлагали, упрашивали перед дембелем подписать контракт. Но так хотелось домой, вернуться живыми с этой бойни. Полтора года дома не был. Тоска замучила. А когда вернулся, че-рез неделю потянуло обратно туда, в пекло, в мясорубку, к оставшимся ребятам. Представляешь?
  - Считай, что ты уже на довольствии! Заместитель командира части, под-полковник Устименко, мой давнишний друган, да и я не последний человек в бригаде. Так что, милый мой, никаких проблем! Это я тебе железно обещаю! - майор поднял стакан. - Ну, давай! За погибших ребят! Царствие им небесное! Пришлось в прошлую, под Ярышмарды побывать, колонну там боевики расстре-ляли......
  Шилов вдруг замолчал, лицо его посерело, сморщилось как сушеное яб-локо.
  - Петрович, ты чего?
  - Кольнуло, бля! Мотор опять забарахлил! Погоди, сейчас отпустит! - со-беседник Ромки Самурского окаменел, потупив взор, словно прислушивался к чему-то.
  - Уф, кажется, пронесло! - выдохнул с облегчением майор. - Помню, креп-ко скрутило меня в Комсомольском, когда гелаевских духов мочили. Это уже по-сле того, как вас наконец-то сменили. Ну, думал все, хана! Приплыл, дорогой Михал Петрович! Отвоевался! Ан, нет, очухался, когда эта вся сволота вдоль ре-ки в горы стала пробиваться из окружения. Положили их на берегу не одну сот-ню. Несколько недель долбили из минометов по селу и ущелью. Перепахали вдоль и поперек. Живого места не оставили, сплошные руины да обугленные ко-черыжки от яблонь. Все в дыму, дышать нечем от гари. Местные жители на ок-раине в голом поле стоят, причитают. Дети, бабы вопят. Кошмар какой-то. Мы-то, тут при чем? Руслану Гелаеву, мудаку, спасибо скажите! Со спецназом тогда был, попытались замкнуть кольцо с южной стороны, да встретили такой ярост-ный отпор. Не дай бог опять попасть в такую передрягу. Вышли из того боя с по-терями, измотанные в конец. Это тебе не в Ханкале на печи прохлаждаться. Ваххабиты, бешенные волки, закрепились в подвалах и погребах, хер их оттуда выкуришь. Если б не наши саперы, не знаю, сколько еще там мудохались. По ночам гниды выползали из своих нор и схоронов пакостить. Много славных пар-ней снайпера тогда постреляли. Парня-кинолога из Пензы рядом со мной шаль-ной пулей убило...
  Мрачный майор надолго замолчал, гоняя окурком по пепельнице горстку пепла. Ромка, уставившись остекленевшим взглядом в пространство, курил.
  - Тошно становится, когда Ястребов про наши потери лапшу на уши всем вешает. Фантазер хренов! А послушать великого стратега хорька Ванилова, так вообще не понятно с кем мы там воюем. Оказывается, всего-то осталось два де-сятка плохо вооруженных бандитов. Какого ж хера мы там до сих пор торчим, спрашивается, и пацанов кладем каждый день пачками? - возмущенный майор с яростью придавил в пепельнице окурок в гармошку.
  - Тут еще с женой, опять не лады. На развод подала. Достал, похоже, своими приключениями. Чуть что, хватает детей и к матери. В пору снова в ко-мандировку собираться. А я сыт этим дерьмом. Вот оно у меня где! Ночами не сплю, вскакиваю во сне как ошпаренный, за кобуру хватаюсь. Кровь! Кровь кру-гом! Мозги, руки, кишки чьи-то! Хоть в петлю лезь. Только горючка и помогает как-то забыться. Выкинут скоро, нутром чувствую, из части к чертовой матери!
   Шилов вновь наполнил стаканы водкой и, щелкнув зажигалкой, закурил.
  - Что меня всегда поражало, так это коварство азиатов, их хитрость, их сволочная изощренность в пытках и издевательствах. Вот, скажи, откуда в них такое? В крови у них что ли? Подлые подрывы, выстрелы в спину, заминирован-ные трупы, изуродованные тела, отрезанные головы. Мы прямо зверели, когда такое видели. Кровь закипает в жилах от ярости, когда видишь перед собой по-резанных, изувеченных пацанов! - он покосился на шум в глубине бара. За стой-кой во всю веселился молодняк. Подвыпившие сопляки громко галдели, курили, пуская беззаботно кольцами дым.
  - Вот таких мальцов резали, суки, как только рука не отсохла. Куда только ихний аллах смотрел! Ладно, контрактников или офицеров. Ну, а этих, сосунков, за что? Им еще сиська мамкина нужна! А их на бойню посылают! Дыры в импе-рии латать! Он еще толком сопли-то утереть не может, защитничек отечества , бля...
  - Да, Петрович, ты прав! Помнишь, был у нас в роте пацан, Борька Лысен-ков. Высокий верзила, только толку от него ни какого не было. Нескладный ка-кой-то. Ничего не умеет. Тюфяк, одним словом. Ты к тому уж времени сменился, уехал. Помню, отделение было на задании, а его оставили костровым, поручили за огнем присмотреть да картошки испечь. Возвращаемся, и что ты, думаешь? Ничего не готово, этот болван, блин, костер толком не смог развести. Оказа-лось, никогда в жизни костра-то не разжигал. Мужик называется! В горах вообще скис. Колотун страшный там был, да еще промозглый ветер, грязь, жратвы тол-ком нет. Офицеры злые как шавки. А он, вечно голодный. Стал у товарищей пай-ки тырить. Раз начистили репу, два... Не помогло! Потом замечаем, странный он какой-то. Оказывается - 'крыша у него поехала'. Снаряжение свое: каску, 'бро-ник', подсумок с магазинами потерял. Если б в горах еще месяц с нами пробыл, кранты ему! Повезло мудаку - ноги отморозил, отправили его в тыл в госпиталь. Сейчас, блин, герой. А рассказать, как с полными вонючими штанами в окопе скулил и дристал от страха, не поверят. Вот, такие слабаки и становятся преда-телями.
  - Ну, не скажи, - возразил Шилов. - Приходилось мне встречаться с наем-никами и допрашивать некоторых из этих шакалов. Среди них попадаются до-вольно крепкие орешки, уж поверь мне на слово, есть даже служившие в спец-назе. Отморозки, правда, распоследние, бля! За 'бабки' не то, что нас, они и мать родную пришьют! Ничего святого для них нет!
  Майор, опрокинув стакан, поежился. Подперев кулаками седые виски, ус-тавился в стол.
  - Ну, и дрянь! Паленая, бля! Уроды!
   Затянувшись сигаретой, продолжил прерванный рассказ.
  - Допрашивали как-то одного пленного гаденыша из отряда Хамзатханова. Конечно, пи...дюлей надавали, чтобы посговорчивей был. Бывший десантник, красивый здоровый парень, снайпером воевал в 'первую'. А вернулся домой, его обратно потянуло. Решил 'зелененьких' срубить на мерседес, балдежной жизни ему, видите ли, захотелось. Мозгов-то нет, одна деревяшка! На кирпичах, наверное, много тренировался! Подался мудак к боевикам. У них расценки дру-гие. Под Сержень-Юртом у боевиков в 'Якуб-лагере' успешно подготовочку со-ответствующую прошел. А потом, гнида, ребят наших стрелял, словно самолети-ки в тире. Это для него, что два пальца обоссать!
  - Иуды! - вырвалось у Ромки.
   - Нет, мой дорогой, это поддонки! А иуды, кто из-за бабских юбок стреляет и стариками с детьми прикрывается, - уточнил Петрович, пощелкивая по сигаре-те, стряхивая пепел.
  - Помнится, как-то во время движения колонны через Хасавюрт пропал молоденький прапорщик. Заглох движок у последнего 'зилка'. И сгинул парень вместе с автоматом, больше мы его так и не видели...
  - Немудрено, Ромка, - хмыкнул Петрович. - Там полгорода - чеченцев. Пя-тая колонна, твою мать. И оружия, там говорят, не меряно!
  - Удивляюсь, как они нам тогда еще в спину не долбанули.
  - Погоди, браток, еще долбанут! Если уже среди белого дня на улицах ста-ли заваливать федералов запросто так, чего ждать дальше.
   - Мне кажется, зачищать надо более тщательнее и чаще! Не церемонить-ся, арестовывать пособников, гадов всех подозрительных. Высылать подальше, к еб...ни фени, чтоб духу их здесь не было, чтоб воду не мутили! Иначе ничего не добьемся, так и будут нас месить.
  - Ромка, дорогой, не смеши меня, козла старого! Уже высылали! Дедушка Сталин постарался! На нашу бедную головушку! Они теперь русский язык лучше нашего знают, где их только сейчас в России нет, как тараканы расползлись по стране, - язвительно усмехнулся Петрович. - Их полмиллиона к нам пересели-лось из-за дудаевского режима. Так, вот скажи, какого рожна мы должны за них воевать? Иди, Ахмед, воюй, освобождай свою землю от Басаевых и прочей сво-лочи. Не идет! Некогда! Бизнесом, видете ли, занимается! Пусть Иван отдувает-ся, сопли кровавые пускает за него!!
  - Так что, Петрович, я за 'жесткие зачистки'. Окружай 'десантурой' и спецназом населенные пункты и тряси 'чехов' до тех пор, пока не посинеют. Иначе, хер ты тут, что сделаешь!
  Бар закрывался. Ромка и Шилов одни из последних покинули уютный сто-лик в углу у окна. На улице было тепло, сверху сыпал редкий пушистый снег. За разговором не заметили, как прошли пару кварталов и остановились у неболь-шого магазинчика.
  - Открывай! - майор настойчиво забарабанил в стеклянную дверь.
  - Закрыто! - проорал выгпянувший торгаш, показывая на часы на руке. - Закрываем!
  
  
  Глава четырнадцатая
  
  К магазинчику подлетел милицейский желтенький 'уазик' с 'мигалкой', из него выскочили трое милиционеров. Один с автоматом. Ввалились шумной гурьбой в помещение.
  - Наряд вызывали? - гаркнул плечистый усатый старшина в шапке, сдвину-той на затылок.
  - Да, вот хулиганят, стекло разбили, - объяснял хозяин магазина, молодой откормленный парень в кожаном пальто, лет двадцати восьми.
  - Мы уже закрыли, а они вломились, буянят! - визгливо затараторила из-за прилавка одна из продавщиц, сильно накрашенная блондинка с торчащими на голове во все стороны волосенками. - Чертовы пьянчуги! Покоя от них нет!
  - Кто буянит, красуля, ненаглядная моя? Какое стекло? Само треснуло, оно на ладан дышало. Я только за ручку тронул. Девочки, милые, бутылку 'стар-ки', пачку сигарет и мы покинем ваш райский уголок, - покачиваясь, откликнулся добродушно майор, сосредоточенно копаясь в раскрытом бумажнике. - Вот вам за стекло, а это...
  - Всем шампанского! Угощаю всех! Братки, я ведь тоже 'мент поганый'! Полгода назад служил в милицейском батальоне! - заорал, увидев вошедший наряд, обрадованный Ромка, размахивая, зажатыми в кулаке смятыми купюра-ми.
  - Ладно, хватит бузить! Поехали, мужики! - предложил сержант. -Проветримся!
  - Заодно отдохнете, протокольчик составим! - добавил другой.
  - Куда? - спросил Валерка, осоловело тараща глаза на милиционеров. - Не понял?!
  - В гости, дорогой! К Санта Клаусу! - сержант засмеялся своей удачной шутке ( у дежурившего сегодня старшего лейтенанта Каменского было прозвище - Санта Клаус).
  - Нам и здесь не плохо!
  - Сейчас будет плохо! Кому говорю! Выходи, пока холку не начистили! - отозвался дюжий сержант, бесцеремонно толкая майора к выходу.
  - Что за тон, ментура? - возмутился Шилов.- Ты как со мной разговарива-ешь, щенок? Ну-ка, руки в сторону!
  - Да, чего с ними церемониться! Давай ребята!
  Милиционер, грубо заломив руку майору за спину, потащил его к выходу. Ромка бросился другу на помощь и схватил сержанта за рукав, но, получив рез-кий сильный удар локтем в лицо, отлетел к прилавку и шлепнулся на пол.
  - Суки!! - взревел Шилов, вывернувшись из захвата и сбив сержанта с ног. Сдернул у него с плеча 'акаэс' и, предернув затвор, заорал на опешивших мен-тов.
  - Стой! Падлы!
  -Ты чего, майор! Не дури!
  - Всех положу! Не подходи!
  - Охренел совсем? Что за шутки?
  - Не будь мудаком, отдай оружие!
  - Назад! - глаза потемнели и сузились на багровом лице военного.
  - Слышь, приятель, давай по-хорошему поговорим! Только автомат верни!
  - Ты, что?! Неприятностей на свою жопу ищешь?! - рявкнул побледневший старшина. - Будут! Под статью захотел? На нары!
  - Заткнись, сученок! Я тебе такие нары покажу! Это тебе не старых бабок с семечками да носками у магазинов гонять!
  - Паша, передай Терехину...
  - Меня боевого офицера какая-то шушера будет лапать! - перебил стар-шину майор. - Да я вас сейчас стреножу! Или яйца отстрелю! Мудачье поганое! Извинения еще будете просить!
  - Майор! Ты не зарывайся!
  - Ну-ка, живо! Поднять парня! - Шилов повел дулом 'акаэса'.
  Двое милиционеров попытались поднять отключившегося Ромку с пола. Левый глаз у того основательно заплыл, из разбитого распухшего носа на под-бородок и шарф текли кровавые сопли.
  - Малец, ну давай! Давай! Хватит спать, здесь тебе не гостиница, - похло-пывая по щеке, младший сержант, делал все, чтобы привести Ромку в чувство.
  - Вы чего с парнем сделали, козлы ментовские? - майор, опутив автомат, наклонился над лежащим.
  Этого движения было достаточно, чтобы милиционеры воспользовались ситуацией. Один из них крепко обхватил сильными руками майора сзади, тем временем двое других вцепились в оружие. После непродолжительной возни поверженный майор лежал на полу лицом вниз с наручниками на руках. Грязно матерясь и извиваясь, он пытался пнуть кого-нибудь из врагов.
  Спустя тридцать минут он уже метался по 'обезьяннику' как раненый зверь, крича через решетку проклятия в адрес 'ментов'. Ромка, молча, сидел на привинченной к стене скамье без ремня и шнурков, прижавшись разбитым лицом к холодной цементной стене. Тошнило. Гудела голова.
   Всю эту неделю, заместитель начальника отдела милиции, подполковник Марголин уходил домой поздно: в понедельник приезжает комиссия из мини-стерства. Требовалось привести все дела и документы в должный порядок, что-бы комар носа не подточил.
  - Что за шум? Кто там у вас буйствует?- спросил он старшего лейтенанта Каменского, спустившись в дежурку.
  - Да, только, что привезли двоих скандалистов. Майора и парня с ним. Уст-роили пьяный дебош в магазине.
  - Кто, такие? Документы есть?
  - Вот удостоверение майора, а это военный билет пацана.
  Марголин, листая документы, резко отдал указание:
  - Немедленно освободить! Это же майор Шилов! Ветеран чеченской вой-ны. Личность известная, можно сказать, легендарная. Парня тоже! Ну, молодцы! Ничего не скажешь! Вы, что не видели, что это не какие-нибудь алкаши, забул-дыги?! Это же комбатанты!
  - Кто, товарищ подполковник?
  - Комбатанты, я говорю. Комбатанты - это те, кто прошел через военные конфликты. У них психика, как правило, нарушена. Мозги набекрень. Они при-выкли находиться в экстремальных условиях, в боевой обстановке, ходить по лезвию ножа. И многие, вернувшись с войны, не могут приспособиться к мирной жизни. Отсюда срывы, депрессия, самоубийства. Вечный конфликт со всеми. К ним подход нужен особый. Лечить их надо всех до одного в реабилитационных центрах! А их у нас, сам понимаешь, нет! Понятно? - Марголин взглянул на де-журного офицера.
  - Так точно, товарищ подполковник!
  - Смотри-ка, орден Мужества у пацана! Герой. А вы их, героев, в 'кутузку'! Освободите, извинитесь да помягче с ними, - сказал подполковник, поднимаясь из-за стола. - А лучше по домам развезите, чтобы еще чего-нибудь не натворили вояки. Нам и без них своих проблем хватает.
  
  Спустя неделю в городской газете Ромке на глаза попался некролог с портретом бравого военного, с фотографии на него смотрело знакомое лицо Шилова Михаила Петровича. Майор умер. Сердце.
  
  
  
  
  Глава пятнадцатая
  
  Ромка достал из кармана пачку сигарет, нервно защелкал зажигалкой, пы-таясь прикурить. Дрожащие пьяные пальцы не слушались. Вокруг все плыло как в тумане. Лестничная площадка, исцарапанные надписями стены, щербатые сту-пеньки, давно немытое окно. Наконец глубоко затянувшись, задымил, прищурив глаза от едкого дыма.
  -А! А! Суки! - громко вырвалось у него. Опустив голову, закрыл устало гла-за, хотелось забыться, отключившись, ни о чем не думать. Сказывалась очеред-ная пьянка и бессонная ночь, проведенная на ногах.
  Прошло полгода, как он вернулся оттуда! Оттуда! Куда все попадают оди-наково, а возвращаются по-разному. Кто на своих двоих, кто на костылях, кто в 'цинке', упакованном в 'деревянный костюм'.
  Наступление ночных сумерек на Романа действовало как красная тряпка на быка. Он беспокойно бродил по квартире, не находя себе места, словно кош-ка, собирающаяся окотиться. Каждые полчаса выходил в подъезд на площадку покурить. Присаживался у теплой батареи с банкой из-под кофе для окурков и подолгу дымил, уставившись отсутствующим взглядом в стену. Какая-то давя-щая тревога неотступно преследовала его. Потом он возвращался в квартиру; пытался на кухне читать какой-нибудь детектив, или тихо включив магнитофон, чтобы не тревожить родителей, слушал кассеты с песнями Виктора Цоя или группы Мумий Тролль. Потом, вновь неожиданно срывался, набрасывал куртку и выходил на опустевшие улицы ночного города. Бродил, оставаясь один на один со своими мыслями.
  'По ночам орешь во сне, скрипишь зубами, вскакиваешь весь в холодном поту, мерещится всякая дрянь. Выстрелы, разрывы гранат, трупы, горящие 'бэ-эмпэшки', окровавленные разодранные бушлаты. Есть у Франсиско Гойи карти-на 'Сон разума рождает чудовищ', вот что-то подобное творится со мной. Мыс-ли и проклятые воспоминания о войне настойчиво преследуют как свора свире-пых гончих псов, как стая мерзких чудовищ. Пытаешься бежать, скрыться, спря-таться, но безуспешно. Настигают и безжалостно рвут на куски. В пору завыть волком.
  Когда вернулся первые три дня пролетели быстро. Разговоры, объятия, встречи с родственниками, друзьями. А потом такая навалилась тоска! Такая бе-зысходность. Вдруг, так захотелось обратно, что мочи нет. Там была настоящая жизнь. Ты был нужен, на тебя полагались, от тебя многое зависело. Здесь же, совершенно другой мир. Чужой мир. Развлечения, пьяные тусовки, дискотеки, глупый треп, праздное безделье. Будто другая планета. Всё в другом измерении. А там, в это время, такие же пацаны жизни кладут, каждый день по лезвию ножа ходят. Некоторые из старых приятелей с жиру тут бесятся, пока был в армии, умудрились сесть на иглу, дурачье! Все разговоры только о том, сколько бабок привез, сколько чеченов замочил. От армии одних родители отмазали, другие косят напропалую. Все со справками: кто язвенник, у кого веса не хватает, кто дуется под себя, кто баптист, кто лунатик, твою мать! Боятся армии как черт ла-дана. Скорее, не оттого, что два года коту под хвост, а из-за дедовщины. Он, Ромка, эту дедовщину видел во всей красе, вдоволь испытал на своей шкуре. Одни "дужки" чего стоят. Это когда 'деды' загоняют молодых на койки и застав-ляют их держаться руками за передние спинки кроватей, а ногами упираться в задние. И так висеть в воздухе. Если устанешь и попытаешься ногу опустить, получишь по полной программе, надраенной до блеска пряжкой по заднице или ногам. Вот так и висишь, пока, дебилы не угомонятся. В Чечне тоже без 'дедов-щины' не обходилось, хотя все, кому не лень, это опровергают. Мол, было бое-вое братство и все такое. Всякое там было. То, без пайка останешься, 'деды'-уроды сожрут, или еще, что-нибудь похуже отмочат. Но там, все-таки побаива-лись перегнуть палку, потому что можешь в любой момент сорваться, да и вма-зать из "калашника", по мозгам.
  Вчера на автобусной остановке столкнулся нос к носу с Димкой, однокаш-ником, тоже грязь чеченскую месил и вшей кормил в блиндажах да окопах.
  В феврале на горном перевале в жестоком бою пуля, пробив пластину бронежилета, угодила Димке в грудь. Когда он очнулся, то услышал чьи-то гор-танные голоса и выстрелы. Добивали раненых. Кто-то подошел к нему. Он чув-ствовал, что его рассматривают. Потом почувствовал над собой хриплое дыха-ние наклонившегося врага и ждал развязки, рокового выстрела. Но "чех", потоп-тавшись около него, поддел лезвием кинжала шнурок с жетоном и срезал с шеи "смертник". Потом долго возился, стягивая с Димки отсыревшие берцы. Стре-лять в залитого кровью десантника не стал.
  Димке повезло: не стали добивать. Сочли за мертвого. Когда вокруг стих-ли голоса и надвинулись сумерки, он медленно пополз в сторону лощины. Пе-ред глазами стояли разноцветные и черные круги. Он терял сознание. Когда приходил в себя, полз дальше, кашляя кровью. На следующий день его обесси-ленного обмороженного подобрало отделение саперов, прочесывающих мест-ность. Он часто словно во сне видел тот зимний день, когда для него эта стран-ная проклятая война закончилась.
  Тоже как неприкаянный. Также по ночам мучается, не спит. Трясет его всего, когда темень наступает. Ни где пока не работает. В силовые структуры, о которых он так мечтал, дорога наглухо теперь закрыта! В милицию, куда он хо-тел устроиться на работу, тоже облом! По пьянке угодил в 'кутузку'. Теперь на учете: в компьютер занесли, в базу данных. 'Меченый' на всю жизнь. А нача-лось с чего? Ночь не спал, утром выпил, чтобы отпустила чертова война, в ре-зультате дома конфликт с предками. Психанул, взял сдуру и выбросил с третье-го этажа телевизор, что купил на свои 'гробовые'. Холодильник тоже хотел спустить следом, да поднять было не под силу. Ну, естественно, приехали 'мен-ты' и мигом успокоили. Надели наручники и увезли готовенького в свой 'обезь-янник'.
  Родители пытались упрашивать в дежурке 'ментуру', чтобы дела не за-водили на Димку. Да, не тут-то было. Составили протокол и свободен. Назад до-роги уже нет. Посоветовали, чтобы сын прошел курс реабилитации.
  - Да, все они со сдвигом. Что 'афганцы', что эти! - заявил им капитан ми-лиции. - Пьют по-черному. Сплошные с ними проблемы. Ни кому они не нужны. Только родителям. Поймите, никто заниматься вашими детьми не будет. Ни во-енкомат, ни городская администрация, ни кто. Сами ходите, просите, требуйте, лечите.
  Вот, Диман, теперь и бродит, как в воду опущенный. В армию на контракт не берут: биография подмочена. Специальности никакой, делать ничего не уме-ет. Только стрелять из всех видов оружия, охранять да 'растяжки' ставить. Нервы ни к черту. Стал злым, агрессивным. Заводится с полуоборота, взрывает-ся как полкило тротила, без всякого детонатора! Охранником не берут: конту-женный и калека. Куда идти? Учиться? Что знал-то, всё забыл. Армия все изви-лины выпрямила, а что не смогла - выбила. Одно остается, на рынок к барыгам грузчиком податься или к бандитам, трясти, кого укажут. Хреновая ситуация, од-ним словом! Зашли с ним в бар, выпили, начал плакаться в жилетку:
  - Где же справедливость, Ромк? Что за бл...дство! Один раз случайно за-летел по глупости, и теперь вся жизнь к черту, под откос? Крест на ней?
  Сказал бы я ему про справедливость, да лучше промолчу...
  Помню, когда через два месяца под Новый год спустились с гор в ПВД, видок у нас был довольно жалкий как у бомжей. Все грязные, обмороженные, го-лодные, обмундирование превратилось в сплошные лохмотья. Не батальон опе-ративного назначения, а толпа вооруженных оборванцев. В горах прозябали в палатках и блиндажах, дров и воды не было. Первое время привозили, а потом совсем про нас забыли. Все деревья и заборы в округе порубили, воду топили из снега или наверх таскали в заплечных бачках с ручья, который находился под горой. Парнишку там из разведроты потеряли: в плен попал, когда за водой хо-дил. Здесь было спокойно, за исключением двух-трех попыток боевиков про-рваться через наше кольцо. Бандиты обосновались в Зандаке, небольшом селе в километрах четырех от нас на противоположном склоне горы. Видно его было как на ладони. Разведчики говорили о большом скоплении противника. Федера-лы не смогли взять Зандак во время проведения антитеррористической опера-ции и просто обошли его стороной, заблокировав батальоном ВДВ и двумя на-шими БОНами. Спускаемся, значит, а тут почти все, кто в штабе при баньке ос-тавался, с крестами за отличие ходят. Оказывается, приезжала какая-то шишка от Рушайло с поздравлениями и подарками. Ну и навешала крестов тем, кто под руку подвернулся. А про тех: кто пропахал полЧечни, кто в окопах под обстрела-ми загибался, кто, замерзая в горах, блокировал в Зандаке наемников Хаттаба, просто забыли. Обидно. Ну, да ладно, бог им судья.
  Сколько времени прошло, а война все не отпускает. По ночам охают взры-вы гранат, и старшина Баканов громко кричит ему в ухо: "Ты, что Самура, не по-нял?! Мы все здесь умрем!"
  Было это в конце января, когда они возвращались с зачистки села Ялхой-Мохк. Прямо с гор их обстреляли из АГСа и пулеметов. Поднялась такая паника, что ответить на нападение не смогли даже матерые СОБРы. И пока не появи-лись 'вертушки', ребятам пришлось туго. Так и пролежали в придорожной ка-наве в мерзкой холодной жиже под градом пуль, боясь головы поднять... Потом вчетвером, скользя на мокрой глине, с трудом тащили, вываливающегося из ок-ровавленного разодранного бушлата, монотонно со всхлипами воющего, киноло-га Витальку Приданцева. Его оторванная рука валялась тут же рядом, у гусенич-ного трака, на кисти был туго намотан потрепанный поводок от убитого Карая. Выстрел осколочной гранаты попал как раз в то место, где они находились на броне БМП. Теперь свободный, несдерживаемый хозяином, злобный взъеро-шенный Карай застыл, как бы в последнем броске с опаленной оскаленной мор-дой и развороченным брюхом, из которого вывалились связки темно-синих ки-шок...'
  - Бля, суки! Не смотря ни на что, там была жизнь, тяжелая, опасная, но настоящая жизнь. А куда я вернулся? В полное говно! - вырвалось вслух у Ром-ки.
  На пятом этаже хлопнула дверь, раздались шаги. Ромка, сидя на трубе у батареи, встрепенулся. Защелкал зажигалкой и, стряхнув пепел в банку, прику-рил давно потухшую сигарету. Мимо, поздоровавшись, протопал заспанный со-сед, который обычно чуть свет уезжал на своем фургончике на рынок.
  
  
  Глава шестнадцатая
  
  Как-то принесли приглашение от военкомата. Приглашали на встречу уча-стников войн в городской кинотеатр 'Россия'. Ромка думал, что разговор пойдет о реабилитации, о льготах. Оказалось, местная администрация провела очеред-ное мероприятие для 'галочки'. Собрала стареньких ветеранов, "афганцев" да молодых парней, вернувшихся из Чечни. Преемственность поколений, так ска-зать, показать. Бодро делились воспоминаниями словоохотливые седенькие ве-тераны ВОВ. Были: чай с печеньем, небольшой концерт. Ромке Самурскому, полгода оттрубившему в Чечне, вспоминать свою войну не хотелось. Да и, его другу тоже. Была гнетущая тоска. Выйдя из кинотеатра, они прямиком отправи-лись в ближайшую забегаловку на углу.
  
  Ромка был какой-то пришибленный, сам не свой. В последнее время с ним что-то творилось неладное.
  - Гляжу иной раз на седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит, - вдруг прорвало его. - Покоя не дает. А ведь, многие из вас, дорогие ветераны и пороха-то и не нюхали вовсе. Кто расстрельными делами занимался да лагеря с репрессированными охранял? Ведь в частях НКВД до черта служило в те вре-мена. И ни одна сука ведь не призналась, что мол, да служил, мол охранял, мол приводил приговор над 'врагами народа' в исполнение. Ни один не покаялся. Такое впечатление, что это были инопланетяне. В один миг вдруг, бац! И рас-творились. Исчезли. Как будто их и не было в помине.
  - Ром, не трави душу, хрен с ними, - вяло отозвался Димка, разливая по стаканам водку. - Там, на верху, за все спросится! От ответа, уж поверь, ни кто не отвертится!
  - Помню, капитан Шилов, наш ротный, как-то про своего деда рассказы-вал. Говорит, дедок поддал прилично после парада на девятое мая, расчувство-вался, разоткровеничался, стал плакаться в жилетку, что двух наших солдат по-ложил из 'дегтяря'. Рассказывает, что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят в окопе, мандраж всех бьет. И тут, вдруг слева кто-то прет, ну и дал оче-редь, не раздумывая. А это, оказывается, наши в наступление пошли. Ну и двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!
  - Такое на войне сплошь и рядом! - Димка подвинул тарелку с бутербро-дами. - Всякое бывает в пылу боя.
  - Теперь, бедный дедок всю жизнь страдает.
  - Еще бы! Такой груз на душе лежит.
  - Не забыть ему этого никогда, такое не забывается, - сказал бледный Ро-ман.
  - Я тоже не могу забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с животом набитым гильзами, - поделился своими переживаниями Коротков. - Вот стоит перед глазами. Ничего не могу с собой поделать. Вот только глаза закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.
  Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана пиджака затертое письмо.
  - Вот все, что от него осталось. Подобрал, когда полз. Как память берегу. Хотел матери передать, да не успел: умерла тетя Валя. Месяц лишь протянула после известия о гибели сына.
  Он бережно развернул ветхий тетрадный листок в клеточку с оборванным бурым краем и стал читать:
  '... огая мамочка! Наконец-то выдалась свободная минутка написать тебе письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно'.
  - Спокойно. Если не считать, что каждую ночь обстреливали, - буркнул Димка и продолжил чтение.
  'Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же помнишь, как у нас с тобой конфликт из-за моей девушки произошел. Теперь ты ее знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад, что ты подру-жилась с Иришкой. С нетерпеньем считаю дни, через 18 - долгожданный дем-бель. Сегодняшний я уже зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и обни-му вас обеих. Вы у меня замечательные. Я здесь, мамулечка, многое переду-мал за это время и твердо решил, что когда вернусь, буду поступать в литера-турный институт. Да и ребята советуют, им нравятся истории, которые я сочи-няю'.
  - Это точно! Сочинял он здорово. Истории у него классные выходили, за-слушаешься, - сказал Димка.
  'Ну, а если не поступлю, пойду в пед. Буду, как и ты, учителем литерату-ры. За эти полтора года я столько видел-перевидел, что очень хочется все об этом написать. Вчера я получил от тебя, наконец-то, долгожданное письмо. Из Ханкалы привез почту Саша Малецкий, из-за маленького роста, у нас его все кличут Мальком. Он сирота, его родители погибли в автокатастрофе. И вот уже 4 года - воспитанник нашего полка. Ребята в роте мировые. Макс, Максим Шесто-пал, из-под Рязани, с родины Есенина. Самый, наверное, шустрый и заводной из нас. Любит поприкалываться. Розыгрыши - это его любимый конек. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам, спящего после ночного дежурства, Короткова. Вчера у Макса день рождения был. Он и Вадик учудили, купили в се-ле пару банок с компотом. А по дороге они разбились, и Макс теперь ко всему приклеивается своими штанами. Смех, да и только.
  - Только не разбились, а снайпер, сука, грохнул. Взял бы чуть выше и то-гда точно хана Максу, - сказал Димка.
  ' Есть у нас и "Папашка", Коля Севастьянов, только серьезнее парня я еще не встречал. Улыбается и смеется он редко. По возрасту самый старший из нас. Женат. Дочке уже скоро годик.'
  - Мировой парень был! - вставил Димка. - Убили его сразу, в самом на-чале боя, как только напоролись на 'чехов'. Его и сержанта Буркова.
  'Паша Морозов из Петровска. Не знаю, где это, но есть такой город. Днеп-ропетровск знаю, а Петровск нет. Пашка на гражданке увлекался реконструкцией костюма русского воина 11-го века. Делал кольчуги, шлемы, ковал мечи. Инте-ресный пацан. Валерка Кирилкин, наш снайпер тоже оттуда. Обожает свою вин-товку, ни кому не разрешает к ней прикасаться. Он часто разговаривает во сне, все мать зовет. Мы этого ему не говорим, скрываем, чтобы не расстраивать. Вот и сейчас тоже, он что-то болтает во сне. Сержант Рубцов тоже спит. Они с ка-раула сменились. Он грустный последнее время: его девушка не дождалась, замуж вышла. Страшно переживает. Видел у него фотокарточку. Красивая. Не порвал. Бережет. А письма почему-то сжег.'
  - Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой бляди под пули Руба по-лез, - вновь вздохнул Димка.
  'А самый добрый из всех, это - Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник, наоборот. Характер прижимистый, кулацкий. Черезчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в палатку. Анд-рюшка Романцов, бывший студент. Отчислили его из вуза: зимнюю сессию зава-лил. Учит меня играть на гитаре. Правда, простенькие аккорды, но уже кое-что получается.
  Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые совсем еще салажата. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро...'
  Димка Коротков бережно сложил письмо и засунул в нагрудный карман.
  - Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.
  Закурил новую сигарету.
  - На прошлой неделе ходил в военкомат, - продолжал он. - Сидит подпол-ковник, эдакий мордоворот с пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком за кило-метр от него попахивает. Говорю, так и так, хочу мол, остаться служить в Воору-женных силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Ка-кая может быть служба. Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые. Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой, отвечает, сопля недоношенная. Я - сопля, кричу гаду. А ты это видел? Рву на себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на груди зашто-панную. Это видел! Крыса тыловая! Как он тут понес! Как он понес, если б ты только видел. Стал красным как помидор, глаза квадратные выпучил, того и гля-ди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгивает. Губы и щеки трясутся. Пасть свою раззявил гад, орет как резанный. Да, пошел ты в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска взяла, прям, настоящий кафар, хоть в петлю лезь. Никому мы здесь не нужны, Ром. Иногда думаю, и почему меня тогда не убили вместе со всеми ребятами. Ведь стоял же надо мной тот 'вах' вонючий, падла. Почему не добил, сука? Почему я остался в живых, а не Андрюха Романцов, ведь он так мечтал программистом стать. Вся жизнь у него в 'компах' была, бу-квально, бредил пацан ими. Как сейчас его вижу. Ползет с разорванной щекой, загребая окровавленными пальцами грязный снег под себя, и кричит: 'Мама! Мама..а! А..а!'. Такое разве забудешь. Да не в жизнь! Крик его так и стоит в ушах! Скажи, вот на хрена мы там полгода гнили и вшей кормили, Ромк, а? В этой долбаной Ичкерии!
  - А ты попробовал бы в 'ментовку'? Может все-таки возьмут, - посовето-вал Ромка, затягиваясь сигаретой.
  - Куда возьмут? Кем? Сторожем. Детсад охранять. Или вахтером в какую-нибудь конторку. Одна отрада, в тренажерный зал схожу. Покидаю "железо" до седьмого пота, как-то легче на душе становится. Ненадолго забудусь.
  Димка поднял на Ромку изуродованное шрамом лицо с грустными серыми глазами. Когда он нервничал, у него начинала дергаться щека, и мелко дрожали руки.
  - Попытался в 'налоговую', тоже облом. Ты, чего не пьешь-то, вояка?
  - Нельзя мне! - сигарета чуть не выпала из Ромкиных пальцев.
  - Это еще, что за фокусы?
  - Закодировался! - Ромка отвел в сторону виноватый взгляд.
  - А наркоту, значит, можно, да? Так, что ли? - Димка впился глазами в ли-цо друга. - Чего нос воротишь? Кому лапшу на уши вешаешь? Думаешь, я не знаю?
  - С чего это ты взял?
  - Светка мне все рассказала! Видела тебя на 'тусовке' с этими болвана-ми, с Эдиком Студентом, Гошей Квинтой. На игле висишь? Я, что слепой? По физиономии твоей видно. Весь худой, желтый стал как дистрофик. Ты, что со-всем охренел? Не понимаешь, чем это закончится?
  - А мне плевать? Чем раньше тем лучше! Чем коптить здесь! Знаешь, Ди-мыч, не могу я больше и не хочу. Да и поздно уже теперь. Сел я глухо. Пацаны по ночам приходят. И Санек, и Игорь. Не могу от того запаха отделаться. Вот он у меня где! Как вытащили их тогда из подбитой "бэхи", до сих пор ту гарь чувст-вую. Мутит меня, понимаешь? Санек-водитель и наводчик так там и остались, сгорели. Потом стал рваться боекомплект, все разнесло к чертовой матери. Так ничего от них и не осталось. Очнулся уже на земле в метрах двухстах от чадя-щей 'бэхи'. Когда привели в чувство...
  - Так радуйся, что повезло, сукин сын! Должен жить назло всему! За тех ребят, что не вернулись! А ты, я вижу, наоборот. Раскис как баба! Да мне намно-го хуже и то ничего! Держусь!
  Димка, опрокинув стакан водки, поморщился. Нервно защелкал зажигал-кой. Глубоко затянулся сигаретой. Вылил остатки водки себе в стакан.
  - А тут как-то ко мне подкатил Коля Сутулый, да ты его знаешь, из уголов-ной рыночной 'братвы'. Ну, который на синем "мерсе" еще раскатывает. Пле-шивый. В очках. Нес всякую 'лабуду'. Работу предлагал: девок охранять, про-ституток, с которых у него навар. Послал его подальше. Еще я с этим дерьмом не якшался. Потом объявление в газете на глаза попалось, какая-то контора ох-ранника ищет в службу безопасноти. Заглянул по адресу. Шикарный офис. Все в белых сорочках. При галстуках. Провели к шефу по безопасности. Спрашивает:
  - Где служил?
  - В ВДВ!
  - Десантура, голубой берет, значит! Нам такие нужны!
  - Воевал в Чечне? Чего глаз-то дергается? Еб...тый, что ли? Может, еще и по ночам под себя мочишься?
  Димка дернулся всем телом к холеному мужику, развалившемуся нога на ногу в глубоком кожаном кресле.
  - Спокойно, парень! Охолонись! Ребята, сделайте милость, проводите за-щитничка России на выход!
  - Суки! Бляди! Жуки навозные! - кричу падлам. - Да, что там говорить! Все жопой повернулись. И государство, и друзья... Толдычут везде про реабилита-ционные центры, реабилитацию.. Где она, на хер, эта реабилитация? Можно по-думать, мы сами эту кровавую бойню затеяли, для своего удовольствия, ради развлечения... Если бы в 'ментовку' не попал: контрактником бы без пяти ми-нут был и в ус не дул.
  
  
  Глава семнадцатая
  
  - Кстати, о контрактниках, - оживился молчавший Ромка, вновь закуривая. - Как-то, помню, зачищали один 'неказистый' домишко, там таких много, не то, что у нас в России. Двухэтажный, из красного кирпича, со всякими там балкончи-ками и прочими прибамбасами. Огорожен высоким железным забором как вели-кой китайской стеной. Впереди, как обычно, 'собровец'', старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо (Квазик), за ним мы наготове. Почему его так прозвали, до сих пор не пойму. Высокий симпатичный парень, на артиста Лундг-рена чем-то похож, который в фильме "Универсальный солдат" снимался, такой же крепкий, с волевым подбородком.
  Вошли во двор. Посреди двора лежит убитый огромный лохматый кобель с постриженными ушами, кавказская овчарка. Живот раздулся как барабан. Мухи вокруг роятся. Запашок от него исходил, скажу, неисприятных. Стекла в окнах выбиты - видны следы от разлета осколков. Никого нет. Поднялись на крыльцо. Двери нараспашку. Осторожно заглянули внутрь. Хозяев нет. Все в коврах. Ос-мотрели комнаты. В большой комнате разбросаны по полу вещи, окровавленные бинты и одежда. На стене ковер на нем старые ружья, сабли, кинжалы, рог с че-канкой на цепочке. На другой - увеличенные пожелтевшие старые фотографии в рамках. На одной из фоток пожилой бородатый чеченец в каракулевой папахе с лентой поперек, наверное, хадж совершил в Мекку, на второй - женщина в тем-ном.
  - Глянь, целый арсенал! - вырвалось в восхищении у Кольки Селифонова, завороженно уставившегося на оружие.
  - Прям, Оружейная палата!
  Идем по коридору. Еще одна комната. В ней шикарный музыкальный центр, телевизор, переносная магнитола, наверное, здесь жила молодежь.
  - Может прихватим? - кивнул на магнитолу рядовой Свистунов. - С музы-кой будем!
  - Тебе, 'батя' прихватит! Неделю будешь сопли кровавые утирать! - ото-звался Эдик Пашутин. - Мародер хренов!
  - Все равно 'контрабасы' оприходуют! Вон, у разведчиков автомагнитола, а мы, что хуже?
  - Забыл, как он отметелил Воронова за кинжал? Он тебе быстро вправит мозги! - добавил Селифонов. - Сафронова не знаешь?
  Прошмонали тщательно все комнаты, перевернули все верх дном. В од-ной из нижних комнат нашли укромный тайничок, а в нем: новехонький гранато-мет "муха", пару выстрелов к гранатомету РПГ, гранаты Ф-1 и c десяток тротило-вых шашек.
  Спустились в подвал. Туда вели крутые ступеньки. На лестнице внизу по-лумрак. Противно скрипнула дверь. Старший лейтенант Колосков и рядовой Па-шутин исчезли за дверью, мы же спускаемся следом.
  Вдруг из-за двери вываливается Эдик Пашутин. Белый как смерть. Глаза вылезли из орбит. Сползает вдоль стены на пол. Мы, присев, приготовились к бою. Всех бьет мандраж. Сержант Афонин 'эфку' уже начал лапать.
  - Самурский, Афонин! Где вы там? Уснули, что ли? Идите сюда! - вдруг раздался приглушенный голос Колоскова.
  Входим с опаской в помещение подвала. Смрад жуткий! Полумрак. Толком ничего не видно. Вдоль стен какие-то бочки, ящики, корзины, коробки. Висят гир-лянды лука, чеснока, перца. Через маленькие оконца под потолком падает туск-лый свет. Посреди помещения стоит Квазик, напротив него на полу, залитом кровью, вповалку лежат убитые. Сколько их там? Человек шесть, семь. В ка-муфляже, тельняшках, свитерах, босиком. Судя по лицам, это не молодые ребя-та, не срочники. Похоже контрактники, видно, что не зеленые пацаны. Кругом за-пекшаяся кровища, одежда изодранна вся. Тельняшки, свитера лоскутами как лапша, похоже, здорово их кромсали ножами. Потом постреляли всех в упор.
  - Падлы! - вырвалось у Селифонова.
  - Похоже, 'контрабасы', - тихо сказал Афонин и протянул было руку, что-бы перевернуть верхнее тело.
  - Или ОМОН.
  - Куда! Растяжка! Твою мать! - заорал Квазик, свирепо вращая глазами и отдергивая руку сержанта. - Видишь, тоненькая проволочка под нижнего уходит!
  Мы чуть в штаны не наложили от страха, так нам, вдруг, нехорошо стало. В жар всех бросило, еще бы секунда и все там были. Да, про такие сюрпризы нам бывший ротный, капитан Шилов, много рассказывал, как эти сволочи мины-ловушки устраивают, используя для этого трупы. Под убитых подкладывают гра-нату Ф-1 без чеки, так чтобы рычаг был трупом прижат. Трогаешь тело, и через четыре секунды твои кишки на проводах болтаются! Или подкладывают мину-ловушку МЛ-7, под какой-нибудь предмет, типа фляжки. Поднял и ты уже в оче-редь на свиданье к Всевышнему записан. Сколько ребят погибло, пострадало через эти 'сюрпризы', Шилов строго-настрого запретил им трогать или подби-рать любые предметы, будь то термос или фонарик, будь то брошенная 'муха' или автомат, будь то магнитофон-кассетник или еще какая-нибудь интересная вещица.
  У лестницы у входа безбожно рвало Пашутина. Согнулся в три погибели, лицо багровое, глаза квадратные, слезы капают с кончика носа. Жалко на него смотреть, беднягу.
  Были мы, буквально, меньше минуты, невозможно там находиться, тела уж нескольо дней лежат: разлагаться стали. Того и гляди, вывернет на изнанку. Выбрались наружу, еле отдышались. Закурили. Теперь уже Димку вырвало, прямо в комнате на ковер. Мы настолько пропитались трупным запахом, что по-том несколько дней воротники бушлатов и шапки отдавали душком. Да, без са-перов сюда соваться не стоит. Гиблое дело. Сообщили о страшной находке ко-мандованию. Через пару недель опять проверяли ту хату, барахло кто-то уже прибрал к рукам. Местные вряд ли возьмут, вера не позволяет. Заглянули в под-вал, а там все по-прежнему. Одни крысы по углам шмыгают. Ребята, как лежали, так и лежат. Никто их оттуда не забрал. Никому до них дела нет. А они ведь, числятся пропавшими без вести. Дома, наверное, ждут матери, жены, дети. Мо-жет быть, на что-то еще надеются, а может, даже не знают, что они пропали.
  Особенно зверствуют наемники. В Курчалое, кажется, это было, задержа-ли одного подозрительного, рыжего заросшего хохла, со шрамом на лбу. Выда-вал себя за заложника. Рассказывал всякие жуткие вещи: как страдал, как неод-нократно пытался бежать, как над ним измывались, как на цепи держали словно дворовую собаку. Ну, а мы, лопухи, 'матюгальники' пооткрывали, слюни и соп-ли от жалости распустили. Стоим слушаем, переживаем. Да, тут Стефаныч, старший прапорщик наш, на всякий случай решил вдруг его обыскать. И, что ты, думаешь? Нашли у того, козла бородатого, пачку скомканных долларов и связку жетонов. Смертники солдатские, сволочь паршивая, коллекционировал. Но жад-ность, как говорится, 'фраера' сгубила! Видно, жалко ему было с 'зелененьки-ми' и боевыми трофеями расставаться, вот и сгорел. Морду ему враз разбили! Потом соседи наши, десантники, о нем, не знаю, откуда прознали, упросили 'ба-тю' отдать им эту мразь. Сразу вояку раскололи, умеют они убеждать, этого у них не отнимешь. Он им все выложил, как на духу. Как ребят наших стрелял, ре-зал, мучил, как ожерельем из вяленых ушей хвастался пред другими такими же уродами...
  Старший лейтенант Тимохин там был, потом рассказывал, что 'десанту-ра' забила хохла до смерти. Злющие были: у них недавно разведгруппа напоро-лась на засаду в ущелье Ботлих - Ведено, вся полегла. Наемников, как правило, десантники в плен не берут, арабов, хохлов и прибалтов сразу, без 'собеседо-вания', пускают в расход.
  Вчера приснился Рафик Хайдаров, отличный парнишка, водителем у нас был. Большой мастер всякие байки завирать. Соберемся обычно у костра или в блиндаже у печки; греемся, портянки сушим, он и начинает баланду травить. Глядишь, и время летит незаметно, и настроение не такое поганое. Нам нрави-лось слушать его забавные истории. Мимика озорного круглого лица Рафика, ха-зановский голос и магические движения закопченных рук делали свое дело. Мы тогда, как сейчас помню, ржали до упаду, будь здоров. На эстраде бы хлопцу выступать, да видно не судьба.
  Убили его в начале февраля, когда обстреляли колонну под Герзель-Аулом. Пуля от ДШК попала в голову, полчерепа снесло вместе со 'сферой'. А новенький бронежилет, который он повесил на дверцу кабины снаружи, чтобы была защита от обстрелов, так ему и не понадобился. "Урал" так изрешетили, что пришлось его до Ножай-Юрта на сцепке тащить.
  Рафика увидел, сон как рукой сняло. Хоть ножом режь, не могу уснуть, на душе мерзко, в голову лезут всякие мысли. Наверное, все, кто там побывал, не-навидят ночь. Самое дрянное, в сумерки на пост заступать. Ночью в дозоре чувства обострены до предела. Затаишь дыхание, слышно как сердце стучит. Вслушиваешься в малейший шорох, реагируешь на любой звук. Чуть что, даешь очередь и немедленно меняешь свою позицию, чтобы не накрыли, и не грохну-ли. Не дай бог, зазеваться или закурить, в момент схлопочешь пулю в 'котелок', или уснуть 'на часах'. Были уже такие, в 'калачевской' бригаде, уснули часо-вые на посту, а проснулись пацаны уже в царстве теней...
  
  Они вернулись с войны, вернулись в совершенно другой, чуждый им мир, который жил своей параллельной бурлящей праздной жизнью, который, выплю-нув их как инороднее тело, забыл про них, которого абсолютно не волновала и не интересовала, ни эта война, ни судьбы воюющих и гибнущих на юге России солдат. Они вернулись домой, одни живыми, другие калеками, третьи душевно надломленными...
  
  Глава восемнадцатая
  
  Кирилл Лазуткин со вчерашнего вечера пребывал в мрачном настроении: Ленка закатила очередную истерику в своем духе, разразился невиданный до-селе семейный скандал, дело дошло до битья посуды. Бедные соседи, им не по-завидуешь. Последнее время неприятности буквально как из рога изобилия сы-плются на его несчастную голову, они словно изголодавшиеся хищники пресле-дуют его. Бизнес не понятно почему, вдруг застопорился, захромал на обе ноги. Но, он-то, Кирилл, догадывается от куда ноги ростут. Аскольд, игровой делец, с месяц тому назад через своих подручных вышел на него, пригласил к себе в ка-зино. Сделал предложение, изготовить с применением пластида небольшую штуковину с 'сюрпризом'. И откуда только 'братки' пронюхали про его боевое прошлое. Ведь всю Чечню на пузе исползал сапером, сколько мин и фугасов обезвредил. Не сосчитать! До сих пор один из осколков в теле сидит.
  Воротила игрового бизнеса принял его в шикарном кабинете в одном из своих казино. Кроме них за столом, уставленным изысканными яствами, были телохранитель Лёнчик Паровоз, тот еще вурдалак с большой дороги, и Камил Месхиев, по кличке Спиноза, который контролировал несколько автозаправок и автосалонов. По намекам за столом Кирилл понял для кого предназначался сей 'подарок'. Братва, оказывается, выписала новогодний подарок, 'черную мет-ку', зарвавшемуся крутяшке Нечаеву, компаньону Аскольда. Лазуткин тогда лов-ко прикинулся эдаким 'шлангом' и попытался деликатно уйти от этого 'заман-чивого' предложения. Одним словом, делового разговора не получилось, но прощаясь, хозяин с металлической ноткой в голосе любезно дал понять, что Ки-рилл может в дальнейшем крупно пожалеть, не приняв его сделки.
  Тут еще не вовремя Ленка со своими заморочками с тещиной подачи. По-пытался урезонить бабу, себе дороже получилось: сервизом чешским запустила в голову. Хорошо дочки дома не было, из садика еще не забрали. Глупые бабы! Лазуткин, в сердцах хлопнув дверью, стал спускаться бегом вниз. На лестнич-ной площадке второго этажа Кирилл обратил внимание на сжавшегося в комочек заплаканного малыша, который забился в угол у радиатора.
  - Эй, малыш! Ты чего плачешь? Обидел кто?
  
  - Ну, что делать будем? Бестолковое занятие сейчас искать. Днем надо. Сколько больниц объездили, а толку никакого. Что же ты раньше не сказал, что он после ранения, что отец у тебя военный? Его в госпиталях искать надо, - Ки-рилл оглянулся на вконец расстроенного Ярика, который чуть не плакал.
  - Знаешь, что? Поехали к Максу! Моему лучшему другану. Он, наверняка, еще на работе. Он в театре художником вкалывает. Здесь не далеко.
  Джип Лазуткина развернулся, нырнул влево и через узкий проулок выехал на одну из центральных улиц, сверкающую и мигающую праздничными огнями. Маленький пассажир лицом прилип к стеклу.
  Макс оказался бородатым детиной, под два метра ростом, лет около два-дцати семи, с растрепанными длинными русыми космами. На кончике носа, чуть не сваливаясь, каким-то чудом держались древние бабушкины очки в проволоч-ной оправе с круглыми линзами. Он встретил гостей на пороге своей мастер-ской, заваленной всяким бутафорским хламом: элементами ярких декораций, диковинными масками, рисунками, картинами в обшарпанных багетах, манеке-нами. Посреди огромного помещения сиротливо стояли два высоких трехколес-ных велосипеда, середины 19-го века. В дальнем углу высилась трехметровая красная статуя Ленина.
  - Куда запропал, картежная душа? - обрадованный художник горячо обнял Кирилла.
  - Извини, дел выше крыши, Максимус. Вот, мимо проезжал - заглянули на огонек. Знакомься, это Ярослав Мудрый.
  - Здорово, малыш! Макс! - хозяин по-взрослому пожал маленькому гостю руку. - Добро пожаловать в мою скромную обитель! Вот здесь работаю, можно сказать, живу.
  - У вас как в сказке, - сказал удивленный мальчишка, пораженный неви-данной обстановкой, с любопытством осматриваясь.
  - Нравится?
  - Ага! Красиво...
  - Тебе бы, Максим, Андерсеном быть. Великий сказочник ты у нас, вол-шебник. Прихожу к тебе, прям душа отдыхает. Счастливое детство вспоминаю. Тут тебе ни проблем, ни семейных скандалов, ни сволочного бизнеса, ни муда-ков, что хотят надрать жопу, одним словом, идиллия. Вот брошу все к собачьим чертям и перееду жить к тебе отшельником. Буду краски тебе разводить или за пивом бегать.
  - Так в чем дело? Переезжай хоть сейчас! Что, снова со своей ненагляд-ной поцапался? Или кореша достали? Говорил тебе тысячу раз, не лезь в это дерьмо. Убьют ведь, если что не так.
  - Да, старина, свалял я тогда дурака, что не послушался. Теперь и не знаю, как выпутаться, с братвой шутки плохи. Мотать отсюда надо за тридевять земель, только не поможет. Найдут, гады.
  Максим любезно помог Ярику снять куртку и повесил на вешалку в виде оленьих рогов.
  - Ну, что, братцы-кролики, замерзли, наверное? Ничего, сейчас чайком с малинкой вас напою, сразу в жар бросит. Сестренка, представляете, трехлитро-вую банку варенья прислала.
  - А чего ты, Айвазовский, вечером на работе опять околачиваешься? Оче-редной аврал?
  - Cпектакль, гори он синим пламенем, надо задник срочно разрисовать. Левка, напарник, в очередной запой, подлец, ушел. Последнее время не просы-хает. Неделю точно не появится. Кодировали ведь, не помогает. Придется сего-дня здесь ночевать.
  - А вы на них по комнате катаетесь, да? - неожиданно спросил Ярик, при-трагиваясь к велосипеду.
  Макс и Кирилл, переглянувшись, прыснули от смеха.
  - Да, нет. Просто заказали ребята знакомые, клоуны. В цирк должны на днях забрать. Хочешь прокатиться?
  - Хочу.
  - Ноу проблемз, амиго!
  Лазуткин подхватил мальчика на руки и помог ему усесться на велосипед.
  - Хватайся за руль! Держись крепче! Вот так, молодец! Макс подержи па-цана, я тоже попробую. Давненько я не играл в шашки...
  Пока Макс поддерживал велосипед с Яриком, Кирилл вскарабкался на другой, что повыше и попытался крутить педали, расположенные на переднем огромном колесе.
  - Вай! Вай! Боюсь! - заорал он, лихо выруливая на середину мастерской. - И как только раньше на них ездили. При повороте элементарно грохнуться мож-но.
  - Вот так и ездили.
  - С такого грохнешься, костей не соберешь.
  - А ты, Мудрый, чего не крутишь педали?
  - А я не достаю.
  - Ничего, сейчас я тебя и так покатаю.
  Макс, держа руль, тихонько покатил велосипед с Яриком вперед. Маль-чишка смеялся, болтая в воздухе ногами, с верхотуры обозревая округу. Сделав круг, их обогнал Кирилл на своем велосипеде и попытался вновь повернуть. Но ему не удалось в очередной раз проделать этот финт, он потерял равновесие и загремел вниз. И тут же голосом известного телеведущего прокомментировал:
  - Оперативная сводка ГАИ: вечером на 36-ом километре Варшавского шоссе водитель иномарки, не справившись с управлением, произвел опрокиды-вание транспортного средства, отделавшись легким испугом.
  - Первым к финишу пришел болид Михаэля Шумахера! - под всеобщий смех провозгласил Макс, торжественно снимая Ярика с седла.
  - Ну, как? Понравилось?
  - Еще бы!
  - Приходите еще, пока их не забрали.
  - Конечно, придем. Такие гонки устроим, только держись! Ралли Париж-Дакар отдыхает! Верно, Ярик?
  - Устроим.
  - Так, мужики, вы тут пока не скучайте, а я быстренько смотаюсь в буфет, что-нибудь принесу пошамать.
  Макс, прихватив пакет, исчез за дверью, на которой висел щит воинствен-ных зулусов с закрепленными на нем ножами.
  - Ну, как тебе, Макс? - спросил Лазуткин.
  - Хороший дяденька.
  - Не то слово! Мировой парень! Мы с ним в одном дворе выросли, в одну школу ходили, - с грустью в голосе сказал Кирилл, извлекая из кармана сереб-ряный портсигар с монограммой.
  - Красивая коробочка.
  - Это, мой друг, не коробочка, а семейная реликвия! Бесценнейшая вещь! Это портсигар еще моего прадеда, он его получил в Гражданскую, из рук самого Семен Михалыча Буденного. Был такой легендарный командир в Красной Ар-мии, лихой кавалерист! Во, как!
  - А зачем ему эти куклы? - Ярик кивнул на висящие на стене костюмы: волшебника-звездочета, Железного Дровосека, Бабы-Яги, принцессы...
  - Это, наверное, к новогодним утренникам он сделал. Он ведь от скуки на все руки мастер. Одно слово - сказочник.
  Кирилл подошел к рыцарю в блестящих доспехах, который стоял сбоку от входа и постучал пальцем по латам. Поднял рыцарский меч.
  - Ха! Легкий как пушинка, а я-то думал... Хочешь, сразимся?
  - Он, что ненастоящий?
  - Да, нет. Это только вид у него настоящий. Попробуй поднять. Видишь, какой он легкий. Бери, а я вон тем вооружусь.
  Ярик ухватил меч обеими руками, и они начали поединок. Кирилл с рыча-нием нападал на него, а Ярик, повизгивая от испуга, сумбурно отмахивался ме-чом. Неожиданно Лазуткин упал на пол, имитируя сраженного в поединке, и про-тяжно застонал. Тут появился, ушедший за провизией художник. Он приставил ко рту трубочкой ладонь и затрубил:
  - Ду-ду-ду! Поединок одержал, благороднейший из рыцарей, Ярик-Львиное Сердце. Ура! Ура! Ура!
  - Ура! Гип, гип! Ура!
  Кирилл поднялся, отряхивая куртку и джинсы. Он тщетно пытался очи-стить себя от вековой пыли Максимкиной берлоги, хозяин тем временем готовил бутерброды и заваривал чайник. Любопытный Ярик бродил по мастерской, с вос-хищением рассматривая и трогая ее фантастические экспонаты.
  - Милости просим к столу, дорогие гости! С Наступающим!
  Уселись за рабочий стол, напоминающий длинный верстак, покрытый мно-гочисленными ранами от ножа, пилы, стамесок, уляпанный пятнами краски и клея. Макс разлил по цветастым чашкам чай.
  - Ну, чем не праздничный стол? Скатерку, правда, не помешало б.
  - Ничего, Максим, подарю тебе в следующий раз. С кружавчиками.
  - Смотрите, сэр, ловлю на слове.
  - Я разве, когда тебя обманывал? Сказал, значит, сделаю!
  - Кирюш, может по рюмашке, - художник обернулся и извлек из древнего облезлого бюро конца восемнадцатого века, которое ему приволокли на рестав-рацию, початый штоф с водкой.
  - Нет, что ты, я пас. За рулем. Незя!
  - Жаль. В кои веки заглядываешь. Ну, как хочешь, а я выпью. За вас, доро-гие! Чтобы все у вас было в жизни хорошо!
  - Будь здоров! Удачи, Андерсен!
  - Чего это он у тебя весь красный? - спросил Кирилл, кивая на статую вож-дя мирового пролетариата
  - Ну, ты даешь, Кирюха? Каким ему еще быть?
  - Да, верно! Злой, кровавый гений.
  - Это вы Деда Мороза для елки сделали? - спросил мальчик, облизывая ложку.
  Взрослые, переглянувшись, дружно засмеялись.
  - Да, нет, малыш. Не для елки. Это мне один дядя богатый забугорный за-казал. У них за океаном сейчас модно подобные штуки в вестибюле держать, чтобы гости удивлялись.
  - Интересная, кстати, идея. Необходимо срочно ее воплотить в жизнь. На-до тоже дома что-нибудь в прихожке установить, какого-нибудь Мао Дзе-Дуна или Бен Ладена с пулеметом.
  - Да тебя Ленка тут же с треском выгонит из дома вместе с этими замше-лыми истуканами.
  - Это точно... Ленка она такая, - вздохнул Кирилл, помешивая ложечкой чай. - Представляешь, запустила в меня сегодня утром кофейником от чешского сервиза. Чудом увернулся... Вдребезги...
  - Спасибо, - сказал Ярик, старательно вытирая губы платком.
  - На здоровье, старина.
  - Дядя Максим, а можно мне его потрогать? - мальчик кивнул на красного Ильича.
  - Какие разговоры, малыш? Конечно, трогай.
  Ярик подошел вплотную к огромной статуе, задрал голову вверх.
  - Ты, где такого чудного пацана откопал? Уж, случаем, не сынок ли твой? Признавайся, Кирюшка, как на духу!
  - Откуда? Макс, ты чё, окстись милай? Ты же знаешь, что я однолюб. До и после Ленки у меня никого никогда не было. Для меня дороже ее и Катеньки ни-кого на свете нет. А мальчонка, так, отца ищет, где-то в госпитале раненный ле-жит. Мать умерла. Вот я ему и помогаю в поисках. Отличный пацан, смышленый. Я ему вроде старшего брата.
  Макс, пропустив еще рюмку водки, откинулся на спинку массивного резно-го кресла и с наслаждением закурил трубку. Кирилл же, встал из-за стола и по-дошел к окну. Город сверкал разноцветными огнями, в доме напротив перелива-лись яркими огоньками праздничные елки. До Нового года оставалось чуть больше трех часов.
  - Макс, нам пора отчаливать. К матери ночевать поедем. Спасибо за ком-панию, за вечер!
  - Если хотите, мужики, можете здесь перекантоваться.
  - Спасибо, старик, но надо проведать старушку, давно у нее не был. Со-весть замучила. Да и мешаться тебе будем. Тебе же еще сегодня пахать и па-хать.
  
  Они шли по длинному коридору. Художник увлеченно рассказывал об знаменитых артистах, с которыми ему приходится работать, об интересных слу-чаях из их жизни.
  - Мудрый, а ты раньше в театре-то бывал? - неожиданно спросил Лазуткин Ярика.
  - Нет.
  - Макс, у вас сегодня какой-нибудь спектакль идет?
  - Нет, сегодня выходной.
  - Жаль. Пацан не видел настоящего театра, и неизвестно, когда еще уви-дит.
  - А мы ему сейчас его покажем, - оживился художник. - Пошли за мной.
  Макс повел гостей какими-то полутемными лабиринтами и вывел их на ос-вещенную софитами сцену.
  Огромный пустой зал был погружен в полумрак. На сцене и за кулисами несколько рабочих, стуча молотками, монтировали декорации к предстоящему завтрешнему новогоднему спектаклю, на балкончике, сбоку, суетились освети-тели, настраивая свет.
  
  Городской старый двор. Черный джип Лазуткина, минуя узкую арку, ока-зался в 'каменном мешке', неслышно подкатил к знакомому подъезду. Фары по-гасли.
  - Ну, вот и приехали. К маменьке родной с последним приветом. Вылазь-те, граф! - сказал Кирилл сидящему сзади Ярику, достал портсигар, закурил и распахнул дверцу. И тут неожиданно из темноты грохнули выстрелы, отражаясь гулким эхом от стен, вплотную стоящих, домов. Неведомая сила швырнула пар-ня назад, на спинку сидения. Портсигар отлетел в сторону, упал на пол к ногам маленького пассажира. Около машины из темноты вынырнул чей-то расплывча-тый силуэт в кожаной куртке. Из вытянутой руки вырвалось пламя. Выстрел. Го-лова Кирилла дернулась и он повалился лицом на руль..
  Мальчик в испуге сполз вниз и забился за сидение. Слезы застилали гла-за, он ничего перед собой не видел. Страх сковал его, вместо крика из горла вы-рывался еле слышный свист...
  
  
  В дежурке царила суета. С экстренного выезда вернулась оперативная группа. Привезли мальчишку, лет семи, свидетеля убийства. Добиться от него ничего не могли. Ничего внятного сказать он не мог, был настолько перепуган.
  - Ну, что с ним делать? - старший лейтенант Касатонов сердито взглянул на Ярика. - Куда его сейчас девать?
  - Это уж твоя забота. Допрашивать его сейчас - глухой номер. Кто стрелял, не видел. Пусть уж его персоной занимается Парфеныч и его следаки.
  - А этот..., убитый, как его?
  - Кирилл Лазуткин. По ориентировке вращался в группировке Аскольда. Так себе, мелкая шушера, ничего за ним криминального не числится. Игрок, за-всегдатай казино 'Бристоль'.
  - Кто ж его завалил-то?
  - Да скорее свои. Видать, много знал. Пасли его. Замочили у дома матери.
  - Что же с пацаном-то делать. До утра еще времени, будь здоров.
  - Смотри, как бы не удрал шкет.
  - Вот об этом я и толкую. Хоть за ногу его привязывай. Вань, может его по-ка временно в камеру на ночь определить?
  - Ты чё, Паш, охренел? Маленького ребенка в камеру! Да, за это такой пистон можно схлопотать! Мало не покажется.
  - А ни кто и не узнает. К вояке нашему до утра посажу, думаю, уж мальца-то не тронет. Протрезвел, парень-то нормальный.
  - Ой, смотри, Касатонов, погоришь...
  
  Касатонов отпер металлическую дверь с глазком и втолкнул Ярика в узкую камеру. На звуки отпираемого замка с одной из коек поднялся молодой бритый 'под ноль' парень с разбитым в кровь лицом.
  - Ну, чё пялишься, вояка?! Отдыхай! Предкам позвонили! Они в курсе. Завтра с тобой разбираться будем!
  Парень, зло зыркнув на 'мента', молча опустился на скрипучую койку.
  - Так-то лучше. Слушай меня внимательно, георгиевский кавалер! Маль-чишка здесь до утра перекантуется. Тронешь мальчонку - убью! Уяснил?
  Старший лейтенант, оставив мальчика в камере, вышел. Растерянный Ярик стоял у входа.
  - Чего стоишь как в гостях? Проходи, садись!
  Ярик нерешительно присел напротив, оглядывая унылое помещение.
  - Не дрефь, пацан! Что, страшный? Да?
  Ярик в ответ кивнул головой.
  Парень, морщаясь, осторожно коснулся кончиками разбитых пальцев опухших губ, фингала под глазом.
  - Не бойся, это после пьяной драки. Я сейчас смирный! Тебя, как вели-чать, преступник? Дон Карлеоне? Может, Аль Капоне?
  - Ярик, - тихо прошептал мальчик.
  - Ярик? Ярик! Ярослав, что ли? Редкое однако у тебя имя. У меня тоже не хуже! Свят! Святослав! Будем знакомы!
  Парень со злобой ударил кулаком по нарам и стал ругаться:
  - Гады! Менты поганые! Курить хочу!
  Ярик, порылся в кармане, извлек портсигар Бориса и протянул соседу по камере.
  - Вот это номер! - удивленно присвистнул тот. - Куришь, что ли? Я в твоем возрасте соску сосал, а такими вещами не увлекался. Ну, давай! Спасибо!
  - Вот только спичек нет.
  - Спички-то как раз и есть! Карман-то рваный! За подкладкой коробок раз-давленный имеется!
  Отсыревшие спички долго не зажигались. Парень изматерился, пока, на-конец, с наслаждением не задымил.
  - Славная вещица! Дорогая. Откуда, если не секрет? - спросил он, воз-вращая серебряный портсигар.
  - Друга моего.
  - Не бойся, не отниму. Хочешь, фокус покажу?
  - Хочу.
  - Смотри!
  Свят поднялся и расстегнул брюки. Над трусами вокруг талии у него был поясок, от которого свисала пара узких ремешков. Освободился от пояса и через штанину вытряхнул протез.
  - Чего глаза выпучил? - засмеялся он, увидев удивленные глаза мальчика. - Не видал такого фокуса? Была нога! И нет ноги!
  - Вы под машину попали, да?
  - Зайка скакал по дорожке, бедному зайке трамваем отрезало ножки...! - Свят с горькой усмешкой процитировал строчку из 'Доктора Айболита'. - Нет, шкет! На войне потерял! Подорвался. Святка на мину наступил! Бац! И все! И нет родимой ноженьки! Ну, да ладно о грустном, давай спать, пацан. Ложись ря-дом, так потеплее будет, а то к утру околеем в ментовских апартаментах.
  Ярик, свернувшись калачиком, прижался к Святославу. Через пять минут они уже крепко спали. Был только слышен нервный храп парня, да завывание вьюги за решетчатым окошком под потолком. Донеслись звуки кремлевских ку-рантов. Наступил Новый год! Неожиданно посреди ночи Свят рывком припод-нялся и громко закричал:
  - А! А-а! Суки! Виталя, снайперюга слева!! Виталяаа!!
  Ярик в испуге проснулся, и не понимая, где он, спрыгнул с нар. Свят си-дел, свесив культю, безумными глазами непонимающе уставившись на Ярика. Его всего трясло...
  Свят тяжело вздохнув, вытер пот со лба.
  - Уф, отлегло! Что, шкет, напугался? Снова всякая хрень в голову полезла. И приснится же такое. В пору по ночам не спать. Да, ложись ты, не бойся. Я по-сижу, покурю. Что-то нехорошо мне.
  Ярик вновь забрался на нары. Свят накрыл его своим пуховиком. Закурил, пуская дым и задумчиво глядя на бетонную стену.
  - А кто такой Виталя? - выглядывая из-под бушлата, полюбопытствовал мальчуган.
  - Виталя? Дружок мой, - отозвался Свят, глубоко затянувшись сигаретой. - Вынес меня на себе, когда я подорвался. Снайперша его, слышал, вроде бы за-стрелила. Спи, браток.
  
  
  
  
  Эпилог
  
  Ночной бар 'Венеция'. В полумраке на стенах гондольеры в шляпах с ленточками белеют на суденышках. Музыка. В лучах света переливается затей-ливыми волнами сигаретный дым. Димка сидел за стойкой и, уставившись гла-зами в одну точку, курил.
  На прошлой неделе, когда он вернулся в очередной раз поддатый из ба-ра, на него наехали с упреками родители. Достали предки. Он психанул, грубо наорал на них, схватил купленный на 'гробовые' новый телевизор 'Панасоник' и вышвырнул его в окно с третьего этажа. Благо никто в это время не проходил мимо. Приехала милиция, вызванная 'сердобольными' соседями, надела на-ручники и увезла. Пять часов он просидел в 'обезьяннике', приходя в себя. По-ка родители не уговорили дежурного капитана отпустить сына. Вернувшись до-мой, он долго плакал вместе с матерью на кухне, кляня выпавшую на его долю судьбу. В соседней комнате, жалея брата, тихо хлюпала носом зареванная се-стренка Настя, приводя в порядок разбросанные по комнате вещи и подметая веником с пола осколки стекла и фарфора.
  Мимо стойки к центральному забронированному столику прошла шумная компания молодых преуспевающих парней, 'хозяев жизни', во главе с чеченцем Асланом, у которого, говорят, на местном рынке все было 'схвачено'. Оставив своих веселых приятелей за столиком, Аслан подошел к стойке, где рядом с Димкой, в ожидании своего любовника, потягивала коктейль молоденькая бело-курая девица. Подшедший чеченец бесцеремонно положил руку ей на обнажен-ную ногу. Блондинка презрительно сбросила с колена его руку незваного гостя.
  - Ну же, детка, не ломайся! Пойдем поболтаем, Аслан тебя не обидит. Не пожалеешь!
  Девушка демонстративно отвернулась от назойливого бизнесмена.
  - Ах, ты, сучка! Будешь брыкаться и капризничать, мои ребята с тобой иначе поговорят!
  - Эй! Носорог! Отвали! - подвыпивший Димка ненавидящими глазами ус-тавился на кавказца, щека у него судорожно задергалась, кулаки сжались.
  - Это еще, что за пугало? Твой парень, киска? Ну и красавца себе отхва-тила! Во сне такой приснится, не проснешься! Скажи ему, если будет вякать и рыпаться, ему в один миг рога обломают! Сейчас мы его отправим баиньки! Ноу проблемз, - хлюст обернулся к своей компании, галдящей за столиком, чтобы дать своей 'братве' распоряжение, но не успел.
  - Ну, ты, педрила! Чего развонялся? Что-то я не врублюсь! Раз вереву зо-лотую на шею повесил, так все можно? - Димка, вырвав из рук опешившего бар-мена бутылку с виски, обрушил ее на голову чеченца. Осколки и брызги разле-телись во все стороны. Аслан, охнув, схватился за голову. Но тут хлесткие уда-ры Димкиных кулаков пришлись по лицу, разбив в миг губы и нос. Десантник ре-вел как раненый зверь, нанося мощные удары налево направо, сбивая с ног дружков и телохранителей Аслана, бросившихся на выручку. Весь исцарапан-ный и окровавленный он в ярости, рыча как дикий зверь, неистово топтал повер-женного врага...
  
  
  * * *
  
  Полгода спустя Ромку похоронили. Он 'сел на иглу': нашлись 'добрые люди', уговорили пьяного парня словить 'кайф'. Но героиновый 'кайф' про-должался недолго.
  - Передозировка! - констатировал врач 'скорой помощи', склонившись над безжизненным Ромкиным телом. - Еще один. Куда катимся? Кто же светлое будущее будет строить?
  - У меня такое ощущение, Вадим Борисович, что идет настоящая война! - отозвалась сопровождавшая его молоденькая медсестра. - Война против чело-вечества, словно мы запрограммированы, мы уничтожаем самих себя...
  Димка же, Ромкин приятель, так ни одного дня нигде и не проработал, 'гробовые' деньги свои промотал до копейки и схлопотал срок, по пьяни изувечив в ночном баре какого-то торгаша с Кавказа.
  
  * * *
  
  Володька Кныш вышел на привокзальную площадь. Был солнечный июнь-ский день, Беспокойные стрижи, словно истребители со свистом рассекали воз-дух, закладывая невообразимые виражи. Вокруг суетился народ, с чемоданами, баулами, авоськами, кошками, собаками... Ехали, кто на юг, кто в поход, кто на дачу, кто в командировку, кто домой к маме. Володька ехал в отпуск домой к ма-ме, к сестренке, к племянникам. Он со спортивной сумкой через плечо, с эскимо в руке, поглядывал на снующих перед вокзалом пассажиров, с особым интере-сом выделяя из толпы стройных хорошеньких девушек.
  Вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, повернул го-лову и оцепенел от неожиданности.
  Ба! На него смотрел, улыбаясь во всю ширь счастливого лица Елага!
  Они бросились друг к другу. Прохожие, пассажиры, продавщицы мороже-ного, бабки с цветами с любопытством смотрели на прапорщика с боевыми на-градами на груди и гражданского, которые со слезами на глазах долго тискали друг друга в объятиях.
  Решили уединиться в небольшом кафе, неподалеку от вокзала. До отхода Володькиного поезда было еще время. Взяли водки, бутербродов с колбасой. Кныш разлил по стаканам.
  - За ребят, за Бутика, за Дудакова, за Серегу Ефимова, за всех, кого нет с нами! Вечная им память!
  Выпили, стоя. Помолчали, поминая невернувшихся из боя.
  - Эх, заика, чертов! Если б ты только знал, как я тебя люблю! - Володька Кныш хлопнул друга по плечу, взъерошил ему непослушную русую шевелюру.
  - А помнишь, как Пашка полные портки наложил, когда двух 'чехов' зава-лил!
  - К...коонечно пп...поомпюю!
  - Раъехались черти! Кто куда! Первым, помню, выплыл Андрюха. Долго с ним переписывались, потом он как в воду канул. Потом уж его родители написа-ли, что на 'нары' буйная головушка попал. Крепко настучал какому-то черножо-пому на рынке по башке. Ромка, кажется, умер. На иглу, поговаривали, дурень сел. Свистунов тут как-то объявился, крутой весь из себя, в 'налоговой' сейчас. Трясет толстосумов. Важный стал, на дранной козе не подъедешь. Головко учится в Москве. Вычитал где-то в газете обращение ректора МГУ к участни-кам боевых действий. Воспользовался льготами, поступил в университет, ведь самый головастый из нас был. Одно слово - Головко! Бакаша, приезжал про-шлой осенью, две большущие канистры меда из деревушки притаранил. Пасека у него своя, хозяйство. Одним словом, процветает.
  - Фееермеррствуууюет.
  - Ты то, где сейчас? Как здесь-то очутился? По бригаде затосковал, бра-тишка?
  Елагин отвечал медленно, сильно заикаясь, подолгу подбирая слова. Час-то подергивая русой головой и мигая глазами.
  - Продажные твари! Мразь! - зло вырвалось у Кныша, когда он узнал, сколько приятель получает по инвалидности.
  
  
  
  Эпилог или как могло быть
  
  Спустя три года. Турция. Отряд МЧС России ведет спасательные работы. Среди спасателей Роман Самурский (Самурай). Оперативно установлены на-дувные модули мобильного госпиталя, палатки. Спасатели уже несколько дней в ручную разбирают завалы, помогают жителям извлекать из-под руин покалечен-ных и спасенных людей. Работать приходится в сложных условиях. Переводчи-ков, как всегда, не хватает. Кругом неразбериха, плач и рыдания несчастных людей, потерявших близких. Техники ничтожно мало, ее катастрафически не хватает, часто из-за нее возникают потасовки.
  Сегодня выдался хороший день. Если можно его так назвать. Вернее, удачный. Сегодня им удалось найти и спасти восемь человек. И вот под вечер еще одна удача. Собаками обнаружена девочка лет десяти. Ромка в перемазан-ном синем 'центроспасовском' комбинезоне лежит на животе, наполовину за-бравшись в расселину, пытаясь просунуть бутылку с водой пострадавшей де-вочке, зажатой под обрушившейся бетонной плитой. Она с жадностью пьет, вода стекает грязыми ручейками по ее пыльным щекам, тоненькой шейке. В полумра-ке лихорадочным огнем блестят ее большие черные глаза. Она почти не стонет, только изредка вырываются всхлипы. Сзади Самурая вертится, мешая и скуля, лабрадор Пари. Рядом остальные спасатели уже приспосабливают домкрат.
  Наконец-то плита чуть стронулась с места, поддалась вверх; и ослабшую девочку с осторожностью удается вызволить наружу из плена завала. У нее множественные ссадины и серьезно повреждена левая нога. Спотыкаясь на би-том кирпиче, спасатели бережно несут с носилки с девочкой к палатке госпита-ля. И тут словно с яркой ослепляющей вспышкой стробоскопа взгляд Романа встретился с колючим взглядом карих глаз в пестрой толпе. Он невольно вздрог-нул как от неожиданного громкого выстрела.
  'Глаза! Злые глаза! - напряженно работала мысль, сверля мозг. - Где же он видел эти глаза? Вспомнил! В Ножай-Юрте! Точно! На рынке!'
  Он оглянулся, но толпа сомкнувшихся за ними людей уже закрыла обзор.
  
  Ромка в пропыленном комбинезоне сидел у палатки в тени кроны дерева, низко свесив голову, и буквально клевал носом. Сказывались третьи сутки на но-гах, практически без сна и отдыха.
  - Ром, глотни горяченького! - один из 'эмчээсовцев', трогая его за плечо, протянул пластиковую кружку с чаем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Комментарии
  
  ВОГ, "воги" - выстрел осколочной гранаты для стрельбы из гранатомета
  РПК - ручной пулемет Калашникова
  ПКМ - пулемет Калашникова модернизированный
  АКС, 'Аксу' - автомат Калашникова укороченный (АКС-74у)
  БТР, "бэтээр" - бронетранспортер
  БМП, "бээмпешка", "бэшка", "бэха", - боевая машина пехоты
  БМД - боевая машина десанта
  ОБРОН - отдельная бригада оперативного назначения
  БОН - батальон оперативного назначения
  РМТО - рота материально-технического обеспечения
  "Муха" - гранатомет одноразового применения (РПГ-18)
  "Чехи", 'нохчи', 'вахи'- прозвище боевиков- чеченцев
  СОБР - специальный отряд быстрого реагирования
  КПВТ - крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый
  "Смертник" - металлический жетон военнослужащего с личным номером, с номером части
  ПВД - пункт временной дислокации
  "Град" - артиллерийская реактивная установка залпового огня
  РПГ, 'эрпэгэшка' - ручной противотанковый гранатомет
  "Стечкин" - пистолет системы Стечкина
  'Макаров' - пистолет системы Макарова
  'Сушки' - фронтовые бомбардировщики СУ-24, СУ-27
  'Вертушки' - вертолеты Ми-8, Ми-24
  'Ворон' - бинокль ночного видения
  'Монка' - осколочная мина направленного поражения (МОН-50)
  'Винторез' - бесшумная снайперская винтовка (ВСС)
  'Взломщик' - снайперская винтовка калибра 12,7 мм (В-94)
  Ф-1 - осколочная ручная граната, радиус поражения 200 м
  РГД, 'эргэдэшка' - осколочная наступательная граната
  ПЗРК - переносной зенитно-ракетный комплекс
  НУРС, "нурсы" - неуправляемые реактивные снаряды
  "Разгрузка" - жилет с карманами для ношения боеприпасов
  "Зушка" - зенитная установка ЗУ-23 со спаренными пушками
  АГС-17 - станковый автоматический гранатомет 'Пламя'
  'Шмель' - ручной огнемет
  НРС - нож разведчика стреляющий
  ДШК - пулемет Дегтярева-Шпагина крупнокалиберный
  МСК-40, 'эмэска' - сигнальная мина
  МС-3 - мина - сюрприз, неизвлекаемая, необезврежимая
  МЛ-7 - мина-ловушка, неизвлекаемая, необезврежимая
  'Вованы' - прозвище военнослужащих внутренних войск
  'Контрабасы' - прозвище контрактников
  "Эсвэдэшка" - снайперская винтовка Драгунова (СВД)
  "Комбатанты" - это термин военных медиков и психологов. Комбатантом спе-циалисты называют любого, кто получил боевой опыт на театре военных дейст-вий
  
  
  
  
  
  События первой и второй чеченских войн, которые упоминаются в книге:
  
  1. Январь 1995 года - 'новогодний' штурм Грозного, гибель Майкопской бри-гады.
  2. Апрель 1996 года - под Ярышмарды в засаду наемников Хаттаба попала ко-лонна 245-го мотострелкового полка, потери - 73 убитыми, 52 ранеными, 6 БМП, 1 танк, БРДМ, 11 автомобилей.
  3. Август 1996 года - боевики захватили Грозный, оставшиеся в городе военные подразделения приняли бой. В числе их был и отряд спецназа ФСБ 'Вым-пел'.
  4. Сентябрь 1999 год - гибель в Новолакском районе Дагестана блокпоста 22-ой бригады ВВ у села Тухчар. Боевики захваченных в плен шестерых солдат казнили.
  5. Сентябрь 1999 год - Дагестан. Штурм федералами мятежного села Карама-хи.
  6. Сентябрь 1999 год - гибель в Новолакском районе Дагестана при взятии вы-соты 715,3 34-х бойцов Армавирского спецназа в результате ракетно-бомбового удара российской авиации - одна из трагичных и малоизвестных страниц последней войны.
  7. Декабрь 1999 года - в ущелье Ботлих-Ведено разведгруппа 31-ой бригады ВДВ приняла неравный бой, 12 погибли, двое раненых попали в плен.
  8. Февраль 2000 года - под Харсеноем погибли три разведгруппы спецназа ГРУ в составе 33 человек.
  9. Март 2000 года - бои за село Комсомольское. Уничтожен отряд полевого ко-мандира Руслана Гелаева.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Содержание
  
  
  Часть первая. Вернемся мы не все ....................................
  Часть вторая. Последний пасодобль..................................
  Часть третья. Неотмазанный ............................................
  Эпилог
  Комментарии
  
Оценка: 5.93*84  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023