Из жизни полигонной команды.
В ноябре 1978 года, нас - москвичей прибыло в полк (Киргизская ССР, город Ош, в/ч 77701) пятьдесят человек. После морозной и заснеженной Москвы Средняя Азия показалась раем. Было солнечно и тепло, кругом арбузы и дыни, воздух такой прозрачный, что видны заснеженные вершины Памира. Везде сплошная экзотика: изобилие восточного базара, хлопковые поля, смешливые узбечки с множеством косичек и пр.
По прибытии в часть нас опросили, кто есть кто и меня записали в роту связи, так как я учился в институте по радиотехнике. Для нас начался карантин и длился он долгих два месяца. В карантине я попал во взвод старшего лейтенанта Дейнеги, который гонял нас до седьмого пота со всей строгостью. Особенно запомнилась мне разгрузка вагонов с цементом, который мы разгружали тазиками из бани. Вот это была работа, цемент был везде: в ушах, в носу и наверно в легких. Физическая подготовка была на высшем уровне: каждое утро изнурительные пробежки, занятия на спортгородке и конечно полезная работа, например уборка хлопка на полях. Несмотря на это, я прибавил в весе и в зеркале наблюдал пухлую физиономию.
Тут приключилась эпидемия менингита и стали пичкать нас дорогими заграничными таблетками. Построили весь наш карантин, как-то вечером перед казармой и, сотрясаясь от холода, мы целый час слушали речи пьяного майора медицинской службы о пользе этих таблеток и заботе государства о нас. Но, несмотря на всю эту заботу, один человек у нас умер и нескольких комиссовали.
Вскоре узнал я от нашего сержанта о существовании в полку занятного подразделения под названием полигонная команда. Живут за городом два десятка человек душа в душу и находится эта команда под личным покровительством заместителя командира полка майора Арутюняна, а командуют ею два прапорщика. Насмотревшись на ужасы полковой дедовщины, я с радостью записался при первой возможности в эту клевую команду.
Но после карантина оказался я в роте связи и вкусил немного прелестей этой самой дедовщины, несмотря на элитность подразделения и близость к штабу полка. Вся стенка в коптерке была забрызгана кровью предыдущих поколений бойцов и специально не смывалась в назидание для вновь прибывающих молодых солдат. Эта стена имела ритуальное значение, около нее совершалось таинство приведения советских солдат к покорности и проливалась жертвенная кровь, окроплявшая стенку бурыми пятнами. Стал я осваивать специальность радиотелеграфиста, но не успел выучить на ключе и трех букв, как меня забрали на полигон.
На полигоне, действительно, была совсем другая жизнь. Сами себе готовили еду, одевались, как хотели и службу не забывали. Утром убирали казарму, территорию и стояли на шухере, так как дедушки наши любили поспать. Днем ремонтировали электрическое оборудование полигона, а ночами лазили по садам и виноградникам, окружавшим наш полигон. Такого изобилия фруктов я никогда в своей жизни не видел. Помню, забравшись на дерево с абрикосами, я наслаждался переспевшими плодами до полного насыщения и отвала в тень ближайших кустов. Арбузы, дыни, виноград, яблоки и прочие дары природы вдохновляли нас на совершение смелых налетов. Один раз мы совершили массированный набег, договорившись с пехотной ротой, работавшей на полигоне, о совместной боевой операции. Подогнав к бахче грузовик, мы наполнили его арбузами повышенной спелости. При легком сдавливании арбуза он издавал сочный хруст, а при надрезе ножом, лопался пополам. На случай столкновения с колхозниками мы договорились сказать, что идут учения и, построившись цепью, атаковали бахчу со стороны дороги. Колхозный сторож тщетно палил в воздух из своего ружья, но подойти боялся. Зато жарким днем, лежа в прохладных блиндажах своего полигона, мы с удовольствием поглощали добытый урожай. Местные узбеки с пониманием относились к нашим набегам и зла на нас не имели. Приходя в соседние кишлаки мы встречали восточное гостеприимство и угощение.
Сильно доставали нас местные бараны, которые стадами ходили по нашему полю и рвали провода на земле. Заместитель командира полка - майор Арутюнян разрешил нам этих баранов ловить и употреблять в пищу, чем мы конечно и воспользовались. Теперь прапорщики, открывая холодильник у нас на кухне, все время находили там, свежую баранину. Это вызывало у них нехорошие чувства и они, тоже решили заняться охотой на баранов. Полигонный сварщик изготовил ловушку (раму с дверцами), а мы выкопали на бараньей тропе большую яму, сразу на несколько баранов. Сверху ямы поставили дверцы и присыпали все это землей. Глупые бараны должны были наступать на эти дверцы и падать в яму, но они оказались умней. Каким-то чутьем они угадывали ловушку и старательно обходили ее назло нашим прапорам. Во мне, тоже проснулись чувства охотника и захотелось поймать добычу. Бараны проходили по нашему полигону и исчезали в горном ущелье, спускаясь вниз по тропе к колхозной ферме. На краю полигона, я спрятался в окопе и подкараулил отставшую овцу. Внезапно напав на нее из окопа, я стащил ее за ноги на самое дно и связал. Овца оказалась такая тяжелая, что нести ее я не смог и побежал за помощью к нашим казармам. Наши дедушки, на такое благое дело, выделили мне трактор с трактористом. Вдвоем мы загрузили мой трофей и, доставив на полигон, спрятали в трансформаторной будке, до вечера. Правда тракторист остался недоволен, тем, что овца со страха обмочила всю кабину в тракторе. Вечером, мою добычу дедушки освежевали, а нас, молодых, отправили хоронить потроха и шкуру. Было уже темно, но светила луна, и мы похоронили останки овцы на танковом стрельбище. На следующий день вся полигонная команда лепила и крутила пельмени из добытой мной баранины. Но праздник омрачил хозяин танковой директрисы. Оказывается, ночью бездомные собаки выкопали нашу овечку и растаскали ее потроха по всему стрельбищу. Пришлось все это собирать и хоронить второй раз.
Вообще танковому стрельбищу не везло с животными. Наши прапора решили заняться свиноводством и в глубине этого стрельбища мы построили для них землянку. В этой землянке они устроили хлев для свиней, а мы должны были там убирать и хрюшек кормить отходами с кухни. Эта затея не всем понравилась, особенно Сашке Штауэру с горного стрельбища. Однажды, случайно, а может быть и нарочно, он обварил кипятком одного поросенка, и произошло чудесное превращение. Поросенок перестал расти, и оброс длинной шерстью, как собака. Его все полюбили и прозвали "Велосипед", за странную походку. Когда он ходил, ноги его совершали движения по удивительной траектории, похожей на вращение педалей велосипеда. Но жить ему оставалось недолго, случайно в наш свинарник попал танковый снаряд. Всех хрюшек разнесло на мелкие кусочки, но Велосипед чудом выжил и бегал по стрельбищу, пока его не съели танкисты. С одной стороны было печально это слышать и видеть, а с другой стороны нет свиней и нет проблем, как говорится.
Вообще-то в нашей команде не очень любили животных, я бы даже сказал, совсем не любили. Завелся у нас песик Никита, его убили электрическим током, принесли котенка, но и он оказался на помойке с консервной банкой на голове. Только рыжая, как лиса, собачка Муха жила долго и счастливо, так как ее любил наш старшина Шура Васильев. Он был уважаемый в полку человек и числился в танковом батальоне, а танковый батальон был самый крутой и с ним старались не связываться. Шансов победить его в драке не было ни у одного подразделения, другие же роты иногда дрались между собой.
Однажды, боец из автороты заставил работать молодого солдата из зенитной батареи, а тот пожаловался своим дедам. Ночью вся зенитная батарея ворвалась в казарму автороты и, не вступая в переговоры, стала избивать водителей. Зенитчиков было больше и многие из них были казахи, но им здесь не повезло. На другом конце коридора была казарма ремроты, которая дружила с авторотой по понятным причинам. В самый разгар дикой драки, ремрота, напала на зенитчиков с тыла, и это решило исход потасовки. Зенитчики были жестоко избиты, некоторых выкидывали из окон. Дежурный офицер по полку не в состоянии был справиться с ситуацией и поднял полк по тревоге. На разбор происшествия прибыли: командир полка Кудлай и начальник штаба Архангородский. Местом наказания драчунов они выбрали наш полигон и погнали их за город по шоссе. Двадцать километров провинившиеся подразделения бежали до полигона гонимые машиной кэпа и по прибытии на место стали аккуратно перекладывать кирпичи из одной огромной кучи в другую.
А в это самое время наша команда была пьяна и гудела, как осиное гнездо, в казарме висела плотная дымовая завеса из табачного дыма. Не обошлось без драки, была пролита кровь, и избитый боец хотел выйти умыться, но не тут-то было. В дверях он столкнулся с подполковником Кудлаем и майором Архангородским. На естественный вопрос, - кто тебе разбил губу? Боец стойко и внятно постарался ответить, что он случайно ударился о входную дверь. На это Кудлай предложил поставить эксперимент и смоделировать удар еще раз. Наш боец не согласился и был выведен на кухню для дальнейшего дознания. Вся наша команда настороженно притихла под звон посуды и дикие крики, исходящие к нам через стенку с кухней. Пока на кухне шло дознание, к нам в казарму зашли деды с автороты, горестно поведали о драке в полку. Но, как только они вышли, ворвался злой начштаба и приказал всем выходить строиться. К этому времени, несмотря на все бури и громы вокруг, лично меня сморило выпитым алкоголем, накрывшись шерстяным одеялом, я прилег на койку. Приказа майора я постарался не услышать и притворился спящим. Расталкивать меня Архангородскому было видимо не по чину и он вышел в темноту ночи. Всю нашу полигонную команду построили и погнали в город Ош, на полковую гауптвахту. И бежали они в свете фар, погоняемые машиной Кудлая до самого гарнизона.
Когда стихла буря и я вылез из под шерстяного одеяла, то к радости своей обнаружил, что не один. Нашелся еще счастливчик - Антохин Виктор и мы с ним сели в разгромленной кухне и наполнили стаканы за скорое возвращение наших ребят из гарнизонного плена. И чудо свершилось, утром все полигонщики, уже обнимали нас и рассказывали ужасы полковой гауптвахты. Выручил их майор Арутюнян, как только узнал о случившемся. Наш доблестный горно-стрелковый полк не может обходиться без регулярной стрельбы, ведь китайцы грозят за горами, и замкомполка Арутюнян прекрасно понимал это. Кто, как не мы, операторы-электрики полигона обеспечиваем полковые стрельбы. Даже, если кто-то не умеет стрелять, но очень попросит, то для такого офицера можно было постараться (например, положить заказанное количество мишений). И я не очень удивился, когда наши дедушки ушли на дембель с полным иконостасом значков, заслуженных и не заслуженных.
Вообще-то служба на полигоне таила в себе много опасностей. Электрические кабеля были старыми и рваными. Обрывы кабеля заделывались муфтами и герметизировались битумом. Битум со временем трескался, после дождя и в сырую погоду земля вокруг муфты оказывалась под напряжением. Несколько раз я попадал под это шаговое напряжение, когда внезапно начинаешь чувствовать, как электрический ток бежит по ногам. Спасала меня быстрая реакция, чувствуя, что ноги начинает трясти, я отпрыгивал назад и, как мог дальше от этого места. Иногда било током во время ремонта по неаккуратности в работе, при этом вырабатывались профессиональные инстинкты и привычки. Удар электрическим током очень бодрит и встряхивает организм, самое главное, чтобы он не был последним острым ощущением в этой жизни. Рядовой Мануйлов, один раз схватился за токоведущий провод и прилип к нему, не будучи в состоянии разжать руку, спас напарник по работе. Я же первое время работал один и спасать меня было некому.
Случалось попадать под обстрел во время работы в поле. Поля стрельбищ были узкие и длинные, находились рядом друг к другу. Поэтому легко можно было попасть под обстрел с соседнего стрельбища, работая в дальнем конце поля, что со мной не раз и случалось. Приходилось отлеживаться за бруствером, слушая противный свист пуль. Однажды, уйдя на полтора километра в поле, ремонтировать привод мишеней бронепоезда, я попал под минометный обстрел. На соседнее стрельбище привезли партизан и они начали палить из своих минометов по моему бронепоезду. Пришлось все выключать и отползать подальше. Некоторые мины рвались на бруствере, но по железной дороге и вагонеткам ни одна не попала. Так, что в Афган я пришел уже обстрелянным бойцом, не впадающим в уныние при свисте пуль и близких разрывах.
А жизнь на полигоне продолжалась все в том же духе, и наши прапорщики притащили откуда-то двух здоровенных орлов-беркутов. Разместили их в большой клетке под тенью деревьев, росших вдоль нашей казармы. Беркуты любили живое мясо и я их иногда баловал, пристрастившись к ловле азиатских змей. Мне нравилось наблюдать, как беркут, не боясь ядовитой змеи, мгновенно разрывал ее мощным клювом, сжимая не менее мощными лапами. Все движения его были отточены и верны так, что у ядовитой змеи не оставалось никаких шансов. Ловил я змей очень просто, наступая кирзовым сапогом ей на голову, но, стараясь при этом ее не убить. Небольшую змею можно было взять рукой за хвост и отнести на съедение орлам, а с крупной были шутки плохи. Она запросто могла дотянуться до руки и укусить своими зубами. Вообще всякой ядовитой гадости там было много, кругом бегали фаланги, а скорпионы заползали в казарму и даже в ленинскую комнату.
У нашего майора Арутюняна, тоже проснулась страсть к разведению живности, и мы построили ему крольчатник. Для присмотра за кроликами из полка был отписан молодой боец, в звании младшего сержанта, по имени Вася. Но небольшой крольчатник не долго радовал Арутюняна, и Васю перебросили на разведение уток. Уток развели действительно много, их там наверно было штук двести. За таким количеством птиц нужен был тщательный присмотр и Васю поселили вместе с утками, поставив ему маленькую палатку. Вася, как Робинзон, жил вдали от нас, на полном самообеспечении, но иногда заходил и хвастался яйценоскостью своих подопечных. А мы радовались величине утиных яиц и с удовольствием принимали Васино угощение, в ответ, предлагая ему котлеты и пельмени из баранины. Особенно Васе нравились макароны по-флотски в моем исполнении, он их вспоминал потом в Афгане. Но скоро наши дежурства на кухне закончились, на полигон прислали повара-москвича, который работал до армии в ресторане, и жизнь наша стала похожей на сказку. Вася полюбил нашу кухню и все чаще стал наведываться к нам, попадая под наше дурное влияние. И тут у Васи случился залет. Послали его на Гульбахор за выпивкой, а он возьми и попадись на глаза майору Арутюняну, проезжавшему мимо магазина. Плакала наша выпивка и плакал Вася уезжая обратно в роту. Больше в Союзе мы его не видели, а встретили уже в Файзабаде, возмужавшим и повзрослевшим сержантом.
Когда я только появился на полигоне, майор Арутюнян присмотрелся ко мне, проникся доверием и послал учиться на оператора-электрика в Казахстан, на два месяца. Со мной поехал учиться еще один москвич Игорь Белов. Прапорщик довез нас до вокзала в Андижане на собственной автомашине (горбатом Запорожце). Но сперва он приказал нам вымыть машину, чтобы блестела. И она вначале действительно блестела, пока была мокрая. Нам некогда было ждать, когда она просохнет и мы тронулись в путь, навстречу будущей учебе. Пока мы ехали, машина высохла и в Андижане мы обнаружили, что наша машина стала похожа на танк, замаскированный грязью. Я раньше никогда не мыл машины и Игорь наверно тоже. Мы аккуратно развезли грязь по всей машине и двинулись в путь. Прапор был взбешен, таким неуважением и надругательством над его собственностью. Мы тоже понимали, что обесчестили его в глазах окружающих, но дело было уже сделано, и нас ждал поезд до Ташкента.
В городе Красногвардейске, куда мы прибыли, было тепло и солнечно, но стоило нам оказаться в степи, и погода изменилась. Городок окружного полигона и вся степь покрылись снегом, ударил мороз и пронизывал ветер. Это не помешало нашей учебе, а учил нас майор из Москвы, прививал нам уважение и любовь к новой специальности. К сожалению учиться мешали трудности создаваемые местными командирами, жалея своих полигонщиков, они вовсю эксплуатировали нас - курсантов. Первым большим делом, которое мне доверили, была чистка свинарника. Это дело было мне знакомое, но там наверно никогда не убирали дерьмо. Слой дерьма, которое я убирал, доходил до колен, а вокруг резвились громадные кабаны. Их размеры внушали ужас и священный трепет, но я, как тореадор, набирался храбрости, орудуя у них под носом лопатой и ведром. Тут только я понял, какие молодцы были наши танкисты, что так метко попали в свинарник прапоров под городом Ош. Я осознал великую значимость проведения, пославшего танковый снаряд точно в наших свиней, которых можно было откормить до таких гигантских размеров. Тот выстрел не был случайным, только жаль Велосипеда, но я думаю погиб он не напрасно. В Казахстане снаряды до свинарника не долетали, и я с честью выполнил свой воинский долг, без отрыва от учебных занятий.
Затем нас послали разгружать вагон с рельсами в Красногвардейск. Стоял сильный мороз и рельсы прилипали к голым рукам, так как рукавиц нам не дали. Поработав немного я предложил Игорю отдохнуть и мы отошли в сторонку. В кармане моей гимнастерки было заветное письмо с адресом явочной квартиры. Я должен был туда явиться потому, что обещал одному знакомому казаху навестить его семью и передать письмо родителям. Мы с ним были вместе в карантине, он не любил москвичей и дал мне, как-то по физиономии, но получил в ответ сдачи. После этого, он изменил свои убеждения и мы стали приятелями. Сейчас все складывалось, как надо -- работа явно зверская, не грех ее покинуть, а его дом рядом с вокзалом, грех туда не сходить. Оставалось решить вопрос с совестью и я вынес его на обсуждение с Игорем. Долго уговаривать его не пришлось, мы тихо и незаметно покинули эту каторгу, чтобы погостить у хороших людей. Казахи оказались очень гостеприимными и накрыли нам шикарный стол из национальных блюд. Сестренка моего приятеля (жаль забыл их имена) оказалась очень симпатичной. Глаз радовался при виде ее восточной красоты, обидно, что время стерло из памяти подробности того застолья.
Но зато хорошо помню, как явившись обратно, получили мы три наряда в наказание за самоволку. Первую ночь я пахал в кочегарке, местные деды там оказались приличные люди и мы надоили молока у проходившей мимо коровы. Вторую и третью ночи я тоже провел не плохо, работая в наряде по кухне. Командовал нами грузин, московского происхождения, и особенно не гонял нас, мы просто делали свою работу, каждый на своем фронте. Мой фронт был в посудомойке, а количество едоков сто пятьдесят человек, так, что особенно напрягаться не пришлось.
При таких работах учеба на ум не шла, машинально записывал конспекты и клевал носом на занятиях. Однажды нас послали менять полигонщиков на дальних рубежах, в бескрайней степи. Они уезжали в баню, а мы должны были стеречь имущество от местных пастухов. Двоих нас оставили в вагончике наедине с лебедкой таскающей мишени по степи. Лебедка эта приводилась в движение дизелем, но когда все уехали мы обнаружили, что дизель выключен (вагончик обогревался его теплом). Сначала было тепло и мы кайфовали, отдыхая от ратных дел. Но постепенно стало холодать и, когда я вышел из вагончика в степь, мне стало страшно. Вокруг бескрайняя степь занесенная снегом и жуткий свист ветра в щелях нашего вагончика. Пустить движок мы не смогли и обреченно легли на, какой-то топчан около движка. В голову начали лезть нехорошие мысли, шинелька и гимнастерка были плохой защитой от мороза. Мир вокруг нас погрузился во тьму ночи, мороз крепчал, а ветер в степи не унимался. Мы, два курсанта советских войск (один из пехоты, другой из артиллерии), крепко прижались друг к другу, спина к спине, и приготовились к последней схватке с морозом и самой природой. Кто кого пересилит, мороз или наш организм, закаленный в солдатских трудах. Несмотря на жуткий холод, пробирающий до ломоты в костях и деревенящий все мышцы моего молодого тела, я погрузился в дремоту и отключился. Спасли нас местные полигонщики, неожиданно приехавшие из бани среди ночи, останься они до утра в части и утром нашли бы два замерзших трупа. Зато потом была баня, которую истопили для нас, и незабываемое чувство, когда внутри организма дрожь холода, а снаружи жарит пар от камней.
Два месяца, такой учебы пролетели, как один день и мы проездом через Фрунзе, толкаясь и изнывая от жары в душных вагонах, опять оказались в Оше на родном полигоне.
Оказалось, что меня готовили для ответственной работы -- строительства Огневого городка. Я должен был выполнить все электрические подключения сложной системы мишений, управляемой от центрального компьютера. Также в мою задачу входило контролировать прокладку всех электрических кабелей и установку распределительных шкафов и щитов местного управления. С этой задачей я, по-моему, не плохо справился, работая все лето, как муравей. При этом я старался принимать участие во всех мероприятиях нашей славной полигонной команды.
После ухода весенних дедушек и прихода молодых мы зажили, как на гражданке. Я выписал из дома спортивный костюм, учебники, стал заниматься спортом и учить науки. Но отрываться от коллектива было нельзя, а коллектив проводил время в пьяном угаре (мне иногда приходила мысль, что, если бы не Афганистан, то мы наверное бы там спились за оставшийся год до дембеля.
На седьмое ноября нашу команду отправили в полк, в свои роты. Из роты связи меня давно перевели в пехотную роту, где я никогда не был и никого там не знал. Наш полк в это время занял городок десантников и осваивал его, делая ремонт в казармах. В городе Ош были еще воинские части - это десантный полк, маневровая группа пограничников, кадрированный артиллерийский полк и автобат, возивший грузы по Памиру. На Памире, в Гульче, стоял пулеметный батальон, который первый встречал китайцев, если война. К нашему полигону со стороны Ферганы прилегал полигон пограничников, а со стороны Оша десантный полигон. С десантниками у пехоты отношения не складывались, если их патруль поймает нашего солдата в самоволке - побьет и наоборот. А с погранцами мы дружили, обменивались фильмами и они приходили к нам в гости, приносили мясо из собачьего питомника, подарили даже списанную овчарку по кличке Туман.
К нашим прапорам любил иногда захаживать худощавый прапорщик-десантник и рассказывал удивительные вещи. Будто бы у десантников один батальон постоянно находится в Афганистане и ведет боевые действия. Он описывал подробности жарких боев и говорил, что недавно оттуда к ним в полк пришли цинковые гробы. Мы слушали, затаив дыхание рассказы десантника и на душе появлялась странная тревога. Затем, осенью, десантники дали прощальный концерт в парке отдыха города Ош и исчезли, я догадывался куда. После них нам достался военный городок и еще один полигон.
Прибыв в полк к седьмому ноября, я удивился новым казармам. Они были просторные, оборудованы спортзалами с плакатами приемов рукопашного боя. В казармах шла напряженная работа, кругом сновали бойцы с цементом, красками и кистями. По всему было видно, что в роте мне придется хорошо потрудиться. Хоть я был черпаком, но неизвестно, как местные деды меня встретят и чем все это кончится. Пока дневальный ходил обо мне докладывать дежурному по роте, я думал, что делать. И решил не испытывать судьбу в чужом подразделении, вышел из казармы на улицу и ноги сами понесли меня к высокому бетонному забору. Вот я снова на воле и бодро шагаю за город навстречу неизвестности. Дорога на наш полигон была мне заказана, там остались наши осенние деды во главе с Шурой Васильевым, они вот-вот должны были дембельнуться. Поэтому я устремился на полигон к десантникам, его охраняли двое наших полигонщиков моего призыва - Попов Алексей и Игорь Белов.
Таких беглецов, как я набралось на полигоне десантников несколько человек. Но без денег встречать праздники не хотелось и Алексей Попов установил контакт с местным населением. За некоторую сумму денег он обещал учителю сельской школы стройматериалы для ремонта, которые имелись в изобилии на другом полигоне - нашем. Темной ночью учитель - узбек подогнал нам трактор с прицепом и мы тронулись в путь. К складам нашего полигона мы подъехали со стороны горного хребта, по осенней слякоти и грязи. Недалеко была видна родная казарма, на кухне горел свет, дверь на распашку и звуки забойной музыки разносились по всей округе. Это веселились наши деды, но за криками и "музоном" шум нашего трактора они не услышали. Быстро накидав полный прицеп досок и железа, мы залезли туда сами, трактор развернулся и угодил передними колесами в какую-то яму. На рев буксующего трактора из казармы выскочили деды и с дикими криками кинулись к нам. От испуга мы руками вытолкнули трактор из ямы и, старались не вылететь из прицепа, пока трактор выезжал на дорогу. Чавкая грязью, страшно ругаясь за нашим прицепом гнались пьяные деды и лучше было им сейчас не попадаться. Видя, что мы уходим, они пальнули пару раз из охотничьего ружья, до смерти напугав нашего тракториста. Среди криков, несущихся нам вдогонку, я отчетливо различал голос нашего старшины, а наутро он сам заявился к нам на десантный полигон. Мы же встретили его, как полагается, накрыли стол, выпили, закусили и, конечно поделились заработанными деньгами. Инцидент был исчерпан, Шура Васильев нас простил за самоуправство, а мы не просыхали несколько дней подряд, прячась иногда от прапоров в тайниках казармы десантников.
Однажды, возвращаясь из самоволки с Антохиным Виктором, мы увидели полигонную команду в строю перед казармой. Прапорщик Речнев расхаживал перед строем и при виде меня с Виктором разразился длинной тирадой ругательств. Я попытался возразить, но ответ прапора был таков, - если не поумнеешь, скоро станешь падалью. Эта фраза вызвала у меня смутные подозрения о скорых изменениях в нашей будущей судьбе. Действительно, в этот же день мы оказались в полку, в седьмой мотострелковой роте. Нас помыли в бане, покормили, выдали теплое обмундирование и мы стали слоняться по территории нового военного городка. В городке были видны еще следы недавних хозяев - около складов валялись большие кучи старой амуниции и полосатых тельняшек. А впереди была война в Афганистане: собачья жизнь в окопах, вши, грязь, тяжелый ратный труд, увечья и гибель товарищей.
