Интересная штука человеческая память. Она, как слоёный пирог, хранит информацию о прожитой жизни, накладывая воспоминания прошедших лет, друг на друга. Чем глубже хранятся воспоминания, тем менее яркими они становятся, забываются детали событий и имена людей. Воспоминания о войне в Афгане утратили в моей памяти связь друг с другом. Нет остроты переживаний, и я вспоминаю ту войну, как будто смотрю старое кино. Всё виденное, пережитое раздробилось на множество эпизодов и в памяти образовались провалы и пустоты. Афганский слой памяти, как бы разбился на множество осколков, я их извлёк из глубины забвения и попытался связать в один рассказ.
Мы перешли границу с Афганистаном в начале января 1980 года. За поворотом горного хребта остался город Ишкашим и древняя, могучая река Пяндж. Под лязгающими гусеницами наших боевых машин, стелется чужая, каменистая горная дорога. Хотя дорога узкая, но пространство, между двумя горными хребтами, вдоль которых движется бронированная колонна, довольно широкое. БМП постоянно дёргается и рыскает из стороны в сторону, механику-водителю приходится трудновато. Наши машины идут вдоль правого хребта, а у подножья левого хребта горы, я наблюдаю, через триплекс БМП, небольшой кишлак. Этот кишлак прилепился к горе, как маленький ребенок к матери, словно пытаясь найти у нее защиту от внешних потрясений, бурь и невзгод. Но могучая гора, не в состоянии была защитить своих бедных жителей от жестокостей гражданской войны. И я вижу вдали траурную процессию афганцев, несущих несколько мёртвых тел. Через много лет, я узнаю, из дневника разведроты полка, что они видели в этих местах убийство людей. Может быть этих людей, тогда и хоронили. Наш полк, так и не смог в тот день далеко уйти. Полковая колонна встала, да, так и простояла до вечера, попав в засаду за Гульханой. Я еще не знал, что на следующий день и мне придется идти в траурной процессии, неся тела убитых разведчиков. В первый же день, на территории Афганистана, наш полк, вступил в бой и понёс потери на горном перевале.
Этот первый день, нашего пребывания в Афгане выдался солнечным. Колонна не двигалась, и мы вылезли из БМП размяться, так как в десантах машин было очень тесно. Все десанты были забиты ящиками с боеприпасами, да и сверху машин громоздились бревна, ящики и всякое армейское барахло. К нам стали подходить местные жители, и их жалкий вид вызвал у солдат сочувствие. Бойцы доставали из вещмешков хлеб, консервы и раздавали афганцам. Наша колонна превратилась в колонну гуманитарной помощи. А впереди, другие афганцы убивали наших солдат. Тот день, был первым и последним днём, нашего дружелюбного отношения к местным жителям, больше, сострадания в наших солдатах я уже не наблюдал.
Во второй половине дня прилетело несколько вертолётов, и привезли афганских офицеров, бросилась в глаза их необычная форма. Поступила команда ставить лагерь и БМП третьего батальона стали съезжать с дороги. Они рассредоточивались по периметру будущего лагеря, между дорогой и кишлаком. Неожиданно, поступила команда седьмой роте, снять шинели и построиться с оружием около вертолётов. Пошли разговоры о предстоящем десанте, мы догадывались, что нас хотят бросить на помощь разведроте, которая вела бой с басмачами за Гульханой. Сняв шинели, мы остались в стёганых телогрейках, ватных штанах и валенках. Вся форма и снаряжение у нас были еще новые, и вид у роты был довольно бравый. Но, ожидание затянулось, морозный, ледяной ветер дул вдоль горного ущелья, пронизывая телогрейки и, сотрясая дрожью организм. Приближался вечер и наш десант отменили, приказав роте заняться обустройством лагеря. Мы установили большую палатку, одну на всю роту, и растопили печку. Половина роты заступила в караул, а другая половина завалилась спать на брезентовый пол палатки. Спали, не раздеваясь, в обнимку с оружием. Кто успел занять место у печки, блаженствовал в тепле, а по краям палатки мёрзли от холода. Я втиснулся между телами, положил под голову каску, обнял свой гранатомёт и погрузился в сонную дремоту. Среди ночи нас разбудили, пришла наша очередь заступать в караул. Солдаты, ёжась от холода и, закуривая на ходу, выходили из палатки в объятья морозной ночи. Разводящим был старший лейтенант Чернов. Мне и Лёшке досталось стоять в чистом поле, на самом ветру. Стараясь укрыться от ветра, мы улеглись между кочками, на мёрзлую афганскую землю. Недалеко от нас, били молодого солдата, уснувшего в карауле, до нас доносились звуки ударов и крики. Всю ночь взлетали осветительные ракеты, темноту разрывали следы трассирующих пуль и грохотали выстрелы. Нервные часовые стреляли по любому поводу и без повода, но мы провели остаток ночи в мирной беседе, не обращая внимания на пальбу. Теперь, мы с Алексеем были в экипаже одной боевой машины, седьмой мотострелковой роты. Лёжа в ночи, на холодной афганской земле, мы вспоминали весёлое время нашей службы на полигоне, под городом Ош. Эти воспоминания согревали нам душу, но не тело и к утру, мы здорово замёрзли. Чтобы согреться, стали бродить по краю лагеря, среди БМП, где нас отловил взводный Чернов. Он повел нас к маленькой палатке, там лежали три убитых солдата из разведроты. Они погибли вчера в бою и всю ночь пролежали на морозе. Одного убитого я сразу узнал, он заходил к нам в палатку, в Союзе, просил попить воды. Сейчас, он лежал мёртвый, потемневший от мороза, с непокрытой головой. Мальчишеское лицо оскалилось посиневшими губами от боли, которую он вчера испытал. Окоченевшие пальцы, синими до черноты ногтями, вцепились в кровавые бинты на животе, и одна нога была, также пробита пулей. Вся его поза, говорила о мучительной смерти, которую он принял вчера. Второй убитый, как будто спал, приоткрыв рот, у него на груди была еле заметная дырка в телогрейке, около сердца. На третьем убитом разведчике, вообще не было заметно ранений, мы его подхватили и понесли за старшим лейтенантом Черновым. Убитых складывали в десант БМП седьмой роты. Руки убитого, которого мы принесли, были растопырены и не лезли в проём десанта. Внезапно он переломился пополам, и телогрейка задралась к верху, оголив спину убитого. Меня поразило, что под телогрейкой не было никакой одежды, и вся спина была в крови. Мы втиснули убитого в десант, положив его на другие тела, и оттуда, как дрова, торчали ноги, в подбитых гвоздиками сапогах. Двери десанта закрыли и машины, пуская клубы дыма, тронулись в сторону границы Советского Союза. Я был потрясён всем происходящим и уныло смотрел вслед двум БМП, исчезающим в горном ущелье, идущем к Ишкашиму. Среди горных хребтов Бадахшана гулял морозный, ледяной ветер в обнимку со Смертью, готовой любого из нас отправить в холодную бездну вечности.
Банду басмачей с перевала прогнали, завал на дороге разобрали, и наш полк стал пробиваться дальше, на Файзабад. Дорога была настолько плохая, что по ней с трудом проходили БМП. Поэтому автомобильный транспорт и артиллерию отправили обратно в Ишкашим. Наш, третий батальон и батарею гаубиц, оставили в Гульхане, на пересечении трех дорог: в Союз, Пакистан и Файзабад. Кишлак Гульхана располагался у подножья длинного горного хребта, уходящего к Пакистанской границе. Одноэтажные глинобитные домики, с плоскими крышами, как ступеньки поднимались по склону горы, улицы располагались одна над другой. Перед кишлаком было большое открытое пространство, разделенное поперек горной рекой под названием Вордудж. Третий батальон расположился лагерем, на другой стороне реки, напротив Гульханы.
В районе кишлака Тиргеран, колонна полка, опять угодила в засаду и остановилась. Теперь мы занимались его снабжением и на БМП седьмой роты подвозили боеприпасы по горным серпантинам. Помню, привезли мы ящики с боеприпасами, и пока механик-водитель готовил машину в обратный путь, я прошёлся по лагерю. Впереди шёл бой, и в лагере почти никого не было, зашёл в большую палатку, тоже никого. Хотелось, где нибудь погреться, но приткнуться было некуда, и я позавидовал нашему механику. Он, не обращая внимания на мороз, энергично подбивал кувалдой "пальцы" в траки гусениц БМП. Если этого не делать, то машина могла в дороге разуться, и пришлось бы натягивать гусеницу. Вообще-то зимы на Бадахшане суровые и морозы за тридцать градусов не редкость. Об этом, еще написал великий русский ученый Вавилов, в своих дневниках. Он путешествовал в этих местах, собирая семенной фонд страны для будущих поколений советских людей.
Холод постоянно преследовал меня, в то трудное время. Единственным местом для согревания мёрзнущего тела была палатка с печкой. Мы, как туристы, жили в палатке, топили, чем попало ненасытную печку, и разрушали все нежилые постройки вокруг нашего лагеря. В первую очередь, мы растащили запасы кизяка и всего, что могло гореть, у местных жителей. Лепёшки из кизяка хорошо горели и давали сильный жар, что меня очень радовало. Когда запасы кизяка закончились, мы принялись разбирать крыши построек на брёвна и пилить их на дрова. В тех горах, деревья можно было сосчитать по пальцам и, наверно, они ценились на вес золота. Скоро мы добрались и до помещичьей усадьбы, где был, даже гараж с автомобилем тридцатых годов. Стены комнат усадьбы были поштукатурены, побелены и их украшали красивые росписи. Полюбовавшись росписями и ощутив себя причастным к Бадахшанской старине, я принялся разрушать усадьбу вместе с другими бойцами нашей роты. Мы разобрали крышу и перетаскали все брёвна в лагерь третьего батальона. Мне иногда случается бродить по разрушенным усадьбам русских дворян, и каждый раз я вспоминаю Гульхану, представляю, как холодные струи дождя хлещут по древним рисункам, смывая красоту на землю. Разобрав на дрова, все, что можно вокруг, мы стали пилить сами деревья. С сырой древесиной пришлось помучиться, да и горела она плохо. На растопку печки шли, также ящики от боеприпасов, куда исчезали сами боеприпасы, одному богу известно. Помню, через полгода, будучи в Файзабаде, я купался в районе аэропорта, в холодных водах реки Кокчи. Уколов ногу, обо что-то острое, я обнаружил громадные залежи новеньких патронов разных калибров и маркировки. Вода доходила до колен, нагибаясь, я зачерпывал со дна полные пригоршни патронов и, как сеятель, рассыпал их обратно в мутную воду. Муть воды прекрасно скрывала от посторонних глаз, чью-то преступную деятельность. Патроны в реке Кокче толстым, колючим ковром покрывали каменистое русло древней реки. Древесина ящиков была дороже боеприпасов и ради неё патроны выбрасывались в реку.
Родина щедро снабжала нас боевыми запасами и гора из них все больше росла вверх, в центре нашего лагеря под Гульханой. Одного меткого выстрела из миномета было достаточно, чтобы наш лагерь взлетел на воздух. Но басмачи за нами, только следили и не делали попыток атаковать. Мы не раз замечали, на вершине соседнего хребта, наблюдателей и каждый раз их обстреливали. Командиры послали, туда сапёров и заминировали вершину этого горного хребта. Атаки басмачей мы, так и не дождались, хотя в третьем батальоне несколько раз объявляли тревогу. Тревога объявлялась, как правило, в пятницу, когда мусульманин, погибший в бою с неверными, мог с чистой совестью отправиться в рай. В, первые дни, нашего пребывания под Гульханой, окопов ещё не было, но тревога по поводу атаки басмачей уже была. Отцы-командиры, однажды, уложили весь личный состав батальона, прямо в снег, на всю ночь. Мы лежали по периметру лагеря и сначала, как могли, терпели холод. Седьмая рота занимала, в ту ночь, оборону со стороны дороги на Союз. Время от времени, ходили проверяющие офицеры и следили, чтобы все были на своих местах. Но терпеть мороз скоро стало невыносимо и мы стали бегать в палатку, греться у печки. Все, эти ночёвки, на сырой земле, в холодных заснеженных горах, не прошли для моего организма бесследно и сразу после армии, начались страшные боли в позвоночнике. Я буквально лез на стену, не мог, ни спать, ни ходить и ещё нигде не работал. Чем я, только не мазал свою спину, но организм справился сам. Моему приятелю "Малехе", пришлось мучиться такими болями, прямо в Гульхане. Страдания его были нестерпимы и "Малеху" отправили на время в Союз, в госпиталь. А пока "Малеха" был здоров, мы с ним и с другими бойцами седьмой роты любили, в свободное время, ходить на речку Вордудж, за наш лагерь. На речке балдели, любовались природой и разглядывали редких прохожих дехкан на другом берегу. Особенно, мне нравилось наблюдать, как местные жители переходили реку босиком, ломая лёд голыми ногами. Сквозь лохмотья одежды проглядывало голое, грязное тело и суровость их жизни просто поражала. Один раз, мимо нас проходил мальчишка с лохматой кавказской овчаркой. Неожиданно, один наш боец достал из кобуры пистолет Макарова и застрелил собаку с первого выстрела. Выстрел был, конечно, меткий, но зачем он это сделал?
Седьмой роте отвели участок обороны, со стороны ущелья на Пакистан, где находилась крепость Зебак и кишлак Искатуль. В этой крепости, располагался отряд афганской пехоты, и они были нашими союзниками. Нам приказали рыть окопы и капониры для БМП. Мёрзлую землю сапёрные лопатки не брали, и солдаты седьмой роты стали долбить её колышками от палаток. Били молотками и кувалдами по колышкам, расщепляя земную твердь. Но твердь афганской земли, нам поддавалась с большим трудом и к концу дня мы переломали все колышки, так и не выполнив поставленной задачи. На следующий день, мы увидели, как соседние роты рвут земную твердь тротилом. Оказалось, к делу подключились сапёры и пробили нам окопы с капонирами очень быстро. Рядом с БМП седьмой роты стояла гаубица, и среди артиллеристов я заметил двух сержантов громадного роста. Они были очень похожи друг на друга и оказались братьями-близнецами. Я, тогда и не догадывался, какая трагедия их ждёт в скором будущем. Но, небольшая трагедия произошла и в нашей роте. Наш ротный командир Петров получил ранение в ногу, при чистке пистолета, в палатке офицеров. Он убыл на излечение, но затем вернулся и продолжил командовать седьмой ротой.
Погода в горах часто менялась, когда наплывали тучи, земля покрывалась снегом. Когда светило солнце, то начинало пригревать, и снег таял. Каждую ночь личный состав батальона стоял в карауле, а днем отсыпался. Жизнь солдат вошла в размеренную колею и стала похожа на жизнь заключённых. Однообразие лагерной жизни нарушалось тревогами, разведками и шмоном окружающих кишлаков. Бывало на афганскую пехоту в крепости Зебак, нападали басмачи, и комбат посылал, туда, одну роту на помощь. Иногда я ездил в разведку и однажды мы поехали в сторону Ишкашима. Заехали в, какое-то глухое место и остановились в кишлаке. Наши БМП окружили местные жители и стали с любопытством рассматривать. Одному нашему бойцу, зачем-то приспичило переодеть портянки именно в этом кишлаке. Совершив данную процедуру, на броне машины, он небрежно бросил старые обмотки под ноги афганцам. Только, тогда я понял насколько был беден здешний народ, из-за двух грязных тряпок началась драка, и зрелище было омерзительным. В дневниках Вавилова, район Ишкашима называется самым беднейшим районом Афганистана. Суровый климат поставил жизнь местных таджиков на грань выживания и постоянной борьбы за существование. Все лето они возделывали свои делянки в горах и пасли баранов, а зимой бегали с большими корзинками за спиной, собирая сухие колючки и ветки.
Каждое утро из Гульханы доносились крики ишаков, вызывая воспоминания о наших утренних петухах. По ночам, довольно часто, я наблюдал в темноте блестящие огоньки глаз шакалов. Всю ночь светили прожектора БМП и за рекой, из кустов, иногда появлялась целая цепочка хищников, обходя стороной наш лагерь. Туалета сначала не было и все ходили по нужде на речку, за пределы лагеря, как раз напротив наших постов. Однажды ночью, кому-то из бойцов, приспичило туда пойти, и никто его не заметил. Но, когда боец возвращался обратно, его обстреляли наши часовые, и парню повезло, что в него не попали. После этого случая вырыли траншею для нужника, и жить мы стали с "удобствами".
Несмотря на то, что мы иногда мылись под душем, у солдат седьмой роты появились бельевые вши. Появление этих насекомых было для меня неприятным сюрпризом, скоро я узнал, что не один являюсь обладателем паразитов. Во время одной беседы, практически все бойцы, которые меня окружали, признались, что являются носителями этой заразы. Коллективно обсудив проблему, мы решили, что нас наградили вошками, при смене нательного белья. Насекомые размножались в громадном количестве и гниды гроздьями висели во всех швах одежды, под мышками и в других местах тела. Когда вшей становилось слишком много, они вываливались из одежды хозяина и ползали по брезенту палатки, ища себе новую жертву. Спали мы, не раздеваясь, как селедки в бочке, плотно прижавшись, друг к другу и это способствовало размножению вшей. Пробовал я стираться в бензине, но через три дня насекомые опять приползали от соседей. Они мне стали, как родные, и до дембеля я с ними не расставался. Днём я их не замечал, но ночью они ползали по телу, щекотали и не давали уснуть. Запустив руку за пазуху, мне не составляло труда поймать паразита и раздавить его ногтями. Такой охотой на насекомых, я любил заниматься в свободное время. Хотя в батальоне имелась машина для пропаривания белья, но использовать по назначению, её стали, лишь в Файзабаде. А в Гульхане, наши командиры нашли ей другое применение, и послужила она гауптвахтой для строптивых бойцов.
Каждую ночь, стояли мы с Алексеем в карауле, и однажды, его застукали спящим. Услышав ругань, я подошел к БМП и увидел, как молодой офицерик, из девятой роты, с пеной у рта, разносит моего приятеля. Лёха был здоровенный парень и маленький офицерик, с честной физиономией комсомольского работника, выглядел очень комично. Лёшка прикинулся "валенком", офицер, выйдя из себя, ударил его по лицу. И получил в ответ удар, такой силы, что полетел на землю. По-моему, тогда Алексей и оказался на импровизированной гауптвахте. Его заперли в машине-прачечной под охраной связистов. Но связисты, были свои ребята и незаметно отпустили узника в роту. Лёшка пришёл в палатку седьмой роты и стал с нами завтракать, но ему не повезло. В палатку зашёл старший лейтенант Чернов, увидел нарушителя порядка и приступил к воспитательной работе. Слово за слово, Лёха огрызнулся и Чернов, тоже дал ему кулаком по лицу. Голодный Лёшка, которого оторвали от завтрака, ответил ударом на удар и взводный перелетел через скамейку. После этой потасовки, мы Алексея долго не видели и связисты к нему никого не пускали. Но солдат сидит, а служба идёт, и освобождение всё-таки наступило. Мы снова стали караулить вместе.
Третий батальон зимой потерь не имел, но до нас доходили трагические новости из полка. Особенно тяжело воспринималась гибель тех, кого видел и знал в Союзе. В январе погиб старший лейтенант Шварцман, я помнил его по полигону. Его рота, по-моему, была одной из лучших в полку. Первый раз я его увидел, когда он с ротой прибыл на полигон под проливным дождём из города Ош. Несмотря на марш-бросок, Шварцман и его рота были веселы и шутили. Было видно, что бойцы любили своего командира, и его гибель всех наших полигонщиков огорчила. Затем, в марте, погиб москвич моего призыва Сергей Кулагин, мы с ним начинали служить вместе в карантине, в одном взводе были. Серёга был громадного роста и на него не могли подобрать форму, кажется, шили на заказ. И вот Серёги тоже ни стало, даже не верилось в его гибель.
Когда полк уходил в Афганистан, неполные роты укомплектовали по штату военного времени "партизанами", призвав людей из гражданского населения. Но скоро выяснилось, что от "партизан" нет никакого толку и воевать они не хотят. Тогда их заменили и прислали в батальон солдат, со всего Среднеазиатского военного округа. Воинские части, которые хотели отделаться от ненужных и не пригодных к службе людей, отправили их в Афганистан. В седьмой роте появились двое наркоманов, отсидевших в тюрьме, и несколько больных солдат. Один был хромой, а другие мочились по ночам. Жизнь для них превратилась в сущий ад, так как солдаты спали вповалку на полу палатки и утром соседи просыпались в луже мочи на брезенте. Это естественно им не нравилось, и они избивали виновника. Наконец, больных отправили обратно в Союз и в батальон прислали здоровое молодое пополнение. Рота у нас была дембельская, молодых было мало, так, что трудиться им приходилось много. Законы в роте царили суровые и безжалостные, любое неповиновение и человеческая слабость жестоко наказывались. Жили мы, как стая волков, и это хорошо было видно при приеме пищи. Молодые приносили с кухни бачки с парашей и ждали, пока старшие насытят свои желудки. Потом быстро доедали, что осталось на столе. Масло и сахар были деликатесами и молодым не доставались. Так едят волки в стае, сначала едят матёрые, а остатки доедают прибылые волчата.
Среди солдат ходили слухи, что в Союз, через границу у Ишкашима, вывозится анаша, мумие и прочие результаты шмонов, окружающих нас кишлаков. В автомашинах и БМП много есть потайных мест, про которые погранцы не знали и среди водителей, образовалась преступная группа, вывозящая разное барахло. Когда мы шмонали кишлаки, я оставался около БМП, лазить по чужим домам с обыском желания не было. Я был далек от всего этого, и может быть, ничего бы не заметил, но случайно оказался втянут в этот водоворот разбоя. Меня вызвали в палатку девятой роты и, войдя внутрь палатки, я обнаружил сборище дембелей, среди которых было много механиков-водителей. В дальнем углу палатки, стоял мой приятель Лёшка и вид его, меня насторожил. Оказывается, дембеля его допрашивали и пытались найти коробку с награбленными вещами, которую спрятали в нашей БМП. Мы с Лёхой оказались в числе обвиняемых и подозреваемых в краже коробки. Я впервые узнал о существовании этой коробки и, естественно, всё отрицал. Ко мне подошёл механик моего призыва, с которым я был в неплохих отношениях и с ним, даже ездил в разведку. Я думал, он за нас с Лёшкой заступится, но механик, неожиданно, нанёс мне удар в лицо, и я лишился переднего зуба. Нас стали избивать, пытаясь выяснить судьбу пропавшей добычи, но мы ничего не знали. Избиение было довольно жестокое и продолжалось очень долго. Когда дембеля уставали, то начинали расспросы, отдохнув, снова били. В результате этого избиения, я лишился зуба и получил шрам на губе. Оказывается губа, очень уязвимое место, и если она разорвётся, то приходится зажимать рот рукой, чтобы не облиться хлынувшей кровью. Когда я смотрю кино и вижу допрос с пристрастием, то сразу вспоминаю Гульхану и, тот случай с дембелями. На своей шкуре я прочувствовал, как быть пострадавшим ни за что. Так ничего от нас, не добившись, дембеля вытолкнули нас из палатки, и мы пришли в роту. Самый здоровый из наших сержантов, стал нас расспрашивать, и я промычал ему разбитым ртом, что случилось. Он кинулся в девятую роту, но вернулся оттуда расстроенный. История с этой коробкой не закончилась и продолжилась, уже после ухода дембелей. По дороге домой, в поезде, дембеля напились и устроили допрос своему товарищу, механику-водителю нашей машины. Он не выдержал побоев, сознался в содеянном и даже выдал своего товарища, молодого солдата из экипажа нашей машины. От дембелей пришло письмо, и опять начались разборки. Разборками занимался, тот механик, что выбил мне зуб, но нас уже не тронули, поняв, что мы не причём. Молодому бойцу, который перепрятал коробку, тогда здорово досталось, о судьбе награбленных вещей, я так и не узнал.
Наш батальон шмонал кишлаки по наводке местного активиста по имени Али-Кадар. Этот активист лазил по всем окрестностям и узнавал, когда уставший от войны басмач спустится к себе домой отдохнуть. Али-Кадар приходил в наш лагерь, и одна рота на БМП выезжала брать бандита. У него дома устраивали обыск и находили, как правило, оружие, документы или другие доказательства его причастности к бандитской деятельности. Сначала, таких пленных отдавали местным властям, но те их отпускали. Видя, такое дело, пленных отдавать перестали и начали расстреливать сами. Сколько их расстреляли, я не помню, но один расстрел, все же память сохранила. Наверно, потому, что расстреляли, целую группу бандитов. Привезла их, по-моему, восьмая рота и выгрузила около лагеря шестерых басмачей. Сразу набежали солдаты со всего батальона и начали их избивать. Я предпочёл наблюдать это зрелище со стороны. На следующий день их расстреляли. Была у нас в батальоне машина для рытья траншей, под названием "ПЗМ". Земля к тому времени оттаяла, и утром, этой машиной выкопали ров на шесть человек. Место это находится у горного хребта, прямо напротив нашего лагеря. Басмачей отвели к этому рву и пустили в расход. Я видел, как их туда отвели и вернулись уже без них.
Седьмая рота, тоже, как-то поймала басмача у Искатуля, и везли его в нашей БМП. С седьмой ротой, тогда ездил один прапорщик, который занимался в батальоне ремонтом машин. Он был небольшого роста, очень общительный и весёлый, в общем, мужик компанейский. Мы с ним, как раз и везли пленного басмача. Я в дороге закимарил, но неожиданно пробудился, от какой-то возни, и очень удивился. Всегда добродушный прапорщик, ожесточённо бил пленного монтировкой по голове. Мне понятны были его чувства, враг должен быть наказан и чем быстрей, тем лучше, но вздремнуть они мне не дали.
Довелось мне наблюдать однажды, целый отряд конных басмачей, как будто машина времени перенесла седьмую роту в далёкое прошлое. Правда, выдавали они себя за местный отряд самообороны, но больше я таких отрядов в Афгане не видел. Этот конный отряд появился со стороны Ишкашима и медленно двигался вдоль горного хребта на Пакистан. Примерно сотня вооруженных всадников двигалась вдалеке, мимо нашего лагеря, а другой дороги у них на Пакистан и не было. Комбат объявил тревогу и седьмая рота, загрузившись в БМП, ринулась наперерез конному отряду. Мы перехватили конницу прямо в кишлаке, и их командир предъявил нашему комбату, какие-то бумаги. После этого, мы подозрительный отряд отпустили следовать дальше, и он ушел в сторону Пакистана. По-моему, вооружены они были винтовками, и я видел у них автомат ППШ.
Местные жители лазили в горах, где попало, и иногда нарывались на наши пули. Однажды, разведка седьмой роты заметила, вдалеке, на горе маленького человечка. Мой приятель, из Душанбе, был там оператором-наводчиком и дал предупредительную очередь из пулемёта БМП. Человечек бросился бежать и вызвал у наших бойцов подозрения. Следующая очередь уложила его на месте. Когда поднялись посмотреть на убитого, то оказалось, что застрелили старуху. Но среди местных жителей были и друзья, они приходили к лагерю третьего батальона, даже старались нас развлечь. Сначала устроили скачки на лошадях под названием "козлодрание". Один всадник с козлом в руках, должен был удирать, а другие всадники его догоняли и козла старались отобрать. В результате, бедное животное могло быть разорвано на части и побеждал сильнейший. В другой раз, местный парень уселся напротив нашего лагеря, на другом берегу реки, стал бренчать на рубобе и петь песню. Его исполнение, песней назвать трудно, это были отдельные выкрики на тему, что вижу, то пою. Но, мы не остались в долгу и, в день Коммунистического субботника, наша клубная машина огласила окрестности Гульханы своим хриплым звуком. Патриотические песни оглашали местность, призывая к борьбе и труду. Басмачи в этот день не дремали и устроили седьмой роте засаду, в ущелье на Файзабад.
Когда наш полк ушел из Гульханы в Файзабад, басмачи снова завалили дорогу на перевале, отрезав третий батальон от полка. В боевые действия они с нами не вступали и наши офицеры расслабились. В речке водилось много рыбы, форель и маринка, а ловилась она лучше всего у завала, за Гульханой. Наша разведка зачастила к завалу рыбачить, рыбу стали глушить гранатами и бить электрическим током. Басмачи сначала терпели, такое хулиганство на реке, но затем всё же разведчиков обстреляли. Нашему взводному Мельникову прострелили фуражку. В день Коммунистического субботника, наши рыбаки, опять поехали на разведку. Уехали две БМП седьмой роты, я был в экипаже одной из них, но ушёл загорать на речку и меня не взяли. Я видел, как они уезжали, но меня разморило на солнышке, а выездов на разведку у нас, тогда не предвиделось. Нас позвали с речки на построение батальона и комбат начал торжественную речь, посвященную празднику. Но закончить ему не дали, прибежал испуганный связист и сообщил, что БМП седьмой роты попали в засаду. Праздник в лагере закончился, была объявлена тревога и началась суматоха. Девятая рота загрузилась в БМП и выехала на помощь, в сторону Файзабада. Началось томительное ожидание результатов помощи, но связист опять принёс плохие новости. Девятая рота, тоже попала в засаду и несёт потери. Тогда послали восьмую роту, и лагерь третьего батальона заметно опустел. Над нами, с грохотом прошли вертолёты пограничников, из Ишкашима, выручать пехоту. В середине дня прилетел командир полка, из Файзабада и я подошёл к вертолётам. Я любил рассматривать прилетавшие вертолёты и находить на них дырки от пуль. Комполка, увидев стоящую рядом батарею гаубиц, подозвал офицера-артиллериста.
- Почему молчат пушки, лейтенант? - раздражённо спросил он.
- Нет данных для стрельбы, товарищ полковник, - ответил офицер.
- Что? - возмутился "кэп", - там люди гибнут, а ты здесь ...!
- Стрелять по карте! - приказал он, внезапно остыв, и пошёл к комбату.
Офицер развернулся и, доставая на ходу карту, побежал к своей батарее. Артиллеристы засуетились около гаубиц и скоро, оглушительные раскаты орудийных выстрелов покатились по горным хребтам. Бойцы седьмой роты, которая была виновницей всего происходящего, понуро сидели у своих машин. Над их головами пролетали снаряды и исчезали красными точками в ранних сумерках. Поздним вечером, в темноте, возвратились из боя БМП. Подбитую машину седьмой роты, притащили на буксире. Солдаты возбужденно рассказывали, как было дело, кто кого убил и сколько израсходовал патронов. Те, кто оставался в лагере, виновато слушали рассказы участников боя. Из их рассказов я кое-что запомнил.
Подъехав к завалу, на двух БМП седьмой роты, рыбаки оставили их на повороте дороги и направились к реке. Машины они поставили неудачно: одну до поворота, а другую после, вне видимости друг друга. Солдаты шли к реке отдельно от офицеров, и внезапно, между ними легла очередь из пулемета. Офицеры попрятались среди камней, а солдаты бросились обратно к машине и укрылись под горой. Они попытались завести БМП, но не смогли это сделать, сели аккумуляторы. Решили завести с "толкача", но нужна была вторая машина, которая осталась за поворотом. Связь не работала, и старослужащие решили послать молодого бойца по прозвищу "Малыш" за помощью. "Малыш" под пулями побежал на другую машину и, не добежав до нее несколько метров, получил ранение в спину.
На второй БМП остались два сержанта моего призыва и молодой механик-водитель. Когда начался обстрел, они бросились к машине, но один из сержантов не добежал и упал раненным, недалеко от БМП. Пули перебили ему обе ноги, одна пуля разбила коленную чашечку. Помню в Хороге, он учил нас бегать под пулями змейкой и делал он это очень ловко. Этот сержант был с Украины, имел семью и до армии работал учителем французского языка. Он лежал беспомощный, недалеко от машины и в любой момент мог погибнуть. Механик-водитель завел БМП, но пуля сверху попала в мотор, и масло ударило из машины фонтаном, окрашивая ее в черный цвет. Двигатель заклинило, и наша разведка осталась без средств передвижения.
Второй сержант укрылся в десанте БМП, но совесть не позволила ему прятаться, когда товарищ погибал на дороге. Он предложил механику-водителю, выскочить из машины и затащить раненного сержанта в десант. Но с механиком случилась истерика, и он расплакался, наотрез отказавшись выходить под пули. Тогда сержант выскочил на дорогу один и потащил раненного к машине, не обращая внимания на обстрел. Ему удалось добраться до БМП невредимым и укрыть товарища в десанте. Скоро в подбитой машине появился еще один раненный, это был "Малыш". Несмотря на ранение в спину, он смог добежать до БМП и выполнил поручение дембелей. Но деды ждали помощь напрасно, и пришлось им целый день прятаться под горой.
А в это время басмачи пытались подобраться к нашим офицерам. Старший лейтенант Мельников отстреливался от них и у него закончились патроны в рожке автомата. Он перевернулся на спину, стал доставать рожок из подсумка и получил пулю в живот. Пуля вошла с одной стороны живота и вышла с другой, пробив только мышцы. Командир миномётной батареи решил сделать перебежку и получил смертельное ранение в шею. Не повезло и нашему замполиту, он был ранен в ногу. Целый день они отбивались от басмачей и, только вечером, в темноте, их удалось вывезти в Гульхану.
На следующий день, мы торжественно проводили убитого миномётчика в последний путь. Комбат сказал речь и я узнал, что убитый офицер был лучшим стрелком из миномёта в полку. Раненных солдат и офицеров отправили в госпиталь, в Ташкент. От старшего лейтенанта Мельникова мы потом узнали, что нашему сержанту, в госпитале, забывали делать перевязки и раны его загнили. Механика-водителя, отказавшегося спасать раненного, избили так, что я его, наверно, месяц не видел, говорили, он отлёживался у земляков. Сержанта-героя, спасшего раненного, перевели из седьмой роты в другое подразделение, я его больше в батальоне не наблюдал.
Мельников и "Малыш", вернулись в роту, уже в Файзабаде, правда "Малыш" в госпитале стал заядлым наркоманом, но и остальные бойцы роты иногда баловались анашой. Эта зараза была в карманах у многих афганцев, а мы эти карманы, иногда проверяли и анашу изымали. Собравшись в кружок, в ротной палатке или, стоя в карауле, мы баловались этим делом, гоняя косячок по кругу. Бойцы покатывались со смеху и видели всякий бред, а меня анаша не веселила. Лучше выпить стакан водки, чем курить эту дрянь, но водки в Афгане у солдат срочной службы не было. Настоящих наркоманов в седьмой роте было трое, остальные, просто баловались, время от времени, для разнообразия армейской жизни.
Основной заботой у нас в Гульхане, было несение караульной службы. Каждую ночь, в любую погоду, бойцы третьего батальона стояли у своих боевых машин, светили прожекторами и вглядывались в ночную тьму, а некоторые и дремали на своих постах. На гражданке я читал много книжек и в карауле, иногда рассказывал по памяти прочитанные истории своим товарищам по оружию, чтобы скоротать время. Но, мои рассказы действовали на солдат, как снотворное. Через некоторое время я замечал, что все солдаты, кто меня слушал, уже спят, а я, единственный бодрый часовой. И приходилось караулить на два фронта, спереди от басмачей, сзади от проверяющих офицеров, чтобы не застукали спящих ребят. Помню, мне на посту, часто лезла в голову песенка со словами, - день и ночь, ночь и день, на плече моём ремень, мрачный пост, тишина, все забыли про меня ... . Наверно из какого-то кинофильма, но не помню из какого.
Я в Афган пришёл гранатометчиком, но скоро понял, что с гранатометом РПГ-7 в Афгане много не навоюешь, и выпросил себе у ротного пулемёт ПК. Правда пулемёт оказался бракованным и стрелял одиночными патронами. После первого выстрела он давал осечку, и приходилось передёргивать затвор, теряя при этом патрон. Получалось, что у меня не пулемёт, а винтовка на ножках, типа трёхлинейки. После каждого выстрела, передёргивал и никак не мог понять, что же делать. Наконец путем логических умозаключений и размышлений о сложностях оружейного механизма, я обвинил во всем пружину. Она была виновницей неисправности моего оружия. Недолго думая, я залез в БМП и поменял пружину в башенном пулемёте. Оператор-наводчик сидит под броней, кроме пулемёта, имеет пушку, ПТУРСы и автомат. А от исправности моего оружия, зависела моя жизнь и, может быть, не только моя. С новой пружиной пулемёт стал работать безотказно, как швейцарские часы.
Один раз над нашим лагерем пролетел иностранный самолет и ушел в сторону Пакистана. Он появился внезапно из ущелья со стороны Файзабада, оглушил нас рёвом реактивных двигателей и исчез в ущелье на Пакистан. Самолет летел над нами очень низко, и видно было все детали, но звёздочек я не заметил, наверно был пакистанский разведчик.
Появление новых вертолётов МИ-24 над Гульханой окончилось трагическим образом. "Крокодилы" прошли над нами утром и направились, тоже в сторону Пакистана. Обратно, они уже не прилетели. Оказалось, что их сбили на Пакистанской границе. На этих вертолётах была секретная аппаратура и к нам сразу прилетели представители из штаба армии. Нужно было срочно уничтожить сбитые вертолёты и в седьмой роте взяли одного пулемётчика. Этим пулемётчиком был Лёшка. Вернувшись из полёта, он рассказал, что МИ-24 накрыли банду басмачей на брошенной заставе, у Пакистанской границы. Басмачей уничтожили очень много, вся застава была завалена трупами, даже лежали по три человека друг на друге. Ещё он показал удостоверение басмача, с какой-то бородатой бандитской рожей на фото. Правда наши "Крокодилы" были сбиты, и Лёха участвовал в их сжигании. Позже, в Файзабаде, вертолёты Ми-24 прикрывали нас в рейдах и поддерживали огнём с воздуха.
Наступила долгожданная весна. Подбитую у завала БМП седьмой роты восстановили, заменив движок на новый, привезенный вертолётами. На батальон пришли награды и в торжественной обстановке их вручили владельцам. В седьмой роте, по-моему, наградили медалью, только одного солдата, который прислуживал офицерам и из лагеря никуда не выезжал. Больше награждений в 1980 году я не видел и не помню.
После зимы, батальон был грязный и оборванный. Валенки прохудились, хлястики у шинелей оторвались, вся одежда прокоптилась и продырявилась у костров. Комбат, однажды, осмотрев, на построении батальон, сказал, что мы стали похожи на французов, после отступления из Москвы. Наконец-то дембеля нас покинули, и трудяги МИ-8 увезли их от нас на Родину, с глаз долой. Зимнюю форму одежды нам заменили новой, необычной формой Мабутой. Гимнастёрка выглядела, как рубаха и заправлялась в штаны, штаны внизу имели манжеты и ещё нам дали ботинки. Все гранатомётчики стали снайперами и получили снайперскую винтовку Мосина, образца 1943 года, с оптическим прицелом. Получилось, что с пулемётом я поторопился.
Наш батальон был отрезан от полка, и командование думало, что с нами делать. Знакомиться с батальоном, в Гульхану прилетал, даже генерал из штаба армии, с телохранителями. Меня удивило, что на телохранителях были одеты джинсы. Генералу поставили отдельную палатку, и он произнёс перед нами речь. Из речи я запомнил, только, что он обещал нам льготы и, что нас приравняют к участникам ВОВ. Но он явно, тогда лукавил. После армии, в Москве, я пошёл в Министерство обороны и спросил о льготах афганцам. Мне ответили, что, если бы меня убило в Афгане, то мои родственники имели бы, какие-то льготы. А раз я вернулся домой живой, то никаких льгот нет, поэтому я успокоился и забыл об обещании генерала. Только в 1985 году я, случайным образом, узнал, что льготы афганцам, все же дали, и пошёл в военкомат. Военкомат сделал запрос, и оказалось, что я в Афгане служил один месяц. Я не стал ничего доказывать, так как срочно нужны были льготы для решения жилищных проблем, но это отдельная история.
После визита генерала, наш батальон решили перебазировать в Файзабад своим ходом, через горные перевалы провинции Бадахшан. Мы должны были пройти, тем опасным маршрутом, которым зимой пробивался наш полк. Автомашины и батарею гаубиц, отправили через Союз, и они уехали в Ишкашим. Выехав в Союз, артиллеристы на радостях напились, и произошла трагедия. Молодого солдата послали за выпивкой, и он перепутал канистры, принёс канистру с антифризом. Умер от отравления москвич, моего призыва, один из сержантов-близнецов и еще несколько солдат гаубичного артдивизиона. Другой сержант-близнец остался инвалидом и, говорили, что его комиссовали.
Третий батальон готовился к походу на Файзабад, но наш комбат ушёл в отпуск. Ему на замену прибыл майор из Файзабада и стал командовать батальоном. К этому времени, границу на Ишкашиме закрыли, и пограничные вертолёты снабжали нас по воздуху. В нелётную погоду продукты в батальоне заканчивались и посередине ротной палатки ставили мешок с сухарями. Каждый боец мог утолить свой голод в удобное для него время. Сухари были московские, и это улучшало мой аппетит при поедании, такой однообразной пищи. Чтобы сменить наш батальон в Гульхане, пришла маневровая группа пограничников на БТРах. Они расположились напротив нас за речкой. Порядки у погранцов резко отличались от наших-пехотных, прежде всего отсутствием дедовщины. Меня удивило, что к полевой кухне в одной очереди стояли офицеры и солдаты всех призывов.
Перед самым нашим выходом в поход на Файзабад, я получил письмо из дома. Оказалось, что мне была выслана посылка, и она уже должна была лежать в Ишкашиме, на почте. Недолго думая, я подошёл к новому комбату, сообщил о посылке и большом желании слетать в Ишкашим. К моему удивлению и огромной радости майор разрешил мне лететь в Союз. На радостях, я кинулся к пограничным вертолётам, забыв сообщить ротному Петрову, что покидаю Гульхану до вечера. Командир вертолёта, узнав, что меня отпустил комбат, согласился взять меня в Ишкашим. В Ишкашиме лётчики мне объяснили, как найти почту, и я бодро зашагал в город. Настроение было приподнятое, солнышко припекало, и почта оказалась не далеко. Но, на почте, моё настроение здорово ухудшилось, все посылки отослали в город Хорог, на почтамт. Это мероприятие было связано с закрытием границы и со скорым уходом из Гульханы нашего батальона. В огорчённом состоянии я вышел на дорогу, не зная, что делать. Вертолёты улетали в батальон, только вечером и я решил рвануть в Хорог за посылкой. Я надеялся успеть до вечера и стал ловить попутную машину. В Ишкашиме было довольно жарко, и горячий воздух дрожал над асфальтом. Дорога была пустынной, и я упал духом, но тут, чья-то рука легла мне на плечо. Обернувшись, я увидел дембеля-таджика в расстёгнутой парадной форме. Он удивился моей новой форме и отсутствию погон. Пришлось объяснять, что я из Афгана и там, погон не носят. Узнав о моих проблемах, дембель проникся сочувствием и обещал раздобыть машину. Действительно, скоро я сидел в кузове грузовика с двумя командированными в Душанбе таджиками. Машина с ветерком мчалась вдоль реки Пяндж, и мои попутчики оказались весёлыми, жизнерадостными людьми. Они останавливали машину в каждом встречном кишлаке и нас угощали вином и закусками. Путешествие до Хорога было веселым и проходило в приятном общении с хорошими людьми. Когда мы подъезжали к Хорогу, я уже плохо стоял на ногах. Мои новые друзья остановили опять машину и уговорили меня пострелять из пистолета. Второпях, я забыл оставить оружие в роте, и на моём ремне висела кобура с пистолетом Макарова, который выдавался пулемётчикам. У меня было две обоймы и одну мы расстреляли прямо у пограничного столба, но пограничники нашего хулиганства не заметили. В Хороге я расстался со своими собутыльниками и приступил к поискам почтамта. Я был здорово пьян, и на жаре меня развезло. Голова плохо соображала, и сильно штормило, раскачивая организм в разные стороны. Сердобольная русская женщина подошла ко мне на улице и пригласила в столовую. Она там работала и накрыла мне стол, сообщив, что её сын, тоже служит в армии. На еду я уже смотреть не мог, но для приличия поклевал немного. Поблагодарив женщину, я снова оказался на улице и уснул на лавочке во дворе школы. Вечером меня разбудили школьники и сказали, - дяденька, не спите, у Вас пистолет могут украсть. Я уже протрезвел и быстро нашёл почтамт, который закрылся до утра. Но, мне открыли, и я объяснил работнице почтамта, откуда я и зачем. Получив, наконец, посылку, я устремился опять на дорогу к Ишкашиму, за город. Но, дорога была пустая, темнело, и на душе было не спокойно. Я понимал, что меня могут обвинить в дезертирстве, да ещё с оружием. Делать было нечего и надо было искать ночлег. Недалеко я заметил метеостанцию и пошёл к ней. Работник метеостанции проявил ко мне недоверие, и я впервые почувствовал, что нахожусь в погранзоне. Мне пришлось долго объяснять, кто я и откуда. На ночь все ушли домой, оставив меня наедине со сторожем-таджиком. Это был молодой парень, недавно отслуживший в Советской армии. Ему было интересно узнать про Афган, и мы проговорили всю ночь. Как только рассвело, я уже был на дороге и ловил попутку. Девушка-таджичка гнала мимо меня небольшое стадо баранов и на хорошем русском языке пригласила в гости. Девушка была симпатичная, но я боялся, что окажусь в дисбате, за дезертирство, и вежливо отказался. С этого момента мне стало опять везти, и я остановил бензовоз. В нём сидели погранцы, водитель и прапорщик, который принял меня сначала за офицера. Прапорщик оказался очень общительным и всю дорогу мы с ним обсуждали Афганские события. По дороге, он мне показал пещеру, внутри которой был целый водоём с нарзаном. Мы испили вкусной, прохладной воды и продолжили свой путь дальше. Бензовоз привёз топливо для вертолётов прямо на аэродром в Ишкашиме. И я разыскал командира вчерашнего вертолёта, доставившего меня из Гульханы. Лётчик меня отругал и сказал, что меня ждёт дисбат. Они летали в Гульхану рано утром, в последний раз, и видели, как батальон уходил на Файзабад. Командир вертолёта отвёл меня в лётную столовую и велел накормить завтраком. Пограничник в белом фартуке накрыл мне стол, и я с удовольствием отведал давно забытую пищу. Столы стояли в тени деревьев, рядом с длинным кирпичным строением, похожим на казарму. Всё это напомнило мне службу в полигонной команде под городом Ош, где мы спали жарким летом в тени деревьев, у казармы. После завтрака, лётчик отвёл меня на реку Пяндж, сказал, чтобы я ждал своей участи и никуда больше не исчезал. Около реки были лежаки для загара и отдыха, на одном из них я и пристроился. Я решил, будь, что будет, и мысленно готовил себя к службе в дисциплинарном батальоне. Но судьба улыбалась мне и на аэродром привезли афганских солдат, которые обучались в Союзе. Их должны были доставить вертолётами в Зебак. Лётчик позвал меня с речки, и мне пришлось помогать вертолётчикам, подвешивать НУРСы. Он сказал, что мне повезло, они сейчас летят на Зебак, а потом забросят меня в Гульхану.
И вот, я опять в вертолёте, где полно афганских пехотинцев. Но, теснота мне не мешает с любопытством изучать союзников. Некоторые солдаты во время взлёта молились и в ужасе закатывали глаза, некоторые молились весь полёт, а некоторым было всё до лампочки. Когда пролетали Гульхану, я с радостью увидел колонну третьего батальона, вытянувшуюся в сторону ущелья на Файзабад. Река Вордудж вышла из берегов и частично затопила бывший лагерь батальона. Теперь, на месте лагеря, бродили местные жители, собирая консервные банки и всякий хлам для своего хозяйства. Высадив афганцев в Зебаке, вертолёт подсел в Гульхане, я расстался с вертолётчиками и пошёл в роту. Разыскал в колонне седьмую роту и узнал у ребят, что мой пулемёт забрали офицеры, решив, что я дезертировал. Командир одного из взводов сказал, что вернёт мне пулемёт, только после того, как я доложу комбату о своём прибытии. Комбата я нашёл, склонённого над большой картой в окружении офицеров, среди которых был командир седьмой роты Петров. Рассеянно, выслушав мой доклад о прибытии в часть, майор приказал мне идти в роту и опять склонился над картой. Комбату было не до меня и моей посылки. Уходя, я поймал злой взгляд нашего ротного командира Петрова, но это не помешало мне получить свой пулемёт обратно.
Оказывается, в моё отсутствие, пришла сапёрная рота с бульдозерами и экскаватором, разобрала завал за Гульханой. Не помню, как у пограничников, а у сапёров, по-моему, были потери, и ранило их командира. Пограничники взяли под свой контроль перевал на Файзабад, и дорога была для нас свободна. Наконец, третий батальон двинулся вперёд и, не доезжая перевала, девятая рота утопила одну БМП в речке. Сидя на броне, я проезжал мимо и видел, как машину тросами вытаскивали из реки на дорогу. Видимо, машина не вписалась в поворот узкой дороги и соскользнула по склону горы в реку. БМП седьмой роты взобрались по серпантину, и пошли через кишлак, занятый "зелёными фуражками". Погранцы приветствовали нас, сидя на своих БТРах, и наши машины пошли на спуск с перевала. При спуске, опять не вписался в поворот и улетел в пропасть БТР взвода связи. Нам приказали слезть с машин, и мы спустились с перевала пешком. Сзади неожиданно рванул взрыв, и столб черного дыма взметнулся к небу. Оказалось, взорвали упавший БТР связистов, чтобы не достался врагу. Дорога всё время шла вдоль реки Вордудж и в одном месте, за рекой, я заметил остатки сгоревшего вертолёта. Наверно сбили его зимой, но я про это ничего не знал.
На следующий день подошли к кишлаку с интересным названием Тиргеран. Прямо напротив кишлака колонна третьего батальона остановилась. В памяти моей засело, что тогда, временно командовал батальоном командир седьмой роты Петров. Майор, заменявший нашего комбата, куда-то исчез и я его, после Гульханы, больше не видел. Седьмой роте приказали переправиться через реку и досмотреть кишлак. Нам приказали переходить реку вброд, прямо напротив Тиргерана, что у нас вызвало недоумение. Впереди, дальше по течению реки, мы наблюдали хороший, крепкий мост, висящий над водопадом. Перед кишлаком река текла горизонтально, и русло было широким, но дальше, под мостом, вода устремлялась вниз под углом, образуя бушующий и ревущий водопад. У солдат седьмой роты возник естественный вопрос, - зачем лезть в воду, когда рядом виден хороший мост? На это, отцами-командирами было сказано, что у моста нас может ждать засада басмачей и лучше не рисковать. Мы подчинились приказу и, держась друг за друга, полезли в воду. Выше по течению, примерно в двадцати шагах от нас, стала переходить реку девятая рота. Солдаты девятой роты, также как и седьмой, держались за шлею впереди идущего бойца. Переправу обе роты начали одновременно, но впереди седьмой роты пошёл начальник штаба батальона. Я шёл одним из первых и сразу ощутил на себе сильный напор воды, сбивающий с ног. В горах шло таяние снега, река была очень полноводная и вода обжигала холодом ноги. К тому же ноги скользили по камням, и от падения спасал, только крепкий ремень товарища, за который приходилось держаться. Когда мы заходили в воду, я с удивлением заметил, что офицер девятой роты остался на берегу, и пропускает солдат вперёд, в реку. Пройдя несколько шагов, начальник штаба нерешительно остановился и повернул седьмую роту обратно на берег. Наверно, он ощутил всю опасность водной стихии, решил не рисковать собой и ротой. Мы вышли из воды и стали следить за успехами солдат из девятой роты. Они, не чувствуя опасности, достигли середины реки, но неожиданно кто-то из солдат поскользнулся и живая цепочка разорвалась. Солдаты девятой роты бросились из воды на берег, оставив на середине реки, пять человек. Они стояли напротив нас, в потоке воды, не понимая всей опасности своего положения. Все пятеро, нерешительно озирались на берег, держась, друг за друга. Я встретился взглядом с одним из них, и он улыбнулся, словно хотел сказать, - видишь, в какое дурацкое положение мы попали. Но сказать он ничего не успел, в считанные секунды все пятеро исчезли под водой в бешеном потоке реки. Никто из них, даже крикнуть не успел, обвешанные оружием и амуницией, они сразу ушли под воду. Буквально в нескольких метрах от солдат седьмой роты проплыла пустая каска. Только старшина нашей роты Шавкат, отважился кинуться в бушующий поток на помощь утопающим. Ему самому пришлось бороться за жизнь и Шавкат, с трудом, смог выбраться обратно на берег. Пять человек горная река, как языком слизнула, и мы смотрели на пустое место, не веря своим глазам. Затем раздался страшный мат и ругань, седьмая рота кинулась к офицерам, обвинив их в случившейся трагедии. После словесной перепалки с офицерами, часть роты бросилась к мосту, выйдя из повиновения. Среди бегущих к мосту оказался и я, но быстрее всех у моста появился старший лейтенант Чернов. Он взял командование на себя, приказал нам залечь вдоль дороги и мост перебегать по одному. Никакой засады у моста не оказалось, и мы бросились бежать вниз по течению, надеясь спасти солдат девятой роты. Бежать пришлось вдоль водопада по узкой тропинке над пропастью. Справа была отвесная стена горы, а под ногами слева, бушевала и билась о камни ледяная вода горной реки. Прибежав по тропинке вниз, к подножью водопада, мы выскочили на каменистую отмель реки и оказались в ловушке. Дальше дороги не было и тут, неожиданно, в воздухе хлестнула автоматная очередь. У всех нас сработал инстинкт самосохранения и мы, сразу бросились к отвесной стене горы, чтобы хоть как-то укрыться от выстрелов. В узком горном ущелье выстрелы прозвучали так громко, что мы не разобрали сразу, откуда стреляют. А стреляли наши, с высокого берега на другой стороне реки. Среди тех солдат, я заметил начальника штаба третьего батальона, он махал нам руками, показывая в обратную сторону. Было ясно, что он приказывает нам вернуться назад к Тиргерану. Но взводный Чернов сделал вид, что не понял начштаба и решил обследовать островки на реке после водопада. Оставалась надежда, что кого-то из утонувших солдат прибило к берегу. Мы начали обследовать островки, преодолевая протоки между ними, всё также, держась друг за друга. Начинало темнеть, и неожиданно повторилась ситуация, как в девятой роте. Алексей шёл последним в цепочке, поскользнулся на камнях и, оторвавшись в падении, упал с пулемётом в воду. Река потащила его от нас, но ему удалось зацепиться за камень. Вся наша цепочка моментально подалась назад в реку, и мы вытащили своего товарища на берег. Наш командир Чернов решил прекратить поиски утонувших солдат девятой роты, и мы возвратились в свой батальон. Было уже темно, и мы, все мокрые, завалились спать у гусениц БМП, накрывшись плащ-палатками. В караул нас той ночью не поставили. Утром восьмая рота прочесала кишлак Тиргеран и ничего там не нашла подозрительного. Наш ротный командир Петров построил седьмую роту вдоль дороги, обвинил нас в хулиганстве, неповиновении начальству и обещал разобраться с нами в Файзабаде. Наконец колонна третьего батальона тронулась дальше, но басмачи нам приготовили сюрприз.
Ещё в Гульхане, местный активист Али-Кадар, предупредил наших командиров, что на дороге к Файзабаду, басмачи установили семь противотанковых мин. Наши сапёры у Гульханы обнаружили две из них, и я видел их в лагере третьего батальона. Это были большие, круглые блины, по-моему, зелёного цвета. Но наша осведомлённость, не помогла избежать очередной трагедии, и мы подорвались за Тиргераном на таких минах. Солдаты нашего батальона шли по дороге рядом с БМП, мы проходили место наших вчерашних поисков. Я смотрел вниз, пытаясь разглядеть, хотя бы вещи утонувших, но увидел только мёртвого шакала на одном островке. Неожиданно впереди рванул взрыв, и взметнулось к небу чёрное облако дыма. Затем раздался второй взрыв, и оказалось, что подорвались на минах две БМП, одна седьмой и одна восьмой роты. Механику-водителю восьмой роты Орлову оторвало обе ноги, и он умер, не дождавшись вертолётов, а механика седьмой роты сильно контузило. Некоторых солдат, бывших рядом, тоже контузило и посекло камнями. Неожиданно началась стрельба и стала распространяться с начала колонны, от машины к машине. БМП стали разворачивать башни в сторону небольшого кишлака на другой стороне реки и открыли ураганный огонь. Зрелище было потрясающим воображение, десятки пушек БМП и сотни советских солдат, расстреливали через реку кишлак, не имея возможности подойти ближе. Я поддался всеобщему чувству гнева и, поставив свой пулемёт на броню, тоже открыл огонь. Один дехканин успел спрятаться за большой камень и на нём сосредоточился огонь многих пушек. Наводчикам орудий не терпелось разбить камень снарядами и наказать шустрого афганца. Но камень оказался крепким, и огонь перенесли по кишлаку. В каменных стенах домов и заборах пробивались здоровые дыры, и они рушились на землю. Все жители попрятались и, не имея целей для стрельбы, я рисовал очередями узоры на стенах домов. Когда патроны в коробке закончились, я попросил у "Братана" снайперскую винтовку Мосина и произвёл из неё несколько выстрелов. Было интересно ощутить отдачу оружия времён Отечественной войны. Теперь взбунтовался весь третий батальон, и офицеры метались вдоль колонны из БМП, пытаясь остановить расстрел кишлака. Когда подбегал офицер, мы опускали оружие, прекращая стрельбу, а когда он убегал, начинали стрелять снова. Но стрельбу всё же прекратили, и седьмая рота вернулась к мосту у Тиргерана.
Басмачами дорога на Файзобад была разрушена, и третий батальон был заперт у Тиргерана. Сапёры приступили к восстановительным работам, а мы сидели у моста, обсуждая трагические события последних дней. Неожиданно наше внимание привлёк одинокий баран, идущий к нам по тропинке от Тиргерана. Он невозмутимо зашёл на мост и уставился на нас своим глупым взглядом. Мы тоже смотрели на него, боясь испугать, и уже представляли себе запах жареного барашка. Баран явно раздумывал и мог повернуть обратно, испугавшись большого количества вооруженных людей. Бойцы седьмой роты не растерялись и метким выстрелом уложили барана прямо на мосту. Мы хотели разделать барашка, но тут появился старший лейтенант Чернов и отобрал у нас добычу. Он был не в духе, схватил барана за задние ноги и бросил его с высокого берега реки Вордудж в воду. Затем он построил роту и отобрал себе бойцов для восхождения на вершину горного хребта. Нужно было охранять колонну сверху от нападения коварных врагов. Я оказался в числе этого небольшого отряда, и мы стали собираться в дорогу. Но тут к нам опять пожаловали гости и из Тиргерана на мост вышли двое афганцев с красным флагом. Не обращая внимания на новых гостей, старший лейтенант Чернов повёл нас наверх и начался трудный подъём в гору. Когда мы поднялись к вершине, то обнаружили сказочно красивое место, возделанное афганскими тружениками. На небольшом уступе горы, находилась чья-то усадьба, состоявшая из каменных построек, сада и огородов. Все огороды были возделаны, зеленели листьями растений и окружены каменными заборчиками. Кругом был порядок и чувствовался заботливый уход крестьянина. Эта усадьба своими огородами и деревьями, как бы врезалась в горный хребет и с трёх сторон была окружена скалами. С четвёртой стороны открывался красивый вид на Тиргеран и реку Вордудж. Завершал великолепие этого пейзажа красивейший водопад, который падал тонкой лентой воды с вершины хребта и разливался прохладными арыками по саду и огородам. Мы обследовали постройки и обнаружили следы недавнего проживания. Наши бойцы забрали с собой тёплые одеяла и радовались, что за водой не надо далеко ходить. Я побрезговал брать себе одеяло и решил обходиться плащ-палаткой, верной спутницей солдата. Поднявшись немного выше усадьбы, мы заняли оборону и стали возводить укрепления из камней. Я и Рубан, расположились под громадным камнем, он слева камня, а я справа. Каждый создал себе из камней уютное гнёздышко, и мы стали ходить друг к другу в гости. Сзади нас был крутой склон горы, а впереди холмом возвышалась каменистая вершина. К нам, тоже пожаловали гости, и я увидел, на вершине, маленькие фигурки людей, бредущие среди камней. Солнце светило в глаза и было трудно разобрать, кто там бродит. На всякий случай я приготовился к стрельбе и взял человечка на мушку пулемёта. Я держал его на мушке, и очень хотелось открыть огонь. Соображая логически, я понимал, что наших солдат, там быть не может, но что-то меня удержало от выстрела. Фигурки стали приближаться и я, наконец, четко различил силуэт советского солдата. Цепь солдат восьмой роты прошла мимо наших позиций, нас не обнаружив. Мы не ожидали их появления с другой стороны горы и молча, проводили взглядами, не понимая, зачем они там бродят, в секторе нашего обстрела. Ещё немного и мы бы обстреляли восьмую роту. На следующий день к нам опять пожаловали гости, вернее гость. На вершине горы, за усадьбой, появился маленький человечек и стал за нами наблюдать. Сейчас явно было видно, что это афганец, но расстояние было большое, и огонь открыл "Братан" из снайперской винтовки. Человечек бросился бежать и, петляя, как заяц, исчез за склоном горы.
Место здесь было самое басмаческое, и мы обнаружили готовые для стрельбы позиции. Прямо над дорогой были хорошо оборудованные ячейки для стрельбы лёжа и вся колонна третьего батальона была видна, как на ладони. С этих позиций можно было вести огонь и по пролетающим вертолётам, высота позволяла вести огонь прямо по стёклам кабины лётчиков. Наверно с этого места в январе обстреливали колонну нашего полка, идущую к Файзабаду. На каменном склоне подножья горы мы видели список наших погибших солдат, написанный красной краской. Прямо напротив наших позиций тоже была видна басмаческая ячейка для стрельбы. Обследовать её я не решился, побоялся, ночью в ней мог поселиться враг и вести за нами наблюдение. Она как раз была предназначена для таких, как мы. Кто поднимается на вершину, сразу оказывается в секторе её обстрела.
Прошло наверно три дня и у нашего отряда закончились продукты. Я и ещё несколько бойцов седьмой роты, пошли вниз за продуктами. Когда мы спустились к подножью горного хребта, около тропинки появилась большая куча камней, которой раньше не было. Подойдя ближе, я почувствовал запах падали и разложения гниющего тела. Во мне пробудилось любопытство, и я стал раскидывать камни из кучи, пока не увидел окровавленные ноги трупа человека. Желание разбрасывать камни дальше у меня сразу пропало и, завалив труп обратно камнями, мы отправились в роту. Бойцы седьмой роты рассказали нам, что тех афганцев, с красным флагом, они допросили. Один из них оказался басмачом и они его, не долго думая, расстреляли из пулемёта. Наш ротный командир Петров был очень этим самоуправством недоволен и грозил зачинщику расстрела дисбатом. Правда дальше ругани дело не пошло и всё сошло с рук.
Для восстановления дороги, в помощь нашим сапёрам были согнаны из соседних кишлаков местные жители. За самоотверженный труд им потом вручили стеклянные банки с борщём. Мы три дня не были в батальоне и стали с интересом смотреть, как восстанавливают дорогу. Дорога в этом месте просматривалась довольно далеко вдоль ущелья на Файзабад. Посмотрев вдаль, я заметил на дороге длинную цепочку маленьких человечков медленно бредущих в пыли. Человечки постепенно приближались и вскоре сапёры бросили работу и, присоединившись к нам, стали разглядывать приближающихся солдат. К нам приближался второй батальон из Файзабада, солдаты белые от пыли брели по дороге вдоль реки. Когда они подошли к нам, бойцы обоих батальонов кинулись обнимать друг друга, как в кинохронике по прорыву блокады Ленинграда.
Наш батальон, как будто вышел из вражеского окружения, и всех солдат переполняла радость. Третий батальон ушёл на Файзобад, а седьмая рота осталась разбирать БМП, подорвавшиеся на минах. Я внимательно осмотрел место трагедии. Машина седьмой роты наехала на мину правой гусеницей, взрывом разворотило моторный отсек, а водитель получил контузию. БМП восьмой роты наехала на мину левой гусеницей, и взрывом разворотило отсек водителя. В полу кабины водителя зияла здоровенная дыра, сидение было искорёжено и залито кровью.
Меня поставили в охранение, а ребята, разбиравшие машину восьмой роты, нашли ступню от ноги водителя в моторном отсеке. Они похоронили её на берегу реки Вордудж, предав сырой земле. Я же залёг с пулемётом на берегу реки со стороны Тиргерана и скоро обнаружил небольшой караван. Караван из нескольких ишаков и десятка афганцев спускался с горы на противоположной стороне реки. Спустившись с горы, они направились к мосту у Тиргерана и, наконец, заметили солдат седьмой роты. Афганцы засуетились, спрятали в камнях часть поклажи и опять тронулись в путь. Эти действия вызвали у меня подозрения, и я доложил о своих наблюдениях старшему лейтенанту Чернову. Тот вышел на берег реки и, подняв над головой автомат, выстрелил в воздух, чтобы привлечь внимание караванщиков. Караванщики обернулись, и взводный махнул им в обратную сторону, приказывая возвращаться назад. Афганцы безропотно подчинились, и их маленький караван поплёлся обратно в гору. Но место у Тиргерана было беспокойное, и через некоторое время прибежал Лёшка. Наши бойцы стояли у моста в карауле, к ним подошёл афганец и предложил бойцам купить женщину. Нашим солдатам это предложение понравилось, и они сторговались с афганцем на ведро солярки. Лёха кинулся к механику-водителю, но тот не проникся коммерческим предложением и наотрез отказался наливать солярку. Его несговорчивость была вызвана малым уровнем солярки в баках нашей машины, её едва хватало, чтобы доехать. Наконец наше пребывание у кишлака Тиргеран закончилось, взорвав подбитые машины, мы забрались на броню и стали догонять третий батальон. Скоро стемнело и механикам-водителям пришлось вести машины в темноте по очень узкой дороге, над пропастью, где ревела горная река. Левый борт БМП постоянно скрежетал о скалу, а правая гусеница могла соскользнуть c дороги в пустоту пропасти. Мы все, кто сидел на броне, были готовы в любой момент прыгать с машины, а у водителя от напряжения, на шее, готовы были лопнуть вены. Он вытягивал голову, как страус, стараясь заглянуть под нос своей машины. Если добавить к этому опасность подорваться на мине, то обстановка была очень нервная и неспокойная. Поздно ночью мы, наконец, догнали батальон и расслабились, забывшись тревожным сном. До Файзабада, больше приключений не было, и мы завершили свой переход из Гульханы. Теперь третий батальон был вместе со своим полком, который потом назовут Файзабадским.
Третий батальон расположился в Файзабадском аэропорту и взял его под охрану. Если мне не изменяет память, то аэропорт нам сдали десантники. Моя память сохранила, подразделение каких-то солдат в маскировочных костюмах на голое тело, в нашем полку так одеваться могла только разведрота, но у тех вроде были тельняшки. Эти солдаты в отличие от нас занимались спортом, делали пробежки и старались быть в форме, необходимой для боевых действий. С нашим приходом десантники куда-то исчезли, уступив нам аэропорт. Окопы и капониры были уже готовы, а на моём посту был даже блиндаж. Он был достаточно просторный, и я упражнялся там, в стрельбе из пистолета. Но пистолеты у всех пулемётчиков скоро отобрали, решив, что они им не нужны. В аэропорту нас заставили сдать кровь, определили группу крови у каждого бойца и составили картотеку. В ротной палатке мы сколотили деревянные нары, получили матрацы, подушки и простыни. Правда, после первого рейда я порвал свою простыню на портянки, так как носки моментально стёрлись в лохмотья. Жить мы стали с удобствами, в палатке всё время стоял бачёк с водой, из него умывались и пили. Воду брали из речки, и она не отличалась стерильностью. Заболеть желтухой можно было запросто, а диарея была обычным явлением. Свободное время я любил проводить на речке. Могучая, бурная Кокча в районе аэропорта тихо несла свои темные воды, блестевшие на солнце, как чешуя гигантской змеи, изгибаясь между холмов предгорий Гиндукуша. Однажды мы лежали на берегу, и мимо шёл знакомый прапорщик. Неожиданно прапорщик выхватил гранату и, шутя, бросил её рядом с нами в воду. Поднялся столб воды, окатил нас с головы до ног, а прапор рассмеялся своей шутке и пошёл дальше. Наши бойцы, тоже иногда бросали в воду гранаты, но с практичными целями. Отойдя подальше от лагеря, один из нас бросал гранату, а другие собирали рыбу. Правда, делали мы это не часто.
Помню, загорал я с Рубаном на большом камне у самой воды, рядом были ещё наши бойцы и тут появились дамы из санчасти. Женщины остановились недалеко от нас и непринужденно разделись под пристальными взглядами десятков глаз. С этой минуты количество загорающих на реке стало быстро увеличиваться, и скоро я наблюдал сотни солдат, расположившихся на прибрежных скалах. Как в громадном, созданном самой природой, театре, зрители заняли свои места и с вожделением рассматривали голые тела в купальниках, делясь впечатлениями и обсуждая женские прелести. Все женщины были хорошо сложены и нисколько не стеснялись присутствия такого большого количества зрителей, живописно раскинувшись на покрывалах в разных позах. Ближе всех к ним расположились офицеры нашего полка и самые смелые из них стали развлекать врачих разговором и шутками. Но это длилось не долго, скоро подошёл лётчик солидного вида, и всё внимание женщин перенеслось на него. Наши пехотные офицеры скромно отошли в сторонку, и мне за них стало обидно. Мы с Рубаном лежали на горячем камне и буквально съели красавиц глазами. Для нас, тогда любая баба была раскрасавицей, и до дембеля оставалось только глазеть на врачих из санчасти.
В конце июля третий батальон начал готовиться к рейду в горы, мы стали обшивать каски тряпками, латать дыры на подсумках и писать записки на случай гибели. В этих записках писали, как зовут и домашний адрес, чтобы знали, куда отправлять мёртвое тело. Сами записки вставляли в пластмассовый тюбик из аптечки и совали в карман-пистон на штанах. Поэтому можно было не беспокоиться о доставке своего тела на Родину, всё было предусмотрено заранее. На смену третьему батальону, для охраны аэропорта, пришли танкисты из Кундуза и поставили свои танки по периметру аэропорта.
И вот настал первый день рейда. Рано утром, ещё до восхода солнца мы были уже на ногах и скоро ротные колонны потянулись из аэропорта, мимо кишлака, к повороту дороги на Файзабад. Там уже стояли установки "Град" и батарея гаубиц. Перед рейдом нас предупредили, что набирать воду в дороге нам не придётся, её просто не будет. Поэтому я старался больше выпить воды из ближайшего арыка, но перед смертью не надышишься, как говорится. Вокруг грохотала канонада, и нас окутало дымкой от пороховых газов. Артиллерия обстреливала ущелье, в которое мы должны были идти, и туда уходила довольно неплохая дорога. Было ещё прохладно, и мы ждали окончания артподготовки, лёжа в придорожной траве.
В свой первый рейд я решил взять побольше патронов. В коробке моего ПК было 125 штук, взял большую коробку на 500 патронов и еще один цинк. Свою оплошность я понял очень быстро, как только начался подъем в гору. Но пока мы шли к ущелью, неожиданно расплакался киргиз. Он опустился на землю и отказался идти. Для него подъем в горы, так и не начался, дальше идти он уже не мог и комбат отправил его назад в лагерь. Так седьмая рота лишилась одного пулеметчика. Думаю, киргиз сломался от страха, так как все происходящее напоминало хронику времен Великой Отечественной войны, с нашим участием. Такое поведение киргизу не простили и после рейда, жизнь его сильно осложнилась, поэтому он был переведен в другое подразделение.
Мы начали подъём по дороге и впереди третьего батальона пустили бульдозер. Дорога была вся изрыта воронками, но непонятно откуда они взялись. Может басмачи взорвали, а может, и наша артиллерия постаралась. Мы двигались пешим порядком и спокойно обходили воронки, не обращая на них внимания. Бульдозер был весь облеплен какими-то солдатами, наверное, сапёрами. Вид у них был весёлый, как будто их выпустили на гулянку. Они смеялись, шутили, но скоро застряли и остались позади нас. Мы, молча, обошли их и направились выше в горы. Лично мне было не до шуток и силы мои таяли с каждой минутой. Я с завистью посмотрел на афганскую пехоту, легко обгонявшую наш батальон. Особенно мне понравились их большие фляжки для воды. Увидев молодого солдата-туркмена, я назначил его вторым номером моего пулемётного расчета и отдал ему часть патронов. С этим туркменом я стоял в аэропорту, в карауле и любил слушать, как он поёт. Он был весёлый парень и часто напевал свои восточные песни. Протяжные и тягучие, они напоминали мне наши русские народные песни про степь и родные просторы. Вызывали приятные воспоминания о России.
Целый день мы шли, только вверх по страшной жаре и без воды, батальон вымотался до предела. Фляжки быстро опустели, а по дороге рек и ручьев не наблюдалось, только выжженные солнцем горы и скалы окружали нас. К вечеру, вышли в цветущую горную долину и, наконец, утолили жажду. Некоторое время шли вдоль долины и у дороги видели сгоревший двухэтажный автобус, как у англичан. Вскоре мы подошли к большому кишлаку, окруженному полями и огородами. Население кишлака, куда-то попряталось, и никого не было видно. Меня и еще несколько бойцов, оставили под командой старшего лейтенанта Мельникова, в качестве арьергарда, на входе в кишлак, а батальон зашел в него и исчез. Время шло, близилась ночь, и мы сидели перед кишлаком, испытывая беспокойство, думая, что батальон уже вырезан басмачами. Пытаясь спрятаться от жары, я зашел в какой-то сарай и прилег на солому. Но, сразу выскочил оттуда. Внутри сарая на меня набросились блохи и стали кусаться, как собаки.
Наш взводный Мельников, потерял терпение и решил атаковать кишлак. Построившись цепью, мы двинулись огородами в наступление с оружием наперевес. Но перед кишлаком путь нам преградил небольшой овражек, где мы и взяли "языка". Поймав в овраге дехканина, мы стали его допрашивать о наличии поблизости басмачей. На все наши вопросы он ответил отрицательно, и взводный Мельников решил его расстрелять. Он поставил его к дереву и, прицелившись, выстрелил из автомата, но расстрел оказался ложным. Автомат звонко щелкнул, и взводный отпустил афганца на все четыре стороны. Наш маленький отряд с опаской прошёл через кишлак, не встретив больше ни души. За кишлаком мы увидели батальон, и вместе с ним поднялись на вершину холма для ночёвки.
На следующий день нашим измученным бойцам надоело таскать тяжести, и они занялись конфискацией местного транспорта. Мы отбирали ишаков у всех, попадавшихся нам дехкан и грузили на них свою поклажу. К концу дня наш третий батальон очень напоминал цыганский табор. Десятки навьюченных ишаков и сотни солдат шли по пыльной дороге в район боевых действий. За каждым ишаком шел молодой солдат и тыкал его сзади палкой, заставляя идти быстрей. Вскоре я заметил, что ишаки сильно портят воздух и мы с замкомвзвода "Батей" пошли в сторонке. Пока мы с ним разговаривали, постоянно, что-то позвякивало и, наконец, этот звук меня заинтересовал. Осмотрев ближайшего ишака, я заметил у него под брюхом две минометные мины, которые стукались друг о друга, издавая похоронный звон. Пришлось перевешивать поклажу, чтобы не было беды. Всё время с нами следовала афганская пехота, и командир у них восседал на белом коне. Он любил забираться на возвышенность и, сидя в седле, наблюдать за нашей пешей колонной, чем-то, напоминая Наполеона своим гордым видом.
Наш караван двигался очень медленно, и мы не успевали выйти в назначенный район. Комбат решил изменить маршрут и повел нас коротким путем. Как потом выяснилось, этот маневр оказался удачным, мы прибыли вовремя и избежали засады. Операция проводилась совместно с афганской армией, и у них в штабе был предатель. Басмачи знали о нашем маршруте и приготовили нам засаду, но в засаду попал только второй батальон, продвигавшийся параллельно нам. Третий батальон, наконец, был на месте и расположился около большого кишлака окружённого большими деревьями.
На следующее утро прилетел командир полка и устроил выговор комбату за конфискацию ишаков. Всю скотину пришлось отдать хозяевам, которые шли за нашим батальоном в надежде вернуть свою собственность обратно. Батальон начал прочесывать местность и искать склад с оружием басмачей. По каким признакам мы должны были его обнаружить, не знаю, наверно шла ловля на "живца". В качестве наживки выступал наш батальон, да и не только наш. Судя по всему, афганские дехкане, тоже натерпелись от бандитов, так как угощали нас молоком и лепешками, во время заходов в кишлаки.
Прилёт утром шести вертолётов в расположение третьего батальона, не сулил ничего хорошего. Как правило, прилетала пара вертолётов и привозила бачки с едой, а здесь сразу шесть штук. Обычно, утром пили, только чай. Есть в жару не хотелось, да и шансов выжить было больше, если будет ранение в живот. В обед перекусывали сухим пайком (свиная тушенка или сельдь иваси с хлебом), только вечером ели горячую баланду привезенную вертолётами. Но скоро все стало ясно, седьмую роту перебрасывали в сторону Пакистанской границы на помощь 149 полку из Кундуза. В тридцати километрах от нас его батальон угодил в засаду и вел бой за мост через реку.
Седьмая рота начала грузиться в прилетевшие вертолёты, и они один за другим исчезали в утреннем небе. Мне досталось лететь вторым вертолетом и, зажав пулемет между ног, я стал с любопытством смотреть в окно. Наконец мирные пейзажи кончились, и я понял, что мы прилетели на поле боя. Вертолёт стал кружить среди черного дыма, а внизу горела пшеница. Я сразу обратил внимание, что местность, в которую мы прилетели, сильно отличалась от района Файзабада. Горы были покрыты растительностью и на них, даже росли деревья. В горах около Файзабада деревьев не было, они росли, как правило, в долинах. Пройдя, над разрушенным и дымящимся кишлаком мы стали заходить на посадку. Бортмеханик объяснил нам, что место высадки басмачи обстреливают из минометов и первый вертолёт, чуть не подбили. Наша задача была покинуть вертолёт, как можно быстрей и бежать, как можно дальше в поисках укрытия. Вертолёт на мгновение подсел на склон горы, бортмеханик открыл дверь, и мы посыпались из него, как тараканы из банки, разбегаясь в разные стороны. Выскочив из вертолёта, я окунулся в шум боя и кинулся бежать по сухой траве к спасительным камням. Кругом грохотали выстрелы, и это придавало мне сил в беге от вертолета. Наконец я укрылся среди камней и стал знакомиться с обстановкой. Недалеко заметил миномётную батарею 149 полка, которая вела огонь по басмачам на соседней горе. Склон этой горы был напротив нас и весь выгорел до черноты, только убитая белая лошадь валялась среди пепелища. Внизу под нами была река, и вдалеке виднелся мост, который штурмовала пехота из Кундуза. Со стороны басмачей вёлся довольно сильный огонь по штурмующей пехоте, но самих бандитов не было видно, похоже они хорошо замаскировались. А вертолёты все продолжали высадку десанта, и бойцов вокруг меня становилось все больше. Взвод старшего лейтенанта Мельникова рассредоточился по склону горы, и мы начали окапываться. Тут неожиданно выяснилось, что никто не взял саперных лопаток и все стали окапываться штык-ножами. Так как я был пулемётчиком, то штыка не имел, и пришлось окапываться перочинным ножиком. Рыхлил каменистую землю ножом и выгребал котелком для приёма пищи. Самое интересное, что басмачи по нам не стреляли, хотя мы были хорошей мишенью для них. Окопавшись одним из первых, я прилег на дно окопа и решил немного покимарить. Вокруг грохотал бой, но это не помешало мне отдыхать, так как седьмая рота прочно окопалась и в бой не вступала. Все дело испортил узбек Назиров, утащив с бруствера мой пулемёт и отдав его взводному. Это нехорошее дитя Востока, как последний Богдадский вор незаметно для окружавших меня товарищей по оружию похитил пулемет, желая выслужиться перед начальством. Проснувшись ближе к вечеру, я обнаружил пропажу и пошёл объясняться к Мельникову. Взводный вернул мне оружие, сказал все, что он обо мне думает и еще много чего такого. Но рассиживаться в окопах нам не пришлось, и поступил приказ поменять позицию. Как, только стемнело, мы перешли на новое место, ближе к мосту, и стали опять окапываться.
В сумерках в наше расположение поднялся батальон 149 полка, солдаты выносили на себе с поля боя убитых и раненых, которых грузили в вертолёты. Наши ребята подошли знакомиться и разговорились о войне. Но скоро выяснилось, что многие солдаты из Кундуза были награждены и этого не скрывали, мы же наград не имели. В нашем полку награждать не любили, только, когда проверяющий из штаба армии сделал замечание нашему ротному, что солдаты не вступают в партию и не имеют наград, нас пообещали наградить. Лично меня обещали сфотографировать у знамени части, но из-за поножовщины в столовой седьмой роты, все награды отменили, и мы ушли на дембель ни с чем.
Пока мы окапывались, басмачи разожгли костры, и стали готовить себе еду. Склон горы напротив, покрылся огнями, и стало ясно, что бандитов не меньше нас, а может и больше. Днём в нашу роту привезли пулемёт "Утес" и доверили Алексею. Он решил шугануть басмачей и открыл огонь по кострам, нарушив ночную идиллию. Сразу тишина закончилась, погасли костры и по нам открыли ураганный огонь с соседней горы. Алексею пришлось бросить пулемёт и спрятаться в укрытие, а по нам начали палить из миномётов. Но мины рвались на том месте, где мы окопались днём, пролетая над нашими головами. После каждого миномётного выстрела приходилось вжиматься в землю и ждать, мина, шурша по воздуху, приближалась и разрывалась за нами. Это представление длилось довольно долго и мешало окапываться.
Теперь мы стали зрителями, и каждый день наблюдали одно, и тоже. Утро начиналось с артподготовки, снаряды гаубиц пахали склон горы басмачей, а установки "Град" накрывали целые площади земли. Затем пехота 149 полка устремлялась на штурм моста. Подойдя к мосту, тонкая змейка советских солдат попадала под убийственный огонь басмачей и рассыпалась в разные стороны, исчезая среди камней. Целый день они лежали под обстрелом на страшной жаре, а вечером приносили убитых и раненых. Целый день в воздухе висели вертолёты - "Крокодилы" и молотили по басмачам ракетами. Прилетал, даже самолет, и с диким рёвом, войдя в горное ущелье, бросил бомбу куда-то за мост. Вся эта бодяга длилась три дня, и мост стал камнем преткновения, о который разбилась мощь Советской армии. Наконец кому-то в штабе надоело гробить людей и наступило затишье.
Пехотинцев из Кундуза от нас увезли, и наша рота осталась одна, наедине с бандой басмачей. Стало известно, что напротив нас находятся склады с оружием и у басмачей есть иностранный инструктор. Вся эта ценная информация поступила от перебежчика, который был в банде писарем. Командование решило окружить басмачей и подтягивало второй батальон и наш третий. С другой стороны заходила пехота 149 полка. Чтобы басмачи не ушли в сторону Пакистана, в тылу у них был высажен разведбат дивизии из Кундуза. Но десантникам тут не повезло, и басмачи их опередили. Когда их батальон двигался по дну горного ущелья, в упор ударил пулемёт ДШК. Впереди батальона шёл авианаводчик и комбат со связью, они тут же были убиты, а батальон, потеряв пятьдесят человек, отступил назад. Басмачи, пользуясь отсутствием вертолётов, спустились с гор и вырезали всех раненых. Но седьмая рота об этом еще не знала.
В расположении седьмой роты наступило мучительное бездействие, басмачи ничем больше себя не проявляли. Наступили муки жажды, так как на роту привозили всего один резиновый бурдюк воды в день, а питались селедкой и свиной тушенкой. Внизу пенилась и искрилась вода реки, притягивая взгляды и маня на подвиги. Но тут вертолёты привезли миномётную батарею из двух маленьких миномётов времён Отечественной войны. Командовал миномётчиками капитан из нашего полка. Неожиданно седьмую роту построили, и ротный Петров объяснил, что нужны пятеро добровольцев для охраны роты сверху. Нужно было оседлать гору, на склоне которой находилась рота и не допустить внезапного нападения сверху. Вперёд вышло несколько человек, и одним из них был я. Выйти вперёд меня подтолкнули нестерпимые муки жажды и большое желание, наконец, напиться досыта воды. Я надеялся, что для такого важного дела не пожалеют воды и нас будут хорошо снабжать ею, но тут я просчитался.
Ротный отдал нас в распоряжение капитана-минометчика, и мы начали подъем в гору. На полпути минометчики остановились и стали устанавливать батарею. Двоих добровольцев-азербайджанцев капитан оставил охранять батарею, а меня и еще двух сержантов седьмой роты, подозвал к себе. Он достал карту и произнёс неожиданно, - вы ребята смертники, по данным авиаразведки на нас выходит банда численностью сто пятьдесят человек. Они должны выйти на нас по этому хребту и ваша задача выкопать окоп у них на тропе, чтобы они попали в засаду. Моя батарея будет вас прикрывать. Капитан положил карту на большой камень и стал показывать нам обстановку. В отличие от сержантов, я проявил большой интерес к карте, стал задавать вопросы и внимательно ее изучать. Капитану понравилась моя любознательность, и он назначил меня старшим группы. Получилось, что я - рядовой стал старшим над двумя сержантами. Правда оба они были моими приятелями, и в наших взаимоотношениях это ничего не меняло. Один сержант был из Душанбе (фамилию позабыл), а другого фамилия Рубан из Талды-Кургана. Капитан поднялся с нами на вершину и указал место для засады. Мы стали копать окоп под большим кустом рядом с басмаческой тропой. Сзади нас было установлено минное поле, отрезавшее нам путь к отступлению. Днём проход через мины был хорошо виден, но ночью я бы идти, там не рискнул. Миномётчики стали пристреливать тропу и я их зауважал. Такой эффективной стрельбы из миномёта я еще не видел, мины четко ложились на тропе, ставя перед нами заслон из взрывов. Копать окоп было очень тяжело, в земле был сплошной камень и мы замучились его выковыривать. К концу дня яма была, только по колена и, навестив нас, капитан мне сделал выговор за низкую эффективность работы.
Началось томительное ожидание появления бандитов. Раз в день молодой солдат поднимался к нам на вершину хребта и приносил по фляжке воды на человека. Этого было явно недостаточно, так как жара была страшная, а еда соленая. Наши кусты от жары не спасали и днем мы перебирались в тень большого дерева росшего неподалеку. Под этим деревом мы представляли хорошую мишень для басмачей, но видно трое советских солдат, отдыхающих под деревом, их мало интересовали. Помню в это время, проходили Олимпийские игры в Москве и мы, лёжа в тени дерева, представляли себе, как там всё было. Я думаю, наша безалаберность нас и спасла, так как днём мы не прятались и басмачи нас легко обнаружили. Выстоять перед бандой в сто пятьдесят человек у нас не было никаких шансов. Банда басмачей не стала переть напролом, а вышла ночью на соседний хребет (чуть ниже нас) и обстреляла миномётную батарею. Мы решили огонь не открывать, чтобы себя не обнаружить и вызвали этим недовольство капитана миномётчика. Утром он меня долго ругал, заявил, что мы спали и поэтому огонь не открыли. Я не стал с ним спорить потому, что всё это мне надоело и страшно хотелось пить. Теперь нам стали приносить одну фляжку на троих, и мы совсем обалдели от жары и жажды. А внизу мы наблюдали столько прохладной воды, что я, наконец, не выдержал и решился на беспечный поступок. Собрав фляжки у своих сержантов, я заявил им, что пойду за водой к реке и отговаривать меня бесполезно. Оставив им свой пулемёт, я вооружился автоматом и пошёл вниз, к манящей своей прохладой реке. Чем ниже я спускался, тем больше на душе скребли кошки. Прямо внизу, куда шла тропинка, был виден разбитый снарядами кишлак, он стоял в двадцати метрах от реки. Перед самой рекой, тропинка шла по отвесной стене, и укрыться от выстрелов было негде. Я в нерешительности остановился перед этой отвесной стеной, не решаясь идти дальше вниз. Но тут, неожиданно появились миномётчики с бачком для воды, их было несколько человек, и я присоединился к этой веселой компании. Мы беспечно спустились к реке и, поглядывая иногда на пустые окна домов, стали набирать воду и купаться. Это был момент наивысшего блаженства, и мы кайфовали в прохладной реке, забыв обо всём. Но оказывается, басмачи не дремали и внимательно следили за нашим купанием. Когда мы закончили процедуры и стали собираться в обратный путь, из кишлака вышли люди без оружия, с белым флагом и направились к нам. Их было трое, и они сказали, что посланы для переговоров с нашим командиром. Миномётчики предложили им сухарей, но они отказались, сказав, что у них пост и они едят только ночью. Тогда мы предложили им немного потрудиться и взвалили бачек с водой на одного из басмачей. Он невозмутимо понёс на себе тяжёлый бачёк и легко зашёл по тропинке вдоль отвесной стены. Дальше наши пути разошлись, мы отправили парламентёров к командиру роты, а сами пошли вверх. Тут только я оценил выносливость горцев. Раньше я удивлялся афганским солдатам, легко шагающим по жаре в гору, а теперь увидел, как басмач зашел с тяжестью, даже не вспотев. Здоровенный миномётчик, которому доверили нести бачек с водой, шел вверх, тяжело ступая и обливаясь потом.
Моё появление на вершине хребта с водой, вызвало большую радость у сержантов, и мы сидели там еще некоторое время. Не знаю, о чем договорились басмачи с нашими командирами, но затем наше сидение на горе закончилось, и седьмую роту перебросили вертолётами обратно в Файзабад. На бетонке аэропорта нас встречал радостный старшина седьмой роты Шавкат, обнимал и целовал каждого бойца выпрыгивающего из вертолёта. Ведь в полку знали о больших потерях в этом рейде, но не знали, кто погиб, и счастливое возвращение нашей роты в полном составе было для них приятной неожиданностью.
Опять начались монотонные будни, караулы и построения. Как-то раз, большинство солдат, седьмой роты, отдыхало в палатке, после ночного караула. Солдаты, как белые коконы, лежали на деревянных нарах, завернувшись в простыню с головой, спасаясь от назойливых мух. Но самым назойливым, скоро оказался "Малыш". Он появился в палатке с перекошенным лицом, блуждающим взором и бредовыми словами на устах. Маленький, похожий на паучка, он встал на четвереньки и, ничего не соображая, пополз по нарам, тревожа и беспокоя белые коконы, в которые превратились его товарищи. Проползая по спящим телам, он тревожил их, наступая коленками, стаскивая и цепляя белые простыни. Бойцы начинали просыпаться, не понимая, что происходит и ошалело смотрели вслед ползущему "Малышу" несущему, какой-то бред. Но, тут, "Малыша" сильно пнули ногой, и он свалился в проход между нарами. "Малыш", как человек-паук взобрался на противоположный ряд нар и продолжил будить спящую роту. Его действия вызвали справедливый гнев бойцов, уставших от ночного караула и, не желающих понять, что с ним происходит. Ярость товарищей "Малыша" закипела, и он пинками был выставлен из палатки вон. Это его не остановило и он, продолжая бубнить, пополз на четвереньках к соседней палатке и заполз в палатку к офицерам. После обеда, комбат построил батальон и гневно осудил "Малыша", как наркомана и хулигана, который позорит его подразделение. Слушая пламенную речь комбата, я вспомнил время, когда "Малыш" появился в нашей роте. Он стойко переносил все трудности армейской жизни, и смело вёл себя в бою у завала, не побоявшись лезть под пули басмачей. Вылечившись после ранения, "Малыш" опять вернулся в седьмую роту. Он ходил и клянчил у всех промедол, народ у нас был не жадный и скоро промедола ни у кого не осталось. Тогда, он стал клянчить афин, от укуса ядовитых насекомых. И вот, обколовшись афина, он сам превратился в насекомое и заполз в палатку к офицерам. Комбат позорил "Малыша" перед всем батальоном и засучил ему рукав гимнастерки. Все вены нашего "Малыша" были исколоты шприцами, и вид его был очень жалок. Но я "Малыша" не осуждал, для меня он был герой, которому не повезло в жизни.
В рейды мы ходили примерно раз в месяц, а в промежутках спортом не занимались, даже не бегали. Поэтому организм отвыкал от физических нагрузок, и первый день в рейде было очень тяжело. Вода выходила из организма, приходилось очень сильно потеть и быстро уставать. На следующий день состояние организма было уже лучше, но ходьбу по горам с грузом, да ещё в жару, выдерживали не все. Были случаи, когда солдаты падали без сознания, из носа шла кровь, и их увозили на вертолёте в Файзабад.
В очередной рейд мы отправились уже на грузовиках ГАЗ-66. Уехали мы недалеко и выгрузились на берегу реки Кокчи, прямо напротив горы под названием "Зуб". Про эту знаменитую гору писал ещё Вавилов в своих дневниках. Он был в Файзабаде и записал рассказы о ней. С древних времён эту гору называли "Горой воров" и в её многочисленных пещерах прятались воры и разбойники. Даже войска Александра Македонского не смогли овладеть ею. Но Файзабадский полк взял её штурмом и дал этой горе своё название - "Зуб", по форме её вершины. Вот к "Зубу" третий батальон и устремился. Не помню цели этой экспедиции, то ли мы искали радиостанцию, а может просто пошли шугануть басмачей, чтобы им жизнь не казалась мёдом. Да и нам не мешало размяться в горах, после застойной жизни в аэропорту. Впереди батальона пошла седьмая рота и начала карабкаться вверх по склону горного хребта. Довольно долго мы лезли в гору без всякой дороги и тропинки, цепляясь за камни. Когда поднялись наверх и вышли на тропу, я уже еле двигал ноги и заметно отстал от своей роты. Мимо прошёл комбат в окружении связистов и отпустил в мой адрес шуточку. Шёл комбат налегке, в кроссовках, находился в середине батальона и всё держал под контролем. Мне повезло, вертолёты обнаружили впереди противника и начали обстреливать вершину хребта, через которую мы должны были перейти. К обстрелу скоро подключилась артиллерия и впереди седьмой роты стали кого-то "мочить". Наша рота остановилась, и я получил долгожданную передышку. Затем мы заняли вершину и, перейдя через неё, встали на обед. После обеда вперёд пустили восьмую роту, а мы пошли за ней следом, девятая рота замыкала шествие. Ко мне пришло второе дыхание, и нашлись опять силы идти вперёд. А шли мы по склону горного хребта прямо на "Зуб" и нас там уже ждали басмачи. Над нашим батальоном постоянно барражировали "Крокодилы" и наверно они заметили, что-то подозрительное. Неожиданно восьмая рота отвернула от "Зуба" влево и стала спускаться по отходящему вниз хребту. Басмачи, видя, что мы уходим в сторону, открыли огонь из пулемёта ДШК по восьмой роте. Весь батальон в одну секунду упал на землю. Седьмая рота, как шла прямо на "Зуб", так и упала на тропу, девятая рота упала за нами, а восьмой роте не повезло. Они упали на вершине отходящего хребта, были уже ниже нас и видны, как на ладони. ДШК захлёбывался очередями, и бойцы восьмой роты прятались за свои вещмешки, не зная, что делать. Восьмая рота находилась под обстрелом, но потерь ещё не было, и командир роты Дейнега стал спасать своих людей. Он носился среди солдат под пулями, и страшно матерясь, пинками сгонял их на другую сторону хребта, в безопасное место. Седьмой роте, тоже не дали полежать, и бросили нас наверх хребта. Под обстрелом мы перебегали открытое пространство по одному и занимали оборону напротив басмачей. Между нами и пулемётом ДШК было глубокое ущелье, которое тут же и заканчивалось. А по нашему хребту можно было выйти прямо на "Зуб" и зайти пулемёту с тыла. Но мы туда не пошли и прочно уселись в обороне, предоставив всё дело вертолётам. "Крокодилы" никак не могли подавить огонь басмачей и ходили над нами кругами. Слева внизу, у подножья отходящего от нас в сторону хребта, виднелся небольшой кишлак. Неожиданно один вертолёт, выйдя из атаки на "Зуб", развернулся и ударил ракетами по кишлаку. Оттуда поднялось большое облако пыли и дыма. Самое интересное, что на следующий день жители кишлака встречали нас с красными флагами, хлебом и солью, по русскому обычаю.
Мы лежали напротив басмачей и если бы не вертолёты, они нас бы атаковали ещё днём. Но столкновение с бандой произошло ночью и восьмой роте опять не повезло. Когда начало темнеть и вертолёты улетели, мы спустились налево по хребту и заняли возвышенность. Седьмая рота заняла оборону со стороны кишлака, у обрыва, по которому спускалась тропинка. Отстояв первую половину ночи в карауле, я завалился спать, накрывшись плащ-палаткой. Но поспать враги не дали, и скоро я проснулся от выстрелов. Открыв глаза, я увидел звёздное небо, всё исполосованное трассерами. Вокруг была стрельба, и шёл бой, но вставать не хотелось. Под плащ-палаткой было тепло, уютно и я спросонья с трудом въезжал в обстановку. Но тут раздался зычный голос взводного, - гранаты к бою! Это меня взбодрило и всех остальных бойцов тоже. Вокруг меня зашевелились плащ-палатки, и народ стал рассредоточиваться по краю обрыва. Не успели мы занять позиции, как на том месте, где мы только, что лежали, рванул сильный взрыв. Со всех сторон послышались ругательства, оказалось, нас поддержала гаубичная батарея, и первый снаряд попал в расположение седьмой роты. Но всё обошлось без жертв, и огонь прекратили, этот выстрел был первым и последним. Третий батальон обошёлся своей маленькой артиллерией, и вовсю бухали миномёты. Не зря каждый пехотинец нёс на себе две мины, они теперь были как раз кстати. Басмачи атаковали со стороны восьмой роты, но неудачно. Караул не спал, внезапности не получилось, и наши солдаты закидали их гранатами. Рота Дейнеги выдержала удар банды и выстояла в этом бою. Седьмую роту, только обстреливали снизу, причём с близкого расстояния. Атака с нашей стороны видно не получилась, так как подойти к нам можно было только по тропинке. Зато нам предложили сдаться, и звонкий мальчишеский голос неоднократно призывал нас сложить оружие. Нам было смешно, такое слышать, да и бой был скоротечный. Над нами взлетела красная ракета, и басмачи сразу прекратили огонь, как по команде. В нашей роте потерь не было, одному бойцу пробили пулей котелок для приёма пищи, а в восьмой роте ранили в руку молодого солдата Кешку. Басмачи оставили на склоне хребта семь человек убитыми, наверное, не смогли забрать с собой. Утром мы спустились по тропинке к кишлаку и были встречены делегацией афганцев. Похоже, местные жители боялись расправы и старались задобрить нас угощениями. Дальше вспоминается плохо, по моему мы обошли "Зуб" и спустились с другой стороны горы к реке Кокче, вернувшись в Файзабадский аэропорт. Кажется, после этого рейда нас хотели послать на ловлю мародёров из команды аэродромного обслуживания. Мародёров было двое, они ходили по кишлаку, рядом с аэропортом и, стреляя под ноги афганцам, отбирали у них личные вещи. Но наши бойцы устали и из этой затеи ничего не получилось. На следующий день их отловили спецназовцы, появившиеся в нашем аэропорту летом.
Отряд спецназа поселился на территории аэропорта в больших палатках. Насколько мне запомнилось, все они были по возрасту офицерами или прапорщиками. Они были настоящими "Пинкертонами" и расследовали убийство солдата нашего полка, совершённое ещё зимой. Спецназовцы нашли убийцу, которого на убийство подговорил мулла, заставили его откопать труп, промыть останки в речке и затем убитого бойца отправили на Родину родителям. Про деятельность этого спецназа никто ничего не знал, но один раз я случайно подслушал их разговор в здании аэропорта. Офицер спецназа рассказывал, как ходил в Пакистан и хвалился добытым там оружием. Один раз наш батальон построили, приказали раздеться до трусов, и эти ребята перетряхнули наши гимнастёрки, искали наркотики и иностранные вещи. Но ничего не нашли, кто, что имел, успел выбросить.
В сторону Кундуза было у нас два рейда. Один раз мы ходили в агитационный рейд, с нами ходила афганская пехота и местный коммунист. По-моему главная его цель была вывезти под нашей охраной свою жену из опасного района в Файзабад. Эту операцию он провёл блестяще, и весь рейд нас сопровождала женщина, в парандже и на лошади. Несмотря на коммунистические идеи, паранджу он со своей женщины не снял ни разу, наверно боялся похотливых взглядов солдат. Агитацию мы проводили следующим образом: третий батальон окружал кишлак и занимал позиции по высотам, в кишлак входила, только афганская пехота и коммунист. Они собирали народ на площади перед мечетью и проводили беседу. Всё проходило мирно и чинно, без всякого кровопролития. Женщину местного коммуниста третий батальон доставил по назначению в целости и сохранности.
В другой раз наш батальон отправился встречать колонну из Кундуза, но, правда, по другой стороне реки Кокчи. В том рейде я чуть было не улетел в бурные воды реки с высокого обрыва. Встретили мы колонну машин и стали возвращаться обратно к Файзабаду вдоль берега Кокчи. Я заговорился с кем-то в другой роте и отстал от своей. Стал догонять седьмую роту и пошёл на обгон афганских солдат. Тропинка шла по крутому склону берега реки на довольно большой высоте и в одном месте осыпалась. Солдатам приходилось перепрыгивать осыпь, и образовалась пробка, в виде очереди на прыжок. А под ногами бушевала река Кокча. Когда передо мной оставалось несколько афганских солдат, я потерял терпение и решил обойти эту очередь чуть выше. Я с пулемётом и вещами полез по склону и неожиданно оступился, земля ушла из под ног. Повиснув на руках, я понял, что долго так не выдержу, и подтянуться с грузом тоже не мог. Тогда решил рискнуть и, уперев-таки одну ногу в склон, прыгнул дальше в более безопасное место. Сорвавшись с обрыва в реку, я с собой прихватил бы кого-нибудь из афганских солдат, стоявших ниже на тропе. Но всё обошлось благополучно и мы все вернулись в Файзобад.
Осенью третий батальон располагался уже на другой стороне реки Кокчи, ближе к Файзабаду. Там стоял весь наш полк со всей бронетехникой и артиллерией, кроме первого батальона, стоявшего в Бахараке. Каждый вечер, по понтонному мосту, мы выезжали на охрану аэропорта, а утром возвращались в полк. В аэропорту установили бронированные огневые точки, а у шлагбаума стоял танк в капонире. Но скоро опять пришлось собираться в рейд, на этот раз за Джарм. Там мы должны были перехватить караван с оружием, идущий из Пакистана.
В этот раз наш батальон выехал на БМП, с нами были гаубицы и реактивные установки "Град". Проезжая горными долинами, через кишлаки, я, наконец, увидел цивилизованную жизнь афганцев. Видел футбольное поле, где мальчишки гоняли мяч, вдоль дороги шли афганские школьники с портфелями. В магазинах было полно всяких шмоток и аппаратуры, в садах и полях созревали фрукты и овощи. Жизнь афганской провинции протекала мирно, как будто и войны никакой не было. В Бахараке мы заночевали, но город я не помню, так как прибыли мы в темноте, а уехали рано утром. Седьмая рота ночевала около какой-то стены, наверное, крепостной. Я стоял в карауле рядом с дорогой, ночь была непроглядная, тьма-тьмущая. Пришлось цеплять к пулемёту ночной прицел и пронизывать ночную мглу с помощью техники. Помню в Гульхане, мы один ночной прицел потеряли, когда ездили в разведку. Он был привязан на броне и где-то улетел с машины, доставшись басмачам.
Наконец мы оказались в Джарме и остановились в центре города. На площади, недалеко от нашей колонны, стояли два сгоревших БРДМа. Я сидел на броне, а за забором был яблоневый сад со спелыми плодами. Но лезть через забор не решился, хотя очень хотелось. Неожиданно один из солдат седьмой роты, как бы сошёл с ума. Он начал нести всякий бред, орать, вырываться и стал весь белый, как мел. Его сразу же скрутили и отправили на вертолёте в Файзабад, лечиться. Выписавшись из госпиталя, он опять к нам вернулся и сказал, что болел лихорадкой. Но, это было уже после рейда, а пока мы занимали позиции на окраине Джарма, прямо на арбузных бахчах. Арбузы были мгновенно съедены, а бахчи разворочены гусеницами наших БМП. Оборону заняли со стороны ущелья на Пакистан, седьмая рота расположилась напротив реки. К нам подошли местные жители и сказали, что БМП седьмой роты уничтожили поле афганского мальчишки, родителей этого мальчишки убили басмачи. Жаль было этого паренька, но от его бахчи уже ничего не осталось.
Рано утром третий батальон был опять в пути, но уже в пешем порядке. Шли мы навстречу каравану, вдоль реки, по ущелью на Пакистан. Помню, с нами был пулемёт "Утес", двое солдат седьмой роты несли его ствол на своих плечах, а один нёс треногу. Шли по узкой тропинке, через редкие кишлаки и здесь нас явно не любили. На улицах кишлаков собирались люди и хмуро, исподлобья смотрели на вереницу советских солдат. Среди этих жителей были крепкие бородатые мужики, которые ночью могли взяться за оружие и на нас напасть. Вечером остановились на ночлег в очень опасном месте. Прямо над седьмой ротой нависала гора, и на неё нельзя было подняться. До самой темноты я выкладывал себе стенку из камней на случай обстрела с этой горы. Афганские солдаты в это время молились на берегу реки, расстелив коврики. Афганский офицер видно был благородного происхождения и держался отдельно от своих солдат, а выправке его можно было позавидовать. У этих союзников мне удалось выменять банки с болгарской фасолью на свиную тушёнку. Болгарскую фасоль я с гражданки не ел и решил угостить мусульман свининкой. Все стороны были довольны, и обмен оказался взаимовыгодным.
Утром мы получили пренеприятное известие, что по данным разведки на нас выходит крупная банда басмачей. Мы быстро собрали свои вещи и кинулись обратно к Джарму, под защиту брони и артиллерии. Третий батальон совершил обратный марш, так быстро, что после обеда мы уже были под защитой своей бронетехники. Какую задачу мы выполняли в Джарме дальше, не знаю, наверно демонстрировали военную мощь Советской армии. Днём мы бездельничали, а ночью стояли в карауле. От моего окопа начинался спуск к реке и сапёры передо мной установили секретную мину. Мина напоминала прожектор и была направленного действия, убивая перед собой всё живое. Лично мне строго было приказано, чтобы я эту секретную мину охранял, и глаз с неё не спускал, басмачи могли похитить. Чтобы не уснуть в карауле пришлось рассказывать прочитанные в детстве романы Конан-Дойля и Стивенсона своим сослуживцам. Утром ко мне стали подходить солдаты с дальних постов и расспрашивать, что было дальше. Я и не думал, что меня так далеко слышно. Помню, отстояв половину ночи, я улёгся на дно своего окопа и уснул, но скоро меня разбудили довольно грубо. Проснувшись, я узрел перед собой злое лицо комбата и начальника штаба батальона. Они обвинили меня, что я сплю на посту, но я сумел доказать им свою невиновность. Выслушав мою убедительную речь в своё оправдание, они направились дальше. После такого подъёма мне не сразу удалось заснуть, и я скоро услышал ругательства и удары. Было ясно, что офицеры нашли-таки спящего часового и занялись его воспитанием.
Шёл день за днём, и солдат седьмой роты потянуло на приключения, мы уже вкусили арбузов, и нам захотелось продолжения. Собравшись в небольшой отряд, мы, с оружием в руках, тайно покинули позиции третьего батальона. Наш отряд спустился в низину, к реке и незаметно пробрался к большому полю с арбузами и дынями. Пройдя сад у реки, мы перелезли через забор и внезапно высыпали на поле, создав переполох и смятение у афганских женщин. Увидев советских солдат с оружием, прыгающих через каменный барьер, женщины с криками бросились в разные стороны. Но нам было сейчас не до женщин, мы набивали свои вещмешки арбузами и дынями. Теперь, вместо женщин, по полю рассредоточились советские солдаты, быстро собирающие урожай. Скоро к нам подошли афганские дехкане, но нам было не до них и мы продолжили своё дело. Тогда они привели представителя власти - царандоевца. Местный милиционер обратился к нам с речью, пытаясь нас образумить. Но мы вступили в переговоры, только, когда наполнили свои мешки. Дехкане поняли, что мы им ничего не вернём и стали с нами торговать. У Лёшки была сапёрная лопатка, и один старичок предложил ему за неё мешок картошки. Он согласился, и дед побежал за картошкой. Но тут, поступило ещё одно заманчивое предложение и ему предложили целую панаму сушёного тутовника за лопатку. Алексей поддался соблазну и променял сапёрную лопатку на сладкий тутовник. Пока мы с ним ели тутовник прибежал старик с мешком картошки и мой приятель не растерялся. Он забрал у деда мешок и, пошарив в карманах, сунул ему в руку пачку сигарет "Астра". Старик держал в протянутой руке пачку сигарет и ничего не мог понять. А когда понял, что его обманули, в его глазах появились слёзы. Мы его оставили стоять с пачкой советских сигарет в заскорузлой руке, и старик всё смотрел нам вслед, не зная, что делать. Мы тогда вернулись в свой батальон с хорошей добычей и жарили картошку с тушёнкой, ели арбузы и дыни. Таких дынь я никогда не видел, мякоть у них была красноватого цвета. А старика того я иногда вспоминаю и совесть не даёт об этом забыть.
Наконец пребывание третьего батальона в Джарме закончилось, и мы тронулись в обратный путь по пыльной дороге. Пылища была такая, что я предпочёл валяться в душном и жарком десанте БМП. Но ближе к Файзабаду колонна остановилась, и старший лейтенант Чернов извлёк меня на свет божий. Он дал мне ответственное задание, и пришлось забыть о БМП. Впереди нашей колонны пустили танк, на случай подрыва на мине. Говорили, что танку ничего не будет, у него броня крепкая. На танк решили посадить сверху десант, этим десантом стал я и ещё один солдат седьмой роты. Помню, на этом танке трясло, как на тракторе, как во время ВОВ на них ездили? Наша колонна медленно двигалась по горному ущелью вдоль реки, по правую сторону. Скоро стемнело, и настала ночь, но мы продолжали двигаться в темноте. Командир танка заметил впереди, высоко в горах, за рекой, маленький огонёк. Скорее всего, там отдыхали пастухи, пасшие баранов, но командир танка заподозрил засаду и остановил колонну. Танкисты прицелились в этот подозрительный огонёк, шарахнули по нему из пушки и огонька не стало. Наша колонна двинулась дальше и среди ночи мы пришли в Файзабад, рейд на Джарм закончился.
Опять третий батальон стал охранять Файзабадский аэропорт и каждый вечер выезжать туда на БМП. Однажды я стоял в карауле со стороны Файзабада, вечерело, и я любовался видом на реку Кокчу. Внимание моё привлёк командирский УАЗ приближавшийся к аэропорту со стороны Файзабада. Интересно было, кто это едет в аэропорт, на ночь, глядя и я, стал следить за машиной. От аэропорта в сторону Файзабада тянется большой кишлак, и дорога шла мимо него. Когда машина поравнялась с кишлаком, из крайних домов внезапно ударила автоматная очередь. Били в упор трассирующими пулями. УАЗик тут же улетел в кювет и со стороны полка часовые открыли сильный огонь по кишлаку. Как потом оказалось, в машине погиб водитель начальника штаба полка. Разведрота прочесала этот кишлак, но, по-моему, никого не поймала.
Другой раз мы не стали дожидаться БМП, и пошли в аэропорт своим ходом. Мы хотели перед караулом пожарить картошки с тушёнкой и разожгли около капонира костёр. Когда мы всё приготовили я сидел у костра, и смотрел на огонь. Скоро стемнело и по аэропорту стали расползаться огоньки боевых машин пехоты, занимающих свои капониры в системе обороны аэропорта. Пыля в темноте, подъехала наша машина. Чтобы не оказаться в облаке пыли, я встал, сделал несколько шагов в сторону и неожиданно упал в темноту, на голые камни, с высоты двух метров. Слезы брызнули у меня из глаз, от сильной боли в ноге и пришлось зарычать диким зверем. Подоспевшие ребята вытащили меня из ямы, от заброшенной землянки, выкопанной еще зимой. Нести службу я уже не мог и всю ночь пролежал в десанте БМП, а утром меня отвезли в санчасть. Полковой врач, осмотрев мою ногу, сказал с сомнением, - похоже на вывих, но определенно сказать нельзя. Отправим тебя в Кундуз, на рентген, а пока полежишь в санчасти. По-моему я разорвал ахиллесово сухожилие, оно всё распухло, посинело, и нога напоминала тяжёлую гирю. А пока меня поместили в палатку санчасти, и я прилёг на койку. В палатке было с десяток кроватей и на них в разных позах восседали больные бойцы. Все они напоминали "шлангов", т.е. солдат отлынивающих от службы в ротах. У одних глаза были хитрые, у других дебильные, внешность, какая-то малахольная. Я было закимарил, но тут в палатку стремительно вошел комбат третьего батальона и командир седьмой роты Петров, в сопровождении врача. Петров был явно возбужден и трясущейся рукой указал на меня.
- Вот еще одна пьянь, они меня достали своими пьянками, - сказал он комбату.
Комбат не торопясь достал коробочку, извлек из нее стеклянную трубочку и протянул мне.
- Ну-ка дыхни сюда парень, может найдем причину твоей болезни.
Я дыхнул, и трубочка поменяла свой цвет.
- Т-а-к! - грозно протянул комбат и обратился к врачу, - запишите в акте, что травма его ноги получена в состоянии алкогольного опьянения, во время несения караульной службы.
- Но я, же не пил, - сделал я попытку оправдаться.
- Это ты вот им рассказывай, - сурово ответил полковой врач, указав на больных, - а здесь брат наука, с ней не поспоришь.
И он взял у комбата трубочку, разглядывая кристаллики внутри. Комбат, молча, встал и направился к выходу из палатки, за ним вышли остальные. Мне не улыбалась перспектива лететь в Кундуз перед самым дембелем, и вечером, я незаметно слинял к себе в седьмую роту.
Наконец наступила долгожданная демобилизация моего призыва. Министр обороны издал приказ, и мы готовы были в любой момент покинуть эту опостылевшую страну, под названием Афганистан. Но командование не торопилось нас отпускать, и замена из молодых солдат все не прилетала. Мы начинали беспокоиться, приближался очередной рейд в горы, и наш батальон хотели бросить за Джарм на поиски вражеского аэродрома. Басмачи оборудовали в горах аэродром для доставки оружия из Пакистана. Я же рвался домой еще, и по другой причине. Мне пришло письмо о тяжелой болезни матери, что она лежит в больнице. Кроме матери у меня никого не было, естественно, я начал переживать. Подходил я с этим письмом к замполиту и к комбату, но ответ у них был один, - жди замену.
И вот, наступило седьмое ноября, день празднования победы Великой Октябрьской революции. Весь полк построился на плацу для торжественного парада. Дембеля седьмой роты не участвовали в построении и остались в ротной палатке. То, что творилось на плацу, хорошо было видно из открытой палаточной двери. Дембеля сидели, молча на койках в сумраке палатки, прислушиваясь к звукам полкового оркестра. Наконец музыка смолкла, и командир полка начал торжественную речь. Тут в палатку, словно вихрь, ворвался старший лейтенант Мельников, наполнив атмосферу водочным перегаром. Посмотрев на дембелей стеклянными глазами, он вытянул вперед руку и воскликнул, - дайте мне автомат! Никто из солдат не пошевелился, и наступила напряженная тишина. Не дождавшись выполнения приказа, Мельников выругался и бросился к пирамиде с оружием. Схватив первый попавшийся автомат, он выбежал из палатки. Дембеля, тоже кинулись к выходу, чтобы не пропустить представление.
Тысяча человек выстроилась на плацу, внимая торжественной речи командира полка. Но вот, из крайней палатки выскакивает растрёпанный офицер, без головного убора, с оружием в руках. Выбежав на плац, перед изумленными сослуживцами, дико крича, он начинает стрелять в воздух. Командир полка не был трусом и, оборвав свою речь на полуслове, ринулся на Мельникова, пытаясь отобрать автомат. Но тот оказался проворнее и, увернувшись от рук кэпа, побежал через весь плац к парку с бронетехникой. Разъяренный комполка увлекся погоней и бросился ловить беглеца в лабиринты парка, бегая за Мельниковым среди БТРов и БМП. Весь полк, затаив дыхание, наблюдал этот марафон. Начальник штаба полка не растерялся и дал команду музыкальному взводу. Грянули торжественные звуки оркестра, и начался праздничный парад. Подразделения полка, одно за другим, строевым шагом проходили по плацу, и над лагерем гремела легендарная полковая песня:
"Прогремела слава нашего полка
От Памира и до Бадахшана,
Горным перевалом мы пришли сюда
В северную часть Афганистана.
Пусть враги запомнят, нас не испугать,
Мы присягу выполняем свято.
За свою Отчизну можем постоять,
Нет преград для русского солдата."
В довершение представления, по всему периметру военного лагеря под Файзабадом, часовые открыли беспорядочный огонь в воздух, салютуя Великому Октябрю. Вечернее небо над Файзабадом озарилось множеством сигнальных ракет и трассирующих пуль.
После праздников, всем дембелям было предложено получить парадную форму на полковом складе. Но, придя туда, солдаты седьмой роты обнаружили кучи грязного и мятого тряпья, бывшего когда-то парадной формой. Дембеля, ругаясь, рылись в этих кучах пытаясь подобрать свой размер.
- Твари! Все наши парадки пропили или продали бабаям, - ругались солдаты, не найдя своего размера. После долгого ковыряния в этом мусоре, я понял, что вся надежда теперь на прибывающую молодежь. На всякий случай я решил подстраховаться и раздобыл на складе у знакомого грузина (мы его звали "Кацо") новое х/б и сапоги.
Чтобы мы не скучали, отцы-командиры дали нам дембельскую работу и дембеля теперь все были при деле. Я участвовал в строительстве умывальника на краю военного городка. Стены клали мы по местной технологии, из камней и глины. Желание побыстрей уехать домой было очень большое и темп строительства мы взяли высокий. Но, когда мы закончили постройку этого заведения, отцы-командиры нас огорчили. Все дело упиралось в замену, а ее все не было. Мы видели, что другие дембеля, кто поближе к штабу полка, потихоньку отваливали домой, и нам было обидно. Не желая выслушивать наши обиды, начальство отправило нас подальше от полка, на строительство нового объекта.
Теперь мы строили контрольно-наблюдательный пункт на территории аэропорта и жили там, в маленькой палатке. Наконец и это сооружение мы успешно завершили, и в аэропорту выросла каменная башня. Мы решили ее немного присыпать землей в основании и позвали танкистов. Танкисты были ребята отзывчивые и подогнали нам танк с ковшом, как у трактора. Но они явно перестарались и под конец своей работы, случайно задели нашу башню танком. В башню, как будто попал танковый снаряд и она, подняв тучу пыли, рухнула вниз, превращаясь в груду камней. Все наши дембеля упали духом, но слезами горю не поможешь, и мы опять взялись за работу. Через какое-то время башня возродилась вновь, как Феникс из пепла. Тут погода над Файзабадом испортилась, и всю ночь шел очень сильный дождь. Когда утром мы вылезли из палатки, то снова увидели солнце, но не увидели творения рук своих - злополучной башни. Она растаяла от дождя, как ранний снег, а на посадку заходили Ми-6 с нашей заменой на борту. Всех нас охватила страшная паника, мы боялись, что, из-за этой башни, наш дембель опять задержат. Мы, как стахановцы, лепили эту башню из камней и глины, вдохновляясь видом молодого пополнения, убывающего из аэропорта в полк, за речку. Кое-как закончив стройку, мы бросились в лагерь, в расположение седьмой роты, но мы опоздали. Когда я появился в ротной полатке, там уже вовсю шмонали молодых. Скоро я понял, что с моим ростом здесь явно делать было нечего. Прибывшие на замену нам молдаване были в основном низкорослые. Я с большим трудом подобрал себе фуражку и шинель. Плюнув на поиски парадки, я решил выбраться из Афгана в чем есть, а там, в Союзе, купить гражданку.
И вот, наступило последнее наше построение в полку. Я стоял в строю дембелей, а вдоль нашего строя медленно двигался, какой-то штабной офицер и внимательно оглядывал каждого солдата. Увидев на мне новые блестящие сапоги, он вдруг закипел от ярости и стал кричать, что в новых сапогах он меня не отпустит и эти сапоги ещё пригодятся другим солдатам. Офицер приказал мне выйти из строя и убираться ко всем чертям, что я и сделал после некоторого замешательства. Оркестр грянул "Прощание славянки" и началась посадка дембелей в машины. Проклиная всю Советскую армию, последними словами, я ворвался в ближайшую палатку, в темноте увидел дневального и приказал ему разуться. Он мгновенно подчинился и протянул мне старые, рваные сапоги, получив от меня в подарок совершенно новые. Нацепив на себя рванье, я выскочил из палатки наружу и успел заскочить в последнюю машину, уезжавшую в аэропорт.
Перед вертолётами нас опять построили и ловкие спецназовцы стали хлопать нас по карманам. Они с интересом нас ощупали и мы наконец начали посадку в вертолёты. Последнее, что мне удалось увидеть в окно вертолёта, была наша башня, и я не сомневался, что она волшебным образом снова растает при первом сильном дожде. Эта мысль принесла мне некоторое удовлетворение, после всего пережитого за этот день.
Когда мы взлетели, я забеспокоился, как бы нас не сбили враги. С набором высоты пришло успокоение, и горы были, так далеко внизу, что достать нас можно было, только ракетой, которой у басмачей, тогда не было. До Союза мы не долетели, а внизу нас ждал славный город Кундуз, где мы и задержались на время.
Кундуз встретил файзабадских дембелей очередным досмотром на наличие иностранных вещей и наркотиков. Родина-мать не доверяла своим сынам и хотела их лишний раз проверить на вшивость. Снова я стою в строю на краю Кундузского аэродрома и маленький особист ищет в наших карманах вчерашний день. Только вчера многие из нас имели иностранные вещицы разного предназначения, а сегодня мы все были пустые, хрен с нас, что возмёшь. Все, что было, уже отдали донашивать и пользоваться, тем, кто остался в полку. И зря он колет шилом наши каблуки, всё равно ничего нет. Хотя у меня все же есть одна вещица - французские темные очки в "золотой" оправе. Размеры этих очков меня, так поразили, что я не смог с ними расстаться и прихватил с собой. Я смотрел на особиста невинными глазами и чувствовал себя контрабандистом, везущим в рукаве гимнастерки ценный груз. Но старые драные сапоги не вызвали особого подозрения к моей персоне и особист не проявил должного усердия, осматривая мои карманы. Закончив свою миссию, он предоставил в наше распоряжение большую пустую палатку и растворился в дебрях Кундузского гарнизона. Больше мы этого офицера не видели и о нём не слышали.
Кундуз удивил меня обилием воинских частей. Все пространство до горизонта было забито палатками, военной техникой и военными людьми. Словно вся Советская армия переселилась поближе к воинам Аллаха, чтобы продолжить дело товарища Фрунзе по борьбе с басмачеством. Из Файзабада дембельскую команду сопровождал молоденький офицерик и надежды наши на него таяли с каждым часом. Он бегал по аэропорту и ничего не смог добиться, улететь в Союз нам было не на чем. Никто не хотел помочь нашему офицерику и мы почувствовали, что нас кинули на произвол судьбы. Для командования Советской армии мы, теперь представляли собой отработанный и ненужный материал, который должен заботиться о себе сам. Близилась зима и в пустой палатке ночью можно было дать "дуба". Поэтому, ночевать мы отправились к своим однополчанам из Файзабада и разыскали землянку автороты нашего полка. Кое-как переночевали в тесной землянке у жарко натопленной печурки и утром были снова на аэродроме. Время шло, припекало солнце, хотелось скорей до дому, но в Кундузе про нас явно забыли. Из Файзабада нас выкинули, а в Кундузе знать не хотели и пришлось дембелям проявлять инициативу. Мы, как безпризорники, стали бегать по аэродрому и упрашивать летчиков отвезти нас в Союз. Скоро нам повезло, на посадку зашёл вертолёт Ми-6 и мы бросились к экипажу. Наши дембеля предложили командиру экипажа услуги по разгрузке вертолёта и нас пообещали доставить на Родину. Всех дембелей охватил большой душевный подьём и мы ударными темпами разгрузили тёмное нутро этого летучего монстра. Но радость файзабадских дембелей омрачили кундузские десантники и привезли целую машину цинковых гробов. В результате, такого уплотнения, несколько дембелей не влезло в вертолёт и мы остались загорать в Кундузе дальше. Близился обед и нас охватило отчаяние. Мы глаз не спускали с безоблачного горизонта и наконец узрели военно-транспортный самолёт, идущий на посадку. Пока самолёт выруливал на самый край аэродрома, мы мчались к нему не жалея ног, ведь это был наш мостик на Родину - воздушный мостик в другой мир, без войны и цинковых ящиков. И опять мы просим командира экипажа войти в наше положение и доверить разгрузку лайнера, в обмен на счастливое возвращение. Узнав, что мы москвичи, лётчик удивился, - для вас из Кабула в Москву специальные рейсы сделали, зачем вас сюда забросили непонятно. Мы, тоже ничего не понимали и бросились разгружать самолёт.
Вот мы наконец в Союзе, в Кокайты, снова стоим в строю, но среди нас теперь несколько офицеров и прапорщик с овчаркой. Пограничники начали свой досмотр: перетряхнули чемоданы офицеров, дембелей не тронули, а у прапорщика возникли проблемы с собакой, по санитарной части. Мы же, выскочив с аэродрома, поймали попутку до Термеза и мчимся с ветерком в кузове. Горы остались далеко позади, а мимо нас стелется ровная, как стол долина. В Термезе мы получили деньги и сорок человек файзабадских дембелей вечером оказались в пассажирском поезде до Ташкента. Этой ночью, в том злополучном поезде, никто не спал, спать было просто невозможно. По поезду носились толпы пьяных солдат, орали песни, кого-то били и всю ночь пили, пили и пили. И допились! Утром к нам в поезд нагрянула милиция и захотела нас высадить. Но, узнав, что мы вырвались из Афгана, менты подобрели и вступили с нами в переговоры. Оказывается, ночью, мы разбили стекло в вагоне ресторане, избили какого-то дембеля и пытались задушить проводника. Все предъявленные обвинения были сняты, после уплаты нами денежного штрафа и мы продолжили свое путешествие до города Ташкента. В Ташкенте мы, как птицы, разлетелись в разные стороны, каждый к своему гнезду.
До Москвы мы уже добирались вчетвером, правда в Ташкенте к нам прилепился один дембель из внутренних войск. Этот дембель, думал в нашей компании безопасно добраться до дому, ведь мы не стеснялись своих красных погон и связываться с нами не стали, даже дембеля-десантники. Они сели к нам в вагон и старались нас дипломатично не замечать. Но боец из внутренних войск глубоко ошибся, понадеявшись на нашу лояльность. Как только, наш разум замутил алкоголь, доброе отношение закончилось, чужеродный организм был выбит из нашего вагона и больше мы его не видели. Проезжая казахстанскими степями, я выкинул в окно поезда опостылевшую армейскую форму и стал наконец гражданским человеком. Благополучно, пропив в поезде все деньги и чеки , я прибыл в морозную Москву без копейки в кармане. Правда одну бумажку внешпосылторга я потом обнаружил и теперь храню, как память о том незабываемом времени.
Таков кратко мой путь по афганской земле в качестве рядового-пулемётчика седьмой мотострелковой роты, третьего батальона, отдельного Файзабадского полка.
42
