-5-

      Охранники Ахмад Шаха сразу же громогласно, но не очень стройно выкрикивают "Аллаху Акбар" - "Аллах велик". Ахмад Шах проходит и садится в кресло. Охрана встает за его спиной, внимательно наблюдая за всеми присутствующими. Сразу видно, что они как бы поделили зал на сектора. Каждый из них контролирует свой сектор.
      Ахмад Шах невысокого роста, худой, ладони рук маленькие, пальцы длинные. В одежде, в которой прошел всю войну. Грубые шерстяные брюки афганского солдата, на ногах высокие шнурованные советские армейские ботинки. Сверху какой-то старый свитерок, поверх которого его знаменитая брезентовая выцветшая куртка, которую он поклялся не снимать до победы над советскими и афганскими войсками. И хотя он победил, куртка все равно на нем. Раньше такие куртки у нас продавались в магазинах "Турист". На голове неизменный паколь коричневого цвета, но не из грубого сукна, как у его охраны, а из тонкой шерстяной ткани. Он без оружия, хотя куртка на боку слева немного и оттопыривается. Поговаривают, что он никогда не расстается с тяжелым советским автоматическим пистолетом Стечкина. Изможденное лицо, оттененное маленькой бородкой, круги под глазами, чуть вьющиеся черные с проседью волосы, выбивающиеся из под паколя, надетого чуть набекрень. Темные, внимательные, усталые и даже немного потухшие, все замечающие глаза.
      Сотрудник афганского МИДа открывает пресс-конференцию и говорит, что после краткого выступления Ахмад Шаха присутствующие могут задавать ему вопросы, но не более одного от каждого журналиста. Ахмад Шах говорит тихим голосом на характерном панджшерском диалекте языка дари. В зале устанавливается тишина, а то ничего из сказанного Масудом не услышишь. Видно, что он имеет большой опыт общения с иностранными корреспондентами. Говорит 4-5 коротких фраз, которые составляют один смысловой блок. Потом ждет, пока все сказанное им будет переведено на английский язык. Ахмад Шах отлично знает французский язык, поскольку учился в кабульском лицее "Истикляль". Его называют еще французским лицеем, поскольку там традиционно уделяли большое внимание изучению французского языка и культуры. Этот лицей был построен в 70-е гг. 20 в. с помощью Франции. Английский Масуд понимает, но не говорит на нем. В том, о чем рассказывает Ахмад Шах, особо нового мало. Он излагает муджахедскую версию советско-афганской войны, рассказывает о страшных кознях КГБ, афганского ХАДа - службы безопасности, кабульского прокоммунистического режима, злодеяниях Наджибуллы и его попытках расколоть единый фронт исламского сопротивления.
      Затем журналисты начинают задавать вопросы. В основном они касаются отношений между Исламским обществом Афганистана, возглавляемым Бурхан ад-Дином Раббани, которому подчиняются и отряды Ахмад Шаха с одной стороны, и Исламской партией Афганистана, вождем которого является Гульбеддин Хекматйар, главные силы которого сейчас пытаются с боями пробиться к Кабулу. Его отряды опоздали к дележу "кабульского пирога" и город сейчас в основном контролируют бойцы Ахмад Шаха. Ахмад Шах делает хорошую мину при плохой игре. Он отвечает, что все муджахеды едины, никаких боев между их отрядами нет, а самого Гульбеддина Хекматйара называет братом. Хотя всем присутствующим ясно, что свара между разными отрядами муджахедов не за горами и происходить она будет в Кабуле. Этот город - не только столица Афганистана, крупнейший экономический, политический, религиозный и культурный центр страны, но и символ. Тот, кто держит под своим контролем этот город с более чем трех тысячелетней историей, может говорить (хоть и с определенной натяжкой), что он де-юре хозяин в стране. Поэтому все группы, фронты, партии и общества муджахедов, которых не мало, даже те, что и опоздали войти в столицу до, во время или после появления там отрядов Ахмад Шаха, стремятся если не войти в Кабул, то по крайней мере иметь там своих представителей. Вдруг корреспондент одной из арабских газет задает вопрос, от которого нас - меня и моего приятеля журналиста - немного передергивает. Он спрашивает - намерено ли новое афганское правительство предъявлять имущественные и финансовые претензии к России, как к стране, которая напала на Афганистан и ввергла его в пучину затяжной кровопролитной войны. Ахмад Шах, чуть подумав и внимательно окинув взором зал, словно бы в поисках представителей России, отвечает, что это возможно. Россия нанесла ущерб Афганистану в размерах, превышающих, по его мнению, 60 млрд. долларов и афганское правительство может поднять вопрос о компенсации. Пресс конференция близится к концу. Ахмад Шах встает и, окруженный толпой своих телохранителей, выходит из зала. Сквозь не закрытую занавеску видно, как он садится в старый серебристый Мерседес, на котором ранее - еще во времена президентства Мухаммада Дауда, т.е. более 20 лет назад, ездил начальник Генштаба афганской армии. Охранники запрыгивают в кузова двух японских джипов и вся кавалькада срывается с места. Ставка Ахмад Шаха на территории т.н. "Клуп-и аскари" - т.е. "Военного клуба" - ранее исполнявшего в афганском министерстве обороны функции Дома офицеров и Центрального спортивного клуба советской армии одновременно. Это в двух-трех километрах от комплекса МИД Афганистана. Езды минут пять от силы.
      Возвращаемся домой, по дороге делясь впечатлениями от увиденного и услышанного. Приходим к выводу: наше счастье, что вооруженные силы нового режима под контролем такого мудрого, взвешенного и блестящего во всех отношениях человека как Ахмад Шах Масуд. Едем медленно, глазея по сторонам. На перекрестках важнейших улиц стоят танки, экипажи которых сидят поблизости, попивая чай или поедая вареный рис - главную еду афганских солдат. Значит все нормально. Да и отдаленной канонады что-то не слышно. Хозяин лавки, куда мы заехали купить цветной капусты - кстати, афганская цветная капуста сказочно вкусна и очень дешева, - доверительным тоном говорит нам, что наступление отрядов Гульбеддина Хекматйара остановлено масудовцами в 10 километрах от города. Мы ему верим. На обратной дороге решаем заехать в коррпункт моего приятеля. Благо он наискосок от посольства. Оставляем машину у ворот и звоним в звонок. Коррпункт представляет собой двухэтажную виллу с небольшим садиком, окруженным высоким глухим кирпичным забором, утыканным сверху битым стеклом.
      Ворота открывает парень - хазареец лет 16 с неизменным автоматом Калашникова за плечами. Я ему объясняю, кто мы такие, и что мы хотим посмотреть как дела в коррпункте. Он пропускает нас внутрь и мы видим, что в садике на вынесенных из дома кроватях сидит кружком человек десять таких же как и он мальчишек, которые сосредоточенно поедают рис, сложенный горкой на большом подносе. Рядом стоит кипящий самовар. Их оружие - это опять те же неизменные АКМ - составлено в пирамиду, находящуюся от них метрах в трех. Приветствую всех присутствующих на языке дари, а в ответ слышу приглашение разделить трапезу - это естественная реакция любого жителя Афганистана, к которому пришли в гости в тот момент, когда он принимает пищу. Вежливо отказываемся. Просим разрешения осмотреть здание. Нет вопросов. Идите смотрите. За 10 минут обходим виллу и видим, что практически вся мебель исчезла. Везде валяются обрывки русских и афганских газет, "тассовки", обрывки телетайпной ленты и тому подобного теперь уже никому не нужного бумажного хлама. Книги, стоявшие на полках, сброшены на пол и видно, что по ним ходили ногами. Все ясно. Картина та же, что и в ДСНК. Комментариев нет. Слава богу, что всю дорогостоящую аппаратуру мы вывезли ранее. Выходим, благодарим за гостеприимство, прощаемся, садимся в машину и возвращаемся в посольство.
      День завершается рутинно, как будто мы и не в Афганистане. Обедаем, спим, потом решаем поиграть в биллиард. Живем мы около посольского клуба, в котором есть неплохая библиотека, кинозал, фильмотека с большим набором советских фильмов, биллиардная и столовая, в которой иногда обедаем - кормят вкусно и дешево, да и не надо думать о хлебе насущном. Зашел, выбрал, заплатил и съел. В биллиардной два стола, на которых лениво катают шары четверо наших приятелей. Занимаем очередь на игру, и пока наша очередь не настала, лениво обсуждаем текущую политическую ситуацию в стране, а точнее в Кабуле. Каждый из нас не первый раз в загранкомандировке, и поэтому наши публичные оценки, а там, где больше двух человек, то это уже много, отличаются заметной сдержанностью и как бы сейчас сказали политкорректностью. Ничего нового, каждый рассказывает о том, что видел в течение дня, избегая каких-либо выводов. Наступает и наша очередь играть в биллиард. Минут за двадцать мой приятель-корреспондент наносит мне с минимальным счетом поражение в американку. Все. День кончился. Идем спать. Над Кабулом висит бездонное темное небо, которое кое-где расчерчивается автоматными трассерами. Видно, что революционно-исламский дух муджахедов несколько поослаб. Стреляют в воздух уже меньше, чем в предыдущие дни. Исламская революция победила. Да и патроны стоят денег.
      На следующий день решаем поехать в ДСНК, посмотреть, что там делается, да и тем афганцам, которые у нас работали, надо платить очередную зарплату. Революция революцией, а жалование главнее, тем более, что все они семейные, а у многих по многу детей. Звоним вечером по телефону одному из них и говорим, чтобы он оповестил других, что утром будем на месте работы, и что ничего не изменилось. Он понимает с полуслова нашу "шифровку" и обещает, что придут все - хотя их всех оставалось к последнему времени всего пять человек. Мой приятель, ведающий финансами, вытаскивает из кладовки старый железный ящик, в котором сложены не только деньги, но и все финансовые документы уже несуществующего ДСНК, и углубляется в изучение финансовых ведомостей. И хотя по нашим - советским или российским - понятиям афганские рабочие, работавшие в ДСНК, получали не много, тем не менее с местной, афганской точки зрения это были не плохие деньги - по крайней мере, больше, чем, если бы они, исполняя те же функции, работали в афганских организациях. Наш финансист заполняет ведомости на выплату зарплаты, отсчитывает деньги и укладывает их в отдельный конверт - каждому работнику по конверту. Предварительно связавшись с нашим московским начальством и получив от них разрешение, решаем выплатить им зарплату за месяц вперед - никто не знает толком, как сложится обстановка в стране, и может быть это их последнее жалование в российском загранучреждении. По афганским понятиям сумма им причитается немалая, особенно если учесть, что после входа муджахедов в Кабул валютный курс изменился - позиции афгани несколько укрепились. Перед падением режима Наджибуллы, который так и продолжает сидеть в кабульском представительстве ООН, курс доллара США был равен 480 афгани, а после смены власти за доллар уже давали всего 400 афгани. Однако на ценах на товары первой необходимости - и прежде всего продовольствие - это особенно не сказалось. Несколько подешевели товары, привозимые из Пакистана, но для рядовых афганцев это в основном или предметы роскоши, или те товары, которые покупают не каждый день - мыло, стиральный порошок, чай, ткани, печенье, конфеты и т.п.
      Докладываем, как обычно после смены власти в Кабуле, маршрут нашего следования и ориентировочное время возвращения помощнику посла по административно-правовым вопросам и, получив добро, загружаемся опять же в старую "Волгу", оставив одного "на хозяйстве" в посольстве. Ехать близко. В городе ничего особо нового не видно. По дороге те же блок-посты муджахедов разных группировок, фронтов и партий. Танк на площади около управления кабульского траффика - ГАИ - как стоял, так и стоит. Над всеми государственными учреждениями, которых по дороге не мало, включая и афганский парламент, реют новые государственные флаги, старые - времен власти НДПА, а точнее партии "Ватан" - "Отечество", муджахеды посрывали сразу же после того, как вошли в город. Тогда же они сдернули с пьедестала, находившегося напротив бывшего здания ЦК партии "Ватан", и т.н. танк Ватанджара, сыгравший в истории апрельской революции 1978 г. ту же роль, что и крейсер "Аврора" в октябрьском перевороте 1917 г. в России. Этот танк, находившийся под командованием Аслама Ватанджара - одного из лидеров апрельской революции, в ходе которой погиб законный президент Афганистана Мухаммад Дауд и многие из его родственников, - первым прибыл к кабульскому Арку - Кремлю и начал его обстреливать из орудия.
      Подъезжаем к ДСНК и видим, что все наши афганские рабочие выстроились у входа и приветствуют нас радостными улыбками. Они все уже знают, что мы привезли зарплату, и их это искренне радует. Муджахедская охрана внутрь их без нас не пускает. Да и охрана ДСНК сменилась. Тех бойцов Ахмад Шаха, с которыми мы общались несколько дней назад, не видно. Ротация кадров. Но командир остался тот же, молодой парень, похожий на кабульского студента с израильским Узи. Он сразу же узнает нас и, приветствуя как старых друзей, приглашает заехать на территорию и отдает приказ пустить внутрь и наших афганских рабочих. Они гурьбой проходят в ворота и останавливаются у навеса, под которым мы всегда парковали наши машины. Летом в Кабуле садиться в машину, нагретую безжалостным солнцем - испытание не из приятных.
      Выходим из машины, и наш финансист сразу же начинает раздавать афганским рабочим конверты с зарплатой. Они тут же вытаскивают из них деньги и, пересчитав их, становятся еще более радостными. Для афганцев это не малая сумма. Ко мне подходит один из рабочих. Он раньше совмещал функции уборщика помещений, дворника, посыльного и всего остального сразу, а кроме этого, еще и жил вместе со своей взрослой дочерью в двухкомнатной квартире одного из наших домов - недоступная роскошь для других наших рабочих. Он начинает скороговоркой, оглядываясь по сторонам, чтобы не услышали бойцы Ахмад Шаха, рассказывать о тех ужасах, которых он лично натерпелся от муджахедов после нашего поспешного отъезда из ДСНК. С его слов выходит, что первыми на территорию ДСНК ворвались бойцы отрядов Гульбеддина Хекматйара, которые сразу же начали бегать по всем помещениям комплекса, выламывать замки, открывать двери и выносить отовсюду все, что можно было унести. Досталось и моему информанту. Он не успел убежать, поскольку занимался погрузкой отданного ему списанного имущества на ручную тележку. Муджахеды, разгоряченные возможностью безнаказанного грабежа, сначала не обратили на него внимания, но потом отобрали все его имущество, при этом надовав ему увесистых тумаков, следы от которых он был готов мне с радостью продемонстрировать. Пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить его не делать это. Гульбеддиновцы, отобрав у него все его только что приобретенное богатство, просто выгнали его с территории ДСНК, пообещав пристрелить, если он еще раз там появится. Однако пока он, удрученный своей потерей и травмированный, выходил из ДСНК, туда ворвались бойцы Ахмад Шаха, которые без боя просто прогнали гульбеддиновцев. Однако, обиженный действиями последних, он решил не испытывать судьбу, и каких-либо претензий к победителям не предъявил, сочтя за благо просто тихо удалиться.
      Ко мне подходит другой из наших афганцев - он был нашим шофером и ездил на бортовом грузовичке УАЗ. Он отзывает меня в сторону и тихо спрашивает, что, по моему мнению, будет в Кабуле? Хотя ответ на этот вопрос и написан у него на лбу и в его глазах, и он все знает сам не хуже меня, я говорю ему, что все будет хорошо, и скоро в стране установится мир. Он смотрит на меня как на идиота - и он прав. Улучаю момент, когда на нас никто не смотрит и тихо, почти не двигая губами, говорю ему: "Езжай в Мазари Шариф - на север - там спокойнее". Я знаю, что там у него живет брат, и сделать это ему не так трудно. Он с благодарностью смотрит на меня, хотя ничего нового в принципе я ему не сказал. О том, что в Мазарях - а именно так его называли все советские, бывавшие в Афганистане, - спокойнее, знают все. Это вотчина генерала Абд ар-Рашида Дустума, а его бойцы умеют поддерживать порядок в тех местах, где они расквартированы. Да и нет на севере Афганистана другой, более влиятельной, чем генерал Дустум фигуры. Выпив чаю с командиром моджахедской охраны еще раз, благодарим его за службу и не торопясь едем домой - в посольство.
      По пути останавливаемся у бывшего здания афганского парламента, поскольку по дороге, обгоняя нас, в сторону Ришхора идет колонна танков - этак штук двадцать. Движутся они на большой скорости, и ехать рядом с ними как-то не с руки. Пропускаем колонну, и затем медленно подъезжаем к посольству. По дороге останавливаюсь купить сигарет у мальчишки-торговца. Как бы невзначай спрашиваю у него, куда пошли танки. Кабульские мальчишки знают все. Отвечает он с желанием и сразу же: "Ахмад Шах послал танки за Ришхор, там отряды Гульбеддина Хекматийара пробиваются к городу". И как бы в подтверждение его слов на горе, возвышающейся над Кабульским автомеханическим техникумом, это километра полтора от нас, один за другим гремят два взрыва - похоже, что это снаряды пушки Д-30 советского производства. И залетели они туда из района Ришхора - больше не откуда.
      Возвращаемся в посольство. Там все по - старому. Хотя и не совсем. Заметно какое-то несвоевременное оживление или напряженность. Хотя это можно отметить только профессиональным, тренированным взглядом. Сейчас обеденный перерыв - а это время свято - к административному зданию посольства, а не от него - в сторону жилых домов - идет несколько высокопоставленных дипломатов. Значит, там происходит что-то важное. Поживем, посмотрим. Задавать вопросы не стоит, да и некому, скоро узнаем сами. Легкий обед, пара часов сна под все усиливающиеся звуки дальней канонады, отзвуки которой долетают с запада - из окрестностей Ришхора, куда совсем недавно пошли танки. Ну, это ничего. В Кабуле стрельба - дело привычное. Снаряды или ракеты не падают поблизости, значит все в порядке. Да и не зря бойцы стройбатов советской армии незадолго до ее вывода в середине февраля 1989 г. в течение почти года строили рядом с административным зданием посольства огромное бомбоубежище. В нем автономное энерго- и водоснабжение, фильтровентиляционная система, немалый склад продовольствия и все необходимое для того, чтобы укрыть в нем на время весь персонал посольства. Приказа следовать туда еще не поступало, значит не все так плохо. Хотя, к слову сказать, потом настал день, когда он поступил, и много времени было проведено в бомбоубежище, поскольку окрестности посольства, да и его территория стали подвергаться планомерному артиллерийскому и ракетному обстрелу. Шли разборки между противоборствующими отрядами афганских моджахедов (принадлежавших к различным исламским партия, фронтам и движениям), занявшими город или стремившимися пробиться к нему.
      После сиесты решаю сходить в здание посольской школы, где мы укрыли большую часть вывезенного из ДСНК имущества, и проверить как там оно поживает. По дороге встречаю заведующего продовольственным складом - человека осведомленного и, как говорится, "вхожего". Он бежит в сторону административного комплекса посольства, что называется, "высунув язык", но времени на то, чтобы переброситься со мной парой слов у него хватает. Главное, что он мне сообщает, так это то, что запасов продовольствия у него еще не меряно, но деликатесов осталось мало. А тут еще министр иностранных дел Козырев едет, значит - икра, балык, семга и так далее - все мечи на стол. Все ясно. Значит, именно поэтому днем около посольства был заметен такой ажиотаж. Вообще, визит любой высокопоставленной делегации - это страшное время для всех сотрудников посольства. Работа с семи утра, и неизвестно до которого часа. Куча проблем и вопросов, которые надо решить, утрясти, состыковать, обеспечить и т.п. Протокольщики - сотрудники протокольного отдела посольства, да честно говоря, и все остальные, будут валиться с ног от усталости. Найдется и нам работенка, ну да бог с ним, наша служба вроде армейской. Будет приказ, будем исполнять.
      Проверяю имущество - все в порядке и иду домой. По дороге навстречу один из посольских. Дипломатический чин его не мал. В Афганистане просидел много лет. Знает все и вся. Циничен, мудр, в глазах усталость, видно, что в последние дни если и спал, то часа по четыре в сутки. "Привет! Что, проверяешь не потырили ли твои фарфор и ковры? Не боись. Работы что ли нет, езжай завтра с утра в "Cоюз афганских деятелей искусств" и на киностудию "Афган-фильм", ты там за своего, тебя там все знают. Посмотри, что да как, кто у них там за cтарших, чем дышат? Потом расскажешь. Считай, что посол дал тебе добро на выезд в город". Ну вот и на работенку напоролся. И хотя формально я ему не подчиняюсь, тем не менее, указания таких людей не обсуждают, а исполняют. Перекидываемся еще несколькими фразами и расползаемся по домам. Ну вот, прикрытие для поездки в город на завтра есть. Да и видно, что в городе и вокруг него зреют события. Уж что-то слишком сильно стала артиллерия Хекматйара работать, канонада становится все более слышной, да и шальные снаряды рвутся у дворца Тадж-Бек, того самого, что в декабре 1979 г. брали наши спецназовцы, свергая "антинародный" режим Хафизуллы Амина. Это в двух километрах на запад от посольства.
      Утром беру в напарники одного из своих коллег - выезжать в одиночку могут лишь немногие дипломаты, проверяем, хорошо ли зарядились рации и садимся в "Волгу". У нее красные - т.е. дипломатические номера. Так спокойнее, да к тому же моджахеды уже знают, что люди, сидящие в дипломатической машине, неприкосновенны, и их нельзя обижать. Канонады почти не слышно, хотя куда-то далеко на запад, за горы, только что низко и с закладывающим уши ревом, почти над головой, прошла двойка "МИГ-21", которые в Афганистане используют как штурмовики для работы по наземным целям, под брюхом у них висит по 250 килограммовой бомбе. Не успели доехать до ворот, как в ту же сторону пролетела пара боевых вертолетов "Ми-24". Противный, чавкающий звук их вращающихся лопастей не спутаешь ни с чем. Значит, действительно отряды Хекматйара рвутся в город. Авиацию в дело бросают здесь тогда когда пехота, танки и артиллерия не справляются. Но, если у войск Масуда дела не шибко хороши, то выезды в город из посольства отменят, и нас не выпустят за ворота. Однако через них мы проезжаем спокойно. Значит, еще поживем. За воротами, т.е. за пределами российской территории, идет обычная афганская жизнь.
      По проспекту Дар уль-Аман туда-сюда едут автобусы, желтые кабульские такси, груженые КАМАЗы, неспешно катят велосипедисты, семенят нагруженные ослики. Изредка эта идиллия прерывается проходом небольших колонн танков и БМП, движущихся в сторону Ришхора, где масудовцы воюют с хекматйаровцами. Вдоль дороги заметно уменьшилось число блок-постов, принадлежавших самым разным партиям, фронтам и движениям моджахедов. Им на смену пришли бойцы отрядов Ахмад Шаха Масуда, которые выделяются неким подобием дисциплины, и одеты в униформу, состоящую из пятнистых американских военных курток и неизменных паколей на головах. Беспрепятственно доезжаем до т.н. МИДовской улицы. Так ее называли советские, поскольку на ней расположено Министерство иностранных дел Афганистана. Едем дальше, чтобы попасть в Союз афганских деятелей искусств. Однако дорогу нам преграждает масудовский блок-пост. Выхожу из машины и вступаю в разговор с бойцами. Их командир - дед лет шестидесяти, с длинной нечесаной седоватой бородой и с неизменным калашниковым за плечом, приветствует меня на характерном панджшерском диалекте, и узнав, что мы из советского посольства (о том, что СССР уже нет, он не знает), говорит, что напрямую мы проехать не можем. Приказ Ахмад Шаха - никого не пускать. В пререкания не вступаю. Спрашиваю, каким путем можно проехать. Дед, плохо знающий Кабул, поскольку всю жизнь прожил в Рухе - а это центр Панджшерской долины, машет в сторону набережной реки Кабул, и говорит, что туда только что поехали какие-то иностранцы, которых он тоже не пустил. Благодарю командира моджахедов, сердечно прощаюсь с ним и разворачиваюсь в сторону Лаб-и Дарья, т.е. набережной реки. Тем более что там расположен знаменитый и известный всем в городе "Сарай-и Шахзада" - главная кабульская валютная биржа. Надо обменять доллары (в которых нам платили зарплату) на афгани. За время сидения в посольстве наши запасы местных денег - афгани - несколько поиссякли.
      Медленно - на набережной всегда дикое количество людей - подъезжаем к "Сарай-и Шахзада". Паркуюсь напротив главного входа и, оставив своего напарника в машине, захожу внутрь. Ничего нового, все по-старому, как месяц, год, пять и даже пятнадцать лет назад. Огромные толпы народа во внутреннем дворе большого, кареобразного трехэтажного дома. Кучи, другого слова просто не найти, денег самых разных стран мира, разложенных стопками просто на земле. Менялы, среди которых много кабульских сикхов, выходцев из Индии, предки которых не одно столетие назад переселились в Афганистан, сидящие на корточках или низеньких табуретках около своих денежных куч. Несмолкаемый шум и гам. В основном народ обменивает афганские афгани на пакистанские рупии, называемые в народе кальдарами. По большей части это купцы и торговцы, выезжающие в Пакистан за товаром. Смена режима в стране привела к изменению курса валют в "Сарай-и Шахзада", который является и всегда был самым точным барометром экономической, военной и политической активности в стране. Курс доллара по отношению к афгани несколько упал, а стоимость пакистанских рупий немного повысилась. Это хорошо, значит менялы и брокеры биржи считают, что ситуация в Кабуле относительно стабильна. Обычно понижение курса афгани по отношению к доллару говорит о военно-политической нестабильности в столице. Курс доллара к афгани равен приблизительно 300, в момент входа моджахедов в Кабул он равнялся 380. Вот тогда - то и надо было менять "зеленые" на афгани. Тогда, в далеком 1992 г., представить себе, что придет время, а оно пришло в начале 21 в., когда за доллар будут давать по 40 тысяч афгани, было просто невозможно. Продираюсь сквозь толпу менял и их клиентов и подхожу к меняльной конторе своего старого приятеля, назовем его, ну, к примеру, Турйалаем. Он выпускник Московского финансово-экономического института и уже лет семь работает в конторе своего отца, который в свою очередь когда-то закончил Высшую школу экономики в Лондоне, и много лет проработал в одном из афганских центральных банков. Это финансовые асы и не самые бедные люди в стране. Оба они - отец, сидящий в глубине конторы за компьютером, и Турйалай, склонившейся над телетайпом, факсов в Афганистане еще было крайне мало, на месте. Это хороший знак. Если бы в городе было неспокойно, то их контора была бы закрыта. Здороваюсь сначала с отцом, а потом с Турйалаем. После традиционных приветствий мне сразу же предлагают не обычного чая, а растворимого кофе с неизменными пакистанскими тянучками. Говорим о том о сем, о политических и военных перспективах, о курсе доллара, о ценах на продовольствие. Минут через десять этого разговора молодой финансист спрашивает меня, что ему делать с хранящимися у него тысячью старых, еще советских сторублевок, которые когда-то были изъяты из обращения в СССР во времена, когда премьером нашей страны был Павлов. Они остались у него еще с времен, когда в Афганистане стояли советские войска, и когда он часто ездил в СССР. Раньше этих сторублевок у Турйалая было гораздо больше, и большую их часть он все же сумел реализовать. А эти оставшиеся сторублевки лежат у него мертвым грузом, и никто их не берет. Я объясняю ему ситуацию с этими сторублевками, и по его глазам - глазам профессионального банкира и выпускника МФЭИ видно, что он знает все хорошо и без моего объяснения. "Странная ваша страна. Как можно изымать из обращения деньги. У нас в Афганистане до сих пор ходят деньги королевского режима и времен республики Мохаммада Дауда и никто их никуда не девает" - говорит мой афганский приятель. Я советую ему сжечь эти сторублевки. Показывать кому-либо или даже хранить у себя сейчас здесь ассигнации с портретом вождя мирового пролетариата опрометчиво. Мой приятель соглашается с этим доводом. Обмениваю у него по выгодному - " братскому", как он называет, курсу немного долларов на афгани. Допиваю чай, прощаюсь и выхожу к машине, в которой скучает мой напарник.
      Познакомился я с Турйалаем года два назад. Мне надо было обменять на афгани довольно крупную сумму казенных долларов. Взяв с собой коменданта - прапорщика-пограничника, входившего в нашу охрану, и кассира, мы поехали в "Сарай-и Шахзада". Один из моих приятелей, проработавший в Кабуле в посольстве более десяти лет и знавший в нем все и вся, порекомендовал мне обратиться для обмена денег в одну из меняльных контор, владельца которой он знал много лет. Это и был Турйалай. Именно к нему я и пошел с просьбой совершить этот обмен. Узнав о том, сколь велика сумма, привезенная мною, Турйалай расстроился. Он сказал, что обменять их на афгани он, конечно же, сможет, однако у него мало банкнот по тысяче афгани - самых крупных по номиналу и ему придется большую часть денег выдать мне банкнотами достоинством в 50 и 100 афгани. Я был вынужден согласиться. Деньги для казенной надобности были нужны срочно, и выбора не было. Пока я вместе с кассиром пил традиционный чай, Турйалай отправил двух своих сыновей, а было им лет по десять, в соседние меняльные лавки, предварительно переговорив с их владельцами по телефону, и они через пять минут вернулись, таща в своих неокрепших еще руках по большому полиэтиленовому пакету, которые как потом оказалось, были набиты афганскими деньгами, упакованными в пачки и перетянутыми резинками. Так они ходили к соседям еще раза три или четыре. Куча потрепанных полиэтиленовых мешков с деньгами, прозаически брошенных в углу комнаты, все росла и росла. Потом, когда эта процедура завершилась, Турйалай прозаически сказал мне: "Все, давай своих американских президентов и забирай наши афганские бумажки". Я, зная, что Турайлай был мне рекомендован надежным человеком, обратился к кассиру со словами российского бандита - " Бабки гони". Однако он, ничего не понимавший в нашем разговоре на языке дари, и не обращавший внимание на кучу пакетов в углу - по его мнению, такую сумму денег, а в Афганистане он был первый раз, и многое, если не все, ему было в новинку, надо было перемещать в опечатанных брезентовых мешках и обязательно с вооруженной охраной, сказал мне, что он так деньги не примет, поскольку их надо пересчитать и проверить на подлинность специальной, ранее мною никогда не виданной машинкой, которую он вытащил из кармана, и которая больше походила на маленький карманный фонарик. Меня обуял тихий ужас. Пересчитать всю ту массу денег, которая была свалена в углу, можно было только к вечеру. Я сказал Турйалаю о доводах кассира, на что он резонно для меня, но как впоследствии оказалось, совсем бессмысленно для кассира, возразил - "Забирай афгани, давай доллары, если банкнот будет не доставать, или будут лишние, позвони мне, сын привезет или заберет. Привезешь к себе и спокойно пересчитаешь. Я же ведь эти деньги взял в долг у соседних менял. А то курс, сам знаешь, меняется каждый час. А вдруг полезут афгани вверх. Я буду в проигрыше. У меня с ними свои расчеты. Я на днях полечу в Дубай, мне как раз нужны доллары". Когда все, или почти все я перевел нашему кассиру, то у него глаза полезли на лоб. С таким - традиционным для Афганистана - способом ведения валютно-финансовых операций он никогда раньше не сталкивался. Все - кирдык. Значит, придется сидеть и считать всю эту кучу денег. Турйалай, узнав о решении кассира, предложил нам пересчитать эти деньги с помощью своих сыновей - афганцы вообще считают деньги очень быстро - но наш кассир отказался. Турйалай послал одного из своих сыновей в ближайшую чайхану, и нам оттуда в течение пяти часов (а именно столько мы пересчитывали деньги, а многие банкноты были старые и грязные, что впрочем не смущало нашего кассира) с интервалом в полчаса приносили маленькие никелированные чайники, именно в них подают столь любимый афганцами напиток. Завершив эту, надолго запомнившуюся мне процедуру, наш кассир распахнул свой пиджак, под которым у него оказался жилет, вроде тех, в которых солдаты носят магазины для автомата, и положил на стол перед Турйалаем довольно много пачек десяти и двадцати долларовых купюр, которые тот, не пересчитывая, засунул в старый английский сейф, стоявший в углу комнаты. Я вытащил из-за пазухи бутылку коньяка, завернутую в бумажный пакет, и с приличествующими словами передал ее Турйа-лаю в знак благодарности за все. Это было сделано по совету человека, который меня вывел на этого менялу. Афганцы вообще не употребляют алкогольных напитков и не знакомы с ними. Как известно, Ислам запрещает это. Однако те из афганцев, что учились в Европе и, прежде всего, в СССР довольно быстро приобщаются к ним, и не отказывают себе в этих маленьких удовольствиях. Приоткрыв пакет и увидев, что там лежит бутылка армянского коньяка"Васпуракан", подаренного мне некоторое время назад членами армянской делегации, приезжавшей в Кабул, Турйалай, за время жизни в Москве ставший большим знатоком горячительных напитков, в знак одобрения поднял вверх большой палец правой руки. Мы тепло попрощались и медленно пошли, сгибаясь под тяжестью денежных мешков, к машине. Сам Турйалай и его сыновья тащили также мешки с деньгами. Загрузив их в машину, в которой сидел одуревший от жары и скуки комендант, мы, еще раз попрощавшись с Турйалаем, двинулись домой. Именно при таких, может быть и необычных, обстоятельствах я и познакомился с Турйалаем.