-16-
В Кабуле Кондратюк не задержался ни одной лишней минуты. В машине встретившего его у самолета полковника Клементьева сменил костюм дипломата на форму десантника-майора, и без промедления был доставлен к вертолету, летящему в Панджшер.
- Откуда прибыл майор? - на всякий случай, для профилактики, еще в машине спросил полковник.
- Из Герата, вестимо, - с улыбкой ответил Игорь.
- Правильно. Как раз позавчера группа армейского спецназа накрыла и разнесла в дым переходившую из Ирана серьезную банду с оружием и наркотиками. Утверждать, что ты принимал участие в этой акции ни к чему, но и отрицать не надо. Отдохнешь недельку и за работу. В вашем Панджшере намечаются серьезные дела.
Приятно было, оказавшись среди своих, сознавать, что тебе действительно рады.
Отметить возвращение командира, а заодно и обмыть его майорские звезды собрались только свои. Всем, кто напрашивался в гости, на этот раз решительно отказывали - это был их праздник.
После первых шумных тостов за новое звание, дальнейшие успехи и здоровье командира, лейтенант Черных сказал:
- До нас дошли слухи, что наш командир помог организовать "войну" где-то под Гератом. Как там, Васильевич?
- Нормально, - отозвался Кондратюк и сменил тему. - Лучше расскажите, что нового тут, у вас.
- У нас все в порядке, - ответил Юрий. - Даже трофеями разжились. Набрели с ребятами на "духов", спальники отбили пуховые, легонькие, ничего не весят. Теперь у каждого есть. А в остальном - отъедаемся, отсыпаемся.
- Набрели? - пытливо переспросил Игорь.
- Нет, конечно. Подполковник Жилин попросил проследить за одним "мирным". Ходил в горы на связь. Пятерых взяли тепленькими.
- А еще наш старшой отличился, - ворчливо заявил Мелентьев.
- Вспомнил, понимаешь, что он учитель.
- Ладно, Дмитриевич, - улыбнулся Марьясин. - Сам расскажу. Понимаешь, - повернулся он к Кондратюку, - прохожу вечером мимо офицерского модуля и около входа наталкиваюсь на сержанта. Здоровенный детина плетется, почти ползет, скрючившись, и плачет. Спрашиваю, в чем дело. Он только промычал что-то в ответ и махнул рукой на вход, откуда только что появился. Я заинтересовался. Захожу в ротную канцелярию и вижу. За столом сидит замполит - старший лейтенант, и наблюдает, как его пьяный ротный, капитан Марьин, отрабатывает удары ногами на катающемся по полу солдате. Кстати, тоже здоровый малый. Пытается прикрыть руками окровавленное лицо и мошонку и вскрикивает: "За что, товарищ капитан? За что?.." Марьин на меня - матом. Предлагает покинуть помещение, пока за меня не взялся. Я советую ему взяться, - ухмыльнулся Михаил. - И спровоцировал. Он оставил солдата и кинулся ко мне. Пришлось врезать, прошу учесть, на правах самообороны. Пока ротный лежал, отключившись, я расспросил солдата. Оказывается, капитан изучал восточные единоборства и чтобы не потерять навыки, напившись, закреплял их на своих подчиненных. При этом выбирал самых рослых и сильных. Зверея, избивал их беспощадно и, наверное, не одного успел лишить способности к деторождению. Замполит хоть и не принимал участия в физическом глумлении, но не упускал случая понаблюдать, как легко унизить человеческую природу. Подчиненные были так запуганы, что даже не пытались жаловаться. Да и толку что?.. На меня накатила такая злоба, что когда капитан очухался, я с ним немного позанимался единоборствами. Так, чтобы не доводить до рауша и дать ему возможность испытать на себе всю прелесть болевых ощущений. А когда он ощутил, я попросил наблюдавшего за этим старшего лейтенанта здесь же, при мне, написать правдивое политдонесение, не забывая и о себе.
- И написал? - поинтересовался Кондратюк.
- Еще как живо! Даже дал политическую оценку своему и капитана поведению, хотя я просил оценить только с позиций уголовного кодекса. Затем я отвел его не к замполиту части и не к представителю военной прокуратуры, потому как там бы это дело наверняка замотали, а в особый отдел к Жилину. Подполковник поворчал, поматерился, но настоял на проведении следствия. Нет, нет, - предвидя, что командир собирается задать предугаданный им вопрос, заверил Марьясин, - я ничего капитану не сломал и следов не оставил. В этом смысле предъявить мне он ничего не сможет.
- Это понятно, - сказал Кондратюк. - Но скажите мне, при чем тут учительство, о котором упоминал Дмитриевич.
Ребята расхохотались и вместе с ними Марьясин.
- Понимаешь, какое дело, - посмеиваясь, пояснил Михаил. - Когда старшего лейтенанта срочно вызвали в политотдел дивизии, я уже возле машины стал по наивности толковать ему об отношении Наполеона к физическому оскорблению солдата. Рассказал, что Бонапарт решительно изгнал из армии телесные наказания, что он всегда недоумевал, как, например, англичане не гнушаются пускать в ход плеть в войсках. "Чего же можно ждать от людей обесчещенных!", - возмущался он. Старший лейтенант смиренно слушал и даже соглашался. Но как только машина двинулась, обложил меня таким ужасным матом, что наш Дмитриевич до сих пор мучается завистью. К сожалению, эти охломоны, - кивнул он на парней, - тоже слышали, как он обложил их временного, но все же родного командира. И вместо того, чтобы догнать машину и отшлепать этого очернителя светлого имени своего начальника, стали ржать, как лошади Пржевальского, падающие с отрогов Тибета.
Любовно глядя на заместителя командира, парни снова расхохотались.
- Это что? - начал Мелентьев.
- Погоди, Дмитриевич, - прервал его Сергей Гамов. - А выпить? Не будем уклоняться от своих обязанностей. Как говорится, если мы этого не сделаем, то никто не сделает за нас!
После того, как все выпили с шутками и смехом, Мелентьев продолжал:
- Помнишь, Васильевич, капитана Пытова, начальника штаба второго батальона мотострелков?
- Конечно. Скромный, культурный офицер. Мне он всегда нравился.
- Так вот, этот скромный и культурный, который тебе всегда нравился, накурился анаши до одури, стал по одному вызывать в канцелярию солдат и показывать на них, какой он меткий стрелок. Ставил их к стенке, ставил им на голову гранат, ну, тот, который едят, а не гранату, и сбивал их из пистолета. У троих сбил, а четвертому угодил в лоб.
- Тоже мне Вильгельм Телль нашелся, - не скрывая злости, покачал головой Марьясин. - Рехнулся мужик. От явного наркомана еще можно чего-то ждать, а от тайного?
- Видать не совсем рехнулся, если кинулся бежать к моджахедам, прихватив в машину несколько автоматов, батальонные деньги и ящик гранат, - возразил Мелентьев. - Успел проскочить КПП, положив из автомата всех, кто там находился. Уже когда выскочил на трассу, из танковой пушки достали. И осталось от скромного и культурного офицера одно воспоминание, - сдерживая готовые прорваться омерзение и гнев, закончил старший прапорщик.
- Гнусное воспоминание осталось, - согласился Черных. - Но это еще не все. Вечером, когда офицеры роты за выпивкой обсуждали это событие, кто-то бросил им на стол две гранаты. Из четырех только один уцелел, и тот останется с культями вместо рук. Вот такие у нас новости, командир.
- Стоило ненадолго оставить вас, как... - грустно покачал головой Игорь.
- Есть и другая новости, и тоже хреновые, - усмехнулся Валерий Савченко. - Начальник особого отдела сказал, что "духи" получили новую инструкцию по "идеологической обработке" мусульман. Им предписано: кто поздоровается за руку с "неверным", тому будут отрубать руку.
- У наших убитых давно уже отрубают, - сказал Костя Игнатов. - Говорят, чтобы не смогли отомстить на том свете. Но я видал и отрезанные головы, и отрубленные руки, и вспоротые животы у мертвых. И не говорите мне ничего хорошего об этих скотах, все равно не поверю! - с истеричными нотками закончил он.
- Хорошо им воевать, - пытаясь разрядить начавшую накаляться обстановку, притворно вздохнул неунывающий Гамов. - Убил неверного - милости просим в рай. А в раю, как я слышал на допросе под Кунгузом, - цветут сады, есть разные фрукты, красивые мальчики, прекрасные девочки и все, что захочешь, все, что запрещено мусульманину в этой жизни. В общем, сплошная лафа! Только вот никак не возьму в толк, почему то, что запрещено в мусульманской жизни, разрешено в мусульманском раю.
- Разве в христианской религии иначе? - насмешливо поинтересовался добряк Никита Голицин. - Нечего выпендриваться. В этом отношении все религии одинаковы: чем больше терпишь в этой жизни, тем счастливее будешь в той, загробной.
- Дай же закончить мысль, - возмутился Гамов. - Так вот, у них - убил неверного, открыта дорога в рай. А тут, сколько ни убивай, не то что в рай, в отпуск не попадешь.
- В Коране утверждается, - подхватил Марьясин, - что, убивая, воин выполняет волю Аллаха, заранее все предусмотревшего и предопределившего, позаботившегося о нем на том случай, если воин будет убит. Тогда убитому не придется ожидать ни воскресения, ни страшного суда. Он сразу окажется в раю. В Коране вспоминается воин по имени Омер ибн Алхумам. Услышав об обещании Аллаха, он воскликнул: "Так значит, между мной и раем стоит только смерть!" и бросился в сражение, чтобы скорее убили. Другому, Джафару ибн Абу Талибу, взамен отрубленных в сражении при Мунте в 629-м году рук - заметьте, все указано точно - Аллах дал крылья, и он, наверное, до сих пор летает вместе с ангелами по небу.
- Вот идиоты! - хохотнул Голицин.
- Не все, - сразу возразил Михаил. - В Коране постоянно встречаются жалобы на то, что духовные наставления не доходят до людей, и поэтому необходимо насаждать жесткую военную и духовную дисциплину. А необходимость этого мотивируется так: "Предписано вам сражение, а оно ненавистно для вас. И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо. И может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас зло. Поистине Аллах знает, а вы не знаете!" Вот так-то, мужики. Какое там стремление в рай через смерть, если, например, в Иране в 7-м веке воинов ислама во время боевых операций по пять-шесть человек сковывали цепями, чтобы пресечь возможность к отступлению.
- Очень удобно, - сказал Юрий и уточнил. - Да нет, не о цепях, это мура. Я о том, что Аллах знает, а вы не знаете. Значит, заткнись и делай, что прикажут.
- Совсем как у нас, - рассмеялся Мелентьев. - Только у нас не ссылаются ни на Аллаха, ни на его первого заместителя по строевой части Мухаммеда. Тут любой мудак с двумя звездочками на погонах в подпитии может погнать взвод на пулеметы душманов.
- Брось, Дмитриевич, - пьяно махнул рукой обычно застенчивый Слава Весуев.
- Что вы все об одном и том же, надоело. Пусть лучше старшой, - кивнул он на Марьясина, - из их истории что-нибудь расскажет.
- Мало ты еще видал, паренек, - укоризненно проговорил Мелентьев. - Да больно уж ловко со своим пулеметом "духов" в рай отправляешь. Ладно, пей да слушай.
- Вот тебе из их истории, Слава, - откликнулся Михаил. - Слышал, наверное, фразу: "Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед - пророк его"?
- Слыхал, - кивнул Весуев.
- Так вот, насчет Аллаха не скажу, а Мухаммед - действительно историческая личность. Французы переиначили его в Магомеда. Жил он с 570 по 632 годы, учти - нашей эры. И поскольку он основатель новой религии, то это религия самая молодая и по количеству верующих самая популярная в мире. Мухаммед умнейший был мужик. Но редкостный пройдоха, блестящий демагог и откровенный разбойник. Можно сказать, пророк с большой дороги! Не счесть, сколько на его совести жизней соотечественников, не разделявших его высосанных из "вещих" снов убеждений - смеси дикости и властолюбия. Как только надо чего-нибудь добиться от верующих, он во сне "беседует" с Аллахом и, проснувшись, сообщает его волю как приказ. Кстати, в основу Корана как раз и положены байки Мухаммеда о наставлениях, полученных якобы от Аллаха. Между прочим, в год смерти у пророка было девять жен.
- Неплохо устроился, - рассмеялся Гамов. - Могучий, видать был мужик. Но ну его к Аллаху. Давайте, ребята, лучше о бабах. Без этого какая выпивка! А ее у нас, слава Аллаху и Дмитриевичу сегодня хватает.
Застолье продолжалось. Пили уже без общих тостов, кто за что и сколько хотел. Молодежь преимущественно болтала о женщинах, похваляясь придуманными победами. Офицеры и старший прапорщик Мелентьев на правах старшего по возрасту составили обособленную компанию. Здесь сейчас шел разговор, который вестись мог лишь в подпитии и среди своих, да и то был небезопасен.
- Я честно не понимаю, за что они так упорно воюют, - хоть и заплетающимся языком, но еще весьма связно излагал свои невинные мысли юный Юрий Антонович Черных. - Живут в такой бедности, что смотреть жалко. Прозябают в дикости, грязи, невежестве. Ходят в рубищах, побираются, голодают. И за эту жизнь идти на смерть? А ведь мы не завоевателями пришли к ним, не захватчиками. Мы пришли помочь им наладить нормальную человеческую жизнь.
- Нормальную жизнь нам бы и у себя наладить не мешало, - с улыбкой заметил Кондратюк. - То, что наши люди никогда не жили в достатке, почему-то всегда считалось объективной неизбежностью. И в песне поется: "Раньше думай о Родине, а потом о себе". Будто родина - это кто-то другой, а не мы сами.
- Хорошо сказано, Васильевич, - заметил Мелентьев. - Ну, а зачем мы пришли сюда, с этим надо бы еще разобраться. Раз народ против нас, стало быть, мы здесь затем, чтобы защищать власть этих Кармалей.
- Которые умеют только помыкать людьми, а не управлять государством, - отстраненно подхватил Кондратюк.
- А у нас разве не так? - с прищуром глядя на лейтенанта Черных, поинтересовался Михаил.
- Ты бы поосторожнее, старшой, - предупредил Мелентьев.
- Ничего, Дмитриевич, Аллах не выдаст - свинья не съест.
- Аллах-то не выдаст. Зачем ему? - откинувшись на постели и пуская в потолок сигаретный дым, задумчиво произнес Кондратюк. - А вот Юрий Антонович донести может.
Еще до отъезда в Москву они с Мелентьевым перебрали каждого члена группы и пришли к выводу: скорее всего, доносит обо всем, что делается в их небольшом коллективе, Черных. Они знали, что время от времени с каждым беседует представитель разведуправления и каждый в силу специфики службы обязан откровенно отвечать на все вопросы. И, тем не менее, решили, что постоянно посылает рапорты именно лейтенант. Судя по тому, что именно к лейтенанту обратился со своим провокационным вопросом старший лейтенант Марьясин, он пришел к такому же заключению.
- Да что ты на самом-то деле, командир! - вскинулся оскорбленный Юрий. - Я не доношу, а докладываю, как требуют от каждого. И докладываю о том, что мы делаем, а не о том, кто что думает.
- Ладно, Юрий Антонович, доложишь, хрен с тобой, - разгорячась, заговорил Марьясин. - Но о чем будешь докладывать? О том, что я против советской власти? Так это чушь. Я не против советской власти. Я против тех, кто, осуществляя эту власть, исказил ее до наоборот. Я против тех, кто из социализма сделал частное охотничье угодье вместо общественного заповедника. Я против того, чтобы, в общем-то, относительно приличный дом терпимости, в котором мы жили, превращали в грязный, заплеванный бардак. А теперь о твоем непонимании того, за что дерутся моджахеды, - продолжал Марьясин. - Вот скажи мне, Юра, за что русский мужик воевал против французов в 1812 году? За сохранение крепостного права, то есть за рабство, которое, кстати, Наполеон намеревался отменить? За двадцать пять лет жестокой солдатчины? За Родину, которая отказывалась признать в нем человека и обрекала на беспросветно убогую, скотскую, первобытную жизнь?
- Так что, по-твоему, надо было отдать страну захватчикам? - возмутился Юрий. - Лапки кверху, и на милость победителя?
- Почему бы и нет?.. Понятно, супостаты, завоеватели, оккупанты. А если на самом деле - с позиций мужика оно так и должно быть: спасители, освободители? Россия триста лет терпела татар. Ради свободы народа год-другой могла бы потерпеть и французов. Дело стоило того. Вот за свободу потом не жалко было бы и жизни положить. Кто-то очень правильно сказал: за всеми неудачными войнами, которые вела Россия, следовали демократические преобразования, а за всеми победоносными - укрепление существующего порядка.
- Значит, патриотизм народа тогда оказался сильнее, - победно заявил лейтенант.
- Сильнее желания свободы? А может, сильнее оказалась глупость народа?
- Ну, ты даешь, Миша! - возмутился и огорчился за народ Черных.
- Да, интересная это штука, патриотизм, - удивленно глядя на Марьясина проговорил Петр Дмитриевич. - Может, объяснишь, что это такое, Михаил? Ты ведь у нас все знаешь и понимаешь. И, - он смущенно покрутил головой, - с войной против французов ты, по-моему, что-то намудрил. Никогда бы такое не пришло в голову.
- Ну, намудрил или не намудрил, думай сам. Я только высказал свое мнение, - ответил Марьясин. - Что касается того, что я все знаю, то ты глубоко ошибаешься. Всего не знает даже командир, хоть он у нас и юрист, - улыбнулся Михаил. - И объяснять, что такое патриотизм, не берусь. Но знаю, что это могучая движущая сила. Знаю также, что мы с тобой в 1812 году все равно поднялись бы против супостата. А еще мне врезалась в память фраза какого-то, видно, очень умного человека: "Патриотизм - последнее прибежище негодяев". Негодяи, надо понимать, это те, кто использует патриотизм людей в своих шкурных интересах. Предлагаю выпить за этого умницу.
- Что-то в этом есть, - сказал Мелентьев и принялся разливать водку по разнокалиберным емкостям. Над чашкой Юрия задержал руку и посмотрел на лейтенанта.
- И мне, Дмитриевич, - подумав, махнул рукой Юрий. Выпив и закусив долькой дыни. Черных заговорил:
- Я, конечно, не могу отказать афганцам в патриотизме. Просто не понимаю этого дикого патриотизма.
- Надо еще учесть, что он круто замешан на религиозной закваске, - сказал Михаил. - Не даром же духовенство объявило "джихад", то есть войну за веру.
- Вот чудаки! Так не понимать чистоты наших помыслов, - усмехнулся Кондратюк и, вспомнив книгу, подсунутую ему хозяином московской конспиративной квартиры, продолжал. - Я как-то прочитал доклад полковника русского Генштаба, знатока Востока, своему начальству. Так он писал, что никакие убеждения, советы, угрозы России не смогут переиначить вековое устройство мусульманских государств. Как видим, и с помощью военной силы мы не слишком преуспели. Надо было учесть печальный опыт англичан в 1838-1841-м и 1878-1879-м годах. Во время первой кампании от английских колониальных войск в живых остался только один человек - врач по фамилии Брайтон. Во время второй кампании уцелел лишь командир бригады генерал Берроуз, кажется, в одних подштанниках доскакавший до своих передовых редутов. Ничем не кончилась и попытка оккупации англичанами Афганистана и в 1919 году.
- Чего-то ты многовато англичан-то похоронил... Ну, да хрен с ними, - решительно заявил Мелентьев. - Хотят духи жить в дерьмовом средневековье, пусть живут. Я однажды слышал, как наш политработник через переводчика объяснял "мирным", как их там, дехканам в кишлаке. Мол, революция дает вам землю и воду, берите, пользуйтесь и живите как люди. А какой-то старик говорит ему, что никто ничего не возьмет. Потому что указ правительства о передаче земли и воды написан людьми, а Коран дан Аллахом. И в нем сказано, что чужую землю и вообще частную собственность трогать нельзя. А кто тронет, на того обрушится гнев божий и божья кара.
- Мне вспомнилась афганская притча, - подхватил Михаил. - Бедняк пришел к богачу и говорит: "Мы дети одного отца и одной матери, Адама и Евы, поэтому мы с тобой братья. Поделись со мной". Богатый дал ему кусок мяса. "Почему ты не даешь мне третью часть имущества, как заповедана Аллахом при дележе между братьями?" - спросил бедняк. "Скажи и за это спасибо, - ответил богатый. - Ведь если другие братья узнают, тебе и этого не достанется".
- Что верно, то верно, - рассмеялся Мелентьев. - Расхватают, и все начинай no-новой. Если, конечно, не наладят социализм.
- Слушай меня! - зычно крикнул Марьясин, окидывая взглядом развеселившееся застолье. - Разминку считаем законченной. Теперь начинаем пить по-настоящему!
Обсудить
Часть тринадцатая
Продолжение
