За окном дождь. Он начался с вечера и всю ночь упрямо барабанил по стеклу. Несколько дней назад была в городе нормальная среднеазиатская весна, народ поскидывал надоевшую за зиму одежку, и апрель полностью вступил в свои права. Сегодня, по - видимому, погода выражала таким образом свое несогласие с Люськиным поступком. Эта мысль упрямо лезла всю ночь в Люськину беспутную голову. Ее организм всегда неадекватно реагировал на привычные всем условия: на транквилизаторы выдавала головную боль, на вязание - истерику, а на мерный стук дождя вместо сна шел подсчет слонов. Люська устала их считать, пытаясь заснуть, это уже были не одиночные слоны, а целые стада, по всей планете не было столько слонов, сколько она их насчитала за ночь.
Но вот долгожданный рассвет. За окном все размытое и серое, все спешат с мрачными лицами, как - будто в город опять пришла осень. На остановке толпа жаждающих работать, людей. Из всех видов транспорта Люська предпочитала такси, но сегодня она не хотела спешить. Хотя уже все решено и обговорено, но спешить она все равно не хотела .На заводе толпа схлынула и она, выпав из мокрой толпы , забила себе место у залитого грязью окна. Отгородилась от всего мира, уткнувшись в мутное стекло. Люськина душа металась в поисках выхода, а выхода не было. За все в мире надо платить: за любовь, дружбу, восторг, поклонение, ненависть, ошибки. Всю жизнь мы за что - то рассчитываемся, потому что бесплатных пирожных не бывает. Ехать надо было почти до конечной остановки, времени подумать было достаточно.
Кинотеатр "Казахстан", за ним - роддом, на этой кафедре Люська провела немало часов и на лекциях, и на практике, не один раз дежурила, знакомы ей каждый коридор, палата, холл. Но сегодня здесь играют другую пьесу, трагедию. У главного входа делать нечего, там выдают жизнь. Мы же сбоку, по подвалу, в студенческом гардеробе сдадим вещи, накинув халат, поспешим в ординаторскую. Что ж, на пятиминутку опоздала, шефиня заметила, но ободряюще улыбнулась: "Иди переодевайся..."
Теперь главная хозяйка - нянечка. Бедные подруги по несчастью - миллионы советских женщин, кто из вас не испытывал рабскую зависимость от старых алкоголичек? Кто из вас угодливо не заглядывал им в глаза, надеясь на слова поддержки и одобрения? А в ответ - в лицо бросали рваную рубашку, кою трудно назвать оной из - за обилия дыр да застиранный, не имеющий цвета, халат с бинтом вместо пояса. Потом терпеливое ожидание в больничном холле с такими же товарками по несчастью, у врат Дантового ада, по всем семи кругам, под насмешливыми взглядами медперсонала и высокомерными, гордо несущих свое пузо, беременных. У всех в глазах вина собачья, когда избитая за украденный кусок мяса ползет она к ногам хозяина лизнуть сапог в надежде, вдруг простил, хотя знает наверняка, что не простил, а сейчас еще пнет ногой в больное место, мстя за несколько минут счастья.
Господи, да что же мы все мазохистки такие?! "Умом Россию не понять.." Это женщин наших невозможно понять: сами на себя мужиков от выпивки тащим, сами предохраняемся, не докучая своим возлюбленным такими низменными вещами, не дай бог у них от сих мыслей импотенция наступит, сами в консультацию бежим с коробкой конфет, втискивая ее в руки участковой врачихи с надеждой на хорошие анализы, сами выкрадываем деньги из зарплаты, чтобы отдать за надругательство над своим телом. Это ведь у них там за железным занавесом все для женщин: любовник сам предохраняется,даже есть наркоз и называется очень красиво - abrasio cavi uteri/
У нас же по простому аборт и, наркоз, известный всем советским бабам - крикаин: когда стискиваешь зубы и то ли молишься, то ли маму зовешь. Потом сползаешь с кресла, скрипишь зубами "спасибо", виновато и суетливо суешь конвертик в подставленный карман и быстренько освобождаешь место для очередной жертвы.
Окрик санитарки "Следующая..." рвет мысли, ну как в омут с головой - следующая она. Люська открывает знакомую дверь, но вместо зрителя с галерки, сегодня она главное лицо. Привычный белый цвет действует сейчас раздражающе, а в голове, кроме страха одна назойливая мысль: во Франции белый цвет - это цвет королевского траура. Пробившийся откуда - то робкий лучик солнца слепит глаза, вызывая слезы от белых стен, белых халатов, белых лиц в масках.
Белые руки, пахнущие эфиром и йодонатом, ложатся мягко на плечи: "Девочка моя, подумай, еще не поздно, ребенок будет жить" Горькая улыбка косит Люськин рот: "А кому он нужен? Матери - студентке перед госэкзаменами, прижившей его из за дурацкой бабьей жалости со смертником из ДШБ.?" " А может именно ему и нужен?"
Упрямо трясет плечами:
- Наверное, уже не нужен - последнее письмо было сразу после 8-го Марта, уже месяц гробовое молчание. Он не знает о ребенке, а я не знаю нечего о нем. Может как раз в этот момент прибыл из Афгана в приволжский городок цинковый гроб с сопроводительным письмом от командира: "Ваш сын геройски погиб, выполняя интернациональный долг.."
Ее ирония оборачивается против нее самой, предательски набегают слезы, а перед глазами встают строчки из последнего письма: "Малыш, я сегодня видел изумительный сон. Мы с тобой гуляли по городу, а потом ехали на метро, ты мне что то рассказывала, но тут меня разбудил дневальный, я чуть не убил его. Нечего у нас остались считанные дни до встречи. В рейде встретились с нашими ребятами из ЛФК, все передают тебе привет. Ладно заканчиваю, извини за письмо, сама знаешь из меня сочинитель, как из Ивана балерина. Крепко целую, скучаю, до скорой встречи..."
В Люськино сознание врываются слова:
- Решайся, время не ждет.
Ну вот и все, одной рукой вытирая слезы, размазывает макияж, ругая себя в душе последними матерными словами за сегодняшнюю косметическую вывеску, другой - рвет завязки на халате.
- Успокойся, это не больно, ты уснешь и нечего не почувствуешь.
-Хорошо бы уснуть и не проснуться.
- Типун тебе на язык.
Уже на кресле, ноги стянуты ремнями, а в руку требовательно впивается игла.
- Считай.
Чего считать, когда уже кружится голова, и я падаю:
-Что же вы все такие бесчувственные? Я же ударюсь головой, поднимите меня, пожалуйста. Но падение продолжается, кругом темнота. Может, я уже умерла, но где спасительный свет в конце туннеля? Вместо света появляется ребенок с жутко знакомым лицом. Где я его могла видеть? Сударыня, вспомни свои детские фотографии - это твои карие глаза и хитрющая улыбка, только волосы не твои, а темно - русые, вьющиеся. Он что - то говорит, это важно, я обязательно должна его услышать. Боже, знакомый до боли волжский акцент:
-Мамочка, не делай этого.
-Господи, кто здесь мамочка?
-Нам было так хорошо всем вместе.
-Кому нам?
-Папе, мне и тебе.
-Папе? Он нечего не знает о тебе, он даже не подозревает о твоем существовании.
-Ты не права, мамочка, твои письма дышали добротой, они источали нежность! Неужели ты думаешь, он не догадался?
-Родной, какой ты наивный, мужчины такие толстокожие, им намеки недоступны, они признают только факты. Я честно ждала его приезда, чтобы поставить перед фактом, но дальше не позволяет срок. Да и не нужны мы ему, у него другая жизнь в другом городе.
-Ты, опять на права, мамочка, я послан ему свыше за искупление его грехов, за всех им убитых пришла бы в мир христианская душа. И когда бы он меня крестил, на него снизошло успокоение. Я принес бы ему покой. Мама, спаси меня пока не поздно...
Навстречу тянутся маленькие трогательные ладошки с беззащитными пальчиками, надо только успеть до них дотянуться. Но уже сомкнувшиеся было руки отбрасывает в стороны автоматная очередь. На миг возникает расколотое небо, улыбающийся десантник машет рукой и кричит: "Я вернусь, малыш!""
Откуда - то со стороны в сознание пробиваются слова, еле сдерживающие крик: "Виталий Андреевич, да сделайте что - нибудь!!!"
-Таня, не суетись, она уже приходит в себя, просто не подрасчетали с калепсолом.
-Люсенька, девочка моя, как ты меня напугала, чтобы я сказала твоей матери?
-Мальчик?
Недоумевающий взгляд вспыхивает озарением, уже рвется невысказанный вопрос.
-Я его видела, он был такой красивый!
Голова бессильно падает на белые простыни и только губы шевелятся в забытьи:
-Я себе этого не прощу.
Старая акушерка, на морщинистой шее, которой висит, не скрываясь, на суровой нитке простой крест, торопливо крестится, оглядываясь по сторонам, не заметил ли кто-нибудь, перетаскивая Люську на каталку шепчет на ухо: " Как отмажешься, девонька, сходи в церковь.
Знаю, что комсомолка, но великий грех на тебе, на твоей душе, сходи родная..."
Время не ждет, время летит и жизнь возвращается на свои круги. Опять лекции, практика, дискотеки, танцы, кабаки, театры, концерты, однокурсники и поклонники. Жизнь прекрасна, товарищи, и она продолжается. Стоп, церковь, божий дом, что там говорила та старушенция в роддоме.
Под неудомевающими взглядами друзей рука робко тянется к воротам, Линка смеется: "Люська, мало того, что нас исключали зимой из института за антисоветские песни, теперь на госэкзаменах хочешь вылететь за религию?" Но это бесполезно, друзья знают, если у Люськи есть цель, ее никто не остановит, пусть ползком, пусть по грязи, пусть вся в крови, но своего добьется, а зачем ей это надо, захочет - потом расскажет.
-Тебя ждать, новообращенная?
Вся мыслями уже в церкви, Люська досадливо оглядывается, пытаясь понять, чего от нее хотят и нарывается на насмешливый взгляд: "Куда ты, грешная и земная, что ж ты натворила такого, что о душе вдруг вспомнила?"
Люся останавливает взглядом: "Никому из меня душу не вытрясти, и куда мне с ней податься - это мое личное и острить по этому поводу не советую."
Опять остановка, но теперь грустные, смотрящие с жалостью глаза:
-Люсенька, ты давно веруешь?
-Не знаю.
-Ты, поэтому не вышла меня замуж, что иноверец?
-Не знаю, Абс, милый, наверное, ты прав, это подспудно сидело в моей душе, а я и не догадывалась. А теперь, идите мои родные, и не останавливайте меня и не ждите.
Для начала 80 -х это был такой смелый поступок, сравнимый разве с выступлением перед Кремлем против Советской власти - комсомолка, студентка, староста группы - в церкви среди бела дня, где все под неусыпным контролем КГБ. Уже стоя под палящим солнцем среди знойного церковного двора, Люська ощутила нелепость ситуации. Из под тени деревьев на нее змеились бабки: распущенные волосы по голым плечам, без креста на шее и Христа в голове, пришла посмеяться над святыми их сердцам реликвиям.
"Боже, как я глупо выгляжу, но еще глупее сейчас будет уйти. Боже, что делать?"
Из портала здания выходит послушница: "В таком виде в церкви нельзя находится, вы можете не верить, но смеяться... Я прошу покинуть вас церковь"
Люська торопливо перебивает ее шепот: "Извините, я не хотела никого обидеть, просто я должна что то сделать, но не знаю как, меня никто не учил..." и бессильно замолкает, понимая, что нечего не может объяснить. Женщина ждет дальнейших объяснений, но в горле - ком, в глазах - слезы. Но на плечи опять ложатся руки, тяжелые и мягкие одновременно, пахнущие чем - то сладким и дурманищем. Люся вскидывает голову, дергает плечами и упирается взглядом в священника, он с пониманием смотрит на нее.
-Я понимаю, что вы этого не знаете, но в церковь в таком виде нельзя. Но я вижу, что у вас действительно, что то случилось исключительное, если девушка ваших лет зашла в дом божий. Я поговорю с вами, дочь моя, если у вас есть чем прикрыться.
Люська беспомощно заглядывает в сумочку:
- Только халат и шапочка, святой отец.
-Вы, медик, дочь моя?
- Да, студентка.
-Не смущайтесь, одевайтесь, бог вам простит ваш необычный вид.
Необычный вид, мягко сказано! После палящего зноя в спасительной прохладе церковных стен, со всех сторон смотрят суровые лики святых великомучеников на коленопреклоненную девушку в белом халате и шапочке перед алтарем.
Отец Григорий, накрывает ее какими то белыми полосами, читает молитву, и положив руки на ее голову спрашивает: " Что случилось у вас, дочь моя?" Минут 40 он честно вслушивается в бессвязный лепет слов прорвавшихся душевным нарывом, плачем, не успокаивает, а только терпеливо ждет, когда иссякнут слезы. Затем выделив из этих рыданий самое главное, задает вопрос: "Так отец ребенка до сих пор о нем нечего не знает?"
- С последнего мартовского письма, я нечего о нем не знаю.
-Дочь моя, зачатие и рождение - это святое таинство, в котором участвуют двое. Во время аборта, устами невинной души звучала истина. Мы молимся за воинов, павших в Афганистане, но грех убийства тянется за ними всю жизнь, и ответ за это они будут держать там, на небесах. Но, видимо твой сожитель, действительно неплохой человек, если Господь дал ему возможность встретиться с тобой и зачать ребенка. Господь дал шанс ему искупить свою вину, послав этого ребенка. Ты же, дочь моя, совершила несколько грехов, самый страшный из них - смерть ребенка, ты даже не попробовала известить о нем отца, две души ты оставила без покаяния. Если он жив, скажи ему и поставьте вместе свечу перед распятием Христа - спасителя нашего за безвинно убиенного младенца, закажите молебен. Если же мертв, закажи панихиду по погибшему воину и попробуй поставить свечу сама, может Господь наш спаситель и отпустит тебе твой грех, дочь моя.
-Отец Григорий, а можно я сейчас свечу поставлю, скажите только куда.
Старый священник, грустно улыбнувшись, понимающе кивает в сторону распятия.
Быстрее, как можно быстрее, избавиться от чувства вины, охватившего весь ее организм. Казалось, раскаленным железом припечаталась в ладони "мелочь", приготовленная за свечу. Схватив самую дорогую свечку, бросилась к указанному кресту. Дрожащие руки все портили: то свеча не становилась, то становилась, но падала, а когда она встала, то просто не захотела гореть. Отец Григорий остановил Люськину возню у распятия: "Дочь моя, Господа не обманешь, видно действительно вина на тебе большая, не принимает он твоего покаяния. Так что ступай с Богом, что делать ты знаешь..."
Потерянная она вышла из церкви и некоторое время брела в толпе. Спустя пару минут, она сдернула с себя халат с шапочкой, затолкала в сумочку, и перебежав дорогу перед трамваем, прижалась лицом к госпитальной ограде. Машинально двинулась к проходной госпиталя, затем резко передумав, спустилась к речке, протекавшей вокруг госпитальной территории. Около воды, на берегу лежало поваленное дерево, на него она и села, предварительно кинув туда спецодежду. Невидящими глазами уставилась она на несущую свои воды с дальних гор Кара Су. Черная вода - так переводилось это на русский язык, вода действительно была черная или вернее грязная, такая же, как Люськины мысли.
-Ну, что Бога обмануть хотела, дрянь малая? Позерством голубушка занималась, ты, зачем в церковь пошла, если нет духа всю правду выложить? Ведь не только из младенца, ты туда пошла, а из-за отца его. Ведь если он мертв, ты виновата в его смерти. Ты его, мерзавка, отправила его в Афган обратно. Так что будем вспоминать с самого начала?
Было это начало 80-х, когда народ жил при коммунизме, только об этом не догадывался. Это было время, когда холодильник и телевизор в каждой квартире не считались предметами роскоши, когда в профкоме устраивались словесные баталии за очередь на автомашину, а в кассах аэрофлота - кулачные бои среди желающих улететь самолетом.
Это было время, когда плакаты бровастого человека с гипертрофированной грудью, напоминавшей справочник "Награды мира", пестрели по всей громадной территории, шестой части света. Единственное, что омрачало ясное сознание населения на фоне всеобщего оптимизма возможная война с Америкой. Это сейчас смешно, а тогда это все воспринималось очень серьезно. Поэтому желание ЦРУ командовать в близлежащей феодальной республике, нашим Генеральным штабом однозначно было воспринято в штыки. Самые обычные политические дебаты были раздуты нашими грушниками до революционной ситуации. Афганское правительство попросило о помощи и мы ее 10 лет оказывали, заплатив за нее жизнями молодых ребят и развалом Союза.
Решение о помощи записали, а приказ отправили в Министерство Обороны. Огромная машина военного бюрократизма запустила свои винтики, по всей стране военкоматы начали мобилизацию желающих оказать интернациональную помощь дружественной нам стране. Через 24 часа после приказа Термезская дивизия навела понтонную переправу, первой вошла в Афганистан и прямиком направилась в Кабул. Первым было проще: за спиной - героическое прошлое, впереди - светлое будущее...
Нет, по первой встречали наших как освободителей, дастарханы накрывали, как там у Пушкина "кричали женщины ура, и в воздух чепчики кидали..." Но время шло, а пуштуны никак не хотели жить в социализме. Будь у наших вождей хоть мало-мальское историческое образование, они бы знали, что Британская империя вела свои захватнические войны в Афганистане больше ста лет и убралась оттуда не соло нохлебавши. А также бы знали, что это в наших среднеазиатских республиках с инфекционными заболеваниями в принципе покончено, а у них как раз наоборот. Поэтому, когда в конце лета среди ограниченного контингента началась эпидемия гепатита, они были неприятно поражены.
Надо отдать должное нашей армии, сказано, что через 2 часа должен стоять палаточный городок, через 1 час 55 минут доложат о готовности приема больных. Гепатит же не вникая в планы советских военачальников, продолжал набирать силу и госпиталя в Кабуле, Поли - Хумри, Кундузе уже не справлялись с потоком больных, а ведь в первую очередь их интересовали раненые. Поэтому командование ТуркВО решило отправлять всех инфекционных в близлежащие госпиталя Союза.
Окружной военный госпиталь 340 имел две территории. Филиал в районе Госпитального рынка по приказу начальства полностью был отдан в распоряжение инфекционного госпиталя. Учитывая размеры эпидемии, в ход шли не только действующие отделения других профилей, но и спортивный зал ЛФК. С целью экономии каждого метра и имея ввиду, вероятно людей с больной печенью, кровати ставили двухэтажные. Главный инфекционист проделанной работой остался доволен, приказом он открыл эпидфонд, дал информацию в военкоматы о дополнительном наборе медсестер, отрапортовал об этом начальству, за что досрочно получил подполковника.
К началу 5го курса все студенты начинали подрабатывать, и Люська не раз уже подумывала о дополнительном заработке, поэтому когда ей позвонила Линка и предложила вместе с ней идти работать в госпиталь, где у той работала какая то тетка, она не раздумывая, согласилась.
24 отделение с основания принадлежало к инфекционному госпиталю и работало на гепатит. Во время эпидемии, построенный рядом спортивный зал для лечебной физкультуры был отдан под командование начальника 24го отделения и старшей медсестры. Учитывая, что там в основном находился рядовой состав больных со средней тяжестью, на дежурство туда направляли медсестер, набранных через эпидфонд.
Формально, числясь медсестрой 24го, в действительности дежурила вместе с Линкой в ЛФК. На Люську, зашедшую в спортивный зал, уставилось 150 пар голодных глаз. Перепуганная девчонка забилась в процедурную, боясь показать нос в зале. Было дикое желание сбежать домой. Раздумья прервал приход ее помощников, о которых ей говорила Линка. С толпой ребят, давно не видящей женщины, можно было справиться только спрятавшись за личность. Быстро разобравшись в своих помощниках, Люська поняла, что среди ее помощников как раз есть такая личность.
Санечка, не добрав два балла на факультет журналистики, добровольно подал заявление в Афган, через два года, на самом дембеле, ему удалось подхватить гепатит и попасть в окружной госпиталь. Он уже не был военнослужащим, но еще и не был гражданским. Необычное положение, два года Афгана и повышенный интелект, вызывал уважение толпы. Каких то других сильных лидеров на тот момент в ЛФК не было.
Сказано, сделано, жертва выбрана, надо обаять. В молодости все мы красавицы, потому что молодость сама по себе красива, но что нельзя у Люськи отнять, то это обаяния. К концу дежурства, если не все отделение, то большая его часть была влюблена в новую медсестру, кроме намеченной жертвы. Почему то именно Санечка изо всех сил рвался из силков Люськиного обаяния, вызывая ее искреннее недоумение. К тому же он обращался к ней на "Вы", что при ее коммуникабельности выводило ее из себя. Как типичная представительница лучшей половины человечества, она просто не имела морального права оставить свою жертву в покое. На тебя не действует обычное кокетство, будем брать духовными ценностями: поговорим о Пастернаке, почитаем Ахмадулину, попоем Окуджаву, поделимся сомнениями о творчестве Пикассо. Тоже не действует? Тогда перестанем обращать внимание. Вы должны мне помогать, вот и помогайте, а я в это время буду флиртовать вместе с Линкой в 24-м отделении с офицерами.
Господи, когда же интеллигенты перестанут выбирать духовную пищу вместо физической? Как тот..., не будем говорить, Санечка заглотил наживку. За ним Люська была как за каменной стеной. За нее работали, ее не трогали, обожая издалека, она пользовалась свободой передвижения по госпиталю и за это приятное времяпрепровождение ей еще платили деньги. И, хотя вспоминая свою невесту из Кишинева, обращался к ней Санечка по прежнему на "Вы", с момента ее прихода на дежурство и до отбоя он сидел как приклеенный у нее в ординаторской, а после отбоя дневальные охраняли ее сон, отправляя ретивых поклонников к Санечке. Когда же его опека мешала авантюрным выходкам Люськи, хитрющая девица зазывала в ординаторскую кого-нибудь из ошивающихся вокруг представителей Кавказа и заводила жутко захватывающую беседу о двух самых древних инстинктах человека: деньги и секс. После первых же фраз Санечка скучнел и исчезал из поля зрения. Люська же по быстренькому объясняла, что та мелочь, что кавказец может выручить после продажи апельсинов, даже не может сравниться со сказочными гонорарами будущего акушер-гинеколога. А посему разговор прекращался, восточный человек с позором изгонялся, а дежурная медсестра через окно сигала в 24-отделение, где вместе со своей напарницей Линкой охмуряла вновь прибывших лейтенантов. Когда же ей это надоедало, она резко вспоминала про свои обязанности и виновато возвращалась в родные пенаты. Вернуть Санечку на его место для выполнения ее обязанностей не составляло большого искусства. Для этого надо было только зайти в спортзал и крикнуть "Эй, на острове..." Санечка вылезал из укрытия, натянуто отвечал ей "Отдавай сундук". Этот своеобразный обмен репликами из полюбившегося им обоим мультика восстанавливал статус кво.
Вскоре, произошло событие, после которого они перешли на "ты" и стали друзьями на долгие годы. Как то вечером, уже после отбоя в ординаторской, где она с Санечкой вела задушевную беседу, раздался телефонный звонок. Сквозь помехи прозвучало категорическое требование, чтобы дежурная медсестра явилась в приемное отделение, после чего телефон сдох. Попыталась перезвонить в приемное отделение, чтобы узнать для чего она понадобилась, но трубка молчала.
- Придется идти.
Люська начала собираться. Встревоженный Санечка пытался предложить свою помощь.
- Если не прием больных, то за хождение по госпиталю после отбоя ты можешь загреметь на губу.(Это Санечка обращался с ней на "Вы", она же с первого дня - на "Ты").
Дни еще были теплые, но ночью воздух был уже по- осеннему холодный, поэтому поверх белого халата Люська накинула теплый госпитальный халат
из коричневой байки, болтающийся на ней до самого пола. Он-то Люську и подвел. Когда она, как Чапай в бурке, путаясь в полах халата добрела, наконец, до приемника, любуясь звездным небом, получила подножку. Падение было замедленным, как в кино, длинные рукава халата взметнулись крыльями вокруг тела, были схвачены чьей-то сильной рукой и тело дежурной медсестры было оттащено в близь растущие кусты. Когда нападающий открыл свой рот, первая мысль была: "Восток - дело тонкое!"
Если восточному мужчине женщина постоянно будет твердить, что он дешевка и не может ее купить, он, естественно, решит утвердиться, поднять свой авторитет. И это утверждение женщине вряд ли понравится. Кричать ей не позволяло воспитание и гордость, руки были связаны рукавами халата, а на ногах сидел славный представитель Кавказа. Во всех его умелых действиях сказывались память предков и опыт боевых операций в Афгане.
Но расслабляться, как советовали в старом анекдоте, Люська не собиралась: молча, не трепыхаясь, она дала насладиться подонку его, почти наступившей, победой и, когда приблизились слюнявые губы для поцелуя, от всей души вцепилась ему зубами в нос. Последовавший крик боли, был услышан проходившим мимо лейтенантом и приблизившимся к кустам по своим делам. Перепрыгнув через изгородь, он упал прямо на скульптурную композицию: "Безвинная жертва Афгана", причем верхняя часть композиции откатилась в сторону с матом. Заинтересовавшись фразеологическими оборотами речи, офицер врезал пару раз в источник звука, после чего кавказец улегся мирно рядом с Люськой. Решив выяснить боевую обстановку, лейтенант зажег спичку и заметил, наконец, Люську: "Ты чего здесь?" Каков вопрос, таков и ответ:
-Не видишь, отдыхаю. Всю жизнь с детства мечтала, чтобы трахнули меня на траве ночью и наградили вен. заболеваниями...
- Ну, ты даешь!?
- Нет, я не даю, но взять пытаются. Может, развяжешь?
Лейтенант, проходящий интернатуру на базе окружного госпиталя, сообразил, что собеседница его продолжает лежать и бросился оказывать помощь - поднимать, отряхивать, развязывать. Кивнув на лежащего без сознания армянина, поинтересовался:
-Что с этим делать будем? Патруль вызывать?
Его новая знакомая аж поперхнулась:
-Ты еще телевидение позови, создай мне рекламу на всю жизнь. Отлежится до утра, а послезавтра ему в Афган, там ему судьба за меня и воздаст.
Парень пожал плечами:
-Ну, твое дело, пошли провожу до отделения.
По дороге грязная, растрепанная Люська, отворачивала свое лицо, молчала, на своего спасителя впечатления не произвела, и они молча расстались у двери отделения, где за свой подвиг получил он скупое спасибо. Хотя Люська проработала в госпитале еще два года, больше они не встречались.
В ординаторскую залетела раненой тигрицей: было больно, ударилась плечом и попой, когда падала, было противно собственное тело, к которому прикасались грязные потные руки; обидно, что человек с которым находилась в добрых отношениях, мог так поступить. В своих метаниях по комнате уткнулась взглядом в стол, там белел листок бумаги: "Извините, что не дождался Вас! Что-то случилось? Ну-ну, не берите в голову, в жизни хватает всякого дерьма. Если Вас уволят, мне будет Вас не хватать! А.Р."
Зажав записку в руке, бросилась в спортзал, к Санечкиной койке. А тот вроде и не спал, лишь девичья рука дотронулась до его плеча, глаза открылись, а тело потянулось за рукой в ординаторскую. Там на кушетке, уткнувшись в Санечкино плечо, она излила свое горе.
Реакция была неожиданная:
-Сколько раз тебе было говорено, что твое хождение по лезвию бритвы добром не закончится. Просил тебя не рыпаться! Отныне я встречаю тебя у ворот проходной, и в моем обществе даже в туалет ходить будешь.
Несмотря на трагичность ситуации, представив эту сцену, героиня ночи рассмеялась:
-Может хоть отворачиваться будешь?
Как человек не лишенный чувство юмора, хоть и буркнул Санечка "Не ржи, так и будет", не выдержав тона, засмеялся вместе с Люськой.
Под Санечкиным конвоем Люська и находилась до самого отъезда на хлопок. Как, студентка, она со всем институтом должна была уезжать в Голодную Степь. Услышав на лекции о завтрашнем отъезде, Люська заспешила в госпиталь, сообщить о своем месячном отсутствии. По пути она заехала в ЦУМ, где купила нравившуюся Санечке пластинку "Под музыку Вивальди", 14 октября у него должен был быть день рожденья, и на эту дату он, к сожаленью, еще не попадал домой.
Пока велась беседа с начальством, новости распространились по 24-му отделению и ЛФК, ребята потянулись прощаться с полюбившейся ей медсестрой. Санечка явился последним, прижимая к себе какой-то сверток, чмокнул в щеку, благодаря за подарок и прошептал: "Иди к проходной, я сейчас бегу из госпиталя". Выглядел он в гражданке чудовищно: брюки не доходили до щиколоток, а рубаха пузырилась на спине, причем он мужественно хромал, так как кеды были на два размера меньше. Смущенный своей одеждой с чужого плеча, Санечка по началу молчал. Люська же оцепенев и оценив по достоинству его подвиг, мужественно взяла его под руку и потащила за собой по аллеям своего любимого города. Когда, через пару часов им пришлось прощаться, то услышала:
-Когда ты в этом городе, он прекрасен. При твоем отсутствии - это безжизненная пустыня.
Споткнувшись на ходу, уставилась удивленными глазами:
-Что напоследок решился в любви объясняться?
- Нет, Лисенок, что ты:
Вам не нужна любовь моя,
Не слишком заняты Вы мною,
Не нежность, прихоть Вашу я
Признаньем страстным успокою...
-Мой любимый Баратынский...
-Конечно, твой любимый поэт, ведь чтобы он не писал, это ты, твои чувства, отношение к тебе окружающих. Извини, ты еще не созрела для любви. У тебя масса поклонников, но душа твоя спокойна, и как бы ты ко мне не относилась, ты забудешь все как сон, лишь я исчезну из твоей жизни.
Люська надулась, и прощанье было бы холодным, если бы Санечка не стал целовать ей руки, нежно прощаясь с каждым пальчиком:
-На правду не обижаются, перед отъездом я приеду к тебе попрощаться на хлопок Выше нос, Лисенок, это уже не мое:
Зачем гореть, дерзать, расти,
Когда судьбою не дано мне для тебя цвести?
А насчет любви, Санечка ошибался. Просто при всей ее открытости, всегда у нее что то оставалось за душой, куда она никого не пускала. Любовь налетела на Люську как ураган, тайфун, цунами... В ту пятницу нечего не предвещало стихийного бедствия. В квартире объявилась школьная подруга с категорическим требованием выезда на отдых. Ее парень достал на выходные путевки в дом отдыха в Чиназ, но Татьянины родители отпускали дочь только с одним условием: обязательным присутствием Люськи в качестве дуэньи. Это они, конечно, круто ошибались, да и ехать Люське не хотелось, у нее в понедельник был зачет по фармакологии, но дружба требовала жертв. Заезд начинался с утра субботы, их завезли и оставили с вечера. Люська с чистой совестью устроилась в шезлонге на веранде и принялась зубрить латынь, предоставив друзьям наслаждаться обществом друг друга.
Утром их разбудили робкие лучи майского солнышка и щебет птиц, позавтракав в одиночестве, отдыхающих еще не подвезли, отправились на пляж. Холодная речная вода не располагала к длительным водным процедурам, а вот на солнышке хотелось понежиться. Друзья расположились на лежаке и как шашлыки на мангале, лениво переворачивались, подставляя свои белые тела под ультрафиолет. В результате, они просто размякли и заснули, что потом отозвалось страшнючими ожогами. Люську от теплового облучения спас чей то пристальный взгляд, он как назойливый комар зудел не кусая, но очень раздражая. Очень не хотелось просыпаться, ну смотрит, и пусть смотрит, благо есть на что смотреть: высокая грудь, тонкая талия и крутые бедра, для тех мужиков, что любят дам - рюмочек, то самое. Но любопытство в конце концов оказалось сильнее.
Она раскрыла очи и уперлась взглядом в молодого парня лет 22-23. Смазливое лицо, загорелый торс Апполона. На лбу у него отсвечивала надпись огромными буквами "Бабник, без надежды на исправление", а мелким шрифтом "Для особо чувствительных дур, Минздрав предупреждает - общение с ним опасно для вашего здоровья". Господи, кто бы это читал. Ослепла и оглохла, силы были только смотреть, гляделки продолжались до самых танцев, а потом он пригласил на танец и весь мир исчез. Когда и куда пропала подруга с парнем, когда закончились танцы, почему оказались на пляже и когда успела переодеться в купальник? На эти вопросы у нее ответов не было. А была звездная ночь и купание в лунной дорожке, течением ее стало относить к другому берегу, но он успел ее поймать и вынести на руках из воды. Если за день вода прогрелась и находиться в реке было приятно, то майская ночь мало напоминала солярий. Люська начала стучать от холода зубами на весь пляж, а парень тихо взмолился:
-Я умоляю, не дрожи, я еле сдерживаюсь...
-Это в каком смысле?
-Ты в обще то внимательно на меня смотрела?
Люська непонимающе взглянула на лицо, ну скулы сжатые, немного напряженный, пульс слегка учащенный, а вниз взглянуть у нее даже мыслей не возникло.
-Ты, точно в медицинском учишься?
-Что за глупые вопросы?
-Все ясно теории в голове много, апломба хватает, а на практике ноль, иди ко мне теоретик, - он молча притянул недоумевающую девчонку к себе, закутал в одеяло, и отнес на лежак. Это потом она поняла каким мучением была для него та ночь, когда он держал в узде свой темперамент. А в тот момент, они просто болтали. Люська нежилась в кольце его рук без всяких задних мыслей. Они встретили рассвет как Адам и Ева, приветствуя солнце поднятыми руками.
А утром они в первый раз поругались, к сожалению не в последний. Болтая обо всем, она забыла предупредить его, что должна уехать до обеда, так как у отца день рожденье, и за ней приедут Татьянины родители, только с этим условием ее отпустили на отдых. А он даже мысли не допускал, что они могут расстаться, она стала его собственностью. Люська же испугалась своего порабощения, всю жизнь она вертела людьми, теперь же она мягкий пластилин в его руках. Она сбежала от него, не оставив адреса и телефона, и честно пыталась его забыть.
Через две недели он появился в ее квартире, разыскав в многомиллионном городе. Опять весь мир исчез и только дрожь сотрясала их тела, от соприкосновения их рук летели искры, между ними крутилось высовольтное напряжение. В таком накале страстей нельзя жить, они опять поругались. Их роман состоял из отрезков времени, когда они выпадали из реальности, и сокрушительных ссор. Ругались они по любому поводу: прическа, политика и прочая чушь. Последний скандал произошел, когда они гуляли по городу перед ее отъездом в Москву на каникулы. Он злился, что она на месяц исчезнет из под его контроля. Люську смешила его ревность, она не видела повода для ее причины.
-Ты, сама не понимаешь, насколько сексуальна, мужчина не может спокойно находиться рядом с тобой. Ты и святого введешь в искушение.
-Глупости, ребят у меня всегда хватало, но до тебя не у кого таких мыслей не возникало.
-Знаешь, когда я увидел тебя на пляже, у меня в глазах потемнело от желания. У меня было дикое желание попросить у вас карты, а отдавая ,рассыпать их по тебе и начать их собирать с твоего тела губами.
-Они же грязные, не гигиенично.
-Балда, ты, сексуально необученная. Придется на тебе жениться и взять над тобой шефство, - вроде сказал шутливо, а глаза были серьезные.
Люська попыталась перевести все в шутку, типа по очереди у них в семье в этом году идет замуж сестра, а дальше начался кошмар на улице Навои. Первый раз, он сделал предложение и его не приняли, у него девчата штабелями в ногах валялись, а здесь не упали в обморок от счастья. Возможно если бы она не уезжала, жизнь сложилась по другому.
Она вернулась в конце августа обиженная, не готовая еще прощать. Слишком они были одинаковые, всегда весь мир у них был к их услугам, они просто не готовы были к компромиссам, а посему когда в сентябре они встретились в метро, то на его радостный порыв ринуться к ней, сделала вид, что в упор не видит его. Сама решила свою судьбу: после скандала с ней он заявился на вечеринку в общагу, напился вдрызг, а утром проснулся в постели с незнакомой девицей, зато с таким знакомым именем: Люся. Девушка, не обладающая не внешностью, не умом, обладала сообразительностью, а посему через два месяца со справкой от гинеколога она приперла его стенке. Дурочка штамп она в паспорте получила, а мужа нет. Но осенью, когда Люська вернулась с очередного хлопка, она всего этого не знала, а потому последующие полгода всех встречающих на ее пути ребят можно было только пожалеть. Каждый раз она ломала человека, пытаясь доказать себе, что она красивее и умнее. Хотя надо заметить, ребята на нее не обижались, и многие после расставания пытались ей звонить, а некоторые в будущем назвали своих дочерей ее именем.
Они встретились еще раз, когда Люська в неурочное время возвращалась в институт, по делам, связанным с летней сессией. В автобусе переполненном в час пик ее прижало к окну и она нечего не видела, пока ее вдруг не начало трясти. Спиной она почувствовала его присутствие, и все как всегда: не обращая внимание на окружающих они вышли, держась за руки, и пошли в парк Тельмана. Вот тогда он объяснил Люське, что произошло, и если бы она не сбежала от него в метро, они быстро бы расписались у его знакомой и той пришлось делать аборт, а так он не видел смысла бороться. Он умолял бросить институт и уехать с ним в Сибирь... А его жена лежала в этот момент на сохранении в роддоме.
Люськина сестра была в этот момент тоже на сносях и зная про ее роман, сказала ей мудрые слова:
-Он предал тебя, объясняя все пьянкой. Он предает женщину, рожающую ему сына, нет гарантии, что она останется живой в родах, ты сама будущий врач и лучше других знаешь, что это случается гораздо чаще, чем думают обыватели. Он лишает тебя любимой профессии, а где гарантия, что не предаст тебя при следующей ссоре или пьянке.
Это был вердикт и приговор, он звонил целый месяц, даже когда забрал жену из роддома, а ее уже для него не было, сестра сама отвечала ему, не давая родителям вмешиваться в этот конфликт. Наконец, он понял, что ее для него никогда не будет. Когда чувства так полыхают в горниле страсти, то они сгорают быстро, оставляя после себя только золу. Подруги, знающие как тяжело она пережила этот роман, по молчаливому уговору похоронили эту тему и таская ее с собой на дискотеки, не пытались знакомить с парнями. Если же встречались крутые, то на них вся компания девчонок отыгрывалась на полную катушку, но это отдельная тема. После той истории прошло три года и, хотя Санечка был первым парнем, с которым она по человечески общалась, но даже ему она не сочла нужным рассказать про свою первую, но неудачную любовь. Пусть лучше для всех она будет бесчувственной. В их институте лучше не расслабляться, тем более, что впереди ждал хлопок.
Хлопок. Только тот кто не жил в Средней Азии не знает этой сельскохозяйственной культуры, столь необходимой для обороны страны. По приказу свыше вся республика превращена в огромное хлопковое поле. После разбрызгивания дефолиантов сельской авиацией, на сбор выходит все трудоспособное население.
Выезд мединститута - зрелища довольно внушительное: идет огромная колонна автобусов, рассчитанная на десять тысяч человек. Несмотря на ужасные жилищные условия, сравнимые только с условиями строителей Боярской узколейки, и тяжелый физический труд, это самое запоминающееся событие в студенческой жизни. И живут студенты мединститута от одной хлопковой кампании до другой, вспоминая среди серых институтских будней хлопковые вечера, пронизанные теплотой дружеских отношений, полуночным пением под гитару и танцами до утра.
В этот раз по чьему-то мудрому указанию в автобусы сажали студентов по группам, в результате чего вся разношерстная Люськина компания была разбросана в разные стороны. Вообщем хлопок начинался плохо: мало того, что из 14 человек осталось четыре девчонки без мужской помощи и защиты, последние три автобуса, где сидели наши героини, завернули в центр совхоза, где располагался штаб начальства.
Бригадир в бараке достался с тюремным лексиконом: в его прошлом отмечались факты нахождения в камере предварительного заключения. Видимо, вдохновляемый этими фактами, он сразу начал наводить лагерные порядки: каждому студенту отмерил на нарах 50 сантиметров и грозно пообещал лично следить за соблюдением коммунистической морали в вверенном ему подразделении, причем половина его спича состояла из нецензурных выражений. Люськины подруги, девочки, не лишенные юмора, сразу же взялись за изготовление плакатов наглядной агитации. Когда на следующее утро, начальник, самолично будивший студентов, заглянул в их закуток, над ухмыляющимися рожицами девиц, его встретил транспарант: "Стукнем кулаком онанизма по гидре проституции".
Некоторое время студентки боялись, что их бригадира хватит кондрашка, но человек, прошедший КПЗ, молча проглотил это, и в последующие дни цеплялся к подругам исключительно в общественно-массовых местах, таких как, например, утренняя линейка или вечерний разбор итогов дня по сбору хлопка, где очень часто студенты лишались стипендии.
Но весь мир - большая деревня и очень скоро обнаружилось, что большой начальник в свое время вытащивший их бригадира из КПЗ, является уважительным учеником матери одной из подруг. Когда этот уважаемый человек приехал к девчатам на черной волге с дастарханом в барак, начальство сменило гнев на милость и подруги получили поблажки во всех делах, на них просто перестали обращать внимание.
Вы замечали, что лучше всего пишется в зоне, причем самые замечательные произведения создаются личностями, которые в силу каких-то причин получили послабление лагерного режима!
Тоже самое произошло с нашими девчатами: как только над ними исчез призрак дамоклова меча постоянного страха перед собранными килограммами хлопка, их сразу же потянуло на литературную стезю. Они стали сочинять песни, связанные с хлопковым бытом, а так как самой колоритной фигурой из их быта являлся бригадир, то ехидные девицы ввели в свое народное творчество все его знаменитые цитаты. Люська, принимавшая активное участие в переводе цитатника начальства в стихотворную форму, была несколько озадачена в то время личными проблемами.
, Люська не засекла момент, когда подруги решили переделать устное народное творчество в письменное. Именно жажда прославиться и подвела девчат: песни, как и листовки газеты "Искра" переписывались студентами и передавались из рук в руки, пока не попали главному объекту этого народного эпоса.
Будь человеком умным, он бы этот список с песней девчатам на госэкзамене припомнил и диплом подпортил. Но так как интеллектом бригадир не был изуродован, он этот листок сфотографировал, на ксероксе размножил, а копии разослал в ректорат, деканат, партком, профком, комитет комсомола, комитет госбезопасности с ярлыком "Антисоветская пропаганда в период разгара хлопкоуборочной кампании" и в милицию с обвинением в предумышленном покушении на убийство.
Смешно!!! Это сейчас смешно, а тогда было не до смеха. Вокруг девчат образовался вакуум, студенты боялись их как зачумленных, а девчатам до самого конца хлопкоуборочной кампании пришлось делать полную норму - 60 кг при пустых полях, когда на черных грядках с трудом можно было найти ватную паутинку.
Но как бы не были тяжелы эти дни, но и они закончились, когда вернулись девчата в отчий дом, где никакие ярлыки на них висевшие не мешали им оставаться самыми любимыми чадами.
Самое приятное в хлопковой эпопее - возвращение домой. Как только автобусы, везущие ребят к цивилизации, пересекают черту города, из десяти тысяч глоток рвется песня:
"В мире ни одна зараза, не может жить без унитаза, а у нас сломался унитаз!!!"
Услышав только первые слова, прохожие ухмыляются: в город возвращается жизнь. А колонна уже мчится мимо автостанции по проспекту Шота Руставели, вот мелькнул корпус гостиницы "Россия", знакомое здание Куйбышевского райисполкома осталось позади и мы снова в "Альма матер". Вхождение в отчий дом - это целый ритуал. Священнодействие начинается за порогом дома, в подъезде, где кидаешь постель, телогрейку и киргизовые сапоги (потом отец их подберет, просушит и спрячет в кладовке до следующего раза). Распахивается дверь и ты попадаешь в мамины объятья, с тебя стягивают свитера, джины, лосины, носки. Оставшись в майке и колготках трепетно воздавая хвалу всем кому только можно за блага цивилизации, ты входишь в это, поистине райские чертоги - ванную. Тебя замачивают в ней часа на два, пытаясь затем отодрать всю скопившуюся за хлопок грязь. Привыкнув за месяц к нарам, ты тревожно забываешься сном на белых простынях. "Да, здравствует мыло душистое, и полотенце пушистое!" Утром сбор у парикмахерской - 3 часа педикюр, маникюр, прическа, брови и мы опять царицы. Здороваясь с преподавателями, вчерашними бригадирами, натыкаемся на удивленный взгляд - произошло превращение гадкого утенка в лебедя. После триумфа Золушек пора возвращаться к рабочим будням и все расползаются в разные стороны, чтобы узнать график дежурств в больницах.
Показав на проходной пропуск, Люська спешит к территории инфекционного госпиталя, где у ворот ее останавливает дневальный.
- Гражданочка вы куда? Сейчас нельзя - тихий час.
Довольно рассмеялась:
- Мне можно, я тутошняя. А ты, видать, новенький, раз медсестер не знаешь?!
Без лишних слов, отодвинув мальчика в сторону, Люська ворвалась в отделение, где сразу же столкнулась со старшей медсестрой. В принципе это была неплохая женщина, но когда тебе уже за тридцать, а на лицо беременность и нет мужа, трудно оставаться доброй к молодым девчонкам, у которых все впереди.
- Слава Богу, явились. Зашиваемся с работой, медсестер не хватает, от военкоматских, сама знаешь, толка никакого. У тебя на посту теперь уже 250 коек, вчера была большая выписка, так что в ближайшие дни ждем поступление. Выйдешь завтра в ночную, с новенькой Дилей.
-Можно нам с Линкой вместе.
- Нет, вы уже работу знаете, поэтому пойдете с военкоматскими.
- А где Зебо?
- Опять с мужем разругалась, а дочка разболелась, сидеть с ней некому, вот она и попросилась в дневную смену.
- Так она сейчас здесь?
- В процедурной капельницы ставит.
Быстренько переписав график дежурств, накинув на плечи белый халат, Люська чинно прошествовала в ЛФК. Встречные больные провожали ее заинтересованными взглядами. За время своего отсутствия она похудела и загорела и теперь мягко вписывалась в желто-оранжевый пейзаж осени. Открыв тихонько дверь процедурной и дождавшись, когда Зебо отойдет от больного, обхватила подругу за плечи, приподняла от пола и закружилась по комнате.
- Люська, сумасшедшая, отпусти!
- А ты как догадалась?
- Ну, а кто кроме тебя это может еще сделать?
Лежащий под капельницей парень с любопытством наблюдал за подругами:
- Вы всех целуете или как?
- Только избранных - показала Люська язык, и опустив Зебо на пол усиленно стала впитывать информацию, выдаваемую подругой.
- В отделении из старых, только старшина Андрюша Губарев. Санечка говорил, что поедет с тобой прощаться перед отъездом...
- Был. Мы странно встретились и странно разошлись.
- Да, прапорщика помнишь, тоже Сашей зовут, принес твои фотографии и взял твой телефон.
- Ну спасибо, боевой товарищ, а я-то гадала, откуда его жена мой телефон узнала.
- Причем его жена? Он разве женат?
- Еще как женат и жена развода давать не собирается, можно подумать я ее об этом просила, а наоборот собирается поведать всему миру, то есть институтской общественности о злодейке, то есть обо мне, так что про этих козлов нечего слышать не хочу! Лучше расскажи, что за атмосфера в отделении.
- Нового - новые ребята, десантники из Кандагара, привезли к ноябрьским. Кстати, вот один из них - Виталий, старшина столовой.
Зебо кивнула в сторону парня, внимательно слушавшего их разговор.
Кивнув ответно головой, девчонки продолжили обмен новостями. Когда через некоторое время Люська взглянула на часы, то обнаружила, что давно уже должна находится дома.
- Ладно, пойду, с утра в институт, а к пяти на дежурство, нужно набраться сил для трудового подвига.
Эти слова были написаны на одном из многочисленных плакатов, выставленных на аллеях госпиталя. "Медицинская сестра, своим трудовым подвигом, ты помогаешь выполнять интернациональный долг."
Дежурство было обычным, только коек в спортзале почти в два раза больше, хотя самих больных было человек сто, не больше. Военкоматские не помогали, ладно хоть не мешали, засели в ординаторской и гоняли чаи. В восемь вечера началось поступление, Люське пришлось идти самой, так как партизаны, так называли госпитальные между собой военкоматских, не участвовали в приеме. С поступления, которое затянулось часа на три, Люську вытащил парень, которому Зебо ставила капельницу. Он подошел к майору и заявил, что в отделении некому делать отбой, офицер нехотя отпустил Люську. Та довольная, что наконец выбралась на волю, все таки не поленилась сделать парню замечание:
- Ты бы так не хамил, все таки начальство...
- А ты смотрю, перед офицерами прогибаешься.
- При чем тут это, просто есть работа и субординация.
Разговор прекратился сам по себе, но когда проходили между столовыми - стационарным зданием 24-го отделения и стоящей напротив походной палаткой ЛФК, была припечатана сильными руками к каменной стене.
- Ты что, белены объелся?
- Так ты как всех целуешь?
-Я же говорила - избранных.
-Надо понимать - только офицеров, простой рядовой тебе не подходит...
-А тебе не кажется, что ты много на себя берешь и тебя это совсем не касается.
Хотя и говорила Люська уверенно, но во всей фигуре стоявшего рядом с ней человека чувствовалась такая жестокая уверенность в своих силах, звериная убежденность в своем праве, что коленки у нее начали предательски дрожать.
-Слушай, сейчас патруль позову.
-Не позовешь, такие как ты не кричат, слишком ты в себе уверена.
Насмешливое лицо, с ехидными серыми глазами под лихим чубом, и наглой улыбкой под роскошными усами мартовского кота, склонилось над ней.
-Что насилуя афганских баб, ты стал таким психологом?
Парень дернулся, но не выпустил ее из захвата своих объятий.
-Язва ты хорошая, но я хочу поцеловать тебя и я это сделаю.
Несмотря на то, что силища у него была огромная, губы оказались нежными, а язык умело раздвигал крепко сжатые зубы, продвигаясь все дальше и дальше, заставляя ее задыхаться. Затянувшийся поцелуй прервал луч света из походной палатки. Парень с гибкостью и мягкостью пантеры, отскочил от нее в сторонку и стоял с независимым видом, так что выходившие из столовой ребята нечего не заметили.
-Люсь, где толпа? Ужин ведь остывает.
Вместо медсестры ответил парень:
-Прием уже заканчивается, сейчас будут, у нас пара минут, чтобы познакомиться с новой сестричкой. Заходи, мы сейчас тебя покормим, пока будешь есть, мы представимся.
Люська попыталась отказаться, типа медсестрам нельзя есть с больными, но наткнулась на такой тяжелый взгляд:
- Брезгуешь?
Люська аж поперхнулась, и, чтобы не вызывать накала страстей начала молча есть, тем более, что есть хотелось. Ребята тем временем по очереди представлялись:
-Иван, Аркадий, Серега, Алексей, Паша, Сергей, Павел, Витя, Коля, Володя. Будем дружить, никаких проблем не будет, сможешь всегда на нас рассчитывать.
Молодость самонадеена, Люська только посмеялась в душе над амбициями этих мальчиков и, весело переругиваясь со своими попутчиками отправилась в отделение делать отбой.
Через пару дней, идя на дежурство, Люська наткнулась на Ивана с Виталием, поджидавших ее у ворот госпиталя. Отобрав у нее сумку, подхватили под локти и весело потащили в отделение. Весь вечер толпа не оставляла дежурную медсестру ни на минуту: ходили за ней по пятам по всему отделению, пока она раздавала лекарства, провожали в 24 отделение, куда ее вызвало начальство, потом решительно и дружно кормили ужином, а затем прочно окопались в процедурной.
Люська смеялась:
-Вчера Линку опекали, сегодня меня решили.
- А вас ни на минуту нельзя одних оставить, вот Линка вчера одному больному шприцами по морде заехала, еле успели несчастного спасти, когда в него стерилизатор летел. У вас в мединституте что ли самооборону преподают.
-Нет, нас молоком от бешеной коровы поят. Это я на всякий случай предупреждаю, вдруг кого то из вас на подвиги потянет. А я бы на месте подруги этими шприцами на метр ниже запустила.
-Ну, ты и садюга.
В целом дежурство прошло спокойно, а вот в институте обстановка накалилась до самого предела. Едва началась лекция, в аудитории появился секретарь комсомола курса, по кличке "Вождь краснокожих" и через преподавателя вызвал Люську и девчат в деканат.За несколько дней институтская жизнь вошла в привычную колею, и листки с песней, размноженные на ксероксе, наконец дошли до начальства.
Все было выдержано в лучших традициях тридцать седьмого года: один следователь плохой, другой хороший. Одни кричали, что их надо взять под стражу прямо из института, другие успокаивали, что девушки не могли сами до этого додуматься, им кто-то подсказал. То их пытали всех вместе, то издевались над каждой в отдельности. На всю жизнь Люська запомнит многочасовое стояние в длинных узких коридорах деканата. Вообще-то административное здание было современным строением, но кто-то, видимо в воспитательных целях, построил его в духе всего института, бывшего юнкерского училища, попечителем которого был кузен царя.
Девчата, измотанные комсомольскими собраниями, партактивами, летучками у декана, с распухшими от слез лицами, не потеряли чувства юмора. После очередного общения с "Вождем краснокожих", который никак не мог придумать им наказание, наши героини решили, что Пушкину было легче: за все гадости, написанные им в адрес царя, он лишь за казенный счет на моря ездил. Среди же наказаний, предлагаемых девушкам, никто не предложил путевку в Крым. Обидно, право, как измельчали люди.
Допросы с пристрастием длились несколько дней, пока руководство не стало склоняться к мысли - исключить из комсомола. Сейчас это не понять - подумаешь трагедия, а тогда это означало автоматическое исключением из института и волчий билет на всю оставшуюся жизнь в стране Советов. Для перепуганных девчонок, в детстве читающих "Я на вишенке сижу, не могу накушаться, деда Ленин говорит, папу надо слушаться", гордо носящих октябрьскую звездочку и счастливо выбрасывающих руку в пионерском салюте "Всегда готов!", торжественная клятва со слезами на глазах "Я, такая-то, вступая в ряды Ленинского комсомола..." - это было горе.
С ярлыками "последователи Солженицына", "выкормыши Сахарова" их бы даже санитарками побоялись взять на работу, а про диплом можно было вообще забыть. Но самое обидное, что когда им клеили такие ярлыки, девчонки не слышали о людех, с которыми по мнению начальства их роднили убеждения.
На работу Люська опоздала на несколько часов, поэтому никем не встречаемая, она проскользнула в ординаторскую, где занялась бумажной писаниной, взвалив всю работу, связанную с передвижением по отделению, на Дилю. Ребята, искренне считавшие, что она заболела, отбываться в этот вечер не хотели, так что в конце концов медсестра с плачем выскочила из спортзала. Разыскивая Дилю, компания случайно наткнулась на свою любимицу.
Люськино лицо всегда хорошо отражало ее чувства, а тут - совсем потухший взгляд, стеклянные глаза, а в руке забытая сигарета.
- Что случилось?
- Вроде бы ничего, что касалось госпиталя...
- Ну это касается тебя.
- Это вам не интересно.
- Нам интересно все, что связно с тобой. Из всех госпитальных медсестер, вы с Линкой единственные, кто не делает различий между офицерами и рядовыми, причем иногда вы специально злите первых и сознательно выгораживаете вторых. Вы умные, вы будете отличными врачами...
При последних словах, внимательно слушая этот монолог, Люська задохнулась в рыданиях.
Друзья понимающе переглянулись, и вскоре Ванька возник в комнате с водкой.
Странная это была желтуха, никак специально цереушники для русских вирус такой вывели. Как только человека начинало рвать, весь ОКСВА знал, это не от того, что перепил, а просто гепатит схватил. Рвало до тех пор, пока не высыпала желтушность, только замаскировался под китайца, можешь смело по новой принимать aqvae vitae , печень по минутам уползала под ребра. Поэтому как не следил медперсонал и начальство, все афганцы принимали алкогольную терапию. Мальчишки даже смеялись: "Вы бы глюкозу на нас не переводили, сразу водку капайте".
Люська на кафедре инфекционных заболеваний доцентшу пытала за этот феномен, но та отмахнулась: "Факт признаю, но объяснить не могу".
Разлив водку по стаканам, Аркадий подал один Люське и, не смотря на отказ, заставил выпить. Огонь прокатился по венам, артериям, капиллярам, согревая смерзшийся изнутри организм. Когда хмель вдарил в голову, начала свое повествованием про хлопковую эпопею и ее последствия. Заканчивала уже с трудом, алкоголь взял ее сразу и стал проваливать в сон.
Компания сидела обалдевшая. За время, проведенное в Афгане, они порастеряли все свои детские мечты и знали, что иногда у человека лучше жизнь отнять, чем лишить его смысла существования. А что для Люськи быть врачом, ребята уже знали.
