ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Тананайко Ирина Арлекиновна
Колокольчик

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.50*14  Ваша оценка:

КОЛОКОЛЬЧИК

   Московские вокзалы, несмотря на европрилизанность, по своей сути остаются совковыми. Особенно это касается трех вокзалов: то же нагромождение багажа, сумок, баулов, как в голодный год, та же бесцеремонность и бестолковость. Я в очередной раз запуталась на станции "Комсомольской", перепутав выходы к вокзалам. Казалось, в юности я моталась по этому маршруту с закрытыми глазами, не задумываясь, находила выход к электричкам и на тебе - заплутала, как-то незаметно склероз подкрался. И пока сокрушалась по поводу наступившей старости, я жутко мешала гражданам передвигаться в обе стороны, причем на Казанском вокзале мой чемодан на колесиках казался окружающим явной издевкой, каждый проходящий как бы невзначай пинал мой багаж. Когда намеки стали более энергичными, я поняла, что срочно надо отсюда линять и перемещаться на Ярославский пригородный вокзал. В это время какая-то женщина вцепилась в меня, как в последнюю надежду.
   - Гражданочка, ради Бога, помогите на Белорусский вокзал попасть, у меня билеты на поезд, боюсь не успеть. Кого не спрошу, все спешат, некогда помочь, а вы видимо ждете кого-то, никуда не бежите.
   - На Белорусский - это просто. Bот вход в метро, спускаетесь и прямо на "Кольцевую" попадете, - принялась я объяснять дорогу незнакомке, как была прервана ее возгласом.
   - Ты! Господи, точно ты! Неужто услышал Бог мои молитвы?
   Признаться, я опешила и женщину в упор не признавала. А та Всевышнего за встречу со мной благодарила - наверняка обозналась.
   - Гражданочка, вы наверно ошиблись.
   - Прекрати, вспоминай осень 1981 года, список дежурных медсестер 24-го отделения.
   Вот это номер, встретить через 26 лет знакомую и не признать ее, ладно начнем вспоминать:
   - Ну, Дилю, Гулю, Лолку и Зебо отметаем по национальному признаку, тетя Даня и Галина Петровна по возрасту не подходят. Люську я не с кем не спутаю, остаются Оля и ... Колокольчик, не может быть... Обалдеть!..
   - Узнала, не забыла!!!
   Мы бросились обниматься, мешая спешившим пассажирам вдвойне.
   - Линочка, ты уезжаешь или приехала?
   - Я приехала. Но еду дальше, запуталась, вместо Ярославского пригородного вышла на Казанский. Я к подруге на праздники приехала, она в Монино живет.
   - Ты со мной можешь доехать до Белорусского, у меня поезд, а так поговорить хочется.
   - Естественно, электрички ходят до двенадцати, времени у меня полно. Подруга с сыном встречать меня выйдут только когда им эсэмску скину. Tолько давай я чемодан в камеру определю, очень он меня раздражает.
   Быстро определив мой багаж, мы побежали на Кольцевую линию метро. На эскалаторе толпа нас разделила, чтобы не потеряться, мы махали друг другу руками, а голова была забита совсем другим. Память нахлынула на меня воспоминаниями.
   Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в добро...
   В конце октября эпидемия в Афгане разгорелась с новой силой, больные поступали в ОВГ-340 каждый день. Уже не хватало медицинского персонала и помещений. Через военкомат запросили молодых сестричек, призвали на службу фельдшеров, освободили все подсобные помещения, чтобы разместить больных ребят и обеспечить их необходимой помощью. Все равно мест не хватало, и самолеты из Афгана отправляли в Самарканд и другие большие города республики. Я находилась в это время на хлопке и всего этого не видела, и появилась в отделении в середине ноября, когда все как-то утряслось.
   Обстановка в отделении была романтическая: молодые ребята, уже уставшие от войны, но еще свято верившие в интернациональный долг, страстно желающие жить и любить. И еще более молодые сестрички, видевшие в своих пациентах рыцарей в серебряных латах, защитников всех угнетенных и обездоленных. Весь госпиталь покрывал флер романтической искренней первой любви. Кто же тогда думал, что флердоранж сменится траурной шалью, в молодости как-то не думается о смерти, ведь жизнь такая долгая и в ней так много надо сделать. Даже мы с Люськой, приобретшие за четыре курса мединститута жесткий хитиновый покров циничности, были обречены. Флюидам любви нельзя было противиться. Но, если вы думаете, что в отделении была райская идиллия, то крепко ошибаетесь. Страсти и эмоции били с такой силой, что каждый день проходил какой-нибудь конфликт местного значения.
   Только одна медсестра избежала стрел Амура. Она закончила только что медицинское училище с красным дипломом. Проработала в детском отделении всего пару месяцев, и ее через военкомат призвали на помощь в госпиталь. Она к здоровым лбам относилась как к детишкам, и больные млели от общения с ней. Сама, по сути, еще ребенок, восемнадцать только должно было исполниться, обращалась с ними как мать. У нее, после тети Дани, были самые легкие руки на капельницы, к ней выстраивалась очередь из пациентов на уколы. Сама она была угловатым подростком, с неоформившимся телом, с веснушками на носу, с мышиным хвостиком, торчавшим из-под шапочки. Но от ее улыбки в отделении светлело, а когда она смеялась, воцарялась тишина. Ребята вслушивались в ее переливчатый колокольным звоном смех, и на душе становилось легко, уходили все печали, и будущее казалось не таким мрачным. За смех ее прозвали ласково Колокольчиком. Ее любили все: и пациенты, и врачи, и медсестры. Все относились к ней, как к младшей сестричке. Никто не рассматривал в ней возлюбленную, она была символом семьи.
   И вдруг Колокольчик не вышла на дежурство, старшая сказала нам, что она заболела. Это было немудрено, в городе ходила эпидемия гриппа. Через неделю мы с Люськой решили навестить больную. Но дверь нам никто не открыл, соседей тоже дома не оказалось. А еще через неделю вечером к ней поехали ребята, и соседи сказали, что они здесь уже не живут. В адресном столе нам давали только этот адрес, а в середине декабря старшая зачитала приказ об ее увольнении по состоянию здоровья, сообщила также, что заявление ей передал начальник, к которому приходила ее мать со справками, и, вроде, сама Колокольчик сейчас в санатории. У нее якобы сильное осложнение на легкие. И сразу как-то пасмурно стало в отделении с ее уходом, но жизнь не стоит на месте и постепенно ее стали забывать, а вновь поступавшие больные уже не знали о такой медсестре.
   Вспомнили мы ее, когда отмечали Новый 1982 год, когда стали пить за тех, кто от нас вдали. Когда прозвучало имя Колокольчика, за столом повисла какая-то непонятная тишина. Мы с Люськой переглянулись и приступили к допросу с пристрастием:
   - Что произошло? Чего вы как сычи надулись?
   Аркашка неуверенно повел плечами:
   - Да какая-то непонятка здесь. Последнее ее дежурство пришлось на нашу всеобщую самоволку.
   - Какую именно? Уточни.
   Ребята рассмеялись, действительно, самоволок было много, надо уточнять.
   - Помнишь, после приказа министра обороны об увольнении мы всей компанией пошли сначала в киношку "Тегеран-43" смотреть, а потом в кафе посидели? В госпиталь мы уже после двенадцати заявились, у дневального спросили, тот доложился, что в отделении полный порядок. Кроме нас, все на месте, отбой прошел нормально, патрулю пьяный никто на глаза не попался, народ гулял, но уже все отдыхают. Ну, нормально и - нормально, за медсестер не спрашивали. Утром сами знаете, раньше десяти не просыпаемся, когда глаза открыли, уже другая смена дежурила.
   - Что здесь непонятного?
   - Мы, когда после вас к ней домой ездили, соседка как-то странно с нами разговаривала. Мы Гульку стали за то дежурство пытать. Она сказала, что Колокольчик пошла рапортичку в приемный покой относить. Гуля же отбой сделала и легла сразу в процедурной спать, голова болела. А утром она зашла в ординаторскую, вся работа сделана, а на столе записка, что Колокольчик заболела и ушла раньше домой. У Гульки претензий никаких не было, тем более, потом и старшая подтвердила, что Колокольчик на больничном.
   - А у дневального вы спрашивали?
   - Да. Мы когда спрашивать стали, двое из дневальных уже в Афган уехали.
   Мы все переглянулись, но что говорить и делать - не знали. Ванька со злости стукнул по столу:
   - Нутром чую. Какая-то здесь мерзость...
   - Вань, брось. Если бы какая другая медсестра, еще можно что думать, но Колокольчик - ребенок. Ее никто обидеть не мог.
   - Люську, вон, обидели.
   Подруга заняла позу кобры:
   - Во-первых, не обидели, во-вторых, если б это произошло, ему душманы самой близкой родней показались. Притравила не задумываясь, ни одна медэкспертиза б не доказала, а обидчик в корчах бы отошел.
   Я мысленно прикинула ситуацию на себя и согласилась с выводом подруги. На кафедре микробиологии любую гадость взять можно, да в пищу кинуть. Делов-то на пару часов, доказательств нема и проблемы тоже. Молодость, молодость - никаких сомнений в своих действиях, или это в нас атеизм не заставлял задумываться о том, что даже мысль об этом - грех. Око за око, и только так. Новый год продолжался, и мы забыли о Колокольчике.
   Время стремительно несется: и скоро никого не осталось в отделении, у нас начались госэкзамены и распределение по специальностям. Люська ушла на терапевтическое отделение, а я - в акушерство. Экзамены мы сдавали по разным предметам и почти не виделись. А потом началась практика. Люся уехала врачом со стройотрядом, я работала участковым терапевтом в поликлинике на Жуковского. Работа тяжелая и неблагодарная, на дню раз пять вызывают на дом с жалобой на обильное потоотделение. А какое оно должно быть в 45 градусную жару? Поэтому, когда заведующая отделением предложила отвезти ее диссертацию в лепрозорий к ее научному руководителю, я первая вызвалась. Хотя, честно, народ и не особенно хотел туда ехать: далеко и заразно. Просто надо лучше учебники читать: лепра (проказа) не обладает большой контагиозностью (малозаразна), зато у нее большой инкубационный период, больше двадцати лет. Так что, если бы я не пошла на гинекологию, то пошла бы работать в лепрозорий, там у врача зарплата в советское время была шестьсот рублей и на пенсию раньше уходили, и отпуск дольше. В общем, у сотрудников там все льготы, куда страшнее с венерическими или психическими работать. Так что ехала я туда без всяких предубеждений, единственно, прибыла уже под вечер. Хорошо хоть лето, темнеет позже. На проходной были предупреждены и, посмотрев на мой паспорт, пропустили, объяснив как добраться до корпуса. Я быстро отдала бумаги и поспешила домой, но моментально запуталась и вынуждена была искать кого-нибудь из местных, чтобы проводили к выходу.
   На одной из боковых дорожек показалась женщина, видимо из местного медперсонала:
   - Извините, вы не подскажете, как пройти к выходу?
   Женщина так была погружена в свои думы, что вздрогнула от звука моего голоса. Не поднимая головы, она глухим голосом предложила идти за ней. Тактичность не является моим достоинством, а любопытство вообще мой главный порок. Поэтому я стала приставать к незнакомке с вопросами:
   - Извините, а вы здесь работаете? А не страшно? Ведь вы, кажется, в положении? За ребеночка не боитесь?
   Если на первые вопросы женщина просто кивала головой, надеясь, что я отстану, то последний вопрос ее привел в ярость. Она оттолкнула меня в кусты и побежала к выходу. Я бросилась за ней:
   - Подождите, извините меня, я не хотела вас обидеть...
   - А меня уже никто обидеть не может! А здесь я специально работаю, в надежде, что заражу этого ублюдка, потому что прокаженным только здесь место!
   Обалдевшая я смотрела на эту сумасшедшую беременную. Я знала, что во время беременности идут сдвиги по нервной системе, но чтоб так, прямо реактивный психоз какой-то. Женщина была небольшого росточка, хрупкого строении, тем не менее, эта тридцатилетняя женщина испугала меня, хотя я намного, скажем, сильнее ее. Но во время приступа сумасшедшие обладают невиданной силой, с ними мужики, здоровенные санитары, только толпой могут справиться. Я начала отодвигаться от нее, пятясь в сторону выхода, в надежде на помощь, ругая себя в душе последними словами, опять меня любопытство в историю дурную вляпало, ничему меня жизнь не учит. Незнакомка заметила мои маневры и схватила меня за грудки:
   - Ну, все узнала, что хотела? Или еще есть вопросы? Не интересуешься, почему ублюдком назвала? А что так? Линочка, неужели все свое любопытство удовлетворила?
   Это был нокаут, сумасшедшая меня знала, а ее нет. Перестав пятиться, я внимательно взглянула на женщину. Короткая стрижка, волосы с проседью, осунувшееся лицо с отеками под глазами, пятна беременности, морщинки, конопушки. И голос незнакомый, хриплый как у старых хронических алкоголиков. Нет, я ее не знала. Женщина правильно оценила мой молчаливый пристрастный осмотр:
   - А если так? - и попыталась рассмеяться.
   И только услышав какое-то карканье, я, боясь поверить самой себе, переспросила:
   - Колокольчик?
   - Нет больше Колокольчика, умерла она в ту ночь после приказа, после того, когда ее изнасиловали трое пьяных мужиков. Накинули халат на голову и насиловали молча, так как боялись, что я их узнаю по лицам, по голосам. Не посмотрели на то, что я еще ребенок, девственница, что могу умереть от маточного кровотечения. Бросили меня на снегу без сознания.
   - Ты почему не кричала? Патруль бы услышал...
   - Я кричала, видишь, голос сорвала, теперь на всю жизнь такой будет. Только кляп у меня во рту был из моего нижнего белья.
   - Ты почему нам нечего не сказала? Мы бы с ребятами нашли мерзавцев.
   - А ты бы на моем месте сказала?..
   Да, гордым легче, гордые не плачут от душевной боли... Я вспомнила наш новогодний разговор: тоже ушла бы тихо, чтоб никто не знал, но и, как Люська, не простила б, притравила б не задумываясь. Хватило бы сил всем взглянуть в глаза и вычислить "кто", а потом - никакой пощады. "Господи, отведи от меня такую беду", - молилась я тогда неосознанно, не подозревая, что это первая в моей жизни молитва, но не последняя. Я не знала, что сказать, да и какие слова тут могут помочь. Я подошла к этой взрослой женщине, притянула ее к себе и начала гладить по плечам:
   - Выскажись, закричи, тебе легче станет, а то с ума сойдешь.
   - А я и так несколько месяцев в дурнушке лежала. Я тогда поднялась, до отделения, чтоб никто не видел, доползла, через окно в ординаторскую залезла, остановила кровотечение, истории все проверила, Гульке их оставила и записку. Домой на такси добралась и сознание потеряла. Мать с ночной смены вернулась, я на полу валяюсь. Она крестной моей позвонила, та на "скорой" работает. У нее как раз дежурство было, так она на машине и подъехала. У меня к тому времени бред начался. Крестная сразу все поняла, матери сказала, а у нее сердце больное. Крестная не знала кого откачивать. Мать она в кардиологию доставила, а меня прямиком в РКПБ, в отделение неврозов, братишку к себе забрала. В отделении ментов вызвали, провели живое освидетельствование, я этого нечего не помню, на диазепаме, эгланиле, еще какой-то фигне была. Капали, не переставая. Мама, когда в себя пришла, не стала подавать заявление в милицию, они с крестной пошли к начальнику в госпиталь, тот, естественно, не захотел шум поднимать. Тех мерзавцев может уже и не найти, большая выписка была, а шума - много, погон можно лишиться. В общем, с эпидфонда меня уволили, устроили на постоянную должность, и пока я в больнице лежала, зарплату мне платили, маме отдавали. А когда я выписалась, он же меня в лепрозорий устроил: и зарплата, и льготы. Квартиру мама обменяла на другой район, там нас никто не знает. Тут, вроде, жизнь в какую-то колею стала приходить - другая напасть. Полнеть начала. Месячных у меня не было, так, сама знаешь, при приеме эгланила они прекращаются, так у нас и мыслей не было о беременности. Когда к врачу обратились, аборт делать нельзя, срок большой, вот последние дни дорабатываю, скоро в декрет. Уедeм к бабушке в совхоз рожать. Он все равно уродом родится или прокаженным, это правильно: такие уроды не должны иметь детей, с таким генным набором из них только убийцы и насильники могут родиться. Я надеюсь, что их за меня судьба накажет. Я их проклинала и проклинаю каждую минуту, чтобы они не просто в Афгане погибли, нет, в яме у душманов сгнили, чтобы кожу с них живыми сняли.
   Глаза у ней оставались сухими, только блестели как у животных в темноте. Говорила она тихо, свистящим шепотом, от которого у меня волоски на коже вставали, было жутко страшно. Господи, да что эти уроды сделали с тем веселым ребенком, видимо точно у неe голова поехала. В здравом уме нельзя, наверное, живым людям такое желать. Ведь у них тоже есть матери, они не переживут такой гибели сыновей. Но осуждать не могла, так как сама желала смерти таким подонкам. Мы долго стояли в темноте, у ней сорвался голос, и только вырывались всхлипы. Я довезла ее до дома и взяла слово, что она не пропадет и будет мне звонить. Мы созвонились всего раз: я уехала на каникулы, а когда вернулась, по телефону никто не отвечал.
   Вскоре отправились на хлопок, в этот раз мы в хлопковой эпопее выступали врачами. У врача дел вроде и немного, но за приготовлением пищи надо проследить, за уборкой мест пользования тоже надо приглядывать, а еще и больные время от времени бывают, в общем, весь день занят. Так как в роли врача я выступала впервые, то старалась на совесть, вскоре все запасы хлорной извести закончились. Когда прибыло мое начальство, я с прискорбием сообщила об этом факте. Мужики решили, что гонять машину из-за одной сумасшедшей девицы не стоит, пусть своими ножками пойдет в местный медпункт и возьмет у фельдшера хлорку. Для бешенной собаки - семь верст не расстояние, как и для дурной студентки мединститута. Время советское, несмотря на места заключений в непосредственной близости, народ не боялся путешествовать по Голодной степи в одиночестве. После завтрака я, предупредив преподавателей, отправилась в хлопсовхоз. Наш институт воспитывал своих питомцев в условиях, приближенных к лагерным, так что пять километров это не расстояние для воспитанницы ТашМИ.
   Часам к одиннадцати я достигла пункта назначения, но двери в медпункт были закрыты. Я дошла до чайханы, взяла себе плова и чайник чая, устроилась с удобствами и стала дожидаться местного начальства. Часа через два чайханщик не выдержал моего присутствия и поинтересовался, что мне надо. Выяснив, что я торчу в чайхане лишь из-за фельдшера, пояснил, что того сегодня не будет. На переезде баба рожает, он туда уехал. Если он мне нужен, то здесь недалеко, километра три всего, идти прямо по грунтовке. Делать нечего, пошла. Крик рожающей я услышала издалека и хотя проходила я специализацию по акушерству, было немного страшновато. Видя, что крики не умолкают, решила войти, вдруг помощь моя требуется.
   Помощь действительно требовалась: роды шли уже восемь часов, женщина никак не могла разродиться, а муж не отпускал ее в роддом. Фельдшер, в лучших традициях шариата, с хозяином не спорил. Но у меня никакого уважения не наблюдалось, а посему скоро мы с мужем роженицы орали сильнее женщины. Я призвала на его голову весь уголовный кодекс, но в конце концов убедила вызвать "скорую". Фельдшер сделал вызов по рации, но когда машина приехала, ехать с ней отказался, так как не может оставить вверенный ему участок без медицинской помощи, помощник хренов. Естественно, пришлось ехать мне, фельдшер пообещал сообщить нашим в училище. Женщину мы довезли вовремя, ей успели сделать в Пахтакорской больнице операцию, повезло ей, что хлопок. Во время хлопка, кроме студентов вывозят всех преподавателей со всех кафедр, конкретно врачи трудятся в больнице по графику. А в остальное время, кроме хлопкового сезона, в больницу с тем же успехом можно и не везти, помощь на уровне ФАПа. Но узнав, что с моей подопечной все в порядке, у меня вставала проблема обратного путешествия: идти далеко, да по темноте и страшно, я перезвонила в медпункт и узнала, что в Пахтакор выехал Рустам, наш завуч, и вскоре он будет у хлопкового штаба, мне его там нужно ждать. Времени у меня до его приезда было достаточно и я приступила к изучению данного населенного пункта, в частности больницы.
   Безошибочно я вычислила роддом. Hе удивляйтесь, женщину оперировали в больнице, в роддоме нет операционной, вот такой казус. Думала, вдруг Татьяну, свою шефиню, встречу. А, может, просто кто-то с кафедры попадется. Мне повезло, я сразу отыскала Татьяну. Она была жутко расстроенной. Фанатка акушерства, влюбленная в свою профессию, влюблявшая в нее студентов, она не переносила, когда женщины отказывались от своих малышей. Вот и сейчас шефиня сидела в ординаторской заплаканная. Несмотря на то, что она была рада меня видеть, не могла отключиться от той проблемы.
   - А что за отказник? - спросила я ее, понимая, что ни о чем другом она говорить все равно не сможет.
   - Чудесный малыш, 3600 от юной первородящей, роды переношенным плодом, согласно плаценте недели три. Я боялась, что урод родится, нет, все нормально.
   - А почему урод, что в анамнезе?
   - Мать в первом триместре на психотропных была, ждали самого худшего. Ну, тогда еще можно было бы понять, а тут такой милый мальчик. Она уперлась, нет и все. Правда, могут быть пороки внутренних органов, но тогда, тем более, ребенку домашние условия нужны. Сама знаешь, что у нас в "Домах малютки" творится. А мамаша эта даже смотреть на него не хочет.
   Сказать, что я сразу догадалась, что это Колокольчик? Hет, по срокам она должна была родить в начале сентября, даже, в конце августа. Видимо до последнего не шла в роддом, надеялась, что умрет младенец. Сейчас на дворе начало октября, поэтому просто кольнуло предчувствие, больно много совпадений. Но в палате я увидела именно ее. Бледная, худющая и злая. Мне она обрадовалась, хотя и сильно удивилась:
   - Ты откуда здесь?
   - На хлопке. В соседнем хлопсовхозе врачом в музпедучилище числюсь. Здесь случайно оказалась, женщину привезли. Как ты? Почему здесь?
   - Уже прекрасно. Я же говорила, что к бабушке в совхоз поеду рожать.
   - Ребенка точно не возьмешь?
   - И это уже знаешь? Удивительная у тебя способность, Лина, лезть во все, что тебя не касается. Сама бы взяла?
   - Не знаю. Но раз на свет появился... Oн ведь не виноват. Папы нет, но пусть будет мама.
   - Папы нет и матери у него нет. Я очень не хотела, чтоб он живым родился, схватки гасила до последнего. Но раз живой, пусть в детдоме мучается, папин грех замаливает.
   - Ты меня извини, наверное, я не имею права ни судить тебя, ни советовать. Только этой местью младенцу невинному ты себя на одну доску с теми подонками ставишь. Бог тебе судья...
   Страшнее мести женщины ничего в мире нет, у мужиков мозгов на такую месть не хватит, ни совести. Обиженная женщина, уверенная в своей правоте, в своем праве на месть - страшна. Оставаться в отделении у меня не было времени, надо было возвращаться. После хлопка я пару раз набрала ее номер, но телефон не отвечал. Татьяна сказала, что у ребенка все-таки обнаружился порок сердца, его перевели в детскую больницу, а мать выписали, больше она нечего не знает. История имела такой дурной душок, что и я, и Люська по молчаливому договору не вспоминали ее. Наша память избирательна: она хранит в основном счастливые воспоминания, а неприятные факты исчезают, испаряются, и мы их не вспоминаем. Вот и я забыла об этой истории, которая напомнила о себе через 26 лет.
   Я вспомнила быстрее, чем эскалатор доставил меня на платформу. Колокольчик уже не была мне неприятна, наоборот, я чувствовала свою вину, все мы крепки задним умом. Да и интересно мне было, как у нее сложилась жизнь. Она уже меня ждала внизу. Мы кинулись в подошедший поезд и, наконец, смогли заговорить.
   - Как ты Линочка? Как жизнь сложилась? Как Люся, вы с ней общаетесь?
   - Люся живет в Германии, у нее две дочери. На интернатуре заболела, инфекционный полиартрит, была инвалидом, передвигалась только на инвалидной коляске, занялась гомеопатией. Сейчас ходит, открыла свой кабинет. Зовет к себе в гости, но так складывается, что пока увидеться не можем.
   - Какая она молодец! Но у нее всегда был бойцовский характер. А муж у нее кто? Не Аркадий?
   - Нет, ты же знаешь, что он был женат, разошелся, женился на другой, был контужен. Несколько лет лежал парализованный в госпитале для афганцев, сейчас поднялся и хоть остается на инвалидности, начал работать. Жутко злится на бумажную работу, привык бегать, но все равно это прогресс. С Люськой перезваниваются, это она его на ноги подняла, но это отдельная история. Тетя Даня живая, на пенсии. Галина Петровна уехала из Ташкента в начале девяностых, Зебо вышла замуж за афганца в восемьдесят третьем, уехали в Германию. Ольга с сыном в России живет. Из нашей компании в живых осталось трое ребят.
   - А Костик?
   - Он погиб в апреле 1982 года, в день моего рожденья.
   - Ты замужем?
   - Да, вышла в 1985, сын родился в 1987 в день рождения Костика, потом родился второй сын. Живем в Одессе, скоро будем с мужем серебряную свадьбу играть. Ладно, ты про себя расскажи. За что Бога благодарила?
   - Я, Лина, тебе по гроб жизни обязана. Ведь бросила я тогда малыша в роддоме, месть во мне огнем горела, пришла домой, а у меня в ушах твои слова звучат: "На одну доску с теми подонками встала". Измучили они меня: есть перестала, спать. Думаю не переставая. На третьи сутки не выдержала. Прибегаю в роддом, а мне говорят, что он в детской больнице. Я туда, а он в реанимации. Врачи мне говорят: "Hе жилец". Ну, сильно я его смерти хотела, вот Бог и решил моей просьбе внять. Я тогда четко поняла, если он умрет, не жить мне. Упала на колени перед врачом: "Пустите меня к нему, я санитаркой у вас работать буду, только дайте с сыночком рядом быть". Врач-узбек удивился, но, видимо, что-то почувствовал, нотаций читать, упрекать не стал, пустил меня в реанимацию. Зашла я к нему, он лежит в кювезе такой беззащитный, сердце у меня сжалось. Думаю, что я дура творила, это ведь моя кровиночка, да как я могла так поступить, хуже самки звериной. Правильно меня Линка с теми подонками сравнила. А он уже задыхаться начал, я его из кювеза выхватила, давай молоко ему грудное в носик капать. У меня за три дня грудь молоком налилась, я ее не сцеживала, хотела, чтоб молоко перегорело. Он молоком поперхнулся, давай кашлять, ротик открыл, я ему давай дыхание рот в рот делать. Доктор прибежал, вместе со мной ему массаж сердца стал делать, задышал мой мальчик. Я его как на руки взяла, так ни разу не выпустила, даже в туалет с ним ходила. На второй день сам он стал грудь сосать, обошлось все. Выписали нас через неделю. Решили мы с мамой в Россию уехать, к папиным родственникам, давно они нас к себе звали. Там маме климат больше подошел, да и внук сердце бабушке подлечил. Братишка вырос, в армию пошел. Я работала по специальности, денег хватало. Алешка из армии вернулся, решил жениться. Девушка из соседнего подъезда, семья хорошая. Свадьбу в кафе играли, в основном вся их родня, с нашей стороны только папины родственники да мы с мамой и сыночком. За столом недалеко от нас женщина сидела, грустная такая, в платочке. Сваха шепотом давай нам рассказывать:
   - Это моего мужа старшего брата жена. Брат скончался несколько лет назад, когда известие пришло, что сын их в Афгане в плен попал. Сердце не выдержало. А Матвеевна ждала, в Совет матерей Афгана писала, министру обороны, в общем, во все инстанции. Когда войска вывели, стали пленных некоторых возвращать домой. Вот и Сашок вернулся, страшный - жуть, но Матвеевна не знает от радости, куда его усадить, где положить.
   - А чего ж она грустная, радоваться должна, что живой вернулся.
   - Она радуется, только покалечили его там жутко, детей он иметь не может. Хочет в монастырь уйти.
   Тут сваху отвлекли, она убежала, свадьба своим чередом идет, да нам с мамой помочь надо, да только куда Витасика деть. Тут эта их родственница нам и предложила за ним присмотреть. Мы согласились, время от времени прибегаем посмотреть, как у них дела идут, только диву даемся. Витася у нас с чужими неохотно общается, а тут разговорился, успехами в школе хвастается.
   После свадьбы народ расходиться стал, к нам Матвеевна подходит с просьбой:
   - Вы позвольте Виталику к нам в гости приходить, у нас дом прям над Волгой, сад хороший, пусть там играет. Голубятня есть, его мой сын научит, вдруг ему понравится.
   - Да мы не против, если захочет, пусть ходит.
   Первый раз Витаська шел, побаивался. А потом как медом ему намазано там стало, он или в школе, или у Матвеевны. Мама ревновать стала, начала сама с ним ходить. Вскоре с Матвеевной лучшими подругами стали, и решили они нас с Сашей поженить. Вроде так он к моему сыну сердцем прилип, что о монастыре перестал говорить. А Матвеевна рада невестке с готовым внуком, все равно своих не будет, а так фамилию есть кому передать. Мама моя тоже хотела меня пристроить, боялась, умрет, одна я останусь. Брат уже отрезанный кусок, у него семья. Опять же-таки, у меня после того случая мужчины не было. Многие сватались, да у меня при одной мысли, что в постель лечь придется, ступор нападал. Здесь и в этом плане все нормально, не будет мужик цепляться, зато у Витальки отец появится, не хватало ему мужской ласки, внимания.
   На Новый год решили они нас познакомить, вместе праздник отметить. Сказать, что я сильно против была, не могу, понимала, что если мамы не станет, тяжело мне будет. В общем, пошли мы праздновать. Мужчина мне понравился: худощавый, высокий, руки жилистые. Лицо приятное, только глаза грустные, но это и понятно. Сидим, разговариваем, Витасик к Саше забрался, и тут я обратила внимание, как они похожи, да и не только я, бабушки наши тоже заохали. Матвеевна и говорит:
   - Знаешь, сын, если б не знала, что гости наши из других краев приехали, и знать вы друг друга не могли, решила, что вы по молодости согрешили.
   Саша заинтересовался, не знал, что мы приезжие:
   - Откуда же вы к нам прибыли?
   - Из Узбекистана.
   - Ой, а у меня Сашок в Ташкентском госпитале лежал, может там вы и согрешили? - пошутить решила Матвеевна.
   А у меня ноги парализовало, сердце вроде остановилось, мама тоже за сердце схватилась. Саша весь закаменел, побелевшими губами еле спрашивает:
   - Вы где работали?
   - В инфекционном госпитале, всего месяц. Ноябрь 1981 года.
   - Так и Саша там же лежал, в пятом отделении.
   Меня чуть отпускать стало, а Саша наоборот стал подниматься:
   - А как вас тогда звали? Колокольчик?
   Мы с мамой к стульям прилипли, встать не можем, ноги ватные, я только в ответ головой кивнула, губы пересохли. А Саша как бухнулся передо мной на колени, ноги мои схватил, не отпускает:
   - Прости, Христом Богом, прошу, прости.
   Мама Витальку за руку из комнаты потащила, а Матвеевна не уходит, смотрит на нас, непонимающе:
   - Это что же получается, знаете вы друг друга, так что ж скрывали, не признавались?
   Саша, не вставая с колен, к матери лицом повернулся:
   - Мама, подонка, ты родила, за нее меня Господь наказал. Прости и ты меня за то, что опозорил я вас с отцом.
   Матвеевна на стул свалилась, за сердце держится, нечего понять не может:
   - Саша, у тебя бред, сроду ты поддонком не был. За что прощения у нас просишь? Как ты человека обидеть мог, если в лицо ее не узнал? Ты мне, старой, объясни, а то ум за разум заходит.
   - Не узнал я ее потому, что лица ее не видел. Я в госпитале лежал в пятом отделении, она в двадцать четвертом работала. У меня, сама знаешь, до армии девушки не было, сразу в Афган забрали. Когда в госпиталь попал, так обидно было, что погибну, а так и не узнаю, что это такое. У них в отделении официантка работала, давала кому не лень, но только за чеки. А у нас, салаг, откуда чеки? Вот мы с земелями и решили ее завалить. Вроде на ноябрьские праздники ее подпоили, так тогда чуть ли ни весь инфекционный госпиталь по ней прошелся. Брехня, конечно, но дыма без огня не бывает. В тот вечер приказ пришел, все его отмечали, трезвых в госпитале не было. Вот мы эту официантку у столовой и ждали в кустах, она с там одним офицериком никак расстаться не могла. В кустах темно, в шаге от себя ничего не видно. Слышим от столовой кто-то идет, даже в ум не пришло, что это не она может быть. Выскочили, накинули халат на голову, в рот тряпки какие-то сунули. Спешили, очень боялись, что застукают нас. А от нее водярой несло, даже мысли не возникло, что не она...
   - В приемном покое на меня медсестра случайно спирт вылила, - подала я голос.
   - Да разве мы бы тронули девочку...
   - А что не поняли, что она девственница, - мать моя зарыдала в голос. - Mерзавцы, чтоб у вас так всю жизнь перекосило, как моей дочери.
   - Не переживайте, перекосило! А то, что не разобрали, так ведь она у нас первая и последняя женщина в жизни оказалась. Мы, когда потом официантку увидали, думали - умрем сразу. Кого, кому такую подляну устроили? Той-то все равно, давалка известная, а это кто? Мы даже не знали, кому жизнь испортили, потом начали выяснять, кто в ту ночь дежурил, по крови поняли из какого отделения. А когда ты из госпиталя исчезла, поняли кто. Ведь мы тебя искали, повиниться хотели, замуж взяли, любой бы из нас женился. Кого б выбрала, тот бы в загс и пошел, мы так сразу с пацанами решили. Но тебя не нашли, а в Афгане за тебя нас Бог наказал, видимо, твои проклятия ему прямо в уши дошли. Один через месяц в танке заживо сгорел, люки заклинило, а у второго через три месяца при взрыве ноги по пах оторвало, до медсанбата не довезли. А я из рейда не вернулся, девять лет в плену.
   Конец рассказа был смят, так как мы уже достигли Белорусского вокзала, прибежали на платформу к нужному поезду. Успели тютелька в тютельку, Колокольчик только билет проводнице подала, как состав тронулся. Мы не успели обменяться адресами, я бежала рядом с вагоном:
   - Так чем все закончилось? Ты простила?
   Но поезд уже разогнался, и мне его было не догнать, Колокольчик высунулась из вагона и махала рукой:
   - За сына спасибо...спасибо... спасибо... У нас все....о...я его......ла..
   Расстроенная и растерянная я стояла на платформе Белорусского вокзала и смотрела вслед уходящему поезду. Масса вопросов, но нет ответов: куда она ехала? где сейчас живет? где ее сын? а главное: чем закончилась эта страшная история? Как правильно? "У нас все плохо, я его выгнала" или "У нас все хорошо, я его простила".
   Как часто мы совершаем поступки, за которые нам стыдно просто перед собой. Как часто не задумываемся над словами, которые говорим, не понимая, что эфир их унес к тому, кому они предназначались, слова приобретают материальную основу. Ведь сказано: "Сначала было слово..." Для Вселенной без разницы: было оно произнесено или просто подумано... Не зря мы в молитве просим прощение за помышления, давайте, наконец, начнем думать прежде, чем говорить. Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная, яже в Слове и в деле, яже в ведении и не в ведении, яже во дни и в нощи, яже в Уме и в Помышлении: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец. Аминь.
  
  
   Одесса 2007 год, декабрь. Не пытайтесь искать совпадения, все, что можно изменить, я изменила, чтобы случайно, ненароком никого не обидеть.
  
  
  
  
Оценка: 9.50*14  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023