"Жара, жарища, пекло, ад, под шагом плавится асфальт" - эти строчки я вычитала в газете. Ребята ехали через Термез, кто то купил прессу, а потом завернул в газету бутылку водки, так презент нам в госпиталь и доставили. Водку естественно выпили, а газета попала в ящик стола дежурной медсестры. Девчата попросили подменить их на посту на полчаса, я от скуки решила обследовать стол и обнаружила газету оттуда из Союза. Глоток воды для умирающего от жажды, так восприняла я эти пожелтевшие листы. Всегда не могла терпеть читать наши оптимистические прокламации, а это даже сельские репортажи об окоте проглотила. А потом наткнулась на эти стихи, кстати, и репортаж, и стихи один человек написал - Яматина Л. Может Людмила, а может Лариса... Неважно, главное строчки в душу запали. С тех пор постоянно как молитву твержу. Правда, была у меня в душе наивная вера, что как перелетим границу, в Союзе сразу будет прохладно. Щас, надежда эта сдохла в Тузельском аэропорту. Такая же жара, те же дувалы саманные, правда, зелени много, вызывающее гадкое чувство страха, как лупанут по нам из этой "зеленки".
Но то, что мы уже в Союзе, такси напомнили, обыкновенные не первой свежести "Волги" в шашечку. Ребятам всем в основном надо в аэропорт, а мне на вокзал, смысл лететь в Куйбышев, оттуда поездом, а потом автобусом. По времени тоже самое выходит, а мороки и денег больше. Попрощались мы, адресами еще раньше в ДРА обменялись, это сейчас кажется, будешь писать, а потом захватит будничная жизнь и спрячешь этот адрес, чтобы не напоминал он об Афгане. Гляжу я на оставшегося таксиста: молодой парень, загорелый до черноты, в афганскую одежду одеть, точно дух. А тут стоит, улыбается, руку к сердцу прижал:
-Садись сестра, мигом домчу.
-За сколько домчишь?
-Пустяки сестра, двадцать рублей или десять чеков.
Непонятно. Что у всех у наших на лбу написано "простофили"? Или уже сам факт, что не отвертелись, не откосили от Афгана, позволяют местным аборигенам нас дурачить? И цены Ташкентские мы знаем и курс чеков Внешпосылторга к рублям тоже знаем, а они все пытаются людей, чудом вырвавших от смерти, обдурить.
-Ты, брат, свою сестру за такие бабки вози, а мне спешить уже некуда, погода хорошая, никто не стреляет, билета на руках нет, могу и подождать.
Это конечно я блефую, пот градом катится, батник под мышками кругами украсился, между лопаток ручей пота течет, да и в джинсах в такую жару взопреть можно да Тася - такса моя любимая последний подарок от любимого, сопит, рычит, устала. Но дурить себя этому возможному родственнику душмана не дам. Тепловой удар получу, но принципиально не поеду. Таксист видимо понял, что со мной не обломится, подошел ко мне сидящей на баулах, присел на корточки, вопросительно заглянул в лицо.
-Э.., сестра, не обижайся, у каждого свой заработок, поехали за десять рублей и я тебя с одним хорошим человеком познакомлю, он тебе с билетами поможет.
-Мне и так билет военный комендант выдаст.
-Ты, сестра, не обижайся, но когда ты толпу у вашей кассы увидишь, поймешь, какая ты глупая.
-Ладно, фиг с тобой поехали.
Пока до бетонки не доехали, ничем местность от Афгана не отличалась: те же домишки, дувалы и пыльная дорога. И раскаленный ветер, влетающий в раскрытые окна такси, обжигал лицо.
_Сестра, если не спешишь, может тебя на "Бахт" отвезти, искупаешься, а потом на вокзал?
-А что такое "Бахт"?
-Озеро счастья, сразу лучше себя чувствовать будешь, я тебя подожду, но сама понимаешь за отдельную плату...
-Финансист ты, однако, вали прямиком на вокзал, я дома в Волге купаться буду, сыта я по горло восточной экзотикой.
На бетонке мы свернули направо и поехали мимо пятиэтажных панельных домов.
-Сейчас справа ваша пересылка будет.
-Подожди, ты как то меня не так везешь, нас по-другому везли.
-Э.., сестра, за это время знаешь, сколько всего произошло, метро там строят в авиагородке, все другой дорогой едут. Сейчас через кладбище проедем и будем на Сельмаше, а там уже как раньше ехали.
Действительно, мединститут с памятником в сквере я припоминала, а уж руины костела так вообще в память врезались. Я до того времени нигде кроме своего городка не была, так пока нас везли по Ташкенту в Тузель, город жадно разглядывала, все интересно было. Сразу после медучилища в мир выпустили. А вот и вокзал с вечным огнем у памятника комиссарам, из - за пламени воздух плывет и впечатление: вроде перед тобой мираж. Но такси резко тормозит у толпы грузчиков с тележками, мираж исчезает, время возвращается в действительность. Водитель выходит из машины, вытаскивает мои баулы и помогает мне донести их до пожилого мужчины в спортивных штанах, кедах и белоснежной майке на загоревшем теле. Несмотря на возраст, мышцы не приобрели еще возрастную дряблость, и только морщинистое лицо выдавало паспортные данные.
-Салям алейкум, Вася - ака, - таксист вежливо приложил руку к сердцу.
-Здравствуй, Карим - негромко ответил грузчик.
-Вася-ака, девушка хорошая, после Афгана домой торопится, помоги, дорогой.
Мужчина внимательно оглядел меня:
-Штаны, зачем в такую жару нацепила? Или причина есть? И еще собаку с собой прешь, такого добра и здесь достаточно или подарок дорогой?
Вот глазастый дядька, сразу просек, что повыпендреваться конечно хочется, но не такая я идиотка, чтобы мокнуть в джинсах, просто не хотелось шрам после ранения на обозрение выставлять... Молча кивнула, а он расплылся в улыбке:
-Давай дочка, свой багаж, в лучшем виде все оформлю. Езжай Карим, устрою я девочку.
Таксист улыбнулся:
-Не обижайся сестра, не пожалеешь, что десятку мне дала. Хорманг, хаейр.
Я взглянула на сопровождающего:
-Чего это он?
-Попрощался и удачи пожелал, мол, пусть бог тебе помогает...
-Бог мне уже помог, живой возвращаюсь. Теперь бы билет достать, а то тяжко.
-Что сильно ранение достает?
-Да вроде не очень, но нагрузку сегодня большую дала, уже ноет. А как вы догадались?
-У самого рана на бедре, а ты на ногу слегка припадаешь, не даешь ей тяжесть ощутить, а когда рука свободная, невольно гладишь. В такую жару только дура может в не продуваемые рабочие штаны нарядиться, а у тебя глаза умные, значит повод был.
Я слегка обиделась, ни фига себе рабочие штаны, знал бы он как они мне достались.
-А почему вы джинсы рабочими штанами назвали?
-Девочка, их в Америке рабочие только и таскают.
-Вы такой умный и наблюдательный, а сумки на вокзале носите, шли бы в институт.
-Я там был, докторскую защитил, но во взглядах с Советской властью разошелся, а посему являюсь на сей момент бичем. Не скрою, от обиды время от времени принимаю "аква виту", но это никому кроме меня во вред не идет. Ты, дочка, не шарахайся от меня, бич - это бывший интеллигентный человек, так что нечего страшного.
Да, странный грузчик мне попался, но он уверенно катил тележку к багажному отделению. Мы с Тасей за ним тащимся.
-Сейчас сезон, в камере хранения свободных мест нет, но мы попросим одну старушку постеречь твои вещи и дать тебе ключ от служебного туалета, хоть умоешься, да псину напоишь. Только деньги она не возьмет, а вот если есть косынка люрексовая, это самое будет. Мода среди местного населения на эти косынки.
Господи, это какой же мне классный мужик попался, все предусмотрел: барахла я набрала много: очки, косынки, ручки, зажигалки - на подарки. Поэтому за счастье привести себя в порядок хоть относительный, косынки мне не жалко. В это время по туннелю, покрытому мелкой кафельной плиткой мы подъехали к двери, ведущей в служебное помещение. У самых дверей на старом венском стуле сидела пожилая узбечка, и пила чай с блюдца. Сумасшедшая, в такую жару и горячий чай, пот катил по лбу из - под косынки, заливал глаза, крупными каплями попадал за шиворот, но это не мешало ей наслаждаться чаепитием с местным прозрачным сахаром. Дядя Вася успокаивающе похлопал меня по руке и приступил к дипломатическим переговорам. Они чирикали на узбекском языке, не обращая на меня внимания, нет, Восток все - таки для меня не постижим. Дело выеденного яйца не стоит: или ты дашь ключ и постережешь вещи или нет, они же уже полчаса говорят, может у них от жары мозги оплавились, поэтому они такие странные. Пока я размышляла, беседа прервалась, и дядька выжидающе уставился на меня. А, видимо, пора косынку достать, смотри - правильно угадала. Косынка плавно переплыла из рук мужчины к женщине, а от нее к нему ключ.
-Так, дочка, иди, мойся, вещи около нее стоять прямо с тележкой будут. Мне тоже не с руки с баулами в билетные кассы соваться. Давай документы и чеки. Я тебе честно скажу, Дилька, любовница вашего коменданта, только чеки берет, рублей у нее и так достаточно, куда девать не знает. Она бронь снимет и через военную кассу проведет. У них свои дела крутятся. На таксу тоже билет надо, намордник и сумку.
-А сколько я вам буду должна?
-Бутылку водки возьмешь, вот и все расчеты.
-Да, неудобно как то.
-Мне, девочка, в этой жизни уже ничего не надо, время думать о душе, а под водочку оно самое и думается.
Я вытащила из баула целлофановый пакет с Монтаной, положила туда чистые вещи, деньги, а дяде Васе дала чеки и документы. Не знаю, почему то я поверила этому мужику, да, и сказать право, по большому счету, мне уже было все равно. Я - в Союзе, больше ничего ужасного после двух лет Афгана со мной произойти не может. Бабка, молча, продолжала пить чай, грузчик ушел, и я с чистой совестью зашла в туалет. Мне повезло, что он служебный, представляю, что творится в общественном. Сдернула с себя батник , лифчик и начала обливаться холодной водой до пояса, намылилась мылом и опять облилась, хорошо полотенце с собой взяла, вытерлась и почувствовала себя заново рожденной. Волосы расчесала и затянула в "конский хвост", челку убрала под ободок, чтобы в глаза не лезли. Надела чистый лифчик и батник, а то за время поездки от меня уже пахло как от аборигенов. Жизнь хороша, и жить хорошо. Пока я гигиеной занималась, дядя Вася принес билет на московский поезд, до отправления у меня оставалось четыре часа.
-Я даже не знаю, как вас благодарить, а где здесь можно водку купить и поесть?
-Ты, дочка на вокзале ничего не покупай, время у тебя есть, за вещи не беспокойся, тут рядом Госпитальный рынок, иди туда, там и поешь и купишь все, что надо. Придешь, найдешь меня на стоянке, я тебя на поезд посажу. Идти тебе с ногой тяжело, так ты на трамвай садись, он мимо госпиталя и церкви, прям к базару довезет.
Я поблагодарила мужчину и пошла к трамваю, но проехала только одну остановку, вышла около госпиталя и пошла в церковь. Конечно, нас никто не учил, как в нее ходить, но я думаю: Бог и так все видит в наших душах, и он поймет, что привело меня в Дом Божий искренняя благодарность, за то, что я живая и почти здоровая возвращаюсь домой. Я подошла к сидящим старушкам и объяснила свою ситуацию. Одна у меня таксу забрала, а другая - поднялась, сняла с себя белый фартук, велела накинуть на голову и повела меня в церковь. После уличного зноя там стояла спасительная прохлада, она записала под мою диктовку имена погибших на панихиду и имена живых на молебен о здравии, показала, куда ставить свечи и отошла, не мешая мне думать о своем и о своих. Мыслей было много и перед глазами мелькали лица, а на душе было муторно, вроде мне снова заступать на смену и Союз мне только приснился. С тяжелой головой я покинула храм и с трудом побрела к базару, раненная нога решила мне припомнить весь сегодняшний день, еще Таська под мышкой рычит мной недоольная.
Я присела в первой же базарной чайхане и заказала шурпу с пловом. Таське мяса из шурпы положила, рычит, но ест. Немного подумала и до заказала чайник чая. Интересно - это жара с нами такое творит или Восток в нашу кровь входит. Я сидела за столиком под навесом на залитом водой цементном полу. Смотрела на проходящих прохожих. Они, были какие-то суетные, шумные, все занятые своими делами, и мой взгляд привлекла к себе одна пара. Он военный прапорщик, из наших, в полевой форме, она обычная девушка лет двадцати с огромным букетом георгинов. Они, не обращая внимания на толпу, обсуждали, что-то свое понятное только им, смеялись. Он уговаривал ее выбрать себе какие-нибудь фрукты, она отнекивалась. Наконец, она показала на инжир, парень купил у старика узбека целый таз инжира. Они не знали, что с ним делать, пока девчонка не догадалась купить два огромных бумажных пакета, прошитых суровой ниткой и переложить инжир туда. Они хохотали на весь базар и угощали всех проходивших мимо них людей. И люди брали фрукты, и тоже начинали улыбаться, и мне стало так хорошо и спокойно на душе от этой сцены, что Афган, мне показался дурным сном. Господи, ну пусть хоть у них будет все хорошо.
Мое время пребывания на Востоке заканчивалось, я купила на базаре авоську и положила в нее дыни, а в бумажные пакеты я взяла лепешки, огромные розовые помидоры, называемые торговцем "юсуповскими", виноград - кишмиш, "цыплят-табака". Водку "Пшеничную" я купила в гастрономе напротив вокзала. Одну бутылку я с благодарностью отдала дяде Васе, оплатила провоз багажа, а другую - взяла с собой в поезд. Благодаря блату, в поезд я попала без давки и суматохи до начала официальной загрузки пассажиров, но пришлось еще бакшиш дать, чтоб Таську пустили. Разместила свои сумки под полкой, у меня - была нижняя. Такса на подушке устроилась.Пока в купе никто не пришел, быстро переоделась в халат, скинув, наконец, надоевшие за эти два дня дороги джинсы. Халат у меня длинный, до пола, ног не видно, никто не будет приставать с глупыми вопросами. Состав подали к перрону и в вагон стали, толкаясь, садиться пассажиры. Две верхние полки заняли торговцы дынями, они затолкали их во все свободные места, захватив не только верхнее багажное отделение, но и пространство под другой нижней полкой, я не вмешивалась, только Таську гладила, чтоб на них рычала. Главное чтобы меня не трогали, придет пассажир, пусть с ними разбирается. Наполнив купе ароматом дынь, они отбыли в вагон ресторан, не дожидаясь отхода поезда, оставив меня в гордом дынном одиночестве. Поезд тронулся, а пассажира не было, я заплатила проводнику за постель, расстелила и легла, устроив, наконец, ногу. Таська у ноги больной пристроилась. По всему вагону были открыты окна, но это не несло прохлады, по купе гулял теплый ветер. У меня не было ни малейшего желания смотреть в окно, возможно, я больше никогда этого не увижу, но Востока в моей жизни пришлось выше крыши, а посему никаких сожалений по этому поводу я не испытывала. Под мерный стук колес я задремала и открыла глаза только часа через три.
У меня появилась соседка - напротив, на нижней полке лежала, отвернувшись к стене, молодая женщина или девушка моего возраста, а может старше. Трудно определиться, не видя лица. Странно, что не было видно никакого багажа - по сути должны были на полу лежать дыни, если она определила свой багаж под полку или стоять ее вещи, если не вытащила дыни. Мотнув головой, отогнала эту глупую проблему и пошла в тамбур, покурить, Тася только глаз открыла, но решила спать дальше. До Афгана в рот не брала, а там насмотревшись на все эти ужасы, пристрастилась. Я стояла в грязном тамбуре, смотрела в разбитое стекло на степь, окрашенную заходящим солнцем, и с наслаждением курила "Родопи". Дверь из вагона приоткрылась, проводник стал добавлять уголь в печку - "как же без чая путешествовать", увидел меня и поморщился. Не любят мужики курящих женщин и правильно, что не любят, но, вроде как, нервы расслабляются, хотя мне, конечно, курить совсем не надо.
-Уважаемый, у нас в купе женщина спит, она совсем без вещей едет?
Видимо этот вопрос занимал не только меня, что национал снизошел до разговора с курящей русской девкой.
-Да, и ты понимаешь, сам начальник поезда ее привел, уже, когда поезд ехал. Что за птица такая важная, не понятно.
Ситуация становилась совсем интересной: привело начальство и без вещей, одна дамская сумка, она, даже не переодевая сарафан, бухнулась на постель. Завтра одежда помятая будет, значит, даже запасных вещей нет. И должно случиться, что то очень серьезное, чтобы женщина забыла о своем внешнем виде. Я кивнула, смотрящему на меня выжидающе, проводнику:
-Действительно странно, а можно чайку у вас заказать - вдруг девушке пить захочется и своими проблемами поделиться.
Мужчина понимающе замахал головой и, приложив руку к сердцу, пообещал снабдить чаем. Когда я зашла в купе, там уже блуждал свежий воздух. Наступил вечер, солнце зашло, и температура сразу упала - ни как не могу привыкнуть к этому резко континентальному климату. Девушка продолжала лежать в той же позе. Я стала накрывать на стол: ломать лепешки, цыплят табака, резать помидоры. Тася сразу проснулась, как это без нее кушать будут. Вытерла руки мокрым полотенцем и достала водку. Попутчица зашевелилась, перевернулась на другой бок и уставилась на меня ничего не понимающими глазами.
-Ну что, соседка, поужинаем, пока торговцы дынями не пожаловали.
И если на первых словах, она была готова резко отказаться, то словосочетание "торговцы дынями" ее заинтересовало, и она стала оглядывать купе.
-Запах чувствуешь, ну вот это честные дехкане, вырастившие свой товар на рынках, едут в столицу, бабки заколачивать. Пока они готовятся к своей трудной миссии в вагоне-ресторане, предлагаю отужинать.
-Спасибо, что-то ничего не хочется...
-За что спасибо, если есть не хочешь. Я вас, девушка, прошу, составьте мне компанию. У меня сегодня повод есть выпить, но одной неудобно - я же не алкоголичка.
-Вы, что водку пить будете?
-Ее родимую, что не женский напиток? Так ведь и повод не женский.
-Что же это за повод такой?
Заинтересовал ее наш разговор, немного от мыслей своих тяжелых отвлеклась.
-За то, что живой после Афгана осталась, за друзей своих там навсегда оставшихся, разве это не серьезный повод?
Как от пощечины, она от моих слов дернулась, странная право реакция:
-Значит, живая, а друзья мертвые. А где живые друзья, почему с вами не едут?
-Интересная постановка вопроса. Живые к себе домой возвращаются, в свои семьи.
Женщина соскочила с полки. Сама худенькая, лицо обыкновенное, только коса неожиданно у нее обалденная оказалась. Кулачки к груди прижала, глаза горят, а тело ее крупная дрожь сотрясает.
-В семьи говоришь возвращаются... А, кому они там нужны, кобели проклятые? Ишь, друзья - любовники они ваши. Вон сколько шмоток прешь, не зря вас чекистками зовут. Вы хвостом крутите, за шмотки паршивые их в постель свою тащите, мужей от семьи отрываете... Вы, вы, да я даже слов не могу найти, кто вы такие...
Ого, какой накал страстей, это кто ж девчонку так довел?
-Я у вас никакого не отбивала и все, что везу своим родным, тяжелым трудом реанимационной сестры заработала. Никому своей работы не пожелаю. А ты, подруга, не кипятись, если хреново на душе - садись, выпей, да расскажи, чем это тебя так достали сестры госпитальные.
-Я ни то, что пить я с вами...
-Ясно, только ведь если не поделишься своим горем, сердце надорвешь. Это только в газетах говорят, что инфаркты у пожилых. Они и у молодых встречаются, просто, смотря кому, что переносить приходится. Так что, если ты никому в этой жизни не нужна, можешь себя травить и дальше.
Весь пар из нее как из шарика вышел, без сил на полку опустилась, смотрит на меня жалобно:
-Сынишка у меня, нельзя мне...
-Вот и я о чем говорю. Я для тебя человек незнакомый, сегодня встретились, а завтра разошлись навсегда, а с проблемой вроде как знакома. Близкому не всегда ведь все скажешь...
Вытащила я стаканы из металлических подстаканников, разлила туда водку, подала один ей и сунула помидор для закуси, сама второй взяла и, не чокаясь, обе проглотили. Ну, я - то понятно человек к этому делу уже привычный. На дежурстве такого насмотришься, что иногда, не дожидаясь, окончания смены, примешь стаканчик, а иначе как говорил наш зав отделением: "Девчата, вы близко к сердцу, все горе человеческое не принимайте. Если каждого больного через себя пропускать будете - с катушек поедете. Если подступило под самое "не могу", то лучшее средство для снятия стресса - сто грамм проверено всеми и не одним столетием". А девушка не привычная оказалась, да видимо голодная, сразу поехала: как начала плакать, успокоить не могу, давай по - быстренькому ей еще налила.
-Давай пей и рассказывай.
-Мы с Вадиком вместе учились, встречаться еще в восьмом классе начались, но поцеловались первый раз на выпускном вечере. Мы хорошо учились, сразу после школы поступили. Я в педагогический на романно-германский факультет, а Вадик - в военное училище, у него отец военный, вот он по его стопам и пошел. Училище в нашем городе, никуда ехать не пришлось, мы и дальше встречались, после третьего курса свадьбу сыграли. К окончанию: Вадик был уже и женатый, и отец семейства - я как раз на его выпускной и родила. Его выпуск почти весь сразу в Афганистан взяли, я, дура, еще радовалась: мужа, после окончания училища, в загранкомандировку направили. Наверное, можно было, как то не ехать, но он у меня весь такой правильный - комсорг курса, а на последнем курсе - в партию вступил. Подружки мне завидовали: "Ой, Анька, ты, теперь у нас вся из себя будешь: в джинсе с магнитофоном японским". Я после рождения сына, у родителей Вадима жила, они со мной и малым носились как с писаной торбой. Вадька у них один, тяжело по гарнизонам мотаться и детей рожать. Так они не знали, куда меня посадить, чем накормить, а про внука вообще молчу. Слова не могу плохого про свекра со свекровью сказать. Вместе письма ждали, вместе на них отвечали с мамой Леной, я их "мама" и "папа" зову только имя прибавляю, чтобы со своими не путать. Только письма, какие - то у Вадика странные были: все больше о нас спрашивал, а о себе? В основном о природе, о погоде писал, после такого письма папа Саша хмурился и уходил в свой кабинет. Очень ждали мы его в отпуск, я дни считала, а приехал вроде не он. Нет, и меня к себе прижал, и сына целовал, не переставая, но постоянно о чем - то думал и на людей как - то странно смотрел, вроде все время чего - то прикидывал. И в постели он другим стал. Понимаешь, мы с ним оба девственники были, так в первый раз страшно оба боялись, что нечего не получится. И Вадик так со мной бережно обращался, как с хрустальной вазой. Он был сама нежность в постели. Перед родами мы с ним не жили, а после родов он уже в Афганистане был, голодным мой муж уехал. А тут в первую ночь он меня давай в спальню тащить, родителей не стесняясь. Они, правда, сделали вид, что все нормально, даже Саньку, малого, к себе забрали. Но мне жутко неудобно было, а тут Вадик на меня накинулся, так жадно всю ощупывает, аж больно. На лицо вроде он мой любимый, единственный, а по поступкам не знаю я этого мужчину. Но решила, что это я, наверное, виновата, видно после родов у меня, что то разладилось, а может просто отвыкла я от постели, мы же считай, последний раз почти четырнадцать месяцев назад жили. А до брака мы с ним этим делом не занимались, хотели, чтобы все законно, красиво было и на всю жизнь запомнилось. На следующий день стали мы с его мамой сумку с подарками разбирать. Точно и магнитофон привез, и джинсы. Мама Лена послала меня нарядиться. Джинсы как будто на мне родились, тютелька в тютельку, свекровь давай меня нахваливать, а Вадик так странно сморщился как от зубной боли. А тут Сережка, мой двоюродный брат, школьный приятель Вадика, прибежал, мы вместе с ним в институте учимся, если б не он, мне пришлось академотпуск брать. А так он мне все конспекты писал, вот и сейчас забежал, принес записи лекций, у нас зачетная неделя начиналась. Они обнялись, а потом Сережка ему подмигивает: "Ой, какая жена у тебя красивая, а теперь и модная, гляди уведут, пока ты там чужими проблемами занимаешься". Вадик как зыркнул глазами на него, что тот даже поперхнулся и быстро от нас ушел. Да и мы уже должны были уходить к моим родителям, все вместе шли в гости. Свекор со свекровью и малым раньше ушли, а мы из-за конспектов задержались. Идем по городу, все меня рассматривают, я - то понимаю, что не меня, а джинсы, но Вадька звереет на глазах и слова не говорит. Пришли к моим, он молчком как начал водку одну за другой рюмкой пить, родители переглядываются, но ничего не говорят, тут сестра со своим ухажером пришли, увидели меня в джинсах, давай ахать, а парень ее и говорит: "Ну, все, Анька, все мужики в городе твои". Вадим рванул меня за руку и через весь город потащил домой. Только в квартиру зашли, начал с меня джинсы срывать, батник афганский, в охапку схватил - я кричу, а он как обезумел, не слышит меня, в спальню нашу занес, видимо в пылу не рассчитал, за ковер зацепился. Упали мы на пол, так он на меня прямо на полу, набросился и изнасиловал. Чужой человек это был, не знаю я его. А он как все закончилось, откатился от меня и сразу прямо на полу заснул. Я халат накинула да пока свекор со свекровью не пришли - побежала одежду из коридора убрать. Я только джинсы в руки взяла, дверь открывается - они на пороге, стоим мы испуганные, друг на друга смотрим, а тут как хлынуло из меня, кровотечение открылось. Свекор меня на руки да на машине в гинекологию доставил. Он по дороге только шептал: "Прости его дочка, только бы все обошлось..." Не обошлось, несколько раз меня чистили, все никак кровь не останавливалась. Они все ко мне приходили, а Вадик нет. Мне свекровь, в который раз прося прощение, глаза отведя, сказала, что пьет он по черному. Растерялась я, ведь мы с ним всегда обо всем говорили, никаких тайн не было, я же каждую его мысль знала, так что же произошло. Он меня наказать этим изнасилованием хотел, так за что? В чем провинилась? Вадик всегда к насильникам с брезгливостью относился, говорил стрелять, таких ублюдков, надо. Так во что его Афганистан превратил? Так он мне на глаза не показался, свекровь от него письмо принесла. Сказал, что меня не держит, если хочу, могу в суд подавать на развод, он согласен. С ребенком он поможет. Я это письмо свекрови дала почитать, она давай плакать: "Анечка, не делай этого, он совсем с ума сошел, мы эти дни с ним замучились, руки хотел на себя наложить... Не знает, что творит". Я из больницы к своим поехала, да недолго у них прожила: Санька капризничает, он к этим дедушке с бабушкой не привык, и мне тяжело - мама категорично на разводе настаивает. Гуляла я с малым в парке, мама Лена подходит, обняла нас с Сашкой, плачет, отпускать не хочет. Я тоже расплакалась, ну и малый в рев. Переехали мы к ним обратно, а неделю назад свекор с работы прибегает с известием, что Вадик, раненный, доставлен в Ташкентский госпиталь. Состояние крайне тяжелое. Летнее время: билетов нет, с трудом вчера добралась. На такси к госпиталю подъехала, а на проходной - не пускают. Больной такой есть, в реанимации без сознания, только уже четыре дня как с ним жена сидит. Интересно, а кто я? Пробилась я к начальнику госпиталя, документы показываю, он за голову схватился, вызвал зав отделением реанимации, тот тоже всполошился. Пригласили в кабинет эту "жену". Заходит она вся такая яркая, красивая, загорелая. Макияж вызывающий, ножки стройные, из - под мини юбки. Халатик, накрахмаленный на плечиках. Думаешь, ей стыдно? Она руки в бок поставила да накинулась на меня:
-Это, ты, ему жена? Ты, даже в постели из него извращенца сделала, весь город - его уродом контуженным, считает. Жена мужа своего знать должна, из лап смерти вытаскивать, а вы, на эту посмотрите, на седьмые сутки пожаловала. Он сто раз умереть мог. Я с ним все это время, мой он, и не отдам я его.
Врачи к ней кинулись, давай рот закрывать да в коридор выталкивать, а я говорю:
-Не надо, пусть остается, права она, если мой муж с ней наши постельные дела обсуждает, значит, я этого человека точно не знаю.
Собралась и вышла, меня по дороге начальник госпиталя догнал:
-Вы, только не жалуйтесь никуда. Ее в госпиталь больше не пустят. Чем я могу вам помочь?
-Вы, его к жизни верните, а мне домой, к сыну надо.
Он переоделся, на своей машине на вокзал привез, и в последнюю минуту с комендантом меня на поезд посадил, все просил не жаловаться. А я когда уже в купе зашла, то поняла, что вещи все мои в его кабинете остались, хорошо сумка с документами и деньгами в руках была, а то бы и ее там оставила. Еду я домой и не знаю, что мне делать? Если б не Санька, я бы уже себя жизни лишила...
Да, крутые виражи с нами жизнь вытворяет. У каждого из нас свои экзамены выпадают. В жизни не думала, что буду такое говорить:
-Ну, и дура. Кому и чего ты своей смертью докажешь? Ишь, растерялась она - чужой человек приехал. Это ты в тех же условиях мирных существовала, а он все это время каждую секунду выживал, и с каждым убитым другом или подчиненным, терял свои идеалы юношеские, менял свое мировоззрение, из всех ценностей, что у него были, незыблемыми осталось понятие - Родина, включающее в себя тебя, сына, родителей. Он там за вас душманов убивал, а его дома предать хотят, отнять самое последнее. Вот и кинулся он на тебя, чтобы понять, что ты у него есть. А ты тут со своими идеалами кисейной барышни: что порвал он тебе что - то?
-Да нет, но кровотечение...
-Ты больше года половой жизнью не живешь - обыкновенный гормональный срыв. Чего гинекологи тебе этого не объяснили? Из мужика злодея сделала. Да, кстати, а что это за разговор про извращения?
-Да, мне и думать про это неприятно, не то, что говорить...
-Ты, подруга, не финти. Кому другому рассказывай, но я тебе не поверю, что кроме всей гаммы чувств, у тебя отсутствовало любопытство. Нас баб медом не корми, но любопытство вперед нас родилось. Все что между двумя любящими в постели делается - это святое и никого не касается. Ты бы мужа расспросила, и обсудили эту ситуацию. Муж никогда на сторону не пойдет, если все это он может получить дома в своей постели. Ты, можешь быть самой изумительной хозяйкой, а он уйдет к другой, если у тебя интереса к половой жизни не будет. Мужик пыль в доме замечает, когда у него спермотоксикоз начинается. Учись у восточных девок, они нам русским бабам сто очков форы дадут, не зря в Коране записано: "Женщина хороша только на ложе любви и смерти".
- Хорошо, допустим, ты права, но зачем он с этой девкой обсуждал.
-Ну, ты, даешь подруга. Сама говоришь, что твой муж насильников убивать готов был. Он же по твоей милости этим самым ублюдком, себя чувствует. А кто его сомнения может разогнать? Только другая женщина. Вот он ее и нашел, так что сама ты во всем виновата.
-Но я же не виновата, что билет не могли достать.
-Ты мне одно скажи: ты по любви к нему ехала или из чувства долга?
-А кого же мне любить, если не его - он мой единственный и родной. Я даже не знаю, что со мной будет, если вдруг он ...
-Так какого фига, ты это, мне рассказываешь? Мужик один не останется: при звании, при окладе, да и загранкомандировка в Восточную Европу скорей всего ему светит. Как же она такого кадра отпустит, посидит, выходит и на себе женит. Если нужен он тебе, марш назад в госпиталь, пусть первое, что он увидит, очнувшись, будет твое лицо. Кстати, и вещи свои заберешь.
Простите меня сестрички, мои госпитальные, что охаяла я вас и себя в первую очередь, но мало того, что эти два дурня, любящих, в себе разобраться не могут, они своему ребенку могли жизнь поломать. А дети не причем, ведь они не виноваты, что мама с папой разобраться в своих чувствах не могут. Притянула я к себе эту дурочку, дала на своем плече выплакаться, а когда она уснула, Тасю подмышку сунула и пошла курить в тамбур.
Стою, курю, ночным небом любуюсь. Чего мне не хватать будет, так это неба азиатского: по утрам и вечерам розового, ближе к полудню ярко голубого, часам к трем выжженного, выстиранного, чуть ли не белого, а ночью - бездонного с яркими звездами, которые так низко, что кажется - протяни руку и в ладошку возьмешь. Я как то у себя на Волге неба не помню, толи некогда мне было в небо смотреть, толи действительно азиатское небо - особенное. Городок наш на великой реке стоит и хоть является районным центром, никакими достопримечательностями похвастаться не может. Институтов не имеем, а потому хоть и хотела я быть медиком, на врача учиться, в другой город меня родители не отпустили. Я у них единственный и поздний ребенок. Пришлось подать документы на медсестринское отделение в медучилище в нашем городе. Ну, очень мне в медицину хотелось, видимо гены прабабушки - фронтовой медсестры передались. Перед самыми выпускными экзаменами, заявился к нам военком. Собрали нас всех выпускников в актовом зале, и стал он сказки рассказывать про красивую заграничную жизнь с двойными окладами, с магазинами полными магнитофонов и шмоток, про чеки Внешпосылторга с отовариванием в магазинах "Березка", нет - про благородный труд медиков, интернациональный долг, он тоже красиво говорил. Видимо звездочки ему не хватало перед пенсией, выслужиться захотел, не побоялся на себя такой грех, взять молодых ребят на смерть отправить, ну да Бог ему судья. Кого - чем он взял, утверждать не возьмусь, хотя не скрою, многих материальная сторона заинтересовала. Городок маленький, в магазинах шаром покати, чтобы одеться по приличнее, надо обязательно ехать в столицу. А тут такой ассортимент товаров предложили, вот ребята и понеслись писать заявления. Меня, идиотку, подвиг прабабушки медсестры потянул: я в детстве засыпала под ее рассказы и просыпалась, в "войнушку" только медсестрой была, "бойцов" на себе с поля боя вытаскивала. Я когда родителям объявила: мама заплакала, за сердце схватилась, а отец - за ремень. Только я честно сказала, что все это бесполезно, а если в комнате запрут, то выпрыгну со второго этажа. До самого отъезда ругались, помирились уже на вокзале. Первый раз из города уехали, мы от окон оторваться не могли, когда степь увидели, аж визжать стали от восторга, про верблюда живого вообще стыдно сказать, впору туземцам на нас пальцем показывать. И по Ташкенту ехали по сторонам крутились, все запомнить хотелось. В самолете первый раз летели, дух захватывало, на воздушных ямах друг за друга хватались. У нас практически вся подгруппа в Афган рванула, только трое остались в Союзе: одна беременная, одна замуж выходила, и одна умная оказалась Алка Семенова. Она нам прямо сказала: "Свои деньги я и здесь заработаю, там капельницу поставлю, там укольчик сделаю, а вот что вы заработаете - хочу посмотреть" На сто процентов права оказалась. В Афгане нас разбросало, почти не виделись. Я месяц в общей хирургии поработала, оказалась, обладаю удивительным талантом капельницы ставить, меня в реанимацию и забрали. Пару раз у меня на смене врачи катетер в подключичку ставили, а потом я сама. На всех трудных больных звали. Я, конечно, быстро поняла, что фронтовой романтикой здесь и не пахнет, но и мысли не было назад вернуться, так жалко мальчиков этих было, хоть плачь. И плакали. Где то через полгода, ассистирую я нашему анестезиологу на операции, как начался обстрел. Мы к стрельбе быстро привыкли, это когда делать нечего - страшно, а когда работы полным полно, нет времени на испуг. Так и в этот раз мы даже не обратили внимания, слишком сложная операция, а тут сдуру один снаряд попал в стенку операционной, слава Богу никого не убил, но осколки в разные стороны полетели, я к стене спиной стояла, к оперируемому лицом, вот и нагнулась над ним, прикрыла. Но по дурости, один маленький такой гадкий осколочек в бедро мне попал, и рана небольшая, но мышцу порвал.
Все обошлось, только после операции, мы с прооперированным одновременно очнулись, меня рядом с ним положили, только ширмой отгородили. Васенька Попов, когда на ноги поднялся, торжественно вручил мне свой крестик крестильный. Обыкновенный крестик на суровой нитке. Я когда увидела, чуть с кровати не упала: " Ты что сдурел, комсомольцы в Бога не верят, спрячь, а то увидит кто-нибудь - беды не оберемся". А он смеется: " Я говорит не комсомолец, а в Бога с детства верую, родитель мой - священник, и замполит, и комитетчики об этом знают. Я тебя второй крестной мамой считаю, и думаю, что родитель мой, и как отец, и как богослужитель, будет со мной согласен в этом вопросе. А ты крестик возьми, он у нас в семье из поколения в поколение передается, а привез его мой прапрадед со священной горы Афон. Бери его и пусть он тебя оберегает, не хочешь его на виду носить, спрячь его в свои женские принадлежности. И хочу тебя молитве научить "Отче наш", когда подступит беда - читай с верой в душе, обязательно поможет". Я давай с ним препираться: "Какая я тебе мама, мы с тобой ровесники и вообще, я еще не замужем, в смысле, ну сами понимаете... Да и в Бога я не верю, так как я комсомолка и натуральная атеистка". Он же ничего слышать не хочет, сунул крестик в руки и убежал: "Это ты пока не веришь, но придет время и все встанет на свои места. А Бог есть, и милостив он, и терпелив он к чадам своим заблудшим". Я сначала вроде хотела его догнать да отдать такой странный подарок, да только когда взяла я его в свои руки, так мне как то легко на душе стало, что решила я носить сей крестик. Нет, не на виду, а в лифчике, нитку за бретельку привязав.
Васеньку выписали в часть, а только стала я замечать, да не я одна, что у меня практически все пациенты выздоравливают. Самых тяжелых ко мне стали подкладывать, я всех стараюсь вытянуть. Про крестик молчу, даже страшно кому то про него сказать, такую статью прилепят, мало не покажется. Я же к нему привыкла, даже когда пациент, ну совсем тяжелый - начинаю про себя "Отче наш" читать. А с полгода назад поступает к нам в реанимацию лейтенант Саронцев Юрий Алексеевич с тяжелейшим черепно-мозговым ранением. Наши врачи его оглядели, и молча, единогласно перевели ко мне на пост. Оперировать бесполезно, решили занять выжидательную позицию. Я все назначения выполняю, а про себя молитву читаю, не переставая. Вроде держится паренек, состояние стабильное. Меня напарница попросила дежурствами поменяться, день рожденья у нее, так я с ним почти трое суток постоянно рядом находилась, а потом у меня два дня выходных выпало, так я решила долгожданную вылазку в дукан предпринять, скоро в Союз, а никаких подарков не купила. Да и самой приодеться не мешает. Девчонки у нас выбирались, джинсы привезли, "недельку". А у самой никак не получалось, то дежурства, то срочно на операцию забирали. А в магазин здесь целая проблема, обязательно охрана должна быть. То есть постоянно не стыковка, а тут все сложилось: и время свободное, и охрана. Сели мы на БТР, итить твою мать, товарищ военком, щоб, у тебя вся оставшаяся жизнь такой загранкомандировкой была.
Ну, приехали, ребята с оружием не расстаются, вместо нормального магазина стоит саманный сарай, а около двери на приступочке под навесом кошма старая лежит. Мне не то что сесть на нее, рядом стоять страшно, по ней блохи с клопами танго танцуют. Внутри - полумрак, не фига не видно, что берешь, рассматривать товар лучше на улице при дневном свете. Правда, какая - то иллюзия витрин имеется, на ней техника стоит. А джинса в пакетах кучей лежит на полу. Я джинсы отцу взяла, а маме юбку вельветовую, они только в моду входить стали. А себе и джинсы, и вельветовые штаны, и юбки, и платье джинсовое, фирмы "Монтана", и дубленки, в общем, много барахла взяла. У меня же сумма приличная на руках за полтора года скопилась, так я, чтобы еще раз себе головную боль не устраивать уже и магнитофон взяла, все до последних "афганей" спустила. До госпиталя добрались, а мне еще по дороге как то на душе тревожно стало, кинула я шмотки в комнате и побежала в реанимацию.
Прибегаю в зал, а Саранцева нет, на его месте другой парень находится. Я к напарнице, где больной. Она спокойно так мне отвечает: " Да он отошел уже, в морг пока не забрали, на каталке в подсобку перевезли". Я в подсобку, а ему и лицо уже простыней накрыли, я ее откинула, у него восковатость на лице стала пробиваться. Не знаю, что со мной в тот момент произошло, но такая злость во мне поднялась, ведь я три дня не переставая, молилась, а тут оставила другой, получилось, бросила, вот он и ушел. Волчицей взвыла, девчонки перепуганные вбежали, ко мне кинулись успокаивать, а я им только крикнула:
-Геть, отсюда все. Пока сама не выйду, не заходите.
Видимо страшная я в тот момент была, что мигом их в комнате не стало. Смотрю на него и пришли мне на ум прабабушкины рассказы как войну медсестры солдат своим телом обнаженным отогревали. Скинула халат, а крест на шею одела, откинула простыню, а они все у нас в реанимации голые лежат. Но мертвые говорят сраму не имут. Прилегла к нему на каталку прижала к себе, и начала "Отче наш" читать, не переставая. Сколько прошло времени не знаю, только стал он у меня в объятиях теплеть. Думаю, наверное, мозгами поехала, открываю глаза ( с открытыми лежать побоялась), а нет, ушла восковатость, на шею пальцы положила, вроде пробивается пульс. Хотела вскочить, а сил нет, упала. Девчата услышали, да я же не велела входить, сняла крестик, халат трясущимися руками застегнула, не дай Бог увидят, привлекут по всем статьям. Подползла к двери, сестре крикнула, чтобы врачей позвали и отключилась. Пришла в себя на диване в ординаторской, около меня Николай Васильевич, наш завотделением, сидит:
-Ну, ты, Олька, нас и напугала, почти час в чувство привести не могли.
-А как..?
- Я, Олька, врач с двадцатилетним стажем, но как ты его оживила не знаю и знать не хочу. Во всех историях и справках я пишу, что из - за большой загруженности произошла халатная ошибка, человека живого признали мертвым. Но я точно знаю, что он был мертвый, я лично проверил все рефлексы, перепроверил аппаратуру. Мы врачи все ретрограды и ортодоксы, привыкли верить только фактам, но факт его оживления не входит ни в какие концепции современной медицины . Подключили мы его к аппаратуре, живой... но пока без сознания..
Ночью, когда дежурила, подошла к нему, опустилась я на колени перед его кроватью и давай молитву читать, да лбом поклоны бить, пока в дверь не постучали. Открыла, а там опять раненого привезли, жизнь ведь идет, война продолжается. А утром Юрочка глаза открыл, все врачи сбежались, стукали, слушали, крутили, вертели, глазам своим не верили. Николай Васильевич завел меня в кабинет и говорит:
-Не знаю, как ты это сделала, но он тебе по гроб жизни обязан. Только я тебя прошу, никому об этом не рассказывай. Здесь то, я тебя прикрою, а в Союзе или в тюрьму, или в психушку попадешь. Будь осторожна, стукачей у нас все хватает.
А что, стукачей, если я сама не знаю, как у меня все получилось. Я после этого в другой зал перешла, чтобы не видеть его, боялась с ним глазами встретиться, вдруг он что - нибудь помнит. Скоро его от нас в нейрохирургию перевели, до поправки еще далеко, но уже не наш больной. Только видимо, все - таки кто то ему рассказал, что моя заслуга, что он в живых остался, я подозреваю, Николаша свою лепту внес.
У меня выходной как раз был, только выспалась, да искупалась, как стук в дверь. Открываю, а там он, мой единственный и родной, Юрий Алексеевич Саранцев с букетом какой то полыни или колючки верблюжьей, толком не поняла. С цветами в Афгане напряженка, где он эту зелень откопал, не понятно. Да, мне сам факт, что он пришел, да с букетом... Ведь я, что скрывать, влюбилась в него. Ведь у него от меня ни одной тайны на теле нет: ни мать, ни жена его так не знали как я. Все складочки, морщинки, родинки, шрамики. Сколько раз я его камфарой протирала, от пролежней спасала. Так ведь не только тело его мне родное, ведь душеньку его к себе привязала навечно, от смерти отняла. Да никогда у меня ближе и роднее его не будет, только женат он и ребенок есть. Вот и решила я, что нам видеться не надо, чтоб беды не вышло. А он сам меня разыскал, поблагодарить пришел, стали "Сиси" пить и болтать, как время пролетело, не заметили. Столько у нас с ним общего оказалось, вроде сто лет знакомы. Стал он ко мне в выходные дни приходить, поболтать:
-Я, Олька, вроде с тобой как собой разговариваю. У меня чувство, что ты моя половина. Я в любой момент могу сказать, что ты делаешь, что чувствуешь.
А у меня такие же чувства, чем они могли закончиться? Только романом, обалденным, потрясающем. Из нас так любовь струилась, что нам даже начальство замечания не делало, первый отдел и те махнули на нас рукой. У меня весь мир в нем сосредоточился, я каждую секундочку счастливая ходила, у меня больные моментально поправлялись. У меня же срок заканчивался, а его должны были в Союз на освидетельствование перевести для решения вопроса о его пребывании в армии, так мы даже планы строили, как вместе полетим. Как то днем меня в нейрохирургию с документами направили, отнесла, захожу к нему в палату, а его нет, на процедурах он. Стала постель поправлять, подушку и выпадает фотография дочки его, Аленки. Взяла я ее в руки, а на обороте печатными буквами, корявыми такими надпись: "Папочка, я тебя жду". Как пронзило меня, что - то в сердце, чувствую, могу сознание потерять, положила фотку на место, и бегом в туалет, голову под кран сунула, пришла в себя.
Мы с ним пока жить не начали, много про семью его говорили, у них женой хорошие отношения, и дочку он сильно любил, а когда нас любовь закружила, он сам сказал:
-При встрече, я Любе все сам объясню, она должна понять, и с дочкой буду помогать, это святое.
Кто бы спорил, только не я, да только не учли мы, что ребенку папа нужен, а не матпомощь. Пошла я к Николаю Васильевичу, рассказала все, согласился он мне помочь, благо и не наврал - то он особенно. Уехала я раньше его, Юрочкины документы задержали. Он сердился, говорил, приедет ко мне как все решит с армией и семьей. Я последние дни отпустить его от себя боялась: запоминала и запоминала. Как ест, как спит, как смеется, как сердится. Наслаждалась каждой проведенной вместе минуткой. Перед самым отъездом притащил он с рейда мне щенка-таксу. Тоже хлопот было таксу с собой забрать.
Да, права эта Анечка: захватчица я, захапала самое, что ни наесть дорогое из Афгана - мой ребенок. Я тогда проверилась и оказалась, что я беременна. И решила, что не будет мой ребенок разрушать чужую семью. На чужом несчастье - счастья не построишь. Не найдет меня любимый у родителей, заеду с родными моими повидаться, и к тетке подамся в деревню, в Сибирь, захотят с нами, только рада буду. Нет, справлюсь сама. Живем мы бабы иногда и с не любимыми, но рожаем только от любимых.
Рs. Утром моей подружки по несчастью в купе не оказалось, когда вышла не знаю, так и не знаю, куда она поехала? Послушалась моего совета или нет? Да, Афган - это страшно, но ни за какие сокровища я не соглашусь его вычеркнуть из жизни, он подарил мне Веру, Любовь и Надежду в лице моего будущего ребенка.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
