ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Тиранин Александр Михайлович
Лито и мастерская

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В определённом смысле, жизнь меня баловала - поездил немало. Где и кем только не работал, и людей повстречал множество. За что бесконечно благодарен Богу и судьбе. Однако же, - есть время принимать, и есть время отдавать. Появилась потребность рассказать о времени, в котором жил и о людях, с которыми встретился на жизненном пути. И начну, пожалуй, с литературных встреч.
  Александр Тиранин
  
  
   ЛИТО и МАСТЕРСКАЯ
  
   Принялся наводить порядок на архивных полках книжного шкафа и "среди бумаг, покрытых толстым слоем пыли" обнаружил стихотворение Валентина Бобрецова, датированное апрелем 1981 года. Номинально посвященое мне, но по сути - литературным посиделкам в моей мастерской. И, перечитав его, словами того же народного четверостишья, вспомнил, "как мы вместе жили". Как жили, из-за чего переживали, о чём говорили и спорили, о чём мечтали и на что надеялись.
   Время то прошло, и знаковые фигуры того времени уходят из жизни. Уже нет Владимира Матиевского, Владимира Нестеровского, Виктора Кривулина, Сергея Курёхина, Олега Григорьева и некоторых других. Мир их праху.
   И потребность некую ощутил: надо рассказать о том времени и о людях той поры, с которыми свела меня литературная судьба. Впрочем, я не ставлю перед собой задачу сделать подробное, хронологически выдержанное описание и тщательный анализ. Скорее всего, это будет мозаика воспоминаний о людях и событиях со свободным перемещением во времени.
  
   Стихами переболел я на флотской службе, бо`льшая часть их у Коприна в "Кораблях ратных", а писать прозу начал ранней весной 1974 года. Первые два рассказа были опубликованы в железнодорожной газете "Октябрьская Магистраль", один десятого, а другой двадцатого июля того же года. Естественно, публикациям обрадовался, но подписи под каждым рассказом: "А.Тиранин, помощник машиниста Ленинград-Финляндского локомотивного депо" - меня царапнули. При чём здесь помощник машиниста?! Помощник машиниста на тепловозе или на электровозе, а в печатном издании - я просто: А.Тиранин. Ибо увидел в таком написании моего авторства почти ту же разницу, что существует между обращениями: Государь и милостивый государь.
   В тоже лето в голове начали созревать другие рассказы, и даже повесть там затеплилась. И решил я, что нашёл своё главное дело в жизни. Нужно было переносить задуманное на бумагу. Но делалось это с большим трудом.
   Железнодорожный машинист, а равно и его помощник - работа, безусловно, интересная и нравилась она мне. Но если строго подходить к ней, это не работа, это образ жизни. Трудился я в ту пору на Финляндском отделении. Для профессионалов уточню: в ТЧ-12, в основном, на балласте да иногда на узле.
   График достаточно стабильный: двенадцать часов в день и сутки свободен, потом двенадцать часов в ночь и двое суток выходной. На сторонний взгляд, свободного времени хоть отбавляй. Однако, то лишь на взгляд со стороны. Постоянного места смены локомотивных бригад не было. Смениться могли и в Зеленогорске, и на Ржевке, и в Каннельярви, и в Васкелове, и даже, очень редко, но случалось, на станции Горы чужого, Московского, отделения. Поэтому к диспетчеру надлежало являться заранее, часа за полтора до начала смены, чтобы узнать, где она будет производиться, и успеть туда доехать. При смене в девять утра - в половине восьмого уже был на Финляндском вокзале, а возвращался домой после десяти, ближе к одиннадцати вечера. Сил и времени оставалось поесть и лечь спать. А для иных дел день полностью вычеркнут. На следующие сутки выходить в ночь. Утро раскачиваешься, приходишь в себя после вчерашнего: в кабине тепловоза булыги не ворочаешь, но и не гостем, не пассажиром, сидишь - все двенадцать часов во внимании и в напряжении.
   К обеду более или менее очухаешься, а после обеда на боковую. Перед поездкой обязательно нужно выспаться, иначе ночью уснёшь в кабине, куда-нибудь въедешь и такого мяса можешь наделать, что, если жив останешься, потом, за содеянное, в тюрьме не отсидишься и в церкви не отмолишься. После ночной смены возвращаешься часов в 10-11 и отсыпаешься до 3-4 дня. До позднего вечера приходишь в себя.
   В это время - в утро перед ночной сменой и в вечер после неё, руками что-то тупое и грубое делать можно, но требующее напряжения ума и остроты мысли - никак не получается.
   Кроме поездок, раз в неделю, в среду или в четверг, обязательно нужно являться в депо на планёрки. А это, в лучшем случае, ещё полдня вон из личного времени.
   И что остаётся?
   Фактически локомотивные бригады работают, как минимум, в полтора раза больше времени, чем проставлено часов в их ведомостях. Это при стабильном графике.
   А на поездной работе, особенно на грузовом движении!
   Заканчивая Железнодорожное училище (ПТУ-34 имени Анатолия Суханова), поездную практику я проходил в депо Московская-Сортировочная, (опять же, для профессионалов: в ТЧ-7 на грузовых электровозах ВЛ-23). Ездил на Волховстрой и Бологое. График же поездной работы, особенно на грузовом движении, очень нестабильный и весьма приблизительный.
   Явка на работу может быть назначена на любое время: поезда ведь круглосуточно ходят. И хорошо, если поезд вовремя сформируют, тут в своё время уедешь. Пассажирский поезд уйдёт по расписанию, независимо от того, сколько пассажиров в вагонах. А с грузовыми иначе: пока состав полностью не сформируют, поезд не отправят. И локомотивная бригада сидит и ждёт: сначала пока поезд сформируют, потом - когда диспетчер "дырку" в расписании найдёт, куда поезд сунуть. И хорошо, если по "нитке" пустит. А если без расписания отправит - тут уж ни одну станцию не пропустишь, на всех на обгонах да на скрещиваниях настоишься. В Бологое приехал - сразу обратно ехать не имеешь права, обязан отдыхать не менее половины того времени, что ехал. И маешься в пункте оборота. Время отдыха вышло, но выясняется, что поезд ещё не сформировали. И опять ждёшь. И сжирается время. Поэтому работал там я будучи молодым, и работают поныне те, для кого вождение поездов - главное дело в жизни. А остальное - как получится и если время останется.
   Нравилась мне моя работа. И по сю пору нет-нет да затоскует рука по контроллеру, а глаза - по блестящим нитям рельсов, по мельканию опор, по проплывающим за окном станциям, деревням и перелескам да по зелёным огням светофоров. Но невозможно было совместить мою работу с моим призванием: только один день из четырёх мог я посвятить ему. Или два из восьми. И то при удаче - если ни один из них не выпадал на среду или четверг и не нужно было ехать на планёрку. А при работе "как все люди", то есть на пятидневной неделе - два из семи получалось. Стабильно. Да плюс к ним - все вечера мои. Прельстила меня такая арифметика и, вдобавок, жилищная проблема обострилась. И в конце мая 1975 года оставил я железную дорогу - чугунный путь и устроился электриком в жилконтору на Петроградской стороне.
   Времени действительно стало больше. Жилищное хозяйство тогда было в относительном порядке, достаточно было не запускать, поддерживать электрооборудование участка в исправном состоянии. А к тому - содержать своё заведование в надлежащем состоянии - я был приучен ещё на железной дороге и на флотской службе. И, потратив на то лето, с осени зажил спокойно: непосредственное исполнение обязанностей по работе отнимало три, редко когда четыре часа в день. Так что свободного времени оказалось ещё больше, чем ожидал.
   Воспользовавшись сим обстоятельством, понаписал рассказов. И наполучал отказов. Понёс-то уже не в газету, полагал: теперь-де газета не для меня, только журналы могут соответствовать моему рангу - уже целых два рассказа опубликованы. Естественно, на отказы губы надул - что это они со мной так! У меня ж целых два рассказа опубликованы!
   С осени того же 1975 года стал ходить в ЛитО при ДК Ленсовета. Руководил им поэт Сергей Давыдов, и занимались у него поэты. Казалось бы, люди не моего цеха. Но народ там подобрался агрессивный, зубатый и, главное для меня технаря - не только в стихах, но и в литературе в целом, грамотный.
   Талантливый в стихах, самоуверенный по жизни и штурман гражданской авиации по профессии, Григорий Калюжный, любящий на обсуждении напрямую, по-пролетарски рубануть правду-матку; чаще, правда, не только с литературной, но с гражданской или даже с партийной позиции.
   Въедливый и порой язвительный, но видящий суть написанной вещи и основу ошибок и литературных просчётов в тексте, Владимир Евсевьев.
   Скептический Миша Армалинский, парадоксальный Борис NN, писавший стихи со смещёнными ударениями вроде: "Зазво`нил теле`фон". Жёсткий, но доброжелательный Олег Павловский, умная Наташа Соколовская. Володя Хоронека, немногословный и интеллегентный, на ту пору курсант военного училища. VJ, талантливейший поэт, но любивший в стихах покуражиться. Приметили это качество те, кому угодна куражливость над православием и Россией, приветили и приютили. И теперь тратит он свой талант на угождение им. Но надеюсь - одумается. Талант свой он, всё-таки, от Бога получил, а не от любителей куража.
   Некоторое время приходила хрупкая и рефлексирующая барышня-поэтесса. На первом обсуждении её стихов, ЛитО`вские зубастики пощипали ей пёрышки - ради Высокой Словесности и Её Величества Русской Литературы у нас никого не щадили. В следующую пятницу, когда Сергей Давыдович предложил прочитать тем, у кого они есть, самые свежие, "горячие", только что написанные стихи, - она прочитала стихотворение о том, как "на жестоком ринге жизни" её "бьют по наивным глазам". На что один из присутствовавших заметил: с наивными глазами на ринг не выходят. И она перестала приходить.
   Целая группа: Владимир Матиевский, Владимир Моржавиков, Валентин Бобрецов и примкнувший к ним Владимир Кудрявцев, по прозвищу (из-за портретного сходства) Константин Бальмонт, являли собой "библиотекарей", так как трое из них работали в Библиотеке Академии Наук, а четвёртый был там завсегдатаем.
   С ними я сдружился и благодаря им много чего прочитал и многое узнал из литературной жизни России (и не только России), до той поры мало доступного или вовсе недоступного для меня.
   Иными словами, в ЛитО была крепкая, грамотная, живая и питательная литературная среда.
   То, что члены ЛитО прекрасно знали литературу и никого не щадили на обсуждениях, - не скажу, что это был самый ласковый период в моей жизни, - но общение с ними и, главное, обсуждения на ЛитО дали мне очень многое в постижении литературоведения и эстетических основ литературного труда. И я с благодарностью вспоминаю и Сергея Давыдовича Давыдова, и однокашников по ЛитО, и те споры и распри, и те мечты и надежды, и те годы. Ибо, полагаю: если есть в том, что пишу какая-то литературная грамотность и эстетическая основа, то проросли они из Давыдовского ЛитО.
   Засиживались мы допоздна, пока служители ДК не начинали демонстративно звякать ключами: пора закрываться. Но всего переговорить не успевали. После ЛитО, разбившись на группы по симпатиям и интересам, шли договаривать и допивать то, что не успели допить и о чём договорить. Кто куда, а наша компания - ко мне в мастерскую. Полагалась она мне как электрику, располагалась в доме N24 по Каменноостровскому (тогда Кировскому) проспекту в одном из внутридворовых флигелей, а вход в неё был возле лифта. Сейчас тот вход заложен кирпичами и бывшая мастерская присоединена, как подсобное помещение, к складу.
   Поначалу только своей компанией там сиживали, потом иные ЛитО`вцы заходить стали, а позже и со стороны народ повалил. И художники, и музыканты, и...
   И не только делающие первые шаги в литературе, но и знаменитости той поры нет-нет да заглядывали.
   Бывал у нас Виктор Александрович Соснора - кумир эстетствующей части поэтической молодёжи той поры. Худенький, слабенький, маленький. И каждому из нас хотелось оберечь его и помочь ему: пальто ли снять, клетчатую кепку с помпоном на высокий гвоздь повесить или сушку на закуску разломить. На портвейн мы кое-как денег наскребали, а с закуской было сложнее. И чтобы вовсе без неё не оставаться, периодически, с доходов от сданных бутылок, покупали и вывешивали на гвоздь, вбитый в стену, вязанку сушек. Которые, к концу существования очередной вязанки, черствели до окаменелости.
   И сам Сергей Давыдович Давыдов посещал. Сев за стол да добре вкусив вина или водочки, или, чаще, сначала одного, потом другого, оглядывал, не вставая с места, мастерскую и, одобряя нас, говаривал:
   - Хорошо, ребята, что есть у вас такое место, где можно посидеть и о литературе поговорить.
   Заходил раза три или четыре маститый поэт, регулярно издающийся, много выступавший перед читателями и часто ездивший во внутрисоюзные и в загранкомандировки; любимец женщин и не без должности - в секретариате ЛО Союза писателей состоявший и чем-то конкретным и важным там ведавший. Отдуваясь, снимал пальто, вытирал платком пот со лба, с верхней губы и с шеи и садился на диван, в середину. И если сидели на диване барышни-поэтессы (или просто барышни), - раскидывал руки по верху спинки. Через минуту-другую руки поэта непроизвольно, безо всякого умысла с его стороны, соскальзывали с высокой спинки дивана и упокаивались на плечах барышень. Отдышавшись, он щедрой рукой клал на стол два рубля и с душой и настроением предлагал:
   - Давайте напьёмся!
   И возвращал руки в исходное положение, но спинку дивана ими уже не беспокоил.
   Мы к его щедрой доле добавляли свои мятые трёшки да пятёрки, и кто-нибудь из нас бежал гонцом в гастроном.
   Бывал у нас в мастерской Виктор Ширали, бывал и Владимир Нестеровский - каждый со своими стихами, со своим характером и со своими, скажем так, привычками.
   А однажды музыканты, сейчас уже не вспомню достоверно, не то кто-то из курёхинской компании (но не сам Курёхин, это точно), не то из друзей Володи Булычевского... Впрочем, не столь важно кто, важно другое: пришли и привели с собой третьего - поэта из Курска.
   И, как заведено было у нас, попросили поэта - раз стихи пишешь, то неплохо бы и прочитать что-нибудь: послушаем да посмотрим, какого ты направления и полёта скворец-стихотворе`ц.
   Стал он читать, а сопутствовавшие ему музыканты тихонько на гитарах аккомпанировать. Стихи были очень даже неплохие, о чём сказали автору, когда он закончил чтение. И водки стакан налили. Взял он стакан, понёс ко рту, но не донёс - расплакался. Мы опешили от такого неожиданного оборота. Один из музыкантов, оберегая водку - не расплескалась бы, - забрал у курянина стакан, а другой объяснил: человек-де, только что в Питер приехал, чуть не с поезда к нам, и первый раз в жизни стихи среди других поэтов читает. И вот такая похвала, такие отзывы, каких он никак не ожидал... Естественно, разволновался.
   Успокоили, утешили мы литературного собрата, но обнаружилось, что первый музыкант, видимо опасаясь, не выплеснулась бы от волнения и в его руках водка, выпил её. Налили во второй раз. И опять не донёс её до рта курский поэт, снова расплакался, а стакан на сохранение отдал второму музыканту. И тот, от волнения, выпил. Успокоился курянин окончательно, собираться они стали, и указали музыканты на своего протеже, к нам обратясь:
   - Ребята, если можно, плесните ему на ход ноги.
   Разумеется, плеснули. Полный стакан. На этот раз донёс он стакан до рта и выпил. Извинился, попрощались они и ушли. А мы не сразу смогли перестроиться: тёплое и участливое настроение ещё некоторое время овладевало нами.
   А вскоре стало известно, что перемещается эта троица по всему Питеру, по мастерским и котельным и иным местам, когда собирается там литературный да окололитературный люд. Разыгрывает спектакль с первым чтением стихов и со слезами от нежданных похвал и берёт за просмотр немного - всего три стакана водки или вина, чего нальют. Оценили их остроумие. И подивились ловкачеству: зачем? От стола мы никогда и никого из пришедших не отгоняли и что было на столе делили всегда и всем поровну.
   Наверное, время им было дорого, не могли они весь вечер сидеть да малые порции принимать, надо было и в другие места успеть. Ну, да ладно, то их заботы.
   Заводилой всему в нашей компании был поэт Володя Матиевский.
   И стихи на состязание, по его предложению, читали в череду: кто дольше всех продержится. И песни пели, обязательно русские народные или романсы. И литературно-шашлычные десанты на берег Финнского залива проводили. А однажды он предложил устроить конкурс на самую интересную историю. Причём, не выдуманную, не услышанную от кого-то и даже не виденную, но непременно происшедшую с самим рассказчиком.
   Позабавила всех история Юры Шестакова. Как он, бывший тогда на родине своей, ходил на свидание к зазнобушке в соседнюю деревню. И всякий раз, когда возвращался от возлюбленной, у околицы его поджидал местный парень, тоже неравнодушный к оной красавице, но, получалось, отвергнутый ею. И не просто поджидал, но с намерением отвадить Юру от той дульценеи. Юра, естественно, тоже кулаки в карманы не прятал. И, хорошенько поколотив один другого и, соответственно, получив, что выдал супротивник, расходились до следующего раза, вытирая разбитые носы и прикладывая снег к шишкам да к синякам.
   Ну а пока они так рыцарски бились на турнире, приз, то есть рука той прекрасной дамы, досталось третьему, которого они и в расчёт-то не принимали.
   А первое место заняла...
   Но прежде упомяну ещё одного из захожалых в мастерскую. Имя его Александр, писал он христианские стихи. Все они выветрились из памяти, запомнилось лишь нечто про ангела, который прилетел в город чью-то душу спасти, но запутался в проводах, над улицами и площадями натянутыми, порезал о них свои крылья и лежит теперь, израненный, на асфальте, а люди равнодушно проходят мимо и не видят его самого, не замечают его ран и боли и не помогают ему.
   И как-то раз, именно в то время, когда мы рассказывали истории, пришёл Александр и привёл знакомого, которому так же, наравне со всеми, налили вина и предложили рассказать свою. И рассказанная им история, по общему и единогласному нашему суждению, была признана лучшей.
   Но она являет собой отдельное, не относящее к ЛитО повествование и перескажу её в ином месте. А сейчас стихотворение Бобрецова:
  
   А. Тиранину.
   В подвале башни из слоновой кости,
   где свален матерьял, где инструмент:
   шурупы рифм и каламбуров гвозди,
   зубила чувств, складной рассудка метр,
   стамески смысла, остроумья свёрла
   и двухпудовый пафоса колун -
   в подвале, там, не ведая, кто свёл нас,
   счастливый случай иль беды канун,
   в подвале, там, тщеславье, страх и зависть
   мы гнали, не пускали на порог
   по-русски троекратно лобызаясь,
   и был, клянусь, в обряде старом прок -
   другая дружба скоро иссякала,
   не шибко, знать, глубокий водоём.
   А наша... Пьём из одного стакана,
   а после на два голоса поём
   в подвале, где раздолье резонансу.
   Хотя, конечно, потолки низки.
   А что до башни, об неё прекрасно
   говяжьи выколачивать мозги.
  
   Стихотворение это можно было бы вынести в эпиграф, однако ж в воспоминаниях моих только ЛитО и мастерской вряд ли ограничусь. Были в моей жизни Клуб молодого литератора (КМЛ) и Клуб-81. Был и "Ленфильм", где я отработал более, чем на дюжине картин. И интересных людей за то время встретил немало. О них тоже поведаю.
   А вступительную часть на этом завершу.
  
   7-9 марта 2004 года.
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023