ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Тиранин Александр Михайлович
Круглов

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  Александр Тиранин
  
  
  
  
  КРУГЛОВ
  
  
  Виктор Круглов, худощавый парень, несколько выше среднего роста, с большими карими глазами и внушительным носом на узком лице, прошёл, вырывая из чавкающей грязи резиновые сапоги, к правлению совхоза. Сел на низенькую скамеечку у входа, доску поверх двух, не расколотых на дрова берёзовых чурбаков, прислонился спиной к стене. Посмотрел вдоль пустынной улицы, прикинул, сколько ещё грязи перемесит, пока дойдёт до дома. Выходило немало. Из кармана болоньевой куртки достал пачку "севера", купленную потому, что в сельмаге нет "беломора", из кармана дембельских, до предела зауженных в бёдрах брюк, вытянув ногу и несколько завалившись на бок, средним и указательным пальцами выудил зажигалку. Сел поудобнее, закурил.
  Сегодня десятый день как он демобилизовался. Радость возвращения в родную деревню уже приглушилась, и на замену ей зарождалось разочарование. На службе дом, маму, улицу деревенскую да поля и луга окрестные во сне часто видел, дни до возвращения считал, а приехал...
  Внешне Климовка, вроде, не изменилась. Тот же овраг с весенним, мутным от глины ручьём, пересекает единственную улицу, где и раньше пересекал. Те же дома, в большинстве приземистые от старости, со мшанными пятнами на тесовых крышах. Всё то же и всё на том же месте. Но скучно стало. Скучно и уныло. Прибавилось брошенных домов. Печально глядят они пустыми глазницами вынутых рам на дорогу, по которой уехали хозяева, тоскуют оттого, что вдруг стали ненужными и, своей неприкаянностью, наводят тоску на окружающий мир. На улице ни души. Лишь изредка появится селянин, выгнанный необходимостью в тяжёлую вязкую глину, да ещё реже пробежит, по уши перепачканная в грязи собака, на которую свысока посматривает пробирающийся по забору кот. Развлечений никаких. Клуб закрыт под картошку, библиотека работает два часа в неделю, а в ней, из новинок, прошлогодний комплект "Пожарного дела" и очередь на Штирлица. Сходить некуда, даже поговорить не с кем. Не только одногодки Виктора или ребята постарше, но и молодые разлетаются. Оканчивают восьмилетку, едут учиться дальше, в райцентр или в город и обратно уже не возвращаются. А со стариками всё время разговаривать не станешь. Ещё в первые дни потолковал с ними о солдатской службе, послушал жалобы на погоду: весна в этом году выдалась на редкость поздняя и затяжная - на дворе май, а кое-где лежит ещё снег и лужи, по ночам, схватывает корочкой льда. С некоторыми пропустил по чарочке "со счастливым возвращением", на том и закончились общие интересы. И хотя ни разу не зашло разговора о намерениях Виктора: останется на селе или уедет, из обмолвок, из косвенных замечаний понял - не ждут, что останется:
  - Механизатор широкого профиля да танкистом служил - с такой подготовкой хоть в район в ПМК, хоть в Излучье на стройку. Возьмут и не сомневайся.
  Даже мать, когда завёл с ней разговор о работе, замахала руками:
  - Два года дома не был и нагостился уже! Дай поглядеть на тебя как следует, да картошку посадить помоги, мне-то одной, тяжело.
  Выходит, не сомневалась - уедет Виктор. И он свыкся с мыслью, что в Климовке ему делать нечего. Тем более, собирался закончить десятилетку и поступить в институт, хотел стать инженером-механиком.
   Болтаться по холоду и слякоти быстро надоело, и заняться нечем. Взялся было за топор, в доме кое-что подправить и тут мать отговорила: через год-другой снесут, какой смысл возиться - на голову не льёт и ладно. Чтобы как-то убить время, пошёл к ней на ферму, помог разнести корм и пойло коровам, получил в награду кружку молока, выпил ту награду и теперь пробирается домой.
  Щелчком выстрелил окурок в лужу и собрался идти дальше, но увидел: к правлению, на заляпанной грязью кобылёнке, подъезжает директор совхоза. Дел к нему не было, но поздороваются да парой слов перекинутся, всё-таки развлечение.
  Директор совхоза, Аверьянов Никита Петрович - крепкий сорокапятилетний мужчина, с упрямой складкой в виде перевёрнутой римской цифры "V" меж сведённых бровей и плотно сжатыми губами, которые словно говорили: их обладатель знает, чего хочет, знает как этого добиться и добьётся - кивнул в ответ на приветствие, неторопясь привязал кобылу к запору гаража, в котором стоял его персональный "москвич", соскоблил налипшую на сапоги грязь о скребок вбитый в нижнюю ступеньку крыльца, взглянул на Виктора:
  - Отдыхаешь от подвигов ратных...
  - Надоело уж отдыхать. Пора на работу устраиваться, да мать бунтует, говорит, надо сначала картошку посадить.
  - И куда ты надумал?
  - Ещё не решил.
  - Так-так. Пойдём ко мне, побеседуем.
  Директорский кабинет, небольшая комната с двумя окнами напротив входа. В простенке, за двухтумбовым письменным столом, громоздкое кожаное кресло. Справа от кресла, в углу, на срубе из толстых досок - пузатый чёрный сейф с блестящим штурвалом на пупу. Налево от двери, круглая печка с наведённой жаром коричневой губой над открытым зевом. За печкой, ближе к столу, тяжёлый металлический сундук запертый зелёным амбарным замком. Направо от входа - вешалка. Немного отступя от угла, вдоль боковой стены, диван с высокой спинкой и свежеоструганной рейкой вместо подлокотника и, от дивана до сейфа, несколько стульев.
  Кивнув Виктору:
  - Садись.
  Аверьянов снял тяжёлый от впитавшейся воды и налипшей грязи брезентовый дождевик, повесил его за капюшон на крючок, укреплённый с тыльной стороны печки, закрыл дверцу, прошёл к столу и сел в кресло. Снял и положил на левый край стола коричневую овчинную шапку, пригладил короткие седеющие волосы, расстегнул ватник. Взглянул на лежавшую перед ним бумагу, выдвинул правый верхний ящик стола, презрительно, одним средним пальцем столкнул её туда, задвинул ящик. Положил локти на стол, сощепил пальцы, посмотрел на Виктора.
  - Значит, не решил ещё... так-так... А всё-таки, здесь предполагаешь остаться или ехать куда?
  - Думаю в Излучье на стройку, или в район в ПМК.
  - А в совхозе почему не хочешь остаться?
  - Не тянет, Никита Петрович. Прожил полторы недели, а кажется год целый. Без резиновых сапог из дома не выйдешь, и идти некуда: ни кино, ни танцев. От скуки - хоть волком вой.
  - Ну, это явление временное. Года через два-три всё будет: и кино, и танцы, и дом культуры с теннисом и биллиардом. И асфальт, и парк с каруселями. Кирпичные дома построим с центральным отоплением, водопроводом и канализацией. Проект видел?
  - Видел. Но когда это будет. А в Излучье уже есть.
  - Ишь ты какой прыткий, вынь да положь ему! Подожди немного и наша Климовка такой станет - куда райцентру и Излучью до неё! У них: шум, вонь, выхлопные газы, завод дымит, льнокомбинат пылит. А у нас: тишина, свежий воздух, лес под боком и, притом заметь, жилищные удобства ничуть не хуже. Так что, остаёшься?
  - Нет, Никита Петрович, не соблазнили.
  - Так я не соблазняю. Нечем соблазнять. Ни квартиру с горячей водой и ванной, ни больших заработков на ближайшие два, может, три года не обещаю и обещать не могу. Я предлагаю: оставайся работать. И предлагаю не потому, что рад каждого подвернувшегося схватить за рукав и в совхоз затащить. Людей не хватает, верно, но тут другие причины. Хозяйство наше скоро разрастётся: птицеферму построим, коровник и свинарник расширим; земли подболоченные осушим, какие пригодны будут - под пашню отведём, а остальные - под пастбища: бычков да овец мясных растить будем. Рабочих, соотвественно, больше станет, в несколько раз больше, по существу, создастся новый коллектив. И чтобы он получился не шаляй-валяй, - расщепил руки и повертел ладонями, - а крепким, здоровым, необходимо ядро, - обрисовал ладонями ядро, - костяк, вокруг которого, - очертил окружность вокруг воображаемого ядра, - и будет образовываться коллектив. И войти в это ядро должны трудолюбивые, принципиальные люди. Как ты, например.
  Щёки Виктора зардели и Никита Петрович то отметил.
  - Говорю тебе не для хвастовства. Знаю я как ты в школе учился - неплохо учился; помню, как до армии работал - хорошо работал; и как служил осведомлён - показывала мать твои похвальные грамоты. Тогда и взял на заметку: хороший парень, будет из него толк. А сейчас предлагаю - оставайся.
  Виктор сидел опустив глаза от смущения. Что ни говори, приятно, когда хвалят. И растерялся: как откажешь после таких добрых слов. А может и в самом деле остаться? Всё-таки здесь его знают, уважают и ценят. А приди на новое место... А останься в селе... Останься в селе - ставь крест на учёбу. В Климовке вечерней десятилетки нет, ближайшая вечерне-заочная в райцентре. Мотаться же пешком туда шестнадцать километров, да шестнадцать обратно, пусть и не каждый день, а только на консультации и зачёты, все равно не радость. Для этого Ломоносовым надо быть. А он не Ломоносов. И причём здесь Ломоносов, не Ломоносов?.. Есть возможность устроиться рядом со школой, зачем себе лишние трудности создавать.
  - Спасибо Никита Петрович, но...
  - Что - но? Не останешься?
  Виктор решительно мотнул головой:
  - Нет.
  Никита Петрович с грохотом отодвинул кресло, выпрямился, засунул руки в карманы.
  - Так-так. Значит, из колхоза вон - и никаких гвоздей! Так-так. А хлеб растить кто будет, если все разбегутся за квартирами да за длинными рублями? Жрать вы в своих городских квартирах что будете? Рубли?
  Виктор насупился и ничего не ответил.
  Аверьянов прошёлся по кабинету вдоль стола, повернул и остановился перед Виктором. Хотел ещё сердитых слов добавить, но не ко времени они сейчас и не любил он своё настроение подчинённым демонстрировать. А как ни сдерживайся, задевала его ситуация: он, директор совхоза, перед мальчишкой, который моложе его детей, только что польку-бабочку с выходом из-за печки не выплясывает, только в ножки ещё не поклонился - останься, дорогой, только руку, как нищий не протянул - окажи милость. А тому и дела нет.
  Всем дела нет, одному Аверьянову больше других надо. Как организовали в районе ПМК, а в Излучье деревоперерабатывающий комбинат строить начали - добрая половина села туда сбежала. Механизаторы больше в ПМК, а остальные на стройку. Не одну пару сапог сбил Никита Петрович об райкомовские да разных уровней исполкомовские пороги, просил, умолял, доказывал, что нужно и на селе жизнь к лучшему повернуть, чтобы не бежали люди. Но все его слова отскакивали, как от стенки горох. Сочувствовали, обнадёживали:
  - Понимаем, трудно тебе, товарищ Аверьянов. Но потерпи, подойдёт время и тебя обеспечим рабочей силой, ещё конкурс будешь проводить: кого принимать на работу, а кому от ворот поворот. А пока, используй внутренние резервы.
  То есть, выкручивайся как хочешь. А как? Вот, сегодня утром принёс один заявление (та самая бумага, которую Никита Петрович одним пальцем столкнул в ящик): "Прошу уволить, так как выполняемая работа меня морально не устраивает". Профессор это написал или солист балета? Ничего подобного, подсобник со свинофермы Гришка Примаков, который за глоток водки зайца догонит. В другое время вышвырнул бы его с треском, а сейчас надо идти уговаривать. Какой ни работник, дыра, всё-таки заткнута. Премию выписать придётся, иначе говоря, взятку дать, чтобы остался. Ну, с этим ладно, пятёрку, в крайности, червонец получит и уймётся. А толкового, добросовестного работника десяткой не купишь. Да и не хватит на всех премиальных десяток, не так много их у директора. Чем ещё прельщать? Журавлями в небе? Так этих журавлей в Излучье, в тридцати верстах отсюда, в руки дают. А тут захудалой синицы нет. И о чём говорить, если воду огороды поливать люди из-за деревни носят, из той самой ямы, что прадеды вырыли. А ведь ПМК ещё к прошлому лету должна была овраг плотиной перегородить. И насос купили, и трубы завезли, чтоб воду не на себе носить, а кран открыл и поливай. Однако, у ПМК руки до плотины так и не дошли. Осенью совсем уж было собрались, даже трактор и экскаватор пригнали, но всю зиму без дела продержали, а весной забрали. Не до вас, говорят, ждите своей поры. Оно понятно, пруд этот для ПМК объект внеплановый, в порядке шефства, в производственный отчёт его не запишешь. А селу он нужен, ой как нужен! И не только для поливки, но и чтобы видели люди: двинулась жизнь к лучшему. Тогда большего легче ждать и с места тяжелее сорваться.
  Пруд одна забота. А сколько их на шее директора - не перечесть. И каждый день новая прибавляется. То трактор сломается - запчасти добывай, то водовоз прогуляет - думай как коров напоить, то ещё какая напасть свалится. Где тонко, там и рвётся. А тонко везде и рвётся часто.
  Теперь ещё одна, не забота, заботища сверлит мозг, как бормашина больной зуб: с посевной управиться надо. Весна нынче подлая, даже старики не помнят холодов до такой поры. Времени в обрез. И работать некому.
  Провались ты провались!
  Поехать в райком, в исполком, отказаться от должности, ведь не железный он.
  Но никуда он не поедет. Не проехать сейчас. А если б и проехал - бестолку. Может быть посочувствуют, может быть выговор влепят за малодушие, или беседу проведут: у коммуниста есть только одно право - быть там, где трудно. И всё останется по-прежнему. Знают, Аверьянов пошумит, Аверьянов повозмущается, а делу остановиться не даст. Испортятся трактор или машина, Аверьянов и стену лбом прошибёт и жуликоватого кладовщика чем-то привлекательным одарит и только в седалище его не поцелует, но нужные детали достанет. Тому же Гришке, ни на что не годному с похмелья, стакан нальёт, лишь бы работал. Прогульщика-водовоза лишь мягко пожурит, не приведи Бог обидится и расчет возьмёт - кто тогда работать будет?
  Конечно, не все в Климовке такие, как эти двое (хотя и они есть в наличии), но тем обиднее директору добросовестных работников на второй план оттеснять, а перед такими вот охламонами заискивать. Одно успокоение: временные трудности роста. Но так ли неизбежны эти трудности? Человеку нелегко сорваться с обжитого места и совсем немного нужно, чтобы удержать его. Тот же пруд для поливки сделать, дорогу до райцентра отремонтировать, чтобы письма и газеты получали каждый день, а не раз в неделю и товары в магазин завозили регулярно, а не от случая к случаю. Можно и автобус до райцентра пустить, пусть увидят люди: не так уж плохо у нас, а будет ещё лучше. И немногие пожелают уехать - от добра добра не ищут.
  Однако, крестятся лишь в ту сторону, где гром грянет. И случись прорыв, сразу внимание проявят: работать разучились, товарищ Аверьянов, дело организовать и людьми руководить не можете. Ну что ж, поможем. И посыплется помощь: то с занесением, то без занесения, то на вид, то опять с занесением. О-хо-хо!
  Аверьянов прошёл за стол, сел в кресло, побарабанил пальцами по подлокотнику, переложил шапку на правый край стола и спокойным голосом сказал:
  - Ну, ладно. Не хочешь оставаться, жалко, да что поделаешь, силой мил не будешь. Но об одном, Витя, я тебя всё-таки попрошу. Лето на носу, огороды надо будет поливать, а воду, сам знаешь, из-за деревни приходится носить. Не откажи, сделай пруд. Это не трудно и времени много не займёт, вся работа, расширить овраг да плотину насыпать. Дам тебе "Беларусь" с навесным ковшом и гусеничный с бульдозером, только сделай, чтоб люди не надрывались, оставь о себе добрую память.
  - Мне и так вслед не плюнут, - ответил Виктор, всё ещё обиженный резким тоном директора.
  - Не плюнут, Витя, конечно не плюнут. Но и не вспомнят. А сделаешь пруд и каждый, кто выйдет огород поливать, добрым словом помянет: замечательный парень Витька Круглов, всей Климовке облегчение сделал, дай Бог ему здоровья и всяческого благополучия.
  Виктор невольно улыбнулся. Но подумал:
  "Ишь ты, как обхаживает. Ещё памятник перед правлением пообещает. Видать, здорово припекло. И неудивительно: сколько можно с поливкой мучиться. Летом, каждый вечер, лишь солнце к земле склонится, забрякают вёдра, бачки да бидоны, заскрипят колёса тележек и тачек - пошла-поехала Климовка за водой. А некоторым приходится идти из конца в конец через всё село, да не один раз. Уж сколько скандалили из-за этого на собраниях, но дальше разговоров дело не шло.
  Может быть и в самом деле согласиться? Его это не обременит, всё равно без дела болтается, зато людям облегчение и подзаработает малость...
  - Помоги, Виктор, не для себя прошу, для всей деревни. Нужен пруд, не тебе объяснять, как нужен. И я тебя не обижу. Как ни малы мои ресурсы, месячный оклад выделю. Неважно, три недели ты проработаешь, две или одну - плачу за полный месяц. Согласен?
  В душе Виктор был согласен, но слова директора о деньгах поставили его в неловкое положение: не отказывался от них, но и не хотел, чтобы Никита Петрович подумал, будто он только на обещанный куш польстился.
  - Подумать надо.
  - Над чем думать? Ты сможешь, я не спрашиваю, согласен или нет, в принципе, сумеешь ковшом расширить овраг, а потом вынутый грунт столкнуть бульдозером в то место, где плотина будет?
  - Смогу, конечно.
  - И я так же считаю. Другой вопрос: время у тебя есть? - И ответил за Виктора. - Есть. Сам говорил, не уедешь, пока с огородом не управишься. А раз так, то сделать добро людям и при этом что-то заработать, наверно лучше, чем от скуки в потолок плевать. С такой позицией согласен?
  - Согласен.
  - И отлично. Другого ответа я от тебя и не ждал.
  
  Из правления Круглов пошёл на технический двор, к тракторам. Осмотрел досконально, шлёпнул плевком о землю: место вам на БАМе, а путь туда - через мартен.
  Лишь четыре дня спустя выехал он на более или менее отлаженной "Беларуси". Наметили место для плотины и Виктор принялся расширять и углублять овраг. Прежде работать с ковшом доводилось мало и потому дело шло медленнее, чем хотелось бы. А вечерами, когда совсем темнело, шёл на технический двор, ремонтировал гусеничный. Домой возвращался чуть живой от усталости, кое-как умывался, ужинал, в полусне раздевался и уже сонным падал в постель.
  
  Анастасия Тихоновна остерегаясь стукнуть и потревожить сон сына, поставила на стол кринку с простоквашей, мелкую тарелку с домашним сливочным маслом, кастрюльку, обмотанную старой тёмно-синей шалью, чтоб не остыла картошка. Взглянула на часы: пора будить сына. И жалко. Пускай ещё минуток пять поспит.
  Вырос Виктор, и не заметила как. Казалось, маленький, всё ещё маленький, а оглянулась, не такой уж и маленький: восьмилетку закончил, на механизатора выучился, армию отслужил, и ростом под потолок вымахал. А давно ли у Максима на ладошке сидел...
  На её маленьком коричневатом лице, вокруг потускневших с годами, а некогда тёмно-карих привлекательных глаз, прибавилось лучиков-морщинок - улыбнулась. Пять счастливых лет прожила она с Максимом Кругловым. Хороший был мужик: работящий, заботливый, весёлый. Его, умелого плотника, из артели, строившей в Климовке коровник, переманил Дроздов, тогдашний председатель колхоза. Максим, пока шла стройка, подружился с сельчанами и, на удивление всем, отогрел заиндевевшее сердце Анастасии Подгорновой, к которой стало уже прилипать жалостливо-пренебрежительное определение - вековуха.
  За восемь лет до встречи с Максимом был у Анастасии жених, Василий Дьяконов, парень рассудительный, нрава спокойного и заядлый охотник. Уже к свадьбе готовились, меньше недели до назначенного срока оставалось, пошёл Василий капканы проверять и нос к носу столкнулся с медведем, с тем самым, который, по народному поверью, должен быть сороковым.
  Жутко и пусто стало Анастасии. Родных в Климовке нет, отец с войны не вернулся, мать год назад умерла. Одна осталась, совсем одна. Правда, Дьяконовы от неё не отказались, за свою считали, (и после, когда за Максима вышла, продолжали относиться по-родственному), но она замкнулась, уединилась со своим горем и никого не хотела к душе своей допускать.
  Вздохнула, посмотрела на часы - пора будить. Прошла к сыну за перегородку и тихонько сказала:
  - Витя, вставай.
  - Ага...
  Виктор перевернулся на живот, встал на четвереньки не открывая глаз и опять опустил голову на подушку.
  - Сейчас... только сон досмотрю...
  - А может быть не пойдёшь сегодня? - С надеждой в голосе спросила мать. - И правда, отдохни денёк, отоспись.
  Виктор, начавший было снова посапывать, резко оторвал голову от подушки и помотал ею.
  - Скажешь тоже...
  Сполз с кровати, натянул брюки и пошёл к умывальнику. Плеснул воды в лицо.
  - Мама, просил же не греть воду.
  - Мне-то, старухе, неохота холодной умываться.
  - Тебе неохота... Та вода, которой ты умывалась, десять раз успела остыть.
  - Ну ладно, Витя, не будем спорить.
  Умывшись, вытерся, надел рубашку и пошёл к столу. Там уже стояла миска с дымящейся картошкой, изрядно сдобренной маслом и сметаной, сковорода с жареной свининой и стакан прохладной, из погреба, простокваши.
  Подперев голову сухой, с выпуклыми от многолетних трудов, жилками рукой, сидела Анастасия Тихоновна сбоку от сына, смотрела как он ест, на его плохо отмытые от мазута руки, на медленные со сна движения, на худое лицо, на узкую, не мужскую ещё спину - жалко. Чуть свет встаёт, за полночь ложится. А днём, как ни уговаривай, кроме как по скорому на обед, лишний раз не зайдёт, всё ему некогда. И не утерпев, сказала:
  - Витя, ну зачем ты себя так мучаешь? Разве так можно? Угробишь здоровье, что тогда...
  - Ничего мне не сделается.
  - Нечто у нас поесть нечего или раздетые ходим? И деньги есть, пока служил, я подкопила малость...
  - Опять ты за своё.
  - Конечно, за своё. Смотри, какой сухорёбрый стал. И на лице один нос торчит.
  - Наследственность, - отговорился Виктор. - Тощий в тебя, а нос, сама говорила, отцовский.
  Отца он не помнил. Только один эпизод сохранился в памяти: упал с забора, расцарапал ногу и отец перевязал рану лоскутком старой занавески. И то, запомнился не отец, а лоскуток - бледно-синяя тряпочка с белыми ромашками.
  - Мучаешь себя, мучаешь, а ради чего...
  - Ну, мама, это уже не серьёзно. Сама знаешь, что пруд нужен.
  Опять вспомнила Максима: такой же был. Сытый ли, голодный, отдохнул, нет ли - попросят: помоги, Максим - всё бросит и побежит.
  Недолгим было её семейное счастье, но памятливым осталось, всегда, в трудные минуты, искала и находила облегчение в воспоминаниях о нём. Через год после свадьбы сын родился, ещё через два - новый дом построили. Тёплый дом, светлый. Два окна на восток, три на юг и по одному на запад и север. Солнышко его никогда не покидало, оттого радостно в нём было, да ещё с мужем любящим и заботливым - о чём ещё бабьему сердцу мечтать...
  Но видно этого самого, бабьего, счастья немного отведено судьбой на долю Анастасии. Умер Максим внезапно. Пришёл с работы, умылся и пока пошла она в погреб за сметаной, прилёг на диван отдохнуть:
  - Сам не пойму, с чего так сегодня заморился, - сказал,.
  Возвратилась со сметаной, а он не дышит: сердце остановилась. А года не прошло - новая беда: во время отёла, в суматохе тёплым платком голову не покрыла и пока бегала то из коровника за тёплой водой, то в коровник с водой, простудилась. Больше месяца в больнице пролежала. И голова с тех пор болит. То ничего, а то как стянет, будто обручем, и в глазах темнеет. Врачи велят в больницу ложиться, да всё недосуг. Сначала сын маленький был. Подрос, одна осталась, поехал учиться в школу механизации. Вернулся, года не отработал, в армию забрали. И нынче не придётся - не на кого хозяйство оставить. Витя уедет, а соседей просить - у них своих забот хватает. И на ферме работать некому.
  Позавтракав, прошёл Виктор к двери, сел на низенькую скамеечку, взял из рук матери согретые над плитой портянки, обулся. Встал, надел ватник, нахлобучил шапку.
  - Ну, я попылил.
  Анастасия Тихоновна снизу вверх взглянула на сына. "Эвон какая лесина, а съел как цыплёнок. Разве ж ему до обеда хватит".
  - Подожди, я пару яичек свеженьких дам, выпьешь.
  - Не надо.
  Но мать, не слушая его, пошла на кухню. Только вытащила корзинку из-под стола, хлопнула дверь - ушёл.
  "Вот ведь озорник, лучше голодный будет, чем возьмёт". Задвинула корзину, помыла посуду. Надо собираться, пора и ей на работу.
  
  Наконец комиссия из авторитетных сельчан во главе с Никитой Петровичем сочла, что пруд достаточно широк, а глубже неплохо бы, но с такой техникой не сделаешь. Пора насыпать плотину. Но сначала нужно вбить сваи, иначе первым же паводком весь грунт снесёт. Постановили: для мужчин села в ближайший выходной организовать воскресник, а Круглову, к той поре, закончить ремонт гусеничного трактора и привезти из леса брёвна для свай.
  Виктору такой расклад не сильно понравился.
  - Никита Петрович, лес валить надо, сучья обрубать...
  - Надо, Витенька, конечно надо. К воскресенью справишься?
  - Значит, и валить, и обрубать, и возить - всё мне одному?
  - Больше некому, пойми ты, человек дорогой. Было б кого - бригаду бы выделил, а так... "Дружбу" дам, а в помощники некого, ни одного свободного человека во всём селе. А сваи нужны, без них, сам понимаешь, вся твоя работа - до первого хорошего дождя.
  Хотел Виктор, под настроение, ответить: и ляд с ней, с работой, мне-то какое дело. Но дерзить Аверьянову не решился и деревенских мужиков постеснялся. И неловко на рожон лезть: Аверьянов, ведь, обещал заплатить за месяц полностью. "Ладно, напилю и привезу, не рассыплюсь. И в самом деле, больше некому".
  Через день оживил гусеничный и до конца недели валил ёлки поровнее и хлыстами таскал их к месту будущей плотины.
  В воскресенье с утра собралась у оврага большая часть мужской половины села. Аверьянов прикинул кого нет. "Ну и публика, для себя пальцем шевельнуть лень". На некоторых из "публики" махнул рукой: с одними не хотел осложнять отношений, о других точно знал - зови не зови, всё равно не придут. К остальным же послал мальчишек. С просьбой: Никита Петрович просит поторопиться; и с предостережением: когда комбикорм понадобится, или конь огород вспахать, или ещё что - пусть первыми в очередь не становятся.
  Кого просил поторопиться, подходили не спеша, степенно здоровались и, прежде чем приступить к работе, минутку-другую, также неспеша и степенно толковали о плотине, о погоде, о предстоящей посевной.
  Шли и не пожелавшие оказаться в хвосте очереди. Одни с, изо всех сил, спокойным видом, дескать, и не помышляли увильнуть от общественно-полезного труда, просто неотложные дела задержали. Другие молча, даже не поздоровавшись, брались за дело, третьи ворчали, выказывая недовольство добровольно-принудительным методом, но осознавая, что мнение сельчан не на их стороне, возмущались не особо усердно и от работы не отлынивали.
  Выкопали ямы, распилили хлысты на брёвна, к вечеру установили их сваями и, для прочности, переплели жердями. Аверьянов ещё раз осмотрел, проверил всё сооружение, выбрался наверх и крикнул копавшемуся возле трактора Круглову:
  - Засыпай!
  В ответ, тот лишь беспомощно развёл руками и показал, подошедшему директору, трещину на блоке пускача.
  - Эк-ты, не повезло! - Крякнул Никита Петрович. - Что же делать? Если завтра, в крайнем случае, послезавтра, сваи не засыпать, их подмоет и всё рухнет. И с другого объекта снять трактор, даже на полдня не могу.
  
  Небо ещё затянуто облаками и солнце лишь изредка проявляется светлым пятном, там, где облака не так плотны. Но ветерок уже тёплый и ласковый, всё живое стремится навстречу весне, радуется теплу и солнышку. Даже чахлые сосенки на болоте кажутся стройнее и выше. А птицы от восторга разгомонились неуёмно, словно детишки-младшекласники вырвавшиеся с нудного урока на весёлую зелёную лужайку.
  Но радости весны и наступающего тепла не трогают Виктора.
  Он медленно продирается сквозь жидкую кашу раскисшей дороги, с чавканьем вырывает сапоги из её цепких лап и взятой из дому лыжной палкой, как минным щупом, проверяет дорогу перед собой, прежде, чем сделать шаг: немало ловушек там уготовлено - и ямы, и пласты нерастаявшего, скользкого льда.
  Поединок с дорогой выматывает. Всё крепче обнимает за плечи усталость, и всё сильнее прижимает к земле. Остановился. Поправил висевший на лямках за спиной блок пускача, вытер вспотевший лоб, посмотрел на часы - начало одиннадцатого. Идёт почти четыре часа, а не одолел и половины пути. Хотелось присесть, отдохнуть - и не на что. Сразу за невысокими кавальерами, по обе стороны дороги тянется болото сплошь покрытое водой, из которой кое-где торчат косматые, грязно-рыжие кочки, низкорослые, со слабыми стволами и редкими тонкими сучками сосенки, да под стать им, кривые, хилые берёзки.
  Расставил ноги пошире, опёрся подбородком о лыжную палку - для ног хоть и небольшое, но облегчение. Немного постоял и двинулся дальше. Опять разъезжались ноги, опять подстерегали скрытые грязью колдобины и пласты льда, от коварства которых едва спасала лыжная палка.
  И дёрнуло его вчера сказать: "Хоть на себе неси". А Аверьянов тут как тут: "Неси, Витенька, неси". Аверьянов своё дело туго знает. Всю неделю покоя не давал, но уговорил-таки остаться на посевную. Посевная, действительно жмёт. Времени мало и работать некому. И мать хочет, чтобы Виктор подольше дома задержался. Скучно ей одной, скучно и трудно. И не решил ещё, куда податься: в ПМК работа интереснее и платят больше, зато в Излучье быстрее квартиры дают. И ещё загвоздка - мать не хочет из Климовки уезжать, говорит: "Горько ли, сладко ли, но здесь свой век прожила, здесь и смерть встречу". И лечиться ей надо...
  И Аверьянов соблазняет. Есть, говорит, на селе люди, для которых восьми классов мало, хотят дальше учиться. Может быть, при восьмилетке заочные классы организуем, а не удастся, машину выделю, в райцентр учеников возить. А в скором времени и совхозу понадобятся свои инженеры, в том числе и механики. Направление от совхоза пообещал. Правда, не точно, десятилетка-то у Виктора не закончена, но всё-таки... А направление на руках - считай, одна нога в институте.
  Но нога оказалась не в институте, а в яме, которую, замечтавшись, проморгал. Отпрянул в сторону, споткнулся и плюхнулся на колени, больно стукнувшись правым не то о льдину, не то о камень. Да ещё блок, мотнувшись на лямках, саданул углом под рёбра. Сделалось зло и обидно и на себя, и на весь мир. "Дурак! Набитый дурак! Два дурака сразу! Ну кто, кто заставлял идти? Никто. Сам пошёл. Надо... Подумаешь - надо! Герой выискался! Тьфу на тебя..." - И в сердцах треснул палкой по дороге, подняв фонтанчики грязи. - "Ещё палку сломай, совсем хорошо будет!"
  Воткнул палку понадёжнее, поднялся. Посмотрел как стекает грязь по голенищам бродней. "Уродуюсь, как на первом году службы не приходилось. А чего ради? Пруд нужен? Мне он нужен не больше, чем другим. Всё правильно: кто везёт, на того и грузят".
  Обиделся в армии на наводчика Серёгу Лисицына, когда тот сказал:
  - На таких людях, как ты, Круглов, всё бестолковое да ленивое начальство держится. По совести ежели, вам памятники надо ставить. Но не дождётесь - нельзя вашего брата напоказ выставлять, потому что для них, для нерадивых и бестолковых начальников, вы будто клин да мох для хренового плотника. Мху подложил, клинышек подколотил - и чисто-гладко. Снаружи. А что внутри гнило да пусто, никому не видно.
  Обиделся тогда. А разобраться... Так ли не прав Лисицын?
  Тащит Виктор Круглов на горбу блок пускача? Тащит. А почему тащит? Потому что в совхозе нет сварочного аппарата. Сгорел. А почему не отремонтировали или исправный не привезли? Поди узнай. А почему на горбу? Потому что сейчас по этой дороге ни машина, ни трактор не пройдёт, даже на коне не проехать, а вертолётов совхозу не полагается. Быть может в этом году с дорогой досадное недоразумение? Ничего подобного. Каждую весну одно и то же: пока дорога не просохнет - село отрезано. Летом подлатают, чтобы осенью зерно вывезти, а как вывезут - и опять никому дела до неё нет. Правда, уже просеку прорубают под спрямлённое и асфальтированное шоссе от райцентра до Климовки. Но когда оно будет готово? А разве нельзя было тем же трактором, что всю зиму у оврага простоял, навозить песка на старую дорогу? Однако не сделали. Почему? Не должны, не обязаны. Они, видишь ли, не должны, а он должен. Что должен? И кому должен? Да никому и ничего.
  "А чего ты разошёлся? Не должен, так и не неси. И не понесу. Найду место посуше и поприметнее, и пусть себе лежит, пока дорога не просохнет. А просохнет - на машине отвезут и привезут. И никто ничего не скажет. Не пройти было. И при чём здесь: пройти, не пройти. Не обязан - и всё".
  Виктор так разгорячился, что хотел уже не искать места посуше, а сбросить блок тут же, у дороги. Поднял руку, чтобы развязать бечёвку, стягивающую лямки на груди, но оглядевшись, удержался: не кусок железа, а часть трактора, а трактор, хотя не человек и не животное, но существо почти живое. Так он и танк на службе воспринимал, и тот, в ответ, платил ему безотказностью двигателя и механизмов. Впереди сосенка покрепче, можно на неё повесить. Но снизу от болота сырость поднимается, поржавеет. Ничего, очистят от ржавчины, а гильзу, если раковинами пойдёт, в крайнем случае, заменят. Трактор будет стоять... Конечно будет, трактор не "запорожец", его рукояткой не заведёшь. И пруда не будет. И воду для поливки опять придётся из ямы носить. Ему не придётся. А матери?.. Мать, может быть, передумает и уедет. А дяде Лёше Дьяконову, с больными ногами, через всю деревню...
  Немало помогал им дядя Лёша после смерти отца: сена накосить, дров на зиму заготовить, и по плотницкому делу, и по столярному, что в доме требовалось. И копейки не взял: сегодня я вам помог, завтра, если потребуется, вы мне, тем и квиты будем.
  А Николай Иванович Ковригин с тётей Клавой взяли пятилетнего Витю к себе, когда мать простудилась и в больнице лежала.
  А Демидовы, в это время, корову кормили, поили, доили и за поросёнком присматривали.
  На материну же благодарность и те, и другие махнули рукой: чего там, в одном селе живём.
  А дед Банщиков ему лукошки для грибов и туески для ягод делал.
  А дядя Степан Анисимов широкие лыжи смастерил, чтобы по глубокому и рыхлому снегу бегать.
  А Чудненко Аня, она в седьмом классе тогда училась, а он в первом, из проруби вытащила.
  А...
  Если перечислять всё доброе, что ему на селе сделали, дня не хватит.
  Вздохнул. Оглянулся назад. Посмотрел вперёд. Снова вдохнул глубоко и медленно выпустил воздух сквозь прижатые губы. И пошёл дальше, оступаясь, скользя и кое-как удерживаясь на трёх опорах.
  
  Лишь в третьем часу дня добрался до ремонтных мастерских в райцентре. Подошёл к сварочной. Заперта. Сбросил блок и такую невесомость ощутил, что, на всякий случай под ноги глянул: не взлетел ли?
  В раздевалке, за столом, сваренным из трубы-сороковки и крытым оцинкованным железом, сидели двое. Брюнет лет тридцати-тридцати двух, в новом синем ватнике и в кепке из коричневого искусственного меха, откинувшись на спинку стула, ковырял спичкой в зубах. И, облокотившись на стол, здоровенный мужик с почти квадратной спиной и крупной головой на толстой короткой шее.
  Виктор поздоровался. Брюнет поднял на него быстрые коричневые глазки и изрёк общеизвестную остроту:
  - Здорово, коль не шутишь.
  Спросил сварщика.
  - Зачем тебе сварщик?
  - Трещина в блоке пускача, - привалился плечом к косяку.
  - Как же ты сломал?
  Виктору было не до трепотни.
  - Сварщика где найти?
  - Спроси чего полегче, - брюнет не хотел обижать парня, но ему было скучно.
  "И шут с вами, спрошу в другом месте".
  С сожалением оттолкнулся от косяка, досадуя, что придётся ещё куда-то идти, у кого-то спрашивать...
  Всем туловищем, тяжело и медленно, развернулся на табуретке, которая жалобно под ним пискнула, обладатель широкой спины и Виктор увидел часть упёршейся в плечо щеки и торчащий изо рта мундштук. Не выпуская мундштука и, от того шепеляво, сказал:
  - Сварщик уехал.
  - Надолго?
  - Про то нам не докладывали.
  - Как же так? Ведь Аверьянов звонил, просил обязательно сегодня заварить...
  В ответ молчание.
  - А сегодня он приедет?
  - Не знаю, - обладатель квадратной спины так же медленно и с писком табуретки вернулся в исходное положение.
  - Вряд ли, - вмешался брюнет. - Он поехал теплицу сваривать к... этому... к тузу из сельхозтехники, которому вчера насос ремонтировали.
  Что тут стоять. Надо идти. А куда идти? Кого просить?
  И-за-чем?!
  Он, по дороге, по которой не всякий танк пройдёт! Шестнадцать километров тащил на горбу блок пускача, чтобы всему селу облегчение было! А сварщика к какому-то тузу увезли, чтобы тот огурчики да помидорчики на неделю раньше соседей кушать мог!
  Да провалитесь вы все пропадом и с пускачом, и с прудом, и со всеми тузами вашими!
  
  ***
  В предвечерии зашёл ко мне в балок водитель вездехода Коля Дугин. Недовольно посмотрел на пишущую машинку, проворчал:
  - Всё байки да лапшу, какую тебе бичи на уши вешают, печатаешь, - и скомандовал: - Хватит клавишами брякать, пошли делом займёмся. Надо рыбу из сетей выбирать.
  Обошли мы на "казанке" расставленные сети и вернулись к берегу.
  Дугин вложил в моё ведро двух добротных налимов и, под стать им, сорогу да хариуса. Куда мне столько? На завтра и на сегодняшний вечер половины этого, за глаза, хватит. А к завтрашнему вечеру свежая рыба опять будет. И я перекинул обратно в лодку одного налима и сорогу. Дугин посмотрел на меня исподлобья, обозвал ленивым мерином, вернул выброшенных рыбин обратно в ведро и, видно в воспитательных целях, втиснул ещё одну сорогу. Ну, не воевать же с ним.
  Вечер только начинался, дневная жара не отошла, и топить печку в балке не хотелось. Развёл огонь в печурке перед балком, поставил воду в ведре, кинул туда десятка полтора горошинок перца, посолил как суп и принялся за сорог и хариуса: выпотрошил, отрезал хвосты и головы, надрезал по длине вдоль хребта. У налимов для себя извлёк печень, а туши порубил топором на куски и кинул собакам: налимы, кроме печени, да щуки, те полностью, были у нас собачьим кормом. Вода в ведре закипела, опустил туда пяток лавровых листиков и отставил в сторонку, остыть. И когда вода, а точнее сказать, рассол в ведре остыл до такой температуры, которую терпит рука, опустил в него сорог и хариуса и отнёс в холодный, бегущий по вечной мерзлоте, ручей - пусть остывает окончательно. А как остынет, так и рыба готова. Такую засолку я перенял у эвенков, работающих в нашей геологической партии. В первый раз, засоленная таким способом рыба, для "цивилизованного" вкуса, привыкшего, чтобы губы горели от соли, а рыбья плоть по твёрдости не отличалась от солдатского каблука, кажется сырой и малопригодной для еды. Однако, со второго-третьего начинаешь ощущать всю прелесть исконного природного вкуса и иной рыбы уже не хочется.
  Налимью печень присолил, обвалял в манной крупе - в том году у нас считалось особым кулинарным шиком панировать рыбу манной крупой - и кое-как, из-за величины её, втиснул в сковородку.
  Стал подумывать, кому бы сбагрить вторую печёнку и лишнюю рыбу, и тут к моему камельку подошёл бульдозерист Круглов. Вот и слава Богу, не надо голову ломать. Он молча сел на листвяжный пенёк, к которому сверху, образуя букву "Т" и создавая табуретку, был приколочен обрезок доски. Я перевернул на сковородке печень - лепёху в полтора пальца толщиной - полюбовался золотистой корочкой и пошёл в балок за хлебом и ложками. Вернувшись, присел на обрубок бревна и стал дожидаться, когда печёнка дойдёт до кондиции. Виктор молчал, я тоже не начинал разговора: наступит пора, сам скажет, зачем пришёл. Ножом приподнял краешек - низ тоже зазолотился. Готово. Прямо в сковороде разрезал печень пополам, подал Виктору ложку, подвинул хлеб. Он отделил от своей половины треть, молча и без видимого интереса съел, и отложил ложку.
  - Письмо от матери получил... - Проговорил он медленно, глядя себе под ноги. - Приветы от деревенских передаёт... Ото всех... От дяди Лёши Дьяконова, от Ковригиных, Николая Ивановича и тёти Клавы. От Демидовых, от Анисимовых... - Помолчал. - А пруд, пишет, так и не сделали... А у дяди Лёши Дьяконова ноги совсем отказывают... - Опять помолчал. Поднял голову и посмотрел мне в глаза. - Вот скажи, ты человек умный, книги пишешь...
  - Ну уж, умного нашёл. И написаны только рассказы, книг ещё ни одной нет.
  - Всё равно, раз пишешь, значит, в жизни что-то понимать должен. Иначе не писал бы. Вот скажи: если человек мог людям добро сделать, и не сделал - обиделся, разозлился, не захотел - это зло?
  - Хм... Если в обязаловку, то вряд ли... А если совестью мерить... Наверно, не слишком здорово.
  - Угу. Да. Почти слово в слово как сам думал. - Покивал молча и опять поднял глаза. - Но я к тебе, в основном, по другому делу... У тебя ведь с Атласовым, с начальником партии, хорошие отношения?
  - Да, нормальные.
  - Расчёт беру. Если не захочет увольнять, поговоришь с ним, чтобы отпустил?
  - Поговорить могу. Но послушает ли...
  - Послушает, он тебя уважает. А мне в Климовку надо. Здесь, грунты с коренников сдирать, и без меня есть кому. А там...
  
  
  1978-79г.г.
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023