По прошествии стольких лет, познав военную реальность не по прессе и не по рассказам тех, кто к ней имел лишь опосредованное отношение, и, имея какой-никакой жизненный да и военный опыт, который не пропьёшь и за углом в ларьке не купишь, совсем по-другому воспринимаешь те лихорадочно-несмелые телодвижения молодых по возрасту офицеров, у которых за спиной остался Афган. Тех, кто сразу "со школьной скамьи" попал в полымя войны. И не только в полымя, а в самое его средоточие.
Как малые кутята, тюкаясь "от титьки к титьке" старших начальников, обычно кадровых работников, стремились они после двух "окопно-боевых" лет дальнейшую службу свою устраивать. Ведь хочется как получше, а получается - как всегда. Союзно-офицерской жизни вкусить им ещё предстояло...
Просторы любимой Родины с радостью открывали свои объятия для седовласых юнцов, у которых понятия чести, совести и долга были отнюдь не красным словцом. Они уже были искалечены правдой войны, поэтому всякие втюхивания про сложности жизни в Союзе отметались с ходу. Для них сама жизнь уже являлась подарком. А всё остальное - так, суета сует.
Ротные, взводные - тягловые лошадки любой войны, на плечи которых ложится основная её тяжесть, и видимо не только этой - афганской, а и всех - прошедших,существующих и, к великому сожалению и будующих. Пусть что хотят говорят командиры и начальники различных степеней об их собственной значимости и незаменимости в бою, да и спорить никто не собирается (все профессии нужны, все профессии важны). Но, пока подошва сапога МОЕГО бойца на передовой не вступит в дерьмо противника, который, обделавшись, повержен и разбит, - ни один из них не сможет "улыбнуться на ширину японского приклада" и доложить о выполнении боевой задачи.
Каждого, кто побывал "за речкой", пламя Афгана обожгло-опалило. Кто сгорел в нём без остатка, кто только испугом отделался, а кто только кончики пальцев погрел, натянув на них лайковые перчатки жизни. Хотим мы того или нет, но пламя это оставило на душах наших ту несмываемую копоть, которую ничем не вытравишь, ничем не отмоешь.
Вы сидели ночью у костра? Проходит сырая ночь, на горизонте зарождается новый день и на месте обогревавшего нас своим теплом очага только зола да головешки. А вот запах дыма, которым вынужден был ты дышать всю ночь и который проник в легкие до самого дна, до основания, - он, запах этот, обвил незримыми нитями памяти, памятью о костре, памятью об этом дыме. Памятью на всю жизнь, которая согревает душу в промозглые дни рутинной повседневности незабываемыми картинами молодости.
Трудными? - Да.
Тяжёлыми? - Да.
Приятными? - Да.
Противоречие? - Да.
Но только из них, из них, из этих противоречий соткана та память, которая и называется солдатским долгом!
Есть и иной путь - забвение. Забыть всё как страшный сон - но это подобно иссечению своего лёгкого. Это другая жизнь, и не жизнь это, а так, существование. Прозябание! И дышится не так глубоко, и воздуха без лёгкого не хватает, да и вообще - кому нравится быть инвалидом с отсутствующей напрочь памятью?
Память или забвение - наш удел. Другого нам не дано.
Ни грамма не колеблясь, пришлось выбрать память.
В душе остался не только дым и копоть того костра. Внутри осталось его тепло, которое согревает до сих пор.
Оценивая прошлое с позиций сегодняшнего дня, думается, что поступать можно и по иному, но в том-то и прелесть молодости, что приходилось поступать лишь по совести.
А она тогда была чистым листом бумаги с ещё нескомканными жизненными перипетиями и не выброшенным под конец службы в государственную урну за ненадобностью.
* * *
- Александр Степанович! - обратился на крайней батальонной встрече боец "осеннего разлива" 1982 года Дима Шестернин. - Развейте сомнения: молод тогда был, только полгода с вами на боевые выходил. Около тридцати лет прошло, а ответа так и не нахожу, да ещё и звездюлей получил от замкомвзодов наших, Вити Осетрова и Савина Саши, за своё предположение. Почему вы в роту не вернулись, даже не попрощались? Я, помнится, сказал: "Засцал ротный - вот и не приехал!" и тут же от "дедушек ВДВ" и огрёб по полной. А все наши были тоже удивлены, но виду не подавали, хотя армия на то и армия, что сильна своими неожиданностями.
* * *
Ташкент. Аэропорт. Светает. До посадки на самолёт, на котором улечу навсегда подальше от войны, осталось три часа. Сижу на втором этаже в ресторане. Посетителей нет. Только я и официант, молодой парнишка-узбечёнок. Он сидит и куняет у барной стойки. Его смена давно закончилась, но на Востоке уважение к старшим - закон.
"Надо!" - сказал администратор ресторана, бывший боец родной бригады, и он всю ночь от меня ни на шаг. Воспитание. Музыка и посетители остались в глубокой ночи, мы встречаем с ним новый день. Первый мирный день в моей офицерской жизни.
На столе открытая но нетронутая бутылка водки да тарелка с тройной порцией цыплят табака, вожделенная мечта "шурави идиёта". Я к ним даже не притронулся. Ни к ним , цыплятам этим, хотя сколько раз в ночных снах за эти двадцать шесть месяцев они снились мне, нашпигованные чесночком и с румяной хрустящей корочкой. Ни к водке, налитой в заиндевевший хрустальный фужер, изъятый из морозилки. Сны, к сожалению, очень редко сопутствуют действительности.
Пустота в душе.
Радости ещё нет, горечи тоже.
Это придёт позже, а пока.
Пока пора подвести черту.
В руках загранпаспорт. Пальцы непроизвольно гладят красно-бордовую книжицу, благодаря которой окружающий мир предстал в абсолютно ином свете. По прошествии этих афганских двух лет и двух месяцев довелось взглянуть на него совершенно иными глазами. Нет - "моя" романтика не выветрилась из одного места. Она и по сей день со мной - но она обрела более осязаемые формы. В жизни, кроме белого и чёрного, появились и оттенки.
Закрываю последнюю страничку паспорта: "Афганистан. Выезд до 09 октября 1983 года". Он уже больше не нужен.
Что осталось за спиной? Что ждёт впереди?
Сколько мечталось об этом дне, сколько планов вынашивалось!
Друзья все - там. Новых нет. Теперь точно знаю, что такое друг, а что - товарищ. Здесь, в Союзе, у меня будут и товарищи, и сослуживцы. Там же остались, включая и самых отъявленных ротных "папуасов" - братья.
Уже не надо доставать "шашку из ножен" по любому поводу и не "сечь" ею головы, да и сам уже не подставляюсь: спасибо "афганским учителям", начиная с первого ротного и заканчивая крайним комбатом. Пришлось перенимать у них то лучшее, что было по душе. Не бордюрно-показательное рвение мирной жизни, а их мудрость, приобретённую прожитыми "военными" годами. Всего ничего,каких-то три-пять лет разницы в возрасте, - а я перед ними, словно первоклассник.
Училище, которое закончил, оказалось лишь детским садиком с углублённым изучением профилирующих предметов. "Свою" десятилетку пришлось пройти за эти два года, в которых месяц за три засчитывался. Здесь невозможно было прибегнуть к шпаргалкам, списыванию и подглядыванию. Боевая работа началась сразу с зачётов и экзаменов. Времени на "раскачку" в "учебных программах" не предусматривалось.
Афган - "мой" экзамен в жизни. Там все учились "чему-нибудь и как-нибудь". Только оценки за эту учёбу могли выставлять нам не старшие командиры, да проверяющие, как в Союзе, а матери и отцы тех, кто вместе с нами выполнял боевые задачи. Я так думаю, в этой школе был не последним учеником. Дело абсолютно не в наградах на груди, и не в том кто и как обо мне рассудит.
Основное - во мне.
Только лично, ковыряясь в неостывшей от нагрузок и афганской жары душе, мог выставить себе оценку. Ту, с которой мне жить. Оценку, которую мне могли выставить только те ребята, которых со мной в бою уже не будет никогда...
Позже будет всё - праздники и разочарования, свадьба и рождение детей, радости и невзгоды. Но это будет потом, в мирной жизни. А в то предрассветное утро я подвёл себе итог - выше выставленной оценки уже никогда не поднимусь.
Жизнь разделилась на "до" и "после", а между - кровавая черта.
Афган! Как страшно это слово!
Но как его забыть, не вспоминать.
Когда оно сегодня снова
Живёт войной, и шар земной,
Грозит на клочья разорвать.
Оно из пепла, из огня и крови,
Из вдовьих слёз,
Рыданий наших матерей.
Как много шрамовв и смертей
В красивом этом слове.
Его не надо часто повторять.
Облокотившись о край столика и подперев кулаками голову я встречал свой первый мирный рассвет...
* * *
Замена. Вы знаете, что это такое? Это не батарейки к радиостанции поменять или хэбэшку на "новьё" заменить, или фильтра масляные в движке. Замена - это состояние души, эйфория мироощущения. Всё вокруг поёт, сердце выскакивает из груди, птички над головою весело чирикают. И приходит она в обличье самого-самого дорогого, ну, может, только чуть-чуть менее любимого, чем "самый" - человека. Нет, вру: в момент, когда тело заменщика выныривает из глубины вертолета, а его сапоги касаются металла рифлёной взлётки, отбрасывается в сторону всё и в этот момент меркнет даже образ самого дорогого человека.
Вот он, мой родненький. Родименький. Ой, на плечике пылинка! Ой-ёй-ёй, фуражечку струёй от работающих вертолетных движков сорвало и унесло на миное поле!
Да и мать с ней, с фуражкой этой!
Привыкай. "Если хочешь есть варенье - не лови хлебалом мух!" - в песне так поётся.
Пф-ф-ф, пф-ф-ф, - сдуваешь с погончика невидимые сориночки. Аккуратненько и нежно, не дай Бог, ни ушибиться, ни поцарапаться. "Чемоданчик-с!" Отдай его, он тебе уже минимум на год, если жив останешься, ни к чему. Бля, да ты туда кирпичей напихал что ль? Водяры привёз, небось, немеряно. Вот сюда ножку ставь, ступай только сюда, туда не смотри... И туда нельзя... ещё повидаешь и насмотришься.
Ну, давай. Ну. Рассказывай. Как там, в Союзе? Мы так тебя заждались здесь! А я пока команду отдам, чтобы стол накрыли для гостя дорогого. И вся злость и ненависть, дескать: где эта сука и пидармот прохлаждается и какого хрена "оно" ещё не здесь? - пять минут назад изъевшая все мозги, уходит на второй план. А когда его ещё и пощупаешь, так и проваливаешься в состояние нирваны: это же моя замена!
Боже мой! А глаза! Глаза! Неужели и у меня такие были по-первости?! Вот умора! Нет - в них страха нет. В них. Нет, даже не пустота, в них - полное не-по-ни-ма-ние. Первые впечатления - они на всю жизнь, и, кстати, самые верные и правильные.
Всё сказанное выше - классика. Как должно быть.
А вот как бывает.
* * *
Батальон в июле-сентябре 1983 года чуть ли не каждый день "гуляет": началась плановая замена офицерского состава. Заменщики прибывают друг за дружкой, представление одного сменяется отбытием с Союз другого, а в промежутках, в нагрузку, - ещё и выполнение боевых задач.
Бойцы в батальоне, основной костяк, практически одного призыва, хотя немного разбавлены "спецами" из учебок, тоже готовятся к увольнению, у каждого за спиной как минимум год-полтора жития-бытия логарского(от пр. Логар).
Для "старого" состава провести колонну - что "два пальца об асфальт", смотаться на реализацию разведданных - нет ничего проще. Засада? Так, семечки, промежду прочим. А вот для "молодых" всё в диковинку.
Намедни из Кабула позвонили, что и указ наградной на нас подписан, в смысле на бригаду, а в приказе этом три четверти - наш батальон, по телефону только фамилии передали. Владелец сего секрета, комбат думает, что только он об этом знает, выдавливая из себя фамилии награждённых на утренних построениях батальона: сегодня одну фамилию произнесёт вскользь, завтра - следующую. Это - так, чтобы брагулька в наших чанах не переводилась.
А вот хер те в сумку! Взвод связи под нашим колпаком, и все, кому надо, давно уже знают что и по чём. И косяки полупьяненьких офицеров и прапорщиков плавно перетекают из одного подразделения к другому, из одной казармы в другую. На очередное представление.
Вы не подумайте чего плохого, просто это слово военный смысл имеет: "Товарищи офицеры! Такой-сякой, представляюсь по случаю!", а там - что кому положено. Кто на должность, кто на звание, кто на награду, кто на убытие или, наоборот, на прибытие.
Традиции они и в Африке традиции.
* * *
Свой первый орден спиртом обмывал, у связистов затарил полфляги за "Астру" испанскую, на выходе добровольно подаренную мне одним из духов. Не вру. Сам отдал. Я когда ботинком горным на кисть руки ему наступил, в которой он сжимал пистолетик этот хромированный, он сразу и говорит мне: "Чего уж там, на, возьми, пожалуйста. Мне уже и не нужно. И..." И ждала она, фляга эта, своего назначенного часа.
Офицерский кубрик. Сдвинуты, накрытые "окопным 3,14здунком" окружной газетой "Фрунзевец", столы - всё согласно меню-раскладки: тушнячок, бачок жаренного картофана, сгущёнка, булочки баракинские(от н.п. Бараки) свежевыпеченные, сыр, "си-си" - только-только появившееся жестяные баночки с лимонадом, пару спецуровских сухпаёв, порубанная экспроприированным духовским тесаком палочка сервелатика из местного "кантина", пирожки "дембельские" жаренные, лук, зелень, апельсины. Под столом 56-литровая емкость с брагой, всё чин-чинарём, как полагается.
Первые "посетители" рассаживаются по койкам плечиком к плечику и, сглаживая неловкость от раннего прибытия, вытягивают вправо-влево шеи, выискивая знакомые буквы на расстеленной на столах прессе. По центру стола кружка со спиртом, орден туда - бульк: лежит на донышке, переливается рубиновым цветом в лучах лампочки-сороковольтовки.
Всем присутствующим по полнурсика чистогана - для затравки.
Обычно подобные процедуры в роте проводились после ужина и до... последнего шкрябания кружкой по дну пустого бачка.
Так уж сложилось, что, приглашай - не приглашай, собирался весь командный состав батальона, кроме несущих службу. Управление батальона, якобы "не знавшее" о грядущем мероприятии, приглашалось лично - субординация.
Прокашлявшись, как виновник торжества встаю, локоток в сторонку: озвучиваю, что, мол, представляюсь по случаю награждения. В правой руке кружка, а в левой - бутылёк с рассолом. Вдул на одном вдохе содержимое сосуда, а орден возьми и прилипни к донышку - физика. Силы сцепления-притяжения там всякие. Я его трях-трях, а он - ни в какую. Опять - трях! Глаза от спирта где-то в районе темечка. А он (тяжеленький, зараза!), с лёту - и по губам: бабах!
Кровь течёт по подбородку с одновременной дезинфекцией. А ещё заветные слова необходимо произнести и утверждение старших товарищей заслушать о том, что рады они безмерно приёму в когорту кавалеров. Только уж потом и запить можно. Вот тогда эта баночка в левой руке с рассолом за секунду одним глотком и опорожняется.
Через десять-пятнадцать минут, но уже без виновника торжества застолье продолжается.
Тело моё с застывшей глупо-счастлтвой улыбкой на лице скромненько и аккуратненько в уголочек запинают и прислонят к стеночке. "Отряд не заметил потери бойца". Да и к чему он тут: "Мавр сделал своё дело. Мавр...". Спи, дорогой, замена неизбежна, как крах империализма!
Кто побогаче, - а это старшие офицеры, - позволяли себе из пролетавших мимо бортов за двадцать пять чеков водовки у летунов прикупать, а так только родименькая брагулька в лучшем случае, при наличии желания и времени, перегнанная в самогон. Поэтому на таких посиделках лишь редкие бульканья привезённой из Союза заменщиками водки разбавляло ту мутную жидкость, которую с утра до вечера пытались поглощать некоторые батальонные индивидуумы, радуясь и замене, и наградам Родины. Хотя первое было гораздо приятнее и долгожданнее.
В бочке мёда без ложечки дегтя ну никак нельзя.
Как правило, начало представления всегда по уму: чинно, благородно. А вот в продолжение его и на завершающем этапе, в дружный хор спаянно-сплочённого коллектива всегда фальцет вклинится, обычно в виде какой-нибудь дурки стрелково-соревновательно-борцовской. А тут уже ушки востро держать надобно. Дабы чего не вышло. Оружие практически подконтрольно лишь нам: вот оно, на спинках кроватей развешано.
На этом этапе уже все ухищрения, уговоры и даже угрозы бледного и охрипшего от ругани замполита батальона, уговаривавшего прекратить "очередное безобразие", встречаются хохотом и посыланием (в культурной форме естественно) далеко-далеко. Особенно после того, как комбат, огласив список награждённых, и евонную фамилию упомянул. А он не имел ни одного выхода, оставаясь постоянно "на базе" за старшего воина-интернационалиста. Видимо, это и был героический подвиг в его понимании. А мы, опять-же по-молодости, этого не хотели понять.
Молодость - это не только задор и удаль, но и сопливость с глупостью, а если ещё и без тормозов, - то иногда граничащая с преступлениями. Шторки-то шмурдяком залиты. Куда уж: мы - всё, кровь - мешками, и все суппер-пуппер боевые. Завтра, конечно, кому-то будет стыдно. Ладно, чтобы лишь только стыдно и было.
Прочитав всё написанное выше, у вас, дорогой читатель, может сложиться впечатление, что "полупьяный" батальон так же и воевал.
Нет, нет и ещё раз - нет.
С этим было всё гораздо жёстче, и за два года я ни разу не видел хотя бы полухмельного офицера на боевых из звена взвода-роты, да и батальонного тоже.
Горы расхлябанности и пренебрежения к ним не прощают, так гласит один из законов гор. Да и мы сами тоже к таким мазурикам относились без излишней вежливости.
Примеры?
Пусть они останутся на моей памяти.
* * *
Не знаю, по какой причине, но вот уже вторую неделю батальоном "рулит" замкомбата - капитан Костенко Ю.А.
По сроку пребывания я самый старый в батальоне. Два года и два месяца, как последний "баклан" на срочке. Всех, как в карауле меняют: пост сдал - пост принял. А моя смена ещё даже из караулки не выходила, и есть ли она вообще в постовой ведомости, ещё тот вопрос.
ДО-СТА-ЛО! ВСЁ и ВСЯ! Имея по диагонали через всю грудь три здоровущих кровоподтёка от очереди из ППШ из "зелёнки" на крайней колонне, я и вздохнуть полной грудью не могу, слава Богу "бронник" спас, и трещин нет в моём "шкелете". Иду к замкомбату с одной лишь целью: отпусти на поиски своего заменщика. Сколько же можно молодёжь обкатывать? Они уже по месяцу-другому здесь в батальоне, пообвыклись уже. А мой где-то затерялся в анналах нашей бюрократической армейской машины. Ещё пару таких выходов - и мне уже никакой заменщик и не понадобится.
А ещё, незадолго до своей замены "залетели" с ротным не по-детски на колонне. Месяц с ним в кабульском госпитале "ласты парили", а после, Николаича (ротного) в Союз отправили - не заживало его огнестрельное. А мне по букварю после контузии с медсестрой пришлось буковки вспоминать.
В это самое время и перехватили моего сменщика тёпленьким. Посулили, видимо чего-то где-то, а тот и размяк. И жду я своего ненаглядного и день и ночь, все глаза высмотрел. А комбат: обкатывай и обкатывай.
- Фуфырь с тебя, - улыбаясь, только и сказал Юрий Александрович. Он своей замены тоже со дня на день ждал.
- Замётано! О чём разговор!
- Старшина! - на бегу врываюсь в казарму. - Шнуриком из каптёрки моё "дембельское". Вертушки через час, замкомбата на пару дней отпускает в штаб армии!
- Игорёк, за ротного! - ору в кубрике Игорю Черневскому, командиру второго взвода, отсутствие барабанных перепонок после подрыва сказывается. - Тут под кроватью все мои бэбики в парашютной сумке. Замполит ответственный за них. Брага у Мишки Вареньева специально приготовлена. Бачок уже дней десять киснет, крепости набирает.
Мишка Вареньев - командир хозвзвода, а ко всему прочему ещё и мой землячок. По своему, только ему ведомому рецепту лично для меня замутил смесь. Я её "растяжками" обезопасил, чтобы ни одна (забыл как в обиходе женщин лёгкого поведения называют) не посмела даже посмотреть в сторону бака с брагой. Сам я малопьющий, желтушник со стажем, но нравы и обычаи нашего батальона знаю прекрасно. "Пьем всё что горит! А если не горит" - далее по тексту.
- Санька, - обращаюсь к технику роты, - на твоей совести самогон, подъёбки не делай, только чтоб горел. Выгонишь, пару флаконов на общую раздачу к ужину, остальное - в нычку. Приеду, узнаю, что меньше будет, - закопаю по пояс! Один фуфырь Костенко - не забудь!
Нормы выгона и качество продукта, как "отче наш", получше всяких наставлений изучили, словом - практика.
Из металлического ящика, заменяющего сейф, достаю документы, партбилет. Каптёр уже вбегает с нулёвой хэбэшкой. Облачаюсь, ну прям "трёшка" новая, с хрустом и скрипом зашнуровываю берцы - всё! Что для нас тревога - три зелёных свистка, и готов.
Скрипя нулёвыми "шузами", прохаживаюсь центральным проходом в казарме, ожидая борты на Кабул. Рядом замполит Димыч. Вышли с ним на крыльцо и в курилке присели, "перетираем" последние новости. С ним вместе плечо к плечу почитай два годика.
- Слышь, Дим, - завожу разговор о нашем замкомроты, заменщик которого уже пару недель в роте, - Миша уже неделю в Кабуле у кадровиков пропадает, переписывая своё назначение. Может, и мне, как и он, пару пистолетов и кинжалов прихватить из нычки для них? Ему легче, он свои шедевры с собой забрал, раздаривая творения направо и налево. Вспомни, заказы даже со штаба армии приходили.
Наш зкр (замкомроты) был одарен талантом резчика-живописца, а ещё, привезя из отпуска резцы по дереву из дому, он такие панно ими вырезал, что на любые художественные выставки не стыдно было бы выставить его работы. Все с выходов результаты тянут, а он - доски, корешки и брёвнышки под мышкой.
- Знаешь, командир! Я думаю, не мешало бы. Мишка - это факт свершившийся, "отработанный материал". Заменщик его на месте и не из робкого десятка, сам видел на выходе. А тебе вес в кадрах заиметь надо, и подарки они там ох как любят! Вспомни бакшиши наверх. Я уверен, что наши фамилии при вручении подарков никогда не озвучивали, а вот название бригады всегда на слуху было, а сейчас тебе нужна конкретика, что именно ты, а не 56-я бригада, хочет отблагодарить за "приятное" распределение.
- Нет причин не согласиться, Дим. Принеси-ка что поинтереснее, может действительно поможет.
Заулыбавшись и вспомнив тихим незлобивым словом всех тех, кто не раз был одарён нашими "находками": то ятаганом бабайским, то "трубкой мира" инкрустированной, то... - Димыч засеменил в только ему известное местечко.
Подошёл командир первого взвода. Тёзка мой и такой же белобрысый и кучерявый. Нас частенько путали со спины. Он сегодня дежурный по батальону, хоть и положено отдыхать до часу дня, тоже не спит. Жизнь наша расписана: от борта до борта, от колонны до колонны. Вот и не спится ему, зная, что "воздух" сейчас будет, тоже заменщика выглядывает. Может, случайно занесёт кого? Да к тому же мы с ним вчера вечером развели чифирь - пачку чая на трёхлитровую банку, глаза как минимум на сутки не сомкнутся.
Нычка хранилась у "политического". Это к нам, командирам, могли быть претензии всяческие, двусмысленные намёки и ухмылочки от контролирующих органов, а вот к нему - даже думать не моги. Он же - политический! Этим и пользовались. Димыч - кремень! Командиром ему быть, а не замполитом. Его очень даже недурной принцип воспитания подчинённых в некоторых случаях был нами взят за образец: два удара боксерской перчаткой по "келдышу" на ринге заменяет два часа партполитработы.
Через десяток минут "бакшиши" перекочёвывают в мою командирскую сумку, а в пустой кобур ещё и "Астру" засовываю.
С юго-востока послышался шум подлетающих вертушек.
Взлетев в Гардезе, до перевала Тера они идут на максимуме высоты, а затем, от перевала, обычно снижаются и по пустыне на бреющем в нашем направлении около двадцати километров. После, перед Баракинскими горками резко взмывают вверх и по одному заходят к нам на посадку. Именно в этот момент весь батальон высыпает изо всех щелей и устремляет взоры вверх.
Если взгляд был бы пулей, то заходил бы вертолёт к нам на посадку изрешеченным насквозь, как решето, я не говорю уже об очередях, извергающихся из глаз увольняемых и заменщиков...
Борты для нас - праздник: это новости, почта, прибывшие отпускники и выздоравливающие, носилки с раненными и больными, комиссии и проверяющие. К сожалению, на колоннах к нам в гости не ездят. А зря, сразу бы многие "умные" вопросы отпали бы автоматически. Колонны - только для таких, как мы, местных аборигенов.
К проходу в стене, опоясывающей батальон, и далее по тропинке на взлётку имеют право пройти только офицеры, а ближе, к приземлившемуся борту - только управление батальона. С их разрешения начинается "броуновское" движение туда-назад, утверждённое комбатом.
Закинув за спину АКС, заскакиваю на борт, за мной убирают лесенку и тут же жестами показывают, что оружие необходимо положить в ящик. Стрёмно без автомата, греет он всегда, а тут - как в бане: закрывшись фиговым листочком, присаживаюсь на лавку. Сразу набираем высоту, следом второй борт заходит на посадку, пару-тройку минут и пара уходит в направлении Кабула, забирая влево, минуя нашу любимую "зелёнку".
Под мерный гул двигателей прикидываю. Куда податься "по первости", к кому обратиться?
Как к отделу кадров армейскому добраться, знаю. Там однокашник, чуть выше по дороге от штаба тыла в батальоне охраны служил, но он в июле заменился - голяк. К "спецназерам"? Тоже все новые. К зазнобе своей? Так она помощница в других делах. В полк связи? Там сосед моих родителей по квартире в Союзе, Вовка, - ротным. О! Вот к нему и загляну, он только год здесь, заматерел уже поди. А я с ним в отпуске дома ох как отгулял! Он мне даже на крайних армейских Бараках(армейская операция) с домом дал поговорить - "трубка к трубке". Я на горке сижу с группой и с мамой разговариваю - тридцать три и одно удовольствие сразу, за тысячи километров. Решено: полк связи! Из раздумья выводит лихо заломленный пируэт летунов. Оказывается, стреляют по нам при подходе к столице.
Нос к земле - и, "набычившись", пошла дробь пулемётов и НУРСов, сотрясая все внутренности машины, по курсу еле заметны вспышки. Вот этого мне только не хватало: под конец выполнения долга интернационального сгореть заживо. "Бычки в томате", которые из пресервов, тоже с такими мыслями, как у меня. Правда, им уже всё равно, а я ещё по лужайкам хочу побегать, ромашки с васильками в венок будующей невесте заплести.
Ох, и не нравится мне эта банка консервная! Рождённый ползать летать не должен!
Огрызнулись лавиной свинца и металла, очередной воздушный "загибон" - и выходим из пике... А дальше, солидняком - чих-пых, чих-пых, - подруливаем к столичному аэропорту. А чтоб все точки над "i" расставить, в то нехорошее место навстречу нам пылит дежурная пара "крокодилов".
Сели.
Порулили: туда-сюда, туда-сюда, в "карман".
Всё. Лопасти ещё по инерции продолжают своё вращение, и только тут чувствую: струйка холодного пота по спине - и глубже, туда, в промеждупопие...
