ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Войтенко Сергей Николаевич
Записки старлея

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.49*12  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Возможно, некоторым читателям нынешнего XXI века, данная рукопись покажется в чём-то наивной и несовершенной. Однако, не будем забывать, что это всего лишь записки молодого человека, одного из многих, раскиданных по маленьким гарнизонам Большой страны, которую они, при необходимости, в меру своих умения, знаний и опыта должны были защищать.
   1. Кто мы.
   Май 1981 года.
   Наш полк.
   Три эскадрильи и части обслуживания.
   Сегодня у нас праздник - полку исполняется 40 лет.
  
   Сформированный в мае 1941 года, в середине сентября полк начал боевые действия в небе Карелии, имея в своём составе только 11 самолётов МИГ-3.
   МИГ-3 был по тем временам новейшим самолётом, только в декабре 1940 года прошедшим испытания. Изначально, он создавался, как перехватчик и на высотах выше 5000 метров ему не было равных. "Мессершмидт" на таких высотах ползал, как сонная муха, а разведчики и бомбардировщики, из-за превосходства МИГ-а в скорости, уйти не могли.
   Правда, к осени 1941 года проявились и основные недостатки новой машины. Во-первых, боевые действие велись на высотах до 4000 метров, на которых МИГ был лишён своего основного достоинства - скорости. Во-вторых, вооружение оказалось слабым. Одного пулемёта 12.7 мм и двух - 7.62мм против бомбардировщиков было явно недостаточно. Кроме того, пуля 7.62мм не пробивала бронеспинку "Мессершмидта". В-третьих, самолёт был строгим в пилотировании и молодому лётчику с небольшим налётом было трудно справится с этой скоростной машиной.
   К концу октября 1941 года в полку осталось всего 6 машин и он был выведен на переформирование.
   Следующий раунд боевых действий начался в марте 1942 года. Полк вошёл в состав ВВС 49-армии Западного фронта. Воевать пришлось на английских самолётах Хаукер Харрикейн.
   Харрикейн, разработанный в 1933-1934 годах, пошедший в серию в 1937, к весне 1942 года, уже считался самолётом вчерашнего дня. Он уступал основному своему противнику - Мессершмидту Е серии - в скороподъёмности, около 50 км в скорости, и очень плохо разгонялся при пикировании. Правда, время виража у него было меньше, чем у "мессера", но немцы старались не принимать бой при горизонтальном маневрировании и уходили на вертикали.
   Харрикейн был вооружён 8 (!) пулемётами Браунинг калибра 7.69 мм. После боевых действий в Европе осенью 1939 года и в битве за Англию в 1940 году стало ясно, что с вооружением самолёта надо что-то делать. Пули данного калибра не пробивали бронирование Мессершмидтов. Поэтому количество пулемётов не играло существенной роли. Против бомбардировщиков - ещё, куда ни шло, но они, как правило, прикрывались истребителями. Поэтому, при атаке на "бомбёры", бой с "мессерами", практически, был неизбежен. А бронирование не пробивалось...
   Англичане начали экспериментировать с вооружением Харрикейна, а основную тяжесть боёв в небе над Англией взяли на себя Спитфайеры. "Ураганам" всё чаще и чаще поручались задания на ночное патрулирование, на штурмовку (к тому времени в состав вооружения самолёта вошли реактивные снаряды), на разведку. Многочисленные доработки и смена вооружения делали Харикейн всё тяжелее, соответственно, падали скорость и манёвренность.
   Летом 1941 года начались поставки Харрикейнов на второстепенные, с точки зрения англичан, театры боевых действий: в Юго-Восточную Азию, в Африку и в Советский Союз.
   Первые впечатления от "иностранца" были неоднозначны. Вроде вооружён неплохо, но калибр пулемётов маловат. Скорости явно не хватает. По словам командира полка, самолёт при пикировании с трудом сближался с Мессершмидтом, поэтому огонь приходилось открывать с больших дистанций (400-600 метров) и из случайных положений. Для того чтобы сбить такой бомбардировщик, как Юнкерс 88 приходилось расстреливать почти весь боезапас.
   При полётах на сопровождение своих бомбардировщиков ПЕ-2 дело, вообще, принимало курьёзный оборот. Харрикейны не могли выдержать скорость на маршруте и "пешкам" приходилось её уменьшать. При этом риск быть сбитым, конечно, увеличивался.
   В результате этих мучений, самолёт стали перевооружать. Самым удачным оказался вариант с четырьмя пулемётами 12.7 мм и восемью узлами подвески РСов. Кстати, реактивные снаряды довольно успешно применялись в воздушном бою, особенно по группам бомбардировщиков.
   В целом же, общее мнение было таково: самолёт по своим характеристикам занимал промежуточное положение между И-16 и Як-1.
   В процессе эксплуатации выявились и некоторые негативные аспекты. Деревянный двухлопастной винт Харрикейна не выдерживал никакой критики. Он легко повреждался и расщеплялся при попадании в него пуль и снарядов. Самолёт тяготел к капотированию при взлёте. Охлаждающая жидкость - "гликоль" - не соответствовала зимним условиям эксплуатации, когда морозы достигали минус двадцати и более. При этой же температуре замерзала смазка в пулемётах. Постоянно ощущался недостаток запасных частей.
   В результате всех этих неблагоприятных факторов, умноженных на неопытность молодого лётного состава, полк терял своих самолётов больше, чем сбивал немецких. В конце концов, основной задачей полка стало прикрытие фронтовых объектов.
   Времена были жестокие. У мальчишек, имевших налёт 20-25 часов, шансов уцелеть в боях с опытными немецкими пилотами было немного. Обе стороны сражались без правил: сбивали на посадке и на взлёте, добивали подбитых и расстреливали выпрыгнувших с парашютом. Тем не менее, в руках опытного лётчика, пилотировавшего и атаковавшего в агрессивной манере, Харрикейн был достойным оружием.
   К концу 1943 года положение выровнялось. Полк перевооружили на Яки. Немец стал не тот, да и наши научились воевать.
   Полк закончил войну в Восточной Пруссии и не был расформирован, как большинство авиационных полков, а направлен в место постоянного базирования - небольшой городок у западной границы. Городок не пострадал во время войны, а аэродром здесь был ещё с польских времён.
   Началась мирная жизнь, полная забот об устройстве на новом месте. Потом начали переучиваться на реактивные самолёты. Время неумолимо летело только вперёд и смывало следы прошедшей войны.
   Полк неоднократно перевооружался, что объяснялось стремительным развитием реактивной авиации. После освоения очередного типа самолёта, полку поручили боевое дежурство. Это означало, что через несколько минут после объявления боевой тревоги, пара взлетала с полным комплектом вооружения и шла уничтожать цель, на которую её наводили.
   Довольно долго такими целями были разведывательные воздушные шары. Штука эта хитрая и коварная. При благоприятном направлении ветра, их запускали с акватории Чёрного моря подводные лодки. К воздушному шару был прикреплён контейнер с разведывательной аппаратурой. Более того, в контейнере был приёмник, который при обнаружении облучения контейнера прицелом самолёта, давал команду на изменение высоты полёта. Оболочка шара - секционированная. При попадании, снаряд пробивал только две секции, что практически не сказывалось на состоянии объекта.
   Атака на шар напоминала цирковой номер. Пускать ракету по такой малоразмерной цели - бесполезно. Оставалась пушка. Открывать прицельный огонь можно было с 600 метров. Это расстояние пролеталось максимум за 3 секунды и надо было успеть прицелится, выпустить очередь и отвернуть, чтобы не столкнуться с шаром. На стрельбу оставалось меньше секунды, что означало 8 - 10 снарядов. Так что, за сбитый шар, в своё время, давали орден.
   Надо сказать, что интенсивность полётов была достаточно высока. О степени боевой готовности заботились по- настоящему. Три полётных дня в неделю. За время полётной смены лётчик выполнял три-четыре вылета. Плюс два учебных дня. Так что, за год полк делал более 10 тысяч самолёто-вылетов.
   Это была тяжёлая, иногда опасная, но, в общем-то, нормальная работа с редкими выходными и праздниками, с успехами и неудачами. При данных нагрузках, конечно, случались чрезвычайные происшествия. Мне довелось услышать от ветеранов полка рассказы о некоторых из них.
  
   Наша пара выполняла учебный полёт по перехвату цели. В качестве последней выступал бомбардировщик из полка наших соседей по аэродрому. Всё шло нормально. Навели, перехватили. Но экипаж бомбардировщика обнаружил облучение своего самолёта нашими прицелами. В качестве предупредительной меры, в виде постановки пассивных помех, они отстрелили пакеты с полосками фольги.
   Должен сказать, что попадание даже такой мелочи как полоска фольги в двигатель может привести к его выходу из строя. Когда наши увидели перед собой облако металлической фольги, то выход у них был один - энергично отворачивать. Что они и сделали, столкнувшись на развороте. К счастью, оба успели катапультироваться, а самолёты упали в "ненаселёнке". Никто не пострадал.
   Второй случай произошёл перед самым моим приходом в полк.
   Лёха, молодой лётчик, пребывавший в полку после училища меньше года, выполнял обычный полёт по отработке перехвата воздушной цели. С первого раза не получилось и командный пункт решил навести его на цель ещё раз. В это время в эфире без позывных и номера борта раздалась фраза: "У меня мигает красная лампочка". Поскольку народу в воздухе было достаточно, то в суете команд на неё не особо обратили внимание. Со второго раза у Лёхи всё вышло нормально и он пошёл "домой". Не дошёл он 12 километров до полосы и катапультировался с высоты 150 метров из-за остановки двигателя. В таких условиях повторно запустить двигатель невозможно. Самолёт упал на поле, прямо в стог сена. От удара сработала пушка, расположенная под фюзеляжем, и 200 снарядов ушли в лес.
   Аппарат почти не горел. Как потом выяснилось, гореть было нечему. Двигатель остановился из-за полной выработки топлива, а "красная лампочка" о которой, как оказалось, Лёха честно заявил в эфир, сигнализировала об аварийном остатке топлива.
   Опять, к счастью, никто не пострадал. Приехавшая комиссия плотно взялась за дело, пытаясь доказать, что, для выполнения этого задания, самолёт был не дозаправлен. Однако техник самолёта твёрдо стоял на своём. Документация заправщика была в порядке. Так что, Лёху отстранили на год от полётов. Ну, не наказывать же руководителя полётов!
  
   Происходили чрезвычайные происшествия и у наших соседей - бомбардировщиков. Задачи у них были крутые. Учебный полёт выглядел так. С крылатой ракетой под крылом, они летели на полигон в акватории Чёрного моря и лупили по какой-то старой барже. Потом возвращались домой. Могли махнуть и на Урал. Однажды, во время такого полёта, где-то над Белоруссией, из-за неисправности или по ошибке, сейчас уже установить достоверно невозможно, ребята потеряли такую ракету, к счастью, не боевую. Планирующая болванка разнесла вдребезги какой-то полустанок. И в этот раз без жертв.
   Пришлось мне как-то разговаривать со штурманом одного из этих аппаратов, который только что вернулся после выполнения специфического задания.
   Дело было зимой. Дунай неожиданно замёрз и местные ледоколы ничего не могли поделать со льдом. Поскольку Дунай - это солидная речная транспортная артерия Европы, то по просьбе дружественных государств было принято решение разбомбить лёд. Естественно, со всеми предосторожностями. Закрыли акваторию Дуная и наши полетели. Задачу выполнили за несколько заходов и счастливые мореходы пошли по Дунаю. Я спрашивал штурмана: "Как ты прицеливался? Там же всё в снегу, всё белое". Отвечает: "Очень просто. Белый взрыв - в лёд. Чёрный взрыв - в землю". "В чью землю?". "Да какая разница!".
   Ребята были без комплексов.
   Но, повторяю, подобные происшествия случались редко и на фоне интенсивной работы.
  
   Не менее удивительные события, иногда, происходили и на земле.
   Надолго запомнился участникам шоу, пуск неуправляемого реактивного снаряда прямо в ангаре. По установленным правилам самолёт должен проходить очередные регламентные работы полностью разоружённым. Как так получилось, что под крылом остался блок для пуска снарядов, устанавливали уже потом. То ли регламент должен был быть по вооружению, то ли, просто, по чей-то халатности. Но факт оставался фактом - в пусковом блоке был реактивный снаряд.
   При включении бортовой сети от аккумулятора, что-то где-то замкнуло не так как надо, раздался хлопок и огненная стрела, пробив полуметровую створку ангара, ушла в поле. Правда, дальше аэродрома не улетела и больше ничего на своём пути не встретила. Ошеломлённый народ, бывший в ангаре, поднялся с пола и изумлённо рассматривал дыру в створке.
   Не менее впечатляюще выглядел отстрел тепловых ловушек всё в том же ангаре. Тепловая ловушка - это осветительная ракета, с высокой температурой горения. Кто что включил, как это произошло, в таких случаях узнать очень тяжело. Тем не менее, ни с того, ни с сего, с обоих бортов, мирно стоящего в ангаре самолёта, начали отстреливаться ловушки. Народ лёг на пол сразу и с ужасом наблюдал полёты двенадцати ракет в закрытом объёме ангара. Трассы скрещивались, пересекались и расходились. Наконец, фейерверк закончился, и наступила тишина. В ангаре медленно оседало облако дыма. Просто чудо, что ничего не загорелось и никто не пострадал.
   В заполненной работой жизни оставалось мало места для свободного времени, но, тем не менее, оно было. Как правило, вечером, во второй половине субботы и в воскресенье. В провинциальном городке немного мест для развлечений. Два кинотеатра, Дом офицеров в старинном здании, похожем на театр, с неплохой библиотекой, один престижный ресторан - вот, пожалуй, и всё. Выезд за пределы гарнизона был запрещён по соображениям боевой готовности.
   Воинских частей в городке было достаточно и местное население давно привыкло к военным на улицах как к неизбежности.
   Ребята, с которыми у меня сложились дружеские отношения, служили в 3-й молодёжной эскадрилье, половина офицеров которой, принадлежала к славному племени молодых холостяков. Всё это братство, за редким исключением, проживало в офицерском общежитии, размещённом в бывшей казарме польского драгунского полка. Массивное двухэтажное здание с громадными окнами и комнатами, больше похожими на залы, чем на жилые помещения. 4-х метровые потолки, двухметровые дубовые двери и атмосфера старины. Обстановка комнат - достаточно скромная. Только телевизор и музыкальный центр с мощными колонками несколько разнообразили уныние казённой обстановки.
   Обычно, напряжение служебной деятельности спадало в пятницу вечером. Особенно это было приятно, если суббота и воскресенье ожидались свободными. Далее события могли развиваться по нескольким сценариям.
   Бригада преферансистов, после необходимых приготовлений, заседала на всю ночь, а иногда до вечера субботы. Страсти разгорались нешуточные. После очередной баталии, по результатам выигрышей и проигрышей, заполнялась огромная таблица, висевшая на стене в одной из комнат. В день зарплаты происходил расчёт по долгам и... Всё начиналось сначала.
   Признаком хорошего тона считалось, предварительно заказав столик в ресторане, провести вечер, слушая хорошую музыку и наслаждаясь отлично приготовленными, почти домашними блюдами. Просто удивительно, откуда в провинции была такая отличная группа с высоким уровнем исполнения. Вдвойне приятно, переодевшись в гражданскую одежду, (костюм и галстук - обязательно), отправится в путешествие как бы в другой мир.
   Иногда, мы собирались в комнате у Андрюхи-москвича. Приходил Лешка-синоптик, классический ленинградец, вежливый, неизменно внимательный, прекрасный собеседник и благодарный слушатель. Мы с Андрюхой, в две гитары, часами пели Суханова и Щербакова, Кима и Окуджаву, Турянского и Визбора, "Машину времени" и "Воскресенье". Слушатель у нас был замечательный - наши ребята, тихо подпевавшие нам. Воспоминание об этих вечерах, наверно, самое дорогое, что осталось у меня после армии.
   Иногда, народ срывался и начиналось затяжное мужское застолье, с переменным составом, с выбыванием и запасными игроками. Как водится в таких случаях, тематика бесед была самой разнообразной: от миров Стругацких до политики. Странно, но о женщинах говорить было не принято. Как-то всё самой собой понималось и так. Вообще, вопрос с личной жизнью решался своеобразно.
   Администрация нашего общежития строго следила, чтобы на вверенной ей территории никаких граций не наблюдалось. Поэтому, при необходимости, снималась квартира на стороне и молодой кабальеро проводил свой очередной медовый месяц с очередной избранницей. По истечении определённого срока страсти угасали и юноша возвращался в компанию холостяков где его никто ни о чём не расспрашивал.
   Сашка, правда, решал этот вопрос более оригинально. Если в пятницу вечером он начинал, после душа, крутиться у зеркала и комната наполнялась терпкими запахами мужской косметики - всё, жди Сашку только в воскресенье вечером, а то и рано утром в понедельник прямо на полёты. Сашка каким-то образом находил девушек с квартирами.
   Однажды вся наша компания была приглашена к его очередной избраннице на вечеринку. В качестве карнавальных нарядов, чтобы избежать излишней официальности, было решено обойтись джинсами и свитерами, а не костюмами.
   Старая польская квартира. Полумрак. В зале мы с удивлением обнаружили рояль, даже настроенный. Поэтому рон-н-роллы во втором часу ночи барабанились уже без гитар. Было довольно мило. Нас познакомили с какими-то девушками, но, насколько я знаю, продолжения эти знакомства не имели.
   Вообще, из-за малости городка, познакомиться с новой девушкой было довольно сложно, так как все всех знали. Поэтому народ отрывался в отпусках. Иногда, с последствиями.
   Довольно часто, вымотавшись за неделю, хотелось просто полежать с книгой в руках, не тратя времени на поиски приключений.
   Редко, раза два за лето, предварительно расспросив дежурного по полку, не ожидается ли каких-либо событий, мы выезжали на природу, игнорируя запрет покидать город. Благо, до гор было всего 20 километров. Сидя на склоне, в окружении сосен и глядя на долину с лентой-рекой, я забывал обо всём. Жизнь была таковой, что в ней не оставалось места для одиночества. Здесь же - достаточно отойти на сотню метров и ты один. Может быть, именно за эту возможность, мы и ценили эти редкие поездки.
   Армейская жизнь, поневоле, сталкивала множество разного народа, сводила вместе довольно колоритные личности.
   Техник самолёта с бортовым номером 31. Десять лет отслужил в какой-то глуши в Забайкалье. Зимой, в пургу, чтобы не занесло, ходили на аэродром по натянутой верёвке. Потом 5 лет в Германии. Выслан в 24 часа за конфликт с немецкой полицией, которая была недовольна тем, что он слепил водителей встречных машин своим, полностью хромированным, "Цундапом".
   Вилли, известный в миру, как Володя, носивший военную форму как фрак на приёме у английской королевы, любивший шик и кураж даже в унылых рабочих буднях. Он и его супруга, наверно, были красивейшей парой в гарнизоне.
   Наш командир эскадрильи с двумя орденами Красной Звезды, о которых он никогда не рассказывал, несмотря на наши многочисленные расспросы.
   Радист Костик, решивший однажды, что неправильно выбрал жизненный путь и пора увольняться из армии под предлогом полной ненормальности. После того, как он приветствовал командира дивизии, имея носовой платок на голове вместо фуражки, его разжаловали в лейтенанты, но из армии не выгнали.
   Коля Бабрак, получивший эту кличку после удачно рассказанного анекдота. Коля практиковал по пятницам банно-стаканные дни с посещением парной и всех злачных мест нашего городишки. Иногда, он возвращался вовремя, то есть в субботу вечером, а иногда и в понедельник утром, за час до выезда на полёты. Серьёзные занятия боксом и личные физические данные позволяли Коле устраивать побоища, о которых потом долго по гарнизону ходили легенды.
  
   Все мы, такие разные, но объединённые одной работой, стоим сейчас на бетонке рулёжной полосы под ласковым майским солнцем, играющим крошечными бликами на наших погонах и наградах.
   Наш полк.
   Три эскадрильи и части обслуживания.
   Сегодня у нас праздник - полку исполняется 40 лет.
  
   2. Обыкновенный рабочий день.
   1982 год
   Мощный "Урал", грузовик во всех отношениях видный, прокатился по дуге железнодорожного моста, прошуршал шинами по асфальту загородного шоссе и, свернув влево, полетел по "бетонке". На несколько секунд притормозив у КПП, машина вновь разогналась и помчалась мимо здания ТЭЧ, столовой и других аэродромных построек. Свернув на "рулёжку", грузовик, как будто спеша домой, устремился к ангарам 3-й эскадрильи, видневшимся вдали, у самой кромки лётного поля.
   Закончив свой бег у домика техсостава, "Урал" решил передохнуть перед предстоявшей трудной работой - транспортировке самолётов на стоянку. Из кузова, придерживая одной рукой фуражки, посыпался народ и, в ожидании команды на построение, дружно задымил сигаретами.
   Через пару минут инженер эскадрильи, невысокого роста, плотной комплекции капитан дал команду на построение. Два десятка лейтенантов и десяток солдат - механиков, вот и весь техсостав нашей доблестной третьей эскадрильи.
   Короткие указания и мы расходимся к своим ангарам. Переодеваемся в техническую форму: темно-синие куртки с пристёгнутыми к ним беретами, и такого цвета штаны с множеством карманов.
   К этому времени мимо нашего ангара уже потащили первый самолёт. Всего их, от нашей эскадрильи, участвует сегодня в полётах - девять.
   Вокруг стоянки эскадрильи бушует молодая майская зелень. Солнце, готовясь к лету, пробует свои силы. Красота!
   Сегодня полёты во вторую смену. То есть домой, в старый польский дом, мы вернёмся не раньше двенадцати. Если ничего не случится и не придётся полночи суетиться в ангаре, ремонтируя очередной летательный аппарат.
   Вместе с начальником нашей группы, которая гордо называется группой авиационного оборудования и электронной автоматики, мы загружаем в кузов "Урала" нашу контрольную аппаратуру и выезжаем на стоянку.
   На "рулёжке" уже есть пара наших аппаратов и мы начинаем проверки - предполётную подготовку. Подключаем к аппарату электричество от АПА - передвижной, на базе ЗИЛа, генератор и начинаем.
   Я устраиваюсь в кабине и, пока вакуумный насос, присоединённый к штанге приёмника воздушного давления (ПВД), имитирует подъём на высоту, начинаю традиционный осмотр. Четыре выключателя по правому борту в положение "ON", в смысле, "включено". Идём справа - налево. Приборы контроля двигателя - в норме. Расходомер не трогаю, это вотчина техника самолёта. Авиагоризонт - по нолям. Так и должно быть. Стояночный курс по навигационно-пилотажному прибору (НПП) - соответствует. Высота - 1000. Стрелка неподвижна. Подождём минутку. Травим. Идёт гладко, не дёргается. Вариометр? В норме. Имитируем скорость. В норме. Обогрев ПВД? Греет. Индикатор выпуска шасси? Горят все. Отлично. Индикатор угла атаки - в порядке. Кислорода сколько у нас? 130 атмосфер. Хватит. Ну, вроде, всё в норме. Теперь внешний осмотр. БАНО горят? Всё. Отлично. Идём дальше.
   За нами идут со своими проверками радисты. У них объём больше, поэтому мы им не мешаем. На следующем летательном аппарате всё повторяется сначала. Пока всё идёт нормально. Без неожиданностей.
   К моменту, когда мы заканчиваем проверять последний самолёт, в дальнем конце взлётно-посадочной полосы раздаётся знакомый форсажный рёв. Через четверть минуты, набирая скорость, по "взлётке" проносится "спарка" из первой эскадрильи. Разведчик погоды. Стройный, хищного вида фюзеляж отрывается от серой полосы бетона и в небо вонзается тонкий факел форсажной струи в обрамлении оранжевых колец. Началось.
   Уже через час работа входит в привычный ритм. Взлёт. Через 45 минут - посадка. Послеполётный осмотр. Замена кассеты системы аварийной регистрации параметров полёта (САРПП) и опять взлёт. Только успевай крутиться.
   Всё шло нормально и смена перевалила в свою вторую половину. Совсем незаметно стемнело и над стоянкой, где-то высоко-высоко, зажглись фонари. Стоя на стремянке, я в очередной раз проверял кабину, когда кто-то тронул меня за штанину. В грохоте взлетающих самолётов, работающих на стоянке двигателей и снующих туда-сюда заправщиков и АПА, звать кого-либо или кричать было бесполезно.
   Я оглянулся вправо вниз и увидел нашего инженера эскадрильи. Он знаками приглашал меня спуститься. Мы отошли в сторонку, за пределы "рулёжки" и капитан объяснил мне, что на одном из самолётов во второй эскадрилье, судя по всему, отказал НПП. Техник по электронике там совсем молодой и опыта у него мало. Так что, мне надо бежать на стоянку второй эскадрильи, к борту 28 и приниматься за дело. Легко сказать!
   Мой начальник группы остаётся вдвоём с механиком. На 9 самолётов. Дело не в том, что предстоит суета и беготня, а в том, что в этой кутерьме можно запросто или пропустить неисправность, или забыть сделать необходимое. Ибо обыкновенный человек работает либо хорошо, либо быстро.
   У нас у всех ещё в памяти взлёт самолёта второй эскадрильи с незакрытым закабинным отсеком. Точно так же, в суете, радисты перестраивали приёмники ближней навигации и забыли закрыть. Полутораметровый люк, как распахнутое окно, молотил на взлёте по фюзеляжу, грозя сорваться с крепления и разнести киль. Хорошо, хоть, лётчик был опытный и тут же, сделав круг над аэродромом, удачно посадил самолёт. Всё, кто был причастен к этому позору, получили по полной.
   Попросив инженера, чтобы мне к 28 борту подбросили из ТЭЧ индикатор и блок усилителей "пилотажника", я побежал к "больному".
   Навигационно-пилотажный прибор на 23-м "мигаре" был одним из тех агрегатов, который доставлял нам определённые неприятности. На индикаторе этого прибора размещался компас обыкновенный, радиокампас, указатели глиссады и посадочного курса. Это был единственный прибор, позволявший лётчику ориентироваться по курсу. Полный отказ такой навороченной "железяки" мог привести к полной потере ориентировки со всеми вытекающими, из этого положения, последствиями.
   28-й сиротливо прижался к ряду, стоящих на "рулёжке", самолётов. Всем своим видом он показывал, как сожалеет о случившемся и о своей ущербности среди, постоянно взлетающих и садящихся, братьев по небу. Рядом с аппаратом, сидя на стремянке в тоске и печали, символом мировой скорби, возвышался техник Алексеич. Оно и понятно, пока самолёт не будет приведён в боевое состояние, никто никуда не уедет.
   Увидев меня, Алексеич подогнал к самолёту АПА, подсоединил разъём и придержал ногой стремянку, пока я залазил в кабину. Первый же взгляд на приборную доску подтвердил наихудшие опасения. Вместо положенных 278 градусов, стрелка компаса замерла на 152, а потом пошла совершать непредсказуемые движения, то скачком перемещаясь по шкале, то, замирая на абсолютно случайных значениях курса.
   К счастью для Алексеича, это мы уже проходили. В 80% случаев это симптомы того, что полетел блок усилителей, а в нем, как показал анализ, напрочь садился один из выходных электролитических конденсаторов, в остальных же 20% вылетал другой блок - сам индикатор.
   Посему мои телодвижения, прежде всего, были направлены на смену блока усилителей. Установлен этот блок за приборной доской, слева, в глубине. Работы усложнялись тем, что фонари освещения "рулёжки" в кабину почти не доставали, поэтому всё делать приходилось при свете "переноски", которую Алексеич заботливо пристроил на кресле, слева сзади от меня.
   Ну, всё. Поехали. Прежде всего, отстёгиваем приборную доску. Это пять невыпадающих винтов. Аккуратно тянем её на себя и устанавливаем себе же на колени. Желательно ничего не зацепить на ручке управления, которая секс символом торчит у меня между ног. Теперь, там, вдали, в глубине отсека за приборной доской, высматриваем необходимый нам блок. Его закрывает другой блок - от прицела, к которому мне прикасаться запрещено. По правилам, для того, чтобы добраться до разъёма и крепления, мне нужно звать оружейников и, после того, как они отсоединят свой блок, продолжить работы. Но есть хитрая хитрость. В условиях дефицита времени, я могу добраться до своего блока, минуя помеху. Этот фокус - привилегия опыта.
   Я прошу Алексеича, наблюдающего за моей работой со стремянки, переставить "переноску" поближе. Нащупываю необходимый мне разъём и контровку на нём. Аккуратно начинаю освобождать разъём от проволоки и, как водится в этих случаях, несколько раз накалываю пальцы. Наконец, разъём свободен. Я пытаюсь открутить его рукой, но после нескольких попыток отказываюсь от этой идеи. Придётся применять инструмент.
   Для откручивания разъёмов типа ШР есть специальный зажим, который, без лишних фантазий, так и называется "шаэрница". Почему-то, с заменой рода существительного. Пристегнув её миниатюрным "карабинчиком" к своей куртке, я пытаюсь так поместить её между блоками, чтобы можно было приложить момент, достаточный для откручивания. Довольно быстро мне это удаётся. После трёх попыток разъём трогается с места и теперь я могу открутить его рукой.
   После разъёма приходит время винтов крепления. Их два. Они послушно выходят из своих гнёзд и теперь я начинаю протаскивать блок через лабиринт жгутов и других блоков. В результате нескольких манипуляция блок оказывается у меня в руках и я передаю его Алексеевичу. Тот протягивает мне новый блок, который оказывается, уже успели подвезти. Теперь всё надо повторить в обратном порядке.
   Хорошо хоть погода человеческая! Зимой это была бы мука. Помню, пришлось нам как-то зимой менять на 32-м гировертикаль. Это устройство, которое отвечает за индикацию положения самолёта в пространстве. Работает на целый набор блоков, в том числе и на индикатор авиагоризонта. Сигналы от гировертикали настолько важны, что на борту их установлены две - основная и аварийная. В случае чего - всегда можно переключиться на аварийную, поскольку работают они одновременно.
   Расположена эта штука - хуже не придумаешь. В закабинном отсеке, под "этажеркой" - рамой полтора на полтора метра с двумя десятками различных приборов. Сама замена - ещё, куда не шло, но настройка, после замены, коэффициентов передачи для автопилота - это песня. К моменту, когда дело доходит до регулировок, руки, от холода, превращаются в два бетонных протеза. А надо нежно, на четверть оборота, а то и меньше, подкручивать миниатюрные регулировочные резисторы. Единственное спасение - выхлопная труба АПА. Подержишь руки в тепле - и опять к промозглому "железу".
   Расстегнуть комбинезон, чтобы, приплясывая на ветру за капониром, оправить естественную надобность - пантомима ещё из тех! А сейчас, в мае, это же курорт, а не работа.
   На удивление, мне удаётся довольно быстро поместить новый блок на его штатное место. Винты крепления входят обратно в гнёзда и теперь остаётся только присоединить разъём. Хрен на блюде! Не хочет он присоединяться! Не достаёт. Это же полтергейст какой-то!
   Разбивая об острые углы корпусов правую руку, мне, наконец, удаётся подтянуть разъём на пару сантиметров и, после нескольких попыток, он, становится на своё место. Я затягиваю его рукой, сколько могу, и повторяю цирковой трюк с "шаэрницей". Теперь надо всё опробовать. Если показания не восстановится - придётся менять индикатор. Это несколько проще, но тоже берёт время.
   Нежно, очень нежно я возвращаю приборную доску на место и включаю привычные четыре тумблера по правому борту. Томительные секунды ожидания. Стрелка индикатора, подумав немного, поворачивается на пол-оборота и замирает напротив желанной отметки 278. Всё - финиш. Контрим разъём, возвращаем всё на свои места и готовим китель под орден. Ха-ха (2 раза).
   Опять откидываю приборную доску на колени, закрепляю "переноску" на блоках и начинаю издевательскую процедуру попадания, на вытянутых руках, с приборной доской на коленях, миллиметровой проволокой в полутора миллиметровые отверстия разъёма и блока. Удача приходит ко мне тогда, когда материться уже нечем и, кажется, незачем.
   Рутинная и элементарная операция, но её необходимость обусловлена возможными последствиями.
   В соседнем полку потеряли самолёт только потому, что свободно болтающийся разъём неустановленного блока автоматической посадки (была такая опция на МИГ 23 на случай ранения пилота) заклинил рукоятку управления двигателем на "спарке" и лётчики после взлёта не смогли выключить форсаж. Пилотировать в таком состоянии почти не возможно. Была дана команда прыгать и они прыгнули. Предварительно направив самолёт в землю. А всё из-за жгута проводов с разъёмом на конце.
  
   Законтрив разъём, установив доску на место и ещё раз проверив работу индикатора, я с удовольствием выпрямился в кресле и только тут заметил, что "вокруг такая тишина, что не снилась нам с тобой". Полёты закончились. А мне казалось, что я уложился в полчаса, от силы в час. Действительно, время воспринимается, как относительное.
   Когда я вылез из кабины, Алексеич уже прицепил к передней стойке "водило" и наводил на него "Урал". О вводе самолёта в строй он уже доложил своему инженеру и теперь горячо жал мне руку. Благодарил за помощь. Приятно.
   Пора возвращаться в свою зону. Рабочий день, практически, окончен.
  
   Боеготовность самолётов - это основной смысл нашей работы. Насколько всё серьёзно, я убедился после того, как попал под настоящую боевую тревогу.
   В этот день, с утра, мы выполняли мелкие ремонты, осмотры по регламенту. Обедать поехали в гарнизон. Только мы приступили к салатам, как в дверях показался дежурный по полку и закричал:" Третья эскадрилья - боевая тревога!". Народ сорвался со своих мест и помчался к двум "Уралам", уже стоявшим у входа в столовую. Садились вперемежку: техники, лётчики. Не задерживаясь у солдатской столовой, набирая ход, машины понеслись к КПП. Ворота предусмотрительно были открыты и мы вылетели за город.
   На аэродроме, лётчики спрыгнули у домика подготовки лётного состава, а мы понеслись в нашу зону. Мысли были короткие и сумбурные. Никто ничего не знал. Единственное, что заметили через открытый задний борт, это то, ни одного из четырёх самолётов дежурного звена, на стоянке уже не было. Значит, уже взлетели.
   В зоне, народ посыпался через борт и инженер эскадрильи, на ходу, придерживая одной рукой рацию, другой открытый блокнот, прокричал четыре бортовых номера, которые должны сейчас взлететь. Среди них был и номер 36, на котором после обеда мы должны были поменять аккумуляторы. Теперь это надо было делать немедленно.
   Заскочив в наш капонир, я схватил оба аккумулятора и помчался к ангару с 36-м самолётом. Андрюха, а 36-й был его самолётом, уже открыл створки и я сходу полез в нишу передней стойки шасси, в которой и находился аккумуляторный отсек.
   Просто повезло, что все замки открылись сразу. Я отстегнул аккумулятор в правом, по полёту, отсеке, вытащил его и вставил новый. Проверил ёмкость. Нормально.
   Краем глаза я увидел, как оружейники подкатили к самолёту тележку с ракетами. Что они там вешали я, конечно, не видел, поскольку весь был в процессе смены левого аккумулятора.
   В это время к ангару, визжа тормозами, подъехал "УАЗ" инженера полка. Из него выскочил лётчик и побежал на посадку в кабину. Если я не успею поменять левый аккумулятор - они могут не запуститься. Здесь всё на везении: или я первый вставлю аккумулятор или лётчик первым нажмёт кнопку "Запуск". Меня в передней нише, конечно, никто не заметил.
   Мимо ангара прогрохотал по направлению к выезду из зоны один из бортов, предназначенных для взлёта.
   Я успел. Выскочил из ниши к стремянке, чтобы сказать Андрюхе, что всё в порядке и в это время, набирая обороты, зарычал турбостартер самолёта. Ни Андрюхи, ни стремянки у кабины уже не было. Пара хлопков в районе сопла и всё утонуло в грохоте. Я отскочил к стенке ангара. Что-то заскрипело в газоотводном тоннеле ангара, раздался громкий удар.
   Андрюха, стоявший перед самолётом и переговаривающийся с лётчиком, подбежал к носу, отсоединил шнур переговорного устройства и 36-й борт покатился из ангара. Нас обдало жаром и оглушило грохотом работающего двигателя.
   Только сейчас я заметил, что из вооружения на самолёте установлены только ракеты " воздух-воздух". Немного отлегло.
   Мы вышли с Андрюхой из ангара. Прямо у нас на глазах, с обратным стартовым курсом, взлетела пара наших "МИГов". Спустя ещё какое-то время, показалось, что сразу - вторая. В зоне стало тихо. За Андрюшиным ангаром клубилась пыли. При осмотре оказалось, что струёй сорвало вечно закрытые металлические створки газоотводного канала и через них выбросило наружу весь тот хлам, что собрался за пару лет.
   Мы собрались у домика инженера эскадрильи и ждали новостей. Случись что, у нас при себе, была только летняя форма одежды и документы. Все эти тревожные чемоданчики, личные вещи, всё бы это осталось в общежитии.
   Через час вернулась первая пара. Вторая села на запасной аэродром в Луцке. Никто ничего не рассказывал. Только потом, через несколько дней, стало известно, и то по неофициальным каналам, что в ФРГ, кроме дежурных пар, поднялось в воздух необычно большое количество самолётов и направилось на восток. Такие вот демонстрационные действия. Может быть, просто проверяли: кто, как и где отреагирует. Как с корейским Боингом.
  
   Сиротеет "рулёжка". "Уралы" развозят самолёты по зонам эскадрилий, возвращаются в парк заправщики и АПА, "воздушки" и прочая автомобильная братия. Пустеет аэродром.
   В нашу зону, на "уазике" меня подвозит наш инженер. Я вкратце рассказываю ему о ходе работ, но он, кажется, больше занят своими мыслями и поэтому слушает меня не очень внимательно.
   Через час я оказываюсь "дома". Спать, почему-то, не хочется и я долго ворочаюсь с книжкой в руках. Наконец, изображение комнаты начинает расплываться в моих глазах и я, почти на инстинкте, выключаю настольную лампу.
  
  
   3. Туркмения
   Сентябрь 1981 года
   АН-12, многое повидавший за свою долгую жизнь, в ожидании очередного полёта, примостился на самом краю "рулёжки". Мелкий, долгоиграющий дождь, из числа тех, что неделями могут идти в этих краях, медленно опускался на самолёт, на бетон полосы и на наш короткий строй технического состава.
   Подполковник, инженер полка, в надежде, что мы прониклись важностью поставленных задач, как раз заканчивал свой "спичь" перед строем. Народ слушал начальника в пол-уха, мечтая только о том, чтобы скорее укрыться от дождя в грузовом отсеке аэроплана. Места там, правда, после того, как загрузили "уазик" и тележки с оборудованием оставалось немного, но всё-таки это не стояние под дождём на бетоне.
   Инженер, наконец, угомонился и личный состав потянулся на посадку, занимать места. Борттехник ещё раз проверил крепление груза, посмотрел на нас с сочувствием и скрылся к гермоотсеке. Там уже разместились инженер полка и инженеры эскадрилий. Ну и ещё кто-то, из числа приближённых.
   Ан-12 - самолёт в солидном возрасте и, к тому же, военно-транспортный. То есть, об уровне шума в негерметизированном грузовом отсеке конструкторы не задумывались. Поэтому по ушам ударило сразу после того, как перед взлётом все четыре двигателя вышли на максимальные обороты. Всё вокруг затряслось и аппарат начал разбег.
   Потянулись долгие четыре часа полёта. Всё бы ничего, притерпелись, но после высоты 4800 метров, прилежно отсчитанной высотомером, расположенным на небольшой панели борттехника, начались проблемы с дыханием. Народ улёгся на многочисленные чехлы и принялся судорожно хватать ртом воздух. Его, почему-то, всё время не хватало, как будто в лёгких осталась полуоткрытой заслонка и именно она всё время мешала воздуху свободно проходить.
   После двух часов такого существования, пилотам, я так думаю, стало стыдно и они снизили высоту до 4500. Это было уже совсем другое дело! Народ ожил, стал перемещаться по отсеку. Радисты расположились за "уазиком" слегка перекусить и вскоре оттуда слегка потянуло коньяком.
   Смотреть вниз через иллюминатор было не на что. Одни облака. Неожиданно, на исходе четвёртого часа нашего перелёта, внизу в разрыве облачности показалась земля. Почти тут же исчезла и под нами потянулась одна водная поверхность. Началось снижение и стало понятно, что самолёт выписывает повороты перед посадкой.
   Во второй раз земля показалась также внезапно и очень близко. Через несколько минут, наш летательный аппарат толчком известил нас о приземлении. После остановки винтов из гермоотсека показался борттехник и, манипулируя переключателями, открыл створки. Мы вышли на свободу.
   После замкнутого пространства фюзеляжа всё было необычно. И открытое пространство от горизонта до горизонта, без привычных гор вдали, и странная смесь запахов моря, неведомых трав, нагретого бетона полосы и ещё чего-то бесконечно незнакомого. Пахло Югом и чужбиной.
   Аэродром, на котором мы приземлились, располагался в тридцати километрах севернее Баку и назывался Сытыл-Чай или Насосная, что, в принципе, не имело значения. Для нас это был промежуточный пункт, из которого, подобрав попутный груз, мы отправились через Каспийское море и пустыню, в далёкий город Мары. Как нами воспринималось тогда - на край света.
   Истории и предания, жившие в среде технического персонала, упоминали и более заброшенные и забытые места службы. Кызыл-Арват с привозной водой и песком везде, где только можно себе представить. Овруч, с болотами, комарами, провинциальной тоской и запоями. Практически весь Забайкальский военный округ. Кольский полуостров, то же неплох. Да мало ли было раскидано на тысячекилометровых просторах Большой Страны маленьких гарнизонов, в которых провели свою молодость простые и старшие лейтенанты, мечтая, о том, чтобы переменчивая и ветреная военная судьба занесла служить хоть в какой-нибудь город или, на худой конец, городок?
   Правда, чего скрывать, была и другая категория военных судеб. После училища - на пять лет в Чехословакию, потом Прибалтика, потом преподавание в училище. Как разновидность - загранкомандировки. Сирия, Ливия, Вьетнам, Йемен, Ангола, Куба, Афганистан, Индия - куда только не заносили коллег - технарей, так называемый, интернациональный долг и крутые повороты международной политики правящей партии.
  
   В Мары мы прилетели под вечер. После того, как в иллюминаторах мелькнуло здание гражданского аэропорта, наш АН-12 долго рулил куда-то вдаль и, наконец, замер на границе аэродрома.
   Нас разместили на втором этаже солдатской казармы. Первый этаж, как мы вскоре узнали, занимали злобные прибалты из числа военнослужащих батальона аэродромного обслуживания. Кому пришло в голову прислать служить в пустыню представителей прибалтийских народов, для которых и +20 градусов - страшная жара, остаётся только догадываться. Ясно одно - милосердия в этом не было ни на грош.
   Я так и не смог понять, почему обучение военному делу, умению воевать должно сопровождаться тяготами и лишениями? Зачем человека, пришедшего служить в армию, надо ломать и опускать? Может быть, просто, надо научиться снабжать армию всем необходимым для жизни и боя, а не устраивать экстрим там, где это не диктуется внешними обстоятельствами? Надо учить человека - учи, но издеваться - зачем?
   Первая ночь, с непривычки, была беспокойной. Невыносимо жарко и душно. Наглые и назойливые комары, успокоить которых было невозможно, а спрятаться от них - тем более. Кое-как мы промаялись до утра. А утром началась подготовка к встрече полка.
   Инженер эскадрильи минут за десять до посадки первого самолёта связался с командно-диспетчерским пунктом и предупредил нас всех о том, что наши на подходе. Потом, как водится: " Прошёл дальний. Шасси, закрылки, щитки - выпустил". Чуть позже: "прошёл ближний; на курсе, на глиссаде".
   И вот на горизонте, а горизонт тут далёкий, далёкий, показалась движущаяся точка. Она стремительно увеличивалась в размерах, пока не превратилась в маленький самолётик. Он также увеличивался на глазах, пока не превратился в "спарку", выглядевшую немного несуразно с крыльями, выпущенными перед посадкой на 16 градусов. Как гигантская ворона.
   Несмотря на солидную скорость, самолёт нежно коснулся полосы. Тут же за ним громадным зонтом распустился тормозной парашют. Через минуту мы встречали нашего первенца. Лётчики выглядели усталыми. На их комбинезонах проступили большие пятна пота.
   Не успели мы осмотреть кабины, переднюю и заднюю, как, один за другим стали садиться остальные участники героического перелёта. Начались "гонки по вертикали". На наше счастье, отказов техники не было. Тем не менее, мы ощутили все прелести работы на открытом солнце, когда и в тени то, не рай, 42 градуса.
   С утра пришёл в движение весь механизм полётов. Правда, ещё во время предполётной подготовки нас ожидали сюрпризы. На передней стойке одного из аппаратов был обнаружен новый лишний шланг, на поверку оказавшийся полуметровой красной змеёй. Как потом нам рассказали местные ветераны, эта маленькая тварь кусает только с перепугу, если ты её случайно коснёшься. Самое не приятное в такой ситуации, что применявшаяся при укусе сыворотка - большой дефицит, а неприятности от укуса - такого же размера. В брачный период змеюка становится ещё более ядовитой и её укус чреват для человека летальным исходом.
   В первые дни мы, конечно, шарахались от, выползавших ночью на тёплый бетон, различных тварей. Потом, видя, что как-то мы с ними, или они с нами, уживаемся - все успокоились. И мы, и пресмыкающиеся.
   Первые три дня ушло на ознакомление с районом полётов. Полётная карта выглядела как старый пергамент, на котором изредка встречались коричневые линии горизонталей и голубые пунктиры сезонных ручьёв. С характерными ориентирами был большой напряг. С населёнными пунктами то же.
   Мы немного освоились. Привыкли к отвару из верблюжьей колючки (ничего другого пить не разрешалось, а наш врач рассказывал нам очень страшные истории про кишечно-желудочные инфекции, которыми был так богат этот регион) и к отсутствию аппетита, и к жаре, и к змеям на полосе, и к многочисленным насекомым, чьи гигантские размеры должны были бы стать предметом пристального изучения генетиков и биологов.
   Приятной, прямо таки спасительной, находкой оказался канал, отделённый от полосы громадным пустырём и стеной камышей. Нашли мы его по подсказке местных коллег и были им очень благодарны.
   После окончания работы, вместо того, чтобы возвращаться в казарму, мы шли в конец полосы, пересекали пустырь и по узкой тропинке, изгибавшейся среди трёхметровых камышей, выходили к очень укромному месту. Миниатюрный пляж, метров пять длиной и с чистым песком. Потом полоса воды и крутой обрыв противоположного берега. Сбросив с себя, задубевшую от пота и пыли одежду, можно было сразу нырнуть в воду. Опуститься на дно и неподвижно зависнуть в прохладном пространстве. Потом несколько раз пронырнуть канал от берега до берега и в изнеможении лежать на мелководье.
   Хозяйкой этого рая была полутораметровая гадюка. Красавица. За грациозность движений, достоинство и величавость её сразу же назвали Настей. Какие при этом были использованы ассоциация, сказать трудно. К моменту нашего появления, Настя, как правило, лежала в воде у самого песка. Почувствовав наше приближение, она поднимала голову, осматривалась и неспешно уплывала к ближайшим камышам. Подождав, пока мы нарезвимся, она или возвращалась на своё прежнее место, или, переплыв канал, забиралась в свою нору на противоположном берегу. Наши с ней отношения строились на взаимном уважении и невмешательстве во внутренние дела.
   Купание, конечно, восстанавливало силы, но к моменту, когда мы возвращались в казарму, духота и жара опять делали своё дело. С утра всё начиналось с начала: подготовка к полётам, работа под открытым солнцем и чугунная тяжесть в голове и в ногах к вечеру.
  
   После первых трёх дней, в течение которых работа не сильно отличалась от той, что мы делали "дома", если не считать жару, началось самое настоящее. То, ради чего полк, перебазировался в Мары.
   Больше всего доставалось оружейникам. Бомбы-"сотки". Только успевай подвешивать. Понятно, что пять оружейников на девять самолётов при такой интенсивности полётов, это работа на износ без права на ошибку. Поэтому оружейникам помогали и мы и радисты. Потом смена вида вооружения. В ход пошли и УБ8, и УБ16. Всё под НУРСы. Начали использовать даже такие экзотические вещи, как пушки. Дозарядка после каждого полёта и чистка после окончания полётов. Пошли в ход и странные контейнеры, которых мы раньше не видели.
   Часто можно было наблюдать, как кто-то из оружейников, прямо в одежде становился под душ, смонтированный у края "рулёжки", а через пять минут, уже абсолютно сухой, подвешивал бомбы.
   Вообще-то, наш МиГ-23МЛ - это фронтовой истребитель. Борьба с воздушными целями - вот его основное предназначение. Тут же наши машины работали как штурмовики. Только по наземным целям.
   В один из таких суматошных дней, как раз в разгар нашей деятельности, в предобеденное время, я присел на фюзеляже около киля и, нажав соответствующие кнопки, прописывал нули на новой кассете САРПП. Жара стояла жуткая, аппарат раскалился так, что рукой не прикоснёшься и я с ужасом ждал, когда наступит момент закрытия лючка. Ибо горячее всё было очень.
   Что-то отвлекло меня и, повернув голову, я увидел, как прапорщик - механик соседнего самолёта, в двух метрах от сопла шагнул в струю исходящих газов. Проблема была в том, что когда на стоянке, в ряду самолётов, работает несколько двигателей, то по тому, как плывёт изображение окружающей действительности, можно определить какой двигатель работает. Однако здесь воздух "плыл" всё время. Даже если ни один двигатель не работал. Вообще, признак хорошего тона - обходить самолёт со стороны носа и на приличном расстоянии. На всякий случай.
   Может, он хотел проверить створки тормозного парашюта, может по другой какой надобности, но в струю он шагнул. Его тут же повалило на бетон и, перекатывая, поволокло к краю "рулёжки". Выражение, "как тряпичную куклу" - пожалуй, самоё точное из тех, что можно применить. К несчастью для пострадавшего, его вынесло прямо на металлическую плиту отбойника, напоминавшего широкий, но короткий трамплин. Тело мелькнуло в воздухе и исчезло в окрестных песках.
   Я ничего не мог сделать. Надо было выждать положенные пятнадцать секунд и закрыть лючок бортового самописца. К моменту, когда я спрыгнул на бетон, к отбойнику уже бежали наши ребята.
   Прапорщик был без сознания. Одежда на нём, там, где она не была порвана, тлела. Инженер эскадрильи по рации связался с медиками и через минуту к нам подлетел "уазик" - скорая помощь. В результате, всё оказалось не так страшно, как казалось в начале. Ожоги, ушибы и ссадины, перелом руки. Неделя в местной санчасти, а потом, попутным бортом - домой.
   В такой вот кутерьме пролетели три недели. Народ приобрёл красивый загар, все исхудали. Один из оружейников, не вытерпев лишений и тягот местного климата, не удержался и хлебнул водички из крана на "рулёжке". Результат: дизентерия и госпиталь.
   Время неслось, как шоссе. Ранний подъём на рассвете, завтрак, предполётная подготовка на ставшей уже родной стоянке. Работа до вечера, купание в канале и ночная борьба с комарами. Но даже это однообразие имело свои запоминающиеся события.
   Сколь верёвочке не виться, но пришёл и мой черёд заступать в наряд по охране стоянки нашей эскадрильи. Несмотря на то, что периметр "рулёжки" охранялся местным батальоном, командование решило, что от каждой эскадрильи, каждую ночь будет назначаться свой дежурный по стоянке. Мол, вот тебе рация, "Макаров" и ходи, бди от заката до рассвета. Сторожи свои самолёты и оборудование. На следующий день, до обеда - выходной. На практике, никакого выходного не получалось потому как техсостава было мало, работы много и каждый человек был на счету. Но дело не в этом.
   Заката, как такового, в пустыне нет. Солнце, докатившись до линии горизонта, тут же ныряет в завтра. Небо стремительно темнеет и наполняется звёздами. У нас, "дома", перед тем как скрыться, солнце сыграет с облаками "этюд в багровых тонах", вдоволь натешится с красками и только потом - уйдёт.
   Как только стемнело, на стоянке началось лёгкое потрескивание. Это остывали самолёты. Температурные деформации. Один только люк закабинного отсека полтора квадратных метра - понятное дело, что его коробит. Потом на тёплый бетон поползли змеи. Красивые, всё-таки, создания. Попадая в луч моего фонарика, остановится, поднимет голову, помашет своим раздвоенным языком и, не торопясь, продолжит путь. Были тут и наши старые знакомые полуметровые красные "шнурки", и гадюки более метра длиной, и ещё какие-то твари, неизвестной мне породы. Все они старались укрыться в темноте и не показываться на освещённых участках.
   Каждые два часа я связывался с дежурным по полку и докладывал, что всё нормально и представители местного басмачества мною не наблюдаются. Где-то до двенадцати ночи я бодро вышагивал вокруг самолётов, вслушиваясь в тишину. Два раза покой мироздания нарушался посадками пассажирских самолётов. Потом, мир уснул.
   Около четырёх часов утра мне всё надоело. И ходьба по замкнутому маршруту, и борьба с комарами, и темень непроглядная, и эта пустыня на краю света. Голова казалась очень большой и как бы существующей отдельно от туловища. Стали слышаться посторонние шорохи. Мысли потяжелели и еле-еле передвигались внутри черепной коробки. Настало время видений.
  
   Мне привиделся дождь. Он сбегал по стеклу. Он сбегал по стеклу, смыв давно запах лета. Мне привиделся дождь. Он спешил в никуда. Он спешил в никуда, словно с прошлым карета.
  
   Как мне показалось, внезапно, в природе что-то изменилось. Я открыл глаза и увидел, что из-за горизонта, прямо на меня, двигалось солнце. Оно уже на четверть показало свой диск, готовясь опять терзать этот мир жарой. Поняв, что малость оплошал со своей караульной службой, я пробежал по стоянке, убедился, что всё нормально и тут запищала рация. Дежурный по полку интересовался моей жизнью и, заодно, делами на стоянке. Оказалось, я опоздал на пятнадцать минут с сеансом связи. Досталось системе высшего образования в стране и, понятное дело, мне.
   Через полчаса на стоянке показались оружейники.
   Я вернулся к дежурному, сдал оружие и рацию и отправился на работу.
   Почему-то, начиная именно с этого дня, характер полётов резко изменился. Пришёл конец всем этим бомбам и неуправляемым реактивным снарядам. Началась эпоха ракет класса "воздух-воздух". На аппарат вешались дополнительные топливные баки, две Р-60, две Р-23 и "парень" уходил "воевать за рабочее дело".
   Теперь стоянка подолгу пустовала, поскольку длительность полёта резко увеличилась. Вместе с самолётами исчезла и спасительная тень. В ожидании посадок, мы прятались от солнца под навесом курилки.
   Я по-прежнему не переставал удивляться нашим самолётам. Не было ни одного значительного отказа. Всё работало. И работало хорошо. Даже капризный прицел, с которым, устраняя замечания лётчиков, вечно возились радисты, и тот не вызывал нареканий. То есть, визит-эффект, когда техника ломается в самый неподходящий момент и теория подлости, когда наиболее вероятным является наименее ожидаемое событие, не проявляли себя никак.
   Прошёл месяц.
   Судя по тому, что интенсивность полётов снизилась, наше присутствие в Средней Азии (век бы её не видать) подходило к концу. По окончании очередного рабочего дня мы направились к каналу. Андрюха почему-то нёс с собой небольшую картонную коробку. Перегревшиеся на солнце и уставшие, мы не обратили на сей феномен никакого внимания. А зря.
   Когда тень от камышей легла на наш пляж и мы обсохли после купания, Андрюха достал из-под куртки свою коробку и аккуратно расставил на этой же куртке её содержимое. Бутылка армянского коньяка, большая плоская банка датской тушёнки, упаковка галет, баночка португальских сардин, баночка печёночного паштета и баночка красной икры. Если бы в этот момент кто-то сошёл бы с небес, мы бы были поражены менее чем от вида этих деликатесов. Привыкшие к казённому питанию и убожеству провинциальных магазинов, мы представить себе не могли соединение таких продуктов в одном месте. По отдельности - да, вместе - нет.
   После шквала вопросов, Андрюха признался в том, что сегодня у него день рождения, а продукты ему прислали родители из Москвы.
   Через полчаса, разомлевшие от коньяка и царской пищи, мы сидели на песке и наслаждались тем коротким периодом времени, когда мухи уже улетели, а комары ещё не проснулись.
   Разговор шёл о том, как после возвращения, нам, конечно, дадут выходной и мы, отправимся в баню. Потом, зайдём в маленький ресторанчик, притаившийся на окраине городского парка. И там, в тишине и в полумраке, мы медленно, медленно выпьем по первой бутылочке охлаждённого "Львовского". Потом, под тонко нарезанный сыр, по второй и, под разговоры, по третьей. А потом уже кого куда понесёт. И чтобы моросил мелкий, долгоиграющий дождь.
   Полёт наших фантазий был прерван наступившей темнотой.
  
   Полёты с вариантом вооружения "воздух-вохдух" продолжались неделю. Потом нам выделили день на различные подготовительные работы. Потом был объявлен выходной с поездкой в город Мары. На следующий день после поездки, рано утром, мы возвращались домой.
   Город Мары запомнился мне надолго.
   Всё было необычно. Женщины на улицах в национальной одежде, в шароварах и длинных платья, с сумками на головах и увешанные украшениями. Мужчины -продавцы. И только мужчины. Какие-то личности без определённого рода занятий, сидящие на корточках вдоль тротуара. Старик на базаре, продающий арбузы не на вес, а поштучно. За рубль. Юноша, подошёл к автобусной остановке и всё женщины, ожидавшие автобус, освобождая ему место, встали и отошли в сторонку. Газированная вода с сиропом, прямо, как в детстве. Ужасный вид пивной. С мухами, с бокалами в тазу с грязной водой, с пивом цвета радиоактивных отходов и не менее жутким вкусом. Несчастная, прибитая жарой и пылью, зелень. Громадный фонтан возле универмага.
   Всё было чужим и непривычным. Подумалось, что ссылка, была не таким уж безобидным наказанием. Жить бы тут долго я бы не смог. А люди здесь служат годами.
   Обратно, в гарнизон, народ возвращался отягощённый громадными арбузами и дынями. Арбузы, как потом оказалось, ничего особенного собой не представляли, а дыни... А дынь таких я больше никогда не пробовал.
  
   Почему-то так устроена наша жизнь, что стоит о чём-нибудь помечтать и произнести это вслух, как вероятность свершения придуманной мечты резко снижается. "Кто завел так, я не знаю, но завёл нехорошо".
   Мы прилетели домой поздно вечером. Пока растащили оборудование по зонам эскадрилий, пока добрались до общежития - настала ночь. Именно этой ночью, по техническим причинам в нашем доме была отключена вода. Еле выпросили у дежурной графин, чтобы сварить чай.
   Через пять часов, мы опять садились в "Урал" и ехали на аэродром, готовиться к встрече полка. И только к обеду, после того, как мы встретили свои самолёты и провели послеполётную подготовку, нас выстроили на рулёжке возле столовой. Командир полка, бравый и энергичный молодой полковник произнёс зажигательную речь о том, что полк выполнил поставленные перед ним задачи, с чем он нас и поздравляет. В том же духе вещал замполит, щёголь подполковник. Инженер полка, выглядевший старше своих лет и много повидавший на службе "технарь", был краток. Спасибо всем, молодцы.
  Завтра выходной. Через день полк снова становится на боевое дежурство.
  
   Домой мы попали к четырём. К пяти парная в городской бане, несмотря на свои размеры, была забита доблестными авиаторами. А в семь, мы вчетвером: Андрюха, Вовка, Саня и я сидели в полумраке старого ресторанчика и пили тёплое "Жигулёвское", потому что всё "Львовское" в бутылочках по 0.33 литра выкупили чешские водители-дальнобойщики, транзитом ехавшие через наш городок. И нарезанный тонкими ломтиками голландский сыр был не таким, о котором мы мечтали.
   Остановившись после второй бутылки, мы, предварительно посетивши гастроном, пошли к Сане, в его удивительно уютную и приветливую маленькую комнатку под крышей. И казалось нам, что впереди у нас долгая счастливая жизнь, что мы многое можем и многого добьёмся и, что всё будет у нас хорошо.
  
  
   4. Белоруссия
   Август 1982 года
  
   МИ-8, пролетарий неба, загруженный тележками с оборудованием, ожидал нас на самом краю рулёжной полосы. Выстроившись в две шеренги у его фюзеляжа, мы внимали последним наставлениям инженера полка. Всё было очень серьёзно. Задача предстояла государственной важности (а когда она была не государственной?), лететь предстояло на затерянный среди белорусских болот запасной аэродром стран Варшавского договора, лётный состав был не наш.
   Нас немного: четыре техника, два оружейника, двое радистов, и нас, "аошников", тоже двое. От полка в командировке участвует звено, четыре самолёта, нашей доблестной третьей эскадрильи. Больше послать некого. Первая эскадрилья на боевом дежурстве, то есть, все в образе и через четыре минуты после команды - взлёт первого самолёта. Вторая эскадрилья - носители тактического ядерного оружия. Их, вообще, трогать нельзя. Так что, остаётся только наша - третья.
   Убедившись, что мы прониклись сознанием важности возложенных на нас задач, инженер полка, предоставил нас инженеру нашей эскадрильи - как бы командиру группы, и укатил в своём "уазике" по направлению к диспетчерскому пункту.
   Ещё бы не проникнуться?! Мы уже два дня готовили эти четыре самолёта. Вне плана проверили девиацию - отклонения показаний бортового "компаса" от истинных значений. В аппарате двигатель и оба генератора создают свои магнитные поля и это, не может не влиять на датчики курса. Поэтому с определённым интервалом производится корректировка показаний навигационного прибора по истинным значениям. Работа эта трудоёмкая. Требуется постоянно устанавливать самолёт, как минимум, по четырём курсам. Всё это вдали от объектов, способных исказить магнитное поле Земли.
   При полёте по сложному маршруту, в условиях ограниченной видимости или её отсутствия, не говоря уже о ночных полётах, даже незначительные погрешности измеряющих курс приборов могут привести к существенным отклонениям и полёт закончится докладом "цель не найдена". Нет, конечно, для предотвращения подобных казусов существует и радио наведение и радио приводы. Но... Резервирование ещё никому никогда не вредило.
   Кроме возни с навигацией откорректировали коэффициенты передачи системы автоматического управления. Это тоже заняло достаточно времени.
   В общем, напрыгались вдоволь.
  
   Мы разместились внутри грузового отсека и приготовились к взлёту. Внезапно раздалось бубнение, визг и нарастающий вой. Винтокрылый аппарат, который тяжелее воздуха, покатился в начало взлётной полосы. Достигнув намеченного рубежа, взвыл на взлётном режиме, присел и пошёл набирать высоту в августовском небе.
   Сразу стало ясно, что вести задушевные беседы внутри салона невозможно. То ли аппарат давно носил в себе изношенный двигатель, то ли так было задумано конструкторами, но грохот и вибрация превосходили всё предполагаемое. Оставалось только смотреть в иллюминатор.
   Под нами плыли галицийские поля. Промелькнула нитка Днестра. В стороне, на краю горизонта, остался большой город. Потом опять потянулись поля, потом поля вперемешку с лесами, потом только леса. Потом среди деревьев стала проблёскивать вода. Потом мне надоело смотреть в иллюминатор, и я попытался вздремнуть. Затея не удалась, поскольку челюсти всё время необходимо было держать сомкнутыми и беречь язык.
   Промежуточная посадка у нас была в Луцке. Там, в ожидании вылета я увидел явление, которое, при всём многообразии удивительных людей в авиации, мне не пришлось наблюдать ни до, ни после.
   На аэродроме базировались штурмовики, очень солидные машины типа СУ-17. Противообледенительная система этого аппарата заполняется 30-ти градусной водкой: смесью спирта и дистиллированной воды. После использования данной системы в полёте, остаток сливается и система заполняется новым составом.
   Обслуживал эти системы один человек, который разъезжал по аэродрому на миниатюрном транспортёре, сделанном на базе "Волынянки". В открытом кузове стояли ёмкости с приготовленным составом. Транспортёр двигался по бетону лихо, я бы даже сказал залихватски, но без выкрутасов и зигзагов. За рулём сидел человек в технической форме, понятно, без знаков различия, но, как потом оказалось в звании капитана. Он остановился возле нашей группы стрельнуть сигарету. Это и дало мне возможность лучше его разглядеть.
   Щёки и, крупный мясистый нос были багрового цвета, то есть смесью темно-красного и коричневого цветов. Глаза в дымке. Моргание замедленное. Речь. Тщательно выговариваемые слова со значительными паузами. Так может говорить только тяжело пьяный человек, изо всех своих оставшихся сил, старающийся казаться трезвым. Прикурив, он тяжело опустился на водительское сидение и, гордость отечественного автомобилестроения, рванула по направлению к следующему штурмовику. В наших рядах наступила тяжёлая тишина.
   Нет, мы не были трезвенниками. Тогда такое явление, вообще, было редкостью. Но чтобы, вот так, до такого состояния?! Этого никто не хотел. Нам стало немного страшно.
   Через полчаса мы продолжили наш вояж. Всё над теми же лесами, болотами и речушками.
   Совсем неожиданно, вертолёт начал снижение, завис не надолго и мы приземлились. Как нам казалось, посередине леса на площадку, подготовленную партизанами в непроходимой чаще. Только без сигнальных костров.
   На самом деле, всё было очень мило.
   Взлётная полоса, параллельно ей, рулёжная, между ними двухэтажная башня командно-диспетчерского пункта. Всё это в обрамлении лесов, болот и рек. За рулёжной полосой, через деревья просматривались трёхэтажные дома. Тихо, спокойно и умиротворяющее.
   На "рулёжке" выстроились заправщики, АПА, "воздушки", "кислородки", в общем, все вспомогательно-заправочные автомобили. К тому же оказалось, что мы не первые посетили этот патриархальный уголок девственной природы. Начинал ряд выстроившихся самолётов, разведчик погоды - "спарка" СУ-17. Очень солидный аппарат, да ещё и "спиртоносец". Рядом с ним надменно и гордо стояла четвёрка СУ-24. Это летающий убийца. Затем, как бы особняком, новинка сезона - четвёрка "утконосов" - МИГ-27. Этот довольно редкий, в нашем понимании, аппарат, конечно, сразу привлёк всеобщее внимание.
   Осмотрев стоянку, в сопровождении местного дежурного, мы отправились обживать место нашего расположения. Аккуратные трёхэтажные дома оказались гостиницами. На этаже десять номеров, два туалета, два душа. Чистая постель, полотенца. Номера на четырёх человек. Нет, это разительно отличалось от того, к чему мы привыкли.
   Предстоял свободный вечер. После ужина в столовой, которая была выше всех похвал, со всей роковой неизбежностью встал вопрос: "что делать?" Для полсотни мужиков, собранных на одном этаже, выбор развлечений, честно сказать, был невелик.
   Уже через полчаса из комнаты, где разместились техники "сухих" раздались громкие голоса. Вскоре оттуда донеслось нестройное мужское пение. Народ загулял.
   В вестибюле, за большим лакированным столом, расположились преферансисты.
   Преферанс, как для карточной игры, очень похож на нашу жизнь. Точно также, пропустив свой единственный шанс подняться, можно навсегда оказаться внизу и, точно также, допустив всего одну ошибку, можно с благополучного верха скатиться вниз. Кроме того, по ходу игры, очень хорошо видно кто есть кто. Один, устав от тоски благополучия, решается на рискованный шаг и, весь с головы до ног в адреналине, решает свою судьбу, другой - не рискуя, делает свою жизнь похожей на фруктовый кефир. Такой же приторно сладкой и мимолётной.
   Понаблюдав за игроками, мы с Саней отправились к себе в комнату и, перебив десяток комаров, залегли читать заранее припасённые книги. Кстати, выспаться так и не удалось. Половину ночи по коридору бродил народ и кто-то что-то бурно выяснял за карточным столом.
  
   Утро стартовало лихо. Просто неожиданно. После того, как мы встретили свою четвёрку, началось то, ради чего мы сюда прилетели. Во-первых, к самолётам подцепили экзотическое вооружение. К нашим аппаратам и "сухим" - Х-23 ракеты класса "воздух-земля ", к 27-м - то, что нам ещё видеть не приходилось - абсолютное "новьё" - ракеты Х-29. Зачехлённую тележку с уже собранными "двадцать девятыми" быстренько притащили на стоянку, также быстренько подвесили ракеты и соколы полетели на полигон, разносить в пух и прах наземные цели.
   Как это часто бывает, в полном соответствии с теорий подлости, произошло то, чего меньше всего ожидали. На одном из 27-х, после того как ракета захватила цель и лётчик нажал пуск, ракета отделилась, но её маршевый двигатель не запустился. Чётырёхметровая болванка, с 140 кг высококачественной взрывчатки, со скоростью почти тысяча километров в час, с высоты четыреста метров, стремительным домкратом ушла в болото.
   После того, как стало известно о происшествии, с аэродрома стартовал вертолёт с поисковой группой. С завидным постоянством они летали каждое утро. Место падения локализовали достаточно быстро, но до самой ракеты добраться не смогли. 8 метров грязи оказались непреодолимым препятствием для тех, кто хотел выяснить причину отказа двигателя.
   Тем не менее, полёты продолжались. Устрашающего вида "сухие", наши "стрижи" и "утконосы" бороздили белорусское небо и громили полигон. Разнесли, специально построенные для этой цели, бетонные бункера, старые ЗИЛы, имитировавшие передвижные командные пункты и старые ракетные пусковые установки. Взрослые дяди с удовольствием играли в войну.
   Кстати, о дядях.
   Мы привыкли к тому, что большинство лётчиков были нашими ровесниками. Сей факт, давал нам возможность, насколько это вообще возможно в авиации, общаться с ними на равных. Здесь же все пилоты были на уровне испытателей ил инструкторов по пилотированию. То есть в звании полковников. Солидные такие мужики.
   В один из дней мы стали свидетелями такого шоу, которое я не забуду до конца своих дней. Всё началось с того, что над взлётно-посадочной полосой, на высоте около десяти метров, промелькнули две чёрные тени и, тут же, всех накрыл грохот. Тени, превратившись в силуэты самолётов, ушли в поднебесье в сторону солнца, перевернулись и стремительно начали падать на аэродром. Выровнявшись у самой земли, они опять пронеслись над полосой и взмыли вверх. Только теперь до нас дошло, что мы являемся свидетелями имитации атаки на аэродром.
   Смотреть на это всё с земли было жутковато, а представить себе кошмар, который могла устроить эта пара, выпустив по аэродрому весь свой боезапас, просто не представлялось возможным.
   Я никогда не мог бы подумать, что такое можно вытворять в небе с нашим 23-м. Над аэродромом самолёты крутили петли, переворачивались из неописуемых положений, пикировали и тут же уходили вверх. В небе исполнялись дикие пляски и царствовал кураж.
   Приземлились они сходу, после выполнения одной из фигур. Лётчики, как будто ничего не происходило, вылезли из кабин, закурили и, шутя и смеясь, пошли по направлению к командному пункту.
   Это были люди из другого мира.
   Совсем по-другому закончился полёт "спарки" СУ-17. Перед взлётом, в задней кабине долго усаживался и пристраивался кинооператор. Задача его была простой - снять момент пуска ракет. После приземления летающей киностудии, над стоянкой поплыл тяжёлый и страшный мат техника самолёта. Вся вторая кабина была в следах продуктов пищеварения кинооператора. И их было достаточное количество. Почему пилоту захотелось покуролесить - сказать трудно, но последствия были тяжёлыми.
  
   Обстановка на стоянке во время полётов была, на удивление спокойной. Два полёта до обеда, ещё два - после. Итого, на четыре самолёта, шестнадцать полётов в день. Полигон, видимо, находился не очень далеко, так как заправки были неполными, а сам полёт длился 35-40 минут. Мы успевали, не торопясь, сделать всё необходимое. Только один вечер был занят ночными полётами, но и он промелькнул как эпизод.
   Поскольку свободного времени хватало, то мы решили поближе познакомиться с нашими соседями - с МиГ-27. С разрешения и с участием техника самолёта, мы осмотрели аппарат. Многое было для нас в новинку. И панорамный индикатор телевизионной системы слежения в кабине, и другой пилотажно-навигационный комплекс, и другая система записи параметров полёта, и наличие бронирования. Техник, в несколько снисходительной манере, рассказывал нам и об особенностях обслуживания, и о недостатках, и об отказах. Ну, это понятно, машина то, относительно новая.
   Была, конечно, у нас лёгкая зависть к технику.
   На удивление полёты продолжались даже тогда, когда над аэродромом повисла серая, напоминающая о приближающейся осени, облачность и из неё начала моросить мелкая водяная пыль. Сказывался высокий класс лётчиков, для которых сложные метеорологические условия не являлись помехой к выполнению полётов.
   Вообще, чувствовалась мощь наших двенадцати самолётов. Мастерство лётчиков, помноженное на мощность вооружения, создавало впечатление хорошо отлаженной военной машины и, чего греха таить, гордости за то, что ты был, хоть и маленькой, но всё-таки частицей этого механизма.
  
   Всё закончилось также внезапно, как и началось. После обеда нас построили возле командно-диспетчерского пункта. Солидный генерал-майор с мужественным лицом поблагодарил всех за службу. Через час, прямо на стоянку сел вертолёт с лётчиками, а ещё через два часа, наша четвёрка самолётов улетела домой.
   Оставив опустевшую стоянку, мы вернулись в гостиницу. Только успели переодеться, как весь техсостав пригласили в отдельную комнату, где нам были выплачены командировочные и вручены проездные документы. Сумма впечатляла. Кроме того, каждый из нас подписал документ, в котором обязывался ни в какой форме не разглашать ставшие ему известными технические характеристики вооружения, да и сам факт проходивших испытаний.
   В результате этих мероприятий мы оказались с приличной суммой денег на руках и с перспективой свободного вечера. Решение по поводу последнего пришло мгновенно. На первом этаже, у дежурного, мы попросили телефонный справочник городка и в нём отыскали номер ресторана. Задача была довольно простой, потому что ресторан в городке был всего один. Нам ответили. Мы заказали на вечер столик на четверых и отправились готовиться к выходу в свет.
   Основное время было потрачено на то, чтобы добраться до городка и найти этот самый ресторан. От аэродрома пришлось добираться пешком через леса и поля. На входной двери ресторана, скромного двухэтажного здания, нас встретила табличка "Мест нет". Пришлось вести переговоры, называть фамилии, доказывать, что у нас заказан столик. Наконец, нас впустили внутрь вместилища порока.
   Зал, вмещавший приблизительно двадцать столиков, был заполнен темно-зелеными мундирами наших коллег и лётчиков. Двумя островками в этом армейском море выделялись два столика с женщинами и, невдалеке от эстрады, один пустой столик с табличкой "Заказан". Я никогда не забуду взгляда нашего инженера эскадрильи. Четверо молодых людей в штатском занимают в переполненном военными ресторане единственный свободный столик и эти четверо - его подчинённые.
   Цены и кухня, как показало знакомство с меню, учитывая место и время, оказались очень даже приличными.
   И отпустило. Казалось, что не было никогда ни работы, ни комаров, ни долгих скучных вечеров. Был вот этот полумрак, негромкая музыка, кстати, соответствующая меню и ценам, негромкое многоголосье разговоров за соседними столиками.
   Уже через час в зале установилась вполне демократическая атмосфера. Спинки стульев украсились кителями, возле эстрады закружились пары, замедлилось передвижение официантов.
   Где-то ближе к одиннадцати мы потеряли контроль над происходящим. Где-то произошёл перебор. В полночь, после закрытия ресторана, я оказался в компании с Саней и какими-то двумя женщинами. Мы куда-то шли. Потом, вдруг, я обнаружил себя в какой-то квартире, на кухне, в компании с двумя лётчиками и, опять таки, незнакомыми женщинами. Саня куда-то исчез. Потом...
   Потом был рассвет. Я проснулся от ужаса того, что я не знал где я, кто это рядом и что делать. Проверив свою одежду, я убедился, что остаток денег и документы на месте. В ванной, из зеркала, на меня смотрело довольно потрёпанное лицо, с красными прожилками на белках глаз и лёгкими мешками под глазами. Было противно.
   Женщина, по-прежнему остававшаяся в постели, назвала сумму. К счастью у меня хватило денег. В знак особой признательности моя знакомая рассказала, как можно пройти к аэродрому. Часа через полтора, вымокнув до пояса в высокой траве окружавшей "рулёжку", я добрался до нашей гостиницы. Ребята были на месте, только Сашкина кровать оставалась нетронутой. Минут через пятнадцать появился и Сашка. Ему повезло меньше, чем мне.
   Оказывается часовые с вышек, окружавших аэродром видели, как мы пробираемся по траве. Но Сашка вышел прямо на пост и, спасибо часовому, который имел полное право уложить Саню на землю до прихода начальника караула, он не стал злоупотреблять властью и сдал Саню в караул. Оттуда Саня попал к дежурному и, окончательно, в гостиницу. Есть у меня подозрение, что такое на этом аэродроме случалось регулярно. Иначе... Иначе быть беде.
   Всё время до прихода нашего поезда ушло на восстановление событий прошедшего вечера. Прояснились малоизвестные и пикантные подробности. Андрюха и Вовка добрались до гостиницы без приключений, на попутке. Нас же с Саней угораздило в приключения. При этом, Саня, насколько он помнит, успел с кем-то подраться, о чём свидетельствовали ссадины на костяшках пальцев и слегка припухшая правая кисть. Сам он помнил, что дрался, но вот с кем? Личность противника осталась за пределами Саниной памяти.
  
   Через неделю после возвращения мы уже втянулись в жизнь полка и маленькое приключение, да и сама командировка стали забываться. Через несколько месяцев, в ноябре, полк подняли по тревоге и несколько дней мы прожили в зоне эскадрильи. В связи со смертью генерального секретаря, наверху почему-то решили, что нам надо находиться в постоянной боевой готовности. Потом навалились другие дела, и мы вспоминали о нашем белорусском вояже только изредка. Когда собирались у Сани в его маленькой, обшитой деревом и потому уютной комнате под крышей.
  
  
   5. Отпуск
   Март 1983 года
   Я проснулся оттого, что в комнате было тихо и светло. Остальные три кровати пустовали. Сквозь большое старинное окно, несколько стесняясь своего робкого мартовского тепла, входил солнечный свет, оставляя на паркете перекрестие теней от оконного переплёта.
   Первая моя мысль была о том, что я проспал, что надо быстро одеваться и как-то добираться до аэродрома. В самый разгар моих переживаний, я вспомнил, что с сегодняшнего дня я в отпуске. Впереди тридцать дней безделья и свободы. Да, и ещё! Вчера мы отметили у Сани мой отпуск и, что удивительно, сегодня никаких последствий. Это добрый знак.
   Не спеша, наслаждаясь своей независимостью, я собрался и пошёл через весь город на вокзал. По дороге, в кондитерской, выпил чашечку кофе по-турецки, с удовольствием покурил и, дождавшись проходящего поезда, поехал в Большой Город, к своим родителям.
  
   Я любил этот Город. Как это часто бывает в нашей жизни, мы не спрашиваем себя "почему". Просто я не чувствовал себя в этом Городе чужаком. Мне нравилось зайти в кофейню на Армянской улице и слушать, как за соседним столиком обсуждали фильм "Сталкер" Тарковского, как договаривались идти на концерт одного из бардов, как кто-то рассказывал о недавно пройденном маршруте в Карпатах. Я мог целый день провести в картинной галерее, бывшем собрании картин Оссолинских. Мог часами ходить по залам исторического музея, вдыхая запах старины из далёкого XVII века. Мне нравилось бродить по городу с путеводителем и книгой, рассказывающей о памятниках старины, которые я видел перед собой воочию. Обедать в пивном ресторане на улице Ботвина, где к литровой кружке пива подавали глиняный горшочек с тушёным мясом. Мне нравилось сидеть в кафе, с бокалом шампанского, в который была добавлена рюмочка ликёра "Старый Таллин". Мне это всё нравилось. В эти минуты я забывал, что я обыкновенный старший лейтенант, техник, чья молодость проходит между аэродромом и общежитием в старом польском доме, в провинциальном маленьком городке. В эти минуты я ощущал себя горожанином. Хотя бы на время отпуска.
  
   Всё-таки, твой дом там, где тебя ждут. Мама, отец, младшая сестрёнка. Приятно оказаться в центре внимания близких и любимых тобою людей. Мама всё расспрашивала про то, как устроен быт в моей жизни. Для неё, несмотря на мой возраст, погоны и службу, я оставался ребёнком, который должен быть ухожен, накормлен, досмотрен. Отец, подполковник, в своё время, проводивший по восемь месяцев в году на полигоне вместе со своим ракетно-зенитным дивизионом, имел что вспомнить и рассказать. Нам было о чём поговорить.
   Первые несколько вечеров мы проговорили напролёт.
   Сестра, за то время пока я топтал бетон, из ребёнка превратилась в стройную и изящную девушку, которой уже исполнилось 16 лет, что позволило мне пригласить её вечером в одно из кафе на мороженое и шампанское.
   Две недели пролетели, так быстро, как может лететь время, когда человек счастлив. На следующую неделю у меня была запланирована поездка.
   Мишка, техник самолёта со второй эскадрильи, так же, как и я угодил в отпуск и приглашал к себе в гости. В Ригу.
  
   В день приезда я увидел Ригу только через автобусное окно. Мишка жил на окраине, в одном из "спальных" микрорайонов, которыми было принято окружать большие города. Стандартный многоэтажный дом, стандартная, хоть и просторная трёхкомнатная квартира.
   Отец Мишки, подполковник-вертолётчик, уже год как был в Афганистане. Известий оттуда доходило мало и были они невесёлые. Война раскручивалась нешуточная и долгоиграющая. По нарастающей. Ещё в конце 1981 года, на одном из построений, начальник штаба полка предупредил нас, чтобы зря не старались и рапортами строевую часть не заваливали. Когда надо и кому надо предложат и так.
   Мишина мама, целый день была на работе и виделись мы с ней мало. Так что, практически, мы были предоставлены сами себе, что нас вполне устраивало.
   Вставали поздно. К обеду уезжали в город. Обедали в каком-нибудь ресторанчике. Потом гуляли по городу или шли в музей. Несмотря на то, что туристический сезон ещё не открылся, народу в городе хватало. Особенно вечером. Попасть в ресторан или кафе было довольно трудно. Разве что, только в те, где был платный вход.
   В первый же вечер мы зашли с Мишкой в одно из таких заведений. На входе нас встречали три человека: гардеробщик, метрдотель и свободная официантка. Первый принял у нас плащи, второй, обменявшись фразами с официанткой, пожелал нам приятно провести вечер. Официантка провела нас к столику, за которым сидели две юные рижанки. Правда, в этой компании мы находились недолго, поскольку девушки, услышав нашу русскую речь, попросили их пересадить, что и было сделано незамедлительно.
   Мы с Мишкой посмеялись над этой выходкой и принялись смаковать коктейль, который нам уже успели принести. С этим коктейлем мы явно переборщили. В состав убойной силы смеси входил ликёр "Старый Таллинн", спирт и ещё какая-то жидкость, предназначенная для снижения крепости напитка. Потреблять сей продукт можно было только маленькими глотками, постепенно ощущая, как внутри разгорается маленький пожар.
   Судя по обстановке, познакомиться с кем-нибудь и потанцевать нам не светило. Мы просто разговаривали, вспоминая полк и нам маленький городок. Вскоре нам подсадили молодую пару, почти не говорящую по-русски. Это были молодожёны эстонцы, совершающие свадебное путешествие. Первым делом, они расспросили нас, что это мы такое пьём чёрного цвета и в малом количестве. Мы ответили, что нам нравится этот напиток. К великому удивлению, они заказали себе такие же коктейли, хотя официантка предупредила их о том, что будет больно. Через полчаса потребления напитка, мы имели перед собой два трупа. Девушка склонила голову на плечо супругу, и говорить не могла. Тот, опёршись свободным плечом об, облицованную деревом, стенку смотрел в пространство бессмысленным взглядом. Вечер был безнадёжно испорчен.
  
   Любой город, в котором мне приходилось бывать, я воспринимал, прежде всего, через его архитектуру. Рига, в этом отношении, меня несколько удивила. Купеческий город. И дома похожи на своих состоятельных и солидных хозяев. Над всем этим благополучием - стремительный шпиль св. Петра. Уют Домской площади. Чувство громадности времени.
  
   В общем-то, в Таллинне, мы с Мишкой оказались случайно. Просто ужинали в рижском ресторане "Таллинн", в котором нам предварительно удалось заказать места. Идея поехать в одноимённый с рестораном город возникла где-то на рубеже 300 грамм. Сказано - сделано. Оказалось, что до отхода поезда у нас есть сорок минут. За это время мы успели пропустить на посошок и на ход, домчаться на такси до вокзала, взять два билета в купе и, что самое удивительное, сесть в поезд.
   Девушка проводница, видимо, пленённая нашим внешним видом и несколько свободной манерой поведения, после того, как за окнами поплыл перрон, предложила нам кофе с коньяком. Мы ещё не отошли от сервиса в ресторане, где к нашим услугам был телефон, как были ошарашены очередным всплеском уровня обслуживания.
   Город Таллинн встретил нас хмурым утром и толпой совершенно обалдевшего народа, который пронёсся мимо нас из электропоезда Таллинн-Пыталово (Псковской области) по направлению к ближайшим магазинам. Народ, как оказалось, приехал закупать продукты.
   С удивлением проводив взглядом пробежавшую толпу, мы направились к стенам старого города. И мир переменился. И оказалось, что мы приехали в прошлое. Это ощущение усиливалось тем, что утро было раннее и на улицах почти никого не было.
  На этих улицах жило время. Оно никуда не спешило и не суетилось. Оно знало, что все эти люди уйдут, вместо них родятся другие, и всё будет повторяться по кругу и без конца.
   Всё было удивительно. Порой казалось, что мы попали на старый склад старых декораций. Что съёмки давно закончены и ненужные уже дома и стены забыли разобрать и увезти. Но, нет! Эти стены жили. Жили памятью.
   Мы бродили по городу весь день. Пока не стемнело.
   Обратную дорогу мы проспали, как и положено слегка загулявшим молодым людям. А через день я уехал домой, к родителям.
  
   Ещё через неделю, вечером, я поднимался по широкой лестнице нашего офицерского общежития и в коридоре увидел техника второй эскадрильи по прозвищу Чомбе. В длинных цветастых трусах и в сапогах, Чомбе медленно шёл по коридору и за электрический шнур тянул за собой электрочайник. Любой другой на моём месте удивился бы столь странному поведению юноши, но я знал, что данные выходки Чомбе позволял себе только в определённой степени опьянения. Всё-таки, за спиной у него был университет и на английском он говорил не хуже, чем на русском.
   Своё прозвище Чомбе получил за восточную внешность, поскольку по национальности он был бурят.
   Увидев меня, Чомбе заорал на весь коридор:
   - Звездец НАТО! Ещё один милитарист вернулся в ряды нашего доблестного вооружённого формирования! Пить будешь?
   - Нет, Чомбе, спасибо. Я ведь только что из отпуска.
   - А, понятно. Ну, как хочешь, - ответил Чомбе и, обращаясь к электрочайнику, грустно произнёс. - Идём, жучка, нас здесь никто не любит и никто не ждёт. Идём.
  
  
   После написанного
   Где-то в 2000-х.
  
   Сейчас моего полка нет. Его расформировали после 1991 года. Так же, как и полк бомбардировщиков - наших соседей по аэродрому. Молодому государству, на территории которого, волею судеб и истории, находился наш аэродром, оказались ненужными ни фронтовые истребители, ни бомбардировщики. Ему, по-моему, вообще, ничего не нужно, кроме ворованного российского газа. У него нет врагов. Потому что соседние государства хотят вступить в НАТО, а одним из условий вступления является отсутствие территориальных претензий к соискателю.
   То, что осталось от Вооружённых сил, ничего кроме жалости не вызывает. Падение двух СУ-27 на толпу зрителей во время авиашоу во Львове и стрельба из С-300 по гражданскому ТУ-154, находящемуся в нейтральном воздушном пространстве над Чёрным морем - только подтверждает эту точку зрения. При таком положении дел, из оружия им можно доверить только пластмассовые сабли, чтобы не порубили друг друга по пьяни.
   Недавно я нашёл в Интернете фотографии нашего аэродрома. Грядки между капонирами. Коровы на "рулёжке". Мирно прогуливающиеся местные крестьяне, дополняющие сельскохозяйственную идиллию.
   Всё прошло. Вместе с моей молодостью. Неужели зря?
Оценка: 7.49*12  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023