Памяти сотрудников уголовного розыска, прошедшим трудными дорогами Афганистана, до конца испившим горькую чашу военного лихолетья, посвящается...
Часть первая. Перемены в жизни
Глава 1. Неожиданное предложение.
Телефонный звонок прозвенел обыденно и я, не отрывая взгляда от недописанной агентурной записки, машинально потянулся за телефонной трубкой.
- Привет! Не сильно занят? Тут необходимо решить один серьезный вопрос, не смог бы ты прямо сейчас зайти ко мне?
- Могу.
- Тогда я жду тебя.
Звонившим был начальник отдела кадров УВД - Владимир Николаевич Харченко.
Уже положив телефонную трубку, я стал лихорадочно соображать о причинах столь неожиданного вызова. Сотрудники уголовного розыска, а попросту 'опера', не очень-то уважали хождения к кадровикам. А уж когда те сами приглашают, да еще для 'решения серьезного вопроса', ничего хорошего ожидать не приходилось. Но, поскольку за последнее время ничего предосудительного мной как будто бы не было совершено, пошел на аудиенцию к вышестоящему начальству.
- Заходи, заходи, дорогой, присаживайся. У меня с тобой наверно долгий будет разговор. Может кофейку, желаешь?
Несколько растерявшись от таких любезностей, я на всякий случай отказался от предложенного кофе.
Владимир Николаевич разговор начал издалека. Расспрашивал о работе, об обстоятельствах последней, успешно проведенной сотрудниками уголовного розыска операции по задержанию банды грабителей. Потом разговор как-то незаметно зашел о моей семье.
Односложно отвечая на вопросы, я пытался понять, - к чему весь этот разговор. Невзначай бросил взгляд на стопку личных дел, лежащих на приставном столике, и, замер.
На самом верху лежало мое личное дело.
Неприятный холодок пробежал по спине.
В отличие от других канцелярских крыс из отдела кадров, Харченко был тонким психологом. Умение общаться с людьми он выработал в себе ещё в бытность работы в уголовном розыске. В свое время, под его непосредственным руководством, я 'отпахал на земле' без малого четыре года.
Перехватив мой взгляд, он мгновенно оценил ситуацию и повел разговор в лоб:
- Слушай, Анатолий. Ты отлично понимаешь, что вызвал я тебя к себе, конечно же не кофейком побаловаться. Вот здесь, - он разом взял всю лежащую стопку личных дел, - находятся судьбы семи человек, семи сотрудников уголовного розыска, если быть точнее - семи руководителей всех звеньев этой службы. Я внимательно изучил содержимое всех этих папок, и пришел к выводу, что ты, пожалуй единственный из всех, чья кандидатура подойдет для выполнения ответственной работы, которую я хочу предложить. Более того, полагаю, что впоследствии она перевернет всю твою дальнейшую судьбу.
Харченко замолчал, наблюдая за моей ответной реакцией. Я же сидел молча, продолжая прикидывать в уме, что за работу такую он мне хочет предложить, которая перевернет всю мою дальнейшую жизнь.
- Надеюсь, тебе не стоит лишний раз рассказывать о том, что такое Афганистан, - продолжил он. - Не маленький, сам отлично все понимаешь. Это, как раз и есть, та самая, ответственная работа, которую я тебе хочу предложить, и ради которой пригласил тебя к себе. От того, какое ты примешь решение, будет зависеть дальнейшая судьба остальных шести твоих коллег по работе. Не скрою, у тебя будет два варианта дальнейшей судьбы, - голова в кустах, или грудь в крестах. Не в моей воле навязывать тебе принятие столь ответственного решения. Решай всё сам, и прежде чем сказать да, или нет, посоветуйся с женой, поскольку именно ей придется в ближайшие два года тянуть лямку за вас обоих. Кстати, сколько уже твоему младшему?
- Да уж второй год идет.
- Вот об этом я и говорю, подумай хорошенько. У тебя есть все основания отказаться от моего предложения, и никто не вправе тебя ни в чем упрекнуть. Но, в свою очередь, зная тебя, я не стал бы заводить весь этот разговор. Перед тобой открывается совершенно иная перспектива, от которой, как мне кажется, ты не должен отказываться. Ты отлично видишь, что вокруг происходит. Перестройка, которую затеяло новое руководство страны, вряд ли даст чего путного. Все это мы уже проходили, и не раз. Помяни мои слова, наступят такие времена, когда будет намного хуже, чем сейчас. Если тебе повезет вернуться домой целым и невредимым, на что я очень надеюсь, то на несколько лет не будет у тебя никаких проблем, насчет того, чем кормить семью. Ну, а если не повезёт, значит такое твоё 'се-ля-ви'. В этом случае твоей семье вряд ли кто сможет помочь подняться на ноги. Поэтому, ещё раз говорю, - думай.
Думать действительно было о чём. С одной стороны я уже знал, что возвращающиеся из Афганистана советники не влачили нищенское существование, как все остальные их сотоварищи, остававшиеся в это смутное время в Союзе. Но в то же время, перспектива оставить свою жену вдовой, а детей сиротами, тоже ничего путного не сулила. Прав наверно Харченко - надо посоветоваться с женой, прежде чем принять столь ответственное решение.
- Хорошо, Владимир Николаевич, я подумаю. Сколько у меня времени на то чтобы сказать, да или нет?
- До завтрашнего утра.
- А что так быстро?
- Завтра к вечеру начальник УВД должен доложить в министерство сведения о кандидате, ну а я эту информацию должен предоставить ему с утра.
Я прикинул в уме, какая реакция последует со стороны жены, после того, как сообщу ей о данном предложении. Поэтому, решение - ничего не говорить ей о состоявшемся у меня разговоре с Харченко, пришло как-то само по себе.
Тот вечер был мучительно долгим. Супруга, своей женской интуицией, явно почуяла что-то не ладное, и, заглядывая мужу в глаза, всё пыталась выяснить, что такого произошло у него на работе, почему он в одночасье стал таким угрюмым и не разговорчивым. Но я оставил все её вопросы без ответов, сославшись на некое недомогание.
Что же касается себя лично, то на тот момент я уже определился с выбором своей дальнейшей судьбы. Овен - по гороскопу, я был таким же упрямым и по жизни. Но для того, чтобы согласиться поехать на войну, одного упрямства было мало. Жить в течение двух лет в чужой стране, со сложившимися многовековыми устоями и обычаями, определенными особенностями житейского уклада, да ещё при условии, что там, на протяжении последних шести лет идёт братоубийственная война, - было о чем призадуматься.
Вместе с тем, был интерес, какое-то неуемное любопытство. Интерес к новым обстоятельствам жизни, к резкому повороту судьбы. Жгучее любопытство ко всему неизведанному, сидящее в каждом из нас с рождения.
Утром следующего дня Харченко докладывал начальнику УВД о том, что кандидат на загранкомандировку подобран. В одном слукавил Владимир Николаевич, когда 'наезжал' на мою высокую сознательность во время нашего первого разговора. Еще до встречи со мной он уже успел пообщаться с остальными шестью кандидатами и сделать всем им аналогичные предложения. Но встретили они 'заманчивые' посулы без особого энтузиазма. Один отказался от поездки в Афганистан сразу же, мотивируя тем, что в его семье до конца года ожидается прибавление. Двое других отказались по причине намечающегося карьерного роста - оба со дня на день ожидали повышения по службе, и поездка за границу, да еще на войну, никак не входила в их персональные планы. Один заместитель начальника сельского РОВД мотивировал свой отказ тем, что уже отослал документы для поступления на второй факультет Академии МВД СССР и уже ждет ответа из управления кадров МВД. Еще двое кандидатов просто отказались ехать в чужую страну, так и не сформулировав причин отказа.
По прошествию стольких лет уже и не помню, что потом с ними сталось, но точно знаю, что те двое отказавшихся от поездки в Афганистан по причине своего карьерного роста, ни на какие вышестоящие должности так и не были назначены. 'Академику' тоже не повезло - пришел ответ из МВД, в котором ему вежливо намекнули, что его кандидатура не проходная. Какое-то время он продолжал еще работать в занимаемой должности, но в итоге был уволен и едва не привлечен к уголовной ответственности за халатность, допущенную при рассмотрении жалобы, в которой граждане жаловались на местного хулигана. С его легкой руки жалоба преспокойно перекочевала в архив вместе с остальными материалами проверки, а распоясавшийся хулиган через месяц устроил в селе пьяный дебош, завершившийся стрельбой из охотничьего ружья. Во время той бесцельной пальбы он и уложил наповал двух своих односельчан, случайно оказавшихся возле его дома.
Вечером того же дня Харченко сообщил мне 'по секрету', что моя кандидатура единогласно утверждена Коллегией УВД и в Москву ушла соответствующая депеша.
И сразу же закрутилась, завертелась несусветная круговерть. За один день нужно было подготовить целую гору бумаг - снять всевозможные копии с документов, написать три экземпляра своей автобиографии, самому на себя написать характеристику и попросить шефа, чтобы он её подписал. Срочно понадобились фотографии различных форматов, в том числе и на заграничный паспорт. Одним словом - бюрократия в полной её красе.
Такая спешка была связана еще и с тем, что все описанные события происходили за пару дней до ноябрьских праздников, по окончанию которых мне следовало прибыть в Волгоград для прохождения обследования в психофизической лаборатории.
Глава 2. Поездка в Волгоград.
Уже потом, после праздников, я узнал, что в Волгоград еду не один. Компанию в той поездке мне составил шифровальщик нашего УВД - Володя Колесников.
Десятого ноября, вместо того чтобы отмечать с друзьями и родственниками свой профессиональный праздник - День милиции, мы тряслись с ним вдвоем в купе поезда 'Астрахань-Волгоград', и скромно, за рюмкой 'чая', обсуждали перспективы своей дальнейшей жизни.
Между делом посмеялись над тем, как идет подбор 'кандидатов'. В процессе подготовки документов, выяснилось, что одного желания попасть на эту странную войну было мало. 'Кандидат' должен был соответствовать ряду требований, перечень которых был разработан в недрах ЦК КПСС. Его членство в рядах партии было обязательным. На крайний случай, он мог быть кандидатом, при одном условии, что еще до отправки за границу, он все-таки успеет получить партийный билет. Наличие высшего образования, и не менее чем двухлетнего стажа руководящей работы на должностях оперативно-начальствующего состава, требовалось в обязательном порядке. Кроме этого, он должен был обладать отменным здоровьем и иметь отличную автобиографию, то бишь, не замаранную ничем родословную. Как тот породистый кобель. Наличие выговоров в послужном списке также не допускалось. Но самое главное, что от него еще требовалось, так это то, что он должен обязательно быть семейным человеком. Видимо те ответственные чины, что направляли своих подчиненных воевать, преследовали недвусмысленную цель - исключить любую возможность их дезертирства. Семья, что якорь, - оставаясь на Родине в качестве своего рода заложников, жены и дети советников практически лишали их даже мысли о переходе на сторону врага. Хотя, как на это еще посмотреть. Для проходимца семья вряд ли стала бы помехой для осуществления черных замыслов. Для нормального же мужика, это условие было явным оскорблением его чести, достоинства, да и самолюбия тоже.
Проверку на психическую пригодность пришлось проходить в ведомственной поликлинике Волгоградского УВД, располагающейся в современном здании в пятнадцати минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Внутри идеальная чистота, как и во всех лечебных заведениях. Врач психотерапевт после проверки наших командировочных документов, заполнил анкеты и еще какие-то специальные номерные карточки, после чего пожелал нам всего хорошего и порекомендовал не опаздывать на следующий день к назначенному часу на комиссию. А еще он сказал, что на комиссию лучше прийти со свежей головой, а чтобы она таковой была, посоветовал не очень-то увлекаться спиртными напитками, а лучше прогуляться по городу и посмотреть его достопримечательности.
Ага, мы прям так и разбежались. Что мы, эти достопримечательности раньше не видели? Лично я на них насмотрелся за те пять лет, пока обучался на заочном отделении Высшей следственной школы. А вот то, что врач нам напомнил о том, чего мы не должны были делать, это он зря так поступил. Мы и свежим воздухом успели надышаться, и к вечеру были 'тепленькими'.
В кабинете, где нам предстояло пройти тестирование, стояло не более полутора десятков столов. За каждый из них рассадили по одному человеку, которым раздали вопросники по программе первого тестирования. Ответить предстояло почти на три сотни вопросов. Точнее сказать, нужно было подчеркнуть один из возможных вариантов ответа, какой по нашему мнению был самым приемлемым для поставленного вопроса. Врач-психолог заранее предупредил всех присутствующих, насчет того, чтобы мы отнеслись к данному тестированию на полном серьёзе и не устраивали в кабинете никаких излишних дискуссий.
Всего на данном тестировании участвовало человек десять, из которых только трое эту процедуру проходили в связи с предстоящей командировкой в Афганистан. На первый взгляд основная часть вопросов была совершенно дурацкой, как по форме, так и по содержанию. Ну что можно было ответить на вопрос: 'С какой ноги вы сегодня встали?', если в вопроснике уже имелись четыре заготовленных варианта ответов. Я так вот и не помнил совсем, с какой ноги встал в тот день, и поэтому наугад подчеркнул ответ - с левой. Были вопросы насчет того, не мочусь ли я по ночам в постель, хорошо ли я отношусь к своим родителям, часто ли меня мучает бессонница. По ряду вопросов были заготовлены настолько чумовые ответы, что по их прочтению где-то на подсознательном уровне начинал ощущать себя если не круглым идиотом, то уж полудурком точно. Наверно именно на это и было рассчитано данное тестирование, а именно - выявить людей с больной психикой и явных шизофреников. Это здоровому человеку было понятно, что за подвох кроется в тех вопросах, а человек со сдвигом 'по фазе' их мог воспринять совсем иначе. Именно для таких, дюже 'умных', была уготована отдельная графа ответа, куда экзаменуемый мог вписать свой собственный вариант ответа. Не знаю, воспользовался ли кто этой графой, но мне и готовых ответов вполне хватило, чтобы еле-еле уложиться в отведенное на тестирование время, на которое у всех присутствующих ушло почти три часа.
Потом был перерыв на обед, после которого мы вновь засели за столы. Правда, на этот раз экзаменуемых оказалось в два раза меньше. Чуть позже я выяснил, что первый тест обязателен для всех, кого принимают на работу в правоохранительные органы. С помощью данного теста выявлялись люди, которых к милиции нельзя было допускать на пушечный выстрел. Второй тест - на сообразительность и абстрактность мышления, предназначался только для оперативно-начальствующего состава. Каждому была выдана небольшая брошюра с полусотней заданий. На каждой странице брошюры был нарисован большой квадрат, разбитый на девять равных квадратов, в восьми из которых размещались рисунки. Последний - девятый квадрат, был пустым. На каждое задание было по шесть вариантов ответа. Методом анализа предстояло найти определенную закономерность чередования рисунков по горизонтали и вертикали, и, выбрав из представленных вариантов ответа единственно верный, внести его порядковый номер в специальный бланк вопросника. На решение каждого задания отводилось не более тридцати секунд, и с каждым последующим заданием задача становилась все сложней и сложней. К концу этой 'гонки на выживание', сердце в моей груди готово было вырваться наружу, настолько велико было напряжение нервной системы. Тем не менее, и я, и Володя успешно справились с этим заданием. А вот тучный майор, который сидел спереди меня, пыхтя и усиленно чеша свою 'репу' не ответил на большую часть вопросов, о чем красноречиво свидетельствовал полупустой бланк вопросника.
Пока экзаменатор, проводивший данное тестирование, что-то помечал на сданных нами бланках с ответами, мы, словно подопытные кролики, молча ожидали своей дальнейшей участи. Оценку 'хорошо' получили только 'прикомандированные', то есть - я и Володя. Местные аборигены выше оценки 'удовлетворительно' так и не смогли подняться, а тучный майор за свой минимум ответов, получил твердую 'единицу'. Он попытался, было выступить в свою защиту, заявив, что горит очень большим желанием попасть на службу в Афганистан, на что экзаменатор резко оборвал его на полуслове:
- Товарищ майор, вы делаете ко мне уже четвертый заход, но я так и не заметил, что за это время вы стали более сообразительным, коли уж не в состоянии решить даже такие элементарные задачи. И не надо меня уговаривать и давить на психику через ваше вышестоящее руководство. Это было ваше последнее тестирование у меня и больше я не намерен тратить на вас свое рабочее время. Ну, чего вы так стремитесь попасть в этот Афганистан? Сами же видите, что не для вас он. Одно дело - вы там сами погибните, это ваша личная проблема. Но ведь вы же еще и своих сослуживцев ни за хрен собачий загубите. Неужели вы этого не понимаете?
Майор стоял по стойке 'смирно', словно проштрафившийся салабон, выслушивая не лестные эпитеты в адрес своей персоны, а после того как врач закончил свою 'обвинительную' речь, он промямлил себе под нос:
- Доктор, ну почему вы меня выставляете полным дураком? Ну да, не понимаю я ничего в этих каракулях, но ведь на службе-то своей я числюсь на хорошем счету. Может быть, все-таки разрешите мне ехать в Афганистан?
- Вы что, совсем...- покрасневший врач в пылу эмоций видимо не знал какое слово подобрать, чтобы ответить непонятливому майору, решившему взять его на измор своим бычьим упрямством, - ...не понимаете, о чем идет речь? Идите отсюда, и больше не донимайте меня своими телефонными звонками. И своим 'протеже' передайте то же самое. А если будете и дальше продолжать в том же духе, то я вынужден буду поставить вопрос о вашей профессиональной пригодности на занимаемой должности. Лучше не злите меня.
Майор покидал кабинет с таким видом, словно его только что сняли с руководящего поста, и уволили из милиции. А когда за ним захлопнулась входная дверь, врач недовольно буркнул себе под нос:
- Артист хренов.
Все наши мучения с тестированием в этот день закончились. На следующий день мне и Володе предстояло пройти испытание 'комнатой смеха' и персональное собеседование с психиатром, который на основе результатов всех наших предыдущих тестирований должен был вынести окончательный вердикт. На этот раз нас никто не предупреждал о нецелесообразности злоупотребления спиртными напитками перед сдачей ответственного экзамена, но мы до этого додумались сами. Нужно же было хоть как-то снять стрессовое состояние, испытанное во время двух тестирований, а заодно и 'обмыть' их успешное завершение.
Что такое 'комната смеха', я представлял весьма смутно, пока не оказался в ней сам. То была малюсенькая комнатушка с совершенно черными стенами и низким потолком. Одним словом - классическое замкнутое пространство, попав в которое любой человек страдающий клаустрофобией, мгновенно начинает метаться в поисках выхода. Посреди комнаты стояло огромное кресло с откидывающейся спинкой и подголовником, чем-то больше похожее на зубоврачебное кресло, или кресло, какое я видел однажды в кино, когда показывали предполетные испытания космонавтов. Молодой парень, по всей видимости - лаборант, попросил меня сесть в это кресло и, оголив конечности, нацеплял на них всевозможные датчики. Точно такие же датчики были укреплены у меня на груди и на голове. Потом, 'лаборант' присоединил к датчикам разноцветные провода, уходившие другими концами куда-то в стену. Перед самым моим носом он укрепил небольшой микрофон, через который мне предстояло общаться с внешним миром.
По началу поставленная передо мной задача показалась простой. Надо было решить несколько не сложных арифметических задач, которые были написаны мелом на небольшой черной дощечке. Каждая задача состояла из двух арифметических действий - на сложение или вычитание однозначных чисел. Два действия, два результата. Если результат, что располагался в первой строке, был выше результата нижней строки, то следовало из большей суммы вычесть меньшую и громко назвать её в микрофон. Если же большей оказывалась сумма из нижней строчки, результаты обеих строк следовало суммировать и точно также назвать в микрофон полученный результат.
Всего на дощечке было написано три двойных действия, по которым должно было получиться три конечных результата. Лаборант попросил меня при нем потренироваться на тех цифрах, которые были начертаны на дощечке, и после того как я решил две задачки, он прервал меня на полуслове, после чего, забрав дощечку, написал на ней новые цифры. Он попросил меня не переворачивать её записью вверх, пока не зазвенит звонок. Если же я попытаюсь подсмотреть задачки раньше времени, об этом станет сразу же известно, поскольку в углу комнаты установлена видеокамера, которая будет отслеживать все мои дальнейшие действия. После этого лаборант удалился, плотно прикрыв за собой входную дверь в 'комнату смеха'
Одно дело сидеть в спокойной обстановке и особо не напрягаясь решать эти казалось бы простенькие задачи, на которые отводилась целая минута. Совсем другое дело, когда перед тобой неизвестность, и ты, находясь один в замкнутом пространстве, под наблюдением телекамеры, не знаешь в какой именно момент раздастся трель этого долбанного звонка. Нервы напрягаются до такой степени, что ты уже начинаешь слышать собственное сердцебиение, и то, как обогащенная адреналином кровь, мощными импульсами насыщает сосуды головного мозга.
Как не ждал я этого звонка, но он все равно прозвучал для меня неожиданно. Я быстро перевернул дощечку нужной мне стороной, и принялся лихорадочно решать задачи. Первую задачу я решил буквально за несколько секунд, и громко прокричал результат в микрофон. Сердце к тому времени уже вырывалось из груди, а мне предстояло решить еще две задачи. Я тогда наивно полагал, что остальные задачи буду решать хоть и в нервозной обстановке, но точно в таких же условиях, как и первую. Как я заблуждался. Не успел я сложить группу цифр из верхней строчки второй задачи, как вдруг, лампочка светившая до этого откуда-то сверху, замигала, словно на электролинии произошел сбой с подачей тока. Я попытался, было, не обращать на это особого внимания, но буквально в ту же секунду прямо передо мной замигал проблесковый маячок ярко синего цвета, и истошно завыла сирена. Как я решил вторую задачу, я уже не помнил, но, громко крикнув в пустоту итоговый результат, лихорадочно принялся за третью задачу. На текущее время я уже не обращал внимания, поскольку оно для меня уже не имело никакого значения, и последнюю задачу решал под аккомпанемент все той же воющей сирены и ярко вспыхивающего стробоскопа, изрядно слепившего мои глаза. В довершении всему, кресло подо мной вдруг заходило ходуном, и я едва с него не свалился.
После того как я надрывным голосом выкрикнул ответ по третьей задаче, все разом остановилось, и затихло. Только равный свет от лампочки под потолком свидетельствовал о том, что моим мученьям подошел конец. Я не мог поверить в то, что уложился в положенные мне шестьдесят секунд. Было такое впечатление, что этот кошмар длился целую вечность.
Вошедший в комнату лаборант, не спеша, снял с меня все датчики, предварительно освободив их от проводов.
Я был свободен!
Уже позже, дожидаясь пока аналогичную экзекуцию пройдет Володя, узнал от лаборанта, что сердце мое вырывалось из груди вовсе не из-за нахлынувших эмоций с последующим выбросом адреналина в кровь. Оказывается, 'доктора' умышленно увеличивали через навешанные на меня датчики частоту сердцебиения, искусственно создавая ситуацию близкой стрессовой. Стало быть, врачи использовали меня как обыкновенного подопытного кролика. Хотелось выругаться по этому поводу, но поскольку все уже было позади, ограничился вопросом:
- Ну и как, прошел я это испытание?
- Вполне, - констатировал лаборант.
А потом было индивидуальное собеседование с психотерапевтом. Он внимательно ознакомился с результатами тестирований и заключениями своих коллег. Задал мне несколько наводящих вопросов, на которые ответил даже не задумываясь. В довершении всему он пожелал удачи и выдал справку величиной с почтовый конверт. На первой страничке справки были внесены все мои установочные данные, а на обратной, в самом низу, красовалась лаконичная запись: 'Годен для прохождения службы в странах с жарким и неблагоприятным климатом'.
Про Афганистан не было ни слова.
Вот это конспирация!
Глава 3. Ташкент - город хлебный.
Тот ноябрь для меня был весьма богат на всякие знаменательные события. По приезду из Волгограда я узнал, что руководитель нашего отдела получил предложение возглавить Астраханскую среднюю школу милиции. Надо полагать, что Алексей Александрович не шибко долго размышлял по поводу того, как ему поступить в таком случае. Дураком надо быть, чтобы отказаться от такой должности. Одно дело - бегать круглые сутки в поисках жуликов и убийц, напрочь позабыв о своем здоровье, и совсем другое, протирать штаны в тихом, уютном кабинете. Для Журавлева, лишившегося пять лет тому назад трети своего желудка, пораженного серьезной язвой, это был шанс на выживание.
После того как его утвердили в новой должности, встал вопрос с ротацией кадров внутри нашего отдела. Бывший его зам - Юра Салтыков, имевший к тому времени почти двенадцатилетний стаж оперативной работы и закончивший Академию МВД с отличием, был, пожалуй, единственным кандидатом на кресло начальника.
А после того, как он его занял, перед ним встал вопрос - кого брать к себе в заместители, и он предпочел мою кандидатуру.
Так уж получилось, что с 1979 года наши судьбы переплелись довольно тесно. Вместе работали в отделении 'А' - он начальником, я - старшим опером. Когда Юрий ушел на должность зама, меня назначили на его место. В те годы было сложно с транспортом. На весь отдел была одна машина - старенький 'козлик'. Зато у меня был служебный мотоцикл - 'Урал'. Вот на этом стареньком мотоцикле мы месте и мотались в командировки по сельским районам, где раскрывали наиболее сложные преступления. Мне, как руководителю отделения 'А' частенько приходилось прихватывать с собой агентов, которым предстояло с ходу включаться в разработку подозреваемых. Картина сама по себе весьма красочная - за рулем капитан милиции в ГАИшной кожанке без погон, с крагами на руках, сзади него подполковник, тоже по гражданке, а в люльке, в дымину пьяный алкаш. Такие командировки всегда были неожиданными, и зачастую своих 'балбесов' я вытаскивал прямо из кровати, где они отдыхали после очередной пьянки. Могу себе представить, что могли подумать сельские гаишники или участковые о сидящей в старом друндулете троице, когда останавливали нас для проверки документов - пока двое тыкали им под нос свои милицейские 'корочки', третий, находящийся в состоянии полнейшего пофигизма, матюгался из люльки почем свет стоит.
Тем не менее, зачастую именно так все и было.
На новой должности хлопот значительно прибавилось, поскольку мотаться на происшествия теперь уже приходилось как заместителю. Служебный мотоцикл на новой должности мне не полагался, тем более что его сразу же списали на металлолом, а новый на наш отдел не дали. Зато дали бэушную 'Волгу', бегавшую до этого почти шесть лет под одним из замов начальника УВД. На эту машину пересел Салтыков, а 'козлик' отошел в общее пользование.
Так, день за днем, шла моя повседневная милицейская служба, и я так ею увлекся, что уже начал подзабывать о предстоящей поездке в Афганистан. Полгода меня никто не беспокоил по этому вопросу, и вот, в канун празднования Дня Победы, из Москвы пришла шифровка. Мне предписывалось тринадцатого мая прибыть в Ташкент, на месячные учебные сборы в Ташкентской высшей школе милиции.
Ну, вот и началось.
Прямого рейса на Ташкент из нашего города не было, и поэтому, пришлось воспользоваться самолетом, совершавшим авиарейсы по маршруту Киев - Ташкент. В Астрахани самолет делал промежуточную посадку для дозаправки горючим, и официально в расписании этот рейс не значился. Тринадцатого числа этот самолет не летал, но зато он летел на день раньше. Им-то мне и нужно было воспользоваться, поскольку следующий рейс был только через четыре дня, и я опаздывал с прилетом к назначенному сроку. До последнего момента не было полной уверенности в том, что в самолете будут свободные места, поскольку после долгих переговоров с руководством аэропорта, авиабилет мне пообещали продать только по прилету самолета и, опять же, при условии, что в нем будет хоть одно свободное место.
Опасения были напрасными. В том самолете двое пассажиров летели до Астрахани, а стало быть, свободные места появились, и в четыре часа дня я был уже в воздухе.
Странное это дело - часовые пояса. По моим подсчетам в Ташкент самолет должен был приземлиться где-то в восьмом часу вечера. Но я совсем забыл про разницу во времени, существующую между этими самыми часовыми поясами. Тем более что я летел на восток. Когда пассажиры с нашего рейса входили под шатер ташкентского аэровокзала, на табло электронных часов светились цифры - 22.30.
Не зная как добираться до школы милиции, я вынужден был обратиться к стоявшему посреди кассового зала милиционеру-узбеку. По сравнению с нашей Астраханью в Ташкенте было по-летнему жарко. Видимо поэтому, старшина милиции был облачен в белую форменную рубашку с короткими рукавами. Рубашка была явно маловата для его тучной фигуры, о чем свидетельствовал выступавший из-под неё голый, волосатый живот. На мой вопрос: 'Как проехать до микрорайона 'Карасу', он окинул незнакомого человека пренебрежительным взглядом, словно я ему еще с прошлого года должен трояк, но до сих пор так и не вернул. В этот момент к нему подбежал взмыленный узбек с двумя чемоданами, быстро тараторивший по-узбекски. 'Толстяк' нехотя спросил его о чем-то, и тот закивал головой в знак согласия. После этого милиционер запустил два волосатых пальца в нагрудный карман своей форменной рубахи и небрежно извлек оттуда небольшой клочок бумаги с многозначным номером. Так же небрежно он передал этот клочок бумаги 'человеку с чемоданами' и пальцем указал на ближайшую билетную кассу. Из того, что сказал 'толстяк' я совершенно ничего не понял, но слово - 'бронь' из его уст прозвучало довольно четко. Только сейчас до меня дошло, что этот местный 'бай' в форме милиционера, войдя в сговор с кассирами аэровокзала, приторговывает забронированными авиабилетами. В подтверждении моим догадкам, 'человек с чемоданами' прощаясь со своим 'благодетелем', как бы невзначай, сунул ему в руку 'четвертак'. Не говоря ни слова 'толстяк' тут же спрятал купюру в карман форменных брюк и, не спеша, двинулся по залу.
По всей видимости, про меня он забыл тотчас же, как только появился этот незадачливый пассажир, не сумевший купить себе билет иным, законным способом. Я решил еще раз напомнить о себе. На этот раз, подойдя к нему сзади, я слегка хлопнул рукой по его плечу. 'Толстяк' нехотя обернулся, всем своим видом давая понять, что я не имею морального права даже приближаться к нему, не то чтобы дотрагиваться до его тела. И вот в этот момент, я сунул в его наглую харю свое служебное удостоверение.
Не знаю, что он подумал в тот момент, но лицо его мгновенно покраснело, а лоснящийся от жира лоб покрылся каплями пота. Наверняка он посчитал, что заезжий мент застукал его на взятке. В ту пору много чего происходило на узбекской земле. Громкие 'хлопковые' и иные уголовные дела, заведенные на местных нуворишей, только-только раскручивались, и этому мздоимцу в форме было чего опасаться.
Я заново озвучил ему свой вопрос, уточнив при этом, что хочу знать, каким транспортом можно добраться до их школы милиции. 'Толстяк' еще с минуту не мог выйти из ступора, в который я вогнал его своей 'ксивой'. А когда до него наконец-то дошло, что я такой же мент, и вовсе даже никакой не проверяющий из Москвы, расплылся в добродушной улыбке. Он подробно объяснил мне насчет того, что из аэропорта я должен сесть на автобус, на котором следовало доехать до железнодорожного вокзала, потом пересесть на метро, на которое, кстати, я должен поторопиться, поскольку оно в полночь закрывается, а после метро нужно было еще ехать несколько остановок на маршрутном автобусе. Вот только незадача, в это время маршрутного транспорта может уже и не быть и мне придется добираться пешком, а это почти час ходу. Правда, у той станции метро, вплоть до её закрытия, всегда стоят 'шабашники', которые доставят меня к месту назначения за считанные минуты. Уже прощаясь со мной, 'толстяк' расслабился окончательно. Узнав, что я буду возвращаться домой тем же рейсом, предложил свои услуги, на тот случай, если у меня вдруг возникнут проблемы с приобретением билета.
Было около часа ночи, когда я наконец-то добрался до школы милиции. Дежурный офицер, ознакомившись с командировочным удостоверением, отвел меня в одну из комнат, располагавшуюся в помещении, предназначенном для отдыха дежурной смены. Указав рукой на кровать, на которой мне предстояло переспать ночь, он пожелал спокойной ночи, и удалился из комнаты, прикрыв за собой входную дверь. Однако я той ночью практически так и не смог уснуть. Такое частенько со мной бывало при резкой смене обстановки.
Утром узнал, что приехал в Ташкент одним из первых. Меня вселили в большую комнату, рассчитанную для проживания шести человек, где я проторчал в гордом одиночестве пол дня. После обеда, не вытерпев бессмысленного времяпрепровождения в замкнутом пространстве, решил прогуляться по городу. Вообще-то в школе существовала строгая дисциплина, и покидать пределы её территории разрешалось только по увольнительным запискам. Но на слушателей спецфакультета, где мне предстояло обучаться целый месяц, это 'табу' не распространялось.
Вырвавшись в город, первым делом купил в киоске 'Союзпечать' карту Ташкента. Отметил на ней маршруты общественного транспорта, на котором напрямую или с пересадками можно было добраться до школы из любой точки города. Быстро сориентировавшись, где располагается центр города, поехал осматривать его достопримечательности.
Город был огромным, с широкими улицами и красивыми зданиями. В самом его центре располагалась большая площадь и парк. Можно было даже не гадать, чье имя носила та площадь, в центре которой возвышался высоченный памятник вождю мирового пролетариата. Больше всего поразил огромный фонтан, сотни водяных струй которого били высоко в небо. При невыносимой жаре стоявшей в тот день в городе, воздух у фонтана был прохладен и свеж. Там же, недалеко от фонтана я увидел здание, бетонные стены которого были украшены восточным орнаментом. Я неоднократно видел это здание в документальной кинохронике. То был музей Ленина. Но на тот момент у меня не было никакого желания осматривать его экспозицию. К слову сказать, это желание не появилось у меня и позже, на протяжении всего периода пребывания в Ташкенте.
Самый первый день нахождения в этом замечательном городе, я посвятил походам по магазинам и рынкам. Любопытно было узнать, чем там торгуют и какие цены на товар. Больше всего поразило обилие хороших книг и свободная продажа водки. У нас в Астрахани художественную литературу можно было приобрести только по блату, или на выездной книготорговле, которая устраивалась при проведении совещаний партийно-хозяйственного актива области.
О водке отдельный разговор. Горбачев объявил с высокой трибуны о трезвом образе жизни в стране, и водка в одночасье исчезла с прилавков. Длиннющие очереди, у четырех магазинов на всю Астрахань - то были реалии тех дней. Самая большая очередь выстраивалась у водочного киоска стоящего на городской 'толкучке', которую местные острословы прозвали 'площадью Горбачева'.
В Ташкенте ничего подобного я не увидел. Водка свободно лежала во всех магазинах, и никаких очередей за ней не было. Местные партийные бонзы чихать хотели на 'ценные' указания Москвы и республика продолжала жить привычной жизнью. Уже в тот первый день я заметил, что жители Ташкента водке предпочитают пиво. Оно продавалось едва ли не на каждом углу, в каждом открытом кафе и ресторане, также как шашлыки, плов и национальное блюдо - лагман.
Поняв, что за один день, да пожалуй, и за неделю этот мегаполис не обойти и не объехать, я вернулся обратно в школу. В комнате, в которую меня вселили утром, я застал двух незнакомцев. Разговорились. Один, мой тёзка, приехал из Казани, стало быть, как и я - волжанин. Второй, возглавлял подразделение уголовного розыска одного из городских отделов внутренних дел Минска. Вечером в нашу комнату вселили еще двух оперов, прилетевших из Ленинграда. У кого-то из вновь прибывших оказалась бутылка водки. Быстро накрыли импровизированный стол, и, выложив на него все съестное, что было в заначке у каждого из нас, выпили за знакомство и первый день пребывания в 'хлебном' городе.
Проснувшись следующим утром, обнаружили, что ночью к нам в комнату вселили шестого постояльца. Толком мы с ним так и не успели познакомиться. Он был угрюмым и все время молчал. Я почему-то посчитал его за 'тихого' алкаша. Есть такая категория людей, которые любые застолья в обществе себе подобных принципиально не признают, но, тем не менее, водку жрут не меряно и втихаря от окружающих. Да и черт с ним, не хочет общаться и не надо.
Но ни тринадцатого мая, ни на следующий день, занятия так и не начались. Да и не могли они начаться в эти дни, поскольку в расписании, что было вывешено в коридоре, был четко расписан каждый день занятий, и первым днем учебы было обозначено пятнадцатое мая. Правда, как таковой, учебы на тот день спланировано не было, поскольку он отводился для заседания мандатной комиссии. Что это такое, мы тогда еще не знали, но кое о чем догадывались. Судя по всему, то была, самая последняя проверка на 'вшивость', которую устраивало нам руководство учебных сборов, прежде чем допустить к учебному процессу в секретном учебном центре.
Так оно и оказалось.
Слушатели спецфакультета тянулись с приездом вплоть до заседания этой самой комиссии. Это было хорошо заметно по увеличивающемуся с каждым днем числу едоков в столовой. К первому дню занятий их набралось уже около пятидесяти человек, и они едва умещались в небольшом обеденном зале.
Ничего особенного на той мандатной комиссии я не услышал. Попросили кратко рассказать свою биографию и все этапы продвижения по служебной лестнице. Присутствующий на комиссии врач, поинтересовался, нет ли у меня каких-либо жалоб на здоровье. Были вопросы, связанные с моей профессиональной деятельностью, результатами оперативной работы. Интересовались также, с какой литературой по Афганистану я успел ознакомиться, и что мне известно об этой восточной стране, её людях и органах власти. Подивились тому, что, отвечая на их вопросы, я пару раз сослался на суры Корана, перевод с которого успел проштудировать еще зимой. А когда узнали, что, обучаясь еще по молодости в гражданском техникуме, в совершенстве овладел топографией и взрывным делом, вопросы у членов комиссии разом иссякли. Напоследок председатель комиссии поинтересовался, нет ли у меня каких-либо веских причин для отказа от поездки в Афганистан, и, услышав отрицательный ответ, объявил о моем зачислении слушателем спецфакультета, и пожелал успешной учебы.
В тот же день мы узнали, что шестой постоялец нашей комнаты, тот самый 'молчун', заявил на комиссии о своем нежелании учиться, поскольку его не устраивала перспектива быть убитым в Афганистане. Его никто ни о чем упрашивать не стал и вечером того же дня он укатил к себе домой. Что с ним потом сталось - не знаю, но думаю, что деньги, потраченные на его 'путешествие' до Ташкента и обратно, из его зарплаты однозначно высчитали. И правда, зачем он поехал в такую даль? Только ради того, чтобы заявить о своем не желании ехать в Афган. Мог сделать это, не покидая своего родного города, как поступили мои астраханские коллеги.
Глава 4. Спецфакультет.
Учебные аудитории спецфакультета и спальные помещения для его слушателей, занимали половину первого этажа одного из пятиэтажных корпусов школы. Вход внутрь этого помещения был обособленным и обеспечивался специальной охраной, которая комплектовалась из самих же слушателей. За месячный срок обучения каждый слушатель успел побывать в том дежурном наряде как минимум трижды. Всем остальным курсантам школы, как очного, так и заочного факультетов, под страхом отчисления с учебы, было строго-настрого запрещено там появляться. С чем это было связано, мы сами толком не знали, но этот порядок установился на спецфакультете задолго до нас, когда готовили первых 'кобальтеров', и изменять его не было полномочий даже у руководства школы.
Всю группу слушателей с первого же дня поделили на три ровные части, назвав их условно взводами. Дележ этот был сделан весьма оригинально. После прохождения мандатной комиссии нас всех собрали в самой большой аудитории, где мы расселись за столами, установленными в три ряда. Эти три ряда и стали теми самыми 'взводами'. Всех посчитали, переписали, да так и оставили. С этого дня мы были лишены права свободного выбора места за учебным столом.
Дележ на три группы был продиктован планом обучения. Когда нам читались обзорные лекции, группа в полном составе собиралась в единственной большой аудитории. Но когда подошло время изучать специальные дисциплины, а оно подошло уже на первой же неделе нашего обучения, каждая группа стала заниматься самостоятельно, именно по той дисциплине, которая была указана для нее в расписании. Так, например, пока первая группа тренировалась в стрельбе из пистолета в школьном тире, вторая группа в то же самое время изучала средства связи, а третья - на практике познавала азы военной топографии. Всего в учебный план было включено больше двух десятков специальных дисциплин, которые могли нам пригодиться в Афганистане. Занятия эти, скорее всего, напоминали какую-то несусветную гонку, начинавшуюся в восемь часов утра, и заканчивающуюся не раньше шести часов вечера. Если проводить аналогию с историей, то она была чем-то похожа на курсы по подготовке младших лейтенантов ВВС во время Великой отечественной войны. По принципу: 'взлет - посадка - вылет'.
Большинство предметов изучались поверхностно, ровно на столько, чтобы слушатели имели хотя бы общее представление о нем. Но, при этом, каждый преподаватель пытался убедить нас в том, что именно его предмет является самым значимым в учебно-познавательном процессе, и именно он пригодиться нам больше всего в нашей дальнейшей советнической работе. 'Исламисты' вбивали в наши головы Коран, по-своему трактуя его суры. Преподаватели языка дари, пичкали нас непонятными доселе словами, заставляя зазубривать не только отдельные слова, но и целые фразы. Ежедневно мы обязаны были выучить наизусть до двух десятков слов. Дошло до того, что в свободное от учебы время мы стали тренироваться друг с другом в разговорной речи, постепенно подменяя русские слова уже известными - афганскими. Получался такой каламбур, который кроме как приступов смеха вызвать больше ничего не мог.
На занятиях, да и после них, рядом с нами постоянно присутствовал наш неугомонный замполит-узбек, который, наряду с проводимыми политбеседами, всё пытался внушить слушателям мысль, насчет того, что узбекский народ - это великий народ, народ-труженик. Все его разговоры на эту тему не очень-то вязались с тем, что в то время происходило в Узбекистане. На слуху уже была фамилия 'великого' хлопкороба Адылова и прочих высокопоставленных лиц республики уличенных во всевозможных махинациях и мздоимстве. Мы слушали его 'очень внимательно', отлично понимая, что у него просто такая работа. Из преподавательского состава мне почему-то больше всех запомнился полковник, обучавший нас одной военной дисциплине. Это был тучный мужик, лет сорока пяти. Запомнился он мне не как личность и не как хороший военный специалист, а как человек, который на заданный кем-то из слушателей вопрос: 'Приходилось ли вам бывать в Афганистане?', правдиво ответил: 'Свои сто грамм я и дома выпью'.
Какой бы сложной не была учеба, но мы едва ли не ежедневно находили время выскакивать в центр города, где зачастили в ресторан 'Заравшан'. Водку там мы практически никогда не пили - дороговата она была в том ресторане. А вот пиво 'Золотой колос', для нас стало самым любимым напитком. К тому же в том ресторане к пиву подавали длинные клешни вареных крабов. Лепота!
Но больше всего, мы любили бродить по узким, кривым улочкам старого города, располагающегося неподалеку от многоэтажной гостиницы 'Московская' и центральной мечети. Не тронутые разрушительным землетрясением 1966 года, улочки вобрали в себя весь колорит восточной жизни. Люди в длинных, стеганных халатах, с тюбитейками и чалмами на головах, вопящие длинноухие ишаки, огромные казаны с пловом, и повсюду базары и чайханы, с исходящими от них запахами пряностей и мурлыканьем заунывных узбекских песен. Такое, вряд ли когда забудется.
По городу обычно гуляли вчетвером - практически всем 'боекомплектом' 'шестой палаты'. Пятый её постоялец, с первых же дней как-то незаметно отделился от нас и вел обособленный образ жизни, стараясь показать нам, что старше всех по возрасту, и в эти 'детские' игры не играет, чем только оттолкнул от себя остальных ребят. Позже, уже находясь в Афганистане, он поведет себя точно также, из-за чего перессорится со всеми сослуживцами, и будет отправлен домой задолго до окончания срока загранкомандировки.
На третью неделю нашего обучения, начались выезды на полигон 'Дарбаза', где нас уже на практике обучали тонкостям военного дела. Мы стреляли из всех видов оружия, метали ручные гранаты, взрывали, минировали, разминировали, водили боевые машины. А в довершении всему, за неделю до окончания учебных сборов, выехали на территорию Казахстана и там, недалеко от города Красногорск, провели учебную операцию в горах.
Наша группа была поделена на две равные части, одной из которых, предстояло сыграть роль засевших в засаде душман, а вторая - изображавшая шурави, должна была обнаружить и уничтожить опорную точку 'бандитов'. В тот день обе 'воюющие' стороны от души настрелялись холостыми патронами и набросались друг в друга взрывпакетами, от которых в ушах стоял звенящий гул. Всё происходящее в том учебном бою, нами воспринималось как детская игра в войнушку, что-то вроде 'Зарницы' для взрослых мужиков.
Сказать, что на этих сборах нам преподали что-то из разряда 'супер', было нельзя. Да, многие предметы для нас были новы, но, тем не менее, мы, люди, умудренные большим житейским опытом, хотели услышать от преподавателей совсем иное. Нас больше всего интересовала проблема имевшихся на ту пору разногласий в 'крыльях' НДПА, но лектор по этой теме рассказал ровно столько, сколько он сам вычитал из открытой прессы. Так, обмолвился немного за 'халькистов' и 'парчамистов', да перечислил их лидеров с момента создания Народно-демократической партии Афганистана. О причинах и движущих силах 'Саурской' революции, он так нам ничего и не рассказал. Никто толком не мог нам дать объективные характеристики на лидеров вооруженной оппозиции. Нас пичкали минимумом знаний, которыми должен был обладать офицер советской армии на уровне командира роты или батальона. Ничего существенного мы не услышали и от тех, кто специально, или с оказией приезжал 'оттуда'. Хотя, именно от них-то мы и надеялись услышать то, что больше всего нас интересовало. Потом, уже несколько позже, с некоторыми из этих 'практиков' пришлось встретиться в Афганистане, и только тогда стало понятно, почему эти люди так мало знали о реалиях сложной афганской жизни. Они и в Афганистане не утруждали себя особым рвением по службе. Работа в центральном советническом аппарате в Кабуле накладывала свой отпечаток на людей. Нельзя сказать, что на всех, но на большинство. Особенно на тех, кто в Афганистан рвался из корыстных побуждений. А такие были, и их, к сожалению, было не мало.
Месяц обучения пролетел очень быстро. За это время все успели сдружиться друг с другом. Учеба еще не подошла к концу, а двоих слушателей уже отправили в Кабул. Им дали возможность съездить домой за личными вещами, и, не задерживаясь в столице, они прямиком улетели в Афганистан. Нас всех тоже предупредили, чтобы по прибытию домой мы поторопились с уходом в очередной отпуск, поскольку в ближайшие месяцы должна произойти плановая замена большой группы советников и в течение лета все мы окажемся на их местах. После такого заявления сделанного руководством сборов, среди слушателей заходила шутка: 'Раньше сядешь - раньше выйдешь'.
В принципе, в жизни все происходило именно так. Уж лучше сразу уехать, а не мучаться каждодневными ожиданиями, не зная, в какой именно момент придет вызов из Москвы. Тем более что ожидание это было особенным. Ведь каждый из нас ожидал встречи не с любимой девушкой, а с войной, и возможно - со старухой смертью.
Никто тогда не знал, как сложится дальнейшая судьба каждого из нас, что ждет нас в чужой стране, где горе и смерть были повсюду. Я тогда и предположить не мог, что Миша Рузляев, сидевший за соседним столом в той большой аудитории, в апреле 1987 года погибнет в провинции Каписа. Погибнет во время обстрела советнического городка душманами. Осколок мины разорвет ему грудь и через минуту Михаила не станет. А дома у него останется жена с двумя малолетними детьми на руках. Не мог я тогда знать и того, что к машине одного нашего слушателя, 'духи' прицепят магнитную мину. И только случай поможет ему отделаться контузией, а вот царандоевский водитель погибнет. Еще один слушатель спецфакультета нашего потока, погибнет в банальной автокатастрофе в Кабуле. Разве мог тогда кто-нибудь даже представить, что вечно жизнерадостный москвич - Володя Клименков, назначенный в июле на должность старшего советника царандоя провинции Заболь, на третьем месяце своей службы в Афганистане, спасет полтора десятка советских военнослужащих едва не сгоревших заживо в подбитом 'духами' вертолете МИ-8, за что получит свой первый орден 'Красной Звезды'.
Ничего этого мы тогда не знали. Все это у нас было ещё только впереди.
Глава 5. Опыт не пропьешь.
После возвращения из Ташкента я отработал всего месяц и решил уйти в отпуск. И то правда, что если вызов придет в ближайшее время. Отпуск накроется однозначно, да и кто мне его даст догуливать на следующий год, когда, дай Бог мне здоровья, вернусь из Афгана.
Я уже написал рапорт на отпуск и отнес его секретарю нашего отдела, чтобы та положила его в папку на подпись, как вдруг меня срочно вызвали к начальнику УВД. Еще находясь в приемной, узнал о двойном убийстве, совершенном в поселке Аксарайский, где на ту пору возводился крупнейший в Европе газоперерабатывающий завод. Полковник Вержбицкий, в недавнем прошлом руководивший отрядом 'Кобальт', коротко проинформировал меня о случившемся, и дал пятнадцать минут на сбор оперативной группы, в которую должны были войти самые опытные сыскари.
Уже на месте мы узнали о деталях совершенного преступления. Убитыми оказались двое поселенцев, работавших на одном из строительных объектов. Тот, кто совершил это преступление, проявил не заурядную изобретательность и если бы не оперативность местных пожарных, преступление наверняка было бы списано на рядовой несчастный случай. И действительно, что можно было подумать о потерпевших, постоянно злоупотреблявших спиртными напитками, если они, напившись в очередной раз до потери чувств, уснули, позабыв выключить из розетки электрочайник. Вода в чайнике выкипела, и произошло возгорание. Наверно именно эта версия и стала бы основной, если бы огонь дотла сжег и тот вагончик, и трупы потерпевших. Но волею судьбы пожар был вовремя замечен и оперативно погашен. Обнаруженные на пожарище трупы обгорели не настолько сильно, чтобы судмедэксперт не смог не заметить на них множественные ножевые раны. Было ясно и понятно, что мы имели дело не с несчастным случаем, а с умышленным убийством и нам предстояло найти человека, а может быть несколько человек, которые были причастны к этому злодеянию.
В тот день работали до упора, с каждым шагом сужая круг лиц, которые каким-то образом могли быть причастны к убийству. Опросили не один десяток человек, по крупицам восстанавливая картину разыгравшейся накануне трагедии. И наши усилия увенчались успехом. Рано утром следующего дня подозреваемый в преступлении был задержан у своей любовницы, проживавшей в том же рабочем поселке. На допросе он рассказал и о причине возникшей ссоры, и о том, куда он выбросил орудие преступления - нож с выкидным лезвием.
Преступление было раскрыто, и мы могли преспокойно возвращаться в город. Но начальник поселковой милиции - полковник Даулетов, не хотел нас отпускать вот так вот, 'на сухую'. Быстро накрыл в своем рабочем кабинете импровизированный стол, на котором появилась и дефицитная по тем временам копченая колбаса, и шпроты, и самое главное - бутылка водки 'Посольская'. И где он только нашел её в этом поселке официально объявленным 'сухой зоной'. Хотя, что там говорить, уж кто-кто, а он тогда вряд ли испытывал с этим делом какие-либо трудности. Как никак начальник отдела милиции, в котором тогда работало около трехсот сотрудников.
Выпили, закусили, и собрались уж прощаться, как вдруг зазвонил телефон. Дежурный по отделу сообщил, что на решетке виброподавателя бетоносмесительного узла обнаружен неразорвавшийся крупнокалиберный артиллерийский снаряд, по всей видимости завезенный вместе с песком из карьера, располагавшегося в местах ожесточенных боев под Сталинградом.
Делать нечего, нужно было тоже ехать, смотреть, что там за снаряд такой объявился. Небольшая доза алкоголя только придала уверенности, и я, как 'великий специалист' по всяким там минам и бомбам, прошедший к тому же специальную подготовку по этой теме, рванул вместе с полковником на место происшествия.
Действительно, на решетке виброподавателя лежал 130-ти миллиметровый гаубичный снаряд. Жизнь на бетоносмесительном узле замерла, и все рабочие стояли в сторонке, наблюдая за тем, как мы с деловым видом стоим около снаряда, и обсуждаем вопрос о том, как быть дальше. То что снаряд был всамделишным, не вызывало никаких сомнений. Более того, его взрыватель стоял там, где и должен стоять, и по всему было видно, что он в свое время был отстрелян из орудия, но по каким-то причинам не разорвался. А коли так, то эта 'игрушка' могла бабахнуть в любой момент, от малейшего, неосторожного обращения с ней.
- Надо вызывать саперов, - констатировал я. - И трогать его с места ни в коем случае нельзя, может взорваться.
Стоявший неподалеку начальник узла поинтересовался:
- А скоро они приедут, эти саперы?
- Ну, к утру думаю, уже будут здесь. В астраханском гарнизоне саперов нет, и поэтому придется их из Волгограда вызывать.
- Да вы что, смеетесь?! - чуть было не выпрыгнул из штанов начальник узла. - Вы хоть представляете, во сколько мне обойдется только один час простоя? Двадцать тысяч целковых! Да меня за это под суд отдадут как саботажника и вредителя.
- Нет сейчас таких статей в уголовном кодексе, - заметил Даулетов. - А вот то, что двадцать тысяч, это действительно серьезная цифра. Это сколько же до завтрашнего утра намотает? - поинтересовался он у 'бетонщика'.
- Без малого пол 'лимона', - едва не плача, ответил тот.
- Это что ж выходит, почти пятьдесят пять 'Жигулей' на эти деньги можно купить, - подлил я 'масла в огонь'.
'Бетонщик' стоял, схватившись за голову, видно представляя, что с ним будет после того, как руководимое им предприятие нанесет такой непоправимый урон строящемуся особо важному объекту всесоюзного значения. В тюрьму-то, может, и не посадят, а от занимаемой должности отстранят однозначно.
Смотреть на него было жалко. Вот ведь действительно, попал мужик под раздачу. Ни чуял, ни гадал, что свалится на него такая напасть. Мне даже как-то стало обидно за него. Посмотрев еще раз на снаряд, я почему-то подумал, что не может он взорваться от малейшей тряски. Если бы он был к этому предрасположен, то давно бы уже рванул. Решетка виброподавателя трясет так, что мало не покажется. Крупные камни, попадающие на эту 'трясучку', словно резиновые мячики отскакивают от неё в разные стороны. Снаряд тоже капитально потрясло, но он же не взорвался от этого.
И тут у меня в голове созрел авантюрный план. Я попросил, чтобы вплотную в виброподавателю подогнали самосвал, желательно с бортами из толстого металла, в который заранее необходимо было загрузить пару ковшей песка. Когда груженый 'КРАЗ' задком сдал вплотную к тому месту, где лежал снаряд, я аккуратно поднял его с решетки, и, не поворачивая по осям, осторожно перенес в кузов самосвала.
Сев в кабину грузовика, распорядился, чтобы водитель потихоньку трогал машину с места. В сопровождении двух милицейских патрульных машин, мы вывезли этот смертоносный груз за поселок, где аккуратно положили его в ложбину между песчаными барханами. Принимая снаряд из моих рук, Даулетов едва не уронил его. Могу представить, что в тот момент он пережил. Тем не менее, снаряд лежит в безопасном, охраняемом месте, а бетоносмесительный узел вновь заработал на полную мощь, ежеминутно выдавая 'на гора' тонны бетона. Пора возвращаться домой.
Около Аксарайского отдела милиции нас отловил вездесущий корреспондент газеты 'Пульс Аксарайска', пронюхавший об инциденте со снарядом. Он сфотографировал меня в обнимку с Даулетовым, и пообещал, что уже в ближайшем номере ведомственной многотиражки появится статья о нашем героическом поступке.
После выходных, когда в связи со своим уходом в отпуск я сдавал все дела, меня разыскал Даулетов. В руках он держал ту самую газету, где на второй полосе размещался заголовок - 'Героический поступок', а под заголовком красовалось наше фото. Статью ту я даже и читать не стал, поскольку догадывался, что тот корреспондент мог 'накропать' со слов Даулетова. Товарищ полковник был весьма словоохотлив при общении с прессой.
Но это было еще не все, он вытащил из нагрудного кармана чугунный осколок от того снаряда, что мы с ним так удачно 'разминировали', и рассказал, как на следующее утро, приехавшие из Волгограда саперы подорвали его при помощи тротиловой шашки. А до этого они поинтересовались, каким образом этот снаряд там оказался, и полковник красочно рассказал им о наших злоключениях. Саперы смотрели на него вытаращив глаза, не в силах что-то вымолвить. Уже потом, когда снаряд был взорван, офицер, руководивший работой саперов, подарил ему осколок, сказав напоследок:
- А теперь представьте себе, что было бы с вами, если сотни таких вот осколков, оказались в вашем теле. Взрыватель снаряда находился на боевом взводе, и любое неосторожное обращение с ним могло вызвать подрыв. Мне только остается напомнить вам - кому в жизни везет. И вы, и ваш 'сапер', в рубашках родились. Постарайтесь больше так никогда, и ни при каких обстоятельствах не поступать, и напомнить вам ещё про одну поговорку, насчет того сколько раз ошибается сапер.
До начальника УВД все-таки дошла информация о ЧП на бетоносмесительном узле. Наверняка сам Даулетов ему всё и рассказал. Как бы там ни было, но перед уходом в отпуск, я получил за то 'разминирование' премию в размере пятидесяти рублей, которую тут же спустил на обмыв своего, возможно, самого последнего в жизни отпуска.
Глава 6. Вызов.
До окончания отпуска оставалось две недели, как вдруг неожиданно пришла шифровка из МВД, в которой мне предписывалось срочно прибыть в Москву с вещами. Очередная беготня, сборы, прощание с родственниками и друзьями. Жена тоже хотела поехать со мной в столицу, с тем, чтобы быть вместе со мной до последнего момента. Мне даже удалось купить ей билет на самолет, и это в разгар лета, когда в кассе их не было как минимум дней за десять до вылета. Но, увы, билет пришлось сдать обратно, поскольку с приобретением билета на обратную дорогу у меня ничего не получилось. А может так оно и лучше. Зачем лишние слезы и психические травмы. Одно дело провожать меня в Москву, и совсем другое в Кабул. Я и сам понимал, что не стоило этого делать, и поэтому не стал проявлять излишней инициативы и настойчивости.
Едва ли не в самый последний день пошел сниматься с партийного учета. Секретарь райкома вдруг ни с того ни с сего начал выступать на меня, мол, растишь, растишь партийные кадры, а они, не успев получить партийный билет, перебегают в партийную организацию другого района. Успокоился только после того, как я ему популярно объяснил, в связи с чем, я снимаюсь с учета в руководимом им райкоме.
В Москву улетал вторым рейсом, в обед. Перед посадкой в самолет не утерпел таки, и, обернувшись напоследок, увидел в окне аэровокзала свою супругу. Она как-то сразу вся сникла, и стояла не шелохнувшись, словно манекен. Думаю, что в тот момент она сама не знала, как ей жить дальше. В глазах какая-то растерянность. Испуга и слез не было, была тоска и сознание безысходности от всего того, что с ней могло произойти в жизни, случись со мной самое худшее.
В московском аэропорту 'Домодедово' меня никто не встречал, да и кто мог встречать, если о своем прилете я вообще никому не сообщал. С двумя чемоданами и большой, брезентовой сумкой, кое-как добрался до автобуса-экспресса, и уже через час - полтора, был на аэровокзале. Попытался сдать вещи в камеру хранения, но красномордый, самодовольный приемщик потребовал от меня авиабилет. Как выяснилось, вещи в камеру хранения принимались только от тех пассажиров Аэрофлота, которые в течение ближайших суток вылетали из столицы. Пришлось по подземным лабиринтам добираться до автоматических камер хранения, и искать там свободные ячейки. На мое счастье такая ячейка нашлась довольно быстро. Запихнув в неё все вещи, поехал в ведомственную гостиницу на Пушкинской улице.
Был уже поздний вечер, и моё появление там произвело на администратора впечатление как на той, известной картине Репина. Попытался доказать ей, что приехал в Москву не по своей прихоти, но она только разводила руками, и, словно попугай, повторяла одну и ту же фразу: 'Мест нет'.
Сколько ни бывал в служебных командировках, но эту фразу слышал практически во всех гостиницах. Но, нам не привыкать к таким трудностям, с разрешения дежурной пристроился на диванчике стоящем в коридоре рядом с общей кухней. На другой день, после соответствующего звонка из министерства, место в гостинице всё-таки нашлось, и я, как какой-то фон-барон поселился в двухместный номер, где уже проживал офицер внутренних войск. 'Квартирант' мне совершенно не мешал, поскольку возвращался в номер поздно вечером и всегда навеселе. О себе я ничего ему не рассказывал, и все наши диалоги состояли практически из слов приветствия и прощания.
Второй день своего пребывания в столице провел в ГУКе в старом здании министерства внутренних дел на улице Огарева 6. Кадровики встретили обыденно, видимо привыкли к тому, что еженедельно в Афганистан улетало по две три партии очередных советников и переводчиков и столько же возвращалось домой - кто в отпуск, а кто и насовсем. Общался в министерских кабинетах с чинами, в погонах от майора до генерал-майора. Выслушивал от них напутствия и пожелания. Сдал на хранение свой общегражданский паспорт, получил синий, служебный загранпаспорт, в котором в графе 'специальность' было записано - 'преподаватель истории'. Опять конспирация. Напоследок меня предупредили, что утром следующего дня должен прибыть на собеседование в ЦК КПСС.
Туда я поехал с утра пораньше. Для начала предстояло найти нужный подъезд, через который я мог попасть на собеседование к партийному клерку, в чьи обязанности входил инструктаж советских граждан выезжающих за рубеж.
Никогда бы не подумал, что ЦК КПСС размещается не в одном большом здании, а в комплексе из нескольких зданий, расположенных недалеко от площади Дзержинского. Найти нужный подъезд оказалось не так-то уж и просто, но, тем не менее, я его всё-таки нашел, сдал паспорт дежурному офицеру - гэбэшнику и взамен него получил временный пропуск. В общем отделе сдал свой партбилет, где ему суждено было храниться все то время, пока я буду находиться за границей. Потом была беседа с пожилым, седовласым мужчиной. Он всё пытался выяснить мотивы, побудившие меня к поездке в Афганистан. Прощупывал и насчет того, что мне было известно об этой азиатской стране. Коротко рассказал обо всем, что знал, но в целом, откровенного разговора у нас так и не получилось. Да, думаю, что оба к этому и не стремились.
После собеседования с партаппаратчиком спустился этажом ниже, где вместе с другими приглашенными ознакомился с правилами проживания советских граждан за границей. Согласно этому документу у выезжавших за рубеж советских граждан не было никаких прав, одни только обязанности. Поставили свои подписи под обязательством быть примерными представителями Родины на чужбине.
На этом прием в ЦК закончился, как впрочем, и все остальные официальные мероприятия. Мне оставалось дожидаться самолета на Кабул, вылетающего в ночь с воскресенья на понедельник. Правда, был еще один рейс - в пятницу, но я на него уже никак не успевал. Впереди было почти двое суток, которые предстояло провести в Москве, но заняться было совершенно нечем. Бродил по старым улочкам, любуясь красотой старинных особняков на Арбате, побывал на Пресне. А в самый последний день своего пребывания в столице, решил сходить на Красную площадь. На подходе к главной площади страны, обратил внимание на 'панков'. Они стайкой сидели на парапете памятника Свердлову, и о чем-то разговаривали между собой. Завидев молодых людей с окрашенными в неестественно яркие цвета волосы на наполовину обритых головах, прохожие с любопытством разглядывали эти 'огородные пугала', и, качая головами, шли дальше. Не обращая ни малейшего внимания на едкие подколки в свой адрес, 'панки' цедили сквозь зубы заморскую 'Пепси-колу'.
Мне почему-то вдруг вспомнилось пыльное, с потеками грязи лицо молодого парня в полевой форме, показанного накануне по центральному телевидению в репортаже корреспондента Михаила Лещинского. Парень сидел на земле, прислонившись спиной к колесу БТРа, и безмятежно спал, уронив голову на грудь. Ежик его коротко остриженных волос цвета сухой соломы, очень здорово диссонировал сейчас с длиннющими, ядовито-зелеными и малиновыми волосами петушиных гребней 'панков'.
Возвращаясь обратно в гостиницу, напоследок прогулялся по Старому Арбату. Обратил внимание, что за последний год он несколько запаршивел, стал каким-то серым и невзрачным, превратившись в банальную 'толкучку'. По улице, где когда-то хаживал Пушкин, теперь тусовались какие-то темные личности. Правда, были среди них и такие, кто декламировал стихи, или пел песни под аккомпанемент гитары. На стенах домов, заборах и отдельно стоящих щитах, висели многочисленные листовки и афиши, агитирующие граждан вступать в тот или иной союз. Неформалы, проститутки, бродяги, вольные художники, шустрые уличные торговцы - все смешалось в одну кучу, под названием - мирная жизнь.
До вылета моего самолета оставалось чуть больше пяти часов.
Глава 7. До свиданья, Москва!
Ровно в двадцать два ноль-ноль к гостинице подъехал автобус, которого мы уже ждали, стоя со всеми своими баулами в небольшом вестибюле. Мы, это семь человек, трое из которых, как и я, летели в Афганистан впервые, а остальные четверо возвращались туда из отпусков. У тех, кто ехал впервые, при себе была куча всевозможных коробок, сумок и чемоданов, поскольку им разрешалось брать с собой до ста килограммов груза, причем плата за перевес не взималась. У тех, кто возвращался в Афганистан из отпуска, багаж был намного скромнее. Им разрешалось брать по двадцать килограмм на человека, и за каждый лишний килограмм нужно было отстегнуть пятерку. А это, о-го-го! По тем временам таких денег стоила целая бутылка водки. Поэтому, 'новички' для 'старичков' были нечто вроде палочки-выручалочки. Часть своего груза они раскидали между нами тремя, подробно рассказав о содержимом коробок и сумок, дабы потом мы не имели неприятностей с таможней и пограничниками. Мои 'чувалы' тянули не более пятидесяти килограмм, и поэтому 'старички' подбросили мне еще несколько сумок и коробок, практически, таким же общим весом, что и весь мой груз.
Но на этом перераспределение сумок и коробок не закончилось. Всякий раз, когда от гостиницы отъезжал автобус с улетающими в Кабул сотрудниками, у вестибюля собиралась небольшая толпа москвичей. То были родственники тех, кто работал в Кабуле. Просьбы к отъезжающим были разные: передать письмо, бандероль, или просто узнать - почему их родственник не пишет писем. Мы, новички, столкнулись с этим явлением впервые, и поэтому без особого возмущения собирали все, что нам совали в руки. Мне, эти шустрые 'почтальоны' всучили аж целых семь бандеролей. Правда, содержимое этих посылок несколько смутило меня. В одной была бутылочка шампуни и маленькая шоколадка, в другой, с полкилограмма карамельных конфет, в третьей, какие-то ношеные домашние тапочки, в четвертой, два мотка шерсти. Складывалось впечатление, что москвичи уехали в Афганистан налегке, и теперь, опомнившись, просили своих родственников выслать такие бытовые мелочи. Не верилось, что в Кабуле всего этого не было. Наверняка их можно было купить в любой захудалой лавчонке.
Чуть позже, когда мы уже ехали в автобусе в Шереметьево-2, 'старики' посмеялись над нашей наивностью и сказали, что там этого добра выше крыши. Просто те, кому предназначались все эти бакшиши, были людьми весьма прижимистыми, считающими каждый грош в кармане, и поэтому, лишняя трата денег была им совсем ни к чему. В Союзе вся эта мелочевка приобреталась за копейки и рубли, а в Кабуле - за чеки 'Внешпосылторга' и афгани, но уже по более значительной цене. 'Отпускники' ко всем этим 'передачкам' почему-то относились с неприязнью. Исключением из правил были только письма, которые они брались вручить адресату лично в руки.
До аэропорта доехали довольно быстро. Погрузив свои и чужие вещи на специальные тележки, стали ждать объявление о начале регистрации пассажиров. Между делом заполнили декларации на перевозимые ценности. Мне пришлось вносить в неё свой фотоаппарат 'Зенит-3М', с которым я не расставался в частых поездках за пределы родного города. Золота и валюты у меня не было, да и не откуда им было взяться.
После того, как объявили о регистрации пассажиров нашего рейса, у регистрационной стойки образовалась большая очередь. Кого только в ней не было. Почти половину улетавших составляли афганцы, многие из которых имели при себе малолетних детей. Были еще два индуса в тюрбанах, и съемочная группа с видеоаппаратурой. Остальные пассажиры, были нашими соотечественниками.
Регистрация билетов закончилась довольно быстро, поскольку очередь двигалась в два потока. Две молоденькие девушки просматривали содержимое наших чемоданов через специальные телемониторы, одновременно проставляя штампы в авиабилетах. Затем мы прошли пограничный контроль. Худощавый прапорщик быстрым взглядом глянул на мой 'анфас', тут же сверив его с фотографией в паспорте. Затем, одним движением пальцев он открыл нужную страницу в паспорте и поставил штамп.
Но то была еще не последняя проверка. По её завершению мы попали в зал ожидания, где к своему удивлению обнаружили вполне приличный буфет, в котором от водки, коньяка и вин, ломились полки бара. Такого ассортимента мы давно уж не видели у себя в Союзе, и поэтому моментально прилипли к стойке буфета. Одна вот только незадача, денег у каждого из нас было ровно по тридцать рублей, ровно столько, сколько разрешалось провозить в Афганистан. Да мы особо и не стремились брать с собой рубли, которые в чужой стране все равно негде было тратить. По крайней мере, нам тогда так казалось. Свой промах мы поняли сразу же, когда один из 'отпускников' достав из кармана сотню, купил литр водки и закуску. Мы свои гроши употребили на те же цели. Правда, 'злоупотреблять' особо не стали, поскольку перед самой посадкой в самолет предстояла еще одна проверка. Кто знает, а вдруг именно по причине пребывания в нетрезвом состоянии, нас в самый последний момент снимут с самолета. Вот, скандалу-то потом будет.
Во время последнего досмотра пришлось выгребать из карманов всю мелочь, чтобы при проходе через 'рамку' ничего не звенело. Но и этот этап мы миновали без особых проблем, и уже через пять минут по подвижному коллектору шли к самолету, у входной двери которого стояли двое молоденьких пограничников. Я помахал им напоследок согнутой ладонью правой руки - наше, мол, вам с кисточкой, и прошел внутрь салона самолета.
Не смотря на то, что в билетах были указаны конкретные места, все пассажиры расселись, кто, где захотел. При этом получилось так, что советские граждане скучковались в одном месте, афганцы в другом.
Наконец-то наступает решающий момент. Реактивные двигатели 'Тушки' взревели на форсаже и самолет, легко оторвавшись от земли, взмывает в небо.
До свиданья, Москва! Мы к тебе еще вернемся!
Глава 8. Перелёт
Пока самолет набирал требуемую высоту, его пассажиры вели между собой сдержанный разговор. Но вот, лайнер выровнялся, и стюардесса объявляет о том, что мы можем расстегнуть ремни безопасности. Что тут началось! Салон самолета стал больше похож на растревоженный улей. Какой-то афганец, резко сорвавшись с места, заспешил в туалет, пока его не заняли другие пассажиры. В соседнем ряду трое русских мужиков откупоривали бутылку с шампанским и, выстрелив пробкой в полку с ручной кладью, обрызгали шипучим вином сидящих спереди афганцев. После того как на табло погасла надпись 'No smokinq!', самолет в одно мгновение превратился в курилку. Практически каждый второй пассажир был с 'соской' во рту, отчего сигаретный дым висел в воздухе коромыслом. Передвигающаяся по салону стюардесса, вынуждена была махать перед лицом руками, с тем, чтобы разогнать зависшие в воздухе волны дыма.
Примерно через час полета двое стюардесс и какой-то молодой парень в форменной одежде, стали развозить на специальных тележках ужин состоявший из весьма приличного набора продуктов. Летать мне приходилось не раз, но я не мог припомнить случая, когда на внутрисоюзных авиалиниях подавали завтрак, обед или ужин. В довесок к ужину, каждому пассажиру было предложено по стакану сухого вина. Для аппетита наверно. Я сначала отказался, посчитав, что за него придется выкладывать деньги, которых у меня на тот момент уже не было, но когда узнал, что вино выдается совершенно бесплатно, поспешил отказаться от ранее сказанных слов. И хотя вино оказалось натуральной кислятиной, я его с удовольствием выпил. На халяву, и уксус - мед. Многие попросили 'добавку', но стюардесса заявила, что бесплатного вина больше нет, но зато есть другие спиртные напитки в ассортименте, но они отпускаются за наличную валюту. Интересное дело, а откуда ей - валюте, у нас взяться.
Поскольку в дальнейшем не предвиделось ничего интересного, я впал в дрёму. Проснулся в тот момент, когда заходящий на посадку самолет, резко завалился на левое крыло, делая одновременно крутой разворот. После приземления самолета в Ташкентском аэропорту, всех пассажиров попросили покинуть его салон, оставив на местах свои личные вещи, за исключением документов и ценностей. В сопровождении двух пограничников мы пошли пешком к зданию аэровокзала. В общее помещение, где мне довелось быть в прошлый раз, когда прилетал на учебу, нас так и не впустили. После регистрации всех разместили в каком-то небольшом закутке, специально предназначенном для транзитных пассажиров, вылетающих за рубеж. В помещении было очень душно, отчего мгновенно захотелось пить. Мы все ринулись занимать очередь в небольшой буфет, но купить так ничего и не успели, поскольку объявили о посадке в самолет. Я, и еще несколько человек, заскочили в туалет, где от души нахлебались сырой воды прямо из-под крана. Не умирать же от жажды, в конце-то концов.
Не спеша, расселись по своим прежним местам, и я стал наблюдать в иллюминатор за всем, что в тот момент происходило на улице. В Ташкенте уже рассвело, и хорошо было видно, кто подходит к самолету. Обратил внимание, что летчики были совсем ни те, которых я видел спускающимися по трапу самолета минут сорок тому назад. Я поделился своими сомнениями с сидевшим возле меня 'отпускником', и он пояснил, что при выполнении рейса из Ташкента в Кабул и обратно, самолетом управляют военные летчики, специально переодетые в форменную одежду летчиков гражданской авиации.
Вот уже и летчики сидят в кабине самолета, и стюардесса объявила о том, чтобы мы пристегнули ремни, а турбины двигателей и не думают раскручиваться. Пассажиры уже начали нервничать, не зная, что и подумать о причинах непредвиденной задержки вылета самолета. Все тот же сведущий в таких делах 'отпускник', небрежно заметил, что наверняка кого-то ждут, потому и не вылетают. И он оказался прав. Прямо к трапу самолета подъехало несколько черных 'Волг' и один 'членовоз'. Выскочивший из первой 'Волги' молодой парень, метнулся к 'членовозу' и, открыв одним движением руки его бронированную дверцу, встал по стойке 'смирно'. Из машины, не спеша, выкарабкался полный мужчина в очках. На вид ему было около шестидесяти лет. Афганцы, наблюдавшие за происходящим, дружно загалдели: 'Кешманд, Кешманд!'. Оказалось, что это был премьер-министр ДРА - Кешманд. Он был, пожалуй, единственным на весь Афганистан хазарейцем, достигший таких невиданных для представителей этой малочисленной народности высот власти. Ко всему прочему, он был миллионером, разбогатевшим на растаскивании поставляемой в ДРА безвозмездной помощи, эшелонами шедшей из Советского Союза.
Кешманд попрощался с провожавшими его представителями Совмина Узбекистана и поднялся по трапу в самолет. Наверно специально для него был приготовлен небольшой салон, располагавшийся рядом с кабиной пилотов.
'Наверно и персональный парашют там для него имеется, а может быть, и катапульта', - вдруг ни с того, ни с сего промелькнуло у меня в голове.
Самолет наконец-то запустил свои двигатели и потихоньку покатил к взлетно-посадочной полосе. Еще несколько минут томительного ожидания, и колеса шасси наконец-то отрываются от бетонки.
На этот раз пассажиров словно подменили. Все сидели молча, и каждый о чем-то сосредоточенно думал. Если кто и начинал разговаривать друг с другом, то делал это вполголоса. Минут через тридцать стюардесса объявила, что наш самолет пересек государственную границу СССР, и все прильнули к иллюминаторам, словно хотели убедиться в правоте её слов. Но с такой высоты никакой границы не было видно. Над нами простиралось чистое небо, а внизу виднелись лишь серые отроги гор, совершенно одинаковые как до границы, так и за её пределами. Видимо оттого, что сейчас лето, никаких заснеженных горных вершин не видно и в помине. Только далеко - далеко на горизонте что-то слегка белело. Но горы это, или просто облака, на таком расстоянии не возможно было разобрать.
Еще минут двадцать пять полета, и стюардесса объявляет о том, что мы уже подлетаем к Кабулу и через несколько минут совершим посадку в кабульском аэропорту. И точно, далеко внизу, в прозрачной дымке, виднеются кварталы большого города. Складывалось такое впечатление, что Кабул - это не один город, а целых четыре города, разделенных друг с другом невысокими горами. Стюардесса вновь предупреждает пассажиров самолета о необходимости держать ремни застегнутыми, и все пассажиры, словно по команде, мгновенно выполняют её требования. Я делаю то же самое.
Странное дело, но когда самолет обычно подлетает к месту назначения, он уже минут за двадцать до этого начинает плавное снижение. Мы же, уже фактически летели над Кабулом, а самолет продолжал находиться на огромной высоте. Именно в это мгновение, словно в подтверждение моим сомнениям, самолет вдруг резко накренился влево, и свалился в крутой штопор. Все внутренности моего тела переместились куда-то к горлу, а само тело непроизвольно начало подниматься вверх. Было такое ощущение, что я нахожусь в состоянии невесомости.
Сначала у меня в голове промелькнула мысль, что наш самолет сбит неприятельской ракетой, но, глянув на окружающих людей и не заметив на их лицах признаков волнения, немного успокоился. Стало быть, этот 'пируэт' летчики делают умышленно, с одной только целью, чтобы самолет не был сбит неприятельской ракетой. Только теперь до меня дошло, почему в Ташкенте заменили экипаж лайнера. Гражданским летчикам такие выкрутасы вряд ли по силам, да и не учат их этому нигде.
Сделав полтора оборота в штопоре, самолет оказался в километре от поверхности земли. И на все про всё, ему потребовалось не больше пяти минут. Лихо, однако. В иллюминатор было видно, как вокруг самолета стрекозами летают военные вертолеты с красными звездами на боках. Несколько секунд спустя вертолеты начинают отстреливать яркие ракеты, которые, оторвавшись от брюха винтокрылой машины, резко отлетают в сторону, оставляя за собой шлейф белого дыма. Я понял, что таким образом эти вертолеты прикрывают наш самолет от 'Стингеров', 'Блоупайпов' и прочей напасти, изобретенной людьми для уничтожения себе подобных.
Уже у самой земли самолет резко разогнался, и на бреющем полете, в мгновение ока проскочил городские кварталы, состоящие в основном из глинобитных дувалов. В последний момент, перед тем как шасси самолета коснулось 'бетонки' я заметил вкопанные в землю бронемашины, и суетящихся возле них людей в военной форме.
Пробежав до конца взлетно-посадочной полосы, самолет притормозил, после чего, развернувшись на сто восемьдесят градусов, подрулил к зданию аэропорта.
Всё, остановка. Двигатели начинают затихать.
Слава Богу, прилетели.
Глава 9. Кабул - город контрастов. Первые впечатления.
Кабульский аэропорт представлял собой двухэтажное здание, без каких бы то ни было архитектурных излишеств. Обычное приземистое административное здание с диспетчерской кабиной на крыше. Там же, на крыше, установлено несколько разнокалиберных антенн. Небольшой навес рядом со зданием аэропорта, под которым стояли, сидели, и даже полулежали люди, дожидающиеся вылета своего рейса. Метрах в двухстах от действующего здания аэровокзала, стояло белоснежное здание с галереями. То был строящийся корпус нового аэровокзала. За два месяца до нашего прилета в Кабул, внутри этого здания произошел взрыв. Мятежники пытались взорвать его, в результате чего был частично поврежден фасад. Но умелые руки афганских строителей сделали свое дело, и от взрыва не осталось и следа.
Первое, что бросилось мне в глаза, так это преобладание цвета 'хаки'. Военные были повсюду: у здания аэропорта, возле каждого стоящего самолета. Чуть ли не через каждые пятьдесят - сто метров в капонирах укрывалась военная техника. Причем, были машины с отличительными знаками афганских вооруженных сил, а были и машины с краснозвездными боками. То была бронетехника ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Посты были расставлены так, что чередовались друг с другом - советские и афганские.
Даже несведущий человек мог заметить, что афганские военнослужащие к выполнению своих служебных обязанностей относились без особого рвения, по всей видимости, надеясь на присутствие советских солдат.
Жара на улице стояла градусов под сорок, и наверно поэтому, все, кто находился на улице, старались спрятаться от палящих лучей Солнца в тень. Мы тоже проследовали под навес, где и стали дожидаться своего груза.
Нас уже встречали. Мужчина лет сорока в форменной одежде защитного цвета, с кобурой пистолета на боку, и молоденький парень-таджик, с автоматом в руках, подошли к нам сразу же, как только мы приблизились к зданию аэровокзала. Свои паспорта и авиабилеты мы передали встречающим, и тот, что был постарше, ушел их оформлять. В этот момент к нам подошел пожилой афганец и стал что-то говорить, постоянно протягивая руку, словно прося подаяние. Мы не поняли, что ему от нас надо, и попросили парнишку с автоматом перевести просьбу незнакомца. Оказалось, что этот, одетый в старый английский френч человек, работает в аэропорту грузчиком, и он готов перенести все наши вещи до нужного места. За свои услуги он просит по пятьдесят афгани с каждого человека. В переводе на советские деньги, это составляло чуть больше трех рублей. Ни у меня, ни у остальных ребят, в том числе и отпускников 'афошек' не было. Да и откуда было им взяться, если на афганской земле мы находились считанные минуты. Поэтому, от его помощи мы любезно отказались, и все свои 'чувалы' перетаскивали сами.
Для перевозки к месту назначения, за нами приехал 'ПАЗик' желтого цвета с занавесками на окнах, куда мы и загрузили весь свой скарб. Кроме нас в автобус сели еще несколько человек. Как выяснилось, они провожали своих друзей, улетавших в Союз этим же самолетом. Водителем в автобусе был парень лет тридцати, плотного телосложения. Пышные усы делали его лицо еще более широким и больше похожим на азиата. На защитном кожухе моторного отсека, по правую руку от водителя лежал автомат Калашникова с укороченным стволом и двумя, связанными друг с другом изолентой красного цвета рожками с патронами. Парнишка-таджик, как мы и догадались ранее, оказался переводчиком, а мужчина в форме, забиравший наши документы на регистрацию - сотрудник Представительства, ответственный за всевозможные переезды советников МВД, как по Афганистану, так и за его пределы.
Ну вот, все в сборе. Поехали.
При выезде с охраняемой территории аэропорта, автобус слегка притормозил у КПП, на котором несли службу советские военнослужащие. На поверку КПП оказался обычным забором, выложенным из металлических бочек, доверху заполненных смесью из камней и земли, и установленных друг на друга в два ряда. В заборе имелась брешь, шириной метров пяти, где был установлен шлагбаум. Усталого вида солдат, облаченный поверх полевой форменной одежды в тяжеленный бронежилет и с каской на голове, нехотя подошел к автобусу, и, не влезая внутрь его салона, безразличным взглядом окинул сидящих в нем людей. Не увидев ничего предосудительного, он нехотя махнул рукой, и стоящий у шлагбаума второй военнослужащий, выпустил из рук веревку, которая была привязана к концу металлической трубы, исполнявшей роль шлагбаума. Противовес на другом конце трубы, в качестве которого был использован каток от танка, начал опускаться к земле и шлагбаум открылся. Путь свободен.
Сразу за шлагбаумом был небольшой пустырь, на территории которого стояли всевозможные автомашины с афганскими номерами, доставившие в аэропорт пассажиров и сопровождающих их лиц. Проехав через этот пустырь, мы остановились у второго КПП, оборудованным аналогичным шлагбаумом. На этот раз, у КПП стояли только афганские сарбозы. Насколько я понял в тот момент, они не имели права останавливать автотранспорт советников и производить в нем досмотр. Прикрепленный к лобовому стеклу пропуск, гарантировал водителю автобуса беспрепятственное передвижение по Кабулу и проезд без остановки практически через все посты и КПП. Да и сами сарбозы не обратили на нас ни малейшего внимания, поскольку в этот момент они занимались проверкой своих сограждан, пытавшихся пройти на территорию аэропорта. Проверка, скорее всего, напоминала шмон на пересылке, куда по этапу прибыли новые заключенные. Вскрывались все чемоданы и баулы, и из их недр извлекалось все содержимое, вплоть до носовых платков. Проверенные вещи складывались обратно самим хозяином, а сарбозы в это время выворачивали наизнанку чемоданы уже у другого пассажира. Если проверяющие находили среди вещей запрещенные к перевозке на самолете предметы, они немедленно их изымали. Бесполезно было что-то доказывать, или пытаться вернуть изъятую вещь обратно. В лучшем случае, сарбоз мог врезать прикладом автомата по спине недовольного, а в худшем, отвести его за шиворот к своему начальству, оттуда он прямиком попадал для разбирательства в царандой или ХАД. А это означало только одно, что пассажир никуда в этот день уже не летел. Видимо зная о таких последствиях, никто их проверяемых даже и не пытался возмущаться. Зато потом, уже пройдя за шлагбаум КПП, 'недовольные' расслаблялись, и давали волю своим эмоциям. Но сарбозы на них не обращали ни малейшего внимания, словно бы их и не существовало в природе, чем только еще больше заводили вспыльчивых пассажиров.
Стоящая возле шлагбаума публика, была весьма разношерстной. В основном это были мужчины в возрасте от сорока лет и старше, большинство из которых были одеты в национальную одежду, с каракулевыми 'пирожками' или разноцветными чалмами на головах. Были в толпе и женщины, некоторые с детьми. Они держались обособленно, в стороне от мужчин. Их фигуры были скрыты от глаз посторонних людей матерчатыми мешками - чадрами, всевозможных цветов и оттенков, - от небесно-голубого и нежно-сиреневого, до ядовито-зеленого и траурно-черного. В том месте, где под чадрой располагалась голова, имелось небольшое отверстие, задрапированное мелкоячеистой сеткой, через которую невозможно было разглядеть лица женщины.
Чувствовалось, что многие афганки были довольно-таки молодыми. Это можно было определить как по очертаниям фигур, тщательно скрываемых под длинными чадрами, так и по голым пяткам. У тех, что постарше, кожа на пятках была коричневого цвета, с многочисленными трещинами и кровоточащими ранами. У молодых же афганок, пятки были слегка смуглого цвета, а кожа мягкой и нежной. Дорогостоящие открытые туфли свидетельствовали о принадлежности женщины к зажиточной семье.
Около отдельных мужчин стояло сразу по несколько женщин. Так, около одного, довольно пожилого, но интеллигентного вида афганца, стояли четыре женщины. По внешним признакам можно было определить значительную разницу в их возрасте. Возможно, что под чадрами скрывалась его супруга с дочерьми, но, скорее всего, все четверо были его женами.
Детей было совсем мало. Тех, что были еще грудными, матери держали на руках, под чадрой. Дети чуть старше, цепко держались за руку матери или подол её чадры. Подростков не было видно вообще. Видимо, прагматичные афганцы не были большими любителями таскать за собой взрослых детей, тем более что в отличие от грудных детей, за них нужно было платить полную стоимость авиабилета, который стоил больших денег. К примеру, за авиабилет по маршруту Москва-Кабул-Москва, мое министерство отстегнуло тысячу рублей. Билет покупался сразу в оба конца, с тем, чтобы потом не покупать его в Кабуле за валюту, где его стоимость была значительно выше. Да и та тысяча рублей, по тем временам были огромными деньгами, если учесть, что предыдущий полет из Астрахани в Ташкент и обратно, мне обошелся в не полную сотню рублей.
Иной афганец копил деньги на такой билет едва ли не всю свою сознательную жизнь, с тем, чтобы хоть раз в жизни слетать в Саудовскую Аравию и совершить хадж - паломничество на священную землю Пророка...
Миновав КПП, наш автобус покатил по асфальтовой дороге в центр города. По обеим сторонам её росли странные деревья, и как я не пытался определить их вид, у меня из этого ничего не вышло. По крайней мере, у меня на родине они не произрастали. Тут же, вдоль одной из обочин протекал арык, если это можно было называть арыком. Между двумя валками земли текла вода неизвестного происхождения, больше похожая на помои, а сам арык скорее напоминал сточную канаву. Да и не удивительно, что вода в арыке была такой грязной, если она одновременно использовалась для удовлетворения всех мыслимых и немыслимых потребностей рода млекопитающих под названием - человек. Дети в возрасте от трех до двенадцати лет барахтались в ней, спасаясь тем самым от августовской жары. Девочки постарше стирали бельё. Какой-то лавочник, а может быть чайханщик, драил в воде грязный казан, а буквально в двух метрах от него, грязнущий подросток справлял прямо в воду свои естественные надобности. Однозначно такую воду для питья и приготовления пищи использовать было нельзя.
Еще будучи в Ташкенте, я узнал, что питьевую воду афганцы берут из глубоких колодцев - кяризов, которые были объединены друг с другом разветвленной системой подземных водотоков, в большинстве своем искусственного происхождения. Вода по таким водотокам текла самотеком из более высоких мест в горах, в низины, туда, где располагались знаменитые долины и оазисы с произрастающими там тенистыми садами и виноградниками. Даже сами афганцы ничего толком не знали об этих подземных реках, как и о количестве кяризов в стране. Это было и не удивительно, ведь многие из них были построены еще во времена Александра Македонского. Хотя, как сказать, кому было надо, тот хорошо знал все ходы и выходы этой 'подземки'. Те же мятежники с успехом пользовались ею для скрытого проникновения в город и проведения там террористических акций.
Сразу за арыком располагались однотипные глинобитные постройки. Все дома были построены в виде одной длинной стены с встроенными в неё небольшими калитками. Окна домов на улицу не выходили. Видимо многолетний опыт возведения таких жилищ был продиктован тем, как сохранить в нем зимой тепло и удержать прохладу летом. К тому же, через окно с улицы мог залезть вор. Но, скорее всего, ответ на этот вопрос крылся совершенно в ином. Сам уклад жизни мусульман, жесткие, если не жестокие шариатские законы, были основной причиной того, что архитектура жилья местного населения была такой зацикленной и убогой. Неосторожный взгляд, брошенный посторонним человеком в проем окна, в котором промелькнула фигура женщины, мог стать последним как для него, так и для неё.
Вдоль глинобитной стены то тут, то там стояли всевозможные лавки и лавчонки. Самые бедные торговцы расположились на обочинах дороги и продавали свой нехитрый товар прямо с земли. Я подивился тому, что в нескольких местах 'на вес', с помощью безменов, продавались обычные дрова. У некоторых торговцев были двух, трех, или четырехколесные тачки, наподобие сундука на колесах, с матерчатой крышей наверху. Владелец такой телеги-ларька восседал прямо на импровизированном прилавке, словно Будда на пьедестале, а вокруг него лежал продаваемый товар - овощи, фрукты, подержанные вещи и изделия ручного ремесла. Богатого выбора товара на таких тележках, конечно же, не было.
Лавочки были разнообразными, и по их внешнему виду можно было судить о степени зажиточности хозяина. Самые простенькие из них были обычным навесом с камышитовыми стенами и крышей. В большинстве таких лавок продавались овощи, фрукты, кукурузные лепешки, или какое-то старое тряпье и изделия кустарного производства. По сравнению с ними лавки сложенные из саманных блоков, смотрелись намного цивильней, поскольку в них имелись закрывающиеся на ночь ворота, одновременно играющие роль витрин. Часть таких лавок впритык примыкали к глинобитной стене-крепости, за которой жили хозяева этих лавок. Наиболее пронырливые торгаши приспосабливали под лавки большие, металлические контейнеры, которые они обкладывали с боков и поверху все теми же саманными блоками. Благодаря такому несложному переустройству жарким летним днем в контейнере должно было быть прохладно, а зимой относительно тепло. Ворота контейнера одновременно были витриной, которая представляла покупателями основной ассортимент продаваемого товара. Уж что-что, а афганцы мастера показывать свой товар лицом. Реклама, одним словом.
Проехав бедные кварталы, наш автобус постепенно пробирался к центру города. Движение по улицам становилось всё более затруднительным. Отметил для себя такую особенность, - водители всех мыслимых и немыслимых средств передвижения от велосипедов до мощнейших грузовиков, ездили по улицам города, кто как умел, и самое главное, кто как хотел. Причем, чем больше машина, тем наглее вел себя её владелец. Он мог выехать на полосу встречного движения и ехать по ней до тех пор, пока не надоедало. Почти все машины ежеминутно сигналили, и поэтому на улицах стоял невероятный шум. Пешеходы тоже не отличались особой дисциплиной на дорогах, бросаясь чуть ли не под колеса проезжающих машин. Бомбей, одним словом.
Я мельком глянул на водителя нашего автобуса и подивился его спокойствию. Про себя же почему-то подумал, что было бы, окажись сейчас любой наш советский водитель на этой оживленной улице Кабула. Наверняка он бы давно кого-нибудь задавил, или от такой езды его хватил бы инфаркт.
Как-то незаметно мы въехали в кварталы, где глинобитные заборы сменились каменными стенами и металлическими оградами. За заборами просматривались уже добротные виллы из железобетона, камня и стекла. Вряд ли в них жили простые смертные. Отдельные виллы охранялись вооруженными афганскими солдатами. Въехали в микрорайон, сплошь и рядом застроенный крупнопанельными четырехэтажными домами. Сразу почувствовалось что-то до боли знакомое и в самом облике этих домов, и в архитектуре застройки микрорайона. Свои предположения на сей счет, я вслух высказал нашему встречающему, и он подтвердил, что все эти дома построены из железобетонных панелей выпущенных на местном домостроительном комбинате КДСК, созданном при содействии СССР. Безликие 'Черёмушки' едва ли не в центре Кабула.
Но вот, наконец, и центр города. Хотя, центром его можно назвать весьма условно. Обычная площадь, где машины двигаясь по кругу, съезжали в примыкающие к ней радиальные улицы. Посреди площади стоял регулировщик в форменной одежде, который, размахивая жезлом и беспрестанно свистя в свисток, пытался упорядочить это 'броуновское' движение всех мыслимых и немыслимых видов транспорта, отдельные из которых скорее были похожи на антикварные лавки на колесах. Здесь, как ни в каком другом районе города, было самое большое скопление людей, обилие магазинов - как частных, так и государственных. Центральный магазин, скорее - торговый центр, занимающий несколько этажей современного здания, соседствовал со строящимся высотным зданием из железобетона. На этой же площади, точнее сказать под ней был единственный на весь Кабул подземный переход. Самое интересное в том, что афганцы им практически не пользовались, а все норовили попасть под колёса машин.
Среди названий магазинов я заметил вывеску 'Советская книга'. Правда, ни около магазина, ни внутри него людей не было видно. Они проходили мимо, даже не останавливаясь. Наш 'гид' тут же прокомментировал, что основными покупателями советской литературы являются наши же соотечественники, которых в Кабуле не мало.
За книжным магазином пошла череда дуканов с фирменными названиями 'Филипс', 'Панасоник', 'Ямаха', 'Монтана'. Проехав мимо них, мы свернули в боковую улицу и поехали вдоль горы. В многочисленных мастерских, примыкавших вплотную к дороге, что-то ковалось, клепалось, паялось и чеканилось. Сверкали огни электросварки, горели паяльные лампы, и над всем этим стоял удушливый дым. Изнутри и снаружи все мастерские были покрыты толстым слоем сажи, а лица ремесленников и их подмастерьев были до того грязными от пота и копоти, что невозможно было определить возраст этих мастеровых людей.
Сзади мастерских начинался жилой массив, состоящий из неказистых лачуг, своим внешним видом напоминавших 'ласточкины гнезда', прилепившиеся к горе, почти до самой ее вершины. Прямо в скалах были прорублены ступени, по которым вереницей шли люди. Одни вверх, другие вниз. Каждый из них что-то да нес - кто в руках, кто на плечах, а кто-то и на голове. Вверх-вниз, между идущими с поклажей людьми, сновали неугомонные мальчишки.
Я еще не успел насладиться красотами средневекового бытия жителей большого азиатского города конца двадцатого века, как автобус резко свернул влево, и нашим взорам предстало современное здание, отделанное снаружи плитами грязновато-желтого цвета. Оно располагалось в глубине широкой зеленой лужайки, огороженной высоким металлическим забором с воротами, у которых стояли двое вооруженных часовых. Это был Дом советской науки и культуры (ДСНК), построенный несколько лет тому назад. Если бы я увидел такое здание где-нибудь в Союзе, то принял бы его за современный драматический театр или театр оперетты. Вокруг здания росли невысокие, пушистые ели, зеленела аккуратно подстриженная трава, разноцветным ковром пестрели клумбы цветов.
Мы двигались еще с минуту. Автобус подъехал к высокой каменной стене, увенчанной рядами колючей проволоки. Металлические ворота в стене распахнулись, и мы вкатились внутрь двора, на территорию Представительства МВД СССР в Афганистане.
Глава 10. Представительство.
Территория, отведенная Представительству, была поделена на три сектора - по числу дворов, принадлежавших ранее разным хозяевам. Главный административный корпус Представительства размещался в первом дворе, сразу же за КПП, коим и были те самые металлические ворота. Трехэтажное кирпичное строение, последний 'этаж' которого размещался на чердаке. До Саурской революции этот дом принадлежал одному из кабульских богатеев, и за довольно крупную сумму был продан Советскому Союзу, целевым назначением для Представительства МВД СССР.
Высокая каменная стена с небольшой металлической дверью, отделяла первый двор от второго, намного меньшего по площади. Там, утопая в зелени тенистых деревьев, стояло современное двухэтажное строение. Говорят, что раньше в нем размещался бордель, где местные кутилы тратили свои сбережения на утехи с молодыми проститутками. Теперь комнаты этого некогда увеселительного 'заведения' были отведены под медпункт, в котором проходили обязательный медицинский осмотр все советники МВД.
В третьем, самом большом дворе, располагалась волейбольная площадка, окруженная со всех сторон виноградником и яблоневыми деревьями. В глубине двора стояло еще одно добротное двухэтажное здание - гостиница 'Беркут', в которой нам предстояло жить все время, пока утрясались и улаживались формальности с назначением каждого из нас для дальнейшего прохождения службы.
Впервые прибывших в Афганистан сотрудников разместили в комнату под номером - шесть. По этому поводу кто-то из нас пошутил: 'Ну вот, попали в палату номер шесть дурдома под названием 'Афган'. Комната оказалась большой, на семь коек. Посреди нее стоял простой обеденный стол, а вдоль одной из стен простенькие самодельные шкафы, предназначенные для посуды и продуктов. Дверь комнаты выходила в большой холл с камином. Холл одновременно играл роль 'красного уголка', где на нескольких столах лежали подшивки советских газет. В углу стоял венгерский цветной телевизор, по которому транслировались две советских и одна афганская телепрограммы. На стенах висели всевозможные плакаты, лозунги и другой агитационный материал - обязательная атрибутика 'красных уголков', которые в то время в Советском Союзе украшали собой чуть ли не каждый ЖЭК или контору.
На первом этаже гостиницы было еще несколько жилых комнат, а в дальнем углу коридора размещалась общая кухня, в которой стояли два холодильника и две электроплиты. Из крана единственной на всю кухню раковины текла холодная вода, а если кому требовался кипяток, достаточно было включить электротитан.
Лестница, состоявшая из двадцать одной ступеньки, вела на второй этаж, где также располагались несколько больших и маленьких жилых комнат. Из общего коридора можно было попасть на большой балкон, на котором в солнечную погоду можно было загорать, сидя в шезлонге, а если начинал идти дождь, укрыться от него под небольшим брезентовым навесом, вдыхая свежий воздух.
На первом этаже, почему-то рядом с туалетом, висела вывеска с надписью в духе времени: 'Приносить в гостиницу и распивать спиртные напитки строго запрещено'. Употреблять спиртное запрещалось под страхом досрочного возврата домой.
Ха! До чего только не додумаются мозги бюрократов, изобретающие такие вот запреты. Интересно, а что они написали бы в таком случае во время Великой отечественной войны? Наверно, эта вывеска выглядела бы так: 'Те, кто будет пить спирт больше положенной 'наркомовской' нормы, немедленно поедет домой, в тыл!'
В первый же день мы нарушили вето, наложенное представительскими бюрократами на неё - 'родимую', и позволили себе немного 'усугубить', отметив тем самым первый день своего пребывания в Афганистане. А вечером мы сидели на балконе и слушали байки 'дембелей', которые съехались в 'Беркут' из нескольких провинций в один день с нами, и ровно через неделю должны были улетать на Родину. Хотя вечером это назвать было трудно - в южных широтах его практически не бывает, а сразу наступает ночь. Солнце вроде только-только закатилось за ближайшую гору, а на дворе уже темень.
Первая ночь в стране, где идет война. Мертвая тишина. Только слышно как изредка перекликаются афганские часовые. О чем они говорят, не понятно. Наверное подбадривают друг друга, или проверяют - жив ли еще сосед. Где-то рядом хлопнул выстрел, потом еще один. Раздалась автоматная очередь. И вновь почти час тишины, которую неожиданно прорезают дикие крики 'Дреш!' (стой). Это постовые останавливают редкие машины, раскатывающие по городу в неурочное время, когда действуют жесткие требования комендантского часа. Попробуй, не остановись - сразу получишь порцию свинца без всякого предупреждения и стрельбы в воздух.
Ночи в Кабуле намного темнее, чем в моей родной Астрахани. Видимо оттого что этот город находится высоко над уровнем мирового океана, и воздух здесь разреженный и намного чище. Поэтому, наверное, и звезды здесь горят намного ярче. Где-то на большой высоте застрекотал вертолет. Разглядеть его в темном небе было невозможно - опознавательные пульсирующие огни не зажигались.
Было уже далеко за полночь, но спать совершенно не хотелось. Откуда-то издалека доносились глухие удары.
- Гаубицы работают, - заметил один из дембелей. - Наверное душманов обрабатывают.
- Это точно, обрабатывают, - поддакнул ему сосед.
В подтверждение их слов прогремело несколько глухих взрывов. Потом все разом стихло, и опять воцарилась тишина. Дембеля продолжили рассказывать смешные и грустные истории из собственной жизни, а мы - салаги, внимательно их слушали и словно губка впитывали в себя все те хитрости, которые нам необходимо было знать, если мы хотели выжить на чужбине. У них то все уже позади, а нам предстояло провести здесь почти семьсот долгих дней и ночей. И никто не знал, что с каждым из нас произойдет завтра, через неделю, месяц, а может быть в последний день пребывания на неродной земле.
