Накануне нового - 1975 года, зайдя в кабинет начальника отделения уголовного розыска подписывать какие-то бумаги, я вдруг услышал от него странный вопрос:
- Ну, ты как - готов?
- Так, я завсегда готов, а к чему на этот раз?
- Ленин, помнишь, что говорил - "Учиться, учиться, и ещё раз учиться". Вот, и тебе пора учиться. Зайдёшь в УВД к кадровику Бандурину, получишь проездные документы. Сразу после Нового года поедешь в Донецк на курсы первоначальной подготовки оперативного состава уголовного розыска. Ты уже пятый месяц топчешь "землю", а соответствующего документа дающее тебе право занимать должность опера, у тебя до сих пор нет. Случись чего, с меня же будет спрос - почему это я до сих пор держу на должности оперативного сотрудника человека не прошедшего специальную подготовку. Та же прокуратура, при утверждении постановлений об отказе в возбуждении уголовных дел органами дознания, весьма щепетильно относится к вопросу наличия у сотрудника его выносящего, соответствующего образования юридического характера. К сожалению, но твой диплом техника-строителя в данном случае не котируется. А посему, уже через пару месяцев, по истечению шестимесячного испытательного срока, я вынужден буду принять решение по твоей персоне. И максимум, что я тебе смогу предложить, так это должность участкового инспектора. А мне бы не хотелось этого делать, поскольку по показателям раскрываемости преступлений ты добился весьма неплохих результатов.
Позже я узнал, что вопрос о моём направлении на курсы был согласован с кадровиками УВД ещё в ноябре месяце, и все необходимые материалы направлены в Донецкую среднюю школу милиции, на базе которой и существовали эти самые курсы.
До Донецка я добирался на "перекладных", дважды делая пересадку с поезда в Волгограде и Ростове-на-Дону. Поскольку в Ростове у меня было четыре часа свободного времени, торчать на вокзале не стал, а сев на троллейбус доехал до центра города, и уже пешком добрался до воинской части, в которой пару лет тому назад служил срочную службу.
Планировал встретиться со своим командиром роты майором Чуркиным, но на КПП мне сказали, что в настоящее время подполковник Чуркин служит в штабе округа, где занимает руководящую должность в Управлении войсками связи КСКВО. Выяснять дальнейшую судьбу остальных офицеров нашей седьмой роты, под чьим руководством мне пришлось служить, времени не оставалось, и я восвояси вернулся на железнодорожный вокзал.
В Донецк прибыл рано утром следующего дня. Узнав у дежурившего возле вокзала милиционера, где находится местная школа милиции, без особого труда добрался к месту назначения. Выяснилось, что я едва ли не самый первый заявился в этом милицейском учебном заведении, и когда местом проживания мне определили огромную комнату в жилом корпусе, рассчитанную на шестнадцать койко-мест, самому пришлось выбирать, какая именно кровать на ближайшие три месяца станет моим "лежбищем". Выбрал самую "блатную" - в углу комнаты, возле батареи отопления и подальше от входной двери.
К концу следующего дня все кровати будут заняты "квартирантами" и уже вечером образуется небольшой "сабантуйчик", в процессе которого все перезнакомятся друг с другом. Выяснится, что среди нас не окажется ни одного жителя Донецка, хотя, практически все курсанты прибыли из разных областей Украины, а один с полуострова Крым.
Но больше всего я удивился тому, что среди этой пёстрой оперской "гвардии", я вдруг встречу своего земляка Володю Литвинова. Он был старше меня на пять лет, и в УГРО практически не проработал и месяца. Несколько лет "оттрубил" в "наружке", но после того, как был расшифрован сотрудниками милиции, с нелегальной работой пришлось распрощаться и официально легализоваться в должности опера УГРО.
Рассказывать о том, как, и чему мы обучались на этих курсах, нет никакого смысла. Тем более, что все те нормативные документы, которые нам пришлось "зубрить", имели грифы секретности различной степени, некоторые из которых вступили в силу совсем недавно, и мы о них практически ничего ещё не знали.
Свою учёбу чередовали с походами в город, порой посещая местные пивные забегаловки, где я с интересом разглядывал шахтёров, у которых веки почему-то имели неестественно чёрный цвет. Поинтересовался у одного из них - в чём причина, а он и говорит, что это въевшаяся в кожу угольная пыль, которую можно вывести только после того, как перестанешь долгое время спускаться в забой. Правда, он тут же заметил, что не все те шахтёры, кто постоянно торчит в пивнушке, есть и такие, кто подкрашивает свои веки тушью для ресниц, а сами ни разу не спускались в забой. Халявщики, одним словом.
Руководство курсов нам настоятельно рекомендовало не посещать местных забегаловок, мотивируя это тем, что там постоянно происходят всяческие пьяные разборки и мордобой. А залететь под чью-то горячую руку, и хуже того, самому поучаствовать в драке, однозначно могло кончиться "вылетом" не только с учёбы, но и увольнением с места работы в милиции. И по этой причине, нам если и позволялось употреблять горячительные напитки, то, как в таких случаях говорят - не отходя от кассы, то есть, в казарменном помещении, где мы проживали.
Уже и не помню, с чьей лёгкой руки оно получило название - "Греческий зал". Иногда нам компанию составляли слушатели курса живущие в Донецке, которым позволялось жить за пределами стен школы. С одним из них - Павлом Буковским, я сдружился по той простой причине, что он как и я ранее служил в войсках связи, причем, в той же самой воинской части, где и я.
В День Советской армии и ВМФ, выпавший на воскресенье, когда занятий на курсах не было, он вдруг объявился в школе, и вызвался показать мне злачные места Донецка, про существование которых заезжие туристы даже не подозревают. За неделю до этого руководство курсов организовало нам обзорную экскурсию по городу, предоставив для этого служебный автобус школы милиции. Автобус поколесил по центру города, приостанавливаясь на несколько минут у наиболее значимых достопримечательностей, но дольше всего он стоял напротив бронзовой статуи революционеру товарищу Артёму. Гид, в качестве которого выступал майор, преподаватель школы милиции, рассказал нам, что у этого знаменитого человека было совсем другое имя, а Артём, всего лишь псевдоним революционера, которое он, скрываясь от царской охранки, взял себе для конспирации. "Гид" также рассказал, что Артём был закадычным другом самого Сталина, и когда в 1921 году трагически погиб, Сталин взял в свою семью его сына Артёма.
В концовке экскурсии нас свозили на образцово-показательную угольную шахту имени Засядько, но в саму шахту мы так и не спустились. Посмотрели со стороны, как добывается "чёрное золото" страны, и в каком виде из-под земли вылезают советские "негры"
"Злачные" места, куда мы с Павлом собрались ехать, располагались на окраине Донецка, и чтобы туда попасть, надо было добираться на общественном транспорте с одной пересадкой. А пересадку эту, нужно было делать на улице Артёма, аккурат возле памятника человеку, чьим именем она была названа.
- Хочешь, покажу тебе кое-что? - спросил Павел, когда мы подошли к памятнику.
Я кивнул в знак согласия, и мы, пройдя мимо троллейбусной остановки, остановились неподалёку от монумента.
- А теперь смотри, - Павел указал рукой в сторону стоявшей на гранитном постаменте бронзовой статуи Артёма.
Ничего особенного я не увидел. Точно такая же статуя вождю мирового пролетариата стоит в нашей Астрахани на центральной площади города. Но если наш Ленин стоит подбоченившись правой рукой с зажатой в ней кепкой, то Артём засунул её в боковой карман куртки. И с левой рукой была существенная разница - Ленин ею держался за лацкан пиджака, а Артём опустил её вдоль тела, оттопырив большой палец ладони.
- Не вижу ничего особенного, - заметил я, - памятник, как памятник.
В ответ на мою реплику, Павел взял меня за руку и отвел чуть в сторону, после чего правая рука статуи исчезла из поля зрения, и виден был только торчащий большой палец.
Я едва не рассмеялся.
Палец находился на уровне паха бронзового истукана, и в таком ракурсе скульптурная композиция вызвала у меня однозначную реакцию. В тот момент я пожалел, что не прихватил с собой фотоаппарата - было бы потом что показывать своим коллегам по УГРО.
- А сейчас мы поедем в балки, - прервал мои размышления Павел.
- Какие ещё такие балки? - переспросил я.
- Не бАлки, а балкИ, - уточнил он, делая ударение на последней букве.
- А что это такое?
- Увидишь.
На троллейбусе мы ехали не менее получаса, и в итоге оказались на западной окраине города. Судя по всему, располагавшийся там жилой массив, состоящий в основном из одноэтажных домов, был застроен давным-давно, наверно ещё до войны, о чём свидетельствовала убогость домостроений. Но то, что через несколько минут ходьбы предстало перед моими глазами, привело в уныние.
Почему-то подумалось, что негритянские поселения в Африке, или аналогичные "гетто" где-нибудь на задворках Америки, выглядят намного цивильней, нежели эти самые "балки". Отдельные дома язык не поворачивался назвать таковыми, поскольку они больше походили на врытые в землю курятники, со стенами и крышами обитыми рубероидом. И как только в таких "домах" могли жить люди?
На фоне этой "Нахаловки" возвышалась пирамида чёрного цвета, контрастирующая по цвету с лежащим вокруг неё накануне выпавшим снегом.
- А что это за дымок поднимается над пирамидой? - поинтересовался я.
- Это не пирамида, а террикон, - поправил меня Павел. - Он образовался из отработанной пустой породы, поднятой из глубины угольной шахты. Сама шахта, уже много лет как заброшена, по причине выработки из неё всех запасов угля. Внутри террикона продолжается процесс разложения пустой породы с выделением большого количества тепла, вот и коптит он небо какой уж год, загаживая окружающую атмосферу своими ядовитыми выделениями.
- Ну, прямо как испорченный атомный реактор, - заметил я, пытаясь проявить свою эрудицию в атомной энергетике.
- Это не так уж далеко от истины, - ответил Павел. - Вокруг террикона отмечается повышенный уровень радона, а он, как известно, радиоактивен.
- А откуда тебе это известно?
- Оттуда! Наша семья живёт здесь безвылазно не один десяток лет, и я много чего знаю про эту заразу. Кстати, а вот мы и пришли ко мне домой.
В отличие от того, что я видел до этого, дом Павла действительно был реальным домом, а не жилым "курятником". Его стены были сложены из оштукатуренных шлакоблоков, а шиферная крыша окрашена суриком, отчего выглядела как черепичная.
Сразу видно - обстоятельный хозяин, о чём я ему и сказал.
- Да нет, этот дом мой батяня построил, - простодушно ответил он. И это несмотря на то, что с войны инвалидом вернулся, без одной ноги.
На пороге дома нас встретила женщина лет тридцати. Поздоровавшись со мной, она сразу же пригласила обоих пройти в самую большую комнату, посреди которой стоял уже накрытый стол. Я сразу догадался, что она супруга Павла, и мой визит в их семью был далеко не спонтанным, о чём свидетельствовал расставленный на столе разносол.
- По какому такому случаю столь шикарное застолье? - поинтересовался я.
Вместо того, чтобы на него ответить, Павел полез в сервант, и вытащил из него погоны младшего лейтенанта милиции.
- Вот, намедни вручили. На курсах про это ещё ничего не знают. Ты первый, кому я их показываю.
- Повезло, однако - заметил я, - а мне младшого пообещали дать после того, как вернусь с этих курсов.
- Ты сколько в органах работаешь?
- Третий год.
- А опером?
- С прошлого августа, почитай уже полгода.
- Салага, - рассмеялся Павел. - А я в милиции почитай пять лет горбачусь, из них больше года опером. Сначала патрульно-постовым был, потом помощником дежурного по РОВД. Если бы не техникум, который ещё до армии окончил, то не видать мне офицерской должности как собственных ушей. А чтобы и дальше работать в уголовном розыске, пришлось идти на эти курсы.
- Знакомая ситуация, - заметил я. - Я ведь тоже цивильный техникум до армии закончил, но вместо того чтобы дороги строить, по комсомольской путёвке оказался на службе в милиции, где также как и ты с ППС начинал.
- Вот, за это и надо выпить, - подытожил мой собеседник, и уже обращаясь к хлопочущей на кухне супруге, крикнул - Люсь, подавай горячее, и бутылку из холодильника не забудь прихватить!
Принеся всё необходимое, супруга за стол вместе с нами так и не села, а быстро засобиравшись, покинула дом. Когда она ушла, я поинтересовался у Павла, в чём причина такого поведения близкого ему человека
- Так она к своей матери пошла, она тут неподалёку живёт. Наши дети сейчас у тёщи, они там каждый выходной проводят, да и не любит моя Люсёк мужские пьяные компании. Ну, вздрогнем!
Спустя час наших посиделок, я во всех подробностях знал всю подноготную жизни Павла и его семьи. В какой-то момент он подвёл меня к стене, на которой висела застеклённая рамка с фотографиями. Одна из них заинтересовала меня больше всего.
На ней была изображена семья, состоящая из двух взрослых мужчины и женщины, и шестерых детей разного возраста. Судя по всему, снимок был сделан ещё до революции, о чём свидетельствовал своеобразный антураж фотоателье и одежда, в которую были облачены фотографируемые.
- Это мои дед и бабка, - пояснил Павел, - а все остальные их дети. Младший из пацанов мой батяня. В 1913 году, когда была сделана фотография, ему было 12 лет. Возле него стоит его средний брат, которому тогда было семнадцать лет, а рядом с дедом стоит старший брат. На следующий год начнётся война, и его призовут в армию.
- А как сложились их дальнейшие судьбы? - поинтересовался я.
- А вот тут, начинается самое интересное. Старший брат дослужился до унтер-офицера, и когда свершится Октябрьская революция, после чего начнётся гражданская война, он продолжит службу на стороне белогвардейцев. Последний раз навещал своих родителей, когда войска белых уходили за Дон. Средний брат воевал в банде Махно, а младший, тот, что стал моим отцом, сначала был ЧОНовцем, а потом долго служил в НКВД. Во время войны проходил службу в частях НКВД, и в бою под Сталинградом получил осколочное ранение в ногу. Из-за угрозы возможной гангрены, врачи отхряпают больную ногу по колено. В 1943 году он вернулся домой, где познакомился с моей матерью и через год они поженились. А 9 мая 1945 года на свет появился я. Так что, для меня эта дата имеет двойное значение.
- Павел, а как сложилась дальнейшая судьба остальных твоих родственников? - поинтересовался я.
- Это долгая история, и без поллитры тут не обойдёшься, - улыбнулся мой собеседник, и тут же налил в рюмки водку. - Ну, вздрогнем!
После выпитого спиртного он какое-то время молчал, думая о чём-то сокровенном, а потом начал своё повествование.
- Мой дед чуть не с малолетства работал на шахте, махая кайлом в забое. Тогда ведь никаких отбойных молотков не было, как и не существовало города Донецка, а была большая деревня под названием Юзовка. Как и многие другие шахтёры жил в бараке. Про его родичей я ничего не знаю, поскольку мой отец о них никогда не рассказывал. По молодости дед ходил в церковно-приходскую школу, и в отличие от многих других шахтеров умел читать и писать. Горбатился в шахте до пятидесяти лет, может быть, и дольше проработал бы, но случалась на шахте авария, и его вместе с другими шахтёрами завалило в забое. В те годы такое частенько происходило, поскольку было повсеместное вредительство. Потом сотрудники ОГПУ установили, что в качестве крепей были использованы подгнившие брёвна Мой отец рассказывал, как лично он арестовывал снабженца, закупившего гнилую древесину. Позже, того осудили и отправили на Соловки.
Ещё до революции, после того как дед создал свою семью, он построил дом. Не тот, в котором сейчас я живу, а другой, точно такой же, как те, что ты сегодня видел. Но это всё-таки лучше, чем жить в вонючем бараке.
Весной девятнадцатого года, в самый разгар гражданской войны, на Пасху, все три сына навестили родителей. Представляешь, что могло произойти, когда в одном месте оказались три антагониста - "красный", "белый" и "зелёный". Едва не поубивали друг друга, и только мать смогла утихомирить их, но уходя из родительского дома, они предупредили друг друга - на поле брани никакой пощады не будет.
Слава Богу, такой встречи не произошло. Старший брат с остатками белогвардейских войск удрал в Турцию, и о дальнейшей его судьбе ничего не известно. Но то, что это было именно так, мой отец случайно узнал много позже, допрашивая какого-то бывшего белогвардейца пойманного чекистами при попытке устроить диверсию на шахте. У отца тогда возникли большие проблемы, поскольку он в своё время не указал в своей анкете о родстве с белогвардейским унтером. Самого едва не посадили в цугундер. Но ничего, обошлось, правда, из ОГПУ его "попросили", переведя на работу участковым милиционером. А когда началась война, одного из первых направили в строевую часть НКВД и отправили воевать на фронт.
- А какова судьба среднего брата?
- А вот с ним весьма любопытная история приключилась. Когда батьку Махно прищючили, брат попал в плен к "красным", и ему был поставлен ультиматум - либо он переходит на их сторону, либо будет поставлен к стенке. Брательник помирать за просто так не пожелал, решив воевать на стороне "красных". После гражданской войны он работал в каком-то кооперативе, но фортуна распорядилась в отношении него по-своему. После убийства Кирова в Ленинграде, начались повальные аресты всех "бывших", вспомнили и про него. И как он не пытался доказать свою непричастность к врагам народа, дали ему десять лет лагерей без права переписки. Так и сгинул не за понюшку табака. Матери перед самой войной пришло казённое письмо, в котором она уведомлялась, что её сын помер от туберкулёза.
- На фотографии ещё три девочки изображены. Как у них сложилась судьба?
- Плохо у них сложилась судьба. Младшая и средняя дочери ушли из жизни почти одновременно в восемнадцатом году. "Испанка" унесла их души на тот свет. Старшая дочь тоже ею переболела, но смогла выжить и прожила ещё десять лет. Но судьбу разве обманешь - погибла под колёсами грузовика, у которого отказали тормоза.
- Да-а, ну и судьба же у твоих родственников - нарочно не придумаешь. А твои родители живы?
- Увы, и ах. Я ведь не зря про эту терриконовую "коптильню" рассказал. У матери в шестидесятом году обнаружили рак, с которым она прожила почти год, но так и не выжила. Три года успела похозяйничать в новом доме, который построил отец. Четыре года он его строил, и я, будучи ещё пацаном, помогал ему в этом. Сам он из жизни ушёл в прошлом году. Успел понянчить своих внучат. Я ему многим обязан, в том числе тем, что работаю в правоохранительных органах. Как это сейчас модно говорить - преемственность поколений.
В тот день мы о многом ещё говорили, и в расположение школы милиции я вернулся уже затемно. А на следующий день Павел пришёл на занятия не сержантом, а младшим лейтенантом, и руководитель курсов озвучил перед строем приказ о присвоении ему офицерского звания...
Почти полвека прошло с той нашей дружеской встречи, и я до сих пор бережно храню два десятка фотографий, сделанных в Донецке. На одной из них изображён Павел. Его я сфотографировал накануне нашего выпуска, за полтора месяца до его тридцатилетия.
Первое время мы переписывались, а однажды, даже пообщались по междугороднему телефону. Но время шло, у обоих появлялись новые заботы, и наше общение как-то незаметно сошло на нет.
Сейчас на родине Павла идёт братоубийственная гражданская война, в которой гибнут ни в чём неповинные люди, и я мысленно переношусь в то далёкое, мирное время, когда ничто не предвещало надвигающейся беды. Жив ли Павел и его семья, я не знаю, но всякий раз, когда по телевизору показывают очередной сюжет с обстрелом Донецка, я пытаюсь разглядеть в увиденных кадрах его лицо, хотя сам отлично понимаю, что вряд ли узнаю его, ведь прошло столько времени.
И я, раз за разом, рассматриваю старую, выцветшую фотографию, на которой изображён улыбающийся молодой человек в форме младшего лейтенанта милиции.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
