Новый Год лейтенант-двухгодичник Витя Поддубный встретил как никогда плохо. Двадцать пятого декабря Витя вернулся на квартиру из караула с ватными ногами и температурой под 40. Нещадно болело горло, но лейтенант мужественно обещал отлежаться до вечера и выйти на службу - в новый караул, которые были у него через день. Вопреки ожиданиям руководства, утром Витя сразу пошел в медроту, располагавшуюся в городке 1-го батальона, и капитан медслужбы моментально определил у него ангину. Сверх всяких Витиных ожиданий медик выписал больничный на три дня и посоветовал серьёзно лечиться: колоть уколы, глотать таблетки и не геройствовать на службе, чтобы не подхватить осложнения на сердце.

За свою не такую уж и долгую армейскую жизнь лейтенант свято уверовал лишь в одну заповедь: ''если ты сам о себе не позаботишься - никто о тебе не позаботится''. Поэтому он написал рапорт об освобождении от служебных обязанностей, прикрепил к нему справку из медроты и сунул их начальнику штаба, бывшему своему командиру батареи, ставшему начальником во вновь сформированном дивизионе. А пока тот не опомнился, быстро убежал в свою каморку - к добродушной Полине Яковлевне - с твёрдой решимостью на вызовы не отвечать и посыльным дверь не открывать. Витя уже более двух месяцев ходил в караул через день, и незаметно усталость накапливалась, выплескиваясь в нервных срывах.

Хозяйка квартиры предложила больному услуги соседки - медсестры на пенсии, которая своим личным шприцом могла бы делать Вите уколы два раза в день. Лейтенант с радостью ухватился за это предложение, тем более что плата за услуги была более чем умеренной.

Но эти пенициллиновые уколы оказались неожиданно весьма болезненными. После первых четырёх уколов Витя уже не мог сидеть, да и лежать на спине было не очень просто. В то же время и ангина не хотела сдаваться: выздоровление шло медленно и с большим трудом. Поэтому медики продлили Поддубному больничный лист ещё на неделю, которая как раз и включала в себя Новый Год.

Вот и встретил Витя праздник один на один с семидесятилетней хозяйкой квартиры. Из-за больного горла шампанское и закуски показались ему отвратительными. Телевизионное излучение быстро убаюкало его больной организм, и новогоднюю программу Витя проспал. Даже Рождество он ухитрился проболеть. Восьмого числа вышел на службу и был встречен недоброжелательными взглядами сослуживцев: все праздники ''косил'', а они тут жилы тянули - и усиленные праздничные наряды, и вообще...

Витя сначала яростно оправдывался, а потом как-то устал. Сходил в батарею, где пахнуло на него вечной вонью мокрого рванья у входа. Прошуршали бойцы: кто в портянках и тапочках, кто-то босиком, а сержант Багомедов - в сапогах. Этот сержант был глух на одно ухо, но компенсировал свой недостаток невероятной наглостью, причём, как казалось мнительному лейтенанту, эта наглость была направлена исключительно на него. Хотя, если честно, было что-то симпатичное в этом сержанте; наверное, дома не одной девке он снился.

Напротив входа была дверь в батарейную канцелярию. Её, бедную, раза три уже вскрывали, непонятно зачем только, и вид у данного столярного изделия был весьма затраханный. Пол в канцелярии покрывал ободранный линолеум грязно-коричневого цвета. Окно, закрытое желтой пыльной занавеской, навевало ощущение жуткой тоски. Витя с размаху поддал валявшийся на полу выпотрошенный тюбик зубной пасты и от наблюдаемого беспорядка, от ответственности за него и тайного желания - ''а пропади всё пропадом!'' - лицо Поддубного перекосила болезненная гримаса. Как всегда в минуты бессильно-злобного тупого отчаяния у него заболела голова.

В канцелярии уже качались на табуретках старшие лейтенанты Изамалиев и Садыков, такие же ''пиджаки'' как и Витя. Они лениво курили, ссыпая пепел в шашечные фигурки на столе. Садыков щегольски заломил зимнюю офицерскую шапку на затылок, а Изамалиев был как всегда слегка пьян и добродушен. Два года назад он окончил местный университет, где изучал французский язык; возможно, благодаря этому, как казалось Поддубному, он приобрёл оттенки личности, свойственные скорее лицу французской национальности. Впрочем, так казалось не одному Виктору: Мурада Изамалиева достаточно часто и в глаза и за глаза называли ''французом''.

''Витя, опаздываешь. Пора на построение'', - Садыков ехидно улыбался; он всегда относился к Поддубному свысока. Через силу изобразив нечто похожее на улыбку, Витя достал из кармана ключи, отомкнул сейф, достал планшетку и, выходя из канцелярии, слегка ткнул кулаком в бок дневального на тумбочке: ''Кричи построение''.

Витя дожидался батарею снаружи, ждал пока она выползет. В казарме послышалась затрещина и грозный рык Садыкова, и из двери вылетел замешкавшийся солдат Серый - худой и бледный наркоман, доходяга, осенью обожравшийся таблеток в госпитале, выкинутый за это полумертвым на губу, пришедший в себя на третьи сутки и оставшийся, к всеобщему удивлению, в живых. Кстати, вести пешком это облёванное создание с ''губы'' в часть через весь город досталось именно Вите, который на фоне Серого выглядел просто нацистским палачом. И прятал глаза от вопрошающих взоров прохожих почему-то тоже Витя.

Полувздроченная батарея, насилу построившись, двинулась изгибающимся зеленым прямоугольником на плац. За ней шёл понурый Поддубный, сзади, переговариваясь по-свойски, не спеша переставляли ноги Изамалиев и Садыков.

На плацу, щербатом и полупокрытом полульдом, нетерпеливо хлопал себя по ногам планшеткой старший лейтенант Кривцов - начальник штаба 2-го артиллерийского дивизиона. Он был достаточно молод, но выглядел значительно старше: армейская жизнь быстро старит людей. Происхождение его было местное, как в сердцах выразился командир бригады, он был ''из тех русских, что хуже самих местных''. Впрочем, к Кривцову это изречение относилось в наименьшей степени.

''Быстрее стройтесь, недоделки, - в сердцах выдохнул он. - Лейтенант Поддубный, что, с батареей не справитесь?''

''Так, - он откашлялся. - Сегодня ночью дудаевцы атаковали Кизляр. Захватили горбольницу и взяли там заложников. Наша часть должна выдвигаться к Кизляру''.

Затем Кривцов помедлил и, чуя настороженную тишину, добавил: ''Контрактники остаются здесь. Кроме русских. Русские едут''.

Многие, наверное, не поймут, что почувствовали от этих слов русские солдаты и офицеры, которых судьба забросила служить в этот город. Вот она, настоящая война, и на настоящую войну берут только настоящих солдат - русских, а все эти Маги, Даги, Русики, Зауры и т.п. остаются здесь, потому что толку с них по-настоящему никакого. И способны они только мучить безоружных и по сути беззащитных солдат, пользуясь тем, что свои тут среди своих, а русские - в лучшем случае в равнодушном, в худшем - во враждебном окружении. ''Русские, вперёд!'' звучало, как раньше, наверное, звучало ''Коммунисты, вперёд!''

Уйти из ненавистных казарм, от ядовитых приколов и прямых оскорблений, унижений и издевательств, получить в руки оружие и рассчитаться со своими ''кавказскими друзьями'' - это было то, что в данный момент перевешивало естественный страх войны и смерти, до этого было ещё далеко. Поэтому по солдатскому строю прошло как бы даже радостное оживление. Уже три месяца их мучили бесконечными строевыми смотрами, в лучшем случае возили на полигон пострелять. Ожидание отправки постепенно перегорало, первоначальный энтузиазм у новобранцев угасал, а сейчас всколыхнулось все снова.

Витя в уме уже перебирал, что ему нужно взять с собой.

''Надену новые горные ботинки'', - думал он. За эту весьма приличную обувь пришлось отвалить сто тысяч. Поддубный модернизировал её, приспособив для хождения по более ровной местности. Правда, отвинтив шипы с подошвы, саму подошву он не заменил, и она осталась кожаной и скользкой. Но Витя пока ещё не успел узнать об этом. У него ещё не было горького опыта, что все модернизации надо испытывать до их практического применения. В своих размышлениях о походном снаряжении он слегка отвлёкся от действительности.

А в это время прямо на плацу начали составлять списки батареи, отправляемой на позиции. Контрактники (''ваучеры'') и местные прапорщики (''папоротники'') не обращали ни на кого внимания и бурно обсуждали что-то на своих местных диалектах.

Витя, предупредив командира своей батареи Зарифуллина, помчался за экипировкой на квартиру, благо она была в двух шагах от части. Всё армейское барахло он держал дома: вещмешок, каску, планшетку и т.п., ничуть не надеясь на сейф в собственной канцелярии - ОЗК у него оттуда уже спёрли. Вообще с имуществом батареи творилось нечто странное: оно исчезало из каптёрки с пугающей быстротой. Старшина пребывал в глубоком запое, махнув на службу рукой, а военнослужащие-алконавты пропивали всё, что могли украсть. Командир батареи лейтенант Зарифуллин только и надеялся, что на войну, справедливо полагая, что это его единственный шанс списать все недостачи. ''Хорошо бы, если бы нас разбили, желательно страшно, - не раз мечтал он вслух. - Тогда бы я списал всё барахло на ''боевые''. Старшина в редкие минуты просветления разума согласно кивал головой.

Так вот, Витя примчался в свою комнатёнку, сообщил новость заохавшей хозяйке и быстро переоделся: бельё тёплое, свитер горный, бушлат, шерстяные перчатки, и помчался обратно в часть.

Дорога к воротам части шла в гору и была покрыта утоптанным снежком, кожаная подошва отчаянно скользила и это был первый неприятный сюрприз за день. Второй ожидал его уже при входе в казарму. Здесь его встретил контрактник Наби, немолодой человек небольшого роста, и сообщил: ''Я еду''. ''Ни хрена себе ''герой'', - очень неприятно поразился Витя. - Что это с ним?'' В казарме слегка протрезвевший старшина выдавал бойцам вещмешки. Стоял непрерывный возбуждённый гул. Оружие ещё не выдавали. В канцелярии Зарифуллин сообщил раздосадовано: ''Ваучеры обиделись, что их не хотят брать. Выбрали солдатский комитет и решили ехать - защищать родную землю''. Витя так и сел: ''Всё. Приехали. Придётся теперь все решения с каждым контрактником отдельно согласовывать''.

Дивизион был недавно сформирован, имущество ещё полностью не получили, отсутствовали банники, ключи, отвёртки и т.п. Были только пушки Д-44 и машины. Всё остальное, как сказал командир дивизиона майор Бабаян, обещали дать в 1-м дивизионе при соединении по дороге на Кизляр.

Начали получать оружие. Витя сидел ''на раздаче'', брюзжа по привычке, и делая записи мелкими буквами в ''Книгу выдачи оружия''. Появился Кривцов и заорал, что часть опаздывает. Поддубный дико занервничал: ускорить выдачу он не мог, если только не делать записи, конечно. ''Война когда-нибудь закончится, а за недостачу я потом сяду'', - весьма разумно решил лейтенант и продолжил работу в том же темпе.

Из каптёрки соседней батареи, находившейся в одной казарме с Витиной, всё громче и настойчивее стал доноситься гул попойки. Ваучеры бурно отмечали свой героический поступок. Из двери вышеозначенного помещения выполз солдат контрактной службы Мага и неуверенным шагом приблизился к оружейке. ''Где мой автомат? - внезапно заорал он. - А ну дайте мне автомат, товарищ лейтенант!'' Мага попытался пролезть на выдачу. Толпа рядовых срочников ему явно мешала. Он стал отпихивать их, яростно матерясь. Витю захолонуло от злости. Он даже отвернулся, чтобы не выдать себя глазами. Из каптёрки высунулся прапорщик - завскладом Расул: ''Мага! Тару не задерживай! Тебя ждём''. И Мага, не успевший пробиться к оружейке, махнул рукой и неуклюже повернул обратно. Выдачу закончили, и Поддубный с облегчением вручил заполненный документ дежурному по батарее.

На улице было тепло и снежно. Переход из вечно сумрачной и дурно пахнущей казармы наружу - на белый снег и свежий воздух - возбуждал радостные чувства. Было пасмурно - любимая Витина погода. Батарея нестройно протопала мимо крыльца штаба, излюбленного места тусовки дивизионного бомонда. Сводная батарея направлялась в парк, который был отделен от казарм бригадным госпиталем и проезжей дорогой.

Путь лежал мимо покосившегося светло-коричневого забора автопарка, украшенного по периметру местами оборванной колючей проволокой. Прохождение отряда сопровождалось завистливыми выкриками часовых. Из колонны отвечали им, что зря завидуют: уже не раз поднимали так часть, все бегали и суетились, а потом возвращались в казармы. Поэтому солдатское настроение было смутное, а отравляла его мысль, что ехать придётся вместе с ''обожаемыми'' контрактниками.

Сержант Волков, бойкий товарищ, подошёл к Вите и то ли спросил, то ли злобу выплюнул с надрывом: ''Поедем мы или нет? Ни-ку-да мы не поедем! Всё как всегда!'' Витя насупился и промолчал: он-то откуда знает?

Короткий зимний день начал подходить к концу. Солдат не покормили; они пока помалкивали, но кое-где уже начали проскакивать искры раздражения. Однако неожиданно вовремя подкатила дежурная машина, и кухонный наряд привёз два бака гречневой каши с тушёнкой - такой еды в столовой давно уже никто не видел. Настроение бойцов заметно повысилось. Витя испытывал сначала сомнения: есть или не есть? С одной стороны - не очень хотелось почему-то; а с другой - терзали опасения: где это ещё потом кормить будут, кто знает? Опасения пересилили, и Витя достал свой, между прочим уже успевший где-то поджариться, подержанный котелок. Пока он давился своей порцией каши, начали выгонять технику: несколько ''шишиг'' - ГАЗ-66 и ''Уралов''. Большинство ваучеров числилось в дивизионе водителями, но сомнительно, чтобы они видели свои автомобили более чем два-три раза за всё время службы - ну не было такой необходимости! Сейчас же, однако, они активно разыскивали свою технику. Большинство было в довольно приподнятом настроении. Почему? Ежу понятно. Глядя на такое дело, Поддубный в очередной раз ощутил острое чувство разочарования: ехать в одной кабине с контрактником (а там их будет явно не один) ему совсем не улыбалось. Ваучеры ощущали себя чуть ли не командирами; они уже поналезли во все кабины - к приятному теплу, идущему от двигателя. Зима всё-таки.

Витя выбрал ''шишигу'', где расположился относительный ''тормоз'' ваучер Мага, с решительным лицом подошёл к кабине, открыл её и заявил: ''Мага! Это моё командирское место!'' Мага засопротивлялся: он не мог просто прогнать лейтенанта, не имел пока такой наглости, но и уходить с насиженного места тоже явно не хотелось. ''Залазь сюда, - выдвинул он мирную инициативу. - Мы вдвоём запросто поместимся''. Витя уловил слабину и начал ''додавливать'': ''Вдвоём?! Ты смеёшься?! В ''шишиге''?! Мага! Не тормози. Гляди, вон уже Бабаян подъехал. Давай вылазь!''

Действительно, у открытых ворот автопарка маячила синяя ''шестёрка'' командира дивизиона. Майор, по-видимому, решил идти в бой на личном транспорте. Бабаян махал руками, брызгал слюной, и весь вид его выражал крайнюю степень недовольства. Причина была действительно серьезной: 1-й дивизион уже давно в пути, а 2-й всё ещё копошится в автопарке. Делать нечего - майор решился на то, чтобы на личной машине довести батарею до Кизляра.

Мага нехотя вылез из кабины, и Витя моментально оказался на его месте. За рулём сидел весьма знакомый срочник: уж этот-то не будет приставать всю дорогу с дурацкими разговорами. Поддубный любил ездить на командирском месте. Ему нравились долгие поездки: ровный гул движения пробуждал у него приятные мысли, чаще всего фантастические, а ещё за стенками кабины он почему-то чувствовал себя более защищённым от окружающей среды. Сначала он думал о молодой жене, которую пришлось оставить дома у родителей - Витя заметно скучал по ней. Затем мысли перетекли к возможной гибели. Но лейтенант не стал её обсасывать - она была неприятной. Он переключился на другую тему.

С удивлением и удовлетворением Витя отметил, что его внезапно перестали беспокоить боли от уколов. Дома, на мягком диване, он с трудом сидел от боли, а сейчас ёрзал по жёсткому сиденью и ничего не ощущал. ''Наверное, холод заанестезировал'', - сделал вывод Поддубный, не любивший ничего оставлять без объяснений.

За это время колонна успела выехать из города, оставив освещённые улицы позади себя. Уже горы выделялись на фоне тёмного неба, белела земля, покрытая снегом. Вокруг боевых машин крутились встречные легковушки. Банально звучит, но Витя ощущал себя частью большой силы; ему приятно было это ощущение. Он даже ощущал какую-то гордость за армию, чувство, которое не смогла вытравить даже ''перестройка'', ожило в нём.

Долго разные мысли - приятные и не очень - проносились в Витиной голове. Уже стало очень поздно, далеко за 12 часов. Внутри было тепло, и даже представить себе, что творится снаружи, лейтенант не хотел. Места вокруг были незнакомые, мелькали лесополосы, горы исчезли, зато появился противный, наверняка пронизывающий, степной ветер. Рации в машине у Вити не было, и все остановки, внезапные повороты и другие дорожные происшествия оставались без комментариев. Короче, он был не в курсе.

Периодически лейтенант задрёмывал: пару раз он стукнулся лбом о ствол автомата, стоящий у него между ног. Монотонное движение внезапно прервалось: техника, надрывно завывая двигателями, сползала с дороги и выстраивалась в поле. Когда Витина ''шишига'' остановилась окончательно, Поддубный открыл дверцу и спрыгнул на землю. Сразу же порыв ветра пронзил его насквозь. Витя с тоской подумал, что в этом холоде ему предстоит провести, по-видимому, всю ночь.

Командир бригады отдал приказ о построении. Солдаты 2-го дивизиона в своих серых шинелях с поднятыми воротниками напоминали скорее толпу пленных фрицев, чем доблестные федеральные войска. Командованию округа, наверное, и в страшном сне не могло присниться, что придется поднимать эту бригаду, потому снабжалась она одной из последних. Короче, бушлатов не было. На офицерах бушлаты были, и Витя всегда считал, что ''перестройка'' принесла армии только одно полезное изменение: изменение формы. Особенно военным нравилось гигантское количество карманов. Те, кто в старое доброе время таскал все военные причиндалы на ремне, могли особенно оценить это удобство. Но суровая жизнь лишила доблестных солдат 2-го арт.дивизиона и этой маленькой радости. Несчастные военнослужащие подпрыгивали, сжимали и разжимали кулаки как глубоко замерзающие, но не сдающиеся люди. Однако на вопрос комбата, как они себя сейчас чувствуют, сержант Узунов за всех ответил, что хорошо. Казалось, он был искренен; возможно, предприимчивый сержант сумел протащить с собой в поход бутылку чего-нибудь горячительного и раздавить ее в компании друзей в кузове автомобиля.

Пока Витя изучал моральное состояние личного состава, к лейтенанту успел приблизиться, сверкая длинным носом, его старый друг и однокурсник Славик Клюшкин. Крепко пожав Поддубному руку, он завизжал возбужденным тонким голосом: ''Схватили меня внезапно, подонки. Я не успел скрыться. Как ты думаешь, здесь будет что-нибудь серьезное?! О, я уже замерз! Мои ноги не помещаются в кабине! Где я буду спать?! О, моя теплая, почти домашняя кровать!''. Витя засмеялся - в сравнении со Славиком он чувствовал себя настоящим рейнджером.

Подошел командир батареи и сказал, что пока только надо выставить дежурную смену часа на два, а потом поменять. С первой сменой Витя решил остаться сам - поболтать со Славиком. Они с ним служили в разных дивизионах, хотя приехали в часть вместе. А потом встречаться им удавалось уже только на разводах перед заступлением в наряд, и то - когда их графики совпадали в одной точке. Честно говоря, Вите Славика не хватало: за пять лет совместной учебы товарищи научились понимать друг друга с полуслова - один только раскрывал рот, а другой уже знал, что он хочет сказать. И это ни чуть не мешало им подсмеиваться и прикалываться друг над другом.

В данный момент Слава изображал что-то вроде дискотечного топтания, по ходу дела бурно выражая возмущение по поводу своей отправки в ''окопы'': '' Представляешь? Меня хватают в квартире два папоротника, тянут на плац, выходит Жариков и визжит, чтобы меня тащили в машину. Я пытаюсь вырваться, кричу ему, что я пацифист! Но он, наверное, уже привык к моим выступлениям, не отреагировал никак, а вместо этого врезал мне по шее - до сих пор болит. Сажают меня в ''Урал'', слева - шофер, справа - капитан Куценко: не вырвешься. Пришлось ехать сюда. Как ты думаешь - бой будет? Я же такой длинный - ни в один окоп не помещусь!'' ''Нос у тебя ни в один окоп не поместится'', - засмеялся Витя.

Таким долгим безостановочным трепом Славе удалось заполнить часа два или даже три. За это время ветер не только не унялся, а, кажется, стал еще сильнее, и Витя понял, что хорош, иначе можно околеть. Плюнув на служебный долг, он пошел к своей машине, которую все время держал хоть краем глаза, но в поле зрения. Но когда Витя еще только открывал дверцу, он уже почувствовал, что его ждет очень неприятный сюрприз. На его месте (что ж, вполне естественно) спал контрактник. Задача перед молодым лейтенантом (да еще и ''пиджаком'' к тому же) стояла неразрешимая: попробуй, выкинь ''ваучера'' из машины на мороз, ветер, в ночь. М-да... Но холод уже настолько достал Витю, что он, вздохнув про себя, начал пихать солдата контрактной службы в зад. Тот недовольно заурчал, но повернулся и выглянул. ''Двигайся, давай, - пробурчал лейтенант. - Я замерз как собака!'' Кто не знает, пусть поверит, что влезть в кабину ''шишиги'' втроем - совсем не простое дело. Витя влез. Положение тела было архинеудобным, но зато в кабине было тепло, и лейтенант размяк, приснул. В дверцу слегка поддувало, но это была ерунда.

Но недолго длилось блаженное забытье: сквозь сон Витя почувствовал, что его нещадно трясут, в кабину ворвался холод и лейтенант с мукой открыл глаза. У дверцы стоял капитан Донецков: ''Разворачиваемся к бою. Давай вылазь. Где ваша батарея?'' Витя тяжело выбрался наружу - его колотило со сна, но к своей удаче он сразу же разглядел в темноте номинального командира батареи лейтенанта Зарифуллина. Тот уже пытался навести элементы организации в хаотичное движение личного состава, надрывая голос на ледяном ветру. Машины расползались в разные стороны: куда? зачем? По крайней мере, стало ясно, что Витина батарея разворачивалась основным направлением перпендикулярно шоссе. Поддубный вспомнил, что стволы у орудий не прочищены: так и не удосужились после приема техники это сделать, а сейчас, где и что искать? Но Донецков словно подслушал его мысли и сказал: ''Беги к нашей батарее - вон там, видишь? И принеси банник - будем чистить ваше позорище''. Витя зашагал по степи: трава, едва прикрытая снегом, сочно хрустела под ногами, а главное - утих ветер. И вот уже Витя подумал: ''Какая чудесная ночь!''. Он чувствовал свою нужность, а он любил быть нужным - это повышало его самооценку. Обладая поэтическим складом души, о чем он и сам уже давно подозревал, Витя почти физически ощущал (еще бы - в такой-то холод), как здесь, на этом снежном холодном поле он входит в Историю (Глава N: ''Чеченская война''). В голове у него крутилась строка покойного Цоя: ''Группа крови на рукаве...'' У сентиментального лейтенанта мелькнула мысль, что Цой немного поспешил со своими песнями - время для них пришло только теперь.

Пока Витя мыслил, впереди замаячили ''Уралы'' первого дивизиона. Поддубный завращал головой, рассчитывая увидеть кого-нибудь знакомого. ''Ага, вот!'' - он разглядел капитана Куценко; тот уже пинал кого-то ногами. ''Товарищ капитан, товарищ капитан! - завопил лейтенант. - Я от Донецкова''. Куценко оглянулся: ''А, это ты. Чего тебе? Банник? Ну, пойдем''. Куценко пошел вдоль позиции, Витя - за ним. Капитан подошел к орудию: ''Эй, папуас (Куценко определенный период своей военной карьеры провел на Кубе), сними банник''. Пока ''папуас'' кряхтел и матюгался, Поддубный бессмысленно смотрел на горящую фару ''Урала'': почему-то от этого казалось теплее. Получив, наконец, инструмент, Витя поспешил обратно: даже издали было заметно, что орудия его родного дивизиона развернулись для стрельбы и началось окапывание. Витя добрался до Зарифуллина и с облегчением от окончания миссии всучил ему выпрошенный банник. Зарифуллин сразу же закричал: ''Командиры орудий! Ко мне!''. Когда они таки собрались, он в краткой, но емкой речи объяснил им, что нужно делать с этим орудием труда, и что ждет их в случае игнорирования приказа. Затем он обратил внимание на Поддубного, все время державшегося рядом, и дружески сказал: ''Витя, иди на правый фланг. Там твои два орудия, проследи, чтобы все было в порядке''.

Витя отправился на правый фланг. У первого из ''его'' орудий командиром числился сержант Волков. Этот руководитель ссутулился, запрятал руки в карманы шинели и кричал пронзительным голосом на рядовой состав, который с ожесточением долбил большими саперными лопатами смерзшуюся землю. Вторым орудием руководил ''старый добрый тормоз'' сержант-дальневосточник Карабут. Был он молчаливым, спокойным, исполнительным, но, как бы это помягче сказать, не слишком сообразительным.

Волков увидел Витю, перестал орать и подошел с вопросом: ''А что мы тут, собственно говоря, делаем? Что будет-то?'' Поддубный ничего не стал выдумывать, а честно сказал, что не знает. Было бы преувеличением сказать, что сержант удовлетворился ответом, но, во всяком случае, отвязался.

Мимо Вити, энергично махая руками, прошагал старший лейтенант Изамалиев. Не останавливаясь, не отвлекаясь на окружающих, он подошел к кабине ''Урала'' и скрылся внутри. Поддубный сразу почувствовал, что стало как будто еще холоднее, чем было. Ветер пронзал тело насквозь, до физической боли; захотелось заползти куда-нибудь в тепло и уснуть. Витя взглянул на часы - половина четвертого. До рассвета еще далеко. Рядовой состав закончил окапываться, сгрудился в окопах и пытался согреться. Витя обреченно, но не без надежды, конечно, обходил одну дивизионную машину за другой: все было забито спящими контрактниками. Но случилось чудо: в ''Урале'' с краю сидел лейтенант-двухгодичник Логман Байрамов. ''Наверное, он просидел здесь всю ночь'', - без тени сомнения решил Поддубный. Логман служил первые месяцы, его толком никто не знал, и он толком никого не знал. Скорее всего, в суматохе про него просто забыли. Витя моментально решился. Он подошел к кабине, открыл дверцу и одним махом соврал: ''Логман! Тебя Рустам зовет. Твоя очередь дежурить''. Звал его Зарифуллин или нет - неважно: только он пред его очи появится, тот ему сразу задачу найдет. Вариант беспроигрышный. Логман недовольно выполз, а Витя сразу занял его теплое местечко и через минуту отрубился, перед сном успев подумать: ''Эх, сколько же горючего уже пожгли на обогрев - так и ехать будет не на чем''...

Проснулся он сам от чувствительного толчка: Логман пихал его в бок, корчась и всем своим видом выражая страдание. Витя, ни слова не говоря, вылез из кабины. Взглянул на часы и отметил, что проспать удалось полтора часа - не густо. Однако уже начинало светать. Заморенные солдаты, грязные замерзшие, общей массой лежали в окопах, тесно прижавшись друг к другу. Теперь Поддубный смог рассмотреть и местность, где они находились. Это была голая степь без признаков жилья, кое-где покрытая мелкорослыми деревьями и кустарниками. Прямо перед пушечными стволами находилось шоссе. Куда оно вело и откуда - Витя, естественно, не знал и, кстати, считал излишним даже интересоваться этим.

С рассветом из машин стали выползать ''ваучеры''. Они долго одуревшими со сна глазами оглядывались вокруг. Наконец послышался первый дружеский толчок, смех, гортанный крик и утро ожило. Поняв, что неизбежное произошло, личный состав начал подниматься на обе ноги. А у Вити случилась первая неприятность.

Подошел капитан Донецков и потребовал вернуть банник. Поддубный переадресовал его к Зарифуллину и выбросил этот вопрос из головы. Но через пять минут Донецков появился вновь и отчеканил: '' У Рустама банника нет. Куда вы его дели - это не мои проблемы. Наша батарея стоит там (он показал). Я жду тебя с банником: ты брал - ты и принеси''. Витя кинулся к Зарифуллину: ''Рустам! Где банник? Я тебе вчера передал!'' ''Витя! Не нагружай! Отдал вчера в руки личного состава. Куда они его подевали - не знаю'', - спокойно и устало ответил командир батареи. Поддубный сразу понял, кого хотят сделать здесь крайним. В части не раз проходили такие номера. Но все же лейтенант попытался хоть что-то предпринять.

Он кинулся к первому орудию и узнал, что они отдали банник второму орудию. Второе орудие, что тоже естественно, передало банник третьему орудию. Третье - четвертому. А вот дальше стало интересно. Сержант Карабут наотрез отказывался понимать, что такое банник. Пришлось рисовать на земле схему. Тогда он сказал, что приходил солдат от Донецкова, и они отдали банник ему. У Вити опустились руки. И вспомнилась ему старая институтская шутка: '' Сел Славик на берегу реки - и все концы - в воду! Вопрос: сколько у Славика концов?'' Где искать эти концы - с тоской думал несчастный лейтенант. Только для того, чтобы не торчать на месте (а совсем не от избытка интуиции), Витя нашел машину четвертого расчета и заглянул в кузов. Сначала он не поверил собственным глазам: банник лежал на полу, собственной персоной, его даже не удосужились спрятать.

''Это сделал Карабут. Не сам он, конечно, до этого додумался; наверное, Рустам приказал. А измученный ночными работами сержант просто закинул банник в кузов и на этом успокоился. И врать-то, гад, оказывается, научился'', - радостно и злобно думал Поддубный, распираемый нежданной удачей.

Вытянув банник, он дошел до четвертого орудия и треснул этим предметом Карабута по спине (не по голове - пожалел). ''Кто научил тебя врать?!'' - заорал лейтенант страшным голосом и ударил сержанта по ногам. Сержант закрутился, но, увидев Витино лицо, посчитал излишним строго хранить военную тайну: ''Мне командир батареи приказал''.

Ничуть не обрадованный своей догадливостью, Витя лично отправился отдавать многострадальный банник в батарею капитана Куценко...

Когда он еще только возвращался, то уже издалека понял, что что-то изменилось. На позиции наблюдалась нездоровая суета. Лейтенант перешел на бег. С левого фланга, из-за кустарника, скрывавшего часть шоссе от наблюдения с батареи, показались автобусы. Первый из ''Икарусов'' резко затормозил и застыл. В этих автобусах ехали радуевцы и заложники. Все как бы замерло в нерешительности: радуевцы испугались, что их сейчас начнут расстреливать в упор, а федералы не получали никакого приказа и вообще не знали, что им делать. Со стороны ПХД, наконец, волной передался крик: ''Пропустить! Пропустить!'' Все просто стояли и смотрели.

Автобусы неуверенно тронулись. Затем резко дали газу. Витя с большим сожалением подумал: ''Вот сейчас разгромили бы их прямо здесь вместе с этими заложниками, и уже можно было бы домой ехать''. Он уже мечтал о доме, о теплой печке, а на заложников, ну чего греха таить, ему было глубоко наплевать.

Он представил себе, как бы от снарядов их Д-44 загорелись и взорвались бы к чертовой матери эти автобусы, как выдвинулась бы пехота, посылая пулю за пулей в горящее месиво, и подумал: ''Какое красивое было бы зрелище!'' А что будет теперь - уже непонятно. ''Скорее всего, - решил Витя, - поедем домой''.

В атмосфере бригады распространялось чувство неудовлетворения: человек боится боя и в тоже время стремится к нему. В груди возникает такое чувство, как будто случится что-то очень страшное и в то же время чрезвычайно захватывающее. А молодости к тому же свойственно несерьезное отношение к смерти - свою гибель представить ну просто невозможно! И солдаты боя ждали. Ждали, но не дождались. Возник естественный протест: зачем мерзли? зачем всю ночь надрывались, землю мерзлую долбили до посинения?! Как ни странно, но личный состав возвращаться к месту постоянной дислокации не жаждал.

А вот лейтенант Поддубный теперь мог со спокойной душой залезть в теплую кабину, теперь уже ''Урала'', и ждать, абсолютно ничего не делая, когда бригада двинется домой. Пришлось, правда, еще пару раз строиться: кто-то важный из верхов прилетал на базу с неизвестной целью. Ледяной ветер не унимался, и приятными эти построения назвать было никак нельзя.

Ожидание перемен несколько затянулось, но, наконец, в 4-м часу тронулись. И сразу произошло ЧП: на мостике, не справившись с управлением, механик опрокинул БМП в кювет. Вокруг машины суетились люди, мельтешил полковник Егибян. Так как колонна замерла, Витин водитель быстро смотался к месту происшествия и вернулся с сообщением, что задавило срочника. Только он запрыгнул в кабину, как впереди стоящая машина взревела и тронулась вперед. Проезжая через мостик, Поддубный разглядел неподвижную фигуру в нелепой позе, отложенную в сторону, дабы не мешала реанимировать технику, и со смешанным чувством подумал: ''Вот и первая потеря в нашей части - и, как обычно, нелепая''.

В кабине ''Урала'' вместе с Витей помещалось еще четверо. Тесно было ужасно. Зато тепло. Планшетку Витя не снял, и она давила ему в бок. Под сиденьем лежал вещмешок со всем, чем положено, и мешался под ногами. Слева от лейтенанта сидел Логман, а справа - маленький сморщенный контрактник бандитского вида. Для начала Витя, как говорится, приснул, потом очнулся и вгляделся в дорогу: она показалась ему незнакомой. Смутное чувство тревоги кольнуло слегка сердце, но лейтенант подумал (сознание подбросило успокаивающую мысль), что ночью просто было плохо видно, поэтому-то он и не узнает дороги. Проносились мимо заснеженные поля, грязные черные лужи с разбитым льдом; уходили вдаль маленькие незнакомые поселки со стоящими вдоль улиц обитателями, привлеченными необычным зрелищем.

Неожиданно колонна остановилась. Из кабины был виден блокпост, стоящие темные фигуры широкоплечих ОМОНовцев. Внезапно контрактник очнулся: ''Вот менты живут, да! Через пост проедешь с мандаринами - полмашины отдай. Через другой проедешь - еще полмашины. Так никакой торговли не сделаешь!''. Вите неприятно было это слышать, но он уже закалился на службе и только подумал: ''Не судите - да не судимы будете''.

Сначала Поддубный думал, что это кратковременная остановка, но минуты шли, и постепенно Витя почувствовал, что домой они сегодня не попадут. И с осознанием этого прискорбного факта ни с того, ни с сего заломили колени. Ситуация становилась все отчаяннее, потому что боль росла и, похоже, останавливаться на достигнутом не собиралась.

Следя за внутренними ощущениями, лейтенант и не заметил, что потемнело. Мимо машины прошагал Рустам, стукнул в дверь: ''Витек! Жми вперед, получай сухпай на свои расчеты!'' ''Ну вот,- подумал Поддубный. - И я на что-то пригодился''. Сначала выполз бандитский ваучер, затем Витя тяжело спрыгнул на землю, почувствовал облегчение в ногах, расправил бушлат под ремнем. ''Какого хрена я еще подсумок на ремень повесил, - подумал лейтенант. - Надо снять планшетку и подсумок, тогда я стану уже, и мне будет легче сидеть''. Это все он уже додумывал, подходя к ''Уралу'', где раздавали сухпайки. ''Второй дивизион, - закричал Поддубный. - Третий, четвертый расчет''! Прапорщик наверху посветил фонарем в какой-то список, что-то черканул в нем и, отложив бумажку, выдал лейтенанту тушенку мясную, консервы рыбные и пару саек хлеба. Во время возвращения Витя внезапно почувствовал, что в темноте может не найти свою машину. Поддубный усиленно вглядывался в темные кабины, силясь разглядеть там хоть что-то знакомое, пытался вспомнить особые приметы своей техники (номер он и не запоминал даже - а зря!) и, наконец шестым чувством, с глубоким облегчением узнал свою машину. В кузове ''Урала'', тесно прижавшись телами друг к другу, выдавал зубостучащий репертуар расчет 3-го орудия, а сразу же за этой машиной оказался автомобиль 4-го расчета. Поддубный раздал продовольствие под восторженные бурные крики чертовски голодного личного состава. Завершив этот акт милосердия, Витя вернулся на свое законное место: однако теперь уже он сам должен был сидеть у дверцы. Все лишнее с пояса лейтенант затолкал под сиденье и действительно, размещаться ему стало намного удобнее. Захотелось есть (офицеры тоже люди, не так ли?). Но когда Логман открыл банку сайры, колонна внезапно тронулась.

Так как дорога оставляла желать лучшего, есть было весьма неудобно. Лейтенант пару раз в прямом смысле слова пронес ложку мимо рта. За стеклами кабины, кроме клочка пространства, освещаемого фарами, не зги не было видно. Поддубный потерял ощущение времени и тупо смотрел на светящиеся экраны приборов.

Колонна опять затормозила на каком-то шоссе. И как оказалось, надолго. Впоследствии Поддубный часто думал, что эта ночь была, пожалуй, самой тяжелой как для бригады, так и для него лично. Шоссе простреливалось ледяным ветром насквозь, отойти от техники никто не решался, так как было совершенно неизвестно, будут они здесь стоять всю ночь или сейчас тронутся; костров не жгли по той же причине. Несчастные солдаты дико мерзли.

Витины проблемы были глубоко индивидуальны: у него так разболелись колени, что каждые десять минут ему приходилось выбираться наружу и стоять. Но через другие десять минут он чувствовал, что леденеет. Тогда лейтенант опять лез в кабину и пытался уснуть. Иногда это удавалось, но от боли он все равно просыпался снова. В какой-то из моментов этих мучений в правую дверцу раздался отчаянный стук. Поддубный приоткрыл ее и увидел Серого. Вид его был ужасен: он трясся всем телом, и отчаянно сухими губами, с безнадежно тоскливым взглядом, бормотал скороговоркой: ''Я болею ведь! Я же умру! Пустите меня погреться, пожа-а-луйста!''. Как ни поражен был лейтенант состоянием подчиненного, он долго колебался: Витя помнил про ''десять минут на морозе''. И все же чувство сострадания взяло таки верх: не давая себе пути назад, хотя и не будучи уверенным в правильности своего выбора, он освободил свое место для Серого. Мирно дремавшему ваучеру было все равно, кто сидит с ним рядом.

Очутившись на воздухе, Витя начал бродить вокруг машины. Колени больше не беспокоили, но спать хотелось ужасно. Поддубный обошел ''Урал'' и, кряхтя и матерясь последними словами (причем особенно доставалось Серому), через орудийный лафет залез в кузов. К его немалому удивлению тот был пуст. Куда испарился личный состав, было не совсем понятно. ''Если они нашли спасение от холода где-то, - подумал человеколюбивый лейтенант, - то я за них буду только рад''.

Сам же он прилег на боковую скамейку и блаженно вытянул ноги. Было холодно... очень холодно, но он постарался уснуть - и уснул. Впадая в забытье, подумал: ''Я слышал, что вот так и замерзают. Засыпают на холоде и не просыпаются. Да! Но ведь это пьяные! А я трезвый - будь оно не ладно, не замерзну, даст Бог''.

Сколько он проспал, естественно, неизвестно. Невыносимая боль от холода заставила его проснуться (вот уж воистину - холодный огонь). ''Так ведь можно и кони двинуть, - произнес сам себе Витя. - Я больше не могу. Надо идти выкидывать Серого''. Свои первые мысли Поддубный привык считать самыми верными, и в свете этого постулата составил предстоящий план действий. Он вылез из кузова, подошел к кабине, подергал ручку, отметил, что Серый не дурак - замкнулся. Пришлось стучать. Когда в окне нарисовался знакомый силуэт, Витя сделал страшное лицо и прошипел: ''Открывай немедленно!''. Серый открыл и через минуту оказался на свежем воздухе. Конечно, Вите не совсем безразлична была судьба Серого, но не до такой же степени, чтобы замерзать самому?

Однако погреться долго не удалось: в замораживающем оцепенении произошла какая-то перемена. К кабине подошел Донецков и крикнул: ''Поворачивай свои машины на правую сторону и к бою. Основное направление - 15-00''. И впереди и позади уже слышался рев сползающей с дороги техники; изо всех немыслимых щелей посыпался личный состав батареи. А Поддубного уже разыскивал Рустам: ''Витя! Стрелять будем с закрытой. Доставай и ставь буссоль''. Ну, буссоль так буссоль. Лейтенант взглядом отыскал в предрассветных сумерках рядового Лисицына: ''Тащи мою буссоль сюда!''; а сам кинулся к ''Уралу'' - за вещмешком. Там ему и нужен-то был всего один предмет: фонарь. Прибор ''Луч'' с незаряженными аккумуляторами Витю совершенно не прельщал; да и не положен был ''Луч'' к буссоли; поэтому Подгорный предпочитал свой фонарик, в крайнем случае, спички. Но Поддубного ждал облом: какая-то сволочь метким ударом ноги разбила на фонаре стекло; Витя даже подозревал - какая. Но это было уже не к чему. Вздохнув и приглядевшись к инвалидному фонарику, лейтенант понял, что пользоваться им таки можно. Лисицын уже ждал с буссолью там, где и следовало. Но когда Поддубный собрал прибор и собирался приступать к ориентировке, то внезапно понял, что в темноте ни одного подходящего ориентира ему просто не найти. Он так прямо и заявил подошедшему озабоченному (начиная с момента отъезда, Витя с другим выражением лица командира и не видел) Зарифуллину. Тот плюнул, помолчал, заругался: ''Ну-у-у, Витя! А ладно, рассвет уже недалеко. Как только рассветёт, сразу соориентируешь''.

А на позиции вовсю кипела деятельность. Карабут сломал лопату. Уже слышались затрещины и пинки. На белом снегу чернели холмики земли. ''Они сейчас так орудия расставят, без ориентации в основном направлении, что как бы потом перекапывать не пришлось'',- с тревогой подумал Поддубный, беспомощно грызя ногти.

Однако и правда, начало светать: ночь пережили. ''Еще немного, еще чуть-чуть, и я, наконец, определюсь с ориентирами и точкой наводки'', - нетерпеливо постукивал каблуками нервничающий лейтенант. Надо же было ответить чем-то насмешливым взглядам ваучеров: ''Ничего-то ты не можешь, ничего-то ты не умеешь''.

Стало светло. Поддубный сориентировал буссоль в основном направлении и приступил к ориентации орудий. Как он и предчувствовал, два орудия из четырех необходимо было переставлять (это вам не Д-30 с наводкой в 360 градусов). Как обычно, ''повезло'' карабутовскому расчету, который с тяжкими стонами опять взялся за лопаты.

Но, в общем-то, работа уже закончилась. Бойцы закурили, побрели искать сырье для костров, повеселели как-то: пригрелись немного, ветер-то стих. И среди этой идиллии, откуда не возьмись, появилась иностранная журналистка (черти ее принесли)! С некоторым изумлением увидела она, что часть солдат одета в деревенские фуфайки, но только зеленого цвета, другая часть - в серые шинели, а контрактники и офицеры в нормальные армейские бушлаты, правда, самых разнообразных расцветок. Выпученными глазами иностранка воззрилась на рядового Андреева. Еще бы! Бедняге достались сапоги 46-го размера при его родном 41-м (довели страну демократы). Такой обуви позавидовали бы самые знаменитые клоуны. Следы на снегу оставались чудовищные, и не один следопыт сломал бы себе голову, пытаясь разгадать, что бы это значило. Появление диковинной журналистки не прошло незамеченным: солдаты воззрились на чудо с немым вопросом, а ваучеры заулыбались и направились прямо к ней. Жестами попросили закурить. Журналистка с мертвой улыбкой отдала пачку ''Мальборо'' и быстро ретировалась. Чего она хотела, так никто и не узнал.

Солдаты за это время успели развести костры. Топливом служила солярка, слитая из баков, местный сушняк и особо ценное - доски от ящиков со снарядами. Пока Витя пробирался к одному из костров, он провалился по щиколотку в ненадежно замерзшую лужу. Поддубный устроился у огня, вытянув к нему мокрую ногу: а что еще оставалось делать? Осматриваясь по сторонам, он отметил, что в их расположение направляется капитан Донецков вместе с семенящим незнакомым солдатом, который держал под мышкой ПУО - прибор управления огнем. Их встретил Зарифуллин; они о чем-то с минуту поговорили, а потом уверенно направились на позицию.

''Витя!'' - внезапно Поддубный увидел над собой улыбающегося Славика. - ''Вот ты где, старый рейнджер!''. Витя поднялся; в ноге неприятно хлюпнуло. ''Пойдём ко мне, - заявил Славик. - Можешь не спрашивать, - я знаю, что ты хочешь узнать. Как я провел ночь? Ужасно! Ты просто не можешь себе представить! Я спал в ''шишиге''. На мне - еще двое. Я их сначала не пускал, закрылся изнутри; так водитель, собака, со своей стороны пустил, гнида. Они улеглись, вроде бы меня не трогают. Уснул. Потом чувствую - по голове - удар, в морду - тычок. Я просыпаюсь и - ну ты же меня знаешь! - сразу за автомат. А это два воина разлеглись и своими сапожищами по мне стучат. Я стал их ноги с себя скидывать, а они не просыпаются. Я достал иголку из шапки, спасибо комдиву - приучил носить с собой, и в зад им: одному, другому. Они завозились, заматерились и опять успокоились. Я снова заснул. Опять чувствую: стучат по моему бедному черепу. Автоматически достаю иголку и втыкаю, куда глаза глядят. Опять вопли, возня и снова тишина. И так всю ночь. К утру скрючило так, что не смог разогнуться и вылезти из машины. Слышу, Куценко орет: ''Клюшкин! Пацифист ё...й! Иди сюда!''. Я поглубже задвигаюсь в кабину, но он меня все равно нашел. Пришлось сбежать к тебе''. Неожиданно Славик замолчал: он увидел капитана Донецкова. ''Я уже ушёл!'' - закричал Клюшкин и рванул обратно в свой дивизион, где его наверняка ''тепло'' ожидал капитан Куценко. А Витю позвал Рустам: ''Иди размечай ПУО. К 11.00 надо быть готовым к открытию огня''. Лейтенант подумал, что своего ПУО у них не было, значит, пользоваться надо будет тем, что принес Донецков. Но когда Поддубный подошел к нему, тот уже, насвистывая, сверялся с топографической картой и чертил карандашом по зеленоватой поверхности прибора. ''Так я не понял, товарищ капитан, что - Радуева не выпустили?'' ''Нет, - оторвался от работы Доценко. - Их блокировали в Первомайском. Будем брать''.