Витя покрутился около ПУО, но делать-то ему все равно было нечего, и он с чистой совестью пошел навестить Клюшкина.

Хотя и потеплело по сравнению с ночным ужасом, но ледяной ветер по-прежнему пронизывал тело насквозь, отбивая желание заниматься чем-то еще, кроме попыток спрятаться куда-нибудь от этого холода. Поход к Славику хотя бы имитировал деятельность, а движение слегка прибавляло тепла измученному переохлаждением организму. В то же время очень хотелось пить, а воды во фляжке не было уже давно. Витя надеялся, что запасливый Славик где-нибудь припрятал воды, а может и чего покрепче. ''Но выбить из него это будет очень тяжело'', - вздохнув, подумал Поддубный.

По дороге ему попались два знакомых лейтенанта. Ненадолго остановившись, Витя узнал направление поиска: в ближайших ''шишигах''. Лейтенант подошёл к первой; дверь была замкнута. Поддубный настойчиво постучал, но в кабине царила тишина. Может быть, Славика там и вправду не было, а может, он просто затаился. Вите такие поступки всегда казались смешными и глупыми, но позже, после ряда удачных практических применений таких примитивных способов уклонения от выполнения своих служебных обязанностей, его первоначальное мнение несколько изменилось. ''Открой, придурок! Это я!'' - зло и негромко прорычал Поддубный. Из оконца осторожно выглянул нос. Затем он исчез, а дверь осторожно приоткрылась: ''Витя! Ну, чего ты пришел? Не видишь что ли, что я от Куценко прячусь!'' Витя соврал не раздумывая: ''Слава! Там цистерну с водой подогнали. Ты пить не хочешь случайно?!'' Клюшкин пулей вылетел из кабины: ''Чего ж ты сразу-то не сказал?! Тянешь резину''. Самое удивительное, но на дороге действительно стояла цистерна с водой, уже окруженная ''муравьями-добытчиками'', потрясающими разнообразной тарой всех видов и размеров. Впрочем, ничего удивительного. Любой психоаналитик вам в пять минут разъяснит, что лейтенант, скорее всего, видел машину, едущую по шоссе и внешним обликом своим напоминающую водовозку, которую он не раз видел в части. А его никогда не спящий мозг, сопоставив факты и смутные подозрения, сделал единственно верный вывод, в то время как Витина оперативная память еще ничего не знала, но догадывалась. Вот и весь секрет ясновидения.

Пока друзья добрались до вожделенной цистерны, там уже оказались представители всех Витиных расчетов; за них можно было не беспокоиться - эти не пропадут: наверняка, сейчас даже суп сварят (тем более, что был там один бывший повар-недоучка).

Здесь же, у бочки, Клюшкин все-таки был пойман так нелюбимым им капитаном Куценко, и понуро отправился выполнять какую-то оперативно-тактическую задачу. А Витя отправился ''домой'': погулял, пора и честь знать. Солнце стояло уже высоко, а ровным счетом ничего не происходило; даже исчез куда-то капитан Донецков. Честно говоря, Вите он нравился несколько больше, чем все остальные знакомые ему капитаны: он не прикалывался над ''пиджаками'', не читал нудных нравоучений, не демонстрировал свое кадровое презрение; он был более равнодушен, но, по крайней мере, не действовал на нервы. ПУО он оставил, он одиноко лежал на снарядном ящике, всеми брошенный и забытый. Расчет сержанта Волкова, как и предполагалось, пытался сварить суп из консервов. Сильные порывы ветра пытались задуть костер, но люди были упрямее: они сели так, чтобы своими телами защитить пламя. Ноги у них ''горели'', а спины ''коченели''. Сколько будущих радикулитов и остеохандрозов получили здесь свой первый толчок, кто знает?

Витя потолкался около костра, послушал разговоры: ничего интересного. Сам ответил на пару мелких вопросов, а так как сесть было не на что, то лейтенанту скоро надоело положение на корточках и он отправился в уже знакомый кузов ''Урала''. Там было заметно теплее, чем на улице, хотя под брезентовым тентом вовсю гуляли сквозняки, и Витя уснул на той же самой скамейке, что и прошедшей ночью.

Просыпался он долго. Спросонья не сразу сообразил, где он есть. Потом вспомнил, сердце защемило: солнце уже катилось к закату, а в это время суток Поддубный всегда испытывал упадок сил и депрессию, такова уж была особенность его психики. Вставать не хотелось, тем более вызывала отвращение мысль о том, что, возможно, надо что-то делать по службе. Но и неизвестность тяготила: проспал он часа два, а за это время могло произойти что-нибудь существенное.

Поддубный превозмог себя, поднялся на ноги и не очень ловко выпрыгнул из машины. Прошёл на позицию, осмотрелся по сторонам: ничего нового не заметил, правда, исчез ПУО. ''Значит, стрелять не будем'', - сразу отметил лейтенант. Практически тут же появился Зарифуллин и замахал руками: ''Сворачиваемся!''

Солдаты, в надежде, что новое место будет хоть чем-то лучше этого, довольно бодро зашевелились, свернули огневую, без особых проблем рассосались по машинам, а вскоре колонна и тронулась.

По дороге Поддубный отметил, что вся, в общем-то, ровная местность была густо пересечена оросительными каналами. Большей частью они были пусты, однако попадались и заполненные водой. ''Интересно, а можно ли её пить?'' - сразу подумал дальновидный Витя. Слева и справа от дороги поля заросли мелким кустарником - печальный результат перестройки и радикальных экономических реформ. Совершенно неожиданно командирская машина свернула с дороги влево - прямо в кусты. Поддубного этот маневр несколько озадачил, и прямо скажем, не воодушевил. И в самом деле, его самые печальные предположения немедленно подтвердились: поступил приказ развернуть огневую позицию прямо на этом месте. Витя выпрыгнул и присвистнул: ''Ёто как же сектор обстрела нужно расчистить!''. Он сказал об этом Зарифуллину, но тот только отмахнулся: ''Бойцы расчистят'' - он всегда считал, что нет безвыходных положений, а есть неприятные решения.

Вторичное оборудование огневой позиции прошло несколько быстрее, чем утром: сказался опыт, приобретённый за сегодняшний день. Но не успели лопаты отзвенеть о твердый грунт, как примчался на ''шишиге'' начальник артиллерии бригады майор Гришин, высунулся в открытую дверцу и, не выходя из кабины, завопил: ''Сворачивайтесь быстро и за колонной направо!''. Развернулся и упилил в неизвестном направлении. Бойцы только рты пооткрывали. Рядовой состав не выразил возмущения только по одной причине: боялся контрактников. Безропотно орудия были вытянуты обратно, закреплены за ''Уралами'' и батарея двинулась в сторону, указанную майором Гришняевым. Наступала ночь, а это значит, что прошли сутки с момента выезда из части.

Витя давно уже потерял ориентацию в пространстве. Но заботило его это, честно говоря, мало: есть вышестоящее руководство - пусть у него голова болит, а у него колени болят. И ломило, честно сказать, со страшной силой.

Поля с кустарником закончились, пошли поля голые, покрытые неглубоким снежным покровом. Поддубный обратил внимание на изгороди из деревянных жердей, и пришёл к выводу, что это очень похоже на огороды. Вот здесь-то и поступил новый приказ на занятие огневой позиции. Бойцы уже натренировались, в качестве допинга к каждому расчету приставили по рядовому контрактной службы, и работа худо-бедно пошла. В Вите вдруг, откуда не возьмись, пробудилась совесть и сказала ему: ''Надо быть с народом!''. Поддубный оставил насиженное место, с риском остаться вскоре без оного, и поплёлся к ''своим'' расчетам. Первым, кого он встретил, был сержант Карабут, страдалец с лицом мудреца. Он робко спросил, кончатся ли когда-нибудь его муки, и если кончатся, то когда. Витя пожал плечами (а что он ещё мог сделать?), и ответил, что все в воле Божьей. Командир другого орудия - сержант Волков - мрачно матерился и отпускал ядовитые шутки в адрес своих подчинённых: рядовых Шиганкова, Лисицына, а также наводчика Коломейчука. Контрактник, ответственный за данное орудие, уже мирно дрых где-то в машине.

А Вите неожиданно стало весело (наверное, температура повысилась - на Поддубного это действовало как лёгкая степень опьянения). Он пустился в разговоры с бойцами, шутил, смеялся, даже песню потихоньку спел; его хорошее настроение передалось солдатам и они приободрились даже - ну, чуть-чуть совсем. Подошедший на такое веселье Карабут спросил, не будут ли они ещё куда-нибудь сегодня переезжать. Витя в очередной раз за этот день пожал плечами: ''Мы люди маленькие. Куда скажут, туда и поедем!''. Так Карабут и ушёл в неопределенности. Он, может быть, и ещё постоял бы, но Волков так выразительно на него посмотрел, что сержант счёл за лучшее побыстрее удалиться.

Пока в очередной раз окапывались, наступила ночь - время выставлять караулы. ''Ну, друзья, - сказал Волков притихшим рядовым, - кто будет стоять первым? Шиганков! Тебе кто больше нравится? Лисицын или Федя? Чего молчишь? Ну, например, кого бы тебе хотелось поцеловать?'' Шиганкову целовать никого не хотелось, но выбора у него особого не было, и он предпочёл своего земляка Лисицына. От этой комедии Витю разобрал неудержимый смех, да так, что он даже согнулся. Шиганков стоял в шинели без ремня (куда дел?), а поле было белым-белым, и от того ночь казалась светлой.

Позади, в линии машин, разожгли костры. По идее, это было запрещено, но, как говорится, если очень хочется, то можно. Воины сливали солярку из бензобаков в каски, поджигали её и грелись вокруг, ведь многие после прошедшей ночи нехорошо кашляли и чихали. Витя подошел к своему ''Уралу''. В костре пылали доски из ближайшего забора, обильно политые горючей жидкостью. Ближе всех к костру сидели Аншаков и, конечно же, Серый, которого било как в лихорадке. Было видно, что он серьёзно болен. Витя поморщился, ему неприятно было видеть этого солдата - почему-то Витиной совести становилось нехорошо из-за него. Поэтому Поддубный ушёл опять в линию орудий. Так он ходил туда-сюда несколько часов. Часа в четыре утра он опять перепоручил всё Логману, а сам с неописуемым удовольствием полез спать на освобожденное Логманом место. ''Только бы уснуть раньше, чем заболят колени'', - уже засыпая, подумалось ему.

Поддубного разбудило солнце, бившее ему прямо в лицо через стекло кабины. Он открыл глаза: небо было голубым и безоблачным, чистый снег по линии взора искрился, ветер исчез, а мороз усилился. Стихийно начался завтрак. Витя, охваченный общим настроением, достал банку рыбных консервов, легко вскрыл её с помощью штык-ножа (нравился ему очень этот нож и носил он его всегда при себе с удовольствием), и с большим аппетитом поел.

Примерно спустя полчаса батарею построили. И началось шоу: корчились от смеха контрактники, неприлично ржал Зарифуллин (хотя в армии всегда трудно понять: где что прилично, а что нет), и солдаты, глядя друг на друга, тоже смеялись, но посдержаннее. Субординация-с! И было от чего посмеяться! Сводная батарея второго артдивизиона напоминала скорее африканский корпус в степях Дагестана, чем сынов славянского народа. Иссиня-черными лицами, последствиями ночи, проведённой над соляркой, блестя желтовато-белыми зубами и глазами, выделялись Серый и Аншаков. (''А Серый-то жив'', - удовлетворённо отметил Поддубный). Остальные были посветлее, ближе скорее к арабскому цвету кожи. Прапорщик Расул взял обоих ''эфиопов'' за шкирку и громко сказал: ''Кругом полно снега. Если через пятнадцать минут вы не будете такие же белые, как этот снег, вам придет полный п...ц! Остальных это тоже касается''. После таких слов смех моментально прекратился. Расул свои обещания выполнял чётко.

Личный состав, проклиная войну, начальство, погоду и свою несчастную жизнь, кряхтя и стеная, яростно тер лица. Витя не особо вникал в эти мероприятия. Его больше интересовал вопрос о том, что орудия-то стояли на абсолютно открытом месте, недалеко от Первомайского, и представляли из себя прекрасную мишень. Он пытался поговорить об этом с Арифуллиным (хотя и знал, что тот тоже ничего не решает), но тот отказался от комментариев и Витя отступился. Может, и боя-то никакого не будет, чего зря спорить.

Опять начались бесцельные блуждания по позиции: лейтенант то забирался в кабину, то выбирался наружу, то говорил с кем-то, то молча вышагивал вдоль линии орудий. Делать ему было абсолютно нечего. Угнетала неопределённость: сколько продлится вся эта ''кампания'', будет стрельба или нет? Никто ничего не знал (естественно), и узнать было негде.

Неожиданно примчался Донецков. ''Сворачиваемся! - продемонстрировал он годами выработанный командный голос. - И за мной!'' ''Ну, опять покатаемся'', - обрадовался Витя. Но несколько преждевременно. Несчастья, преследовавшие многострадального сержанта Карабута и его доблестный расчет, и здесь не упустили шанса поглумиться: сломалось запорное устройство, крепившее Д-44 к ''Уралу'' - потерялся фиксатор. Поддубный, по долгу службы наблюдавший за свертыванием, попал в трудную ситуацию. Колонна уже отходила, а закрепить орудие было совершенно нечем. Даже ржавой проволоки нельзя было найти в этой белой пустыне: она, ржавая и гнутая, возможно лежала прямо под ногами, но как её найти под снегом-то, вот проблема! Витя сам пришёл в отчаяние, как будто это он был виноват (за подчинённого всегда отвечает начальник - на то ему и власть дана!), и начал грозить Карабуту всяческими карами. Испуганный сержант и сам давно метался по кузову в поисках спасительного материала. И ему повезло (это было так редко!): он нашёл проволоку, и потребовалась ещё минута, чтобы хоть как-то скрепить сцепное устройство и тронуться. Количество мата, которое Донецков обрушил на Поддубного, не поддаётся ни описанию, ни измерению. Витя молчал: сказать ему было нечего.

Пока петляли по дорогам между каналами, погода испортилась: небо затянуло облаками, стало сыро и промозгло. Но, кстати, Витя как раз пасмурную погоду любил всегда, а солнечную, наоборот, - с трудом терпел. Уж такой человек был Виктор Поддубный - со своими странностями. Так что такая перемена его не огорчила, а напротив - добавила настроения.

После многочисленных поворотов и торможений, батарея, наконец, остановилась. Стоявшие впереди по ходу движения ''Уралы'' куда-то тронулись, а к Витиной машине подошёл Донецков и объяснил ситуацию: ''Сейчас все из машины убирайтесь. Кроме водителя. я пойду вперед - машина идёт за мной. Вы все идёте за ''Уралом''. я укажу место, где надо отцепить пушку. Потом её покатите вручную. Установите тоже там, где я скажу, - и окапывайтесь''. Все стало предельно просто и ясно. Осталось только выполнить.

А место предстоящего базирования оказалось очень интересным. Здесь прямая асфальтированная дорога вела к Первомайскому. Строго перпендикулярно дороге шёл глубокий канал без воды. Земляной вал, образовавшийся в ходе работ по его выкапыванию, прикрывал орудия батареи от наблюдения со стороны посёлка. Вал был не низкий, не высокий - в самый раз. На пересечении канала и дороги находилась БРДМ. Ближе к тылу ''припарковались'' автобусы ''Икарус'' - штук шесть. Витя со все возрастающим любопытством увидел, что на месте маршрутных табличек были написаны названия ОМОНов различных городов. Как бы подтверждая этот факт, вокруг сновали амбалы в камуфляже всех мыслимых расцветок и фасонов. Почву обильно усеяли банки из-под ''Пепси'' и ''Колы'' (Поддубный облизнулся), бумага из-под печенья, галет, обёртки от шоколада и прочих деликатесов, от которых у Витиных солдат обильно текла слюна. Когда артиллерия приблизилась, суета замерла. Омоновцы подобрались в кучу и, вылупив глаза, с отвисшими челюстями, рассматривали приближающихся вояк. Ещё бы: лица, частично оттёртые снегом, навевали мысли о жаркой Африке; шинели и фуфайки, грязные и оборванные, сразу говорили о нищете части. Особое внимание, как всегда, досталось рядовому Андрееву с его ''ластами'', производившими незабываемое впечатление. Кто-то из омоновцев присвистнул: ''Цирк приехал!'' Витя даже не знал: гордиться ему или стыдиться своей бедности.

Пока он решал эту проблему, Донецков остановил машину и приказал тащить пушку вручную. Бойцы поднапряглись и попёрли орудие волоком. Расчет Волкова был направлен налево от дороги, а три остальных - направо. Туда отправился руководить сам Зарифуллин, а налево отправил Витю. Наверное, больше одного орудия он ему доверить не мог, а может, не хватило места. Поддубный не возражал: наконец-то он получил совершенно самостоятельную задачу.

По ходу дела к Вите приблизились три омоновца. ''Ну что, артиллерия, а вы стрелять-то умеете?'' - без обиняков начал беседу один из них. Витя скорчил оскорблённую физиономию. ''Да ты не обижайся! Просто кто только нас не долбил: и артиллерия, и авиация, и миномёты. Нам больше чем нохчам достаётся!'' Витино лицо приобрело скорбное выражение. ''Вы-то хоть нас пощадите. Наверное, мы вдоль этой дороги наступать будем. Расчистите нам место для броска. Особенно вон тот блок-пост доверия не внушает''. Поддубный посмотрел в указанном направлении, и действительно, в туманной дымке смог разглядеть что-то похожее на стены оборонительного сооружения; но полной уверенности у него не было. Но Витя искренне пообещал сделать всё от него зависящее; он и в самом деле так поступил бы в любом случае, так как считал это своим долгом. И ''ответ держать перед своей совестью'' тоже не было для него пустым звуком. Омоновцы ему понравились: у них были честные, открытые лица. Поддубный попытался проследить взглядом, к какому автобусу они вернутся, чтобы определить, откуда они приехали, но это ему не удалось: его бывшие собеседники направились к БРДМу.

Первомайский в бинокль выглядел вымершим. Поддубный отметил неплохой вид построек, скамеечки у ворот. Над крышами покачивались антенны: у кого посовременнее - польские, у кого старые - круглые. Скорее всего, там жили старики, они не любят нововведений. Стрельба предстояла явно с прямой наводки. На кафедре штудировали стрельбу с закрытых огневых позиций, но на действительной лейтенанту таким способом стрелять не приходилось ни разу - даже миномёты стреляли с полупрямой. Витя представил себе на минутку, как Карабут будет производить вычисления и вводить поправки, и его передёрнуло: прямая наводка была единственно возможной.

Слегка осмотревшись, Поддубный начал распоряжаться. Во-первых, он приказал расчистить сектор обстрела. Лисицын получил большую сапёрную лопату и с унылым видом поплёлся махать ею. Во-вторых, надо было выкопать окопы - прямо в земляной насыпи. В-третьих, вырыть землянку для личного состава. В-четвертых, почистить снаряды от смазки. А вот Серый - он получил гораздо более ответственное задание, чем все предыдущие. Волков осмотрел его вдоль и поперёк на предмет соблюдения им жалостливого, сразу вызывающего желание чем-то помочь, вида, и остался удовлетворён. ''Подай голос'', - скомандовал он Серому.

''Помогите, люди добрые! Сами-то мы не местные'', - затянул тонким срывающимся голоском Серый. ''Достаточно'', - ухмыльнулся удовлетворённый сержант. - ''Пошёл!''. И Серый, поминутно кашляя, словно чахоточный, (а может и правда, чахоточный?), побрёл в сторону автобусов, обременённый своей миссией как пудовой гирей. А на позицию забрёл Логман Байрамов. ''Ты чего тут делаешь?'' - удивился Поддубный. ''Меня Зарифуллин сюда отправил, чтобы я там не мешался; а в машине сидеть я уже не могу - надоело до чёртиков'', - честно ответил правдивый Логман. ''А-а, - протянул Витя, - ну, тогда копай себе окоп. я себе тоже сам копать буду''.

Вскоре Витя обратил внимание на отсутствие ваучеров. ''Пьют, наверное, где-нибудь, - сразу решил он. - Ох, ну и замечательно. Пусть только подольше здесь не появляются''. Подвыпивший ваучер был страшен, и не столько врагу, сколько собственным войскам. Если со срочниками ''пиджаки'' ещё могли проводить определённую работу, а самые лучшие даже руководить по полной программе (как, Колька Лебедев, например, он ухитрился получить звание лучшего взводного за прошлый год, и, насколько Поддубный его знал, совсем не за красивые глаза), то заматерелый контрактник ставил лейтенанта-двухгодичника явно ниже себя в табели о рангах. В то же самое время, чем больше свирепствовали ваучеры, тем больше солдаты тянулись к молодым лейтенантам, по всей видимости, подсознательно оправдывая гипотезу, что ''враг моего врага - мой друг''. Но, вообще-то, отношения были сложные и запутанные.

Дождавшись, пока Шиганков в изнеможении оставил лопату, Поддубный подхватил выпавший из усталых рук инструмент и принялся оборудовать для себя личное укрытие. Заставлять делать это усталых солдат ему было попросту стыдно: пусть это не работает на мой авторитет, зато сработает на чистоту моей совести. Хотя, как сказать... Чем он, этот авторитет, зарабатывается на самом деле. Задача оказалась неожиданно трудной. Хотя насыпь копалась легко, сложность оказалась совсем в другом месте: если с фронта земля хорошо укрывала человека, то спина оставалось незащищённой. Ведь справедливости ради надо признать, что не окоп вовсе, в теоретическом понимании этого слова выкопал Витя, а всего-навсего выемку в насыпи, неплохо защищавшую от фронтального огня, и плохо защищавшую сзади. А Поддубный совсем не был уверен, что у радуевцев нет минометов, нет; скорее, он был уверен как раз в обратном. И проблема открытой спины при перелёте мины через насыпь и разрыве вблизи огневой позиции становилась более чем актуальной. Честно сказать, лейтенанту так и не удалось решить эту проблему - знаний не хватило, наверное.

Пока Витя и примкнувший к нему Логман корячились со своими ''окопами'', вернулся Серый, сияющий как блин. В охапку он тащил сайку хлеба, печенье, конфеты, кусок сыра что-то ещё очень соблазнительное. А главное, он принёс сигареты! Не какую-нибудь пошлую приму, а самый настоящий ''Космос''! ''Давай сюда! - сразу подскочил к нему Волков. - Разделим''. Делил он как Алиса в толпе Базилио: ''Это - мне, это - тебе, это - мне, а это опять мне...'', так что расчет остался весьма недоволен, но давился от злости молча, дабы не получить по рогам. Ни Поддубный, ни Байрамов не курили, поэтому им было наплевать на происходящее. Стихийно сели обедать (или ужинать). Расчет, под мудрым руководством сержанта Дынина (большого друга сержанта Волкова), пытался развести костер, но что-то ничего не получалось. Они, видите ли, хотели соорудить его из местной растительности, а она гореть упорно отказывалась. Сержант Дынин числился во взводе управления, а так как за ненадобностью этот взвод де факто был расформирован, то числящийся в нём личный состав попросту отправили для усиления орудийной прислуги и прочей помощи.

Подошёл Донецков с инструментами: плоскогубцами, отверткой, нитками и пластилином. ''Будем выверять ваше орудие для стрельбы прямой наводкой'', - сказал он. Поддубный этого делать не умел, и был искренне благодарен капитану за помощь. При этом он запомнил весь порядок работы, убедившись, что ничего сложного в данном процессе нет. Донецков подбадривающе похлопал Виктора по плечу и удалился куда-то в тыл.

Витя повернул голову в сторону орудий лейтенанта Зарифуллина и с некоторым удивлением увидел, что он идет к ним. Серьёзный командир батареи принёс новость, внесшую некоторое разнообразие и в без того разнообразный день: приехал с колонной командир дивизиона майор Бабаян и привёз кухню(!), снаряды и взрыватели. ''Да, Витя. Присмотри, пожалуйста, за связью: телефоны, кабели, то, сё, ну, в общем, ты понял. Они в машине у Гарри'', - добавил, уже уходя, Рустам. Слово ''пожалуйста'' Витю в заблуждение не ввело - это был приказ. Поддубный внутренне содрогнулся, добавление новой головной боли его, естественно не обрадовало. Гарри, в миру сержант Гарифуллин, плохо говорил по-русски, как-то невнятно, но был здоровым, крепким, и к радости начальников, весьма исполнительным человеком. Да плюс ко всему малопьющим. Напился в части он только однажды, но этот день многие запомнили надолго: пришедший от какой-то старой обиды в ярость, Гарри принялся крушить и без того убогую казенную мебель в древесные отходы и металлолом, причем его несчастные собутыльники давно уже пребывали в ауте; скручивала Гарри вся его рота, причем многим потом строем пришлось идти в бригаду к дантисту, и с тех пор этому Гаргантюа наливать остерегались. Хорошо, что он сам не просил, а то отказать ему было бы весьма затруднительно. Витя надеялся, что положительные качества Гарри упростят его новую задачу. Нужно было просто сказать ему, чтобы он свалил всю аппаратуру в кучу, и приглядывал за ней. Хотя, зачем это Гарри? Он человек маленький, ещё меньше, чем Витя.

Тем временем, Бабаян построил батарею и начался ''разбор полётов''. Во-первых, с комдивом приехала ещё толпа контрактников (оказывается не все ''герои'' отправились ''освобождать'' Первомайский сразу) - Витя тихо охнул. Во-вторых, Бабаян заметил, что часть личного состава стоит без ремней. Последовал вполне законный вопрос: ''Где ремни?''. В-третьих... А вот в третьих было уже действительно серьёзно и погано. Только теперь до Вити дошло, какую глупость он сделал, выдав каждому бойцу штык-нож. К этому моменту успело исчезнуть уже около десятка (не одному Поддубному они нравились; и припомнилось Вите подозрительно мужественное поведение сержанта Узунова на ледяном ветру). Бабаян рассвирепел. ''Когда вы только успели их продать!'' - орал он, густо перемешивая свою эмоциональную речь матом. Зарифуллин стоял красный, растерянный и ничего (ну ничего!) не мог сказать. Витя, пользовавшийся особой ''любовью'' комдива, постарался спрятаться за личным составом. Но именно это движение привлекло взгляд Бабаяна, и он нашёл новый объект для обличительного сарказма.

''Чем вы занимались здесь, товарищ лейтенант? Спрятались в кабине и не вылазили, да? Хрен с ней, с армией, с войной, с личным составом? Не молчите, товарищ лейтенант, промычите хоть что-нибудь!'' - произнес командир дивизиона риторическую тираду. Витя понуро молчал. Самое обидное, что в словах комдива было слишком много правды. Оставалось только закатить глаза к небу, и ждать, что когда-нибудь и это пройдёт.

Внезапно Бабаян прервал свою филиппику, посмотрев на часы. Пора было заниматься снарядами: выгрузить, вкрутить взрыватели, очистить от смазки. А уже темнело: зимний день короток, и темнота наступает внезапно. Личный состав с энтузиазмом потащил тяжёлые ящики к огневой позиции, и даже вспыхивали перебранки из-за лишнего ящика. Поддубный сначала, как говорится, не врубился, а потом сообразил: не из-за снарядов шла борьба, это было бы смешно, а из-за деревянных ящиков, так хорошо горевших в полевых условиях. Прибыло долгожданное топливо.

Гарри пытался утащить два ящика, но даже у него это не получалось. Он подтащил один из них к ''Уралу'' и спрятал за колесом. Поднял другой, и помчался к своему орудию. Пока он бегал, наблюдательный рядовой Калиев углядел схрон и немедленно отправился за добычей. Но Гарри был не прост: он уже успел повернуть назад. Издав свирепый рык, татарин кинулся на защиту имущества. И, наверное, убил бы Калиева, если бы тот не оглянулся назад, сразу понял, в чём собственно дело, и не скрылся в неизвестном направлении. Гарри, довольно урча, потащил ящик к своему ''логову''. На Витином лице появилось озабоченное выражение: он вспомнил про поручение Зарифуллина.

Стало темно. Командир батареи собрал офицеров и контрактников для распределения часов дежурства на позиции. Без обсуждения согласились и разошлись. Поддубному досталась первая смена. Он неторопливо побрел к своему расчету. Подойдя, обнаружил, что костёр из ящика уже весело потрескивает, бойцы словно индейцы сидят вокруг на касках, вбив их в землю пятыми точками, курят ''трофейный'' ''Космос'' и жуют ужин, который уже, оказывается, успел приготовить начальник ПХД дивизиона прапорщик Ахмед. Это был прапорщик в очках. Офицеры в очках попадались сплошь и рядом, а вот прапорщика с такой особенностью Витя знал только одного. Как и у всех обычных людей, человек в очках вызывал у него больше доверия (они не вызывают чувства угрозы), и к Ахмеду он относился заметно лучше, чем ко всем остальным.

''Товарищ лейтенант, мы и вам оставили'', - улыбаясь, сказал Волков. Поддубный улыбнулся в ответ, достал из нагрудного кармана бушлата ложку и без церемоний принялся хлебать гречневую кашу. Как она была вкусна с голодухи! Витя мысленно послал благодарность Ахмеду и, отложив ложку, поинтересовался обстановкой. Слева от орудия за время Витиного отсутствия появились танк и ''Шилка''. Поддубный прилег к костру, прямо на землю, очень хотелось вытянуть ноги с нывшими коленками, и даже заснул. Проснулся от двух противоположных ощущений сразу: жгло ноги, и замерзла до боли спина. Лейтенант посмотрел на часы, - смена заканчивалась. ''Пора в машину'', - подумал Витя и двинулся наугад к асфальту, так как заранее запомнил, что вся техника была поставлена недалеко от дороги, кабинами в её сторону. Витя в одиночестве шел по асфальту, уже успевшему превратиться в грязное месиво, когда увидел встречную машину, ослепившую его фарами, которая остановилась, вне всякого сомнения, поджидая именно его.

Не успел он ещё поравняться с машиной, как оттуда высунулась небритая усталая голова, и произнесла: ''Эй, брателла, где здесь противотанковый взвод из 205-й?''. Витя смутно слышал, что где-то слева от них есть какая-то чужая часть, но какая именно, понятия не имел: здесь уже давно царила мешанина из частей; ничего не поймёшь, не разберёшь толком. Взвесив все эти обстоятельства, Поддубный просто изложил свои соображения. ''Короче, не знаешь'', - недовольно подытожил неизвестный из машины. Автомобиль взревел, и рванул вперёд. ''Куда она поехала?'' - слегка удивился Витя. - ''Впереди ведь только сам Первомайский!''. Но у него своих проблем хватало, и он, честно говоря, тут же об этом забыл. Ему пришлось долго искать свою машину: он то шёл вперёд, то возвращался назад, пытаясь узнать её облик (как узнал он её у омоновского поста чуть более суток тому назад), но что-то разладилось в его интуиции. Поддубный сунулся наугад и не угадал: в машине спал Зарифуллин. Витя извинился, и командир батареи быстро закрыл дверцу. А вот следующая машина была той, что нужно. Разбуженный Логман побурчал, но освободил место, и отчаянно зевая, поплёлся в сторону, указанную ему Поддубным, благо, что маяком мог служить костерок, до сих пор горевший у сержанта Волкова.

Всю ночь до утра Витя метался между кабиной и кузовом: в кузове он долго не выдерживал от мороза - примерзал к скамейке, на которой спал, а в кабине ломило колени. ''Господи! Когда же это закончится?'' - молился Поддубный, чуть не плача от отчаяния и злости. Он даже с облегчением встретил рассвет нового трудового дня: потеплело, посветлело, можно было пойти к расчёту на позицию - с ним ему было повеселее.

Следующие несколько дней были однообразны и неинтересны. Пока власти Дагестана и России пытались мирно договориться с Радуевым, войска маялись от бытовой неустроенности и скуки. Волков с расчётом выкопал яму в земле, огородил её по периметру плащ-палатками, а в центре разводил костёр. Сиденьями служили снарядные ящики, и Витя добрую часть ночи проводил на них вместе с бойцами; здесь было тепло и весело. Поговорить Витя умел, любил слушать, завязывал разговор, поддерживал его, и время всё-таки проходило. Благодаря полевой кухне горячая каша и чай появлялись теперь три раза в день. А вот омоновцы перестали угощать Серого, сколько он не юродствовал перед ними, а потом, когда они пообещали оторвать ему ноги, вообще старался поменьше попадаться им на глаза, поэтому запас импортных продуктов моментально иссяк.

Воду таскали из соседнего канала через дорогу, невзирая ни на какую опасность заразиться, - пить хотелось ужасно. А вот вода эта оказалась на удивление вкусной, и Волков чуть ли не ежечасно гонял Шиганкова, Лисицына и Коломейчука с котелками на канал. Костёр требовал постоянной подпитки топливом, и потому количество снарядных ящиков катастрофически таяло. Снаряды перекладывались в другие ящики, пока не остался один (!) ящик на все снаряды. В этот момент лейтенант понял, что если боя не будет, снаряды они отвезти не смогут, поэтому что бы там не решали политики, а бой всё равно будет. У них своя правда, а у нас своя. Да и бойцы горели желанием: когда ещё пострелять придётся? И с другой стороны, зачем столько мучились-то, если зря?

Три соседних расчёта через дорогу соорудили жильё покруче. Такая же яма, как и у Волкова, была сверху закрыта досками. В ней было значительно теплее, чем у Витиного расчета, это плюс, но смрад от самодельной печки был такой, что делал пребывание в землянке для цивилизованного человека невыносимым. Поддубный только раз туда сунулся и пулей вылетел обратно. Но, похоже, личный состав адаптировался к такому уровню жизни, и ничего неприятного в ней для себя не находил. Зарифуллин сменил офицерскую ушанку на черную обтягивающую шапочку и стал выглядеть настоящим рейнджером.

Перекрёсток дороги и канала, возле которого стояло Витино орудие, почему-то стал излюбленным местом встреч самых разных делегаций парламентёров с той и с другой стороны, поэтому Поддубный видел всех участников этих переговоров, хотя из-за дальности расстояния и не слышал, о чем они там говорят. Как-то раз, пристроившись к теплому кружку контрактников, (угостили водочкой), около кухни, Витя услышал рассказ, к которому, как он с изумлением понял, и сам имел некоторое отношение. Тот ''Урал'', который встретился Вите в первую ночь под Первомайским, от перекрёстка махнул в прямом направлении. В поселке она побывала точно; как они догадались, что заехали совсем не туда - неизвестно. Водитель и его пассажир ситуацию не комментировали никак; но осведомлённые люди говорили, что с того случая у капитана стал дёргаться правый глаз, а у водителя - левый. Строго говоря, это были первые военнослужащие федеральных войск, вступившие в занятый противником населённый пункт, который в виду превосходящих сил противника им тут же пришлось оставить. Витя хотя и смеялся, но свою вину чувствовал: ''Надо бы было получше объяснить ''усталой голове'' обстановку; сказать, что впереди только противник''. Теперь-то Поддубный твёрдо знал, что никакого противотанкового взвода поблизости не было, и что тот заблудившийся ''Урал'' с самого начала выбрал неверную дорогу. Через пару месяцев и с самим лейтенантом Поддубным приключился подобный казус, но это уже совсем другая история.

В течение недели ещё раз подбросили машины со снарядами, добавив пищу для костра; а вот с взрывателями вышла заминка. Без специальных ключей заглушки из снарядов никак не хотели выкручиваться. Слава Богу, не у всех, но таких оказалось довольно много; приржавели, что ли. Так, с десяток снарядов оказались неподготовленными, а Поддубного это огорчало весьма чувствительно: непорядок он терпеть не мог, особенно в таком важном деле. Свою низкую техническую информированность в этом вопросе Виктор ощущал весьма болезненно; на военной кафедре как-то не уделили должного внимания вопросам ЗИПов, а так лейтенанту приходилось смотреть на незнакомый инструмент как барану на новые ворота. А ведь надо работать, учиться поздно; не у солдат же спрашивать, в самом деле - офицер-то он. Кое-какие полезные сведения удалось почерпнуть у юного начальника службы РАВ дивизиона - лейтенанта Толи. И, по крайней мере, затвор у пушки Витя разобрать мог. Недостаток знаний приходилось компенсировать выдумкой и энтузиазмом. Но вытерли снаряды, честно сказать, спустя рукава. ''Да ладно, то ли будет бой, то ли нет, - успокаивал лейтенанта сержант Волков. - Надоело все. Хоть решали бы скорее что-нибудь''. Желание сержанта Волкова вскоре сбылось: три раза назначали штурм и три раза откладывали. И вот наступил ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ.

С утра было пасмурно. Хотя стояла относительно мягкая, но все же зима, канал, из которого батарея брала воду, не замерзал. И был он, надо сказать, неожиданно глубоким и широким: напоминал маленькую речку. Витя отправился умываться, (погода была тёплая), а также почистить зубы, - последний раз он был у стоматолога ещё в девятом классе, чем очень гордился, и ему совсем не светило добавить к больным коленкам нестерпимо ноющие зубы. Но процесс гигиенических потуг прервало не совсем ординарное событие, по крайней мере, раньше Поддубный такого не видел. Один из омоновцев быстро разделся до трусов и прыгнул в воду. И долго (до отвисания челюстей у почтенной публики) плавал. Это вам не моржи - сиганут в прорубь и тут же назад. Нет! Здоровый этот парень плавал как на пляже. А когда, наконец, вылез, начал бегать вдоль берега, подпрыгивая, вытрясая из ушей воду, отфыркиваясь и довольно улыбаясь.

На солдат - срочников, кутающихся и дрожащих, это произвело ошеломляющее впечатление. Суета замерла: все смотрели на этого ''Геракла'' с открытыми ртами. Они не то чтобы были морально унижены. Нет. Они были морально уничтожены. Стояли и молчали. Долго. Витя и сам почувствовал себя ''рахитом'' (очень болезненное чувство). Но потом один солдат вспомнил о своих обязанностях, затем другой, а потом и все вернулись к своим делам. Ну, не дано нам так!

Витя вернулся к машине, чтобы сложить вещи, а потом заглянуть к Ахмеду на кухню, - не готов ли завтрак. У Ахмеда пахло как всегда - пшённой кашей. ''Черт, опять каша!'' - с большим неудовольствием подумал лейтенант. После пайка из тушенки и консервов переход на каши доставил мало удовольствия. А чай без сахара просто добивал. Но хорошо было то, что кормили регулярно, и кухня была под боком.

Уяснив, что время до завтрака ещё оставалось, Витя пошёл на позицию. Не успел он дойти до вверенного расчёта, как что-то изменилось в атмосфере, причём кардинально. К частым полётам ''вертушек'' уже успели привыкнуть, но сейчас их рёв стал просто оглушающим и в линии домов Первомайского вспыхнул первый разрыв. Затем второй, третий... и пошло, и поехало. ''К бою!'' - закричал лейтенант отчаянным голосом и тяжело побежал на позицию. Когда он добрался, то увидел, что бойцы пребывают в лёгкой растерянности. Никакого ОМОНа не было: их быстро перебросили куда-то на другую сторону села. Витю это не обрадовало, значит, атаки он не увидит. Справа, через дорогу, расчёты Зарифуллина уже открыли огонь по намеченным заранее целям. ''Заряжай!'' - быстро скомандовал Поддубный. Волков эффектно вогнал снаряд в казённик, Коломейчук крутился возле прицела. Причём, куда он наводил, было совершенно неясно, ведь никаких указаний по этому поводу наводчик не получал. Витя, упустив этот ''маловажный'' момент из виду, отогнал обоих от орудия и торжественно дёрнул спусковой рычаг. И ничего! Выстрела не последовало. Поддубный выпучил глаза и предался отчаянию. Зарифуллин бухал уже четвертый или пятый залп, а Витино орудие стояло в безмолвии. Мало того, почти все контрактники собрались на Витиной половине батареи (причём один из них занял собственноручно выкопанный Поддубным окоп), и прикалывались над бестолковым ''пиджаком''. Витя метался от окопа к пушке, смотрел в бинокль результаты стрельбы, попутно ругаясь с захватчиком своего окопа, и дико нервничал. Слева дали очередь из ''Шилки'': один из столбов, стоявших вдоль дороги в поселок, переломился и повис на проводах. Чуть дальше стоявший танк дал выстрел и замолчал, наверное, тоже что-то сломалось.

Витя снова подскочил к казённику, в безумной надежде ухватился пальцами за выступающий ободок снаряда и попытался его вытащить. Снаряд легко пошёл назад и оказался в руках у лейтенанта: он был просто плохо очищен от смазки. Поддубный коротко глянул на Волкова, - тот понял. Загнали в пушку другой снаряд, Витя дёрнул - пушка подпрыгнула, оглушила всех своим звуком и снаряд отправился в Первомайский. Успели сделать два выстрела, и примчался Донецков: ''Прекратить огонь!''.

Витя огляделся: Гарри самозабвенно лупил из автомата. Расстояние в принципе позволяло, но стрелять в белый свет как в копеечку... Нет, этого Поддубный не понимал. Он подошёл к Гарри и дал ему пендель: ''Кто разрешил стрелять из автомата?!'' Гарри от волнения и обиды забыл все русские слова и только мычал.

А вот ''Шилка'' не унималась. Как вела огонь, так и вела. Вокруг бегал какой-то начальник (Витя его не знал), и вопил, чтобы прекратили это безобразие. Наконец из машины высунулся лейтенант (Поддубному он был знаком только по имени - Костя), и раздражённо спросил: ''Ну, кто это приказал-то?''. Не слышно было, что ответил начальник лейтенанту, но ответные реплики было слышно очень хорошо: ''У меня своё начальство! И мне приказано вести огонь!! И приказ никто не отменял!!! Всё!!!!''. Бесстрашный лейтенант скрылся в люке, а начальник в бессильной злобе заколотил по броне. В этот момент ''Шилка'' умолкла сама, скорее всего, патроны кончились.

На позиции наступила относительная тишина, ваучеры покрутились и ушли в сторону кухни, а у Вити появилась новая головная боль: лопаты. Большие сапёрные лопаты. Оказывается, приходил ОМОН - чего им надо было копать? - танкисты - дожили, лопат нет! - и ещё кто-то, спросили лопаты, и Волков, добрая душа (а точнее, его особенно-то никто и не спрашивал), - им дал. А теперь лопат нет, где их искать - неизвестно. Правда, танкисты одну вернули - поломанную. Витя так и сказал расчёту: ''Ещё куда переедем, - руками копать будете!''

До вечера уже приказа открывать огонь не было. Поддубный ходил к комбату с вопросом: ''Что, село заняли?''. ''Какое там заняли! Еле-еле вроде бы за окраину зацепились''. ''А чего ж тогда не стреляем?'' ''Чтоб в своих не попасть!'' Это звучало достаточно логично. Потом Витя сидел в Волковской яме, грелся у костра, обедал и чувствовал себя превосходно, тем более что пришло два письма - от родителей и от жены. Портил картину только наводчик Федя Коломейчук своим флюсом. Щёку у него разнесло в пол-лица, Федя постоянно кривился и стонал. Витя сходил к Зарифуллину, поговорил, и тот задумчиво сообщил, что у них в тылу стоит какой-то госпиталь и пусть Федя топает туда своим ходом. После такого разрешения Коломейчук мгновенно исчез, - больше он не появлялся. А если слегка забежать вперёд, то следует заметить, что Витя вообще больше никогда его не видел; куда-то, по слухам, он сумел вообще в другую часть попасть.

В сумерках подошёл капитан Донецков с приказом вести беспокоящий огонь. Ну, вести так вести, делов-то! Капитан ушёл, а Поддубный задремал. Очнулся он от холода. Костёр затухал, Волков, Шиганков, Лисицын и Дынин дрыхли без задних ног. Витя поднялся, пинками поставил на ноги остальных и молча показал на костёр. Волков в свою очередь сорвал злость на рядовом составе. Лисицын, громко проклиная войну, выполз наружу и побрёл искать топливо, а небо внезапно озарила вспышка. Осветительная бомба на парашюте зависла над поселком. Стало светло как днём. Жёлтый свет чем-то напоминал новогодние салюты, и все заворожённо уставились в небо. ''Заряжай, - первым опомнился лейтенант. - Надо же выстрел произвести''. Шиганков с видимым удовольствием пошёл стрелять - днём- то кто бы ему это позволил? Пушка грохнула, вылетела пустая гильза. Шиганков вернулся с тупым лицом и пустыми глазами - не ожидал такой силы отдачи - наверное, в голове у него звенело и он слегка оглох.

Через полчаса к орудию ходил Лисицын. Витя то дремал, то просыпался от выстрелов. Тогда он выбирался из ямы и ходил по позиции вперёд-назад: больные колени никак не хотели униматься. В час ночи Витя пошёл в тыл, к машине. Логман, само собой, спал, но разбуженный, никакого возмущения не проявил, а спокойно отправился на позиции. ''Есть всё-таки совесть у парня'', - подумал Поддубный, торопливо занимая тёплое место. Периодически в посёлке хлопали разрывы, и под этот убаюкивающий аккомпанемент Витя провалился в сон...

Второй день боя начался буднично: Витя отправился по естественным надобностям, но в отличие от дней предыдущих добавилась неприятная особенность, в воздухе нет-нет да свистели шальные пули. Правда, лейтенанта это почему-то не сильно напугало, даже прибавило бодрости.

По дороге на позицию Вите встретился Зарифуллин. ''Тут корреспондент с ''Красной Звезды'' приезжал'', - довольно улыбался Рустам, - ''обещал про меня написать''. Витю, хоть и несильно, но кольнула зависть: ''Ну почему мне-то так не везёт?''. Они разошлись; Рустам пошёл завтракать, а Витя - к любимому расчёту. Придя на место, он с неудовольствием обнаружил, что исчезла ''Шилка'' и уполз танк. Место явно оголилось. Пока лейтенант покрутился, потрепался с Волковым, три соседних расчета открыли стрельбу. ''Ну, и нам пора!'' - Поддубный приказал заряжать. Так как целей он не наблюдал, то решился стрелять, перенося огонь в глубину Первомайского: первый выстрел - по окраине, второй - на сто метров дальше, третий - ещё на сто метров дальше и четвёртый - ещё на сто метров. Витя полностью наслаждался ''свободой творчества''. Соседние расчёты садили куда-то в одно место - никакой самодеятельности.

Для подвоза боеприпасов излишне самоуверенно решили подогнать ''Уралы'' прямо к позиции. И чуть было не поплатились. Только машины начали останавливаться около орудий, как со стороны Первомайского дали очередь из АГС. Но с недолётом - она прошла перед окопами. Личный состав рванул в укрытие как спринтеры. Аншаков мчался так, что, зацепившись за снарядный ящик (ещё целый!), метра три летел в воздухе и, грохнувшись, не мог толком подняться: хотя ноги крутились как у перевёрнутого велосипеда. Ещё быстрее исчезли с позиции ''Уралы''. Больше по батарее не стреляли, и постепенно она возобновила свою деятельность. Появился азарт: раз по нам стреляют, значит, мы задели ''чехов'' за живое. Прибавилось желания и дрожи в коленках. Но теперь, правда, пришлось таскать снаряды издалека. Шиганков с Лисицыным взмокли как папы Карло. Прониклись духом ответственности и помалкивали. Остальной день прошёл в скучной стрельбе, похоже, что основные события разворачивались с другой стороны посёлка. Борьба затягивалась. А солдаты были довольны: никто не хотел возвращаться в часть - здесь им было лучше. Морально, наверное. Вот только неподходящая одежда допекала: шинель шинелью, а от бушлата бы никто не отказался. Но, к счастью, бригада не успела хотя бы завшиветь, так что хоть это грозное оружие личный состав пока не изводило.

А вот Витя хотел домой - в место расположения. Он уже давно не мылся, чесалось везде, провоняло всё, но главное - колени. Они не только не заживали, но болели всё больше и сильнее. Сидеть положительно становилось невыносимо. Лейтенант чувствовал, что он уже на пределе. Витя часами ходил взад-вперёд по позиции: сидеть не мог, лежать - негде. Вот и наматывал километры. ''Скорей бы всё кончилось, да я подлечусь!'' - мечтать теперь он мог только об этом. Замучили однообразие и скука.

И когда Радуев ухитрился прорваться из окружения и уйти в Чечню, то наряду с закономерным расстройством, Поддубный испытал и некоторое облегчение: ''Всё закончилось''. Солдаты бегали в поле собирать парашюты от осветительных мин и тому подобное. Контрактники последовали их примеру. А Ахмед ездил даже в Первомайский. Если бы Витя знал заранее, он обязательно попросил бы поискать шанцевый инструмент. Лопаты, крути не крути, исчезли, а отвечать кто за них будет? Новенькая, месяц назад сделанная учебно-материальная база батареи под воздействием катаклизмов похода была безнадёжно испорчена. От перспектив по её восстановлению у несчастного лейтенанта волосы становились дыбом. Витина душа рвалась в Первомайский на раскопки, а бренное тело не позволяло.

Бойцы загрузили полный ''Урал'' пустыми гильзами. И вот тут появились слухи, что никуда они не вернутся, раз уж удалось бригаду ввести в бой, а отправятся к Новогрозненскому, догонять Радуева. От таких речей у Вити дыхание перехватывало. Он уже ни о чём другом не мог думать, как только о своих коленях и тёплой квартире. И вот 19 января батарея свернулась и куда-то отправилась. А вот куда?

Ехали не долго - до батареи 1-го дивизиона, где Витя с большим удовольствием встретил Славика, душой отдохнул. Слава был полон впечатлений: ''Витя! Ну как, жив? я тут бился, как ''зелёный берет''! Жариков замучил меня ночными дежурствами. я сплю в ''Шишиге'' - как обычно. А ему не спится. Он меня не нашёл на позиции, и ведь не поленился, пролез по всей технике, выволок меня и приказал водителю замкнуть двери и мне не открывать! я всю ночь бегал как бобик! Замёрз как собака. Сел на ящик, приснул, зад себе отморозил! я потом на Жарикова в суд подам! Он у меня попрыгает, в суде-то!''

Славкин монолог прервал сам, не раз недобрым словом упомянутый, Жариков: ''Эй, Клюшкин, ко мне!''. Слава, уже на полусогнутых, шепнул Вите на ухо: ''Прости, друг. Ко мне тут Челентано зашёл...'' и ускакал на своих ходулях к комдиву. Тот ткнул Клюшкина носом в ПУО, и Слава начал виновато бормотать что-то - от Вити не слышно было.

Неожиданно к Поддубному подошёл Серёга Бочкарёв, Славкин сослуживец. Парень он был простой, из деревенских, но держался всегда уверенно, никакими комплексами не страдал; вписался в армейскую жизнь как тут и был всегда. Серёга распространял ауру надёжности, и Поддубному приятно было его здесь увидеть. ''Ты же в расположении остался? - удивился Витя. - Как ты здесь оказался!?''. ''Да в части скука смертная, - Серёга как всегда улыбался, - колонна шла со снарядами, я в кабину залез, да и приехал. Здесь-то у вас наверняка повеселее''. ''Да уж, - согласился Витя, - повеселее''. И подумал: ''Если бы не колени''. И всё же бросить часть, где он наверняка в наряды расписан!? Вот этого Поддубный не понимал ни в какую. Скорее всего, думал Витя, Серёга не всё ему сказал, да и с какой стати?

Через час заветное Витино желание исполнилось: обе батареи отправились в расположение. Тут-то Поддубный разгадал Серёгину загадку: ''Так вот в чём дело! Бочкарёв знал, что мы сегодня же вернёмся; он старшим приехал на одной из машин, наверняка. Не мог сразу сказать, приколист недоделанный!''. И всё же лейтенант долго боялся сглазить: вот сейчас повернут обратно, скажут, вы куда? Но когда батарея выехала из полей на шоссе, Витя, наконец, поверил в своё счастье. ''Помоюсь, согреюсь, подлечусь, - сладко думал Витя, - а там и в Новогрозненский можно''. Лейтенант не боялся отправки в Чечню. Но не ехать же больным? Поддубный поудобнее устроился; путь предстоял неблизкий, в кабине было тепло и не тесно, мотор приятно урчал, даже колени вдруг притихли, и Витя быстро заснул. Ему ничего не снилось. Абсолютно.