ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Асанов Шамиль Амзаевич
"Звёзды над Кишимом"

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.10*33  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Основные события повести "Звёзды над Кишимом" затрагивают период с 1986 го по 1988 годы. Действие происходит на территории Афганистана и описывает жизнь одного из подразделений, а именно 3 го МСБ (мотострелкового батальона), 860 го ОМСП (отдельного мотострелкового полка), так, как она виделась глазами рядового солдата.
  
  "Звёзды над Кишимом"
  От Автора
   Идея написания этой книги возникла у меня давно, но, похоже, нужно было созреть. Я старался насколько можно честно описать всё происходившее со мной и людьми, с которыми меня свела жизнь. Порой возникает соблазн немного приукрасить реальность, чтобы выглядеть в более привлекательном виде. Я думаю правдивая трактовка событий важна прежде всего для того, чтобы потомки могли использовать наш опыт, и опыт наших ошибок в том числе. Однако я излагаю всего лишь свой, субъективный взгляд на вещи, и, разумеется, не стоит относиться к этому, как к истине в последней инстанции. Имена и фамилии некоторых персонажей были изменены по соображениям этики и профессиональной безопасности.
  
  
  Вернувшимся, и ушедшим в вечность.
  Дождавшимся, и тем, кто всё ещё ждёт.
  Посвящается...
  
  Часть первая.
  Глава 1. Отправка.
  Поезд 'Ташкент-Термез', скрипя и постанывая, замедлял ход. Справа, за окнами плацкартного вагона до самого горизонта простирался пустынный пейзаж - невысокие песчаные барханчики, редкие клочки выгоревшей травы и колючий кустарник. Местами из серого песка торчали причудливо изогнутые деревца саксаула. Стук колес становился все реже и, наконец, прекратился вовсе. Наступившую тишину нарушили команды сержантов: '182я ВШП¹! Все с вещами, выходи строиться!' Солдаты в парадной форме общевойскового образца с вещмешками выходили из вагонов на безлюдный перрон.
  Джаркурган - 'дыра' на южной окраине Советского союза. Небольшой населенный пункт, прижатый песками Кара-Кумов² к самой границе. Там на юге, за рекой Аму, распростер свои негостеприимные объятия Афганистан.
  Информационные службы того времени старались не предавать широкой огласке то, что в этой стране идёт война и гибнут наши солдаты. Но шила в мешке не утаишь, ведь война шла уже семь лет и, несмотря на политику замалчивания, женщины, чьи сыновья достигали призывного возраста, заметно нервничали при упоминании об этой стране.
  
  Утро 31 октября 1986 года. Построение, перекличка здесь же на перроне, и солдаты в количестве около полутораста человек, поднимая клубы пыли, строем отправились по дороге, идущей вдоль железнодорожного полотна. Пройдя не более полукилометра, колонна вошла на территорию небольшой воинской части - пересыльного пункта. Пыль здесь была повсюду. Редкие деревья, трава и большие армейские палатки были одинакового от осевшей на них пыли серо-зелёного цвета. Несмотря на то, что осень перевалила за половину и было всего около восьми утра, стояла жара.
  На небольшой площадке - плацу солдаты построились, ожидая распределения. Здесь должно было выясниться, кто и где будет проходить дальнейшую службу. Все знали, что отличие очень условно, ибо с этой пересылки дорога была одна - за речку.
  Офицер в полевой форме вызывал солдат, направляемых в разные 'точки' Афганистана. Зачитав фамилию кандидата, он сопровождал его взглядом, пока тот не занимал место в своей группе. Общий строй неумолимо редел. Когда начали зачитывать список отправляемых в какой-то Файзабад, в числе прочих я услышал и своё имя.
  - Тагиров Аким! - произнёс офицер, бросив взгляд в сторону оставшихся в строю солдат.
  Отозвавшись, я покинул строй и присоединился к своей группе. После того, как команды были определены, ко мне подошел сопровождавший нас прапорщик Комлев. Он был
  ____________________________________________________________________________
  ¹ВШП - Военная школа поваров.
  ²Кара-Кумы - В переводе чёрные пески.
  
  командиром первого взвода, первой роты 182-ой ВШП, находившейся в городе Чирчик Ташкентской области, в которой я прослужил первые полгода.
  -Тебя-то куда определили? - спросил он почти по-отечески, с искренним сопереживанием в голосе.
  Я не ожидал такого участия от прапорщика, ведь в учебке служил даже не в его взводе.
  - В Файзабад, - ответил я.
  - Файзабад, - задумчиво повторил он. - Я был там. Хорошее место. Будешь там Джоников ловить.
  Что он имел ввиду? Кто такие эти Джоники, я тогда не понял. Но вопросов задавать не стал. Затем наша 'файзабадская' команда и ещё несколько других команд были сопровождены на аэродром, прилегавший к этой пересылке. Мы едва успели попрощаться со своими друзьями, всё-таки полгода в учебке. Гарик Апроянц, как и я из Ташкента, Санёк Бичурин из Ижевска, Алик Файзуллин из Магадана и многие другие ребята оставались на этой пересылке на неопределённое время.
  -Тебя куда? - спросил я своего земляка и друга Ахметшина Фаиля.
  - В Мазари-Шариф, - ответил он, но это название не говорило мне ровным счётом ничего
  - Удачи... Береги себя.
  - И ты тоже...
  Договорились узнать новые адреса через письма домой друг другу. Обнялись, пожали руки, пожелали удачи. И как говорится: 'Дан приказ ему на запад¹...'
  
  Мы сидели у края лётного поля на газоне в ожидании самолёта, который доставит нас в Афганистан. Трава каким-то чудом почти не выгорела и была на удивление зелёная. Какие мысли были у каждого? О чём думают люди в такие минуты? Впереди была полная неизвестность.
  
  Мне вспомнились события вчерашнего дня. Из Чирчика всем осенним выпуском ВШП мы электричкой приехали на Северный вокзал Ташкента - города, в котором я родился и жил. Было довольно тёплое осеннее утро. На вокзале бойкие фотографы старались не упустить возможности заработать. Мы с друзьями сфотографировались. На память.
  У нас было немного времени до отправки, и я позвонил домой. Так как дома телефона ещё не было, звонить пришлось соседке, а уж она позвала маму. Узнав, что я нахожусь на вокзале, мама и сестра Гульнара приехали повидаться со мной. К некоторым ташкентским ребятам тоже приехали родные. Мы говорили о том, о сём.
  Мама никак не решалась задать самый важный для неё в тот момент вопрос. Ташкент в то время служил одним из перевалочных пунктов между Советским Союзом и Афганистаном. Нередко по городу проходили колонны военной техники, направляемые 'туда'. Почти всех, кто проходил подготовку в учебных частях Туркестанского Военного Округа, посылали в Афган. Ташкентские госпитали были переполнены больными и ранеными.
  
  Я поспешил сказать, что точно ещё неизвестно, куда нас направят. Мол, ТуркВО² большой. Но мама глядела мне прямо в глаза, стараясь скрыть ту беспомощную боль, которая была у неё на сердце.
  _____________________________________________________________________________
  ¹Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Уходили комсомольцы на гражданскую войну. - Строки из песни времён гражданской войны 1918-20 гг.
  ²ТуркВО - Туркестанский военный округ
  
  
  
  Ей всё было ясно. Мы были не в силах что-либо изменить. В эти минуты она напомнила мне ребёнка, у которого взрослые отнимают что-то очень важное и ценное для него, объясняя это безапелляционным: 'Так надо!'. Забирают надолго, быть может навсегда. И ей приходится безропотно принять это. Она, будучи не в состоянии произнести ничего внятного, только молча смотрела на меня и гладила своей маленькой, тёплой ладонью рукав моего парадного кителя. 'Мама... Милая моя мама, - думал я. - Скоро ли свидимся вновь?'
  Сестра тоже старалась не выдавать своих переживаний. Мы с ней всегда хорошо понимали друг друга, выросли вместе, почти двадцать лет бок о бок, и сейчас отвлечённо беседовали о всякой ерунде, шутили. Тем не менее, неотвратимость происходящего тяжелым грузом давила на всех.
  
  Дали команду строиться. Я поцеловал сестру. Крепко обнял и поцеловал маму.
  - Ты береги себя, сынок, - сделав над собой усилие, наконец, сказала она, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. У меня ком подкатил к горлу. Я ещё крепче обнял её, будто бы пытаясь сохранить это ощущение в своей памяти на всё время разлуки. Немногим более полугода прошло со смерти отца, и мама ещё не оправилась от этой потери.
  - Мне пора... Не волнуйся, мама. Всё будет хорошо... - тихо сказал я, и мягко высвободился из её объятий. С улыбкой подмигнув сестре, я развернулся и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь.
  
  Сидя на траве у бровки аэродрома, мы молча наслаждались последними минутами на Родине, и лишь изредка обменивались короткими фразами. Многие в задумчивости курили. Подумать было о чём. Вот она, суровая правда жизни. Каких-нибудь час-полтора перелёта и мы окажемся в совершенно другом мире. На том конце пути нас ожидала жестокая и полная драматизма реальность.
  
  Война. Что мы, восемнадцатилетние мальчишки, знали о ней? Да, мы, конечно, видели её в кино, читали книги о войне, слышали рассказы о ней от родителей и тех, кому довелось пережить ужасы Второй Мировой. Детьми играли в войну, представляя себя отважными героями. Однажды я осознал, что нас с самого малолетства, с детского сада, с начальных классов, подводили к тому, чтобы однажды мы были готовы встретиться с реальным врагом. Нас готовили к этому в пионерских лагерях, на уроках физкультуры и НВП¹, в клубах ДОСААФ², и вот, наконец, в учебных подразделениях. Но все это было прелюдией, и здесь, в этот момент мы оказались у разделяющей черты. Время пришло. Настал наш черед.
  
  Холодная война - великое противостояние идеологий. Мы верили в то, что наша, Советская идеология самая верная. Миллионы советских мужчин, при необходимости, не задумываясь, встанут на защиту завоеваний социализма. Миллионы прошли службу в рядах Вооружённых Сил и готовы отдать жизнь за свою Отчизну. Капиталистическая чума не дремлет, и наш долг отправиться в эту чужую страну, чтобы с оружием в руках обезопасить южные рубежи своей Родины. Мы не допустим, того чтобы у наших южных границ располагались военные базы НАТО, их ракеты с ядерными боеголовками, направленными в нашу сторону.
  
  Я провел по траве рукой. Это успокаивало и наполняло ощущением безмятежности. Когда ещё придется вот так вот посидеть на травке? Мои размышления прервал нарастающий гул. В небе на юге появилась точка. Звук нарастал, точка постепенно приобретала всё более чёткие очертания, превратившись в итоге в большой военно-транспортный самолет. Он заходил на посадку, искажаемый поднимающимися от взлётно-посадочной полосы потоками нагретого воздуха. Коснулся колесами поверхности земли, прокатился, гася
  _____________________________________________________________________________
  ¹НВП - начальная военная подготовка.
  ²ДОСААФ - добровольное общество содействия армии авиации и флоту.
  
  скорость, и описав широкую дугу, подрулил к краю летного поля, остановившись метрах в двадцати от нас. Винты, и без того издающие невообразимый грохот, взревели ещё яростнее, потом будто дойдя до пика, начали сбавлять обороты, пока, наконец, не прекратили своё сумасшедшее вращение. Огромная рукотворная птица - Ан12 застыла в неподвижности. Все погрузилось в тишину, нарушаемую жужжанием мошек и доносившимся издалека редким, унылым всхлипыванием какой-то пичуги.
  
  Мы молча ожидали дальнейшего развития событий. Ничего не происходило, лишь в воздухе запахло авиационным горючим и выхлопами. Немного погодя внутри самолёта послышалось движение. Бортовая дверь отворилась, кто-то изнутри пристегнул маленькую лестницу, по которой вышли лётчики. Три члена экипажа прошли мимо нас к небольшому зданию, стоящему неподалёку. Четвёртый же, невысокого роста, с узким разрезом глаз и в чёрном кожаном шлемофоне, похожий на японского летчика камикадзе, не без усилий выволок из чрева самолета ящик. Он оттащил его к бровке и вытряхнул содержимое в траву. Мы настороженно переглянулись. Это были пустые гильзы. Кто-то из наших пошутил: 'Они что, с боями сюда прорывались что ли?' В ответ на это предположение послышались нервные смешки присутствующих.
  Прошло около двадцати минут как мы расположились на этом газоне, и вот пора вставать и дальше в путь. И хорошо, что мы пробыли в этом месте недолго. Позже я узнал, что некоторые ребята из нашей учебки встряли на этой пересылке на пару недель. Целых две недели неопределённости, ожидания, жизни в пыльном палаточном городке, на краю пустыни, при жаре и дефиците питьевой воды. Жуть.
  
  Когда мы поднимались в самолёт, мне вспомнились слова прапорщика Комлева. Однажды в учебке, усмиряя 'геройствующих' служак, он выпалил: 'Я посмотрел бы на вас, когда вы будете подниматься на самолет, который повезёт вас в Афган! Видал я таких! Здесь 'героями' ходили, а когда в самолёт садились, плакали как бабы!' Оглядевшись вокруг, я не заметил у моих спутников слишком уж явных признаков страха, и это мне понравилось.
  
  Внутри самолета было просторно. Нас было немного, человек двадцать пять-тридцать, и мы расположились произвольно - кому, где захотелось. Я занял место по левому борту, в головной части машины, так, чтобы можно было смотреть в иллюминатор на то, что происходит снаружи. Вошли члены экипажа, на ходу обмениваясь редкими репликами. В кожаных лётных куртках, форменных фуражках, они поразили меня своей спокойной, уверенной деловитостью. Их невозмутимость, и то, как буднично они выполняют свою работу, передались мне, и, наверняка, другим 'пассажирам' этого рейса. Всё-таки не каждый день отправляешься на войну и вполне естественно, что мы испытывали некоторое волнение.
  Снова взревели моторы. Мощные винты набирали обороты, образуя сплошные прозрачные диски. Самолёт медленно выруливал на взлётку. Остановился в начале полосы. Корпус машины вибрировал мелкой дрожью в такт набирающим обороты двигателям. И в момент, когда вращение лопастей, казалось, достигло своего апогея, самолёт сорвался с места, увлекаемый невероятной силой. Мне показалось, что я физически чувствую, как все сидящие внутри этого могучего механизма словно слились с ним воедино, и каждый всем нутром ощущает натугу, которую испытывает сейчас железная птица.
  Бетонное покрытие побежало навстречу, всё быстрее и быстрее превращаясь в одну, будто нарисованную множеством параллельных штрихов карандаша, серую полосу. Тысячи штрихов разной силы нажима, протяженности...
  Внезапно вибрация ослабла, многотонная машина, преодолев притяжение, оторвалась от земли и начала набирать высоту. В области солнечного сплетения возникло знакомое ощущение, будто тело разделяется на две части; одна ещё пытается уцепиться за такую привычную землю, ощущая навалившуюся тяжесть притяжения, а другая уже устремлена вперёд и ввысь, повинуясь вечной жажде полёта. Тень самолёта, бегущая по земле, ушла куда-то назад и вправо. Я представил, как она хищным зверем будет нестись за самолётом, по равнинам и горам, ныряя в глубокие ущелья, выскакивая на заснеженные вершины. Неутомимо, преодолевая сотни километров пути, прыгая с перевала на перевал, проносясь по пыльным лабиринтам кишлаков, пересекая реки, дороги, пока, наконец, не догонит его там, на другом конце нашего пути. И догнав, примется радостно вылизывать колёса стойки шасси и брюхо своего крылатого хозяина и, наконец, успокоится, уляжется отдыхать. До следующего полёта...
  
  Между тем, мы набрали заданную высоту. Полет, как нам сообщили, проходил на высоте около пяти тысяч метров. Такая высота была выбрана неслучайно. Дело в том, что ракеты класса 'земля-воздух' - тот самый печально известный 'Stinger', которыми снабжали моджахедов наши западные 'друзья', эффективны по целям, летящим на высоте до трёх тысяч восьмисот метров. Высота же горного массива, над которым мы летели, редко превышала тысячу метров. Сумма этих двух показателей судя по всему и стала определяющей при выборе высоты полёта.
  Самолёт был предназначен для транспортировки различных военных грузов, но слабо подходил для пассажирских перевозок. Его система поддержания давления и уровня кислорода в салоне оставляла желать лучшего. Периодически кому-нибудь из солдат становилось нехорошо от нехватки кислорода. То один, то другой начинали терять сознание. Бортмеханик, по крайней мере, мне показалось, что это был именно бортмеханик, тот, что походил на камикадзе, бегал по салону с кислородной маской в руках, 'откачивая' падающих в обморок. Я не испытывал никакого дискомфорта и помогал ему, почему-то ощущая некоторую неловкость от того, что пацанам хреново, а мне нормально. Вот так нескучно протекал наш полёт.
  Думаю, высота не действовала на меня потому, что до армии я занимался парашютным спортом. На тот момент совершил без малого двести прыжков, из них около полусотни с тридцатисекундной задержкой в раскрытии. Выпрыгиваешь на высоте чуть выше двух километров, и, пролетев в свободном падении тридцать секунд, раскрываешь парашют на высоте около километра. Похоже, прыжки с парашютом помогли моему организму приспособиться к перепадам атмосферного давления и низкому уровню содержания кислорода.
  
  Иногда всё же удавалось посидеть, глядя в иллюминатор. Там внизу, везде, куда дотягивался взгляд, была видна только выгоревшая под нещадно палящим солнцем чужая земля. Гористая местность, изрезанная ломанными линиями ущелий. Палитра красок не отличалась многообразием. Преобладающими цветами были оттенки бурого и жёлтого. Ни ковров лесов, ни радующих глаз зеленых квадратов полей, ни блестящих серебряной фольгой озёр и рек. Однообразный, чуждый, 'марсианский' ландшафт. Безжизненный, настораживающий, заставляющий пробудиться внутри меня кого-то другого, какую-то незнакомую часть моего существа, дремлющую доселе. Я вдруг явно ощутил, как эта первобытная сила, ощетинившись, показала свой хищный оскал и свернулась пружиной, готовой при первой необходимости распрямиться и вырваться наружу с одной только целью - рвать, крушить, дать отпор любой угрозе, чтобы выжить самому. Выжить во что бы то ни стало.
  - И как там люди-то живут?!- словно угадав ход моих мыслей и пытаясь перекрыть грохот моторов, прокричал мне в ухо сидящий по соседству светловолосый паренёк с открытым и добродушным лицом.
  -Там не только люди. Там ещё и 'духи'... - не отрывая взгляда от картины под нами, мрачно вставил ещё один наш сосед. Краем глаза я заметил, как после этих слов лицо первого немного изменилось - стало серьёзным.
  
  Полёт продолжался недолго, мне показалось что-то около получаса. В какой-то момент корпус самолёта вздрогнул как от толчка. Я напрягся. Ещё толчок, и ещё... За иллюминатором я заметил периодически отлетающие от самолёта яркие искры.
  - Всё! 'Не жди меня мама, хорошего сына...'. 'Стингером' подбили нашу птичку...- уж было подумал я.
  
  Но спустя мгновенье понял, что это выстреливаются 'отвлекающие' противоракетные термо-заряды. 'Стингер' реагирует на тепло, выделяемое двигателями летающих объектов. Температура выстреливаемых 'термитов' гораздо выше температуры двигателей, что и позволяет отвлечь 'внимание' ракеты от реальной цели. Отстрел 'термитов' означал, что самолёт снижает высоту. Только теперь я понял, что за гильзы высыпал из ящика один из лётчиков. Похоже, это были гильзы от этих самых 'термитов'.
  
  Посадка самолёта в зоне боевых действий - дело непростое. Самолёт довольно резко ушёл вниз и не меняя угол снижения, заложил крутой левый вираж. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, он продолжил снижение. Выровнялся перед самой взлеткой, мягко коснулся поверхности земли, погасил скорость и, подрулив к стоянке, остановился. Весь манёвр был выполнен быстро и чётко, что свидетельствовало о высоком уровне мастерства экипажа, но аплодировать, как это бывает на гражданских рейсах, никто не стал.
  
  Лётное поле было покрыто гофрированными металлическими листами зелёного цвета. Раньше я никогда не видел такого огромного пространства, облаченного в металл. Самолёт стоял носом, как мне показалось, на юг. Далеко на западе возвышался горный хребет. Слева по борту рельеф был более пологим. Мы прильнули к иллюминаторам левого борта. Команды на выход не давали, и мы с любопытством наблюдали за происходящим снаружи.
  
  На лётном поле находились ещё несколько самолётов, среди которых были пассажирские, принадлежащие каким-то иностранным авиакомпаниям. Неподалёку от нас, в тени одного из самолётов, происходило любопытное действо. На покрытии аэродрома, в неком подобии очереди, сидели мужчины в традиционном для местного населения одеянии. Они были одеты в широченные шаровары, длинные рубахи, жилетки и пиджаки. Головы покрыты чалмой и головными уборами странной формы. Бородатые, смуглые, с напряженным выражением лиц, одним словом, натуральные душманы. Здесь же находились несколько вооруженных солдат и офицеров афганской народной армии. Когда наступала очередь кого-нибудь из 'бородачей', его постригали, брили бороду, переодевали в военную форму афганской армии, и вот вам, пожалуйста - ещё одним защитником Апрельской революции стало больше. Рядом лежала большая куча 'гражданской' одежды новобранцев. Столь быстрая и разительная метаморфоза произвела на меня сильное впечатление. Смею предположить, что на многих моих спутников тоже.
  
  Наконец, дали команду на выход. Мы не спеша двинулись к выходу. В своей общевойсковой 'парадке'¹, здесь, в боевых условиях, мы выглядели как минимум нелепо. С красными погонами, петлицами и ободком на фуражке, с начищенными до блеска бляхами солдатских ремней, золотистыми кокардами, над блестящим чёрным козырьком я ощущал себя подобно яркой ёлочной игрушке. Мелькнула даже мысль, что в таком 'нарядном' виде просто невозможно остаться незамеченными каким-нибудь 'духовским' стрелком.
  
  Афганистан дыхнул в лицо волной обжигающего, пахнущего нагретым металлом воздуха. Ощущение чужбины навалилось всей своей массой. И это притом, что я родился и вырос не так далеко отсюда, в Ташкенте. Могу представить, каково было сейчас ребятам из регионов Советского Союза, находившихся севернее.
  
  Подошёл какой-то прапорщик в выцветшей от солнца полевой форме. Выстроившись в колонну по два, мы двинулись за ним в направлении центрального здания аэропорта. Когда мы подошли ближе, я обратил внимание на одиноко стоящего солдата-десантника. Высокий, широкоплечий. и статный. Никак не ниже ста восьмидесяти пяти сантиметров.
  Одет он был в подогнанную точно по фигуре парадную форму. Загорелое лицо. Русый чуб из-под лихо сдвинутого на бок голубого берета.
  
  ¹Парадкой солдаты советской армии называли парадную форму одежды.
  
  На широкой груди красовались затейливо сплетённые аксельбанты, тельняшка, значки и медали. В руке он держал средних размеров дипломат. Мало сказать, что он выглядел безупречно. В моих глазах он был просто воплощением идеального образа советского солдата.
  
  Я всегда мечтал служить в ВДВ. Многие из моих знакомых прошли достойную уважения школу службы в Воздушно Десантных Войсках. Мои друзья - Сумбаев Гриша, живущий в соседнем подъезде, братья Вадим и Игорь Резниченко из дома напротив проходили службу в Ферганской дивизии ВДВ. Мой наставник и старший друг, тренер по парашютному спорту Вячеслав Романович Коновалов служил в Чирчикском спецназе ВДВ. Вместе с ним служил ещё один мой товарищ Володя Ткаченко. И хотя у меня был первый разряд по парашютному спорту, умники из оборонного ведомства посчитали, что место мне у котла с солдатской похлёбкой и направили в Военную школу поваров. На областной комиссии в военкомате одновременно с нашей 'командой 15' формировалась 'команда 20А', которая отправлялась в Чирчикскую десантно-штурмовую бригаду. Когда я попросился в эту команду, мне сказали, что у меня нет специального допуска из соответствующих органов. Вот так мечты разбиваются о суровую действительность.
  
  По иронии судьбы, наша 182 ВШП находилась через дорогу от ДШБ. Бывало, мы встречались с ребятами десантниками в городе во время увольнения. Идём, к примеру, кушаем мороженое, а они бегут навстречу в сопровождении своих сержантов с полной выкладкой, зло глядя на нас и грязно ругаясь в наш адрес, будто мы виновны во всех их страданиях. В такие минуты я жалел, что нахожусь не с ними. Но обстоятельства не всегда складываются так, как мы того хотим. И вот теперь здесь, встретив этого ветерана-десантника, я смотрел на него как на живое воплощение моей несбывшейся мечты. Он вызывал во мне чувство огромного уважения, с некоторой долей зависти. Нам без лишних слов было понятно, что для него война уже закончилась, и ждёт его с распростёртыми объятиями родная страна, родители и близкие, возможно любимая девушка и все прелести гражданской жизни. Что ж, по всему видно - заслужил. А нам, молодым да зелёным, только предстояло окунуться в эту незнакомую нам жизнь. И если для него всё, слава Богу, закончилось благополучно, то для каждого из нас это была чистой воды лотерея.
  
  Глава 2. Кундуз.
  Покинув пределы аэропорта, мы попали на улицы обычного азиатского селения с покосившимися, изрезанными трещинами, глинобитными домиками и дувалами. Непривычным было почти полное отсутствие растительности на улицах.
  
  Город Ташкент, из которого я был родом, утопал в зелени. Парки, скверы, аллеи, всё было засажено деревьями и кустарником. Зелёные лужайки газонов, яркие, благоухающие клумбы с искрящимися в лучах яркого южного солнца фонтанчиками. Всё это оживляло пространство и радовало глаз. Даже дворы жилых массивов с однообразными многоэтажками жильцы сразу же облагораживали, высаживая плодовые и декоративные деревья, разбивая небольшие огороды и садики. А тут, видимо, из-за нехватки воды, особого обилия представителей флоры не наблюдалось. Лишь иногда по пути нам попадались деревья карагача и айланта, с запылёнными кронами, вид которых производил скорее удручающее впечатление.
  Местное население, казалось, не обращало на нас никакого внимания. Женщины с лицами, прикрытыми платками, мужчины в чалмах и причудливых шапках, одетые, как мне показалось, несколько странным образом, сновали по улочкам, занятые своими делами. Больше всего бросалось в глаза несоответствие в одежде. Непривычные глазу головные уборы, шаровары свободного кроя, резиновые калоши, и надетые почти на каждого второго мужчину... классические пиджаки. Такой вот восточный колорит. Отличие от мира, в котором я жил, до сих пор было разительным. Меня накрыло ощущение, словно я переместился не только в пространстве, но и во времени, оказавшись в каком-то другом мире. Удивляло и то, что, несмотря на все различия, жизнь здесь шла своим, совершенно естественным образом. И в этом, незнакомом мне мире, несмотря на войну и связанные с ней тяжёлые условия, люди продолжали жить добывая средства к существованию, торговали, возделывали землю, рожали и воспитывали детей.
  
  Без оружия, да ещё в таком 'экстравагантном' виде, на улочках этого кишлака я ощущал некоторую неловкость. Казалось, что заваруха здесь может начаться в любой момент, и мы в этом случае станем очень легкой целью. Но сопровождавший нас прапорщик, за плечом которого привычно болтался АКС¹ со спаренным рожком, не выказывал никакого беспокойства, и похоже, чувствовал себя здесь как рыба в воде. Это обстоятельство несколько успокаивало, но всё же, для большей уверенности, хотелось поскорее получить личное оружие.
  От аэропорта мы прошли не более полукилометра, войдя на территорию, огороженную от внешнего мира забором из камня и глины. Как только мы миновали КПП² со шлагбаумом и вооружёнными часовыми, в касках и бронежилетах к нам подошли несколько солдат. Прапорщик, сопровождавший нас, обратился к одному из них, внешне похожему на узбека, и велел отвести нас в казарму. Тот с радостью согласился. Его приятели, всем своим видом изображающие бывалых вояк, лениво следовали рядом. На ходу затягиваясь сигаретами без фильтра, с деланным безразличием и выражением полного превосходства на загорелых лицах, они как бы невзначай бросали в нашу сторону тяжёлые, оценивающие взгляды.
  Казармой оказалась приземистая хибара со стенами вылепленными из глины. Внутри этого сооружения было довольно прохладно по сравнению с уличной жарой. У стены стояли железные армейские кровати со скатанными матрасами в изголовье.
  
  - Располагайтесь, выбирайте кровати. Постельное бельё выдадут потом, - сказал сопровождавший нас солдат. И после короткой паузы спросил: 'Есть кто-нибудь из Узбекистана?'
  Среди нас было несколько человек из Узбекистана, я в том числе. Мы разговорились. Его звали Икрам. Оказалось, что ему через полгода домой. Сам он был не из Ташкента, но по-русски говорил хорошо, почти без акцента. Икрам сказал, что место это называется Кундуз и что в здешней РМО³ служит один паренёк из Ташкента.
  - Он водитель. Сейчас на службе. С колонной уехал куда-то. К вечеру приедет, я ему про вас скажу. Обрадуется...
  
  Со мной вместе были ещё два товарища по учебке из Ташкента. Первый - Саид, с которым мы даже учились в одном техникуме. Второй - Азам. Парень безбашенный, раздолбай и авантюрист по натуре.
  Мы рассказали Икраму и его приятелям, что пункт нашего назначения Файзабад. Услышав это, они как-то замялись, переглянулись, слегка поёживаясь.
  - Мрачное место,- произнесли они почти хором, и заметив вопросительное выражение на наших лицах пояснили, что этот самый Файзабад пользуется дурной репутацией, так как там ведутся довольно активные боевые действия.
  
  Мы расположились, расстелив ватные, видавшие виды матрацы, на металлических койках. Переоделись в полевую форму. В ней было как-то привычней. Немного погодя, пошли на склад за постельным бельём. Вещмешки взяли с собой, чтобы кто-нибудь не стащил. Место было новое и ухо следовало держать востро. Здесь же у склада я снова встретил Икрама. Он завязал разговор, опять упомянул, что ему скоро домой. Потом поинтересовался, какого размера моя парадная форма.
  _________________________________________________________________________
  ¹АКС - автомат Калашникова складной, имеется ввиду приклад.
  ²КПП - контрольно - пропускной пункт.
  ³РМО - рота материального обеспечения.
  
  Я понял, куда он клонит и ответил отказом. Он не отступал.
  - Пойми, зёма... Тебе тут ещё полтора года служить. Полтора года - долгий срок. Трудно будет сберечь форму... Не здесь, так в Файзабаде всё равно отдашь кому-нибудь. А мне как раз нужна такого размера. Так что помоги земляку. Тут ведь все так...
  
  Ротный каптёр в учебной части был моим земляком. Приближалась его демобилизация, поэтому он готовил меня как замену себе. Я не хотел оставаться в Союзе, в то время как мои товарищи будут тащить службу в Афгане. Так вот, парадную форму я выбрал себе сам и она сидела на мне почти безупречно, лишь слегка была тесновата в груди и плечах. Икрам же был несколько худощавее меня и ему она подошла бы идеально.
  
  Я подумал, что в его словах есть резон. Целых полтора года беречь какую-то тряпку не только не имело смысла, но было бы очень обременительно. Что-то подсказывало мне, когда придёт мой дембель, без формы я не останусь. Но отдать форму просто так означало проявить слабость, и мы решили произвести обмен. Не помню точно, что он принёс мне взамен, скорее всего, какую-нибудь ерунду, но, тем не менее, обмен, даже символический, всё же лучше, чем ничего. Многие из наших тоже отдали свою парадную форму здешним старослужащим, как наверное когда-то, будучи 'молодыми', и сами они отдали свою.
  
  Была дана команда на обед. Столовая находилась в том же здании, что и казарма, хотя сложно было назвать эту глинобитную лачугу зданием. Посуда была пластмассовая, как и в учебной части, кружки, правда, были металлические, эмалированные. Мне было любопытно, какой садист придумал эти кружки. От горячего чая они нагревались настолько, что обжигали губы, но верхом издевательства были кружки алюминиевые. Те просто оставляли волдыри на губах. Пища была проще, чем в Союзе, но учитывая, что последние двое суток мы сидели на сухпаях, горячее оказалось очень кстати. На первое были щи, на второе макароны 'по-флотски' с тушенкой, консервированная кабачковая икра, сладкий чай и хлеб. После обеда бездельничали. Пришёл Икрам, с ним ещё один парень, светловолосый и голубоглазый. Форма выгоревшая, почти белая. Лицо открытое и доброжелательное.
  
  -Меня Витей зовут.
  Он, улыбаясь, протянул руку и добавил: 'Я родом из Ташкента. С девятнадцатого квартала Чиланзара'¹.
  - Аким - ответил я, пожимая протянутую ладонь. - Я тоже с Чиланзара, с третьего квартала. А вот Саид живет на двадцатом. Так что вы соседи.
  Витя обменялся рукопожатиями с Саидом и Азамом.
  
  Он расплылся в улыбке, обращаясь к Икраму, и добавил, кивая в мою сторону: 'Сразу видно - ташкентский. У меня раньше тоже такой чиланзарский акцент был. Его ни с чем не спутаешь'.
  
  -Я тоже с Чиланзара, с третьего квартала... - повторил он произнесённую мной фразу, копируя меня и слегка растягивая слова, дабы обратить внимание присутствующих на особенности ташкентской манеры разговора. Все весело рассмеялись. Витя мне сразу понравился. Он производил впечатление человека весёлого и дружелюбного.
  
  После недолгой беседы с нами, Виктор с Икрамом заговорщицки переглянулись.
  - Пойдёмте... - сказал Витя всё с тем же озорным выражением лица, видимо, понятным Икраму, но слегка насторожившим меня. Он прошмыгнул в проход в глинобитном заборе. Икрам за ним. Мне, Саиду и Азаму не оставалось ничего, как отправиться следом.
  
  Мы оказались на территории автопарка. Здесь стояли военные грузовики, ЗИЛы, КрАЗы, КамАЗы. Присели в тени одного из грузовиков, прямо на пыльную землю, спинами
  
  ¹Чиланзар - крупный жилой массив в Ташкенте
  
  прислонясь к колёсам. Витя достал из кармана пачку сигарет 'Донские' без фильтра. Извлек одну сигарету, вытряхнул из неё часть табака на землю, оставшуюся часть - на ладонь. Оторвал от пачки картонную крышку, скрутил её спиралью и вставил в один из концов полой сигареты, так что получился своеобразный фильтр. Затем в его руках оказалась небольшая палочка, от которой он отщипнул несколько кусочков, размял их пальцами и смешал с табаком в ладони. Он ловко набил полученной смесью сигарету с картонным фильтром, уплотнил её, вдвинув фильтр глубже.
  
  Для тех, кто вырос в Средней Азии, всё, что проделал Виктор, было не в диковинку. На жаргоне это называлось 'забить косяк', то есть соорудить сигарету с анашой¹. Разница была лишь в том, что в Союзе для того, чтобы курнуть 'план' (ещё одно из названий анаши), пользовались папиросами 'Беломорканал'. Да и сама конопля в основном была просто сушеной травой. Мы слышали, конечно, об 'афганке' и её сильном действии, но пробовать её ни мне, ни моим товарищам Саиду и Азаму не приходилось.
  
  -Ну, мужики, попробуйте афганского чарса...- весело глядя на нас, произнёс Витёк. И не дожидаясь нашего ответа, прикурил.
  Запах от раскуриваемой конопли трудно спутать с чем-либо. Курят её совсем не так, как обычный табак. Делают серию коротких вдохов до полного наполнения лёгких, задерживают дыхание и выдыхают. Следующую затяжку делают таким же образом. Количество затяжек зависит от крепости 'травки'. Обычно делают две-три затяжки и передают 'косяк' следующему.
  
  На гражданке мне несколько раз приходилось пробовать это зелье, но однажды после раскуривания очередного 'косяка' мне стало так плохо, что я чуть не умер. Ощущение было такое, будто бы язык раздувается, а носоглотка заполняется песком. Казалось, ещё немного и я не смогу дышать. Мне стало тогда очень страшно. Ужас от осознания того, что сейчас ты можешь умереть, буквально заполнил всё моё существо. Тебе всего девятнадцать лет, ты полон сил, планов на будущее, на дворе весна и... Вот здесь и сейчас всему этому наступит конец! В общем, испугался тогда неслабо. Что-то внутри подсказало - нужно вызвать отток крови от головы к ногам. И я побежал. Прибежал домой бледный как смерть. Сказал матери с порога, чтобы вызвала 'скорую помощь'.
  Мать, увидев меня в таком состоянии, конечно, тоже испугалась. Так как телефона дома не было, спустилась этажом ниже к соседке - врачу. Соседка поднялась к нам, задала мне несколько вопросов, пощупала пульс, послушала сердце. Сделала какой-то укол, и мне полегчало. Позже, анализируя случившееся, я решил, что возможно имел место спазм сосудов в области носоглотки и результат мог бы быть весьма плачевным. После этого случая прошло более полугода, и всё это время я избегал употреблять эту отраву. Здесь же отказываться от предложенного раскуривания чарса было бы невежливо, и когда дошла очередь до меня я, стараясь внешне не выражать никакого опасения, взял 'косяк'. Сделав две не очень глубокие затяжки и ощущая на себе любопытные взгляды присутствующих, я передал сигарету следующему. Азам сделал уже три довольно крепких затяжки, и собирался было приложиться ещё, но Виктор остановил его: - Э-э-э... Дружище, ты полегче... А-то чего доброго башню снесёт. Это тебе не чуйка какая-то.
  
  Чуйкой называли 'травку', добытую в долине реки Чу, что в Киргизии. Там дикая конопля произрастала в огромном количестве. Она не отличалась особой крепостью, но, тем не менее, ввиду своей доступности была известна по всему Союзу.
  
  Азам внял совету более опытного, и поэтому заслуживающего доверия Виктора, и передал сигарету дальше. Второй круг я пропустил, сказал, что мне хватает. Настаивать никто не стал, за что я был всем очень признателен.
  _____________________________________________________________________________
  ¹Анаша - наркотическое вещество, получаемое из определённых видов конопли.
  
  Несмотря на то, что время шло к вечеру, было ещё довольно жарко. По ходу дела мы беседовали. Виктор и Икрам рассказывали об особенностях службы в этих местах. Про некоторые обычаи и порядки, бытовавшие в войсках. Про дедовщину, про боевые действия, про нравы местного народа. Веселящее действие чарса уже ощущалось, рассказ сопровождался шутками, вызывавшими приступы смеха даже у Азама, который не понимал некоторых оборотов русского языка. Но наш смех был настолько заразительным, что смысл отступал на второй план. Мы смеялись над всякой ерундой.
  
  - Самое главное, 'отколпачить' своё по уму, - говорил Икрам, - и не быть заложником. А-то до самого 'дембеля' чморить будут.
  Многие выражения, которые использовали наши новые знакомые, были не совсем понятны и мне. Я попросил разъяснить, что значит 'отколпачить'. И что подразумевается под их трактовкой слова 'заложник'? Вряд ли общеупотребительное значение этого слова.
  
  Слово 'чморить' было нам знакомо. Оно происходило от слова 'чмо', которое в свою очередь было аббревиатурой от выражения 'человек морально опустившийся'. В Советской Армии это было одним из самых сильных оскорблений.
  Нам пояснили, что 'колпаками' являются те, кто попал в Афган после учебки, следовательно с этого дня и мы тоже. Теперь это 'почётное' звание будет закреплено за нами полгода, вплоть до следующего приказа министра обороны о новом призыве и демобилизации отслуживших. Этот период службы называется 'колпачество'.
  
  Выкуренное мною, пусть и небольшое количество чарса, всё же делало своё дело. Саид и Азам вдруг преобразовались в моём воображении в партизан с нахлобученными 'колпаками' из овчины и красной лентой наискось. Они словно сошли с экрана кино про Великую Отечественную войну и партизанского командира Ковпака, чья фамилия тоже показалась мне созвучной новому понятию, и я 'взорвался' в очередном приступе смеха. Все подхватили, будто бы прониклись образом, возникшим в моей голове.
  
  'Заложниками' же здесь называли стукачей, то есть тех, кто доносит офицерам на сослуживцев. В таком качестве слово 'заложник' поначалу как-то резало слух, так же как и старорежимное слово 'кадет', которым здешние солдаты между собой величали офицеров.
  
  Наша беседа продолжалась около получаса. В общем, наше общение оказалось очень познавательным. Потом Витя сказал, что ему пора возвращаться в расположение роты, дескать: 'Служба есть служба'. Обещал, что по возможности будет навещать нас, и дал мне палочку чарса.
  
  -Вот... -Улыбнувшись новый знакомый, подмигнул нам. - Покурите потом, если будет желание.
  Он поднялся, отряхнулся от пыли, и пошел в сторону расположения своей роты. Икрам тоже встал, и, сообщив, что скоро ужин, удалился. Я попытался привстать, с первого раза не удалось.
  - Не слабая травка, - подумал я. - Надо бы с ней осторожней.
  
  Столовая примыкала задней стеной к автопарку. Мы подошли к одному из окон и заглянули внутрь. Там несколько человек из числа наших накрывали на столы. Никого из офицеров, прапорщиков и старослужащих видно не было. Обходить здание было неохота и мы 'вошли' через приоткрытое окно. Это было просто. Строение было невысоким и окно располагалось почти у земли. Мы помогли накрыть на столы, потом позвали остальных. Старослужащих на пересылке было немного, и почти со всеми мы уже были знакомы. Держась особняком, как им и полагалось по сроку службы, они расположились за отдельными небольшими столиками. Мы же уселись за длинным столом, сколоченным из досок от ящиков для боеприпасов. Ели спокойно, без спешки, времени на еду в отличие от учебки было море.
  
  В учебной части сержантский состав давал на прием пищи очень мало времени, да ещё 'дрессировали' нас, как правильно входить в столовую и выходить из неё. Короче, таким образом, они - сержанты, пытались поддерживать свой авторитет и приучить нас к порядку.
  Почему-то в армии изначально принято относиться к новобранцам как к скоту. Возможно, для условий армии это оправдано. Кому нужны мыслящие и рассуждающие солдаты? Солдат должен понять, что от него требует командир и выполнить приказ без всяких рассуждений. Но солдат как ни странно, тоже человек - существо способное не только подчиняться. Ещё он умеет чувствовать, помнить несправедливое к себе отношение, а при удобном случае, может и отомстить. Похоже, этого наши сержанты брать в расчёт не хотели, или же наивно полагали, что 'минует их чаша сия'. Однако перед самой отправкой в Афган оголтелая и неуправляемая толпа носилась по территории учебной части, 'добывая' несчастных сержантов в разных немыслимых уголках и закутках. Тем из сержантов, кто был в своё время особенно жесток и плохо спрятался, учиняли суровую расправу, припоминая все их злодеяния.
  Я как и некоторые из моих сослуживцев не участвовал в этой акции, так как по природе своей считаю себя человеком незлопамятным и отходчивым. Хотя с одним сержантом из Учебной Хлебопекарни, мне, пожалуй, стоило бы объясниться. Этот тип однажды очень несправедливо обошёлся со мной. У него не было на это никакого права, так как служил он в совершенно другом подразделении, да и я ничего плохого ему не делал. Но тогда я отказался от мести.
  Позже я слышал, что ему в тот раз и так досталось. Ребята туркмены из УХП¹ расквитались с ним по полной программе. Заметного удовлетворения это известие мне не доставило. Насилие всегда вызывало у меня отвращение. Условия, в которых я рос, воспитывался, взаимодействовал с окружающим миром, очень часто требовали проявления грубой силы. Мы должны были соответствовать этому обстоятельству. Но даже когда я одерживал победу в драке, наряду с чувством собственного превосходства, где-то внутри, фоном, присутствовало ощущение какой-то потери, ощущение того, что хоть ты и одержал победу над соперником, ты словно отнял у него что-то ценное и при этом утратил нечто важное сам.
  
  Между тем, мы поужинали. На ужин была пшённая каша и рыбные консервы в масле, хлеб, опять же сладкий чай.
  У меня в голове не переставая, играла органная музыка. Это было следствием выкуренного снадобья, и когда я нёс свою посуду к окошку посудомоечной, мне казалось, будто я иду к алтарю в огромном готическом храме: музыка в моей голове, высокие сводчатые стены, теряющиеся в темноте потолки, цветные полотна витражей. Это переживание завораживало, пугало и обволакивало осознанием своей ничтожности среди этого божественного величия. Одновременно с этим, другая часть меня, вполне отдавала себе отчёт в нереальности этих видений.
  -Ты сейчас всего лишь в маленькой глинобитной столовой, посреди Афганистана, - напоминала она...
  
  И пока всё шло вроде неплохо. Я жив, здоров, сыт, одет и обут. О том, что здесь зона боевых действий, напоминает пока лишь наличие военной техники, вооруженные солдаты и офицеры вокруг. Кстати, и те и другие одеты в одинаковую полевую форму и определить звание можно только на близком расстоянии, если, конечно, не знать друг друга в лицо.
  Нам, между прочим, оружие так и не выдали, и всё указывало на то, что никто и не собирался этого делать, по крайней мере, в ближайшее время. Было немного обидно ощущать себя в роли пушечного мяса, но выбирать не приходилось.
  Выйдя из столовой, я заметил, что жара уступила вечерней прохладе. Казарма и столовая находились в одном здании, расстояние между дверьми было метров десять. Мы вошли в казарму. Не снимая формы, я развалился на своей кровати. До отбоя оставалось много времени, и я просто отдыхал. Обувь снимать не стал, лёг, свесив ноги с кровати набок. День был богат на впечатления, и думать ни о чём не хотелось. Но долго расслабляться не пришлось. К нам пожаловали гости. Это были местные солдаты. С большинством из них
  _____________________________________________________________________________
  ¹УХП - учебная хлебопекарня.
  
  приходилось уже встречаться в течение дня. Икрам тоже был здесь. Их было человек десять. Этот визит не сулил нам ничего хорошего. Я знал, что они будут пытаться сломить нас морально, тем самым, показывая наше место в сложившихся обстоятельствах. Так бывает всегда, когда оказываешься на чужой территории. Хотя числом мы превосходили их, они, чувствуя нашу уязвимость, вели себя непринуждённо и нарочито пренебрежительно. Мы были тут чужаками, и здешние обитатели не могли упустить возможности показать кто в доме хозяин. Только один вопрос для меня оставался открытым: 'Как далеко в этом своём намерении они готовы пойти?'
  
  Здесь со мной было несколько человек, хорошо знакомых по учебке, на которых в случае чего можно было бы рассчитывать. Это несколько солдат из Учебной Хлебопекарни во главе с туркменом по имени Худайули. Из моей учебной роты здесь находились Исмаилов Алишер, Азам, Саид, осетин Абаев Лёша, который отличался высоким ростом, длинными руками и увесистыми кулаками, и ещё около десятка достойных ребят. При необходимости мы вполне могли дать пришедшим ощутимый отпор. Но лично мне не очень хотелось, чтобы события развивались именно по такому сценарию.
  
  Вставать я не спешил и ожидал того что последует дальше. Слегка приподнявшись на кровати и опершись на спинку, я окинул взглядом тех из наших ребят, от кого, если что, можно было ждать поддержки. Почти в каждом ответном взгляде прочитал едва уловимую молчаливую готовность, если возникнет необходимость, оказать нашим посетителям сопротивление. В этот момент мы уже не были каждый сам за себя. Эта ситуация неожиданным образом ещё больше сплотила нас.
  
  Наши гости тоже не желали форсировать события. Они по-хозяйски разбрелись по всему помещению, словно стараясь взять под свой контроль как можно большую площадь. При этом они спокойно курили в помещении, бросали друг другу и в наш адрес всякие шуточки. В общем, старались ненавязчиво показать своё превосходство.
  
  - Ну что, колпачары!..- выкрикнул какой-то 'герой' из числа вошедших. - Добро пожаловать в Афган! Как вам первый день на этом 'курорте'?!
  По-видимому, сказавший это, своим вопросом и интонацией, с какой он прозвучал, хотел произвести на нас некое устрашающее впечатление. Возможно, на кого-то это подействовало. Однако ничего конкретного за этим не последовало, и почти все из нас продолжали заниматься тем же, что и до появления визитёров, но некое напряжение всё же чувствовалось.
  Наконец, один из вошедших с сержантскими погонами громко, но уже не так вызывающе, произнес: 'Ну мужики... Давайте знакомиться...'.
  
  И после короткой паузы, совсем уж буднично, с полной уверенностью в голосе, громко и спокойно произнёс: 'Строиться!'
  С первых дней службы в армии я возненавидел эту команду. Она всё время напоминала о том, что я не принадлежу самому себе, что я являюсь маленькой деталью какого-то огромного механизма. Частью гигантской Машины.
  
  -Ты должен служить МНЕ! - как бы скрежетала эта Машина.- Просто делай, что говорит тебе вышестоящее РУКОВОДСТВО, а уж Я позабочусь о том, чтоб ты ни в чём не нуждался. Выполняй приказы, и у тебя будет всё, что необходимо: еда, одежда, крыша над головой и гарантированное будущее...
  
  И я, как большинство, подчинялся. Старался быть примерным членом общества, учиться, работать, служить добросовестно и честно. Да, эта Машина обещала многое и даже могла выполнять свои обещания. Все вокруг считали за великое благо служить этому Механизму. Ну, или почти все. Кто-то приспосабливался, искал тёплое и безопасное место в чреве бездушного Монстра. Кто-то просто плыл по течению. Кто-то свято верил в ИДЕЮ, тем более, что идея была достойная - создать общество, где не будет угнетённых и эксплуататоров, где все будут на равных, и каждый сможет сделать свой вклад в дело строительства СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО для грядущих поколений. Да, идея была хорошая. Наверное, самая достойная из всех возможных.
  
  Но на деле, увы, всё было не совсем так. Было создано безжалостное Чудовище, вынуждавшее всех покориться его воле. Тех же, кто решался пойти против Машины, она безжалостно пропускала через свои жернова, ломая и подчиняя себе, делая неспособным к сопротивлению, или просто пожирала, обращая все остальные части своего механизма на подавление любого противодействия.
  
  'Здравый смысл' говорил, что с этой Машиной лучше не спорить. Разумнее принять её условия и делать то, что от тебя требуется. Так безопасней, надёжнее.
  
  Мы подчинились и в этот раз, тем более, что все правила были соблюдены. Команду подал сержант, то есть старший по званию, и по армейским порядкам нам следовало подчиниться. Правда, с другой стороны никто из офицеров не доводил пока до нашего сведения, что именно этот сержант будет нашим непосредственным начальством. Но в этой ситуации упираться и ослушаться приказа было бы равносильно сознательному обострению и без того напряжённой обстановки.
  
  Построились вдоль одной из стен. Сержант стоял и ждал, пока мы выровняемся. Его приятели находились позади него, с любопытством наблюдая за происходящим.
  Пройдя вдоль строя, сержант рассмотрел каждого из нас, ни на ком особо не задерживая взгляд. Потом представился, сказал, что пока мы находимся на пересыльном пункте, все вопросы необходимо решать через него. Объяснил порядок пребывания и правила поведения на пересылке.
  
  - Вопросы есть?- спросил он после.
  - Автоматы когда дадут?- обратился к нему один из наших, вызвав тем самым взрыв хохота среди старослужащих.
  
  Сержант с деланной строгостью, сам борясь с искушением рассмеяться, бросил в сторону своих дружков нарочито суровый взгляд. Те в такой же наигранной манере как бы осеклись, продолжая, однако, нагло зубоскалить, глядя на нас.
  
  - Автоматы, значит...- словно рассуждая вслух, произнёс сержант.- А стрелять-то умеете?
  - Стреляли в учебке, на полигоне.
  - Стреляли - это хорошо. Но пока вы не прибудете к месту вашей постоянной службы, оружие вам не дадут. И-то, скорее всего, только после курса молодого бойца.
  
  По строю прокатилась серия разочарованных вздохов. После чего была дана команда предоставить для осмотра личные вещи. Мы взяли вещмешки, вернулись в строй и положили каждый своё добро под ноги. Тут приблизились остальные старослужащие, якобы для произведения досмотра, хотя всем было понятно, что это откровенный шмон. Но особо переживать не стоило, им нужны были армейские значки и всякие прибамбасы, которыми любили украшать себя увольняющиеся в запас солдаты срочной службы. Так как парадную форму почти у всех уже, так или иначе, экспроприировали, а значков перед отправкой в Афган нам не выдавали, взять у нас было особо нечего. Записные книжки так же оставляли досмотрщиков равнодушными, а вот фотографии вызывали самый живой интерес. Особенно фотографии девушек. Но, полюбовавшись красотами чужих подружек, они возвращали фотографии их законным обладателям. У меня с собой не было никаких фотографий, кроме фотографии отца и моего фото в комсомольском билете. Обе эти фотографии не особо заинтересовали досмотрщиков, и этот факт, признаться, меня не сильно огорчил.
  
  В самый разгар процесса ознакомления с содержимым наших вещмешков где-то неподалёку раздался грохот от взрыва, затем ещё один, послышалась длинная автоматная очередь. Наши посетители метнулись к выходу. Мы, было, рванули за ними, но нас запихнули обратно в барак, приказав не высовываться. Однако после того как бойцы куда-то испарились, мы всё же высыпали наружу. Солнце клонилось к закату. Отовсюду были слышны крики команд, рёв двигателей заводящихся бронемашин, где-то раздавались пулемётные и автоматные очереди, гремели взрывы. Бежали куда-то солдаты в касках и бронежилетах, вооружённые автоматами. Сориентироваться в этой ситуации было очень непросто. Что это за стрельба? Кто и в кого стреляет? Где враги, где свои?
  Над нашими головами, хищно наклонив нос и рассекая винтами воздух, пронеслись несколько вертолётов Ми-24.Они летели куда-то на северо-восток. Через некоторое время с той стороны послышались взрывы. На фоне погружающихся в темноту гор, трассы очередей, вспышки пушечных выстрелов и взрывов, залпы НУРСов¹, выпущенных 'вертушками', представляли собой впечатляющее зрелище. Стрельба из крупнокалиберных пулемётов, установленных на бронетранспортёрах, была слышна ещё какое-то время. Постепенно звуки боя смолкли. Вертолёты вернулись. Снова стало тихо, словно ничего и не было. Лишь там, где прошёл бой, багровело зарево пожара.
  
  Возвратились и солдаты, которые проводили у нас несанкционированный досмотр. В касках и бронежилетах, с автоматами - у кого в руках, у кого за спиной, с суровым выражением на лицах, они в этой ситуации выглядели гораздо старше своих лет. Когда они проходили мимо нас, мне вдруг показалось, что между нами огромная разница в возрасте. Вся показная бравада, напыщенность, все понты куда-то пропали. Исчезла внешняя шелуха, обнажив что-то настоящее, спрятанное в обычной жизни, где-то внутри; чувствовалась некая сила, решимость, подкреплённая верою в собственную правоту.
  
  Мы спросили, что произошло? Кто-то из солдат ответил: 'Духи обстреляли аэропорт'.
  Чуть позже мы узнали, что из зелёной зоны, располагавшейся неподалёку, душманы произвели несколько выстрелов по аэропорту. Я тогда не понял из чего именно, скорее всего, из миномёта или из реактивной установки. Артиллерия, поднятые по тревоге вертолёты и другая боевая техника подавили огневые точки душманов.
  Произошедшее было ярким завершением первого дня в этой чужой стране. Все мы находились в состоянии адаптации к новым условиям, осмысливая своё положение и возможное развитие событий. Я старался не думать о плохом. Саид с Азамом пошли покурить и позвали меня.
  
  Я бросил курить год назад. Пообещал однажды своему тренеру по парашютному спорту Вячеславу Романовичу Коновалову, о котором уже говорил выше. На аэродроме его часто называли просто Романыч. Он был авторитетом не только для нас - учеников его группы, но и для многих ребят, занимавшихся тогда парашютным спортом в ташкентском аэроклубе ДОСААФ. Очень признателен ему за то огромное влияние, которое он оказал на меня. Благодаря ему я понял немало важных вещей. Его стараниями, в нас, совсем ещё мальчишках, были заложены качества, пригодившиеся в дальнейшей жизни.
  Так вот, за год до этих событий, на проводах в армию друзей из нашей группы, он сказал мне: 'Пообещай, что бросишь курить, по меньшей мере, на два года'. Я пообещал, не сделал ни одной затяжки, хотя порой искушение было сильным. Иной раз приснится, что куришь, проснёшься с чувством досады и злости на самого себя, мол, не сдержал слово, сломался. Потом поймешь, что это только сон, и с чувством облегчения продолжаешь спать.
  Держался благодаря слову, данному Романычу, но нечто внутри постоянно искало возможности обойти запрет. И вот здесь это нечто нащупало слабое место.
  _____________________________________________________________________________
  ¹НУРС - неуправляемый реактивный снаряд.
  
  -Хочется курить, покури. Мало ли, война ведь. Неизвестно, что будет завтра. А Романыч - мужик свой... Поймёт...
  
  Знал я, конечно, что вру себе... И не Романычу это больше нужно, а мне самому. Но нашел оправдание своей слабости и попросил у ребят сигарету. Они с удивлением посмотрели на меня, но угостили сигаретой, ни о чём не спросив.
  На улице уже была ночь, тёмное небо было усыпано россыпью звёзд. Воздух был прозрачен и свеж. Покурили, вернулись в барак. Спустя некоторое время провели вечернюю поверку и дали команду: 'Отбой!'. Вот таким запомнился мне первый день в Афганистане.
  
  Новый день встретил утренней прохладой. Построились перед бараком, провели небольшую физзарядку. После стали умываться. Студеная вода из дюралевых рукомойников приятно бодрила. Воздух был настолько свежим и чистым, что его хотелось пить. Выспался хорошо, хотя спал поверхностно. Несколько раз просыпался, как бы присматриваясь, привыкая к новому месту. Небольшое чувство тревоги, конечно, имело место, но оно не было изматывающим. Напротив, это чувство давало возможность ощущать себя в тонусе, что в данных условиях было совсем нелишним. С наступлением утра все тревоги рассеялись. Однако день сулил новые события, и следовало быть готовым ко всему.
  
  После умывания готовились к построению, на котором с нами провели небольшой инструктаж по правилам поведения на территории пересыльного пункта. Офицер сообщил, что как только за нами прилетит вертолёт, мы отправимся дальше, к месту назначения. Сказал, чтобы особо не расслаблялись, приготовили личные вещи, и после завтрака были готовы идти на аэродром.
  
  - Возможно, вертолёты прилетят уже сегодня.
  До завтрака оставалось немного времени, и каждый занимался своими делами. Кто-то писал письмо, часть солдат просто сидели на кроватях, ожидая завтрак.
  Подготовить личные вещи к возможному отлёту можно было за пару минут. Вещей у солдата немного. В учебной части, перед отлётом, нам заменили заметно поношенную за полгода бессменного использования летнюю форму одежды на новую, зимнюю. В комплекте с ней выдавалось тёплое нижнее бельё, шапка ушанка, кирзовые сапоги и два комплекта портянок. Кроме этого, два полотенца, одно обычное, другое для ног, туалетные принадлежности, записная книжка, ручка, несколько фотографий самых близких людей. В основном это. Остальное, по желанию, но особо не пожируешь - жизнь солдата в Советской Армии подчиняется уставу. Если быть более точным - уставам, ведь их несколько: дисциплинарный, строевой, внутренней службы, гарнизонной и караульной службы, боевой. Все стороны армейского бытия строго регламентированы ими. И личное имущество солдата тоже... Ну и, конечно, размером вещмешка.
  
  После завтрака мы, чьим пунктом назначения был Файзабад, прихватив свои пожитки, строем двинулись к лётному полю. В сопровождении прапорщика, встретившего нас вчера, мы проходили тем же маршрутом, которым шли вчера, только в обратном направлении. Пришли на аэродром. Расположились на бетонном покрытии, кто на вещмешках, кто на корточках, кто прямо на бетоне, который к этому времени успел прогреться под солнцем. В ожидании вертолёта 'прокуковали' часа три-четыре.
  
  После учебки, где свободного времени почти не было, такое длительное ничегонеделание и бесполезное использование времени казалось почти кощунством. Коротали время разговорами на разные темы, курили, травили анекдоты. Вертушек в этот день не было, как не было их на другой день, да и через день тоже. Целую неделю, почти каждый день приходили на взлётку, но напрасно. Возвращались на пересылку. Безделье и неопределённость утомляли. Тем не менее, мы довольно быстро привыкали к новым условиям. Через пару дней уже освоились, пообтёрлись и чувствовали себя почти как дома.
  
  В один из этих дней произошёл занятный случай. Пришла на пересылку большая партия пополнения. Старослужащих в этот момент рядом не оказалось, возможно, были заняты на работах или ещё где. Вид у новичков был потерянный и несколько ошарашенный. Наверное, и мы в день прибытия выглядели так же. Эта орава ввалила к нам в барак и, не зная, что делать, тупо стали располагаться кому, где нравится, создавая тем самым массу неудобств. С этим срочно нужно было что-то делать. Ко мне подошёл Саид и предложил, прикинувшись местными 'старичками', устроить досмотр прибывших. Мы смекнули, что пока они не поняли что и как, можно из этой ситуации извлечь для себя определённую пользу. Момент был очень удобный, и мы решили им воспользоваться.
  
  Понаблюдав немного за этой неорганизованной массой, я подозвал одного, как мне показалось, имеющего среди них определённый вес. Это был невысокого роста паренёк, плотного сложения. Держась немного высокомерно, с видом бывалого служаки, я задал ему пару вопросов. Оказывается, эта группа прибыла из Туркмении, где они обучались в разведывательном учебном подразделении близ города Иолотань. Он окончил сержантскую учебку и был в звании сержанта, что меня нисколько не смутило. По его манере поведения и тому, как он отвечает на мои вопросы, я понял, что он принимает меня и моих товарищей за старших по сроку службы. Это мне и было нужно. Тоном, не терпящим возражений, я приказал им построиться и приготовить вещмешки к досмотру. Как и следовало ожидать, трюк удался. Разведчики поспешно выстроились в шеренгу по одному, положив себе под ноги предварительно раскрытые вещмешки. Ко мне присоединились мои друзья: Саид, Алишер и Азам. Я дал команду выложить всё из вещмешков, что было с готовностью выполнено. Потом мы самым бессовестным образом произвели 'досмотр', при этом подыгрывая друг дружке и делая вид, что уже давно 'тащим' службу в Афгане.
  
  Забавно было наблюдать за этой картиной. Растерянные разведчики, смущаясь и запинаясь, отвечали на наши вопросы о том, кто и откуда родом, как там жизнь в Союзе. Они и не подозревали, что стали жертвой жесткого развода. Те, кого они считают 'матёрыми волками', сами пару дней как из Союза. Да ещё и повара. Нет, военные повара, конечно. Но всё же...
  
  А мы не церемонясь, конфисковали у незадачливых вояк армейские значки: 'Классность', 'Воин-Спортсмен', 'Отличник Вооружённых Сил', 'Воин-Комсомолец', объяснив им, что, дескать, в условиях боевых действий подобные атрибуты непозволительная роскошь и вообще ни к чему. Они особо не возражали.
  
  Мы также попутно ознакомились с оформлением записных книжек, некоторые из которых являли собой подлинный образец армейского искусства. Не обошли вниманием фотографии с 'гражданки', родных, друзей, и особенно подружек, стараясь вести себя так же, как и те, кто совсем недавно досматривал нас. Но кроме значков ничего не брали.
  После этого, окончательно войдя в роль, провели небольшой устный инструктаж по правилам поведения на территории пересыльного пункта и вообще в Афганистане. Благо всё это было свежо в памяти, так как нас самих инструктировали на этот предмет совсем недавно. После этого я дал команду разойтись, но не покидать периметр пересылки.
  
  "Трофеи", то есть значки, мы разделили между собой приблизительно поровну, и нацепили их с изнаночной стороны своих хэбэшек. Моя "гимнастёрка" с изнанки была похожа на мундир орденоносца, сплошь увешанный наградами.
  Конечно, мы понимали, что очень скоро наш 'коварный план' раскроется, но это нас мало волновало. Дело было сделано, тем более, нами ни слова не было сказано о том, кто мы и какого срока службы. Просто мы воспользовались ситуацией, а они попались на нашу удочку, и попробуй теперь докажи, кто прав, а кто виноват.
  
  Как мы и думали, на этом представление не закончилось. Надо было видеть выражение лиц наших новых соседей и братьев по оружию - разведчиков, когда вернувшиеся со службы настоящие 'хозяева' пересыльного пункта, построили их во второй раз и начали производить ещё один досмотр. Мы молча сидели на своих кроватях напротив и терпеливо ждали, к чему приведет это действо.
  
  Развязка не заставила себя долго ждать. Наконец кто-то из старослужащих коснулся темы армейских значков. Осознавшие к тому времени, что их самым наглым образом 'нагрели', горе-разведчики, не упустили возможности сделать ответный ход, и в полном соответствии с законами жанра сдали нас с потрохами. Дескать: 'Нас уже досматривали, - вон те... И забрали все наши значки...'
  
  Этот факт произвёл на местных обитателей заметное впечатление. Они с иронией, юмором и должным уважением оценили нашу дерзость и смекалку. К тому времени между нами уже сложились более-менее человеческие отношения. Мы же, в свою очередь, не стали особо скряжничать, щедро поделились с ними добычей, отдав им положенную львиную долю 'улова'. В конце концов, все остались довольны. Может только разведчики не очень.
  
  Изредка к нам наведывался Витёк. Покурим, поболтаем с ним про Союз, Ташкент, про службу и каждый по своим делам, хотя дел-то особых у меня и не было. Иногда, правда, мы занимались разгрузкой и погрузкой машин, приезжающих на пересыльный пункт. Грузили в основном продукты: картошку и лук в сетчатых мешках, коробки с консервами, сахар, муку, соль. Эта работа была скорее приятным разнообразием, отвлекала от невесёлых мыслей, посещающих меня, когда я оставался наедине с собой.
  Несколько раз довелось грузить боеприпасы и продовольствие в вертолёты Ми-6. Вертолёты этой модели поражали своими размерами. Внутри можно было, как говориться, играть в футбол. Вообще верилось с трудом, что эти 'монстры' умеют летать, но, несмотря на свои габариты и прозвище 'корова', эти машины очень обладают высокой мощностью и грузоподъёмностью.
  На гражданке знакомые, более опытные парашютисты, рассказывали, о том как им доводилось 'ходить' на групповую акробатику с вертолёта Ми-6. Сорок человек спортсменов легко умещались на борту и поднимались на высоту более четырёх тысяч метров, чтобы потом выпрыгнуть и построить в свободном падении сложную фигуру - решётку.
  
  Между тем, приближение зимы чувствовалось. Дни становились короче, ночи прохладнее. Все чаще небо заволакивали серые тучи. Пересылка жила своей жизнью. Приходит пополнение; день, два, и вновь прибывшие отправлялись к местам прохождения дальнейшей службы. В один из дней 'ушла' команда поваров в Пули-Хумри. Саид и несколько ребят уехали туда. Файзабад же не спешил принять нас.
  
  Но вот наступило седьмое ноября. Праздник - шестьдесят девятая годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции. Мы позавтракали и по ставшему уже привычным маршруту отправились на аэродром.
  
  Погода стояла ясная. Как ни странно, прилетели вертолёты и забрали нас партиями человек по восемь-десять, исходя из количества спасательных парашютов на борту. Поднявшись на борт винтокрылой машины, я скинул с плеч вещмешок. Привычными движениями просунув руки в плечевые обхваты подвесной системы я перекинул ранец через голову за спину и надел парашют. Вместе с лётчиками помог остальным ребятам облачиться в парашютное снаряжение.
  Один из лётчиков поинтересовался, откуда у меня навыки обращения с парашютом. Я сказал что занимался парашютным спортом. Мне было приятно вновь ощущать знакомую тяжесть за спиной.
  
  До армии несколько раз мне доводилось прыгать и с вертолёта Ми-8. Прыжки с вертолёта отличались некоторыми особенностями. Отделяться от вертолёта нужно было не так, как от привычного для нас самолёта Ан-2, в просторечье 'кукурузника'. Дверь у Ан -2 находится в хвостовой части фюзеляжа. С десантными парашютами выпрыгивают, как правило, сильно толкаясь от порога, лицом в сторону хвостовой части, стараясь при этом плотно сгруппироваться после отделения. Спортсмены с ручным раскрытием парашютов выпрыгивают лицом в сторону кабины, раскинув ноги и руки, в свободном падении плавно переходя из вертикального положения в горизонтальное. С вертолётом дело обстояло иначе. Десантирование происходило обычно на скорости около ста сорока километров в час. Поток воздуха идет не столько спереди как у самолёта, сколько сверху, от лопастей. Помимо всего прочего, вертолёты, с которых мы прыгали, были снабжены пилонами. На них при необходимости крепились пусковые установки для стрельбы неуправляемыми реактивными снарядами. Дверь у вертолёта находится в левой передней части, сразу за кабиной. Самый надежный и безопасный способ десантирования - это аккуратно сгруппировавшись, вынырнуть головой вперёд перпендикулярно борту, а уже потом распластаться в свободном падении.
  
  На моей памяти был случай, когда одна из парашютисток нашего аэроклуба отделилась от Ми-8 так, как спортсмены обычно выпрыгивают из Ан-2. Она уперла правую ногу в передний нижний угол дверного проёма, держась рукой за правую боковую сторону, протиснулась в проём, левой рукой запустила секундомер, закреплённый на запасном парашюте и, оттолкнувшись от борта вертолета, выпрыгнула лицом в сторону кабины, широко раскинув руки и ноги. Никто из парашютистов, находящихся рядом и понять ничего не успел. Поскольку горизонтальная скорость вертолёта была довольно высокая, в следующее мгновенье она ударилась задней частью головы об упомянутый выше пилон, потеряла сознание и расслабленно, словно тряпичная кукла понеслась навстречу матушке Земле. Неизвестно, чем всё это могло закончиться (или скорее, наоборот - очень даже известно), не окажись у нашей 'героини' на голове крепкой и надёжной каски, а на парашюте не менее крепкого и надёжного страхующего прибора ППК-У. На высоте примерно семьсот метров этот прибор ввёл в действие систему раскрытия. Очень удачным оказалось и то обстоятельство, что на запасном парашюте страхующий прибор отсутствовал, так как к счастью, она была уже довольно опытной спортсменкой. Иначе раскрывшаяся 'запаска' с большой долей вероятности могла бы спутаться с основным парашютом, что привело бы к трагичному финалу. Короче, всё обошлось. Девушка в бессознательном состоянии опустилась на землю - ни переломов, ни даже серьёзных ушибов. В общем, повезло.
  
  Между тем, с нами провели небольшой инструктаж по правилам пользования парашютами. Большинство ребят были в явном замешательстве, вызванном таким поворотом событий. Многие по нескольку раз примеривались рукой к кольцу парашюта. У меня тоже были вопросы. К примеру, если вдруг придётся покидать вертолёт над вражеской территорией, то стоит ли вообще дёргать кольцо, если у нас даже оружия нет. Мы уже были наслышаны о суровых нравах местных борцов с правящим режимом и советским военным присутствием, и поэтому нам не оставалось ничего другого, как надеяться на благополучное прибытие в Файзабад.
  На дверце в кабину пилотов висела забавная картинка. Как мне показалось, это была страница из журнала 'Здоровье'. На ней был изображен мужчина с завязанными глазами, идущий по дымящейся сигарете. Он занёс ногу для следующего шага над истлевшей частью. Не трудно было догадаться, что с ним должно произойти потом. По видимому эта картинка была частью антитабачной агитации. Надпись 'Опасный путь' под изображением показалась мне в данных обстоятельствах очень символичной.
  
  Полёт занял примерно около получаса. Высота была приличная, думаю, не меньше трёх тысяч метров. Внизу, везде, куда доставал взгляд, серо-бурый горный ландшафт. Могучие хребты и отроги, напоминающие своими очертаниями исполинских древних рептилий. Некоторые вершины уже были покрыты снегом, и сверкая в лучах солнца, ослепляли своей белизной. Глубокие ущелья и расселины, в которые редко попадал солнечный свет, причудливыми зигзагами разрезали это, казавшееся диким и безлюдным, пространство. Крутые скалистые участки соседствовали с более пологими глинистыми образованиями. Растительности почти не было видно. Деревья к этому времени уже сбросили листву. Изредка встречались небольшие рощицы и отдельно стоящие деревья арчи - местной разновидности можжевельника. Сверху хорошо просматривались русла горных рек, в большинстве своём пересохшие, и паутинки троп и тропинок, говорящих о том, что жизнь здесь всё-таки существует. Подтверждением этому служили и редкие поселения, встречающиеся по пути. Коробочки домов, выстроенных из глины, дворики, огороженные глиняными заборами, квадратики огородов и делянок, дававших жителям этих мест возможность не умереть голодной смертью. Очень не хотелось бы оказаться там - внизу в случае какой-нибудь нештатной ситуации.
  
  Глава 3. Файзабад.
  Полёт закончился благополучно. Вертолёты приземлились на взлетно-посадочной полосе, с одной стороны которой располагался высокий горный массив, а с другой протекала довольно многоводная для этих мест река. Когда мы покинули борт вертолёта, то встретились с группой солдат, по всей видимости, увольняющихся в запас. Они как-то странно смотрели на нас. В их взглядах читалась некая смесь торжества и грусти. Отслужив свой срок, они возвращались домой. Их мысли и сердца уже были устремлены к мирной жизни, в которой не будет больше ни тревог, ни обстрелов, ни долгих бессонных ночей. Но это всё надолго останется в их памяти. Кто-то из них крикнул нам сквозь шум винтов.
  - Удачи вам пацаны! Берегите себя!
  Мы растеряно помахали им вслед. Забрав 'дембелей', вертолёты поднялись в воздух, и полетели за следующей партией пополнения.
  Нас строем повели в расположение полка. Перейдя через реку по широкому мосту, мы вошли на территорию части. Здесь всё говорило о том, что полк находится в зоне самых, что ни на есть, настоящих боевых действий. Периметр был огорожен колючей проволокой, за которой, как нам сказали, было минное поле. Ещё одно проволочное ограждение, затем шли траншеи с огневыми позициями для стрелков, блиндажами, и капонирами для бронетехники. Обилие вооруженных людей и военной техники давали вполне ясное представление о жизни и службе в здешних условиях. На лицах встречаемых нами солдат и офицеров отпечатывалось выражение некой суровости. Во всём чувствовалось скрытое напряжение.
  Мы пересекли почти весь полк. Подошли к рядам больших армейских палаток. Нас построили, провели перекличку и завели в одну из палаток. Внутри оказалось на удивление уютно. Оборудована она была капитально, для длительного проживания. Полы были выстланы досками от ящиков с боеприпасами, такой же доской были отделаны стены на высоту больше метра. Сделано всё было довольно аккуратно, по уму. Палатка была рассчитана примерно на сорок солдат. Два ряда двухъярусных кроватей разделял проход, около метра шириной. В проходе стояли две стойки, служившие опорой всей палатке, по обоим концам, недалеко от выходов, располагалось по печке буржуйке, трубы от которых выходили сквозь крышу наружу через специальное отверстие. Освещение производилось с помощью нескольких электролампочек. Выходы из палатки были снабжены небольшими тамбурами.
  
  Мы расположились в соответствие со своими предпочтениями и утвердившимся к тому времени 'статусом'. Традиционно в армии нижний ярус считается предпочтительней. Удобно тем, что можно и просто посидеть, поставив ноги на пол. Не приходится каждый раз карабкаться наверх, и когда соскакиваешь с кровати, не опасаешься того, что по неосторожности заденешь соседа снизу. Я занял нижнюю койку, недалеко от 'заднего' входа. Туалетные принадлежности и прочую мелочёвку можно было положить в прикроватные тумбочки, стоявшие в каждом кубрике. Через некоторое время нам дали команду идти на обед. Мы построились в колонну по два и направились в столовую.
  
  Солдатская столовая произвела на меня гнетущее впечатление. С чем это было связано, трудно сказать. Может быть, виной тому были пропорции помещения, грубые столы и скамейки, а также почти полное отсутствие естественного освещения. Заляпанный сотнями солдатских сапог бетонированный пол. Обилие незнакомых лиц, десятки глаз. Одни равнодушные, другие презрительно-высокомерные, любопытные. Гомон, суета, усмешки и шуточки в наш адрес типа: 'Вешайтесь, 'колпаки'!' Скорее всего, давило всё вместе взятое. Сложно было сориентироваться среди всего этого. Полк жил своей жизнью. А мы были просто очередной порцией 'мяса'.
  Те, кто находился в полку давно, успели ознакомиться со здешней средой и узнать друг друга поближе. Среди них уже сложились свои взаимоотношения, своя иерархия. Каждому же из нас ещё предстояло найти и занять своё место в этом 'организме', предстояло стать частью этого утвердившегося порядка. И, разумеется, все лучшие места здесь были заняты. Никто не ждал нас с распростёртыми объятиями. Было понятно, что за всё придётся побороться. В таких условиях оказаться на самом дне проще простого, а вот выбраться выбраться оттуда будет уже гораздо сложнее. Вывод один: нужно несмотря ни на что оставаться собой, не терять самоуважение и человеческое достоинство.
  
  Пообедали. Горный воздух усиливал аппетит, и весьма посредственная пища казалась от этого довольно вкусной. Консервы, как я понял, составляли внушительную часть здешнего рациона. После обеда мы немного отдохнули. Затем нас - вновь прибывших, собрали на полковом плацу, где познакомили с офицерами штаба полка и поделили на учебные роты и взводы. Я оказался во втором взводе третьей учебной роты. В этой роте были собраны в основном солдаты тылового обеспечения; пожарные, хлебопёки, повара и прочая не боевая 'братия'.
  Командиром нашей учебной роты назначили старшего прапорщика из сапёрной роты. Большой такой дядька с громоподобным голосом и пышными усами на добродушном лице. Несмотря на внушительную наружность, было в нём что-то располагающее. Командиром моего взвода поставили полную противоположность предыдущему персонажу - прапорщика из ремонтной роты, росточком метра полтора. Мне он напомнил гнома. Бушлат доставал ему почти до колен. Походка шаркающая. Ноги не выпрямляются до конца, и по этой причине штаны в области колен аж вытянулись вперёд пузырями. Это усиливало эффект полусогнутых ног. По скрипучему, крикливому голосу и поведению сразу понятно - вредный мужичок. Большой цигейковый воротник бушлата, распластавшийся на плечах, и кепка с козырьком добавляли ему своеобразного 'сказочного' колорита. Да и фамилия подходящая - Лесовик. В общем, чистый тролль. К нам он обращался по-разному, но мне запомнилось его выражение: 'Ну что, плодово-ягодные!'. Я однажды поинтересовался у него: 'Почему плодово-ягодные-то'? Он, в свойственной ему крикливой манере пояснил, что большая часть призывников, как он выразился- 'жертвы пьяного зачатия'. Особенно отметил при этом выходцев из солнечной Молдавии. Похоже, что для прапорщика это была больная тема.
  
  После построения нас строем привели к расположению роты, ещё раз провели перекличку и инструктаж по правилам поведения на территории части. Установили порядок дежурства по палатке. В обязанности дневальных помимо несения караула под грибком, входило обеспечение чистоты внутри и снаружи палатки, плюс поддержание огня в печках. Объяснили, что целый месяц мы будем проходить курс молодого бойца - КМБ, после чего нас распределят по подразделениям, где нам и придётся 'тащить' дальнейшую службу.
  Назначили нам заместителем командира взвода, одного дембеля, сержанта миномётчика из третьего батальона расположенного в Кишиме, что по дороге в Кундуз, километрах в ста отсюда.
  Это был невысокого роста, коренастый парень. Одет он был в выцветшую полевую форму экспериментального образца. Её так и называли 'эксперименталка', а в Союзе - 'афганка'. Ушитая по фигуре форма была ему почти в обтяжку, что в то время считалось своеобразным шиком, общепринятой нормой среди солдат второго года службы. Его голову украшала кепка всё того же нового образца, все рёбра, изгибы которой были дополнительно прошиты рукой воина-умельца. Она представляла собой настоящее произведение самодеятельной солдатской 'моды', и выглядела, на мой взгляд, скорее забавно, нежели стильно. Но о вкусах, как говорится, не спорят. Поживёшь тут в горах пару лет, повоюешь, неизвестно какие тебе привьются понятия и вкусы.
  
  Кудрявый чуб, цвета сухой соломы, выбивался из-под козырька сержанта. Летний загар ещё не сошёл и был заметен на руках и лице. Серо-зелёные глаза, казалось, тоже выгорели под жарким южным солнцем и выражали огромную усталость. Чувствовалось, что всё уже надоело ему здесь, в этом Афгане. Но было в нём что-то внушающее доверие, в его манере держаться, во взгляде. Он разительно отличался от сержантов, которых мы привыкли видеть в учебной части. Те вечно орущие и занятые поддержанием своего статуса младших командиров. В своём неустанном стремлении угодить уставу и вышестоящему начальству, они совершенно забыли, что есть обычная, человеческая речь и отношения. Да и не могло быть в учебной части Советской Армии человеческих отношений у командира с подчиненным. Это роскошь, позволить себе которую может человек, обладающий реальным достоинством; человек, не нуждающийся в постоянном подтверждении своего авторитета, а просто имеющий его. Именно этого, так не хватало сержантам из ВШП, и с избытком присутствовало у нашего нового замка¹. Он знал себе цену, это чувствовалось по тому, как он держится, как обращается с другими солдатами и офицерами, и как они обращаются к нему. Однако он не кичился этим, и с нами - зелёными, необстрелянными салагами, общался запросто, почти как с равными. Мы же, несмотря на его, более чем благожелательное к нам отношение, конечно, ощущали его огромное превосходство, и ни разу за весь курс молодого бойца никто не посмел подвергнуть сомнению его авторитет. Мы многое узнали у него: о здешних порядках, о взаимоотношениях, о войне... Отвечал он всегда просто и ясно, без бравады и выпендрежа. Часто шутил, иногда и мы позволяли себе незлобные шутки в его адрес. Он относился к ним спокойно, с юмором. Но, конечно, такие отношения у нас установились не сразу. Звали его Толик. Он объяснил нам, что мы для него своеобразный дембельский аккорд.
  
  - Вот пройдете курс молодого бойца, раскидают вас по разным подразделениям, по точкам. Кто здесь в полку останется. Кого в Бахарак, кого в Кишим... А я домой, в Союз. Хватит уже с меня этого Афгана...
  И когда он говорил о доме, его глаза мечтательно озарялись, задорными искорками. Такой свет в глазах бывает у людей находящихся на расстоянии вытянутой руки от исполнения заветной мечты.
  
  Как уже отмечалось выше, день нашего прибытия в Файзабад, совпал с годовщиной Октябрьской Революции. На плацу перед ужином по этому поводу прошло торжественное построение. С речью выступили члены командования полка, говорили долго и скучно, как всегда бывало на добровольно-принудительных мероприятиях того времени. Потом всем полком спели полковую песню. Так как слов мы ещё не знали, а молчать, когда все вокруг так старательно поют было как-то неудобно, просто мычали что-то, стараясь попасть в такт с остальными. Затем все дружно отправились в столовую. На праздничный ужин.
  __________________________________________________________________________
  ¹Замок - сокращение от заместитель командира.
  
  После ужина - вечерняя прогулка. Несмотря на такое романтическое название, это мероприятие в вооружённых силах существенно отличается от такового в обычной, гражданской жизни. Когда я впервые услышал о вечерней прогулке в армии, то подумал, что мол выходят солдаты из казармы на свежий воздух, погуляют немного по части, кто хочет, посидит на лавочке покурит, поговорит о том, о сём с товарищами по службе. Ну, думаю здорово! Перед отбоем немного расслабиться, отдохнуть от постоянного напряга. Хоть кто-то умный, думаю, догадался дать солдату возможность по-человечески распорядиться своим досугом. Если бы ещё и девушки были, то вообще красота. 'Ага! Щас, размечтался...'
  Меня ожидало великое разочарование. Вечерняя прогулка оказалась ни чем иным, как хождением по части строем под управлением сержанта, с песней или же без, в зависимости от ситуации. Длилась она, слава Богу, недолго, минут пятнадцать-двадцать. После чего следовала вечерняя поверка, подготовка к следующему дню и, наконец, долгожданная команда: 'Отбой!' - самая любимая мною команда. Ведь все знают -'солдат спит - а служба идёт!'
  
  Во время вечерней прогулки мы разучивали полковую песню. Горная ночь уже вступила в свои права. Было довольно свежо, изо рта шёл пар. Из труб от печей, обогревающих палатки, валил сизый дым, придавая воздуху приятный, пахнущий человеческим жильём, кисловатый запах горящего угля. Глубокое небо, щедро украшенное мерцающими звёздами, величавым куполом накрывало расположение полка. Горы вокруг создавали впечатление, будто бы гарнизон находится в огромной чаше. В полку соблюдалась светомаскировка, но темнота не была абсолютной, звезды светили ярко и давали небольшое количество света.
  По окончании прогулки мы вернулись в палатку, предварительно почистив сапоги. После прохладной улицы сгрудились у растопленных, пышущих жаром печурок, грея озябшие руки и ноги. Тепло печей согревало и успокаивало, уносило куда-то далеко-далеко, туда, где всегда тихо и спокойно, где всё своё родное. На задумчивых лицах, в глазах солдат смотрящих в никуда, играли блики пламени. Каждый думал о своём, и все об одном и том же. Первый день в Файзабаде близился к концу.
  
  Внезапно снаружи, что-то просвистело и глухо ухнуло, затем ещё и ещё раз. Внутри всё напряглось. Мы переглянулись, чувствуя неладное. Мгновение тишины, и ночь наполнилась невообразимым шумом. Треск очередей, крики команд, топот солдатских сапог, рёв двигателей, залпы орудийных выстрелов. Мы выбежали из палатки, посмотреть на происходящее. Здесь творилось невероятное, фантастическое действо.
  
  Трассы очередей из крупнокалиберных пулемётов и скорострельных пушек, установленных на бронетехнике, раскроили небо на куски, Извиваясь причудливыми огненными гирляндами и закручиваясь в спирали, они устремлялись в непроглядную враждебную темноту, будто бы соревнуясь между собой за право поразить неприятеля. Выстрелы из орудий и танков озаряли ночь короткими яркими вспышками. Грохот их стрельбы сотрясал всё вокруг - и землю, и горы, и воздух. Там, куда они били, цветками из пламени вспыхивали взрывы, громоподобный звук от которых гулким эхом прокатывался по всей долине. Шум стоял такой, что закладывало уши. Солдаты бежали к своим позициям, на ходу застёгивая бронежилеты и надевая каски. Небо из глубокого и таинственного, темно-синего в россыпях звёзд купола, стало плоским как лужа с мутной, кроваво-бурой жижей. Всюду дым и едкий запах гари.
  
  Наш сержант-миномётчик, криками приказывал нам вернуться в палатку. Хотя в этих условиях палатка представлялась сомнительным укрытием, все подчинились. Любопытство, однако взяло верх, и, пробежав по проходу между койками, я и ещё несколько человек выбежали через другой выход, чтобы продолжить созерцать происходящее.
  Недалеко, метрах в двухстах от нашего расположения, находились позиции реактивных установок 'Град', - современной модификации знаменитой 'Катюши'. Той самой, что наводила ужас на фашистов во время Великой Отечественной войны.
  Они споро вступили в дело. Реактивные снаряды, один за другим, выталкиваемые мощной, упругой струёй огня из своих ячеек, горящими стрелами устремлялись к невидимой цели неся разрушение и смерть. Звук был такой оглушающий, что казалось, будто тугое небесное полотно снова и снова рвут на лоскуты. Стремительно пересекая небо, снаряды вонзались в расположенный где-то за Кокчей горный хребет. Они вспыхивали беспорядочной чередой разрывов, разлетаясь на множество безжалостных осколков, распахивая склоны, откалывая куски скальной породы, высекая искры из древних камней. Участь тех, кому предназначалось всё это смертоносное послание, была незавидной.
  
  Вскоре накал артиллерийского огня начал ослабевать. Через некоторое время, звуки залпов и стрельбы, прекратились. Ответный удар продолжался минут десять.
  Мы вернулись в палатку. Все были под большим впечатлением от пережитого. Снова облепили печки, наперебой обсуждая недавнее происшествие. Позже узнали от нашего 'замка', что душманы обстреляли аэропорт, чем и был вызван столь яростный ответный огонь. Я вспомнил обстрел аэропорта в Кундузе, в день нашего прибытия в Афганистан, и подумал: 'Не успеешь попасть на новое место, и вот тебе на - сюрприз от 'духов' тут как тут'. Это становилось нехорошей традицией.
  После отбоя ещё некоторое время не спалось. В мыслях вспыхивали фрагменты увиденного. Размышляя об этом, я обдумывал сложившуюся ситуацию. Что всё это может сулить мне и ребятам, находящимся рядом? Сколько подобных событий готовит нам будущее? Казалось поразительным, что вся эта огневая мощь, эти машины, орудия, адские инструменты, были задуманы и изготовлены с одной целью - уничтожать людей. Понятно, что оружие направлено против врагов, но ведь и мы являемся для кого-то врагами.
  
  - Ну да ладно,-успокаивал я себя.- 'На войне, как на войне'.
  В моём засыпающем мозгу, роились мысли. Конструкторские бюро, где серьёзные люди, в чистой одежде, с умным видом прямо сейчас разрабатывают новые хитрые приспособления для уничтожения себе подобных. Покуривая в перерывах, шутя, попивая кофе, беседуя о политике, культуре, о домашних делах. Для них это обычная работа, - возможность повышать свой профессионализм, сделать карьеру. Всё просто и буднично. После трудового дня они возвращаются домой, к своим семьям, детям. Задумываются ли они над тем, что где-то по другую сторону железного занавеса, также на всю катушку, раскручен маховик создания всё более изощренных орудий убийства? Конечно... Они всегда помнят об этом, не забывают ни на минуту. Это заставляет их работать ещё усерднее. Борьба систем, идеологий не прекращается. Все отстаивают свою правду, своё 'единственно верное' мировоззрение. И самым действенным средством преодоления разногласий, становится старый, добрый силовой метод. Так было всегда, и в наше 'цивилизованное' время ничего не меняется. Принципы: 'Добро должно быть с кулаками' и 'Если хочешь мира - готовься к войне', легко трансформируются в извечное: 'Кто сильнее, тот и прав!' Каждый отстаивает свои ценности, свои представления о добре и зле. И те, и другие ратуют за лучшее будущее для грядущих поколений. Воспитывают детей, стараясь привить уважение и любовь к окружающим людям, к прекрасному. Радуются их успехам, первому слову, первому шагу. Переживают вместе неудачи. И те, и другие читают детям сказки. Правильные сказки, о добрых принцах, отважных героях, мудрых волшебниках, где добро всегда побеждает зло.
  Да... Добро должно быть сильным. Кулаки должны быть крепкими. Все защищают добро. Все хотят обладать силой. Производство оружия не прекращается. На планете накоплены огромные запасы самого разного оружия, от штык-ножей до ядерных боеголовок, применение даже одной из которых способно уничтожить целые города, и навсегда изменить ход мировой истории. Но этого мало, ведь враг не дремлет...
  Целуя малыша перед сном, желая ему спокойной ночи, не принято думать о том, что, вероятно, где-то с конвейера уже сошёл автомат, который может убить твоё чадо; что уже изготовлены близнецы-патроны; миллионы патронов, увенчанных стальными пулями, расфасованы аккуратными равными пачками и закатаны в металлические короба-цинки. Лежат в темноте, терпеливо ожидая своей очереди попасть в обойму, а затем, получив бойком по капсюлю, вырваться из тесного тоннеля ствола и устремиться к выбранной стрелком цели, чтобы забрать чью-то, данную лишь единожды жизнь.
  
  Ночь прошла спокойно. Моя кровать находилась недалеко от одной из печей. Было довольно тепло. Огненные лучики, пробиваясь сквозь узкие щели возле печной дверцы, весело плясали на стенах палатки и кроватях, умиротворяя и создавая ощущение покоя и уюта.
  
  Наступило утро. Мы поднялись, оставили в палатке дневальных, а сами вместе со всем полком вышли на физзарядку. Совершили пробежку вдоль границы гарнизона. Один круг был равен полутора-двум километрам. Мы пробежали пару кругов, затем проделали комплекс утренней гимнастики. После - умывание, утренний развод и завтрак. Потом мы работали на складах и обедали в столовой. Далее опять работы на складах и вечернее полковое построение, ужин, подготовка к отбою и, наконец, отбой. Вот примерно по такой схеме проходили все дни курса молодого бойца. Раз в неделю водили в полковую баню. Никакой специальной боевой подготовки с нами не проводилось, типа, ни к чему она, всяким солдатам-тыловикам. Не знаю, как там было у остальных. Правда, в один из первых дней, провели с нами экскурсию по территории полка, подробно объяснив, что, где, и как. Прошли с нами по периметру полка, вдоль минного поля, особо указав на нецелесообразность прогулок в этой части гарнизона. Показали Штаб Полка, пост номер один - Полковое Знамя, клуб, сгоревший во время одного из обстрелов и восстановленный заново, а также другие достопримечательности.
  
  Примерно через неделю пребывания в полку, нам устроили демонстрацию разных видов вооружения и его боевого применения на полковом стрельбище. Здесь нам показали возможности автоматов АК - 74, АКМ, пулемёта ПК, крупнокалиберных пулемётов ДШК и 'Утёс', снайперской винтовки Драгунова - СВД, ручного гранатомёта РПГ-7, автоматического гранатомёта АГС-17 'Пламя', ручного пехотного огнемёта 'Шмель', одноразового применения. Продемонстрировали, как ведётся огонь из 120мм и 82мм миномётов, а также из кассетного миномета "Василёк", из БМП-1 и БМП-2, из пулемёта КПВТ, которым вооружены бронетранспортёры БТР-70 и БТР- 80. Своей огневой мощью похвастались артиллеристы и танкисты. Даже дали залп из 'Града', по находящемуся километрах в десяти горному массиву, после чего там осталось выгоревшее чёрное пятно, площадью в несколько сотен квадратных метров. На мероприятии присутствовало всё прибывшее пополнение. Офицеры управления находились на наблюдательном пункте, возвышавшемся позади нас. Один из них с помощью громкоговорителя выступал в роли ведущего. Вся демонстрация сопровождалась комментариями, объяснениями и описанием характеристик представленных образцов вооружения.
  
  Ну, в общем, постарались, конечно. Меня почему-то очень впечатлил РПО - ручной пехотный огнемёт, по виду похожий на чертёжный тубус. Разрыв его заряда напомнил небольшой ядерный грибок. Мне показалось, что его поражающая способность ничуть не меньше, чем у гаубицы или танка, только дальность намного меньше. Но всё равно иметь при себе 'мини гаубицу', пусть и разового действия, находясь где-нибудь в горах, было бы неплохо. Правда, весит этот 'Шмель' одиннадцать кэгэ, а это немало, ведь если выходишь надолго, кроме него нужно тащить автомат с боекомплектом, ручные гранаты, каску и бронежилет, воду и еду. Короче, набегает много. Забегая вперёд, скажу, видел сам, что огнемётчики, помимо всего прочего, таскают и по две такие 'трубы'.
  
  Приближение зимы ощущалось с каждым днём сильнее. Солнце появлялось редко, а небо всё плотнее заволакивали свинцовые тучи. Горные хребты вокруг покрылись снегом. Днём мы работали на разных складах: то на продуктовом, то на вещевом, то на артиллеристском. Везде, где только была возможность, мы старались чем-нибудь разжиться. На продскладе, какие-нибудь консервы рыбные, тушенку, сгущёнку или овощную икру. Еда в армии вещь ценная. При активной же физической работе на свежем воздухе, любое дополнение к скромному солдатскому пайку было всегда кстати. Тем более, что удавалось такое не каждый день, да и брали не слишком много - чтобы не засветиться. По одной, две банки.
  
  На вещевом складе можно было прибрать к рукам пару новых фланелевых портянок или скажем вафельное полотенце. Однажды один из моих друзей стащил пару комплектов, теплого зимнего белья, один из которых великодушно подарил мне. Казалось бы, чем можно поживиться на артскладах? Но и оттуда мы умудрялись притащить какую-нибудь ерунду, в виде мешочка с орудийным порохом. Этот порох представлял собой светло коричневые гранулы-цилиндрики, примерно полтора сантиметра длиной и около половины сантиметра в диаметре. Скучными вечерами мы подбрасывали его небольшими пригоршнями в печку, в ответ на это пламя вспыхивало ярче, а печная труба отвечала радостным гудением. Однажды правда мы учудили.
  Сидим, значит, в курилке сапёрной роты, курим, беседуем о всякой всячине. Курилка была сделана на совесть. Она была шестигранной формы, метров около двух в диаметре. Стены из камня выложенные на высоту примерно метр с небольшим. Скамеечки вдоль стен. Крышей беседки служил парашют от осветительной мины натянутый на каркас из бруса. Снаружи вся конструкция была накрыта маскировочной сетью.
  
  Окурки мы бросали в пол-литровую консервную банку из-под кабачковой икры, стоящую на земле в центре курилки. В карманах почти у каждого был орудийный порох. Взяли, насыпали его в эту банку до самого верха, и подожгли. Сами же расселись вокруг на спинках скамеек. Попыхиваем сигаретками. Наблюдаем.
  
  Поначалу порох горел как-то вяло. Несколько горящих гранул лениво вылетели из банки, но уже буквально через пару-тройку секунд столб ревущего огня из банки вырос метров до четырёх в высоту. Ощущение было такое, что пламя вырывается из перевёрнутого сопла ракеты. На нас пыхнуло жаром, да так, что мы просто вылетели из курилки, перескочив через каменные стенки. Крышу прожгло, горящие лохмотья парашюта и масксети колыхались по периметру. Мы кинулись тушить огонь, схватив вёдра из пожарного щита. Воду черпали из находящейся неподалёку бочки с водой. Потушили, конечно, но понимали, что возмездие за содеянное неизбежно. И оно не заставило себя долго ждать.
  Командир нашей учебной роты не оценил нашего самоотверженного поведения при тушении пожара. Его почему-то больше занимал вопрос: 'Что?'- или точнее,- 'Кто?' стал причиной данного происшествия. Предложенная нами версия случившегося, суть которой сводилась к тому, что причина возгорания нам неизвестна, мол: 'Увидели, что курилка горит, и начали тушить...', не внушила ему доверия. Мы были сопровождены на полковой стадион, где длительный бег по кругу, по мнению товарища прапорщика, должен был благоприятным образом повлиять на нашу память.
  
  Мне, конечно, было жаль моих спутников. И хотя я был инициатором данного 'научного эксперимента', брать всю вину на себя я не торопился, поскольку практически все присутствующие проявляли к его результатам самый живой интерес и, так или иначе, внесли в него свою посильную лепту. Бег в горных условиях занятие изнурительное, особенно если на ногах вместо спортивной обуви кирзачи, но все бежали молча как партизаны -память не прояснялась. Минут через двадцать, терпение товарища прапорщика закончилось, или он по доброте душевной посчитал, что мы в достаточной степени искупили свою вину. Короче, он ещё раз слегка пожурил нас и отправил в расположение роты. Мы облегчённо выдохнули. Могло быть и хуже. Намного хуже. Просто хороший попался дядька. Человечный.
  
  Как-то раз, когда мы работали на продовольственном складе, грузили продукты в грузовую машину, к нам подошёл незнакомый прапорщик. Видно было по всему - 'тёртый калач'. Внешне он напоминал бравого гусара. Тёмные, выбивающиеся кудрявым чубом из-под форменной кепки, волосы, густые усы, и проницательные глаза, на загорелом лице. Взгляд открытый, голос сильный. Бушлат с широким дымчатым воротником нараспашку, под хэбэшкой десантный тельник. Одежда и обувь сидели на нём ладно, и вообще ощущалась в нём большая внутренняя сила, уверенность в себе.
  
  Ему стало известно что мы повара, после учебки. Он в свою очередь назвался командиром взвода снабжения из Кишима. Сказал что ему нужны будут два повара, один в офицерскую столовую, другой в солдатскую. Спросил мою фамилию и у Лёши Абаева, а когда узнал что Лёша осетин, сообщил, что любит работать с кавказцами. Судя по всему, здесь на продовольственном складе, он получал провиант, для третьего батальона. Мы как раз занимались погрузкой продуктов, которые должны были отвезти в аэропорт, там перегрузить в вертолёты и по воздуху переправить в Кишим. Всё это означало, что мы с Лёшей с большой долей вероятности можем по окончании КМБ продолжить свою службу в этом самом Кишиме. Но, это ещё, как говорится: 'Бабка надвое сказала'.
  
  Во время нашего карантина, контактов, а тем более стычек с теми, кто давно уже проходил службу в Файзабаде, почти не было, мы всё время были задействованы на работах. По вечерам в расположении роты, мы коротали свободное время за игрой 'в дурака', курили, расспрашивали нашего заместителя командира взвода, Толика, про Кишим. Он рассказывал охотно. Говорил, что живут там не в палатках, как здесь, а в землянках. По его рассказам, горы подходили почти к самым границам гарнизона.
  
  - Выйдешь из землянки ночью, можно по духовским сигнальщикам из автомата пострелять. Они друг дружке какие-то сигналы фонариками передают, ну и когда на посту стоишь тоже поводов много есть пострелять... Если что подозрительное увидишь, или померещится, или звук какой... Выстрелишь пару раз, пошумишь, и сон как рукой снимет. Главное, когда ничего серьёзного нет, длинной очередью не стрелять. Длинная очередь - это сигнал тревоги. Весь батальон на ноги поднимается. Рассказывал сержант, что духи беспокоят не часто, обстреливают расположение батальона из минометов и реактивных установок БМ-13, типа нашей 'Катюши', только, естественно, производят не такие массированные обстрелы, как в кинохрониках о Второй Мировой войне. Снаряды и пусковые установки перевозят на ослах, установят на обратном скате горы и выпускают ракеты по одной. А бывает, что на часовой механизм поставят, а сами спрячутся подальше, чтобы их ответным огнём нашей артиллерии не накрыло.
  -Хитрые они, гады, - говорил Толик. - Ещё есть у них дурная привычка - по нашим праздникам подлянку подкинуть.
  
  
  Глава 4.Файзабадская 'губа'¹.
  Как-то вечером, после отбоя, лежу на своей кровати, пытаюсь заснуть. Гляжу, с верхнего яруса сыпется что-то. Встал с кровати посмотреть, что там наверху происходит. Парнишка, который спал на верхнем ярусе, был направлен в Афганистан после военно-пожарной учебки, родом он был, кажется, из Ярославля. Лежит значит, укрылся одеялом с головой, но непонятный хруст и шорох какой-то слышится. Одеяло приподнимаю, а он там лежит и хлеб жуёт.
  В любом культурном обществе такое поведение было бы признано неприличным, и недостойным. В этих же условиях могло привести к самым нехорошим последствиям. Допустим, притащил ты с собой в кармане кусочек хлеба или сахара, положил в тумбочку, или же так в кармане и оставил. Потом при случае съел. Вроде ничего такого, всё нормально. Но если вдруг какая-нибудь мышка тоже успела приложиться к этому 'лакомству', или просто от грязных рук, то можно подцепить кучу заразных болезней и заразить других. Поэтому такие поступки не встречали понимания и порой довольно жёстко наказывались.
  __________________________________________________________________________
  ¹Губа - на солдатском жаргоне гауптвахта.
  
  В учебке тоже бывали подобные ситуации, и иногда приходилось проводить 'воспитательную' работу с теми, кто попадался на этом. Довольно часто в ход шли не только уговоры и нравоучения, чаще использовались более убедительные методы убеждения в виде подзатыльника или хорошего пинка под зад. Ну и соответственно, общий статус проколовшегося существенно понижался. Конечно, у меня не было права использования этих самых методов. В своё оправдание могу лишь сказать, что в армии, как впрочем, и в обычной жизни, многие вопросы решаются самым действенным способом. Вот и в этой ситуации сработал стереотип.
  Я попросил своего соседа со второго яруса спуститься, и после немногословного вступления, отвесил ему пару оплеух. На этом бы всё и закончилось, но к нам подошли привлечённые шумом ребята, койки которых находились рядом. Когда узнали в чём дело, тоже посчитали своим долгом слегка наподдать 'голодающему'. После, все разошлись по своим местам, дабы предаться сладким чарам Морфея. Ночь прошла спокойно, да и день поначалу не сулил ничего недоброго. Но после обеда заявился командир нашего учебного взвода, прапорщик Лесовик. По его грозному виду было понятно, что он чем-то серьёзно рассержен. Ротный вёл себя более сдержано. Личный состав роты был построен.
  
  После ритуальных: 'Равняйсь! Смирно!', нам сообщили, что причиной столь экстренного построения послужил сигнал из штаба. Было объявлено, что в нашей роте происходят из ряда вон выходящие нарушения армейской дисциплины! Дескать, есть в роте несколько человек, вызывающее и хулиганское поведение которых бросает тень на репутацию всех остальных! Далее следовало сообщение о том, что руководство полка не допустит случаев любой розни, особенно на национальной почве!
  Находясь в строю, и внимательно слушая вступительную часть, я всё пытался понять о ком идёт речь. Мне казалось, я владею довольно полной информацией о жизни нашей роты, и даже о её скрытой стороне. Ни какой национальной разобщенности в роте не было. Да, ребята кучковались небольшими 'семейками' по земляческому и национальному признакам. Также своими группами жили те, кто успели подружиться во время службы в учебных частях. И здесь уже многие успели познакомиться, завязать новые дружеские отношения, но всем как правило удавалось ладить. Если и случались разногласия, то уж никак не на почве национальной неприязни. Простые условия армейской жизни, очень быстро расставляют всё на свои места. Здесь сразу становится ясным, кто есть кто, и каждый занимает соответствующее место. Нехорошее, смутное предчувствие начало вдруг обретать более конкретные очертания, когда прапорщик, неприятным, истеричным голосом, извергая клубы пара на холодном воздухе, начал зачитывать список возмутителей спокойствия. После декларации каждой фамилии, он выдерживал паузу, устремляя суровый взор на строй и дожидаясь, когда названный выйдет и сделает три шага вперёд. При этом он сопровождал выходящего таким злобным взглядом, что окажись у прапорщика вместо глаз пулемёты, никому не удалось бы сделать и шага. Я не сильно удивился, когда услышал свою фамилию, ибо уже понял, откуда дует ветер. Выйдя из строя я сделал три шага вперёд. Когда оглашение списка закончилось, и все нарушители оказались перед строем, прозвучала команда: 'Кругом!', и мы развернулись лицом к строю.
  
  Таким образом, перед личным составом роты оказались все участники вчерашнего события, кроме одного разумеется, оказавшегося, как было заявлено, жертвой 'межнациональной' разборки. Я взглядом отыскал его. Он стоял, во второй шеренге, с отсутствующим видом отведя глаза в сторону. На его губах играла едва заметная, торжествующая улыбка.
  Прапорщик Лесовик, ещё некоторое время расхаживал между строем и нами, сотрясая воздух и брызгая слюной. Его пламенная речь, по-видимому, была призвана вызвать у присутствующих чувство праведного гнева и всеобщего осуждения к нам. Для усиления эффекта он периодически приближался, чтобы потрясти кого-нибудь из нас за отворот бушлата, или несколько раз ткнуть кулаком или указательным пальцем в грудь. Но несмотря на все свои старания, желаемого результата он не добился. Всем было ясно, что настоящая причина не названа. Хоть мы и прослужили вместе совсем немного, узнали друг о друге достаточно, чтобы сделать определённые выводы.
  Мне надоело слушать ахинею, которую несёт прапорщик. Я попытался возразить, но тем самым только вызвал взрыв негодования с его стороны. Спорить с ним было бесполезно. Такие как он всегда знают всё лучше остальных. Казалось, он получает огромное удовольствие от того, что подвернулась такая удобная возможность, на законных основаниях проявить своё служебное рвение, и всё происходящее сейчас было для меня лишним тому подтверждением.
  Командир же нашей учебной роты, который был почти вдвое крупнее Лесовика, принимал участие во всём этом мероприятии, как мне показалось без особого энтузиазма. Так... По долгу службы...
  
  После этой нудной процедуры нам было приказано вернуться в строй. Затем вся рота строевым шагом двинулась к зданию полкового клуба, куда уже стекались колоннами военнослужащие из других подразделений. Намечался концерт, посвящённый какой-то памятной дате. В клубе собрался почти весь личный состав полка, естественно кроме тех, кто нёс в это время боевое дежурство и находился в охранении.
  
  Клубом называлось здание довольно внушительных размеров. Внутри было просторно, потолок высокий. С одной стороны находилась сцена, зрительские места террасами уходили от сцены вверх к задней стене, в которой имелись окошки для кинопроекторов, как в обычных кинотеатрах. Когда все расселись, на сцену вышел один из офицеров управления полка. Это был то ли замполит¹, то ли начальник штаба полка. Воцарилась тишина. Он начал свою речь сдержанным и суровым тоном, и сообщил примерно следующее: 'Прежде чем перейти к основной части мероприятия, я вынужден довести до сведения всего личного состава, что в полку произошло чрезвычайное происшествие. В штаб поступил сигнал, о том, что среди молодого пополнения одной из рот происходят случаи конфликтов на национальной почве'. Его речь становилась всё эмоциональнее. Он продолжал.
  
  - Иногда встречаются ещё безнравственные элементы, подобные волчатам, вылезшим из своей норы и готовые кусать всех на своём пути, сеять разлад, и беспорядок...
  Офицер зачитал список нарушителей и приказал подойти к нему. Мы вышли на сцену и предстали теперь перед широкой аудиторией. Подобно актеру играющему драматическую роль, офицер продолжал всё более вдохновенно, изо всех сил стараясь достучаться до сознания присутствующих. Короче говоря, весь смысл сказанного им сводился к тому, что: 'В то время, когда вся Советская Страна делает огромные шаги по пути перестройки, и Советская армия находится на передовых рубежах... Тем более, здесь, в зоне боевых действий, всё ещё находятся несознательные элементы, которые хотят жить по своим волчьим законам...', и так далее.
  
  Я снова хотел было возразить, сказать, что происшествие действительно имело место, но никакой национальной подоплёки не было. Дескать, сугубо воспитательное мероприятие. Но как только я открыл рот, говорящий как заорал: 'Молчать!' Похоже, никого не интересовал мой взгляд на произошедшее, и мне ничего не оставалось, как просто стоять и ждать окончания этого спектакля. Основным аргументом за то, что этот инцидент, имел национальный характер, оказалось следующее обстоятельство. Потерпевший был, как уже говорилось, родом из Ярославля, и следовательно русским по национальности. А среди нас не оказалось ни одного с русской фамилией. Два узбека-Алишер и Азам, туркмен -
  _____________________________________________________________________________
  ¹Замполит - заместитель командира по политической части.
  
  Худайули, азербайджанец Алик, и я - татарин из Ташкента. Одним словом - чурки.
  Видимо, именно этот факт позволил светлым головам из штаба полка, сделать единственно верное умозаключение. Понять их, конечно, можно, если в полку начнут происходить межнациональные конфликты, это приведёт к самым нежелательным последствиям. Следовательно, руководство полка должно было вести политику пресечения малейших проявлений, любого раскола и конфронтации среди военнослужащих. Мы были как раз удобной возможностью, чтобы показать всем серьёзность отношения к подобного рода нарушителям. Когда говорящий закончил, и я всем нутром ощутил, как нас 'постигла всеобщая ненависть и презрение²' личного состава полка, мы, в сопровождении вооружённого конвоя, покинули клуб. Выйдя из ярко освещённого помещения мы окунулись в тёмную прохладу ночи.
  Я облегчёно вздохнул. Как гора свалилась с плеч. Моя 'впечатлительная' натура была утомлена таким чрезмерным вниманием к своей скромной персоне. Более же всего возмущало, что нас не совсем заслужено выставили в таком неприглядном свете.
  
  Конвой проводил нас до здания полковой гауптвахты. Здание было сооружено из бутового камня, коего в здешних местах было в изобилии. Мы вошли внутрь, прошли по коридору, затем нас завели в кабинет коменданта. Там находилось два офицера. Тот, что сидел за столом, был в звании старшего лейтенанта, внешне он был похож на азербайджанца. Он что-то писал в большом журнале, и когда мы вошли, даже не посмотрел в нашу сторону. Второй,- молодой лейтёха², светловолосый с голубыми глазами на простодушном лице. По внешнему виду казалось, что он совсем недавно окончил военное училище и попал в войска. Он приказал нам построиться перед столом коменданта в одну шеренгу, снять шапки, бушлаты, брючные и поясные ремни, вынуть из карманов все предметы. Мы, неспешно, с некоторой нарочитой небрежностью, выполнили его приказ. У троих из нас с собой были комсомольские билеты, они были положены на стол перед старлеем³. Бушлаты и шапки повесили на вешалку, остальные вещи поместили в шкаф, стоящий у стены. Старший лейтенант продолжал делать в журнале какие-то записи и пометки, до сих пор не удостоив нас ни единым взглядом. Наконец он разобрался с журналом. Отложил его в сторону, взял в руки комсомольские билеты, как бы обдумывая что-то. Откинувшись на стуле он бросил на нас пронзительный изучающий взгляд, слегка склонив голову к правому плечу и приподняв левую бровь. В его взгляде читалось чувство полного превосходства, а на губах играла лёгкая ироничная ухмылка.
  
  - Ну что, 'граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы...' - произнёс он цитату из всем известной советской кинокомедии, и после короткой паузы добавил: 'Не служится спокойно?'
  Сам по себе вопрос был скорее риторическим, и не требовал немедленного на него ответа. Мы продолжали стоять молча, ожидая что последует дальше. Комендант вернул комсомольские билеты на стол, оставив один в руках, раскрыл его и громко зачитал фамилию и имя. Названный, как того требовал устав строевой службы, услышав свои данные, громко ответил: 'Я!' Всё с тем же выражением на лице старший лейтенант задал несколько вопросов общего характера, наверное, чтобы иметь представление лично о каждом. Познакомившись с одним, он переходил к следующему..
  
  ____________________________________________________________________________
  ¹Цитата из текста присяги военнослужащего Вооружённых Сил СССР: 'Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся'.
  ²Лейтёха - лейтенант на армейском сленге.
  ³Старлей - сокращение от старший лейтенант.
  
  Когда в его руках оказался мой билет, он по фотографии отыскал меня взглядом, с лёгким кавказским акцентом зачитал мои фамилию и имя. Я должным образом ответил. Как и всем он задал мне пару вопросов. Отвечая на вопросы офицера, я старался держаться спокойно и независимо.
  - Ташкент... Чиланзар, - произнёс он с загадочной ухмылкой. - Да... Знаю я вашего брата... Сплошное хулиганьё...
  
  - А этого... - после короткой паузы обернувшись к молодому лейтенанту и указав большим пальцем в мою сторону, сказал он, - по окончании курса молодого бойца в полку лучше не оставлять. Куда-нибудь подальше желательно отправить. С такими спокойного житья не будет...
  Молодой офицер, стоявший до сих пор с отсутствующим выражением лица, взглянул на меня теперь как-то по- особому, похоже переваривая услышанное от старшего товарища. Даже мои спутники после слов коменданта автоматически повернули головы и, выглядывая друг из-за друга, посмотрели в мою сторону, будто надеясь увидеть во мне что-то новое, незамеченное прежде. Такое их поведение показалось мне дурацким. В ответ на это я раздражённо цыкнул на них, что в некоторой степени охладило их интерес.
  
  Сам я тоже был несколько смущен таким к себе отношением, ведь всегда считал себя добропорядочным молодым человеком. К примеру, и в школе, и в техникуме, и даже в учебной части я был на хорошем счету. Через неделю службы в учебке, по приказу командира роты меня назначили командиром отделения, хотя это воспринималось мной скорее как обуза, чем поощрение. Тем не менее, я старательно выполнял свои обязанности, и пусть особо не выслуживался, нареканий в мой адрес не было. И вот тебе раз. Вдруг узнаёшь о себе что-то новое. Ощущаешь себя как самый, что ни на есть настоящий преступный элемент.
  Так как гауптвахта была переполнена, после того, как мы покинули кабинет начальника гауптвахты, нас пятерых 'поселили' в одиночную камеру. Железная дверь с небольшим окошком была заперта снаружи при помощи согнутого пополам прутка арматуры, в сантиметр-полтора толщиной и общей длиною более метра. Эта скоба играла роль своеобразного замка и продевалась через металлические ушки на двери и косяке. Пока один конвоир отпирал дверь, второй стоял с автоматом наизготовку, отрезая нам путь к выходу. Наконец, мы оказались в камере. В соседней с нами камере сидели пленные 'духи'- человек шесть. Мы видели их сквозь решётчатую дверь, когда шли по коридору. Они были одеты в свою традиционную одежду. Широкие штаны, накидки, вокруг головы чалма. Было немного неуютно от мысли, что сейчас между нами и 'духами' стоит почти знак равенства. В стенах этого заведения и мы, и они - невольники. Позже я узнал, что это родственники членов местных бандформирований. Их 'взяли' с целью обмена на пропавших, и, возможно, находящихся у душманов, наших или афганских военнослужащих.
  
  Наша камера была метра три-четыре длиной и около метра шириной. В верхней части стены, находящейся напротив двери, было зарешёченное окошко размером примерно тридцать на тридцать. Через это окошко в камеру попадал воздух не только свежий, но и достаточно холодный. Ночи в горах бывают довольно прохладными даже летом, а уж в конце осени и подавно. Ночь выдалась ясная, луна светила ярко. Даже в камере было достаточно света. Пол был грунтовый и неровный, в центре от ног арестантов образовалось углубление. Сидеть можно было только на корточках. Лежать тоже можно было только на полу, но этого при такой температуре совсем не хотелось делать. Короче, выбор был невелик, посидишь немного на корточках, с непривычки ноги быстро затекают, потом стоишь, прислонясь к холодной каменной стене. Замерзнешь, сделаешь комплекс разогревающих упражнений.
  - Во влипли мужики...
  -Точно знаю. Это чмо нас заложило.
  - Вот теперь будем здесь задницы морозить.
  -Ни присесть по человечески, ни прилечь.
  - Да... Диванчик бы здесь не помешал...
  - Ага, ещё телевизор...
  - Холодильник полный еды...
  -Не, пацаны. Лучше не холодильник... Печку бы сюда.
  - Сигареты есть у кого?
  -Есть несколько штук...
  -У меня тоже парочка есть. Когда запахло жаренным... Спрятал вот тут... Под этой фигнёй на колене.
  - А что мало так?
  -Ну ты наглый, да? За это спасибо скажи... Главное аккуратно вытащить, чтобы не сломались...- сказал Алик пытаясь достать спрятанную заначку.
  
  На военной форме область колена обычно усиливается дополнительным слоем ткани. Азербайджанец Алик, услышал от кого-то, что если отпороть, небольшой участок шва, получается вполне приличный кармашек, в котором можно незаметно пронести на губу что-нибудь необходимое, например сигареты. Чем он и не преминул воспользоваться.
  - А спички есть?
  - 'Были бы спички, был бы рай', - вставил я цитату из ходового в то время анекдота.
  Те, кто понял шутку, сдавленно, чтобы не привлекать к себе внимание караула, засмеялись.
  - Дай ему дерьма, дай ложку...
  Опять сдавленный хохот.
  - Не, серьёзно мужики, какой толк от сигарет, если спичек нет.
  - О... Мы уже стихами заговорили...
  - Да есть... Есть спички.
  - Оба на... Живём ребята...
  - Ага... Ребята - жеребята...
  - Али, давай закуривай... И по кругу...
  -Ты там слушай, возле двери. А то, если запалят с сигаретами, вообще вилы будут...
  - Какие ещё вилы? Куда уж хуже? Что расстреляют что ли?
  - Ну, расстрелять может и не расстреляют, но арест продлят - как пить дать...
  - Да, не хотелось бы застрять здесь надолго ...
  Так как из нас, только трое свободно владели русским языком, данный разговор пестрел весьма колоритными вставками и оборотами на узбекском, туркменском и азербайджанском языках.
  
  Мы курили по очереди, делали по одной затяжке и сразу передавали следующему, чтобы сигарета не тлела вхолостую. В тесном пространстве одиночки, сизый, табачный дым повис густым туманом. Если в этот момент пожаловали бы гости, нам не поздоровилось бы. Докурили без приключений. Камера проветрилась. Время от времени передёргивало от холода. Иногда в тишине было слышно, как чьи-то зубы выбивают дробь. Этот факт немедленно приводил к всеобщему веселью, и вызывал приступ хохота.
  
  -Интересно, ужин будет, или нет?
  - Да порубать не мешало бы. Чего-нибудь горяченького...
  -Не, ну должны покормить. Не фашисты же...
  И действительно, через какое-то время в коридоре, за дверью, послышались голоса и оживление. Затем раздался звук извлекаемой из ушек нашей двери ребристой арматуры. При извлечении она издавала звук похожий на быструю барабанную дробь, на выходе задевая дверные ушки каждым ребром. Дверь отворилась, и в ярком прямоугольнике света, хлынувшего в камеру, возник силуэт конвойного.
  - Выходи на ужин! - громко произнёс он, точно таким же тоном, каким тюремные надсмотрщики разговаривают с арестантами в кинофильмах.
  Щурясь от яркого света электрической лампочки, освещающей коридор, мы по одному вышли из своей 'берлоги'. Осмотрелись. В конце коридора находилось ещё несколько человек без бушлатов, шапок и ремней, что позволяло сделать вывод, что это тоже арестанты. Они с любопытством разглядывали нас. По их виду было понятно, что они старше нас по сроку службы. Подошли к ним, поздоровались. У торцевой стены стоял щит, сколоченный из досок. Поставили его на невысокие козлы, получился вполне приличный стол. По краям из таких же досок были сооружены скамейки. Так как всем места не хватило бы, за стол садились по очереди. Первыми, конечно, 'старики'. Еда, принесенная из солдатской столовой в специальных бачках, была ещё теплая. Мы стояли, облокотившись о стены и ждали своей очереди поужинать. Наши новые знакомые ели не спеша, попутно задавая нам вопросы, кто такие, откуда, за что на губу попали и так далее. Рассказали им всё как есть, так мол, и так. Они сидят, жуют, и с видом эдаких бывалых 'росомах' на нас поглядывают, да посмеиваются. Один из них говорит: 'Я как раз в штабе полка был, когда этот стукач пришёл вас сдавать замполиту... Козлов здесь не любят, теперь ему нормально служить не дадут. Он кто по специальности? Пожарный? Значит попадёт к нам, в хоз.роту... Трогать его никто не будет... Кому охота потом на губе сидеть? Просто по уставу загоняют. До самого дембеля летать будет как трассер¹. Но, и вас... Скорее всего, по точкам² раскидают. Кадетам тут дополнительные хлопоты ни к чему. Залётчики³, в полку долго не задерживаются.
  
  Наконец они завершили трапезу, вышли из-за стола, не соизволив убрать за собой посуду, и возвратились в свою камеру. Видимо, так здесь было заведено, самые молодые едят в самом конце, следовательно, окончательная уборка места приёма пищи, мытьё посуды возлагается на них, то есть в данном случае на нас. Мы быстро убрали за ними, и накрыли стол для себя. Уселись, переглянулись в предвкушении удовольствия, и принялись за еду.
  
  В этот самый момент дверь гауптвахты, находящаяся метрах в десяти от нас в другом конце коридора с противным скрипом отворилась, и на пороге появился прапорщик Лесовик. Заприметив нас, он как-то весь напрягся и втянул голову в ворот бушлата. Решительным шагом, слишком широко для своего роста расставляя ноги, словно пытаясь заполнить собой весь коридор, он двинулся прямо на нас. Выражение его лица было недобрым.
  Продолжая жевать, мы не отрываясь, смотрели на него, про себя гадая, какой фортель собирается выкинуть этот тип.
  _____________________________________________________________________________
  
  ¹Летать как трассер - на солдатском жаргоне, означает выполнение приказаний и прихотей старших по сроку службы, и более авторитетных военнослужащих. Трассер - трассирующий патрон, пуля которого при полёте, оставляет светящийся след.
  ²Точками в вооружённых силах называют расположенные отдельно заставы, воинские гарнизоны, посты.
  ³Залётчик - нарушитель армейской дисциплины, уставного порядка, попавшийся на нарушении.
  
  - Аааа?! Что это у нас тут такое?! - ещё не дойдя до половины коридора, проорал он зловещим голосом.
  
  -Ужинаем, товарищ прапорщик,- ответил я за всех тоном как можно более кротким, дабы несколько смягчить его пугающе-воинственный настрой.
  
  Но трюк не сработал. Намерение Лесовика было написано у него на лбу. Лишним тому подтверждением было то, что, проходя мимо нашей камеры, он, не сбавляя шага, правой рукой прихватил с собой согнутую арматуру, служившую замком. Она стояла прислоненная к стене. С арматурой в руке он подошёл к самому столу, по обеим сторонам которого восседали мы. Прекратив жевать, мы как затравленные звери, с опаской глядели на него. Таким мы видели его впервые.
  
  -Ужинаем?! - багровея и трясясь от бешенства, как нервнобольной прокричал он. - Ужинают они! И он с силой пнул по торцевой части стола снизу вверх. Обут он был в тяжёлые армейские полусапожки. Удар получился довольно мощным, дощатая столешница одним концом взмыла в воздух, посуда, пища, чай разлетелись во все стороны. Мы вскочили, рефлекторно защищаясь руками и отворачивая лица. Часть пищи, и ещё достаточно горячего чая, конечно, попала на нас. Если бы дело происходило на гражданке, это, скорее всего, было бы последним подвигом этого чучела. Не помогла бы ему и арматура в руках. Но сейчас превосходство было на его стороне и, чувствуя свою безнаказанность, он схватил второй конец металлической скобы левой рукой, и истошно завопив: 'Марш в камеру, сукины дети!', - со зверской гримасой занёс арматуру над головой, намереваясь обрушить её на нас. Я сидел у края стола, справа от него, и к тому моменту, как он опрокинул стол, был уже на ногах. У меня за спиной находились два моих 'подельника', дальше тупик. Отступать было некуда. Преодолев дикое желание отшвырнуть прапорщика толчком ноги в живот, пока он только замахивался, я инстинктивно поднырнул ему навстречу. Слегка ткнул его в грудь правым плечом, придерживая от падения руками и отводя немного в сторону, тем самым, создавая проход для, рывка к камере. Мои кореша, находившиеся у меня за спиной, не замедлили воспользоваться удобным моментом, и, пригнувшись, друг за дружкой устремились к спасительной двери камеры. Прапорщик нанёс первый удар по пробегавшим сзади меня. Я являлся помехой на его пути, и он, чтобы достать до них, слегка перестарался, приподнялся на носки и вытянул руки. Арматурная скоба высекая искры ударила по каменной стене. Двое сидевших с другой стороны стола уже огибали рассвирепевшего прапора со спины. В этот момент он заносил своё орудие для повторного удара. Когда первая пара, смешно пробуксовывая при повороте, забежала-таки в камеру, я тут же рванул за ними, немного опередив вторую двойку, и по двум глухим ударам и вскрикам: 'Ой ..ля!',- донёсшимся сзади, понял, что кому-то повезло куда меньше моего.
  
  Последний из забегавших на ходу захлопнул за собой дверь, по которой пришелся ещё один удар. Всё произошло очень быстро. Орудуя арматурой Лесовик что есть мочи орал благим матом, израсходовав при этом, должно быть, большую часть своего лексикона. Оказавшись в камере, и тараща друг на друга глаза, мы нервно смеялись. Все находились в состоянии лёгкого шока всё ещё не веря в то, что так легко отделались. Даже те, кому досталось, деланно кряхтя и постанывая, с болезненными гримасами, ошалело улыбались, потягиваясь и прогибаясь спиной. По всей видимости, заметив что жертвы слишком юрко ускользают, прапорщик засуетился и просто не успевал хорошенько замахнуться. Два удара хоть и достигли цели, были скорее отчаянной попыткой, зацепить хоть кого-то и, слава Богу, не нанесли пацанам серьёзного вреда.
  
  Мы были возмущены, таким к себе отношением и, отряхивая одежду от частиц пищи, наперебой высказывались о случившемся. Половина фраз, конечно, была произнесена на родных языках присутствующих, но общий смысл был примерно следующий:
  
  - Вот же чмо! Чуть не убил... Гадёныш!
  - Совсем, что-ли озверел, да?
  - Поесть нормально не дал! Сучара!
  - Встречу этого психа на гражданке, придушу!
  Такое поведение Лесовика вряд ли было вызвано желанием восстановить справедливость. Просто у этого типа, похоже, не всё было в порядке с головой. Садистские наклонности явно давали о себе знать. Видимо, таким образом он пытался компенсировать чувство собственной неполноценности. Небольшого роста, не отличающийся ни внешностью, ни, как показывает жизнь, особым интеллектом, он срывает свою злобу на окружающих. Думаю, ему самому пришлось несладко в бытность его солдатом - срочником. Таких обычно в армии не жалуют, гасят и морально и физически, всегда подтрунивают над ними. И порой приходится из кожи вон лезть, чтобы доказать хотя бы самому себе, что ты что-то из себя представляешь.
  Тем не менее, дверь в камеру всё ещё была не заперта снаружи. Он мог бы открыть её и войти, но благоразумно не сделал этого. Неизвестно ведь, как поведут себя эти чурки, то есть мы, оказавшись загнанными в угол. Я ожидал услышать знакомый уже звук, вставляемой в проушины арматуры, с некоторой опаской поглядывая в сторону двери. Но в коридоре было тихо, и я почти успокоился.
  
  Внезапно дверь снова распахнулась, и в проёме возник ненавистный нам Лесовик. Вид у него был разбойничий. Кепка сдвинута почти на затылок, бушлат нараспашку. На лице выражение торжества и безумной радости. Словно после долгой разлуки он неожиданно встретил своих закадычных друзей. Было понятно, что столь эффектное появление прапора не предвещало ничего хорошего.
  -Ну!- прокричал он, прищурившись, вглядываясь в полумрак камеры. - Хорошо поужинали, плодово-ягодные?!
  Предусмотрительно сместившись подальше от выхода: 'Мало ли чего ещё можно было ожидать от этого типа?', - мы молчали, исподлобья глядя на него злыми глазами. Он наклонился в правую сторону, и когда распрямился, в руках у него оказалось оцинкованное ведро. Не успели мы опомниться, как он с криком: 'Вот вам! Добавка!' - размахнулся и выплеснул содержимое ведра на пол камеры. Мы мгновенно расступились, прижавшись спинами к стенам камеры, чтобы не попасть под выплеск. Дверь камеры захлопнулась, за ней послышался грохот запора, и ехидный голос Лесовика.
  - Дышите глубже! И спокойной ночи!
  
  Послышались удаляющиеся шаркающие шаги, и затихающий скрип раскачивающегося в его руке ведра. Я не сразу понял, в чём подвох. Подумал, что он специально намочил пол, чтобы было холодно и сыро, и невозможно было присесть. Но уже через пару секунд стал понятен коварный план злобного 'карлика'. Глаза заслезились, в носоглотке противно засвербело. Мы закашлялись.
  - Хлорка, сука! Этот гад в воду хлорки подмешал! Чмо болотное!
  - Вот же змей!
  Вдобавок к этому мы высказали ещё множество самых 'добрых' пожеланий, в адрес товарища прапорщика, и всей его ближайшей родни, но в целом, ситуацию это облегчило лишь отчасти. Все расстегнули гимнастёрки и стали дышать через ткань одежды, чтобы не получить ожог носоглотки и дыхательных путей парами хлора. Так дышать было легче. Спустя час-другой, то ли мы привыкли, то ли хлор улетучился, но стало можно дышать и, не закрываясь хэбэшкой.
  Через некоторое время мне захотелось в туалет, я стал звать конвоира. Он пришел, и я объяснил ему причину, по которой вызвал его. Он позвал второго, выпустил меня, и велел своему напарнику отвести меня в туалет.
  
  Признаюсь, идти в туалет под стволом автомата мне раньше не доводилось. Туалет находился во дворе, был сколочен из досок. Дверь не закрывалась, а может, её не было вовсе, не помню. Короче присел я, а этот охранник стоит освещаемый луной, со стволом наперевес напротив, метрах в трёх, и 'пасёт' меня. Я ему: 'Слышь браток, ты что, так и будешь стоять и глазеть?' А он мне: 'По уставу не положено, оставлять арестованных без присмотра... И разговаривать с ними тоже!'
  
  - А ты со мной не разговаривай, просто ствол немного в сторону поверни, а-то как-то сложно сосредоточиться. И вообще, я не больной, чтобы пытаться бежать? Куда тут бежать-то? Сам посуди...
  Он недовольно наморщил лоб, отвёл автомат немного в сторону, и повернулся полубоком, контролируя меня боковым зрением. Потом он сопроводил меня обратно.
  Когда дверь камеры затворилась у меня за спиной, сокамерники, весело зубоскаля, поздравили меня с облегчением. Всю ночь мы не сомкнули глаз, боролись с холодом, с помощью физических упражнений, подбадривали друг дружку. Выкурили все свои заначки, рассказывали анекдоты и, конечно не забывали прапорщика, поминая его самыми 'ласковыми' словами. Ночь казалась бесконечной. Когда за решёткой забрезжил рассвет, мы были совершенно обессилевшими но, тем не менее, приободрились. Утро словно прибавило сил. Оно принесло с собой новые звуки. Где-то чирикали птички, своим радостным щебетом приветствуя новый день. Их бодрое пение поднимало настроение, отвлекало от невесёлых мыслей. Через окошко доносились голоса, урчание двигателей машин, гарнизон просыпался. В коридоре гауптвахты тоже слышались признаки жизни. После холодной ночи заключённых по очереди выводили для отправления естественных нужд. Мы тоже просились в туалет. Когда же дверь, наконец, отворилась, никто из нас не двинулся с места. Напротив, все как бы съёжились, напряглись, слегка прищурив глаза, и поджав губы, уставились на нашего общего недруга Лесовика, стоящего в дверном проёме.
  
  - Ну как отдохнули, плодово-ягодные?- с издёвкой спросил прапорщик. - Хорошо спалось?
  - Нормально, - ответили мы нестройным хором неприветливых голосов, выжидающе глядя на него.
  - Ну вот и ладушки, - с доброй улыбкой на лице, словно никаких эксцессов между нами и не бывало, сказал прапорщик. И продолжил: 'Тогда вперёд на зарядку, догоняйте роту, а потом будете работать на артскладах'.
  Он отошёл в сторону, пропуская нас к выходу. Мы по очереди выходили из камеры, и направлялись туда, где нас ждала свобода. Относительная, конечно, но всё же.
  Сначала, забрали у начальника караула свои ремни, чтобы не потерять штаны. Когда мы шли по коридору, очень неуютно было ощущать за своей спиной, присутствие этого прапорщика-психопата.
  Я шёл, иногда поворачивая голову немного в сторону, стараясь видеть его краем глаза, и не выпускать из виду надолго. Когда мы оказались на улице, все облегчённо вздохнули. Наскоро сбегали в туалет и трусцой припустили к расположению своей роты.
  
  Рота только что построилась для утренней пробежки. Мы заняли место в строю, затем по команде повзводно побежали по периметру части. Несмотря на общее утомление, после бессонной ночи утренний бег показался мне очень увлекательным занятием. Пробежали как обычно два круга, затем комплекс общеукрепляющих упражнений. Потом подготовка к утреннему разводу, развод, завтрак. После завтрака мы строем пришли на артиллеристские склады. До обеда перетаскивали снаряды для установки 'Град'. Каждый снаряд был уложен в отдельный деревянный ящик и был длиной более двух метров, весил не меньше полуцентнера. Работали не спеша. Да и куда было торопиться. После обеда то же самое. Устали сильно, ночь без сна, проведённая на губе давала о себе знать. Вечером мы уже собирались снова идти на гауптвахту, но нам объявили, что мы помилованы - на первый раз. Пострадавшего от наших действий солдата, перевели в другой взвод. Видимо, по его же просьбе.
  
  Глава 5.Зима.
  Курс молодого бойца заканчивался. Дни становились всё короче и холоднее. Выпал снег. Однажды, после завтрака нас повели на полковое стрельбище для проведения учебных стрельб. Здесь собралось всё молодое пополнение полка. Нам объяснили правила поведения на стрельбище и порядок выполнения упражнения.
  Задача заключалась в следующем. На огневом рубеже было оборудовано несколько огневых позиций. Вызываемый боец принимал положение для стрельбы лёжа на одной из них. У каждой огневой позиции находился офицер, который должен был руководить действиями стрелка.Так как лежал снег, на позициях были устроены лежанки из сложенных плащ-палаток.
  Стрельба производилась из АК- 74, калибра 5,45 мм. Каждому выделялось двенадцать патронов. Мишеней было три, ростовая на двухстах метрах, ростовая на двухстах пятидесяти, и мишень, называемая 'пулемётный расчёт' на трёхстах метрах. Стрелять следовало короткими очередями, чтобы патронов хватило на все мишени.Руководство полка находилось на возвышающемся позади нас наблюдательном пункте и следило за общим ходом мероприятия.
  Когда начались стрельбы, в морозном воздухе запахло порохом. Наконец пришла моя очередь. Я, конечно, волновался. Это был первый раз в моей жизни, когда я взял в руки автомат. До армии я частенько захаживал в тир пострелять из пневматической винтовки. Однажды стрелял из малокалиберной винтовки на соревнованиях по парашютному многоборью. Но из боевого автоматического оружия я ещё ни разу не стрелял.
  Так случилось, что когда в учебке проходили стрельбы, я находился в госпитале. Сорвал мозоль на занятиях по физподготовке, потом наряд по столовой. Видимо 'дискотека' в посудомоечной способствовала попаданию инфекции под кожу. В результате через несколько дней рука распухла как боксёрская перчатка и меня положили в госпиталь. Руку прооперировали. Даже присягу мне пришлось принимать в больничной робе. Просто зачитал текст присяги, расписался и всё. Ни тебе автомата, ни торжественной обстановки.
  
  Стараясь совладать с волнением, я подошёл к огневой позиции, на которую мне указали. Старший лейтенант, руководящий стрельбой производил приятное впечатление. Ростом выше среднего, спортивного телосложения, аккуратный и подтянутый. Прямой взгляд. Лицо открытое и доброжелательное.
  Он дал мне команду приготовиться к стрельбе. Его спокойный и ровный голос помогал успокоиться, сосредоточиться. Я улёгся на приготовленное место. Следуя инструкциям лейтенанта, я пристегнул рожок, снял предохранитель, поставив его в положение для стрельбы очередями. Затем не спеша передёрнул затвор, тем самым, дослав патрон в патронник. Офицер объяснил, что прицельная планка установлена на постоянном прицеле, т.е. на шестистах метрах, и чтобы попасть в мишень, находящуюся ближе этого расстояния, необходимо целиться немного ниже. Уперев локти в землю, ощущаемую под плащ-палаткой и снегом, а приклад в правое плечо, я доложил: 'Рядовой Тагиров к стрельбе готов!' Последовала команда: 'Огонь!'
  
  Я сделал вдох, задержал дыхание, прицелился и спустил курок. Раздался треск автоматной очереди. Ближайшая ростовая мишень плавно завалилась на спину. Так как навыка стрельбы очередями у меня не было, выпущенная очередь получилась длиннее, чем следовало бы, - патронов в пять.
  Офицер, стоящий рядом, сквозь шум стрельбы громко прокричал: 'Тише ты! Патронов не хватит...' И глядя на падающую мишень, радостно добавил: 'Завалил-таки!..'
  
  Осознав свою оплошность, я прицелился в следующую фигуру. Очередь вышла короткая, в два-три патрона. Эта мишень тоже рухнула.
  - Здόрово! - сказал старлей.- Теперь пулемётный расчёт...
  Я выстрелил по третьей мишени, и она послушно опрокинулась.
  -Есть! Помогай соседям! - подсказал офицер.
  У стрелка справа ближайшая ростовая мишень всё ещё стояла. Не долго думая, я прицелился и выстрелил по ней. При этом раздался всего один выстрел. Патроны закончились. Мишень упала.
  -Рядовой Тагиров стрельбу закончил! - отрапортовал я, ощутив, как волнение и напряжение уступают место чувству удовлетворения от хорошо выполненного задания.
  -Разрядить оружие! Контрольный спуск! На предохранитель!
  Я выполнил команды, и когда поднялся, старший лейтенант с улыбкой произнес: 'Молодец! Хорошо стреляешь!'
  - Спасибо. Служу Советскому Союзу... - улыбаясь, ответил я, и вернулся в строй.
  
  Думаю, что большая часть заслуги от того, что я удачно выполнил упражнение, принадлежала именно этому офицеру. В тот момент я ощутил в нём старшего товарища и друга. Своими грамотными инструкциями и доброжелательным отношением он очень помог мне.
  Когда стрельбы были завершены, оказалось, что из всех стрелявших в этот день молодых бойцов, только двое отстреляли на 'отлично'. Этими двумя оказались я и ещё один сержант медик по имени Мансур. Кстати, тоже из Ташкента. Нас вызвали перед общим строем и от имени управления полка объявили благодарность. Мы одновременно сделали глубокий вдох, и после короткой паузы над заснеженным среди Афганских гор полковым стрельбищем, прозвучало отрывистое: 'Служим Советскому Союзу!'
  
  Наступил декабрь. Зима. Время нелёгкое для местного населения, вынужденного бороться за выживание в этих неприветливых краях. Дефицит всего - еды, топлива, медикаментов. Отсутствие таких привычных для современного человека, электричества, водопровода, газа. Но эти люди в большинстве своём не знали ничего лучшего. Их предки жили так, так живут они сами, так же будут жить и их дети. Для стороннего наблюдателя, привыкшего пользоваться, так называемыми, благами цивилизации, такая жизнь была бы просто невыносимой. Никакого просвета, никакой перспективы, никакого света в конце тоннеля...
  Конечно, были среди жителей этих мест и богатые, и бедные, сытые и голодные, были образованные и неграмотные, были счастливые и несчастные. Они привыкли к жизни в этих условиях. Эти горы были их домом. Они знали здесь каждую тропу, каждый родник, каждую гору. Наверное, они даже любили эти места. Быть может, для них эти горы были почти живыми существами, несли с собой память предков, являлись персонажами местных легенд и сказок.
  Люди могут приспосабливаться к любым условиям жизни, даже самым суровым. Откуда берётся в человеке эта способность к выживанию? Откуда такая жажда жизни? Человек находит смысл существования даже в самых неподходящих для этого условиях. И часто бывает так, что чем более суровы условия жизни, чем больше сил затрачивает человек, для того чтобы выжить, тем сильнее он ценит эту жизнь.
  
  Зимой жизнь в горах как бы замирает. Жители горных селений в течение всего тёплого времени года готовятся к зиме. Заготавливают дрова, очень дорогие в этих краях, запасают впрок провиант для себя и корм для скота. Здешние горы, не самое удобное место для земледелия и животноводства, но, тем не менее, испокон веков люди практикуют здесь и то, и другое. Выращивают рис, пшеницу, рожь, ячмень, овощные и бахчёвые культуры, фрукты. Прилагаются огромные усилия, чтобы получить довольно скромный по обычным меркам урожай. Здесь пасут овец и крупнорогатый скот - дающий молоко и мясо. Содержат птицу, в основном кур. Волы заменяют здесь трактора. С их помощью пашут землю, а также обмолачивают зерно. При этом запряженные парой волы ходят по кругу волоча за собой тяжёлое бревно. Когда смотришь на это, с трудом верится, что на дворе конец двадцатого столетия. Лошади здесь являются как средством передвижения, так и рабочей силой при производстве земледельческих работ. Ослы служат транспортным средством и используются в основном как для передвижения верхом, так и для перевозки грузов вьючным и тягловым способом. Свиней здесь не держат. Мясо свиньи у мусульман считается нечистой пищей.
  
  Иногда в эти места заходят караваны, снаряжённые из верблюдов. Эти выносливые, сильные, животные ассоциируются у меня с пустыней, и было как-то непривычно видеть их, горделиво бредущими, среди заснеженных гор. Они проходят сотни километров в жару и в холод, через пески и горные перевалы, перевозят самые разные грузы, товары. В этой стране, где напрочь отсутствуют железные дороги, да и автодороги проложены далеко не везде, караваны идеальное средство для перемещения грузов. Вот и используют здесь с незапамятных времён вьючных животных. Пусть скорость невелика, зато высока проходимость.
  Весь этот регион покрыт плотной сетью больших и малых караванных путей и троп. С юга на север, с востока на запад и обратно ежедневно в течение многих веков возят торговцы свои товары. На Востоке торговля всегда считалась самым прибыльным делом. Даже здесь, в этом захолустье, товарообмен идёт как на внутреннем, так и на внешнем рынке.
  
  Провинция Бадахшан, столицей которой является Файзабад, граничит на севере с Таджикистаном, на востоке с Пакистаном. Есть также небольшой участок на северо-востоке граничащий с Китаем. В условиях войны, наряду с традиционными для Востока товарами, караваны стали использоваться оппозицией для перевозки оружия и боеприпасов. Китай и Пакистан щедро снабжали здешних борцов с официальным режимом, всем необходимым. Да и находящиеся далеко отсюда страны-члены Северо -Атлантического альянса всеми силами противились зарождению в Азии ещё одного Социалистического государства. С середины восьмидесятых в Афганистан начали поступать всё более совершенные виды оружия. Вот и шли сюда тайными тропами, невзирая на капризы погоды, караваны, груженные смертоносной поклажей.
  
  Контролировать всю протяженность границы в условиях гор и пустынь не представлялось возможным. Поэтому стратегия противодействия проникновению военной помощи извне, базировалась на контроле маршрутов движения моджахедов и караванов снабжения.
  
  Дабы сделать борьбу с мятежниками более эффективной, разведывательное управление Советских войск проводило активную работу по расширению своей агентурной сети. С наступлением зимы условия службы в частях ОКСВА¹, также заметно осложнялись.
  Заставы, находящиеся в основном в стратегически важных пунктах, несли боевое дежурство и днём и ночью. Даже морозными зимними ночами, на путях наиболее вероятного перемещения 'духовских' караванов, продолжали устраиваться засады. Доставка продовольствия, топлива, боеприпасов в отдалённые гарнизоны, была затруднена. Плохая погода порой делала невозможным использование вертолётов.
  
  860й Отдельный Мотострелковый Полк (860 ОМСП), дислоцировавшийся в провинции Бадахшан, считался одной из самых сложных в плане снабжения Советских частей на территории Афганистана. Труднопроходимая, большей частью грунтовая дорога, изобиловала сложными участками и постоянно минировалась душманами. Прохождение колонны на Файзабад было непростым испытанием, как для командования, так и для всего личного состава полка. Ввиду того, что из-за разлива реки Кокчи, часть дороги затапливало водой, провести по этому маршруту колонну можно было только после
  ___________________________________________________________________________
  ¹ОКСВА- Ограниченный Контингент Советских Войск в Афганистане.
  
  понижения уровня реки. Обычно это мероприятие проводилось в конце лета, начале осени. Чтобы не позволить духам обстреливать колонну, большая часть людей, была вынуждена почти целый месяц, находиться в горах, и жить в окопах, контролируя господствующие высоты. В остальное время снабжение полка осуществлялось по воздуху. Выручали лётчики. Благо в Файзабаде был аэропорт.
  
  Глава 6. Кишим.
  В первых числах декабря курс молодого бойца завершился. Учебные роты расформировали. Ребят распределили по подразделениям. Те, кто оставался в полку, уже 'тащили' службу в ротах и отдельных взводах, вникали в тонкости армейского жития-бытия. Меня всё-таки направляли в Кишим, и мы находились в ожидании вертолётов.
  
  Наш 'замок' Толик демобилизовался. В день отправки мы впервые увидели его одетым в парадную форму и шинель с артиллеристскими петлицами. В руке он держал дипломат. Обнялись на прощание.
  
  - Ну бывайте мужики...
  
  - Давай Толян! Спасибо тебе за всё! Удачи на гражданке! Оторвись там за нас по полной!
  
  - Ничего скоро сами оторвётесь... Берегите себя...
  
  - Не боись, прорвёмся!
  
  Анатолий запрыгнул в кузов грузового автомобиля, где находилось ещё несколько дембелей. Они подхватили его дипломат и помогли ему взобраться. Он ещё раз обернулся, помахав нам рукой. Машина, меся колесами глину, смешанную с выпавшим ночью снегом, покатила по грунтовой дороге, подпрыгивая на ухабах и раскачиваясь из стороны в сторону. Мы ещё некоторое время смотрели вслед удаляющемуся грузовику. Его вид вызывал во мне двоякое чувство - радость за тех, кто в нём, и тоска от осознания того, как далеко нам до того дня, когда мы, вот также отправимся домой. Наконец машина повернула направо в сторону КПП и исчезла из поля зрения. Мы возвратились в свою палатку.
  
  В один из солнечных, декабрьских дней, нас привезли на взлётку. Пока мы ждали вертушки, у меня сильно разболелся живот. Поблизости туалета не оказалось, а так как вылет мог произойти в любой момент, отлучаться не рекомендовалось. Мы не улетали как нарочно долго, около получаса. Когда же стало совсем невмоготу, я хотел отойти, и присесть тут же за уложенными штабелями деревянными ящиками из-под боеприпасов. Не знаю, были они пустыми или нет, но как только я вознамерился претворить свой замысел в действие, дали команду на посадку в вертолёты. Облом получился жёсткий.
  
  Полёт до Кишима показался мне бесконечно долгим. Меня аж пот прошиб. Очень уж мне не хотелось, чтобы моё появление в новом месте стало позорным. В Кишиме мне предстояло служить еще, по крайней мере, полтора года, и в первый же день прославиться подобным образом было бы ой как некстати. Грешным делом я уже подумывал, оставить небольшой 'презент' вертолётчикам. Но ни ведра, ни ещё чего-нибудь подходящего на борту не оказалось. На всём протяжении полёта я боролся со своей 'внутренней природой', и даже не мог толком рассмотреть то, что делалось за иллюминаторами.
  
  Вертолеты сначала летели высоко, но в какой-то момент один за другим нырнув вниз, юркнули в ущелье и полетели, виртуозно лавируя между сопок. С правой стороны почти вровень с нами проплыла сопка, на вершине которой располагалась застава. Ближайший к нам склон был изрыт воронками от взрывов. Этот факт очень красноречиво говорил об интенсивности боевых действий в этих местах.
  -Час от часу не легче, - мелькнуло у меня в голове.
  Солдаты, находящиеся на заставе, радостно махали пролетающим вертолётам руками. Я совершенно не разделял их радости, и в буквальном смысле, с нетерпением ожидал приземления. Когда наш вертолет наконец-то приземлился и дверца отворилась к ней за почтой и продуктами, хлынула толпа солдат. Я пулей выскочил наружу. Первыми, произнесёнными мною в Кишиме словами, были: 'А туалет здесь где?!'
  Мне указали на находящееся неподалёку одиноко стоящее, сколоченное из досок сооружение. Я галопом сиганул к нему, на ходу перемахнув траншею в полный профиль. Подбегая к туалету, я боялся, что он окажется занятым. К счастью, мои опасения оказались напрасными.
  
  Определили меня во взвод снабжения батальона. Со мною вместе туда же попали Санёк Племянов из Рыбинска, таджик Раджабов Анвар и Исмаилов Алишер из Намангана.
  Как я уже говорил выше, мы с Алишером служили вместе в учебной части. Он был в отделении, командиром которого какое-то время приходилось быть мне. Роста он был выше среднего, крепкого сложения. Немного скуластое лицо правильной формы. Большие чёрные глаза и такие же чёрные как смоль волосы ёжиком. В учебке, в отделении, которым командовал я, было несколько ребят из Намангана. Все они очень плохо говорили по-русски, и часто пытались использовать это как уважительную причину в случае, если что-то складывалось не так. С тех пор как мы попали в Афганистан, Алишер старался держаться рядом со мной. Я был единственным человеком из тех, кого он знал в течение относительно длительного времени. Если у него что-то не ладилось, он обращался ко мне за советом или помощью. Учился он быстро, всё схватывал на лету. С Сашкой Племяновым мы познакомились уже в Файзабаде. Он оказался компанейским и толковым парнем.
  Землянка взвода снабжения находилась в ряду других - между землянками особиста и офицерской столовой. Спуск к землянке был в пять-шесть ступеней. За дверью небольшой коридорчик - тамбур, ведущий вправо в основное помещение. Размер спального помещения был примерно пять на пять и высотой около двух с половиной метров. Слева у входа располагалась 'пирамида' с оружием и боеприпасами, в которой находилось около десяти единиц АК-74 и один пулемёт Калашникова или ПКМ. Снизу на небольшой полке были аккуратно сложены подсумки с автоматными магазинами, в каждом четыре рожка по тридцать патронов. Здесь же хранились комплекты химзащиты.
  
  Далее, изголовьем к левой стене стояли несколько двухъярусных солдатских кроватей. В дальнем правом углу располагались ещё две или три такие кровати, изголовьем к правой стене. Между кроватями у дальней стены был втиснут письменный стол. В комнате было два оконца, служивших днём источником света. Одно располагалось под потолком, в дальней стене над письменным столом, другое - в стене справа, недалеко от входной двери. Так как помещение было небольшого размера, обогревала его одна печка - 'буржуйка'. Находилась она справа от входа.
  
  Встретили нас как родных. Накормили вкусным супом, принесённым из офицерской столовой, в которой только что закончился обед. Суп был приготовлен из очень тонкой вермишели. Картошка была нарезана ровными маленькими кубиками. Батон из вакуумной целлофановой упаковки слегка отдавал спиртом. Такой хлеб я ел первый и последний раз за всю свою службу.
  Нам сообщили, что повар из офицерской столовой, приготовивший этот замечательный суп, отправился на дембель, теми же вертолётами, на которых прибыли мы. По-видимому, это было последнее приготовленное им на чужбине блюдо.
  Когда мы пообедали, один из 'снабженцев' - Толик Провоторов, позвал с собой Алишера и меня. Он решил показать нам солдатскую и офицерскую столовые, где нам предстояло кашеварить. Толик до нашего прибытия готовил на солдатской кухне и страшно обрадовался тому, что прислали двух поваров.
  - Вот классно!..- делился Толик с друзьями своей радостью. - Теперь одного поваром на ПАКи¹ поставят, другого в офицерскую столовую, а я им быстренько покажу, что и как, а сам буду кайфовать... Лафа!
  Толик показался мне весёлым и общительным парнем. Худощавый и подвижный, словно на шарнирах, не упускающий возможность отпустить какую-нибудь словесную остроту. Светло-русые, слегка волнистые волосы, сильно выраженный кадык, играющий в такт произносимым им словам. Роста он был высокого - за метр восемьдесят. Однако был во взводе снабжения ещё один солдат, который сразу же привлекал внимание своим высоким ростом. Звали его Дима, фамилия Костин. Как я узнал позже, рост его составлял два метра и три сантиметра. Родом он был из Волгограда. На гражданке занимался баскетболом.
  
  Кишимский гарнизон, на территории которого размещался 3й МСБ, 860 го ОМСП, представлял собой почти квадрат со стороной около трёхсот метров. По всему периметру проходило минное поле, расположенное между двумя рядами колючей проволоки, натянутой на столбики из железобетона высотою метр с небольшим. Расстояние между внешним и внутренним проволочным заграждением было метров десять. Поле давно заросло густой травой, чертополохом, местами кустарником и тростником. Оно было заминировано противопехотными минами, как нажимного действия, так и осколочными минами растяжками, которые взрывались при зацепе, тонкой стальной проволоки, едва заметной даже днём. Почти по центру с севера на юг, гарнизон пересекала дорога, ведущая из Файзабада. Эта дорога была главной транспортной артерией Бадахшана соединявшей его с остальной территорией страны. У северного въезда в периметр, справа от дороги, если смотреть на север, на небольшом пригорке, располагался пост, сооруженный из глины и камня, и именуемый - второй КПП. Первый контрольно пропускной пункт находился у южного въезда, справа от дороги, если смотреть на юг. Это была небольшая башенка, так же вылепленная из камня и глины, с крышей из досок и камыша, вымазанных толстым слоем глины. По обеим сторонам дороги росли деревья, преимущественно вязы, талы и ясени. Метрах в двухстах от первого КПП, начинался уездный город Кишим. Сказать по правде, назвать его городом можно было с большой натяжкой. По нашим меркам, это был обычный кишлак. Самыми высокими здесь, были, пожалуй, двухэтажное управление ХАД², и ещё несколько домов. Западная граница расположения батальона проходила по заболоченной местности, сплошь заросшей камышом, достигающим трёх-четырёх метров в высоту. Этот густой камышовый 'лес', длиной метров триста и шириной метров восемьдесят, скрывал минное поле от обзора. В эти заросли было опасно соваться, так как никто не знал точных границ минного поля. Поговаривали, что помимо нашего минного поля кое-где остались и мины от некогда дислоцировавшихся на этом месте подразделений Кундузского разведбата.
  
  Здесь находился, стратегически важный для всего батальона объект - родник с кристально чистой и холодной водой. Вода родника сохраняла свежесть и чистоту даже в самую жаркую погоду. Охраняли 'Родник' солдаты из миномётной батареи. Их наблюдательный пост располагался, на втором уровне глинобитной башни. Башенка эта в высоту была метров пять-шесть. Камыши подходили вплотную к самой башне. Представляю, как жутко было нести боевое дежурство на этом посту в тёмное время суток, особенно в ветреную погоду. Заросли камыша колыхались, подобно морским волнам, при этом, шелестя жёсткими листьями и полыми стеблями, издавая шорохи и прочие таинственные звуки, заставляя часовых напряжённо вслушиваться и всматриваться в эту кажущуюся живой массу. Наверняка, время смены караула или наступление рассвета было настоящим облегчением для солдат, дежуривших на этом посту. ____________________________________________________________________________
  ¹ПАК - полевая автомобильная кухня. ²ХАД - (дари -Хадамат-э амниййат-э давлати - Служба государственной безопасности) - название службы гос. безопасности в Демократической Республике Афганистан.
  
  Толик Провоторов показал нам столовую и солдатскую кухню. Солдатская столовая находилась неподалёку от родника. Это было помещение, стены которого были сооружены из камня и глины, оконные проёмы были прямоугольной формы, вытянуты в горизонтальном направлении, высотой около полуметра и длиной метр-полтора. Застеклены они были литровыми банками, уложенными днищами наружу. Банки располагались рядами - один поверх другого, скреплялись между собой при помощи раствора из глины, в результате получилось нечто, напоминающее стеклоблоки и пчелиные соты. Столовая была разделена на отсеки. У каждого подразделения был свой отсек, где располагались дощатые столы и скамейки, опорой которым служили вкопанные в землю гильзы от танковых снарядов. Места были рассчитаны по количеству солдат. Соответственно за ротами, коих в третьем батальоне было три - седьмая, восьмая и девятая, были закреплены более просторные помещения, а за отдельными взводами помещения поменьше. Отдельных взводов в батальоне было пять: взвод снабжения, связи, разведывательный взвод, зенитно - ракетный взвод (ЗРВ) и танковый. В столовой отдельные взводы ввиду небольшого количества солдат объединялись по два-три в отсеке. Седьмая рота занимала левый край столовой, затем шли места восьмой и девятой рот, в следующем располагались столы ЗРВ, танкистов и снабженцев,и наконец в крайнем правом помещении находились столы взвода связи и разведчиков.
  
  Крыша столовой, как впрочем и крыши всех остальных сооружений третьего батальона, была сделана из досок от снарядных ящиков, уложенных по брёвнам. Сверху этот накат покрывался толстым слоем раствора из глины и соломенной трухи. Эта смесь в Азии называется саман и широко используется в строительстве, особенно в сельской местности. Также из самана возводят стены одноэтажных строений, делают заборы - дувалы. Его же используют как штукатурный раствор. Благодаря низкой теплопроводности, дома из глины получаются довольно удобными с точки зрения поддержания температурного баланса. Зимой в них относительно тепло, а летом прохладно. Несколькими метрами правее здания столовой стояли три автомобиля ЗиЛ-131, на базе которых были установлены полевые автомобильные кухни ПАК-200. Цифра - двести - означает, что одна такая машина может использоваться для приготовления пищи на двести человек. Стояли они к 'камышовому лесу' передом, а к батальону задом. В кунге одного из них и готовилась солдатская похлёбка. Остальные два были закрыты и использовались в очень редких случаях. От камышовых зарослей ПАКи отделял каменный забор. Он был около двух метров в высоту и левой своей частью примыкал к зданию столовой. Длиной он был метров пятнадцать. Справа, там, где забор заканчивался, стоял тракторный прицеп, предназаначенный для сбора и вывоза мусора со всего батальона.
  
  После короткой экскурсии по солдатской кухне, мы вернулись к расположению взвода снабжения, рядом с которым, как уже говорилось, находилась офицерская столовая. Входная дверь столовой была обращена на запад. Сразу перед входом находился батальонный плац, на котором проходили общие построения и развод наряда. Помещение для приёма пищи было заглублено примерно сантиметров на семьдесят. Дверь была невысокая, к ней спускались три - четыре ступени. Толик вошёл, вернее сказать, поднырнул внутрь. Мы за ним.
  
  В помещении, размером примерно шесть на пять, находилось несколько столов, почти таких же, как и в солдатской столовой. Те, что располагались слева вдоль стен, буквой П, были длиной метра по три - три с половиной. Справа от входа вдоль боковой стены располагался стол поменьше. Как объяснил Толик, за маленьким столом принимали пищу офицеры штаба батальона, за другими - все остальные. Дальше располагалась, собственно, кухня, в которую вела дверь, находящаяся в правой части дальней от входа стены. Чуть левее этой двери находилось раздаточное окошко. Кухня имела размер около шести метров в длину и примерно два с половиной в ширину. Дверь открывалась вправо внутрь кухни, сразу у двери, вдоль правой стены находился разделочный стол. Слева, у стены граничащей с обеденным залом, располагалась небольшая полевая кухня КП-75, с одним котлом для первого, другим - для второго, и бачком для приготовления горячих напитков. Топливом для этой системы служила солярка. Солярка заливалась в топливный бачок снабжённый насосом для нагнетания давления. Из этого бачка топливо поступало в форсунку, где нагревалось в змеевике, и в разогретом состоянии распылялась через сопло, образуя огненный факел. Из корпуса полевой кухни, через крышу, выходила асбестовая труба, по которой дым выходил наружу. Копоть от сгорания солярки просачивалась через щели в корпусе печи, в результате чего верхняя часть стен и потолок кухни были чёрными от гари.
  - Как там тебя зовут? - ещё раз спросил меня Анатолий.
  - Аким, - ответил я.
  - Короче... Ты будешь поваром в офицерской столовой... - тоном, не терпящим возражений, произнёс Толик. Он немного тянул слова и говорил слегка через нос. Такая манера говорить была распространена среди уличной шпаны и у нас в Ташкенте.
  Он продолжал: 'У тебя здесь есть три помощника - кочегар, официант и посудомойщик. Скоро обед, я тебя с ними познакомлю. Твоя задача три раза в день готовить еду для офицеров, их здесь около пятидесяти человек. Каждый раз надо будет уточнять в штабе, у дежурного по батальону, на сколько именно человек готовить. Главное, чтобы они оставались довольны. Первое время я буду тебе помогать, покажу, что к чему. А потом уже сам будешь 'шуршать'.
  Я понимал, что в сложившихся обстоятельствах у меня не было лучшей альтернативы. Во время обучения в военной школе поваров нас не очень-то баловали практическими занятиями по приготовлению пищи. Чаще мы были задействованы на всяких хозяйственных работах. Иногда, правда, случалось готовить и мне, скажем, какой-нибудь кулинарный шедевр наподобие картофельного пюре или компота из сухофруктов. Небольшой навык в приготовлении пищи у меня всё же имелся. Семья у нас была большая, и дети часто помогали маме готовить еду. Пожарить картошку или яичницу, сварить какой-нибудь простецкий супчик труда для меня не составляло. До армии, на аэродроме 'Аранчи' Ташкентского авиаспортклуба, где мы занимались парашютным спортом, нам нередко приходилось заботиться о пропитании самостоятельно. Иногда мы с друзьями выезжали в горы где жили в палатках и готовили пищу в котелках на костре. Всё это могло оказать мне сейчас большую помощь. Единственной проблемой было то, что я никогда не готовил на такое количество людей, но это уже были детали. Учиться придётся очень быстро, на ходу.
  Алишера Толик планировал назначить поваром на ПАКи в солдатскую столовую. Там расклад был несколько иной. Готовить нужно было примерно на двести пятьдесят человек, особых деликатесов там никто не требовал, просто готовить из того, что выдавалось на продовольственном складе.
  - Но если уж совсем уж какую-нибудь 'чуму' приготовишь... - инструктируя Алишера, развёл руками Толик. - Тут уж, конечно, можно от солдат батальона и в бубен получить.
  В помощь повару на солдатскую кухню назначался наряд из числа солдат, в количестве четырёх человек. Они должны были натаскать на кухню воды, помочь повару получить на складе продукты принести их на кухню, сделать заготовку, т. е. почистить овощи, перебрать крупу. Еду раскладывали в специальные металлические термосы, внутренняя часть которых ёмкостью десять литров была изготовлена из нержавеющей стали. У каждого подразделения были свои собственные термосы, исходя из количества ртов. Накрывать на столы должен был наряд по подразделению, во главе с дежурным.
  
  Между тем, пока мы совершали ознакомление с пищеблоком батальона, приблизилось время обеда. Толик повёл нас на продовольственный склад за продуктами для приготовления пищи. Предварительно он послал одного бойца из нашего взвода - Колю, за нарядом по солдатской кухне. Тот быстрым шагом отправился в сторону ПАКов.
  - Бегом Екамазов! - прикрикнул на него Толик.
  Солдатик, не оборачиваясь, перешёл на легкую трусцу, лениво передвигая полусогнутыми ногами, шаркая при этом кирзовыми сапогами по земле. Большая пластмассовая фляга в чехле из ткани защитного цвета, висящая на его ремне, смешно запрыгала, раскачиваясь из стороны в сторону.
  По пути на склад, Толик подошёл к одной из землянок, находящихся тут же возле плаца и постучал в дверь. Через минуту дверь отворилась, и на пороге появился прапорщик, которого мы уже видели здесь. Именно он привёл нас в землянку взвода снабжения по прибытию. Мы с Алишером, как того требовал устав, козырнули прапорщику.
  - Рядовой Тагиров.
  - Рядовой Исмаилов, - ответил Алишер с заметным акцентом. Ему всё еще с трудом давалась речь на русском языке.
  - Прапорщик Сагайдак, - представился он.
  Сейчас представилась возможность рассмотреть его получше. Среднего роста, суховатый и жилистый, лет сорока на вид, серо-зелёные глаза на загорелом, скуластом лице. Кепка и полевая форма были выцветшими от солнца и многократной стирки. Волосы, брови и усы, были такого же соломенного цвета. Под хэбэшкой надет десантный тельник. Прапорщик производил впечатление человека спокойного и доброжелательного. Щурясь от солнечного света, он окинул нас любопытным взглядом.
  - Что Провоторов, молодая смена? - озорно подмигнув нам с Алишером, и переведя взгляд на Толика, спросил он.
  - Да, вот двух поваров прислали. Я им всё показал. Вот этого на ПАКи хочу попробовать... А этого, - он кивнул в мою сторону,- в офицерскую столовую... Ну, конечно под моим чутким руководством. Так что, думаю, всё будет чики-чики.
  - Ну, вот и отлично, - прикрывая за собой дверь, сказал обитатель землянки.
  
  Склад располагался неподалёку и пока мы шли к нему прапорщик задавал нам вопросы, откуда мы родом, чем занимались на гражданке. Когда прапорщик Сагайдак отпирал дверь склада, к нам подошёл солдат невысокого роста. На его одежде, особенно в области передней поверхности бёдер, у карманов штанов и нижней части рукавов имелись следы засаленности и копоти.
  -Познакомься,- обратился ко мне Толик, кивая в сторону подошедшего. - Это 'Кардан', кочегар из офицерской столовой. Будет тебе помогать. С ним не пропадёшь...
  
  'Кардан' был ростом не выше метра шестидесяти. Коренастый, форма сидела на нём мешковато. Шапка тоже была как будто примята. Волосы тёмно-русые, густые брови, глаза дымчатого цвета, взгляд тяжёлый, буд-то бы размытый. Тут подоспел наряд из солдатской столовой. Получили продукты. 'Кардан' помог мне отнести всё в офицерскую столовую. Толик вкратце распорядился, что нужно делать.
  Слышь 'Кардан', ты пока печку запали, на первое и на чай воды нагрей. Картошку, лук почистите. Я сейчас Алишеру в солдатской кухне быстро покажу, что и как, и приду к вам. Только смотрите, продукты не прощёлкайте¹.
  
  Когда мы вернулись в столовую из склада, там находились ещё два солдата, один азиатской, а второй европейской наружности. Мы поздоровались с ними. Один из них, узбек по национальности, оказался из Хорезма. Смуглолицый, пухлощёкий и немногословный. Глаза чёрные, колючие. Своей манерой всё время избегать прямого
  ____________________________________________________________________________
  ¹Прощёлкать коробкой - на солдатском жаргоне означает, допустить непростительную оплошность, потерять бдительность, утратить в результате неосмотрительности что-либо ценное.
  
   взгляда он напоминал мне хитроватого визиря - персонаж восточных сказок. Служил он в миномётной батарее, а в офицерской столовой исполнял обязанности официанта. Другой, светловолосый, немного полноватый, с серо-голубыми глазами на круглом, добродушном лице, как оказалось, был родом из Украины. Служил он в девятой МСР, а здесь был посудомойщиком. Первого звали Рахим, ко второму все обращались по фамилии - Дядюра.
  
  'Кардан' разжёг форсунку полевой кухни, официант занялся уборкой в обеденном зале, а мы с Дядюрой принялись чистить лук и картошку. Морковь была консервированная. Она была бланшированная в подсолнечном масле, и находилась в литровых жестяных банках. Дядюра оказался очень словоохотливым, сразу начал вводить меня в курс дела. Пока мы чистили овощи, он выдал очень много информации о том, как обстоят дела в батальоне. Поведал о местных нравах, солдатских обычаях, о дедовщине. Оказалось, что вертолеты, прилетавшие сегодня и привёзшие нас, забрали последнюю партию солдат отслуживших свой срок. Сам Дядюра, впрочем, как и Рахим с 'Карданом', а также Толик Провоторов, только отслужили свои первые полгода в Афгане, или, как здесь говорили, 'отколпачили' своё. Теперь всю самую неприятную и тяжёлую, касающуюся в основном бытовых вопросов, часть солдатской службы, должен будет взвалить на свои плечи наш призыв.
  
  - С 'колпаками' тут не церемонятся, будете летать как трассера, - продолжал Дядюра.- Дедовщина здесь дикая, в ротах вообще мрак, полный беспредел. В отдельных взводах, правда, не лучше, требования строже. Вон Толян, да и вообще весь его призыв знаешь, как летали... И Диман, несмотря на то, что ростом больше двух метров 'колпачил' по полной программе. Тут в батальоне землячества нет... Старший призыв управляет младшими по сроку службы. Один из 'молодых' запорет что-нибудь, всех застроят и навешают хороших. Нас жестоко колотили. Били по поводу и без. Сейчас 'новые колпаки' прибыли, сразу полегчало.
  
  Рассказ посудомойщика наводил меня на невесёлые размышления. Всё бы ничего, если бы я тоже не относился к этим самым 'новым колпакам'. Дедовщина была неприятной и унизительной частью армейской жизни советского периода. Откуда она взялась в войсках? В чём основная причина возникновения этого явления? На этот счёт есть несколько версий. Мне были известны две. Одна из них гласила: в тот период, когда срок срочной службы в рядах Советской армии был сокращён с трёх до двух лет, и тем, кто отслужил один год, сообщили, что они будут дослуживать положенные два года, наравне с теми, кто только призвался, это им очень сильно не понравилось. В отместку за такую 'историческую несправедливость', они решили создать новобранцам жесткие условия существования, дабы хоть как-то компенсировать моральный и физический ущерб. Потом эта традиция начала применяться в отношении каждого нового призыва.
  Другая версия кажется мне более правдоподобной. Дедовщина появилась в Советской армии под влиянием уголовного мира. До какого-то момента молодых людей, имеющих за плечами судимость, не брали в армию. Но в стране, где почти четверть населения привлекалась к уголовной ответственности, трудно было бы полностью оградить армию от присутствия в её рядах тех, кто так или иначе, соприкасался с 'той жизнью'. В результате такой интеграции многие порядки и 'законы' тюремной системы, перекочевали в войска. Если присмотреться внимательнее, можно разглядеть немало общего в жизни обоих сообществ.
  
  Ещё на гражданке я слышал много историй о дедовщине от своих знакомых, вернувшихся из армии. Мне само это явление представлялось несправедливым и уродливым с одной стороны, но вполне объяснимым и естественным - с другой. Казалось бы, само понятие - армия, говорит о некой сплочённой структуре, которая призвана, в случае необходимости, стать основной силой для защиты страны от посягательств извне. Следовательно, все составляющие этой структуры должны уважать и всячески поддерживать друг друга. Но на деле довольно часто всё происходило с точностью до наоборот. В Советской Армии, впрочем, как и в любой другой, существовало деление на рода войск по элитарному признаку. Одни считали себя несравнимо выше других. Например, когда я проходил службу в учебной части, которая находилась в городе Чирчик Ташкентской области, там была гарнизонная гауптвахта. Караул, в соответствие с графиком, несли представители различных подразделений. Хуже всего обитателям 'губы' приходилось, когда в караул заступали десантники из Чирчикской Десантно-Штурмовой Бригады. Эти бравые ребята, чувствуя свою исключительность, особо не церемонились со штрафниками, представляющими другие рода войск. Бывало десантники воспитывали их, отрабатывая приемы рукопашного боя. Вот такое армейское братство.
  
  В связи с этим вспоминается мне одна показательная история. В учебке со мной служили ребята из разных, порой самых отдалённых уголков Советского Союза. Однажды, Алик Файзуллин призванный из Магадана, Бичурин Санёк из Ижевска и ещё пара солдат, решили пойти в 'самоход'. Кстати, подходили и ко мне с этим предложением.
  - Мы место одно заприметили... - говорят. - Виноград там, дамский пальчик, уже поспел. В самый цвет! Есть желание поживиться?
  Я, как и мои товарищи из Ташкента - Фаиль Ахметшин и Ким Лёня ответили отказом. Виноград не представлялся нам поводом достаточным для того, чтобы подвергаться риску попасть на 'губу', ибо мы выросли на благодатной узбекской земле, где этого добра было завались.
  - Только вы там поаккуратней. - посоветовали мы, понимая, что полностью отговорить их от этой затеи не удастся. - Сегодня десантура дежурит по гарнизону. Смотрите, не нарвитесь на их патрули.
  
  Как в воду смотрели. Искали их потом долго, по всему Чирчику. Нашлись наши 'охотники за виноградом' только на следующий день. Лица их представляли собой, страшное зрелище. Как будто на плечах у каждого из них, вместо головы, находится большая слива, с узкими прорезями в тех местах, где должны располагаться глаза и рот. Расплывшиеся носы сравнялись с остальной распухшей поверхностью лица. Короче говоря, не позавидуешь. Потом они рассказали, что напоролись на патруль десантников, которые не упустили шанс применить на практике навыки, полученные на тренировках по рукопашке. После этого горе-гуляк привели в расположение ДШБ, где они выполняли различные работы по благоустройству территории части. Пока они там работали, солдаты-десантники всячески выражали им своё презрение, кто словом, а кто и делом. Думаю, что ещё долго после этого упоминание о винограде сорта 'дамский пальчик', городе Чирчик и десантных войсках, вызывало самые нехорошие ассоциации у этих ребят.
  
  Внутри различных армейских подразделений также царили свои порядки. Помимо иерархии по сроку службы, существовали земляческие группировки, и конфликты на той или иной почве, в армии происходили довольно часто. Мне думается, многие из этих проявлений не были бы возможны без молчаливого согласия военного руководства, коему, было на руку некоторое расслоение в воинской среде. Эта неоднородность служила одним из рычагов манипулирования военнослужащими и командование, при необходимости, могло использовать его в своих интересах. Но всё это объяснимо в условиях мирной жизни. Здесь же, в условиях боевых действий, когда от сплочённости, взаимовыручки зависит очень много, такая разрозненность казалась невозможной. Что ж, посмотрим, как обстоят дела на самом деле. Изнутри так сказать.
  
  Пришёл Толик. Быстро сварганил из подготовленных нами продуктов обед, по ходу вводя меня в курс дела. Понимая, что отвертеться от должности повара не удастся, я старался всё мотать на ус.
  Офицеры приходили на обед небольшими группами и по одному. Толик раскладывал еду, или как здесь говорили 'рубон', в пластиковые тарелки. Официант молча разносил её посетителям, попутно принося из зала использованную посуду. Некоторые из офицеров обращались за добавкой. Пока шёл обед, Толик знакомил меня с офицерским составом батальона. Сразу всех я запомнить не мог, да от меня этого и не требовалось. Уже через неделю я знал всех по званию и фамилии, а также по подразделениям и должностям.
  
  Глава 7.Будни.
  Таким образом, я стал поваром на офицерской кухне. Когда возникали сложности, я спрашивал совета у Толика. Он в свою очередь не мог нарадоваться, что полностью освободился от работ на кухне. Кроме готовки, в мои обязанности входило также составление раскладки для солдатской и офицерской кухонь. Продовольственная раскладка - своеобразный документ дающий возможность точно рассчитать количество продуктов, используемых в соответствие с продовольственными нормами при приготовлении еды. Писанина меня, конечно, напрягала, но жаловаться было некому.
  
  Кочегар 'Кардан', посудомойщик Дядюра и официант Рахим замечательно справлялись со своими обязанностями. Хотя все три моих помощника были на полгода старше меня по сроку службы, особо они не артачились, и мне не приходилось повторять что-либо дважды. В основном они всё делали самостоятельно, от работы не увиливали и помогали мне. Каждый из них ценил своё рабочее место, ибо работа в столовой освобождала их от несения караульной службы. По мне же, служба в столовой была очень обременительной. Готовить на пятьдесят человек трижды в день. Всё во мне было против этого. Служба поваром - это совсем не то, о чём я мечтал, к чему готовился до армии. Но поделать с этим я ничего не мог. Пришлось смириться и принять свою участь.
  
  Мало помалу служба входила в своё привычное русло. Первую неделю новоиспечённые 'черпаки' (то есть те, кто отслужил год в армии) из взвода снабжения, посвящали нас - 'колпаков', в премудрости службы. Помимо работы в столовой, приходилось успевать и многое другое. Днём мы были заняты уборкой территории вокруг расположения взвода, внутри землянки, помогали старшим в ремонте техники и других работах. Племянов Саша оказывал помощь Гайрату в заправке и обслуживании батальонного дизель-генератора.
  Нам наконец выдали оружие - автоматы АК-74. По ночам мы охраняли территорию, на которой располагались два продовольственных склада, склад горюче-смазочных материалов, землянка нашего взвода, офицерская столовая, землянка командира и старшины взвода. Короче говоря, мы были загружены по уши, но 'черпаки' предупредили нас, о том, что всё это пока только цветочки.
  
  В одно из первых своих дежурств, проходя мимо продсклада, я решил закурить. Было около полуночи. Ночь была ясная и морозная, но Луны на небе не было. Достав сигарету, я прикурил, и когда сделал несколько затяжек, где-то рядом что-то дважды просвистело и шлёпнуло в глинобитную стену склада. Я не успел и ухом повести. Дневальный восьмой роты, стоявший под 'грибком' неподалёку, тут же упал на землю и крикнул мне: 'Ложись, придурок!' Я посмотрел на него с недоверием, но поспешил последовать его примеру.
  - Сигарету потуши! Не слышишь что ли, стреляют! - добавил он. Я подчинился.
  Лежать на земле, ползать по подмерзающей глине, несколько непривычно для современного человека. Но на войне приходится быстро всему учиться, иначе беда! Немного погодя, когда всё успокоилось, я подошёл к дневальному. Мы разговорились. Он посоветовал не курить по ночам на улице, и показал способ, как при курении прятать огонёк сигареты внутри кулака.
  -Огонёк от сигареты ночью видно дальше, чем за километр,- многозначительно сказал он. - Хорошо, что не попали в тебя...
  Если первая часть его фразы вызвала у меня некоторое недоверие, то со второй частью я был полностью согласен. Поблагодарив его за урок, который запомнил на всю службу, я продолжил патрулирование. Для меня так и осталось загадкой из какого оружия и откуда стреляли, ведь несмотря на полную тишину, звука выстрела даже не было слышно.
  
  Прошла неделя со дня моего приезда в Кишим. Вечером после отбоя 'черпаки' подняли и построили нас - вновь прибывших. Они нашли какой-то притянутый за уши повод, мол: 'Развели тут бардак! Совсем 'колпаки' распустились!' - и после примерно такого вот короткого вступления, поколотили нас.
  Участвовали в этом мероприятии все 'черпаки'. Удивительно было наблюдать, как изменяется человек, его голос, выражение лица, когда, используя своё преимущество, учиняет расправу над другими. Ещё вчера, даже сегодня днём, это были совсем другие люди, обычные благожелательные ребята. Они улыбались тебе, шутили, но уже вынашивали замысел по установлению барьера между ними и нами. Били со знанием дела, не оставляя видимых следов. Удары по лицу наносили открытой ладонью наотмашь, по животу и рёбрам кулаками.
  Я смотрел, как багровеет, искажается от ненависти лицо Толика Провоторова, как вздуваются вены на висках и шее, и это превращение показалось мне поразительным. А ведь был таким приветливым, в доску своим парнем, как и все остальные, впрочем. Но показывать что тебе страшно, больно или неприятно было нельзя. Если проявишь хоть малейшие признаки страха, то станешь объектом для постоянных нападок.
  
  Пока нас колотили, я старался никак не выражать своих эмоций: ни звуком, ни мимикой. Причём если бы дело происходило при других обстоятельствах или один на один, то из всего старшего призыва, реальным противником для меня, мог бы стать, пожалуй, только Костин Дима. Думаю стальных я, одолел бы без особого труда. Однако они использовали против нас своё главное преимущество, они были вместе, а мы пока ещё порознь. Полгода они 'колпачили', совместно решая нелёгкие задачи, которыми так богата жизнь каждого солдата в начале службы. Вместе они 'получали' от своих 'старичков'. Это позволило им сплотиться, понять, чего стоит каждый из них. И вот настало время сбросить унизительное ярмо и почувствовать что всё, пережитое было не напрасно. Теперь наконец-то они могли переложить бремя 'колпачества' на наши плечи, и их первоочередной задачей было показать нам, кто в доме хозяин.
  
  Экзекуция продолжалась недолго, наверное, минут пять - десять. Тем не менее этого времени оказалось более чем достаточно, чтобы разрушить мою прежнюю картину мира, и заменить её новой, пронзительно отрезвляющей реальностью.
  Потом нам дали команду ложиться спать. Несмотря на усталость, мне долго ещё не спалось. Меня переполняли эмоции. Почему с нами так обращались? Что даёт им такое право? Внутри шла борьба, несогласие, протест с одной стороны, и рассудок с другой, говоривший о том, что такое отношение придётся терпеть целых полгода, пока не пришлют новое пополнение. Конечно, понять их было можно. Ещё несколько дней назад, точно так же, более старший призыв обходился с ними. И, вот сейчас они отрывались, упиваясь своей властью. Они прошли унижение, страх и боль, и мстили теперь за свое покоробленное чувство самоуважения, не задумываясь, впрочем, что тем самым только усугубляют положение дел. Жестокость и ненависть никого ещё не делали счастливее и лучше, скорее, напротив, у нормального человека усилилось бы ощущение внутренней пустоты. Но не в этом случае. Им было важно показать своё превосходство, расставить всё по своим местам, в соответствии с принятой в солдатской среде, системой иерархии.
  
  Жестокость здесь считалась силой, и изменить существующий порядок было выше их сил. Да и откуда могло придти к двадцатилетнему мальчишке, брошенному судьбой в нечеловеческий водоворот, осознание того, что можно поступить иначе, отказаться от привычного стереотипа. Зачем? Здесь сложилась своя практика воспитания и взаимоотношений. Самый простой и действенный способ воздействия на более слабого - силовой; самый надёжный инструмент отношений - грубость. Грубость позволяет спрятать от других свои подлинные чувства, скрыть своё настоящее, человеческое лицо, свою душу. Понимать, прощать, помогать и поддерживать, пусть даже в ущерб собственной, сиюминутной выгоде, может только морально зрелый человек, не нуждающийся ни в чьей оценке и способный бросить вызов установленной системе отношений. Но в этих условиях чувство сострадания и сопереживания было непозволительной роскошью и другими, воспринималось бы как проявление слабости.
  
  В этот вечер моему самомнению был нанесён серьёзный ущерб. Одолеваемый невесёлыми размышлениями, переполняемый эмоциями, с тяжестью на сердце, я через какое-то время уснул.
  Утром следующего дня всё было уже по-другому. Теперь 'черпаки' открыто пользовались своей привилегией, всем видом и отношением демонстрируя нам, что мы находимся в совершенно неравном положении. Как выяснилось позже, здесь так заведено - дать молодым неделю для 'акклиматизации', а затем уже спрашивать с них по полной программе, как говорится 'за всю фигню'.
  В самом начале службы в батальоне ко мне подошёл один солдат из восьмой роты, узбек по имени Мурад. Разговорились. По-русски он говорил хорошо. Оказалось, он мой земляк, мало того, жил до службы в Ташкенте, на одной со мной улице. Правда, улица у нас немаленькая, и всех живущих на ней знать в лицо невозможно. Жил он на другом конце, возле киностудии 'Узбекфильм'. Он тоже рассказал про существующие здесь порядки, сказал, что вмешаться за меня как за земляка не сможет. Не имеет права.
  - Но если будет нужна какая другая помощь...Обращайся. Чем смогу, помогу.
  На протяжении всей службы в батальоне мы с ним поддерживали добрые отношения. Хорошим он оказался человеком. Иногда, когда выдавалась свободная минута, сидели в курилке, вспоминали Ташкент.
  
  Постепенно я привыкал к должности повара. Офицеры на мою стряпню не жаловались. По крайней мере, на вкус. Некоторые из них, особенно из гаубичной батареи, ребята недюжинных размеров, роптали по поводу величины порций. На что я им резонно отвечал, мол, сколько продуктов дают, столько и готовлю. Невдомёк было им, что помимо офицеров батальона и персонала, обслуживающего офицерскую столовую, мне нужно было кормить ещё и наших ненасытных 'черпаков'. А те, зажравшиеся рожи, позабывшие дорогу в солдатскую столовую, в свою очередь, то и дело 'возбухали' по поводу того, что их кормят обычной офицерской едой. Так что приходилось нам - 'колпакам', периодически готовить им что-нибудь изысканное.
  Вообще кухня в армии - это всегда объект повышенного внимания, ибо солдат всегда голоден. А если голоден солдат второго периода службы, то это беда для 'молодых'. И дабы накормить своих 'черпаков', 'дедов' и 'дембелей', 'колпаки' батальона неустанно были заняты решением продовольственной проблемы. Ну где же ещё солдат может раздобыть что-нибудь съестное, как не на кухне. Вот и приходилось всё время быть на стороже. Охотники за продуктами из мотострелковых рот после нескольких неудачных визитов ко мне убедились в том, что в офицерской столовой им ловить особо нечего. Как правило я выпроваживал их ни с чем, не потому что жалко, а потому, что не мог подставить под удар себя и других 'колпаков' из нашего взвода. А вот 'молодёжь' из отдельных взводов заглядывала частенько. Со многими из них я был в хороших отношениях, и если мог, помогал.
  
  Особенно мне нравились ребята из разведвзвода: Санёк Ратников, Боря Иванов по прозвищу 'Калмык", Хабиб и Ваня Решетников. Я завидовал им. Они были заняты настоящей службой. Разведчики частенько выходили на засады. Каждый раз, когда они уходили в горы, я волновался и переживал за них, а когда они целые и невредимые возвращались на следующий день, очень радовался. Потом, когда они приходили ко мне, с интересом расспрашивал их об операции. Часто заходили ребята из взвода связи - Азад, Сашка и Вовчик. С ними тоже всегда было интересно пообщаться.
  
  С работниками по кухне мне, прямо скажем, повезло. Ребята они были понятливые и нам удавалось неплохо ладить. Как я уже говорил все три моих помощника были 'черпаками'. Однако, то обстоятельство, что служили они не в моём взводе, развязывало мне руки и позволяло в отношениях с ними применять простые формы общения. Но как правило мой авторитет на кухне не подвергался сомнению и до применения силы дело не доходило. Официант, правда, как-то раз полез в бутылку, но я быстро убедил его в том, что впредь лучше этого не делать. Понимая, что как и любому другому 'колпаку', забот мне и так хватает, мои подручные старались не беспокоить меня по пустякам, и когда требовалось проявляли самостоятельность.
  
  В Союзе солдат, отслуживший полгода и дождавшийся прибытия следующего пополнения, мог часть забот перекинуть на плечи новобранцев. А здесь, в Афганистане, новобранцами были мы - пришедшие после учебки. Правда, в нашем взводе были двое ребят прошедшие в Союзе не шестимесячную подготовку в учебном подразделении, а трёхмесячный курс молодого бойца. Один из них - Коля Екамазов из Пензы, мордвин по национальности. Паренёк простой и бесхитростный. Второго помню плохо. Когда мы прибыли в Кишим, он прилетел вместе с нами из полка, где лечился в госпитале. То был мутный тип, с бегающими хитрыми глазками. Он всё время старался выехать на чужом горбу, за что впоследствии ему периодически доставалось от меня и других ребят. Позже я узнал о том, что те, кто прибывает в Афган после учебки, служат здесь полтора года, а ребята, прошедшие в Союзе лишь КМБ, или как ещё говорили карантин, служат полные два года. Это мне показалось не совсем справедливым. Мало того, что получается общий срок службы вместо двух лет увеличивается до двух лет и трёх месяцев, так и срок службы в Афганистане вместо полутора лет возрастает до двух. Согласитесь, отслужить лишние полгода в условиях боевых действий не самое приятное из удовольствий. Как-то это неправильно. Но у солдата своя логика, а у высшего военного руководства своя. Отслуживших в учебках ребят моего призыва, во взводе было четверо. Племянов Санёк из Ярославля, узбек Исмаилов Алишер из Намангана, Раджабов Анвар, таджик по национальности, проживающий в Узбекистане, и я. Кстати, Анвар обучался со мной в одном техникуме, только на другом отделении.
  
  Примечательно было то, что 'дедов' в нашем взводе не было. После отлёта 'дембелей', самым старшим призывом стали 'черпаки'. Поначалу их было пятеро: Костин Дима, Провоторов Толик, Гайрат, Алик и Миша.
  
  Алик и Миша были моими земляками. На самом деле их звали по-другому, но имена были адаптированы для удобства произношения на русском языке. Родом они были из посёлка Туркестан, что находится в Казахстане почти на границе с Узбекистаном, недалеко от Ташкента. Гайрат тоже был моим земляком, жил, кажется, в Коканде. Толик Провоторов также был из Средней Азии и приходился мне почти 'зёмой'. И все эти, так называемые, 'земляки' по всякому поводу, а чаще без такового, регулярно колотили нас, не жалея сил.
  
  Причин для того, чтобы учинить над нами судилище, всегда находилось великое множество. Беспорядок в расположении взвода и на прилегающей территории, неопрятный внешний вид, мятая форма, грязная обувь, плохо ухоженное личное оружие, утеря чего-нибудь из имущества подразделения - всё это могло послужить основанием для наказания. Самым страшным нарушением был сон на посту, что в условиях войны, конечно, могло быть чревато жуткими последствиями. За последнее нарушение наказание было наиболее жестоким. Особым пунктом во всём этом перечне была пища. Как я уже говорил, каждый день нужно было готовить для 'старичков' что-то особенное. Но с этим нам было проще, чем 'колпакам' из других подразделений, всё-таки два повара во взводе, и мы с Алишером старались как могли, чтобы 'выкроить' хоть немного продуктов - я в офицерской столовой, а он на ПАКах. Сигареты, вернее их постоянное наличие, тоже были заботой 'молодых'. В месяц каждому солдату выдавалось по восемнадцать пачек сигарет без фильтра. Обычно нам привозили сигареты марок 'Донские', 'Охотничьи' и 'Памир'. Старослужащие все свои сигареты сразу же отдавали 'колпакам'. Стороннему наблюдателю подобная щедрость могла показаться странной. Однако, при ближайшем рассмотрении выяснялось, что и здесь был сокрыт корыстный умысел. Дело в том, что в любое время суток старослужащий мог обратиться к любому из 'молодых' за сигаретой, и последний был обязан немедленно предоставить тому оный предмет в полнейшее распоряжение. Обычно обращение звучало так: ' Эй, боец! Сигарету! Рабочую!'
  
  Слово 'рабочую' подразумевало, что сигарета должна быть прикурена. Это избавляло 'стариков' от необходимости носить с собой спички, а также лишний раз 'напрягать' лёгкие при раскуривании сигареты. Шутка...
  
  Много забот было у 'молодых'. Принести воды с родника и подогреть её для умывания 'черпаков'. Найти мыло, крем после бритья, лезвия. Отгладить и пришить подворотнички. Вечером принести и подогреть воду для мытья ног, и не дай Бог у одного она окажется холоднее, чем у другого. Утром после зарядки нужно было заправить кровати, вечером перед отбоем расправить их, в ещё множество всяких обязанностей ложились на плечи младшего призыва. Времени отдохнуть практически не было. Ежели 'молодой' был замечен за ничегонеделанием, уже само это являлось поводом для наказания.
  
  Часто приходилось исполнять роль посыльного и ходить с поручением то в одно подразделение, то в другое. Это с одной стороны было интересно: можно было познакомиться с новыми людьми, посмотреть, как живут в других подразделениях. С другой стороны, когда приходит 'молодой' в чужое расположение, всегда найдутся желающие показать ему, что он не на своей территории. Проверяют на прочность нервную систему, - всякие угрожающие выпады в его адрес, приколы, шуточки. Если неправильно себя поведёшь, могут и навешать.
  
  Как-то раз послали меня 'черпаки' в разведвзвод по одному делу. Смеркалось. Подхожу к землянке разведчиков. Их дневальный кричит из-под грибка: ' Стой, кто идёт!'
  
  Я небрежно в ответ: 'Свои. Снабжение...' - и не сбавляя ходу, иду дальше.
  
  -Эй ты! Осади коня! - снова кричит дневальный. И со словами 'Стой, говорю!', выходит мне наперерез, грозно преграждая путь. Каска на нём, бронежилет, на плече снайперская винтовка. Это один из здешних 'черпаков' по прозвищу 'Козырь'. С выражением полного превосходства на лице, он толкает меня корпусом, не давая пройти к входу в землянку. При этом его бронежилет слегка позвякивает стальными пластинами.
  
  - Ты что деловой что ли?! Куда разогнался! - говорит он с пафосом. И передразнивая меня, повторяет сказанную мной фразу, утрируя манеру моего ответа: 'Свои! Снабжение!'
  
  Мне совсем не хотелось обострять ситуацию.
  
  - Слышь, друг... - говорю ему я. - Меня наши... Дима и Толян послали, к Жене, 'замку' вашему... По важному делу.
  
  А он, кажется, и слышать меня не желает. Прёт как танк, и продолжает: 'Тут разведвзвод! Понял, 'колпачара'? Разведвзвод! А не снабжение...'
  
  -Эй! 'Козырь'! Тише ты! Это свои... - вступается за меня, вышедший из землянки заместитель командира взвода разведчиков.
  
  Он часто приходил в гости к нашим 'черпакам'. Ко мне относился хорошо. Бывало, когда я стоял в карауле, он с Димой и Толяном курили траву у нашей землянки и просили меня сообщить, если завижу приближающихся офицеров. Иногда при условии, что моя смена подходила к концу, предлагали 'добить пятак¹'.
  
  Лишённый возможности козырнуть своим положением, 'Козырь' с недовольным видом возвращается под грибок.
  
  - Пойдём, - говорит мне Женя, и спускается по кирпичным ступенькам длинной крутой лестницы в землянку разведчиков. Я за ним.
  
  ____________________________________________________________________________
  
  ¹Добить пятак или пятку - означает докурить 'косяк' в котором осталось на пару затяжек.
  
  
  
  Внутри довольно светло и оживлённо. Здесь гораздо просторнее, чем в помещении нашего взвода. Под потолком горят электрические лампочки, получающие питание от батальонного дизеля. Запах казармы разительно отличается от воздуха снаружи. Смесь из запахов человеческого тела, обувного крема, хлорки, табачного дыма, керосина, недорогого одеколона и сырости.
  
  Прямо напротив входа весело гудит печка, выложенная из кирпича и накрытая сверху толстым стальным листом. Вокруг печки выстроились кирзовые сапоги, на их голенищах висят сохнущие портянки, прибавляя к набору 'ароматов' дополнительные, ни с чем не сравнимые нотки. Встречаюсь глазами с разведчиками моего призыва. Они заняты своими 'колпацкими' делами. На ходу перемигиваемся. С теми, кто поближе, обмениваюсь короткими рукопожатиями, стараясь не отстать от Евгения. Он идёт в правую дальнюю часть землянки. Ныряет в кубрик. Я жду. Он достаёт небольшой предмет, заворачивает его в клочок бумаги и даёт мне.
  
  - Спрячь подальше. И смотри не попадись...- подмигивает он.
  
  Я поворачиваюсь и направляюсь к выходу, и тут натыкаюсь на одного из здешних 'дедушек', таджика по национальности. Когда я шёл за Женей он, стоя с обнажённым торсом, колотил самодельный боксёрский мешок, подвешенный к потолочной балке. Теперь, заметив меня, он состряпал устрашающую 'мину' и, буравя меня глазами, ждал моего приближения. По рассказам моих друзей, это был грозный 'дед'. Вообще, на вид все 'деды' разведчиков кажутся гораздо старше своих лет. Они производят впечатление сорокалетних мужиков. Ощущение такое, как будто я попал на борт пиратского судна.
  
  Я не знаю, чего от него ожидать, но показывать своё замешательство нельзя, и поэтому иду прямо, как шёл. Спокойно, без вызова, смотрю ему в лицо. Находящиеся рядом с любопытством наблюдают, ожидая, что же будет дальше. Когда приближаюсь к нему вплотную, он пропускает меня, отходя немного в сторону. Делаю ещё один шаг, и в этот момент он коротко замахивается и с глухим выдохом наносит удар снизу в корпус. Пытаясь сохранять невозмутимое выражение лица, не реагирую на это, лишь мышцы туловища рефлекторно напрягаются. Кулак не доходит до цели пару сантиметров, а сердитое лицо 'боксёра' спустя секунду расплывается в улыбке. Стараясь выглядеть спокойным, бросаю на него ещё один короткий взгляд и шагаю дальше к выходу. Идущий следом Евгений одобрительно хлопает меня по плечу. Из кубрика, расположенного недалеко от входа, появляется ещё один 'дед', Тахир Асатов, мой земляк. Он протягивает мне руку, я пожимаю её. Обмениваемся парой коротких фраз. Желаю ему доброй ночи.
  
  В сопровождении Жени выхожу из землянки. Жму ему руку.
  
  - Спасибо!.. Спокойной ночи!
  
  - Давай, удачи! - поёжившись от холода, и окинув недовольным взглядом хмурое зимнее небо, он разворачивается и лёгкой трусцой сбегает по ступенькам вниз.
  
  - Мужикам привет! -слышится снизу.
  
  - Хорошо!- успеваю я крикнуть ему вслед, прежде чем он скрывается за дверью.
  
  Прохожу мимо грибка, ощущая на себе недобрый взгляд 'Козыря', сворачиваю налево и быстрым шагом иду в сторону своей землянки.
  
  
  
  Как ни старайся, нет у 'молодого' никаких прав, одни обязанности. И наказывали не только виновного в проступке, но и весь наш призыв, чтобы потом мы устроили виновнику дополнительную - внутреннюю разборку. Такая вот стратегия. Но мы старались не враждовать внутри своего призыва и не ссорились по пустякам, хотя за крупные промахи пощады не было. Каждый из 'колпаков' нашего взвода изо всех сил старался свести к минимуму претензии в наш адрес со стороны старших по сроку службы. Кому охота подвергаться унижению и побоям? Но я подозреваю, что если бы даже мы все условия смогли выполнить идеально, то наши 'мучители' всё равно нашли бы повод, чтобы устроить нам взбучку.
  
  Так или иначе редкий день проходил без 'разбора полётов'. Бывало ещё с вечера подкинут под тумбочку какую-нибудь фигню, а потом, после уборки, демонстративно покажут нам, что, мол, плохо убирались - мусор оставили под тумбочкой. И всё! Амба! Это 'ужасающее' ЧП являлось достаточным поводом для того, чтобы вечером устроить нам очередную расправу, о чём заявлялось примерно в следующей форме: 'Вечером строиться, 'колпаки'! Совсем оборзели уроды! По-человечески уборку сделать не можете? Вообще страх потеряли!..' Ну, в таком вот духе.
  
  'Вечернее построение' и означало эту самую экзекуцию. И вот ты целый день ходишь, тащишь службу, а где-то внутри, гнетущим фоном, сидит ожидание вечера и того, что он тебе готовит. Пугает не столько физическая боль, сколько моральное унижение, осознание собственного бессилия. Одна только мысль успокаивает, что всё это когда-нибудь закончится и ты будешь свободен от этого гнёта. А там, после Приказа, оказавшись почти на равных, можно будет найти повод и хорошенько 'накатить' кому-нибудь из своих нынешних обидчиков. Но пока приходилось сносить все издевательства.
  
  Глава 8.Новые впечатления.
  В тот момент, когда я попал в Кишим, командир взвода снабжения отсутствовал - был в полку. Прошло недели две, и вот в один из погожих дней прилетели вертолёты, привезли почту, продукты, боеприпасы и... нашего командира. После недолгого отдыха, он построил всех солдат своего взвода перед землянкой и принялся знакомиться с пополнением.
  
  Я сразу вспомнил его. Это был тот самый прапорщик, подходивший к нам в Файзабаде, когда мы работали на продовольственном складе. Вид у него был всё такой же бравый и ладный. Чувствовался в нём какой-то задор, огонёк. Держался он свободно и легко и показался мне человеком остроумным и контактным. Видно было, что наши 'черпаки' испытывают перед ним чувство некого благоговейного трепета. Короче говоря, побаиваются его. Вся их показная бравада несколько поубавилась с того самого момента, когда они увидели его выходящим из вертолёта.
  - Прапорщик Говорун, - представился он при знакомстве с нами.
  'Весёлая фамилия', - подумал я, посчитав, что будет правильнее оставить своё мнение при себе. К нам, вновь прибывшим, он отнёсся по-доброму. Объяснил просто и ясно свои требования и пожелания по поводу несения службы во вверенном ему подразделении. В общем же, впечатление от знакомства с командиром взвода было неплохое.
  
  С его приездом жизнь во взводе несколько изменила своё течение. Личный состав всё больше времени проводил на всякого рода работах. В ведении нашего взвода помимо солдатской и офицерской кухонь, находились также два продовольственных склада, склад горюче-смазочных материалов, батальонный дизель-генератор, авторемонтная мастерская. Племянов Саша много времени проводил на дизеле. Гайрат обучал его премудростям обращения с этой машиной, и Санёк впоследствии стал дизелистом. Алик заведовал складом горюче-смазочных материалов, выдавал топливо для боевых машин пехоты, тягачей, танков и грузовых машин батальона. Миша в основном возился в автомастерской, находящейся в автопарке. Автопарк представлял собой почти квадрат со стороной метров шестьдесят, огороженный высоким забором из камня и глины. Находился он в юго-западной части гарнизона перед расположением седьмой роты. Когда нужно было сделать вид, что ты занят делом, автомастерская была для этого самым подходящим местом. Частенько наши 'черпаки' находили там убежище от недремлющего ока прапорщика Говоруна. И ему спокойней. Дескать, личный состав не бездельничает, занят полезным делом, а значит всё в порядке. Не стоит и говорить, что львиная доля нагрузки во время всех работ ложилась на плечи 'колпаков'.В то время, когда Алишер и я были заняты на кухне, остальные 'пыхтели' по полной. Да и нам с Алишером, конечно, не давали расслабиться в свободное от готовки время. Так что отдыхать было некогда.
  
  Место, где располагался батальон, находилось у северной оконечности Машхадской долины, на высоте около тысячи метров над уровнем моря. На юге километрах в пятнадцати от границ нашего гарнизона находился северный вход в Машхадское ущелье.
  Высокие скалистые образования, служащие северными вратами в это ущелье, выглядели мрачно и зловеще. Это впечатление усиливалось в непогоду. Даже на таком удалении было видно, что эти горы и скалы - следы бурной вулканической деятельности, имевшей место на поверхности нашей планеты в доисторические времена. Как будто некий неведомый зодчий в неудержимом творческом порыве создал эти гигантские нагромождения, столь разительно отличающиеся по форме, фактуре и цвету, что было удивительно, как они могли оказаться рядом друг с другом, такие разные и непохожие.
  Сейчас, зимой, когда день был короткий и солнце садилось почти на юге, отбрасывая багровые отблески на эти скалы, они выглядели особенно величественно, с высоты безмолвно взирая на происходящее вокруг. Сколько всего видели эти молчаливые свидетели истории? Какие человеческие драмы разыгрывались у их подножий? Сколько поколений людей смотрели на их неприступные вершины так, как сейчас смотрю я?
  
  Афганистан. На этой земле многие годы шли войны. Большие и малые. Люди, живущие здесь, с самого детства учатся возделывать землю, пасти скот и воевать, как в междоусобных войнах, так и отражая нападения внешних завоевателей. Александр Македонский проходил здесь военным походом. Англичане, колонизировавшие половину Азии, встретили здесь ожесточённый отпор и, в конце концов, всё же вынуждены были покинуть эти неприветливые места. С той поры прошло не более века. Теперь мы.
  
  Наши политруки объясняли, что мы пришли помогать народу Афганистана, стать счастливее, жить лучше. Мы здесь, чтобы помочь строить школы, электростанции, проложить дороги, поднять производство, сельское хозяйство, а они берут в руки оружие и уходят в горы, чтобы нападать на наши гарнизоны, уничтожать колонны, сбивать наши вертолёты, убивать нас. Они считают нас своими врагами. Не все, конечно, но многие из них. Чего мы не понимаем? Что делаем не так? Сколько наших ребят потеряли свои жизни на этой земле? Сколько ещё продлится эта война? Кто одержит в ней победу? Мы, несущие с собой прогресс и процветание, или силы, противостоящие нам, нежелающие менять сложившийся здесь веками уклад жизни? Кто стоит за простыми дехканами, с оружием в руках защищающими свой убогий мирок от нашего здесь присутствия? Вопросы... Вопросы... Вопросы...
  Они не видели ничего лучшего. В их селениях нет ни света, ни газа, ни водопровода. Их дети ходят по снегу босыми, в легкой одежде, сопли текут до пояса. Детская смертность здесь очень высока. Малярия, гепатит и куча всяких других заразных болезней. Любая болезнь, требующая даже самого простого хирургического вмешательства, обычно приводит к смерти больного. Огромный разрыв между бедными и богатыми. Большая часть населения безграмотна и живёт очень и очень бедно. По мне, так это и не жизнь вовсе. Чувствуется, что здесь намешано очень много всего. Кому-то очень невыгодно видеть эту страну под красными знамёнами, а людей, живущих на этой земле, в рядах строителей мирового коммунизма. Кто-то очень умело пользуется их безграмотностью и забитостью. Этих людей запугали те, кто верховодит ими. Те, кому не хочется чтобы они были счастливыми, живущими полной жизнью, уверенно шагающими в светлое будущее. Да, возможно, мы во многом отличаемся от них, но мы пришли сражаться за их счастье. А нужна ли им эта наша помощь? Нам говорили: 'Мы должны помочь братскому афганскому народу построить мирную и счастливую жизнь! Нельзя допустить, чтобы на земле Афганистана разместил свои военные базы, противостоящий странам Варшавского договора, североатлантический блок НАТО'.
  В конечном счёте всё упирается в противостояние идеологий, в основе которого лежит борьба класса эксплуататоров против трудящихся. Каждый считает себя правым, а всех инакомыслящих - врагами. Земной шар расколот на два враждующих лагеря, две противоборствующие системы. Одна - капиталистическая, в основе которой стоит обогащение небольшой части людей за счёт эксплуатации остальных; другая - социалистическая, устремлённая к всеобщему Равенству, Братству, Свободе. И те и другие считают свою модель общественного устройства единственно верной, а своих оппонентов злейшими врагами. Каждая из этих систем провозглашает самые лучшие принципы для своих граждан. Но всегда ли правящие круги исходят из интересов народных масс? В конце концов, всё сводится к тому, что личность и индивидуальность теряется в безликой человеческой массе. Для правящей верхушки каждый отдельный человек является лишь маленькой составляющей самой системы. Основной задачей индивидума становится поддержание жизнедеятельности системы. Защита от внешних и внутренних факторов, угрожающих безопасности, опять же системы. И все, начиная от верховных вождей государства до самого низа, становятся заложниками этого устройства. В конце концов, человек, ради прав и свобод которого создавалась система, становится её рабом. А какие могут быть права у раба, какая свобода?
  Вот и здесь одна система пытается захватить стратегически удобный плацдарм под носом у противостоящего лагеря, делает это хитро и тонко продумано, используя в своих целях афганских повстанцев, умело играя на их бедности и малограмотности, на патриотических и религиозных чувствах, да к тому же, поддерживая материально. Другая же, стараясь обезопасить себя и расширить своё влияние, посылает в эту мясорубку своих сыновей, принося их в жертву ненасытному монстру классовой борьбы.
  
  Однажды, будучи ещё маленьким мальчиком, в классе, наверное, четвёртом, я вдруг подумал: 'А что если всё, что нам говорят об американцах, об их страшном, порочном образе жизни, об их диком желании уничтожить советских людей, не совсем правда? Ведь если подумать, все люди похожи. Никто не хочет войны. Не желает видеть своих детей несчастными, умирающими от голода и болезней или сгорающими в пламени ядерной войны. Может быть им, простым жителям Америки, говорят о нас то же самое?'
  Эта мысль показалась мне тогда настолько ошеломляющей, что я поначалу даже испугался: 'Как могу я, без пяти минут пионер, будущий комсомолец и строитель коммунизма, сомневаться в правдивости руководства страны, в правильности выбранного курса?'. Мы были воспитаны в духе полной и безоговорочной веры в то, что лидеры Советского союза, избранные народом, являют собой идеал верности и преданности делу строительства Коммунизма, а задачей обычных граждан было точное и своевременное выполнение решений Партии и Правительства. Когда же Компартия Советского Союза ответила на призыв правительства Афганистана о военной помощи, мы, уверенные в необходимости такого шага, считали почётным долгом помочь братскому афганскому народу. И вот мы здесь. Прошло почти семь лет присутствия наших войск в Афганистане. Много наших ребят погибло на этой войне, многие стали инвалидами. И уж точно, жизнь каждого прошедшего через это горнило никогда уже не будет прежней.
  В Союзе об этой войне говорить не принято. Всё, что касается нашего здесь присутствия, не подлежит огласке. Только с приходом к власти Горбачёва, с наступлением перестройки, люди стали получать хоть какую-то информацию. Становится всё очевидней, что военные действия на территории Афганистана, носящие с нашей стороны характер контрпартизанской войны, могут длиться бесконечно долго. Это усугубляется ещё и тем, что весь остальной мир выставляет присутствие наших войск в Афганистане военной агрессией и активно помогает местным повстанцам. Вооружение из Америки, Англии, Франции, Италии, даже из Китая, массово поставляется сюда для борьбы против нас. Расходы на наше пребывание здесь составляют огромные суммы, в то время как в самом Союзе множество своих проблем. Очевидно, что от войны устали не только жители Афганистана. Весь советский народ с нетерпением ожидал окончания этой непонятной войны. Никому не хотелось терять своих сыновей, братьев, родных и друзей на чужой земле. И мы, исполняющие здесь свой долг, конечно, надеялись вернуться к своим родным живыми и невредимыми.
  
  Уже через пару недель службы в Кишиме до меня начало доходить, что общее настроение среди военнослужащих не такое уж воодушевлённое. Наши войска с одной стороны занимают и надёжно удерживают практически все крупные населённые пункты и стратегически важные объекты, с другой - этого совершенно недостаточно для полной победы. Большая часть территории остаётся неподконтрольной правительственным войскам и ОКСВА. Одними рейдами, засадами, бомбардировками и артобстрелами душманских баз, задачу решить невозможно. Наверное, 'победить' в этой войне было бы можно, ведя полномасштабные боевые действия, пройдя сплошным фронтом с севера на юг, истребляя всех выказывающих малейшее несогласие новому режиму. Но такая тактика не соответствовала самой цели нашего здесь пребывания. Мы не можем так поступить, потому что выполняем здесь интернациональный долг, оказываем помощь. Вот мы и вынуждены вести локальные боевые действия, которые, в большинстве своём, хоть и спровоцированы самими моджахедами, не могут не затронуть остальных жителей. Этот факт в совокупности с поддержкой повстанцев из-за рубежа, привёл к тому, что наш, казалось бы, благородный порыв, практически захлебнулся во всенародном неприятии советского военного присутствия. Наша помощь, по крайней мере, в таком виде, оказалась нужна только правящей верхушке, то есть горстке людей, хоть и выражающих нам симпатию, но всё же находящихся в абсолютном меньшинстве. Одним словом, положение становилось неопределённым, плюс процессы, набирающие силу в Советском обществе: перестройка, гласность, демократизация. Всё говорило о том, что развязка не за горами.
  Местные душманы тоже не оставались в стороне от политических процессов. С периодичностью, примерно три-четыре раза за полугодие, они обстреливали наш батальон, используя в основном миномёты.
  В один из обстрелов мы, как всегда, находились на огневых позициях своего взвода. Не помню зачем, но меня послали сбегать в офицерскую столовую. То ли чаю принести, то ли ещё чего. Солнце опустилось за горы. Темнело. Так как во время обстрелов соблюдался режим светомаскировки и дизель не работал, в столовой было темно. Я прошёл через зал и когда подходил к кухонному помещению, услышал какие-то звуки. На кухне кто-то был. Осторожно войдя на кухню я чиркнул спичкой. В тусклом свете я разглядел солдата, который жадно ел остатки пищи. Эти остатки были собраны мной в большую консервную банку, из-под томатной пасты. Я собирал их, чтобы потом отдать старшине восьмой роты для кормёжки овчарки Амура и живности на подсобном хозяйстве. Увидев меня, солдат испугано отпрянул от банки и поднялся, виновато опустив голову и потупив взгляд. Спичка погасла, и я зажёг другую. Конечно же, я узнал его. Это был солдат из девятой роты. Высокого роста и довольно крепкого сложения, он был на целую голову выше меня. Впечатление портили безвольно повисшие плечи и неопрятный внешний вид. Несмотря на то, что он был 'дембелем', его гоняли даже в своей роте, так как он не отличался силой характера. Он попал в Афган после карантина и должен был служить до февраля.
  Многие из его сослуживцев считали своим долгом при случае показать ему своё превосходство. Ходил он всегда в грязной, засаленной форме, источая тяжёлый запах запревшего тела. Подворотничок был такого вида, будто его никогда не стирали. Кожа, даже на лице, имела сероватый оттенок от въевшейся грязи. В общем, в батальоне его считали 'чуханом'. Никто не мог с ним ничего поделать, даже старшина роты. Он и раньше несколько раз наведывался в эту столовую в поисках чего-нибудь съестного. Я случалось, давал ему поесть, если что-то оставалось после трапезы офицеров. Он садился в кухне и ел быстро и жадно, напоминая голодного зверя, который боится, что еду вот-вот отнимут. Но еда оставалась не всегда, и иногда его назойливость раздражала. Бывало, приходилось попросту прогонять его.
  Вот и в этот раз, я, признаться, не ожидал здесь никого застать, и эта встреча меня несколько обескуражила. Но я быстро справился со своим замешательством.
  - Ты что здесь делаешь? Кто тебе разрешил сюда заходить, а? - грубо произнёс я. - Упор лёжа принять! Резче!
  Он повиновался.
  - Двадцать отжиманий! Быстрее, я сказал!
  Он безропотно начал отжиматься. Отжимания давались ему нелегко.
  - Пока все на позициях, под обстрелом... Ты здесь помои жрёшь? Чмо!
  Этот человек вызывал во мне смешанные чувства. Презрение и отвращение с одной стороны, и жалость - с другой. Но проявление жалости здесь считалось слабостью. Когда он покончил с отжиманиями, я сказал ему, чтобы убирался. Он покорно поплёлся к выходу.
  - Ещё раз зайдёшь сюда без разрешения - убью!
  Проходя мимо меня, он рефлекторно отклонился в сторону, опасливо съёжившись, как бы ожидая удара вдогонку, и хотя изначально я не собирался его трогать, такое его поведение подспудно вызвало во мне обратное желание. Я едва сдержался, чтобы не дать ему пинка.
  - Бегом! - крикнул я ему вслед. Он выбежал из столовой. Бежал он тоже как-то вяло, еле двигая своими конечностями, будто преодолевая сопротивление внешней среды.
  Я вышел следом, и чтобы не вызвать недовольства 'черпаков' своей задержкой, побежал к позициям нашего взвода. Какой-то неприятный, тягостный осадок остался у меня после произошедшего. Удивительно, как этот дюжий детина мог опуститься до такого состояния. Жалко его, конечно. Ещё больше жаль его родителей. Кто бы хотел видеть своего сына в таком унизительном для человека положении.
  Вскоре обстрел закончился. Батальон погрузился в темноту ночи. Мы ещё немного посидели на позициях. Дали отбой тревоге. Вернулись в землянки.
  
  В следующий раз 'духи' обстреляли батальон днём. Мы как всегда похватали оружие, боекомплект, надев бронежилеты и каски, выбежали на позиции. У каждого было своё место для ведения стрельбы. Но стрелять из стрелкового оружия почти никогда не приходилось. Огневые точки 'духов' всегда располагались далеко и хорошо маскировались, из автомата было не достать. У артиллеристов же большинство 'духовских' позиций были пристреляны. Вот и сейчас. Мы сидим в окопах, слушая вой летящих в нашу сторону 'бакшишей¹', которые посылают нам 'дети окрестных гор'. Свист летящей мины заставляет неприятно сжиматься всё тело. Чем ближе подлетает, тем сильнее напрягается всё внутри. После того как ухнет где-нибудь в стороне, наступает фаза расслабления. Все сидят в ожидании визита следующей мины. Наша артиллерия работает в ответ. Прямо за окопами нашего взвода располагается позиция автоматического миномёта 'Василёк'. Он заряжается кассетами по четыре мины в каждой. Огонь из 'Василька' может вестись как по крутой,навесной траектории, так и почти по прямой, настильной траектории как из лёгкой пушки. В тот день стрельба велась вторым способом. После выстрела мины пролетали над нашими позициями и устремлялись в горы. Выстрелы раздавались негромкими короткими хлопками. Четыре хлопкá, пауза,
  __________________________________________________________________
  ¹ Бакшиш - подарок, на широко распространённом в этой части Афганистана, таджикском языке.
  
  и через какое-то время, четыре гулких разрыва в горах. Затем заряжалась новая кассета и всё повторяется. Командир миномётной батареи, недавно заменивший своего предшественника, руководил стрельбой как раз на этой позиции.
  
  Отрывистые команды, серия выстрелов, грохот взрывов и так далее. Вроде всё идёт нормально. Лязг металла, заряжается новая кассета, команда: 'Огонь!',- три выстрела звучат как обычно, а вот четвёртый - какой-то слабый, смазанный, еле различимый хлопок. Это мгновенно настораживает всех нас - сидящих в окопе. Каким-то звериным чутьём, чувствуя неладное, мы бросаемся в разные стороны по окопу, подальше от места над которым пролегает сектор обстрела. Миномёт выплюнул четвёртую мину и она, пролетев около пяти метров, плюхнулась к нам в траншею. Ударившись сначала о стенку окопа, она замерла на его дне. Наша реакция была настолько молниеносной, что мне показалось к тому моменту, когда она приземлилась, все уже были на безопасном расстоянии от этой 'непрошенной гостьи'. Одни, несмотря на глубину траншеи, вообще выскочили наверх, другие - спрятались за изгибами хода сообщения, третьи - нырнули в отходившие от основного окопа ответвления, оборудованные для стрелков. В общем, все проявили настоящие чудеса ловкости и сообразительности, демонстрируя в этой, прямо скажем нестандартной ситуации, высокий уровень слаженности действий. Каждый, конечно, думал в первую очередь о том, как унести из-под града осколков свою задницу. Но всё вышло на удивление гладко, без сутолоки. Мы затаились, закрыв уши руками в ожидании взрыва. Секунды тянулись, но взрыва не последовало. Самые отчаянные начали высовываться из своих укрытий, пытаясь взглядом отыскать 'виновницу' происшествия.
  
  Сверху послышался голос командира миномётной батареи, взывавший к нам с призывом отдалиться от мины на безопасное расстояние. Мы заверили его, что уже давно сделали это, и приближаться к мине у нас нет никакого желания. Мина неподвижно лежала на дне окопа. Прошло ещё несколько минут. Затем командир миномётчиков самолично спрыгнул в траншею. Он осторожно поднял мину, и как очень ценный груз, аккуратно поддерживая снизу двумя ладонями, понёс её к минному полю, находившемуся за взлетно-посадочной полосой. Всё это время мы с замиранием сердца следили за его действиями из окопа. По его лицу струился пот скорее от нервного напряжения, чем от жары. Дойдя до проволочного заграждения, служившего границей минного поля, опустившись на одно колено, он нежно положил опасную ношу на землю, медленно поднялся и вернулся обратно. Отойдя на безопасное расстояние, он перевёл дыхание, отёр рукавом пот со лба. Потом взял автомат и, прицелившись, выпустил по мине несколько коротких очередей. К нему присоединились, находившиеся здесь же, два офицера-миномётчика. Наконец, мина разорвалась. Видимо, одна из пуль попала по взрывателю. Мы спрятали головы в окоп. Некоторые из осколков просвистели над нашими позициями, но то были уже не очень опасные осколки - на излёте. Расстояние было велико.
  Поступок командира миномётной батареи произвёл на меня сильное впечатление. Хотя я лично считаю, что так рисковать было не обязательно. Можно было подорвать мину прямо в окопе, предварительно отведя людей. Но в той ситуации он принял решение и сам сделал то, что посчитал правильным. Это было достойно уважения. А ведь не молод уже. В Союзе, наверняка, семья, дети. Да... Рисковый мужик.
  Нам просто крупно повезло, что мина не разорвалась в момент попадания в наш окоп. Несмотря на скорость нашей реакции, невозможно было бы спастись от взрывной волны, усиленной ограниченным коридором траншеи и несущей с собой сотни металлических осколков. Даже каски и бронежилеты на таком близком расстоянии оказались бы, наверное, малоэффективными. Но на наше счастье всё обошлось.
  
  Наступил 1987 год. Новый год встретили неплохо. Командование позаботилось о том, чтобы питание в этот день было необычным, праздничным. Точно не скажу, какими деликатесами отличался праздничный ужин в других подразделениях, но взводу снабжения жаловаться не приходилось. Толик Провоторов в свойственной ему наигранно наивной манере, как ребёнок, выпрашивающий у мамы конфету, намекнул прапорщику Сагайдаку, дескать, неплохо было бы к праздничному столу чего-нибудь особенного. Конечно, прапорщик Сагайдак не мог отказать солдатам родного взвода. Будучи заведующим продовольственным складом, выдал нам ещё дополнительно тушёнки, рыбных консервов, сгущёнки. Мы были признательны ему за щедрость. Ужин получился на славу, почти как дома. Те, кто был свободен от несения караульной службы, даже выпили немного бражки. В этот вечер казалось, что между нами нет никаких различий. Поднимали тосты, говорили о том, что дорого, откровенничали. Рассказывали о жизни до армии. В такие минуты понимаешь, как много в людях общего.
  
  Праздники, конечно, вещь хорошая, но они проходят, за ними наступают, как говорится, суровые будни, и всё входит в обычное русло. Опять ежедневные заботы, придирки и нападки старших 'товарищей', вечерние 'разборы полётов'. После одного из таких 'построений', когда нас, как обычно отделали за какую-то мелочь, Костин Дима, или как его называли за высокий рост 'Два ноль три', разговорился со мной.
  Койка моя находилась на втором ярусе, а на нижнем находилась его. Он закурил, и как бы объясняя ситуацию, заговорил о том, что мол, такие брат дела, что дедовщина здесь в норме.
  - Нас тоже гоняли и били ещё хуже, чем мы вас. Так что вы не обижайтесь особо.
  - Ну да. Может быть ещё спасибо сказать...- подумал я. Всего несколько минут назад он так залепил мне своей огромной пятернёй в правое ухо, что я пролетел головой вперёд по диагонали землянки, метра четыре. Что ж, как видно, годы игры в баскетбол не прошли даром. В ухе у меня звенело ещё не один день. Теперь, успокоившись и, возможно, понимая, что несколько перегнул палку, он продолжал: 'Отлетаете' своё, будете с нами на равных. Просто за молодыми будете присматривать и всё ... Вот, к примеру, знаешь 'Батю' из гаубичной батареи? Так ему двадцать пять лет было, когда сюда попал, он и срок успел отмотать до армии... А всё равно, 'летал как трассер'... Так что, все тут так начинают. Я вижу, ты парень неплохой, но извини, порядок есть порядок. Тут закон простой - один 'запорол', все отвечают... Как в 'Трёх мушкетёрах' - хмыкнул он, затягиваясь в темноте сигаретой: 'Один за всех, и все за одного...'
  Ещё некоторое время лежали молча, размышляя каждый о своём. Я подумал про 'Батю'. Крепкий паренёк, с круглым, румяным лицом. Он производил впечатление, доброго и простого мужичка. 'Батя' часто захаживал к нашим 'черпакам'. Ко мне он относился хорошо, и так как был у гаубичников каптёром, сказал мне однажды: 'Если, что будет надо: мыло, подшива, полотенце или портянки... Ну там, всё такое - подходи...Помогу...'
  Такое знакомство и отношение в моём положении было очень ценным, но я старался не злоупотреблять его добротой, за всё 'колпачество' обратился к нему один или два раза. Он не подвёл. В общем, правильный такой мужичок. Одно слово - 'Батя'. Звали его Малясов Сергей. Родом откуда то из-под Ульяновска. Непонятно только, как это его с судимостью и в Афган отправили?
  
  Часто вместе с 'Батей' к нам часто приходил ещё один артиллерист. Я сначала не разобрал как его зовут. Мне послышалось что наши называют его Мироном.
  - Интересное имя такое... - сказал я однажды, обращаясь к Диме Костину, после того как гаубичники покинули нашу землянку.
  - У кого? - переспросил Дима.
  - Ну у этого... Мирона... Старинное какое-то... Первый раз вижу человека с таким именем.
  - Да ты просто не так понял...- рассмеялся Дима. -Его Саньком зовут... А это прозвище такое... И не Мирон, а 'Нерон'. Ну так римского императора звали. Просто фамилия у него Неронов, вот отсюда и прозвище такое...
  - Да?- я усмехнулся деланно состряпав сконфуженную физиономию. - Хорошо, что я ещё к нему так не обратился... А то могла непонятка получиться.
  - Да нет... Саня мужик нормальный... С чувством юмора...
  - Это конечно радует...
  Вообще же, к нашим черпакам в гости приходило много народу, но в основном из отдельных взводов и гаубичной батареи.
  
  По мере освоения во взводе мы больше узнавали друг о друге. Каждый из обитателей нашей землянки был уникален по-своему. У каждого был свой взгляд на службу, на войну. Если Дима Костин мечтал хоть раз выйти с разведчиками на 'боевые', то, к примеру Толик Провоторов имел на этот счёт совершенно другое мнение.
  
  - Да кому оно на хрен надо! - говорил он. - Лазить по горам, потеть, 'умирать' там... Ради чего? Кому вообще нужна эта война? Нет Диман... Службу надо отслужить так, чтобы было о чём рассказать на 'гражданке'. Все мои знакомые, вернувшись из армии, рассказывали, как они прокайфовали всю службу...Никто не упоминал про всякие там 'тяготы и лишения'. Каждый искал на службе такое место, чтобы можно было служить не напрягаясь. А некоторые умудрялись ещё 'бабла накосить' и домой привезти... Нет, Дима, что не говори, а мне никакие 'боевые' на фиг не нужны. По мне лучше места, чем у нас во взводе, в батальоне не сыскать. Сам посуди... Насчёт 'рубона' никаких проблем. На 'дембель' можно будет хорошо затариться. Склад ГСМ¹ наш. Продадим 'бабаям' соляры, потихоньку денег накопим, шмотья накупим и подарков родным... Чего ещё надо? На 'дембель' отправимся как короли...
  
  Дима возражал ему. Говорил, что отслужить в Афгане и ни разу не поучаствовать в настоящих боевых операциях - недостойно настоящего мужика. Большинство же 'черпаков' придерживались точки зрения Толика.
  
  Миша с Аликом, Гайрат, да и Толик тоже, шустрили, загоняя афганцам солярку.Схема была отработана чётко. Соляру набирали на складе ГСМ в двадцатилитровые канистры во время заправки техники. Потом 'технично' относили к первому КПП. Там прятали канистры в зарослях кустарника у минного поля. Оставалось дождатьсяч прихода покупателей из числа местных жителей. Топливо здесь ценилось очень высоко и мало-помалу снабженцы действительно затарились всяким барахлишком, коего в дуканах Кишима было в изобилии.
  Почти все солдаты старались подзакупить к своему отъезду домой побольше вещей, которые в Союзе были страшным дефицитом. Кое кто заходил в этом своём стремлении очень далеко. Я слышал, бывали случаи, когда помимо безобидных мыла, трёхпалых рукавиц, солдатских шапок-ушанок, соляры и медикаментов, афганцам продавали боеприпасы. Меня поражало, как сильна бывает порой в человеке жажда наживы. Желание разжиться начисто лишало некоторых военнослужащих здравого смысла. Загоняя афганцам патроны и гранаты, они не желали понимать, что поступая таким образом, рискуют не только своей собственной безопасностью, но и ставят под удар своих товарищей.
  Обычно к демобилизации покупали в полковом военторге дипломаты стандартного образца. Эти дипломаты, имеющие размер небольших чемоданчиков и снабженные механическими кодовыми замочками, плотно забивали импортными товарами. Первое, что старались купить, это, конечно, платки матерям, подругам, сёстрам. Причём платки действительно были очень красивыми, из однотонной ткани строгого тёмно-серого или синего цвета, с добавлением серебристого люрекса и выбитыми чёрными бархатистыми розами. По периметру платок обрамляла бахрома того же цвета, что и основной фон,
  ___________________________________________________________________________
  ¹ГСМ - горюче смазочные материалы.
  
   также с серебристыми вкраплениями. Такие платки при всей своей сдержанной гамме цветов смотрелись очень богато и в Союзе стоили дорого. Ещё в то время в цене были кассетные магнитофоны. В наших военторгах продавали небольшие импортные однокассетники фирмы 'SANYO'. Стоили они кажется девяносто чеков. Офицеры могли позволить купить себе в Кишиме и двухкассетные магнитофоны, или что-нибудь подороже. Покупали также очки 'Ferrari' и 'Sports', электронные часы 'Семь мелодий', ручки со встроенными электронными часами, можно было купить даже часы фирм 'Seiko' и 'Orient', стоившие недёшево. В солдатской среде особым шиком считалась покупка костюма 'Commando' пакистанского производства. Этот костюм был хорошего качества, со множеством всяких кармашков, замочков, со швами, прошитыми тройной строчкой и вываренной тканью. Мало кто из солдат мог купить себе такую вещь. Вдобавок ко всему, покупали всякие мелочи, наборы с розовым маслом, мумиё, чётки из поделочного камня, китайские карманные фонари, ногтегрызки, зажигалки, шариковые ручки и другую дребедень.
  
  Я для себя никакой задачи по части накопления денежных средств и покупке местного экзотического барахла не ставил. Мне было достаточно просто вернуться домой живым и здоровым. Хотя неплохо было бы купить маленький японский кассетник и, конечно платок для мамы.
  
  Зимой в горах ясные дни выдавались нечасто. Иногда в такие дни к нам в батальон прилетали вертолеты. Обычно это были пара Ми-8 в сопровождении двух Ми-24. Их прилёт всегда был для нас почти праздником. Они доставляли не только провиант и боеприпасы, самое главное, они привозили почту - письма из дома и от друзей. Эти небольшие клочки бумаги приносили с собой что-то важное, необходимое каждому. Конечно, жизнь есть жизнь, и вести из дому бывают разные, добрые и не очень. Но писем ждали с нетерпением. Прочитать письмо, написанное родными, что дома побывать. Окунуться на некоторое время в воспоминания. Вспомнить родные лица, город, двор, друзей. Будто всё это где-то очень близко, только руку протяни, и всё же бесконечно далеко. В какой-то другой реальности.
  
  Где-то идёт мирная жизнь, во дворах дети играют в снежки, родители возят малышей на санках, те, кто постарше, гоняют в хоккей. Люди спокойно гуляют по улицам, работают, учатся, ходят в театры, смотрят кино. Кафе, рестораны, дискотеки. Неужели всё это возможно? Какая огромная пропасть между этими мирами. И письма с Родины, написанные с любовью и заботой, помогали хоть ненадолго перекинуть мост через эту пропасть.
  
  В один из таких прилётов к нам во взвод прилетело пополнение - два солдата. Один 'черпак', который ранее служил в этом взводе и был отправлен в полк на лечение от какого-то недуга. Второй 'дед', был прислан к нам за дисциплинарные нарушения. Видимо, здорово он 'достал' полковое руководство, что те не вытерпели и под конец службы прислали его к нам.
  
  Первого из прилетевших звали Абиш, он был узбек из Хорезма. Глаза у него были необычного для узбека голубовато-зелёного цвета. В Узбекистане считается, что это признак 'ханской породы', так называемая 'белая кость'. Черты его лица были правильными, но даже когда он улыбался, шутил, или выражал радушие, глаза всегда оставались холодными. Чувствовалось в нём что-то надменное, высокомерное. Некое презрение к окружающим. Лично у меня он особой симпатии не вызывал. 'Черпаки' хоть и приняли его как своего, всё же, как мне показалось, сохраняли в отношениях с ним некоторую дистанцию.
  Через несколько дней после возвращения Абиша, я стал свидетелем одного разговора. Гайрат, в отсутствие Абиша, возмущённо говорил всем остальным примерно следующее: 'Какого хрена вы ему в рот заглядываете? Он в 'колпачестве' под больного закосил, в полку прокайфовал, пока мы тут летали как трассера, 'люлей' от 'дедов' получали! А теперь вернулся - королём здесь ходит! Вообще по правилам должен сейчас на равных с 'колпаками' летать!'
  Остальные молчали. Кто курил, кто просто лежал на кровати, глядя в потолок. По большому счёту то, что говорил Гайрат, было справедливо, и все это понимали. Если бы они захотели, запросто могли бы устроить Абишу адскую жизнь. Он, похоже, тоже парень не слабый. По крайней мере, с виду. Однако против массы не попрёшь. Но, в конце концов, оставили всё как есть. Простили, короче, ему 'грехи юности'. Повезло Абишу.
  
  Второй из прилетевших тот, что был 'дедом-залётчиком' из полка, оказался на редкость спокойным малым. Не понимаю, за какую такую провинность его на нашу точку отправили. Он был невысокого роста, короткий рыжий волос, торчащий ёжиком, глаза с небольшим прищуром, веснушчатое лицо всё время было немного напряжено. Наши особо перед ним не лебезили - он хоть и 'дед', но всё же чужак. Относились к нему нормально, он тоже претензий особых никому не предъявлял. Прошло какое-то время, и некоторые из 'черпаков' подружились с ним. Звали его, Валера. Спустя некоторое время, когда мы с ним как-то разговорились, он спросил меня: 'А ты что, меня не помнишь?'
  
  -Нет, не помню, - ответил я, тщетно роясь в памяти.
  - В Файзабаде... На губе? Я там сидел с корешами, а вас один хмырь сдал.
  Да, теперь я вспомнил его. Это он рассказал, что был свидетелем ситуации, когда один из солдат нашего призыва пришёл в штаб полка с жалобой на нас, после чего мы попали на губу. Он рассказал ещё, что судьба того паренька складывалась там не очень удачно. Мне подумалось тогда, что мало кому на этом периоде службы судьба улыбается слишком уж широко, тем более с такой подмоченной репутацией.
  Отношения между нами сложились неплохие, и иногда, когда было свободное время, мы беседовали на разные темы. Он никогда не принимал участия в 'воспитательных мероприятиях'. Предпочитал в это время выйти покурить. А вот Абиш с нами особо не церемонился, да ещё и придумывал всякие гнилые способы для того, чтобы придраться.
  
  Однажды по инициативе Абиша 'черпаки' устроили нам унизительное испытание, которое в армии называется 'ночное вождение'. Видимо, вдоволь пообщавшись в полку с тамошней извращённой публикой, и нахватавшись всякого дерьма, он решил таким дешёвым образом как-то проявить себя.
  Короче, суть 'вождения' заключалось в том, что нужно было ползать под кроватями на четвереньках, изображая, что находишься за рулём автомобиля. Издаёшь звуки двигателя, сигнала. А 'черпаки' приказывают тебе, что делать: 'Вперёд! Направо! Налево! Стоять! Разворот!'
  
  Начинается всё с команды: 'К машине!' По этой команде испытуемый должен быстро надеть на себя старую форму - подменку, чтобы не испачкать свою. Потом нужно доложить: 'Водитель такой-то, к вождению готов! После этого следовало собственно само 'вождение'.
  
  Когда Коля из нашего взвода докладывал: 'Водитель Екамазов к вождению готов!', Дима Костин переспросил его: 'Водитель КАМАЗов?'
  Коля был простой паренёк, из российской глубинки и не понимая в чём подвох, докладывал снова: 'Водитель Екамазов к вождению готов!'
  - Не понял! Ты что только КАМАЗы водишь? А другие машины водить не умеешь? Специалист узкого профиля что ли?
  Так повторялось несколько раз. Каждый раз после такого прикола 'черпаки' взрывались хохотом. Обкурились гады, и весело им. Дело дошло до меня. Я, презирая себя за трусость и малодушие, за то, что не могу бросить вызов и отказаться от этой процедуры, облачился в старую форму, доложил, как того требовал ритуал, и ползал под кроватями на четвереньках под гогот 'черпаков', ненавидя себя и утешаясь тем, что когда-нибудь настанет время рассчитаться.
  
  Мне показалось, что само это мероприятие, начавшееся так весело для старослужащих, уже через некоторое время начало надоедать им, а к концу наскучило вовсе. Обычно так развлекались в мотострелковых ротах, то есть в 'пехоте'. Публика там подбиралась самая разномастная, и надо было как-то коротать время, а что может быть 'веселее', чем безнаказанно унижать себе подобных.
  
  Издеваясь над другими, некоторые представители рода человеческого, видимо, упиваются собственным величием. Это даёт им возможность ощутить себя чем-то вроде вершителей судеб и не видеть, не замечать того, что сами они являются лишь частью этой пирамиды, в которой каждый является одновременно и угнетаемым и угнетателем. Всякий здесь старается любым доступным способом взобраться поближе к верхушке. Как сказал бы мой тренер по парашютному спорту-Романыч, тоже прошедший армейскую школу, здесь, если выражаться его языком, действует 'закон курятника' - 'Клюнь ближнего, обосри нижнего...' Клюнуть 'ближнего' бывает чревато последствиями - можно и в ответ получить, зато, что касается 'нижних', всегда пожалуйста.
  Однако представители отдельных взводов считали себя своеобразной элитой. Здесь старались наказывать 'молодых' по делу и не опускаться до уровня 'пехоты'. Очень хорошо, что затея с 'ночным вождением' не прижилась в нашем взводе. Это было первое и последнее 'ночное вождение' за время нашего 'колпачества', и больше нас так не унижали.
  
  Служба входила в привычное русло. Готовка в столовой, ночные караулы, разводы, построения, даже обстрелы и тревоги, ко всему этому можно было привыкнуть. Единственное, что очень сильно угнетало, так это нападки 'черпаков'. Если вдруг кто-нибудь из них начинал говорить с кем-то из наших на повышенных тонах, то у всех остальных 'колпаков' в этот момент замирало сердце. Оправдания и объяснения не принимались категорически. Как только кто либо из молодых предпринимал попытку объясниться, его тут же обрывали фразой: 'Колпацкие отмазки!' И, как правило, за этим следовало ненавистное: 'Всё... Кранты 'колпаки'! Вечером строиться!' Если же всё обходилось, это совсем не означало, что нас после отбоя не 'прессанут'. Было бы желание, а повод найти не проблема. Ситуация осложнялась и тем, что на дворе была зима.
  
  Дело в том, что зимой труднее поддерживать на должном уровне и свой внешний вид, и порядок в землянке и на территории. На улице грязь, в землянке сырость, баня всего один раз в неделю. В банный день необходимо было успеть постирать форму, постельное и нижнее бельё. Только вот зимний день короток, всё просыхать не успевает, и спать приходилось на сыроватом белье. Всё было бы ничего, да существовала ещё одна напасть - платяная вошь. Тепло, сырость и запах человеческой плоти - это идеальные условия для того, чтобы эти твари чувствовали себя вольготно. Гнездится это насекомое и в пастельном белье, и в нижнем, и в Х/Б, в основном в области швов откладывая там свои яйца. Единственным спасением от этих насекомых было кипячение белья и тщательная глажка утюгом. Летом для профилактики можно было просушивать одежду, бельё, подушки и матрацы под жарким южным солнцем. Но зимой было сложнее, свет вечером давали на пару часов, и хорошо прогладить вещи успевали только старослужащие. К тому же они имели возможность ходить в баню чаще одного раза в неделю. Офицерская баня была расположена на территории автопарка. Ответственными за неё были разведчики. После того как офицеры батальона попарятся в бане, разведчики тоже пользовались ею, любезно приглашая и некоторых из своих приятелей. Наши 'черпаки' тоже входили в этот круг. Нам же-'молодым', приходилось мыться раз в неделю. Этого было крайне недостаточно. За неделю форма и нижнее бельё успевали довольно заметно загрязниться и приобрести неприятный запах. Когда же у кого-нибудь во взводе заводилась вошь, даже если этим 'счастливчиком' оказывался кто-то из старослужащих, то виновны в этом автоматически считались 'молодые'. Мол развели эту заразу! И всё... 'Вешалки'!
  
  Пока одна форма в стирке, да в сушке, нужно было во что-то одеться. Нам позарез нужна была сменная одежда. Мы с Сашкой Племяновым ломали голову, где раздобыть 'подменку'. И вот однажды, после ужина, заходит ко мне в столовую Санёк, отзывает в сторонку. Он и так напоминал лицом лисёнка из мультфильма: веснушки, острый слегка вздёрнутый нос, а тут ещё такой хитрый блеск в глазах.
  
  Огляделся по сторонам, убедился в том, что никого рядом нет, и говорит: 'Слышь, Аким. Там у 'самоваров', где их 'Васильки' стоят, на верёвках форма сушится. Окоп проходит совсем рядом. Можно пробраться незамеченными. Одна беда - рядом их дневальный под 'грибком' стоит. Другой такой шанс будет только через неделю, в следующий банный день. Луны на небе нет. Видимость плохая. Авось не заметят. Выберемся из окопа, пару хэбэшек со штанами сорвём, и окопами же обратно.
  
  Я понимал, Санёк был прав, другого подходящего случая могло и не представиться. Действовать нужно было незамедлительно. Морально-этическая сторона данного предприятия, как обычно, отходила на второй план.
  Мы вышли из здания столовой в темноту горной ночи. Снега на земле почти не осталось. Несколько дней погода была ясная, и снег почти сошёл. Но вечером мороз усиливался, и глина подмёрзла. Ноги не завязали в грязи, зато подмороженная грязь предательски хрустела под ногами. Приходилось двигаться очень осторожно. Пробрались позади землянки восьмой роты, стараясь не попадаться никому на глаза. Нырнули в ход сообщения, ведущий от расположения восьмой роты, к окопам, идущим по периметру батальона. Окоп был в полный профиль. Добрались до того места, где сушилась форма миномётчиков. До грибка дневального было метров пятнадцать. Хотя ночь была тёмная, всё же на таком расстоянии мы были бы как на ладони. Притаились, ожидая удобного момента. Дневальный стоял лицом в нашу сторону. Было бы неплохо, если бы это был боец нашего призыва. Пока он понял бы, что да как, нас бы и след простыл. И ищи потом ветра в поле.
  Прошло минут десять. Дверь в землянку миномётчиков открылась, и в проёме появился силуэт, освещаемый светом, идущим изнутри помещения. Он окликнул дневального: 'Диман, как дела? Всё нормально?'
  - Да нормально. Когда смена?
  -Через пятнадцать минут заменю тебя.
  -Хорошо. Не тяни там. Я уже совсем задуборел...
  Дверь, скрипнув, закрылась. Дневальный ещё некоторое время стоял, повернувшись лицом в ту сторону. Мы, не сговариваясь, вылезли из окопа. Быстро подошли к верёвкам с висящей на них формой. Времени для того чтобы выбрать форму получше не было. Сняли первое, что попалось под руки. В этот момент часовой окликнул нас.
  - Эй! Кто это там ходит?
  - Свои, Диман! Форму снимаем, - небрежно ответил я
  Последовала короткая пауза. Часовой несколько секунд переваривал происходящее. Я деловито скатал форму и, сунув её в подмышку, направился к окопу. Сашка следом.
  - Кто 'свои'? - спохватился дневальный.- Стой! Стрелять буду!
  Меньше всего мне хотелось бы слышать эту фразу в свой адрес. Послышался щелчок снимаемого предохранителя. Мы сиганули в ход сообщения. Часовой не шутил. В след нам прогремели три одиночных выстрела. Пули просвистели над нашими головами. Стрелял не на поражение, а немного выше, чтобы припугнуть. Но отступать нам уже было некуда, и мы, что есть сил, пустились наутёк. Сзади поднялся переполох. Миномётчики повыскакивали из землянки и пустились в погоню. У каптёрки восьмой роты мы выскочили из окопа. Пригнувшись и стараясь не быть замеченным здешним дневальным, мы пробежали сзади землянки, служившей восьмой роте казармой. Далее землянка управления нашим взводом, старый продуктовый склад. Прокрались незаметно к офицерской столовой и, оглядевшись по сторонам, вошли внутрь. Внутри было темно. Мы, не включая свет, спрятали форму. Посидели немного, отдышались, приходя в себя. Нервно посмеялись, вполголоса обсуждая пережитое. Минут через пятнадцать выглянули из столовой, чуть приоткрыв дверь. Вроде всё было спокойно. Вышли наружу и вернулись в свою землянку.
  
  На следующий день рассмотрели свою добычу. Мне досталась форма, называемая в солдатской среде 'стекляшка', так как была пошита из ткани с небольшим глянцем, немного буроватого оттенка. Заметная была форма, в батальоне не очень распространена, но на подменку сгодится. Срезали личные данные недавних обладателей этой формы, нарисованные хлорной известью на подкладке с изнаночной стороны. Такая вот была проведена нами операция. Можно даже сказать, боевая...
  
  На заставе 'Двугорбая' произошло какое-то ЧП. Туда был отправлен фельдшер в сопровождении нескольких офицеров и группы разведчиков. Возвратились обратно с носилками, на которых лежал погибший солдат. Вечером, когда разведчики заглянули к нам в землянку, мы узнали что случилось на заставе.
  - Что там стряслось? - спросили наши 'черпаки'.
  - Мрачная штука... - ответил один из разведчиков. - 'Колпак' застрелил 'дембеля'. Выстрелил из автомата и снёс ему пол головы.
  - А кто?.. Кого?..
  - Узбек один... Грохнул этого... Ихнего чухана Нестеренко. Хотя о мёртвых так не принято...
  Нестеренко в батальоне знали все. Он был позором девятой роты. Это был тот самый солдат, которого я однажды застал в столовой за поеданием остатков пищи, в то время как весь батальон находился по тревоге на позициях.
  - Опупеть!
  - А из-за чего вообще?
  - Да кто его знает? Говорят, будто притарил этот 'колпачара' банку квашеной капусты. Хотел хоть какой-то еды приготовить для 'стариков'. А этот нашёл и не отдаёт... Сам думал сожрать. Короче, начали они драться. А Нестеренко он хоть и чмо, а сами знаете какой верзила. Узбечёнок этот раза в два меньше его, знает, если рубон не приготовит, старики его 'казнят'. Этот лось его толкнул в грудь своей оглоблей, тот упал. Поднялся, взял автомат, оказавшийся под рукой и шмальнул тому в голову... Полчерепа как не бывало.
  - Мрак полнейший.
  - Так это когда было. Пока нам сообщили, пока мы собрались... Туда пришли уже не меньше двадцати минут прошло, а он ещё живой!
  - Ага, мы его на носилки укладываем, у него половины головы нет, мозг из черепа вываливается, а он встать пытается. Жуть вообще. Потом успокоился и умер. Вертушки из полка должны прилететь. Обоих заберут в полк. Теперь один в 'цинкаче' домой поедет, а другого... Наверное, под трибунал отдадут.
  - Надо же! Под самый дембель!
  - Родителей жаль...
  - Каким бы 'чуханом' он здесь не был, дома-то всё равно ждут, любят...
  - Хорошо, что не узнают, как его убили... И как он служил.
  - Ну да... Как обычно дадут орден 'Красной звезды' посмертно... Всего делов-то...
  - Вот такие пироги! Кто-то погибает на задании, а кто-то вот так! И тому и другому посмертно орден 'Красной звезды'. Ерунда какая-то получается...
  - Ой и не говори, кума...
  
  В столовой же всё шло своим чередом. Готовил я вроде бы сносно. По поводу качества еды офицеры почти никогда не роптали, и особо не привередничали. Хотя случались и казусы. Всем ведь не угодишь. Бывало, что и на ровном месте без особого повода возникнет конфликт. Взять, к примеру, зампотеха нашего батальона. Мужик он был в возрасте, плотного сложения с проседью в волосах. Любил он иногда расслабиться, 'принять на грудь', так сказать. Понятно, что все мы люди и каждый имеет право отвлечься, забыться хоть ненадолго от жестокой действительности. А для военного человека не существует более простого и надёжного средства, чем напиться практически до беспамятства. Случалось это и с нашим зампотехом. Не часто, но случалось. Тогда его геройская натура требовала подвига, и если попадётся ему на глаза кто из солдат не занятый полезной деятельностью, всё, беда - вплоть до рукоприкладства. И я пару раз имел честь удостоиться его внимания. Говорит что-то несвязное, смотрит непонятно куда, одной рукой за грудки норовит поймать, а другой замахивается для удара. Был бы он солдатом, я бы быстро объяснил ему, что он не прав. А тут офицер, майор, да к тому же намного старше годами. Но зато уворачиваться от его неуклюжих посягательств мне никто не запрещал. Он, раздосадованный своей нерасторопностью, только брызгал слюной, грозил всевозможными страшными последствиями. Кричал: 'Стоять, солдат!'
  -Ну да!- думал я. - Щас, размечтался... Нашёл себе грушу для битья...
  Дабы несколько утихомирить его, я прибегал к хитрости. Пропускал некоторые из его ударов. Смазывал их небольшим поворотом корпуса или уклоном, так, что они шли по касательной. Либо принимал их в той фазе, где они ещё не набрали или уже утратили силу, и особого вреда не причиняли. Сам же при этом делал вид, что мне здорово от него досталось. После этого он немного успокаивался и, покачиваясь из стороны в сторону, удалялся с чувством выполненного долга, продолжая, однако возмущённо разговаривать сам с собой. Зато, когда трезвый - милейший человек.
  
  Даже зам по тылу, майор Аракелов, приходящийся мне непосредственным начальником, иногда пытался применять в отношении меня силовой метод. Естественно, из самых 'добрых' побуждений - для профилактики. Или, может, хотел сделать из меня военного повара экстра-класса. Не понимаю, чем я им не угодил. Старался ведь как мог. Если же быть до конца откровенным, то за полгода моей работы поваром в офицерской столовой у меня были эксцессы со многими из офицеров батальона. Некоторые из этих конфликтов протекали довольно бурно. При этом чаще всего были спровоцированы не мной. Хотя понять их тоже можно. Одичаешь тут, вдали от цивилизации. Да и я, когда считал, что на меня не совсем справедливо наезжают, за словом в карман не лез, и при всей своей природной скромности, всё же оставлял за собой право беззлобно высказать несогласие с некоторыми придирками в свой адрес. Но почему-то не всеми офицерами нашего батальона это воспринималось адекватно. Короче говоря, агрессивный народ эти военные. Всё привыкли решать с позиции силы.
  
  Справедливости ради скажу, что были в батальоне несколько офицеров, на мой взгляд, являющие собой образец сдержанности, благоразумия, высокой доблести и морали. К числу оных, на мой взгляд, относился и командир батальона майор Балакирев. Роста он был невысокого, спортивного телосложения, широк в плечах. Руки у него были сильные, внешне напоминал гимнаста. Смуглый, чёрные усы, чуб. Немногословен. С подчинёнными держался достойно и без высокомерия. В батальоне его уважали.
  
  Помнится мне такой случай. Сижу я в своей кухне, жду, пока весь командный состав пообедает. Офицеры и прапорщики приходили на трапезу кто по одному, а кто небольшими группами, по подразделениям. Пока все не пообедают, я должен находиться в столовой. Ну и как всегда рядом со мной 'Кардан', Дядюра и официант. Дядюра моет посуду. Я по мере прибытия офицеров, раскладываю порции, а официант разносит посетителям столовой еду. И тут к заднему окошку, которое было под потолком, украдкой подбегает кто-то. В окошко было видно только ноги подошедшего.
  Задняя часть столовой была зарыта в землю почти по самую крышу, потому что плац расположенный перед столовой был метра на полтора ниже уровня спортплощадки, находящейся позади строения. 'Таинственный посетитель' присел на корточки. Я гляжу, а это Ванька Решетников из разведвзвода. Потихоньку подзывает меня и говорит: 'Выручай, Аким! Там наших 'застроили' сейчас, а меня послали что-нибудь из рубона принести. Если я не принесу ничего, то нас всех, сам понимаешь, просто убьют. Помоги, пожалуйста, а?..'
  
  Выражение лица и голос у Ваньки жалобные такие. По всему видно - дело дрянь.
  - Дай хотя бы пару банок тушёнки или сгущёнки, ну или рыбных консервов... - подытожил он, и ожидающе упёрся в меня взглядом, всем своим видом давая понять, что от меня сейчас зависело, казнят 'старики' молодую часть разведвзвода или помилуют. Я, конечно, проникся сложностью ситуации, но Ванька просил слишком многого, у меня не было возможности отдать ему такие, по здешним меркам, 'ценные' продукты.
  Подумав немного, я взял пол-литровую консервную банку кабачковой икры, и протянул её Ваньке. Кстати сказать, очень неплохая была икра. Ну, а для солдата так вообще лакомство. Ванька воровато осмотрелся, просунул руку сквозь проволочную решётку, схватил банку.
  - Спасибо! - сказал он, и уже было собрался восвояси, но тут я увидел в окне пару офицерских сапог и услышал голос: 'Стоять, боец!' Ванька хотел было дать дёру, но передумал и подчинился.
  Это был офицер, прибывший недавно с пополнением в гаубичную батарею. В этот день он был дежурным по батальону. Забрав у Вани банку икры, а вместе с ней, о чём он, конечно не догадывался, лишив всех 'молодых' разведчиков последнего шанса избежать жесткой расправы, он спросил у Ивана: 'Ты из какого подразделения, солдат?'
  - Из танкового взвода, - не задумываясь, соврал Ваня. Это выглядело убедительно, так как по заведённой традиции, разведчики носили на воротниках эмблемки танков.
  Как и предыдущий посетитель, чтобы заглянуть в окно, офицер присел на корточки. Глядя на меня сквозь прищур, он ухмыльнулся, и многообещающе кивая головой произнёс: 'Так, так, так...'
  
  Через минуту он вошёл в столовую и, обращаясь к обедающим, громко объявил: 'А повар наши продукты солдатам раздаёт! Вот сейчас поймал одного танкиста - с кабачковой икрой!' - и он продемонстрировал присутствующим улику. Этот возмутительный факт, подействовал на некоторую, особо впечатлительную часть офицерского состава, вполне предсказуемым образом. И уже спустя секунду из обеденного зала раздался нестройный хор голосов: 'Повар! А ну-ка поди сюда!'
  
  Я, конечно, понимал, что предстоящий разговор не сулит мне ничего приятного, да деваться было некуда. С нарочито безразличным видом я вышел в обеденный зал, но внутреннее ощущение было сравнимо с состоянием дрессировщика, входящего в вольер с хищниками. Спиной я ощущал, как 'Кардан', Дядюра и официант сопровождали меня сочувствующими взглядами. Большинство присутствующих продолжало обедать, как ни в чём не бывало, в то время как несколько молодых офицеров, во главе с лейтенантом Осиповым - командиром одного из взводов миномётной батареи, прервали трапезу, встали из-за своих мест, и недобро глядя на меня, окружили кольцом. Мне эта ситуация нравилась всё меньше и меньше. Лейтенант Осипов, с едва заметным кавказским акцентом, поинтересовался насчёт моей совести и количества офицерского провианта, миновавшего их стол за всё время моего пребывания поваром.
  -Эту банку выдали для работников кухни... - попытался было оправдаться я, но мой довод, скорее всего, был для них неубедительным. Ожидая дальнейшего развития событий, я стоял, немного опустив подбородок и прикрыв рёбра слегка согнутыми руками, стараясь держать всех подошедших в поле зрения. Было очевидно, что только словами дело не ограничится. В любой момент, кто-нибудь из моего окружения мог перейти от слов к действиям. Считая себя хозяевами положения, они вели себя всё более развязно. От чувства меры окруживших меня офицеров, зависело, перейду ли я от пассивной защиты, к контратакующим действиям или нет. Мои противники были мне почти ровесниками, и в случае явного перебора с их стороны, я мог позволить себе и ответить, не взирая на субординацию. Конечно, мне при таком раскладе не поздоровилось бы, так как правыми, скорее всего, признали бы их, но и быть в этой ситуации просто мальчиком для битья я не собирался. Обстановка накалялась и лейтенанту Осипову, как мне показалось, уже не терпелось пустить в ход руки, но тут дверь в столовую отворилась, и вошёл комбат Балакирев в сопровождении офицеров управления батальоном. Мои оппоненты сразу поубавили свой пыл, выпустили меня из окружения, и вернулись на свои места. Комбат, конечно же, успел заметить,что своим появлением прервал некое действо, однако молча занял место за своим столом. Я же, зайдя на кухню, облегчённо выдохнул, разложил еду для комбата и его спутников по тарелкам, а официант поспешил подать её. Но Осипова, похоже, такой финал не совсем устраивал. Он, желая довести начатое дело до логического завершения и восстановить-таки справедливость, поднялся со скамьи, громогласно обращаясь к комбату.
  -Товарищ майор, а повар наши продукты солдатам раздаёт. Вот, поймали его с поличным...- он продемонстрировал майору Балакиреву злополучную банку икры. - Хотел отдать какому-то солдату-танкисту!
  
  Не прекращая принимать пищу, и даже не отрывая взгляд от тарелки с едой, комбат с совершенно спокойным видом подозвал меня. Когда я подошёл к нему, он спросил у Осипова: 'Товарищ старший лейтенант, назовите пожалуйста стоимость этой икры?'
  Повертев банку в руках, тот нашёл надпись с ценой.
  -Рубль пять копеек... - последовал ответ.
  - Когда получите денежное довольствие,- обратился ко мне комбат , - возместите товарищу лейтенанту лично. В трёхкратном размере. Вам понятно?
  - Так точно, товарищ майор, - ответил я.
  Присутствующие в обеденном зале бросили на Осипова любопытствующие взгляды, ожидая его реакции. Лейтенант хотел было что-то возразить комбату, но осекся, несколько сконфузившись, опустился на скамью и продолжил трапезу. Решение комбата, по всей видимости, оказалось не совсем таким, какого он ожидал. Инцидент был исчерпан. Я вернулся на кухню.
  После обеда 'Кардан' в свойственной ему задумчивой манере, произнёс: 'Молодец комбат. Мужик. Понимает, что солдату и так нелегко приходится. Что там, банка икры не ахти какая ценность. Была бы красная или чёрная, тогда понятно... Столько шума подняли. Ведь ещё каждый месяц доппай¹ получают, всё мало им...' Дядюра согласился с ним. - Да этот Осипов вообще оборзел. Он и всех миномётчиков задолбал своей душевной простотой. Они там стонут. Говорят житья от него нету. Хоть вешайся... Недавно вон... Тоже учудил! Одному 'самовару²' за то, что у того волосы отросли длиннее уставной нормы, сам машинкой башку постриг! Причём как барана - ступеньками, где длинней, где короче. А самый прикол в том, что окантовку ему сделал не по нижнему краю ушей, как положено, а по верхнему.
  __________________________________________________________________________
  ¹ Дополнительный продовольственный паёк.
  ² 'Самовары' - шутливое прозвище миномётчиков.
  
  'Кардан' и я рассмеялись, представив себе внешний вид солдатика, о котором говорил Дядюра.
  -Тот теперь, несмотря на то что 'черпак', ходит с таким причесоном, как огрызок...
  - Взял бы, да и побрился наголо.
  - Ага! Он ему запретил.
  - Ну и хренли? Постригся и всё! Делов то... Не расстреляют же...
  - В нарядах сгноят потом! Этот Осипов ещё тот фрукт.
  - Да лучше в нарядах, чем как чмо ходить.
  Официант тем временем молча убирал со столов посуду. Сам он был миномётчиком, и видимо не хотел обсуждать поведение офицера из своей батареи. Да и вообще он был себе на уме. Я же думал о том, что во всей этой ситуации больше всех пострадали 'колпаки' из разведвзвода. 'Интересно, как они там?'
  После, когда встретил Ваньку вновь, поинтересовался, как обошлись с ними в тот раз старослужащие. Оказывается, ему всё же удалось раздобыть что-то съестное у Алишера, на ПАКах. Однако, им всё равно всыпали. Не так, конечно, как если бы он пришёл с пустыми руками. 'Да... Нелегка доля молодого солдата'.
  
  Жили в нашем батальоне две немецкие овчарки. Их щенками привезли из Союза. Один пёс был собственностью восьмой роты, а другой - девятой. И у того и у другого кличка была Амур. Надо сказать, что Амур из восьмой роты лично мне нравился больше. Окрас у него был очень красивый, черно-рыжий с коричнево-красным подпалом. Морда умная, с рыжими пятнышками бровей. Мощное и статное животное. Обитатели гарнизона называли его Рыжим Амуром. Старшина восьмой роты прапорщик Косинский души в нём не чаял. Холил его и лелеял.
  Наш техник и заведующий продовольственным складом, прапорщик Сагайдак тоже очень любил и частенько баловал его, угощал разными 'деликатесами'. Иногда, когда Амур проходил мимо столовой, я подзывал его и подкармливал. Этот кобель вёл себя сдержанно и держался с каким-то внутренним достоинством. Поиграешь с ним немного, потреплешь, отвлечёшься от проблем, от суеты. И овладевает тобой какое-то умиротворение. Есть в животных нечто настоящее, живое, то, чего иногда так не хватает людям. Порой приятнее общаться со зверем, чем с иным человеком.
  Амур из девятой роты тоже был крупным кобелём, но заметно тоньше в кости, морда легче, не такой пропорциональный, да и окрас у него был не такой красивый как у Рыжего.
  Два кобеля на одной ограниченной территории постоянно выясняли отношения. Рыжий доминировал. Как завидит своего соперника, нагонит его, тот хвост поджимает, ложится на спину, тем самым признаёт лидерство Рыжего. После этого Рыжий отпускал его, и с видом победителя, неспешно возвращался к расположению своей роты. Обе собаки стояли на довольствии.
  
  Почти у каждого подразделения в нашем батальоне было хоть небольшое подсобное хозяйство. В гаубичной батарее кроме огорода были курятник и свинарник. В восьмой роте тоже был курятник и ещё огород. Однажды я стал свидетелем того, как прапорщик Косинский, готовил некое кулинарное чудо. Это были жаренные во фритюре куринные яйца. В качестве фритюрницы он использовал форму для выпечки хлеба. Готовые яйца приобретали форму облака с желтком внутри. Я впервые видел такой способ жарки яиц и был очень удивлён.
  В седьмой роте был крольчатник и огород. У отдельных взводов тоже были небольшие делянки. Выращивали на них зелень, морковку и прочую неприхотливую растительность, способную, однако, разнообразить рацион военнослужащих - какие никакие, а витамины. Был свой небольшой надел и возле штаба батальона. У нашего взвода огород может и имелся, но зимой он был совершенно бесполезен. Зато две столовые, продовольственный склад, склад ГСМ, находившиеся в ведении взвода, были достойной альтернативой подсобному хозяйству.
  Вообще говоря, батальон находился в очень удобном месте, и земля плодородная, и вода в достатке, и флора довольно разнообразная. Но зимой приходилось довольствоваться простой пищей: макароны, крупы, консервы. Источником витаминов служила квашеная капуста, которую в изобилии поставляли к нам в больших четырёх или пятилитровых консервных банках, соленые помидоры и огурцы в деревянных бочках.
  
  Вот однажды решили гаубичники завалить хряка Борьку, а сделать это по правилам никто не в состоянии. Боров был хоть и не самого крупного размера, но и не мелкий - под центнер весом. Выход, как водится в вооружённых силах, нашли самый 'оригинальный'. Выстрелили ему в голову из автомата, а уж потом разделали.
  
  'Кардан' говорил даже, из ПК¹ шлёпнули Бориса. Для надёжности, так сказать. А-то автомата мало было бы. Точно не знаю. Может и врёт. А я вот думаю, очень даже может быть, что и вправду из пулемёта положили 'вепря'. Военные зачастую бывают хуже детей. Любят поозорничать. Часть мяса выделили и на офицерскую столовую, и принесли в то время, когда мы готовили обед. Посудомойщик Дядюра, как увидел свинину и сало, не поверил своим глазам. Чуть с ума не сошёл от счастья, а когда услыхал, каким варварским способом артиллеристы лишили бедное животное жизни, добавил: 'Ну, у вас пушкарей ума хватит! Вы в него ещё из гаубицы пальнули бы! Причём всем огневым взводом! С трёх орудий. Ха-Ха! Для надёжности...'
  -Щас шкварки приготовим - порубаем! - с хищным блеском в глазах добавил он.
  Со знанием дела он накрошил сало аккуратными кубиками, посолил и обжарил в небольшом казанке на пламени форсунки.
  - Любишь шкварки-то?- обратился он ко мне.
  Я отрицательно покачал головой: 'Не знаю... Никогда не пробовал.'
  Он изумлённо уставился на меня, словно увидел перед собой представителя инопланетной расы.
  - Чего вылупился? Говорю, не пробовал - значит, не пробовал...
  - Да хорош! Не прикалывайся! Как это так? Ни разу шкварки не ел?...
  - Я тебе серьёзно говорю! Это у вас на Украине без сала еда не еда, а у нас свинина так себе... На любителя... Говядину и баранину все в основном рубают. Сало и свиной окорок, правда, у нас в магазинах продают. Солённое сало кушать доводилось, но окорок мне нравится больше. Вкусный. А вот так... Жареное сало... Не пробовал ни разу.
  - Ну, сейчас попробуешь...
  Дядюра продолжал колдовать над казанком где, шипя и источая аппетитный запах, жарилось сало. Кухня наполнилась сизоватым дымком. Он ловко помешивал шумовкой кубики сала, пока они не покрылись румяной корочкой. Затем, сняв казанок с огня, поддел несколько кубиков, предварительно дунул на них, чтобы немного остудить и отправил в рот. Сделал несколько жевательных движений, глубоко вдохнул и, прикрыв глаза, замер. Его лицо выражало сейчас состояние полнейшего блаженства, словно исполнилась мечта всей его жизни.
  ________________________________________________________________________
  ¹ Пулемёт Калашникова калибра 7,62 мм.
  
  - Хорош балдеть! Дайвай сюда! - грубо вернул его к реальности 'Кардан', забирая у него котелок. - Ишь ты, расчувствовался! Смотри-ка на него!
  'Кардан' нарезал хлеб, раздал всем ложки и мы в раз приговорили все шкварки.
  - Ну как? Вкусно?- с неподдельным восторгом спросил меня Дядюра, словно дал отведать райских яблок.
  Вкус шкварок был необычным. будто горячие соленые сухарики, были наполнены тающей во рту начинкой.
  - Есть можно, - ответил я.- Много не съешь только. Жирные очень.
  - А я сколько хочешь съесть могу,- не унимался Дядюра.
  - Да тебе бы только жрать и спать, - лениво зевая, прервал его 'Кардан'. - Вон смотри,какое пузо отъел. Сам уже зажирел как боров.- и немного погодя, с серьёзным видом добавил: 'Казанок помыть не забудь! Обжора!'
  Своей манерой выражать недовольство по поводу и без, 'Кардан' напоминал сварливого старика. Впечатление усиливал невысокий рост, густые брови и насупленный взгляд. При разговоре он обычно избегал смотреть прямо в глаза. Говорил как бы в сторону. Иногда шутил, но юмор у него в основном был чёрным. А в общем, он был немногословен и почти никогда не улыбался. Казалось, что его что-то угнетает, не даёт ему свободно дышать.
  Дядюра, напротив, был любитель поговорить и пошутить. Бывало, спросит кто: 'Что там у нас сегодня на обед?' Дядюра ему в ответ: 'Дордочки!'
  - Какие ещё дордочки?- с непонимающим выражением лица, как правило переспрашивал любопытствующий. Вариантов ответа на данный вопрос у Дядюры было два. От чего зависело, какой из них он выберет в каждом конкретном случае, понять было сложно. Иногда он отвечал: 'От члена мордочки!', а бывало: 'От члена жёрдочки!' После этого все присутствующие, неизменно взрывались хохотом. Кроме задавшего вопрос разумеется. И даже офицеры и прапорщики батальона снисходительно воспринимали его шутки. Могли беззлобно щёлкнуть его по лбу или отвесить лёгкий подзатыльник, воспринимая эдаким местным шутом.
  
  Ещё в самом начале своей службы, будучи 'колпаком', он принимал участие в операциипо ликвидации банды, проводимой нашим батальоном в районе кишлака Баладжари. Заваруха там была нешуточная. Количество духов там намного превысило указанное в данных полученных из ХАД, да ещё и погода подвела. Одним словом, попали в переплёт, в ходе которого потери были с обеих сторон. Наш батальон потерял семь человек убитыми, и около двадцати человек получили ранения¹.
  
  Так вот, в этом бою Дядюре тоже досталось. Пуля попала ему в заднюю часть бедра, чуть ниже ягодицы. Хорошо, что кость не была задета. За ту операцию его наградили медалью 'За Отвагу'. Иногда мы с 'Карданом' пользуясь незлобивостью Дядюры, нарочно перегибали палку и подшучивали над ним. Дразнили его, называя: 'В жопу раненым'.
  Такие шутки здорово забавляли нас, и казались тогда очень весёлыми. Дядюра не обижался, пропускал наши насмешки мимо ушей. Вообще я редко видел его в плохом настроении. Шрам на его ноге был впечатляющий. Глядя на его шрам, я вспомнил одного своего товарища по аэроклубу. Звали его Костей. Он пришёл в аэроклуб после Афгана, Служил в десантных частях. В одно время с ним пришли ещё два десантника. Один из них по фамилии Пантелеев, говорил, что служил в Анголе и рассказывал всякие истории про службу в джунглях. Но мы относились к его словам с недоверием, так как он
  ________________________________________________________________________
  ¹Более подробный материал об упоминаемых событиях, опубликован в статье Тимура Латыпова 'Батальон просил огня...', 'Национальная оборона' январь 2010 года.
  
   производил впечатление человека не очень серьёзного. Мог и 'насвистеть'.
  Третий, рослый и спокойный малый, служил где-то в Союзе. Занимались все трое в группе у инструктора лётчика-парашютиста, Александра Васильевича Коннова.
  Косте, за его озорной характер, вечно всклокоченные соломенные волосы, задорно-разбойничье выражение лица и частые амурные похождения к представительницам прекрасной половины парашютного звена, на аэродроме дали прозвище 'Кот'. Да он и был чистый котяра. И десантный тельник, из которого он не вылезал, делал его похожим на кота Матроскина из известного всем мультика. Так вот, во время его службы, пуля тоже попала ему в бедро, но ему повезло меньше чем Дядюре, так как была раздроблена бедренная кость, часть которой пришлось заменить стальным имплантатом. Шрам на ноге был жуткий, тянулся почти по всей внешней поверхности бедра, не отличаясь особой прямотой и напоминал гигантскую извивающуюся сороконожку. Тем не менее, 'Коту' это нисколько не мешало прыгать с парашютом, что поначалу приводило всех окружающих в недоумение. Но каких усилий это стоило самому Константину, известно было, наверное, одному ему.
  
  Однажды после ужина, когда я наводил порядок в столовой и уже собирался идти в расположение взвода, ко мне прибежал Коля Екамазов.
  - Там на старом складе... - волнуясь сказал он,- Внутри кто-то есть... Санёк стоит караулит, а меня за тобой послал.
  Я вышел из столовой и зайдя за угол оказался у старого склада. Сашка Племянов стоял у ворот склада. Он настороженно прислушивался к звукам возни на складе. Я подошёл к воротам и прислонясь ухом к двери тоже попытался услышать что-нибудь. Но внутри было тихо. Жестами я показал Сашке что ничего не слышу, он также прибегнув к жестам и выразительной мимике дал мне понять что убеждён в том что внутри кто-то есть.
  
  Я открыл замок и слегка приоткрыл дверь. Свет Луны осветил пространство около двери. За дверью в углу я заметил силуэт притаившегося человека.
  - Ну-ка... Выходи сюда! - грозно приказал я.
  - Хорошо выхожу...- пролепетал тайный посетитель склада.
  На этом складе не было ничего кроме полузаржавевших банок с кислой капустой. От времени она изменила не только вкус, но даже её цвет приобрёл сероватый оттенок. Я признаться не ожидал что кто-то может позариться на такое добро.
  - Давай, давай! Выходи! - сказал ему Сашка, шире отворяя ворота и отходя в сторону.
  Ночным гостем оказался никто иной, как один из разведчиков нашего призыва - Коля Гаврилюк по прозвищу 'Гаврила'.
  - Ба! - с деланным радушием произнёс я. - Знакомые всё лица... Что капусткой полакомиться решил, а 'Гаврила'? Ты один или ещё кто с тобой?
  - Пичкур выходи...- покидая склад сказал Николай, адресуя эти слова вглубь помещения.
  Следом за Николаем вышел ещё один 'колпак' из разведки - Саша Пичкур.
  - Здорово Аким... - Здорово, здорово... - хмыкнул я. - Здоровее видали... Всё? Больше нет никого?
  - Нет... Только мы с Колей...- угрюмо ответил он.
  - Точно? А если найду? - спросил я, скорее забавы ради, чем всерьёз рассчитывая на присутствие на складе кого-то ещё.
  - Ладно... Дима, выходи... - почти одновременно произнесли задержанные нами лазутчики.
  Я был искренне удивлён появлению на 'арене' ещё одного персонажа. Из склада вышел Димка Петруняк по прозвищу 'Митро'.
  - Ну братва вы даёте. А зачем все трое внутрь залезли. Хотя бы одного снаружи надо было оставить. На шухере... Так вы сами капусты захотели или решили своих 'старичков' таким деликатесом удивить, а?
  Разведчики выглядели приунывшими и растерянными. Фактически, в данной ситуации они были задержаны на месте преступления, и мы могли поступить с ними как того требовал устав, то есть доложить о нарушении дежурному по батальону. Но мы хорошо знали этих ребят и относились к разведчикам вообще с уважением, поэтому предупредив их о нежелательности повторения подобных эксцессов в будущем, отпустили эту троицу с миром.
  
  Через несколько дней случилось у разведчиков ЧП. Во время обслуживания техники, т.е. боевых машин пехоты, Петруняк Диме оторвало часть первой фаланги на указательном пальце правой руки. Он был у них одним из механиков водителей БМП. При очередном визите в мою столовую, разведчики наперебой рассказывали об этом случае.
  
  - Блин! Из-за этого чудозвона нас всех так отдубасили! - возмущался Борька-'Калмык'. - Надо же было догадаться...
  - Короче. Внутри машины висят подсумки с гранатами,- решил прояснить ситуацию Ванька. - В башне, у механика-водителя и в десантах¹. В общем в нескольких местах. В каждом подсумке две гранаты и отдельно два запала. Так вот... Во время техобслуживания, этот нехороший человек достал один запал, вытащил кольцо, а когда щёлкнул боёк, отшвырнул его от себя. Всё бы ничего, только упал запал рядышком, на ребристый лист. Митьке - дурню, нет поглубже в люк занырнуть. Так нет же... Твою мать! Захотелось отбросить запал подальше. И как только он схватился за него, тот разорвался. Митьке оторвало кусочек пальца. Хорошо, без глаз не остался...Тормоз!
  - Вертушки вызвали из-за него. Прикинь! - добавил Санёк. - В полк отправили - на операцию. А нас старики застроили и навешали хороших.
  - А может он специально? Хотел таким способом от службы отмазаться?- спросил Дядюра.- Всего-то делов. Бац и ты уже в Союзе. А палец ерунда... До свадьбы заживёт...
  - Ну да... Новый отрастёт...- с иронией вставил Ваня.
  - В чужую голову не залезешь...- продолжал Санёк.- Только на Митьку не похоже, что специально. Он, конечно, ещё тот кадр... Тормозит иногда, и под дурочку закосить может... Но всем известно, что бывает за 'самострел' и всякое там членовредительство. Не думаю, что он настолько тупой.
  - Известно-то, конечно, всем. Но уродов меньше не становится...- опять заговорил Дядюра, продолжая начатую мысль.- Вот взять к примеру, этого хмыря из седьмой роты... Ну которого недавно тоже отправили в полк. Ну, вашего призыва. Так что учудил, а? Видите ли, ему одному тяжело колпачить. Нет, ну надо же быть таким чучелом. Ночью стоял под грибком, что-то видимо больно жалко себя стало, взял, ногу поставил на танковую гильзу. Приставил автомат и выстрелил по ступне. А с ранья за ним вертушки из полка прислали. Там его немного подлечат и потом под трибунал - за сознательное членовредительство. А в дисбате ой как не сладко!
  Сказав это Дядюра глубоко затянулся сигаретой, подержал дым в лёгких, как бы обдумывая сказанное, наконец, выдохнул и зло ухмыльнувшись добавил: 'Да хрен с ней, с ногой, если самому не жалко... Так ведь ещё и сапог испортил...Чмо'.
  ___________________________________________________________________________
  ¹Десанты - десантные отделения на бронетехнике.
  
  - Да нет, Митька не такой...- снова заступился за Петруняка Саша Ратников, - Я думаю, что он это не нарочно. Скорее всего, просто из любопытства. И доигрался.
  - Хорошо, хоть ума хватило, запал в гранату не вставить...- попыхивая цигаркой, задумчиво произнёс 'Кардан'.- А-то, дооолго бы пришлось машину отмывать.
  Разведчики посмотрели на него с горькой усмешкой на лицах.
  - Да... Когда Митька обратно прилетит, мы с ним ещё побеседуем,- многообещающе подвёл итог Боря. После этих слов мне стало немного жаль Митьку.
  
  Служба шла своим чередом. Ночные караулы, днём готовка в столовой, работа на технике. По военно-учётной специальности меня записали водителем. Закрепили за мной один из ЗИЛов с полевой кухней в фургоне, хотя ни водительских прав, ни навыков управления автомобилем у меня не было. Занятия по строевой подготовке, уборка территории и участка оборонительных позиций, закреплённых за нашим взводом и прочие неизменные атрибуты солдатской службы. Практически никаких развлечений. Ни кино, ни спортивных игр. Больше всего же одолевали постоянные нападки со стороны старшего призыва, к этому привыкнуть было невозможно. 'Черпаки' частенько лютовали. Усталость и нервное напряжение накапливались. До прибытия молодого пополнения оставалось ещё как 'до Берлина'.
  В ночной караул мы выходили с личным оружием. Один рожок на автомате, ещё три в подсумке. Итого сто двадцать патронов. Вернёшься бывало после смены, войдёшь в землянку, 'черпаки' спят себе, сопят в две дырочки. Вот он автомат в руках, а вот они - мучители. Тут хочешь - не хочешь, а подумаешь, как тонка грань, отделяющая человеческую жизнь от смерти. И от этих дум становится не по себе. Но здравым умом гонишь эти мысли прочь. Говоришь себе: 'Ты что? Даже не думай! Это твои соратники! Вы по одну сторону баррикады! Их тоже ждут дома! Подумай об их родителях! Потерпи, немного ведь осталось...' Думаю, такие мысли посещали не меня одного. Хорошо, что есть здравый смысл и терпение. Но случается и так, что либо одно, либо другое, либо всё вместе уступают место обиде, злобе, желанию отомстить, наказать мучителей. Тогда беда. Ведь человеческое терпение не беспредельно. Случалось такое и в Союзе, и здесь тоже. Ходили слухи про то, как в полку, в одной из рот, 'старики' довели одного солдатика. Нервы у того не выдержали, взял он гранату Ф-1, вынул колечко, да и бросил её в каптёрку, где его обидчики в картишки развлекались. Говорили, что из девятерых, выжил только один, да и того контузило. А солдата этого отправили в Кабул, на психиатрическую экспертизу. Не знаю, правда это или нет. Много разных слухов ходило. А что правда, что нет? Поди разбери.
  
  К нам во взвод перевели ещё одного 'черпака' из танкового взвода. Каракалпак по национальности. Величали его на русском языке Толиком, а настоящее его имя было не то Туляган, не то ещё как. Мне он как-то сразу не понравился. Ничего собой не представлял, зато понтов хоть отбавляй. Он с особым удовольствием пользовался возможностью блеснуть своими навыками владения приёмами рукопашного боя или каратэ. Во время вечерних разборок он демонстративно натягивал свои сапоги и любил бить подошвой ноги в живот. Удар получался больше похожим на толчок и мне было не особенно больно, тем более что позади нас стояли двухъярусные кровати спинками в нашу сторону и отлететь было некуда. Да и мышцы пресса не подводили. Но само выражение удовольствия на его лице в эти моменты вызывало у меня сильную неприязнь. Ему тогда вероятно казалось, что он непобедимый боец. А я думал о том, как потом, после Приказа¹, обязательно найду повод поквитаться с этим типом.
  _____________________________________________________________________________
  ¹Имеется ввиду приказ Министра Обороны СССР 'О призыве на действительную воинскую службу и увольнении в запас лиц, отслуживших установленные сроки'.
  
  Наступил февраль. Теплеет здесь иногда очень рано, как дома в Ташкенте. Солнечных дней становилось всё больше, но ночи были ещё холодны. Ночное небо в горах - это что-то незабываемое. Чистый и бодрящий горный воздух, и посверкивающие, подобно бриллиантам, в глубокой синеве звёзды. Тысячи звёзд разной величины. Гигантской мерцающей лентой пересекает небосвод млечный путь - бесконечное множество далёких галактик, других, неведомых миров. Смотришь порой ночью на звёзды и думаешь: эти же звёзды сейчас видно и из моего города, и эта же Луна освещает его ночные улицы, льёт свой таинственный свет и на крышу моего дома. Заглядывает в его окна. Может, в эту минуту кто-нибудь из моих родных стоит у окна и, глядя на серебристый диск Луны, думает обо мне.
  И словно происходит волшебство, исчезают все границы, сотни, тысячи километров расстояния. Мир становится маленьким и уютным как в детстве. Жаль ненадолго. Какая-то часть тебя всё время находится настороже. И даже когда ты мечтаешь о будущем или вспоминаешь о прошлом, эта составляющая твоего существа не даёт полностью расслабиться, она всегда помнит о том, что окружающий мир таит в себе не только доброту, красоту и чудеса, но и угрозу. Поначалу это чувство тревоги кажется чужеродным, не свойственным твоей природе, но постепенно проникает в самое существо, становится неотъемлемой частью тебя. Это забытый отголосок, доставшийся в наследство от наших предков, вынужденных вести нелёгкую борьбу за существование. Ещё совсем недавно жизнь человека состояла большей частью из действий, направленных на выживание. Конечно, на Земле ещё много мест, где жизнь и поныне суровое испытание, требующее каждодневного, неутомимого труда. Афганистан из их числа. Современному же, так называемому, цивилизованному человеку, окружившему себя комфортными условиями жизни, особенно жителю большого города, это чувство практически незнакомо или знакомо лишь отчасти. Город, несмотря на все усилия его обитателей обезопасить своё существование, конечно, тоже таит в себе немало опасностей для жизни. Но в большинстве своём все эти факторы можно хоть в какой-то мере изучить и научиться если не избегать их полностью, то во всяком случае, сводить к минимуму. Война же совершенно непредсказуема. Покой здесь обманчив, и в любую минуту может быть нарушен самым жестоким образом. Приходится всё время быть начеку, даже тогда, когда тебе всего девятнадцать, а внутри пробуждается, как сокодвижение в деревьях, оттаивает после зимнего оледенения, вечное весеннее стремление к свету, теплу и обновлению.
  В такие ночи, находясь в карауле, начинаешь понимать, каким шатким может быть равновесие между миром и войной, между счастьем и горем, между жизнью и смертью. Порой ночные дежурства кажутся бесконечно долгими. Стоишь на посту или ходишь у охраняемого объекта, месишь сапогами глину, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к звукам ночи. Борясь с усталостью и накатывающими волнами сонливости, ждешь, когда же смена, или рассвет. И вот когда, наконец, на востоке, над горным хребтом, появляется долгожданная, едва заметная светлая кайма, напряжение понемногу спадает. Одна за другой тают звёзды, растворяясь в утреннем небе. Предметы начинают приобретать привычные очертания и цвет. Рассвет мощной приливной волной неотвратимо наступает по всему фронту. Отползая горными ущельями и унося с собой все тревоги, ночь уступает место новорождённому дню. Приветствуя просыпающийся мир первым лучом, медленно выкатывается из-за дальних гор диск Солнца. Утро несёт с собой надежду на то, что всё обязательно должно быть хорошо.
  
  В феврале у меня был день рождения. Мне исполнялось двадцать лет. 'Черпаки', узнав об этом, прониклись ситуацией и помогли организовать небольшой праздничный стол. Праздники случаются нечасто, и в войсках стараются не упускать возможности скрасить однообразие солдатских будней. Прапорщик Сагайдак, с которым мы к тому времени успели установить хорошие отношения, выделил по этому поводу кое-какие продукты со склада. Помню, даже редиску свежую и зелень удалось раздобыть где-то. И ещё этот день запомнился мне тем, что произошло землетрясение, не слишком сильное, балла четыре-пять. В Ташкенте землетрясения не редкость, и хотя привыкнуть к ним я так и не мог, не стал выходить из землянки. Чистил зелень.
  Приблизительно тогда же мой друг по аэроклубу, Юра Синицкий, прислал письмо. Он служил в танковых частях ГСВГ¹, и изъявил желание поступить в РВВДКУ², в связи с чем был отпущен в Ташкент для подготовки к поступлению. В своём письме он говорил о том, что одна наша общая знакомая по имени Мария, выходит замуж. Очень трогательно при этом успокаивал. Мол, такие брат дела...
  До моего ухода в армию, мы с ней встречались. Можно сказать, что наши отношения были немного больше чем дружба. Я испытывал к ней тёплые и нежные чувства. Она, как мне казалось, отвечала тем же. Мы тренировались в одном аэроклубе. Маша тоже была парашютисткой. Вместе прыгали, общались, помогали друг другу. Ребята оказывали помощь девчатам при укладке парашютов и в других делах требующих мужской силы. Девушки приходили на помощь когда нужно было что-нибудь зашить, постирать вещи, ну и всё такое. И мы и они чувствовали себя при этом уже совсем взрослыми и старались вести себя подобающим образом, хотя по сути были совсем ещё детьми.
  
  Когда я уходил в армию, я не просил никого из девчонок, с которыми тогда дружил, дожидаться моего возвращения и сам не давал никаких обещаний. Переписку тоже ни с кем из них не вёл. Зачем связывать себя и другого человека. Все живые люди, за такое время всякое могло случиться, тем более на горизонте маячил Афган. К чему такие жертвы? Глупо может быть, но тогда мне это казалось правильным решением. Поэтому я не огорчился (ну может быть, совсем немного) по поводу замужества Маши, и так как не знал её почтового адреса, мысленно пожелал ей всего самого доброго.
  
  Днём, в ясную погоду Солнце уже припекало весьма ощутимо. Наконец можно было хоть на некоторое время сбросить с себя, успевшие надоесть, тяжёлые зимние бушлаты. На работах некоторые из солдат раздевались, обнажая торс, подставляя свои тела под лучи ещё неокрепшего, весеннего светила. Даже воздух успевал частично прогреться и ветерок дул уже почти по- весеннему, налетая то ласковой тёплой волной, то отрезвляюще прохладным порывом. Унылые серые зимние пейзажи окрестных гор мало-помалу начинали обогащаться свежими красками. Побеги молодой травы местами украсили склоны и долины жизнеутверждающим ярко-зелёным цветом. Всё громче начинали щебетать птицы, жужжали в воздухе насекомые. Зацвёл урюк, обильно усыпав нежно розовыми мелкими цветами узловатые, тёмно бордовые ветви. Всё это в сочетании с белыми, освещёнными солнечными лучами облаками, бесшумно парящими в лазурном небе, радовало глаз и поднимало настроение. Запах весны, оживающей, начинающей дышать земли, придавал сил, наполнял жизнью.
  
  Будет неправильно, если я не скажу ещё несколько слов о командире нашего взвода прапорщике Говоруне. Человеком он был, конечно, весьма своеобразным, не каждый день встретишь такое сочетание личных качеств. Я говорил уже, что он производил впечатление очень уверенного в себе и энергичного человека. Мог разговаривать с солдатами на их же языке, и на самом понятном - языке грубой физической силы. И, по-моему, этим языком он владел довольно неплохо. Почти каждый солдат нашего взвода хоть однажды мог удостовериться в крепости его кулаков.
  
  Мне тоже доводилось отведать силу его удара. Помню однажды, сижу я у себя в столовой, на столе, за которым обычно принимают пищу офицеры управления батальоном. Здесь же Сашка Племянов, и Анвар Раджабов, и Коля Екамазов, решаем очередную
  ____________________________________________________________________
  ¹ГСВГ - группа Советских войск в Германии.
  ²РВВДКУ - Рязанское Высшее Воздушно Десантное Командное Училище.
  
  'колпацкую' проблему. Случилась у нас беда. Когда Коля Екамазов и ещё один из наших 'колпаков' убирались после ужина в солдатской столовой, какие-то шустряки из другого подразделения стащили у них из под носа керосиновую лампу. Ни Коля, ни второй дежурный не видели, кто это сделал. А так как без лампы никуда, этот факт мог привести к тому, что при наступлении темноты наша землянка останется без освещения. Если это произойдет, наши 'черпаки' нас просто четвертуют.
  
  И вот я сижу на столе, за которым обычно едят офицеры управления. Передо мной стоит Коля Екамазов. Я ему объясняю, чтоб он сбегал в расположение девятой роты, нашёл там одного бойца, который обещал достать лампу и быстро возвращался обратно. Коля при этом несколько раз порывался выполнить поручение, даже не дослушав до конца всех деталей. Приходилось удерживать его всё время, одёргивая за отворот гимнастёрки. Проходящий мимо столовой прапорщик Говорун на ходу слегка наклонился, заглянул в столовую и, увидев меня треплющим бедного Николая за одежду, интерпретировал это по-своему. Ему показалось, что я применяю к Коле не совсем уставную форму воздействия. Он зашёл, нет, скорее ворвался в столовую, и особо не утруждая себя выяснением деталей происходящего, несколько раз огрел меня своими кулачищами, попутно объясняя это тем, что не потерпит в своём взводе никакого рукоприкладства. Разумеется, то, что он в данный момент применял это самое рукоприкладство ко мне, было не в счёт. Знал бы, что на самом деле происходит в его взводе.
  
  К его чести могу добавить, что не смотря ни на что он, как правило, соблюдал меру. Контролировал каждый свой удар, и место приложения, и силу. Не травмировал особо. Так что, в общем, получилось довольно ощутимо и вместе с тем аккуратно. Приятно иметь дело с 'профессионалом'. И если доброй части офицеров батальона я в такой ситуации мог бы оказать какое-то сопротивление, ну хоть немного руки попридержать, ненавязчиво заблокироваться, то с прапорщиком Говоруном такой номер не прошёл бы. Духу и напору у него, как мне казалось, хватило бы на добрый десяток солдат.
  
  В то время, как он осыпал меня градом ударов, я еле заметно, и скорее даже рефлекторно, всё же пытался уклоняться от его маховиков. Между тем, два первых удара были настолько чувствительными, что у меня искры брызнули из глаз. Уклонами и поворотами корпуса я, как мне показалось, немного смягчил силу некоторых его ударов. Благо, такой опыт у меня уже присутствовал. В результате и он не промахнулся ни разу, то есть удовлетворил свои амбиции, и я не слишком пострадал.
  'Черпаки' нашего взвода, бывало, после того, как им доставалось от товарища Говоруна, каждый раз долго возмущались по поводу такого произвола. Им было не совсем удобно огребаться от командира в присутствии нас, 'колпаков'. Они ведь всеми силами пытались выглядеть в наших глазах бравыми парнями. А тут на тебе, такое прилюдное унижение. И чтобы как-то реабилитироваться в наших глазах и восстановить свой статус, после срывали своё зло на нас.
  
  В начале восьмидесятых, на экраны страны вышел мультфильм 'Тайна третьей планеты', и там был персонаж - говорящая птица инопланетного происхождения. Звали её - птица Говорун. Прямо как нашего взводного. В течение мультфильма она несколько раз повторяла: 'Птица Говорун отличается умом и сообразительностью! Отличается умом! Отличается сообразительностью!'
  Однажды после того, как весь наш взвод получил хорошую взбучку от командира и тот довольный достигнутым результатом, удалился в свои покои, Костин Дима раздосадовано произнёс: 'Птица Говорун отличаётся тупостью и глупостью...' Те, кто понял, в чём прикол, весело прыснули.
  
  Хорошо, что взводный частенько летал в полк по делам. Правда, в отличие от своего мультипликационного тёзки, крыльев у него не было и летать ему приходилось, как и всем остальным, на вертолёте. Поговаривали, что была у него в полку зазноба. Может и не одна. Мкжчина-то он был видный. Прапорщик Сагайдак в отсутствие взводного исполняющий его обязанности, был человеком не агрессивным и очень добродушным. Он никогда не разговаривал с нами на повышенных тонах и не пытался никому ничего доказывать. Держался с нами запросто, по- свойски, и абсолютно не стремился утверждать своё превосходство.Тем не менее, все беспрекословно выполняли его поручения. Уважали его за человечность. Как-то раз я по какому-то делу заглянул к нему в землянку. Он, зная о том, что я неплохо рисую, поделился со мной одной своей идеей.
  
  - Аким, а смог бы ты нарисовать на большом листе бумаги такую картину... Идёт значит по пустыне, в колонну по одному отряд вооружённых солдат. Жара... А впереди, на бархане, как мираж... Огромный стакан кристально чистой воды... Да так, чтобы на нём капельки росы были... Ну, в общем, чтобы было понятно, что вода холодная. Как тебе такая идея? А?
  - Попробовать, конечно, можно, товарищ прапорщик. И задумка классная. Надо только ватман раздобыть и акварельные краски. А так, думаю, должно получиться.
  - Ну, вот и ладно. Ватман и краски я беру на себя, а уж остальное за тобой.
  Да... Идея мне очень понравилась. Жаль, что за повседневными заботами и хлопотами воплотить её так и не удалось.
  
  Само собой разумеется, что мои способности к рисованию не остались незамеченными нашими старшими 'товарищами'. 'Дембельские' альбомы у нас почти никто не делал. Трудно было и альбом достать, и оформлять особо не чем было. Это в Союзе, что хочешь можно раздобыть. Вышел из части и купил все, что нужно в любом магазине. В Файзабаде, в полку тоже проще было. А здесь, на отшибе, на краю географии, так сказать, многие, казалось бы простые вещи становились неразрешимой проблемой. Вот и делали солдаты себе, готовясь к увольнению не альбомы, а небольшие блокнотики. Оформляли, как могли. Записывали туда всякие армейские афоризмы, поговорки, на память о службе.Стихи, тексты песен и прочую лабуду. К примеру: 'Кто не был, тот будет! Кто был, не забудет! 730 дней в сапогах'. Или: 'Афганистан - страна чудес! Вошёл в кишлак и там исчез...' Или: 'Есть в Союзе три дыры - Термез, Кушка и Мары! Есть четвёртая дыра! Это служба в ДРА...' Ну, и тому подобные 'перлы' мысли солдатской. Брали с собой фотографии в надежде на то, что потом дома сделают всё же нормальный армейский фотоальбом.
  
  Так вот, мне ещё приходилось по ночам сидеть и разрисовывать блокноты. При свете керосиновой лампы, под гудение буржуйки. Романтика, да и только. Всё бы хорошо, да только, нет-нет, да и 'замкнёшь' за этим занятием. А рисовать с закрытыми глазами не самый лучший вариант. Ведёшь линию, в это время проваливаешься в сон, когда открываешь глаза, а там либо каракули какие-то, либо клякса от фломастера, причём протёкшая через несколько листов. Вот потом сидишь и думаешь, как обыграть всё это безобразие, да так, чтобы ни у кого не возникло никаких вопросов.
  
  Кстати, возвращаясь к вопросу о керосиновой лампе. После того, как оный, незаменимый в здешних условиях предмет стащили у наших дежурных по столовой из-под самого носа, нам пришлось изрядно попотеть, чтобы восполнить утрату. Кое-как удалось раздобыть через знакомых лампу без стекла. Попытались сделать стекло из бутылки. Вспомнили старый способ резки бутылочного стекла. Он заключался в следующем. Нужно было обмотать бутылку витком тонкого шнура, поджечь его, затем опустить в воду. При этом от резкого перепада температуры стекло должно было отвалиться точно по линии натяжения нити. Для лучшего горения намазали бечёвку соляркой. Разбили таким образом несколько бутылок. В результате наших манипуляций, получилась откровенная лажа. Стекло откалывалось криво. 'Черпаки' дали нам срок в два дня для того, чтобы мы достали нормальное стекло для лампы. Вопросы типа: 'Как и где мы его раздобудем?' в Советской Армии задавать не принято. Ответ на такой вопрос будет однозначный: 'А кого это волнует? Рожайте!'
  
  Вот и пришлось срочно разрабатывать несколько вариантов действий, от банального воровства у дежурных в столовой, так же как 'опрокинули' нас, до почти фантастического 'ограбления' землянки кого-нибудь из офицеров батальона, живущих отдельно. В батальоне таких было не много. Это Особист (уполномоченный по особо важным делам), чья землянка находилась рядом с нашей, и Комсорг батальона.
  
  Лезть к КэГэБэшнику особисту было бы верхом наглости и глупости. С этим 'народом' лучше не портить отношения. Комсорг же жил в батальонной библиотеке, находившейся между позициями гаубичной батареи и разведвзвода. Библиотека представляла собой землянку размером в плане примерно метра три шириной и метров восемь в длину.
  Санёк Племянов предложил наведаться к 'Комсомольцу', я согласился с его предложением. После того, как стемнело, мы с Саньком пошли на 'дело'. Прошли до расположения взвода связи, а там по ходам сообщения прокрались к библиотеке. Здесь была высока вероятность столкнуться с караульными разведчиков или артиллеристов. Стали ждать, притаившись в темноте траншеи. Обычно в такое время офицеры батальона собирались в штабе. Прошло немного времени. Дверь библиотеки отворилась. Вышел комсорг, запер за собой дверь и направился к штабу. Когда его силуэт растворился во мраке ночи и всё погрузилось в тишину, мы подождали ещё несколько минут и сорвали с двери небольшой китайский замок. Санёк пробрался внутрь, а я остался снаружи. Прошла, казалось, уйма времени. Наконец, Сашка вышел из помещения, бесценным грузом, держа в руках стекло для керосиновой лампы. Основная часть операции была выполнена. Теперь нужно было незамеченными вернуться в расположение взвода.
  Воровато озираясь, но без лишней суеты, дабы не привлекать к себе внимания многочисленных постов, мы вернулись к себе тем же маршрутом, по которому шли к 'Комсомольцу'. На этот раз всё прошло тихо и спокойно, без стрельбы. Неприятный осадок от понимания того, что совершил неправильный поступок, уравновешивало то, что 'черпаки' теперь успокоятся и не будут долбать нас из-за этого стекла. Да и офицеру, в отличие от солдата, не составит особого труда выйти в Кишим и купить в любом дукане стекло от лампы или же лампу целиком, ну и... новый китайский замочек.
  
  Так как чаще всего дежурили в столовой Коля Екамазов и его 'товарищ', наказали им, чтобы берегли эту лампу как зеницу ока.
  - Если и эту лампу у вас отработают - пеняйте на себя... Кара будет страшной!
  Вообще же сказать, Коля был пареньком неплохим, спокойным и покладистым, не то, что второй - хитрожопый тип. Тот даже в случае явной своей неправоты, всё время, пытался скинуть всю вину на других. А так как все остальные могли ему за это хорошенько 'накатить', то жертвой чаще всего становился именно Николай. Как я уже говорил, Коля был откуда-то из-под Пензы, скорее всего, из сельской местности. Поэтому ему трудно было конкурировать с теми, кто до службы жил в городах и в большинстве своём был до призыва обычной городской 'шпаной'.
  
  В деревне и на селе жизнь попроще. В городах же зачастую всё было поделено на зоны влияния, и уличная 'шпана' строго придерживалась определённых правил поведения, часто заимствованных у криминального мира. В такой среде необходимо было обладать 'даром' морального и психологического давления на своих оппонентов, и эти навыки очень могли пригодиться во время службы. Я много раз был свидетелем ситуаций, когда какой-нибудь доходяга, словесно и морально 'гасил' огромного деревенского детину, только потому, что последний просто не понимал смысла происходящего; не знал, как себя вести в подобной ситуации; хотя, если разобраться, мог бы загнать наглеца по подбородок в землю, просто уронив ему на голову свой кулак.
  Коля же был немного рассеянным, иногда долго не мог понять, чего от него хотят. В армии, да и на гражданке тоже, таких называют обидным словом 'тормоз'. Обычно такая медлительность в суждениях и нерасторопность очень сильно раздражают окружающих, и Коле часто доставалось от 'черпаков'. Нам тоже нередко перепадало из-за него, то уснёт на посту, то сделает что-то не так как надо. Однажды на занятиях по физподготовке Дима Костин заставил его выполнить тридцать подъёмов переворотом на перекладине, пригрозив, что если тот спрыгнет раньше, ему, мягко говоря, несдобровать. И что вы думаете? Сделал! Руки у него были крепкие, а вот ноги слабоваты. Ходил он как бы немного подволакивая ноги, вихляя на полусогнутых. Казалось, какая-то проблема у него была в области крестца. Похоже на застарелую или врождённую травму. И как только таких в армию берут?
  
  В моём хозяйстве произошли перемены. Командование девятой роты взамен Дядюры прислало в столовую нового посудомойщика того же призыва, что и Дядюра. Звали его то ли Сашей, то ли Сережей. Он был аккуратный, исполнительный. Лицо у него было правильное, немного женственное. Дядюру же отправили на заставу Двугорбую.
  В обязанности посудомойщика входило мыть посуду и поддерживать в чистоте кухонный инвентарь. Мыть котёл должен был повар, но, как правило, большинство поваров доверяют эту 'почётную' обязанность наряду по кухне. Толик Провоторов, когда вводил меня в курс дела, говорил: 'Хочешь сам мой котёл. Хочешь, 'договорись' с посудомойщиком'.
  Способ договориться, как правило, был один, самый распространённый в Советской Армии - просто поручаешь это дело другому. Ежели он не согласен с такой постановкой вопроса, в ход идут всё те же 'веские аргументы' в виде удара под дых или в ухо. Но такое случалось очень редко. Обычно солдат отслуживший полгода - год, мог по одному внешнему виду и поведению определить, стоит ли вступать в силовое противоборство со своим оппонентом или нет. Прежнего посудомойщика долго уговаривать не пришлось, нового тоже. Но вот незадача. Старшина девятой роты, прапорщик Александр Ешану, как-то раз застал его за мойкой котлов и высказал мне свои мысли по этому поводу. Он, конечно человек авторитетный и уважаемый даже в солдатской среде, поэтому спорить и особо возражать я не стал, но и ничего менять тоже. После этого новый посудомойщик пару раз взбрыкивал, но, в конечном счете, всё осталось на своих местах. Приходили даже ко мне на разборки из девятой роты его сослуживцы, три или четыре человека. Видимо, старшина пристыдил их. Мол, вашего сотоварища какой-то 'колпачара' заставляет, или как тогда говорили - 'припахивает' мыть котлы. Кстати, среди них были и мои земляки. Угрожали мне. Говорили, если я буду заставлять солдата из их роты мыть котлы, то мне не поздоровится. Я, конечно, и своих земляков очень уважал, и в самой вежливой форме постарался объяснить им, что здесь буду поступать так, как считаю нужным. Они ещё что-то недовольно ворчали, сыпали угрозами в мой адрес, но как-то неубедительно, хотя я уже приготовился к драке. В конце концов, ушли восвояси.
  
  Вышел я как-то раз после обеда из столовой. На батальонном футбольном поле танковый взвод выполнял упражнение на дальность метания гранаты Ф-1 с разбега. Причём они упражнялись с настоящей гранатой, предварительно выкрутив из неё запал. В таком состоянии эФка весит около полукилограмма. Я подошёл к ним и спросил у их взводного, насколько далеко по нормативам нужно метнуть такую гранату. Он сказал, что отличный результат пятьдесят метров. Однако лучший результат у наших танкистов был около сорока пяти метров. Я спросил разрешения бросить гранату и, получив положительный ответ, под любопытные взгляды танкистов, с разбегу запустил её. Танкисты замерили расстояние моего броска, оно составило пятьдесят пять метров.
  - Вот где сила! - весело усмехнувшись, сказал офицер-танкист. Я же отшутившись тем, что, дескать, до армии приходилось метать учебные гранаты на соревнованиях в клубе ДОСААФ, добавил: 'И вообще, зачем танкисту метать гранаты, если есть танк?' Танкисты рассмеялись, а я отправился своей дорогой.
  
  Незадолго до наступления весны погода внезапно испортилась. Небо затянули серые тучи. Часто шли дожди. Днём еще куда ни шло, моросит себе и моросит. Правда, недостаток солнечного света, сырость, глина под ногами не самым лучшим образом сказывались на настроении. Ночью же дождь создавал множество проблем. При низкой облачности и отсутствии искусственного освещения разглядеть что-либо за пеленой дождя порой было очень сложно. Шум дождя перебивал также и все звуки, особенно если находишься под открытым небом и поверх одежды надет ОЗК¹, по которому дождь стучит как по барабану. Поэтому находиться в карауле в такую погоду было непросто. Приходилось предельно напрягать все органы чувств. Часто, по ночам, то в одном конце периметра, то в другом, слышались выстрелы, это часовые одиночным огнём или короткими очередями обрабатывали подозрительныё участки вблизи границы батальона.
  
  Непогода держалась долго. По причине невозможности полётов в таких условиях, вертолёты не прилетали. Продукты заканчивались. Начали использовать прошлогодние запасы консервированной квашеной капусты. Она к этому времени совершенно утратила всякую пищевую ценность, а её вид был скорее отталкивающим чем способным вызвать аппетит. Из неё готовили щи и иногда тушили.
  - Снова щи, хоть хрен полощи? - угрюмо шутили посетители столовой, едва ступив за порог и учуяв витавший в воздухе кислый запах.
  Благо ещё была мука, и хлебопекарня работала в прежнем режиме. Почта не доставлялась и не отправлялась, и если голод физический истощал тело, то отсутствие вестей из дома угнетало душу. Хуже всего было то, что невозможно было сообщить домой, что ты жив и у тебя всё хорошо. Каждый лишний день неведения там, в Союзе, был большим испытанием для тех, кто нас ждал. Всё чаще заглядывали в столовую непрошенные гости в поисках чего-нибудь съестного. Старались заходить в моё отсутствие. Персонал, помогавший мне в столовой, не всегда мог оказать сопротивление частым посетителям. Я же не мог одарить всех желающих, и изредка помогал только пацанам из разведки, взвода связи, ну и ещё нескольким друзьям из других подразделений. В танковом взводе служил, мой земляк, узбек по национальности, родом откуда-то из-под города Самарканда. Он как и я был 'колпаком', и иногда наведывался ко мне. 'Старики' из его взвода отличались очень лютым нравом. Несколько раз я помогал ему продуктами, но поскольку и мои возможности были далеко не безграничны, часто приходилось отказывать. Однако так как деваться ему было некуда, он заходил в столовую, когда я был в отлучке.
   Захожу как-то на кухню, открываю дверь, 'Кардан' как обычно сидит на своём месте, смотрит на меня, выпучив глаза, давая мне знак заглянуть за дверь. Там притаился этот паренёк-танкист. В руках у него две банки с тушёнкой. Этот его поступок, рассердил меня. Он был застигнут на 'месте преступления', но когда я попытался забрать 'его добычу', он упёрся и полез в драку. Пришлось ответить тем же и нанёсти ему несколько ударов, стараясь однако не переусердствовать. Он уступил. Я выпихнул его за дверь. Произошедшее оставило неприятный осадок. Все-таки земляк. Его поступок был мне понятен, ведь я и сам был в таком положении. Но тогда, как мне казалось, у меня не было другого варианта действий.
  
  Зима прошла относительно спокойно. Наступила весна. Дни становились всё длиннее. Погода, наконец, наладилась. Как только небо очистилось от надоевших туч и появилось 'окно', прилетели вертушки. Все истосковались по новостям с 'большой земли' и нормальной пище. Едва послышался звук приближающихся вертолётов все свободные от нарядов кинулись к взлётке - словно с цепи сорвались. При разгрузке вертолётов у солдат батальона всегда существовала возможность прошустрить и разжиться чем нибудь полезным. Поэтому взвод снабжения должен был обеспечить сохранность провианта и прочих материальных ценностей доставляемых в батальон по воздуху. У меня тоже выдалась свободная минута, и оставив столовую под присмотром своих помощников, я пошёл к взлётной полосе. Когда солдаты нашего взвода выйдя из землянки, обогнули её и уж было направились туда же, Гайрату вдруг стало плохо. Сначала его как-то закачало из стороны в сторону и через несколько шагов он упал на землю. Мы не поняли что с ним
  
  _____________________________________________________________________________
  ¹ОЗК - Общевойсковой защитный комплект. Предназначен для защиты человека от
  отравляющих веществ, биологических средств и радиационной пыли. Используется
  совместно с респиратором или противогазом.
  
  произошло. По счастью фельдшер батальона - старший прапорщик Виноградов находился рядом и поспешил прийти на помощь. Когда же он попытался помочь Гайрату, тот поднялся с земли и глядя вокруг непонимающими глазами, наотмашь ударил прапорщика кулаком по лицу. Фельдшер чуть было сам не упал, но находящиеся рядом бойцы помогли ему удержаться на ногах. Несколько человек кинулись к Гайрату пытаясь утихомирить его. Гайрат же был невменяем и сопротивлялся, пытаясь вырваться из сдерживающих объятий товарищей. В конце концов им удалось успокоить Гайрата и через некоторое время он пришёл в себя, но о случившемся ничего не помнил. Возможно это был приступ эпилепсии, хотя прежде я не замечал за Гайратом ничено подобного, и всё призошедшее было для меня несколько неожиданным.
  Прилетевшие вертолёты привезли почту, провиант и боеприпасы. Настроение у всех заметно улучшилось, батальон как-то сразу ожил и приободрился. С приходом весны активизировались и 'духи'. Чаще обстреливали периметр батальона. В общем-то обстрелы, слава Богу, были вялыми. Выпустят несколько мин из миномёта. Артиллерия, танки и БМП обрабатывают огневые позиции моджахедов, не забывая послать 'бакшиш' и в тот кишлак, из района которого ведётся обстрел. Видя как разрушаются их собственные дома, духи прекращают обстрел, пока мы не сравняли всё с землёй.
  Картина, конечно, жуткая, когда гаубица бьёт прямой наводкой по глинобитному дому и крыша, поднимая облако пыли, оседает на землю. Обычно душманы предупреждают местное население о том, что готовится обстрел советской воинской части, и жители окрестных кишлаков, понимая, что возмездия не избежать, покидают свои селения, возвращаясь после в полуразрушенные кишлаки и восстанавливая то, что пострадало. Сами виноваты, мы же первыми не начинали.
  
  В нашу столовую из девятой роты опять прислали нового мойщика посуды, на этот раз моего призыва. Прикольный и потешный тип. Ростом немного выше меня, около ста восьмидесяти сантиметров. Серые круглые глаза, расположенные друг к другу чуть ближе нормы. Нос с небольшой горбинкой, явно выраженный кадык на худой, жилистой шее, копна волос цвета соломы. Звали его Осипов Андрюха, по прозвищу 'Осип'. Родом он был из Подмосковья. Вообще, москвичей в армии, мягко говоря, недолюбливали за их высокомерное и раздутое чувство собственной исключительности, зачастую, ни чем реальным не подкреплённое. Андрюха же был простецкий и юморной. Мы с ним хорошо ладили. Он очень напоминал моего друга - Марата Яфасова, по прозвищу 'Мамара' (и ещё 'Марчелло'), с которым мы учились в одной группе в 'технаре'. Тот вообще ходячий анекдот. Любую историю он мог обыграть так, что все просто катались со смеху.
  К слову сказать, из всей нашей группы в Афганистан попали только я и Димка Воробьёв, служивший в ДШБ в Газни. В техникуме Дима, Марат и я были неразлучной троицей. С Димой мы переписывались, с Маратом связь нарушилась.
  
  Глава 9. 'Возмездие'.
  Вечером, восьмого марта в штаб батальона поступила радиограмма. В ней, говорилось о том, что с территории соседних провинций духи обстреляли реактивными снарядами город Пяндж, расположенный в Таджикской ССР. Батальону было приказано в срочном порядке выдвинуться в район слияния рек Кокча и Машхад, и совместно с подразделениями из соседних провинций Тахар и Кундуз, а также пограничниками, блокировать указанный участок и уничтожить бандформирования, участвующие в этой акции. Операции было дано название 'Возмездие'. Утром, девятого марта батальон выдвинулся в указанном направлении. Так как духи вели активную минно-подрывную деятельность, движение без предварительного разминирования было невозможно.
  
  Из полка вертолётами прислали сапёров с собаками, а перед бронетехникой двигался танк - минный тральщик, толкающий перед собой многотонные шипованные валы. Но даже это обстоятельство не могло способствовать значительному увеличению скорости движения колонны. До указанного района было не больше пятнадцати километров пути. В мирное время это расстояние даже по грунтовой дороге можно было преодолеть не более чем за полчаса. Однако в боевой обстановке каждая сотня метров пути по враждебной территории давалась непросто. Время, затраченное для того, чтобы выйти к пункту назначения, увеличивалось многократно. Как выяснилось позже, колонна добиралась до места не менее шести часов.
  
  Большая часть личного состава батальона, ушла на выполнение этой задачи. Гарнизон опустел.Оставшиеся должны были нести усиленное боевое дежурство по охране расположения батальона. Вечером этого дня пришло сообщение от наших. В нём было сказано, что танк, движущийся в головной части колонны подорвался на фугасе и имеются человеческие жертвы. Те, кто остались в части, конечно, сильно переживали за своих товарищей.
  Ночью первого дня мы с Алишером несли дежурство на втором КПП. Это было наше первое дежурство по охране внешнего периметра.
  Стоим, всматриваемся во тьму, прислушиваемся к звукам ночи. Изредка переговариваемся. В какой-то момент со стороны дороги, по которой ушла наша колонна, раздались странные звуки. Эти звуки были очень похожи на удары лопатой о твёрдую каменистую почву. Ощущение было такое, что это происходит примерно в двухстах метрах от нас. Не долго думая, я снял автомат с предохранителя и сделал несколько одиночных выстрелов туда, откуда доносились эти звуки. В ночной тишине грохот выстрелов казался очень громким. Звуки ударов прекратились.
  - Аким, а нас не накажут? - с опаской спросил меня Алишер. Ему, как, впрочем, и мне, не приходилось ещё применять оружие во время несения караула.
  - А если это 'духи' дорогу минируют? - спросил я в ответ. - Колонна будет возвращаться и перед самым 'родным порогом' нарвётся на фугас.Что тогда? А?
  Мы продолжали наблюдение.Через некоторое время звуки возобновились. Я, выругавшись, перевёл предохранитель в положение для стрельбы очередями, и выпустил на звук несколько коротких очередей. Трассера прочертили в темноте яркие линии и исчезли там, откуда слышалась эта 'странная возня'. В воздухе запахло едким запахом пороховых газов. Звуки вновь затихли, но спустя минут пять раздались вновь. Теперь уже ко мне присоединился Алишер. Мы стрельнули ещё несколько раз. Тут зазвонил полевой телефон, висящий здесь же, на глиняной стене КПП, справа от бойницы. Я поднял трубку и доложил.
  - Дневальный по второму КПП, рядовой Тагиров слушает!
  В шипящей множеством посторонних звуков трубке раздался сердитый голос заместителя командира батальона по тылу, майора Аракелова: 'Второе КПП! Что у вас там за стрельба?'
  - По дороге кто-то ходит! - громко ответил я.
  - Что?! Не слышу! - сквозь помехи прокричал майор.
  - По дороге кто-то ходит! - проорал я в ответ, стараясь перекрыть все мешающие разговору помехи. Последовала пауза. Майор, видимо, обдумывал полученную информацию. Но, скорее всего, то, что услышал в телефонной трубке майор Аракелов, разительно отличалось от сказанного мною на самом деле. И поэтому в следующий момент он грозно прокричал мне в самое ухо: 'Я вам покажу, патронов хватит!'
  Это его заявление от души позабавило меня. Я представил себе, как он был удивлён нашим ответом. Вернее, тем вариантом, который ему послышался сквозь шумы.
  В моём воображении сразу возник образ двух бравых поваров, которые отстреливаются от надвигающихся на них со всех сторон полчищ неприятеля, а в ответ на звонок из штаба о положении дел, не прекращая стрельбу, отвечают что-то вроде: 'Не переживайте товарищ майор! Отобьёмся! Патронов хватит!' Вот умора...
  
  Но майору Аракелову, похоже, было не до смеху. Уже через пару минут мы увидели его силуэт приближающимся к нашему посту. Как того требовала установленная процедура, окликнули его на расстоянии, он назвался. Я спустился с пригорка, на котором находился наш пост и вышел ему на встречу.
  - Что у вас тут за стрельба? - спросил он раздражённо. Даже в сумраке ночи было заметно, что вид у него был усталый.
  - Товарищ майор! На дороге, метрах в двухстах отсюда, были слышны звуки, напоминающие удары лопаты о грунт. Вот мы и подумали, а вдруг 'духи' хотят дорогу заминировать? Решили обработать этот участок короткими очередями.
  - Понятно... - озабоченно произнёс майор. Его оставили старшим по гарнизону и ясно было, что ответственность очень высока. - Звуки больше не повторяются?
  - Мы уже трижды стреляли. Они прекращаются, а через какое-то время опять...
  - Будем надеяться ничего серьёзного. Если что - стреляйте... Сигнал тревоги какой помните?
  - Так точно! Длинная очередь!
  - Хорошо. Смена когда? - спросил он, и посмотрев на свои часы, сам же и ответил. - Через полчаса... Объясните им ситуацию. Пусть будут повнимательнее. Ну... И я ещё подойду, посмотрю, что и как.
  - Будет сделано, товарищ майор!
  Он ушёл вдоль периметра батальона, проверяя посты. В темноте были слышны оклики часовых, когда они замечали приближение человека.
  Удары на дороге прекратились. Когда, наконец, пришли наши сменщики, мы поставили их в известность о произошедшем, и вслед за разводящим, отправились на разряжание оружия.
  
  Утром и мне, и Алишеру нужно было приготовить завтрак для оставшихся в периметре людей. После чего мы снова должны были нести дежурство на втором КПП. Днём стоять в карауле гораздо спокойней и приятнее, нежели ночью. Погода была отличная. В бойницу нашего поста был виден довольно большой сектор территории. Огромное, заросшее высокой травою пространство, уходящее вдаль между горными цепями. Грунтовая дорога, ведущая на север в сторону Файзабада, разделяла эту картину пополам. Близлежащие сопки были практически лишены растительности, и только сейчас, в начале весны их покрывала поросль молодой травы. Хребты, находящиеся вдали, по тональности почти сливались с голубым небом, и чем ближе к нам находились горы, тем ярче и насыщеннее были краски. Наверное, нигде нельзя так масштабно почувствовать объем и перспективу, как в горах.
  Уже через пару месяцев от зелени не останется и следа. Всё выгорит под жгучим солнцем. Останутся лишь колючки, чертополох и стелющиеся по склонам холмов кустики каперса. Но пока весна только набирала силу.
  Справа от дороги, метрах в трёхстах, перед нами возвышалась сопка высотой около восьмидесяти метров, на вершине которой располагалась застава 'Окопная', контролируемая восьмой ротой. У её подножия располагались руины заброшенной части кишлака 'Фараджгани'. От стен этого мёртвого кишлака до самой границы нашего периметра колосились поля местных жителей. Они питались текущей с гор водой, которая подавалась при помощи сложной системы оросительных арыков. Поля располагались террасами, с небольшими перепадами по высоте. Этот участок пересекал овраг - русло пересохшей реки, берущей начало из ущелья на востоке, и уходящее в сторону реки Машхад, протекающей западнее расположения батальона. В одном месте у этого оврага была свалка - россыпь ржавых консервных банок и прочего мусора, вывозимого сюда из батальона. Но с нашего поста из-за высокой травы свалку не было видно.
  
  Слева от дороги тоже располагались поля афганцев. За полями, вдоль реки начиналась зелёная зона, в районе которой находился кишлак Сари-Куль. От этого кишлака по обоим берегам Машхада шли малые и большие поселения афганцев. Стены из глины и плоские глиняные крыши виднелись среди деревьев урюка, инжира, джиды и пирамидального тополя. Тополь по всей Средней Азии служит хорошим строительным материалом. Сажают его с этой целью очень плотно, в результате стволы тянутся вертикально вверх и приобретают прямую форму. Древесина тополя, конечно, не такая плотная, как у сосны, но по причине его удивительно быстрого роста, более доступного материала здесь не сыскать.
  Между Сари-Кулем и нашим батальоном стояла застава 'Кулик', расположенная на равнинной местности и огороженная высоким глиняным дувалом. Службу на этой заставе несли солдаты седьмой роты.
  Заставы 'Двугорбая' и 'Окопная' располагались на возвышенностях, и подходы к ним более-менее просматривались. Место, выбранное для обустройства заставы 'Кулик' казалось мне в этом отношении очень неудобным. Подойти к ней незамеченными очень близко можно было без особого труда, особенно в тёмное время суток. Благо, батальон был рядом, и в случае нападения помощь не заставила бы себя долго ждать. Боевые машины пехоты могли проехать напрямую через минное поле, на котором были установлены противопехотныё мины, не представляющие опасности для бронетехники на гусеничном ходу.
  
  Но больше всего во всей этой картине мне запомнилось поле, заросшее маками. Маки покрывали всё невозделанное пространство от границ батальона и дальше на север. Огненно алые пятна на фоне яркой зелени. Цветы мака сложно сорвать не повредив их. Они очень нежные и лепестки осыпаются от любого грубого прикосновения. Маки колыхались в потоках тёплого весеннего ветра, который, набегая упругими волнами, обрывал прозрачные, словно сотканные из тончайшего шёлка лепестки, и они опадали на землю.
  Поле было очень красивым. Оно будто бы жило своей жизнью, говорило на своём языке. Вид этого поля рождал во мне одновременно и восторг и щемящее чувство тоски. Жизнь идёт своим чередом, весна овладевает всем твоим существом, зовёт за собой, но ты не можешь поддаться её сладкому голосу, и должен жить по другим, придуманным не тобой, правилам. Ты не можешь сбросить с себя все эти чуждые твоему существу атрибуты. Не можешь вырваться из сковывающих железных объятий. Каска, бронежилет, автомат, пропахшая потом форма, бойница КПП, колючая проволока, минное поле, орудия, бронемашины и много ещё разных штуковин, связанных с коротким и хищным словом - война. Ты крепко влип, дружище, как, впрочем, и все, кого ты видишь вокруг. И солдаты, и офицеры и местное население. Все вовлечены в этот чудовищный хоровод, в эту безумную пляску.
  Сейчас, где-то в нескольких километрах к северу, твои товарищи, возможно, под дождём из пуль, рискуя своей жизнью, выполняют боевую задачу. На чужой земле, вдали от дома. А вокруг идёт весна. Цветут маки - хрупкие как сама жизнь, и алые как пятна крови...
  
  В ожидании конца операции время тянулось. От связистов мы узнавали новости с места, где находился сейчас батальон. Ещё одна ночь и ещё один день. Наконец объявили, что завтра утром батальон возвращается. Ночью опять смена, мы с Алишером стояли на своём посту с вечера. На закате, со стороны позиций девятой роты к нашему КПП, вырулила БМП-2. Управляли ею два молодых офицера. Первый, - старший лейтенант Бахметьев, взводный из девятой роты, известный балагур и рубаха парень. Ему скоро подходил срок возвращаться в Союз. С ним ещё один лейтенант. Они, похоже, были навеселе. Радостно и возбуждённо что-то кричали, громко шутили, стараясь перекричать рёв мотора. Офицеры остановили машину метрах в пятнадцати позади нашего поста, не глуша двигатель. Ствол тридцати миллиметровой автоматической пушки смотрел прямо в нашем направлении. Мы с Алишером недоумевающе переглянулись. Дуло в автоматическом режиме, с характерным жужжащим звуком слегка приподнялось, и из него вырвалась оглушительная очередь. Снаряды пролетали прямо над крышей КПП и, прочертив в сумерках протяжённые огненные дуги, уносились на север. Алишер и я, выругавшись, выскочили из КПП наружу, он в одну сторону, я в другую. Эти вояки могли по пьяни, чего доброго, зацепить и крышу нашего поста.
  
  Выпустив несколько очередей общей сложностью не меньше полусотни снарядов, и по всей видимости, укротив свой воинственный пыл и согнав хмель, офицеры погнали машину на исходную позицию. Всё снова погрузилось в тишину и мрак, лишь смесь запаха дизельного топлива и пороха ещё некоторое время чувствовалась в воздухе.
  - Вот уроды! Хоть бы предупредили, что стрелять будут... Уши заложило! Ни хрена не слышу.
  Алишер согласился со мной, щедро приправив свою фразу крепкими словечками. Он уже вполне сносно мог изъясняться по-русски. В армии, первое чему учатся те, кто плохо владеет русской речью - это, конечно же, мат. Добрая половина слов, произносимых солдатом (и, кстати говоря, не только солдатом), в неформальной обстановке, как правило, состояла из мата.
  Мы вернулись на своё место. Я подумал о том, куда плюхнулись эти снаряды. Как можно поступать так безрассудно? В той стороне находились афганские поселения Балуч, Баладжари, Гумбаз и другие, относящиеся к духовской зоне. Вероятность того, что кто-то пострадал, была невелика, огонь всё-таки вёлся вслепую и по настильной траектории. Поселения располагались в основном небольшими пятачками, скрытыми среди складок гористой местности, да и плотность заселения была не высока. Но, мало ли? Представив себя на месте тех, кто живёт в той стороне, я лишний раз подумал, что у местных жителей достаточно причин ненавидеть нас, и делать всё для того, чтобы мы поскорее ушли с их земли.
  Ночь прошла спокойно. Утром следующего дня зам. по тылу - майор Аракелов сказал, что колонна вернётся часам к девяти-десяти.
  - Приготовишь пищу на полный офицерский состав и ещё на человек пять дополнительно. К нам в батальон приедет начальник штаба полка - подполковник Пушкин, с ним ещё несколько офицеров из Файзабада. Всё должно быть в лучшем виде. Понял?
  - Будет сделано, товарищ майор...- обыденно ответил я.
  
  Было, конечно, радостно, что батальон возвращается с операции. Опять зазвучат голоса людей, всё вокруг оживёт, восстановится прежний ритм жизни.
  Получили продукты. Начали готовить еду к приезду колонны.
  - Слышь, 'Кардан'! - окликнул я кочегара.
  Он вопросительно взглянул на меня.
  - Знаешь, кто к нам едет?
  Кто?
  - Начальник штаба полка! Подполковник Пушкин! Слыхал про такого?
  - Ага, Александр Сергеевич! - зубоскаля, вклинился 'Осип', угадав направление моих мыслей.
  - Прикинь, войдёт сейчас в столовую, - продолжал я, - стряхнёт с фрака пыль, снимет танковый шлемофон... Шевелюра кудрявая, бакенбарды. Наденет на голову цилиндр. В руке пистолет. Ну, такой, как на дуэли... И скажет: 'Друзья! Прекрасен наш Союз!'
  
  Говоря это, дабы усилить впечатление, я наглядно проиллюстрировал все жестами. Видимо, все живо представили себе Александра Сергеевича Пушкина, восседающим на броне, и весело рассмеялись, только официант, по-моему, ни хрена не понял, но поддавшись общему настроению, на всякий случай хитро улыбнулся.
  Еда была готова. Все находились в ожидании. 'Осип','Кардан' и я вышли ко второму КПП. Вскоре показались первые машины. Впереди, как всегда, сапёры с собаками и миноискателями, следом минный тральщик. Далее, в клубах пыли, вся остальная группа. Сотрясая землю, как огромный бронированный ящер, волочащий тяжёлое брюхо по ухабистой горной дороге, колонна въехала на территорию батальона. Всё пространство вокруг наполнилось рёвом двигателей, лязгом гусеничных траков, криками команд, клубами пыли, фонтанами чёрных топливных выхлопов, вырывающихся из раскаленного чрева многотонных машин. Повсюду запах нагретого металла и гари - запах войны.
  
  Припудренная слоем дорожной пыли пехота восседала на такой же пыльной броне. Пыль повсюду: На касках, бронежилетах, на оружии. На лицах механиков-водителей она смешавшись с потом превратилась в глину. Вся техника прямо с марша разъезжалась по своим позициям. Бойцы, возвратившись по своим подразделениям, жадно пили свежую родниковую воду, стряхивали с себя пыль, наскоро приводили свой внешний вид в порядок. Расторопные дневальные уже накрыли столы. Солдаты колоннами двинули от своих казарм в сторону столовой. Понемногу стали подтягиваться для приёма пищи и офицеры. Вместе с офицерами управления, пришёл и подполковник Пушкин. К нашему всеобщему разочарованию, не было у него ни фрака, ни цилиндра, ни кудрявой шевелюры и бакенбард, ни даже пистолета. Одним словом, самый обычный подполковник.
  
  Немного погодя, ко мне в гости пожаловали друзья из разведки. От них я узнал о том, что произошло во время выхода. Они рассказали, что столкновений с 'духами' на участке, который контролировал наш батальон, не было.
  - У 'духов' тактика чётко отработана, - говорил Санёк. - Они группами по пять - шесть человек проберутся куда им надо, объединятся в одну банду. Долбанули, снова рассосались и ушли по ущельям. Погранцы на вертушках летали, вроде стреляли. В кого только - хрен его знает. Может в 'духов', а может в баранов. Далеко от нас было... А у нас всё было спокойно.
  - Ну да, - подхватил Ванька. - Их, 'духов', потом даже с вертушек не найти. Они как звук вертолёта услышат, накроются накидкой, присядут и всё. С высоты хрен поймешь, что это духи. Как будто куча булыжников лежит. А тут в горах этих камней до хрена и больше. Попробуй понять, да ещё когда летишь на скорости где камень, а где дух. Хитрожопые они гады.
  - Да... Станешь тут хитрожопым, коли жить охота. - как всегда мрачно, со своего стульчика, про между прочим, заметил 'Кардан'.
  - А что там с танком-то приключилось? - спросил Осипов Андрюха, домывая посуду.
  Пацаны как-то сразу притихли. Лица напряглись. Повисла тишина.
  - Когда уже подъезжали к 'Слиянию'¹, танк напоролся на фугас.- нарушил паузу Санёк.-Тех, кто сидел на броне, Жеку, взводного танкистов, контузило. Фугас сработал прямо под механиком. Взрыв был неслабый. Переднюю часть танка аж подбросило. Дно пробило. Механика вытащили из люка, а у него руку от самого плеча оторвало. Болталась на какой-то жиле. Фельдшеру нашему - прапорщику Виноградову, пришлось обрезать жилу, чтобы наложить повязку и кровь остановить. Да только, что толку. Рана была огромная. Механик, бедолага, в шоке бредит. Что-то по-своему говорит, не понимает, что происходит, пытается вырваться. Вкололи ему лошадиную дозу промедола. Несколько человек его держат, медик изо всех сил старается остановить кровь, а она хлещет во все
  _____________________________________________________________________________
  ¹Слиянием в этом районе называлось место, где сливались в единое русло реки Машхад и Кокча.
  
   стороны. Сашка замолчал, достал пачку сигарет, предложил присутствующим. Все закурили. Кухня наполнилась табачным дымом.
  - Руку выкинули в реку, - продолжил Сашка.- А что с ней делать-то? По рации вызвали вертушки. Прилетели быстро... Погрузили его на борт. Весь экипаж тоже забрали в госпиталь... Потом сказали, что вроде как не выжил механик. Умер ещё в вертолёте. Крови много потерял.
  - А как же сапёры? Собаки? Минные тралы?- спросил я.
  - Тут вообще какая-то подозрительная фигня... - заговорил 'Калмык'. - Кстати, катки трала проехали по этому месту спокойно. До этого сапёры прошли с миноискателями и собаками. Только когда они к этому участку подошли, местные погнали через него большое стадо баранов. Может, специально, чтобы запахом баранов сбить собак с толку. Бараны прошли, оставили после себя свежее дерьмо на дороге. Вот, похоже, собаки и попутали.
  - Да все они тут заодно. Все 'духи'...- зло вставил Ванька. - Всех гадов давить надо...
  - Такое впечатление, что фугас был управляемый, - сказал Сашка. - Сидели где-нибудь в засаде, наблюдали. Рванули как раз под танком. Если бы контактный был, то под катками разорвался бы. Хотя 'старики' говорят, бывает ещё, что 'духовские' минёры специально выводят контакты на одной колее, в нескольких метрах один от другого. Когда гусеница танка наезжает на один контакт, ничего не происходит, но как только траки касаются второго контакта, цепь замыкается, и взрыв происходит прямо под механиком. Как и в этот раз...
  Все замолчали и, дымя сигаретами, погрузились в свои мысли. Настроение у всех присутствующих было невесёлое. Потом разведчики заторопились. Как всегда спросили чего-нибудь съестного, для своих 'стариков' и я, конечно, помог им в меру своих возможностей.
  
  Мне было не по себе. Механиком-водителем танка, погибшим от подрыва на фугасе, был тот самый паренёк, родом из-под Самарканда, который не так давно пытался утащить у меня из столовой тушёнку. Меня переполняло чувство досады, злобы на самого себя и на обстоятельства за то, что мне тогда пришлось прогнать его ни с чем. Разве мог я знать, что спустя всего несколько дней, его ждёт такая ужасная участь. Здравым умом я, конечно, понимал, что нет здесь никакой моей вины. Что это война, и здесь всякое бывает, неизвестно что готовит нам завтрашний день. Но всё же, какие это несоизмеримые вещи: пара банок тушёнки и человеческая жизнь. Еще долго потом я не мог забыть глаза этого паренька-танкиста. Вроде всё в нём было как у всех. Вот только глаза... Мне казалось, была в них какая-то особенная печаль.
  
  Вечером мы курили сидя на скамейке возле нашей землянки. Солнце опустилось за горы, расположенные на западе. Небо на востоке уже начинало темнеть, зажглись первые звёзды. Тёплый весенний вечер успокаивал, давал возможность немного перевести дух.
  
  Я глядел на то, как с еле слышным шорохом вспыхивает во время затяжек, тлеющий огонёк моей сигареты. Внутри было пусто. Мои невесёлые мысли были далеко отсюда. Я задумался о тех, кто ждал этого паренька дома. Какое страшное известие ждёт их, и как должно быть непросто тем, кто должен сообщить семье солдата о его смерти.
  
  В моём воображении возникла картина. Ясное весеннее утро. По грунтовой, извилистой улице узбекского города, между одноэтажными домиками и глинобитными заборами едет УАЗик защитного цвета. Останавливается. Двери машины открываются, и из неё выходят два человека в военной форме. Яловые, начищенные до блеска сапоги ступают на прибитую утренней росой дорожную пыль. С ними невысокого роста, седовласый представитель местной администрации в старой тюбетейке и женщина - врач из районной поликлиники с небольшим чемоданчиком в руке. Не спеша, с тяжёлой ношей на душе, идут они по узкому переулку. Подходят к небольшой, окрашенной ярко голубой краской деревянной калитке в покосившемся, побеленном известью дувале¹. Останавливаются. Собираются с духом. Военные поправляют портупеи, фуражки. Тяжело вздохнув и угрюмо поджав губы, старший из офицеров кивает старику в тюбетейке, тот стучит в калитку.
  
  За оградой обильно цветёт урюк, обещая богатый урожай. Его мелкие, бледно розовые цветки в лучах утреннего солнца красиво выделяются на фоне голубого неба. Слышится незатейливая песнь перепела. Аккуратно отчеканенная виноградная лоза, распуская первые нежные листья, вьётся по высоким образующим сводчатую арку, металлическим опорам. Изнутри слышны приближающиеся быстрые шаги - шарканье мягких калош по бетонированным дорожкам. Высокий женский голос, ещё с середины двора, по-узбекски спрашивает: 'Кто там? Сейчас, иду!' Калитка отворяется. Немолодая женщина в длинном платье из хан-атласа и шароварах, стеганой бархатной безрукавке с платком на голове, немного растерянно улыбаясь, приветствует старика в тюбетейке. Она замечает хмурое выражение его лица, и военных за его спиной. Недоброе предчувствие уже начинает сжимать железными тисками её сердце, но она ещё не отдаёт себе в том отчёт. Жестом, отработанным годами послушания, слегка склонившись и опустив глаза в знак уважения, как и подобает восточной женщине, она пятится назад и в сторону, приглашая посетителей войти во двор. Делегация скрывается за дверью, и через минуту из-за глиняного забора слышится полный отчаяния женский крик...
  
  Глава 10. На пороге.
  Время шло. Все ждали весеннего приказа Министра Обороны СССР, особенно 'деды'. Существовала традиция - за сто дней до приказа те, для кого это был приказ на увольнение, брились наголо. Такой обряд олицетворял собой некое обновление, каждый день приближал долгожданный момент демобилизации. За сто дней волосы отрастали, и это уже были волосы'гражданского' человека, сполна отдавшего Родине свой долг. Вообще с этим стодневным периодом было связано множество обрядов и традиций. Например, на протяжении всех ста дней будущие 'дембеля' должны были отдавать свою норму сливочного масла, выдаваемую на завтрак 'колпакам'. По вечерам после отбоя, кто-нибудь из дедов обязательно спрашивал, как бы невзначай, сколько дней осталось до приказа. 'Молодые' хором произносили стишок с пожеланиями 'старикам' и отвечали на этот вопрос. Стишок был шуточный и пошловатый, однако, неизменно вызывал мечтательную улыбку на лицах тех, для кого произносился. Ошибиться же в количестве оставшихся до приказа дней - означало навлечь на всех 'колпаков' великий гнев. Могли также в любой момент дня и ночи обратиться к одному из молодых со словами: 'Кукушка, кукушка! Сколько дней осталось до приказа?' - и тот, кому задавался такой вопрос, должен был 'прокуковать' точное количество раз. Ошибка в этом случае также могла повлечь за собой наказание. Поэтому все солдаты первого года службы всегда держали точное количество дней, оставшихся до приказа на особом контроле, постоянно спрашивали и уточняли эту цифру друг у друга. В огромном разнообразии 'дедовские ритуалы' были в ходу у пехоты, то есть в мотострелковых ротах. Уж там были горазды от нечего делать придумывать всякую всячину. В отдельных взводах контингент обычно подбирался более серьёзный, но, как правило, и там без ложки дёгтя не обходилось.
  
  Как-то после обеда сижу я на кухне на одном из столов. Беседую с 'Карданом'. Заходит мой земляк Азад - солдат моего призыва, из взвода связи. Спокойно подходит ко мне, я слегка придвинувшись к краю стола, протягиваю ему руку. Он в ответ. В момент рукопожатия он неожиданно наносит мне удар головой по переносице. Рефлекторно отдёргиваю голову назад, но удар всё же получается довольно ощутимым и явно застаёт меня врасплох. Первым импульсом было желание ударить в ответ, но я искренне не
  ____________________________________________________________________________
  ¹Дувал - глинобитный забор.
  
  понимаю причину столь необычного поведения Азада. Глаза от удара немного заслезились.
  - За что? - как можно более спокойным голосом спрашиваю я, по-прежнему сидя на столе, ладонью проверяя, не пошла ли носом кровь и, стараясь не показывать замешательства. Он дерзким, немного возбуждённым тоном, объяснил мне причину своего поведения.
  - Нас 'деды' застроили. Как обычно хорошо отдубасили. А Серёга-медик говорит, типа ты его спрашиваешь: 'У вас вообще во взводе среди молодых 'шарящие' есть или нет?..'. - Ты что, такой деловой что ли?.. Он так и сказал: 'Какой-то 'колпачара' - этот повар из офицерской столовой МЕНЯ спрашивает, есть ли у нас во взводе 'шарящие 'колпаки'?!
  
  Я постарался вспомнить обстоятельства того разговора и объяснить суть Азаду. На самом деле я спросил немного по-другому, а именно, кого из 'колпаков' во взводе связи старики считают самыми 'шарящими'. Но получалось, как будто я собираюсь оправдываться, а слишком уж распинаться перед Азадом у меня не было никакого желания.
  - Короче, Азад, ты не прав... - закрыл я эту тему.
  Когда он ушёл, 'Кардан', наблюдавший за этой сценой, сидя у полевой кухни на табурете, сказал: 'У тебя было такое выражение лица. Я думал, ты сейчас его убьёшь.'
  Я промолчал, думая о том, каким всё же гнилым оказался этот Серёга-медик из взвода связи. Может, я действительно что-то не то сказал. А он... Не мог мне в глаза сказать. Сидел, поддакивал и улыбался, делал вид, что такой в доску свой паренёк. А потом переврал всё, чтобы был лишний повод унизить 'молодых' из своего взвода. Я-то его уважал. Думал - нормальный мужик. Да и Азад тоже хорош. Хотя его-то понять можно.
  Чувство внутреннего дискомфорта от произошедшего ещё какое-то время не покидало меня. Вроде получил от такого же 'колпака', как и сам. Надо было сначала дать в ответ, а уж потом выяснять что да как. Но если честно, хоть я и не ожидал такого от Азада- как никак считал его почти другом, по факту, в этой ситуации потерпел поражение. А после драки кулаками не машут.
  
  Близился день Приказа. Оставалось совсем немного времени. Для нас Приказ означал окончание 'колпачества' и начало нового этапа службы - 'черпачества'. Наконец, можно будет вздохнуть с облегчением. От постоянных издевательств 'старших товарищей', которые на протяжении полугода службы происходили почти ежедневно, буквально начинала 'съезжать крыша'. Нервное напряжение становилось невыносимым. Не было никакой возможности расслабиться, отдохнуть, отвлечься от всего этого кошмара. И вот сейчас мы вышли на финишную прямую.
  
  'Черпаки' дали нам задание: раздобыть шесть килограммов сахара, дабы к Приказу приготовить самогона. Естественно, основная работа по добыче сахара ложилась на плечи тех, кто имел доступ на склад с продуктами, то есть на поваров - Алишера и меня. Я сообщил об этом 'Кардану'. Он согласился помочь. Утром мы пошли с ним как обычно получать продукты на склад. Алишер со своим нарядом был тут же. Прапорщик Сагайдак выдал сначала продукты в солдатскую столовую. Потом зашли мы с 'Карданом'.
  
  Склад представлял собой строение из глины, в плане примерно метров шесть на десять и высотой около двух с половиной - трёх метров. Крыша была сделана из глины уложенной по доскам от ящиков с боеприпасами, опорой которым, в свою очередь, был бревенчатый каркас. Вход находился в торцевой стене здания, выходящей на плац. Вдоль левой стены, под потолком находилось несколько окошек прямоугольной формы, сплошь зарешёченных колючей проволокой. Внутри царил полумрак, две электрические лампочки служили источником света, но их едва хватало. Продукты были разложены по всему складу аккуратными островками, с проходами между ними. Мешки с мукой и крупой. Сетчатые мешки с картошкой и луком, а также банки с консервированными овощами. Картонные коробки с макаронными изделиями, мясными, рыбными консервами и сгущенным молоком. Большие жестяные банки с говяжьим и свиным жиром. Подсолнечное масло в бутылках из прозрачного пластика. Картонные пачки с солью и сахаром рафинадом, спички, чай и пакетики с лаврушкой.
  Прапорщик Сагайдак выдавал нам продукты на завтрак, а мы с 'Карданом' пользуясь, плохой освещённостью склада, взяли несколько лишних пачек сахара, запихав их под бушлаты, чтобы снаружи не слишком бросалось в глаза.
  
  Утро было прохладным и бушлаты пришлись как нельзя кстати. Всё это время здесь же на складе крутился дежурный по батальону - офицер гаубичник, тот самый, что поймал Ваньку Решетникова с банкой кабачковой икры. Получив продукты, мы возвращались в столовую, он с отсутствующим видом шёл следом. Мне это очень не понравилось. В помещение столовой он вошёл сразу за нами.
  - Ну-ка шустряки! Живо выкладывайте, что у вас там! - с выражением полного превосходства на лице, сказал он.
  Нам некуда было деваться, и мы подчинились, выложив на стол, за которым обычно обедали офицеры управления, две килограммовые и четыре полукилограммовые пачки сахара. Офицер строго посмотрел на нас.
  -Не стыдно вам?!- он сгреб пачки с сахаром в охапку. Развернулся, и направляясь к выходу, бросил нам через плечо: 'Ладно, живите. Но если попадётесь мне ещё...'
  
  Он не успел закончить начатую фразу, так как столкнулся нос к носу с прапорщиком Сагайдаком, входящим в столовую.Возникла пауза. Сагайдак бросил недоумевающий взгляд сначала на дежурного по батальону с его поклажей, затем на нас с 'Карданом'.
  - Вот полюбуйся... Повар твой... Сахар стащил со склада, - как бы спохватившись, сообщил дежурный прапорщику Сагайдаку, нарушив тем самым неловкое молчание.
  Я был готов сквозь землю провалиться, чувствуя, как лицо заливает краска.
  -Хорошо, разберёмся...- ответил прапорщик. - А ну-ка возьмите сахар и отнесите на склад!- сказал он нам.
  Было ясно, что дежурный хотел прибрать сахар к рукам, и если б не досадная случайность, остался бы в наваре. Забирая сахар из рук дежурного, я посмотрел ему в лицо, при этом нарочито состряпав мину, выражающую сочувствие: 'Так, мол, дружище... Тебе тоже обломилось...' Офицер, еле заметно насупил брови и поджав губы, ответил мне холодным, злым взглядом.
  'Кардан' и я пошли к складу. Прапорщик Сагайдак шёл за нами. У склада мы остановились. Прапорщик не глядя на нас отворил дверь. Когда мы положили сахар на место он, также не глядя на меня, произнёс тихим голосом: 'Аким, как ты мог? Я же тебе доверял'.
  В его интонации не было и тени злобы. Он произнёс это, будто разговаривая сам с собой, мягко и спокойно. И это было хуже всего.
  - Ты бы мне сказал, я бы тебе и так дал, что надо. А теперь как быть? Проверять вас что ли? Досматривать?
  Он подождал, когда мы выйдем со склада. Не обращая на нас никакого внимания, запер дверь. Мы стояли рядом, не зная, как вести себя в данной ситуации. По уставу мы должны были дождаться дальнейших указаний от старшего по званию, но он не сказав ни слова пошёл в сторону своей землянки. Нам не оставалось ничего другого как плестись следом.
  
  Во мне всё кипело. Переполняли чувства досады, стыда, злости на себя и обстоятельства. Как объяснить человеку, что виной этому не моя личная прихоть, а сложившаяся система отношений между 'молодыми' и старослужащими. Ну, попросил бы я у него раз или два тушёнки, сгущёнки или того же сахара. Уверен, он бы не отказал. Но этого было бы ничтожно мало. Чтобы прокормить наших ненасытных 'черпаков', 'продовольственную проблему' приходилось держать в поле внимания денно и нощно, не упуская из виду ни на миг. Как рассказать о том, что если б дело касалось только лично меня, я скорее предпочёл бы голодать, чем воровать продукты со склада и из чужого котла.
  Прапорщик вошёл в свою землянку, а мы с 'Карданом' пошли дальше, в столовую.
  - Да уж ситуация. - философски изрёк 'Кардан', когда мы оказались на кухне.
  Андрюха Осипов бросил на нас вопросительный взгляд.
  -Что стряслось-то? - спросил он.
  'Кардан' в двух словах объяснил ему суть произошедшего.
  - Неприятная история. - сделал свой вывод 'Осип'.- А этот дежурный по батальону... Похоже, сам хотел поживиться сахарком. Он вас, скорее всего, ещё на складе вычислил. Ждал, когда вы сами всё вынесете и явно не собирался возвращать сахар на склад. Если бы не столкнулся бы с Сагайдаком, сейчас сам бы бражку замутил.
  - Ясный перец, - добавил 'Кардан'. - Но тока ему тоже не повезло. А он уже и губу раскатал. Да только вот хрен тебе... Бог не фраер... Всё видит...
  
  Да, ситуация была дерьмовая. Мало того, что придётся где-то снова добывать сахар, как теперь смотреть в глаза товарищу прапорщику.
  Вот так. Много времени уходит у человека, чтобы заслужить чужое доверие, и в один миг можно всё это безвозвратно потерять. Но хуже всего было то, что обманываешь человека, которого уважаешь и ценишь сам. И ещё больнее от понимания, что доверие и уважение оказывались тебе незаслуженно. После этого инцидента отношение прапорщика Сагайдака ко мне нисколько не изменилось, по крайней мере внешне. Но мне всё время было неловко в его присутствии, чувство стыда и вины не покидало меня. Я с нетерпением ждал прибытия пополнения, когда не надо уже будет думать, чем потчевать старший призыв. Это будет уже не наша забота.
  
  Как и на солдатской кухне, в моей столовой вёлся учёт количества продуктов, закладываемых в 'офицерский котёл'. Ответственным за это был прапорщик Рудзинский из зенитно-ракетного взвода. Немолодой уже мужчина, невысокого роста, с серыми глазами, с изборождённым глубокими морщинами и складками подвижным лицом. Он должен был присутствовать на кухне в момент закладки в котёл таких 'стратегически важных' продуктов, как тушёнка, сгущёнка, сахар и некоторых других. Когда он не являлся к моменту закладки тушенки, всё было просто: я забирал немного из выданных продуктов для приготовления еды 'черпакам'. Затем, когда прибегал прапорщик, я говорил, что не могу ждать его долго, так как еду нужно приготовить вовремя. Он подсчитывал количество пустых банок из-под сгущённого молока и тушёнки и, поворчав немного, что мол, всё равно прежде чем закладывать продукты в котёл, надо было дождаться его, уходил. Мужик он был неплохой, и обязанность контроллёра, как мне казалось, его тяготила. Но иногда всё же случалось, что он приходил заранее или вовремя, и если мне в тот момент позарез нужно было выкроить хоть немного продуктов, приходилось проявлять 'чудеса' ловкости и импровизации.
  
  К примеру скажем, выдали на обед семь банок тушёнки. Три банки на первое и четыре на второе. Как выкроить две банки на ужин 'черпакам', если за процессом закладки наблюдает прапорщик Советской Армии - товарищ Рудзинский?
  Схема была примерно такая. Ставлю всю тушёнку на корпус полевой кухни, и начинаю закладку в котёл. Кардан и 'Осип' помогали и подыгрывали мне. Очень важно в этот момент завести заумную беседу с товарищем прапорщиком, спросить о доме, о прежней службе или что-нибудь о зенитно-ракетных комплексах. Он сразу принимался увлечённо рассказывать, и его внимание рассеивалась, что нам и было нужно.
  Открываю консервным ножом первую банку, вываливаю содержимое в первое блюдо, прикрыв большим пальцем отогнутую крышку, швыряю пустую банку в мусорное ведро. Открываю вторую банку, опустив руку в горловину котла полевой кухни немного глубже, чем обычно, вываливаю вторую банки тушенки, прикрыв жестяную крышку, тогда, когда банка опустела примерно наполовину. В этот момент нужно было постараться сделать так, чтобы всплеск от падающего в суп содержимого банки был слышен как можно громче. Ополовиненную банку, пронося над оставшимися банками правой рукой, ставлю рядом с ними вверх дном. Незаметно беру одну из полных банок и, приблизившись к мусорному ведру, бросаю её туда. Одна банка есть.Затем снова беру начатую банку и открываю её со стороны дна, так чтобы прапорщику не было видно, что она на самом деле не полная, и вываливаю её в котёл до конца. Пустую банку швыряю в ведро. Таким образом, путём этих нехитрых манипуляций вместо трёх банок в котле с первым блюдом оказывается две. Одна лежит в мусорном ведре. Далее действую по прежней схеме, с той разницей, что в котле со вторым блюдом оказывается три банки вместо четырёх и ещё одна полная банка оказывается в мусорном ведре. В итоге, благодаря слаженным действиям нашего небольшого коллектива, поставленная задача решена.
  
  Напрягала, конечно, такая жизнь. Родители всегда учили меня жить честно, и было неловко лгать и пользоваться простодушием прапорщика Рудзинского. Да только, что тут поделаешь? Приходилось приспосабливаться и выживать. Хорошо, что Рудзинский хоть и пытался казаться требовательным и суровым прапорщиком, был всё же человеком мягким и доверчивым. Если б на его месте оказался кто другой, скорее всего мои фокусы не имели бы такого успеха. Эх! Скорее бы пришло пополнение. Но пока до пополнения было 'как до Берлина'. Вечерами нас всё так же колошматили за любую провинность и без таковой.
  В один из вечеров, как это часто бывало, дали нам команду: 'Колпаки', строиться!' Мы, как овцы на скотобойню, послушно занимаем свои места в строю, дабы выслушать все претензии со стороны 'сильных мира сего', получить, приготовленные для нас пожелания и наставления, щедро приправленные тумаками и оплеухами. Чувствуешь себя в эти моменты как настоящее чмо, оттого, что не можешь бросить вызов своим обидчикам, но каждый раз находишь какое-нибудь оправдание своей трусости.
  
  Вот и на этот раз. Построились, стоим, смиренно ждём своей участи. Миша - один из 'черпаков', подзывает меня в тамбур перед землянкой и говорит: 'Ты это... Давай сбегай в девятую роту. Возьми там у такого-то то-то и то-то. Потом возвращайся'.
  
  Я в ответ: 'Нет...Как-то нечестно получается. Сейчас там пацанов 'застроите', а я в это время буду где-то прогуливаться. Давай, я сбегаю после построения'.
  Он не унимался: 'Иди, я тебе говорю! А-то прямо здесь тебе навешаю хороших!'
  - Ну, я об этом и говорю. Я стану вместе со всеми в строй. Там мне и навешаешь. А уж потом я схожу, куда скажешь.
  Короче, не уговорил он меня в тот раз. Я, как и весь мой призыв, получил очередную порцию тумаков, а потом пошёл по поручению.
  Я так понял эту ситуацию: 'черпаки' решили меня таким образом пожалеть что ли. Похоже, хотели без меня провести 'построение'. Уж и не знаю, чем я заслужил 'особенное' к себе отношение. Но мне было бы неловко оказаться в таком 'привилегированном' положении, в то время, когда мои 'товарищи по несчастью' терпят побои и унижение. В тот раз мне показалось, что били меня как-то без особого энтузиазма что ли, помягче, чем обычно. Такое своеобразное выражение уважения, в некотором смысле, даже льстило моему самолюбию.
  
  В Союзе во всю разворачивалась компания по Демократизации общества. Пришедший к власти новый Генеральный Секретарь Президиума Верховного Совета - Михаил Сергеевич Горбачёв, объявил курс прежнего руководства страны тупиковым и бесперспективным. Период правления Л.И. Брежнева и его последователей был назван страшным словом - ЗАСТОЙ. Средства массовой информации буквально распирало от вдохновения. По радио и телевидению того времени шла масштабная подготовка массового сознания к новому мировоззрению. Речь тогда не шла ещё о смене политического строя, но о переходе на качественно иную модель взаимоотношений между верхами и низами внутри страны, а также о проведении более открытой внешней политики. Правящие круги, во главе с лидером страны Горбачёвым, пошли в народ. По телевизору не переставая, показывали репортажи об энергичном Генсеке. Вот Горбачёв на заводе - беседует с рабочими, вот он на поле общается с тружениками села, вот он встречается с военными, с врачами, учителями и т.д. и т. п. Везде успевал товарищ Генсек. Неизменно улыбающийся, открытый и доброжелательный. Казалось, что-то начало меняться, сдвигаться с мёртвой точки. Отношения с Западом переходили на принципиально новый уровень. Один за другим подписывались договоры о сокращении Стратегических Наступательных Вооружений. Попахивало прекращением утомительной гонки вооружений. Железный занавес начинал приоткрываться.
  
  Газеты и журналы изобиловали новомодными словами: УСКОРЕНИЕ; ОБНОВЛЕНИЕ; ПЕРЕСТРОЙКА; ГЛАСНОСТЬ; ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ... Не могли не затронуть реформы и Армию.
  В день Приказа Министра Обороны, в клубе батальона было проведено общее собрание. На нём, в духе нового веяния, было разрешено открыто указывать на недостатки и отрицательные моменты, имеющие место в жизни подразделения. Как я уже говорил клуб пожалуй слишком сильное название для этой ямы. Скамейками здесь служили деревянные доски от орудийных ящиков, прикреплённые гвоздями к вбитым в землю танковым гильзам. Замполит батальона заранее поручил мне подготовить доклад в духе Перестройки, о положении дел в продовольственном секторе батальона.
  
  Когда подошла моя очередь, я вышел и прочитал доклад. Содержание доклада сводилось к тому, что продовольственное обеспечение ключевой момент в деле поддержания боеспособности войск, потому как голодный солдат не сможет выполнять боевую задачу по охране южных рубежей нашей Родины. Ещё коснулся темы устаревшего кухонного оборудования и инвентаря и прочей подобной ерунды. Всем было ясно, что всё это нужно для отчётности, для 'галочки' так сказать. По окончании моего доклада мне даже аплодировали. Тоже для 'галочки'.
  Вечером этого же дня, после отбоя, мы в своей землянке отмечали день Приказа. Нас 'переводили' в 'черпаки'. Обрядов, связанных с переводом 'молодых' на другую ступень срока службы, в армии и на флоте было превеликое множество. По правилам, эту процедуру должны проводить те, для кого это был дембельский приказ. Но единственный 'дембель' Валера был переведен к нам из полка, и формально не был нашим 'дедом'. Выход из этого положения искали недолго. Наши 'черпаки', для которых это был Приказ, производящий их в 'деды', с радостью взялись произвести нас в новоиспечённых 'черпаков'.
  
  'Переводили' нас ударом бляхой солдатского ремня по заднему месту. Хорошо, что удар, хотя и в полную силу, был всего один. Мы боялись, что бить будут двенадцать раз - по количеству отслуженных месяцев. Говорят, что в некоторых частях делали именно так. Но, слава Богу, обошлись одним ударом. Даже после этого одного удара седалище болело несколько дней.
  После этой процедуры, мы, как полагается, обмыли это дело. Нам всё же удалось раздобыть трёхлитровый баллон прозрачного как слеза самогона и закуску. С непривычки алкоголь подействовал очень быстро, дал возможность расслабиться и впервые за долгое время, отвлечься от постоянных забот и треволнений.
  
  В какой-то момент я пошёл в туалет, Санёк Племянов составил мне компанию. До туалета было около ста метров. Дорога туда и обратно под звёздным горным небом позволила немного протрезветь.
  По возвращении в землянку, когда мы прошли через тамбур и открыли дверь в спальное помещение, с удивлением обнаружили, что весь наш взвод выстроен по стойке смирно, и даже 'дембель' Валера стоит вместе со всеми. Я подумал что это какой-то очередной прикол, но когда вошёл внутрь, понял, что послужило причиной такого необычного поведения наших сослуживцев. С другой стороны помещения, перед строем стоял замполит батальона.
  - А вот и ещё двое! - радостно сказал он, увидев меня и Сашку. - Тоже небось 'тёплые', а?
  - Никак нет, товарищ майор! - ответили мы.
  Замполит нам не поверил. Подозвал и велел дыхнуть на него. Сашка выполнил требование офицера. Последний состряпал гримасу отвращения и мой товарищ был отправлен ко всем остальным участникам торжества.
  Я уверенной поступью приблизился к майору. Глядя ему в глаза с выражением, которое, по моему мнению просто не могло не внушать доверия, я сложил губы в трубочку и вместо выдоха, шумно втянул воздух в лёгкие. Уловка не сработала. Получив подзатыльник, я занял место среди прочих.
  
  Политрук, как ему и полагалось, в соответствие с занимаемой должностью, произнёс речь, призванную, судя по всему, пробудить в нас чувство сознательности. Для пущей выразительности он, не скупясь, приправил её самой что ни на есть неуставной лексикой. Мы же стояли по стойке смирно, старательно, насколько позволяло состояние, внимали каждому его слову, и даже при тусклом свете керосиновой лампы было видно, как на каждом лице проступал отпечаток 'искреннего раскаяния'. Тем не менее, нам всё-таки пришлось покинуть расположение своего взвода, запереть его на замок и последовать за политруком. Он привёл нас к небольшому глинобитному сараю для хранения дров и угля, расположенному неподалёку от землянок танкистов, ЗРВ и разведвзвода. Нас заперли внутри, а наша охрана была поручена разведчикам. Их, однако, очень развеселил сам факт ареста всего нашего взвода. Некоторые из них ещё какое-то время находились рядом и весело беседовали с нашими, теперь уже 'дедами'. Потом, видимо, устали и отправились восвояси, оставив часового.
  Так как отношения между нашими взводами были почти братскими, мы не испытывали никаких неудобств. Разведчики принесли нам воды и сигарет. Мы благополучно провели ночь, благо погода стояла тёплая. Под утро, когда вода закончилась, нам принесли ещё. По нужде выходили по одному, и справляли её неподалёку - у старого вяза.
  
  Едва рассвело, прибежал посыльный из штаба и сообщил о том, что в штаб вызывают заведующего складом ГСМ и дизелиста, то бишь Алика и Санька Племянова. Их выпустили. Через десять-пятнадцать минут посыльный вернулся вновь.
  - Обоих поваров к комбату! - прогавкал он.
  После этих слов, Алишер и я незамедлительно были отпущены на волю. Мы последовали за посыльным, по пути к штабу отряхивая форму от пыли. Так как всю ночь мы просидели на земляном полу, прислонившись к стенам, вылепленным из кирпича-сырца, наш внешний вид, включая помятые лица, нечесаные волосы, отсутствие ремней, был не на высоте.
  
  Подойдя к штабу батальона, мы застали Комбата за умыванием. Какой-то солдат стоял с полотенцем, перекинутым через плечо, из кружки поливая в ладони майора Балакирева воду, принесённую с родника в большом эмалированном ведре. Майор с обнажённым торсом стоял, наклонившись, и обдавал свежей водой лицо и верхнюю половину туловища. Наконец, он закончил. Немного подождал, пока вода стечёт с тела, затем выпрямился, взял полотенце у своего ассистента. Он обтер тренированное, покрытое 'обильной растительностью' тело и крепкие руки, промокнул усатое лицо.
  
  Мы стояли неподалёку и молча ждали окончания этого 'ритуала'. До сего момента Комбат демонстративно не обращал на нас никакого внимания, и только теперь он вонзил в нас свой взгляд.
  -Товарищ майор! Повара по вашему приказанию доставлены! - дождавшись подходящего момента, бойко отрапортовал посыльный.
  - Во даёт! - подумал я. - Небось, всю дорогу про себя репетировал, как будет докладывать о нашем прибытии. Далеко пойдет...
  
  - Спасибо. Свободен... Комбат отёр с рук последние остатки влаги и, не отрывая от нас взгляда, протянул полотенце своему помощнику. Тот поспешно взял полотенце из его рук к и отошёл на шаг в сторону, ожидая дальнейших распоряжений.
  - Ко мне! Живее! - приказал нам майор.
  
  Мы поспешили выполнить приказ, и подошли ближе, остановившись в двух шагах от него. Хотя ростом мы были на полголовы выше майора, в этой ситуации я чувствовал себя как кролик перед удавом. От комбата после омовения свежей родниковой водой, веяло бодростью и силой. От нас, должно быть, напротив - страшно разило перегаром.
  - Так что ты там вчера на собрании говорил?- с изрядной долей злого сарказма в голосе, обратился ко мне комбат. - Инвентарь новый нужен? Да?... Поварёшки-черпаки? Да?
  Мы стояли молча, потупив взгляд, всем своим видом изображая полнейшее смирение. Сами же, конечно, просто ждали, когда пройдёт обязательная в таких случаях нравоучительная часть воспитательной процедуры, и последует какое-то конкретное указание или действие.
  Он буравил нас глазами, делая акцент больше на меня, так как Алишер плохо понимал русскую речь. Однако по интонации и мимике майора, моему коллеге не составляло труда угадать основной смысл произносимого.
  - Дубины хорошей на вас не хватает! - жёстко ответил он на свой же вопрос, подошёл вплотную к нам и нанёс каждому из нас по три-четыре довольно увесистых удара в корпус. Мы были привыкшими к подобного рода обращению и стойко снесли его побои. Действовал он без особой агрессии, рассчитывая силу и точность ударов. То, что ему пришлось прибегнуть к мерам физического воздействия в этих условиях, было вполне уместным и не задевало моего самолюбия. Даже в этой ситуации я не испытывал к нему совершенно никакой антипатии. В нём присутствовало нечто внушающее уважение и отличающее людей такого качества от большинства остальных.
  - Сколько сейчас времени? - обратился комбат к солдату с полотенцем.
  - Половина восьмого! - ответил тот, посмотрев на электронные часы, вынутые из кармана штанов.
  - Завтрак должен быть готов вовремя, то есть в восемь ноль ноль! Понятно?!
  - Так точно!
  - Бегом получать продукты! И только попробуйте не успеть!
  - Есть! - коротко ответили мы. Синхронно развернулись направо и, огибая штабной палисадник, припустили трусцой к продовольственному складу.
  
  Пока мы бежали к складу, целый рой невесёлых мыслей копошился в моей голове: как сейчас придётся объясняться с прапорщиком Сагайдаком, ведь ему наверняка влетело из-за нас? Хорошо еще, что взводный в полку. Но вот когда он вернётся, нам всем очень не поздоровится. И, наконец, как за полчаса успеть получить продукты и вовремя приготовить завтрак?
  
  Ещё издали я заметил, что дверь в офицерскую столовую приоткрыта, а из кухонной трубы валит дым. Я оставил Алишера и забежал внутрь столовой. 'Кардан' как обычно сидел на небольшой табуретке у печи. Огонь горел вовсю. В помещении пахло готовящейся рисовой кашей.
  - Привет, 'Кардан', - я протянул ему руку для рукопожатия.
  Он бросил на меня короткий взгляд, пожал мою руку и в своей манере, небрежно ответил: 'Привет алкоголикам. Как спалось?'
  - Да шёл бы ты лесом... Что там с рубоном? - спросил я его движением подбородка, указав в сторону котла.
  - Продукты получили, каша минут через десять готова будет. Рисовая... Молоко ещё не положили. Три банки взяли. Осталось только масло поделить. Вон оно в ведре с водой... - он указал головой в сторону стола, на котором стояли банки со сгущёнкой. Под столом в ведре со студеной водой находилась большая банка со сливочным маслом.
  Искренне радуясь прозорливости и расторопности моих подручных, я облегчённо вздохнул и с улыбкой произнёс: 'Здорово! А-то ща нам с Алишем комбат настучал по фанере. Грозился, если не успеем вовремя завтрак приготовить, добавить ещё. Я уже готовился ко второму раунду. А тут всё как в сказке... По щучьему велению, по-моему хотению...'
  Конечно, я знал, что большая часть заслуги в том, что завтрак уже практически готов, принадлежит 'Кардану'. Официанту было бы всё равно, Осип тоже не рискнул бы взять на себя ответственность в приготовлении еды для офицеров.
  'Ай да 'Кардан'! Ай да сукин сын...' - я взял предложенную им сигарету. Вынул изо рта кочегара заляпанный соляркой окурок и, прикурив, вернул его на место. Выпустив вверх и в сторону облако дыма, добавил: 'Спасибо выручил'.
  - Да ладно. Чего уж там... Свои же люди... - стараясь не показывать виду, что ему приятна моя оценка его усердия, сухо произнёс он. Но по его лицу всё же скользнула едва заметная тень удовлетворения от осознания того, что его усилия не остались незамеченными.
  Не прошло и половины суток с момента нашего заточения, как все мы уже были освобождены. И не мудрено. Кто выдаст топливо? Кто включит дизель-генератор для подачи электричества? Кто приготовит пищу для личного состава батальона? Кто починит вышедшую из строя технику? И ещё множество разных дел, на первый взгляд незаметных, но от своевременного выполнения которых зависит нормальный ритм жизни батальона. В общем, что бы там не говорили, а без взвода обеспечения 'и ни туды, и ни сюды...' Вывод напрашивается сам собой: 'Нельзя рубить сук, на котором сидишь! Руки прочь от хозвзвода!'
  
  Через пару дней вернулся из полка наш взводный. Ему разумеется сообщили о наших подвигах, и первое, что он сделал, устроил нам хорошую трёпку. После завтрака он велел всем взять оружие, боеприпасы и комплекты химзащиты и построиться на батальонном футбольном поле. К этому времени было уже довольно жарко. Я ещё находился в столовой. Прибежал Санёк Племянов и, дав мне ключ от землянки и пирамиды с оружием, сказал, что взводный зовёт меня тоже. Забежав в землянку и взяв противогаз, ОЗК, автомат и подсумок с четырьмя магазинами, я явился пред светлые очи 'его высокоблагородия', прапорщика Говоруна.
  - А вот и поварёнок наш нарисовался! - в своей артистичной манере, как бы обрадовано и вместе с тем удивлённо, громогласно изрёк он. - Тоже пьянствовал? - он вопросительно приподнял левую бровь, озорно глядя мне в лицо.
  - Да не особо... Не дали нам как положено отметить Приказ товарища маршала Соколова...
  - Сочувствую...- съязвил он. - Давай в строй...
  
  Прочитав нам короткую вступительную лекцию о вреде употребления алкоголя, командир громко крикнул: 'Защитный комплект - надеть!', 'Газы!'
  Мы поспешно натянули на себя средства защиты, однако результаты явно не устраивали взводного. Команда: 'Защитный комплект - снять!'. Мы торопливо стягиваем с себя ОЗК и противогазы, укладываем их надлежащим образом.
  
  Затем всё заново, снова и снова. Наконец взводный кажется удовлетворён достигнутым результатом и звучит новая команда: 'На огневой рубеж тридцать метров вперёд. Бегом марш!' Бежим вперёд, добегаем до указанного рубежа. Взводный, находясь в тени ясеня, присел на крышу своей землянки и командовал оттуда.
  - Ложись! - все дружно валятся в пыль.- Двадцать метров вперёд! Ползком марш!
  Ползём по пыльной земле.
  - Встать! Кругом!, Бегом марш!.
  Мы возвращаемся на исходную позицию. Снова бег, команда: 'Духи слева!', и мы падаем на землю, сквозь запылённые стёкла противогазов, прицеливаясь в воображаемых врагов.
  - Встать! Бегом марш! Духи справа! - снова валимся на землю, задыхаясь от жары и нехватки воздуха в воняющих резиной противогазах. Пот противно хлюпает внутри противогаза, щиплет кожу и глаза. По мере нашей усталости, движения становятся всё более заторможенными. Пульс стучит в висках..
  - Встать! Бегом марш! Вспышка слева! - падаем головой вправо, накрыв голову руками. - Встать! Вперёд, бегом марш! - мы повинуемся.
  - Вспышка справа!
  Из-под противогазов слышатся недовольное бормотание и мат, который, к счастью, не достигает ушей прапорщика Говоруна. Тем не менее, деваться некуда и все снова ложатся на землю, теперь уже головой в другую сторону. Так продолжается около часа. Бег, нырки, ползание в пыли. Хорошо ещё, что на дворе весна и пыли не так много, летом мы здесь просто подохли бы.
  
  Рядом расположение восьмой роты, и несколько солдат присев на край крыши землянки, служащей казармой роты, лениво покуривая и щурясь от табачного дыма и яркого солнца, наблюдают за нами. Не каждый день в нашем батальоне можно было попасть на такое представление. Со стороны в своих ОЗК и противогазах с автоматами в руках мы, вероятно, похожи на злобных пришельцев с другой планеты.
  При всём старании не уронить своего достоинства, 'черпаки' в большинстве своём в этой ситуации выглядят жалко. Нам -'колпакам', естественно, тоже нелегко. Но мысль о том, что сейчас мы на равных, всё же приятно согревает. Они, как и мы, сопят и стонут, 'умирают', смотрятся унизительно, хапают по самое 'не хочу'.
  Наконец в мозгу взводного чудесным образом срабатывает спасительное реле, сообщающее ему, что пора уже 'завязывать', так как продолжение может быть 'чревато боком'. И он, решив, что наказание соразмерно проступку, даёт команду: 'Отбой химической тревоге!', 'Защитные комплекты - снять!'.
  Хэбэшки пропитаны пóтом настолько, что их можно выжимать. Мы распарены как после бани. Желание одно: скорее добраться до воды, напиться и ополоснуться. Но взводный не торопится отпускать нас. Ещё одна недолгая закрепляющая беседа об армейской дисциплине и мы, наконец, свободны.
  
  Наступил апрель. По утрам, ещё до рассвета, своими мелодичными песнями приветствовали приближение нового дня чёрные дрозды. Их пение пробуждало во мне воспоминания о Ташкенте.
  Бывало, бежишь утром по тихим весенним улицам. Небо ещё глубокое тёмно-cинее, ещё ярко горят далёкие звёзды, через сотни и тысячи световых лет посылают нам своё сияние. Но в домах загораются первые окна, звенят будильники, люди просыпаются, кипятят воду, заваривают чай и кофе, готовятся к новому дню с его заботами и радостями. И по всему городу, по дворикам, аллеям, скверам и паркам, по широким улицам разносятся трели, которыми приветствуют наступающее утро, эти ранние, осторожные птахи. И от этого незатейливого пения становится хорошо. Необъяснимая радость охватывает всё твоё существо. Эти неутомимые певцы дарят всему миру свои песни, не требуя взамен ничего, повинуясь лишь вечному зову Жизни.
  
  Горы вокруг Кишима всё ещё были покрыты зелёным покрывалом. Цвели горные травы, источая пьянящий, горьковато-терпкий аромат. Земля дышала в полную силу. Кроны деревьев в окрестных кишлаках и на территории батальона, позеленели. Юная листва, вырвавшись из набухших почек и набирая силу, радостно устремилась к солнечному свету. Даже степные черепахи, неизвестно откуда появившиеся в огромном количестве, под действием усилившейся гормональной активности, с удивительной для этих рептилий прыткостью, ошалело носились по окрестностям. Тёплый ветер приносил с собой волны разнообразных, живых запахов, которые проникали в самую твою сердцевину. Самое хорошее время в этих краях. Солнце уже припекало, но ещё не жгло. Дышалось легко и свободно.
  Местное население умело использовало этот короткий период весеннего благоденствия. Пока трава ещё не превратилась в грубую, пересохшую солому, скот выгоняли на пастбища и заготавливали сено впрок. Отары овец паслись по окрестным сопкам. У границ самого батальона росла густая и высокая трава. Афганцы часто выгоняли сюда скот покрупней. Случалось, на окружающее наш гарнизон минное поле забредала незадачливая корова или лошадь. Тогда личный состав батальона мог полакомиться мясом взамен приевшейся тушёнки. Тушу подорвавшейся скотины вытягивали с минного поля при помощи МТЛБ¹ или БМП. Бывало и так, что животное, пасущееся у границ батальона, просто убивали выстрелом из автомата. Затем бросали неподалёку гранату, врыв которой, если возникала надобность, выдавали за взрыв сработавшей мины. И когда приходили афганцы с вопросами, не видели ли мы их скотину, им объясняли мол, забрела на минное поле, подорвалась и, следовательно, туша достаётся нам. Они молча уходили. Разве могли они возразить нам? За годы своей нелёгкой жизни они привыкли к потерям, а война заставляла их быть ещё терпимее и смиреннее. Но, как всякий нормальный человек, они в сердце, конечно, проклинали и войну, и свою нелёгкую долю, и нас. Их, признаться, было жалко. Любая скотина стоила здесь очень дорого, и порой была для местных жителей кормильцем и средством к существованию. Однако, как говорится, своя рубаха ближе к телу. С другой стороны, нам было глупо упускать возможность поживиться свежим мясом. Такой шанс выпадал не часто. В условиях жизни в отдалённом от цивилизации месте, да и во время идущей вокруг войны, добровольно расстаться с добычей идущей в твои руки, было жалко вдвойне. И хотя без свежего мяса, нас, скорее всего, не настигла бы голодная смерть, разбойничий инстинкт, как правило, оказывался сильнее человеческого сострадания. Несмотря на все провозглашаемые благие намерения, где-то на подсознательном уровне, мы считали всех афганцев врагами так же, как и они считали врагами нас. Так, наша помощь Афганистану обходилась порой очень дорого рядовым гражданам этой страны.
  
  Это случается довольно часто. События разворачиваются самым непредсказуемым образом, и то, что в Кремлёвских кабинетах выглядело как безупречный план, на местах натыкалось на множество деталей, не поддающихся никакой логике и просчёту. На бумаге всё может выглядеть гладко и красиво, на деле же, как правило, далеко от идеала. Тут и погода, и 'происки империалистов', и пресловутый человеческий фактор, и ещё много чего самого разного.
  
  Принесли как-то к нам в столовую огромный кусок мяса от подорвавшейся на минном поле лошади. Так наш зам по тылу, майор Аракелов вздумал побаловать офицеров батальона голубцами, обёрнутыми виноградными листьями. Я ему говорю мол, не знаю, как заворачивать фарш в листья, чтобы в процессе варки они не развалились. Он взялся мне помочь, но и у него ничего не вышло. Но советский воин никогда не сдаётся. В конце концов, нашли решение и этой задачи. ________________________________________________________________________
  ¹МТЛБ - многоцелевой тягач лёгкий бронированный.
  
  Обмотали голубцы нитками и сварили. Я вспомнил, как ловко готовит это блюдо моя мама, быстро, очень вкусно и никаких тебе ниток. Никогда не подумал бы, что однажды пожалею о том, что так и не понял, как она их лепит. 'Эх, мама, мама... Как ты там поживаешь? Что делаешь сейчас?'
  Блюдо, приготовленное нами, офицерам понравилось. Не смутили их и нитки. Посмеивались и пошучивали, конечно, во время еды разматывая нитки с голубцов, но, тем не менее, остались довольны.
  
  Однажды днём, когда я готовил обед, позади столовой послышался лай Рыжего Амура. Похоже было, что он гнал кого-то. Лай сначала приближался, а потом стал удаляться.
  - Опять наверное, вашего Амура гоняет... - сказал 'Кардан', обращаясь к Осипову Андрею.
  Тот лишь безразлично пожал плечами, продолжая складывать посуду. Вдруг с той стороны, в направлении которой переместился голос Амура, раздался взрыв. Мы замерли, переглянулись и пулей выскочили наружу.
  Обогнув здание столовой, мы побежали в сторону взлётной полосы. Там ещё висела пыль от взрыва. Туда же, со всех сторон, бежали ещё несколько солдат, офицеров и прапорщиков. Кто-то из тех, у кого с собой было оружие, несколько раз выстрелил в направлении участка заброшенных полей, расположенных за границей батальона. Когда мы прибежали к месту взрыва, то увидели на минном поле Рыжего Амура. Он лежал метрах в пяти от внутреннего ограждения, среди бурьяна и не подавал признаков жизни. Старшина восьмой роты, прапорщик Косинский, перелез через проволочное заграждение и тщательно просматривая место для каждого шага, двинулся к собаке.
  - Осторожнее, Валера!- крикнул ему вдогонку прапорщик Сагайдак, тоже прибежавший на звук взрыва.
  - Всем отойти! - приказал старшина, не оборачиваясь. Он, конечно, понимал, что серьёзно рискует. На минном поле были установлены мины растяжки и противопехотные мины нажимного действия, увидеть которые в густой траве было практически невозможно. Большинство присутствующих отошли метров на десять и сели на корточки.
  Старшина благополучно добрался до собаки и присел. Он бережно приподнял пса, обхватил его поудобнее, и,осторожно развернувшись двинулся обратно, стараясь идти по своим же следам. Амур был крупным кобелём, и весил не менее сорока килограммов. Когда старшина, наконец, приблизился к проволочному заграждению, к нему бросились солдаты и прапорщик Сагайдак, чтобы помочь перенести Амура. Положили пса на траву. Он не дышал. По его красивой шкуре струилась кровь. Полуприкрытые глаза безжизненно смотрели в никуда. Сидя на корточках рядом старшина гладил собаку своей крепкой ладонью. По лицу прапорщика текли слёзы.
  - Эх...Дурья твоя голова...- с болью в голосе, стараясь справиться с эмоциями, произнёс он.- Ну куда же тебя понесло... На минное поле-то...
  
  Солдаты стояли рядом, беспомощно глядя на мёртвого Амура. Старшина снял панаму, отёр лицо. Посмотрел на окруживших его бойцов. Расправил панаму и надел на голову. Потом просунул под собаку руки и прижав её к груди, решительно встал и пошёл в сторону своей землянки. Лапы, голова и хвост Амура безвольно повисли, раскачиваясь из стороны в сторону. Прапорщик Сагайдак молча шёл рядом; солдаты из восьмой роты следом. Остальные разбрелись по своим подразделениям.
  Мы вернулись в столовую. Закурили. Молча продолжили готовиться к обеду. 'Кардан' и я тоже очень любили Амура. Мы успели привязаться к нему и теперь ощущение утраты тягостно щемило сердце. Пока мы были возле места взрыва, выяснили, что на территорию батальона забежала чужая - афганская собака. Амур, увидев чужака, бросился за ним. Залётная псина кинулась напрямик через минное поле, и проскочила. Амур же в пылу погони, перемахнув через проволочное ограждение, зацепил растяжку.
  - И как этот пёс смог два раза пересечь минное поле и не подорваться? - недоумевал я. - Чутьё какое-то у него что ли?
  Сама эта ситуация подспудно, помимо моего желания, показалась мне символичной. Безродная афганская собака за счёт своей природной хитрости и чутья, оказалась удачливее и прозорливее благородного и мощного породистого пса, заманив его в смертельную ловушку. За время этой войны неоднократно случались ситуации, когда наши подразделения, имея перевес в живой силе, вооружении средствах поддержки, попадали в засады-ловушки, организованные отрядами местной вооружённой оппозиции. Иногда при этом потери с нашей стороны были значительными.
  
  Я слышал о том, что раньше на месте, где стоит наш батальон, дислоцировались разведчики из Кундузского разведывательного батальона. Ещё в самом начале войны, в августе 1980 года, им, совместно с разведротой 149 Гвардейского Мотострелкового полка, было приказано войти в Машхадское ущелье для проведения операции по уничтожению крупной банды. По разведданным, в одном из кишлаков засели моджахеды из банды Вазира Хистаки.
  Операция началась под вечер. Выдвинувшиеся на броне бойцы въехали в ущелье, спешились и направились к кишлаку. Вышестоящее командование приказало провести операцию по окружению и уничтожению банды, используя фактор внезапности. Видимо поэтому боковые дозоры не выставили, так как движение дозоров на флангах, по незнакомой высокогорной местности существенно замедлило бы продвижение основных сил. В результате под покровом ночи разведчики углубились в ущелье и здесь попали в 'духовскую' засаду. Большинство разведчиков оказались в окружении моджахедов. Укрепившись на господствующих высотах, душманы принялись методично отстреливать наших бойцов. Разведчики отчаянно оборнялись, однако были в тактически невыгодном положении и афганцы просто расстреливали их. 'Духовские' снайперы вывели из строя радиостанции, что лишило возможности вызвать огневую поддержку артиллерии и техники. Бой продолжался несколько часов. Моджахеды перестреляли почти всех, после чего спустились в ущелье, добили раненых и, забрав оружие разведчиков, ушли в горы. В общем, жуткая была мясорубка. В этом бою, который был признан одним из самых кровопролитных для советских войск, за всю историю войны в Афганистане, погибло сорок восемь бойцов и сорок семь было ранено.
  
  Много неясного было в этой истории. Скорее всего, имела место утечка информации и 'духи' заранее всё спланировали. Такие операции проводились в основном с подачи афганских информаторов. А поскольку у многих афганцев, сочувствующих Кабульскому режиму, часть родни находилась по другую сторону баррикады, сохранить что-либо в полной тайне было практически невозможно. Очень больно, что опыт достаётся такой ценой. Позже при разработке подобных операций, Советское командование старалось до самого последнего момента хранить все детали в строжайшей секретности. И даже если планировалось привлекать афганские вооружённые силы, им особо не доверяли и постоянно держали афганцев в поле зрения, дабы кто не ускользнул и не предупредил 'духов'.
  Говорили, что именно после этой трагедии в Кишиме решено было расположить 3-й батальон нашего полка. И ещё говорили, что были утеряны карты минных заграждений, оставшихся после разведбата. И хотя минное поле оборудовали заново, часть старых мин осталась ненайденной, особенно в камышовых зарослях на западе батальона. Поэтому 'гулять' в непосредственной близости от минных заграждений было опасно, и всех вновь прибывших предупреждали об этом.
  
  Рыжего Амура похоронили. Теперь в отсутствие своего соперника, Амур из девятой роты стал единоличным хозяином территории батальона и безбоязненно ходил, где хотел. Правда, через некоторое время кто-то из офицеров батальона, возвратившихся из отпуска, привёз с собой щенка, похожего на лайку. Ему было пара месяцев от роду. Густая, пушистая шерсть белого с серыми пятнами цвета. Он был забавный, дружелюбный. Круглый как колобок. Стоящие торчком ушки в сочетании с вечно болтающимся розовым языком, придавали пёсику дополнительного, раздолбайского колорита и выглядел он очень весело. Назвали щенка Вадуд, по имени одного из главарей местных банд.
  
  
  Глава 11. Перемены.
  Однажды когда 'черпаков' не было рядом, Алишер рассказал о том, что его земляки - 'деды' из девятой роты, разговаривали с ним о положения дел в нашем взводе. Суть разговора состояла в том, что по существующим в батальоне порядкам молодые, или 'колпаки', были как бы обслугой 'дедов'. Во всех подразделениях 'колпаки' готовили пищу для 'своих дедов'. Занимались стиркой, глажкой, пришивали 'дедам' подворотнички, иногда чистили им сапоги. Поддержание же порядка внутри, снаружи казарм, на огневых позициях подразделений, однозначно было возложено на 'колпаков'. И это не говоря уже о личных оружии и гигиене, внешнем виде и ответственности при несении караульной службы. Кстати, последний пункт распространялся на солдат всех сроков службы и любой уважающий себя 'дед', и даже 'дембель', никогда не позволил бы себе уснуть на посту, подвергая тем самым угрозе жизнь как свою, так и своих товарищей по службе.
  В обязанности же 'черпаков' входило поддержание порядка в подразделении, то есть по факту - управление 'колпаками'. 'Деды' могли принимать в свой круг некоторых из 'черпаков', достойно проявивших себя во время 'колпачества'. Но всё же это были разные ступени иерархии, и если в подразделении что-то шло не так, 'деды' вполне могли застроить 'черпаков' и хорошенько навешать им. Последние, в свою очередь, проделывали то же самое с 'колпаками'. После чего 'колпаки' находили виноватых в своих рядах и отрывались на них.
  По словам Алишера, получалось так: то, что у нас во взводе не было 'дедов', фактически освобождало нас от обязанностей по готовке еды и выполнению 'черпаческих' заданий, не имеющих прямого отношения к службе.
  Земляки из девятой роты объяснили ему, что мы можем не подчиняться в этом 'черпакам', и если что, обещали Алишеру поддержку.
   Похоже, они здорово промыли ему мозги. В этот момент в Алишере произошла какая-то перемена. В нём будто бы проснулся бунтарский дух. До этого он был молчаливым и безропотным, теперь же предлагал игнорировать поручения 'черпаков', а если потребуется, то и вступить с ними в силовое противоборство.
  
  Я сказал, что, по моему мнению, если и стоило идти на такой шаг, то раньше, а сейчас смысла в этом нет.Скоро должно было прибыть молодое пополнение. Они уже проходили карантин в полку. Рассчитывать на поддержку 'дедов' из девятой роты не стоило. Я знал их не понаслышке, некоторые из них приходили ко мне в столовую заступаться за своего сослуживца-посудомойщика. Лично я бы на них сильно не рассчитывал. Да и никто не будет вмешиваться в дела другого подразделения, так как это против правил и такое заступничество здесь не приветствуется. Но несмотря ни на что Алишер уже принял решение.
  - Вы как хотите,- сказал он, - а я больше не буду их слушать. Пошли они все...
  И он сдержал слово.
  В следующий раз, когда нам дали команду строиться, Алишер не подчинился, чем вызвал искреннее недоумение 'черпаков'. Они сначала не поняли, что происходит, но довольно быстро оправившись от шока, вытащили его из кубрика. Он сопротивлялся, на ломаном русском пытался объяснить им, что у них нет такого права, что всё, что они делали до сих пор, было несправедливо и неправильно. Но его никто не слушал.
  Он вырвался, запрыгнул на тумбочку, стоявшую у стены между спинками двухъярусных кроватей, развернулся спиной к стене и отчаянно отбрыкивался от нападающих ногами, руками упершись в дужки кроватей стоявших по бокам от него.
  
  То, что Алиш 'полез в бутылку', пошёл на прямой конфликт с нашими 'черпаками' в то время, как до приезда молодых оставалось пара недель, лично я считал излишним. Это обострение ситуации было, как мне думалось, совсем не к месту. Но Алишер посчитал иначе. Это был шаг, заслуживающий уважения вдвойне, ведь он точно знал, на что идёт, и знал что ни я, ни Сашка Племянов, ни Анвар Раджабов, не разделяли его мнения. Следовательно, он рассчитывал только на себя, на свои силы. Однако силы были неравны...
  Алишер несколько раз зацепил ногой Диму Костина, нападавшего первым. Гиганту всё же удалось ухватить Алиша за ногу и вытащить из своего убежища.
  
  Глядя на происходящее, я испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, в беде оказался мой товарищ и я должен был вмешаться. Однако что-то меня удерживало от того, чтобы ввязаться в драку напрямую, так как это могло бы привести к самым непредсказуемым последствиям, учитывая и то, что оружие находилось здесь же, в открытом доступе, и ситуация легко могла выйти из-под контроля. Всё же меня подмывало вмешаться, однако сделать это нужно было не усугубив ситуацию в целом. Бить никого я не собирался, так как несмотря на все наши унижения, не испытывал настоящей ненависти к большинству 'черпаков', да и внутренне я уже смирился с отведённой нам ролью - 'мальчиков для битья'. По настоящему я не любил только двоих из всего взвода, Толика из Каракалпакии и Абиша из Хорезма.
  В конце концов, я, а следом Сашка Племянов и Анвар, влезли между дерущимися, как бы разнимая их, за что получили несколько ударов с обеих сторон. Меня и Сашку оттолкнули в сторону, Алишеру ещё наподдали, но уже не так жёстко. Заваруха как-то внезапно сошла на нет. 'Черпаки' ещё повозмущались для порядка и, в конце концов, успокоились.
  В целом, Алишер в процессе этого конфликта пострадал не сильно, но после этого отношение к нам со стороны 'черпаков', как мне показалось, изменилось. Может быть, что-то из того, о чём пытался сказать Алишер, всё же попало в цель, а может быть, само его поведение показало 'черпакам', что пора уже перейти на новую форму общения с нами.
  
  В моём хозяйстве снова произошли перемены. Мой неизменный помощник 'Кардан', к которому я очень привык, совершил у себя в батарее какую-то оплошность, за которую руководство гаубичников решило его наказать. И вот однажды утром он привёл с собой одного паренька из своей батареи.
  - Вот, прошу любить и жаловать...Новый кочегар...- стараясь не показывать своей обиды на весь мир, небрежно бросил он. И тяжело вздохнув добавил:- Обучу его как с форсункой обращаться и пойду в родную артиллерию - тащить службу.
  
  'Кардана' ' разжаловали' из должности кочегара и вернули в батарею. Он за один день ввёл новичка в курс дела и больше в столовую не наведывался. Надо отдать должное чувству юмора командиров 'Кардана'. Они дали ему пулемёт ПК, который, если поставить его на приклад рядом с 'Карданом', не сильно уступал экс-кочегару в размерах. Мне было откровенно жалко, что приходится терять такого ценного сотрудника. Новый кочегар был моего призыва. Такого же примерно роста, как и 'Кардан'. Он показался мне скучным и особо ничем не примечательным типом. С 'Карданом', при всей его немногословности, можно было поговорить на разные темы, поспорить, узнать от него много чего интересного, особенно о тех, кто служит в батальоне дольше моего. Он на всё имел собственное мнение, был не лишён чувства юмора, остроумен, наблюдателен. Новичок был совсем другого склада. Фамилия нового кочегара - Плотников, напомнила мне об одном из инструкторов Ташкентского аэроклуба - Олеге Плотникове. Олег входил в состав сборной Узбекистана и был самым молодым из инструкторов клуба. В аэроклубе его называли 'Платоном' и несмотря на молодость уважали. Не долго думая, я стал называть так и новичка. Через пару недель 'Платоном' его стали называть все, включая офицерский состав, и это прозвище закрепилось за ним.
  
  Из полка доходили вести о том, что прибывшее молодое пополнение скоро прилетит и в наш батальон. Мы ликовали. Наконец наши мучения закончатся. В один прекрасный весенний день вертолёты, прилетевшие из полка, привезли первых 'колпаков'. Один из них попал к нам во взвод. Это был высокий крепкий парень, с забавной фамилией - Пундиков. Он был киномехаником по специальности и его прислали в батальон, чтобы 'крутить' кино. Анвар и Санёк Племянов постепенно вводили его в курс дела. Наше 'колпачество' закончилось. Сашка Пундиков был открытый и добродушный малый. Мне было жаль его. Он и не подозревал ещё, куда попал. А у нас, наконец, появилась возможность немного расслабиться. Теперь даже днём выдавалось свободное время, в которое можно было отдохнуть сидя или даже лёжа на кроватях в землянке. Раньше мы не могли позволить себе такую вольность. Иной раз, заходя в землянку, было очень непривычно видеть наших пацанов спокойно играющими в карты или бренчащими на гитаре.
  Мне запомнился эпизод. Как-то войдя в расположение взвода, я увидел Раджабова Анвара отдыхающим на кровати. Он наигрывал на гитаре известную по всей Сороковой армии песню 'Опять Тревога'. Поскольку играть на гитаре он не умел, а душа просила песни, то все огрехи от своей игры он очень старательно пытался исправить с помощью пения. Однако и певец он был, прямо скажем, не ахти какой. К тому же, некоторые сложности с русским языком, акцент и по-азиатски жалостливая манера исполнения, превратили эту композицию в нечто из ряда вон выходящее. Первые строки этой песни должны были звучать так: 'Опять тревога! Опять мы ночью вступаем в бой,
   Когда же 'дембель', я мать увижу и дом родной?'
  Анвар же, не мудрствуя лукаво, переставил слова "мать" и "дом" местами. Это впрочем, не сильно повлияло на общий смысл песни, а в сочетании со всеми дополнительными нововведениями только усилило её звучание, придав ей ни с чем не сравнимого восточного колорита. В результате получилось приблизительно следующее:
   'Опять тревога! Опять мы заступаем ночный бой,
   Когда же 'дембель'? Я дом увижу и мать родной?'
  Ну и дальше в том же духе. Я поначалу хотел поправить его, но потом передумал, решив, что такое нестандартное и самобытное, с лёгким налётом азиатской экзотики исполнение, тоже имеет право на жизнь.
  
  Между тем, молодое пополнение пришло и в другие подразделения. К разведчикам несколько молодых пришли раньше, ещё в феврале, после 'карантина'. Они тогда привели в столовую познакомить со мной двоих самых толковых из них, или как у нас говорили - 'шарящих'.
  Это были азербайджанец Эльзар Намазов и таджик Тахиров Азиз. У Эльзара, или как его называли - Эдика, выражение лица казалось всегда удивлённо печальным, из-за того, что его чёрные брови над переносицей были вздёрнуты кверху. Эта черта делала его несколько похожим на Пьеро из фильма про Буратино. Азиз был похож на моджахеда. Густые, практически сросшиеся между собой брови, чёрные глаза, колючий взгляд и густая щетина усиливали это сходство. Оба они были почти одинакового роста, около ста шестидесяти пяти сантиметров. Я уважал разведчиков своего призыва и понимая, что эти двое приходят ко мне по их поручению, также старался не отказывать им. Вели они себя скромно, учтиво и вызывали симпатию.
  
  'Дембеля' улетали теми же 'вертушками', которыми прилетали 'молодые'. Из нашего взвода улетел домой Валера, тот, что был прислан к нам из полка за нарушение дисциплины. Мы, всем взводом проводили его до борта вертолёта. Обнялись на прощанье, пожелали друг другу всего самого доброго.
  Из разведвзвода тоже улетали 'дембеля'. Я зашёл к ним попрощаться с земляком Асатовым Тахиром. Дал ему свой домашний адрес, попросил по возможности зайти и сообщить родным, что у меня всё хорошо.
  
  Примерно в это время, отслужив в Афганистане свои положенные по контракту два года, отправился в Союз наш комбат Балакирев. Вскоре на смену ему прибыл новый командир батальона - майор Прохоренко. Новый комбат мне лично не очень понравился. В его манере общения с подчинёнными сквозили надменность и высокомерие. Вид у него всё время был какой то усталый. Возможно, такое впечатление складывалось из-за испещрённого морщинами лица землистого цвета и заметной сутулости.
  
  Вскоре все подразделения были укомплектованы молодой сменой, а 'дембеля' отправлены в Союз. Наш взводный снова находился в полку, но перед тем, как улететь туда, устроил нам очередную взбучку, уж и не припомню, по какой причине. Все дико возмущались по этому поводу. Говорили о том, что неплохо было бы перейти в другое подразделение, подальше от такого лютого командира. Но думаю, мало кто всерьёз был готов на такой шаг. Как никак, хозвзвод был тёплым местом и променять его на место пулемётчика в мотострелковой роте было не самой привлекательной перспективой. Но жизнь зачастую преподносит самые неожиданные подарки. Разведчики, придя ко мне в очередной раз, рассказали, что среди их молодого пополнения есть один паренёк - узбек, который на гражданке работал поваром в ресторане. Они, зная, что я хотел перебраться к ним, намекнули мне об этом.
  - Если ты серьёзно хочешь к нам, сейчас самое время, - сказали они. - Можно с этим новеньким поменяться. Всё равно он не хочет служить в нашем взводе - видно по нему... Утром на тактику выходили, так больше половины 'колпаков' 'поумирали' там. Надо подойти к начальнику штаба, поговорить. Может, что и получится.
  
  В эти дни разведвзвод почти ежедневно совершал выходы для обкатки новичков при отработке тактики ведения боевых действий в горах. 'Молодых' при этом нагружали по полной программе: каска, тяжёлый бронежилет, сапёрная лопатка, двойной боекомплект, автомат, и как говорится 'Вперёд и с песней!'... После таких 'прогулок' настроение у молодёжи было, мягко говоря, не очень весёлое, плюс жёсткий распорядок внутри подразделения. Паренёк, о котором говорили разведчики, оказался земляком Алишера - тоже из Намангана. Поняв, что служба в разведвзводе не сахар, он искал возможность перебраться в другое подразделение. Алишер уже говорил о нём и своих планах поменяться местами с земляком, и перебраться в разведвзвод. Раньше я никогда не замечал за Алишером особого стремления служить в другом подразделении, особенно таком опасном как разведка. Мне его слова показались просто бахвальством. Я не поверил, что он действительно готов на такой шаг, но буквально на следующий день ко мне в столовую забрёл молодой солдатик. Он, запинаясь, спрашивал, где можно найти Алишера. По его внешности и акценту я понял, что это и есть тот самый молодой разведчик, что до призыва в армию был поваром. Он плохо говорил по-русски. Я подозвал официанта и попросил его, чтобы он переводил пришедшему мои слова.
  - Ты из разведвзвода? - спросил я его. Официант перевёл.
  - Да, - ответил он.
  - Это ты до армии был поваром в ресторане?
  - Да.
  - Что, тяжело служить в разведке?
  Официант перевёл мой вопрос. Паренёк замялся, не зная, что ответить. Я не стал дожидаться его ответа.
  - Хочешь служить поваром здесь - в офицерской столовой? - спросил я, решив, что раз удача сама идёт ко мне в руки, то будет глупо упускать такой шанс. Он опять замялся. Сказал, что ищет Алишера. Я объяснил ему, что если он хочет служить поваром, то лучшего места, чем офицерская столовая, не найти.
  - Пойми...- говорил я. - Там, на ПАКах, ты будешь готовить еду почти на триста человек. Каждый день тебе будут выделять новый наряд по кухне. В числе этого наряда будут и те, кто старше тебя по сроку службы... Они вряд ли будут во всём подчиняться тебе. Так что основную долю работы придётся делать самому. Заготовить продукты, принести воды, поддерживать огонь в печи... И это три раза в день. А если ты не приготовишь еду вовремя, или еда получится невкусной, то к тебе обязательно придут гости. И придут они не для того, чтобы помочь... А приготовить вкусную еду из тех продуктов, которые выдают в солдатскую кухню, очень непросто.
  Официант переводил. Я внимательно наблюдал за реакцией разведчика. По мере того, как до него доходил смысл сказанного, выражение его лица становилось всё более растерянным.
  Когда официант закончил переводить, я дал пареньку немного времени, чтобы он успел переварить услышанное, после чего спросил его ещё раз: 'Хочешь служить поваром здесь - в офицерской столовой?' На этот раз, после того как он понял мой вопрос, переведённый официантом, я уловил на его лице проблески надежды и, не останавливаясь на достигнутом, продолжил.
  - Во-первых, офицеры есть офицеры. Бить тебя не будут. Во-вторых, их всего около пятидесяти человек, то есть продуктов заготавливать надо меньше, готовить намного проще и быстрее. И главное, у тебя здесь будет три помощника: посудомойщик, официант и кочегар. Они во всём будут помогать тебе. Ты будешь только готовить, всё остальное сделают они. Так что выбирай...
  Я снова подождал немного и задал свой вопрос в третий раз. На этот раз солдатик согласно закивал.
  - Ну вот и отлично... Пойдём к начальнику штаба, - сказал я, скинув шлёпки и натягивая сапоги. Такую возможность упускать было нельзя, и действовать следовало немедленно. Я поправил шапку, ремень, привёл свой внешний вид в порядок и, поручив своим помощникам следить за столовой, вышел наружу, направляясь к штабу батальона. Разведчик шёл следом.
  
  По дороге к штабу мы прошли мимо узла связи. Он находился с северной от штаба стороны. Это был большой капонир с двумя командно-штабными машинами (КШМ). Машины были скрыты почти до половины своей высоты. Кабины машин были направлены в сторону штаба. В кунгах этих машин находилась радиоаппаратура, которая могла обеспечивать связь батальона с полком, а если понадобится, и остальным миром.
  Вокруг узла связи была натянута колючая проволока, при входе висела табличка с красной каймой по периметру, на которой красным по белому было написано: 'Посторонним вход СТРОГО ВОСПРЕЩЁН!' Это была территория, где 'колдовали' связисты. Я иногда забегал туда за почтой или узнать у связистов новости, к примеру, когда прилетят вертушки из полка. Территория узла связи была сверху скрыта маскирующей сетью, сквозь которую торчали лишь многометровые, телескопические антенны радиостанций, находящихся в КэШеэМках.
  
  Миновав узел связи, мы повернули к штабу. Здание штаба представляло собой одноэтажный домик в плане примерно метров восемь на шесть, с двускатной крышей. Один скат был обращён на юг, другой соответственно на север. Крыльцо, служившее парадным входом в штаб, выходило на юг, в сторону Кишима. Стены штаба были побелены известью, окна выкрашены голубой краской. В общем, с виду обычный деревенский домик. Говорили что он был построен ещё англичанами.
  Вокруг штаба был разбит небольшой садик из фруктовых деревьев. Яблони, вишни, сливы, алыча. Был здесь даже виноградник. Погода стояла ясная. Солнечные лучики, пробиваясь сквозь кроны деревьев, играли на белоснежных стенах штаба. В листве радостно щебетали птички. И если бы не вооружённые часовые у крыльца, могло бы показаться, что это картинка из обычной мирной жизни.
  
  С западной стороны к штабу примыкала небольшая спортивная площадка, также утопающая в зелени сада. Здесь занимались физической подготовкой, в основном офицеры батальона и разведчики. На территории спортплощадки находились брусья, перекладина, штанга, сваренная из стального прута и двух танковых траков и ещё несколько спортивных снарядов. Был здесь и забавный тренажёр для нанесения ударов с изображением солдата противостоящего нам блока НАТО. Выражение лица у этого солдата было радостно-дебильное и уже одно это побуждало стукнуть его посильнее. Тренажёр был снабжён даже системой лампочек, показывающих силу и точность ударов. Однако, эта аппаратура если и работала в прошлом, пришла в негодность. В общем же сам тренажёр был не очень удобен, так как напоминал собою дверь, вкопанную в землю и обшитую с одной стороны искусственной кожей, под которой находился толстый слой утеплителя, для смягчения удара. Бить по нему было неудобно и пользовались им редко. Пнёт кто-нибудь из солдат с разбега ударом, называемым в карате тоби йоко гери, отлетит от щита, и хорошо, если ещё устоит на ногах. Амортизации-то нет никакой. С таким же успехом можно было бить и по стене. Короче говоря, бестолковый был тренажёр.
  
  В этот день по батальону дежурил раведвзвод. Я поздоровался с часовыми-разведчиками. Прозвище одного было 'Мартын', сокращение от фамилии Мартынов. Второго называли 'Чёрным', что также было производным от его фамилии Черногорцев. После того, как последний 'дембель' покинул их взвод, они стали полноправными 'дедами'. И хотя за время службы в батальоне я редко пересекался с ними, отношения у нас были нормальные. 'Мартын' был словоохотливым малым. Говорил он всегда скороговоркой, выстреливая слова со скоростью, которой, наверное, мог бы позавидовать даже ручной пулемет, болтавшийся на его правом плече. Завидев меня в сопровождении 'колпака' из их взвода, он сразу засыпал меня кучей вопросов, что, мол, и почём. 'Чёрный' тоже выказывал любопытство по поводу того, что привело меня в штаб, да ещё в такой непонятной компании. Но тут на пороге вырос начальник штаба - капитан Верховинин. Его появление освободило меня от необходимости лишний раз разжёвывать ситуацию. Как раз в это время подошли ещё три разведчика. Двое, чтобы сменить 'Мартына' и 'Чёрного', а третий - Толик Соловьёв был разводящим.
  
  Один из заступающих в караул - Коля Кулешин, которого друзья называли 'Кулеш' или просто 'Куля', был высоким парнем, с открытым и весёлым лицом. С ним на пост заступал Юра Низовский по прозвищу 'Слон', он, напротив, был обычно сдержанно суров и не отличался многословием. Все оказавшиеся здесь разведчики, кроме того, что стоял за моей спиной, были новоиспечёнными 'дедами'. За их плечами было много боевых операций, а некоторые из них даже имели награды.
  Начальник штаба вопросительно взглянул на меня и паренька, стоящего рядом.
  -. Разрешите обратиться товарищ капитан.- сказал я.
  - Разрешаю.
  - Тут такое дело,- собираясь с мыслями, и пытаясь сообразить, как лучше преподнести свой замысел, начал я. - Я хотел бы просить вас перевести меня в разведвзвод, а вместо меня в столовую определить вот его. - Я указал на солдатика- разведчика, добавив: 'Тем более на 'гражданке' он был поваром в ресторане'.
  Разведчики, находящиеся рядом, любопытно оглядели нас, как будто с нами произошла чудесная трансформация и мы предстали перед ними в каком-то новом качестве.
  - Но ведь разведвзвод уже укомплектован,- спокойно ответил капитан.
  - Так вот, этот солдат как раз из молодого пополнения, пришедшего в разведвзвод... - выложил я свой основной козырь. - И он сам хочет быть поваром в офицерской столовой.
  
  Капитан взглянул на 'молодого', затем вопросительно перевёл взгляд на присутствующих здесь разведчиков. Все молча кивнули, а Толик Соловьёв пояснил: 'Да, товарищ капитан. Он из числа новеньких'.
  Капитан Верховинин посмотрел на меня и сказал: 'Что ж, это меняет дело... Но прежде, я должен обсудить всё с личным составом разведвзвода... Если возражений не будет, то так тому и быть. А пока возвращайтесь к своим обязанностям'.
  - Есть товарищ капитан! Разрешите идти?
  - Идите...
  Разведчики сменили караул. Уходя на разряжание 'Мартын' весело подмигнул мне: 'Молодец! Давай! Переходи к нам!..'
  Начальник штаба удалился, я же сначала пожал руки, занявшим места по обе стороны от крыльца штаба Коле и Юре, и лишь потом отправился восвояси. По той спокойной и дружелюбной реакции, которую вызвало моё предложение у капитана Верховинина и бойцов разведчиков, я понял, что шансы на перевод у меня всё же есть.
  
  Уже на следующий день я кратко ввёл в курс дела нового повара и, оставив его в обществе официанта, кочегара, посудомойщика и взвода снабжения, стал собирать свой скудный солдатский скарб, готовясь отправиться на новое место службы. Было большой удачей, что прапорщик Говорун находился в это время в полку, так как он вполне мог воспрепятствовать моему переводу.
  Не все из нашего взвода одинаково восприняли мой перевод. Дима Костин по-доброму позавидовал: 'Да, блин! Прошустрил ты... Ну ничего... Я говорил с начальником штаба и он разрешил мне на следующий выход отправиться вместе с разведвзводом. Так что повоюем ещё...'
  Мои друзья по призыву Санёк Племянов, Анвар и Алишер пожелали удачи. Алишер, правда, сделал вид, что немного обиделся на то, что перевели меня, а не его. Миша, Алик, Толик Провоторов и Гайрат тоже пожелали всего наилучшего на новом месте службы, и я отправился в расположение разведвзвода. Самую большую пользу от моего перевода во взвод разведки имел новичок - Сашка Пундиков. Хотя думаю что тогда он врядли ещё мог оценить всю свою выгоду. Ведь если бы я остался в хозвзводе, то он был бы там единственным 'колпаком' на всю ораву 'дедушек' и 'черпаков', а так нагрузка снижалась наполовину.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть вторая
  
  Глава 12. Батальонная разведка.
  Разведчики приняли меня радушно. Ребята моего призыва сразу показали мне мою кровать и стоящую рядом тумбочку, в которую я поместил часть своего имущества. После увольнения в запас 'дембелей', в расположении разведвзвода произошло небольшое переселение. Новоиспечённые 'деды' переселились на места прежних, уступив свои кровати бывшим ''колпака'м', то есть нам.
  Санёк Ратников и Ванька Решетников были моими соседями, Боря 'Калмык' и переводчик Хабиб тоже располагались рядом. В общем, компания подобралась весёлая.
  Теперь предстояло выбрать оружие. Так как прежний командир разведвзвода - старший лейтенант Брянцев, отслужил свой срок в Афгане и улетел в Союз, а новый должен был вот-вот прилететь, за старшего был заместитель командира взвода, сержант Толик Соловьёв. Бойцы называли его просто - 'Соловей'. Он предложил мне выбрать либо автомат АК-74, либо ручной пулемёт РПК-74 С.
  Коля Кулешин посоветовал взять пулемёт. Сам будучи пулемётчиком, он живо рассказал мне о всех достоинствах данного оружия. Для наглядности он даже разобрал свой пулемёт.
  Меня не пришлось долго уговаривать. Еще в детстве, когда мы играли в 'войнушку', я предпочитал оружие посолидней. Помню, однажды при помощи инструментов отца я изготовил себе из деревянного бруса большой пулемёт с сошками. Покрасил его черной краской и слегка прошелся по выступающим деталям серебрянкой. Это делало пулемёт похожим на настоящее и потёртое от времени оружие.
  По штату во взводе было четыре пулемёта. Мне показалось удачей, что для меня нашёлся свободный пулемёт. Коля объяснил мне, как правильно разбирать, собирать и чистить это оружие. За время службы в хозвзводе я ни разу не выходил на стрельбы, но всё же оружие мы чистили регулярно. Пулемёт имел практически такую же конструкцию, как и автомат, и особых проблем с освоением новой техники у меня не возникло.
  - Запомни... От состояния твоего оружия будет зависеть многое, - напутствовал меня 'Кулеш'. - Так что содержи его в чистоте и исправности.
  
  Перевод в новое подразделение подразумевает не только смену обстановки. Новый коллектив - другие порядки, другие критерии оценки твоих личных качеств, иной психологический климат. Разведка это, конечно, не взвод снабжения, и было ясно, что здесь многому придётся обучаться практически с нуля. Внимание ко всякому новичку особое. Несмотря на то, что на прежнем месте службы ты мог проявить себя как 'нормальный пацан', здесь это нужно было подтвердить в новых условиях. Требовалось какое-то время, чтобы стать по- настоящему полноправной частью взвода. Смена подразделения после того, как ты только освоился и приобрёл определённый статус на прежнем месте службы, представляла собой определённую психологическую проблему. Я чувствовал себя немного не в своей тарелке. Теперь здесь мне предстояло найти своё место и заслужить доверие разведчиков. Было ясно, что сделать это будет непросто. За полгода службы в столовой я утратил некоторую часть своей прежней физической формы. К чести разведчиков надо сказать, что они, возможно, сами того не ведая, своим доброжелательным отношением помогли мне адаптироваться во взводе.
  
  Меня определили в первое -дозорное отделение, командиром которого был Низовский Юрий. С первого момента моего пребывания во взводе он взял меня под свою опеку и стал вводить в курс дела. Юра показал мне территорию, оборонительные позиции взвода и моё место в окопе на случай тревоги. Рассказал о службе во взводе, о существующих порядках, немного коснулся истории взвода.
  
  Оказалось, что до прежнего взводного, старшего лейтенанта Брянцева, командиром был Нурлан Абишев из Казахстана. Однажды БМП, на которой он ехал подорвалась на духовской мине. Он погиб. Было ему тогда двадцать четыре года. Говорили, что хороший был командир. Вместе с ним погиб двадцатилетний механик-водитель Игорь Ларин из Баку.
  
  До армии я мечтал попасть в воздушно-десантные войска или в морскую пехоту. Служба в погранвойсках тоже казалась мне почётной и полной армейской романтики. В крайнем случае, даже служба в мотострелковом подразделении. Попав же в офицерскую столовую, я уже почти свыкся с мыслью, что отправлюсь на 'дембель' прямо из-за котла с похлёбкой. И вот нате вам. Исполнилась моя давняя мечта. Я служу в разведке. Такая удача! Чувство радости от осознания того, что я попал в настоящее боевое подразделение, придавало мне сил.
  Уклад жизни в разведке разительно отличался от того, что было в хозвзводе. Разведвзвод постоянно был занят повышением своей боеспособности. Отработка тактики ведения боевых действий в горах, занятия по огневой и физической подготовке, плюс частые выходы на боевые операции, засады, сопровождение командования батальона за периметр и т.д.
  Буквально на следующий день моего пребывания в разведвзводе, взвод вышел на тактические занятия, или как здесь говорили, на тактику. Традиционно при поступлении в разведвзвод пополнения, первые занятия по тактике начинались с подъёма на первый горб высоты, расположенной к востоку от батальона. Она носила название Двугорбая. На втором её горбу находилась одноимённая застава.
  
  Помимо штатного оружия и боекомплекта, все молодые облачались в тяжёлые бронежилеты и каски. Вес тяжёлого бронежилета был около двенадцати, а каски около полутора килограммов. Те, кто постарше призывом, надевали на тактику лёгкие бронежилеты, весящие около пяти килограммов. Вес АК-74 примерно три с половиной килограмма, боекомплект автоматчика не менее четырёхсот патронов, большая часть из них в пластиковых магазинах - это ещё около восьми килограммов. Три-четыре гранаты, малая сапёрная лопата, фляга с водой и сухой паёк прибавляли дополнительные четыре-пять килограммов.
  В итоге, общая загрузка получалась около тридцати килограммов. Кроме этого, некоторые из бойцов имели подствольные гранатомёты ГП - 25, и носили в довесок ко всему по десять гранат для них, уложенные в специальные подсумки, похожие на охотничьи патронташи.
  Взвод был поделен на три отделения. Первое - дозорное отделение, в состав которого входили в основном опытные бойцы. Его задачей было обеспечение безопасного продвижения основных сил по намеченному маршруту. Силами дозорного отделения выставлялись головной и боковые дозоры. При неизбежности огневого контакта с противником, дозорные должны были принять бой, и тем самым, дать возможность основным силам, занять оборону, развернуться в боевой порядок или отойти на тактически более выгодные позиции. В идеале продвижение должно было проходить скрытно, поэтому большинство выходов на операции производилось ночью.
  Второе отделение ещё называли тяжёлым. В его составе, помимо автоматчиков, снайпера и двух пулемётчиков, находился ещё расчёт автоматического гранатомёта АГС-17 'Пламя'. Сам гранатомёт весил восемнадцать килограммов. Его станина весила двенадцать, патронные короба по двадцать девять гранат в каждом весили по четырнадцать килограммов. Для переноски короба служила ручка из оружейного ремня. Эта ручка была ужасно неудобной, и врезалась в кисть. 'Тело' АГСа нёс один человек, станину другой, короба с гранатами поочерёдно несли остальные бойцы тяжёлого отделения.
  В отделение управления входил командир взвода и его заместитель, радист, переводчик и пара автоматчиков. Всего во взводе было двадцать три бойца. На занятия по тактике мне достался тяжёлый бронежилет. Боекомплект для ручного пулемёта немного больше автоматного. Часть патронов была расфасована в большие пулемётные магазины, по сорок пять патронов в каждом.
  Старослужащие бойцы взвода, даже те, чьим штатным оружием были автоматы, предпочитали именно пулемётныё 'рожки'. Автоматный 'рожок' вмещал тридцать патронов и, следовательно, во время боя требовал более частой перезарядки. Минусом большого 'рожка' было то, что при стрельбе из положения лёжа, длинный магазин вынуждал стрелка выше приподниматься над поверхностью земли, что в свою очередь увеличивало вероятность поражения вражеской пулей. Для ношения магазинов с патронами были предусмотрены специальные подсумки заводского изготовления, вмещающие по четыре рожка каждый. Однако они были предназначены для ношения на поясном ремне, и в снаряжённом состоянии ограничивали свободу движения. При необходимости передвижения бегом такие подсумки прыгали и болтались, создавая массу неудобств. Поэтому для переноски боеприпасов бойцы-разведчики делали себе разгрузочные жилеты со специальными карманами, в которые вставлялись 'рожки'. Разведчики называли их 'плавжилеты', так как основой при их изготовлении часто служили спасательные жилеты для механиков-водителей с вшитыми внутрь полиэтиленовыми пакетами, наполненными ватой или поролоном. Этот предмет экипировки механиков был очень удобен для создания 'разгрузки'. Пакеты с наполнителем вынимались и снаружи пришивались карманы, в каждый из которых вставлялся 'рожок', а то и два. Здесь же делались кармашки для сигнальных и осветительных огней, а также ракетниц. На ремне, опоясывающем 'плавжилет' снизу, иногда вешали подсумки для гранат. Такое нехитрое приспособление почти не стесняло движений, позволяло равномерно распределить вес боеприпасов по всей площади корпуса, а в случае необходимости, быстро и без проблем извлекать магазины. Всё это в боевых условиях было очень важно. К тому же двигаться можно было, не производя практически никакого шума. Перед каждым выходом за периметр экипировка тщательно подгонялась, чтобы при передвижении не было слышно никаких звуков: ни лязга металла, ни скрипов, ни ударов. Каждый звук мог стать причиной провала операции и гибели людей, поэтому командиры отделений уделяли подгонке амуниции каждого разведчика самое серьёзное внимание. Бойцы совершали по нескольку прыжков на месте, добиваясь полного отсутствия шума.
  
  За всё время службы в Афганистане это был первый для меня выход за пределы территории батальона. Мне было интересно, наконец, очутиться снаружи периметра. Вся внешняя территория считалась враждебной, и хотя выход был учебный, возможность столкновения с 'духами' не исключалась. Поэтому и подготовка к 'тактике' и все последующие этапы отработки тактических приёмов, несмотря на некоторую условность, производились всё же с соблюдением всех мер присущих реальной боевой операции.
  Поскольку новый командир взвода ещё не прибыл, в роли старшего был замкомвзвода - Толик Соловьёв. Толик, как впрочем и все 'деды', был опытным бойцом. Я слышал, что ещё в бытность свою молодым солдатом, он отличился на одной из операций. Говорили что когда во время того боя он выстрелил в бегущего 'духа', трассер, прошив моджахеда насквозь летел дальше, даже не изменив своей траектории. Душман, скорее уже по инерции, продолжал бежать так, словно ничего и не произошло, но вторая пуля, выпущенная 'Соловьём', опять же пройдя навылет, остановила его.
  
  В общем и целом, каждый из разведчиков, за исключением новичков, к которым относился и я, уже знал своё место и порядок действий при выполнении задания. Тем не менее, перед выходом производилось общее построение взвода и сержанты ещё раз уточняли цели и задачи, вносили необходимые коррективы.
  Обычно уже от самого расположения взвода, даже по территории батальона, разведчики шли в боевом порядке. Дистанция в три-четыре метра между бойцами была выбрана не случайно. При меньшем расстоянии бойцы будут представлять и более удобную мишень, если же кто-нибудь из идущих наступит на мину, то дополнительная дистанция ослабит поражающее воздействие на окружающих. Темп ходьбы сразу был взят самый высокий. В боевой обстановке время неоценимо. Как правило, тот кто поднялся на вершину первым, тот и победил. Вышли через второй КПП.
  -Стой! - командует 'Соловей'. - Зарядить оружие!
  Все останавливаются, поворачиваются влево, направляют стволы немного вверх и в сторону. Пристёгиваю магазин, снимаю предохранитель и, передёргивая затвор, досылаю патрон в патронник.
  -На предохранитель!- эта команда, как и две предыдущие, в основном для новичков.
  Слышатся щелчки предохранителей. Мы выдвигаемся в восточном направлении, в сторону Двугорбой. Дозорное отделение уходит вперёд. Остальные, и я в том числе, присев на корточки, ждём, пока дозор отойдет на достаточное расстояние, затем поднимаемся и, на ходу занимая свои места в цепочке, идём следом.
  На равнинной части маршрута дыхание и сердце успевают немного приспособиться к нагрузке. Но вот приближаемся к группе разрушенных глинобитных строений, расположенных у основания горы. Отрабатываем действия при обнаружении противника.
  
  Звучит команда: 'Духи' с фронта!' Большим пальцем правой руки сдвигаю предохранитель на автоматический режим. Пока головной дозор ведёт огонь прикрытия по воображаемым огневым точкам противника, основные силы, разбегаясь 'ёлочкой' в обе стороны, разворачиваются в цепь. Снайпер по прозвищу 'Рыба', идущий передо мной, пригнувшись, бежит вперёд влево, падает за невысоким бугорком, изготовившись для стрельбы лёжа. Я проделываю тоже самое, но вперёд и вправо, выбрав в качестве укрытия группу крупных камней. Падаю на каменистую землю, cмягчая падение предплечьем левой руки, кисть которой крепко держит цевьё пулемёта. С непривычки падение получается неуклюжим и довольно жёстким, сказываются вес бронежилета и вещмешка, но думать об этом нет времени. Раскрываю сошки. Распластавшись на животе, выискиваю условную цель. Выпускаю пару коротких очередей по развалинам стараясь быть осторожным и не допускать огня вблизи своих. Осматриваюсь, и аккуратно, чтобы не попасть под выстрелы тех, кто рядом, меняю огневую позицию. Учиться приходится очень быстро и навыки, приобретённые в такой обстановке, сохраняются надолго.
  Используя в качестве укрытий особенности местности и окружающие предметы, остальные разведчики помогают бойцам первого отделения в подавлении условного врага. Огонь ведётся боевыми патронами, в основном, короткими очередями, при этом каждый старается контролировать свой сектор и не зацепить тех, кто впереди.
  Бойцы дозорного отделения попарно, короткими, зигзагообразными перебежками, прикрывая друг друга, приближаются к месту нахождения условного противника, заходя слева. При поддержке остальной части взвода, они занимают выгодные позиции. Теперь условный враг находится под перекрёстным огнём. Затем, пользуясь защитой валунов, разбросанных здесь повсюду и полуразрушенных дувалов, дозорные, перебегая от укрытия к укрытию, достигают рубежа, необходимого для броска гранаты.
  
  Предварительно предупредив остальных криками: 'Бросаю Ф-1! -или - Бросаю РГД-5!' - они забрасывают позиции противника гранатами. Раздаются несколько взрывов. Звучит команда: 'Прекратить огонь!' - это для молодых, чтобы во время зачистки не подстрелили кого из своих. Огонь прекращается. Часть дозорного отделения перебежками совершает бросок к развалинам с нескольких направлений. Как только первые разведчики входят в развалины и начинают зачистку, уничтожая оставшиеся очаги сопротивления, за ними следует вторая группа. Остальные всё это время наблюдают за ситуацией со стороны, держа под контролем не только поле непосредственных боевых действий, но всё окружающее пространство, включая фланги и тыл. Из развалин слышны звуки стрельбы и взрывы нескольких гранат. Наконец, наступает тишина. Вот в разломе одного из дувалов появляется Юра Низовский, и жестом показывает, что всё в порядке. По команде бойцы 'тяжёлого' отделения поднимаются и продолжают движение, на ходу выстраиваясь в колонну по одному.
  Пройдя через развалины, сразу же упираемся в западный склон первого горба Двугорбой. Даже с территории батальона он производит впечатления не самого лёгкого подъёма. Но находясь тут у подножия, понимаешь, что взобраться наверх будет ой как не просто. Крутизна склона местами градусов сорок пять - пятьдесят. Длина пути до вершины по прямой никак не меньше полутораста метров. Головной и боковые дозоры начинают восхождение. Следом поднимаются остальные бойцы дозорного отделения. Немного погодя восхождение начинает основная группа.
  
  Первые несколько метров подъёма преодолены по инерции, после чего дыхание и пульс учащаются. Скорость подъёма замедляется. Сержанты и старослужащие подгоняют молодёжь. Преодолев около половины подъема, замечаю, что дышать становится легче, но кажется, что удары сердца слышны даже снаружи. Весь склон сверху донизу усыпан щебнем и остроугольными камнями. В нескольких местах скалистые образования выходят наружу. Растительности почти никакой, редкие кустики костяники, да торчащие среди камней клочки выгоревшей травы и колючки. Единственные видимые глазу обитатели склона - это маленькие, замаскированные под цвет камней кузнечики, которые выпрыгивают из-под ног, перелетая с нашего пути в более безопасное место. Но даже такая, казалось бы, мёртвая гора, окутана сетью тропинок от пасущегося здесь на протяжении многих веков домашнего скота. Мы используем эти тропинки и поднимаемся зигзагом, резко меняя направление на их пересечениях, двигаясь то вправо, то влево, но всё время вверх. Такой способ передвижения позволяет уменьшить угол подъёма и равномерно распределить нагрузку на каждую ногу.
  
  При любом неверном шаге щебень предательски осыпается, ноги пробуксовывают, что ведёт к лишним тратам сил. Большая часть подъёма позади. Ноги тяжелеют. Иногда помогаю себе левой ладонью, отталкиваясь от колена впередистоящей ноги. Наконец уклон становится более пологим, и я выхожу на верхушку высоты, где в ожидании основных сил заняли круговую оборону бойцы первого отделения.
  
  Когда все поднялись, 'Соловей' вместе с командирами отделений проводит короткий анализ предыдущих упражнений. Затем небольшая передышка. Я делаю несколько глотков воды. Тёплая вода отдаёт пластмассой, из которой сделана фляга. Осматриваюсь. Высота, на которой мы находимся, расположена в относительно безопасном месте. Метрах в ста к востоку, на втором горбу высоты, расположена застава 'Двугорбая'. Наша высотка отделена от неё неглубокой седловиной с пологими склонами. Все укрепления на заставе выложены из кусков скальной породы серо-бурого цвета. Это в сочетании со стволами боевых машин пехоты, направленными в разные стороны, бойницами и вооружёнными часовыми, в касках и бронежилетах, придаёт заставе грозный вид. Солдаты девятой роты, несущие боевую вахту на этой заставе, наблюдают за нами. Для них, среди однообразия жизни на заставе, наше появление здесь - хоть какое-то событие.
  
  С западной стороны, на небольшом удалении от нас, расположен батальон, территория которого видна как на ладони. Раньше моджахеды частенько совершали обстрелы именно отсюда, что и побудило поставить заставу в этом стратегически важном месте. На северо-западе, метрах в пятистах, застава 'Окопная'. Прежде и оттуда нередко совершались обстрелы батальона. Говорили что когда было решено поставить там заставу, солдаты поднимавшиеся по южному склону буквально на пару минут опередили 'духов' которые поднимались с противоположной стороны с целью проведения очередного обстрела. Бойцам восьмой роты повезло, ведь они заняли вершину раньше моджахедов. Это позволило им получить превосходство в высоте и отбросить противника.
  
  Мы отдыхаем, чувствуя себя под прикрытием со всех сторон. Встаём и начинаём движение на северо-восток. Первое отделение спускается по склону, сбегая вниз козьими тропами. Внимательно наблюдаю за тем, как Коля Кулешин, Юра Низовский, двигаясь зигзагом на практически расслабленных ногах, устремляются вниз. Мне кажется, что такой способ спуска действительно менее энергоёмкий, чем обычный шаг. Во время такого бега у мышц есть, пусть хоть и короткая, но всё же очень уместная в данных обстоятельствах фаза расслабления. Пробую сбегать так же. Результат удивительный. Ноги просто отдыхают, напрягаясь на короткий миг лишь в момент постановки на грунт. Немного приходится притормаживать, регулируя угол наклона корпуса. Иначе можно разогнаться так, что бег перейдёт в неуправляемое пике. Чтобы не допустить этого, бегу трусцой, следя за правильной постановкой ступни и напряжением в области лодыжки, так как подвернуть ногу при таком способе перемещения очень легко.
  Поразительно, как быстро приспосабливается тело или вспоминает забытые навыки из детства, когда мы всем двором ходили на соседний квартал, где играли с пацанами из других дворов в 'салочки' или, как их ещё называют в Ташкенте, в 'пятнашки'. Там у речки невысокая горка, которую мы называли 'Кудышка', что является производным от словосочетания 'Кудыкина гора', известная всем своими помидорами. Высота самой горки метров десять. На её вершине трёхногая геодезическая пирамида, напоминающая буровую установку с наблюдательной площадкой на макушке. Десяти-двенадцати метров в высоту, она сварена из стального уголка. Глиняные склоны горки с каждой стороны имеют свои особенности. С южной стороны склон пологий и по нему может подняться любой, с северной и восточной сторон склоны довольно крутые, но по ним ещё можно карабкаться. Вдобавок по низу восточного склона проходит широкий бетонированный арык, и если упадешь вниз, то костей не соберёшь. Юго-западный склон образует самую настоящую горку от вершины до подножия, с уклоном градусов в пятьдесят. С этого склона можно съезжать на корточках даже летом, скользя на пыльной прослойке, а уж зимой детвора носится там, кто во что горазд: на санках, на целлофановых пакетах, на школьных портфелях. Самые отчаянные стоя на ногах, что нередко ведёт к травмам, но это местных экстрималов ничуть не смущает. А с северо-западной стороны крутой обрыв, туда лучше не соваться. Мы частенько наведывались в это очень привлекательное для окрестной детворы место и носились по этой горке как угорелые. Даже северный склон не был для нас помехой. Разбежишься от подножия и взмываешь, преодолевая участок в три-четыре метра почти по отвесному склону. Ноги при этом работают очень быстро, успевая цепляться за почти незаметные уступы. Ощущение такое, что включается какой-то другой режим восприятия. Тело будто само знает, как лучше реагировать на изменение рельефа; куда и как поставить ногу, где притормозить, а где ускориться; когда напрячь все силы для рывка, а когда бежать во весь опор по склону вниз, доверившись захватившему тебя потоку силы, наслаждаясь его свободой и красотой.
  Ну, конечно, всякое бывало - и падали, и ноги подворачивали, разбивали в кровь локти и колени. Не без этого. Но не так просто удержать в жёсткой узде того, кто успел почувствовать вкус преодоления собственных страхов, неуверенности и сомнений. И вот теперь здесь, в горах, этот механизм снова начинает раскручиваться и тело восстанавливает свои, казалось бы, давно забытые способности.
  
  Северо-восточный склон, по которому мы спускаемся, менее каменист и козьи тропы здесь заметно шире, чем на склоне, по которому мы поднимались. Это облегчает спуск, невзирая на то, что он от вершины до самого подножия, как и многие окрестные горы, густо покрыт зарослями какого-то колючего, напоминающего чертополох растения. Сейчас у этой колючки период цветения, и хотя вблизи она имеет довольно агрессивный вид, её зубчатые стебли и листья нежно зелёного цвета, в сочетании с ярко желтыми соцветиями заметно разбавляют строгое однообразие окружающего ландшафта, делая его более живым. Тонкие колючие шипы, пробивая одежду, то и дело неприятно вонзаются в кожу ног, но на это никто не обращает внимания.
  
  После спуска мы, сохраняя боевой порядок, по руслу пересохшей горной реки, двигаемся на северо-восток. Поток зрительной информации огромен. Внимание выхватывает самое важное. Одна его часть следит за окрестными горами, выделяя из общей картины наиболее подозрительные места. Другая часть следит за теми, кто ушёл вперёд. При этом нужно примечать и то, куда ставит ногу идущий перед тобой, так как идти безопасней след в след. Минная война - подлая штука. И хотя вблизи от застав мы в значительной степени прикрыты и можно особо не напрягаться, но, тем не менее полностью расслабляться тоже нельзя.
  Горная цепь справа от нас постепенно возвышаясь и уходя все дальше на юг, переходит в гору Алибег, возвышающуюся с востока над всей Машхадской долиной. За этой горой расположена долина и кишлак Вахши - духовский укрепрайон. Именно он является в этом секторе главным 'осиным гнездом'. Тамошние моджахеды то и дело совершают вылазки с целью обстрела нашего батальона и уездного центра Кишим, в котором сконцентрированы силы, поддерживающие наше здесь присутствие.
  Дозорное отделение выходит на противоположный, лежащий слева от нас, берег сухого русла и сразу же начинает подъем в горы, которые в этом районе относительно пологие с плавными переходами. Мы называли их сопками. Этот массив представляет собой систему отрогов высоты 1609¹ и изрезан сетью неглубоких ущелий. Немного побродив по сопкам, отработав ещё некоторые тактические приёмы, мы возвращаемся в расположение батальона.
  Само по себе возвращение в расположение, или как говорят - отход, очень важный момент. Правила безопасности требует, чтобы отход никогда не совершался по тому же маршруту, по которому производился выход на операцию. Часть дозорного отделения, находясь в хвосте, отрабатывает прикрытие отходящих основных сил.
  Вернулись в батальон, перед входом на территорию разрядив оружие. Прошли по тропинке, идущей вдоль дороги, которая пересекает батальон с севера на юг. Несмотря на усталость, настроение у меня приподнятое. Я в составе разведвзвода, в одном из самых боевых подразделений во всей Бадахшанской провинции. Рядом со мной ребята в надёжности которых невозможно усомниться. Несмотря на свой молодой ещё возраст и часто мальчишеское отношение ко многим вещам, без слов понятно, что в сложной ситуации каждый из них, не задумываясь, сделает всё от него зависящее, лишь бы не подвести остальных. Даже ценой собственной жизни.
  Дошли до блока, в котором под общей крышей находились три землянки. Слева землянка танкового взвода, по центру зенитно-ракетного, далее наша. Перед входом построение. Короткий разбор проделанной на 'тактике' работы. Затем бронежилеты разложили на крыше землянки, чтобы просушить от пота, после чего убрали их на взводный склад боеприпасов. Оружие вычистили и поставили в 'пирамиду'. Мой первый выход на 'тактику' завершился. Было понятно, что от того, как я покажу себя на тактических занятиях, во многом зависит то, каким будет отношение ко мне в дальнейшем, и, конечно, я старался как мог. По-моему, пока всё шло неплохо.
  
  На следующий день с утра мы пошли на батальонное стрельбище. Оно находилось за периметром, недалеко от второго КПП. Метрах в пятидесяти слева от дороги, напротив позиций гаубичников. Это был участок поля, силами личного состава батальона полностью освобождённый от всякой растительности. Длина его была немногим более ста метров, ширина - около двадцати. По утрамбованным солдатскими сапогами грядкам было понятно, что когда-то, как и везде вокруг, здесь росла пшеница. На линии ведения огня было оборудовано несколько огневых позиций, имитирующих часть глиняной стены. Стрельбу можно было вести из разных положений: из положения лёжа; сидя с опорой на стенку; пригнувшись и стоя.
  _________________________________________________________________________
  ¹1609 -обозначение высоты в метрах над уровнем моря. Для удобства произношения названия высот, как правило дробили на составляющие, к примеру: высоту 1609-называли - "шестнадцать ноль девять", а полковую "достопримечательность", вершину под названием "Зуб", высотой 2700 метров, называли также - "высота две семьсот".
  
  Стрельбами руководил 'Соловей'. Командиры отделений помогали ему. 'Куля' проверил, насколько хорошо пристрелян мой пулемёт. Я сделал несколько одиночных выстрелов, несколько коротких и длинных очередей. Результаты были хорошие. В общей сложности, мы провели около часа, упражняясь в стрельбе и настрелялись от души. Патроны не считали и особо не экономили. Расстреляли почти всё, кроме носимого боекомплекта. Вернулись в расположение, на входе в батальон разрядив оружие.
  Почти одновременно со мной, в 'разведку' (так иногда коротко называли разведвзвод), перевели одного 'деда' из зенитно-ракетного взвода. Таджик по национальности, невысокого роста, спокойный и весёлый по характеру. Звали его Сафаров Аброр. Он, как и Джабаров Хабиб, разведчик моего призыва, одинаково хорошо владел и русским, и таджикским языками. Оба они занимали должности переводчиков. Причём перевели его не сразу. Поначалу несколько раз брали на боевые в составе разведвзвода, но потом всё же решили перевести.
  
  В батальон частенько приходили афганцы; военные из афганского пятого пехотного батальона, расположенного в Кишиме. Сотрудники ХАД и Царондой-афганской милиции, или гражданские, из тамошней интеллигенции. В такие моменты была нужна помощь переводчиков. Вот тогда прибегал посыльный с поручением вызвать в штаб то Аброра, то Хабиба, а иногда сразу обоих. Также случалось, что переводчики сопровождали батальонное командование при выходах в Кишим. Ну и на боевых операциях без помощи переводчиков никуда.
  Понятно, что для Аброра перевод в другое подразделение, тем более, такое небезопасное как 'разведка', за полгода до окончания срока службы, был не самым приятным сюрпризом. Территориально он, выйдя из своей землянки, прошёл всего несколько метров и вошёл в расположение разведвзвода, находящееся через стенку от зенитчиков. Однако, по сути, оказался в совершенно другом мире.
  Служишь себе в зенитно-ракетном взводе, в ус не дуешь. До 'дембеля' осталось меньше полугода. Служба 'не бей лежачего'. Как известно, 'духи' не летают ни на вертолётах, ни тем более, на самолётах. И этот факт очень радует! Хотя поговаривали, что на Пандшер к Ахмад Шаху летают вертушки из Пакистана. И хотя до Пандшера не так далеко, пакистанские вертолётчики на наши гарнизоны как правило не нападают. И зачем, спрашивается, здесь вообще нужен зенитно-ракетный взвод? Только вот случаи бывают разные. И на всякий такой случай в каждом батальоне есть свой ЗРВ. На вооружении у наших зенитчиков были несколько ПЗРК 'Стрела'. Во время внезапного авианалёта (а авианалёты, как правило, бывают именно внезапные) без системы раннего обнаружения воздушных целей они, скорее всего, были бы бесполезны. Но насколько мне было известно, никаких таких систем на территории нашего батальона не было, как не было в них и никакой особой надобности. Вот и получалось, что 'Стрелы' преспокойно пылились в 'оружейке' зенитчиков, а основная обязанность ЗээРВэшников заключалась в своевременном проведении плановых мероприятий по их техническому обслуживанию. Служба же в разведке, где редкая неделя проходила без выхода на задание, была во много раз рискованнее.
  И, конечно, Аброр спокойно дослужил бы оставшиеся полгода в родном ЗРВ, тем более, что до перевода он был у них заместителем командира взвода. Но разведчикам понадобился ещё один переводчик, и судьба внесла свои коррективы в планы Аброра. Надо отдать должное его самообладанию: никакого видимого недовольства по поводу своего перевода он не выражал. На мой взгляд, напротив, он очень органично вписался в коллектив взвода. В общении он был прост и все разведчики хорошо с ним ладили.
  Прибытие нового командира взвода задерживалось. Мы думали-гадали, каким он будет. Мне не довелось служить под руководством Брянцева. Но поскольку я целых полгода прослужил поваром в офицерской столовой, то мог составить себе представление обо всех офицерах и прапорщиках батальона.
  Брянцев показался мне человеком волевым и решительным. Как и положено офицеру-разведчику,он не был лишён амбиций и авантюризма. Хотя он производил впечатление человека своенравного и гордого, не был самодуром. Я не припомню ни одного отрицательного эпизода, в котором фигурировал бы Брянцев, да и от разведчиков никогда не было никаких упрёков в его адрес, а это уже немало. Я относился к нему с уважением, так как всегда ценил в людях силу и прямоту. Своей манерой держаться он, как и прежний мой командир прапорщик Говорун, напоминал персонаж из кинофильма про гусар. Яркий, выделяющийся из общей массы, с неплохим чувством юмора, о чём свидетельствовали его остроты, иногда отпускаемые им в офицерской столовой и неизменно вызывающие всеобщий хохот. Офицеров такого плана в батальоне было немного. Они даже держались как-то особняком - своим кругом. Среди них был и старший лейтенант Бахметьев - взводный из девятой роты, о котором я уже упоминал ранее.
  Как я уже говорил, до Брянцева, командиром разведчиков был Нурлан Абишев, погибший при подрыве БМП на вражеской мине. Судя по тому, как отзывались о нём те, кто знал его лично, он был хорошим человеком и настоящим боевым офицером. А вот кого пришлют нам теперь- большой вопрос.
  
  На второй или третий день моего пребывания в разведвзводе случилось непредвиденное. Офицеры батальона стали возмущаться по поводу качества пищи, которую готовил новый повар. Они обратились к руководству батальона с просьбой вернуть прежнего повара, то есть меня, на кухню. Слух об этом дошёл до меня прежде, чем я был вызван в штаб. Начальник штаба, капитан Верховинин совместно с замом по тылу попросили меня временно заменить нового повара, подучить его и потом уже спокойно служить в разведке.
  Я понимал, что моё возвращение на кухню в перспективе может затянуться на неопределённый срок. По возвращении же командира хозвзвода, меня вообще могут вернуть обратно. Обратно мне не хотелось ни на минуту. Когда я шёл в штаб, состряпал гримасу очень больного человека, и на предложение капитана Верховинина ответил отказом, сославшись на то, что в данный момент, мучаюсь сильнейшим растройством пищеварения. Не стоило и говорить о том, что в случае если это вызвано кишечной инфекцией, моё присутствие в офицерской столовой могло стать причиной того, что этой хворью мог заразиться весь офицерский состав 3го МСБ. Начальник штаба, как человек рассудительный, про себя видимо решив, что временные проблемы с качеством пищи не так страшны, как опасность оказаться жертвой дизентерии или паратифа, принял мой отказ и велел мне обратиться к фельдшеру батальона.
  
  Мне же было откровенно наплевать на то, какие сложности возникли у нового повара. Служба она везде служба и офицерская столовая не исключение. Там тоже необходимо было всё время быть на чеку, поскольку еда всегда была и будет предметом особой важности в любом обществе, тем более в таком не отягощённом изысканными манерами, как солдатское. Видимо из того, что оставалось у нового повара после варварских налётов, желающих поживиться, сложно было приготовить что-либо путное. Но это уже не моя проблема. Больше меня по этому вопросу не беспокоили, и я был этому несказанно рад.
  
  Не прошло и недели со дня моего перевода в разведку, как нам дали приказ собираться на операцию. В принципе у разведчиков всегда всё находилось в полной готовности, и подготовиться к выходу можно было за пять минут. Однако Начальник штаба всегда предупреждал о предстоящем выходе заранее, тем самым давая бойцам время подготовить к выходу не только вооружение и амуницию, но и настроиться морально.
  Перед выходом все обычно становились серьёзными и немногословными. Ещё раз проверяли снаряжение и чистили личное оружие; добавляли недостающие патроны в магазины; штопали дыры на плавжилетах, подсумках для гранат; зашивали кроссовки, маскхалаты; заряжали у связистов элементы питания для радиостанций и ночных прицелов.
  Приказом командира полка, на боевые бойцы могли ходить в любой удобной форме одежды. Я раздобыл себе видавшие виды китайские кроссовки, оставшиеся от ушедших на 'дембель' разведчиков. Подошва у них была в хорошем состоянии, зато верхняя часть была латанная-перелатанная. Но на ноге они сидели хорошо и ходить в них было легко. Так же на взводном складе я нашёл маскхалат, вещь удобную и очень полезную.
  Сосредоточенные лица разведчиков, занятых подготовкой к операции, говорили о том, что несмотря на внешнее спокойствие, на то, что все мы пока ещё находимся в своей землянке, битва началась. Точнее сказать, она шла уже давно, но большей частью незаметно для окружающих, в глубине души. Это сражение с главным врагом - самим собой. Со своими сомнениями и страхами. Уже здесь необходимо было выиграть. Там, в горах времени на это не будет. Все свои внутренние противоречия необходимо оставить здесь. От того, насколько собран и решителен в нужный момент будет каждый из нас, насколько собран и решителен будешь лично ты, будет зависеть то, сколькие из нас вернутся назад.
  Вопрос о том, трудно ли стрелять в человека, я для себя решил уже давно, рассудив примерно таким образом: 'В бою нет случайных людей. Каждый, взявший в руки оружие, должен понимать это. Не убью я, убьют меня и моих товарищей. Раз уж я здесь, то должен сделать всё для победы над врагом. А муки совести только помешают. Их лучше оставить на потом'.
  Перед выходом не рекомендовалось плотно наедаться, так как при ранении в живот перевариваемая пища могла создать дополнительные проблемы, повышая сложность оказания помощи.
  Построились у землянки. Начальник штаба, капитан Верховинин объяснил цели и задачи операции. По разведывательным данным, одна из местных банд засела в расположенном к западу от Кишима кишлаке Мухаммедабад. Целью этой группировки могло быть нападение на Кишим и заставы 'зелёных', либо обстрел батальона. Мы должны были помешать 'духам', реализовать эти планы, нанеся упреждающий удар.
  Провели короткий инструктаж, определили план выдвижения и боевой порядок. Из тех, кто отслужил больше года, бронежилеты никто не надел. Среди разведчиков считалось, что на операциях подобного рода мобильность и скорость перемещения гораздо важнее, нежели сомнительная защита носимой брони.
  Ребята говорили, что испытывали 'броники', стреляя по ним с расстояния около четырёхсот метров. Такое расстояние считалось наиболее эффективным для ведения боевых действий в горах. Результат такой 'независимой экспертизы' был не в пользу бронежилетов, так как даже на такой дистанции при вхождении пули перпендикулярно пластинам, она выходила навылет пробивая и переднюю и заднюю стенки. Стальной сердечник, расплющенный при прохождении пули сквозь одну из стенок, попадая в тело, оставлял очень тяжёлую раневую полость. Правда, бронежилет мог спасти от осколков, пуль, идущих по касательной либо выпущенных с дальней дистанции. Короче, взвесив все за и против решили, что на засады и кратковременные операции опытным бойцам лучше бронежилеты не брать. 'Колпаки' же должны были носить хотя бы лёгкую 'броню', но лёгких бронежилетов на всех не хватало и кому-то доставались тяжёлые.
  Операция проводилась совместно с бойцами вооружённых сил Афганистана, пятым пехотным батальоном афганской армии или как его называли сами афганцы - 'кандаки панч'¹. Также в ней участвовали бойцы ХАД и сотрудники афганской милиции - Царандой.
  Прежде я много раз слышал, что особого доверия к афганцам со стороны советских войск нет. Бывало так, что в критический момент они давали слабину и бежали с поля боя. Случаи дезертирства и предательства были обычным делом. В общем, ухо с ними нужно было держать востро.
  
  Мы вышли через первый КПП, оставив в батальоне лишь наряд по взводу, состоящий из четырёх человек. Остановились, зарядили оружие. С нами на операцию вышел и Дима -2.03 из хозвзвода. Ему всё же удалось уговорить капитана Верховинина и тот разрешил ему выйти на операцию. Разведчики старшего призыва дружили с Димой, помогли ему грамотно подготовиться к выходу.
  ____________________________________________________________________________
  ¹Кандаки панч - на дари: Кандаки - пехота, Панч - цифра пять.
  
   Погода стояла ясная. Соблюдая все меры предосторожности, мы вошли в Кишим, прошли по главной улице и остановились у здания Городской управы. Там нас уже поджидали 'сарбозы¹'. Своим видом они напоминали отряд ополченцев. Некоторые из них были одеты в традиционные длинные рубахи, жилетки и шаровары. Несколько человек были в пиджаках. Одни из афганцев имели на голове чалму, головы других венчали похожие на круглый пирог странные головные уборы из войлока, называемые пакуль. 'Сарбозы' из пятого батальона были одеты в афганскую военную форму. Почти все имели с собой накидки, брошенные через плечи в свёрнутом виде и небольшие наплечные сумки.
  Вооружение у них было самое разнообразное. Большую часть составляли потёртые от времени АК-47 и АКээМы, некоторые из которых были китайского производства, со штампованными на них иероглифами. Несколько человек были вооружены видавшими виды винтовками, похожими на ружья из кинофильмов про индейцев.
  Эти берданки были 'украшены' кусочками то ли перламутра, то ли слоновой кости, металлическими клёпками. Видимо, несмотря ни на что, неистребима у местных обитателей тяга к прекрасному. Если же посмотреть шире, с самых незапамятных времён, помимо прямого назначения - лишать жизни, оружие было предметом гордости и выражением статуса своего обладателя. Это приводило к тому, что некоторые экземпляры оружия, как холодного, так и огнестрельного, становились настоящими произведениями искусства. Однако образцы оружия, наблюдаемые мной здесь, можно было отнести к таковым с очень большой натяжкой.
  Кстати сказать и сами мы тоже внешне представляли собой совершенно разношерстную компанию. Одни были одеты в видавшую виды подменку экспериментального образца, кто-то в горных комплектах из плащёвки, куртки которых имели капюшоны. Несколько бойцов были в лёгких х/б маскхалатах и КэЗээСах², молодёжь была в основном в обычной форме зимнего образца, так как летнюю ещё не выдавали. Головные уборы тоже были самые разные. Маленькие кепки от той же 'эксперименталки' с козырьком и складывающимися сверху 'ушами', широкополые выцветшие панамы, зимние солдатские шапки ушанки. На мне тоже был маскхалат. Все вместе - и мы и афганцы, напоминали больше партизанский отряд, чем формирование регулярных войск.
  Командный состав 'зелёных' и руководство нашего батальона вошли в здание управы для корректировки плана операции и обсуждения деталей. Мы расположились неподалеку, на пыльной обочине дороги. Здесь - в центре Кишима, располагались лавки торговцев и ремесленников. Люди занимались своими делами, почти не обращая на нас никакого внимания. Проезжали запряжённые осликами повозки, проходили закутанные в шелка женщины. У торговых лавок - дуканов толпились люди. Только детишки, привлечённые присутствием советских солдат, стояли небольшими стайками неподалёку и о чём-то шептались, глядя на нас. Толкали друг дружку в нашу сторону, смеясь и испуганно озираясь по сторонам. Наконец один из мальчишек, преодолев страх подбежал к нам. По-цыгански протянув руку и обнажив в смущённой улыбке белые зубы, он произнёс: 'Рокет бакшиш?..'
  - Чарс дори?- оглядевшись по сторонам, спросили наши.
  Пацан кивнул и, развернувшись, припустил к своим. Они окружили парламентёра и начали что-то обсуждать. Я спросил Ваньку Решетникова: 'Чего они хотят?'
  - Сигнальную ракету... Щас глянем, что они там принесут...
  _____________________________________________________________________________
  ¹Сарбозами советские военнослужащие называли бойцов афганских вооружённых сил.
  ²КЗС - костюм защитный сетчатый.
  
  Вскоре мальчик вернулся. Пока двое из наших вели переговоры, несколько человек закрыли их от любопытных взглядов афганских солдат. В конце концов, мальчишка убежал к своим, и они что-то радостно чирикая друг дружке, скрылись в переулке. Наши ребята за сигнальную ракету выменяли у них немного чарса. Пока я и мои друзья были заняты добычей 'веселящего зелья', другая часть наших бойцов находилась в нескольких метрах от нас, терпеливо ожидая окончания совещания командиров.
  Мое внимание привлекли несколько 'сарбозов', окруживших нашего переводчика Аброра. Они о чём-то оживлённо беседовали с ним. Я сначала не придал этому особого значения, но вдруг заметил, что и Аброр и 'зелёные' периодически бросают взгляды в мою сторону. Причём Аброр чем-то явно разгневан, пытается что-то объяснить афганцам, крутя указательным пальцем у виска. Они же наперебой стараются в чём-то убедить его. Особенно усердствовал один из них, видимо, самый авторитетный, невысокого роста с бандитской внешностью. По тому, как он напирал на Аброра, кивая в мою сторону, я понимаю, что предмет их спора каким-то образом связан со мной. Но что именно вызвало такие бурные эмоции у сарбозов и такой протест у Аброра?
  Попросив Санька присмотреть за вещмешком, я двигаюсь в сторону спорящих, дабы выяснить у Аброра, что нужно афганцам. Когда я приближаюсь к ним, неприятная догадка зарождающаяся во мне, начинает принимать вполне конкретные очертания. Гнев и ярость охватывают всё моё существо.
  Я ускоряю шаг и перехожу почти на бег, огибая двоих солдат, находящихся у меня на дороге. Аброр заметив моё приближение и настрой, правой рукой отталкивает сарбоза и бросается мне навстречу. Афганцы затихли и напряглись, с опаской глядя на меня.
  - Что им надо?! - не сбавляя скорости, спрашиваю я Аброра.
  - Стой, Аким! Успокойся! - кричит мне переводчик вместо ответа на вопрос, и пытается остановить меня.
  - Уйди, Аброр!- говорю я, отталкивая Аброра с пути. На ходу скидываю с правого плеча висящий на ремне пулемёт. Перехватываю его правой рукой за цевьё, а левой за шейку приклада, повернув рожком вперёд. Вот до сарбоза остаётся совсем немного. Занеся пулемёт над правым плечом рожком вверх, я широко замахиваюсь и наношу удар прикладом, целясь в лицо афганца.
  
  Вплоть до этого сарбозы стоят как вкопанные, не зная как реагировать на моё поведение, и лишь в последний момент тот, кому предназначался удар прикладом, прищурившись, рефлекторно отдёрнул голову. Подбежавшие ко мне слева и справа Низовский Юра и Кулешин Николай, а также Аброр, сумевший всё же поднырнуть под замах, сдерживают мой порыв. Приклад, не достав до цели, зависает в каких-нибудь десяти сантиметрах, от лица афганца. Всё это произошло очень быстро и заняло несколько секунд.
  - Я вас урою! Ублюдки хреновы! - вне себя от злости и пытаясь высвободиться из рук товарищей, кричу я в лица афганцам. Видя моё негодование, меня стараются оттащить подальше от 'зелёных'. Те же, понимая что я в надёжных руках и им практически ничего не угрожает, вышли из ступора и как будто 'оттаяли'.
  - Козлы вонючие! - не унимаюсь я, буравя всех их ненавидящим взглядом. Остановившись на их 'предводителе', стараюсь совладать с эмоциями и почти успокоившись, говорю, глядя ему в глаза: 'А тебя, сука, пристрелю при первой возможности! Аброр переведи ему...'
  Тот из афганцев, кому были адресованы эти слова, несколько оправившись от замешательства, смотрит на меня сквозь прищур глаз, скривив рот в небрежительно надменной ухмылке. Всё ещё сдерживающие меня ребята, угрожающе рыкнули в сторону афганских солдат, прибегнув при этом к помощи жестов.
  - Чего вытаращились, уроды?! Давайте дуйте отсюда!
  - Аброр, скажи им, чтобы убирались, и больше не попадались на глаза!
  Переводчик что-то крикнул им на дари,¹ приправив фразу русским матом и афганцы нарочито лениво и неспешно, развернулись и ретировались, смешавшись с толпой других ополченцев.
  - Аким... Ты это... успокойся! Это же... Дикари! - окружив плотным кольцом и стараясь утихомирить меня, говорят разведчики.
  - Да ни хрена себе! Чмошники дранные! - чувствуя себя так, как будто меня вываляли в дерьме, вкладывая в слова всю свою злобу и всё ещё не в силах до конца успокоиться, возмущался я. - Вообще твари обнаглели...
  Подошёл Аброр. Я ему: 'Аброр, что они хотели? Скажи честно. Не бойся говори. Я их не трону. - И, обращаясь к окружившим меня ребятам, добавил: 'Всё нормально мужики. Отпустите меня...'
  Аброр сказал, что не ответит на мой вопрос, пока мы не вернёмся с операции, и пытался перевести разговор на другую тему. Но мне и так всё было ясно.
  Я и раньше слышал, что гомосексуальные отношения у афганцев хоть и караются по религиозным традициям сурово, вплоть до смертной казни, тем не менее, ввиду жёстких ограничений на добрачные связи, повальную бедность и необходимость платить крупный калым за невесту, встречаются довольно часто. Вообще лицемерное отношение к соблюдению предписаний, установленных священными книгами, встречается в любой культуре, однако здесь, на Востоке, оно достигло особой изощрённости. Есть даже такое уродливое явление, как бача бази - специальные танцующие мальчики, используемые для сексуальных утех у богачей. Пользуясь ужасной бедностью огромной части населения, они делают мальчиков своими сексуальными рабами. Эта традиция известна издревле, и если с приходом Советской власти на территории среднеазиатских республик практически искоренена, то здесь существует и поныне. Ходили разговоры о том, что и 'духи' подобным образом забавляются попавшими к ним в плен. Это была одна из причин, по которой наши бойцы, оказавшиеся в безвыходной ситуации, часто предпочитали застрелиться или подорвать себя вместе с врагами, чем стать для них предметом надругательства.
  Не удивительно, что традиция сексуальных отношений между мужчинами распространилась и по афганской армии. К примеру, я слышал, что в пятом батальоне пехоты, дислоцировавшемся в Кишиме, это было в порядке вещей. Говорили, там на этот счёт существуют свои порядки. Так как срок службы в частях афганской Народной армии составлял четыре года, первые два года службы новобранцы пятого батальона исполняли роль женщин. Если дело обстоит именно таким образом, то вероятно вся афганская армия, так или иначе, погрязла в разврате.
  -Да и хрен с ними! - кипела во мне злость. - Пусть имеют друг друга 'хоть в хвост, хоть в гриву'! Ну нет же... Мало им! Гляди, чего удумали... Извращенцы хреновы!
  
  Позже, через несколько дней после засады, в ответ на мои расспросы о том, чего именно хотели эти уроды, Аброр признался мне, что мои предположения были верны.
  - Я им говорю... Вы что совсем сдурели! - рассказывал переводчик. - Если я сейчас расскажу этому парню, чего вы хотите, он вас перестреляет! А они не верят. Привыкли, уроды там у себя друг дружку драть, и думают что и у нас такие же порядки. Ещё и деньги предлагали. Представляешь?!
  __________________________________________________________________________
  ¹Дари́ (دریдари; фарси-кабули, афганско-персидский язык) - язык афганских таджиков, хазарейцев, чараймаков и некоторых других этнических групп. Один из двух государственных языков Афганистана.
  
  Меня вся эта ситуация сильно разозлила. И за такую погань гибнут здесь наши ребята?! Как вообще можно иметь с ними какие-то дела?
  Между тем, совещание командиров завершилось. Солнце ушло за горный хребет, начало темнеть. Дневная жара уступила место вечерней прохладе. Улицы Кишима опустели, погрузились в сумрак и тишину, нарушаемую лишь пением сверчков и трелями, обитающих в здешних арыках лягушек.
  Мы выдвинулись в западном направлении. Прошли по главной улице, пересекли каменный сводчатый мост через реку Машхад. Мелководная река, шумя на перекатах, несла свои быстрые воды на север. Она протекала по каменистому, изобилующему многочисленными косами, островками и отмелями руслу. Мост был построен ещё англичанами и представлял собой мощную конструкцию, метров под шесть-восемь шириной, и столько же в высоту, длиной метров около двадцати. Его основой служила округлая сводчатая арка из колотого бутового камня. Диаметр арки был не меньше десяти метров. Далее дорога под прямым углом врезалась в другую, ведущую в обе стороны, вдоль подножия горного склона. Мы повернули направо.
  
  Я шёл в дозорном отделении. Головной и боковые дозоры ушли вперёд. Двигаясь впереди, они пока еще не сильно опережали основную группу. Вскоре, головной дозор свернул с широкой грунтовой дороги в горы и тропою стал уходить по одному из отрогов, поднимаясь вверх и быстро отрываясь от основных сил. Видимость была нормальная. На небе ни облачка. Серп Луны и многочисленные звёзды, давали достаточно света, чтобы видеть дорогу не только под ногами, но и далеко перед собой. Наш путь лежал к вершине небольшого горного массива, носящего условное название 'Медведь'.
  Шли как принято - в колонну по одному очень быстрым шагом. Нужно было успеть выйти к намеченной высоте, занять оборону и выкопать окопы. У афганцев ходить так быстро не принято, они шли спокойно, особо не торопясь. За ними нужен был постоянный контроль, чтобы кто из них не улизнул в сторону, предупредить духов о проводимой операции. Поэтому опытные командиры при совместном с сарбозами выдвижении на операцию назначали отдельную группу из хороших бойцов, с указанием не давать 'зелёным' такой возможности. Вплоть до применения оружия. Такие меры диктовал горький опыт этой войны, обагрённый кровью наших братьев.
  
  Горы, погружённые во мрак и скупо освещаемые лишь холодным светом Луны и звёзд, казались таинственными и загадочными. Каждый изгиб тропы, каждая ложбина таили неизвестность. Первый подъём был самым непростым - организм приспосабливался к нагрузке. В головном дозоре шли Коля Кулешин и Низовский Юра. Именно они прокладывали путь для всех остальных. Будучи опытными бойцами, неплохо знающими окрестные горы, они выбирали оптимальный,с точки зрения сложности и безопасности, маршрут. Дозорные иногда переговаривались по рации с руководителем операции, докладывая обо всех заслуживающих внимания моментах и деталях. Дорога виляла и змеилась среди паутины козьих троп. Парные боковые дозоры шли с обеих сторон, немного опережая основную группу. Их задача состояла в том, чтобы не допустить нападение с флангов. Тем, кто находился в боковых дозорах, как правило, приходилось преодолевать большее расстояние, чем идущим в составе основной группы. При этом было необходимо соотносить скорость движения с основной группой и постоянно держать её в зоне видимости. Так как их путь пролегал в основном по вершинам отрогов, они часто были вынуждены бегом преодолевать спуски и подъемы.
  
  Длинная вереница людей бесшумно идущих во тьме, по затерянной среди бесконечных афганских гор извилистой тропе, будто живые бусины, нанизанные на невидимую нить судьбы. Мерцая в лунном свете, тускло поблёскивает вороненая оружейная сталь. Какая незримая сила собрала здесь столько совершенно разных людей? Разные характеры, мысли, чувства. Разные культурные традиции, разные ценности и точки зрения. У каждого свои мотивы, свои аргументы, своя правда. Одни здесь потому, что хотят лучшей жизни для себя и лучшей доли для потомков, другие мстят за смерть близких, третьи вступают в народную армию, ища спасение от бедности и безысходности. Большинство ополченцев обычные дехкане, оставившие дом и семью и взявшие в руки оружие, чтобы защищать завоевания Апрельской революции, дающей им надежду на светлое будущее. Сейчас все они объединены одной целью. Всех их связывает наличие общего врага. И мы вместе с ними идём по этим чужим горам, навстречу неизвестности, выполняя свой солдатский долг.
  Там, за чернеющим впереди перевалом, в ущелье, где река переплетается с дорогой, находится селение Мухаммедабад. В этом кишлаке засели бандиты. Они ещё не подозревают о том, что их ожидает. Не слышат как, порхая на лёгких крыльях, уже слетаются сюда и кружат в тёмном небе, ангелы смерти. Тёплая июньская ночь, убаюкивающая многоголосьем сверчков, шелестом юной листвы, песней воды в горной реке, уже сжимает за спиной холодный клинок, готовясь нанести свой смертельный удар.
  
  Примерно через час пути от Кишима, мы вышли в заданный район. Нам необходимо занять несколько идущих одна за другой высот, расположенных над ущельем. Внизу у реки видны очертания небольшого селения. Это и есть Мухаммедабад. На другой стороне возвышается большая гора. За ущельем слева от нас начинается высокая горная гряда, первая вершина которой имеет высоту не менее двух с половиной тысяч метров. Между её отрогами, на высоте около тысячи пятисот метров, находятся кишлаки Карабулак (Чёрный родник) и Пашадара.
  Как переводится название второго кишлака, мы точно не знали. Наши переводчики-таджики, уже после возвращения долго совещались на этот счёт, но так и не пришли к единому мнению.
  - Дара - это ущелье... - задумчиво размышлял вслух Хабиб. - А Паша? Не знаю точно...
  
  - Пашша, но только с двумя Ш, это муха, - произнёс Аброр, вопросительно посмотрев на присутствующих и, недоумевающе пожав плечами, добавил: 'Может быть - Ущелье мух?' Такой вариант показался нам довольно забавным. Все ещё немного пошутили насчёт того, что именно в этом ущелье могло привлекать туда мух.
  
  Когда мы достигли первой из высот, капитан Верховинин, руководящий операцией, принял решение разделиться на несколько групп. В составе нашей группы были Низовский Юра, Кулеш, Санёк Ратников, Решетников Ванька и я. Нам было приказано занять оборону на этой высоте. Она находилась на подступах к месту развёртывания основной ударной группы. Мы должны были защищать тыл и левый фланг основных сил, а во время отхода, в случае преследования, обеспечить прикрытие.
  Вооружение наше состояло из двух ручных пулемётов, двух автоматов АК-74 и одного АКМ в комплекте с прибором для бесшумной стрельбы (ПБС). У Саши Ратникова к автомату был прикреплён подствольный гранатомёт, а в подсумке десять гранат к нему. Кроме этого, у каждого было по несколько ручных гранат Ф-1 и РГД-5. Единственный момент, который вызвал у нас некоторое недоумение: 'Почему оставили пятерых, когда обычная тактика предполагала деление на боевые двойки?'
  
  Мы распределились по вершине. Присели, занимая удобные позиции для наблюдения за обстановкой и поглядывая за тем, как остальные уходят вперёд. Когда они, благополучно миновав седловину, вышли на следующую высотку, мы принялись окапываться. Таким образом, мы оказались несколько поодаль, метрах в двухстах от основных сил. Решено было выкопать три окопа. Два с одной стороны от пологого хребта идущего вдоль вершины, и один с другой стороны, для контроля над сектором, находящимся с тыльной стороны высоты. На этом участке к нашей вершине снизу справа подходил отрог и ложбина, переходящая в ущелье. В эту ложбину не попадал лунный свет и в сумраке ночи она выглядела как зияющее непроглядной чернотой огромное пятно, гигантским спрутом вытянувшее в разные стороны длинные щупальца-тени.
  
  'Кулеш' в паре с Юрой и Сашка с Ванькой начали окапываться. Я никогда раньше не рыл окопов, и поэтому деды поручили Ваньке помочь мне. Мой окоп был со стороны обратного ската, и в зону моей ответственности входила большая 'тёмная ложбина' с примыкающими к ней отрогами и всё остальное пространство, находящееся в поле зрения. С моего места не было видно позиций моих товарищей, так как они находились за пологим гребнем вершины. Однако нас разделяли не более десяти метров, и мы могли спокойно переговариваться. Кулеш показал мне, где лучше выкопать окоп и в каком направлении предпочтительно оборудовать позицию для стрельбы. Ванька со знанием дела, как будто всю жизнь только и делал, что рыл окопы, взялся за работу. Земля была мягкая, и он, объясняя мне, что и как нужно делать, неуклонно штык за штыком углублял окоп.
  - Хорошо... Я всё понял, Ваня. Давай, покопаю...- чувствуя себя неловко из-за бездействия, говорю я.
  - Ты лучше по сторонам гляди... Накопаешься ещё...
  Не прошло и получаса, как окоп для стрельбы из положения сидя был готов. Ваня выкопал в стенке окопа небольшую нишу.
  - Это для гранат... Вкрути запалы и положи здесь парочку.
  Потом он выровнял бруствер вокруг окопа, слегка утрамбовал его, похлопав по нему сапёрной лопаткой.
  - Давай плащ-палатку, - сказал он.
  Я вынул из вещмешка свёрнутый кусок брезентовой ткани, называемый плащ-палаткой и передал Ивану. Он развернул её и аккуратно уложил на дне окопа.
  
  - Вот так... Готово... Добро пожаловать...- довольный своей работой сказал Иван. Я спрыгнул в окоп. Раскрыл сошки пулемёта, пробуя прицеливаться в направлениях, кажущихся мне важными и примериваясь к своему временному обиталищу.
  - Ну как? Удобно?- спросил Иван.
  - Вроде неплохо. Спасибо, Ваня.
  - Не за что... Учись, пока я добрый. Пойду Саньку помогу. Ты, если что будет нужно, дай знать...
  - Хорошо.
  Ванька исчез за бугром, отделяющим меня от позиций остальных разведчиков. Вскоре звуки рытья окопов прекратились, и всё погрузилось в тишину, нарушаемую лишь робкими трелями ночных насекомых. Мы сидели в окопах, наблюдая за происходящим вокруг. Всё было спокойно. Изредка мы делали перекличку, дабы быть в курсе, как обстоят дела друг у друга. У Юры Низовского была рация Р-148. Периодически он выходил на связь и докладывал обстановку руководителю операцией. Позывной у нашего взвода был 'Сыч', а у нашего первого отделения - 'Сыч один'.
  - 'Маяк', 'Маяк', я 'Сыч один'...Как меня получаешь? Приём...
  -'Сыч один', я 'Маяк'...Нормально тебя получаю...Доложите обстановку...
  - У нас всё нормально, ведём наблюдение...Как меня понял? Приём...
  - Понял тебя... Понял... До связи...
  Все наши радиостанции настроены на одну частоту, и мы были в курсе всех происходящих событий.
  Курить на операции было нежелательно. Но если было совсем невмоготу, делали это, поглубже нырнув в окоп и с головой накрывшись плащ-палаткой, с целью избежать демаскировки.
  
  Так как я находился в окопе один, разговаривать мне было не с кем. Прислушиваясь к звукам ночи, я созерцал раскинувшийся предо мной ночной пейзаж. Большая часть ландшафта освещалась Луной, только ложбина и ущелье, чернеющие немного левее внизу, были источником неизвестности и тревоги. Спать не хотелось. Моё существо всеми органами чувств пыталось проникнуть в завораживающую сущность окружающей ночи. Страха не было, но чувство опасности заставляло быть настороже. Прошло пару часов, и небо над горами, расположенными на северо-востоке, начало светлеть. В это время года рассвет наступает очень быстро. Сумерки постепенно рассеивались и наступила короткая поворотная точка между ночью и новым днём. В это время уже не темно, но ещё и не совсем светло. Ночные животные и насекомые уже прячутся по своим укрытиям, а дневные ещё в ожидании, словно хотят убедиться в том, что действительно наступило утро. Тишину нарушают лишь редкие петушиные крики, доносящиеся из окрестных кишлаков, и тихая песня ветра, ласковыми, освежающими порывами налетающего со стороны восхода.
  
  Ветер радостно несётся над землёй, перемахивая через перевалы, устремляясь с горных круч вниз, в ущелья и долины. Подхватывая на лету невесомые былинки, он играет с ними, перекидывая с ладони на ладонь, что-то нашёптывает траве, камням. Омывает утренней прохладой усталые, напряженные лица бойцов, зовёт их за собой. Но они не слышат, не замечают его призыва. Другая сила управляет сейчас ими. Все их мысли и чувства теперь там внизу, где словно на листке, погружённой в проявитель фотобумаги, медленно вырисовываются из темноты очертания кишлака.
  
  После короткого сеанса связи с основной группой, 'деды' объявляют: 'Внимание! Полная боевая готовность! Сейчас начнётся!.. Без команды огонь не открывать и из окопа не высовываться!'
  Эти слова как холодный душ, полностью смывают остатки вялости, после напряжённой бессонной ночи. Будто включается дополнительный источник энергии. Пульс и дыхание учащаются, тело оживает и мобилизуется. Зверь, дремавший где-то внутри, пробудился от долгой спячки, повёл носом, предвкушая схватку. Осмотрелся вокруг холодным взглядом. Шерсть на его загривке вздыбилась, и сквозь хищный оскал послышалось глухое утробное рычание.
  
  Операция вступила в активную фазу. Вершина, занятая основной группой ожила, пришла в движение. Один из афганских военных с гранатомётом РПГ - 7 в руках, крадучись подбежал к краю вершины, нависающему над кишлаком. Присев на одно колено и прицелившись с плеча, он произвёл выстрел из гранатомёта. Снаряд устремился к центральной части кишлака, оставляя за собой дымящийся след. Он разорвался в воздухе на высоте примерно в тридцати метрах над кишлаком.
  - 'Духи', подъём!- пошутил кто-то из наших.
  Мне было плохо видно происходящее дальше, так как я сидел с другой стороны вершины, а театр военных действий большей частью находился у меня за спиной. Но по крикам, доносившимся со стороны кишлака, нетрудно было догадаться, что 'улей' ожил. Затрещали выстрелы. Сначала одиночные и робкие, неуверенные короткие очереди, быстро переросшие в разноголосый оружейный ансамбль. 'Духи', выбегая на улицу, сразу же попадали под огонь афганских военных. Нам было приказано не стрелять, что казалось, по меньшей мере, несправедливо, так как 'духам' такого приказа никто, разумеется не отдавал. Нескольким душманам удалось подняться на склон горы, находящейся за кишлаком. Ещё одна группа вышла на склон горы, расположенной слева. Ловко двигаясь по криволинейной траектории, они, почти бегом взбирались на горы, стремясь свести к минимуму наше преимущество в высоте. Фонтанчики от пуль плясали под их ногами слева и справа. Разворачиваясь на ходу, моджахеды 'огрызались', успевая выпустить по короткой очереди в сторону вершины, на которой засели основные силы. Несмотря на то, что мы не ввязывались в бой, в какой-то момент пули начали жужжать и посвистывать над нашей высотой. 'Духи' заметили нас. Я признаться не сразу понял, что это свистят именно пули.
  - Сидите тихо и не высовывайтесь! - крикнули нам Юра и Николай.
  Внезапно снизу из ложбины, находящейся с моей стороны, послышались голоса, говорящие на дари. Я снял пулемёт с предохранителя и, направив ствол в том направлении, стал ждать. Через некоторое время метрах в ста от меня, из-за склона ложбины, появились сначала головы двух афганцев, затем они вышли полностью. Это были 'зелёные'. Я на всякий случай не спуская с них прицел пулемёта, окликнул их по-таджикски: 'Чи дỷст!' Это означало примерно: 'Привет, друзья!'
  Увидев меня, афганцы оживлённо закивали и залепетали на своём, всем своим видом давая понять, что мы с ними по одну сторону баррикады.
  - Что там у тебя, Аким? - послышалось со стороны окопа 'дедов'.
  - Тут сарбозы пожаловали! - не спеша снимать пришедших с прицела, ответил я.
  'Кулеш', слегка пригнувшись, с пулемётом наизготовку быстрой перебежкой выбежал из-за горба немного правее и ниже моего окопа. Он тут же отыскал афганцев стволом, но через мгновенье опустил его, убедившись, что это действительно сарбозы.
  - Guten morgen! - громко поприветствовал афганцев Николай, расплываясь в широкой белозубой улыбке. И добавил: 'Чи бача!'
  Тяжело дыша после подъёма на гору, и пытаясь изобразить улыбку на усталых лицах, афганцы вновь затрещали по-своему.
  
  - Хорош шуметь, уроды! До вашего появления так спокойно было, - сделав вымученную физиономию, крикнул им Николай. - Какого лешего сюда-то припёрлись? Там вон ваших обстреливают... А вы значит самые умные что ли?
  Афганцы радостно закивали головами, и заговорили ещё более оживлённо.
  - Чего хотят? Хрен их поймёшь.
  Огонь в нашу сторону почти прекратился. Николай, по зигзагообразной траектории перебежал к своему окопу и погрузился в него с головой, устраиваясь полулёжа, немного согнувшись и поджав колени. Юрик сидел также, только головой в другую сторону и курил. Иногда всё же приходилось высовываться, дабы осмотреться не приближаются ли непрошенные гости. Но всё было спокойно.
  Оба афганца вышли на вершину нашей высоты и встали как истуканы в полный рост, высматривая неприятеля. Один из них был вооружен буром. Другой нёс ручной пулемёт Дегтярева Пехотный - ДП, с огромным диском на ствольной коробке. Они, прибегнув к помощи жестов, спросили нас: 'Почему не стреляете? 'Духи' ведь вон они где...Как на ладони...'
  - Тебе надо, ты и стреляй... - прозвучал ответ. - А нам приказа не было...
  В это время на склон расположенный по другую сторону ущелья, вскарабкался 'дух' с большой чёрной бородой. Лысина бандита не успевшего, по всей видимости, намотать на голову чалму, поблёскивала в лучах восходящего солнца. Держа в руках пулемёт ПК, он перемещался по склону, делая короткие остановки лишь для того, чтобы выпустить очередную порцию металла в сторону вершины, на которой засели наши основные силы. С его пулемёта свисала лента метра четыре в длину, ударяясь о камни и извиваясь, словно блестящая ёлочная гирлянда, она, казалось, нисколько не мешала пулемётчику ловко маневрировать по каменистому склону.
  Один из солдат афганской армии, поднявшихся на нашу высоту, вскинул винтовку и выстрелил по бородачу. Пуля ударила рядом, по камням, что незамедлительно вызвало ответную реакцию чернобородого, выпустившего в нашем направлении очередь длиной патронов в десять. Афганцы, будучи видимо 'стреляными воробьями', при повороте ствола духовского пулемёта в их сторону, не сговариваясь, рухнули на землю, прячась за покатым валом образующим вершину хребта. В следующее мгновенье над тем местом, где они залегли, прожужжали пули, выпущенные бородачом.
  - Твою мать...Бараны...Другого места не нашли что ли?!- возмутился Юра, - Эй, бача! Бра¹ на хрен отсюда! Вон сколько гор вокруг... До хрена и больше! Выбирай любую!
  Полежав немного, осторожно высунувшись из-за вала и убедившись, что душман-пулемётчик перевёл огонь в другом направлении, второй афганец, раскинув сошки своего пулемета, выстрелил в него одиночным выстрелом, что было нехарактерно для данного оружия.
  Душман был не промах. Он всё время перемещался по склону, меняя позиции для стрельбы и пуля опять ударила рядом, и снова ответом был рой 'стальных пчёл' калибра 7,62мм, пронёсшихся над нашими гостями. Расстояние до моджахеда было метров шестьсот. Если бы нам разрешили открыть огонь, шансов на выживание у этого 'горца' сразу поубавилось бы. Наши снайперы быстро нашпиговали бы его 'свинцом'. У нас тоже была возможность сократить продолжительность этого 'танго с пулемётом' на склоне. Но приказа на открытие огня не давали.
  
  В это время первый из стрелявших 'сарбозов' пытался перезарядить заклинившее ружьё. Отчаявшись совладать со своим 'мушкетом', он бросил его на землю и ухватился за оружие напарника, в надежде отобрать его. Тот сопротивлялся, что-то громко крича своему спутнику. Как оказалось, пулемёт тоже переклинило. Отвязавшись, наконец, от попыток своего назойливого товарища завладеть чужим оружием, афганец поставил пулемёт прикладом на землю и ногой несколько раз попытался передёрнуть затвор. Однако его усилия были тщетны. Пулемёт не поддавался. Мы с интересом наблюдали за этим 'представлением', стараясь не упускать из виду и всё происходящее вокруг.
  
  С виду эти двое напоминали клоунов, волею режиссера какого-то театра абсурда оказавшихся в этом месте в такое неподходящее время. Своей забавной сценкой они от души повеселили нас, привнеся в происходящее элемент некой комедийности.Таким образом, произведя два пустопорожних выстрела, наши 'герои' залегли, пропуская очередную порцию 'металла' над головой и больше не предпринимая попыток к активным действиям; лежали, переговариваясь, наблюдали за развитием событий.
  - И всё что ли? Finita la comedia?! - деланно изображая на лице разочарование, с ухмылкой громко произнёс 'Куля'.
  - Вояки хреновы! - вынув изо рта окурок, зажатый между большим и указательным пальцами левой руки, сказал Юрик. Выпустив из уголка рта струю сигаретного дыма и не поднимаясь, а лишь повернув голову немного в сторону, смачно сплюнув подальше от окопа, зло добавил: 'Вот и надейся на них после этого... Ничего по-людски сделать не могут...'
  Между тем, в поле моего внимания попала какая-то вспышка в нескольких километрах к северо-востоку от нас. Я перевёл взгляд в том направлении и увидел ещё две короткие вспышки и выросшие на их месте газопылевые облака, затем раздались три громких хлопка. Я понял, что это вступает в бой артиллерия, находящаяся в нашем батальоне. Через несколько секунд, с той стороны послышался странный нарастающий шелестящий звук. Он быстро приближался в нашем направлении, становясь всё более громким. Это летели снаряды, выпущенные из гаубиц первого огневого взвода, расположенного в юго-восточной части батальона. По мере приближения снарядов звук будто бы замедлялся и, становился более глубоким и размеренным, похожим на исходящий от гигантских лопастей, медленно рассекающих воздух. Это происходило из-за того, что в полёте при вращении вокруг собственной оси, снаряд имеет тенденцию конусообразно
  ____________________________________________________________________________
  ¹Бра - на дари: уходи, убирайся.
  
  раскачиваться относительно центра тяжести, описывая носовой и тыльной частью, окружности небольшого диаметра. Когда снаряды пролетали где-то в вышине над нами, звук почти замирал, а затем удаляясь в направлении Мухаммедабада, словно набирая обороты, вновь превращался в шелест, но теперь уже затихающий.
  - Встречайте дети Ермака!- прокричал 'Кулеш', и в этот момент на склоне, откуда отстреливались 'духи', один за другим прогремели три взрыва, поднимая в воздух огромное количество горной породы. Гаубицы дали ещё один залп. Снова шелест, переходящий в посвистывающее уханье и ещё три разрыва. Так повторялось снова и снова...
  
  Треск выстрелов, крики, свист пуль и снарядов, залпы орудий и грохот разрывов. Эта грубая песня войны, несмотря на свою незатейливую мелодию, проникая в самые глубины существа, вряд ли кого-то может оставить равнодушным.
  Через некоторое время 'деды' сообщили нам, что капитан Верховинин запросил в штабе батальона отход. Ему дали добро. Основные силы начали сворачиваться и под прикрытием обратного ската горной гряды, отходить в колонну по одному. Первым шёл начальник штаба, следом радист и 'Соловей', затем остальные наши, среди которых выделялся Дима -2.03. В хвосте плелись афганцы.
  - Отход! - проходя мимо, крикнул нам начальник штаба, скорее по инерции, понимая, что нам и так всё ясно.
  
  - Хорошо, товарищ капитан!- ответили мы, не спеша покидать свои укрытия, так как должны были прикрывать отходящих.
  Дима помахал нам рукой, поинтересовался, как у нас дела.
  - Порядок! Как сам?
  - Всё отлично! - ответил Дима. Было видно, что этот выход произвёл в нём какую-то перемену. Это чувствовалось во всём его облике, в походке, во взгляде, в голосе. Должно быть, этот выход помог ему узнать о себе что-то новое.
  Сарбозы то и дело поднимались на хребет и стреляли вниз в сторону кишлака. Оттуда в ответ всё ещё продолжали лететь редкие пули, звеня в утреннем воздухе. Когда все наши прошли мимо, мы, подождав немного и убедившись, что преследования нет, покинули окопы, пристроившись в хвост колонны. Афганские солдаты недовольно бухтели, видимо по причине того, что мы не участвовали в отстреле душманов. Должно быть, они хотели бы спуститься вниз за трофеями и взять 'духов' в плен. Однако это не соответствовало задаче, поставленной перед нами, а сунуться в кишлак без нас они не рисковали. Вот теперь шли и ворчали что-то непонятное у нас за спиной. Когда я повернулся к одному из них и попытался выяснить у него, чем он недоволен, он, изобразив некое подобие улыбки, ответил: 'Шурави бисёр хуб!', что означало примерно - советский очень хорошо...
  
  Артиллерия ещё некоторое время продолжала обстрел. Отходили мы другим маршрутом, приближаясь к афганской заставе, стоящей на одном из отрогов неподалёку от въезда в Кишим. Не доходя до заставы, мы спустились вниз к дороге , пересекли мост, вошли в Кишим, разбуженный артиллеристской канонадой. 'Зеленые' разошлись по своим казармам и домам, а мы, пройдя по главной улице, вернулись в батальон.
  
  На этом выходе мы не сделали ни единого выстрела, тем не менее, цель операции была достигнута. 'Духов' выманили из кишлака и, не дав им возможности опомниться, накрыли огнём артиллерии. Банда понесла значительные потери, однако сам кишлак при этом почти не пострадал. Для нас же было главным, что все мы были целы и невредимы! Так прошёл мой первый выход на боевые.
  
  Глава 13. 'Колпаки'
  Несмотря на то, что разведвзвод чаще всех остальных выходил на задания, от несения караульной службы разведчиков никто не освобождал. После засад и других операций давали, конечно, передохнуть, но служба есть служба. Помимо нарядов по своему подразделению, разведчики, как и все остальные, выходили в охранение внешнего периметра. Также выставлялись дежурные экипажи. Находиться в наряде по взводу было совершенно неинтересно: тупо стоять под грибком, охраняя расположение, по два часа через каждые четыре, днём и ночью. Если пришёл кто из штаба или проверяющий, дневальный должен был вызвать дежурного по взводу и прочие скучные обязанности. Конечно, всю самую тяжёлую работу делали 'колпаки'. Всё, что ещё вчера входило в наши обязанности, теперь взвалили на свои плечи новенькие.
  После перевода в взвод разведки мне показалось, что отношение со стороны 'дедов'-разведчиков ко мне несколько иное, чем к ребятам моего призыва, служившим в разведке с самого начала. К ним относились проще. Возможно, такое впечатление сложилось оттого, что я был всё-таки новый человек во взводе, и между мной и остальными существовала ещё некая дистанция. Может быть, это объяснялось тем, что сам я, вчерашний 'колпак', не успев привыкнуть к статусу 'черпака' во взводе снабжения, после перевода в разведку находился ещё в этом процессе и новый формат взаимоотношений со старшими по сроку службы показался мне выше всех ожиданий. Возможно, причиной был возраст. Меня призвали в армию после окончания техникума, то есть с годовой отсрочкой, и по возрасту я был чуть старше многих здешних 'дедушек'. В общем, адаптация проходила довольно мягко, и с большинством разведчиков сложились добрые, почти дружеские отношения.
  Нам, 'отлетавшим' первые полгода службы в Афгане, необходимо было следить за тем, чтобы молодые всё делали правильно. Теперь мы учили и наставляли их также, как совсем недавно обучали нас. Всё это происходило по накатанной схеме. Если 'колпаки' что-то делали не так , их строили и устраивали 'разбор полётов', который включал в себя полный комплекс мер, имеющих целью пробудить сознание.
  В советской армии говорили так: 'Если не доходит через голову, дойдёт через ноги! Не доходит через ноги, дойдёт через руки!'. Здесь имеется ввиду, что осознанность солдата заметно повышается через усиленные занятия строевой и физической подготовкой.
  Как правило времени на рассусоливание не было и оставалось самое верное и испытанное средство - грубая физическая сила. Участие в подобных мероприятиях доставляло мало радости, но выбор был не богатый. Или следи, чтобы новички делали всё как надо, или 'летай' вместе с ними. Таким образом, мы - вчерашние 'колпаки' сами оказались в роли карающей силы. Вот такая вот преемственность поколений. Сначала тем, кто прибыл из учебных подразделений по традиции дали неделю для акклиматизации, объяснив, что это только цветочки.
  - Слушайте внимательно! - объявили вновь прибывшим. - То, что вам говорили в Союзе про 'дедовщину' в Афгане, это фигня по сравнению с тем, что вас ждёт на самом деле.
  - 'Колпачество' тяжёлый, но необходимый период. Полгода у вас не будет никаких прав, зато целый вагон обязанностей. Каждый из нас побывал в этой шкуре, и от того, как вы 'отколпачите', зависит вся ваша дальнейшая служба.
  - Первая неделя службы дана вам, чтобы осмотреться и немного привыкнуть, и потом начнётся настоящая ж..па... Ой, извините... Служба.
  - Вот Азиз и Эдик здесь уже несколько месяцев. Они введут вас в курс дела...
  
  Советская армия по праву считалась рабоче-крестьянской, но среди нас, конечно же, были представители совершенно разных слоёв населения. Кто-то всю жизнь прожил в какой-то глухомани. В затерянных среди российских лесов деревнях и сёлах, в тайге или как Борька 'Калмык' - в степи, а кто в больших и малых городах нашей огромной Родины.
  Вот скажем попали к нам с пополнением два сержантика. Держались они вместе и немного особняком от остальных ребят своего призыва. Крепкие внешне ребята. Один из Ленинграда, второй, кажется, откуда-то из Калининградской области. За время ознакомительной недели они совершенно 'расчувствовались', наивно полагая, что вся их дальнейшая служба будет проходить в таком же размеренном ритме. По-видимому, считая себя представителями некой высокоразвитой цивилизации, снизошедшими до уровня простых смертных, они вели себя порой не слишком скромно и позволяли себе вольности совершенно неуместные в их положении. В любом мало-мальски культурном обществе, такое поведение показалось бы вызывающим. Что уж тут говорить о первом году службы в Советской Армии. К примеру, у них совершенно отсутствовало чувство такта. Всё время стараясь привлечь всеобщее внимание к своим персонам, эти мόлодцы при любой возможности старались блеснуть интеллектом и осведомлённостью практически во всех сферах человеческого бытия. Они могли бесцеремонно, нередко допуская панибратское отношение, вмешаться в беседу или дела старших по призыву.
  Было забавно наблюдать за тем, как терпеливо и снисходительно относились к их выходкам представители старших поколений разведчиков, понимая, что очень скоро всё встанет на свои места и выяснится, что действительно имеет ценность, а что просто шелуха, за которой ничего нет.
  Уже через пару недель службы во взводе разведки, когда все тяготы 'колпачества' обрушились на головы, и прочие части тела молодых солдат, эти двое заметно 'преобразились'. Мало того, что их внешний вид и опрятность оставляли желать лучшего, сами они выглядели потерянными и вздрагивали от каждого обращения в свой адрес, вызывая в окружающих чувство неприязни.
  Однажды на занятиях по строевой подготовке у одного из них, того что был из Ленинграда, скрутило живот. Возможно наелся 'зелени' с фруктовых деревьев и в его кишечнике разыгралась 'революция'. Некоторое время он повидимому пытался бороться с позывами, но исход этого противостояния был предрешён. Наконец он решился попроситься в туалет. Что удерживало его от того чтобы сделать это раньше - совершенно не ясно. Естественно ему позволили пойти в туалет, находящийся в сотне метров от места проведения занятий. Боец краснея от натуги направился в сторону данного сооружения. Сначала он двигался быстрым шагом, затем перешёл на бег, но не пробежав и десяти метров, растерянно остановился и неуверенной походкой поплёлся обратно.
  - Не донёс похоже... - невесело усмехнувшись заметил Юра Низовский.
  - Так ведь тоже чучело. На хрена надо было терпеть до последнего? - резонно добавил 'Соловей'.
  - Ну... Ещё и побежал до самого туалета... Если совсем не втерпёж, снял штаны, садись да сри. Кого тут стесняться то - хмыкнул Коля Кулешин.
  - Ничё не попишешь... Ленинград - интеллигенция...
  Когда горе-интеллигент с понурым видом подошёл к нам, одному из 'молодых' поручили помочь тому помыться, так как при отсутствии водопровода одному сделать это было бы сложно.
  
  Мои впечатления от первых месяцев службы в Афгане были ещё свежи в памяти, и я понимал, как тяжело сейчас приходится молодым. Как грубо и бескомпромиссно ломается привычная картина мира. Ещё вчера у тебя были сотни иллюзий относительно твоего значения в окружающей жизни. Теперь же, столкнувшись лицом к лицу с такой мрачной стороной действительности, понимаешь, что большинство твоих представлений о самом себе не имеет ничего общего с реальным положением дел. Здесь, в этом забытом Богом месте, окружающему миру нет до тебя абсолютно никакого дела. И если ты оказываешься слабым и неприспособленным, этот мир просто-напросто перекусит твой хребет пополам и хорошенько пережевав, выплюнет тебя на самое дно этой помойной ямы. Поэтому просто необходимо найти в себе нечто такое, что способно выстоять и не сломаться, сохранить хоть какие-то крохи самоуважения и человеческого достоинства, не потерять веру в то, что в жизни есть что-то, ради чего стоит жить и бороться. И это должно стать тем твёрдым основанием, на котором человек сможет выстроить новые отношения с окружающим миром.
  Но это удавалось далеко не всем. Кто-то мог отбросить свою гордыню, обиду на несправедливость окружающего мира, памятуя о том, что все трудности временны и когда-нибудь настанет день освобождения. Другим это было сделать сложнее. Чем более было раздуто у человека самомнение, тем тяжелее ему приходилось в этих условиях. Таким казалось проще потакать своим слабостям, пытаться спрятаться за чужими спинами, искать причину своих бед в других. И это ещё более усугубляло и без того сложную ситуацию. Если на гражданке ты мог в случае чего понадеяться на папу с мамой, найти способ обойти трудные моменты стороной, то здесь это не проходило. Всё время приходилось быть 'в тонусе', координируя свои действия с другими 'колпаками'. Нужно было учиться совместно решать разного рода задачи, которых у солдата этого периода службы всегда невпроворот. Тот, кто считал себя лучше остальных, не мог стать равноправным членом команды, следовательно и шансов на 'выживание' у таких оставалось меньше.
  
  Наши 'герои' так и не смогли справиться со своими внутренними проблемами. Мало того, из-за своей нерасторопности и неспособности противостоять трудностям, они частенько становились причиной нападок со стороны старших по призыву. Поскольку мушкетёрский принцип: 'Один за всех, а все за одного!' у разведчиков соблюдался неукоснительно, остальным 'колпакам' из-за них перепадало тоже. Этот факт становился причиной осложнения отношений со своими 'товарищами по несчастью'. И когда в один прекрасный день 'друзья' обратились в штаб батальона с просьбой о переводе из взвода, никто из разведчиков нисколько не удивился и особо возражать не стал. Разведывательный взвод - место не для слабых. Здесь никто ни с кем не нянчился.
  Позже, по прошествии двух-трёх месяцев службы в пехоте, эти двое обратились к начальнику штаба, капитану Верховинину с просьбой о содействии в их стремлении поступить в военное училище. Надо сказать, что в то время воины-интернационалисты могли поступать в военные ВУЗы на льготной основе - вне конкурса. По иронии судьбы в этот момент начальник штаба находился на территории расположения нашего взвода. Несмотря на кажущуюся отстранённость и замкнутость, начальник штаба был неплохо осведомлён о положении дел в солдатской среде. Когда они подошли к нему и поставили его в известность о своём решении, он ответил отказом.
  - Вынужден вас огорчить, молодые люди... Я не могу удовлетворить вашу просьбу и рекомендовать ваши кандидатуры для поступления в указанное вами учебное заведение... - ответил капитан Верховинин, выслушав просьбу этих солдат. - Я ещё помню тот день, когда вы просили, чтобы вас перевели из этого взвода в другое подразделение и считаю, что такие, как вы не достойны носить звание офицера Советской армии. Сейчас и без вас в армии полно проходимцев. Вот если бы кто из этих ребят подошёл ко мне с такой просьбой, - начальник штаба кивнул в сторону других разведчиков, занятых своими будничными делами,- то я, не задумываясь, написал бы любому из них рекомендацию. Вам же хочу сказать - выбросьте эту мысль из головы. А теперь: 'Кругом!' и 'Шагом марш!' в свою роту.
  
  С одной стороны, период 'колпачества' был очень жестоким испытанием, с другой - служил своеобразным фильтром, позволяющим отсеять всех случайных людей. Даже среди представителей старших призывов сохранялось вполне осязаемое деление на тех, кто 'отколпачил' достойно и тех, кто был на этом этапе службы не совсем безупречен. Это разделение было естественным продолжением сложившихся в 'колпачестве' взаимоотношений и сохранялось до окончания службы. Тем не менее, более авторитетные старослужащие не допускали со стороны младших по сроку службы проявлений неуважения и хамства, в отношении сотоварищей. Однако статус последних часто был заметно ниже.
  Ещё прислали к нам одного паренька-связиста по фамилии Нафиков. Родом он был из Башкирии. Неплохой паренёк был. Старался, служил как положено. Он быстро понял, что к чему и в какой-то момент открыто высказался по этому поводу.
  - Я всегда хотел служить в боевом подразделении, - говорил он, - и когда меня определили в ваш взвод, очень обрадовался. Я не думал, что в разведвзводе могут быть такие порядки и несправедливое отношение к молодым. Ведь нам же придётся вместе воевать, а если что, то и защищать друг друга... А при таком отношении, как можно говорить о каком-то боевом братстве, взаимовыручке?..
  Конечно, была в его словах доля правды. И немалая. А что ему ответить на это? Ну, хороший парень. Идеалист, конечно, ну а куда в жизни без идеалов-то?
  Объяснили ему нормально без наезда, что таково положение дел и если хочешь быть разведчиком, придётся немного потерпеть. Но он сказал, что разочаровался и будет добиваться перевода в другое подразделение.
  - Твоё право... Только ведь пока молодой, везде 'колпачить' придётся...
  
  Он обратился в штаб - нашёл какой-то предлог. Его просьбу удовлетворили. Перевели его во взвод связи. Ну, вот так, без нытья, без стукачества - прямо и открыто, по-мужски повёл себя солдат. И служил потом долго и счастливо во взводе связи, хотя дедовщина и там была суровая.
  Ещё один парнишка из 'молодых' попал к нам из Ташкента, звали его Володя Степанов, тоже нормальный пацан, очень обрадовался, когда узнал, что я его земляк. Я, правда, сразу объяснил ему, как здесь обстоят дела.
  - Вовчик, ты пойми... Я бы рад оградить тебя от проблем, но так только будет хуже для тебя. Свои уважать перестанут. А это сам понимаешь... Я тебе, конечно, буду помогать, чем смогу, но 'летать' будешь наравне со всеми, а потом, когда 'отлетаешь', всё будет нормально...
  Он честно старался, но служба была нелёгкая. У него начались проблемы с ногами. То ли нарывы образовались, то ли ещё что, сейчас не вспомню. А для разведчика ноги, что для волка. В общем, перевели Вовчика к 'миномётам'. Ну, я старался поддерживать его как мог. Парень он был скромный и за помощью почти никогда не обращался, справлялся сам по большей части. Но я, хоть так и не принято было, всё же намекнул 'самоварам' моего призыва, чтоб присмотрели за ним и сильно не наседали.
  - Ну там, что по службе... Без разговора...Пусть колпачит наравне со всеми. Только присмотрите, пожалуйста, чтобы без беспредела. Нормальный пацан... Просто немного поддержать надо бы... Не 'гасить'...
  - Да ладно тебе, Аким... Не волнуйся, - говорил мне туркмен Худайули. Мы знали другу друга ещё по учебке, где он учился на военного хлебопёка. Отношения у нас были приятельскими. Здесь в миномётной батарее среди солдат нашего призыва он был самым авторитетным.
  - Если будет нормально служить, никто на него просто так давить не будет. Сам же знаешь.
  На протяжении всей службы мы частенько встречались с Вовчиком, в основном на ходу.
  -Привет. Как дела?
  -Хорошо.
  -Как там? Не обижают?
  -Нет, всё нормально...
  Он никогда не жаловался, не скулил. Хотя по глазам видно было, что тяжко ему приходится. И мне было почему-то неудобно перед ним. Может потому, что ничем особенным я ему и помочь-то не мог. Если только советом каким или просто словами поддержки. Мол: 'Держись, Вован. Всё нормально будет. Немного осталось. И мы 'колпачили', нас каждый день строили. 'Летали как трассера' и 'шуршали как веники'. Тут все так начинают...'
  Если же быть до конца откровенным, когда его перевели в миномётную батарею, я почувствовал некое облегчение. Во время вечерних 'построений', молодых дубасили очень жёстко. Вовчику, как и всем остальным, доставалось по полной программе и от меня тоже. И ощущал я себя при этом гадко.
  
  Мною, да и многими моими друзьями, необходимость надзора за молодыми воспринималась как вынужденная обязанность. Мы не знали, другого метода. Нас ведь тоже воспитывали таким образом. Если же пустить всё на самотёк, то молодёжь очень скоро начинала 'забивать' на службу. Особого воспитательского таланта ни у кого из нас не было, и поэтому 'разборы полётов', во время которых доставалось всей без исключения 'молодёжи' независимо от звания и земляческой принадлежности, устраивались с определённой периодичностью.
  
  Обычно за какое-нибудь нарушение или комплекс таковых, принималось решение устроить 'колпакам' взбучку, о чём им, также как и нам в своё время, сообщалось примерно в следующей форме: 'Что за бардак развели! Совсем на службу забили?! В землянке беспорядок! На территории тоже! Служба мёдом показалась?! В столовой рубон самыми последними получили! Вся пехота уже поела, а разведчики в последнюю очередь!.. Где вообще такое видано. Самое боевое подразделение в батальоне, как чмыри сидят и ждут рубона- всем на посмешище! Вообще страх потеряли, уроды?! Вечером строиться! Понятно?!' Ну, примерно вот так, с различными вариациями.
  
  Известие о предстоящем 'построении' само по себе действовало мгновенно, и все 'колпаки', присутствующие при этом, сразу менялись в лице. Одни становились мрачными и серьёзными, другие растерянными. Самые стойкие из молодых могли и после этого сохранять способность ясно мыслить, трезво оценивать ситуацию, быстро принимать решения и организовать остальных своих товарищей для скорейшего исправления пробелов, дабы если не избежать суровой кары полностью, то хоть в какой-то мере попытаться смягчить наказание. Иногда, такая расторопность могла даже способствовать тому, чтобы 'старики' пожалели 'колпаков', сменив гнев на милость. Но чаще происходило по жёсткому сценарию. Так как командир разведвзвода, в отличие от командиров многих других подразделений, жил в одном помещении со своими солдатами, в обычное время, когда он находился в батальоне, дожидались его отлучки из землянки.
  
  Обычно по вечерам офицеры собирались у штаба на офицерский развод. Но взводный мог уйти и по своим делам. Офицеры как никак живые люди и старались скрасить однообразие жизни в отдалённом гарнизоне. Иногда проводились офицерские посиделки, чаще всего у 'пушкарей¹', известных своей хлебосольностью, хорошим подсобным хозяйством и умением организовывать подобные мероприятия. Когда же взвод функционировал самостоятельно, и взводный по каким-либо причинам в батальоне отсутствовал, после вечерней поверки старослужащие покидали строй, а молодые оставались на месте и выстраивались по ранжиру².
  __________________________________________________________________________
  ¹Пушкари - старинное название русских артиллеристов, закрепившееся в обыденно-разговорном военном лексиконе, для обозначения преимущественно пушечной и гаубичной артиллерии.
  ²Ранжир - (фр. rang порядок, шеренга, строй). В военном деле: строй людей или лошадей по росту, по величине. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910.
  
  
  После следовала команда: 'Бронежилеты снять!' По этой команде молодые расстегивали пуговицы своих хэбэшек, чтобы исключить травмы от попадания кулаком в металлическую пуговицу, как у того, кто бьёт, так и у принимающего удары. Затем 'колпакам' ещё раз напоминали, по какой причине выносится данная мера. И потом уже следовало само наказание. За особо тяжкие проступки могли застроить молодых и экстренно, без всяких предупреждений, в любое время суток. Но к 'грубому рукоприкладству' прибегали не всегда. Иногда обходились физическими упражнениями, типа отжиманий от пола. Причём часто тот из 'колпаков', кто являлся главным виновником и причиной экзекуции, по приказу старослужащих в это время сидел в сторонке на стульчике и давал счёт отжиманиям. Нужно было отжаться сто раз. Как только кто-нибудь, не выдержав напряжения, падал на пол, счёт начинался заново.
  
  Старшие следили за тем, чтобы счёт не вёлся слишком быстро. Те, кто отжимались, бросали на считающего взгляды, полные ненависти. Сквозь стиснутые зубы они сыпали в его адрес самыми страшными угрозами. Нетрудно догадаться, что ожидало этого 'счетовода' потом, после того, как эта процедура заканчивалась. Также устраивались лекции о том, как необходимо 'тащить службу', причём слушатели при этом стояли в упоре лёжа, либо сидели на 'электрическом стуле'.
  'Электрический стул' - вообще отдельная история. В бытность мою 'колпаком' нас частенько подвергали этой процедуре. Суть её такова: становишься в стойку ноги на ширине плеч, руки вытянуты вперёд и, опустившись в положение полуприседа, сидишь до тех пор, пока не начнёт трясти от напряжения. Но это было только начало. Когда всех начинало колотить дрожью, 'старики' наблюдая за процессом и покуривая со знанием дела, как бы стараясь обратить внимание друг друга на этот важный момент, обычно говорили: 'Пошло дело... Электричество начали вырабатывать!'
  
  Могли стоять так, пока не валились с ног, каждый раз поднимаясь и начиная заново. Продолжительность 'процесса выработки тока' зависела в основном от степени тяжести проступка и настроения старослужащих. Прекращали это мероприятие в основном, когда все уже были в полном изнеможении, просто не могли больше стоять. Чтобы усилить эффективность этой 'пытки', использовались табуреты. Их следовало держать перед собой на вытянутых руках. Табуреты были сколочены из брусков, находящихся внутри ящиков для транспортировки и хранения орудийных и танковых снарядов. Эти бруски с выемками округлой формы служили для фиксации положения снарядов в ящике и защиты их от перекатывания и ударов. Делали табуреты очень просто. Поверх двух уложенных параллельно брусков ложили два других, образуя квадрат, затем выравнивали углы и скрепляли гвоздями. Таким образом, создавали из этих брусочков подобие колодца до высоты удобной для сидения. Крышку стула делали из досок от тех же ящиков, отпиливая их по размеру. Такой табурет весил килограммов восемь и держать его на вытянутых руках, 'сидя' в позе наездника, было нелегко. Одно преимущество - 'ток' вырабатывался быстрее и быстрее наступал момент изнеможения.
  
  Среди молодых были, конечно, разные ребята. Одни вызывали чувство симпатии и уважения, другие наоборот, своей изворотливостью или же напротив заторможенностью, вызывали неприязнь. Некоторые ничем особенным не выделялись. Но попадало всем примерно одинаково. Даже с Эдиком и Азизом, попавшим в батальон раньше остальных 'колпаков', и которым в мою бытность поваром я помогал продуктами для 'стариков', приходилось теперь обходиться совершенно иначе. До моего перевода в разведвзвод они видели во мне если не друга, то по крайней мере человека из дружественного лагеря. Теперь это положение поменялось. Несмотря на все минусы такого положения дел, присутствовал во всём этом и один существенный плюс. Над молодыми в разведвзводе никогда не издевались просто так, забавы ради. Не устраивали всяких унизительных приколов типа 'ночного вождения'.
  Кроме Эдика Намазова, Азиза Тахирова, в то время у нас во взводе 'колпачили' Олежка Белов из Бийска, Питко Богдан из Украины, ещё были два паренька, один из Белоруссии, звали его Лёша, фамилию не помню. Другого не помню даже по имени, а был он кажется из Пензы.
  
  Глава 14. Чихильгази.
  Лето уже вступало в свои права, а мы всё ещё были без взводного. До нас дошли слухи, что, находясь на пересылке в Туркмении, он заболел гепатитом и теперь лечится в госпитале.
  
  Когда в очередной раз прилетели вертушки, в батальон привезли новую форму. Мы думали, что привезут эксперименталку или как её ещё называли - афганку, но привезли обычную летнюю форму, сшитую специально для ТуркВО. Она смотрелась не так эффектно, но была легче и свободнее, без лишних наворотов. В качестве головного убора эта форма включала в себя панаму, хорошо защищавшую от солнца. Ещё привезли новые разгрузочные жилеты фабричного изготовления. Нам на взвод выдали пару штук. Мы с интересом осмотрели новинку. Однако несмотря на красивый внешний вид, большинство ребят сошлись во мнении, что для выходов на боевые они не подойдут. Причина была в малой вместимости заряженных автоматных рожков и в том, что они не были приспособлены для ношения рожков по сорок пять патронов. Зато для снайперов эти жилеты оказались полезны. Их так и отдали нашим снайперам: один 'Козырю', другой Пичкур Сашке по прозвищу 'Рыба'. Сашку Пичкура назвали 'Рыбой' потому, что в переводе с украинского Пичкур означает пескарь. Я иногда подшучивал над ним, называя его: 'Рыба - Снайпер'.
  В один из дней, после перехода на новую форму, мы вышли на тактику. Погода стояла пасмурная, облачность низкая. Воздух был влажный, моросил мелкий, почти невидимый глазом дождь. Несколько прохладных дней в это время года были настоящим подарком. Отмытые дождём островки сохранившейся кое-где зелёной травы красиво контрастировали с влажными серыми камнями и валунами, разбросанными по дну сухого русла. Суровая красота горного ущелья, уходящего на восток с нависшими над ним серыми тучами и туманная пелена дождя, создавали ощущение замкнутого, я бы даже сказал, камерного пространства.
  Мы отрабатывали тактические приёмы на пятаке между 'Окопной' и 'Двугорбой' в сухом русле. Когда обязательная программа была выполнена, мы устроили небольшой перерыв. Командир второго отделения, 'дед' по фамилии Черногорцев, спросил меня, смогу ли я попасть из своего пулемёта в его панаму, если он наденет её на один из больших гранитных камней, лежащий метрах в ста от нас.
  - Панаму не жалко? - поинтересовался я. - Новая ведь совсем...
  - Нет... Не жалко.
  - Ну, давай попробую тогда...
  Он бегом побежал в ту сторону, где лежали камни. Выбрал один из них - с удобной, конусообразной верхушкой, нахлобучил на него панаму. Отбежал в сторону и немного в нашем направлении, чтобы не попасть под рикошет.
  - Давай! - крикнул он.
  Все остальные с любопытством наблюдали за происходящим. 'Соловей' с неодобрительной улыбкой покачал головой, но промолчал.
  Прежде я никогда не стрелял из пулемёта, стоя и без опоры о землю, тем не менее, прицелившись, выпустил по панаме короткую очередь. Панама слегка покосилась. Опустив ствол, я поставил оружие на предохранитель. 'Чёрный' подбежал к своей панаме, взял её в руки и трусцой припустил в нашу сторону. Когда до нас осталось метров тридцать, он перешёл на шаг, просунул пальцы левой руки в дырки на панаме и радостно помахивая ею, приблизился к нам.
  - Вот делать тебе ни хрена...- сказал ему Юрик Низовский. - Взял и испортил хорошую вещь.
  - 'Ой, и не говори кума. - согласился с ним 'Куля', не упустив возможности воспользоваться одной из своих любимых поговорок. - У самой муж пьяница... Сама такая же была... Самой по пьянке вдули...'
  Все с интересом рассматривали, что стало с панамой. Поля панамы остались совершенно целыми, а центральная часть была разорвана и в нескольких местах рассечена, словно от ударов каким-то предметом типа тяпки. Я подумал, что возможно пули, пробив ткань и ударяясь о камень, находящийся под панамой, откалывали острые пластины породы, которые разлетаясь в разные стороны, оставили такие разрывы.
  - Да уж... Прикольная получилась панамка... С дополнительной вентиляцией...- пошутил я. - Только выбросить теперь осталось...
  - Да нет, что ты ...- продолжая улыбаться, словно ребёнок, ответил 'Чёрный', - Я её с собой на 'дембель', в Союз заберу... На память...
  - Ага... Скажешь, что это от твоей башки пули отрикошетили...- как всегда скороговоркой, зубоскаля вставил 'Мартын'. Остальные же 'деды' переглянулись между собой, недоумевающее пожав плечами. Мол: 'Каждый сходит с ума по-своему'.
  
  Мы двинулись на 'Двугорбую' в гости к бойцам девятой роты. Поднялись на заставу. Нас приняли по-братски и напоили чаем с конфетами. Чай был необычный. Его огромные как лопухи листья плавали в закопчённом стальном чайнике. Конфеты представляли собой овальной формы леденцы. В сырую погоду чай приятно согревал, а сама атмосфера на заставе - огонь, горящий в печи, неспешная беседа, создавали ощущение покоя и уюта. И чай, и конфеты бойцы, несущие здесь вахту, брали у местных афганцев при досмотре их караванов, проходящих у заставы. Тропа, по которой караваны шли в Кишим, проходила по дну седловины у восточного склона заставы. Пробыв на заставе около получаса, мы поблагодарили её обитателей за тёплый приём и отправились обратно в батальон.
  
  На следующий день погода прояснилась. Прилетели вертушки. Привезли почту, провиант, боеприпасы и... командира взвода снабжения. Прилёт Говоруна насторожил меня. Как бы не 'полез в бутылку', что в его отсутствие солдата из вверенного ему взвода перевели в другое подразделение. Однако мои опасения были напрасны. Меня никто не потревожил. Утром следующего дня, перед разводом батальона, прапорщик Говорун стоял на плацу вместе со своими подчинёнными. Взвод разведки по обыкновению был построен рядом.
  - Здравия желаю, товарищ прапорщик! - поприветствовал я своего бывшего взводного, когда наши взгляды встретились. Прапорщик Говорун, широко улыбнувшись в ответ на моё приветствие с присущим ему артистизмом громко и весело сказал: 'А поварёнок мой... Смотрите-ка... Какой бравый стоит! А?..' Но тут же, как бы осёкшись, посерьёзнев лицом и многозначительно двинув бровью, добавил: 'Хотя... уже не мой...'
  
  Примерно в это время на адрес нашего взвода пришло письмо от Зорькина, одного из уволившихся в запас весной разведчиков. В своём письме помимо всего прочего, он сообщал, что их местная организация воинов-интернационалистов собрала посылку для нашего взвода. С этой посылкой они отправляли нам тёплые вещи, кроссовки и кое-какие другие предметы, способные оказаться очень полезными на выходах в горы. Мы, конечно, очень обрадовались, хотя понимали, что вероятность того, что посылка дойдёт до нас невелика. Это было очень сложно организовать. К тому же часто происходили случаи банального воровства на пунктах сортировки почты. Тем не менее, было приятно осознавать, что кое-кто помнит о нас и старается помочь. Забегая вперёд скажу, что посылка до нас так и не дошла.
  Через несколько дней после операции в районе Мухаммедабада нам дали приказ готовиться к засаде. Выход намечался в район верхнего Чихильгази. Это было небольшое летнее поселение, находящееся в неглубоком ущелье над кишлаком Чихильгази, расположенном в долине. Этот летник использовался местными афганцами в теплое время года, как временное жильё при выпасе скота и земледельческих работах. Часто из этого района душманы производили обстрелы Кишима и нашего батальона. По оперативным данным в районе кишлака была замечена активность моджахедов. Нашей задачей было не допустить совершения 'духами' враждебных действий по отношению к нам и Кишиму.
  Собрались ещё засветло. Прибыли в полном снаряжении к штабу батальона. К нам присоединился отряд афганских солдат. Руководителем засады был капитан Верховинин. Когда стемнело, мы вышли через второй КПП, обогнув батальон с востока. Миновав развалины кишлака Фараджгани, мы вышли к подножию горы Алибег. Стараясь оставаться незамеченными для обитателей поселений лежащих к востоку от Кишима и потому немного забирая по склону горы вверх, мы двинулись на юго-восток. Весь путь занял чуть больше часа.
  
  Оказавшись на месте расположились на отроге, чуть севернее летника. Начали окапываться. Я был в паре с Сашей Ратниковым. Место, где мы должны были выкопать свой окоп, было не совсем удачным. Под тонким слоем почвы были каменистые залежи. Каждая попытка воткнуть лопату в поверхность горы приводила к лишнему шуму. Решили потихоньку выкорчёвывать камни. За два часа работы мы углубились не более чем на пятнадцать сантиметров. Все извлечённые нами камни мы сложили в качестве бруствера перед окопом. В результате получилось нечто вроде окопа для стрельбы лёжа. Мы расстелили на дно плащ-палатку и улеглись поверх. Афганские солдаты в основном ходили налегке и окопов не рыли. Они расстелили свои накидки на поверхности отрога и лежали на них. Мы с Сашкой по очереди наблюдали за окружающей обстановкой. Пока один бодрствует, другой имел возможность немного вздремнуть. Погода стояла тёплая. Всё было спокойно.
  
  Начало светать. В предрассветных сумерках начали вырисовываться очертания летника. Он представлял собой два-три глиняных домика, огороженные оградкой плетённой из прутьев. Рядом росло несколько деревьев то ли тутовника, то ли карагача. Из мазанки вышел человек в афганской одежде, с тюбетейкой на голове и сумой, перекинутой через плечо. Он направлялся в нашем направлении. Не дойдя до подножия склона, он скинул накидку и, вынув из сумы серп, принялся косить растущую там траву. Нас он не заметил. Прошло ещё немного времени и мы увидели людей, которые поднимались по тропе, идущей от кишлака снизу. Они были одеты во всё чёрное. Чёрные накидки, рубахи, шаровары. На голове у каждого намотана чёрного цвета чалма.
  - 'Духи...' - уверенно сказал Сашка, - 'Гарипы¹' так не ходят. Оружие под накидками спрятали.
  Их было семеро. Они шли вверх по отрогу, проходящему по другую сторону ущелья, в котором располагался летник. Расстояние до 'духов' было не больше четырёхсот метров. Наши доложили о замеченном неприятеле начальнику штаба. Он рассмотрел их в бинокль и отдал приказ не открывать огонь. 'Зелёным' перевели приказ. 'Сарбозы' особо не рвались в бой и молча продолжали лежать на своих местах. И численностью и вооружением мы значительно превосходили противника, однако приказ есть приказ.
  'Духи' прошли мимо, дальше по склону вверх и не обнаружили нашу засаду. Вероятнее всего, они направлялись в Вахши - кишлак, расположенный в долине за перевалом. По-видимому, они были жителями кишлаков расположенных внизу, приходили к своим родным и теперь возвращались в банду. Мы продолжали наблюдать за окрестностями, но всё было спокойно. Через некоторое время 'сарбозы' подозвали косаря снизу. Он поднялся к нам. Это был молодой светловолосый паренёк.
  
  Удивительно, но в этой части Памира довольно часто встречались афганцы со светлыми волосами и голубыми, серыми или зелёными глазами. Говорили, что это потомки воинов Александра Македонского, когда-то прошедшего военным походом по этим местам. Часть его дружины оставалась на завоёванных землях в виде гарнизонов, жили здесь, постепенно смешавшись с местным населением, перенимали местную культуру,
  _____________________________________________________________________________ ¹ 'Гарипами' называли обычных дехкан, не задействованных в бандформированиях.
  обычаи, речь. В конце концов, в память о своих великих воинственных предках, завоевавших практически всю Азию, у некоторых из местных жителей остались лишь внешние признаки. Версия интересная, и, на мой взгляд, вполне правдоподобная.
  Пареньку даже не дали возможности перевести дыхание. 'Зелёные' сразу засыпали его кучей вопросов. Наши переводчики Хабиб и Аброр вместе с капитаном Верховининым тоже участвовали в расспросах. Несмотря на то, что все окрестные селения относились к 'духовской' зоне, юноша держался свободно и дружелюбно.
  Нам с Саньком не было понятно ни слова из того, о чём расспрашивали паренька. В конце концов, 'зелёные' узнали у него все, что их интересовало. После этого они сменили тему разговора. Парень радостно закивал, о чём-то договариваясь с афганскими военными. Затем он побежал вниз по склону. Прихватив по пути серп, и свои пожитки он отдал их пожилому мужчине, вышедшему из строения в летнике. Что-то сказав ему, он указал рукой в нашу сторону, и быстро зашагал обратно к нам. Мужчина ещё некоторое время смотрел вслед уходящему, затем сам принялся косить траву. Когда юноша снова поднялся наверх, было уже совсем светло. Нам дали команду отходить,этот местный пошёл с нами. Мы спросили у Хабиба, кто это такой и зачем идёт с нами.
  - Простой бача. 'Сарбозы' предложили ему вступить в народную армию. Он согласился...
  Я подумал о том, кем был тот, другой человек внизу. Возможно хозяин, нанявший работника для уборки урожая, а может отец или старший брат этого юноши.
  
  Насколько должно быть тяжело жить в этих краях, если люди вот так легко, даже вприпрыжку за пищу и скудное денежное довольствие соглашаются оставить свободную жизнь и отправиться служить в армию. Так запросто. Никаких тебе торжественных проводов, прощальных объятий и напутственных речей. Как-то непривычно, дико, не по-людски. Нет, нам их не понять. Совсем другие они люди. И жизнь у них другая, и отношение к ней, да и к смерти похоже тоже. И к своей, и к чужой.
  
  Мы начали спускаться вниз. Слева от тропы склон горы круто уходящий вниз. Внизу, у подножия, утопая в густой зелени деревьев, раскинулись афганские селения. В местных кишлаках растёт грецкий орех, алыча, вишня, но больше всего деревьев урюка и тополя. С высоты видны аккуратные прямоугольники двориков, делянки огородов и ярко зелёные, залитые водой рисовые чеки. Справа довольно глубокий овраг, за которым гигантской стеной громоздится крутой склон горы Алибег. Мы двигаемся по узкой тропе, проходящей по левому берегу оврага, уходящего на север. Впереди слева Кишим. До него рукой подать. Почти прямо по курсу 'Двугорбая'. Немного левее заставы виден периметр батальона. Несущих боевое дежурство в батальоне и на 'Двугорбой' предупредили о нашем возвращении заранее, чтобы они не приняли нас за моджахедов, а напротив, следили за нашими тылами. Когда мы поравнялись с Кишимом и почувствовали себя почти в безопасности, со стороны казарм пятого батальона афганцев застучал крупнокалиберный пулемёт ДШК. На наше счастье очередь легла ниже тропы, по которой двигался наш отряд.
  
  - В укрытие! Живо!- закричали наши 'деды', прыгая в овраг. Мы ссыпались следом. 'Сарбозы', идущие с нами, о чём-то оживлённо крича, тоже попрыгали в овраг.
  Гулко рассекая воздух, пули пронеслись над оврагом и тяжело ударили по склону справа от нас. Сверху посыпался щебень.
  - Твою мать! Уроды тупорылые! - прокричал 'Соловей', - Они нас за 'духов' приняли!
  - Аброр, скажи 'зелёным' пусть передадут по рации своим, чтобы прекратили огонь.
  - Из ДШК шмаляют!
  - Вот дебилы!
  - И какой осёл там на наблюдательном пункте дежурит?!! Грохнут ни за хрен собачий и фамилии не спросят!
  'Зелёные' вышли на связь со своими, и не жалея крепких выражений на родном языке, принялись объяснять тем ситуацию.
  Капитан Верховинин в свою очередь связался со штабом батальона, дабы сообщить о происшествии и ещё раз напомнить о нашем приближении и исключить повторение подобной накладки с нашими наблюдателями. Стрельба прекратилась. Мы возобновили движение, не торопясь выходить из-под защиты оврага. 'Кто их знает этих 'сарбозов?' От них чего угодно можно ожидать'.
  - Ну надо же быть таким идиотом. С такого расстояния принять нас за 'духов'! Полный атас!
  - Ты скажи им,- обратился Юрик к Аброру, кивая в сторону 'зелёных',- как придут к себе, пусть найдут этого барана и хорошенько навешают ему!
  Аброр перевёл 'сарбозам' наше пожелание. Афганцы, услышав предложение относительно того, как следует поступить с горе-пулемётчиком, согласно закивали, оживлённо говоря что-то. Видимо и сами имели на него виды.
  Нам просто крупно повезло, что буквально в шаге от тропы по которой мы шли оказался овраг. Если б не это обстоятельство, последствия могли бы быть весьма плачевными.
  Дальше шли без приключений. 'Куля' шёл в панамке весёлого ярко-бирюзового цвета. Это придавало ему забавный и озорной вид. И где только в этой глухомани он раздобыл себе такую прикольную панамку? Цвет его панамы никак не вязался с боевой обстановкой, а больше ассоциировался в моём сознании с походами в пионерских лагерях, коих великое множество в горах Западного Тянь-Шаня, неподалёку от Ташкента. Подростком мне доводилось отдыхать там во время летних каникул. Однако назвать отдыхом пребывание в этих учреждениях тоже можно было с натяжкой. Много там было, конечно, полезного и здравого, но без ложки 'дёгтя' не обходилось и там. Угнетала излишняя идеологическая нагрузка, которой мы были подвержены стараниями воспитателей и пионервожатых. Большинство мероприятий, организуемых в этих лагерях, имели целью вырастить их нас поколение строителей коммунизма и активных продолжателей дела Ленина. Все эти линейки, уборки и тематические занятия были такой смертной скукой. Даже конкурсы умудрялись превратить в инструмент политической пропаганды. А вот походы по горам или военно-патриотическая игра в 'Зарницу' мне нравились. Разве мог я тогда предположить, что по прошествии нескольких лет придётся вот так вот ходить по чужим горам и участвовать в совершенно других играх.
  
  Вернулись в батальон. Дневальные накрыли завтрак в столовой. После завтрака чистка оружия и отдых. Когда чистили оружие опять вспомнили как на возвращении с засады попали под обстрел 'зелёных'.
  - Хорошо ещё не зацепило никого...
  - Да это ещё что...- сказал Юра Низовский. - Тут как-то мужики рассказывали случай такой был. Десантура с засады возвращалась. Человек тридцать. Так их тоже за 'духов' приняли.
  - И что?
  - И накрыли из 'Града'... Там-то никто не выжил...
  - Ни фига себе... Как так своих перепутали с 'духами', что совсем чтоли слепые?
  - Так а нас сегодня как за 'духов' приняли? Так и их... Только 'Град' конечно вещь посерьёзнее чем ДШК...
  - А что виноватых наказали?
  - Ну не знаю? История умалчивает... Нашли наверное крайних, как это обычно бывает. Дали по шапке. Да только что толку? Пацанов-то уже не вернёшь...
  
  Спустя какое-то время после этой засады, когда мы как обычно сидели у землянки и курили, разговор коснулся темы руководства батальоном.
  
  - Да хренли мы тут сидим и тухнем...- высказал я своё мнение.- Начальство совсем мышей не ловит... 'Духов' вокруг хоть пруд-пруди, а они нам повоевать нормально не дают... Вон что на 'Мухаммедабад' ходили, что на 'Чихильгази'... Даже ни разу выстрелить не дали... Прислали бы к нам настоящего боевого комбата - было бы здорово...
  Здесь были Коля Кулешин, Толик Соловьёв, Юра Низовский и другие ребята. Выслушав эту мою тираду они не проронили ни слова, но когда я взглянул на 'Соловью', он ответил мне таким взглядом, что мне стало как-то неуютно. Его взгляд не выражал ровным счётом ничего, и эта пустота была красноречивее любых слов...
  
  
  Глава 15. Дела житейские...
  Лето было только в самом начале, а почти вся растительность уже пожухла под жарким солнцем, и горы снова окрасились в обычные скучные, землистые и серые тона. Лишь листва деревьев в окрестных кишлаках, орошаемые поля дехкан, и камышовые 'джунгли' с западной стороны батальона оставались пока зелёными и приятно выделялись на фоне серо-бурых гор.
  Надо заметить, что в нашем батальоне функционировала своя оросительная система. Со стороны камышовых зарослей, по южной границе батальона, у самого минного поля, был вырыт арык, проходящий у позиций седьмой роты, и мимо первого КПП. По нему в батальон поступала поливная вода. Далее арык проходил мимо позиций нашего взвода, к расположению первого огневого взвода гаубичной батареи. Другое русло от первого КПП шло вдоль дороги, к штабу батальона. Там этой водой орошался сад и небольшой огород. Ещё один арычок проходил позади нашей землянки, затем он делился на два рукава и протекал вдоль дорожки ведущей к землянке связистов и нашей. По обеим сторонам этой дорожки росли гранатовые кусты и алыча. Один рукав уходил от штаба на север, вдоль плаца, и далее к расположению восьмой роты, но он почти всегда был пересохшим.
  
  На северо-западе батальона, со стороны миномётной батареи и второго огневого взвода гаубичников, видимо тоже проходила своя оросительная система. В той части городка я бывал крайне редко, и плохо помню расположение находящихся там объектов. Оросительная система батальона способствовала тому, что в городке был создан некий микроклимат, отличающий его от многих военных гарнизонов расположенных в Афганистане. Крупные деревья, большей частью росли у штаба, вдоль дороги, пересекающей батальон, у расположения хозвзвода и Ленкомнаты восьмой роты. С юго-западной стороны батальона, вдоль границы минного поля, где протекал ручей, тоже были заросли тала. Несколько деревьев росли и у расположения миномётчиков. За нашей землянкой, и землянкой связистов росли вишнёвыё деревца. Рядом с казармами гаубичников первого огневого взвода росли розы. Их там было так много, что гаубичники, даже готовили варенье из розовых лепестков. Неплохое, кстати говоря, выходило варенье. Как-то раз доводилось пробовать. У корпуса, в котором находилась наша землянка, тоже росли несколько розовых кустов. Правда росли они с другой стороны, там, где располагалась землянка танкистов. На розовое варенье их вряд ли хватило бы, и поэтому мы просто наслаждались их красотой и запахом.
  Побаловаться вареньем, в городке могли себе позволить немногие счастливцы, зато почти во всех подразделениях гнали самогон. Водка, или как говорили афганцы 'шароб', в Кишиме продавалась, и даже наша, 'Столичная', но стоила она дорого. Поэтому для практичного советского военнослужащего, не обремененного избытком денежных средств, самогон был хорошим решением проблемы.
  Самогонные аппараты изготовлялись народными умельцами из подручных материалов и находились, как правило, в ведении старшин подразделений. Гнали самогон по ротным каптёркам, а сами каптёры часто выступали в качестве главных самогонщиков, по поручению начальства конечно. Но для советского воина нет ничего невозможного. Или как поётся в полковой песне: 'Нет преград для русского солдата!'¹, и поэтому солдаты тоже имели возможность, под шумок, побаловать себя этим 'благородным напитком'. Главное было договориться с каптёрщиком какой либо из рот, и принести ему в нужное время либо сахар и дрожжи, либо готовую брагу. Там где один баллон самогона для офицеров роты, 'оператор' самогонного аппарата мог выгнать один-два баллона для себя и друзей. Хотя конечно самогоном баловались нечасто. Возни и хлопот много. Куда легче было приготовить брагу. Сахар, дрожжи, водичка, тёплое место и через два три дня 'веселящее зелье' готово. Летом было проще - в тепле и бражка поспевала быстро. Прямо перед землянкой разведвзвода, была вкопанная на три четверти в землю стальная бочка, со съёмной металлической крышкой, предназначенная для воды на случай возникновения пожара, и потому выкрашенная в красный цвет. Воду из неё выбирали и ставили внутрь бачок с бражкой. Бывало, пройдёт кто из офицеров, носом поведёт, почуяв знакомый запах, бросит на солдат взвода подозрительный взгляд: 'Брагой тут у вас пахнет!' Разведчики только равнодушно пожмут плечами, мол: 'Мало ли? Мы то тут причём...' А она родимая, вот тут в метре от входа в землянку, на самом 'фонаре'².
  Зимой возни с брагой больше. Ночью заносили бачок с ней в землянку, грели прямо на печи. Днём 'колпаки' тащили его к машинам взвода. Прятали под ребристый лист БМП (это как капот у легкового автомобиля). Заведём движок, брага в тепле стоит. Немного погодя мотор заглушим, а тепло, какое то время ещё держится. На ночь опять в землянку, к печи. Нянчились почти как с младенцем. Вкус у неё конечно специфический. Сладковатая, дрожжами отдаёт. Но ведь и солдату иногда охота расслабиться, отвлечься от нелёгкой ратной службы и невесёлых раздумий. И солдаты конечно выпивали. В большинстве случаев всё происходило без происшествий, но иногда всё же случались казусы.
  Разбудила нас однажды ночью длинная очередь. Все повскакивали схватили оружие, боекомплект, и бегом на позиции. Хорошо, что лето. Штаны, тем более верх хэбэ никто и не одевал. В чём спали в том и повыбегали. Я, как почти все отслужившие больше года разведчики накинул на плечи 'плавжилет' с магазинами, пулемёт в охапку и вперёд, в трусах и тапочках. Прибегаем на позиции, смотрим по сторонам. Тишина. Вроде спокойно всё.
  - Что за дела?! - Или может, - думаем, - новый комбат решил проверить боеготовность вверенного ему батальона?
  Короче сидели минут двадцать в непонятках, потом смотрим, все потихоньку по землянкам расходятся. Кричат: 'Отбой тревоге!'
  Мы спрашиваем: 'А в чём прикол-то? Какого хрена подняли?!
  Отвечают: 'Кардан' запорол на разряжании...'
  - Вот же писюн газированный! - усмехаясь, говорит 'Куля'. - Поспать спокойно не дал...
  
  На следующий день выясняются детали. 'Кардан' стоял в карауле с ещё одним 'дедом' из гаубичной батареи по фамилии Гайдай. Звали его Артур. Так вот, сыну Артура исполнилось два годика. Вот и решили они с 'Карданом' отметить это событие. И конечно не нашли лучшего времени и места, чем сделать это находясь в боевом охранении.
  ____________________________________________________________________________
  ¹ 'Пусть враги запомнят, нас не запугать! Мы присягу выполняем свято! За свою Отчизну сможем постоять! Нет преград для русского солдата!' - строки из полковой песни 860 ОМСП.
  ²'Фонарь' - на сленге - место у всех на виду.
   На разряжание пришли уже 'под газом'. Каким чудом они, на посту успели надраться? Ну, видимо у них с собой было. Гайдай в порядке. На разряжании всё сделал как положено. Отстегнул рожок, передёрнул затвор, патрон выпал на стол, автомат стволом вверх, контрольный спуск, на предохранитель. Выпавший из патронника патрон со стола для разряжания оружия обратно в магазин. Магазин в подсумок. В общем, грамотно всё... 'Кардана' же, видимо развезло не по-детски... Он конечно 'пулемётчик знатный', но в тот раз, что-то у него не заладилось.
  Ему, казалось, наверное, что и он всё сделал как надо. Вот только в результате всех его манипуляций, патронная лента почему-то так и осталась под ствольной коробкой, а патрон в патроннике. Короче, вместо сухого щелчка, говорящего о том, что оружие разряжено, в доску пьяный рядовой Кардашов, выдал из своего ПК, очередь длиной выстрелов в тридцать. Трезвея от грохота. Пытаясь совладать с подпрыгивающим на столе пулемётом, изрыгающим сквозь прорези пламегасителя языки огня, и видимо начиная соображать, что всё это вовсе не дурной сон; а виновником этого кошмара является он - 'Кардан'; и что пора бы уже снять палец со спускового крючка...
  
  А батальон уже поднялся по тревоге, и солдаты, отгоняя остатки сна, выбегают из своих землянок, высматривая во тьме неприятеля, и не подозревая о том, что в действительности является причиной этой заварухи.
  Но думаю, больше всех, это событие огорошило офицера на разряжании. Представляю себе его состояние. Хорошо, что стоял он немного в стороне, и что перед столами для разряжания была выстроена большая глиняная стена, не дающая пулям отрикошетить. В результате никто не пострадал. Все остались живы. Вот таким праздничным салютом отметили доблестные артиллеристы, День рождения сынишки Гайдая. Смех да и только. А 'Кардану' потом долго ещё припоминали за эту лажу, да только что проку... Насупится ещё сильнее чем обычно. Ворчит что-то себе под нос, типа: 'Шли бы вы все кобыле в трещину! Задолбали уже своими приколами! Уроды...'
  
  Не подумайте что солдаты сплошь пьяницы и наркоманы. Случаев подобных этому было очень мало, да и не каждый день выпадал такой повод. Обычно в карауле старались сохранять предельную бдительность и внимание. Если же, к примеру, до своей смены, или на посту накуриться, то стоять в карауле ночью будет невыносимо. От этой 'шайтан травы'¹ спать сильно охота, да и проверяющие офицеры и прапорщики не давали расслабиться.
  Иногда солдаты могли, конечно, раскурить 'косяк', минут за десять пятнадцать до окончания смены, и потом отправиться на отдых. Но такое случалось не часто, да и спалиться легко. Запах дыма у чарса резкий и очень специфический. На свежем горном воздухе чувствуется на большом расстоянии, а так как большая часть офицеров хотя бы однажды тоже пробовали это снадобье, то легко могли обнаружить эпицентр распространения этого 'аромата', соответственно и самих курильщиков.
  Проверяющие офицеры, это тоже отдельная история. Солдаты, прослужившие хотя бы полгода в батальоне, уже могли по очертаниям силуэта и походке, не говоря о голосе, определять в темноте кто именно идёт с проверкой. Система оклика была простая. К примеру, идёт кто в темноте, часовой ему: 'Стой два!' - или, скажем, 'Стой три!'
  
  Если дежурит седьмая рота, то от цифры семь следовало отнять, в первом случае два, во втором три, и ответить соответственно либо: 'Пять!' - либо, 'Четыре!' Если же дежурили восьмая или девятая роты, то отнимать следовало от восьми, или от девяти. Вообще окликать можно было, используя любое число меньшее или равное порядковому номеру дежурившей роты. Но обычно использовался оклик: 'Стой два!', реже 'Стой три!' Некоторые же 'особо одарённые' часовые могли во время оклика использовать и другое
  ____________________________________________________________________________
  ¹Шайтан - у тюркоязычных народов, то же что сатана, чёрт.
  
  число, к примеру: 'Один', - или скажем, 'Четыре', но таких оригиналов было немного. Эти 'математики' не пользовались у проверяющих большой любовью, ибо заставляли их спросонья выполнять в уме, такие сложные арифметические операции. А это особенно неприятно, когда существует реальная вероятность применения оружия, и отвечать надо чётко и быстро, без запинок. Иногда, правда, устанавливали специальный пароль, но такое случалось редко.
  Однако оригиналы встречались и среди проверяющих. Бывало, стоишь на посту, смотришь, крадётся кто-то. Ты ему: 'Кто идёт?!!', и слышишь в ответ надменный и немного гнусавый голос: 'Американский разведчик!' Всё понятно... Это командир восьмой роты - капитан Куравлёв.
  Роста он был невысокого. Этим своим качеством и непомерными амбициями мог бы, наверное, посоревноваться с Наполеоном. Из-за откровенной придирчивости и высокомерия солдаты батальона его не шибко любили. Иногда он заходил к нам, в землянку разведвзвода, постучать по боксёрскому мешку. Бойцы взвода втихую посмеивались над ним, из-за его стремления казаться крутым боевиком. Так вот помимо тяги к спорту, была у товарища капитана одна страсть. Любил он по ночам проверять посты, и при этом старался подкрадываться незаметно, выбирая под час скрытые от глаз часовых маршруты.
  
  Ещё в бытность мою поваром, был такой случай. Зашёл к нам офицерскую столовую Дядюра. Это было уже после того как вместо него назначили нового посудомойщика. Заглянул он к нам, как это нередко бывало по старой памяти передохнуть от ратных дел. Был он чем-то раздосадован, и на вопрос в чём причина - пояснил.
  - Забодал уже этот 'Американский разведчик'. Мы с 'Грузином' стоим значит на втором КПП - наблюдаем. Назад тоже конечно посматриваем, чтобы проверяющие незаметно не подошли. Всё спокойно. Никого не видать. Вдруг, откуда ни возмись, этот долбан выскакивает из-за спины. Я от неожиданности чуть ему прикладом не заехал.
  'Что? - говорит. - Спим на посту?!' Мы ему: 'Нет товарищ капитан... Не спим. Наблюдаем!'
  А он: 'А почему меня прощёлкали?!' А как его заметишь? Он по ходам сообщения к самому КПП подкрался... Тихо как мышь. С той стороны стена глухая, траншею и не видать. Короче он доложил нашему ротному. Сказал, что мы спали на посту. Нам с Иосифом наряд вне очереди влепили. Сегодня опять на втором КПП дежурим.
  
  На другой день Дядюра снова жаловался на командира восьмой роты.
  - Полный аут вообще! Я же вчера вам рассказывал, что нас с Иромашвили, на вторые сутки в наряд по КПП поставили? Ну мы с ним решили немного подстраховаться. Взяли пустые консервные банки полёвкой¹ между собой связали, и уложили их на крышу склада. Ну там, где у восьмой роты пусковые установки от ПТУРСов хранятся. Он как раз на позициях возле второго КПП и вход в него прямо из окопа. Второй конец полёвки опустили в окоп и зацепили на противоположной стенке траншеи. Думаем если и сегодня ночью этот мозгоклюй захочет к нам незаметно подкрасться, проволоку зацепит банки сверху на него посыпятся, шум поднимется тут мы его и примем.
  Дядюра продолжал свой рассказ, часто затягиваясь сигаретой без фильтра и нервно сплёвывая попадающие в рот частички табака.
  - И прикинь... Стоим на посту. Как положено тащим службу. Вдруг слышим банки загремели, и мат в окопе... Ну - думаю - попался голубчик! А самим смешно... Мы с
  'Грузином' сквозь смех ему - 'Стой, кто идёт!', а он знаете что нам сказал?.. _________________________________________________________________________
  ¹Полёвка - проводка для полевого телефона.
  - Ну, примерно догадываемся...- ответил 'Кардан'. - Матюками обложил конечно...
  - Он сказал, что мы специально поставили эту 'погремушку' чтобы спокойно спать на посту! И снова ротному преподнес всё шиворот-навыворот.
  Нас такой поворот дела немного позабавил, а сидящий на перевёрнутом оцинкованном ведре, Дядюра, в задумчивости замолчал. Выпустил дым от сигареты. Бросил окурок, выкуренный почти до основания и потому обжигающий пальцы на глиняный пол кухни, и с силой растерев его каблуком кирзового сапога, зло закончил: 'Короче... Из-за этого членоплёта, нас с 'Грузином' сегодня на третьи сутки в наряд ставят...'
  - Надо было в окопе, не банки консервные а эФку¹ на растяжку поставить...- пошутил я.
  - Не, я серьёзно мужики... Задолбал уже этот... 'Американский разведчик'...
  
  Глава 16. Про между прочим...
  Служба в разведвзводе. мне нравилась. Даже нахождение в охранении было интересным. Особенно если стоишь на посту с кем-нибудь из друзей. Молодых чаще ставили в наряд по взводу, а в боевое охранение старались ставить ребят поопытнее.
  Часто я стоял в карауле с 'Козырем', Сашкой Ратниковым, Ванькой Решетниковым, Борькой 'Калмыком'.
  Во время несения караула говорить запрещается. Но что может сократить время нахождения на смене лучше, чем задушевная беседа? Тема для разговора, как правило, была одна - жизнь до армии, и мечты о том, какой она будет после службы.
  Сашка Ратников вырос в глухой деревеньке Извеково, расположенной среди бескрайних лесов, в Смоленской области. Он был потомственным охотником и часто рассказывал о том, как с отцом и деревенскими мужиками ходил на охоту. Его отца звали Александр Ильич, поэтому Санька мы часто называли - Сан Саныч, или просто Саныч. Сашкины рассказы всегда были яркими и очень выразительными. Чувствовалось, что он знает, о чём говорит. А то, что сам по себе Сашка человек открытый, волевой и надёжный, придавало его рассказам дополнительную силу и красоту. В его словах, жестах, мимике, была простая, и вместе с тем очень проникновенная составляющая. Некая прямота, отличающая людей выросших в условиях требующих быстрого взросления.
  - Я с отцом лет с одиннадцати в лес ходил, на охоту. - рассказывал Саша. - Отец меня многому научил. Не сразу, конечно... В основном на кабана ходили. Кабан зверь серьёзный. Взрослый секач вообще страшное дело. Когда идёт всё сносит на своём пути. Клыки у него будь здоров. Берёзовый ствол, сантиметров десять в диаметре, запросто рассечь может. Или крупная самка с выводком, тоже бывает очень опасна.
  Когда я слушал его рассказы об охоте, то живо и очень ясно видел перед собой все детали. Как будто, перемещался в пространстве и времени в далёкие леса под Смоленском. Некоторые речевые обороты присущие Санычу, были очень колоритными. К примеру вместо привычного моему слуху словосочетания - 'как будто' или 'словно', он часто использовал выражение- 'как всё равно'. В его речи это звучало естесственно и органично.
  - Когда я немного освоился, - продолжал Саня, - меня стали ставить на номера.² Кабаны часто на днёвке в молодом ельнике отдыхают. Загонщики шум поднимают, сгоняют зверя с лёжки. Стоишь, ждёшь. Смотришь, идёт в твою сторону сквозь ельник, как всё равно торпеда.
  _____________________________________________________________________________
  ¹эФка - разг. Ручная граната Ф-1.
  ²Номера - охотники, стоящие в оцеплении.
  
  По тому, как макушки елей вздрагивают, определяешь направление его бега. Бывает, выбежит из зарослей на открытое место, возбуждённо фыркает, принюхивается. Из ноздрей пар валит...
  
  При этом Санёк так живописно изобразил фыркающего кабана. Слегка склонив голову вперёд, глядя исподлобья, резко подёргивая головой и поводя глазами из стороны в сторону, раздувая ноздри. Глядя на него, я сразу очень отчётливо представил себе эту картину, и ощутил мощь этого зверя.
  - Самое лучшее, если в этот момент его завалить. С двух стволов - дуплетом. И сразу перезарядиться. Главное точно попасть. Хорошо, если в сердце или чуть ниже уха. Лоб у него крепкий. Поэтому пулями бить надо. В основном жаканами или турбинками¹. Если его просто подранить он очень агрессивным становится. Охотника запросто убить может. Поэтому стрелять надо точно и наверняка. Даже если в сердце попасть он ещё сотню, другую метров пробежать может. Причём лихо...
  Рассказывал ещё Саныч как с деревенскими мужиками на медведя ходили и на лося. И много ещё чего рассказывал. Но это конечно не за один раз. Чем чаще заступали в караул вместе, тем больше узнавали друг о друге. Стоишь на посту, всматриваешься в темноту, одна часть тебя отмечает всё происходящее снаружи, а другая рисует образы из рассказа товарища. Конечно, не только в карауле беседовали о жизни, но именно в эти часы, при обострённом восприятии становились понятнее и ближе друг другу.
  - Вот приедете ко мне в гости после армии. Вместе на охоту сходим...
  Говорили также и о сокровенном. У Сашки, к примеру, в родной деревне была девушка по имени Вера. Она часто писала ему письма. Вера была преподавателем старших классов в сельской школе, где учился Александр. Видимо её направили туда по распределению, после педагогического училища или института. Там они и познакомились. Неудивительно, что молодая сельская учительница не смогла устоять перед обаянием такого парня как Санёк. Он не бахвалился этими отношениями. Всегда с нежностью говорил о своей возлюбленной. Часто писал ей письма, и очень ждал писем от неё. Каждый раз, когда привозили почту, Сашке приходило несколько писем от Веры. Некоторые строки, не слишком личного содержания, из писем написанных Верой он мог прочитать вслух. Его девушка писала ему о том, что очень гордится тем, что Александр служит в разведке. Особенно забавляло, и по-детски радовало Санька то обстоятельство, что она часто подписывалась в конце своих писем, не иначе как: 'Твоя Верка - разведчица!' Иногда, когда Саня, сидя на своей койке, читал письма от Веры, я видел, как оживает и светится его лицо. И всё о чём написано в этом письме можно было прочитать по выражению Сашкиного лица. Глядя на то, какой нежностью и любовью пронизаны отношения этих двоих, я думал что, наверное, не так уж и плохо, и даже наоборот здорово, когда тебя ждёт любящая и любимая девушка.
  
  Ванька Решетников, к примеру, рассказывал о своей озорной жизни до армии. Про то, как он учился в 'академии', так он называл своё ПТУ. Про всякие приключения в родном Николаеве, сложности с органами правопорядка.
  - Хорошо что в армию забрали, а то ещё немного и загремел бы в места не столь отдалённые... Всё к этому шло. А теперь вернусь из Афгана - совсем по другому жить буду... В Партию вступлю. Хорошо бы здесь ещё стать кандидатом в члены КПСС.
  _________________________________________________________________________
  ¹ Жаканы и турбинки - разновидности пуль для охоты на крупного зверя.
  
   Надо поговорить с Начальником штаба и Комсоргом. Может, дадут рекомендацию. А ещё лучше, если бы тут приняли в коммунисты... А ты не хочешь?
  - Да я как то не думал об этом... Посмотри на меня. Ну какой из меня коммунист? На хрена вообще вступать в эту партию. Толку-то...
  - Не Аким... Ничего ты не понимаешь. В Союзе если ты коммунист, тебе везде зелёный свет. И по работе на руководящие должности ставить будут, и вообще перспективы там всякие... Мне брательник посоветовал если будет возможность, в армии коммунистом стать... А уж он-то плохого не посоветует.
  - Согласен Ваня... Конечно неплохо, когда за тобой стоит такая мощная организация. Только вот смотрю я на этих коммунистов, всё показуха какая-то... Слов и понту много... А тех, кто бы по настоящему за дело душой болел, - раз два и обчёлся. Похоже в кино только и остались...
  
  Борька 'Калмык', всё время рассказывал про степь и про то, как он пас баранов. Каждый раз одно и то же. Из всего рассказанного им больше всего меня поразило то, что на родине Бориса чай пьют с жиром и солью. Ужас какой-то. Этот напиток так и называется - чай по-калмыцки. Назвали бы уже бульоном, а то такое сочетание ингредиентов. Как-то, не очень вяжется с чаем.
  Иногда на посту Борька просто вырубался. Выпадал в осадок и всё тут. Сначала полсмены истории всякие рассказывает. И причём все про своих баранов. Почти вся его жизнь прошла в степи, на пастбищах. Может, конечно, бараны тоже заслуживают особого внимания? Но каждую смену об одном и том же. Хотя если разобраться... Какое может быть при такой жизни разнообразие? Нелёгкий монотонный труд, изо дня в день, в любую погоду. 'Степь да степь кругом...'
  Слушаешь его, уже не особо вдаваясь в смысл. Просто из уважения. Поддакиваешь, или спросишь что механически. Каждому ведь хочется, чтобы его услышали и поняли что у него на душе. Потом речь его становится бессвязной и полубредовой. Смотришь, а он уже с закрытыми глазами что-то лопочет. Ткнёшь его локтём в бок, мол: 'Боря не замыкай! Потерпи! Немного до смены караула осталось'. Он чтобы как-то отвлечься от сна, песни свои заунывные начинает напевать. Тоску нагоняет. Потом видно, что нет у него никаких больше сил, аж с ног валится. Говорит: 'Дай пять минут посплю!' А я что должен за него и за себя в четыре глаза по сторонам смотреть. Блин... И ничего не поделаешь с ним... И не 'колпак' ведь уже... А через пять минут его хрен разбудишь... Даже уловки типа: 'Проснись! Проверяющий идёт!', или 'Духи нападают!', на него почти не действовали.
  
  'Соловей', 'Кулеш', Юра Низовский, Аброр и Черногорцев в основном заступали дежурными по взводу, и из их призыва чаще всего на смене мне приходилось стоять с 'Козырем' - Олегом Маленко.
  Стоять в карауле с 'Козырем' было весело. Он оказался хорошим рассказчиком, в запасе у которого было много весёлых историй и анекдотов. Рассказывал он всегда очень эмоционально и мог усилить свои рассказы мимикой, интонацией и жестикуляцией. Развитое чувство юмора придавало его рассказам живости и задора.
  До армии Олег, как большинство ребят того периода советской истории, был обычным пареньком, получившим воспитание и образование не только в семье и школе. Основное влияние на становление 'Козыря' оказали улицы родного Владимира. Наличие исправительных учреждений близ Владимира и в нём самом, не могло не оставить своего отпечатка и на уличной шпане того времени. 'Козырь' являлся ярким представителем своего поколения. Самым любимым занятием 'Козыря' и его друзей была езда на мотоциклах по ночам. Он с увлечением и азартом рассказывал о мотоциклах, о многочисленных приключениях и переделках в которые ему и его друзьям доводилось попадать. Во время рассказов, глаза его светились почти разбойничьим блеском. И когда я слушал его, мне казалось, что какая-то часть меня несётся в это время по ночным улицам, в составе 'банды' мотоциклистов. Ветер дует в лицо, бешено ревут моторы железных коней. Вой милицейских сирен за спиной. Скорость, мощь, риск, свобода.
  - Слышь 'Козырь'? А ты помнишь как я по 'колпачеству', к вам в землянку по поручению Димана приходил, а ты докопался до меня?.. Помнишь, а?
  - Не а... Не помню...
  -Ты под грибком стоял. Я со стороны штаба иду. Темно уже было... А ты: 'Стой кто идёт!' Я отвечаю типа: 'Свои...Снабжение!.. А ты мне: Чё оборзел 'колпачара'! Какое на хрен снабжение?! Тут разведвзвод!' И ещё такой деловой, буром прёшь на меня... Как танк... В каске, в броннике... С берданкой своей на плече... А я думаю: 'Что делать?' Конфликтовать неохота. Хорошо замок ваш Жека вышел... Тебя немного урезонил...
  'Козыря' этот эпизод развеселил.
  - Да? А я что-то совсем не помню...- сказал он, смеясь. - Вот прикол-то!
  
  В общем говоря, на таких совместных дежурствах, каждый делился тем, что ему дорого и близко. Это помогало ещё лучше узнать друг друга. Да и сам по себе тот факт, что в охранении стоять доводилось в любую погоду, днём и ночью, в любом состоянии, позволял составить, довольно полное представление о каждом.
  У меня до армии самые яркие впечатления остались от занятий парашютным спортом, и я рассказывал своим друзьям о жизни на аэродроме 'Аранчи' что близ Ташкента, о прыжках и всяких историях произошедших там со мной, моими друзьями и знакомыми.
  Молодых солдат на боевое дежурство всегда ставили в паре с более опытными бойцами. Так они набирались опыта, и одновременно находились под присмотром. Понятное, дело, что днём, за время своих 'колпацких полётов' они очень сильно уставали, и если 'черпаки' и 'деды' днём могли прилечь отдохнуть, то молодым не то что прилечь, даже присесть без дела не удавалось. И никого не волновало, что ночью тебе ещё предстоит стоять на смене. Поэтому во время дежурств, часто приходилось наблюдать, как молодой солдат борется со своим сном, и если начинает побеждать последний, то старший товарищ пускал в ход разные способы приведения напарника в чувство. Как правило, набор средств, для того чтобы прогнать сон, был весьма обширен. От банальных окриков и одёргиваний, физических упражнений, лёгкого удара прикладом по каске, заливания воды из фляги за шиворот, до стрельбы из автомата, грохот которого помогал не только разбудить засыпающего, но и немного взбодриться самому.
  
  Конечно, с одной стороны, разница в положении была огромна, и в такой ситуации вполне естественно что 'колпаки' чувствовали себя не совсем свободно. Однако совместное дежурство давало возможность получше приглядеться к молодому бойцу и многое узнать о нём. Для 'колпаков' же это был шанс установить более человеческие отношения со старшими по сроку службы.
  Разговоришься с 'молодым', он про свою жизнь, ты ему про свою. И оказывается, что не такие уж мы все разные. Но слишком сокращать дистанцию нельзя. Чтобы молодой боец не расчувствовался, и не забил на службу, ему всё же следовало периодически напоминать, о его месте.
  
  
  Глава 17. 'Несмотря на то, что новый¹...'
  Однажды ясным летним утром прилетели вертолеты. Как обычно привезли почту, продукты, боеприпасы. Спустя какое-то время наш взвод был построен перед землянкой. Из штаба пришёл комбат - майор Прохоренко в сопровождении начальника штаба капитана Верховинина и незнакомого лейтенанта.
  - Взвод! Равняйсь! Смирно! - скомандовал Толик Соловьёв. - Равнение на середину! Товарищ майор, личный состав разведвзвода по вашему приказу построен!
  - Вольно! - ответил комбат, и проведя пустыми, усталыми глазами по строю солдат, продолжил: 'Разрешите представить - лейтенант Амелин. Прошу любить и жаловать. С этого момента он будет вашим непосредственным командиром'.
  Мы рассматривали незнакомца, стараясь внешне не выказывать своего интереса. Конечно, все сравнивали его с прежним командиром, и пока это сравнение было не совсем в пользу новичка. Это было понятно и закономерно. За два года своей службы Брянцев из молодого выпускника военного училища превратился в матёрого боевого командира. Но поначалу ему, наверное, тоже пришлось несладко. Ещё бы.
  Лишь вчера ты был курсантом, жил припеваючи в обществе таких же, как и ты сам безбашенных мальчишек. В тебя закладывали веру в то, что именно ты двигаешь страну вперёд в светлое будущее. Ты нужен своей стране, она уважает и ценит тебя! Перед тобой вся жизнь, полная романтики офицерская служба, дающая тебе перспективу, определённые гарантии, возможность сделать достойную карьеру. Разумеется, за всё это потребуется некоторая плата. Ясно,что жизнь военного это тяжёлый труд и не лишена известных тягот. Но ты готов пойти на это и убежден, что оно того стоит...
  И вот ты стоишь на пышущей жаром земле Афганистана перед взводом солдат, командовать которыми придётся именно тебе. Ты смотришь в их лица и не по-мальчишески серьёзные глаза пронзают тебя, не оставляя камня на камне от твоей вчерашней уверенности в своих возможностях. Но лиха беда начало. Тебе придётся доказать им и самому себе, что ты не зря носишь офицерские погоны. Пройдёт время, и ты сможешь не только называться, но и быть настоящим командиром взвода разведки.
  
  Лейтенант Андрей Амелин был почти одного с нами возраста. Ну может, всего на пару лет старше. С виду он не отличался особой крепостью телосложения. Ростом был немного выше среднего. В его лице было нечто детское. Возможно, причиной тому была его привычка немного поджимать губы в странной улыбке, почти как у Моны Лизы с картины Да Винчи. Во время процедуры знакомства с взводом было заметно некоторое волнение нового командира. Однако мне понравилось то, что он производил впечатление человека позитивного и дружелюбного. После того, как комбат передал полномочия управления нашим подразделением новому взводному, офицеры штаба удалились восвояси, оставив нас наедине с лейтенантом. Он кратко рассказал о себе и с помощью списка познакомился с личным составом взвода.
  Таким образом, новый командир приступил к своим обязанностям. Прошло ещё какое-то время, и он вполне освоился с отведённой ему ролью. На мой взгляд, он выбрал правильную тактику, для того чтобы установить с нами нормальные отношения. Не стал строить из себя великого военачальника и сходу завинчивать гайки, как поступают некоторые. Напротив, постарался присмотреться к каждому бойцу взвода, разобраться в ситуации и не совершать "резких движений". В принципе, организованность и
  _____________________________________________________________________________
  ¹Слова из песни: 'Мы входим на рассвете...'. Существовали две версии этой песни. В студийной версии пелось так: 'Командир у нас толковый - несмотря на то что новый!', а в другом варианте смысл был прямо противоположным и первая часть этой фразы звучала так: 'Командир у нас хреновый...'
  
  дисциплина разведчиков были на должном уровне. Это выгодно отличало разведвзвод от многих других подразделений. Управлять такими солдатами в обычной, гарнизонной жизни было несложно. Да и на боевых операциях большинству ребят опыта было не занимать. Каждый старался безупречно выполнять свои задачи. Достаточно было установить правильные отношения с сержантским составом, который без проблем управлялся с взводом и в отсутствие командира. Так что за лейтенанта Амелина можно было только порадоваться.
  Старший призыв разведчиков немного позабавило то обстоятельство, что в качестве личного оружия молодой офицер взял себе кроме автомата АК 74С со складным прикладом, ещё и пистолет с глушителем. Большинство офицеров батальона не брали пистолеты, ограничиваясь только автоматом, и этого, в принципе, было вполне достаточно. Однако офицерам разведподразделений по штату можно было взять пистолет с насадкой для бесшумной стрельбы. Штука, конечно, интересная, но вероятность её оправданного применения здесь была не слишком высока.
  - Похоже, считает себя офигенным боевиком, - говорили между собой разведчики. - И дался ему этот пистолет. Начитался, наверное, книжек про шпионов.
  Я же подумал, что мало ли бывает в жизни. При внезапном столкновении с дозором 'духов', или к примеру, если возникнет необходимость снять часового, бесшумность была бы очень полезна. И хотя во взводе было два автомата в комплекте с приборами для бесшумной стрельбы, ещё один ствол с глушителем не помешал бы. Убойная сила этого оружия правда была не ахти какая. Как-то раз мы стреляли по вбитым в землю танковым гильзам. Так вот этот 'инструмент' на расстоянии в метров семь не мог пробить даже одну стенку гильзы, оставляя на ней лишь вмятину. Но для того чтобы убить человека на близком расстоянии этого конечно хватило бы.
  
  Так как мы всё же являлись разведчиками, то когда подвернулся подходящий момент, не отказали себе в удовольствии ознакомиться с личным делом лейтенанта Амелина, хранящимся в штабе батальона. Из него нам удалось узнать некоторые детали о нашем командире, что в совокупности со сведениями, дошедшими до нас в устной форме, позволило составить более полное представление о нём. Оказывается, до поступления на разведывательное отделение КВОКУ¹, он прошёл обучение в Суворовском училище. Отец нашего командира занимал высокий пост в Вооружённых силах. Не удивительно, что он направил сына по своим стопам. Это характерно для военнослужащих на высоких должностях.
  Мне всегда было жаль детей, вынужденных при живых родителях жить и учиться во всяких интернатах, училищах, спецшколах в отрыве от родного дома. Воспитание, которое они получали там, я находил однобоким и далёким от реалий жизни. Каждодневная муштра и промывание мозгов, нередко воспитатели - солдафоны. Такими мне представлялись эти кузницы кадров. Я считал, что никакие Суворовские училища и прочие учебные заведения, надолго изолирующие человека, не могут заменить опыта, полученного на улицах обычных городов и посёлков, в самой гуще жизни. Это убеждение повлияло на весьма неоднозначное восприятие мною нынешнего командира. Многие из моих доармейских друзей были постарше чем наш взводный, тем не менее считались с моим мнением и относились ко мне как к равному. С одной стороны, я принимал лейтенанта Амелина как старшего по званию и статусу, но при этом относился к нему немного снисходительно. Позднее, какая-то часть меня, чувствуя определённую 'брешь' в воспитании командира, периодически бунтовала и вставала на дыбы. Это было больше
  ___________________________________________________________________________
  ¹КВОКУ - Киевское Высшее Общевойсковое Командное Училище.
  
  моё внутреннее ощущение. Как мне казалось, ему ещё не хватало жизненного опыта, умения оценивать ситуацию и связанной с этими качествами уверенности в правильности принимаемых решений. Но он находился в самом начале военной карьеры и здесь у него была очень хорошая возможность приобрести все это. Совсем другое дело те, кто поступал в Военные училища во время или после службы в войсках, в крайнем случае, после средней школы. Из них, как правило, получались командиры, знающие не только уставы и казарменные порядки, но и понимающие кое-что в обычной жизни.
  Толик Соловьёв, в отсутствие командира исполняющий его обязанности, и теперь продолжал фактически делать то же самое. Разница заключалась лишь в том, что на совещания в штаб батальона теперь ходил не он, а лейтенант, который после давал распоряжения 'Соловью' и командирам отделений.
  
  
  Глава 18. Сто дней до приказа.
  Много праздников и знаменательных дат отмечали в Советской Армии, одни официальные - государственные. Это, конечно, Новый год, 23 февраля - день образования Советской Армии и Военно-Морского Флота, 9 мая - День Победы, 7 ноября - праздник Октябрьской Революции и т.д. Были и такие, о которых на 'гражданке' ты и слыхом не слыхивал. Взять к примеру день военного химика и праздники практически каждой из военных специальностей. Но для солдата-срочника нет лучше праздника, чем очередной Приказ Министра обороны об увольнении отслуживших установленные сроки. Это событие говорило о том, что миновал ещё один этап службы, и ты на целых полгода ближе к заветному дню увольнения в запас. А если прошло последнее полугодие службы, то тут уж ты мог чувствовать себя практически гражданским человеком. Но чтобы сократить время ожидания заветного дембельского приказа, существовал в солдатской среде обычай вести обратный отсчёт за сто дней до означенного события. Вот и теперь 'деды' побрили головы наголо, а так как было лето, то 'черпаки' и 'колпаки' последовали их примеру. В общем, к неудовольствию 'дедов' весь взвод побрился наголо.
  
  - Что за дела! Вы-то какого хрена побрили бошки? - возмущались 'дедушки'. - Традицию нарушили! Теперь не разберёшь, кому из нас на 'дембель' отправляться!
  - Так мы без всякой задней мысли...Жара ведь...- оправдывались мы.
  - Не положено было вам... И 'колпаки' вон... Тоже учудили... Уроды...
  Ну поворчали 'дедушки' и успокоились, зато замполит батальона как увидел, что все разведчики пострижены под ноль, прозвал наш взвод бандой бритоголовых. По обычаю во время этой стодневки 'деды' отдавали своё сливочное масло 'колпакам', но некоторым из них всё равно было мало. Во время дежурства по столовой один из 'колпаков' - дневальных был замечен за тем, что подъедал остатки чужих харчей. Решили 'деды' отучить его от этой пагубной привычки. Усадили за стол, поставили перед ним полную тарелку каши и заставили съесть на время. Он съел.
  - Теперь кричи дневальным, чтобы дали добавки! - приказал ему 'Соловей'.
  - Я наелся...- угрюмо ответил тот.
  - Тебя не спрашивают, наелся ты или не наелся! Кричи урод, 'Рубону давай!'
  - Не хочу больше...
  - Ты что баран, не понял что ли?! Встал резче!
  Солдат повиновался.
  - Упор лёжа принять!
  Солдат подчинился.
  - Отставить! Не резко!
  После нескольких попыток быстро принять положение упора лёжа, солдату дали команду совершать отжимания.
  - Пятьдесят отжиманий! Резче!
  Солдат не смог выполнить сразу всё упражнение. Когда он валился от бессилия, его подхлёстывали ударом солдатского ремня по мягким частям тела. После того, как упражнение было выполнено, последовала команда.
  - Встать! Садись за стол!
  Соловей вновь приказал ему: 'Кричи, 'Рубону давай!'
  - Рубону давай... - произнёс боец, насупившись.
  - Что тихо так! Громче ори!
  - Рубону давай! - на этот раз солдат прокричал громче.
  Смесь обиженных ноток и приказного тона в его голосе вызвала приступ гогота у большей части присутствующих при этой процедуре. Ему ещё принесли добрую порцию каши.
  - Кушай, не стесняйся...Быстрее!
  Давясь, краснея от натуги и потея, боец съел и эту тарелку каши.
  - Кричи ещё!
  - Не могу больше!- взревел солдат.
  - А объедки со столов жрать можешь? Позоришь весь взвод! Ты чмо или разведчик?!
  - Разведчик...
  - Будешь ещё помои жрать?
  - Не буду больше...
  - Кричи 'Рубону давай!'
  - Не могу больше!...
  - Кричи я тебе говорю! - напирал 'Соловей', отвесив солдату довольно ощутимый подзатыльник.
  -Давай, давай! - невесело улыбаясь подбадривал бойца Кулеш. - Для матроса это пыль... Для разведчика тем более...
  - Рубону давай! - прорычал солдат, истекая слезами.
  
  Нам наблюдающим эту сцену было немного жаль бедолагу, но мы понимали, что эта воспитательная процедура была необходима. Не пристало человеку, тем более разведчику, питаться объедками, даже если ты очень голоден. Нельзя терять своё достоинство и так опускаться.
  Третья порция каши никак не помещалась в утробу проштрафившемуся бойцу. После продолжительных попыток поглотить содержимое тарелки, организм солдата не выдержал и изверг ранее поглощённое наружу.
  - Вот теперь, похоже, наелся... - спокойно сказал сержант. - Убери всё за собой! И если ещё раз я узнаю, что ты жрёшь объедки... Пеняй на себя! Понял?!
  - Понял...- полу ревя, полу рыдая, с обидой в голосе, ответил солдат.
  - Не слышу, боец!
  - Так точно, товарищ сержант! - сделав над собой усилие и сдерживая рыдающую дрожь в голосе, сквозь сжатые зубы выпалил разведчик.
  
  Однажды, когда в очередной раз мы с новым командиром взвода пошли на занятия по огневой подготовке, он попытался провести занятие в несколько нестандартной манере. Лейтенант поинтересовался, кто из бойцов может показать приемы перемещений во время огневого контакта. В принципе, он никого не принуждал. Никто из присутствующих не выразил желания демонстрировать свои навыки. Я вызвался и попытался показать то, что знаю. Сначала перебежка зигзагом пригнувшись. Затем выполнил кувырок вперёд через плечо, с выходом в положение для стрельбы с колена, выпустил короткую очередь в сторону условного противника, перекатился вбок, прополз метра три по-пластунски вперёд и оказался у позиции для стрельбы по мишеням, раскрыл сошки пулемёта и выпусти короткую очередь по мишени из положения лёжа. Потом посчитал, что этого достаточно на первый раз, встал, отряхнулся и вернулся в строй. Взводный скупо похвалил меня, однако никто из старослужащих больше не выказал желания демонстрировать своё умение. Лейтенант Амелин не стал особо упрашивать остальных и ограничился коротким занятием с молодыми разведчиками. Когда мы вернулись в расположение взвода, один из наших переводчиков - Хабиб, в присутствии других 'черпаков' высказал свои соображения по поводу моего поведения на стрельбище.
  - Зачем надо было 'жопу рвать' и ползать по земле как 'колпачара'. Из-за этого нас всех заставят скоро в пыли кувыркаться.
  
  Причём его претензия прозвучала не прямо мне в лицо, а как-то больше для того, чтобы обратить внимание остальных на этот факт. Мне не понравился его тон. Но замечание Хабиба натолкнуло меня на мысль о том, что порядки, утвердившиеся во взводе до моего прибытия, вероятно, регламентируют и эту область, а я со своей инициативой пошёл вразрез с заведёнными здесь традициями. Со стороны других моих соратников я не встретил никакого негатива. Правда, особого восторга тоже не было. Я высказал Хабибу своё несогласие, сказав, что не считаю боевую подготовку чем-то унизительным.
  - Если у тебя нет желания ползать и кувыркаться в пыли, - сказал я, - дело твоё. Тебя, по-моему, никто и не заставлял. А я не нуждаюсь в советах, и буду делать так, как считаю нужным.
  
  Хабиб ещё немного повозмущался, потом вроде успокоился. Я же для себя сделал вывод: в следующий раз не 'бежать вперёд паровоза' и внимательнее изучить правила и порядки, принятые во взводе. С самого момента моего перевода во взвод разведки я ощущал от Хабиба некую неприязнь. Мне казалось что он отнёсся к моему присутствию, и к тому, как ко мне относились 'деды' и солдаты моего призыва, несколько раздражённо, если не сказать враждебно. Уж не знаю, за какие 'заслуги'. Переходя в новое подразделение, я вовсе не ждал, что все поголовно будут рады мне. Тем не менее такое поведение Хабиба мне было не совсем понятно. Грубое выяснение отношений в этой ситуации представлялось мне излишним. Хотя у меня не было сомнений в своих силах, я не хотел доводить дело до откровенной вражды, и потому старался не реагировать на выпады Хабиба.
  
  Однажды он по-восточному деликатно затронул тему о том, что некоторые 'колпачили' не в разведвзводе, а потом пришли на всё готовенькое и теперь незаслуженно пользуются здесь авторитетом. Выпад в мой адрес был явным и очень чувствительным. После этого я сидел молча на кровати, стараясь не подавать виду, что он меня задел за живое, задумчиво курил и размышлял о том, как следует поступить если нечто подобное повторится. Несмотря на желание скрыть своё внутреннее состояние, оно похоже было написано у меня на лбу и ко мне подошёл Саша Ратников.
  - Да не переживай ты. Не обижайся на него. Он, в общем, парень неплохой. По правде говоря, сам-то он 'колпачил' не совсем так как мы... Хотя 'землячества' у нас как бы нет, в то время когда мы 'летали', он находился на особом положении... Его земляки не слишком напрягали, и обращались с ним помягче, чем с нами. Они готовили его переводчиком себе на замену, поэтому, когда мы 'шуршали', его частенько вызывали в штаб для перевода. Понятно, что вам доставалось не меньше нашего... Но не в этом дело. Короче... Не обращай внимания...
  Сашкины слова и поддержка помогли взглянуть на ситуацию под другим углом. Несмотря на то, что во взводе я был человеком новым, большинство разведчиков относились ко мне по доброму и не считали меня чужаком.
  
  Глава 19. Лето.
  Солнце пекло с каждым днём всё сильнее. Днём земля сильно нагревалась и даже в тени воздух был очень горячим. Ночью становилось прохладней, но уже через пару часов после восхода снова наступала жара. Мы часто выходили за пределы батальона. Пару раз в неделю проводились тактические занятия. Один-два раза в месяц выходили на засады. Иногда сопровождали офицеров штаба в Кишим и на заставы 'зелёных'.
  Новый командир взвода, естественно, выходил с нами. Хоть и ходил он налегке, - автомат плюс несколько магазинов с патронами да планшетник, прогулки по горам давались ему нелегко. Темп ходьбы был высок, и он часто останавливался, чтобы отдышаться. По тому, как он при этом загибался, было заметно, что его беспокоит печень. Сказывалась перенесённая в Туркмении желтуха. На тренировочных выходах можно было немного сбавить темп и дать командиру возможность передохнуть. Но при выходе на боевые сбавлять шаг или останавливаться без особой причины было нельзя. Новому командиру ничего не оставалось, как приспосабливаться и терпеть. При всём этом он имел неосторожность участвовать в офицерских попойках, которые нередко проводились у гаубичников. Было понятно, что алкоголь не самым лучшим образом влияет на ещё не восстановившуюся печень взводного. На последующих выходах мы неоднократно имели возможность убедиться в этом.
  Большинство офицеров, участвующих в этих мероприятиях, покидали территорию батальона разве что только для того, чтобы посетить дуканы Кишима, и ходить пешком по горам не входило в круг их обязанностей. Поэтому многие из них, сидя внутри периметра, раздавались вширь как на дрожжах. Некоторые из офицеров артиллеристов достигли в этом особых успехов, отъев себе такие задницы, что казалось, вполне могли бы заменить собой тягачи для перевозки своих орудий. Молодому офицеру следовало бы понять эту разницу и не гнаться за ними в количестве выпитой водки. Но, видимо, лейтенант считал, что лучший способ для установления нормальных отношений с офицерским составом батальона - это принести в жертву собственную печень и наплевать на боеспособность взвода, которая как и прочность цепи измеряется по слабому звену.
  
  Солдат, конечно, не может прямо указывать офицеру на его недостатки. Однако жизнь всё расставляет на свои места и очень скоро взводный внёс-таки коррективы в список своих приоритетов. Через пару месяцев службы он приспособился к жизни во взводе, темпу ходьбы, нагрузкам. Он всё также продолжал участвовать в офицерских посиделках, но, похоже, заметно убавил дозу, и когда возвращался обратно, был почти трезвым, не то, что поначалу. Зато я не припомню ни одного раза, когда бы я видел его обкуренным. Хотя, по правде сказать, среди офицерского состава тоже были любители покурить травку.
  Иногда случалось наблюдать занятную сцену, как несколько офицеров и прапорщиков во главе с замполитом батальона, образовав небольшой круг в каком-нибудь укромном, по их мнению, месте, забивают косяк и затем, опасаясь быть замеченными солдатами и воровато осматриваясь по сторонам, раскуривают его. Но на таком маленьком пятачке как наш батальон спрятаться от любопытных глаз было непросто.
  
  Солдаты в свою очередь тоже были не лыком шиты. Уже на утреннем построении батальона добрая часть личного состава была под воздействием чарса и смотрела на окружающий мир сквозь призму лёгкого кайфа. Самые 'продвинутые' по своим каналам добывали ханку - опиум сырец и вводили его себе внутривенно.
  Несколько 'дедов' из взвода разведки тоже подсели на это зелье. Шприцы и прочие необходимые для этого атрибуты доставали через связистов, у которых во взводе был медик и, следовательно, открытый доступ в санчасть. Во время одной из процедур мне тоже предложили попробовать. Я согласился из чистого любопытства. Мне ввели полкуба раствора. Ощущения были необычными. Именно эта новизна переживаний, по-видимому, и является причиной того, как быстро человек становится рабом наркотика. В большинстве случаев достаточно одного раза и ты на пожизненном крючке. К счастью в моём сознании сработал механизм самосохранения. Я почувствовал, как растёт желание снова испытать эти ощущения. Это меня испугало и насторожило. Я подумал, что от этого 'удовольствия' лучше держаться подальше и когда мне предложили уколоться во второй раз, я ответил вежливым отказом. Очень отрадно то, что из нашего призыва никто не поддержал эту нездоровую традицию. Как-то раз мы между собой делились своими соображениями по этому поводу.
  - Да ну её на хрен... Это же настоящая отрава! Потом с неё хрен соскочишь...
  - Мало того... Чтобы кайф поймать, всё время дозу увеличивать надо.
  - Аким, вот ты попробовал и что? Как ощущения?
  - Приход - прикольная штука... Как-будто тёплая волна поднимается от ног до самой головы, а в голове как будто взрыв, мягкий такой. Как большой мыльный пузырь внутри головы надувается... И потом... Пух! Лопнул как будто! Тепло и расслабление по всему телу...
  - И что дальше?
  - Не знаю, дальше я ничего такого особенного не почувствовал. Голова вроде нормально работает. Просто охота лежать и не двигаться. И главное, в сон, как после чарса, не клонит.
  - Ага, вот и я смотрю на них. После дозы лежат, даже головой повернуть им в лом...Как крокодилы или удавы какие-то... Только глазами водят, если надо посмотреть в сторону...
  - А ещё знаете, какая фигня! Потом, когда в туалет пойдут, присядут на очко и долго-долго могут сидеть там, да так ничего и не высидеть. Вроде и желание есть...
  - Желание есть, да только личинка не откладывается!
  Все рассмеялись.
  - Не! Это всё фигня! Самое стрёмное то, что привыкаешь к ней быстро, а бросить потом может и не удастся. Дозу будешь увеличивать и, в конце концов, подохнешь где-нибудь в туалете от передозировки... Я про наркоманов до армейки по телику смотрел. Жуть вообще. Если вовремя не уколются - болеют, мучаются.
  - Это у них ломкой называется... Ну, как кумар¹ из-под чарса, только во много раз сильнее. А если вовремя не уколоться - тоже 'вилы'. Можно от этих ломок и умереть... Короче, по любому - мрачная это штука.... Здесь она дешёвая и доступная, а если не соскочишь? В Союзе где брать будешь? Там она бешенных бабок стоит, да ещё и статья есть за наркоманию.
  - Даже если не попадёшься, на каждую дозу деньги нужны. Доза растёт, денег больше надо. А где их взять? Из наркомана работник никакой. Вот и остаётся один выход. Сначала из дому всё продашь за бесценок, всем родным кровь выпьешь. Потом воровать пойдёшь, рано или поздно попадёшься и загремишь на нары. Короче, перспектива невесёлая: или тюрьма, или смерть от передоза.
  - Да ну её к лешему! Лучше вон травку спокойно курить. Она хоть развеселит и ломок
  ___________________________________________________________________________
  ¹Кумар - то же что и наркотическая ломка.
  
  почти никаких нету... А в Союзе потерпишь немного и забудешь про неё.
  - У нас в Ташкенте купить 'дрянь' не проблема. Хотя статья за неё тоже есть, курят на каждом углу. Есть те, кто её продаёт. Их барыгами называют. Один пакет червонец. На пять папирос...
  - В Союзе эта трава вообще на фиг не нужна. По мне лучше водки выпить - и настроение поднимает, и в свободной продаже всегда есть.
  - Да, это точно. Только и здесь главное не увлекаться. Спиться тоже ведь недолго.
  - Ну да. Дурное дело - нехитрое...
  
  Пару раз когда к нам в руки попадал опий, мы курили его. При раскуривании опия, я лично не ощутил явного дурманящего воздействия на восприятие окружающей действительности. Сознание оставалось ясным, но нервное и физическое напряжение опий снимал ощутимо. По запаху опиумный дым напоминал жаренный арахис. Для раскуривания к кусочку опиума прикладывали раскалённый до красна шомпол, выделяемый при этом дым втягивали в лёгкие через скатанные из бумаги тонкие трубочки.
  
  Дефицита в воде в батальоне не было. Родник, находящийся на нашей территории, давал возможность в любое время иметь в своём распоряжении чистую горную воду.
  На заставы Окопную и Двугорбую воду возили в больших прицеп-цистернах. В банные дни личный состав, нёсший вахту на заставах, спускался вниз для того, чтобы помыться и постирать одежду.
  Возле позиций нашего взвода протекал арычок с прохладной водой. У кого-то из 'дедов' родилась идея выкопать на его пути небольшой бассейн. Сказано - сделано! Выкопали яму примерно полтора на два с половиной и глубиной метра полтора. Стенки и дно бассейна покрыли прорезиненным тентом, чтобы не поднималась глиняная муть. Как только выдавалось свободное время, мы приходили к нашему маленькому водоёму и радовались как дети возможности поплескаться в нём. В жару плюхнуться в прохладу горной воды было настоящим блаженством.
  
  В один из летних дней наши неугомонные 'деды' вдруг вспомнили, что наступил день Ивана Купалы. В этот праздник принято обливаться водой и купаться в открытых водоёмах. Во время послеобеденного затишья большая часть солдат второго года службы преспокойно возлежали на своих кроватях. Одни спали, другие просто отдыхали, а третьи играли в карты и нарды. 'Куля' и Юрик Низовский забежали в землянку с вёдрами воды и с размаху окатили всех отдыхающих. Те, кто до этого спали, не поняв спросонья, в чём дело, удивлённо хлопали глазами и ошалело глядели по сторонам.
  - С праздником! - радостно прокричал 'Кулеш'. - Сегодня же день Ивана Купалы! - и, не дожидаясь реакции остальных, задорно добавил: 'Пойдём, связистов поздравим!'
  Хотя в этот момент я немного посочувствовал связистам, мне стало любопытно и я присоединился к делегации. Мы забежали в землянку связистов и принялись обливать водой всех находящихся там солдат. Потом заметили спящего на своей кровати Лёху по прозвищу 'Лепендря'. Он спал и не слышал, что происходит вокруг. Куля и Юрик заговорщицки переглянулись, подошли к его кровати. За углы простыни они приподняли Лёху с кровати, мы подхватили его и как мумию вынесли из землянки. Уже снаружи помещения, Лёха проснулся. Не понимая, что происходит, он смотрел на наши зубоскалящие рожи и пытался сообразить, что бы всё это означало. Но поскольку никто из нас не торопился открывать Алексею своих намерений, он начал проявлять признаки беспокойства. Выражение его лица и неуклюжие попытки осознать суть происходящего ещё больше забавляли нас, вызывая приступы хохота.
  - Не ссы, Капустин! - сквозь смех говорит ему Кулешин Николай. - Люлей дадим, отпустим!
  Наконец, мы благополучно добежали до нашего мини-бассейна. Раскачав бедолагу и пропуская мимо ушей возражения жертвы, по-видимому, уже связавшей все элементы происходящего в одну логическую цепочку, мы на три счёта вместе с простынёю бросили его в холодную воду.
  
  Едва показавшись над поверхностью воды и получив возможность вновь открыть рот, Лёхина башка разгневано произнесла: 'Мать вашу! Уроды! Что делать больше не хрена!'
  - Так ведь праздник! - чуть не плача от смеха, ответил ему 'Кулеш'.
  - Какой ещё на хрен праздник?! - выбравшись из водоёма, отжимая простыню, фыркая и совершенно не разделяя нашего веселья, с досадой спросил Лёха.
  - День Ивана Купалы!
  - Ну и что? Может мне нельзя купаться... - не унимался Алексей.
  - Да ладно тебе, Лёха...
  - Я может... Я блин, и без этого болею!
  - Ну, тады ой! - деланно сконфузившись, ответил ему Николай одной из своих коронных фраз, которых в запасе у него было превеликое множество.
  
  Коля вообще был шутник и балагур, знал много анекдотов и поговорок и часто использовал цитаты из них. Он очень любил подтрунивать над Митькой. Особое удовольствие он получал, пощипывая Митьку за бока и живот. Летом в жару все, кто не был занят службой, как правило ходили с голым торсом. Митька был немного полноват, так и хотелось ущипнуть его за жировую складку. Бывало, сидим в кубрике, Митька мимо проходит, Николай ему: 'А ну-ка Митро, поди-ка сюда'.
  - Зачем?
  - Иди иди... Сын мой вчерашний... Да не ссы ты... Что-то скажу...
  - Та не, Коля... Некогда мне...- отнекивался Митька с характерным украинским акцентом.
  - Иди, я тебе говорю...
  Но как только он подходил к Николаю, тот начинал щипать его за пухлое тело. При этом Митька смешно ойкал и ахал, а мы весело хохотали, глядя на то, как он жалобно причитая, тщетно пытается убежать от Коли.
  - Ёй, Коля! Ёй! Ну больно же! Пи..ец! Я е..у! Я х..ею! Та ну хватит уже! Шо больше некого мучить?!
  - Так ведь ни у кого больше такого сала нет! Ты что это такой жир накопил? Тело как у бабы стало... Вот и охота тебя пощипать...
  - Та больно же! Ёй, Коля! Ёй...
  - А это что у тебя ещё за прыщи тут повыскакивали, а? Подцепил что-ли какую-то заразу венерическую? - смеясь над Митькиными неуклюжими попытками к сопротивлению, спрашивал его Николай.
  - Та не... То чирики от комаров...- жалобно блеял Митька под дружный гогот всех наблюдающих эту сцену.
  
  К слову сказать, 'Куля' обладал удивительной способностью отвешивать фофан. Оттянув мизинец одной руки, он мог ударить им с такой силой, что даже при нанесении по колену оппонента неизменно приводило к образованию синяка.
  
  Переводы из полка в наш батальон были обычным делом. Правда, не припомню, чтобы кого-то из солдат переводили из Кишима в Файзабад, разве что, когда на лечение в полковой лазарет отправляли. Один из 'колпаков' - Лёша из Белоруссии, начал вдруг стремительно терять вес и за короткий срок стал похож на 'жертву Освенцима'. Его отправили на лечение в полк. Примерно через месяц - полтора он вернулся оттуда заметно преобразившись. Оказывается у него обнаружили амёбиаз, и вот эти самые амёбы сидели в его печени не давая парню нормально жить. Лечение в полковом лазарете оказалось весьма эффективным и солдат выздоровел.
  Но иногда проиходило наоборот. За какие-то провинности несговорчивого солдата переводили подальше от высокого руководства. Вот надоест офицерам в полку воспитывать солдата, так они отправят его куда подальше, чтобы не мозолил глаза, и проблема вроде как решена. Кишим в полку как раз и считался таким местом. Самых отпетых нарушителей спокойствия полковое командование отправляло сюда, в третий батальон.
  
  Прислали как-то раз одного такого в восьмую роту. Поговаривали, будто неисправимым залётчиком считался в полку. Так вот и оформили его именно в восьмую роту, где офицеры солдатам ни вздохнуть, ни пёрнуть без команды не давали. У меня в этой роте было несколько земляков. С новым призывом прислали ещё одного паренька-узбека, тоже из Ташкента. Мы с ним иногда общались при встрече. Хоть землячества в батальоне не было, а всё же приятно поговорить с человеком, живущим там же, где и ты. Да и сам паренёк таким ладным оказался. Ростом выше среднего, широкоплечий и мускулистый. Лицо открытое, взгляд прямой. Скромный и немногословный. Из беседы с ним я узнал, что на гражданке он занимался боксом. Да... Маховики у него были не маленькие.
  
  Однажды на утреннем построении батальона комбат Прохоренко завёл речь о том, что не потерпит никаких проявлений 'дедовщины' в батальоне. Он объявил всему батальону, что в восьмой роте имел место некий подобный факт.
  - Недавно перевели к нам из полка солдата,- продолжал комбат. - Там он служить нормально не хотел, так и тут пытается устанавливать свои порядки! Ну-ка выходи сюда, красавчик! - крикнул с трибуны комбат, устремив свой взор в ту сторону, где была построена восьмая рота.
  Из строя вышел солдат и неторопливо направился в сторону трибуны, на которой расположились офицеры управления. Этим солдатом как раз и оказался 'дед-залётчик', переведённый в восьмую роту из полка.
  - Бегом, солдат! - прикрикнул на него комбат.
  Тот припустил ленивой трусцой, всем своим видом стараясь показать, что не намерен ходить на цырлах перед кем бы то ни было. А вид у него был, прямо скажем, не самый завидный. Когда он остановился перед трибуной, по приказу комбата снял панаму и повернулся лицом к батальону, по строю прокатилась серия удивлённых высказываний, общий смысл которых сводился примерно к следующему: 'Ну ни хрена себе! Он что, под паровоз попал что ли?!'
  И действительно на лицо этого солдата невозможно было смотреть без содрогания. Оно было кем-то мастерски разукрашено и представляло собой один сплошной синяк.
  - Интересно, кто его так угадал? - адресовал свой вопрос в никуда 'Козырь'.
  Комбат продолжил: 'Вот полюбуйтесь на него! Без году неделя в батальоне, а уже культивирует тут неуставные отношения!' Комбат выдержал паузу, дабы все имели возможность получше рассмотреть вызванного.
  Пока ещё сложно было понять, как 'культивация неуставных отношений' могла привести к такому неожиданному результату. Судя по всему, это было побочным эффектом.
  - Вот только не на того нарвался! - наконец расставил все точки над i комбат. - 'Молодой'-то не промах оказался! Дал ему как следует!
  Он вызвал и того, кого имел неосторожность задеть наш герой. Им оказался как раз тот паренёк - 'колпак', мой земляк из восьмой роты.
  - Берите с него пример! - вдохновенно продолжал комбат, видимо, обращаясь к молодому пополнению. - Не давайте себя в обиду!
  
  Солдат, прибывший из полка, хоть и был 'дедом', но считался пока ещё чужаком. Однако ему, по всей видимости, не хватило благоразумия для того, чтобы осмотреться и немного пообтереться на новом месте. Скорее всего, он поспешно принялся восстанавливать утраченный в результате перевода статус, но малость переоценил свои возможности, выбрав для этого не совсем подходящий объект. И в данном случае мы имели возможность наблюдать результат его стратегической ошибки. Я же испытывал чувство гордости за земляка.
  
  Примерно в это же время к связистам из полка прислали нового бойца. Он был моего призыва и должен был стать механиком-водителем БМП-1 КШ . Эта машина находилась в капонире перед взводом связи. Хотя она и была сделана на базе БМП, пушка у неё отсутствовала, зато имелась огромная телескопическая антенна.
  Переведённого солдата звали Вова Панасюк, родом он был из Одессы. Для краткости его стали называть 'Панас'. Он быстро нашёл общий язык со связистами, а потом и с нами. Очень скоро выяснилось, что 'Панас' большой охотник до любой возможности кайфануть. В батальоне было принято свободно делиться своим 'счастьем' с друзьями и знакомыми из других подразделений. И связисты, будучи нашими соседями, часто захаживали к нам, да и мы к ним. Вот на этой почве и познакомились мы с 'Панасом' поближе.
  
  Однажды зайдя в землянку к связистам, я обнаружил 'Панаса' в очень расстроенных чувствах. Слушая на старом кассетнике композицию Владимира Кузьмина 'Моя любовь', он сидел с такой убитой физиономией, что я поначалу даже испугался за него.
  - Ты что Вован такой грустный? - спросил я. - Умер что ли кто?
  - Послушай, какие слова...- он кивнул в сторону магнитофона.
  - Нормальные слова, - согласился я. - так ты из-за песни такой расстроенный что ли?
  - 'Ты промелькнула и исчезла в вышине, звезда моя в прекрасном сне...' - повторил он за исполнителем. - Это ж надо так написать... Вот прикинь, Аким, есть у меня одна знакомая девушка. Просто мечта... Люблю её... Письма ей пишу... А она мне - 'Не пиши больше. Нет между нами ничего...'
  Вовчик был под плотным кайфом и, по-моему, просто упивался своим несчастьем.
  -Так вы с ней встречались? - пытаясь разобраться в ситуации, спросил я. - Она тебя ждать обещала? В верности клялась? А теперь раз и 'от ворот поворот', так?
  - Да нет... Я за ней на гражданке пытался ухаживать, но она была такая... Такая понимаешь... - Вовчик взметнул свой печальный взгляд в потолок землянки. На его глазах наворачивались слёзы. - Вот как Кузьмин поёт... Как 'Звезда', понимаешь?
  - Нет, Вован, не понимаю. Вот если бы она тебя ждать обещала, а потом кинула... Тогда 'вилы', конечно же. Да и то... Что грустить-то. Вообще не понимаю тех, кто из-за баб переживает. Вешаются, стреляются... Уроды... В Союзе этого добра! Или что у вас в Одессе девчонки перевелись что ли? Вот вернёшься из Афгана, они ещё за тобой табунами бегать будут. Тем более не было между вами ничего такого. Стоит ли так убиваться?
  - Ничего ты Аким в чувствах не смыслишь. Ты вообще сам-то кого-нибудь любил?
  - 'Как же, как же! Помню было дело... После бани, да на колокольне...' - ответил я цитатой героя анекдотов поручика Ржевского. - А вообще Вован... Шёл бы ты в Африку... Если хочется поплакать - поплачь... Может полегчает...
  
  Спустя несколько дней, когда я вновь наведался к связистам, Вовчик был в бодром расположении духа. Как и в прошлый раз, магнитофон надрывался голосом Кузьмина, однако 'Панас' был спокоен и собран.
  - Здорово, Аким...- поприветствовал он меня.
  - Привет. Как ты?
  - Нормально, - ответил он, и после непродолжительной паузы добавил, - Ты был прав... Что я себе больше не найду девчонку что ли? Не буду больше писать ей... Пусть живёт своей жизнью.
  - Ну вот - совсем другое дело...
  Теперь жалостливый голос тёзки 'Панаса' - Кузьмина уже не задевал мужественное сердце солдата. Тем временем певец дошёл до заключительной строки своего творения: 'Тебя увидел я как белую звезду, что светит нам в вечерней синей мгле...'.
  Тут Вован совсем разхулиганился. Грубо передразнив исполнителя этой действительно очень красивой композиции, он повторил последнюю строку, вставив вместо слова 'звезду' нечто совершенно неприличное, и после выключил магнитофон. Я был, слегка шокирован этой вольной импровизацией 'Панаса'. Найдя дальнейшее своё присутствие в землянке связистов лишённым смысла и сославшись на дела, я побрёл восвояси размышляя о бренности всего в этом мире: 'Да... Противоречивое всё-таки существо - человек... Загадочное...'
  
  
  
  
  
  Глава 20. Насущное.
  Чем живёт обычный солдат? Это конечно, прежде всего мысли о доме, о возвращении со службы, о родных и друзьях. Я вёл переписку с друзьями по аэроклубу и техникуму, в котором учился, ребятами со двора и сослуживцами из учебной части. Дима Чепланов - мой друг по аэроклубу, служил в ГСВГ. Писал, что всё у него в порядке, служба интересная. Он бывал в разых городах Германии. Сообщил, что однажды в госпитале повстречал ещё одного нашего общего друга Витьку Чуприна, и у него тоже всё в норме. Юра Синицкий поступил в Рязанское десантное училище, и мы периодически обменивались письмами. И Дима, и Витя, и Юра, и я, занимались парашютным спортом под руководством Вячеслава Романовича Коновалова. Ещё один мой друг и однокашник по технарю - Дима Воробьёв тоже служил в Афгане. Он находился в провинции Газни, а службу проходил в войсках специального назначения. Кстати говоря, до того момента как я познакомился с Димой Чеплановым и Димой Воробьёвым, они учились в одном классе. Как говорится - 'Земля круглая, а Ташкент маленький...' Ахметшин Фаиль, с которым мы обучались в одной учебке и попрощались ещё на пересылке перед отправкой в Афганистан, теперь тоже проходил службу в разведвзводе. Как и предполагалось изначально, его часть дислоцировалась в провинции Мазари - Шариф. Он прислал мне фото где с бойцами своего взвода он позирует на фоне БэТээРа. Письма из дому приходили регулярно.
  Моя сестра писала о доме, маме, сестрёнке Лилии. Жаловалась, что сестрёнка никого не слушается и всем дерзит. Лильке исполнилось двенадцать лет - переходный возраст. Будучи подростком, я часто был вынужден заниматься её 'воспитанием'. Папа с мамой с утра до вечера работали. Отец был неплохим отделочником и после рабочего дня шёл подрабатывать у частных клиентов, или как тогда говорили - левачил. Мама посменно работала штамповщицей в громыхающем многотонными прессами цеху на одном из заводов Ташкента. Поэтому воспитанием 'нашей младшенькой' зачастую приходилось заниматься мне. А так как я был старше её на восемь лет, общих интересов у нас почти не было. Обременённый обязанностью смотреть за ней, я воспринимал её скорее как обузу. Иногда я, правда, помогал ей с уроками, потом разрешал пойти на улицу погулять во дворе с подругами, периодически поглядывая, как она там.
  Мои методы воспитания сестрёнки не отличались особой изысканностью. Называл я её просто - 'Пилюля'. Так как почти всё свободное время я проводил на улице среди пацанов, где в ходу были простые и часто грубые модели взаимоотношений, эта же схема почти без изменений автоматически применялась мною и к младшей сестре. Если она что-то делала вразрез с моими тогдашними представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо, я долго с ней не церемонился. Когда мои указания не выполнялись быстро и чётко, я обходился с ней довольно беспардонно. Подзатыльники и лёгкие пинки под зад, не говоря уже о грубых окриках, были обычным делом. Правда, матом при ней я никогда не ругался. Она же после пищала и жаловалась на меня родителям. Когда отец становился свидетелем моих воспитательных усилий, он ругал меня.
  - Почему ты так обращаешься со своей сестрёнкой? Не стыдно тебе? Набрасываешься на неё как коршун! Ты же старше её, должен помогать ей, а ты ведёшь себя как Пиночет!
  
  Я же считал, что поступаю правильно. Пусть другие с ней цацкаются и потакают её капризам, а мне эти 'телячьи нежности' ни к чему. Зато во дворе и вообще на улице она находилась под моей защитой и покровительством. Никто не рисковал обижать её. зная, что придётся иметь дело со мной. Разве что старшие подружки. Но они делали это хитро, без применения физической силы, а вмешиваться в 'девчачьи' интриги было ниже моего достоинства. И вот теперь, когда папы не стало, а спустя полтора месяца после его смерти я ушёл служить в армию, сестрёнка в полной мере проявляла свой бунтарский характер, бросая тем самым вызов окружающим. Старшая сестра и мама, конечно, по моим понятиям слишком мягко обращались с ней. Ну да ничего, когда вернусь, будет у меня ходить по струнке. Так, только в несколько преувеличенном виде, я и писал в своих письмах домой, обращаясь к старшей сестре: 'Гуля, передай Лильке, если не будет слушаться маму и тебя, плохо учиться в школе, приеду - зарежу!' Такое резкое заявление хоть и звучало очень угрожающе, было заимствовано мною из одного ходового в то время анекдота: 'Солдат пишет письмо домой. Мама, купи, пожалуйста, собаку. Назови её 'Сержантом'. Приеду - зарежу!'
  
  Как ещё, находясь далеко от дома, я мог повлиять на нашу 'младшенькую'? Может, прочитает ей Гуля письмо, и та задумается - поменьше будет выпендриваться. Мало ли чего там с братом приключилось в этом Афгане? Вдруг что-то в голове переклинило.
  Позднее я, конечно, понял, что всем девочкам, особенно в этом возрасте, нужны совсем не жёсткие меры. Для того, чтобы из девочки выросла настоящая женщина, способная стать хорошей матерью и женой, понять, что такое настоящее чувство и передать это своим детям, больше всего необходимы любовь, внимание и забота родителей. Особенно со стороны отца. Эх, если бы папа был жив, всё возможно было бы иначе...
  
  Мой отец был очень простым и добрым человеком. Физически крепкий, с располагающей внешностью и открытым лицом. Он всегда был против любого проявления насилия и грубости, и все вопросы старался уладить миром. Звали его Амза. Соседи по дому очень уважали отца и называли Аркадием.
  Отец родился в Крымском селе Отаркой, недалеко от Бахчисарая. Ко времени начала Великой Отечественной войны он успел закончить четыре класса. Потом жизнь в оккупации, тревожные дни и ночи войны, бомбёжки, артобстрелы.
  Весной 1944 года советские войска освободили Крымский полуостров от немцев. Всё крымско-татарское население было обвинено в пособничестве фашистам и по приказу советского руководства выселено из Крыма. Людей посадили в товарные поезда и отправили в Казахстан и Среднюю Азию. Также из Крыма депортировали армян, греков и некоторые другие народности. Отцу тогда было четырнадцать лет. Он был самым старшим из пятерых детей. Второго брата звали Ариф, сестёр - Алиме, Мергем и Мева.
  
  Папа рассказывал, что ехали очень долго в тяжёлых условиях. В дороге люди начинали болеть, нехватка воды, антисанитария, малярия, тиф. Самые неприспособленные - старики, дети умирали. Во время остановок не всегда была возможность похоронить умерших.
  Семью отца поселили в бараках в Ташкенте, в районе, неизвестно почему называемом 'Театральная'. Позорное клеймо изменников родины было причиной неприятия крымских татар со стороны местного населения. Но никуда не денешься, надо было научиться жить и в этих условиях, найти своё место, невзирая на все трудности. Однако не всё проходило гладко и не всем хватало выдержки, чтобы не поддаться на провокации. Молодёжь часто вступала в серьёзные конфликты с представителями местных группировок. Доходило и до поножовщины.
  
  Но мир не без добрых людей. Конечно, были и те, кто мог за этой политической акцией разглядеть и почувствовать трагизм ситуации. Эти люди по возможности старались помочь вынужденным переселенцам и, несмотря ни на что, проявляли понимание и человечность. Эта поддержка была очень ценна и необходима.
  Органы госбезопасности того времени продолжали работу по выявлению среди переселенцев пособников немцев. Мой дед Асан происходил из зажиточной семьи. В молодости он был известным в Крыму борцом. Несмотря на небольшой рост, обладал огромной физической силой, мог даже подковы гнуть. Его призвали на службу в Российскую армию и он воевал ещё в Первую Мировую. В составе своего подразделения попал в окружение в Карпатах, после чего пробыл в Австрии семь лет в качестве военнопленного. Отец рассказывал о случае, который произошел с дедом после пленения и говорил о его физической силе. Однажды, когда он выполнял порученную ему работу, мимо проходили семеро подвыпивших немецких солдат. Заметив моего деда за работой, они решили развлечься и начали подтрунивать над ним. Поначалу он пытался избежать конфликта, но солдаты не унимались. Они явно не ожидали того, что этот 'коротышка' может оказать им сколько-нибудь достойное сопротивление. Кончилось всё тем, что дед хорошенько отделал всех семерых. Однако у них хватило ума пожаловаться на него своему начальству.
  
  В комендатуре немецкий офицер попросил деда назвать имена его пособников принимавших участие в избиении солдат. Дед ответил что был один. Офицер не поверил и переспросил у потерпевших, стоявших в шеренгу, здесь же в кабинете, так ли всё было на самом деле. Солдаты подтвердили слова деда.
  - Плюнь каждому из них в лицо и возвращайся к своей работе! - приказал офицер деду. Дед, будучи человеком простым и исполнительным, так и сделал. После пленения дед был отдан батраком в одну австрийскую семью, где пробыл ещё несколько лет. Дед говорил о том, что хозяева относились к нему хорошо. Когда же пришло время возвращаться домой, отец семейства предлагал ему остаться жить у них и даже хотел выдать за него одну из своих дочерей, ведь дед тогда был ещё молодым. Но дед вернулся на родину, где уже царили новые порядки.
  За семь лет жизни в Австрии он неплохо овладел немецким языком. Когда же село, в котором жила семья отца, оккупировали немцы, деда часто вызывали в немецкий штаб для перевода. После депортации это послужило поводом для нападок в его адрес со стороны НКВД. Односельчане вступились за деда. В своих показаниях они говорили, что, напротив благодаря деду многим жителям окрестных сёл удалось избежать проблем в отношениях с немцами. Отец рассказывал, что крови деду тогда попили много, но, в конце концов, не нашли за что зацепиться. Почти сразу после переселения мать моего отца умерла от болезни.
  Прошло ещё немало времени, прежде чем с крымско-татарского народа официально сняли статус спецпереселенцев, а затем и ярлык предателей и изменников родины.
  
  Моя мама - Селиме, родилась в Тамбовской области. Хотя их семья не была такой уж богатой, их раскулачили и они решили уехать оттуда. В 1938 году её родители с пятью детьми переехали в Крым. Отец моей мамы - Хусаин построил небольшой дом на окраине Симферополя. Он устроился рабочим на кожевенную фабрику. В 1941 году мама должна была пойти учиться в школу, но началась война. Старший брат мамы Алимжан был связан с партизанами и скрывался от немцев. Когда Советские войска выбили немцев из Крыма, он сразу же ушёл добровольцем на фронт, служил в танковых частях.
  Мама с семьёй тоже была депортирована в Узбекистан. Она рассказывала, что ехали в теплушках почти месяц. Еды и воды не хватало. Вдобавок к этому 'переселенцы' были беззащитны перед болезнями из-за антисанитарии и ослабленного иммунитета. В дороге умерла родная тётя мамы. Привезли их в посёлок Баяут Андижанской области. Через год мамин отец заболел и умер. Примерно в это же время пришло известие о том, что старший брат Алимжан, ушедший на фронт, погиб где-то в Прибалтике - не то в Латвии, не то в Литве. Мамину маму звали Бадгиджамаль. Она осталась одна с четырьмя детьми на руках. Еды не было. Голод и болезни. Варили лебеду, и если повезёт, картофельные очистки. Хлеба давали мало и он был очень низкого качества, больше похож на клейстер. Старшая сестра Майсара работала на хлопковых плантациях. Мама с младшим братиком Ибрагимом бегали к ней и иногда их кормили тем, что готовили для хлопкоробов. Мама рассказывала, что им приходилось побираться. Благо находились добрые люди и помогали им. Обуви не было, ноги обматывали тряпьём. Мамина мама почти всю еду отдавала детям, очень похудела, ослабла и в 1947 году умерла от истощения.
  
  Маму и её братишку определили в разные детские дома, потому что братишка был ещё дошкольником. В детском доме мама заболела тифом. Её положили в больницу. Однажды, когда директор детдома пришёл навестить её, ему сказали, что она умерла. Он решил забрать тело, чтобы похоронить по-человечески, а не в общей могиле. Она находилась в сарае для умерших среди других покойников. Когда сарай отворили, оказалось, что мама жива. Была зима, мама сидела среди покойников, съёжившись и дрожа от холода. От переохлаждения у мамы развился повторный тиф.
  
  Мамина старшая сестра - Майсара уехала на работу в Ташкент. Через какое-то время мама, которой тогда было лет тринадцать, тайком покинула детский дом и поехала в Ташкент искать сестру. Когда она, наконец, нашла её, оказалось что та работает на Ташкентском текстильном комбинате. Мама ходила на комбинат несколько дней и просила, чтобы её тоже приняли на работу. Так как она была совсем ещё ребёнком, ей сначала отказывали, но в конце концов приняли посыльной. Позже она стала работать на текстильном производстве. Сестра жила в бараках на Театральной, и мама поселилась там же. Здесь же были расселены и спецпереселенцы из числа крымских татар. Спустя некоторое время мама познакомилась с отцом.
  
  Ещё один из маминых братьев Сабир пропал тогда из поля зрения. Лишь спустя почти четверть века мама с сестрой разыскали его. Он был в бедственном положении, без документов и практически без средств к существованию. После того, как он нашёлся, жил у нас дома, пока ему не выхлопотали комнату в общежитии. Мне было тогда лет пять, но я хорошо запомнил его. Он был добрым человеком, с загорелым и испещрённым сетью глубоких морщин лицом, что говорило о том, какой непростой была его жизнь. От него всё время пахло махоркой и перегаром. Дядя Сабир часто мастерил для нас - детей разные игрушки: для кукол моих сестёр кроватки из фанеры, плетеные колечки из проволоки и другие мелочи. Младший брат мамы Ибрагим нашёлся только в семидесятых годах. Жил с семьёй в городе Горький. Это лишь небольшой фрагмент из истории моей семьи, но если задуматься у каждого из ныне живущих на Земле людей, есть своя история, и часто не менее драматичная.
  
  Какой бескомпромиссной порою бывает жизнь. Какие трагические, ужасающие события происходят в судьбах целых поколений, народов и отдельных людей. Часто обстоятельства вламываются внезапно, на корню сметая твои мечты, чаяния и надежды. И то, что ещё вчера казалось тебе незыблемым как скала, сегодня может растаять как дым. Какое страшное слово война. Сколько покалеченных судеб, несбывшихся надежд. Люди теряют близких, любимых. Дети остаются без родителей, родители хоронят детей. В Первую мировую войну погибло около тридцати миллионов человек, а Вторая унесла более пятидесяти миллионов жизней. Эти цифры у всех на слуху и люди уже воспринимают этот факт как нечто обыденное. Сухие статистические сводки. К чему детали? Проще обозначить всё цифрами. Цифры безлики, за ними не видно личной трагедии. Ведь если начнёшь задумываться и принимать всё слишком близко к сердцу, то жить станет невыносимо.
  Войны часть нашего мира, нашего способа решать проблемы. Каждый день на нашей планете проливается кровь. Люди убивают себе подобных. И у каждого есть на это своя правда. Наши предки тысячелетиями боролись за существование в этом суровом мире, дали жизнь нам, мы передадим эстафету следующим поколениям. Что мы оставим им в наследство?
  
  Сидел я как-то раз с друзьями на скамейке у входа в землянку и курил. Вечерело. Я смотрел на горный пейзаж на северо-востоке, на дневального под грибком, думающего о чём-то своём. Дневальный на первый взгляд был совершенно заурядным солдатиком. В каждом из разведчиков было что-то по-своему особенное. А этот паренёк казался мне вообще ничем не примечательным. Каким-то неопределённым. Ни положительным, ни отрицательным. Я задумался о том, как мало всё же мы знаем о тех, кто находится рядом с нами. Как плоско и шаблонно выстраиваем свои отношения: 'колпак' и всё тут! Мы предпочитаем не углубляться в частности. Ведь если смотреть на людей по-другому, пробить стену формализма и предубеждений, существующий порядок начнёт меняться.
  И тогда тот, кто для тебя был просто 'колпаком', обретёт вдруг человеческие черты. Если вдуматься, этот 'колпачара' тоже чей-то сын, брат, любимый человек. Его тоже ждёт дома мама, отец, девушка. У него, как и у меня, есть свои чувства, переживания, воспоминания и мечты. И даже наши враги - такие же человеческие существа, как и мы. Мы все рождаемся одинаково, все желаем счастья тем, кто нам дорог. Мы горюем, радуемся, ненавидим и любим. В нас так много общего, и всё же каждый человек неповторим. И дело даже не во внешнем различии. Любой человек - это целый мир, своя Вселенная и нет двух одинаковых. Каждый из нас видит и чувствует по-своему. А тут война. Гибнут тысячи людей, и с их гибелью исчезают тысячи миров. Уходят в небытие и никогда уже не появятся вновь.
  Какое опасное и несвоевременное умозаключение для солдата, находящегося в зоне боевых действий. И как быть теперь со всем этим? Смотреть на 'духов' в таком ракурсе всё равно, что обречь себя и своих товарищей на верную гибель.
  'Раз уж ты попал на войну, тебе придётся смириться и с этой жестокой стороной реальности. Враг не должен вызывать сочувствие, симпатию, сострадание. Когда рядом свистят пули, нет места сантиментам, здесь либо белое, либо чёрное. Враг - это всегда воплощение зла...'
  В целях устрашения 'духи' зверски расправляются с нашими ребятами, попавшими в их руки и мы платим им той же монетой, особо не церемонясь с ними. Так чья же правда вернее?
  Конечно, осознание того, что ты сражаешься за правое дело, великая вещь. И когда враг приходит на твою землю, когда ты воюешь за жизнь и счастье тех, кто тебе дорог, тогда нет никаких вопросов. А тут ситуация прямо скажем неоднозначная. Мы пришли в чужую страну, чтобы установить свои порядки. А оно им надо? Как и рядовые 'духи', мы всего лишь расходный материал, пешки в большой политической игре. Тем, кто находится на самом верху и дёргает за ниточки, похоже нет никакого дела до тех, чьими руками они выгребают жар из печи. Политики во всех этих играх имеют свои цели и свою правду. У нас же есть своя правда. Раз уж волею судьбы мы оказались здесь, наша основная задача сделать всё для того, чтобы все мы вернулись домой живыми и невредимыми, а единственная настоящая ценность, за которую здесь стоит сражаться, это жизни твоих братьев по оружию.
  
  Мы часто отдыхали в своей маленькой курилке за каптёркой. Она была сделана из стальных прутков, согнутых дугой и связанных в вершине. Сверху на этот стальной каркас был натянут парашют от осветительного снаряда, поверх которого лежала масксеть. По периметру курилка была огорожена циновкой из камышовых стеблей. Эта конструкция походила на небольшую юрту кочевников.
  - А вот прикиньте мужики, если пришлось бы родиться здесь, то на чьей стороне вы воевали бы? - спросил я как-то у своих друзей, после долгих размышлений на эту тему.
  Мой вопрос прозвучал неожиданно и оторвал ребят от своих раздумий. Они удивлённо посмотрели на меня, а потом задумались, продолжая курить.
  - Да чёрт его знает, - наконец отозвался Санёк, - для них мы по-любому чужие. Если посмотреть на 'зелёных', то многие из них тоже не отличаются особой преданностью Кабулу...
  - Я вообще этих афганцев не пойму. Он тебе улыбается, за руку здоровается, а потом возьмёт свою берданку и в любой момент в спину выстрелит, - добавил Борька.
  - Даже 'сарбозам' доверия нет, - вставил Иван. - Большинство из них сами в недавнем прошлом 'духи'. Вон пятый батальон в Кишиме почти весь из бывших духов. А Пахлаван, командир их, раньше сам главарём банды был.
  - Говорят его семью вырезали 'духи' из другой банды. Прикинь...
  - Да уж... Вилы.
  - Никого не пощадили. Даже маленьких детей и женщин, - дополнил Хабиб.
  - Вот звери! Дети-то им что сделали?
  - После этого Пахлаван и перешёл на сторону правительства, а с ним и его банда.
  Хабиб рассказал нам историю Пахлавана. Из нее следовало, что Пахлаван совсем ещё недавно был главой серьёзного отряда моджахедов орудовавшего в Бадахшане. Однажды, когда он был со своим отрядом в горах, его семью вырезали члены конкурирующей группировки. Спустя некоторое время его лучший друг и личный охранник, если не ошибаюсь, звали его Махмуд, внедрился в эту группировку под предлогом ссоры с Пахлаваном.
  Однажды после совершения вечерней молитвы, когда вся банда ушла в горы, а главарь ещё оставался внизу, Махмуд перерезал ему горло, тем самым, отомстив за семью Пахлавана. Мулла¹ оказался свидетелем свершившейся мести. Махмуд не стал убивать муллу, ибо посчитал убийство священнослужителя грехом. Но тот каким-то образом довольно оперативно сумел сообщить членам банды о случившемся. Махмуд не успел уйти от преследователей, попал в окружение и принял неравный бой. В конце концов, его схватили, жестоко издевались над ним, потом отрезали голову и послали её Пахлавану. Тело выбросили в реку Машхад.
  - Да они все так и бегают туда сюда, - щурясь от сигаретного дыма, попавшего в глаза, возмущённо сказал 'Козырь'. - Сегодня он 'дух', а завтра 'сарбоз', и наоборот. Гады продажные. Никакого доверия к ним нет! А Пахлаван этот... С виду вроде нормальный мужик. Да всё равно. Сколько волка не корми... Как-то раз с нашими кадетами набухался и стал своими подвигами хвастаться... Про танк подорванный, который на позициях восьмой роты стоит, говорит типа: 'Моя работа!'. А взводный наш - Брянцев ему в ответ: 'Ты что, урод, совсем нюх потерял? Ты чем хвалишься, рожа духовская! При этом подрыве наши ребята погибли!'. И как врежет ему по морде!
  
  Все замолчали, видимо, обдумывая услышанное. Я представил себе картину подрыва танка. Когда страшная сила подкидывает многотонную машину, как бумагу рвёт бронированное брюхо. Тугая, испепеляющая волна огня врывается внутрь, разрывая в клочья, сжигая и размазывая по стенкам тех, кто находится внутри. Сидевшие на броне получив ошеломительный удар, рвущий барабанные перепонки, разлетаются в разные стороны, даже не успев понять, в чём дело. Огонь, кровь, ужас, боль... А где-то в укрытии 'духи', ликующие при виде того, как успешно сработал их замысел. И то, что одним несёт
  _____________________________________________________________________________
  ¹Мулла - служитель культа в исламе.
  
   смерть, боль и страдание, другим доставляет радость и повод считать себя героями.
  
  - Да Брянцев мужик! - выдохнув струю табачного дыма через уголок рта и, наконец, нарушив тишину, сказал Борька. - Так ему и надо Пахлавану этому. А-то расчувствовался! 'Дух' он и есть 'дух'.
  - Вот мы вроде здесь хотим им помочь... - продолжил 'Козырь'. - По нашим понятиям, всё правильно делаем. Интернациональный долг, всё такое... Только почему-то не всем это нравится. Мы тут уже столько дров наломали, что непонятно чего больше от нас - помощи или вреда.
  - Для местных мы всё равно, что оккупанты, - сказал Санёк. - Поэтому они и воюют против нас.
  - Они называют нас кяфирами, - добавил Хабиб, - безбожниками. Вот духовенство во всю и натравливает народ против нас.
  Забитые они люди, отсталые и необразованные. Их пугают тем, что мы превратим их вонючий Афган в социалистическое государство. А что плохого-то? - вопросительно посмотрел на присутствующих Ванька.- Построили бы здесь заводы, больницы, нормальные дома... Дети бы в школах могли учиться...
  - Это простым 'Гарипам' лучше было бы. А вот главарям их, всяким муллам да богачам местным не охота лишаться власти, вот они и керосинят всех на 'священный джихад'.
  - Да, всегда так! 'Лес рубят - щепки летят!'. Обычным трудягам всегда больше всех и достаётся.
  - Они тоже днём землю мотыгами пашут, рис, пшеницу сеют, а ночью идут в горы воевать и считают, что воюют за правду.
  - Вот и я думаю, что родись я здесь, то вполне мог бы и 'духом' быть. - подытожил я. - Бегал бы сейчас по горам и воевал против советских войск, думая, что выполняю свой долг. Так что разница между нами и ими не такая уж большая. У нас, как и у них особого выбора нет.
  - Да, по-моему, тоже лучше уж 'духом' быть, чем в 'сарбозы' идти. А так, конечно, и те, и другие просто овцы... А пастухи сидят в уютных кабинетах и чаёк попивают.
  - Мы и так здесь бегаем по горам, пыль глотаем, думая, что выполняем здесь свой долг. А генеральские сынки, которых их папаши от армии отмазали, сейчас в Союзе с девчонками разгуливают. Рестораны, дискотеки, кинотеатры...
  - Точно. 'Солдат! Стоя на посту, помни! Ты охраняешь покой не только своей девушки, но и того парня, который спит с ней!'
  Эта шутка 'Козыря' вызвала невесёлые смешки присутствующих.
  -Ну, ничё, ничё, ничё!.. Это жизнь!..- повторил я одно из любимых выражений моего друга по аэроклубу Юрия Синицкого. - Будет и на нашей улице праздник...
  
  
  Глава 21. Беглец.
  В один из тёплых летних вечеров наш взвод в полном составе подняли по тревоге и вызвали к штабу. Нам сообщили, что с заставы 'Окопная', которую контролировала восьмая МСР, ушёл солдат - миномётчик. Стоял себе в карауле и надумал уйти, куда глаза глядят. Но для того, чтобы глаза глядели получше, прихватил с собой солдат бинокль. И ещё автомат, патроны и гранаты, а также планшет офицерский, да возможно с документами. Никак к 'духам' собрался... Гадёныш. Видимо, что-то не заладилось у него в личной жизни. Говорили, будто бы обижали его на заставе, и в батарее тоже житья не давали. Вот думал солдатик, думал, и не придумал ничего лучше, как уйти с заставы. Собрался и ушёл, мерзавец эдакий, на ночь глядя. А куда идти-то? Кругом горы, а в горах злые бородатые дядьки. Но, похоже, наш солдатик отчаялся найти правду у своих, и пошёл искать её у чужих.
  Вот теперь мы должны выйти в горы и найти этого беглеца, прежде чем найдут его местные 'абреки'. Пока решали, что и как, где его искать и что делать с ним в случае обнаружения (как никак вооружён и, стало быть, опасен) совсем стемнело, и мы вышли из батальона уже в полной темноте. С нами миномётчики во главе с командиром батареи и бойцы восьмой роты.
  Выдвигаемся в северо-восточный сектор в надежде найти этого 'героя' там. Идём в колонну по одному длинной вереницей. Мы - разведчики идём в дозоре. Темно, луны нет, видимость почти нулевая. Пересекаем сухое русло и приближаемся к подножию сопок, уходящих в сторону высоты 1609.
  Внезапно спереди, немного правее, метрах в пятидесяти от нас, там, где россыпь серых булыжников и валунов обозначает русло пересохшей реки, раздаётся звук передёргиваемого затвора.
  - Ложись! - мгновенно среагировав, кричит Юра Низовский.
  Мы падаем, скрываясь за невысоким гребневидным возвышением, выползая из-за которого я направляю ствол оружия туда, откуда послышался звук. Сквозь прорезь прицела вижу, как на фоне сероватого дна пересохшего русла едва угадываются застывшие на месте силуэты двух человек. Секундная пауза, кажется, длится бесконечно долго. Предохранитель снят и палец лежит на спусковом крючке, готовый в любой момент дать волю стальным пулям, только и ждущим возможности покинуть тесный рожок. В небо взмывает осветительная ракета. Вспыхнув яркой звездой, она освещает окрестности. И в дрожащем свете ракеты чёрные пятна силуэтов приобретают вполне узнаваемые черты командира миномётной батареи и его радиста. Они кажутся испуганными, растерянно стоящими почти плечом к плечу под прицелом как минимум пяти десятков стволов. Ещё немного и их участь могла оказаться незавидной. Благо, чью-то светлую голову посетила мысль выпустить осветительную ракету.
  Мы, грязно ругаясь, поднимаемся, ничуть не стесняясь выражать своё отношение к поступку командира миномётной батареи. Он объясняет случившееся присутствующим офицерам тем, что хотел, дескать, прочесать находящиеся неподалёку развалины нескольких домиков, оставшихся от заброшенного кишлака. Несмотря на то, что командир батареи по званию выше большинства присутствующих офицеров, они высказываются об этом его поступке в довольно резкой форме.
  - Свои действия, товарищ капитан, необходимо координировать с остальными! Если вы считаете себя самым умным, то идите и ищите этого солдата сами! Скажите спасибо, что обошлось без последствий!
  Командир батареи молча принял все замечания в свой адрес. Мужик он, в общем, неплохой, но оплошал в этот раз. Между тем, мы поднимаемся по склону на возвышенность и, разделившись на несколько групп, начинаем прочёсывать окрестные сопки.
  
  С нами один из командиров взводов миномётчиков - старший лейтенант Ледовской. Идём по сопкам всё дальше на северо-восток. Ледовской немногим старше нас годами и держится с нами по-приятельски. Чтобы облегчить нам поиски пропавшего, из батальона стреляют осветительными минами, миномёты системы 'Василёк'. Когда мы совершаем восхождение по одному из склонов, сзади слышится ужасно неприятный звук летящей мины. Падаем на землю, и в следующую секунду метрах в десяти-пятнадцати перед нами в склон вонзается осветительная мина, выбрасывая гейзер из искр. Мы поспешно перемещаемся подальше от этого места.
  - Вот уроды!- словно извиняясь за промах своих подопечных, с ироничной ухмылкой и негодованием говорит лейтенант Ледовской, отряхивая пыль с одежды, когда мы встаём после неудачного выстрела миномётчиков. - Так и убить могут! Вернусь и устрою им головомойку.
  По рации кричим в эфир, чтобы подкорректировали огонь, и следующая мина повисает именно там, где нам и надо. Мы опять залегли, чтобы не быть замеченными при свете медленно качающейся на своём парашюте осветительной мины. Пока она словно огромная лампа типа 'Летучая мышь' с большой высоты освещает окрестности, мы осматриваемся по сторонам. Но нам не удаётся обнаружить никаких признаков присутствия беглеца. В желтоватом свете 'осветилки' горы предстают перед нами в необычном, почти сказочном виде. Когда она догорев, гаснет и горы вновь погружаются во тьму, мы продолжаем движение дальше, залегая каждый раз, когда подлетает очередная осветительная мина. Так продолжается около часа. Мы отошли километра на три от батальона. Идти дальше ночью не имеет смысла. Заняв круговую оборону на одной из сопок, заночевали прямо на земле. На рассвете двигаемся в обратном направлении, широкой цепью прочесав весь сектор. Но всё напрасно. Возвращаемся в батальон ни с чем.
  Весь день мы тащим службу как обычно, стоим в нарядах и караулах, а в это время руководство батальона и полка совместно с разведуправлением по Бадахшанской провинции при помощи афганских военных и агентурной сети, заняты выяснением места нахождения сбежавшего солдата. Вероятно, уже и в Кабуле осведомлены о ЧП, произошедшем у нас. К вечеру погода резко ухудшается. С севера дует несвойственный этому времени года холодный ветер. Низкие тучи проносятся, цепляя вершины гор, начинает накрапывать колючий мелкий дождь. Сумерки быстро превращаются в непроглядную тьму.
  Нашему взводу снова дают команду в полном вооружении собраться у штаба. Мы собираемся в спортивном городке возле здания штаба. Настроение у всех мрачное. Большинство ребят почти сутки не спали, и неизвестно, что ещё там надумали наши командиры. Возле штаба, помимо нас, собрались и человек тридцать афганских солдат из пятого батальона. Их радист настраивает свою, похожую на большой деревянный ящик, радиостанцию на общую с нашими связистами частоту. При этом он, истошно вопя в микрофон своей радиостанции, повторяет позывные: 'Хайбар - Маяк! Хайбар - Маяк! Хайбар - Маяк!... Его истошные вопли раздражают и вызывают невесёлые шутки наших бойцов.
  - Вот разорался! Рация, гляди ...Похоже, ещё ламповая...
  - Ага, с такой рацией здесь ещё войска Македонского ходили...- сказал 'Кулеш', вызвав всеобщее веселье.
  - Похоже, с тех пор и сохранилась.
  - Если так орать, то и рация на хрен не нужна... - покуривая в темноте, мрачно заметил 'Соловей', и эта реплика снова вызвала у большинства присутствующих приступ хохота.
  Но когда нас знакомят с планом предстоящей операции, всем становится не до смеха.
  По гениальному замыслу нашего руководства, мы, совместно с бойцами восьмой роты и 'зелёными' из пятого батальона, должны выдвинуться в расположенный неподалёку кишлак Сари-Куль. Там нам предстоит захватить родственников местных духовских главарей с тем, чтобы после обменять их на пропавшего солдата. По всем признакам к этому времени он уже должен был оказаться в руках моджахедов. Захват должны производить афганцы, а мы обеспечить поддержку в случае возникновения проблем. Как обычно, на словах всё выглядит довольно симпатично. Однако из-за низкой плотной облачности с моросящим дождиком видимость такая, что не видно ладони вытянутой руки. Плюс к этому, мы не имеем плана кишлака, и действовать придётся буквально наобум, безо всякой предварительной подготовки. Вдобавок ко всему, афганские вояки и мы почти не знаем друг друга, а многие бойцы восьмой роты не имеют никакого опыта взаимодействия с другими подразделениями
  Очевидно, что при возникновении осложнений в таких условиях велика вероятность пострелять друг друга. Но делать нечего и мы встаём и уже собираемся выдвигаться в район кишлака, как вдруг у штаба слышится какой-то переполох. В свете, идущем из окон штаба, мы замечаем силуэт Пахлавана, а с ним ещё одного афганского солдата. Они почти бегом прибыли из Кишима, и прямиком в штаб батальона. Снова вызывают наших переводчиков, а мы опять сидим и гадаем, что там ещё приключилось и чем это обернётся для нас. Через несколько минут переводчики возвращаются и вводят нас в курс дела.
  Оказывается, тот афганский солдатик, что пришёл с Пахлаваном, 'прогуливался' днём по развалинам кишлака Фараджгани, расположенным к востоку от батальона. Неизвестно, какого лешего он там искал, только наткнулся он на нашего беглеца, который преспокойно спал в тени дувала. Солдат-афганец бесшумно подкрался к нему и аккуратно стащил у него автомат. В тот момент, когда 'сарбоз' с трофеем хотел было ретироваться, миномётчик проснулся, выдернул из гранаты кольцо и замахнулся в сторону вора, но тот припустил со всех ног по лабиринтам развалин и был таков.
  Место, о котором шла речь, находилось на расстоянии метров пятьсот от батальона. Если бы наш солдатик выбросил бы эту гранату позже, то взрыв услышали бы и в батальоне. То обстоятельство, что взрыва не было, позволяло предположить, что он всё ещё носит с собой гранату без кольца.
  - Сейчас мы выдвинемся в район заброшенного кишлака, где днём был замечен сбежавший, - сказал комбат перед выходом. - Желательно взять его живым, но так как возможно у него при себе имеется граната с выдернутой чекой, при любом подозрительном движении с его стороны открывать огонь на поражение.
  
  Выстраиваемся в боевой порядок и выдвигаемся в направлении заброшенного кишлака. Выходим через КПП номер один. Афганские проводники ведут нас по кратчайшей дороге. Одна из окраинных улиц Кишима, по которой мы проходим, усыпана булыжником. Видимость такая, как будто идёшь с закрытыми глазами и совершенно не видно, что творится под ногами, идти по такой дороге ужасно неудобно. Нога натыкается то на выпирающий камень, то проваливается между булыжниками, которые в свою очередь, ударяясь друг о друга, издают довольно сильный шум, разносящийся по всей округе. Ни о каком скрытном передвижении не может быть и речи. Наконец, эта 'булыжная мостовая' заканчивается и дорога упирается в арык шириной метра два с половиной - три. По дну арыка бежит вода. Переправой через арык служит бревно сантиметров двадцать в диаметре. Осторожно, чтобы не плюхнуться в воду, переправляемся на другой берег. Удивительно, но даже в такой темноте практически все прошли по бревну удачно.
  
  Дождик перестал. Небо немного просветлело. Вероятно, над плотным покрывалом облаков взошла Луна. Наш отряд идёт между садами и огородами местных жителей, пока, наконец, впереди не появляются очертания полуразрушенного поселения. Это часть кишлака размером примерно пятьдесят на пятьдесят метров. За развалинами начинаются поля, упирающиеся в крутой склон горы Алибег.
  Здесь, на самом отшибе, когда-то жили люди. Они возводили эти стены, в надежде на долгую и счастливую жизнь. В памяти этих развалин, наверное, ещё свежи человеческая речь, песни, детский смех. Быть может, ещё совсем недавно здесь пахло теплом очага, свежеиспечённым хлебом, парным молоком. Интересно, скольким поколениям довелось прожить здесь, прежде чем это место пришло в упадок? Что заставило их уйти отсюда? Возможно, война, возможно тысяча других причин. Теперь же эти глинобитные стены, изрезанные многочисленными разломами и трещинами, навевают уныние, напоминая о том, что в этом мире нет ничего постоянного. Ныне только ветер гуляет по узким коридорам переулков, заглядывая в пустые, полуразрушенные глинобитные коробки, бывшие прежде человеческим жильём.
  
  Стараясь не шуметь и держа оружие наизготовку, мы медленно продвигаемся вдоль периметра селения, замыкая кольцо. Все чувства обострены до предела. Быть может, сейчас за этими стенами притаился виновник наших ночных скитаний. И не ясно, что у него на уме. Обида, страх и отчаяние - плохие советчики. Может быть, он сейчас подобно затравленному зверю, свозь зияющие непроглядной чернотой разломы в древних стенах, наблюдает за нами, из последних сил сжимая в руках гранату без кольца. Реакцию человека в таком состоянии невозможно просчитать заранее. Может статься, что ему просто 'снесло башню'.
  Кольцо вокруг развалин замыкается, и мы занимаем позиции и ожидаем дальнейших указаний. В нескольких местах выставлены посты наблюдателей, чтобы не допустить внезапного приближения неприятеля.
  
  Мы с Сашей Ратниковым занимаем позицию лёжа на бахче. Позади нас сады и делянки афганцев. Я пододвинул к себе самую крупную из дынь, лежащих поблизости и принюхался к ней.
  - Похоже, ещё не поспела, - предположил я. - Даже не пахнет... Рановато ещё... Сейчас посмотрим.
  Я снял ствольную коробку с пулемёта и сковырнул дыню. Добытый мною кусок оказался совершенно безвкусным.
  
  - Так и есть... - я сплюнул недозревшую мякоть дыни, не отрывая при этом взгляда от развалин, расположенных метрах в десяти перед нами. - Зелёная... Через недельку другую поспеет.
  - Жалко. - задумчиво произнёс Саша, также не отводя глаз от стен кишлака. - Я бы сейчас от дыньки не отказался.
  
  Между тем, пока мы находились в оцеплении, комбат Прохоренко и командир миномётной батареи прочёсывали развалины в надежде найти беглеца. Они ходили, освещая лабиринты мёртвого кишлака электрическими фонариками.
  - Сашенька, выходи, не бойся! Тебе никто не причинит вреда! - громко говорили они в надежде, что беглый солдат услышит их и одумается. - Придём в батальон, чайку попьём! Поговорим по душам... Решим все твои проблемы...
  Мы лежали на дынных грядках и посмеивались, слушая призывы офицеров.
  - Чайку он попьёт! А мы вторую ночь без сна... Сплошная нервотрёпка... И всё из-за какого-то чучела!
  - Аким, ты вообще знаешь в лицо, кого мы ищем?
  - Нет, не знаю... Вроде Семёнов его фамилия. Что-то я как ни старался, не могу вспомнить кто такой.
  - Я тоже...
  Поиски продолжались. С нашей позиции мы видели сквозь разломы в стенах, как свет их фонарей блуждал по стенам развалин. По тому, как он плясал то там, то тут, было ясно, в какой части заброшенного селения находятся офицеры.
  В какой-то момент мне показалось, что в поисках наступила пауза. Не видно было света фонарей и уговоры офицеров смолкли. И вот в разломе стены, находящемся напротив нашей позиции, появился чернеющий на фоне темно-серого неба силуэт человека в панаме.
  Мы с Саней напряглись, держа нашего гостя на прицеле и ожидая его дальнейших действий. Но скользнувший откуда-то сбоку луч фонарика ненадолго освещает лицо того, кто появился перед нами. Это был комбат Прохоренко.
  -Тьфу ты! Ещё немного и... Прощайте, товарищ майор... - состряпав гримасу, полную скорби, сказал я.
  - Твою медь! Вылез тихо, как привидение...
  -Устал, наверное... Сколько можно кричать.
  Комбат, а вслед за ним командир миномётной батареи, вылезли наружу через разлом. Поиски не дали никаких результатов. Присутствующие командиры подразделений были созваны на совещание, результатом которого стало решение заночевать здесь в развалинах, а с рассветом возобновить поиски. Пехота и мы расположились небольшими группами. Пока одни спали, расстелив на земле плащ-палатки, другие бодрствовали, прислонясь спиной к глиняным стенам. Афганские военные ночевали рядом.
  
  Часовых на выставленных у места ночлега постах меняли через каждые два часа. В час ночи на пост, доверенный нашему взводу, заступили я и Азиз. Наш наблюдательный пункт находился метрах в ста пятидесяти к северо-востоку от развалин. Впереди и справа мрачная чернеющая громада горного хребта, со стороны которой налетает порывистый ветер. Опять пошёл мелкий колючий дождь. Мы лежали на сырой плащ-палатке, брошенной на пашню посреди поля. Вероятно, поле было недавно засеяно для второго урожая, но пока не дало всходов. У здешних полей рельеф был не совсем ровный, немного холмистый. Вот как раз на покатой вершине одного из таких возвышений мы и расположились. Тяжёлые низкие тучи нависли над головой. Распаханные поля плавными бурыми волнами исчезают в темноте у самого подножия горного хребта. Окружающий пейзаж и сама причина нашего здесь присутствия действуют удручающе, и время ужасно тянется.
  С Азизом особо не поговоришь. Хотя он знает русский язык, но не в той степени чтобы изъясняться не напрягаясь, я же не в зуб ногой по-таджикски. Лежим молча, прочёсывая взглядом подступы к месту ночёвки отряда. Наконец нас сменяет следующая пара наблюдателей. Мы, пригнувшись, перебегаем к развалинам, я валюсь на плащ-палатку рядом с моими друзьями и почти сразу засыпаю.
  Сон, как обычно, довольно чуткий. Даже во сне мозг делит звуки на безопасные, или даже успокаивающие, и настораживающие. Первые, такие как, например тихая речь товарищей или пение петухов и мычание коров в кишлаках, говорящие о том, что всё вокруг спокойно и скоро рассвет. Другие же звуки несут с собой тревогу. Хруст сухой травы или камней, металлические звуки, шум падения даже самых мелких предметов, шорохи и звуки любого движения рядом. Они, не говоря уже о таких явных признаках угрозы, как крики, длинные автоматные очереди, вой и разрывы снарядов, заставляют мгновенно, как по щелчку тумблера, отбросить сонливость, собраться, включить способность к быстрой оценке ситуации и решительным действиям.
  Но вот наступает рассвет. И снова, как миллиарды лет подряд, тьма уступает свету, чтобы потом, на закате взять реванш. Вечная игра света и тьмы, как вечная борьба добра со злом. И как невозможно оценить значение света, если б не тьма, так нельзя было бы оценить добро, если б не было зла.
  Теперь, имея возможность оценить все преимущества светлого времени суток, мы ещё раз хорошенько осматриваем развалины и находим признаки, подтверждающие то, что здесь находился тот, кого мы ищем. Бумажные упаковки от пачек для патронов калибра 5,45 мм, окурки, использованные спички и кольцо с усиками от злополучной гранаты. Всё это служит дополнительным подтверждением слов афганского солдата, и говорит о том, что мы на правильном пути. Но время играет против нас. С каждой минутой растёт вероятность того, что нашего искателя приключений не только на свою, но и на наши задницы, 'духи' обнаружат раньше чем мы.
  Мы делимся на четыре группы и отправляемся прочёсывать кишлаки, находящиеся между Кишимом и подножием горы Алибег. Бойцы нашего взвода входят в состав трёх групп, одна из которых идёт вместе с офицерами управления батальоном и командиром 'сарбозов' Пахлаваном. Ешё одна группа состоит большей частью из солдат восьмой роты. Две другие группы состоят из бойцов нашего взвода и идут самостоятельно, без офицеров. Нам предстоит прочесать кишлаки по соседству с Кишимом, и если это не принесёт результата, внедриться на территорию кишлаков, относящихся к 'духовской' зоне.
  
  Небо прояснилось, яркая зелень в лучах восходящего солнца и весёлое щебетанье птиц, которым нет никакого дела до человеческих страстей, заметно улучшают настроение. Мы идем широкой цепью, стараясь держать друг друга в поле зрения. Почти сразу же встречаем старика афганца, ковыряющегося в земле. Мы здороваемся с ним на дари. Он отвечает нам тем же. Выясняем у него, не видел ли он здесь советского солдата. Оказалось, что он встречал его и указал нам направление, в котором тот ушёл. Поблагодарив его мы двигаемся дальше.
  
  На полях и делянках зеленеют всходы. По арыкам бежит вода. Здесь повсюду встречаются рисовые чеки, с торчащими из воды стрелками рисовых колосьев. Чеки разделёны узкими ограничивающими бортиками, вылепленными из глины и камней. Иногда нам приходится идти по этим бортикам, удерживая равновесие и одновременно осматривая окрестности. Пока мы идём по территории селений, прилегающих к Кишиму, особо можно не беспокоиться. Изредка нам встречаются афганцы. С некоторыми из них удаётся перекинуться парой фраз, относительно того попадался ли им на глаза виновник наших приключений. Удивительно, но многие из них утверждают, что видели, как он проходил здесь и указывают на юг, в сторону зоны, подконтрольной моджахедам. Не исключая возможности того, что впереди нас может ждать западня, мы прочёсываем кишлак за кишлаком, минуя закрытые дворики местного населения. И вот постепенно мы выходим за пределы, контролируемые правительственными войсками. Теперь уже мы двигаемся несколько иначе.
  
  Оружие, снятое с предохранителя, держим наготове, направляя его вслед за взглядом, выискивающим наиболее подозрительные места. По широким улицам мы двигаемся несколькими группами по два-три человека, соблюдая дистанцию и держась рядом с дувалами. Группы идущие по правой стороне улицы просматривают пространство слева, и наоборот. Иногда мы меняемся позициями, одновременно переходя по диагонали от одной стороны улицы к другой. Дозорные первыми начинают менять сторону. Остальные сразу же подстраиваются и действуют соответственно. Смена стороны движения, помимо занятия тактически более выгодного положения, служит для того, чтобы в случае присутствия в этом районе противника хоть изредка уходить с линии прицеливания.
  
  Редкие встречаемые нами жители здешних мест, завидев нас, испуганно ретируются, поспешно прячутся по домам. Здесь уже давно не ступала нога советского солдата. Наше появление не сулит обитателям этих кишлаков ничего хорошего. Мы тоже не видим особой радости в том, чтобы прогуливаться по лабиринтам этих недружелюбных кишлаков. Кое-где на стенах видны следы перестрелок. Ребята озлоблены и высказываются о виновнике этой канители в самых резких тонах.
  - Благодаря какому-то чмырю весь батальон вторые сутки на ушах стоит...
  - Если мы его найдём, будет он дёргаться или не будет, всё равно грохну козла!
  - И как долго мы будем искать этого урода?!
  - Похоже, что он уже давно в гостях у 'духов'.
  - Так, мы до самого Кабула дойдём...
  Все сошлись на том, что в случае обнаружения беглеца нашей группой не будем рисковать и пытаться взять его живьём. Разрыва гранаты до сих пор не было слышно, следовательно, он уже почти сутки таскает её с собой. Если он проявит хоть малейшие признаки неподчинения, просто застрелим его.
  
  Мы зашли на территорию кишлака Нижний Чихильгази и двигались дальше, когда к юго-востоку от нас в небо взмыла зелёная ракета. Это был сигнал сбора. Ракета взлетела с той стороны, где находилась первая группа с нашим комбатом и Пахлаваном. По рации мы запросили подтверждение, дождались подхода третьей и четвёртой групп и двинулись к точке сбора. Когда мы вышли к ней, нам сообщили, что беглый миномётчик найден и мы возвращаемся в батальон. Во время нашего возвращения я пытался отыскать взглядом, того по чьей милости мы почти двое суток находимся 'на изжогах'. У кого хватило дерзости уйти с поста в боевой обстановке при практически стопроцентной вероятности оказаться в стане врага?
  Моё воображение рисовало мне образ физически крепкого и отчаянного солдата. Моему удивлению не было предела, когда я увидел его, идущего впереди рядом с комбатом. Это был паренёк небольшого росточка и щуплого телосложения. Он шёл, понуро опустив плечи и о чём-то переговариваясь с командиром батальона. На нём не было ни панамы, ни ремня, ни даже обуви.
  - И по вине вот этого уклёпка мы и шарохались тут по кишлакам?!
  - Я тоже его немного другим представлял...
  - Вот же чучело! Повезло ему, что не мы первые его нашли...
  - Что теперь с ним будет?
  - Под трибунал пойдёт! Потом дисбат или зона.
  - Так ему уроду и надо. Как будто труднее всех служилось...
  В батальон пришли без приключений. Нашего 'героя' был сопроводили в штаб. Наверное, пить чаёк. Те из наших, кто оказались свидетелями обнаружения пропавшего, рассказали, как было дело.
  - Идем, прочёсываем кишлаки, уже в 'духовскую' зону вошли. На стенах везде следы от пуль. Двигаемся от одного двора к другому. Кругом 'зелёнка'. Того и гляди долбанут откуда-нибудь. Дошли до Чехильгази, кадеты между собой совещаются. Похоже, уже хотели возвращаться. Выходим на открытое место посреди кишлака. Слева кукурузное поле, справа рисовые чеки, а между ними дорога. По правой стороне дороги арык течёт и деревья. Смотрим, стоит этот 'феномен' посреди рисового поля по колено в воде. Без ремня, без панамы, ни папки при нём, ни бинокля... Только две эФки в руках держит... 'Панфиловец', твою мать!
  - Мы как его завидели, сразу стволы на него... Шут его знает, что у него на уме...
  Комбат кричит: 'Не стрелять!' Подошли ближе. До него метров тридцать. Комбат ему: 'Сашенька успокойся! Не делай глупости! Всё теперь будет хорошо! О родителях подумай!' И дальше всё в таком духе. А у этого лицо такое, как будто ничего особенного не случилось. Улыбка такая странная на лице...
  - Крыша съехала, наверное. Две ночи по горам да кишлакам бродить. Тут запросто башню снесёт...
  - А ещё и граната в руке без кольца! Ни поспать толком, ни отдохнуть. Всё время в напряге...
  - Да уж! Если замкнёшь, и гранату выронишь... Всё... Аут... 'Остались от козлика рожки да ножки...'
  - Короче, Комбат ему и так, и сяк, а тот стоит и хоть бы хны! В конце концов, Комбат уговорил его выкинуть гранаты. А это чудо в перьях ещё прикалывается... Шутит с нами... Сначала замахивается гранатой в нашу сторону, ну все на всякий случай, кто залёг, кто присел, кто за деревья... Стволы на него... А Комбат опять: 'Не стрелять!' - Тот значит, гранату, что в правой руке, бросает в сторону, метров на пятнадцать, она как долбанёт... Столб воды метров на пять. Эта та, что без кольца была. А вторую швырнул рядом с собой метрах в трёх. И пошёл к нам сдаваться...
  - Крупно повезло ему, что Комбат там был... Мы его, наверное, так долго не уговаривали бы... А если бы он ещё и с нами так решил пошутить, то это уж точно была бы последняя хохма в его жизни...
  Отправили этого бойца на психиатрическую экспертизу в Кабул. Сколько он там пробыл, точно не помню, но долго. Несколько месяцев. Забегая вперёд, скажу, что никаких отклонений у него не обнаружили и прислали его обратно. А как вышел на следующий год весенний приказ об увольнении в запас, отправили его первыми вертушками на 'дембель'. От греха подальше.
  
  Глава 22. Параллели.
  - В батальоне сидеть ещё нормально, - заметил однажды 'Козырь'. Мы стояли с ним в карауле на первом КПП. - А вот на блокировке колонны целый месяц в горах в окопах сидеть.... Мраки...
  - 'Козырь' расскажи, пожалуйста, про блокировку...
  - Раньше колонна в полк два раза в год ходила, - начал Олег. - В этом году Кокча, говорят, сильно разлилась, дорогу затопило. Как только вода спадёт, колонна пойдёт, а нас на блокировку бросят. Пока колонна в полк будет идти, недели две пройдёт. Потом обратно столько же. Вот и получается, что целый месяц придётся в горах сидеть, охранять дорогу, чтобы 'духи' не обстреливали.
  - Ни фига себе! Это сколько техники должно пройти?
  - Да техники немерено. На целый год должны завезти топлива, боеприпасов, ну и продукты тоже. Муку, соль, сахар, консервы...
  'Козырь' замолчал, закурил, пряча сигарету в кулаке.
  - Покурим?
  Олег молча кивнул в ответ.
  - В прошлую колонну мы вышли на указанную вершину под вечер. Начали окапываться... До наступления темноты нужно было успеть вырыть окопы. Внезапно на соседнюю вершину выбежал 'дух' с гранатомётом и сразу выстрелил по нам. Граната ударила рядом с окопом, где собирались установить АГээС. Один из наших дедов, стрелок из АГээСа по фамилии Волов как раз рыл окоп. От разрыва гранаты щебень в разные стороны разлетелся и ему посекло лицо. Он бросил лопату в окоп. Пятернёй размазал кровь по лицу и к АГээСу.
  'Козырь' затянулся покрепче и передал сигарету мне.
  - Это надо было видеть. У Волова всё лицо в крови, а он давай из АГээСа по 'духам' мочить и орёт во всё горло: 'Вот вам, гады! Получайте, черти долбанные!'. А мы... Молодые то есть... Ленты с гранатами на блок взяли, а короба забыли... Пока гранатомёт перезарядили... Потом опять начали стрелять... Ленту перекосило... Гранатомёт заклинило и каюк... Слышу свистит что-то непонятное, будто птички поют ... Вот тут мне прилетает в жбан... Удар такой, как будто по каске ломом долбанули... Я в окоп валюсь... Только чувствую, как сверху на меня ещё целая толпа народу навалилась... И всё, свет погас...
  Слушая рассказ 'Козыря', я не забываю смотреть по сторонам.
  - Глаза открываю, - продолжал свой рассказ Олег. - Не пойму где я, что со мной... Думал, в раю уже что ли. И кто это надо мною склонился? Ангел что ли? А почему, лумаю, выражение лица такое страшное? Когда немного резкость навёл, смотрю, а это Исмаил. Не знаю, помнишь ты его или нет? Служил у нас во взводе... Зёма твой. Тоже из Узбекистана. Дует мне в лицо, в чувство приводит. У меня в голове звон, а он орёт: 'Повезло тебе! Каску вон пулей откинуло, а ты живой остался...' Видимо, пуля плашмя легла или вскользь по каске ударила...
  Олег продолжал.
  - И тут такое началось. 'Духов' всего-то человек десять: бегают, стреляют... А орут, как будто их сотня. 'Деды', 'черпаки' стреляют, пули рядом с 'духами' ложатся, а этим хоть бы что... Мы - 'колпаки' из окопов и не высовываемся. Пустые магазины подбираем и заряжаем, передаём старшим. Огонь такой плотный, что высунуться невозможно. Наши вылезут или просто автомат из окопа высунут, выпустят очередь, а 'духи' в ответ как дают... Весь бруствер в окоп ссыпается. Короче, война ... Но, в конце концов, отбили мы их атаку.
  - Ну и что... Много 'духов' положили?
  - Да хрен его знает... Неудобно так воевать. 'Духи' вон бегают налегке. В сумке одна лепёшка и патроны. Им с собой много таскать и не надо. Они на своей территории. Еда у них в любом кишлаке и патроны в тайниках. А мы привязаны к своим окопам, никакой маневренности. Патроны экономить приходится и продукты тоже. Вокруг одни горы. С водой напряг постоянный, ни попить нормально, ни помыться. Пыль, жара... Днём тебя мухи жрут, ночью - комары. Сидишь, охраняешь высоту. Какой подозрительный шорох или ещё что, стреляешь туда или гранату кинешь. Для профилактики. От взрыва и желание спать пропадает на какое-то время. А! И ещё... Тогда, одновременно с нами, эти твари на позиции девятой роты напали. Прикинь... Подкрались незаметно к самым окопам и прямо в окоп гранату закинули... Ну и тут, конечно, застава поднялась, тоже атаку отбили, да только гранатой двоих, кажись, убило...
  - Так ни хрена себе... Как они 'духов' прозевали, что те так близко подкрасться сумели? - - - Да кто ж их знает-то... Пехота есть пехота...- усмехнулся Козырь, недвусмысленно намекая на одну из строевых песен двятой роты нашего батальона. Она так и азывалась - 'Пехота есть пехота'. 'Козырь' замолк. Задумался, глядя в темноту, и немного погодя, заключил: 'Короче, Аким... Блокировка - это тебе не хрен собачий...'
  
  -То, как мы здесь воюем, это ещё фигня. - сказал однажды 'Куля' во время подготовки к очередному выходу на засаду. Он набивал патронами пулемётные рожки и аккуратно рассовывал их по карманам 'плавжилета'. - Вот когда наши с немцами воевали... Тогда действительно мясорубка была. Во время каждой атаки тьма народу погибало.
  - Да тогда, конечно, посерьёзнее было, - согласился с ним 'Соловей', прочищая шомполом ствол своего автомата. - Хотя с другой стороны было за что воевать. И линия фронта была. Всё понятно, где свои, где чужие. А здесь не поймёшь кто друг, кто враг. Никому доверять нельзя.
  - Точно! И ещё перемирие это. Вообще ерунда какая-то! 'Духи' свои караваны проводят, оружие запасают, потом нас обстреливают. А мы должны их за это в жопу целовать.
  - На юге... В Кандагаре, в Джелалабаде, говорят, американские военные советники... Инструктора НАТОвские воюют против наших. Ну и эти ещё... Десантнтура ихняя ... Как их там?
  - 'Зелёные береты'...
  - Ага! Говорят, чудеса там вытворяют. Подпрыгивают, сальто крутят и в воздухе стреляют.
  - Да, у этих гадов подготовка неплохая. Только всё равно, если коснётся, мы и американцев с их НАТО тоже загасим. Правда-то на нашей стороне. Они за бабки воюют, а мы за идею...
  - Ну да...- мрачно усмехнулся Юра Низовский. - Даёшь победу Мирового Коммунизма...
  
  
  Лето было в разгаре. Мы регулярно выходили на плановые засады по обнаружению караванов противника. Мои отношения с Сашкой Ратниковым постепенно превратились в дружбу. На боевых Санёк и я были в одной боевой двойке и нашу пару часто ставили в боковой дозор. Иногда с помощью медиков из взвода связи нам удавалось раздобыть таблетки 'Сиднокарб', которые помогали обойтись без сна. Но не на всех они действовали подобным образом. Скажем, на Хабиба эти 'колёса' действовали наоборот - как снотворное.
  А после бессонной ночи, когда рассветало, на смену напряжению часто приходило состояние расслабленности и эйфории. Но то было обманчивое состояние и поддаваться ему было бы опасно, так как именно в это время наблюдалась наибольшая активность наших врагов на караванных тропах. Когда же было понятно, что никакой особой угрозы для нас не существует, мы с Сашкой дурачились, на ходу придумывая и декламируя вслух всякие, как нам казалось, весёлые стишки о том, что происходило вокруг. Допустим, кому-то в голову придёт первая строка, кто-то может вставить вторую, и так далее. Стишки в основном были откровенно дурацкие. Чисто, чтоб поржать, примерно такого содержания:
  'Ночь просидели мы в окопе,
  А каравана не видать,
  Мозоли выросли на жопе,
  Домой охота! Вашу мать!'
  Такое совместное стихотворчество, вызывало хохот у наших товарищей, помогало взбодриться и немного размять мозги после однообразного и утомительного ночного бдения.
  Душманы осторожничали и большинство засад оканчивались безрезультатно. Иногда попадались караваны обычных торговцев. Мы досматривали их, выясняли: кто такие, откуда и куда, и отпускали с миром. Изредка снимали небольшой оброк в виде пригоршни конфет и прочей ерунды.
  Часто караваны 'духов' проходили очень далеко и мы передавали сведения в батальон, а уже там данные анализировали и принималось решение о применении артиллерии, либо беспрепятственном пропуске каравана. Гаубичники со своих наблюдательных пунктов тоже осматривали окрестные горы, выискивая караваны с помощью оптических приборов. Переводчик Хабиб как-то рассказывал, что на разных переговорах афганцы постоянно недоумевают, как нам удаётся обнаруживать их караваны, идущие на расстоянии свыше пяти километров от батальона. Видимо, они слабо представляли себе возможности современной оптики.
  Иногда, правда, огрызались и 'духи'. Новый комбат - майор Прохоренко, заменивший прежнего майора Балакирева, поначалу видимо имел смутное представление о том, куда он попал. Мало того, что он распорядился ввести чистку блях на солдатских ремнях, так он ещё и во время вечерней прогулки, которая по обыкновению проходила в безмолвии, заставил всех орать строевые песни. И если первое обстоятельство могло служить демаскирующим фактором для отдельно взятого солдата днём, то второе могло помочь 'духам' в определении местоположения батальона после захода Солнца. Однако уже после первого миномётного обстрела батальона, который то ли случайно, то ли намеренно произошёл во время вечерней прогулки, комбат отменил свои нововведения и всё встало на свои места.
  
  Один из обстрелов, произошедших в то время, запомнился мне особенно. Средь бела дня раздался дикий вой летящего снаряда и за этим последовал мощный взрыв. Мы, как всегда при обстреле, схватив оружие и боеприпасы, выбежали на свои позиции. По звуку падающих снарядов было понятно, что это не миномётный обстрел.
  - ЭРэСами мочат гады! - зло прокричал 'Козырь' после очередного разрыва, - Установили где-то пусковую установку, а сами, небось, попрятались!
  Снаряды падали в основном в Кишим, на территорию батальона упало всего три или четыре эРэСа. Полёт каждого снаряда сопровождался страшным рёвом, потом взрыв, сотрясающий землю. Я уже слышал однажды звук летящего эРэСа - в первый день в Файзабаде, во время тревоги, после того как 'духи' обстреляли аэропорт. Различие заключалось в том, что тогда ответным огнём по боевикам непримиримой оппозиции стреляли наши установки реактивной артиллерии, теперь же целью были мы и это обстоятельство существенно меняло всё дело. Радовало только то, что нас обстреливали не таким массированным огнём.
  Мы засекли время между падениями снарядов. Оно составило около семи минут. Это позволило предположить, что пуск ракет осуществляется с помощью часового механизма. Наша артиллерия и боевые машины пехоты работали по возможным огневым позициям моджахедов. Сидя в окопах, бойцы курили и ждали конца обстрела. Когда обстрел закончился, мы выждав некоторое время покинули окопы. Из любопытства мы обследовали место взрыва одного из снарядов, который разорвался неподалёку от наших позиций. Так как земля была твёрдая как бетон, воронка была неглубокая. Осколки от снаряда были из какого-то необычного сплава и очень тяжёлыми по весу. По-видимому и поражающая способность этих снарядов была высока.
  Из Кишима в расположение батальона потянулись вереницы афганцев, пострадавших во время обстрела. Наш фельдшер как мог помогал раненым. Оказалось, что реактивные снаряды были начинены какой-то горючей штукой, толи напалмом, толи белым фосфором. Один из афганских военнослужащих пришёл за помощью через пару дней после обстрела. Всё это время он страдал от того, что этой зажигательной начинкой опалило кисть его руки и он, как ни старался, не мог её потушить.
  - Он говорит, чего только не делал. И водой пробовал тушить, и ножом выковыривал. Ничего не помогает. - рассказывал Хабиб, которого вызывали в медпункт для перевода.
  Мы, конечно, сочувствовали пострадавшим, ещё раз убедившись в том, каким жестоким может быть человеческий гений. Взять хотя бы тот же напалм. Жуткое изобретение. Но ведь дело обстоит таким образом, что передовые научные разработки сначала примеряются к нуждам военной машины. На военную промышленность работают лучшие умы. Они искренне считают, что делают очень важное дело, не очень переживая за тех, кто станет жертвой их изобретательности. Если бы эти 'творцы' на своей шкуре испытали действие того же напалма. Однако гонка вооружений не прекращается. Так или иначе она идёт от самого сотворения мира. Каждому нужна дубина покрепче. Превосходство в силе - решающий аргумент в борьбе за лакомый кусок. Всегда найдётся оправдание своей алчности, жажде наживы. Всегда можно создать образ врага, а если у тебя есть явное преимущество в силе и рычаги давления на несогласных, то дело в шляпе. А там хоть трава не расти, ведь победителей не судят. Как правило, война разжигается для того, чтобы наказать некое 'зло'. Особенно же удобно бороться с этим самым 'злом' чужими руками, разрабатывая политические концепции и долгосрочные планы в уютных кабинетах. При этом не нужно рисковать ни жизнью, ни здоровьем, не нужно страдать от голода, жажды. В кулуарах правительственных учреждений не слышно свиста пуль, грохота взрывов, стонов и криков. Там не чувствуется боли, не видно крови. Да и судьбы каких-то незнакомых тебе людей невеликая цена, когда на кону стоит жизнеспособность системы. К тому же вооружённые конфликты хорошая возможность показать всем свою мощь. Собственному же народу всегда можно объяснить, что, дескать, враги не дремлют и увеличение расходов на оборону не прихоть, а насущная необходимость со всеми вытекающими отсюда невесёлыми для народа последствиями. Средства массовой информации, находясь под контролем властей, легко формируют любое необходимое правительству общественное мнение. Даже такая тонкая сфера как религия часто служит рычагом для управления массовым сознанием и используется самым бессовестным образом. И, поди разберись среди всего этого, на чьей стороне правда и есть ли она вообще.
  
  Глава 23. Блокировка.
  Лето подходило к концу. Все были в ожидании колонны на Файзабад. Примерно в это время от своего товарища Алишера я узнаю страшную новость: при подрыве БРДМ¹ погиб наш общий друг Шири Полтаев, служивший в полку.
  ___________________________________________________________________________
  ¹БРДМ - боевая разведывательно-дозорная машина.
  
  Мы познакомились с ним во время курса молодого бойца в Файзабаде и сразу сдружились. Хотели встретиться после армии, наведаться друг к другу в гости. Но жизнь, вернее сказать, смерть внесла свои коррективы. В такой ситуации всегда больше всего жаль родителей. Какая страшная участь - хоронить своих детей.
  
  В первых числах сентября мы получили известие о том, что колонна выдвинулась из Кундуза и начали готовиться к выходу на блокировку. Все приводили в порядок амуницию и вооружение, получили боеприпасы и сухой паёк на первое время. Блокировка колонны отличалась от многих других боевых операций тем, что нужно было довольно длительное время находиться в относительной изоляции от источников пополнения питания и боеприпасов. По этой причине патронов, гранат и снарядов для АГСа брали с собой почти в два раза больше обычной нормы. Назначили тех, кто останется охранять расположение батальона и поддерживать порядок в нашей землянке. Так как колонна везла топливо для обогрева помещений в зимнее время, оставшимся нужно было суметь заготовить уголь на зиму. Это было одной из стратегически важных задач, ведь от этого зависело то, насколько тепло будет в нашей землянке зимой. Дополнительно же поручили раздобыть побольше продуктов питания.
  - В прошлую колонну наши много чего затарили, - говорили 'дедушки'. - Машины через батальон медленно идут, два человека запрыгивали на машину у первого КПП, мешками скидывали прямо на дорогу сахар, ящики с тушёнкой, сгущёнку, а остальные быстро растаскивали на обочину. Потом тащили в землянку. Колонне-то останавливаться нельзя... Вот и шустрили. Так что и вы тут смотрите, коробкой не щёлкайте.
  
  И вот, утром одного из дней над горами к западу от батальона, высоко в небо поднялись облака пыли, видимые на много километров. Мы высыпали из своей землянки поглазеть на это зрелище.
  - Колонна идёт, - спокойно заметили 'деды'. Ближе к вечеру, в том месте где дорога выходила из горного массива и поворачивала в сторону Кишима, показались первые машины. Техника шла медленно, так как за год 'духи' изрядно 'поработали' с дорогой, нашпиговав её всевозможными минами и фугасами.
  Впереди шли сапёры с овчарками, миноискателями ищупами. Далее как обычно минный тральщик, толкающий перед собой многотонные шипованные валы. А следом шла головная часть колонны, состоявшая в основном из боевых машин пехоты, танков и бронетранспортёров. Колонна добралась до расположения батальона лишь к утру следующего дня. Этим же утром мы, оставив расположение взвода, перетащили всю свою поклажу к взлётке и уселись в ожидании вертолётов, курили, гадали, на каком участке дороги будет наша точка.
  Ждать пришлось недолго. Прилетела пара Ми - 8 в сопровождении пары 'крокодилов'¹. 'Восьмёрки' приземлились на взлетку, не переставая вращать лопастями, в то время как вертолёты сопровождения кружили в небе, с воздуха обеспечивая прикрытие погрузки десанта.
  Мы быстро закидали свои пожитки в вертушки и они понесли нас на север. Полёт происходил на малой высоте. Вертолёты один за другим юркнули в ущелье, по дну которого протекала река Машхад. По сравнению с ослепляющим светом снаружи в чреве вертолёта был полумрак. Свет проникал только через иллюминаторы. Шум от винтов и лёгкая вибрация корпуса машины, мелькающие снаружи горы, скалы, камни, тропки, кишлаки - всё это усиливало и без того высокое нервное напряжение. Внешне все старались не выказывать никакого беспокойства, однако по суровому выражению лиц
  _____________________________________________________________________________
  ¹'Крокодилами' - военные называли вертолёты Ми-24.
  
  было видно, что мысленно большинство из бойцов готовятся к тому, что поджидает нас на том конце пути.
  При лавировании по изгибам ущелья корпус машины накренялся то влево, то вправо, так, что борт располагался почти параллельно земле. Поворот направо, вертолёт совершает крутой вираж и в иллюминаторах правого борта видна сверкающая миллионами солнечных бликов змеящаяся лента реки, левый поворот - и вот река несёт свои быстрые воды параллельно левому борту. Манёвры выполняются летчиками с таким мастерством, что почти не ощущаются телом и создаётся впечатление, будто вертолёт летит ровно и река сама выныривает то слева, то справа.
  
  Миновали слияние, где воды Машхада вливаются в Кокчу, уходящую по руслу, прорезанному в скальной породе на северо-запад в сторону Союза. Говорили, что от этого места совсем близко до границы с СССР - около шестидесяти километров.
  Минут через десять-пятнадцать после вылета из Кишима, мы были на месте. Вертолёты, подняв самую настоящую пыльную бурю, не останавливая двигателей, один за другим совершили посадку на площадку, расположенную на левом берегу Кокчи. Мы наскоро выгрузили свой скарб и покинули борт. Вертушки, увеличив обороты, оторвались от земли и, развернувшись, полетели за следующей партией десанта. При отрыве от площадки, потоком воздуха, идущего от лопастей 'восьмёрки', у меня с головы сорвало панаму и отнесло её за проволочное ограждение, к берегу Кокчи. Я даже не предпринял попытки вернуть её, так как было ясно, что территория за 'колючкой' заминирована. К счастью, у меня в запасе была ещё и кепка. Остаться без головного убора на время блокировки при дневной жаре в пятьдесят градусов было нежелательно. В этом климате панама, конечно, была бы предпочтительней, но и кепка - 'афганка', неизвестно по какой причине, почти повсеместно именуемая неприличным словом 'пидорка', тоже могла послужить защитой от солнцепёка.
  Огляделись по сторонам. Нас высадили на одной из застав, задачей которых была охрана стратегически важных мостов, расположенных на дороге в Файзабад. Застава называлась 'Первый мост'. Помимо этой заставы, на участке дороги 'Кишим - Файзабад' существовали ещё 'Второй и Третий мосты'. Охрану мостов осуществлял приданный нашему полку танковый батальон, основная база которого располагалась в Артынджилау. На каждом из мостов нёс вахту один танковый взвод.
  
  Мы перенесли вещи в помещение, на которое нам указал офицер танкист, бывший, по всей видимости, начальником заставы. Место заставы показалось мне совсем жутким. По обе стороны реки находились довольно высокие горы, образованные скальной породой тектонического происхождения. Застава располагалась на небольшом равнинном участке, окруженном подступающими вплотную горами и была очень удобным объектом для обстрелов сверху. Положение спасало то, что в охранении заставы находились танки, огонь которых был весомым сдерживающим фактором для местных боевиков.
  
  Вскоре вертушки прилетели снова. Пока Ми-8 высаживали десант, пара Ми - 24, описывая в небе круг, обстреливала НУРСами верхнюю часть склона горы, расположенной за Кокчей. Возможно, вертолётчики с воздуха заметили там какую-то активность, а быть может, просто отрабатывали упражнение. Вертушки, заходя на цель, выстреливали реактивные снаряды, которые, выпустив плотный огненный хвост, покидали соты пусковых установок и оставляя за собой дымящийся след, с силой вонзались в склон горы. Ведущий вертолёт выходил на огневой рубеж и делал залп, затем уходил по кругу против часовой стрелки на следующий заход, освобождая место для залпа ведомому 'борту'. Таким образом, сделав несколько кругов и изрядно распахав склон у вершины горы, 'крокодилы' отправились сопровождать 'восьмёрки', полетевшие за очередной партией бойцов. Мы же ожидали приказа для выдвижения на свою высоту, но в этот день приказ не поступил. За время своего присутствия на заставе мы познакомились с танкистами, нёсшими там службу. Ребята, в отличие от их танков, были совершенно безбашенные. Мне показалось, они постоянно находятся в состоянии наркотического кайфа. По приглашению одного из них Сашка Ратников, 'Козырь' и я пошли к танку, стоящему в капонире напротив моста.
  
  Мост располагался над одним из притоков, впадающих в Кокчу, который в это время года обычно пересыхал. Взгромоздясь на башню танка, служившего чем-то вроде КПП, мы с танкистами раскурили косяк, разговорились о жизни, службе.
  Башня танка была защищена решёткой из стальной полосы. Это должно было обеспечить защиту от поражения кумулятивными снарядами ручных гранатометов РПГ-7. Китайские 'товарищи' обильно снабжали этими штуками душманов, что представляло реальную угрозу для нашей бронетехники.
  Мы обратили внимание на АГС -17, привинченный за 'лапы' к башне танка, что практически полностью исключало подпрыгивание гранатомёта во время стрельбы и должно было обеспечить хорошую кучность огня. Нам в горах так закрепить АГС было бы невозможно. Даже несмотря на то, что мы зарывали его лапы в землю и придавливали их крупными камнями, при стрельбе он дёргался от каждого выстрела. Стоило больших усилий, чтобы удерживать нужное направление стрельбы.
  
  По дороге в направлении заставы, прыгая на ухабах и весело дребезжа всевозможными висюльками и побрякушками, которыми так любят украшать свои транспортные средства представители стран Востока, ехала барбухайка¹. По скорости приближения казалось, что водитель этого 'шедевра прикладного искусства' не собирается тормозить перед мостом, за которым начиналась территория заставы. Один из наших собеседников-танкистов выпустил из АГСа очередь в три снаряда, которые легли метрах в десяти прямо по курсу движения колымаги. Этот поступок произвёл на нас неслабое впечатление. Во время дежурства на КПП в Кишиме нам тоже иногда приходилось производить предупредительные выстрелы в землю перед машинами особо ретивых афганских водителей. Однако то были выстрелы из стрелкового оружия и эффект был значительно скромнее. Но, похоже, для обитателей этой точки такое применение автоматического гранатомёта было делом привычным.
  Прогремевшие прямо перед носом машины взрывы мгновенно поубавили пылу горячему афганскому 'джигиту', и тот нажал на тормоза с такой силой, что сам едва не вылетел через лобовое стекло, а машина на заблокированных колёсах пропахала пыльную колею, проехав по инерции ещё несколько метров.
  - То-то же! - удовлетворённо хмыкнул танкист. - А-то вообще страх потеряли... Носятся как очумевшие мамонты туда-сюда! Вот колонна пойдёт, целый месяц только наши ездить будут! А этим местным 'дальнобойщикам' тоска. Вот и пытаются сейчас уехать из провинции... Да только этот уже опоздал...
  - Хорошо, если встретится с колонной на широком участке, где можно разойтись, - поддержал своего товарища второй танкист. - А если где-нибудь на 'узкой тропинке' столкнётся, то всё - пиши пропало! Спихнут его машину в кювет или в реку.
  - Вот житуха. Не позавидуешь. Кругом война, а жить всё равно как-то надо.
  - Кушать ведь всегда охота. Да ещё и детей в каждой семье человек по пять-шесть как минимум. Их попробуй в таких условиях одень да прокорми. Вот и крутятся, кто во что горазд... Да и мрут, правда, как мухи...
  - Ну да... Бог дал, Бог взял.
  - Эх... Тоска полнейшая!
  
  Начало темнеть. Мы вернулись в небольшие глинобитные сооружения, предоставленные нам для ночлега. Вид у этих комнатушек был такой, будто в них давно уже никто не жил: пыль, оштукатуренные саманом стены с осыпавшейся от времени побелкой. Внутри не было ничего - ни кроватей, ни табуреток. Мы перекусили сухим пайком, танкисты
  ____________________________________________________________________________
  ¹Барбухайками - советские военнослужащие называли грузовые автомобили афганцев.
  
   напоили нас горячим чаем. После ужина вышли на улицу покурить и невольно стали свидетелями грозного и завораживающего 'светового шоу'. Танки произвели обстрел окрестных высот игольчатой шрапнелью. Стальные иглы, которыми начинены танковые снаряды, ударяясь о скалы, высекали искры, сверкающие в темноте таинственными малиновыми всполохами. Тогда я понял, почему душманы не слишком докучают танкистам обстрелами. Убежать от смертоносных игл шрапнели практически невозможно. Говорили, игла от такого снаряда, разорвавшегося на высоте в тридцать-пятьдесят метров над караваном, легко пробивает всадника вместе с лошадью. А если учесть, что в одном таком снаряде находится несколько тысяч игл и плотность поражения очень высока, то становится очевидной опрометчивость любой попытки нападения на танковую заставу. Ночевали мы лёжа вповалку, расстелив на земляном полу плащ-палатки. Спать на земле нам приходилось часто, и для нас это было делом обычным. Ночь была тёплая и прошла спокойно. На следующий день ждали приказ на выход в горы, но тщетно. После обеда мы пошли купаться к реке.
  Место для купания находилось в непосредственной близости к заставе и мы были под прикрытием. По обыкновению взяли с собой оружие и часть боекомплекта. Спустились по пересохшему левому притоку к воде. Река на несколько метров входила в русло притока, образуя заводь с относительно спокойной водой, в то время как течение самой Кокчи было довольно быстрым.
  Берег в месте нашего купания был пологим и присыпан слоем речного песка, что создавало некое подобие пляжа. Было здорово, сбросив с себя надоевшую солдатскую форму, поваляться на горячем песке практически нагишом. Вода приятно бодрила. После недолгого пребывания в освежающей прохладе горной реки, мы снова валялись на песке, подставляя свои тела под лучи солнца. Одни ребята строили замки из песка, другие просто загорали, перекидываясь редкими фразами. Потом кому-то пришла идея поиграть в 'слона'.
  Мы разбились на две команды, человек по восемь. Смысл игры заключался в следующем. Игроки одной из команд становятся в колонну друг за другом, наклонясь и обхватив впередистоящего в области пояса. Задачей другой команды было запрыгнуть на этого 'слона' сзади и удержаться на нём, в то время как задачей 'слона' было не развалиться. А после того, как все наездники окажутся сверху, донести седоков до заранее намеченного рубежа. Если это им удавалось, команды менялись ролями. Если один из наездников падал или, не удержавшись, сползал на землю, команды менялись ролями.
  Рубежом мы обозначили линию воды. Когда ноги последнего из 'слонов' оказывались в воде, задача считалась выполненной и мы менялись. Седоку после запрыгивания не разрешалось переползать ни вперёд, ни назад с того места, на которое он запрыгнул, и чтобы распределиться равномерно, первым наездникам нужно было постараться долететь до спин ребят, стоящих в головной части 'слона'. Наездники изо всех сил старались раскачать тех, кто находится внизу и развалить 'слона'. В свою очередь нижние старались стряхнуть с себя ездоков, но не упасть при этом. Нашей команде с самого начала выпало быть наездниками. Так как 'слоны', дабы придать конструкции устойчивость, старались ставить самых крепких ребят, вперемешку с теми, кто не отличался особой мощью, те из наездников, кто потяжелее, старались запрыгнуть на хребет именно последним.
  
  Мы прибегли к хитрости, которую я часто использовал, ещё играя в эту игру до армии. Первым прыгал 'Козырь', обладающий хорошей массой. Его задачей было допрыгнуть немного дальше середины 'слона'. Затем прыгали все остальные, распределяясь от 'Козыря' и до 'хвоста'.
  
  Передние 'слоны', стоя без ездоков и полагая, что им уже ничего не грозит, совершенно расслаблялись и в этот момент, разбежавшись и перебирая руками по спинам сидящих в хвосте всадников, на спину впередистоящим с диким криком прилетал 'Куля'. Обычно этого было достаточно, чтобы развалить 'слона'. Мы меняли тактику. В следующий раз я, прыгая следом за 'Кулей', практически без паузы на лету, перебирая руками по спинам товарищей, старался после его посадки запрыгнуть ему на спину. Такой двойной удар выдержать было сложно любому. Если же учесть, что мы старались запрыгнуть на спину переводчику Аброру, не отличающемуся габаритами и стоящему вторым, то для него, впрочем как и для всей его команды, ситуация складывалась совершенно безнадёжным образом.
  Игра была очень весёлая. Особенно для наездников. Мы разваливали 'слона' несколько раз подряд, вызывая смятение и разлад в команде соперников.
  
  Солнце, вода песок. Радостные крики, смех и возгласы негодования. Всё это, вперемешку с шутками и матом, стало хорошей разрядкой, скрасившей томительное ожидание выхода на блок. Пара часов беззаботного отдыха и купания посреди тревожной неопределённости были настоящим подарком судьбы. На какое-то время показалось, что нет вокруг ни опасности, ни врагов, ни необходимости подчиняться множеству жёстких ограничений и правил, связанных с главной причиной нашего здесь пребывания. Но где-то внутри, жёсткой стальной пружиной пульсировало неприятное ощущение хрупкой эфемерности происходящего здесь, на нашем маленьком пятачке свободы.
  Это чувство не давало забыть о том, что часики тикают и шестерёнки вращаются, а все мы прочно связаны с этим, запущенным чьим-то злым гением механизмом. И как бы мы не желали, остановить его невозможно. Нам остаётся только подчиняться.
  
  Такой разительный контраст лишь подчёркивал, и давал возможность острее почувствовать то, насколько для нас, фактически мальчишек, всё существо которых стремится к независимости и ощущению простора, противоестественно принимать участие в столь масштабном безумстве. Мы старались забыться, хоть ненадолго отвлечься от основной причины приведшей нас в это место, но сделать это было непросто. И оружие, стоящее сейчас в тени скалы, и разложенная на камнях выгоревшая солдатская форма, и несущая свои мутные воды чужая река, и жёлтое небо с застывшими облаками, и безмолвно нависшие серые горы, равнодушно взирающие на горстку мальчишек резвящихся у воды, всё это не давало возможности вырваться из плена реальности.
  Я уже ненароком подумал, что и сегодня мы заночуем на заставе, ведь время уже перевалило за три часа. Кому придёт в голову назначать выход на самое жаркое время суток, когда земля пышет огнём и камни нагреты как уголья? Что-то внутри хотело отдалить момент выхода в горы. Так здорово было нам здесь, на берегу Кокчи. Но было бы слишком хорошо, если бы всё это продолжалось дольше.
  
  Мы ещё радуемся жизни здесь у реки, пытаясь ухватить и насладиться мельчайшими крохами свободы. А там - наверху уже получили по рации приказ, и Лёха - связист выбегает на мост и кричит что-то невнятное, пытаясь перекричать наши голоса. Мы замолкаем, направив взгляды наверх, туда, где в лучах яркого солнца на мосту, размахивая руками, что-то кричит нам Лёха. И из обрывков фраз, перекрываемых грохотом бегущей рядом Кокчи, улавливаем два слова: 'Сбор!' и 'Выход!', которые всё расставляют по своим местам.
  
  С наших лиц исчезает выражение безмятежности и радости, и на смену им приходит привычное, напряжённое выражение готовности к встрече с неизвестностью. Мы надеваем на свои разморённые водой и Солнцем тела форму, хватаем оружие и по каменистому подъему бежим наверх. И вот, минут через пятнадцать, мы уже двигаемся по пыльной дороге, дальше на север, тревожно осматривая незнакомые горы, которые в любую минуту могут ощетиниться 'свинцовым дождём', обрушивая на нас свой гнев. Выходим без поддержки техники и прикрытия с воздуха, полагаясь только на удачу, на своё оружие и друг на друга.
  
  Я иду в тяжёлом отделении, в котором оказалось недостаточно людей для того, чтобы поднять на указанную нам высоту АГС и боеприпасы к нему. Мне поручено нести станок от гранатомета, который добавил к моей ноше ещё одиннадцать килограммов. Так как выход осуществляется на длительное время, мы тащим с собой каски и бронежилеты, которые старались не брать на обычные засады. Каждый несёт с собой почти 'цинк'¹ патронов, как минимум треть от которых заряжена в рожки. Добавить к этому вес
  
  ____________________________________________________________________________
  ¹'Цинк' - металлическая коробка с запаянными краями, используемая для хранения и транспортировки патронов
  
   гранат, личного оружия, сухого пайка, воды, сапёрной лопатки, плащ-палатки и некоторых мелочей, которые могут пригодиться в горах, и общий вес поклажи составит килограммов под сорок-пятьдесят.
  Ребята дозорного отделения, ушедшие вперёд, загружены ненамного легче нас. Пройдя километра полтора-два по дороге, мы упираемся в склон горы на вершину, которой нам предстоит взобраться.
  
  Даже от подножия видно, что рельеф горы изобилует сложными участками и подъём обещает быть непростым. Но мешкать нельзя. Скорость подъёма может решить всё. И вот всем телом ощущая сопротивление силы тяжести, мы начинаем восхождение. Первый склон крутизной градусов в сорок пять и протяженностью около ста метров, заставляет тело мобилизоваться и настроиться на длительную тяжёлую работу. Становится понятно, как много энергии отняли у нас купание и игры у воды.
  Ноги, работая непрерывно, шаг за шагом преодолевая подъём и не успевая расслабляться, быстро наливаются тяжестью, сердце стучит, отдаваясь молотом в висках. Мы часто хватаем ртами бедный кислородом горячий воздух, с каждым вдохом ощущая сжимающую лёгкие массу амуниции и поклажи. Щуримся от яркого солнечного света, стараясь не сбавлять шаг, узкими козьими тропками движемся вперёд и вверх.
  
  Наш взвод поднимается первым. С нами идут два огнемётчика, приданные нам из полковой химроты и расчёт восьмидесятидвухмиллимитрового миномёта из нашего батальона. Первые, помимо личного оружия и всего остального, несут на своих плечах по два огнемёта 'Шмель' разового применения. Миномётчики тащат свой 'самовар' с плитой и двуногой, а также боеприпасы к нему. Следом идут солдаты восьмой роты и управление батальона во главе с комбатом.
  Склоны горы почти лишены всякой растительности. Везде лишь сухие колючки, да обглоданные под корень стадами домашнего скота пучки выгоревшей травы. Лица заливаются потом и промокшая форма противно липнет к горячему телу. Крутые подъёмы сменяются более пологими участками, на которых можно немного перевести дыхание. Ещё не пройдено и половины подъёма, а во флягах уже не осталось воды.
  - И какой умник назначил выход на это время?! - недоумевал я.
  Командир второго отделения Черногорцев, согласно кивнул, осматривая склоны окружающих гор и отирая панамой пот с лица.
  - А им-то что? - ответил он. - Не они же будут здесь корячиться?
  Страшно хотелось пить, но воды не было. Ничего не оставалось, как терпеть и двигаться дальше. Впереди узкий перешеек, по обеим сторонам которого крутые осыпающиеся склоны, переходящие в глубокие обрывы. Стараясь удержать равновесие, минуем его и упираемся в каменистый склон, крутизна которого местами составляет градусов семьдесят. Протяжённость этого участка невелика, примерно метров двадцать, однако предательски проскальзывающий на каменном основании мелкий гравий существенно осложняет подъём. Подняться со всей своей ношей, даже карабкаясь на четвереньках, невозможно. Принимаем решение поднять сначала половину, и потом спуститься за оставшейся частью поклажи. Потеря времени и перспектива дважды преодолевать этот нелёгкий участок пути не воодушевляют, но другого выхода у нас нет. Я оставляю станок от АГСа и карабкаюсь наверх. В конце этого подъема нас ждал узкий проход, образованный в скалах.
  
  Слева огромным слоеным пирогом возвышается скала, увенчанная сверху небольшим плато. Подняться на вершину этого плато без альпинистской экипировки невозможно. Справа кусок такой же природы диаметром метров десять. Он огромной слоистой каменной глыбой лежит на более тонком основании и похож на торчащую из горы гигантскую каменную голову, которая словно сидит на короткой шее и немного приплюснута сверху. Пройдя между этими скальными образованиями, мы вышли на участок с относительно пологим рельефом. Смотрю вверх. Дозорные выходят на вершину. Всё вроде спокойно.
  Я скинул с себя бронежилет и вещмешок, и начал спуск за треногим станком. Спускаться вниз было тоже непросто, так как ноги соскальзывали, существовала реальная опасность съехать вниз и сорваться в ущелье. 'Колпаки' перетаскивают АГС и короба со снарядами от него. В конце концов, нам благополучно удалось преодолеть этот отрезок пути и мы, взвалив на себя всю свою ношу, двинулись дальше. Ещё один относительно пологий, но довольно протяжённый склон и вот, мы выходим на вершину. Подъём занял около полутора часов. Отсюда открывается завораживающая своим величием панорама.
  
  Бескрайний горный океан. Горы, словно вздыбившиеся исполинские волны, окаменевшие по мановению чьей-то волшебной палочки, застыли в своей молчаливой задумчивости. Тишина, нарушаемая лишь тихой песней ветра. Но долго отдыхать, любуясь суровыми красотами окрестных гор некогда, и обманчивый, дремлющий покой этого места нарушают отрывистые крики команд и звон сапёрных лопаток, остервенело вгрызающихся в каменистую плоть вершины.
  По старым окопам видно, что эта высота раньше уже использовалась нашими войсками. Их тоже можно использовать для своих нужд. Щупами проверили их на предмет наличия душманских мин. Всё чисто.
  
  Нужно успеть окопаться до наступления ночи. Санёк, Ванька и я копаем окоп для стрельбы из положения сидя. Он предназначен для обороны высоты и несения ночной вахты. Рядом с ним выкапываем один спальный окоп в полный профиль на троих. Соединяем их коротким ходом сообщения.
  К счастью, крупных камней не так много и работа идёт довольно быстро. На дне спального окопа мы расстелили плащ-палатку. Сверху прикрыли своё жилище небольшим парашютом от какого-то осветительного снаряда, поверх натянули маскировочную сеть. Результатом наших стараний стало довольно просторное и защищённое от зноя укрытие.
  
  Охота пить, но воды оставшейся лишь у самых терпеливых, ужасно мало, и решено отправить небольшую группу вниз к Кокче, за водой. Ребята уходят, взяв с собой несколько РДВ-12¹ и фляги. Доводим окопы до ума, оборудуя их нишами для гранат и боеприпасов, и лишь когда основная часть работы выполнена, можем, наконец, перевести дух. Закурив, делимся впечатлениями о восхождении.
  - Если на гражданке хоть одна сволочь скажет что-нибудь плохое про то, как мы здесь служили, - сказал Санёк, - только за один этот подъём придушу гадёныша.
  - Да, мрачный подъём, - согласились мы с Ванькой.
  Я снимаю свои полукеды и носки, и обнаруживаю, что от ходьбы по нагретой земле и камням, подошвы обеих ног вздулись и превратились в один сплошной, наполненный жидкостью волдырь.
  - Хорошая, конечно, штука эти полукеды, - говорю я, - только не для гор. Подошва никуда не годится. Тонкая, зараза...
  
  Пацаны, глядя на то, как я маникюрными ножницами, которые прихватил с собой Ванька, срезаю с подошв отошедшую кожу, сочувственно морщатся. На подошвах осталась тонкая и чувствительная розовая кожица, и меня беспокоит вопрос, как быстро заживут мои ноги. Я надеваю чистую пару носков и свои злополучные полукеды, делаю несколько шагов. Вроде терпимо.
  После, когда усталость понемногу проходит, мы начинаем вспоминать забавные моменты, произошедшие при восхождении.
  - Там, где крутой участок был, - говорит Санёк, - взводный на щебёнке проскользнул и поехал вниз, прямо к обрыву. Я к нему. Ну думаю, - труба дело. И хорошо ещё, что
  _____________________________________________________________________________
  ¹РДВ-12 - рюкзак для воды ёмкостью 12 литров.
  
  там был небольшой уступ. В последний момент одной ногой он упёрся в него и остановился. Я гляжу вниз, а там... Вязать мои веники... Пропасть костей не соберёшь. Метров пятьдесят лететь. Взводный на брюхе распластался, смотрит на меня жалостливыми глазами и на полном серьёзе так говорит: 'Ну всё, Ратников!.. Доползался я!..'
  Мы с Ванькой весело прыснули, представив эту сцену.
  - Небось, уже с жизнью попрощался! Бедолага! - смеясь, сказал Ванька.
  - Ну место там, конечно, стрёмное! Базара нет... - согласился я.- Сорваться, как два пальца об асфальт.
  - Я ему автомат прикладом вниз протянул,- продолжал Санёк, - он за него ухватился... Ну я его и вытащил.
  - Автомат-то на предохранителе стоял?- шутливо спросил я. - А то он в суматохе мог и за курок ухватить.
  Мы опять заржали.
  - Да хорош прикалываться! - смеясь вместе с нами, сказал Сашка. - Вас, уродов, хлебом не корми, дай повод позубоскалить.
  - Ты всё-таки в следующий раз стволом вниз подавай, а сам за приклад держись, - не унимались мы. - Если вдруг увидишь, что не можешь вытянуть, всегда есть возможность самому нажать на курок.
  - Ага, я так и сделаю! Особенно если помощь потребуется кому-то из вас, придурков.
  - Короче, Санёк, взводный тебе теперь жизнью обязан, - с деланной серьёзностью заявил Ванька.
  - Да! Может, тебе теперь и награду дадут,- уловил я направление хода Ванькиных мыслей. - А что? Спас жизнь командиру в боевой обстановке...
  - Ну да, дадут! - весело сказал Санёк. - Орден 'Сутулова'.
  И мы в очередной раз разразились дружным приступом смеха.
  - Взводный наш, конечно, ещё тот кадр, - поддержал тему про нашего командира Иван. - Как раз немного выше того места я присел малость передохнуть... У меня с собой ампула нашатырного спирта. Я достаю из кармана кусочек ваты, набрызгал на неё нашатыря, занюхал, чтоб взбодриться, а потόм лицо протёр. Тут Санёк со взводным рядышком привалились немного отдышаться. Я Сашке ватку протягиваю: 'На, - говорю, - лицо вытри, сразу полегчает'. Ну Санёк тоже протёр лицо. Вата уже чёрная от грязи, Сашка только её выбросить хотел, а взводный у него из рук выхватил, тоже понюхал и лицо протёр.
  Рассказывая, Ваня артистично изобразил, как взводный проделал всё это. Получилось очень живо и похоже на нашего командира. Мы с Сашкой рассмеялись.
  Ваня продолжал: 'Я смотрю на него, как он этой ваткой грязь по лицу размазал и довольный такой... Ну если бы не лейтенантские погоны, - чистый 'колпачара'...
  - Да между нами разница пара лет, - встал на защиту взводного Сашка, - Что ты от него хочешь-то? Мы и то умирали на подъёме... А сколько уже по горам бегаем?
  
  - Не об этом я сейчас... - продолжал Ваня. - Ведёт себя просто иногда как ребёнок! Ни фига со стороны себя не видит...
  - Так им, похоже, в военном училище таких понятий как нам в 'колпачестве' никто не вставлял. Ему-то кажется, что он всё правильно делает...
  - Ну да... Зелёный ещё. Исправится...
  - Но зато, что меня в нём действительно радует... Это то, что он не упёртый. И перед начальством особо жопу не рвёт... Бывают, конечно, и у него заскоки. Так все мы живые люди...
  - Да. С ним хоть поговорить можно. Он вон и к нашему мнению прислушивается. Если бы какого-нибудь тупорылого солдафона нам прислали, была бы вообще тоска...
  
  Вернулась группа, ходившая за водой. Мы, предварительно растворив в воде таблетки пантацида и немного подождав, пока все микробы всплывут кверху брюхом, можем, наконец, утолить жажду. От таблеток вода приобретает неприятный химический привкус, однако деваться некуда и мы напиваемся до отвала.
  
  Всё то время, что мы находимся на этой вершине, внимательно осматриваемся по сторонам, стараясь не упустить ни одной детали. Необходимо сразу определить, где находятся участки наиболее вероятного нападения 'духов', с каких из окружающих нас высот они могут вести огонь. Есть ли у них возможность скрытно подкрасться и совершить нападение на наш блокпост ночью. Где установить АГС, где выкопать огневую позицию для миномётного расчёта, как расположить окопы, в каком направлении оборудовать позиции для стрельбы. И много важных мелочей, каждая из которых в боевой обстановке может оказаться решающей. К сожалению, у нас нет сигнальных светошумовых мин растяжек. Здесь они могли бы пригодиться.
  
  По обеим сторонам от нашей высоты глубокие ущелья с почти отвесными склонами, вероятность нападения с которых практически нулевая, но наша вершина узким длинным перешейком связана с грядой уходящей на Восток. Именно оттуда можно ожидать появление 'гостей'. За ущельем, расположенным к югу, проходит горный хребет со сложным рельефом. Атака оттуда маловероятна, разве что возможен миномётный обстрел или снайперский огонь. Последнее гораздо хуже. С тыла, то есть с запада, откуда мы поднимались, нас прикрывают бойцы восьмой роты, окопавшиеся ниже по склону. Окопы командования батальоном находится там же.
  А в общем, место для блока выбрано довольно удобное. С северной стороны, там, где находится наш окоп, видно Кокчу, довольно протяжённый участок дороги и горные вершины, нависающие над ней. Вдалеке, километрах в двух с половиной, виднеется пункт дислокации танкового батальона, расположенный рядом с кишлаком Артынджилау. Сейчас там развёрнут палаточный городок, в котором на время колонны сосредоточен полевой штаб полка.
  
  Вечереет. Солнце уже не палит так нещадно, и неуклонно движется на Запад. Мы ужинаем сухим пайком. Чай кипятим в консервных банках. Так как растительность на горе довольно скудная, в качестве топлива используются всякие мелкие веточки и прутики. Чтобы не демаскироваться, огонь разводим на дне окопов. Пламя еле горит - мало кислорода. Так как температура кипения воды в условиях гор ниже ста градусов по Цельсию, чай заваривается плохо и его можно пить практически сразу же после закипания, не боясь обжечься. Пустые консервные банки раскидываем по склонам горы. В темноте грохот, издаваемый жестянками, может послужить сигналом приближения посторонних. Командир взвода ставит нас в известность о том, что если с ним что случится, ампулы с промедолом находятся у него в левом нарукавном кармане. Назначаем смены для несения караула ночью.
  
  Медный диск солнца, погружаясь в багровую дымку, прячется за горные цепи. Короткий промежуток между ослепительным днём и мраком ночи. Из глубины ущелий поднимается горная прохлада. Дышать становится легче. Воздух густеет, обогащаясь тонкими запахами. Всё пребывает в состоянии отдыха после изнуряющей дневной жары. Приближается ночь, несущая с собой новые тревоги. Начиная с востока, небо приобретает всё более глубокий цвет. Мерцающая звёздами синяя мгла мягко и незаметно накрывает нашу маленькую заставу. И вот уже всё вокруг погружается в таинственный мрак.
  
  Ночное дежурство от заката до рассвета длится восемь часов. Так как каждый дежурит по два часа, а нас в окопе трое, одному из нас придётся нести смену дважды: сначала с вечера, а затем под утро. Отдежурив положенные два часа вечером, он ложится спать. Следующие за ним, отдежурив свои отрезки по два часа, дают возможность первому поспать четыре часа кряду, но перед рассветом ему нужно будет вновь нести караул.
  Устанавливаем график дежурства. Первым дежурит Ваня. Время его дежурства с десяти до двенадцати. С двенадцати до двух моя смена. Сашка дежурит после меня - с двух до четырёх, и под утро, с четырёх до шести снова дежурит Ваня. Так как одному из нас приходится дежурить дважды за ночь, на следующую ночь очерёдность меняется.
  Пока Ваня несёт вахту, мы с Сашей должны успеть выспаться. Сказывается усталость и я проваливаюсь в сон, едва приняв горизонтальное положение. Казалось, что я только что лёг спать, а меня уже будит Ваня. Я заступаю на свою смену.
  
  Первая ночь на новом месте. Минувший день был напряжённым. Бойцы, находящиеся в охранении, борясь с усталостью, которая накатывает тяжёлой липкой массой, несут вахту. Залитые неверным серебром Луны окрестные горы изрезаны чёрными пятнами теней. Глаза выхватывают из множества деталей самые сомнительные и внимательно изучают их. В 'сложных' случаях помогает короткая очередь по подозрительному объекту. Неподалёку несёт дежурство 'Козырь'. Участок, который контролирует он, наиболее опасен, но хорошо освещается Луной и просматривается на большое расстояние сразу из нескольких окопов. 'Козырь' подходит ко мне. Сидим, ведём неспешную беседу, неотрывно наблюдая за подступами к заставе. Проснулся Толик Соловьёв. Он подходит к нам. Интересуется, как обстоят дела и, убедившись что у нас всё в норме, идёт проверять часовых из других окопов.
  Окоп, в котором несу дежурство я, находится над склоном, круто уходящим вниз и переходящим в практически отвесную стену. Нападение оттуда маловероятно. Однако терять бдительности нельзя. Несмотря на свою крутизну, весь этот склон от самого дна ущелья утопает в густых зарослях деревьев и кустарника. За исключением короткого участка, находящегося перед самой вершиной, он плохо просматривается даже днём. Поэтому приходится рассчитывать больше на слух. Когда снизу раздаются какие-то шорохи, я делаю в сторону шума несколько одиночных выстрелов.
  
  Трели сверчков очень органично вплетаются в полотно ночи и действуют успокаивающе. Иногда из ущелий доносятся далёкие крики ночных птиц. Как ни странно, одиночные выстрелы и короткие автоматные очереди, то и дело раздающиеся вокруг, тоже звучат успокаивающе. Они дают почувствовать, что ты не одинок и вместе с тобой бдительно несут службу твои товарищи по оружию. Застава не спит.
  
  Время моей вахты подходит к концу. Иду будить Сашку. В ожидании, пока он оденется и выберется из нашей 'берлоги', возвращаюсь к наблюдению. Наконец, он сменяет меня, обмениваемся пожеланиями доброй ночи и я, стараясь не разбудить Ваню, укладываюсь на своё место.
  Сразу уснуть не удаётся. Какое-то время я лежу, прислушиваясь к звукам ночи. Затем усталость берёт своё, и я уплываю куда-то по темным волнам сна. Однако часть моего существа продолжает слушать то, что происходит вокруг, отделяя знакомые звуки от подозрительных. Всё спокойно. Сверчки поют, часовые постреливают. Застава не спит.
  
  Не знаю сколько мне удалось поспать. Мы с Сашкой проснулись от взрыва, прогремевшего со стороны ущелья. Увидев то, как мы, взяв оружие, высунулись из окопа, Ваня поспешил успокоить нас.
  - Та не, мужики, всё нормально... - с типичным южно-украинским акцентом сказал он. -- Просто кинул туда гранатку... Для профилактики... Что-то там звуки какие-то странные были. Вот я и...
  Взрыв гранаты разбудил всех на нашей вершине. Однако, как только мы узнали причину сразу успокоились. Саша и я вернулись на свои места, но тут на сцене появился взводный. Он явно не оценил поступок Ивана.
  - Что случилось, Решетников?- грозно спросил он.
  - Да всё уже в порядке, товарищ лейтенант...- заверил взводного Ваня. - Звуки какие-то странные там были... Вот я и решил... А шо, нельзя?
  Мы с Сашкой уже улеглись и только слышали то, что происходит снаружи. Ванькин ответ показался нам забавным и услышав его мы прыснули со смеху. Но, похоже, взводному доводы Ивана показались неубедительными.
  - Какого хрена? Зачем гранату кинул? Стрельнуть просто не мог! - отчего-то заводясь, прокричал взводный.
  - Мог, конечно... Я и стрельнул... А оно там всё равно... Вот я и решил... А шо такого? Боевая обстановка же... Мало ли? Вдруг там 'духи', шо тогда?
  -Я тебе сейчас таких 'духов' покажу...- в голосе взводного послышались угрожающие нотки.
  Почуяв неладное, Сашка ткнул меня локтём в бок, и мы опять выскочили из окопа. Взводный и Ванька, сцепившись друг с другом и кряхтя, катались по земле. Видимо, что-то у взводного перемкнуло, и он решил побороться с Ваней.
  Несмотря на то, что лейтенант Амелин был почти на голову выше ростом Ивана и являлся выпускником разведфака Киевского Высшего Общевойскового Командного Училища, он явно недооценил возможности своего оппонента. Ваня был КМС по классической борьбе и сейчас нам представилась возможность убедиться в эффективности его борцовской школы. Он прижал взводного к земле, и не давая тому вырваться похоже раздумывал, как следует поступить с командиром далее. Подоспевшие 'Соловей', 'Куля', Юра Низовский, а также Сашка и я избавили Ивана от долгих раздумий разняв дерущихся.
  - Успокойтесь, товарищ лейтенант... Что случилось-то?
  - Ну Решетников! Я тебе щас!- вырываясь из крепких рук 'Соловья' и 'Кулеша', грозился взводный. - Ты у меня под трибунал пойдёшь! Понял?!
  - Да ты меня на понял, не бери... Понял... - стряхивая пыль с одежды и успокаиваясь, ответил Ванька. - Не... Сам главное начал! Да по хрен мне твой трибунал!
  - Да я тебя сам... За неподчинение в боевой обстановке!
  - Ой, боюсь очень! Давайте, товарищ лейтенант... Стреляйте... Вот он я...
  - Ваня, прекрати! - прикрикнули на Ивана 'деды'. - Молчи уже!
  - Так он первый начал...
  'Деды' успокоили взводного и, предложив разобраться в случившемся утром, попросили его вернуться в свой окоп. Взводный внял голосу разума и пошёл спать.
  - Ты что, Ваня, совсем опух что ли? - обратился к Ивану Толик Соловьёв. - Ты зачем на командира прёшь?
  - Нет Толик... Он сам первый начал... А я шо? Я просто защищался... А что? Надо было ему поддаться что ли? Так он сам ещё пацан. Что-то его похоже переклинило... Из-за какой-то гранаты...
  К этому времени сюда подтянулись 'Козырь', 'Мартын' и 'Чёрный' выказывая любопытство по поводу случившегося. Им кратко рассказали о случившемся.
  - Ладно... Кто не в охранении, давайте спать... Завтра разберёмся...- заключил 'Соловей', и посмотрев на узкую светлую полоску над горами к юго-востоку, зевнул и добавил: 'Точнее уже сегодня...'
  Но большая часть собравшихся не спешили уходить. Присели свесив ноги в ход сообщения, молча закурили глядя в сторону восхода Солнца, и лишь выкурив по сигарете свободные от дежурства разошлись по своим окопам.
  
  Утро нового дня. Если не считать инцидента с Ваней и взводным, ночь прошла без особых приключений. Умылись, позавтракали, попили чай. Можно было бы немного расслабиться, но взводный приказывает всем собраться.
  - Сейчас мне мозги будут вправлять, - озвучивает своё предположение Ваня. Его догадка подтверждается. Мы собираемся в центре нашего лагеря. После небольшого вступления о том, что вчера мы неплохо выполнили поставленную задачу - вышли в назначенное время на эту вершину и окопались, взводный перешёл к теме несения караульной службы ночью. Он коснулся вопроса о целесообразности применении оружия, и особо не задерживаясь на деталях ночного поединка с Ваней, поинтересовался у присутствующих бойцов, есть ли необходимость использования ручных гранат. Большинство присутствующих сошлось на том, что иногда применение гранат очень даже желательно.
  - Там, где Ваня бросил гранату, тропа резко уходит вниз и исчезает из поля зрения... - взял слово 'Соловей'. - А внизу 'зелёнка'... Хотя склон там, почти отвесный и 'духи' оттуда вряд ли полезут... Но как говорится: 'болезнь легче предупредить, чем лечить'
  
  На том и порешили. Взводный дал 'добро' на использование гранат, однако попросил не злоупотреблять. Мы расходимся по своим окопам, но отдохнуть пока не удаётся. У нас иссякает запас воды. Готовимся спуститься к Кокче. Собираемся как на стандартный выход за периметр. В моём 'плавжилете' десять пулемётных рожков плюс один на оружии. У ребят вооружённых автоматами почти также. В дополнение ко всему у Сашки есть подствольник и гранаты к нему, помимо этого у каждого из нас не меньше трёх ручных гранат. Берём собой максимальное количество ёмкостей для воды. Я ещё немного опасаюсь, смогу ли нормально преодолеть путь к реке и обратно со своими облупившимися подошвами. Но явных болевых ощущений нет, и мы вчетвером начинаем спуск. Идём вчетвером. Помимо Саши, Ивана и меня, с нами идёт один из 'колпаков' - Тахиров Азиз.
  Солнце ещё не успело подняться высоко, и склон, по которому мы спускаемся, почти весь в тени. Проходим рядом с расположением окопов управления батальоном, застаём комбата за бритьём. Вид у него более усталый, чем обычно. Сказались, наверное, непривычная обстановка и тревожный сон на жёсткой земле. Мы докладываем ему, что намерены идти за водой. Он сухо поинтересовался, как обстоят дела наверху, и мы продолжаем свой путь. Внизу у подножия горы, на которой мы расположились, находится крохотное селение, всего два три двора. Место для поселения выбрано неплохое, о чём свидетельствует наличие довольно большого огорода и фруктовых деревьев. Вид спелых плодов инжира, конечно, искушает, однако с фруктами придётся потерпеть. Главное сейчас - вода.
  Два человека остаются немного выше для наблюдения за окрестностями, двое других, взяв все емкости, спускаются к воде. Набрать чистую воду без песка у берега сложно. Я выбираю место в излучине реки, где течение не такое сильное, скидываю плавжилет и пулемёт и, не снимая маскхалата, захожу в воду. Дно реки образовано валунами, некоторые из которых устилают его огромными плитами. Как раз по одному из таких камней спускаюсь до уровня груди. Вода приятно бодрит. Ванька один за другим подает мне эРДэВэшки, я наполняю их водой и возвращаю ему. Пока я наполняю следующую ёмкость, он перевязывает горловину предыдущего резинового мешка и укладывает его на камни рядом. Наконец, все ёмкости полны. Я окунаюсь в воду с головой, делаю несколько омывающих голову и лицо движений руками, и выхожу на берег. Получается сделать несколько дел одновременно: набрать воду, искупаться и простирнуть одежду.
  Пока я надеваю свою амуницию, Иван также, не снимая маскхалата, входит в воду и принимает отрезвляющую горную ванну. После того, как он закончил, мы, взяв свою долю ёмкостей с водой, поднимаемся и сменяем вторую пару. Они поочерёдно наскоро окунаются в воду, берут свою часть поклажи и мы начинаем восхождение обратно. Солнце уже попадает и на этот склон горы, но камни и воздух ещё не нагрелись, дышится и шагается легко. Подъём наверх на этот раз занял у нас гораздо меньше времени, нежели вчера - минут сорок. Пока поднимались, маскхалаты почти высохли на теле. У миномётчиков с собой есть РДВ 100 - резервуар из резины для хранения запаса воды на сто литров. Он помещён в вырытом специально для него окопе и накрыт сверху плащ-палаткой, защищающей воду от попадания солнечных лучей. Сливаем всю воду туда, получается чуть больше половины. Несмотря на все наши старания, полностью избавиться от песка в воде не удалось. Он оседает на дно фляжек, и мы стараемся пить, не поднимая этого осадка.
  Солнце поднимается всё выше, и даже в нашем окопе не удаётся спрятаться от жары. Днём наблюдение за окрестностями продолжается. Порывы ветра забрасывают в наш окоп пригоршни песка, который прилипает к нагретому телу, вдобавок ко всему нас одолевают своей неуёмной назойливостью мухи. С этими условиями приходится мириться. Жара, липкий и хрустящий на зубах песок, мухи. Но это не самое страшное. Больше всего одолевают скука и неопределённость.
  
  По рации сообщили, что колонна на подходе, но по пыли, поднимающейся на юге, мы и сами поняли это. Часам к четырём дня передовая часть колонны видна с нашего участка.
  Колонна движется еле заметно. Впереди всех, деловито уткнувшись носом в горячую дорожную пыль и двигаясь по дороге зигзагом, рыскают в поисках взрывных устройств две немецкие овчарки. Следом сапёры с щупами и миноискателями. Работают без устали, в пыли, под палящим солнцем. Спешка здесь неуместна, и сапёры, прощупывая и сканируя всю в кочках и рытвинах дорогу, метр за метром продвигаются вперёд.
  
  Даже отсюда сверху ощущается напряжение, которое испытывают сапёры и их питомцы, занятые поиском смертоносных 'сюрпризов'. Вслед за сапёрами первым едет тягач - минный тральщик, толкающий перед собой массивные стальные валы. Механику- водителю этой машины не позавидуешь. Каждый раз, трогаясь с места, чтобы преодолеть очередной проверенный сапёрами участок, ты должен быть готов к тому, что может прогреметь взрыв. Боевые машины, направив стволы своих орудий в сторону горных цепей, расположенных вдоль дороги, большую часть времени стоят на одном месте. Когда сапёрами проверен участок дороги метров в десять, машины, взревев двигателем, выпустив струю чёрного дыма и подняв облако пыли, одна за другой срываются с места, проезжают несколько метров и снова замирают в неподвижности, ожидая разминирования следующего участка дороги. Мы не можем оставаться равнодушными, глядя на эту картину.
  - Одубеть можно! Так медленно двигаются.
  - Интересно, когда они такими темпами до Файзабада доберутся?
  - Ещё дня два-три. Не меньше.
  - Сапёрам, прикинь, как тяжко приходится... Целый день по жаре пешком! Всё время на нервах!
  - А экипажам каково? Броня нагрета как сковорода, и сиди целый день в этой печи!
  - А там ещё Каракамарский серпантин впереди. Мрачное место...
  - Пацаны рассказывали, там вообще тоска... Дорога местами очень узкая и находится на огромной высоте над рекой. Танк идёт впритирку к скале, а с другой стороны полтрака в пропасть свисает. Механик 'молодой', весь в поту, а перед ним 'кадет'... Дорогу указывает. В какой-то момент механик не выдерживает, бросает рычаги, выскакивает из машины: 'Всё! - мол, - Не могу больше, хоть застрелите!' Офицер сам за рычаги и вперёд...
  - И 'духи' там дорогу минируют хитро. Фугас закладывают не на колее, а сбоку - прямо в скалах. Машина бронёй к 'стене' жмётся. А тут на тебе! Контакты на броне замыкают и взрывная волна машину в пропасть сталкивает.
  - Вот же черти хитрожопые! Чего только не придумают!
  
  Колонна участок за участком продвигается на север, и к вечеру достигает Артынджилау.
  Ещё один день в горах близится к завершению. Жара спадает. Готовим ужин. Продуктов, которые у нас в запасе, должно хватить ещё дня на три-четыре, но 'деды' настоятельно рекомендуют экономить провиант. По опыту они знают, что следующую партию еды могут задержать, и весьма существенно.
  Сегодня первым дежурю я. Санёк и Ваня ненадолго скрашивают это время, составляя мне компанию. Выкуривают перед сном по сигарете. Затем мы желаем друг другу доброй ночи, и они 'ныряют' в наш окоп. Я остаюсь один. Моя смена опять совпадает с дежурством 'Козыря'. Его окоп расположен метрах в шести от моего. Убедившись, что на моём участке всё спокойно, я подхожу к нему. Мы беседуем с Олегом о всякой всячине, вспоминаем случаи из жизни и затёртые до дыр анекдоты. Хотя с места, где мы находимся, видно и мой участок, иногда я подхожу туда, убедиться, что внизу у обрыва всё спокойно. Поговорив с Олегом минут пятнадцать, возвращаюсь к своему окопу.
  
  Ночь тёплая и безветренная. Чёрная бездна космоса искрится россыпью звёзд. Последние дни лета, и в небе всё чаще можно заметить пролетающие метеориты. Я слышал, что если успеть загадать желание, пока летит метеорит, то оно сбудется. Желание у меня одно - вернуться домой целым и невредимым.
  Сверчки соревнуются между собой в вокальных способностях. Слушать их приятно. Вроде мелочь какая-то, но если б не они, ночное дежурство было бы более утомительным. Абсолютная тишина действует на нервную систему как-то угнетающе. Ровное и мелодичное пение разливается мягко и ненавязчиво, обогащает ночь, придавая ей глубину и звучание.
  Подходит 'Козырь'. Мы закуриваем, привычно пряча огонёк сигареты в сложенных раковиной ладонях. Внезапно из ущелья слева от нас слышится звук осыпающихся камней. Ранее при осмотре этого участка склона мы обнаружили здесь крутую тропу, которая упирается в глубокий обрыв. Вдоль этой тропы несколько нор какого-то мелкого зверька. Возможно, именно его ночная активность стала причиной осыпи щебня. На всякий случай, бросаю туда эРГэДэшку¹. Взрыв гранаты отгоняет сонливость и гулким эхом прокатывается по ущелью, заставляя умолкнуть всех сверчков. Всё погружается в полную тишину, изредка нарушаемую приглушёнными звуками автоматных очередей, прощупывающих тревожную темноту горной ночи. Это несут службу сидящие ниже по склону бойцы восьмой роты.
  
  Проходит некоторое время, и где-то вдалеке, словно выйдя из оцепенения, робко возобновляет свою серенаду самый отважный из сверчков. Один за другим к нему присоединяются другие, и вот уже опять всё вокруг оживает, приобретает объём, наполняется многоголосьем этих неугомонных, воспевающих ночь менестрелей.
  
  Хорошо, что погода стоит ясная, а ночью тепло и сухо. Дожди в это время года - большая редкость. Это обстоятельство радует и снимает целый ряд проблем. Здесь на вершине негде укрыться от сильного дождя, а если дождь зарядит надолго, то это может существенно осложнить нашу задачу.
  Ночь сменяется днём, и на смену ему приходит новая ночь. Мы привыкаем к нашей заставе, постепенно обживая её, стараясь сделать своё пребывание здесь максимально комфортным, хоть это и не просто. Кухня является одной из самых важных составляющих нашего быта. Ведь без еды, как и без воды - человеку никуда...
  Запас продуктов состоит преимущественно из сухих пайков. Большей частью из обычного
  ____________________________________________________________________________
  ¹РГД-5 - ручная граната.
  
  общевойскового сухпая. Есть немного и 'горного' пайка. Обычный включал в себя банку тушёнки, две банки консервированной каши с мясом - обычно гречневой, рисовой или перловой; сахар, чай, сухари. 'Горный' сухпаёк был укомплектован интереснее. В его состав входили галеты, небольшие консервные баночки с тушеным мясом, паштетом из гусиной печени, сгущённого молока, две банки обычного объёма, одна с фруктово-рисовым супом, обычно из яблок или чернослива с рисом, другая с чем-то вроде овощного рагу с мясом. В зависимости от времени года в составе 'горного' сухого пайка вводились небольшие изменения. В 'горно - зимний' паёк добавлялась маленькая баночка с солёным салом. Также 'горный' паек был снабжен спичками, не боящимися воды, одним драже витамина гексавит, леденцами, сахаром и аэрофлотовскими освежающими салфетками. К тому же 'горный' паёк был расфасован в пакеты из плотного целлофана, что облегчало его транспортировку и выгодно отличало от обычного, упакованого в громоздкие картонные коробки. Набор продуктов, входящих и в тот и в другой сухпай, был вполне достаточным, чтобы обеспечить нормальную жизнедеятельность молодого, растущего организма солдата срочной службы. Беда в том, что обычно суточный паёк никогда не съедали за один день, а растягивали почти на два дня.
  Чтобы хоть в какой-то степени разнообразить свой рацион, мы готовили что-нибудь горячее. Благо, у нас с собой был казанок литров на пять. Это могла быть каша из тушёнки с крупой, макароны по-флотски, какой-нибудь супчик из имеющихся в наличии консервов и других продуктов. Приготовление пищи требовало наличия дров, и мы собирали хворост, ветки и сухостой на склонах нашей заставы. Очаг для приготовления пищи соорудили в одном из окопов, вырытых теми, кто обитал на этой высоте во время прошлогодней блокировки. Кстати, в этом окопе имелся и некоторый запас дров.
  
  Во время посещения медпункта, ещё в батальоне, Ваня прихватил с собой поллитровую банку 'Гексавита'. Первое время мы несколько злоупотребляли витаминами и глотали их горстями, почти как леденцы, пока не покрылись аллергической сыпью. После этого стали осторожнее, но всё равно 'приговорили' витамины очень быстро. Хотелось полакомиться чем-нибудь свеженьким, но даже спускаясь вниз за водой, мы избегали визитов в огороды афганцев, живущих у реки. На склонах нашей высоты ничего съестного не росло. Было, правда, несколько деревьев миндаля, но плоды на них почти отсутствовали, а те что остались большей частью оказывались пустыми.
  
  Как я уже говорил, с нами на блоке было двое огнемётчиков. Они оба были родом из Прибалтики, ну или, по крайней мере, один из них. Вообще говоря 'Прибалты' славились тем, что частенько проявляли свой национализм, считая себя по уровню культуры на порядок выше всех остальных жителей Советского Союза. В учебке я уже сталкивался с литовцами. Эти ребята хоть и держались несколько особняком, но были настроены вполне дружелюбно по отношению к остальным служащим роты. Возможно, это было обусловлено тем, что учебка находилась на территории Республики Узбекистан, а в роте их было всего трое и они были в меньшинстве. Может быть, при другом раскладе они и смогли бы повести себя иначе, но тогда они произвели на меня неплохое впечатление.
  Зато в нашем батальоне среди 'колпаков' восьмой роты был один паренёк из Эстонии по фамилии Рокал, так тот уж не стеснялся, прилюдно выражая своё фашистское отношение к представителям других народностей. Не знаю, кто набил его голову нацистской идеологией, только это сослужило парню плохую службу. Ума держать мысли о второсортности всех окружающих при себе ему не хватило, и он поначалу настойчиво продвигал эти идеи в массы. Однако эти самые массы никак не могли примириться с мыслью о своем несовершенстве и всячески старались доказать несчастному 'представителю высшей расы' обратное.
  Удивительно, как ему не вправили мозги ещё в учебке. Однако доводы, используемые оппонентами нашего героя, в третьем батальоне были очень весомыми и всё скоро встало на свои места. Так и не успев использовать своё преимущество в уровне развития, этот 'истинный ариец' оказался лицом к лицу с суровой действительностью, и в этой действительности ему досталось место совершенно противоположное тому, на которое он претендовал поначалу. Не любят в армии, как впрочем и везде, тех, кто незаслуженно ставит себя выше других.
  Наши же новые знакомые-огнемётчики из полковой химроты совершенно не претендовали ни на какую исключительность, напротив, отличались скромностью и непритязательностью. При выходе на блок они тащили с собой четыре 'Шмеля', а это двадцать два килограмма дополнительного веса на брата и вели они себя при этом весьма достойно. Их окоп находился неподалёку от нашего. Ребята оказались общительные и вскоре у нас с ними наладились приятельские отношения, а их огнемёты, в случае чего, могли стать мощным аргументом в нашу пользу.
  Также с нами на вершине находится Володя из взвода связи по прозвищу 'Вопа'. Простой и добродушный парень. Он одного с нами призыва. Мы знаем друг друга ещё с 'колпачества'. В установленное время Володя выходит на связь с командованием и через него мы узнаём все последние новости о положении дел на участке дороги, блокируемом силами нашего батальона. Практически всё свободное время Вова проводит с нами.
  
  На третий или четвёртый день нашего пребывания на блокировке, колонна уже начала двигаться полным ходом. Рёв двигателей и пыльный туман наполнили ущелье. Мы практически ежедневно спускались к реке за водой. Мои ноги зажили на удивление быстро, а мы настолько освоили тропу к реке, что спуск вниз совершали практически за бегом. Это занимало у нас минут пять-десять. На подъём же теперь уходило не более получаса. И всё было бы хорошо, но случилась одна неприятность - я подхватил какую-то кишечную инфекцию и мучался жутким расстройством пищеварения. Дошло до того, что позывы на посещение туалета возникали уже после нескольких глотков воды и даже при упоминании о еде. Не помогали ни сухари, ни крепкий чай. Я сильно похудел и ослаб. Лекарства, имеющиеся у нас с собой, не помогали. Мой недуг угнетал меня не только физически, но и морально. Я как мог, старался, чтобы это не отражалось на службе, всё также бегал вниз к реке и нёс дежурство по ночам.
  Однажды я заступил на дежурство с вечера, потом вновь был разбужен под утро. Сижу, смотрю вокруг. Ночь темна, луны на небе нет, но всё вроде бы тихо и спокойно. Ещё немного и начнёт светать. Вдруг на участке дороги, ведущей в сторону Артынджилау, примерно в километре от нас там, где дорога делает небольшую петлю, вспыхнул маленький красный огонёк.
  - Кому там, на дороге, понадобился свет? Вдруг 'духи' фугас устанавливают? - подумал я, и несколько раз пальнул туда одиночными из своего пулемёта. Огонёк погас.
  Через несколько минут огонёк вспыхнул вновь. Я выпустил в том направлении короткую очередь. Больше огонёк не мигал. Через некоторое время начало потихоньку светать и то, что в итоге предстало моему взору, заставило меня содрогнуться.
  На дороге в том месте, где вспыхивал огонек, стояла колонна бронетранспортёров. Когда я заступал на дежурство вечером, дорога была пуста. Ночью обычно движение по дороге тоже прекращалось. Поэтому я был в полной уверенности, что никого из наших в этом месте быть не может. Ванька, разбудивший меня на смену, ни единым словом не обмолвился о том, что на дороге стоит колонна. После того, как проснулись мои друзья, я рассказал им о том, что случилось во время моего дежурства. Я озвучил также свои соображения по поводу того, что впредь было бы неплохо сообщать тому, кому сдаёшь пост, о таких 'мелочах'.
  - Они, конечно, тоже молодцы...- раздосадовано произнёс я. - Вообще страх потеряли. Кто же ночью в открытую прикуривает? Не Союз же... А если бы я кого подстрелил, что тогда? Хорошо еще, что они не приняли меня за 'духа'. Прикинь, что было бы, если бы эти БэТэРы развернули свои 'пушки' и долбанули в ответ со всех стволов?
  Даже от одной мысли о возможных последствиях ночного инцидента становилось жутко. Мало того, что я мог зацепить кого-то из своих, но и мысль о том, что могли сделать с нашей заставой несколько КПВТ¹, которыми вооружены бронетранспортёры, пробегала по спине неприятным холодком. Точнее говоря, под их огонь попал бы только наш окоп, остальные находились с другой стороны вершины.
  - Даже если они знают, что здесь на блоке стоят свои, - никак не мог успокоиться я, - им, вероятно, была совсем непонятна причина нашей стрельбы. Решили, наверное, что мы тут укурились или кому-то крышу снесло.
  Ванька в ответ на мои слова только угрюмо молчал. По всему было видно, что и сам он тяжело переживает случившееся.
  Спать мне совсем не хотелось, и мы принялись 'изобретать' завтрак. Когда же мы, наконец, приступили к трапезе, заметили, что с юга над самыми вершинами к нам стремительно приближается самолёт. Не успели мы и глазом моргнуть, как реактивная машина совершенно беззвучно поравнялась с нашей вершиной. Самолёт пролетел метрах в тридцати-сорока от нас, так что было видно заклёпки на его борту. Мы приветствовали появление 'авиации' свистом и взмахами рук. Летчик, глядя в нашу сторону, качнул крыльями и машина стрелой унеслась на север. Казалось нереальным, что эта 'штука' летает тихо как тень.
  Мы смотрели вслед тающему самолёту, очертания которого плавились в струе изрыгаемого соплом турбины голубоватого пламени, и когда он почти приблизился к Артынджилау, нас накрыл громоподобный звук. Тут до нас дошло, что самолет летел со сверхзвуковой скоростью, и звуковая волна, созданная его двигателями, обрушились на нас только тогда, когда сама машина удалилась почти на два километра. Вероятно, это был истребитель-бомбардировщик, точно не скажу, какой модели. Они довольно часто летали высоко в небе, но так близко я видел такой самолёт впервые. Зрелище было очень яркое и само по себе послужило поводом для разговоров на всё утро.
  - Как вы думаете, мужики, 'Стингер' догонит такой самолёт?
  - Ясный перец, догонит. Он для этого и сделан.
  - Тогда вилы, конечно.
  - Да нет... Летунов специально обучают уходить от них.
  - Ракета, она и в Африке ракета. У неё скорость огромная.
  - На это и рассчитывают! Чем выше скорость, тем больше инерция! Резко в сторону уйти надо, ракета мимо пролетит.
  - И что, не возвращается?
  - Да хрен его знает. Может и возвращается. Я по чём знаю...
  - Ага! И вот они там с ней в догонялки играют, пока у неё 'бензин' не кончится.
  Все развеселились, представив себе такую 'забавную' сцену.
  - Ну, ещё тепловые ракетницы отстреливают, чтобы сбить 'Стингер' с толку. - Было бы классно пронестись над землёй на такой скорости.
  - Подумать только, минуты три и он уже в Союзе.
  - Может, они даже вылетают сюда на задания с территории Союза.
  ___________________________________________________________________________
  ¹Пулемёт КПВТ - Крупнокалиберный Пулемет Владимирова Танковый, калибра 14,5 мм, предназначен для поражения живой силы противника, его не бронированной и легкобронированной техники, надводных и воздушных целей.
  
  - Сто процентов! А сами же лётчики живут спокойно в военных городках, общаются со своими родными, с детьми, спят на белых простынях и если что: 'По машинам!', и через несколько минут уже здесь, на войне.
  Я задумался, как непросто, наверное, лётчикам моментально переключаться, переходя от мирной жизни к войне, где они, следуя своему профессиональному долгу, обрушивают 'небесное пламя' на головы врагов, при этом тоже рискуя быть поверженными на землю. А потом нужно снова возвращаться к обычной жизни. И, наверное, по возвращении внутри ещё долго продолжается война.
  
  Тем временем, здесь на грешной земле жизнь шла по своим законам. Колонна двигалась почти непрерывно, с небольшими интервалами; КамАЗы, Уралы, ЗиЛы, среди которых наливники с топливом, машины гружённые боеприпасами, продовольствием и всем необходимым для жизни полка. Боевые машины сопровождения - танки, БТРы, БМП, зенитные установки на платформе КамАЗа. Иногда над колонной проносились вертолёты.
  Лобовые окна многих машин были закрыты листами брони, с узкой горизонтальной прорезью. Это, безусловно, очень сильно ограничивало обзор, но оберегало экипажи от прицельного огня. Водители вешали свои бронежилеты на двери. Почти на каждой машине были надписи говорящие о том, из какого места огромного Советского Союза экипаж машины. По этим названиям можно было изучать географию нашей страны.
  Спускаясь к реке за водой, мы не упускали возможности пообщаться. Перекрикивая шум множества двигателей, мы успевали перекинуться с водителями и членами экипажей несколькими фразами, и очень радовались, если удавалось встретить земляка.
  Какое-то необъяснимое светлое чувство возникало внутри, словно встретил человека, с которым тебя связывает что-то значительное, какая-то удивительная общность. Будто бы здесь на чужбине, где всё говорит тебе, что ты непрошенный гость, повстречал собрата, рождённого и взращённого одной с тобой землёй, как одной матерью.
  
  Миновала почти неделя со дня нашего выхода на блок и продукты, выданные нам на первые три дня, несмотря на все наши попытки экономить еду, практически сошли на нет. Похожее положение дел было и у солдат восьмой роты, сидевших вместе с управлением батальона, но их офицеры как могли решали вопрос с продовольствием. До нас же, сидящих на самом верху, видимо, никому не было дела. Намёки командиру взвода о том, что пора бы надавить на вышестоящее командование и потребовать доставки провизии, ни к чему не привели. Взводный говорил, что он уже проел дыру в мозгу у комбата, тот, в свою очередь, у командира полка в попытках выбить продукты.
  
  Судя по всему, мы стали жертвой очередного эксперимента по выявлению порога выживаемости советского солдата без пищи. Даже те, кто до выхода на блок имел хоть какой-то жировой запас, выглядели теперь истощёнными. Но так как подохнуть с голоду в наши планы не входило, а попытки соблюдать субординацию и действовать по цепочке, не принесли желаемого результата, пришла пора брать инициативу на себя. Мы сказали взводному, что так как положение критическое, мы группой в пять человек собираемся спуститься вниз, дойти до Артынджилау, где расположился командный пункт полка и раздобыть что-нибудь съестное.
  Момент был выбран удачно, так как офицеры управления во главе с комбатом отбыли для проверки других участков, блокируемых подразделениями нашего батальона и необходимости докладывать им о причине нашего отсутствия не было. В случае возникновения вопросов с руководством, мы посоветовали нашему командиру говорить, что он отправил нас за водой, а всё остальное уже наши проблемы. Он поначалу немного сомневался, но ситуация была крайняя и требовала решительных действий. В конце концов, лейтенант проникся ситуацией, и согласился отпустить нас.
  
  Вышли мы рано утром, что называется по 'холодку'. Пошли Санёк, Ванька и я, с нами 'колпаки' - Азиз и Эдик. Спустились к дороге. Как нарочно движения на дороге, а вместе с этим и возможности добраться до места на попутном транспорте не было, мы пошли пешком. Колёса и траки огромного количества техники перетёрли верхний слой грунта в мельчайшую пыль и она покрывала дорогу слоем толщиной сантиметров двадцать. Мы пошли по обочине вдоль берега Кокчи, соблюдая дистанцию три-четыре метра. Минут через двадцать мы приблизились к расположению полевого штаба полка.
  Опытным взглядом мы ещё издали заприметили основные объекты, представляющие для нас особый интерес. Два кунга ПАКов, стоящие немного в стороне у реки, и дымок, идущий из трубы одного из них, весьма красноречиво говорили о том, что мы на верном пути. Поприветствовав часовых, стоящих в боевом охранении, мы двинулись прямиком на запах готовящейся пищи. Рядом с ПАКами никого не было. Заглянули в тот, что был открыт. Внутри у котлов с готовящейся едой орудовал повар, одетый в белоснежный халат, фартук и поварской 'колпак'.
  Оставив 'колпаков' наблюдать за обстановкой снаружи, Санёк, Ванька и я поднялись по ступенькам лестницы в кунг ПАКа. Повар обернулся и пару секунд недоумевающе таращился на нас. Однако быстро справился с замешательством, по-хозяйски облокотился на кухонное оборудование и слегка прищурив глаза, выжидающе смотрел в нашу сторону.
  По всему было видно - тёртый калач, привыкший к налётам охотников за продуктами, коих и в полку, конечно, было превеликое множество. Ростом он был немного выше моего, плотного сложения, полноват, со здоровым румянцем на лоснящемся лице.
  
  Не слишком смущаясь присутствием повара, мы воровато огляделись по сторонам и не обнаружив признаков наличия провизии на виду, обратились непосредственно к хозяину кухни.
  - Здорово, друг,- я перевесил пулемёт за спину и протянул руку повару. Он ничего не ответил, лишь глядя на меня в упор, лениво протянул мне свою пухлую кисть.
  Ванька и Сашка тоже поздоровались с ним.
  - Поди-ка сюда, - подозвал я его к двери кунга.
  - Зачем?- не шелохнувшись, спросил он.
  - Иди сюда... Чего-то покажу.
  Он с деланным безразличием вразвалку подошёл ко мне.
  - Видишь вон ту гору?- я указал на вершину, на которой был наш блокпост.
  - Ну?- всё с тем же безразличным выражением лица, произнёс повар.
  - Мы оттуда. Несколько дней уже без еды кукуем,- добавил Сашка.
  -Ага... Последний хрен без соли догрызаем, - вставил Ванька. - Нам бы немного продуктов каких-нибудь.
  - Не мужики... Нет у меня ничего, - категорично заявил повар, и добавил - Выдают строго по норме. И вообще, посторонним на кухне находиться нельзя! Так что идите к начальству, может они вам помогут.
  Повар вернулся к своим котлам.
  - Да брось ты... Неужели у тебя ничего нет в затарке, - не унимались мы, - Ты по сусекам хорошенько поскреби... Может, что и найдётся.
  - Да нету у меня ничего. Говорю, к руководству идите. Вам со склада сколько надо выдадут, - все более раздражаясь, ответил кашевар.
  - Мы туда ещё сходим. Но может и ты, чем поможешь. А?
  - Ступайте мужики по добру по здорову...- в голосе повара появились угрожающие нотки.
  - А-то шо? - хмыкнув, спросил его Ваня.
  Я поставил пулемёт в угол у входа в кухню и подошёл почти вплотную к нему.
  - Браток, мы ведь просто так без ничего всё равно не уйдём. Так что давай подсуетись. Да поскорее. Пока мы добрые...
  Повар повернулся и окинул меня с ног до головы недоверчивым взглядом, видимо, прикидывая мои физические возможности. По видимому, мой вид не внушил ему опасений. На тот момент все мы были тощими от недоедания и чёрные от постоянного пребывания на солнце. Я же вдобавок ещё болел и весил, наверное, не более шестидесяти килограммов.
  - Да шли бы вы... Надоели уже...
  С этими словами он грозно двинулся на меня, как-то слишком уж широко и медлительно замахиваясь для удара.
  Это был опрометчивый поступок с его стороны. Шансов на победу никаких. Нас пятеро, он один. Может, надеялся, расправиться с одним из нас, и тем самым напугать остальных. Возможно, когда-то это его выручало. Но не в этот раз.
  Не дожидаясь, пока этот бивень обрушит на меня свой кулак, я быстро шагнул ему навстречу и нанёс прямой правой в грудь, а левой короткий боковой в область правого подреберья. Причём оба удара были так себе, в пол силы. Тем не менее, этого оказалось достаточно, чтобы в корне погасить героический порыв нашего брата по оружию и вернуть его к суровой действительности. Его рука так и не достигнув цели, резко одёрнулась к печени, он согнулся пополам, схватившись за живот и судорожно пытаясь вдохнуть. Вся его спесь сошла на нет, лицо покраснело ещё больше и теперь в его взгляде читались удивление, обида и страх. Он недооценил всю сложность ситуации и поплатился за это.
  - Слышь ты, чмо! - изображая жуткий гнев, бросил ему в лицо Ванька. - Пока ты здесь жируешь, мы там в горах умираем! Жопу твою прикрываем!
  - А ты нам рубон зажал... Крыса тыловая!
  - Короче! Некогда нам тут с тобой лясы точить. Прошурши по быстрому. Не стесняйся! Давай всё, что есть!
  Поняв, наконец, что дело пахнет жаренным, повар поспешно стал собирать нам 'гостинцев' в дорогу. Мы помогали ему вытаскивать продукты из многочисленных тайников его кухни. Оказалось, что у него было припасено довольно приличное количество продуктов. Побросали банки с тушёнкой, сгущёнкой, рыбными консервами, сахар, сухари, пачки с макаронами, немного риса, спички и соль в мешок из-под крупы, заполнив его почти наполовину.
  - Спасибо, друг. Выручил,- сказал повару Сашка, дабы хоть в какой-то мере смягчить его обиду и боль утраты.
  - Ты это... Не сердись,- добавил Ванька. - Сам понимаешь - голод не тётка.
  - Мы тут мешок пока у тебя оставим... Наш боец постережёт. На обратном пути заберём. Лады?
  
  Повар ничего не ответил, и всё ещё обижено, надув щёки ждал, когда же мы, наконец, уберемся из его владений. Мешок с продуктами мы положили в тени под колесо второго ПАКа.
  - Намазов! - обратился к Эдику Санёк. - Жди нас здесь, охраняй продукты. Головой отвечаешь! Только не светись. Понял!
  - Поняль, - ответил Эдик со свойственным ему акцентом, и мы направились к палаточному городку, в котором расположился командный пункт полка. За сохранность продуктов доверенных Эдику можно было не переживать. Даже если ему пришлось бы стоять насмерть, он бы не отдал никому и крохи.
  
  На входе в городок нас встретили часовые. Одеты они были в соответствие с уставом. Форма и даже панамы почти не выцветшие, начищенная до блеска обувь, белоснежные подворотнички, все пуговицы на рукавах и кителе застёгнуты, пряжка от ремня находится там, где ей и положено - между третьей и четвёртой пуговицами. Вооружены автоматами. Подсумки с четырьмя рожками на ремне.
  Мы сообщили о цели своего визита, нас попросили подождать здесь, и один из часовых направился к ближайшей палатке. Не успел он дойти до неё несколько метров, как полог палатки откинулся и из неё вышел плотного сложения мужчина в расстёгнутой полевой форме без головного убора. Выйдя из палатки, прищурившись от яркого утреннего света, он повёл глазами слева направо, сладко зевая и не скрывая удовольствия потянулся, широко разведя руки. Когда же в поле его зрения попал наш маленький отряд, он застыл, округлив глаза с приоткрытым ртом и разведёнными руками; но тут же резко уронил руки вниз и упёр их в бока. Его лицо преобразилось, принимая начальствующий вид.
  - Матяш...- почти не шевеля губами, тихо произнёс Сашка.
  - А это что ещё за банда?! - грозным басом, с примесью удивления, произнёс офицер, не спеша застёгивая пуговицы. - Ну-ка ко мне!
  Мы не ожидали, что сразу же лоб в лоб столкнёмся с самим командиром полка, но твёрдой поступью, и насколько было уместно в этой обстановке, чеканя шаг, приблизились к нему.
  - Вы откуда такие взялись?!
  - Товарищ полковник! Мы бойцы разведвзвода третьего батальона. Выполняем задачу по блокировке дороги, и сидим вон на той вершине, - мы указали рукой на нашу гору. - Продукты у нас закончились, есть нечего... Обещали подвезти, но до сих пор не подвозят. Не могли бы вы помочь нам.
  - Да, конечно... - лицо комполка приняло серьёзное выражение. - Сейчас всё уладим... Начальника продсклада ко мне! - обратился он к одному из часовых. - Живо!
  - Есть! - ответил часовой и юркнул за палатку.
  - Ну как вы там? Справляетесь? - спросил полковник.
  -Так точно! Товарищ полковник, всё нормально. Вот с едой только...
  - Ну это мы решим! Я возьму это дело под личный контроль. Сейчас вам выдадут немного продуктов, а сегодня же... Ну или, в крайнем случае завтра, подвезут ещё.
  Палаточный городок находился в тени деревьев. Мы стояли и ждали, что будет дальше.
  - Скоро завтрак, - вспомнил вдруг полковник. - Может, подождёте?
  - Спасибо. Мы лучше побыстрее вернёмся с продуктами, а там уже вместе с нашими позавтракаем.
  Пока мы беседовали с командиром полка, он с любопытством разглядывал нас.
  
  Так как приказом самого командира полка на боевых разрешалось использовать любую удобную одежду и обувь, одеты мы были более чем неформально. На мне были короткие шорты из микровельвета, на голове берет, обшитый маскировочной тканью и солнцезащитные очки. Остальные были одеты не менее экстравагантно. Ванька был в маскхалате, поверх которого надет 'плавжилет', на его голове также красовался берет, обшитый маскировочной тканью. Сашка в штанах от костюма 'Горка'¹ и китайских
  _____________________________________________________________________________
  ¹ 'Горка' - специальный костюм из влаговетрозащитной ткани предназанченный для ведения боевых действий в горах.
  
  кроссовках, как и я с 'плавжилетом' на голое тело, Азиз просто в старую, видавшую виды форму и кирзовые ботинки. В общем, 'форма номер восемь - что имеем, то и носим'. Помимо этого, у каждого подсумки с гранатами и несколько сигнальных ракетниц. Сашка прихватил свой 'подствольник' и гранаты к нему. Я взял с собой радиостанцию Р-148. Короче, вооружены мы были как всегда по полной программе. Легкомысленное отношение к подготовке даже такого практически безопасного выхода, в конце концов, могло стоить здесь очень дорого.
  Подошёл начальник продсклада. Полковник Матяш распорядился выдать нам продуктов столько, сколько мы сможем унести. Нам выдали два мешка консервов, сухарей и других продуктов, а также картонную коробку сухих пайков. Мы поблагодарили командира полка и начальника склада.
  - Вам ребятки спасибо за службу, - сказал комполка, и мы двинулись в обратный путь. Когда мы немного отошли от городка, мы помахали Эдику, охраняющему нашу добычу у ПАКов. Он достал спрятанный нами мешок и бегом припустил к нам.
  Солнце уже набрало силу и жарило вовсю. Тащить мешки и коробку было ужасно неудобно. Когда мы отошли от Артынджилау метров на триста, с нами поравнялся БТР. Он притормозил, на его броне сидели бойцы второго батальона, одетые как и те, кого мы видели в палаточном городке, строго по уставу. Ребята помогли нам погрузить нашу поклажу на броню и взобраться самим. И мы тронулись в путь. Броня была раскалена и я пожалел, что на мне шорты. Присесть по-человечески и не обжечься было сложно.
  Пассажиры БТРа с любопытством разглядывали нас и наш прикид. Один из них спросил: 'Вы что, из спецназа?'
  - Да нет, - скромно ответил Ванька. - Мы разведчики из Кишима.
  Пока БТР ехал по прямой, всё было нормально, но в одном месте дорога делала небольшой зигзаг и после резкого поворота БТР неожиданно съехал в кювет и уткнулся носом в склон неглубокого оврага. Как не старался механик-водитель, ему не удавалось вывести бронированную машину из этой ловушки. Четыре ведущих моста оказались бессильны. По рации запросили тягач из Артынджилау.
  Так как помочь в этой ситуации мы ничем не могли, поблагодарили ребят за то, что подбросили нас и двинулись дальше. Прошли метров около пятидесяти и нас нагнал КамАЗ. Он притормозил, и мы загрузились в его кузов. Под тентом был полумрак. Машина ехала, прыгая на ухабах, а ее кузов хаотически дёргался в самых непредсказуемых направлениях. Пыль выбивающаяся из-под колёс залетала внутрь кузова со всех щелей. Свет проникал сквозь дыры в тенте, и словно лучики софитов играл в пыльном воздухе. Пылинки, попадая в лучи солнечного света, ярко вспыхивали. Мы сидели на корточках, вцепившись руками в горячие железные борта машины, дёргаясь и подпрыгивая в такт движениям машины. При этом надо было ещё держать в руках своё оружие. Мешки и коробка с продуктами прыгали по всему кузову. Лучики света солнечными зайчиками весело плясали на стенках и дне кузова, а мы смотрели друг на друга с выражением изумления и дикого восторга, и нервно смеялись. Всё это напоминало какой-то сумасшедший аттракцион, наподобие американского родео, где наезднику нужно было во что бы то ни стало удержаться на спине необъезженной лошади или быка. Полтора километра пути показались мне ужасно долгими.
  Достигнув подножия горы, на которой располагалась наша застава, постучали по кабине, и водитель остановил машину. Выгрузив продукты, мы попрощались с водителем, набрали у реки полные фляги воды и, распихав часть продуктов по прихваченным заранее вещмешкам, двинулись к вершине. Хоть все мы были голодными, о том, чтобы поесть самим, в то время как остальные наверху сидят без еды, не могло быть и речи.
  
  По прибытии на место мы побросали всю добычу в центральной части нашей заставы. 'Деды' занялись делёжкой провизии, стараясь распределить продукты по справедливости между всеми обитателями вершины, включая огнемётчиков и миномётчиков.
  - Командир полка обещал, что продукты подвезут сегодня или завтра, - сказали мы.
  - Но на всякий случай, поэкономней с едой,- напомнили 'дедушки'.
  На следующий день под вечер снизу по рации передали, что из Артынджилау выехал танк с продуктами для нас. Командир полка сдержал обещание. Четверо из нас быстро собрались и спустились вниз к дороге. Дождались прибытия танка, разгрузили продукты. Танк развернулся и отправился назад. Продуктов нам подвезли немало и одной ходкой поднять их наверх не представлялось возможным. Солнце ушло за горы и быстро начинало темнеть. Мы подняли все продукты немного повыше по склону горы и сложили часть из них в неглубоком гроте, замаскировав кустиками сухих колючек. Остальное подняли вверх. Уже почти стемнело. Я высказал свое опасение, что продукты, оставшиеся внизу, могут растащить, ведь у здешних гор есть глаза.
  - Может, двоим - троим спуститься вниз и охранять продукты до рассвета, а утром поднимем? Я лично готов спуститься вниз.
  Но 'деды' посчитали это излишним, сказав, что продукты никуда не денутся и не стоит переживать. Мы оставили всё, как есть до утра, но мне было неспокойно. Однако мои опасения оказались напрасными и утром мы обнаружили свой тайник в целости сохранности.
  Ночи сменялись днями томительного ожидания завершения колонны. И если ночью основной задачей было не допустить нападения на заставу, то днём вдобавок к этому, мы охраняли идущую внизу технику, боролись с жарой, мухами и скукой.
  
  Однажды мы сидели и курили неподалёку от своего окопа и услышали возмущённое ворчание Ваньки, безуспешно пытающегося уснуть. Мухи не давали ему такой возможности. Они лезли со всех сторон, а их назойливое жужжание могло довести до белого каления даже самого терпеливого человека. В какой-то момент мы услышали звук передёргиваемого затвора и следующие за этим хлопки выстрелов. Когда мы подошли к окопу, то обнаружили Ивана за весьма интересным занятием. Обмотав голову вафельным солдатским полотенцем, чтобы не оглохнуть от выстрелов, он расстреливал мух, сидящих на стенках окопа. Каждый выстрел поднимал в окопе небольшую пыльную бурю, но Ваньку это ничуть не смущало. С усталым выражением в глазах, напряжённо поджав губы, Ваня методично выстрел за выстрелом отстреливал своих крылатых мучительниц.
  - Ни фига себе! Ваня! Может, ты их сразу гранатой, а?
  - Да не... Я их сейчас всех и без гранаты перестреляю...
  -Ты это...Полегче... Если в камень попадёшь, отрикошетит и привет...
  - Терпения уже не хватает! Не знаю, что с ними делать! Ещё кусаются твари, да так сильно.
  Среди мух действительно попадались такие, которые кусались очень чувствительно. Повлиять на Ваню и отговорить его от использования автомата для борьбы с насекомыми нам не удалось, и мы вернулись к своему занятию, а именно - неспешной беседе о жизни, курению и созерцанию окрестного ландшафта. Вскоре Ваня прекратил пальбу, разрядил автомат и присоединился к нам. Видимо, несмотря на все старания, не удалось ему одолеть своих перепончатокрылых врагов.
  По ночам нас донимали комары. Редкому жителю нашей планеты не знакомо противное зудение, с которым эта мелкая тварь подлетает к человеку, чтобы напиться его крови. Похоже, что им не хватало крови внизу, так они прилетали к нам на гору, чтобы попить нашей, и лишить нас покоя и сна. Мы спали, не снимая одежды, спустив рукава, но комары были настолько злыми, что прокусывали и одежду. Несмотря на обилие этих паразитов, я всегда перед сном снимал обувь и носки, так как не мог нормально расслабиться, когда на ноги было что-нибудь надето. Однажды сквозь сон чувствую, как по правой ступне у меня ползает какое-то существо, судя по ощущениям, размерами значительно превосходящее комара. Стараясь не двигать ногой, я достал из ниши, вырытой в стенке окопа над моей головой, охотничьи спички, приподнял корпус и зажёг одну. На ступне сидел довольно крупный скорпион. Всё так же, не двигая ногой, я взял свой лежащий рядом пулемёт, тряхнул стопой, сбросив паука и придавил его ударами приклада. Затем я засунул скорпиона в баночку с оружейным маслом, где уже нашли последний приют несколько его собратьев. Говорили, что при укусе скорпиона такая настойка на масле может пригодиться. Нужно просто смазать место укуса этим снадобьем, и это вроде как поможет. Хорошо, что никому из нас это лекарство ни разу не понадобилось.
  
  Бронежилеты мы складывали один на другой у входа в окоп. Утром под самым нижним из них почти всегда можно было обнаружить одного-двух скорпионов. Они спасались там от ночной прохлады.
  В центре заставы было сделано некое подобие стола и сидячие места вокруг него. Способ, каким это было оборудовано показался мне очень остроумным. Выбирался ровный участок земли, прямо на нём был расчерчен прямоугольник по размеру будущего стола. Затем по периметру этого прямоугольника выкапывалась траншея шириной немного больше длины стопы в обуви и глубиной равной длине голени. Опустишь ноги в траншею и сядешь на землю, при этом прямоугольник в центре становится столом. Однажды вечером мы сидели за этим нашим столом и слушали радио 'Маяк'. Шли разные общественно-политические и развлекательные передачи. Вячеслав Малежик пел хит того времени под названием 'Мозаика'. Кто-то из ребят заметил скорпиона, ползущего рядом. Мы поймали его и решили проверить миф, говорящий о том, что скорпион, окружённый огнём, якобы убивает себя, сгибая хвост и жаля в спину. На нашем столе мы огородили охотничьими спичками небольшой квадрат, поместили в центр него пойманного скорпиона и подожгли спички. Скорпион замер, затем сжался, от тепла идущего снаружи. Спички догорели быстро. Но наш 'зверь' даже и не подумал делать себе 'харакири'. Это было подтверждением тому, что любая живая тварь всегда будет до последнего бороться за свою жизнь.
  
  В один из дней Вовчик - связист принёс фотоаппарат. Он взял его у ребят из его взвода, сидящих, вместе с комбатом и восьмой ротой ниже по склону. Мы устроили настоящую фотосессию, и хоть качество фотографий оставляет желать лучшего, они хранят память о тех днях.
  Связисты передали мне известие от Алишера. Он, впрочем как и весь взвод снабжения, остался в батальоне и как обычно готовил еду в солдатской кухне. Алишер просил сообщить мне о том, что погиб Азам - наш товарищ по учебке. Он нёс службу в одной из мотострелковых рот в полку. В составе своей роты он тоже участвовал в блокировке колонны.
  - Алиш говорит... - рассказывал мне Вовчик. - Знакомые из полка ему сообщили. Вроде как Азам решил сходить за чарсом к друзьям, которые сидели на блоке неподалёку от них. Звал с собой других пацанов, но никто не захотел с ним идти. Тогда он пошёл один, и не вдоль дороги, а по короткому пути - через горы. Ну там его и убили... Оружие разумеется забрали, а самого изуродовали до неузнаваемости...
  
  Когда мы только поднялись на эту высоту, у каждого с собой была примерно месячная норма сигарет¹, и вот теперь, по прошествии десяти дней сигареты закончились. Сначала мы собирали и курили самые 'жирные' из своих же 'бычков', затем в ход пошли окурки размером поменьше. Буквально за пару дней мы очистили заставу от окурков, но не успокоились и занялись раскопками, добывая 'бычки' из брустверов окопов. Они хранились там с тех пор, как мы начали копать окопы и разбрасывали их во время
  ___________________________________________________________________________
  ¹Месячная норма сигарет - восемнадцать пачек.
  
   оборудования своих позиций.
  Если кому-то удавалось найти достойный окурок, то сразу же 'на хвост' ему с криками - 'Покурим!', падало несколько человек с жадным желанием вдохнуть в свои лёгкие хоть немного 'живительного' дыма. Но вот все ресурсы были исчерпаны. Попытки делать самокрутки из трав, растущих на склонах нашей высоты, не принесли желаемого результата. Дым от всяких шалфеев и зверобоев был ужасно едким, и мы благоразумно отказались от этой затеи, дабы не спалить окончательно наши и без того прокопчённые лёгкие. Но верхом всех мечтаний было покурить хоть небольшой косячишко.
  На фоне постоянного нервного напряжения была необходима хоть небольшая эмоциональная разгрузка. В наших просветлённых от недосыпания, недокуривания, вынужденного недоедания и хронического ограничения практически во всех присущих человеку удовольствиях головах, созрел план. Мы решили, во что бы то ни стало раздобыть чарс. Но как это сделать, ведь дорога вниз одна и проходит прямо перед носом у комбата? Нужно найти тропу, позволяющую миновать позиции управления батальона. Гряда, уходящая на Восток, ведёт прямиком к 'духам', нам же нужны афганцы, живущие у дороги и более - менее лояльные по отношению к нам. С юга проходит сухое русло реки, попытки спуститься по нему оказались безрезультатны. Если сверху кажется, что русло пологое, то на самом деле оказывается, что оно состоит из крутых уступов метров по двадцать - тридцать каждый, каскадом уходящих к реке.
  
  Ребята находят жалкое подобие тропинки вдоль северного склона. Она огибала скалистое, похожее на слоенный пирог образование, созданное осадочными породами, о котором я уже упоминал. Нужно было обогнуть этот участок, практически цепляясь за скалу и перебирая ногами по узкому карнизу. Потом эта тропа исчезала из поля зрения и куда она ведёт дальше было неизвестно. Этой, если её так можно назвать, тропой никто из нас никогда не пользовался. Толик Соловьёв и Аброр Сафаров отправляются в путь. Издалека жутко наблюдать за тем, как они медленно двигаются по карнизу боком, осторожно перебирая руками и ногами. Внизу пропасть и нужно быть предельно внимательным чтобы не сорваться. Когда они исчезают за изгибом 'стены', начинается томительное ожидание. По мне, так ни сигареты, ни чарс, не стоят того, чтобы подвергать жизнь такому риску.
  Время тянется, мы занимаемся своими обычными делами, периодически поглядывая на тот участок отвесной скалы, за которым скрылись наши товарищи. Проходит часа три и вот кто-то замечает их карабкающимися обратно. Два вооруженных человека, висящие на практически отвесной поверхности - зрелище не для слабонервных. Наконец, благополучно преодолев этот участок, они выходят к нам. Экспедиция успешно завершена, и вскоре к горьковатому от горных трав воздуху, примешивается запах табака и чарса. Ребятам удалось раздобыть несколько пачек импортных сигарет и чарс, что позволяет нам немного расслабиться.
  - Слышь, Аброр. Как вы там ползли по этой стене? - спросил я, после того как ребята немного пришли в себя и отдохнули.
  - Да это отсюда кажется, что там невозможно пролезть. На самом деле, не так уж и сложно было.
  - Так значит и 'духи' могут оттуда пролезть?
  - Ночью непросто будет.
  Днём же понятное дело, что висеть на скале спиной к нам, в течение четверти часа, никто из наших врагов не рискнул бы.
  
  Ещё одним видом развлечения, которое позволяло хоть как-то скрасить однообразие нашего пребывания на блоке, была стрельба. Мишенями могли быть любые предметы: камни, бабочки, ящерицы, птички... Больше всего забавляла стрельба по консервным банкам. Кто-нибудь бросал банку по покатому склону вниз, она катилась справа налево, иногда подпрыгивая на камнях, а два-три стрелка с расстояния метров в пятьдесят, старались попасть по ней. При попадании банка, как правило, подпрыгивала ещё выше и это добавляло стрелкам задора.
  Результаты этих упражнений давали о себе знать уже через несколько дней. Иногда стреляя одиночными, удавалось попасть по катящейся банке несколько раз подряд, практически не прицеливаясь. Казалось, тело, глаза, руки, оружие и мишень существуют взаимосвязано и всё происходит естественно, без особых усилий.
  
  Пробовали стрелять по орлам и прочим хищным птицам, кружащим высоко в небе. Лёжа на спине, пустишь короткую очередь по парящей птице, а она как будто видит пули, летящие снизу, делает несколько пируэтов, кувырков и, выровнявшись, продолжает свой неспешный полёт. Но птицу, летящую внизу по ущелью, можно было подстрелить, так как всё её внимание было направлено вниз и угрозы сверху она не ждёт. Однажды кто-то из наших подбил так сокола и, раненая птица по крутой спирали начала падать в ущелье. Ущелье было глубоким, часть его была скрыта от взора зарослями деревьев и кустарника, и мы не увидели, что случилось с птицей в конце концов.
  Сейчас, вспоминая о таком отношении к живым созданиям, я нахожу его варварским, однако когда ты погружён в атмосферу, где даже человеческая жизнь, в том числе и твоя, мало что стоит, всё выглядит совершенно по-другому. Просто начинаешь смотреть на вещи иначе, и понимать, что боль и смерть такие же неотъемлемые составляющие окружающей действительности, как и всё остальное. Твоя способность сострадать и чувствовать чужую боль притупляется, и сужается круг тех кто, по-твоему, заслуживает такую роскошь как сострадание.
  
  - Слышь братва! Давайте шарахнем из огнемёта куда-нибудь, - обратился как-то раз к огнемётчикам Коля Кулешин. - Очень хочется увидеть как эта штука работает. Всё равно скоро блокировка закончится. Легче будет назад идти...
  Огнемётчики повели себя по-мужски и не стали возражать. Без разговора достали из окопа один из своих 'Шмелей'.
  - Куда стрельнуть-то? - настраивая прицел, спросил один из них.
  - Да куда хочешь...
  - Вон видите дерево на том берегу?- указывая на правый берег Кокчи, спросил солдат.
  - Ага...
  - Туда и выстрелю... Отойдите немного... Сзади меня никому не стоять!
  
  Он уверенными движениями подготовил огнемёт к выстрелу, присел на одно колено и произвёл пуск. Выпустив струю пламени с обратной стороны, труба огнемёта выплюнула капсулу, которая устремилась к цели. Мощный, похожий на ядерный грибок взрыв, вырос рядом с деревом, практически лишив крону листьев и эхом прокатясь по ущелью. Мы были в восторге.
  - Ух ты! Не хило бабахнуло!
  - Да уж, моща! Взрыв почти как у гаубицы.
  - Прикольная штука! Спасибо, мужики...
  - На здоровье, - ответил огнемётчик, бросая опустевший тубус от огнемёта рядом с окопом.
  Огнемёт был разового применения и его внешняя оболочка больше была не нужна. Но на всякий случай далеко выбрасывать её не стали.
  В один из дней мы от нечего делать проводили эксперименты с оружием. Сначала свинтили пламегасители и попробовали пострелять без них. Самым страшным оружием оказался АКСУ¹. Грохот от его стрельбы в таком виде был просто оглушающим, а пламя выбивалось из ствола огромным факелом. Пробовали менять пламегасители от него и АК-74 местами, и убедились, что лучшие характеристики имеют именно 'родные' компенсаторы. Потом сделали прибор для бесшумной стрельбы, набив бумагой пустой тубус от 'Шмеля'. Правда, стрелять с такой насадкой приходилось вдвоём, так как один должен был прижимать эту приблуду к стволу автомата, но звук получался заметно тише. Правда хватало этого прибора всего на несколько одиночных выстрелов, так как с каждым выстрелом из него выбивалось некоторое количество бумаги.
  
  До завершения колонны оставалось совсем немного времени. Порожние машины непрерывной чередой двигались назад из Файзабада. Мы тоже устали сидеть в горах и с нетерпением ожидали возвращения в батальон. В один из этих дней нам по рации передали приказ, что комбату требуется группа сопровождения из семи разведчиков.
  С самого первого дня руководства батальоном майор Прохоренко демонстрировал своё пренебрежительное отношение к разведвзводу, считая, по-видимому, мнение о незаменимости нашего подразделения сильно преувеличенным. При выходе в Кишим вместе с офицерами штаба он, в отличие от своих предшественников, не брал с собой охрану из разведчиков, ограничиваясь только услугами переводчика. Более того, наш взвод всё реже выпускали за периметр и поручали делать всякую работу, никак не связанную с боевой подготовкой. И теперь, когда комбату понадобилось сопровождение разведчиков, особого энтузиазма это известие у нас не вызвало.
  - И приспичило же этому комбату мотаться по горам в самую жару, - недовольно ворчали ребята, собираясь в дорогу.
  Но с приказом не поспоришь, и через пару минут все семеро наших товарищей в полной боевой готовности отправились вниз. В эту группу входили Толик Соловьёв, Юра Низовский, Коля Кулешин и ещё четверо ребят. От нашего окопа в эту группу вошёл Ваня.
  - Слышь, Аким, - обратился он ко мне. - Дай мне на всякий случай cвой пулемёт.
  Отдавать личное оружие было немного жаль. Всё равно, что расстаёшься с верным другом. Но Ивану я отказать не мог.
  - Возьми, конечно... - мы обменялись оружием, понимая, что это являлось серьёзным нарушением устава. - Только поаккуратней там. Хотя думаю, ничего серьёзного...
  
  Минут через двадцать, после того как группа ушла связисты, оставшиеся на заставе, сообщили, что причиной столь неожиданного выхода стало какое-то ЧП. Оно произошло на одном из блокпостов, контролируемом девятой ротой нашего батальона.
  Подробностей никаких не было, только стало известно, что есть потери. Мы с Сашкой пожалели, что остались и не можем ничем помочь нашим. Все оставшиеся в напряжении ждали любых новостей с места событий, но связисты по обрывкам перехваченных радиопереговоров могли составить очень смутное представление о происходящем.
  
  Мы ждали возвращения наших ребят. Прошло, наверное, часа четыре томительного ожидания. И вот, наконец, наши товарищи вернулись. Все живы и здоровы. Ваня рассказал о том, что случилось.
  - Короче, там заваруха произошла, - начал он. - Бойцы девятой роты договорились с 'бачами' из кишлака, расположенного неподалёку от того места, где они сидят, чтобы каждый день в назначенное время им поднимали питьевую воду. Афганцы всё это время добросовестно выполняли свои обязательства, а сегодня что-то не заладилось. Не подняли они, короче, им воду вовремя... Так эти фраера - 'деды' из девятой роты, решили спуститься в кишлак и разобраться с афганцами. Причём идут втроём, видимо, считая себя крутыми боевиками. Так мало того... Один из них пулемётчик ПК, но ему, видите ли, тащить с собой пулемёт в лом. Он его одному молодому оставил, а у того эСВэДэшку __________________________________________________________________________
  ¹АКС 74 У- автомат Калашникова складной укороченный.
  
  взял. Двое других с автоматами. Патронов с собой взяли, как на караул: в подсумке три рожка по тридцать и один на автомате. А этот с эСВэДэшкой, взял помимо того что на винтовке, ещё один магазин. В общем, пошли как на прогулку... Само собой никого из офицеров о своём походе в кишлак не известили. Подходят они, значит, к кишлаку, а там группа 'бачей' стоит. Ну, наши им издалека орут, типа: 'Эй вы, уроды! Вообще оборзели! Где вода?!' Афганцы поворачиваются, а один из них, лет двенадцати от роду, говорит по-таджикски: 'Вот! Опять пришли!', достаёт из под накидки АКМ и сразу начинает стрелять...
  Мы сидим и молча слушаем рассказ Ивана. Отхлебнув из фляги глоток пахнущей пластмассой и хлорными таблетками воды, он закуривает и продолжает.
  - Оказалось, в кишлаке в этот момент банда была. Они специально не пустили водовоза наверх... Ждали, что кто-нибудь придёт выяснять, почему воду не подняли. Двоих наших положили практически одной очередью. Третий упал и какое-то время отстреливался. Затем потерял сознание. Это его и спасло. У него пять пулевых ранений. 'Духи' смотрят, лежит без движения весь в крови, и приняли его за мёртвого. Когда мы туда пришли, все жители кишлака ушли в горы.
  С нами медики были. Фельдшер Виноградов - молодчик, мужик... Без разговоров с нами в кишлак вытаскивать наших отправился. А этот медик, Серёга из взвода связи, трясётся от страха и мне говорит: 'Ты иди вперёд. Мне же скоро на 'дембель'...' Так мне неприятно стало... Прикинь, чмо какое. Я на него так посмотрел... Мне бы такое сказать стыдно было бы... Я и так за его спину прятаться не собирался. А по его понятиям получается, ему на 'дембель', а меня если что не жалко ? Так что ли? Или я чего-то не догоняю?
  Иван вопросительно посмотрел на присутствующих.
  - Пока фельдшер оказывал раненому помощь, мы кишлак прочесали... На любое движение стреляли... Даже курей и тех, наверное, всех перестреляли, да что толку. Афганцы ушли перед нашим приходом. Носилок у нас нет. Мы убитых за руки, за ноги и на гору. У них аж кожа на запястьях и щиколотках порвалась от натяжения. Пока тащили чуть сами не сдохли. Мертвого человека гораздо тяжелее нести, чем живого. Эти трое тоже, как минимум, одного подстрелили. Араб он или кто? На афганца не похож... Похоже наёмник. Чёрный такой, кудрявый, 'духи' его даже забирать не стали. При нём какие-то документы оказались, только не понятно, конечно, ничего. Всё арабскими буквами. А офицер один из восьмой роты... Ну этот грузин. Взял из автомата ему в голову выстрелил.
  - Да уж, герой! На хрена в мёртвого-то стрелять? Ты вон попробуй в живого 'духа' постреляй. А в мёртвого много ума не надо...
  - И по-моему тоже, зря он это, - согласился Ваня. - 'Дух' он, конечно, 'дух', да только как-то не по-человечески... Когда мы поднялись на заставу к девятой роте, туда же Матяш прибыл. Запросили артиллерию, чтобы обработать место возможного отхода банды и кишлак. Корректировщики координаты передали в Артынжилау, те им: 'Всё понятно!'. Как дают! Первый снаряд прилетает и метрах в шестидесяти от позиций, где мы с командиром полка сидим, как громыхнёт! Матяш артиллеристам по рации: 'Вы что там, с ума посходили что ли?! Куда бьёте?!' Ну те, вроде, подкорректировали огонь и следующие снаряды уже летели куда надо. В конце концов, от кишлака того ничего не осталось... Сравняли его с землёй, короче говоря.
  - А этот раненый как?
  - Фельдшер говорит, возможно, будет жить. Он ещё в себя пришёл и рассказывал, как всё было...
  - Пять пулевых ранений и выжил. Обалдеть! Повезло...
  - Неизвестно, что лучше: сразу умереть или мучиться потом всю жизнь?
  - Если ничего жизненно важного не задето, то, может, не так всё и страшно?
  - Тогда ему конечно крупно повезло...
  - Кезле вон, из взвода связи, на Баладжарях ... 'Духи' в двух местах ему шею прострелили и ничего - живой! Заштопали дырки, и вон как новый. Служит до сих пор...
  - Ну а этот, похоже, своё отслужил...
  - Да выжил бы...
  - Аким, я там из твоего пулемёта пострелял малость. Магазинов пять выпустил, сейчас почищу...
  - Да, ладно. Ерунда какая... Отдыхай... Сам почищу.
  
  Этот случай послужил мне уроком. Я решил на будущее: 'Если существует хоть мизерная вероятность того, что кому-нибудь из близких мне людей, может что-либо угрожать и у меня есть возможность помочь, я должен быть рядом'.
  
  Возвращаясь к этому эпизоду, хочу отметить одну важную деталь. Иван взял мой пулемёт, как более полезный в боевой обстановке вид оружия, несмотря на его бóльшую массу. Один из троих, попавших в западню в кишлаке, поступил иначе и вместо своего ПК взял более лёгкую, но неудобную в ближнем бою снайперскую винтовку. Само наличие такого грозного оружия как пулемёт Калашникова в тот момент могло бы оказать этим троим существенную помощь. Этот факт очень красноречиво говорил о разнице в оценке ситуации и подходе. К сожалению, очень часто безбашенность, показная бравада и недисциплинированность становились причиной неоправданных потерь. А в общем, как ни крути, ни одно оружие не поможет, если ты не готов к бою и застигнут врасплох.
  
  Я часто думал о том, как легкомысленно некоторые молодые люди относятся к тому, что пребывают в зоне активных боевых действий. Казалось, они считают себя бессмертными или пуленепробиваемыми. Совершенно не понимая серьёзности своего положения, они надеются непонятно на что, и 'включаются' только тогда, когда 'клюнет жаренный петух'.
  Позже, уже по возвращении домой, смотря телевизор, я совершенно случайно увидел по ташкентскому каналу того их этих троих, которому удалось выжить. Он оказался моим земляком, в своем интервью местному телевидению рассказывал о службе в Афганистане. Выглядел он довольно неплохо. Но больше всего меня 'повеселила' его интерпретация того, что произошло тогда в кишлаке. Он говорил по-русски с сильным акцентом примерно следующее.
  - Нас троих отправили на специальное задание.
  'Тоже мне! Нашлись Рейнджеры!' - подумал я тогда. - 'Втроём на спецзадание! Вот заливает! Орёл...'
  Он продолжал.
  - Мы попали в засаду. Начался бой. Но душманов было много. Моих друзей убили. Мы тоже уничтожили много врагов. Я получил пять ранений и чудом остался жив...- и т. д. и т. п. Вот так вот... Страна должна знать своих героев...
  
  Моя пищеварительная система никак не хотела идти на поправку. Я совершенно отощал и ослаб. Но однажды ребята из взвода связи достали где-то таблетки 'Норсульфазол', я выпил всего одну штуку и ... Хвала фармацевтике - мои мучения с животом прекратились.
  
  Мы сидели на этой вершине уже три недели, и находились в предвкушении окончания операции. И вот, наконец, по рации прозвучала команда - 'Беркут!', означающая, что операция завершена и пора возвращаться в батальон. Об отходе нам сообщили заранее, за день. У нас оставался большой запас сэкономленной еды, однако тащить с собой обратно лишнюю тяжесть не очень-то хотелось. Мы решили налепить пельменей, благо у нас была мука. Замесили тесто, раскатывали его небольшими порциями на куске тонкой фанеры, прихваченном с собой ещё из батальона. Скалкой служила обычная стеклянная бутылка.
  Банкой от тушёнки нарезали раскатанное тесто на кружочки. Вместо фарша использовали всё ту же тушёнку. Варили пельмени небольшими партиями по мере лепки. Готовые пельмешки частью ели, а частью укладывали в картонный ящик из-под сухпая. В результате нашего 'кулинарного марафона', мы налепили около трёхсот пятидесяти 'крупноформатных' пельменей. Несмотря на все меры предосторожности в тесто через воду или из-за ветра всё же попало некоторое количество песка, и пельмени очень неприятно поскрипывали на зубах. Тем не менее, это обстоятельство не помешало нам впервые за долгое время сытно поужинать. Мы угощали пельменями всех желающих, и накормили всю заставу, но всё равно у нас осталось ещё около половины коробки. И как нам было не жаль, поутру пришлось выбросить плод наших стараний в ущелье.
  
  Команду отходить дали в районе девяти часов утра. Мы были в группе прикрытия, а боеприпасов у нас с собой всё ещё было много, и во время отхода мы облегчили свою ношу, запалив пару больших дымовых шашек, взорвав десяток гранат и расстреляв по окрестным высоткам по несколько магазинов. Затем мы спустились к дороге, дошли до танковой заставы на первом мосту. Там подождали немного. Подъехала колонна афганцев на грузовиках. Мы попрыгали в кузова и назад - в свой родной батальон. Третий мост был очень длинный и узкий. Длина моста метров пятьдесят, ширина в районе трёх метров. Никаких бордюров и ограничителей по бокам, а афганские водители несутся по нему, практически не сбавляя скорости. Высота над рекой метров двадцать, вниз смотришь и не по себе.
  Как назло перед самым окончанием блокировки начались проблемы с кишечником у Санька. Вот и теперь живот у него прихватило от тряски. Колонна однозначно не остановится. Делать нечего, садится Санёк через задний борт, мы его за руки держим. Да и стесняться особо некого.
  
  Вернулись в батальон и сразу построение на плацу. Все уставшие, грязные, небритые. Форма, выгоревшая на солнце, покрыта слоем пыли. На лицах пот смешивается с пылью и ручейками стекает под одежду. Но эти мелочи никого не беспокоят.
  Комбат толкнул речь о том, что мы благополучно выполнили поставленную задачу, и т. д. и т. п.. Напомнил всем, чтобы поскорее привели внешний вид в порядок и сбрили бороды. Пока мы стоим и делаем вид, что слушаем комбата, я замечаю в стороне, где находится землянка связистов, силуэт солдата, очень напоминающего нашего снайпера 'Рыбу'. Только этот толще раза в два.
  
  - Нас в батальоне не было чуть больше трёх недель, - подумал я.- Неужели за такое короткое время можно было так поправиться? Да нет, не может быть...
  
  Но когда мы, наконец, попадаем в расположение взвода и встречаем 'Рыбу', я понимаю, что это был вовсе не оптический обман и он действительно прибавил в весе, набрав по крайней мере, килограммов пятнадцать. Сталкиваясь с ним, каждый из нас не скрывает своего удивления.
  - Ну ни фига себе, 'Рыба'! Ни хилую ты харю отъел! Ты что тут жрал-то?!
  - Нет! Вы только посмотрите на него! Прикол! Надо же так отожраться за три недели!
  - Атас полный! Ну 'Рыба' ты даёшь! Отъелся как боров!
  - Всё! Пора валить поросёнка...
  И всё в таком духе. Мы сами исхудавшие, уставшие от голода, жары и бессонных ночей, и в голове никак не укладывается, что в этих условиях кто-то может жить иначе.
  Ещё несколько дней подряд я никак не могу привыкнуть к новым габаритам 'Рыбы', и каждый раз встречая его, улыбаюсь и с удивлением качаю головой.
  Между тем, выясняется, что с поставленной задачей по заготовке продовольствия и топлива на зиму наши товарищи, оставшиеся в батальоне, справились весьма посредственно. Угля и дров в батальон завезли очень мало. Зима обещала быть мрачной.
  
  Мы едва успели перевести дух и впервые за долгое время умылись по-человечески - с мылом и не экономя воду. Офицерская баня была растоплена, и мы собирались пойти туда вечерком. Начали чистить оружие. Но тут прибегает посыльный из штаба и сообщает, что двенадцать разведчиков в полной боевой готовности должны быть у штаба через три минуты.
  От стрельбы при отходе с блока и последующей езды по пыльной дороге у моего пулемёта перестал передёргиваться затвор. Но времени на чистку нет. Я заливаю оружейным маслом ствол и ударно-спусковой механизм пулемёта, беру с собой пять ручных гранат, дабы хоть как-то компенсировать бесполезность пулемёта. У штаба батальона нам сообщают, что на дороге между Кишимом и Мухаммедабадом сломался тягач, и пока его будут ремонтировать, мы должны не допустить нападения на него душманов. Мы садимся на броню танка и выезжаем туда, где над горами ярким пламенем багровеет зарево заката. Проезжаем Кишим, каменный мост через Машхад, поворачиваем направо и проехав вдоль подножия массива 'Медведь', сворачиваем в горы.
  Дорога идёт между двумя невысокими холмистыми плато, на которых ещё недавно колосились поля пшеницы. Метрах в четырёхстах от поворота обнаруживаем тягач, экипаж которого в наступающих сумерках трудится над восстановлением своего железного коня.
  Танк включает фары, чтобы освещать место работ, а танкисты принимаются помогать своим собратьям. Мы же, разделившись на две группы, поднимаемся на возвышенности по обе стороны от дороги, разбегаемся цепью, увеличивая интервал друг между другом, ложимся на пологом гребне холма, занимая круговую оборону.
  
  Всю дорогу я тщетно пытался передёрнуть затвор своего пулемёта, и теперь он бесполезным куском железа валяется рядом. Два раскрытых подсумка с гранатами передо мной, я ввинтил запалы во все гранаты. Лежим на теплой земле, наблюдая за подступами. Тьма медленно сгущается. На небе вспыхивают звёзды, и хотя луны пока нет, всё просматривается на довольно большое расстояние. Тепло, идущее от земли, успокаивает и расслабляет, но бдительность терять нельзя. Наверняка, все в округе уже в курсе случившегося и 'гости' могут нагрянуть в любую минуту. Тягач, беспомощной грудой металла застрявший на дороге с небольшим экипажем и без прикрытия, лёгкая и весьма заманчивая добыча для любой из действующих в этом районе группировок.
  Прошло не более получаса, и нам дают команду отходить. Тягач способен двигаться самостоятельно. Мы поочерёдно, прикрывая друг друга, отходим к 'броне'. Благополучно возвращаемся в расположение батальона, и первое, что я делаю, сажусь и чищу свой пулемёт.
  
  Пока мы были на блоке, нашим удалось 'отработать' пару мешков леденцов афганского производства - явно 'ограбили' местные барбухайки. Помимо этого, они затарили ещё кое-какую мелочь, не способную, однако, на длительную перспективу серьёзно изменить ситуацию с пропитанием взвода. Мы выразили им своё неудовлетворение по этому поводу, но даже Боря 'Калмык' и Хабиб в один голос утверждали, что сделали все, что было возможно.
  Из леденцов можно приготовить отличную брагу, из которой, в свою очередь, может получиться неплохой самогон. Мы сразу же решаем претворить этот замысел в жизнь, и уже через три дня снимаем пробу с бражки.
  
  Несмотря на давление офицерского состава, солдаты, вернувшиеся с блокировки, не спешат сбривать бороды, таким способом выражая молчаливый протест существующим порядкам, и ещё несколько дней ходят как партизаны. Но проходит дня три-четыре, и даже самые отпетые любители нарушать запреты, сбривают растительность с лица. Личный состав батальона приобретает свой обычный вид. Я ещё некоторое время ношу усы, но прихожу к выводу, что они мне не идут, и без сожаления расстаюсь с ними.
  
  Глава 24. Осень.
  Буквально через несколько дней после возвращения с блокировки колонны вся советская армия отпраздновала очередной приказ Министра обороны об увольнении в запас. И вот, одним прекрасным утром - 'Соловей', 'Кулеш', Низовский Юра, 'Козырь', 'Чёрный' и 'Мартын', проснулись 'дембелями', мы же как-то резко состарились за ночь и стали 'дедушками'.
  Практически всё своё свободное время 'дембеля' проводили теперь в подготовке к возвращению домой. Нужно было предстать перед своими родными, друзьями и близкими в безупречном виде, а, как известно, нет предела совершенству. Больше всего усилий требовало приведение в идеальный вид шинели, обуви и зимней шапки. Чего только не вытворяли армейские умельцы, стараясь превратить эти предметы в подлинные произведения искусства. Шапки натягивали на стеклянные баллоны, придавая им форму квадратов и даже шестигранников с чёткими рёбрами и идеально ровными гранями, что делало голову обладателя такой шапки похожей на болт. Тщательно чистили и расчёсывали ворс, закрепляли кокарду. Шинель требовала особой подготовки. Её чистили, выглаживали, начёсывали, расчёсывали, подбирали самые лучшие пуговицы. Наши же ребята совместно с единственным на тот момент 'дембелем'-танкистом Сашей Мельниковым, разобрали танковый снаряд с игольчатой шрапнелью только для того, чтобы закрепить этими иглами пуговицы на шинели. Это считалось особым шиком у 'дембелей'-танкистов, а так как семи тысяч игл, которыми был начинён танковый снаряд, Александру Мельникову и нашим 'дембелям' было многовато, они великодушно поделились ими со всеми желающими 'дембелями' батальона.
  К шинели ещё нужно было пришить погоны и петлицы с эмблемками. Каждый из этих аксессуаров предварительно приводился в соответствие с последними тенденциями армейской моды. По традиции доставшейся разведчикам батальона в наследство от кундузского раведбата, эмблемки на петлицах были как у танкистов - в виде маленьких танков, соответственно и цвет погонов и петлиц был чёрным. Хотя полк был мотострелковый, а погоны у мотострелков красные, никто из офицеров не придирался к разведчикам.
  С кирзовыми сапогами тоже вытворяли самые невероятные вещи. Голенище сапога сминали 'украшая' ромбовидными складками-гранями. Нижнюю часть - носок, подъём стопы и пятку выглаживали с помощью обувного крема и горячей ложки. После такой обработки сапоги приобретали зеркальный блеск.
  
  Ещё летом 'колпаки' из нашего взвода Азиз и Эдик влезли в Ленинскую комнату одной роты и стащили оттуда несколько дипломатов с вещами, приготовленными на 'дембель'. Воровство в батальоне было довольно распространенным явлением. Часто бойцы одного подразделения тащили из других подразделений то, что не так лежит. Но, по-моему, всему должен быть предел. Я считал, что вещи, собираемые солдатом к 'дембелю' - это святое, и мне было как-то не по себе, что мы - разведчики, поступаем так бессердечно по отношению к другим бойцам нашего батальона. Более того, я был лично знаком с некоторыми из тех, кому принадлежали украденные вещи, а один из них - Халиков Алик, был моим земляком и товарищем. Почти сразу после этого случая он поделился со мной своей бедой.
  - Блин, кто-то влез в нашу Ленкомнату и украл дипломаты с дембельскими вещами. Прикинь... Мой дипломат тоже стащили. Там не много-то было... Кое-какое барахло. Платок для мамы, магнитный браслет. Да и сам по себе дипломат тоже... Старшину попросили привезти, когда он в полк летал. Чеки ему дали, он в военторге купил. Не знаю, успею ли теперь собрать чеков, чтобы снова всё купить. Жалко, конечно. Копил бабки, копил, и вот на тебе. Какие-то уроды взяли и всё стащили.
  
  Я понимал его переживания, и мне было не по себе. Ведь я в курсе случившегося и, стало быть, тоже причастен к этому.
  - Да, стрёмно, конечно, - согласился я, искренне сочувствуя ему. Но внутри неприятно свербело оттого, что приходится врать, идти против своей совести и убеждений. Конечно, я не мог сказать ему правду. Это была не моя тайна. Это был секрет ребят из моего взвода, частью которого теперь был и я. И это было частью той жизни, того порядка, в котором мы оказались. Кто прошустрил или, как здесь говорили, зашарил, тот и прав.
  
  Воровство в своём подразделении каралось жёстко. И если 'крысу' ловили с поличным, это сразу лишало его всех предыдущих заслуг и он попадал в разряд презираемых или чмырей. Но среди солдат воровство из любого другого источника не считалось преступлением, а, напротив, как в уголовной среде, часто было предметом гордости. Типа: 'Отработал... - Считается!'
  Воровали практически всё, что попадало под руку. За время моей службы в Кишиме только продовольственный склад обкрадывали несколько раз. И это при том, что он охранялся вооружённым часовым. Как только не старались воспрепятствовать этому командование и заведующий складом. Маленькие окошки под крышей склада были заделаны колючей проволокой. Когда обнаружили, что это не помогает, обмазали окошки графитовой смазкой. Однако и этого оказалось мало. Проникновения и кражи со склада продолжались. Пошли на крайние меры - 'заминировали' окна ручными гранатами на растяжках. Но и это не останавливало. Воришки вскрывали глинобитную крышу и добивались цели.
  Конечно, в основном это были 'колпаки', доведённые до отчаяния постоянным прессингом со стороны старослужащих. Им просто некуда было деваться.
  
  Вещи, находящиеся внутри дипломатов наши 'дембеля', поделили между собой. Сами же дипломаты им были не нужны, так как у них имелись свои. 'Колпакам' поручили спрятать пустые украденные дипломаты. Они обернули их целлофаном и зарыли на позициях нашего взвода.
  - У нас-то есть дипломаты, - сказали нам 'дембеля', а эти вам останутся. - И покупать не надо.
  То, что мне и моим друзьям теперь не нужно было ломать голову, как и где найти деньги на покупку дипломата и кого просить привезти его из полкового военторга, безусловно, было большим плюсом. Минусом же было то, что несмотря на свой внутренний протест касательно такого способа подготовки к увольнению, я не стал отказываться от этого 'подарка'. Не пропадать же добру...
  
  Но близкая демобилизация не освобождала никого от выполнения своих обязанностей. Всё также взвод выходил на боевые, и 'дембеля', будучи самыми опытными, всё также находились впереди. Но теперь уже и нас иногда ставили в головной дозор. После того, как улетят вертушки с уволенными в запас, вся ответственность за благополучное выполнение боевых заданий ляжет на наши плечи, и мы перенимали опыт старших товарищей. На одной из засад, проводимых совместно с афганцами, в которых помимо пехотинцев Пахлавана участвовали бойцы из Царандой и ХАД, я познакомился с одним уже немолодым человеком.
  Я почти сразу обратил на него внимание. Он был, наверное, одним из самых пожилых бойцов отряда. Служил он в ХАДе, куда брали лишь проверенных и преданных делу защитников Апрельской революции. На вид ему было далеко за сорок, и по возрасту мы годились ему в сыновья. Ночью в горах было прохладно, и он в тёплой одежде и старой солдатской шапке ушанке, с усами, был похож на партизана из фильмов про Великую Отечественную войну. Лицо у него было открытое, глаза добрые, взгляд прямой. Мы рыли окопы. Он бросил свою накидку на землю и устроился неподалёку.
  - Здравствуй, друг... - обратился он ко мне по-русски.
  -Хуб асти, бахайр асти, джур асти...- ответил я на его языке.
  Переводчик был рядом, и мы разговорились. Этот человек произвёл на меня впечатление любознательного и образованного человека. Звали его Саидахмад. Всю ночь мы с ним и переводчик Аброр вели неспешную беседу.
  Довольно часто случается, что подобный диалог кажется надуманным и искусственным, и толком не знаешь, что спросить и как ответить. Но в этот раз было по-другому. Собеседник своей ненавязчивой манерой общения, искренним интересом сумел приоткрыть ширму формализма. Обменивались и общими, большей частью наивными фразами, как это обычно бывает, когда люди из разных стран делают общее дело.
  - Шурави хорошо! - заметил мой новый знакомый.
  - Да, неплохо... Наджибулла бисёр хуб! Душманы хароб!¹ - чтобы как-то поддержать тему, ответил я.
  Несмотря на простоту и то, что разговор состоял в основном из вопросов и ответов на совершенно разные и не связанные между собой темы, беседа получилась задушевная. Оказалось, у него в Кишиме семья, четверо детей, а его жена ждёт пятого. Он поинтересовался, откуда родом я, и понимающе закивал головой, когда узнал, что я из Ташкента. До встречи с ним у меня не было хороших знакомых среди афганцев. Когда забрезжил рассвет, мы были уже почти друзьями.
  
  После этой засады мы несколько раз встречались с ним в Кишиме или на совместных операциях, и всегда приветствовали друг друга как старые друзья. Однажды мы по тревоге выехали в Кишим, и Саидахмад, издали увидев нас, сидящими на броне своей БМП - 2, купил в дукане добрую пригоршню жевательных резинок. Когда машина проезжала мимо, подошёл и дал их мне.
  - Ташаккур, дуст!² - поблагодарили мы его, и поехали дальше, по-детски радуясь такому подарку.
  Когда же в батальон приходил кто-либо из афганских военнослужащих, я всегда с помощью переводчиков интересовался, как поживает мой новый знакомый и просил передать ему привет.
  
  Афганцы частенько наведывались в батальон. Чаще всего это были военнослужащие и представители администрации Кишима. Некоторые из них были откровенными пройдохами и приспособленцами. Одним из таких подхалимов был один кишимский инженер - тип по имени Джума. Наш переводчик Хабиб настолько не переваривал его, что однажды, когда мы в очередной раз находились в гостях у гаубичников на их наблюдательном пункте, навёл на идущего в батальон Джуму лазерный дальномер и многократно нажимал на кнопку определения расстояния.
  - На хрена ты это делаешь? - поинтересовался я.
  - Облучаю его... - ответил Хабиб смеясь. - Хочу сделать так, чтобы это жополиза стал импотентом.
  Я выразил своё сомнение по поводу того, что лазерный дальномер может оказывать на человека такое воздействие. Но Хабиб был неуклонен в своём решении сделать местного
  _____________________________________________________________________________
  ¹Наджибулла бисёр хуб! Душманы хароб! - Наджибулла очень хороший! Душманы плохие!
  ²Ташаккур дуст - благодарю друг.
  
  активиста неспособным к воспроизводству, и пока инженер был ещё в поле зрения, неоднократно посылал в ни о чём не подозревающего бедолагу, невидимый 'страшный луч'.
  
  Иногда 'сарбозы', выходя на засаду, проходили через наш батальон. Моё внимание привлекал пулемёт ДШК, который они почти всегда брали с собой. Он был установлен на станину, как у пулемёта 'Максим' с металлическими колёсиками и защитным стальным щитком, которая была похожа на маленький лафет от старинной пушки. Хотя сам по себе станок весил немало, он избавлял от необходимости таскать пулемёт весом более тридцати килограммов на плечах, как это делали наши солдаты.
  
  В нашем батальоне ДШК были только у танкистов, закреплённые на башнях танков, а в горы пехота таскала 'Утёсы'. Они, имея тот же калибр, были гораздо легче, да и станок 'Утёса' лучше приспособлен для переноски. Однако в полку ребята брали с собой и ДШК, а в особо сложных ситуациях находили пулемёту и более широкое применение.
  У Саныча в полку был друг по прозвищу 'Филин', с которым они познакомились в учебке. Если не ошибаюсь, служил он в полковой разведроте и на боевые таскал ДШК. Со слов Санька, он был очень крепкого сложения. Так вот что 'Филин' писал ему в письме о своих приключениях. Рассказывал, что попали они как-то в одном из кишлаков в переплёт. Духи лупили по нашим бойцам и нужно было срочно отойти на более выгодные позиции, а везде невысокие глинобитные заборчики, которыми афганцы так любят ограничивать свои делянки. 'Филин', загруженный по самое не хочу, с ДШК на плече просто не мог поспеть за своими, карабкаясь через эти дувальчики, и сам при этом являлся лёгкой мишенью. Вот тут-то ему и пригодилось массивное тело пулемёта. Подбегая к очередному препятствию и орудуя пулемётом как тараном, он крушил верхнюю часть заборчика, что в свою очередь существенно облегчало преодоление оного. Так способность импровизировать, принимать порой самые нестандартные решения может очень пригодиться и в обычной жизни, и конечно на войне.
  
  Однажды мы как обычно сидели и курили у своей землянки. Кто-то из ребят заметил, как отряд 'зелёных' поспешно выдвинулся из Кишима. Миновав каменный мост, они направились на северо-запад. С противоположной стороны навстречу им приближалась группа моджахедов. При подъёме на невысокое плато солдаты афганской армии вступили в бой с 'духами'. Приказа помогать 'сарбозам' нам не давали, и мы просто сидели и смотрели как одни афганцы убивают других. Даже находясь в батальоне, мы могли бы помочь зелёным, поддержав их огнём из бронетехники, артиллерии и даже из снайперских винтовок. Расстояние до поля боя было около километра. Но отсутствие приказа не оставляло нам ничего другого, кроме как оставаться в роли пассивных наблюдателей.
  Бывало, сидишь ночью на посту и смотришь, как где-то в горах идёт перестрелка. Трассера летят с одной горы на другую и обратно. Так как никаких 'зелёных' там быть не могло, становилось ясно, что это конкурирующие группировки моджахедов воюют между собой.
  - Гляди-ка! Война идёт... 'Духи' между собой фигачатся!
  - Что-то не поделили похоже...
  - Нет ничего хуже, чем дикари с оружием в руках...
  - А пусть перестреляют друг друга... Нам меньше останется...
  - Это точно...
  
  Как-то раз прямо средь бела дня моджахеды устроили войну у самого моста через Машхад на въезде в Кишим. Они начали обстрел оборонительных позиций Кишима и прилегающего кишлака из стрелкового оружия. Мы поднялись к наблюдателям гаубичников на башню, и в окуляр лазерного дальномера наблюдали за перестрелкой, идущей на одном из отрогов массива 'Медведь', который находился перед мостом.
  Довольно странное ощущение овладевает тобой, когда ты находишься в относительной безопасности, а на твоих глазах идёт бой. Льётся кровь, гибнут люди, трещит барабанная дробь выстрелов, и неуёмный бог войны продолжает свою дикую пляску...
  
  Здесь никто не мог чувствовать себя в полной безопасности. Война не щадила никого, нередко женщины и дети становились жертвой, принесённой на её алтарь.
  Неподалёку от границ нашего батальона, если двигаться от второго КПП в сторону заставы 'Окопная', лежала старая ржавая мина от стадвадцатимиллиметрового миномёта. Выходя на тактику и засады в ту сторону, мы, не трогая её, проходили мимо. По-хорошему, нужно было бы подорвать её с помощью тротиловой шашки, но как-то всё было не до того, и вспоминали про неё мы лишь тогда, когда она вновь попадалась нам на пути.
  
  Местные мальчишки-пастухи лет десяти от роду, пасущие стадо овец в этом месте, подобрали мину и, по словам караульных, стоящих на втором КПП, принялись стучать ею о камень. Солдаты нашего батальона принесли их к медсанчасти. Два маленьких окровавленных и изуродованных взрывом тельца, которые ещё недавно были детьми. Фельдшер Виноградов был не в силах что-либо сделать, ведь он не Бог.
  В другой раз мы были очевидцами не менее драматичной сцены. По дороге, идущей в Кишим со стороны Кундуза, за рекой Машхад, двигалось небольшое стадо баранов. Погоняли его несколько афганских детишек, мал мала меньше. В центре стада верхом на ослике ехала женщина с младенцем на руках. По всей видимости, это была семья, по какой-то причине оставшаяся без мужчины, и мать семейства вынуждена была сама и скотину пасти, и за детьми присматривать. Когда вся процессия отдалилась метров на тридцать от того места, где дорога выходя из гор, делает поворот к Кишиму, ослик наступил на мощную мину. Это взрывное устройство было рассчитано на подрыв военной техники, и ослик со своими седоками просто разлетелись клочьями. Уцелевшие бараны в панике разбежались в разные стороны. Те же из детей, кто выжил, были, скорее всего, оглушены взрывной волной и шокированы настолько, что долго ещё не могли прийти в себя и оценить масштаб потери.
  
  С очередным прилётом вертолётов из Файзабада, к нам во взвод прислали первого из 'колпаков' нового набора. Он попал в Афган после карантина, то есть после пройденного в Союзе трёхмесячного курса молодого бойца. Это был паренёк среднего роста, в старой солдатской шапке-ушанке. Новую, выданную перед отправкой в Афган, видимо, у него забрали полковые шустряки, а, может быть он расстался с ней ещё в Кундузе.
   Волосы цвета выгоревшей соломы, смышлёное, веснушчатое лицо с выразительными серо-голубыми глазами. Своей скромностью и молчаливостью паренёк произвёл на меня приятное впечатление. Он с самого первого момента принял уготованную ему на ближайшие несколько месяцев 'колпацкую' долю, и стал хорошим подспорьем для Эдика и Азиза, 'колпачество' которых близилось к завершению. Звали солдатика Олег Блюменталь.
  
  Через несколько часов после его прилёта батальон подвергся 'духовскому' обстрелу. Я помог новичку накинуть бронежилет и каску, взять автомат и боеприпасы, и сказал, чтобы бежал за мной. Когда мы прибыли на позиции, выражение его лица было немного растерянным. Вид у нас всех был, конечно, озорной - каски набекрень, с расстёгнутыми ремешками, плюс видавшие виды броники или плавжилеты. Многие выбежали на позиции в той одежде, что была на них во время разрыва первой мины, то есть практически в трусах и тапочках, схватив только оружие и боекомплект. Глядя на ошарашенное лицо новенького, я решил немного повеселиться.
  - Вот прикинь, Олежка!- прокричал я ему почти в самое ухо, перекрикивая вой падения и грохот взрыва очередного миномётного снаряда. - Так у нас каждый день!
  Когда он услышал это, его и без того круглые глаза стали ещё больше.
  - Да вот такая тут у нас жизнь...Тёзка...- подыгрывая мне, и с видом бывалого фронтовика, попыхивая сигаретой, подтвердил 'Козырь'. - Но ты не бойся... Месяц, другой и привыкнешь.
  После этих слов паренёк, похоже, совсем приуныл, а мы с 'Козырем' незаметно весело перемигнулись, не спеша разубеждать его. Скоро сам во всём разберётся.
  
  Приближение увольнения в запас не избавляло 'дембелей' и от несения караульной службы. Как-то раз стоим мы с 'Козырем' в карауле на первом КПП. Стоим без бронежилетов, положив их у стены сооружения. Темень хоть глаз выколи. Ну, мы как обычно, чтобы скоротать время, совмещаем приятное с полезным, и ведём светскую беседу на самые разные темы. А минут за десять до окончания времени нашего дежурства раскурили небольшой косячок. Вдруг слышим шаги. Кто-то приближается со стороны штаба. Расстояние до идущего ещё метров пятьдесят, а 'Козырь' как заорёт в темноту: 'Стой, кто идёт!'
  - Капитан Верховинин! - раздался голос начальника штаба, по всей видимости, не ожидавшего, что в этой темноте его окликнут на таком удалении.
  - Блин, Аким... Давай ты на доклад иди,- засуетившись и от волнения и тщетно пытаясь просунуть голову с надетой каской в горловину бронежилета, говорит мне Олег. - А то я броник никак не надену...
  Волнение 'Козыря', усиленное действием чарса, непонятным образом передаётся и мне. Я быстро накидываю свой бронежилет, каску и выхожу из КПП, но не иду навстречу проверяющему, а, остановившись на последней ступеньке, жду, когда тот подойдёт сам.
  
  Капитан приблизился почти вплотную ко мне. Правой рукой придерживая висящий на плече пулемёт, левую я прикладываю к каске и докладываю: 'Товарищ капитан, за время дежурства никаких происшествий не произошло! Дневальный по первому КПП, рядовой Тагиров!'
  - Вообще-то, товарищ солдат, когда вы вооружены, честь отдавать не нужно... - спокойно поправил меня офицер.
  - Прошу прощения, - осознав свою оплошность, сказал я. - Впарился что-то... Устал, наверное.
  - Бывает,- успокоил меня проверяющий, и переспросил: -'Всё нормально, значит, у вас?'
  - Так точно, товарищ капитан.
  - Хорошо... Продолжайте наблюдение.
  - Есть!
  Капитан направился в сторону наших позиций, где на одной из машин нёс вахту дежурный экипаж нашего взвода.
  Я вернулся на КПП. 'Козырь' сумел-таки напялить на себя амуницию и сейчас беззвучно смеялся, прислонясь к стенке и держась за живот.
  - Ну, Аким ты исполнил! - сквозь смех произнёс Олег. - Мало того, что не пошёл с докладом навстречу проверяющему, так ещё и честь левой рукой отдал. Вообще атас...
  - Не знаю... Я лично никогда не хожу к проверяющему. Зачем далеко идти, когда всё равно сам подойдёт? Ну, а с левой рукой... Да... Учудил, конечно...
  Комичность ситуации и веселье 'Козыря' подействовали и на меня. Мы смеялись почти до прихода новой смены, не забыв, однако предупредить наших ребят, находившихся в роли дежурного экипажа, о приближении к ним проверяющего.
  У нас была договорённость подавать сигнал огоньком зажигалки часовым, в сторону которых идёт проверяющий. Как только офицер отошёл от нашего поста метров на пятнадцать, мы так и сделали. Наверняка удивлению капитана Верховинина не было предела, когда он в кромешной тьме, не дойдя до нашего дежурного экипажа добрую сотню метров, был остановлен окриком часовых. И ответ ему тоже пришлось кричать через такое расстояние.
  - Не ожидал похоже начальник штаба от нас такой бдительности...
  - Небось, про себя подумал: 'Молодцы всё-таки эти разведчики... Одни в полной темноте за полсотни метров заметили, а другие вообще за сотню...'
  Это наше умозаключение почему-то привело нас в неописуемый восторг. Развеселившись, мы не могли успокоиться вплоть до самого разряжания оружия.
  
  К нам в батальон из полка прибыл капитан Чураков. В полку он был командиром разведывательной роты, и вот теперь его перевели в штаб батальона, не помню на какую должность. Кажется, он временно исполнял обязанности то ли отсутствующего в тот момент комбата, то ли отлучившегося начальника штаба. Будучи разведчиком, он и к нам относился хорошо. В один из обстрелов батальона, произошедший поздно вечером, мы по тревоге выбежали в район заброшенного кишлака Фараджгани. Миномётный огонь предположительно вели оттуда. Командовал выходом капитан Чураков. Добежали до подножия первого горба гряды, на второй вершине которой находилась застава 'Двугорбая'. Здесь начинались развалины кишлака. Несколькими группами мы начали прочёсывать этот участок. Уже совсем стемнело. Серп Луны давал скудный свет.
  
  Я шёл по левому флангу, и наша группа почти нос к носу столкнулась с вооруженным отрядом, спускавшимся к развалинам со стороны заставы. Их силуэты чернели на фоне звёздного неба.
  - Ложись! - крикнул кто-то.
  Мы заняли позиции для боя. Произошла короткая заминка.
  - Свои! Девятая рота! - прокричали сверху.
  Бойцы девятой роты спустились с заставы 'Двугорбая' нам на подмогу, но нас об этом никто не оповестил. Хорошо, что в небе висела Луна. Это обстоятельство позволило нам и бойцам девятой роты быстро сориентироваться и понять, что мы столкнулись не с 'духами', а со своими. В противном случае потери были бы неизбежны. Такая несогласованность в действиях была непростительным разгильдяйством.
  Вместе с пехотинцами с 'Двугорбой' мы взяли развалины в кольцо. В кишлаке был один или два дома, где всё ещё жили афганцы. В одном из этих дворов послышался лязг металла. Несколько человек вместе с капитаном Чураковым осторожно вошли внутрь. Они пробыли там недолго и не обнаружили ничего подозрительного, кроме перекидной сумки, используемой для вьючных животных. В карманах такой сумки легко можно перевозить и мины для миномёта. Конечно, простое наличие такой сумки в доме не могло быть доказательством причастности его обитателей к обстрелу. Но куда же делся сам миномётный расчёт вместе с миномётом? Выйти из нашего оцепления было невозможно, и металлические звуки показались мне очень уж похожими на шум при обращении с миномётом. Продолжать поиски ночью не имело смысла, и было принято решение возвращаться в батальон. Опасаясь того, что обстрел мог иметь целью выманить нас из батальона, и на обратном пути мы могли попасть в засаду, капитан Чураков приказал нам двигаться в направлении заставы 'Двугорбая' вместе с бойцами девятой роты. Причём было приказано двигаться бегом.
  Даже несмотря на то, что мы были налегке и несли с собой только оружие и боекомплект, бежать на вершину горы было сложно. Бойцам девятой роты было ещё труднее, ведь они были в бронежилетах. Поднялись на 'Двугорбую', отдышались, солдаты из девятой роты занялись на заставе своими делами. А для нас прозвучала команда: 'Бегом вниз!' Мы спускались со стороны противоположной той, по которой совершили подъём. Бежать вниз по щебню ночью, когда тропу еле видно, тоже было непросто. Большинство наших считали такую предосторожность в непосредственной близости от двух застав и батальона излишней. У капитана Чуракова было иное мнение на этот счёт, и мы выполнили приказ старшего по званию. Вернулись в батальон, не солоно хлебавши. Главное - все целы и невредимы.
  
  В этот же период совсем распоясались сигнальщики афганцев. Они со своими фонариками по ночам стали подходить всё ближе к границам батальона. Этот факт сильно раздражал нас, и вот руководство батальона приняло решение организовать засаду с целью захвата и допроса сигнальщиков, с целью выяснения причин их усилившейся активности.
  После наступления темноты, мы с взводом бойцов из восьмой роты вышли через второй КПП. Перед выходом за 'колючку' предупредили часовых из солдат девятой роты, стоящих на этом посту, чтобы не открывали огонь, так как мы будем находиться прямо у них перед носом.
  - Следующую смену тоже предупредите! Понятно?!
  - Хорошо...- ответили часовые.
  Зарядив оружие, мы направились в сторону гор. Чтобы сбить с толку афганцев, которые могли наблюдать за нами, мы отошли по ущелью, проходящему у заставы 'Окопная'. Переждали там некоторое время, и скрытно вернулись на означенный ранее рубеж. Залегли цепью, лицом в сторону батальона, метрах в ста пятидесяти к северу от его границы. Нашей задачей было дождаться появления сигнальщиков, взять их в кольцо и захватить в плен для допроса.
  Я и большинство бойцов нашего взвода заняли позицию прямо на берегу обрывистого берега пересохшей реки. Ствол моего, стоящего на сошках, пулемёта нависал над чернотой обрыва. Ко мне прицепилась навязчивая и глупая мысль, что сейчас из этой тьмы оврага чья-то рука может ухватить ствол моего оружия и потянуть к себе. Я рефлекторно крепче сжал рукоять пулемёта, успокоив себя тем, что в таком случае можно будет выпустить длинную очередь. Ствол нагреется и рука отцепится. Ерунда, конечно, но стало спокойнее.
  В паре метров правее меня лежала большая куча соломы, и несколько наших бойцов притаились за ней. Передо мной из земли торчал камень размером с голову. Ночь была звёздная, и тонкий серп луны давал возможность вполне сносно обозревать окрестности. На другом берегу сухого русла, прямо напротив нас, находилась батальонная свалка, состоявшая по большей части из ржавых консервных банок. Со стороны этой мусорной кучи то и дело доносились подозрительные шорохи. Я не мог понять, кто шуршит этими банками. В одном месте контуры свалки были такими, что в темноте казалось, будто на свалке притаился человек. Но длительное наблюдение показало, что таинственный силуэт был совершенно неподвижен и не мог быть живым человеком. Шорохи же, скорее всего, были вызваны ночными посетителями свалки - грызунами.
  
  Время шло, но сигнальщики не появлялись. По всей видимости, заподозрили что-то неладное. Вдруг метрах в ста перед нами промелькнула тень, которая молнией пронеслась со стороны гор ко второму КПП. Похоже, что это было какое-то животное.
  - Видали?
  - Что за фигня?
  - Кажись, Амур с 'Двугорбой' сорвался...- заметил кто-то из наших бойцов.
  Тотчас на КПП сработала свето-шумовая сигнальная мина, сорванная собакой.
  На несколько метров вверх полетели светящиеся искры, сопровождаемые громкими свистящими звуками. Искры ярко осветили участок на въезде в батальон, но пёс уже миновал освещаемый участок и скрылся на территории городка.
  С момента нашего выхода из батальона прошло много времени, и на втором КПП стояла уже другая смена. Часовые, похоже, не заметили собаку, и не поняв, что именно послужило причиной для срабатывания сигнальной мины, вероятно, приняли всё происходящее за попытку проникновения в батальон. Они начали лупить из своего оружия не только по месту, где сработала сигналка, но и по окрестностям. У одного из них был автомат, а у второго ПК. Естественно, в батальоне поднялся переполох, и все выбежали на свои позиции. Между тем, пулемётчик развернул своё оружие в нашу сторону и принялся обрабатывать сектор, где залегли мы. Трассера вонзались в землю, не долетая до нас метров пятьдесят. Такого поворота событий мы не ожидали. Ощущение было не самое приятное. Прятаться было негде, и мы распластались на земле, вжимаясь в неё.
  - Они там совсем сдурели что ли?!
  - Вот уроды! Похоже, не предупредили эту смену о том, что мы здесь!
  - Пехота тупорылая!
  - Чмыри! Прощёлкали забралом, и не поняли, что это их пёс сорвал сигналку!
  Пока, вжавшись в землю, наши пацаны возмущались по поводу происходящего, я вышел с помощью своей Р-148 на связь со штабом батальона.
  - 'Маяк'! Я 'Сыч', приём!- хрипящим шёпотом 'прокричал' я в микрофон. - Передайте на второй КПП, чтобы прекратили огонь!
  Нам нельзя было выдавать своё присутствие. И поэтому говорить громко я не мог. Но необходимо было вложить в своё сообщение максимум эмоционального содержания, чтобы на том конце сразу поняли, что дело серьёзное и срочно приняли меры.
  Однако связист, сидевший в своей уютной КэШээМке, совершенно не желал войти в наше положение, вынуждая меня говорить всё более громко.
  - 'Сыч', я 'Маяк', не понял тебя... Повторите! Что у вас там происходит? Говорите громче!
  - Передай на второй КПП,- уже громче прорычал я в микрофон рации, - прекратить огонь! Быстрее, мать вашу!
  - Понял тебя! - на этот раз уловил суть происходящего связист.
  Я лежал, стараясь укрыть голову за камнем передо мной, но это было не слишком надёжным укрытием. Хорошо, что пулемётчик не взял выше, иначе нам не поздоровилось бы. Ребята, находившиеся справа от меня, вообще лежали за кучей соломы...
  
  Обозначить себя сигнальным огнём мы не могли, так как это привело бы к демаскировке. Да и не было никакой гарантии, что часовые, увидев сигнальный огонь за пределами батальона и не зная, что там находились мы, перестали бы стрелять. Напротив, могли начать стрелять прицельнее. Поэтому нам оставалось только лежать и ждать пока им позвонят из штаба. Наконец, на КПП прозвенел звонок полевого телефона и через несколько секунд стрельба прекратилась. Мы вздохнули с облегчением.
  - Надо будет по возвращении отоварить предыдущую смену... - заключил Юра Низовский. - Забыли придурки предупредить этих, что мы тут рядом засели...
  - Да и эту тоже не мешало бы...- добавил 'Соловей'.
  - И за каким хреном этому Амуру приспичило ночью с заставы в батальон бежать?
  - Из-за такой фигни под самый 'дембель' грохнуть могли!
  
  После этого происшествия ожидать, что появятся сигнальщики, было бы глупо, и вскоре нам дали команду возвращаться в батальон. Мы ещё раз связались со штабом и попросили предупредить часовых о нашем возвращении. Проходя мимо второго КПП, мы высказали часовым всё, что мы думаем о них, об их Амуре, и особенно о тех, кто стоял на смене перед ними.
  - Привет им большой от нас передайте... Скажите, что мы, не сегодня-завтра заглянем к ним... Лично поблагодарим уродов...
  
  Но, естественно, специально заходить и выяснять отношения никто не собирался. После при встрече выразили им своё мнение по поводу случившегося. Да только что толку? Пехота есть пехота¹...
  В этой связи хотелось бы заметить, что большей частью отношения между солдатами и подразделениями в батальоне были нормальные, всего-то около трёхсот человек народу. Но когда касалось совместных с другими подразделениями выходов на боевые, частенько возникали проблемы. Народ в ротах подбирался самый разный. Были, конечно, там и достойные ребята, но тех, кто отличался высоким уровнём самоорганизации, ответственности и дисциплины в ротах было не так много.
  Выходим, бывало ночью на засаду. С нами 'пехота' и 'самовары'. Вышли за КПП, звучит команда: 'Зарядить оружие!'. Все становятся, направив стволы под углом вверх и в сторону, пристёгивают рожок к оружию, снимают предохранитель и, дослав патрон в патронник, снова ставят оружие на предохранитель. И вот тут какой-нибудь недотёпа, чаще всего 'колпак' из вышеназванных подразделений после досылки патрона в патронник, всё перепутает и сделает контрольный спуск, как на разряжании оружия после смены караула. Хорошо еще, когда только кто-то один. Случалось, сразу двое или даже трое. Все остальные, кто про себя, кто вслух, чертыхаются и сквозь зубы костерят виновных в демаскировке, особо не стесняясь в выражениях. Грохот выстрелов в тишине или трассера улетающие в темноту, салютуют всем местным 'духам' о том, что шурави выходят на 'тропу войны' и уже можно начинать бояться.
  
  Далее мы уходим вперёд и слышим за спиной, как подобно средневековым рыцарям, закованным в латы, бренчат бронежилетами и плохо подогнанной амуницией наши братья по оружию. Этот звон, кажется, слышен на всю округу, ни о какой скрытности передвижения не может быть и речи. На возвращении с выхода часть нашего взвода, как правило, исполняла роль группы прикрытия. При этом, следуя за основными силами, мы подбирали за ними потерянные патроны, а бывало, находили и гранаты. И, слава Богу, большая часть выходов проходила без прямого боестолкновения с противником, иначе эксцессов было бы неизмеримо больше.
  
  
  Глава 25. О культуре.
  Любому человеческому сообществу присуща своя культурная среда. Культура сформировавшаяся в Советской Армии - явление совершенно уникальное. Несмотря на то, что армейские подразделения имели множество отличий по внешним признакам и географически были разбросаны по всей территории нашего огромного государства а также далеко за его пределами, специфика военной службы налагала на любой воинский коллектив печать некого стандарта. И дело даже не в том, что руководство армией осуществлялось из единого центра, офицерские кадры готовились по одной программе, а в основе военной службы лежали одни и те же уставы. Просто сам по себе суровый и незатейливый уклад армейской жизни формирует определённую мировоззренческую модель с присущей её шкалой ценностей, этическими нормами и формой общения. И хотя советский народ считался самым читающим в мире, культуры на бытовом уровне строителям Коммунизма хватало далеко не всегда. Один из анекдотов того времени так иллюстрирует ситуацию в этой сфере:
  ___________________________________________________________________________
  ¹Одна из двух строевых песен 9ой МСР, так и называлась: 'Пехота есть пехота'.
  
  - Чем отличается офицер, служивший Царской России от офицера Советской Армии?
  Офицер Царской армии: слегка пьян; выбрит до синевы и легко может поддержать беседу, скажем, от Софокла до Шекспира. Советский офицер: слегка выбрит; пьян до синевы и может поддержать беседу от Эдиты Пьехи до 'Иди ты на хрен!'
  Бытует также мнение, что слишком уж развитый интеллект защитнику отечества совершенно ни к чему, особенно рядовому солдату. Известное крылатое высказывание гласит: 'Чем больше в армии дубов, тем крепче оборона!' В этом есть доля правды, но очень небольшая доля. Как не крути, но интеллект, сообразительность, умение в сложной ситуации мыслить нестандартно всегда отличали советского воина от солдата любой другой армии. И в этом нам точно нет равных. Существует даже такой термин - солдатская смекалка. Особенно же это качество необходимо бойцу разведчику.
  
  В Советской Армии развитию и поддержанию культуры военнослужащих уделялось самое серьёзное внимание. Все мероприятия были глубоко пронизаны духом марксизма и ленинизма. В теории, их идеи и сейчас представляются мне вполне достойными, если брать конечную цель - общество, устроенное по принципу Справедливости, Свободы, Равенства и Братства. Проблема в методах реализации этих идей. В рай не загоняют с помощью хлыста...
  Если сформулировать одно из главных правил в Советской Армии, то оно будет звучать примерно так: 'У солдата не должно быть свободного времени! Солдат не должен оставаться без дела надолго!' И в принципе, это правильно. Ведь если не направить эту энергию в нужное русло, то она сама найдёт себе выход и наверняка, это будет что-то диаметрально противоположное тому, что прописано в уставах и правилах. Пока солдат занят каким-нибудь полезным делом, ему некогда думать. А так как ничего путного и полезного бездельничающий солдат скорее всего не придумает, занятость личного состава являлась для офицеров причиной головной боли. Кроме постоянных нарядов по подразделению, несения караульной службы, занятий по строевой, боевой, физической и политической подготовками, солдат старались 'припахать' на всяких хозяйственно - бытовых работах. Ходили даже анекдоты на эту тему: 'Прапорщик обращается к личному составу роты: 'Траншею будете копать от меня и до обеда!'.
  Так вот. Что касается культуры. В нашем батальоне была и своя библиотека и некое подобие клуба, служившего одновременно летним кинотеатром. Не беда, что основную массу литературы составляли труды Ленина, Маркса, Брежнева и других приверженцев коммунистической идеологии. Однако при желании можно было найти и довольно интересные произведения. По совету моего друга 'Козыря', я прочитал книгу Богомолова 'В августе сорок четвёртого', затем мне попалась книга 'Белый Ягуар - вождь араваков'. Были и другие, но больше всего запомнились эти две. Первая повествовала о том, насколько многослойной была борьба за победу в Великой Отечественной войне. Мне понравилось то, как мастерски автор раскрывает психологию и специфику контрдиверсионной деятельности, а главный герой - старший лейтенант Таманцев, стал для меня тогда просто знаковой фигурой.
  Вторая книга рассказывала о приключениях, произошедших с одним молодым человеком в джунглях Южной Америки. Читая эту книгу, я мысленно отправлялся в путешествие по непроходимым лесам Амазонской сельвы, сталкивался с кровожадными обитателями этих мест. События в книге следуют одно за другим, не давая читателю никакой передышки и пищи для глубоких размышлений. Книга выдержана в таком популярном ныне жанре как экшн. Возможно, прочитав эту книгу сейчас, я не увидел бы в ней ничего необычного. Тогда же мне показалось, что автор немного перегнул палку, нашпиговав своё творение множеством батальных и кровавых сцен.
  Каждый раз, когда привозили почту, в батальон поступала партия свежих газет - 'Правда' и 'Комсомольская правда', 'Красная звезда' и 'Фрунзевец'. Из этих газет мы узнавали новости о процессах идущих в Союзе и мире, о том, что теперь наше присутствие с военной миссией в Афганистане не для кого не является тайной. Появлялись статьи, которые просто поражали своим содержанием. Особенно мне запомнилась одна из них, посвященная Великой Отечественной войне. Автор писал, что незадолго до начала войны был уничтожен весь цвет русской военной интеллигенции. Во время репрессий того времени, был расстрелян маршал Тухачевский и целый ряд видных и талантливых военачальников, одно присутствие которых в Красной армии могло бы внести существенный перевес в нашу пользу. Вывод, который звучит в конце статьи, просто обескураживал. Автор утверждал: 'Советский Союз одержал победу в Великой отечественной войне не благодаря Сталину, а вопреки ему...' Это заявление просто повергло меня в шок. И дело было вовсе не в том, что я испытывал к 'Вождю народов' какую-то симпатию. Несмотря на все злодеяния сталинской эпохи, заслуги Сталина в победе над фашизмом прежде не подвергались сомнению.
  
  Помимо литературы, армейские будни были насыщены и другими явлениями и мероприятиями, поддерживающими культурный уровень советского солдата. Практически каждый день начинался с политической информации, призванной укрепить в нас веру в то, что мы выполняем здесь очень важную задачу, и что от каждого солдата зависит безопасность Отчизны. Большинством всё это воспринимается как сплошная, притянутая за уши хрень. Еженедельно в каждом подразделении выпускался боевой листок. Для этого имелись специальные отпечатанные в типографии бланки. Меня назначили редактором боевого листка. Мне нравилось рисовать, да и написать несколько строчек текста о насыщенной жизни нашего взвода не составляло для меня особого труда, и я с удовольствием исполнял эту свою функцию. Моя способность к рисованию нашла ещё одно применение когда мы раздобыли машинку для нанесения татуировок. Машинка была самодельная, сделаннная из небольшого деревяного бруска с закреплённым на нём электромоторчиком. Питание поступало от аккумуляторов для радиостанции. Вращаясь двигатель приводил в движение иглу изготовленную из тонкой стальной проволоки, и просунутую в полый стержень от шариковой ручки. При работе машинки игла совершала поступательное движение выходя через кончик стержня с вынутым шариком. Сложность была в том, где найти хорошую тушь.
  Чтобы набить наколку, или как сейчас говорят тату, помимо ребят из нашего взвода, ко мне приходили знакомые из других подразделений. В знак благодарности угощали нас чарсом. Самой ходовой татуировкой была выколотая на груди группа крови, которую часто кололи в комбинации с автоматным патроном. 'Козырю' я наколол на плече череп с высунувшейся из глазницы коброй, в обрамлении двух ленточек с надписями: 'Файзабад' и 'Кишим'. На следующий день Козырь смеясь рассказывал.
  - На зарядке замполит меня увидал... На плёчо смотрит такой... - 'Козырь' изобразил удивлённое лицо замполита. - 'О! Свежак!..' Говорит...
  - И что больше ничего не спросил? -усмехнувшись поинтересовался я.
  - Нет...
  - А то может быть тоже хотел такую... Или на всю грудь: 'Миру - Мир!', или там: 'Решения XXVII-го съезда КПСС в жизнь!'
  -Да... Я тут слышал историю такую... - хмыкнул 'Козырь'. - Одному солдату по пьяни на всю спину накололи: 'ADIDAS', и ещё фирменный трилистник... Нет... Ну всё чётко так исполнили. Цивильным шрифтом... Причём всё по его же просьбе... Он утром проснулся и жалуется мужикам: 'Что за фигня... Спина так сильно болит...' А они ему: ' А ты иди в зеркало погляди, что у тебя там...' Он глянул и ахнул. Прикинь такой подарок на всю оставшуюся жизнь...
  - Ага... Весело...
  
  В клубе, (если яму размером примерно восемь на двенадцать метров и глубиной около двух метров, со скамейками можно назвать клубом), изредка, по особым праздникам, проводятся собрания. На них бойцы разных подразделений демонстрируют разные номера. Мне особенно запомнилась сценка, подготовленная танкистами нашего батальона. Под руководством своего нового командира, они продемонстрировали приёмы рукопашного боя. Выглядело всё довольно прилично, и я даже немного позавидовал им, так как с нами такой подготовкой никто не занимался. Однако я успокоил себя тем, что многие ребята из нашего взвода ещё с 'гражданки' имеют подобные навыки. В реальной же обстановке, если дело дойдёт до рукопашной, главную роль будет играть решимость и боевой дух. А с этим у бойцов взвода всё было в порядке. Кстати сказать, руководство устраивало соревнования между бойцами нашего батальона и афганскими солдатами. Как правило, это были соревнования по рукопашному бою и стрельбе.
  Батальон обычно представляли ребята из нашего взвода, и мы неизменно выходили победителями во всех дисциплинах. Видимо, сказывалось почти спартанское, ориентированное на поддержание высокой обороноспособности советское воспитание. Большая часть советской молодёжи призывного возраста в то время была физически крепкой. Поддержке и развитию спорта в Советском государстве уделялось огромное значение. 'Спорт - посол Мира!' - утверждал один из лозунгов, и руководство страны не жалело средств для развития советского спорта. Но для защиты и поддержания этого мира, государству нужны были крепкие 'кулаки' и вся страна была охвачена физкультурным движением. Нормативы комплексов ГТО сдавались повсеместно, как в учебных организациях, так и на производстве. Часто эти мероприятия носили номинальный характер, проводились для галочки, но, тем не менее, работа такого масштаба приносила свои положительные плоды.
  
  Разумеется, обычным бойцам народной армии Афганистана, которые с детства привыкли к работе на земле в тяжёлых условиях, испытывали трудности с питанием и обилием инфекционных болезней, сложно было тягаться с нами. У большинства из них физическая структура была мало приспособлена для борьбы. Они были выносливы в монотонной однообразной работе, в ходьбе, в работе на поле. Удерживать напряжение дольше, чем это необходимо для взмаха кетменём, им было трудно. Что касается хваленой меткости афганцев, то и в соревнованиях по стрельбе мы были первыми. При стрельбе по грудной мишени на расстоянии в сто метров наши ребята редко попадали за пределы восьмибального круга. Бойцы Пахлавана, напротив, редко попадали в пределы этого круга, а иногда вообще били мимо мишени. Это обстоятельство немного смутило меня поначалу. Все рассказы, которые я слышал до этого, говорили о том, что афганцы прирождённые воины и отличные стрелки. Здесь же мне стало ясно, что хорошие стрелки среди них встречаются не так уж и часто. Возможно причиной невысоких результатов в стрельбе была изношенность их видавшего виды и отработавшего все ресурсы оружия. То обстоятельство, что большинство афганских солдат сами были недавно 'духами', позволило мне несколько усомниться и в качестве стрелковой подготовки последних.
  
  Часто соревнования проводились и среди подразделений батальона. В программу соревнований входили различные военно-прикладные дисциплины: кросс с полной выкладкой, стрельба, спортивные игры, перетягивание каната, разборка и сборка автомата на время.
  Особенно весело проходили всякие эстафеты. В одной из эстафет два бойца с носилками должны были по команде: 'Газы!' натянуть противогазы на себя и бойца, исполняющего роль раненого, уложить его на носилки, пробежать до определённого рубежа и, обогнув его, вернуться на исходную позицию. В нашем взводе роль раненого, ввиду лёгкого веса и природной цепкости, как правило, исполнял 'Мартын'. Вы спросите, зачем раненому нужна цепкость? Если бы вы видели, как двое солдат в противогазах несутся галопом с этим самым раненым на носилках, у вас не возникло бы подобных вопросов. Самое интересное происходило во время разворота. Носильщики закладывали такой крутой вираж, что носилки накренялись почти перпендикулярно земле, и чтобы удержаться на них, бедолага 'раненый', цеплялся за носилки не только руками, но и ногами.
  Тот же 'Мартын' представлял наш взвод при разборке и сборке автомата Калашникова. Во время его тренировок я с изумлением наблюдал, как ловко он это делает. Общее время затрачиваемое 'Мартыном', на неполную разборку и сборку оружия, составляло тринадцать секунд. Разборка занимала шесть секунд, сборка соответственно семь.
  
  Несколько раз за время моей службы нам показывали кино. Показ происходил в клубе, где киномеханик Саня Пундиков, управляя своим кинопроектором, крутил кино. Было немного обидно, что лента в батальоне была всего одна - заезженная до дыр, выцветшая картина 'Салон красоты' о простой советской парикмахерской - скука смертная. Несмотря на то, что мне несколько раз доводилось присутствовать на этих киносеансах, я так толком и не понял, за каким хреном потратили деньги на съёмки этой мути. Единственным заслуживающим внимания моментом было то, что можно было вспомнить, как выглядят простые советские женщины.
  В батальоне у нас женщин не было. Правда, однажды из полка прилетали медики и санитарки для того, чтобы брать у нас бакпосев, да ещё как-то раз прапорщик Говорун привёз на несколько дней свою подругу из полка. Знакомиться с санитарками при таких совершенно не располагающих к завязыванию романтических отношений обстоятельствах, было крайне неудобно, пассия же прапорщика Говоруна показалась мне абсолютно непримечательной особой. Вот и оставалось хоть иногда любоваться прелестями киношных героинь.
  Особо стоит сказать о роли в становлении морального облика защитника отечества песенного жанра. Невозможно представить жизнь человека без музыки, без песни. Тем более, невозможно представить без песни жизнь солдата. Что ещё может помочь в тяжёлую минуту разогнать тоску, поднять настроение, отвлечь от грустных раздумий?
  Гитара, магнитофон и радиоприёмник помогали хоть немного скрасить незатейливый казарменный быт. К нам почти каждый день приходил Лёха из взвода связи. Он, 'Козырь' и Черногорцев неплохо играли на гитаре, и мы пели песни из репертуара советских исполнителей того времени. Песни группы 'Машина времени', Вячеслава Малежика, Михаила Муромова и другие, некоторые из которых были перекроены на солдатский лад, помогали выразить то, что невозможно было передать другими способами. В этих песнях было нечто понятное и близкое каждому из нас. Неофициальной песней взвода считалась композиция группы 'Весёлые ребята' - 'Бродячие артисты', которую разведчики часто пели в землянке под гитару.
  Отдельная и очень обширная тема - это песни, созданные воинами-интернационалистами. Практически каждый, кто служил в Сорокой Армии, знаком с творчеством музыкальных коллективов 'Каскад' и 'Голубые береты'. Каждый 'шурави' слышал такие песни как 'Кукушка', 'Опять тревога', 'Бой гремел в окрестностях Кабула', 'Мы выходим на рассвете', 'Батальонная разведка'. Некоторые из песен созданных военнослужащими имеют две версии исполнения. Одна изначальная - более откровенная, часто с ненормативной лексикой и правдивой трактовкой проиходящего здесь. Другая адаптированная для широкой аудитории. Порой, в результате такой переделки, изначальный смысл мог поменяться очень существенно, а сама песня начинала попахивать урапатриотизмом и коммунистической пропагандой. Однако было создано немало песен авторы которых сумели очень правдиво передать состояние человека оказавшегося на этой войне.
  'Этот мир без тебя - после рейда усталость,
  Недописанных писем скупые слова.
  Здесь в сердцах уживается ярость и жалость
  И по-прежнему в душах надежда жива...'
  Это строки из песни Игоря Морозова, которую он посвятил своей супруге - Ольге. На мой взгляд это одна из лучших композиций созданных участниками той войны.
  
  В Союзе всё больше приоткрывается завеса тайны, люди узнают об этой войне и даже эстрадные исполнители начинают затрагивать запретную доселе тему афганской войны. По радио то и дело звучат песни на эту тему в исполнении Муромова, Александра Розенбаума и даже Валерия Леоньтева. Некоторые из артистов прилетают с концертами в части ОКСВА, дабы поддержать боевой дух солдат, защищающих южные рубежи СССР. Надеяться, что кто-нибудь из них прилетит в такую дыру как наш полк, и тем более наш батальон, не приходилось, зато была возможность послушать их по радио.
  Радиостанция 'Маяк' ежедневно передаёт выпуски 'Полевой почты', в которых нередко звучат письма радиослушателей с просьбой включить в программу какую-нибудь музыкальную композицию и для военнослужащих, проходящих службу в Республике Афганистан.
  Как я уже говорил, несколько человек из нашего взвода тоже умели играть на гитаре. Я попросил 'Козыря' научить меня игре на гитаре, и он обучил меня четырём 'блатным аккордам', благодаря которым я мог исполнить нечто отдалённо напоминающее песни 'Опять тревога' и 'Звездная Сирень'.
  
  У каждого подразделения была своя строевая песня, иногда даже не одна. К примеру, в репертуаре нашего взвода было две такие песни. Первый куплет одной из них, звучал в исполнении запевалы взвода, в роли которого обычно выступал Игорь Мартынов:
  
  'Молодым, весёлым в армию пришёл,
  И в разведку сразу был зачислен.
  Сколько долгих дней я мечтал о ней,
  О суровой и походной жизни...'
  
  Припев подхватывал весь взвод:
  
  'Друг мой, сегодня песню пой,
  О суровой службе в разведвзводе.
  Как мы под огнём шли с тобой вдвоём,
  Как на зорьке шли в разведку взводом'.
  
  Второй куплет, стараясь изо всех сил, вновь пел 'Мартын'.
  
  'Помню как сейчас, не смыкая глаз,
  В перископ в дозоре наблюдали.
  Как рвалась шрапнель, поражая цель,
  И душманы в панике бежали...'
  
  И далее снова следовал припев в исполнении разноголосого хора бойцов нашего взвода.
  Вторая песня была не лишена лирики и звучала несколько мелодичней. Правда, состояла она всего из одного куплета и припева, но этого было достаточно, чтобы прошагать по батальонному плацу.
  
  'Снова закачаются вагоны,
  Унося в далёкие края.
  Навстречу выйдут матери и жёны,
  Навстречу выйдет молодость моя!
  
  Припев:
  
  Вспомним разведчик дома вдалеке,
  Потные ладони автомат в руке.
  Шелест маскхалата, взрывы за рекой,
  Вспомним разведчик, вспомним дорогой!
  Вспомним товарищ, как мы шли в ночи,
  Как от нас бежали в горы басмачи,
  Как загрохотал твой грозный АГС,
  Вспомним товарищ, вспомним всё как есть!'
  
  Перевели к нам из Файзабада одного паренька, новоиспечённого 'черпака'. До этого он служил разведчиком в полку. Причём история этого перевода была неоднозначной. Ничего конкретного о нём никто сказать не мог. Что-то не заладилось у него в отношениях с бойцами его подразделения и его прислали к нам. По своим солдатским каналам мы пытались узнать, что он собой представляет и по какой причине был переведён к нам. Поговаривали, будто он был информатором особого отдела.
  По его прибытии в батальон комбат Прохоренко вызвал этого паренька к себе и тот довольно долго пробыл в штабе батальона. Этот факт лишь усилил наши подозрения относительно новичка.
  
  Лично мне он показался нормальным парнем, который мог бы дать фору некоторым из бойцов нашего взвода. Среднего роста, крепкий и широкоплечий, с прямым взглядом серо-зелёных глаз на скуластом, загорелом лице. Немногословный, собранный и подтянутый, во мне он определённо вызывал симпатию. Звали его Юра Трофимов. Родом он был из Севастополя. И мне подумалось, что ему очень к лицу была бы форма моряка Черноморского флота. В его лице было что-то располагающее, делающее его похожим на персонаж из чёрно-белых хроник давно прошедшего времени.
  На всякий случай мы решили соблюдать в его присутствии осторожность и лучше присмотреться к нему. Так как службу он тащил исправно и упрекнуть его было не в чем, никто его особо не напрягал и он занял своё определённое место во взводе. Правда, наши заслуженные 'черпаки' Эдик и Азиз не питали к чужаку тёплых чувств, что в общем-то было понятно. Этот факт однако, казалось, его нисколько не заботил. Он сдружился с Олегом Беловым, из того же призыва, что и он, но проявившим себя в 'колпачестве' не совсем безупречно. Так вот. Как выяснилось позже, служа в полку, Юра был запевалой своего подразделения. Наш запевала 'Мартын' тоже пел неплохо, обладал хорошим слухом и громким голосом, но то, как пел Трофимов, было пением совсем другого, гораздо более высокого порядка. Если мы старались просто выкрикивать слова песни, попадая в такт мотиву, то Юрий действительно пел. Его поставленный голос звучал сильно и мелодично, он умело управлял им. Слушать его было приятно. Такого запевалы не было ни в одном подразделении батальона, а может быть и во всём полку.
  
  Однажды в руки мне попался чей-то старый блокнот, и в нём я нашёл небольшое стихотворение о Кишиме. Написавший его боец, видимо, сам проходил службу в каком-то другом месте Афганистана и был заброшен сюда, во время колонны на Файзабад. Автору, на мой взгляд, в простой и незатейливой форме удалось передать атмосферу и состояние, испытываемое теми, кто тащил здесь службу. Возможно, это была даже песня, но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь исполнял её.
  
  'КИШИМ'
  Который день торчим в горах,
  Который день балду гоняем,
  Всё небо в хмурых облаках,
  Когда ж обратно, мы не знаем.
  
  Давно уж кончился рубон,
  Уже живот прирос к хребтине,
  Но не стрелять же нам в ворон,
  Патронов мало в магазине...
  
  В колонне ходит чарса дым
  Все ходят с красными шарами,
  Ещё дня три так простоим
  И точно станем дураками.
  
  Будь проклят ты, кишлак Кишим
  С ночной стрельбой и басмачами.
  А мне б скорей попасть домой,
  Скорей бы встретиться с друзьями.
  
  Когда обратно, чёрт возьми?
  Где вертолёт сопровожденья?
  Не первый раз сидим в горах,
  Впервые с нами невезенье.
  
  
  Была ещё одна песенка. Такая же простая и лишённая всякого пафоса. Есть много песен на афганскую тему, но эта показалась мне очень понятной и близкой по содержанию.
  'ЗА СПИНОЮ РЮКЗАК'
  
  За спиною рюкзак, в нем боеприпасы,
  Кружка, ложка и нож, и котелок в запасе,
  А службу тащим мы друзья, в Афганистане, и поэтому здесь, гоп стоп дубай, наркоманами стали. } 2 раза.
  
  Не грусти салабон, всем домой охота,
  Ночью снова подъём, и опять 'работа'.
  Вот впереди душман бежит в руках ружьишко, я нажал на курок, гоп стоп дубай, и душману крышка. } 2 раза.
  
  Вот пришёл наш приказ, 'дембелями' стали,
  Дома вспомним не раз жизнь в Афганистане
  Там бабы ходят в паранжах, мужики в галошах, там баранов полно в горах, и душманов тоже... } 2 раза.
  
  Ещё до армии я немного баловался стхотворчеством, ну и здесь тоже делал робкие попытки в этом направлении. Только никому об этом не говорил. Как-то неудобно было что ли. Пользуясь случаем, для наглядности приведу здесь парочку своих 'шедевров'.
  
  'Засада'
  Повис над сопками туман...
  Покрытый утренней росою,
  Мой пулемёт глядит туда
  Где караван бредёт тропою...
  
  Из кишлака ишак орёт
  И эхо крик его разносит...
  А караван идёт вперёд
  И камни стук копыт доносят.
  
  Куда? Откуда караван?
  Нам совершенно безразлично...
  Он направлялся в Пакистан
  И нами пойман был с поличным.
  
  Предохранитель мягко сняв,
  Держу душманов на прицеле,
  И вскоре выстрелов раскат
  Заполнил громом всё ущелье.
  
  Едва рассеялся туман под Солнца
  Первыми лучами
  Мы снова видим караван
  Обстрелянный сегодня нами.
  
  Повсюду слышен слабый стон,
  От боли корчась в лужах крови,
  Окружены со всех сторон
  Лежат душманы на дороге.
  
  Дают по рации 'Отход!',
  Звучат последние команды,
  И в батальон уходит взвод
  Разделавшись с душманской бандой...
  
  Другое стихотворение было задуманно мною как текст песни на музыку одной из моих любимых групп 'Supermax'. В их репертуаре есть композиция под названием: 'World of Today'. Так вот к этой мелодии я пытался подобрать слова.
  
  1 куплет.
  
  Новый день день проснулся, Солнца первый луч,
  Наших лиц коснулся, вырвавшись из туч.
  Снежные вершины крепостью стоят,
  Мы уходим в горы... Мама... Кто придёт назад?
  
  
  Припев:
  Дай ответ, покажи мне того кто вернётся назад.
  Дай ответ, покажи мне того Кто вернётся назад.
  Дай ответ, расскажи для чего мы здесь?
  
  2 куплет.
  Впереди засада - завязался бой!
  Оказалсь рядом мёртвыйи живой!
  Трассы из металла сеющего смерть!
  Жалко, что так мало... Мама... Нам пришлось успеть!
  
  Припев.
  
  3 куплет.
  К вечеру затихнут выстрелы в горах,
  Где-то за горами гаснет свет в домах.
  Спят спокойно люди, может где нибудь...
  Только вот солдатским мамам
  Нелегко уснуть...
  
  Припев.
  
  Тем временем эстрадная жизнь в Союзе, не стояла на месте и двигалась в ногу с эпохой. Всё чаще по радио звучали песни западных исполнителей. Наряду с известными появлялись и новые имена. Незадолго до моего призыва популярность обрела группа 'Modern Talking'. Приблизительно тогда же начал своё звёздное восхождение Майкл Джексон, и некоторые из его песен звучали в отечественном радиоэфире. Появлялись и новые для советской эстрады жанры, взять хотя бы 'дискжокея Сергея' - Сергея Минаева. Как грибы после дождя стали появляться запрещённые прежде рок-группы. Иногда даже удавалось раздобыть магнитофонные кассеты с записями западных исполнителей.
  
  - Мафон у вас фурычит? -заглянув к нам а гости, поинтересовался как-то раз 'Панас'.
  - Да вроде пахал с утра...
  - Тогда вот... Послушайте...- слепив очень сложную физиономию, многозначительно произнёс Вован протягивая нам видавшую виды кассету. - Тут нехилые 'вещи' есть.
  
  Мы были заинтригованы и зарядили её в магнитофон. Немного повозившись с перемоткой, и отыскав нужное место Володя удовлетворённо уселся на кровати, и закурил. Зазвучавшая мелодия была очень красивой и ужасно знакомой. Я попытался вспомнить её исполнителя, но так и не сумел. Вован сказал что эта 'вещь' группы 'Foreigner', однако кто-то из присутствующих поправил 'Панаса', восстановив историческую справедливость и указав на то, что песня называется 'Soldier of Fortune' и принадлежит творчеству легендарных 'Deep Purple'. Это была одна из наиболее известных и почитаемых в СССР западных рок-групп. Каждый уважающий себя дворовой гитарист той эпохи, мог сыграть вступительную часть их композиции 'Дым над водой' - пожалуй самой культовой 'вещи' этой команды. То же как он это делал, было критерием его способностей как гитариста в целом.
  Подборка музыки на кассете принесённой 'Панасом' была хорошая. Среди прочих там оказалась и 'In the Army Now' в исполнении группы 'Status Quo', а также многие другие хиты того времени.
  Однажды мы играли в карты, а по радио звучала песня: 'Расцветает синий Зурбаган...'. Кто-то из ребят заметил про между прочим: 'Эх сюда бы её...'
  - Кого?
  - Ну вот эту подругу... Которая поёт ...
  - Так это не девушка поёт, а парень...
  - Да брось ты... Быть того не может...
  - Ну... А что визжит-то так? Вобще на мужской голос не похоже...
  - Я вам точно говорю... Сам когда узнал не поверил...
  - Ага... Я тоже недавно в газете про него читал... Как его зовут-то?
  - Что-то не припомню...
  - Щас посмотрю если газету не выкинули... Ну вот... Владимир Пресняков-младший - советский Майкл Джексон... Ха... Я-то тоже сначала подумал что баба поёт... Голос такой писклявый...
  - И не стыдно ему так пищать?
  - Каждый хочет как-то выделиться, вот и лезут все из кожи вон... Вот например... Что это за песня такая? По радио в последнее время гоняют... 'Я сажаю аллюминиевые огурцы, на брезентовом поле...' Это сколько травы надо выкурить, чтобы придумать такое? А?
  - Кстати насчёт травы... Есть желание бабахнуть?
  - Всегда...
  - Ну, тады айда...
  
  В общем говоря, культурная жизнь советского солдата даже в такой глухомани как наш батальон, была довольно насыщенной, и это при том, что в этой главе я лишь частично коснулся явной стороны этой самой жизни. Если же добавить сюда теневую, скрытую от посторонних глаз, часть солдатского жития-бытия, то картина будет неизмеримо богаче.
  
  
  
  Глава 26. Камыши.
  Почти каждый раз, когда прилетали вертолёты из полка, нам в батальон доставляли некоторое количество боеприпасов. Подразделения батальона периодически пополняли растраченный во время тревог, учебных и боевых выходов боекомплект.
  Иногда привозили новые образцы средств, использование которых могло быть полезным в боевой обстановке. Надо заметить, что все новые примочки, завозимые в батальон, выдавали сначала нашему взводу для ознакомления и испытания в полевых условиях. Только после этого их пускали в обращение в других подразделениях. При очередном посещении склада боеприпасов, нам выдали гранаты нового образца РГН-5, зажигательные пиропатроны-термиты с возможностью выстреливания на большое расстояние или ручного введения в действие. Также мы как обычно пополнили запас патронов для стрелкового оружия, а экипажи боевых машин получили снаряды для укомплектования боезапаса своей техники.
  Иван Решетников, будучи оператором-наводчиком БРМ, сделанной на базе БМП-1, получил выстрелы¹ для орудия своей машины. После того, как боезапас взвода был укомплектован, мы отправились отдыхать в свою землянку.
  Я с ребятами играл в дурака. При этом что-то не давало мне сосредоточиться на игре. Сначала я не мог понять, что именно. Перетасовывая колоду карт, я вдруг понял, что подспудно отвлекало моё внимание.
  Ваня, слегка пританцовывая в такт музыке, звучащей из радиоприёмника, расхаживал по землянке с выстрелом от своей БэРээМки. Он держал его как дубинку за хвостовую часть, и утолщённой передней стороной снаряда стучал по стойкам и дужкам кроватей. При этом раздавался глуховатый 'алюминиевый' звон.
  - Эй! Полегче Ваня! Тебе что жить надоело? - увидев Ивана за этим занятием, запротестовали мы. - И нас решил угробить заодно? Если эта штука долбанёт, нас потом со стен соскабливать будут.
  - Да не ссыте вы...- решил успокоить нас Иван, даже и не думая прерывать своё занятие. - Это учебный боеприпас. Посмотри, какой лёгкий.
  
  Он протянул снаряд мне. Я несколько раз подкинул снаряд на ладони, прикидывая его вес. Несмотря на внушительный размер, он оказался действительно очень лёгким.
  Пацаны, сидящие рядом, тоже выразили желание пощупать его.
  - Действительно, лёгкий... - согласились мы с доводом Ивана.
  - Ну! Я же вам говорю! А вы боитесь...
  - Интересно, какой умник в Афган отправил учебные снаряды? - резонно поинтересовался Саныч.
  - Так ведь и здесь тоже нужно повышать своё мастерство! - с умным видом сказал Иван. - Как говорил Суворов: 'Тяжело в учении - легко в бою'.
  
  Мы, несколько успокоившись, продолжали играть в карты. Ваня между тем всё так же колотил своей 'игрушкой' куда попало, но мы доверяли его опыту, ведь не зря же он полгода учился в учебной части на оператора наводчика и получил звание сержанта. Неизвестно чем бы всё закончилось, но тут на улице раздалась команда дневального:
  _________________________________________________________________________
  ¹Выстрелом называется снаряд для стрельбы из орудия установленного на башне БМП-1 и созданных на этой базе машин.
  
  
   'Взвод, смирно!', а через несколько секунд в землянку вошёл взводный. Он окинул расположение быстрым взглядом и направился было к своей кровати, но не сделав и пары шагов, резко развернулся и, обращаясь к Ваньке, громко произнёс: 'Решетников, ты что обалдел что ли? Прекрати сейчас же! Если он долбанёт, мало не покажется!'
  
  - Не переживайте, товарищ лейтенант... - оторвавшись от игры в карты, с видом знатоков поспешили успокоить мы своего командира. - Это всего лишь учебный снаряд.
  - Какого хрена учебный? - наградив нас возмущённым взглядом произнёс взводный.
  - Так ведь лёгкий какой... Сами посмотрите...
  Качнув головой командир хмыкнул и подойдя к Ивану забрал у него выстрел, добавив:- Это кумулятивный снаряд! Вашу мать!
  В этой ситуации мы совершенно не сомневались в правоте командира взвода, и в свою очередь одарили Ваньку такими 'ласковыми' взглядами, под которыми ему явно стало неуютно.
  - А шо я? - виновато улыбаясь, и как нашкодивший школьник, пожимая плечами, сказал Иван.- Я-то в самом деле думал, что учебный...
  - Ну, Ваня ты даёшь... - только и смогли сказать мы своему другу.
  
  На следующий день мы вышли на тактические занятия. Погода стояла жаркая. Сопки были покрыты сплошным покровом высохшей колючей травы. Мы отошли от батальона на пару километров на северо-восток и там решили проверить эффективность выданных нам новинок. Гранаты РГН-5 были необычной шарообразной формы с пластиковым запалом. Предназначены они были для ведения боя в условиях гор. Обычные гранаты взрываются через 3-4 секунды после отделения чеки и при падении не склон горы могут скатиться в сторону от цели. В новых гранатах был установлен механизм, при помощи которого граната должна взорваться сразу при ударе о цель. Это позволяло бросать гранату по целям, находящимся выше по склону, не опасаясь того, что граната скатится обратно и разорвётся рядом с бросившим её. Мы испытывали действие гранат новой системы, взорвав с десяток штук, и убедились в том, что они действительно могут оказаться полезными в горах и не только. Мощность взрыва этой гранаты показалась мне больше, чем от разрыва РГД-5.
  Потом мы приступили к испытанию зажигательного пиропатрона. Ручное его применение не представляло никаких проблем. Он был похож на сигнальную ракетницу, диаметром около пятидесяти милиметров. С обеих сторон патрона были завинчивающиеся металлические пробки, под каждой из которых находилась верёвочка с кольцом, точь-в-точь как у сигнальных ракетниц. Для ручного применения нужно было снять крышечку с одной стороны, дёрнуть за кольцо и бросить в объект, предназначенный для поджога. Температура горения термита была очень высокой, и он горел ярким пламенем, воспламеняя всё вокруг. Для того, чтобы поджечь объект, находящийся на более значительном расстоянии, нужно было дёрнуть за кольцо, расположенное с другой стороны приспособления. Однако в этом случае ощущалась довольно чувствительная отдача. В инструкции по применению этого чуда инженерной мысли, для запуска на большое расстояние изготовитель рекомендовал сесть на землю, подтянув колени и прижать автомат одной из сторон к передним поверхностям голеней обеих ног, так, чтобы получилось некое подобие буквы Н. Затем следовало упереть пиропатрон в автомат, пропустив верёвочку с кольцом сквозь дужку курка, плотно прижав всю эту конструкцию к голеням и направив патрон в сторону цели. Нужно было на глаз прикинуть угол навеса и дёрнуть за верёвочку.
  'Соловей', Коля Кулешин и Юра Низовский, изучив инструкцию, сумели-таки выполнить все эти манипуляции и отправили несколько этих 'зажигалок' в сторону окрестных сопок. Там, куда попадали эти штуковины, сразу же вспыхивали заросли сухой колючки, густо покрывающей всё вокруг. Набирая силу, пламя двигалось по склону широким фронтом, оставляя позади сплошную чёрную как сажа поверхность.
  Вволю поупражнявшись, мы возвращались в батальон. Когда мы выходили на эти занятия, сопки были рыжими как барханы. Теперь за нами расползающиеся языки пламени вылизывали склоны, подбрасывая в небо пепел от травы и оставляя за собой лишь чернеющие громады холмов. Сизый, едкий дым, змеясь и причудливо извиваясь, стелился по выжженной земле, воспаряя вверх и заволакивая воздух мутной, прогорклой пеленой.
  Когда я обернулся и увидел эту картину, мне вспомнились слова из песни Владимира Высоцкого - 'Солдаты группы центр':
  'А перед нами всё цветет,
  За нами всё горит.
  Не надо думать - с нами тот,
  Кто всё за нас решит.
  
  Веселые - не хмурые -
  Вернемся по домам,-
  Невесты белокурые
  Наградой будут нам!'
  
  В этой песне говорилось о немецких парнях, которые по приказу правительства своей страны отправились на войну, чтобы завоевать весь мир и переделать его в соответствии с идеалами, внушёнными им политическим руководством Германии. Они поверили своим вождям и как могли старались честно выполнять свой долг, надеясь, что когда-нибудь будут жить в идеальном мире. Но, в конце концов, оказалось, что всё, что им говорили и приказывали делать, было преступлением против человечества. Эта ассоциация навела меня на мысль о том, что в любой войне обычный солдат всегда находится в самом незавидном положении. Если ты наёмник, всё просто - тебе платят, ты воюешь; не платят, не воюешь. Тебя не интересует, за кого ты воюешь и против кого, главное деньги. Мерзко, конечно, не иметь своих убеждений, сделать убийство средством для заработка и воевать за того, кто заплатит больше. И, тем не менее, история существования наёмных солдат стара как мир.
  
  Принято считать, что если ты воюешь за идею, за свои убеждения, тогда другое дело. Только на поверку и здесь не всё так просто. Идеология давно уже стала одним из самых тонких и изощрённых инструментов для управления массами. Разрабатываются самые искусные методы и стратегии для манипуляций общественным сознанием. Есть даже специальный термин - политтехнологии. И куда простому обывателю тягаться с мощной пропагандистской машиной, призванной заставить человека поверить в то, что выгодно правящей верхушке и выполнить все, что ей нужно. Сначала тебе забивают голову всякой патриотической ерундой, замешанной на ненависти к врагам твоего государства. Внушают мысль о важности возложенной на тебя миссии. Тебе и в голову не приходит, что зачастую самые главные твои враги, это те, кто втюхивает тебе всю эту чушь. Будучи сами одержимыми всякого рода безумными идеями по усовершенствованию мирового порядка, они заботятся в первую очередь о собственном благополучии, и ты для них лишь один из миллионов исполнителей их замыслов. Без таких как ты они никто. И понимая это, они должны держать тебя на коротком поводке, беспощадно наказывая, когда ты противишься их воле и, бросая кость, когда ты делаешь то, что от тебя требуют.
  
  Просто внушить молодому человеку мысль о собственном превосходстве, о необходимости вооружённой борьбы с мировым злом. Просто дать в руки оружие и отправить на 'священную' бойню. А тут уже один шаг к тому, чтобы, следуя непонятно откуда взявшемуся долгу и выполняя приказы, расстреливать людей за то, что они якобы относятся к низшей расе и не имеют право жить на одной планете с тобой. Просто вершить правосудие, стреляя в беззащитных людей. И так просто успокоить свою совесть тем, что ты всего лишь исполняющий свой долг солдат.
  А откуда берётся этот долг? Кому и за что должны были миллионы немецких парней с оружием в руках, идущие покорять мир? Для рядового солдата выбор всегда невелик. Ты либо выполняешь приказ, либо становишься врагом собственного государства. У тебя не может быть мнения, отличного от политики системы, которой ты служишь. И солдаты третьего рейха отдавали свои жизни, свято веря своим вождям и навязанным ими идеалам. Такая великая страна как Германия, известная всему миру своими мыслителями, философами, культурой и просвещённостью, попалась на крючок своей мессианской богоизбранности, внушённой ей кучкой воинствующих психопатов во главе с Гитлером. Многие немцы были просто без ума от своего вождя.
  Гитлер сумел сделать то, что не удавалось до него почти никому. Он сумел объединить германцев, выбрав самый короткий и беспроигрышный вариант - внушив людям мысль об исключительной роли немецкого народа в истории человечества. Идеологи фашизма разработали стратегию, основанную на придании благородного оттенка самым низменным качествам человека. Они избрали основным движущим мотивом стремление к мировому господству. Многим немцам пришлась по душе роль избранной нации, имеющей право повелевать другим народам и даже полностью уничтожать те из них, которые не вписывались в концепцию нового мирового порядка. Поддавшись этому искушению и на этой основе почувствовав себя единым народом, немцы обрели огромную силу и фашисты чуть было не воплотили свой замысел.
  
  Оглядываясь на события недавнего прошлого, волей-неволей начинаешь задумываться о том, насколько правильную политику ведёт руководство твоей страны. Мы, конечно, не уничтожаем людей в концентрационных лагерях, не губим их в газовых камерах и не сжигаем в печах. Напротив, мы стараемся принести народам Афганистана мир и процветание. Мы против нацизма и не считаем, что одни люди чем-то лучше других. Наша страна ратует за равные права для всех людей, за справедливое общество, где нет эксплуататоров и угнетаемых. Мы были воспитаны на примере солдат победивших во Второй мировой войне. Один из известных лозунгов гласил: 'Советский солдат - солдат освободитель!' Однако как воспринимают нас афганцы? Одни как освободителей, другие как захватчиков. Кто-то связывает с нашим здесь присутствием свои самые сокровенные мечты о лучшей жизни, другие боятся распространения 'коммунистической чумы' и ведут активную антисоветскую пропаганду, разжигают 'священный джихад'.
  Есть ещё и третья категория - дети.
  
  Афганские детишки - любознательные как все дети на земле, жадные до знаний, и как губка впитывающие всё новое. Образованные люди в этой стране встречаются редко и окружены почётом и уважением. Местные детишки всё схватывают на лету, и некоторые из них даже немного говорят по-русски, приправляют свою речь матом, подражая нашим военнослужащим.
  Иногда, стоя на посту, мы перекидываемся с афганскими мальчишками несколькими фразами. Они матерятся по-русски, мы отвечаем им таджикским матом и это страшно забавляет обе стороны.
  Однажды мы с Сашкой, сопроводив офицеров управления в Кишим, возвращались вдвоём по улицам этого захолустного селения, а за нами следом неслась ватага афганских мальчишек. Они что-то радостно кричали, как обычно попрошайничали, старались дотронуться до нас руками. Дети всегда остаются детьми. Они ещё слишком настоящие, чтобы делить мир на части. Тогда нам казалось, что они не считали нас врагами. Почти не боялись нас. Когда они, совсем осмелев, хватали нас за одежду и тянули за оружие, мы, состряпав свирепые лица, резко разворачивались к ним и делали вид, что кинемся на них. Визжа от восторга, они бросались врассыпную, как стайка маленьких рыбёшек от упавшего в воду камня. Но потом потихоньку снова подходили всё ближе и ближе. Среди них были светловолосые мальчишки. Когда мы дразнили их, называя 'шурави' за внешнее сходство с русскими детьми, они деланно нахмурившись, ругались по-таджикски, что вызывало у нас смех. В какой-то момент они настолько осмелели, что мы, подхватив двоих из них на руки, усадили их себе на плечи и несли почти до КПП. Остальные дети тоже хотели прокатиться, но времени на игры у нас не было. Расставаясь, мы дали самому старшему из них сигнальную ракетницу в подарок, он радостно побежал обратно в Кишим. Вся орава, чирикая что-то своими звенящими в ушах голосами, ринулась за ним, оставив после себя лишь следы босых ног в дорожной пыли.
  Дети войны - ужасное, отвратительное словосочетание. Родители рассказывали мне о войне. Они тогда тоже были детьми. Дети есть дети, и даже на войне они умудряются сохранить свое непосредственное отношение к происходящему. Страх и радость, боль и вера в завтрашний день. Дети не понимают, почему нужно бояться и ненавидеть кого-то, пока взрослые не растолкуют им, что к чему, или они не приобретут свой страшный опыт.
  
  Во время войны отец жил на оккупированной территории и ему запомнилось, как немецкие солдаты, живущие в их деревне, относились к детям. Иногда они угощали детвору конфетами и шоколадом, играли им на губной гармошке. Отцу было тогда немногим больше десяти лет. И хотя его имя было Амза, немцы называли его на свой манер - Гамзаль. Отец говорил, что многие из немецких солдат и офицеров были довольно отважными. По ночам деревню часто бомбили советские лёгкие бомбардировщики, и подвыпившие немцы выходили из домов в исподнем, и стоя в полный рост, стреляли по 'фанерным' самолётам из своих вальтеров, люгеров и шмайсеров. Конечно, как на войне, так и в мирной жизни люди бывают разные: добрые и злые, смелые и трусливые, душевные и бездушные. Однажды маму, когда она совсем ещё маленькой девочкой гуляла неподалёку от какого - то немецкого военного объекта, подозвал один полицай, и когда она подошла к нему, он так ударил её по лицу нагайкой, что она чуть не лишилась глаза.
  
  Ещё она рассказывала мне, как стала свидетельницей расстрела группы людей. По её словам, это были либо евреи, либо цыгане. Этих людей заставили выкопать большую яму. Когда они закончили, их построили у края ямы. Офицер, управлявший этой процедурой, отдал приказ солдатам открыть огонь. В этот момент мама, видя, как на её глазах одни люди убивают других, что есть силы, закричала: 'Не стреляйте!', и упала без чувств. Но за грохотом выстрелов никто, конечно, не услышал отчаянного протеста маленькой девочки. Когда её нашли и привели в чувство родные, она долго не могла успокоиться и, сотрясаясь всем телом, испуганно повторяла: 'Не стреляйте...Не стреляйте...' Даже сейчас, по прошествии многих лет моя мама хорошо помнит всё это.
  
  Со времени окончания Второй Мировой прошло чуть более четырёх десятилетий, и вот теперь мы здесь, в Афганистане, отстаиваем интересы своего государства. А в самом Советском Союзе набирают силу непонятные нам процессы. Горбачёв начинает диалог с Западом. Встречи на высшем уровне, договоры о сокращении стратегических наступательных вооружений. Запад требует немедленного вывода наших войск из Афганистана и, похоже, новое политическое руководство СССР намерено прислушаться к этому требованию и продолжать диалог с представителями противоположного лагеря. С одной стороны, простому народу по обе стороны от Железного занавеса это внушает надежду на прекращение Холодной войны - многолетнего, изматывающего противостояния между Востоком и Западом и сопутствующей этому гонки вооружений. В средствах массовой информации говорится о том, что на земном шаре накоплен запас ядерного оружия в шесть раз больше того, чем нужно для уничтожения нашей планеты. С другой стороны, мы ещё не знаем, чего ждать от Запада, с его разлагающим, тлетворным влиянием на сознание масс. На советском пространстве замаячил призрак капитализма.
  
  Иногда, выходя на тактические занятия и не испытывая жгучего желания бродить по горам в самую жару, мы укрываемся от зноя в развалинах, расположенных у подножия заставы 'Окопная'. Место безопасное. С тыла нас прикрывает застава, а всё пространство перед нами просматривается как часовыми этой же заставы, так и несущими боевое дежурство в батальоне. Для подстраховки мы выставляем на склонах 'Окопной' ещё пару своих наблюдателей, а остальные, расположившись в тени дувалов, имеют возможность отдохнуть от службы и хоть на короткое время почувствовать себя почти свободными. В основном все сидят, прислонившись спиной к глиняным стенам и размышляя каждый о своём. Говорить особо не о чем, все новости уже обсуждены, анекдоты пересказаны не один раз. Все знают друг о друге почти всё, что нужно, чтобы понять, чего в трудную минуту можно ждать от того, кто находится рядом. Жара утомляет и действует отупляюще. Афганистан дышит в загорелые, обветренные лица солдат своим сухим, испепеляющим дыханием и даже тень спасает лишь отчасти. Если есть с собой немного чарса, то старослужащие раскуривают 'ритуальный косяк' этого вещества. Но в жару чарс часто не приносит желаемого удовольствия, лишь на время позволяет отвлечься от однообразия окружающей действительности.
  
  Однажды во время одного из таких 'привалов' наблюдатели, выставленные на склонах 'Окопной', заметили группу афганцев в количестве семи-восеми человек, которые подойдя к камышовым зарослям на западе батальона, углубились в них. Мы сразу же доложили о происшествии в штаб батальона и, получив указание обработать этот участок гранатами и огнём из стрелкового оружия, выдвинулись выполнять задачу. Когда-то с этой стороны батальон прикрывала застава 'Кулик', но незадолго до этого её решили снять. И вот теперь среди бела дня 'духи' могли подходить к батальону почти вплотную, укрываясь от наблюдателей батальона за густыми камышовыми зарослями. Вообще этот участок хорошо просматривался и простреливался с 'Окопной', однако наблюдатели этой заставы видимо считали, что днём ни им, ни тем более батальону, не может всерьез что-либо угрожать и ослабляли внимание в этом секторе. Через несколько минут мы были на месте. Сначала мы обошли 'камышовый лес', осмотрев его со всех сторон.
  Пространство, на котором росли камыши, было залито водой и напоминало болото. С западной стороны вглубь камышей вели несколько ходов, похожих на кабаньи тропы в тугаях¹. По этим ходам вполне могли передвигаться и люди.
  Так как заросли камышей находились на западной границе батальона, при всех наших действиях мы не могли допустить попадания пуль и гранат на территорию батальона. Тем не менее, находящиеся на другой стороне гаубичная и миномётная батареи приняли разрывы в камышах за 'духовский' обстрел и принялись долбить из своих орудий по окрестным горам. Мы от души посмеялись над этим фактом, представив себе, как они сейчас оголтело носятся на своих позициях, с серьёзным видом выискивая в горах точки, с которых ведётся обстрел. Вскоре ответный огонь прекратился. Видимо, неугомонным артиллеристам сообщили из штаба о том, что это мы обстреливаем камыши.
  
  Закончив с камышами, мы не спешили возвращаться в батальон, а ещё некоторое время покрутились на этом пятаке. Наше внимание привлёк интересный феномен. Под каким бы углом не вошла бы пуля в стоячую или медленно текущую воду, фонтанчик поднимается строго вертикально.
  
  Немного поразмыслив над этим, мы выдали кучу всяких теорий на этот счёт. Потом 'дембеля' показали нам, как можно метать гранаты Ф-1 с пешего хода. Эти гранаты имеют радиус разлёта осколков около двухсот метров. Так как максимальная дальность броска данной гранаты редко превышает пятьдесят метров, то метают Ф-1 обычно из укрытия. Для того, чтобы метнуть гранату данной модели с ходу, нужно быть как минимум в каске. Если же есть ещё и бронежилет, то проблем вообще нет. Когда кто-то из своих, предупредив остальных криком 'Бросаю Ф-1!', метает гранату, необходимо присесть на одно колено и развернуться вправо, сократив тем самым площадь возможного попадания осколков. Держа автомат вертикально перед собой рожком влево, и удерживая его левой рукой за ремень в месте крепления ремня к цевью, прикрыть им левую часть корпуса и согнутую левую ногу. Бедро правой ноги, опирающейся коленом о землю, должно находиться строго за голенью левой. Далее наклонить голову с надетой каской в сторону взрыва, что позволит защитить от осколков голову и шею. Мы испробовали этот способ, пару раз метнув гранату на ровной местности. Осколки, звеня, пролетели где-то над головами, не попав ни в кого из нас.
  _____________________________________________________________________________
  ¹Тугаи (тюрк.) - пойменные леса в пустынях Средней и Центральной Азии. Состоят из различных видов деревьев и кустарников: туранги, ивы, лоха, гребенщика, чингиля и облепихи.
  
  
  - Этот способ показывает, что, в принципе, это возможно, - объяснили нам 'дембеля'. - Но применять его просто так, без особой нужды не стоит. От греха подальше...
  
  
  Глава 27. Застава в ружьё!
  Застава с верблюжьим названием 'Двугорбая', как я уже говорил, находилась к востоку от расположения батальона, на удалении не более полукилометра, и контролировалась силами девятой МСР. Смена взводов, несущих боевое дежурство, происходила раз в месяц. Почти всё своё время бойцы на заставе были заняты караульной службой. Если днём это не составляло особого труда и на наблюдательных постах сидели в основном 'колпаки', то ночью дело обстояло иначе.
  Тёмными безлунными ночами, в снег, дождь, под завывание ветра, когда всё вокруг окутано непроглядной тьмой, тащили здесь службу бойцы девятой роты. Прямо у подножия заставы, с восточной стороны, проходила караванная тропа. По ней в Кишим ходили караваны торговцев, гружённые различными товарами. Солдаты, дежурившие на заставе, досматривали караваны афганцев и практически с каждого брали небольшой, символический оброк. Это могли быть конфеты, восточные сладости, чай, ну и, конечно, чарс.
  На южном отроге отходящем от заставы находилось небольшое кладбище. Место не самое удобное чтобы копать могилы - почва каменистая, да и тащить в гору ритуальные носилки с покойником тоже не так просто. Вместо надгробий кучка камней на могиле. Никаких надписей, оградок, да и ложить цветы на могилы покойников здесь не принято. На 'Двугорбой' я бывал не часто, и не могу ничего сказать по поводу того, приходят ли сюда местные жители или нет, чтобы, как это принято у многих народов, помянуть своих родственников. Должно быть приходят. Прочтут молитву, отдадут дань памяти и традиции, а после возвращаются к своей и без того невесёлой повседневности. Зато мне доподлино было известно, что афганцы приходили к заставе в надежде разжиться чем либо из того, что представляло для них особый интерес.
  Местных жителей привлекали предметы армейского обихода, продукты, медикаменты, вещи и обувь. Ходили разговоры, что к бойцам с 'Двугорбой' иногда наведывались и совсем уж подозрительные личности. Интересовались они предметами отнюдь не безобидными, а имеющими самое непосредственное отношение к ведению военных действий. И, похоже, что дело там не ограничивалось обменом и продажей только сигнальных ракетниц. Говаривали, что в погоне за наживой, кое-кто из солдат вёл с афганцами 'игры в мутной воде'.
  Порой люди, желая получить материальную выгоду, совершенно теряют здравый смысл и ради какого-то барахла, ставят под удар не только свою жизнь, но и жизни тех, кто находится рядом. Разведчики чаще остальных выходили на боевые действия, и риск стать жертвой боеприпасов, проданных 'духам' нашими же солдатами, у нас был выше, чем у остальных. Когда мы заводили об этом разговор с обитателями 'Двугорбой', они отшучивались, говорили, что всё это слухи, не имеющие под собой никакого основания. Хорошо бы, если так. Зато канал, по которому с заставы в батальон попадал чарс, функционировал почти бесперебойно.
  
  Как-то поздним осенним вечером, когда солнце уже укатилось за горный хребет на западе и в небе цвета ультрамарина засверкали первые звёзды, мы услышали несколько взрывов и стрельбу на 'Двугорбой'. Причём интенсивность огня была настолько высокой, что стало понятно - на заставу совершено нападение. Пущенная с заставы красная ракета взмыла в вечернее небо, подтвердив самые худшие опасения.
  
  Мы были подняты по тревоге и высыпали на свои позиции, ожидая, что сейчас, возможно, нам дадут команду выдвинуться на подмогу бойцам девятой роты.
  Со стороны заставы доносились зуки взрывов, и стрельба. Трассы очередей, выпущенных из орудий БМП-2, которые находились на заставе, улетали в сторону уходящей от заставы на восток горной гряды. Все это говорило о том, что дело не шуточное.
  Огнём своих орудий пехотинцев поддержали первый огневой взвод гаубичной батареи, миномётчики и боевые машины нашего взвода, находящиеся в этом секторе батальона. Горы к востоку от заставы окрасились вспышками взрывов. Стрельба из боевых машин и артиллеристская канонада продолжались минут десять-пятнадцать, затем с заставы была выпущена зелёная ракета, послужившая сигналом к прекращению огня. Атака была отбита. Через связистов мы узнали, что была совершена попытка захвата 'Двугорбой'. Потерь среди наших нет.
  
  - Вообще оборзели 'духи'... На заставу попёрли, - удивлённо возмущались мы. - Чарсом обдолбились что ли? Завтра глядишь, и на батальон замахнутся...
  Ночь прошла спокойно. Следующий день выдался ясный и жаркий. Часам к десяти к нам прилетели вертолёты из Файзабада. Помимо продуктов, боеприпасов и почты, они привезли с собой офицера из особого отдела. Поводом для его визита, как оказалось, стал вчерашний инцидент на 'Двугорбой'. После выяснения обстоятельств на территории батальона, он вознамерился посетить заставу, чтобы лично осмотреть место и побеседовать с участниками героической обороны 'Двугорбой'. Для сопровождения инспектора привлекли бойцов из нашего взвода. Я тоже был в числе сопровождавших. Мы прибыли на заставу, но не стали сразу подниматься вверх. Для начала наш гость решил обойти заставу и самостоятельно исследовать место вчерашнего боя.
  Мы находились рядом. Место было относительно безопасное. Рядом батальон, наблюдатели которого просматривают всю округу на несколько километров. Тут застава со своими часовыми, и можно было не опасаться внезапного нападения. Но мы как обычно соблюдали положенные меры безопасности. Следя за обстановкой вокруг, мы старались держаться не слишком скученно и не задерживаться на одном месте надолго. Бойцы девятой роты, дежурившие в это время на заставе, наблюдали за действиями инспектора. Появился и начальник заставы - командир взвода, сидевшего на 'Двугоробой', старший лейтенант по званию.
  Он подошёл к нам и поздоровался с офицером из особого отдела. Тот сухо представился, ответив на приветствие лейтенанта, при этом окинув его каким-то странным, изучающим взглядом.
  Начальник заставы был ростом выше среднего и довольно крепкого сложения. В батальоне он служил не так давно, и прежде мне нечасто приходилось сталкиваться с ним. Он выглядел старше своих лет, производил впечатление человека, способного на решительные действия.
  Гость из полка был несколько старше годами, среднего роста и тоже довольно крепкой комплекции. Держался он с чувством превосходства и несколько надменно. Особисты в нашей армии были наделены огромными полномочиями. Визит представителя особого отдела всегда был событием, которое могло повлечь за собой самые серьёзные последствия, и по производимому эффекту мог сравниться, пожалуй, с визитом инквизитора в средневековой Европе. Это могло объяснить тот факт, что лейтенант был как-то напряжен в присутствии такого гостя.
  
  Особист продолжал молча осматривать место боя, время от времени делая какие-то отметки в своём блокноте. Наконец, он закончил, повернулся и сделал несколько шагов, направляясь к лейтенанту. При этом он смотрел расфокусированным взглядом себе под ноги, немного склонив голову набок, словно обдумывая что-то на ходу. Приблизившись к лейтенанту почти вплотную, он оторвался от своих мыслей, затем, вперив взгляд своих холодных глаз в его лицо, выдержал многозначительную паузу и произнёс: 'Ну, рассказывай, старлей, что у тебя здесь случилось?'
  Было похоже, что сопровождаемого нами офицера совершенно не впечатляет тот факт, что перед ним находится человек, под руководством которого только вчера вечером бойцы заставы отбили попытку захвата.
  Лейтенант начал рассказывать о вчерашнем происшествии. Всё это время офицер из службы безопасности смотрел, не отрываясь в лицо рассказчика, часто кивая с едва уловимой иронией во взгляде. Казалось, он совершенно не вникал в смысл сказанного.
  
  Из слов начальника заставы следовало, что вечером предыдущего дня после предварительного обстрела из миномётов и стрелкового оружия, душманы пошли на штурм заставы. Подопечные лейтенанта при поддержке артиллерии батальона, оказали противнику сопротивление, подстрелив несколько врагов. Моджахеды, забрав убитых и раненых, вынуждены были отступить. На месте, где был убит один из нападавших, бойцы подобрали принадлежавший убитому автомат системы ППШ¹. Этот автомат лейтенант предоставил особисту для осмотра.
  Инспектор, хмыкнув, взял автомат в руки, повертел его, осматривая со всех сторон. Мы тоже с любопытством рассматривали это оружие. Автомат показался мне громоздким и неудобным. Ему в самый раз быть экспонатом в историческом музее. Когда-то этим оружием советские солдаты громили немецко-фашистских захватчиков. И вот, спустя столько лет после войны это оружие было направлено против нас. Интересно, как он попал сюда и где моджахеды добывают патроны для этого раритета. Во время разговора, лейтенант указал инспектору на место, где был убит душман. От этого места вниз по склону шёл след, говорящий о том, что здесь по земле волокли тяжёлый предмет, однако следов крови видно не было.
  Выслушав лейтенанта, особист распорядился созвать весь личный состав заставы, принимавший непосредственное участие во вчерашнем инциденте. Солдаты построились в одну шеренгу на склоне, со стороны которого произошло нападение, немного ниже линии оборонительных сооружений. Всего собралось около дюжины человек.
  
  Проверяющий молча прошёл вдоль строя, с любопытством разглядывая бойцов. Около половины присутствующих были выходцами из республик Средней Азии. Среди них были и мои земляки из Узбекистана. Особист отзывал по одному солдату в сторонку и спрашивал о вчерашнем происшествии. Я находился неподалёку и слышал свидетельства бойцов. Они говорили то же самое, что и их командир. Мне показалось странным, что их ответы были очень похожими один на другой. Они повторялись почти слово в слово. При этом даже ребята, плохо владевшие русской речью, использовали в своих показаниях обороты, которые они вряд ли употребляли в своей речи прежде. К примеру, словосочетание 'стрелковое оружие'. Всё это наводило на мысль о том, что с ребятами провели серьёзный инструктаж. И лишь сейчас когда меня посетила эта догадка, я понял что инспектор с самого начала пытался подвергнуть сомнению версию о нападении на заставу. Мне также показалось странным, что на этом склоне не было видно воронок от взрывов миномётных снарядов, которые должны были остаться здесь, если верить показаниям защитников заставы. Зато следы разрывов ручных гранат находились слишком близко к позициям заставы. Вероятно, они должны были имитировать следы миномётных разрывов.
  Закончив собирать показания, особист обратился ко всем участникам вчерашних событий.
  __________________________________________________________________________
  ¹ППШ - пистолет пулемёт Шпагина. Советское автоматическое оружие времён Второй мировой войны.
  
  - А теперь послушайте мою версию случившегося! - твёрдо сказал он. - Если я что-то скажу не так, поправьте меня...
  Он ещё раз окинул всех собравшихся взглядом, словно собираясь с мыслями.
  - Я не знаю, при каких обстоятельствах к вам попал этот автомат, - он указал на оружие, висевшее на плече у лейтенанта. - Скорее всего, вы купили его у местных 'духов', либо совершили с ними обмен. Я уже не говорю о том, что именно вы отдали душманам взамен. С этим мы ещё разберёмся...
  Говоря это он многообещающе посмотрел на командира взвода пехотинцев. Тот молча слушал инспектора, и было заметно, как напряглось его лицо.
  - И как только в ваших руках оказалось это оружие,- продолжил особист, - вы решили извлечь максимум выгоды из своего приобретения.
  Лейтенант слушал речь особиста, глядя ему в лицо. Тот продолжал, расхаживая по склону перед строем солдат, то и дело награждая кого-нибудь из них своим припечатывающим взглядом.
  - Всё, что вы мне тут наплели про нападение на заставу, не выдерживает никакой критики. Вы просто решили имитировать атаку 'духов'.
  Он подошёл к лейтенанту вплотную, и зло посмотрев тому в глаза, жёстко произнёс:
  - Ты серьёзно готовился к этому, старлей! Мало того. Тебе нужны были помощники, и ты легко нашёл их, - особист кивнул в сторону строя солдат, - среди своих подчинённых, посвятив их в свой план... Ты думал, что всё просчитал, и в таком случае, за успешно организованную оборону заставы тебя ждёт повышение и всякие там правительственные награды? Да ещё и трофей... В виде совершенно не пригодного для боевого применения автомата. Именно он стал ключевым звеном, вокруг которого ты решил разыграть весь этот спектакль.
  Теперь начальник заставы смотрел на особиста с выражением спокойной обречённости. В его взгляде появился оловянный блеск и уголок сжатых губ приподнялся в едва заметной улыбке. Он даже не пытался убедить своего оппонента в обратном, понимая, что перед ним специалист с большим опытом разбирательств в подобного рода делах.
  - Ах да! Чуть не забыл! - словно спохватившись, сказал следователь. - Как же быть со следом от тела убитого душмана?
  Он обвёл всех присутствующих вопросительным взглядом.
  - Кругом! - скомандовал он солдатам заставы.
  Те выполнили команду.
  - Естественно, никакого тела не было, - проходя вдоль обращённого к нему спиной строя, заявил он. - Эту роль выполнил вот этот боец.
  Он указал на одного из солдат азиатов, выцветшие штаны которого в области ягодиц имели следы потёртостей и были испачканы травой.
  - Он просто съехал вниз по склону на заднице, оставив за собой этот след.
  Особист дал команду бойцам развернуться вновь. Он молча скользнул взглядом по строю солдат и остановил его на старшем лейтенанте.
  - Ты у меня за всё заплатишь. За каждый снаряд, за каждый выпущенный вчера патрон рассчитаешься! Понял?
  Лейтенант не ответил. Лишь теперь он понуро отвёл взгляд в сторону.
  - Возвращайтесь к своим служебным обязанностям, товарищ старший лейтенант. До особого распоряжения...
  Наблюдая за всем происходящим, я не мог понять, кто из сторон этого противостояния вызывает во мне больше симпатии и понимания. Хотя мы выполняли функцию охраны проверяющего, которая позволяла сохранять нейтралитет, моё нутро требовало определиться с выбором. С одной стороны, лейтенант со своими бойцами, решившие прошустрить и заработать себе 'дополнительные очки', обещавшие быть полезными в дальнейшем. С другой - офицер из органов государственной безопасности, как представитель системы. Чисто по-человечески мне был понятен мотив, движущий первыми, но на стороне последнего сейчас была правда.
  Мы сопроводили проверяющего офицера обратно в батальон. Добытое на заставе оружие он прихватил с собой, доложив о результатах проверки командиру батальона. Они вместе решили проверить боеспособность автомата, даже не удосужившись для этого выйти на стрельбище. Те из наших ребят, кто присутствовал при этом, рассказали потом, что ППШ плевал пули метров на триста, с огромным разбросом. На следующий день проверяющий улетел обратно в полк. Чем закончилось всё это для лейтенанта, я точно не скажу, но кажется после этого случая он недолго служил в батальоне. Возможно, его просто перевели в другую часть.
  
  Дни становились короче, ночи длиннее и холоднее. Утренний воздух делался всё более бодрящим, и на зеленеющие островки молодой травки, пробивающейся сквозь рыжий ковёр старой травы, выпадал сверкающий в первых лучах солнца иней. Деревья начинали сбрасывать пожухлую листву. И хотя днём было всё ещё довольно тепло, осень, прежде уступавшая натиску безразмерного афганского лета, казалось, дошла до последнего рубежа и перешла в контрнаступление.
  
  Дембеля уже находились в ожидании вертолётов, каждый день ожидая приказа готовиться к отлёту. Коротая дни томительного ожидания, они наводили лоск на свою и так кажущуюся безупречной дембельскую одежду. Погоны, пришиваемые к шинелям, специально слегка выгибали вдоль продольной оси, усиливая изнутри, так чтобы они держали свою форму. Танковые эмблемки на петлицах прикрепляли не обыкновенные алюминиевые с дешёвой позолотой, а брали для этого полевые, сделанные из стали, снимали слой краски защитного цвета и полировали до блеска. Ворс шинелей начесывали до такой степени, что они выглядел почти как мех. С золочёнными пуговицами, выглаженные, с набитыми стрелками на рукавах,они приобретали совершенно неузнаваемый вид.
   Мех шапок начёсывали, если было необходимо слегка усиливали цвет, нанося щёткой на ворс тончайший слой гуталина. Прикрепляли согнутую немного больше нормы кокарду, в центре которой находилась красная звезда со скрещёнными серпом и молотом в обрамлении двух лавровых ветвей.
  Сапоги тоже готовили очень тщательно, не жалея сапожного крема и проглаживая нагретой ложкой, после чего грубая 'кирзуха' приобретала зеркальный блеск. Как я уже говорил, на голенищах иногда тоже делали ромбовидные складки, старательно выглаживая грани сгибов, в результате чего обычный сапог изменялся до неузнаваемости.
  
  Ожидаемая отправка старшего призыва домой была событием и радостным и исполненным щемящим чувством тоски. Глядя на то, как наши друзья готовятся к скорому возвращению домой, ты радуешься вместе с ними, но одновременно острее чувствуешь время, отделяющее тебя от этого желанного для каждого солдата момента.
  Ещё немного, ещё полгода, и ты тоже надев дембельскую форму, обнимешь тех, кто остаётся служить в этом захолустье и, поднявшись на борт вертолёта, бросишь с высоты взгляд на тающий вдалеке квадратик батальона, на горы, которые были здесь с тобой все полтора года службы, но так и не стали тебе родными. Непонятное чувство печали всё же сожмёт твоё сердце, словно ты оставляешь здесь, в этом чужом и неприветливом краю что-то очень дорогое. И это не только ребята, которых ты покидаешь и которые стали тебе почти семьёй, это что-то другое, неуловимое. Как будто ты оставляешь в этом диком и неуютном краю часть себя, своей жизни полной тревог, печали и надежды, оставляешь навсегда и не вернёшься уже никогда, как не вернутся назад годы твоей молодости, проведённые здесь.
  Ты оставляешь этим горам того себя, каким ты уже никогда не будешь. Скоро тебя захлестнёт совсем другая жизнь, размеренная и предсказуемая. Дом, семья, работа, каждый день будет похож на другой: ни тревог, ни лишений... Ты ждал и жаждал этого. Но когда ты будешь вспоминать о днях службы, откуда-то из глубин твоего существа будет накатывать волна светлой грусти.
  
  Незадолго до начала отправки 'дембелей', произошло в батальоне ещё одно неприятное событие. Случилось оно у гаубичников. Один из 'колпаков' стоял под грибком, когда одна курица из подсобного хозяйства артиллеристов решила прогуляться по минному полю, опоясывающему батальон. Надо сказать, что куры, принадлежавшие батарее, свободно гуляли у границ батальона, нередко заходя и на минное поле. После этих прогулок они благополучно возвращались в свой родной курятник. Может молодому солдату подумалось, что птица хочет переметнуться к противнику и он посчитал своим долгом воспрепятствовать ей в этом, но, скорее всего, он решил, что если с курицей случится что-то неладное, то отвечать придётся ему. Короче, полез он за ней на минное поле...
  Всем известно, что погоня за курицей занятие непростое. А если дело происходит на заминированном участке, то исход дела предрешён. Чуда не произошло и на этот раз. Солдатик зацепил проволоку от мины-растяжки. Ребята-артиллеристы говорили потом, что когда вытащили его с минного поля, живот солдата был распорот осколками и внутренности вывалились наружу. Принесли его медсанчасть, вызвали вертолёты. Но спасти его не удалось.
  
  Комбат Прохоренко потом построил батальон на плацу и долго сокрушался по поводу того, что с новичками плохо провели инструктаж по технике безопасности. Он приказал командованию всех подразделений снова провести личный состав вдоль границ минных полей и объяснить бойцам, что к чему. Но это был уже скорее жест отчаяния. Этот-то знал, куда лезет. Только вот на что надеялся? Немногим позже, на общем построении батальона, комбат зачитал письмо матери погибшего, в котором она просила сообщить о том, как именно погиб её сын.
  'Я слышала, что там у вас вырезают целыми ротами...' - писала убитая горем женщина.
  - Что я должен ответить этой женщине?! - вопрос комбата повис без ответа над построенным на плацу батальоном. - Сказать ей правду? Мол: 'Сын ваш подорвался, когда полез за курицей на минное поле?' Что молчите? Посоветуйте что-нибудь!.. Не знаете, что сказать?.. Вот и я не знаю...
  Опять воцарилась тишина. Атмосфера была гнетущая. Было такое чувство, что в смерти этого солдата в какой-то мере повинен каждый из нас.
  - В следующий раз, - наконец заговорил комбат, - прежде чем сделать какую-нибудь глупость, подумайте о тех, кто ждёт вас там, в Союзе!
  
  Глава 28. Ветер перемен.
  Это было, на одной из последних для наших дембелей засад. Путь лежал к высоте, которая была расположена на той же гряде, что и 'Двугорбая'. Эта гряда, изрезанная несколькими перешейками, плавно изгибаясь и набирая высоту, переходила в гору Алибег. Тот район был под контролем банды Вадуда, одного из местных главарей. Не так давно он был убит, и теперь руководство бандой взял на себя его брат Бахадур.
  
  Вышли вечером и дождались наступления темноты на 'Двугорбой'. Когда стемнело, мы двинулись по намеченному маршруту. Спуск с заставы и подъём на следующую высоту были затруднены тем, что каменистые склоны были покрыты щебнем, проскальзывающим под ногами. До места дошли без приключений. Окопались. Ночь была довольно тёплой и спокойной. На рассвете всё тоже было спокойно. Мы просидели в окопах часов до девяти. Движения на караванных тропах замечено не было и нам дали приказ отходить в батальон.
  Как только мы покинули окопы, заметили на удалении немногим более километра к юго-востоку от нас, идущий со стороны кишлака Вахши караван. Это был довольно большой по местным меркам караван. Не менее пятидесяти навьюченных ишаков и примерно столько же человек охраны.
  Мы сразу же вернулись в свои окопы, хотя надеяться, что нас не заметили, не приходилось. Караван, не меняя своей скорости и направления движения, скрылся из виду за одной из пологих возвышенностей.
  
  Арткорректировщики, бывшие с нами, передали координаты каравана в батальон и, по всей видимости, оба огневых взвода гаубичной батареи уже навели стволы своих орудий на этот район. Некоторое время мы ожидали, что караван появится в том месте, где дорога выходит из-за горы и вновь попадает в зону нашей видимости. Но тщетно. Он затаился за естественной преградой. Через какое-то время предположения о том, что нас засекли, подтвердились. На покатый склон из-за хребта, за которым укрылся караван, высыпал небольшой отряд 'духов', посланных, по всей видимости, разведать обстановку. Нам же дали приказ не ввязываться в бой и приготовиться к отходу.
  - Твою мать! Вон, гляди, выбежали на поляну, - сказал 'Соловей'.
  - Однако герои...- хмыкнул Юра Низовский.
  - Вообще страх потеряли!- как обычно, сверкнув своей белозубой улыбкой, весело произнёс 'Куля'. - Или думают, что мы их на таком расстоянии не достанем?
  До отряда душманов было немногим более тысячи метров. Прицельная дальность стрельбы моего пулемёта допускала ведение огня на такой дистанции. На этом расстоянии их АК - 47 не причинили бы нам большого вреда. Правда, опасность могли представлять 'Буры' и АКМы, но это нужно было бы очень постараться, а в случае ответного огня из более тяжёлого вооружения, мы могли отступить и запросить поддержку своей артиллерии.
  'Духов', было около десяти-двенадцати человек. Они выбежали подобно стаду овец - бесформенной и довольно скученной толпой.
  Мы уже собирались отходить. Миномётчики сворачивали свою огневую позицию.
  - Товарищ лейтенант, - обратился я к командиру взвода, поставив пулемёт на сошки. - Разрешите пальнуть для острастки... А то, похоже, они нас в грош не ставят.
  - Огонь не открывать, - ответил взводный с интонацией, за которой я не почувствовал однозначного запрета. Напротив, мне показалось, что и взводный был бы не прочь хоть немного остудить воинственный порыв наших оппонентов, но положение обязывало его подчиниться приказу руководства батальона и не обострять ситуацию. Бросаю вопросительный взгляд на 'дембелей'. Они лишь неопределённо повели бровью, мол: 'Мы не возражаем'.
  - Я их немного припугну. Хорошо, товарищ лейтенант? - спросил я, прицелившись в центр этой толпы, и, расценив секундную задержку командира с ответом как знак согласия, выпустил очередь патронов в восемь. Треск очереди нарушил утреннюю тишину.
  На фоне подёрнутых утренней дымкой гор, трассирующие пули, указывая путь ПээСам¹, прочертили ярко-алым пунктиром пологие дуги и погасли на подлёте к группе моджахедов. Все присутствующие с любопытством глядели в том направлении.
  - Тагиров! - соорудив сердитую гримасу, резко окрикнул меня взводный. - Я же приказал не открывать огонь!
  _____________________________________________________________________________
  ¹ПС- обычная пуля со стальным сердечником.
  
  
  - Да ладно вам, товарищ лейтенант... Не будут выпендриваться в другой раз... А-то, что это за понты?
  - Блин! Прикольно... - хмыкнув заметил Кулешин Николай, глядя в бинокль в след улетевшим пулям. -Даже на таком расстоянии пулемёт бьёт так точно!
  'Духи' поспешно ретировались, укрывшись за тем же хребтом, из-за которого, будучи настроены самым решительным образом, они появились минуту назад. Я же с удивлением обнаружил, что не испытываю никакого неприятного ощущения стреляя в живых людей, и даже напротив, разочарован тем, что все 'духи' убежали целыми и невредимыми. Между тем, миномётчики упаковали свой 'самовар'.
  - Отходим! - скомандовал взводный.
  Пока основные силы отходили на следующий оборонительный рубеж, группа прикрытия в составе которой был и я, не двигалась с места, наблюдая за ситуацией вокруг. Затем и мы, лёгкой рысью, рисуя зигзаги на спуске, двинулись следом. Вскоре мы оказались в зоне хорошо простреливаемой с заставы 'Двугорбая', и благополучно вернулись в расположение батальона.
  
  Во второй половине дня обоих наших переводчиков вызвали в штаб батальона. Вернувшись оттуда, они рассказали, что пришёл человек от Бахадура, караван которого мы видели сегодня утром и принёс известие.
  - Бахадур говорит, что он заметил нашу засаду.
  - Тоже мне 'Соколиный глаз'... - хмыкнул 'Козырь'. - Конечно, мы уже отходить собирались, из окопов вышли... Так бы хрен они нас засекли...
  Переводчики продолжали: 'Ещё говорит, что мог бы хорошо потрепать нас. Мол, у него в караване помимо хорошо обученных бойцов было пять безоткаток, три ДШК и три миномёта'.
  - Это ещё кто кого пожалел, - заметил 'Куля'. - Если бы мы запросили поддержку
  пушкарей... Два залпа шрапнелью, и где бы сейчас они были со своими безоткатками и
  миномётами? Уделали бы их как не фиг делать...
  - Да запросто! И причём он хорошо это понимает... - сказал Юра Низовский. - Просто зэхер такой... Цену себе набивает...
  - В общем, так... - продолжили переводчики. - Он хочет прийти на переговоры по поводу того, что если наш батальон не будет вести войну против его людей, то и он пойдёт нам навстречу... Если мы не будем обстреливать подконтрольные ему территории и пропускать его караваны, он обещает не обстреливать батальон и перестать минировать дороги.
  
  -Нет, ты только посмотри на этого козла! - зло усмехнулся 'Козырь' и возмущённо покачав головой, добавил: 'Как будто мы когда-нибудь от не фига делать обстреливали их кишлаки. Сами же нарываются, а потом стонут... Уроды...'
  - Бахадур ещё не такой агрессивный. По крайней мере, пока... Вот его покойный братец... Так тот был более кровожадным. Хорошо, что грохнули уклёпка...
  - Если всё пойдёт по плану... - сказал Аброр, окинув нас многозначительным взглядом, - 'духи' завтра придут на переговоры в наш батальон.
  - Похоже, и они понимают, что скоро всему этому придёт конец, - заметил 'Соловей'. - Вывод войск уже начинается. На хрен им лишняя головная боль, когда не сегодня - завтра мы сами отсюда уйдём ...
  - Да уж. Кому охота помирать под конец войны? - докуривая сигарету, задумчиво согласился Юрик Низовский.
  
  На следующий день несколько человек из нашего взвода были вызваны в штаб батальона. Заместитель командира батальона капитан Чураков сообщил нам, что на вечер запланированы переговоры с представителями афганских бандформирований, орудующих в нашем районе.
  - Переговоры назначены на шесть часов. Вашей задачей будет не допустить провокационных действий со стороны 'духов', - сказал капитан. - За пару часов до этого вы займёте скрытые позиции у второго КПП. Нельзя допустить, чтобы вас заметили. Оставаясь невидимыми вы будете должны, держать на прицеле главарей, которые придут на переговоры. Не оставлять их без внимания ни на миг, до тех пор, пока они не сдадут оружие. Если что-то пойдёт не так, вы должны будете уничтожить их. Вам понятно?
  - Так точно, товарищ капитан.
  - Это всего лишь мера предосторожности. Я больше чем уверен, что ничего такого не потребуется. Но мы должны быть готовы к любому варианту развития событий. 'Духи', сами понимаете - народ коварный...
  Капитан продолжал: 'После того, как наши гости сдадут оружие, их сопроводят в Ленкомнату восьмой роты. Вам нужно будет всё время пребывания 'духов' на территории батальона не спускать с них глаз. После того, как они войдут внутрь Ленкомнаты, вы, находясь снаружи и оставаясь незамеченными, через окна должны будете держать каждого из них на мушке. Снаружи к тому времени уже стемнеет, и вас не будет видно. Если что... Огонь на поражение'.
  Капитан Чураков внимательно оглядел нас, и видимо остался удовлетворён.
  - Задача ясна? - ещё раз переспросил он.
  - Так точно!
  - Вопросы есть?
  - Никак нет!
  
  К назначенному времени мы находились на своих позициях. Парламентёров ожидалось пятеро. Нас было столько же. Мы разделились на две группы. Одна группа из трёх человек, в которую входил я, укрылась на позициях миномётчиков с восточной от КПП стороны. Вторая группа находилась к западу от КПП, неподалёку от позиций девятой роты. Мы спрятались в окопе круглой формы диаметром метра четыре - пять, вырытом для установки миномёта. Вокруг окопа из земли торчали довольно высокие и густые кусты высохшей колючки, укрывая нас от посторонних глаз. Наша выгоревшая на солнце форма сливалась с цветом сухого кустарника. Мы проверили позиции друг друга на предмет маскировки и остались довольны. Теперь нам оставалось только ждать.
  Как мы и договорились с бойцами девятой роты, дежурившими на КПП, они предупредили нас о приближении афганцев. Делегация душманов приближалась с северо-востока, от восточной оконечности заставы 'Окопная'. Как планировалось, их было пятеро.
  Одеты они были по-дехкански и ткань чалмы, намотанная на их головы, была светлых тонов. Видимо, это должно было говорить о чистоте их намерений. Однако все они были вооружены автоматами АК-47 и АКМ, а поверх их рубах были надеты кожаные портупеи, поясной ремень и лямки, на которых были увешаны маленькими подсумками, в каждом из которых было по пять автоматных патронов.
  
  Пока афганцы находились далеко, мы просто наблюдали за ними в бинокль, стоя на дне миномётной позиции. Взяли их на прицел лишь тогда, когда они приблизились метров на сто к батальону. Моджахеды шли не спеша, исполненные достоинства и спокойствия. Когда они подошли к КПП, их встретил дежурный офицер, переводчик Хабиб и несколько солдат. Афганцев попросили сдать оружие, они спокойно выполнили просьбу. Два солдата забрали автоматы и унесли их в сторону штаба батальона. Самих же парламентёров попросили подождать немного, пока их примет руководство батальона.
  
  Теперь мы могли выйти из своих укрытий. Причем, дабы не вызвать у афганцев никаких подозрений, сделать это следовало с особой аккуратностью. Мы подошли к визитёрам. Они уселись прямо на пыльную землю возле входа в батальон. Нам представилась возможность рассмотреть друг друга получше, не сквозь прорезь прицела, а что называется 'глаза в глаза'.
  Когда мы подходили к ним, они с интересом рассматривали нас и нашу экипировку. На их загорелых и бликующих в лучах заходящего солнца лицах было выражение дружелюбия и осторожного любопытства.
  Чувствуя себя хозяевами положения, мы обменялись с афганцами рукопожатиями. С помощью переводчика немного побеседовали с ними на отстраненные темы. Меня удивило то, что они неплохо осведомлены о политической ситуации не только в Афганистане, но и в Союзе. В беседе они упомянули даже Ленина, Горбачёва и коммунизм. Во время нашего разговора они широко и открыто улыбались. Я подумал, что ещё вчера мы могли бы без зазрения совести резать друг друга на куски, а сегодня я смотрю на них и не замечаю ничего такого, что кардинально отличало бы их от нас.
  Было понятно, что их присутствие здесь и желание договориться о перемирии совсем не делает их нашими союзниками и тем более друзьями. Они продолжали оставаться нашими врагами, и если завтра в горах мы столкнёмся с ними в бою, пощады не будет ни нам, ни им. Однако их натруженные руки, тёмные от солнца, покрытые сетью морщин и испариной лица, говорили о том, что они такие же люди, как мы, и эта война надоела не только нам, но и им. Интересно было и то, что я не чувствовал никакой ненависти и неприязни к этим людям. Напротив, мне были понятны мотивы, по которым они воюют против нас. И они, и мы - солдаты, отстаивающие свои идеалы. Мне казалось, что в этот момент и они испытывали схожие чувства.
  
  Мы считаем, что они заблуждаются, охраняя свои покрытые слоями вековой пыли порядки и устои. Они считают нас агрессорами. По их мнению мы хотим установить здесь чуждую им модель государственного устройства. По крайней мере, так они думают, и видят в нас угрозу. Волей случая, мы оказались по разные стороны баррикады.
  Случай. Многое в нашей жизни зависит от случая. Случай свёл нас с этими людьми сегодня. При других обстоятельствах каждый из них мог бы оказаться твоим другом или братом. Однако череда случайностей привела нас сюда, и теперь мы являемся их врагами. Человек не выбирает где и когда ему появиться на свет. Рождаясь, мы не выбираем ни пол, ни цвет кожи, ни социальную или национальную принадлежность.
  С детства нам твердили, что человек сам хозяин своей судьбы и 'кузнец' своего счастья. Сдаётся мне, что это очень сомнительное утверждение. На этой планете, где не стихают войны, где люди видят решение своих проблем в грабеже, насилии, эксплуатации, порабощении и уничтожении себе подобных, человек просто не способен свободно выбирать свою долю. Десятки миллионов людей помимо своей воли считают друг друга врагами, даже не понимая истоков и подлинных мотивов этой вражды. Ещё находясь в материнской утробе, мы уже являемся врагами для кого-то.
  Во многих развитых странах заботе о подрастающем поколении уделяется самое пристальное внимание. Защита материнства и детства. Неужели всё это всего лишь ширма, за которой скрыты совершенно иные мотивы? 'Рожайте больше сильных и здоровых детей! Любой системе нужны сильные и здоровые рабочие! Любой системе нужны солдаты, считающие за великое счастье отдать ради неё свои жизни!'
  У солдата не должно быть времени на размышления. Солдат должен просто выполнять приказы. Идеальный с точки зрения любой системы солдат должен быть похожим на 'дуболома' из детской сказки про Урфина Джюса, слепо, не раздумывая выполнять приказы, не чувствуя при этом боли, не испытывая угрызений совести.
  
  Подростком я мечтал о службе в армии, занимался дзю-до и самбо, прыгал с парашютом. Меня привлекала простая и суровая романтика военной службы, мне хотелось быть сильным, творить добро и сражаться против зла. И вот только теперь, оказавшись здесь, начинаешь понимать, что всё гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Любая война - явление неоднозначное, хитросплетение самых разных обстоятельств. Здесь бок о бок уживаются правда и ложь, самопожертвование и предательство, героизм и подлость, вера и отчаяние, любовь и ненависть, милосердие и жестокость. Все люди желают, чтобы на свете восторжествовало добро. Парадоксально, но именно это желание зачастую становится причиной развязывания самых кровопролитных военных конфликтов. Почему для достижения самых благих целей люди выбирают такой варварский путь? Почему именно путь войны кажется нам таким привлекательным? Как только одна из сторон почувствует существенный перевес в военной мощи, она сразу же использует своё преимущество для уничтожения противника. Это стало таким естественным в нашем мире, что мы почти не задумываемся насколько это чудовищно. И часто только те, кто сам вплотную столкнулся с отвратительной стороной войны, без прикрас и романтического антуража начинают понимать, какой ценностью является мир.
  
  Наши враги пришли с мирной инициативой. Это может показаться пустяковым фактом в масштабах этой войны. Однако даже этот шаг может стать предпосылкой к тому, что с обеих сторон сохранятся человеческие жизни.
  
  Мы проводили афганцев в комнату для переговоров и, как было приказано, обеспечивали безопасность нашей стороны. Нам было приказано уничтожить наших посетителей в случае возникновения осложнений.
  Переговоры происходили в землянке особиста. К тому времени стемнело. Помещение освещалось светом электрической лампочки. Мы находились снаружи и держали каждого из представителей афганской оппозиции под прицелом. Афганцы не могли видеть нас, так как к тому времени уже стемнело, и дабы свет идущий изнутри не выдавал нашего присутствия мы заняли позиции на расстоянии около двух метров от окон.
  Всё прошло спокойно. После мы совместно с делегацией парламентёров заняли места на броне МТЛБ и отправились в Кишим для переговоров с представителями силовых структур Республики Афганистан.
  Тягач, на броне которого мы ехали в Кишим, выехал через первый КПП и отправился к расположению пятого пехотного батальона афганцев. Дорога до центра кишлака была прямой, и поначалу шла между делянками дехкан. Ночь была тёмной, и тягач на гусеничном ходу освещал дорогу фарами. Я сидел по левому борту. Примерно на середине пути от КПП до Кишима я увидел на дороге, прямо на левой колее каких-то зверьков размером с кошку. Их было двое. Возможно, это и были кошки. Две пары горящих в темноте глаз, не мигая, смотрели на приближающуюся, лязгающую и громыхающую громаду нашего тягача. Зверьки не двигались с места, сидели словно загипнотизированные, пока не исчезли под носовой частью машины. Не знаю, успели ли они выскочить в самый последний момент или погибли под траками тягача.
  Мы сопроводили парламентёров и руководство батальона до места проведения следующего этапа переговоров. Подождали их окончания и возвратились обратно. Затем мы проводили афганцев ко второму КПП. Здесь им вернули оружие и распрощались с ними. Они пошли в направлении гор, той же дорогой, по которой пришли, и вскоре их силуэты слились с чернотой ночи.
  На следующий день мы узнали от связистов, что всё время, пока велись переговоры, в ущелье неподалёку от заставы 'Окопная' находилось около восьмисот вооружённых 'духов'. Видимо, это должно было предостеречь нас от причинения вреда парламентёрам. Этот факт вызвал у нас некоторые вопросы.
  - Интересно, если бы эти 'духи' не вернулись к своим в указанное время, те что, на батальон штурмом пошли бы? А?
  - Да не... Не рискнули бы...
  - Тогда для чего эта показуха?
  - Ну, припугнуть хотели, похоже...
  - А если бы всё же попёрли бы на батальон? Что тогда?
  - Перебили бы всех ещё на подходе, или ещё раньше... Из гаубиц и БээМПэшек... Оставшихся в живых так, из автоматов положили бы... Делов-то...
  - Да шансов у них никаких... Просто начали бы их кишлаки бомбить артиллеристским огнём и всё... Сами бы прекратили войну.
  - Как вы думаете, они действительно перестанут минировать дороги и обстреливать батальон?
  - Поживем, увидим...
  
  
  Глава 29. Начало конца.
  Похолодание наступило резко. С севера, со стороны Союза, непрерывно дул холодный ветер. Серые, навевающие тоску тучи проносились над горными цепями, рискуя распороть брюхо о покрытые первым снегом вершины. Частые дожди сменились снегопадом. Тяжёлые хлопья мокрого снега, подгоняемые порывами пронизывающего ветра, неприятно били в лица часовым, находящимся в охранении. Солдатские сапоги месили жёлто-бурую жижу из глины и снега. В воздухе запахло дымом печей, растапливаемых в землянках.
  Без печи здесь никуда. Она и согреет жилище, и высушит промокшую одежду, накормит и создаст ощущение покоя и уюта. Большинство землянок батальона отапливались стандартными металлическими буржуйками. В отличие от них, печь обогревающая расположение нашего взвода была выложена из кирпича и накрыта толстым листом стали. Мы запалили свою печь. Однако тяга оказалась слабой, и нужно было прочистить трубу нашей печурки.
  Печная труба имела довольно приличное сечение. Примерно на середине высоты было одно колено. Попытки прочистить трубу обычными методами не увенчались успехом, и мы решили прибегнуть к 'высоконаучному' способу. Сходили в гости к артиллеристам и взяли у них пару килограммов пороха, расфасованного в холщёвые мешочки. Они использовали этот порох как дополнительный заряд для увеличения дальнобойности своих орудий. Мы же хотели применить это китайское изобретение для того, чтобы очистить от копоти и нагара канал печной трубы.
  Мысль была до гениальности простой. Три мешочка с порохом мы забросили в трубу с тем, чтобы они упали на уступ образованный коленом. Ещё четыре мешочка решено было забросить в саму горящую печь, после чего дверца печи была закрыта. Один из бойцов расправив старую подушку, прикрыл ею печную дверцу, а ещё четверо солдат, в числе которых был я, придавили подушку табуретом, дабы под давлением от воспламенившегося пороха дверка не распахнулась обратно, внутрь землянки.
  
  Я ещё по Файзабаду был знаком с поведением пороховых гранул и после того, как порох забросили в печь, что есть сил придавил табуретку к дверце. Секунду ничего не происходило. Затем печь, а вместе с ней и табурет в наших руках завибрировали едва заметной мелкой дрожью.
  - Сильнее навались, мужики! - крикнул я.
  Вибрация усиливалась, вместе с этим из чрева печи слышался нарастающий гул.
  Мы - держащие табуретку, переглянулись, и я заметил, как с усилением гула и вибрации расширяются глаза и каменеют лица у моих друзей. Отступать было нельзя, и мы, что было сил, давили на печную дверь. Казалось, что печь не выдержит и вот-вот разлетится на части. Однако всё стихло также внезапно, как и началось. Мы с облегчением выдохнули и отняли табурет и подушку от двери. Открыв печь, мы с удовлетворением услышали ровный гул, говорящий о том, что тяга печи восстановлена. Возглас ликования раздался внутри нашей землянки.
  Через минуту в помещение землянки ворвался командир взвода - лейтенант Амелин.
  - Вы что, совсем с ума посходили?!! - широко раскрыв глаза, прокричал он. - Что за фигню тут учинили?
  - Да дымоход прочистили... - с выражением наигранной обыденности сказал Ваня Решетников.
  - Чем это вы его прочищали? - всё ещё не спеша успокаиваться, спросил взводный.
  - Немного пороху забросили в печку, и всё... Делов-то... - ответили мы.
  - Ну не хрена себе немного! - возмущённо продолжал лейтенант. - Мы стоим у штаба на построении. Комбат проводит совещание с офицерами, а тут из трубы нашей землянки вырывается ревущий столб пламени метров пять в высоту! Мне комбат говорит: 'Беги и посмотри, что там твои архаровцы ещё на этот раз учудили! Чего доброго, землянка на воздух взлетит!'
  - Да всё нормально, товарищ лейтенант...- постарались успокоить мы своего командира. - Мы всегда так дымоход чистим...
  - Чтоб больше мне никакой самодеятельности! Понятно?! - состряпав грозную 'мину', сказал взводный.
  - Понятно... - с ангельским выражением на лицах ответили мы.
  
  После отбоя дизель отключали и землянки освещались с помощью керосиновых ламп. Как обычно, набрав в оцинкованный таз воды, 'колпаки' принесли его в кубрик дембелей, чтобы те перед сном помыли ноги. Это ежевечернее омовение ног было обычным ритуалом, и в обязанности 'колпаков' входило принести с родника столько воды, чтобы хватило на всех. Воду приносили в металлических ёмкостях от термосов для еды. Если было очень холодно, воду немного подогревали, заранее ставя ёмкости с водой на печь. Первыми, как правило, ноги мыли самые старшие и авторитетные. Одного таза хватало на троих - четверых.
  Кулешин Коля, Толик Соловьёв и Низовский Юра в мерцающем тусклом свете керосиновой лампы опустили ноги в таз с водой и приступили к этому священнодействию. Через минуту из кубрика, где мыли ноги дембеля, послышалось какое-то недоумённое ворчание, перешедшее в дружный хохот.
  -Эй, уроды! - захлёбываясь от смеха, громко произнёс 'Куля', адресуя своё обращение в полумрак землянки. - Ну-ка принесли сюда лампу быстро!
  'Колпаки' напряглись и испуганно переглянувшись, схватили лампу со стола, стоящего у печи, и быстро подошли к тому месту, откуда раздался голос.
  - А ну...Посвети-ка сюда! - смеясь, сказал тому, что держал лампу Николай.
  Тот поспешил выполнить указание 'Кулеша'.
  - Нет, ну это вообще полный аут! - чуть не рыдая от смеха, выдавил из себя Коля, разглядывая в свете лампы какой-то маленький шарик вынутый из тазика.
  - Вы что, уроды, совсем отупели что ли? - грозно нахмурив брови, обратился к 'колпакам' Юра Низовский.
  Тут уж и мы не выдержали и подошли к кубрику дембелей. Заглянув в таз, где вместо воды была налита красновато бурая жидкость с покачивающимися на дне вишенками и яблочными дольками, мы разразились дружным гоготом.
  - Первый раз в жизни мою ноги компотом...- сказал 'Соловей'.
  Оказалось, что в темноте 'колпаки' перепутали емкости и вместо воды налили в таз компот, принесённый из солдатской столовой.
  - Что, посмотреть нельзя было, что в таз наливаете? А? Бараны...- сказал испуганным 'колпакам' Толик.
  - Жаль... Целое ведро компота запороли...Уроды... - недобро глядя на съёжившихся от ужаса 'колпаков', сказал Юра. - Вот сейчас заставлю вас выпить этот компот... Будете знать...
  - Прям как в поговорке получилось... - весело добавил Николай. - 'Не ссы в компот! Там повар ноги моет!..'
  Все, кроме 'колпаков', опять заржали.
  - Идите, вылейте... И чистой воды принесите... Да поживее...
  
  В один из дней небо прояснилось. Воздух был кристально чист и холоден. Позавтракав в солдатской столовой, мы вернулись в свою землянку. Несмотря на то, что печь работала на полную катушку в землянке было довольно прохладно. По расписанию в этот день после завтрака у нас была чистка оружия. Возиться с холодным металлом было не очень приятно, но деваться было некуда.
  'Мартын' и Черногорцев высказали свои соображения по поводу утепления землянки. Суть их предложения сводилась к тому, чтобы закрыть единственное открытое вентиляционное окошко, а после того, как хорошо перегорит уголь, закрыть заслонку печной трубы и открыть дверцу печи. Последняя часть этого предложения вызвала у меня некоторые вопросы.
  - Слышь, 'Мартын', - обратился я к Игорю Мартынову. - А как мы узнаем, что уголь уже хорошо перегорел? А-то так ведь и угареть можно... А?
  - Не боись! - ответил 'Мартын'. - Не первый раз замужем. Всё будет нормально...
  - Просто я слышал, что затыкать печную трубу опасно, - не отставал я.
  - Да не волнуйся ты... - поддерживал своего приятеля, Черногорцев. - Дождёмся, когда уголь как следует перегорит, и только потом закроем трубу. Зато весь жар пойдёт в помещение.
  То, с какой уверенностью они отстаивали свою идею, несколько успокоило меня. Мне не хотелось показаться занудой и обидеть ребят недоверием. В конце концов, они были родом из России, и должно быть, им часто доводилось сталкиваться с подобными вещами.
  - Ну ладно... Убедили...- сказал я. - Надеюсь, знаете, что делаете...
  Ребята заткнули старой подушкой оконце, расположенное в торцевой части помещения под коньком. По прошествии некоторого времени, заглянув в топку печи, они пришли к выводу, что уголь уже не дымит. Таким образом, убедившись, что опасности для обитателей землянки нет, 'Мартын' и 'Чёрный' закрыли трубу и отворили дверцу печи. Вскоре в землянке стало заметно теплее. Чистка оружия давно закончилась, и свободные от нарядов и других задач солдаты, улеглись на свои кровати, чтобы отдохнуть. Я тоже прилёг на свою кровать, и не заметил, как провалился в сон.
  
  Не знаю, сколько прошло времени, думаю около получаса. Что-то заставило меня проснуться. С усилием разомкнув веки, я встал со своей кровати. Голова была тяжелой и кровь стучала в висках. Во рту был кислый привкус. Мне захотелось глотнуть свежего воздуха и я, пошатываясь, побрёл к выходу из землянки. Преодолев ступенчатый подъём из землянки, я открыл наружную дверь, в глаза мне ударил яркий дневной свет. Я полной грудью жадно вдохнул морозный воздух. Перед глазами всё поплыло. Небо и снег, лежащий на земле, из ослепительно белых вдруг стали ядовито зелёными. Потеряв сознание, я рухнул на порог землянки, но тут же словно отпружинив от пола, вскочил на ноги и бегом спустился обратно в землянку.
  Только теперь я заметил, что в землянке тонким сизоватым покрывалом висел слой дыма. Все находившиеся в землянке солдаты спали. Первым делом я растормошил наших истопников - 'Мартына' и 'Чёрного'. Они ошалело смотрели по сторонам, борясь с признаками отравления угарным газом.
  - Ну что, доигрались? - сказал я им. - Быстрее открывайте окно и трубу. Землянку проветрить надо!
  Пока Мартынов и Черногорцев принимали меры к скорейшему проветриванию помещения, я будил всех спящих в землянке. После того, как все проснулись, я вышел из землянки на улицу, взял пригоршню снега, откусил от неё несколько кусочков и, разжевав, проглотил. Прохлада талой воды приятно освежила, будто смывая едкую, изнутри обжигающую грудь кислоту. Остатками снега я отёр лицо. Стало немного легче, но лёгкое головокружение и подташнивание прошли не сразу.
  Ещё в детстве от своих родителей я слышал истории о том, как часто люди, стараясь подобным образом обогреть своё жилище, погибали целыми семьями, отравившись угарным газом. Мы остались живы. Мне подумалось тогда, что было бы глупо и нелепо, служа в горячей точке, умереть по такой причине.
  
  На одном из утренних построений личному составу батальона сообщили о ночном происшествии. Один из дежурных экипажей девятой роты подстрелил 'духовского' лазутчика, проникшего в батальон. Комбат поблагодарил отличившихся солдат за службу и пообещал лично ходатайствовать о представлении их к награде.
  Мы к тому моменту уже знали, как всё было на самом деле. В экипаже находились два солдата моего призыва. Основной задачей дежурных экипажей был запуск двигателей всех машин своего взвода в случае тревоги. Видимо, дежурившие считали наблюдение за периметром, заботой внешнего охранения и иногда могли позволить себе немного вздремнуть. Они сидели на башне одной из машин своего взвода, а автоматы засунули внутрь башни. Судя по всему такой хитрый ход имел целью исключить возможность изъятия оружия проверяющими в случае засыпания экипажа.
  Так вот, как рассказывали они сами, заметив человека, крадущегося за орудиями второго гаубичного взвода, они приняли его за одного из проверяющих посты офицеров. Но когда наши герои окликнули его, он попытался ретироваться. Тут-то до них дошло, что это никакой не проверяющий, и они полезли в башню за оружием. К тому моменту, когда они извлекли оружие, лазутчик уже пересекал минное поле. Они открыли по нему огонь, и ему не удалось уйти. Утром пришли афганские военные и с нашими бойцами пошли искать тело. 'Козырь' рассказывал, что нашли его на минном поле. Бойцам девятой роты удалось-таки подстрелить его, и от полученных ран тот умер.
  - Вот, блин, пехота... - смеялись мы потом. - Надо же было такое придумать... Оружие внутри машины держать... Ещё и к награде за это представят. Комбат на построении обещал... Хохма да и только.
  - Самое стрёмное, что 'духи' так запросто наше минное поле переходят...
  - Там поди уже и мин-то не осталось... Афганцы говорят, инженер Фидо¹ хвастается тем,
  ____________________________________________________________________________
  ¹ Инженер Фидо - один из местных полевых командиров, банда которого специализировалась на минно-подрывном деле. Ходили слухи, что сам Фидо обучался этому в одном из высших учебных заведений Советского Союза.
  
  что его хлопцы почти всё наше минное поле уже разминировали...
  - А часовые куда смотрят? Как этот 'дух' мимо их постов прошёл?
  - Неудивительно, что пушкари перед стрельбами обязательно заглядывают в стволы своих орудий. Говорят, несколько раз находили в стволах гальки.
  - Я раньше думал, что брешут, а после сегодняшнего случая вполне допускаю...
  - А если выстрелить из пушки с галькой в стволе, что будет, а?
  - Ствол разорвёт. Ну и расчёту, конечно, крышка!
  - Нет, ты прикинь! Духи по батальону разгуливают как у себя дома! Обалдеть!
  - Да... Неплохо было бы минное поле подлатать... Вызвать сапёров из полка и всё проверить...
  - Да уж... Только это уже никому не нужно. Вывод скоро.
  Комбат сдержал слово - через некоторое время обоих бойцов наградили. Одному вручили медаль 'За отвагу', другому - 'За боевые заслуги'.
  
  На несколько дней установилась ясная и безоблачная погода. Каждый день прилетали вертолёты и увозили в полк 'дембелей' батальона. Так как вертолёты не могли вместить сразу всех увольняемых, отправка производилась поэтапно. Мы каждый раз выходили на взлётку и провожали знакомых 'дембелей' батальона. Со многими из них меня связывали дружеские отношения, с другими я был просто знаком, с некоторыми практически никогда не общался. 'Дембеля' в большинстве своём хорошо подготовились к возвращению домой, и в своих 'вылизанных' шинелях, с аккуратными дипломатами, выглядели теперь франтовато. Почему-то мне особенно запомнился 'Кардан'.
  Он был невысокого роста и никогда не отличался особой элегантностью, но теперь в дембельской одежде смотрелся очень даже солидно. Я попрощался с ним, крепко обняв и пожелав ему счастья в гражданской жизни. Он казалось был несколько смущён таким проявлением чувств с моей стороны, ведь никогда прежде я не выражал к нему своего отношения в такой форме. Теперь же при расставании, зная что мы возможно не увидимся больше никогда, меня захлестнули тёплые, братские чувства.
  Из взвода снабжения тоже улетали дембеля. Несмотря на жёсткое отношение к нам в 'колпачестве', с некоторыми из них я всё же успел подружиться. Это Костин Дима, Толик Провоторов, Гайрат, Миша и Алик. Расставаясь мы тоже желали друг-другу всего наилучшего в будущем.
  В один из таких дней 'дембелям' нашего взвода тоже дали приказ собираться домой. Это не заняло у них много времени. Они, находясь в приподнятом настроении, деловито готовились к прилёту вертушек. Мы проводили их на взлётную полосу. Прощальные объятья, короткие напутствия, пожелания самого наилучшего друг другу и взгляд на улетающие за горный перевал вертолёты, навсегда уносящие вдаль от этих мест наших братьев.
  Вот и всё. Мы остались за старших в этом подразделении. Толик Соловьёв, Мартынов Игорь, Олег Маленко, Сергей Черногорцев, Юра Низовский, Коля Кулешин, Аброр Сафаров, честно отслужив положенный им срок, отправились на Родину. Мы многому научились у них, и теперь нам придётся на практике применять все эти знания и умения.
  
  После отправки 'дембелей' домой, в землянке взвода было поначалу как-то неуютно. Так бывает всегда. Живёшь себе, поживаешь, всё идёт своим чередом, и ты принимаешь этот установившийся порядок, как нечто само собой разумеющееся. Когда же в один прекрасный день всё меняется, ты не сразу можешь понять, что именно вызвало эту перемену. Вроде всё в основе своей осталось по-прежнему. Всё так же вращается Земля, день сменяется ночью, и на смену ночи приходит новый день. Но внутри бездонной ямой возникает вдруг ощущение какой-то потери. Вот и сейчас, 'дембеля' отправились домой и каждый раз, заходя в землянку, ты всё отчётливее понимаешь, чего именно тебе не хватает.
  Тебе не хватает тех, кто был с тобой рядом дни и ночи службы. Тебе не хватает тех, на кого ты мог положиться в любой ситуации. Тех, кто никогда не подвёл бы тебя, чего бы это ему не стоило. За это время они стали частью твоего мира, стали частью тебя самого. Несмотря на все внешние различия, они стали тебе ближе, чем братья. И вот теперь ты ощущаешь себя так, будто отсекли часть тебя. Светлая грусть сжимает сердце от понимания того, что в этих стенах больше не зазвучат их голоса, смех. Мы больше не услышим их грубоватых шуток. Больше никогда они не пойдут с нами в ночь - навстречу неизвестности. Они оставили за плечами этот мир, и теперь им предстоит заново открывать для себя другую, новую жизнь. Они мечтали о ней каждый день своей службы, верили и ждали этого момента, как исполнения самого заветного желания. И вот сейчас они находятся в другой реальности, которая отсюда кажется невозможной, почти сказочной. Ведь так сложно представить, что параллельно с тем, что происходит здесь, где-то можно жить иначе.
  
  
  Глава 30. Новый Год.
  По заведённой традиции, после отбоя, когда все свободные от несения караульной службы укладывались в свои кровати, кто-нибудь из 'дедов' говорил: 'День прошёл!', другой 'дед' подхватывал: 'Да и хрен с ним!' После этого все присутствующие в землянке 'колпаки' смешным, нестройным хором громко произносили: 'Слава Богу, не убили!' Такое своеобразное подведение итогов дня минувшего служило успокоительным средством и пожеланием доброй ночи одновременно.
  Наши с Саньком кровати теперь были расположены в левом углу землянки, неподалёку от кровати взводного. Прежде здесь спали 'Соловей' и Юра Низовский.
  Заместителем командира взвода назначили Сашку Ратникова. Более достойную кандидатуру подобрать было сложно. Ванька Решетников стал командиром первого отделения Взводный предложил мне звание сержанта и должность командира второго отделения. Я отказался, сказав что предпочитаю оставаться в дозорном отделении, и на эту должность назначили молоденького сержантика - 'колпака', только что прибывшего из учебки, Сашу Ременьщикова.
  
  Существует крылатое выражение приписываемое Сталину: 'Плох тот солдат, который не желает стать генералом...' Наверное я был плохим солдатом. Я не собирался связывать свою судьбу с армией, и перспектива "карьерного роста" меня не интересовала. Внутренне я больше склонялся к мнению, что чистые погоны это чистая совесть. Правда и Саша Ратников пробыл заместителем командира взвода совсем недолго.
  По приказу комбата, его перевели в восьмую роту. Я сейчас уже и не помню, что именно послужило причиной такого решения. Произошло это примерно в середине декабря. Как раз в это время я и остальные 'деды' нашего взвода постриглись под ноль, и начался отсчёт ста дней до нашего дембельского приказа. Не скажу точно, но возможно комбат, усмотрел в этом акте потворство неуставным порядкам, и решил наказать нас переводом Саныча. Мы конечно были против, однако не могли ничего изменить. Новым замком стал Коля Гаврилюк. Несмотря на то, что внешне Николай выглядел внушительно, особого авторитета среди бойцов взвода он не имел.
  Мы часто навещали Санька. Заглядывали к нему в гости. Он тоже приходил к нам, когда была такая возможность. Но вскоре он в составе своего взвода был отправлен на заставу 'Окопную', и почти целый месяц мы не имели возможности общаться. Изредка нам всё же удавалось встретиться. Случалось это когда солдаты с 'Окопной' спускались в батальон за продуктами или чтобы помыться в бане.
  
  После увольнения 'дембелей' взводный предпринял несколько попыток укрепить свой авторитет. Причём выбрал для этого, на мой взгляд, не самые удачные способы. Как-то на тактике он решил поучить бойцов взвода и нас - 'дедов' ползать по-пластунски.
  - Сегодня мы будем отрабатывать перемещение ползком, - с торжественной улыбкой произнёс лейтенант Амелин, когда мы остановились перед распаханным полем, расположенным в паре сотен метров к северо-востоку от границы батальона. 'Деды' озадаченно переглянулись. Земля была распахана около недели назад, и так как погода стояла сухая и относительно тёплая, успела высохнуть и обветриться.
  - Сейчас Тагиров покажет нам, как нужно перемещаться по-пластунски.
  Это заявление взводного совсем не вдохновляло меня. Я считал отработку тактических приёмов вообще, и перемещение по-пластунски в частности важной частью подготовки бойца. В этот же раз неуклюжая попытка взводного навязать мне свою волю вызвала во мне внутренний протест. Да к тому же, по сложившейся во взводе традиции, некоторые вещи по сроку службы мне было делать не положено, и командиру следовало бы учитывать это.
  - Может быть, не стоит, товарищ лейтенант? - в надежде уговорить взводного отказаться от своей затеи, сказал я ему. - Только вчера форму выстирали, до следующего банного дня ещё неделя... Так что же, всю неделю потом как чмо в грязной одежде ходить? Вы бы хоть предупредили, что ползать надо будет, мы бы подменку надели.
  - Ничего, отряхнёшься потом... - не унимался лейтенант, упустив предоставленную мною возможность уладить всё миром. - Ложись и ползком вперёд марш!
  Это был прямой вызов моему самолюбию.
  - Нет, товарищ лейтенант, - ответил я. - Не поползу...
  - А я говорю, поползёшь!
  - Вы сначала сами покажите, как правильно ползать, а потом и я попробую повторить.
  Такой поворот событий слегка озадачил взводного. Видимо, он считал, что и ему тоже не подобает ползать перед солдатами по земле. Ситуация заходила в тупик.
  - Выполняй приказ, солдат! - не долго думая, нашёлся взводный. - Ты знаешь, что по уставу, в военное время, я могу требовать выполнения приказа любыми способами, вплоть до применения оружия!
  Говоря это, он, чтобы подчеркнуть серьёзность своих намерений, грозно нахмурил брови и демонстративно тряхнул автоматом.
  - Да не умею я ползать, товарищ лейтенант, - включая дурака, и еле сдерживаясь от смеха, при виде такого воинственного настроя командира сказал я. - Вот вы бы сами показали, что да как... Было бы просто здорово...
  - Ну, ладно, - несколько смягчился взводный. - Покажи хотя бы как держать оружие при перемещении ползком. Чтобы форму не испачкать, далеко ползти не надо. Сделай несколько движений и всё...
  Это был уже компромисс, позволяющий и взводному и мне выйти из этой ситуации, не 'потеряв лица'.
  - Хорошо, - сказал я. - Только можно не по пашне, а вот тут на травке? - я указал на расположенный рядом, покрытый ковром пожухлой травы участок. Не дожидаясь разрешения взводного, я подошёл к тому месту и, стараясь поддерживать своё тело над землёй, чтобы не вымазаться, сделал несколько движений ползком. Затем я встал и отряхнулся.
  - Не правильно держишь оружие, - сказал лейтенант с выражением недовольства на лице. - Вот Трофимов сейчас нам покажет, как правильно нужно ползти. Он единственный из вас, кто участвовал в настоящих боевых действиях.
  Последняя часть фразы взводного, похоже имела целью принизить наше самомнение.
  Да. Возможно, мы и не попадали в такие переплёты, в каких, вероятно, довелось побывать Юрию Трофимову. Только это вовсе не являлось поводом для упрека в наш адрес. Любую задачу, выпадающую на нашу долю, мы выполняли безукоризненно. И меня, разумеется, очень радовало, что пока удача была на нашей стороне.
  
  Юра Трофимов, переведённый к нам из полковой разведки, показал, как он умеет ползать по-пластунски. У него это получалось очень ловко. Оружие он держал рожком от себя, левой рукой за цевьё, а правой за шейку приклада, опираясь при перемещении на предплечья. Такой способ действительно показался мне удобнее показанного мною. Я держал свой РПКС за ремень, в месте крепления его к цевью, положив сам пулемёт на плечевую часть правой руки. В учебнике начальной военной подготовки я видел именно такой вариант ползания с оружием.
  
  Утром следующего дня после построения батальона, мы как обычно проходили торжественным маршем мимо трибуны, где стоят офицеры управления батальоном. Когда взвод уже миновал трибуну, нашего командира окликнул начальник штаба майор Верховинин.
  - Лейтенант Амелин! Подойдите ко мне, пожалуйста!
  Взводный поспешил выполнить приказ. Мы же, не сбавляя шага, проследовали дальше. У своей землянки мы построились в ожидании командира. Через пару минут подошёл и он.
  - Взвод, смирно! - подал команду 'Гаврила'.
  - Вольно... - скомандовал взводный, и взглядом отыскав среди бойцов меня, нахмурившись, добавил: 'Тагиров, шапку поправь!'
  Я, немного удивленный тем, что взводного вдруг озаботило положение моего головного убора, слегка повертел шапку на голове, в конце концов, оставив всё как есть. Взводный ещё раз посмотрел на меня, и уже более настойчивым тоном повторил: 'Шапку поправь, я тебе говорю!' Весь личный состав взвода уставился на мою шапку.
  - А в чём, собственно, дело, товарищ лейтенант? - вопросительно двинув плечами и изобразив искреннее недоумение, спросил я, сместив шапку почти на самую переносицу.
  - Из-за тебя начальник штаба сделал мне замечание! Говорит: 'Посмотри, товарищ лейтенант, как твой Тагиров шапку носит... Сколько лет в армии служу, ещё не видел, чтобы у солдата шапка так на затылке держалась. Он что, гвоздиком ее прибивает что ли?'
  Весь взвод дружно загоготал. Я усмехнувшись, сплюнул на землю и еле слышно процедил: 'Нет, блин... Шурупчиком прикручиваю...'
  -Ты можешь нормально шапку надеть или нет?
  - Да запросто...
  Состряпав мину, изображающую служебное рвение, я надел шапку так, как того требует устав, демонстративно отмерив два пальца от линии бровей. Стоящие рядом друзья прыснули со смеху.
  - Так нормально, товарищ лейтенант?
  - Хватит паясничать... - парировал взводный.
  - Эх... Бляха - муха...- разочарованно вздохнул я. - И не угодишь ведь...
  
  Проходил как-то раз Вовчик Панасюк из взвода связи мимо нашей землянки, и встретившись со мной спросил есть ли у меня желание кайфануть.
  - А что? Есть что-нибудь? - поинтересовался я.
  - Да, есть... Вот... - 'Панас', - порывшись во внутреннем кармане хэбэшки, извлёк из него пригоршню таблеток. - Б.......ил. Классная штука. Настроение поднимает не хуже 'плана'...
  - О...Нет, Вован, спасибо... - ответил я, отстраняя от себя протянутую руку с таблетками. - Я никогда ни 'колёсами'¹, ни другой химией не баловался, и начинать не собираюсь. Так что, братуха, извини...
  Вовчик непонимающе глядел на меня. По стеклянному блеску его глаз было похоже, что сам он сейчас находится под кайфом. Возможно, от этого самого лекарства.
  - Да ты что, Аким? Я тебе туфту всякую предлагать не стану... Нормальный кайф... Попробуй, не пожалеешь...
  - Себе оставь... Потом пригодятся...
  - Да я ещё найду... Я просто тебя хотел взгреть...- не унимался Вовчик.
  - Спасибо, конечно... Но по мне лучше чарса бабахнуть, чем всякой химией травиться...
  Но 'Панас' обиженно смотрел то на меня, то на таблетки, лежащие на ладони, так словно его оскорбили в лучших чувствах. Мне стало жаль его.
  - Ладно, давай сюда... - сказал я подставляя ладонь и решив, что в любой момент смогу выбросить таблетки. - Как их употреблять и сколько нужно, чтобы нормально было?
  - Здесь пять штук... Как раз нормально будет... Просто водой запьёшь... Как обычные таблетки... - сразу оживился Вован, и добавил нараспев, - 'И хорошее настроение не покинет больше вас...'.
  - Пять штук - не много? Башню не снесёт? - настороженно спросил я, так как слышал, что подобного рода экспериементы часто приводят к совершенно непредсказуемым результатам.
  - Нет... Всё ровненько будет... Вот я же в норме... Тоже пять штучек хапанул и как видишь... Всё хоккей!
  - Да уж... Вижу, - усмехнулся я. - Ну ладно, спасибо Вован.
  Прощаясь, я пожал ему руку.
  - Аким... Попробуешь... Если понравится - обращайся... Я ещё найду...
  - Обязательно...
  'Вот пристал тоже со своими 'колёсами'... - облегчённо вздыхая, подумал я, когда мы разошлись. Было понятно, что Вован хотел оказать мне услугу, но его навязчивость немного раздражала.
  
  Я совсем забыл о подарке 'Панаса', и вспомнил о нём только на следующий день.
  Вечерело. Командир нашего взвода пошёл в штаб на офицерское построение. Перед этим он по обыкновению поставил банку с водой на табурет и сунул в неё сделанный из двух лезвий кипятильник. Когда в батальоне заводили дизель-генератор, вода в банке закипала, после чего взводный заваривал чаёк. Глядя на закипающую в банке водичку, я и вспомнил про подаренные мне таблетки. Озорная мысль змеем искусителем шевельнулась в моём мозгу.
  - Как считаешь? - спросил я у Ивана, - Мне тут 'Панас' 'колёса' дал. Б.......ил какой-то... Говорит, нормальный кайф из-под них... Я их уже выкинуть хотел ... А сейчас вот думаю... Может взводному в чаёк добавить, чтобы взбодрился немного...
  Я кивнул на одиноко стоящую банку с водой.
  - Б.......ил? - переспросил Ваня. - Не слыхал про такие... Ну если 'Панас' советует... Только я тоже с 'колёсами' не дружу... А небольшая встряска взводному не повредит, а-то ходит
  _____________________________________________________________________________
  ¹Колесами часто называли таблетки обладающие психотропным воздействием.
  
  всё время серьёзный такой, а на нас смотрит, когда мы под кайфом и не догоняет что к чему. Думает, наверное, что солдаты от природы дураки такие - прикалываются и ржут без причины над всякой ерундой.
  - Ладно, пойду сыпану в банку... Пусть и он немного расслабится...
  Мурлыкая себе под нос строки песни из детского мультика: 'Поделись улыбкою своей, и она ещё не раз к тебе вернётся...', я подошёл к банке с закипающей водой и, оглядевшись по сторонам, бросил туда таблетки. Когда они растворились, вода сначала стала немного мутноватой, что ставило под угрозу всё предприятие, но через минуту вновь посветлела.
  
  Вскоре вернулся взводный. Он заварил чаёк, и не спеша принялся пить его. Мы играли в карты и наблюдали за ним, изредка поглядывая в его сторону. Он выпил примерно около половины банки. Никаких видимых изменений в его поведении не произошло. Вскоре подошло время вечерней поверки, незадолго до которой мы с друзьями выкурили один косячок для поднятия настроения.
  Построились. 'Гаврила' провёл перекличку, а после взводный принялся подводить итоги дня минувшего и очерчивать круг дел на завтра и ближайшую перспективу. Вот тут-то и проявились в полной мере чудодейственные свойства, подаренных 'Панасом' пилюль. Взводный в этот вечер был просто неподражаем. Мало того что он был в прекрасном настроении, остроты извергались им с необыкновенной лёгкостью и изяществом.
  Те из нас, кто был посвящён в суть дела, взрывались хохотом по поводу каждого выданного командиром 'перла'. Впечатление многократно усиливалось ещё и тем, что мы сами находились под плотным кайфом и были очень благодарной публикой, примечая все тонкости происходящего действа. Взводный же, видя какое впечатление производят на нас его шутки, набирал обороты.
  Полагая, что причиной нашего безудержного хохота является только лишь его острословие, лейтенант старался изо всех сил. Бенефис удался. Мы ржали без умолку. Когда же он обратился к молодым солдатам взвода словами: 'Эй вы! Удоды!..', мы, сгибаясь пополам и хватаясь за стену, чтобы не повалиться на пол, разразились приступом безудержного смеха.
  
  Дело в том, что иногда, втихаря между собой, этим словом мы называли и его самого. И вот, видимо, услышав это выражение и не догадываясь о том, что это прозвище относится и к нему тоже, он решил применить его к 'колпакам'. Когда он окрестил 'молодых' этим словом, я представил себе, что у каждого из них, таких разных, по росту, весу, конституции, на плечах сидит голова взводного. Не знаю, что заставило остальных моих друзей рыдать от смеха, но этот образ вызвал у меня настоящую истерику.
  Ещё несколько минут мы успокаивались, приходя в себя, после чего командир дал всем старослужащим команду отбиваться, оставив в строю только 'молодых'. Отирая прослезившиеся глаза, мы разошлись, и после недолгих приготовлений, улеглись спать.
  
  -Уффф...- всё ещё не в силах успокоиться, выдохнул я, обращаясь к Ивану. - Чуть не убил этим своим приколом...
  
  - Да...- согласился Ванька. - Давненько я так не веселился...
  Лёжа в постелях, мы имели удовольствие и далее наслаждаться продолжающимся спектаклем, то и дело сопровождая остроты нашего командира взрывами смеха.
  Нужно было отдать должное чувству юмора лейтенанта, некоторые из его изречений были весьма остроумными. 'Колпаки' стояли растерянные и усталые, не понимая, что это вдруг такое нашло на командира, и сам этот факт, в свою очередь, прибавлял нам веселья. В конце концов, усталость взяла надо мной верх, и не заметно для себя я погрузился в дремоту.
  Спустя какое-то время я проснулся. Батальонный дизель уже заглушили. Землянка была освещена слабым, подрагивающим светом керосиновой лампы. Взводный и 'молодые' оставались еще на своих прежних местах. Лейтенант не выказывал ни малейших признаков усталости и с прежним воодушевлением продолжал 'беседовать' с 'колпаками', которые к тому моменту уже засыпали стоя. Они прикладывали героические усилия, чтобы удержаться на ногах. Я взял с тумбочки наручные электронные часы.
  - Товарищ лейтенант, - обратился я к командиру. - Поздно уже... Может, отпустить ребят, пусть ложатся спать... Им ведь завтра ещё службу тащить...
  Взводный, вглядываясь в угол, из которого раздался мой голос, спросил: 'Тагиров, ты что ли?'
  - Так точно, товарищ лейтенант...
  - А сколько времени?
  - Одиннадцать тридцать...
  Взводный взглянул на свои часы, удивлённо присвистнул и, перейдя на серьёзный тон, произнёс: 'Однако...' Затем ещё раз внимательно осмотрел строй 'молодых', которые слегка приободрились, почувствовав возможность скорого прекращения своих страданий.
  - Вам всё понятно? - обращаясь к строю, задал он вполне стандартный в таких случаях вопрос. Услышав не менее стандартный ответ: 'Так точно!', офицер устало выдохнул: 'Отбой...', и направился к своей койке.
  'Колпаки' ещё некоторое время 'пошуршали', готовясь ко сну, и вскоре вся землянка погрузилась в тишину. Лишь дежурный по взводу, сидя за столом и бесшумно водя шариковой ручкой по листку бумаги, что-то писал при свете керосиновой лампы. Письмо домой, наверное.
  
  Через какое-то время Володю Панасюка перевели в седьмую мотострелковую роту. Не знаю, что у него не сложилось во взводе связи. В пехоте он тоже занял должность механика-водителя БМП. Вовчику удалось отличиться и там. Однажды, выполняя манёвр и сдавая задним ходом, он снёс десантными отсеками своей машины первый КПП. Благо, дневальные дежурившие на этом посту следили за его действиями. Едва они успели выскочить из своего укрытия, как глинобитные стены рухнули, а крыша строения упала наземь.
  Самая удивительная несправедливость произошла потом. По приказу комбата, восстанавливать разрушенный КПП было поручено нашему взводу. Мы, конечно, между собой немного повозмущались по поводу решения комбата.
  - Что за фигня? Главное, развалили КПП не мы... А как восстанавливать - так разведвзвод... 'Вперёд и с песней!'... И за что комбат нас так ненавидит? Всякой ерундой заниматься заставляет...
  Но деваться было некуда - пришлось возводить новые стены и ставить крышу. Правда, долго возиться с реставрацией поста не очень-то хотелось, и стены сделали в два раза тоньше прежних. Теперь дневальным, несущим смену на этом объекте, было опасно облокачиваться на стены, так как они могли обрушиться. Но в этом был и свой плюс, ведь стоя на своих двоих, сложнее уснуть на посту.
  По нашей просьбе к нам во взвод перевели одного солдата из восьмой роты по фамилии Холод. Ростом он был выше среднего и довольно плотной комплекции. До армии он проживал на Украине. Наше внимание привлекла его сила и выносливость. Взвалив у продсклада на плечо мешок крупы весом около полуцентнера, он мог без остановки дотащить его до верхушки заставы 'Окопная'. Нам как раз требовался человек для переноски АГСа, и мы попросили начальника штаба перевести этого бойца к нам.
  Холод оказался спокойным и покладистым малым. Когда он отслужил во взводе пару месяцев у него назрел конфликт с другим 'колпаком' по фамилии Сучков. Тот был у нас снайпером, и значительно уступал Холоду в габаритах. Что-бы направить это противостояние в управляемое русло, а заодно и повеселиться, мы решили устроить некое подобие 'рыцарского турнира'. Противники надев каски и бронежилеты встали по разным концам землянки. Удерживая под мышкой черенок от лопаты на манер рыцарского копья они по команде устремились навстречу друг-другу намереваясь поразить неприятеля в корпус. Холод промахнулся. Сучков оказался точнее, но его удар не нанёс сопернику ощутимого урона, а сам Сучков после своего тычка упал на спину, будто-бы врезался в скалу. Не долго думая он вскочил, и орудуя черенком как дубиной огрел Холода по каске. Потом вцепившись в гиганта принялся душить его. Пришлось вмешаться в ход сражения, и объявить дружескую ничью. После этого поединка бойцы относились друг к другу уже менее враждебно.
  
  Дело близилось к наступлению Нового года. Наступающий год был особым для нас. ДМБ, весна 1988. Нам оставалось совсем немного, каких-нибудь четыре - пять месяцев. Взводный улетел в Союз по делам. Поговаривали, что жениться надумал товарищ лейтенант. Что ж, самое время, и как говорится: 'В добрый путь!'
  
  За день до наступления Нового года нам сказали, что командование батальоном совместно с руководством Кишима решили прислать к нам делегацию афганских военнослужащих для того, чтобы они могли увидеть, как 'шурави' справляют этот праздник. 'Великая честь' принять гостей выпала нашему взводу.
  - Вы должны показать, как советские граждане встречают этот праздник! - напутствовал нас замполит батальона. - Чтобы у наших афганских друзей был перед глазами достойный пример того, как следует проводить такие мероприятия.
  - Так мы что, развлекать их должны что ли? - спросил у замполита Ваня, этим вопросом вернув майора с небес на землю.
  - Ну, зачем сразу развлекать? - задумался офицер. - Вы что, Новый год никогда не встречали? Магнитофон или радио у вас есть?
  Услышав утвердительный ответ, он с воодушевлением продолжил: 'Вот и отлично! Потанцуете... Придумайте какие-нибудь игры, интересные конкурсы'.
  Услышав это предложение, мы незаметно, чтобы окончательно не расстраивать замполита, переглянулись, состряпав кислые физиономии.
  - В общем, мы думаем, - завершая свою речь, сказал замполит, - что вы нас не подведёте... Вам всё понятно?
  - Так точно, товарищ майор! - ответили мы.
  
  Сказать по правде, затея с афганцами казалась нам совершенно неуместной.
  - Блин! Придумают же всякую фигню! - негодовал Борька. - Вот на хрен нам здесь эти 'сарбозы'? Их ведь угощать чем-то надо! Продуктов бы тогда выделили что ли. В штабе, конечно, молодцы сидят... Только и думают, чем занять разведвзвод.
  - Возьмём с ПАКов баланды, накормим друзей солдатской кашей,- сказал я. - Пусть знают, какой рубон у 'шурави'.
  
  - Да ладно вам! Пускай приходят! - добавил Ваня. - А что, у нас угостить нечем? Вон двадцать литров браги поспело...
  
  Днём бойцы нашего взвода сопровождали офицеров штаба в Кишим. Командование батальона готовилось к празднованию Нового года и закупало к праздничному столу водку и закуску. На обратном пути наши ребята отломили от растущей в Кишиме сосны большую ветку. Мы прикрепили её к бревну, служившему центральной опорной колоной землянки. Разумеется, ёлочных игрушек у нас не было. Мы навешали на нашу импровизированную новогоднюю ёлку ручные осколочные гранаты РГН-5, РГД-5, и Ф-1. Добавили несколько сигнальных ракетниц. Получилось весьма недурно, но для полноты картины не хватало гирлянды. Кто-то притащил взятую у знакомых из другого подразделения длинную пулемётную ленту от ПК с патронами. Мы повесили её на нашу 'ёлочку' и всё сразу встало на свои места.
  
  Всем подразделениям выдали дополнительный праздничный паёк, состоящий в основном из консервов и хлеба. Все были в предвкушении самого любимого советским народом праздника. Вечером для встречи Нового года в штаб батальона прибыла делегация, состоящая из военного руководства и администрации Кишима. Как и предполагалось ранее, несколько солдат из их охраны были присланы в нашу землянку.
  Нами было сооружено некое подобие большого праздничного стола. На столе было всё, что удалось добыть и припасти к этому дню. И хотя особыми разносолами похвастаться мы не могли, новогодний ужин выгодно отличался от нашего повседненвного рациона. Включили радио, настроив его на волну 'Маяка'. Когда часы пробили двенадцать, поздравили друг друга с Новым годом, желая всего самого хорошего и, в первую очередь, благополучного возвращения домой. После этого нам нужно было чем-то занять наших афганских друзей. Танцы без представительниц прекрасной половины человечества показались нам несерьёзной затеей, не говоря уже о предложенных замполитом конкурсах и играх. Чтобы праздник совсем не утратил смысл и дабы не разочаровать афганцев, мы позвали их с собой на позиции взвода. Там была спрятана фляга с брагой. Афганцы поначалу не поняли, куда мы их ведём и насторожились, но переводчик Хабиб успокоил гостей, объяснив в чём дело.
  Несмотря на зиму, снега почти не осталось, так как днём иногда пригревало Солнце и было довольно тепло. Однако ночи были холодными и глина, промёрзнув, становилась твёрдой как бетон. Мы спустились в ход сообщения рядом с капониром 401й БМП. Достали флягу с брагой. На газетном листке положили закуску - консервы, немного хлеба. Сначала выпили по кружке сами, затем угостили афганцев. Пробуя брагу на вкус, они поначалу непонимающе переглядывались. Видимо, вкус показался им странным. Но когда бражка начала оказывать своё действие, наши гости заметно оживились. Я выделил одного из них, как мне показалось, самого застенчивого, и принялся почивать его. Звали его Амин. После того как он немного захмелел, я вместе с ним пошёл в казарму седьмой роты. Когда мы пришли к ребятам из седьмой роты, празднование Нового года там было в самом разгаре. Я познакомил Амина со своими друзьями Юрой Луговым и Азатом. Ребята угостили нас праздничной едой, и мы ещё немного поддали. Потом мы пошли к бойцам девятой роты, и там вовсю отмечали праздник. Мой друг и земляк Бахадыр Талипжанов и Андрюха Осипов, с которым мы ещё в 'колпачестве' работали в офицерской столовой, оказали мне и моему спутнику самый тёплый приём.
  - Вот, встречайте! Я к вам Амина привёл...- сказал я своим друзьям заплетающимся языком. - Прошу любить и жаловать... Да, да! Того самого¹... Жив-здоров. Тащит службу в Кишиме...
  
  Отведав отличного тамошнего самогона и слегка пошатываясь, мы отправились дальше, к казарме восьмой роты.
  - Стой, кто идёт! - окликнул нас дневальный, стоящий под грибком.
  - Глаза разуй! - крикнул я часовому. - Не видишь, что ли? Дед Мороз и... этот... Как его...- забыв нужное слово, умолк я. Потом нашёлся, ляпнув первое, что пришло в голову. - Король Афганистана... Амин, короче!_____________________________________________________________________________
  ¹Подразумевается Хафизулла Амин - премьер-министр Афганистана, захват дворца которого в декабре 1979 года, положил начало массовому вводу в Афганистан советских войск. В ходе этой операции Амин был убит.
  
  Под грибком стоял один из 'колпаков' восьмой роты. Он озадачено смотрел на нас. Мы вошли в казарму роты. Обстановка там была какая-то скучная. Сашка Ратников находился на 'Окопной', и нашего веселья здесь никто не разделял. Мы вышли оттуда, и я повёл Амина обратно в нашу землянку.
  -Тоскливо как-то у них...- сказал я Амину по дороге, не обращая внимания на то, что он ни слова не понимает по-русски. - Совсем задушили пацанов эти 'американские разведчики'... Даже в Новый год не дают погулять как следует... Эх, Амин. Это всё фигня! Вот в Союзе Новый год отмечают совсем по-другому. Шампанское, оливье, 'Голубой огонёк', апельсины, мандарины, хлопушки всякие, бенгальские огни... Амин, ты был в Союзе?
  Я вопросительно посмотрел на Амина, пытаясь настроить резкость изображения.
  - Был или нет? Я тебя спрашиваю...
  В ответ он залопотал что-то невнятное на своём языке.
  - Да хренли тогда с тобой говорить? - махнув рукой закончил я нашу беседу.
  
  
  Глава 31. Лейтенант Мальков
  Между тем мы ожидали решения комбата о том, кого именно пришлют заменять нашего временно отсутствующего командира. По некоторым сведениям, к нам хотели прислать одного из офицеров восьмой роты. Он был там замполитом или командиром одного из взводов, сейчас уже и не упомню. Одно помню точно, солдаты восьмой роты очень не любили его за скверный характер и за то, что он обращался с ними как со скотом.
  - Ёлы-палы, мужики... Если этого упыря из восьмой роты к нам пришлют, будет полная амба! - сверля нас своим разбойничьим взглядом, заявил Борька.
  - Да ерунда-то какая...- со свойственным ему пофигизмом парировал Ванька. - И не таких обламывали... Там, в этой восьмой роте, офицер на офицере сидит и офицером погоняет, вот и гнобят пацанов. А тут у нас он быстро как шёлковый станет. Зуб даю...
  Пока Ванька произносил свою речь, я тщетно пытался вспомнить, каких ещё офицеров мы обламывали в недалеком прошлом.
  - Да всё нормально! - сказал Хабиб. - Мы что, службу плохо тащим что ли? Наш взвод в плане дисциплины и по всем остальным показателям лучший в батальоне. А начальник штаба говорит, что по количеству успешно проведённых операций мы вообще лучшие во всём полку. Так что не фиг переживать.
  - А ты видал, как кадеты в восьмой своих гоняют? - никак не мог успокоиться Борька.- Им по херу мороз, 'дембель' ты или дед! У них все летают как трассера...
  - Короче, мужики... - сказал я. - 'Война план покажет'. Пойдём спать. Поздно уже...
  
  Буквально на следующий день я заступал дежурным по взводу. Привёл своих дневальных на развод и встал, как и полагалось наряду нашего взвода, в первой колонне справа. Дежурным по батальону заступал упомянутый мною офицер из восьмой роты. Он подошёл ко мне.
  - Дежурный по разведвзводу рядовой Тагиров! - представился я.
  
  Офицер внимательно осмотрел мой внешний вид, а затем оглядел и моих подчинённых. После этого он встал напротив и криво улыбаясь, произнёс, глядя мне в лицо: 'Разведка, значит? Скоро познакомимся поближе...'
  Говоря это он намекал на временный перевод к нам во взвод. Я смотрел прямо перед собой расфокусированным взглядом и никак не отреагировал на его слова. Он продолжал: 'Сколько бойцов во взводе?'
  - Двадцать три, товарищ старший лейтенант, - спокойно ответил я.
  - Готовьте двадцать три верёвки... - надменно ухмыльнувшись, сказал лейтенант.
  Не меняя выражение лица, я посмотрел ему в глаза.
  - Думаю, одной будет достаточно...
  Слова вырвались наружу, сами собой, как будто кто-то другой произнёс их за меня. Не ожидая от себя такой дерзости, я с едва заметной улыбкой следил за реакцией стоящего напротив офицера.
  Смысл сказанного мною мгновенно сорвал маску высокомерия с лейтенанта. Он как-то по-другому взглянул на меня. Это был короткий взгляд, в котором читалась смесь удивления, озорного задора и уважения. Но этого момента мне хватило, чтобы разглядеть того, кто прятался за этой ширмой. И тот другой, более живой и настоящий, вызвал во мне какой-то внутренний отклик. Я бы даже сказал симпатию. Однако офицер быстро справился с собой, буквально в следующий миг вновь скрывшись за маской лютого и недолюбливающего солдат старлея.
  -Ну-ну... - с многозначительной усмешкой произнёс он, коротко зыркнув на стоящих рядом бойцов батальона, проверяя какую реакцию на окружающих произвел мой ответ. Убедившись, что кроме нас двоих никто ничего не понял, он перешёл к осмотру наряда следующего подразделения.
  
  Через пару дней к нам прислали офицера, который должен был заменить нашего взводного, пока тот не вернётся из Союза. Как и предполагалось, то был офицер из восьмой роты. Однако им оказался не тот, чей приход планировался первоначально.
  Старший лейтенант Олег Мальков, по нашим наблюдениям и сведениям, добытым у солдат восьмой роты, несмотря на свою молодость, тоже был офицером довольно крутого нрава. И его бойцы восьмой роты считали очень суровым. В материалах из его личного дела, которые бойцы нашего взвода просмотрели во время дежурства в штабе, о нём было сказано, что он родом из Одессы. Ещё там указывалось, что товарищ лейтенант балуется наркотой. О том, какие именно наркотики он употребляет, там не было сказано и, по-моему, совершенно напрасно. Ведь существует огромная разница между тем, кто изредка покуривает травку и тем, кто плотно сидит на героине. А формально и тот, и другой наркоманы.
  Внешне лейтенант Мальков выглядел совершенно нормальным человеком, и мы сделали вывод, что, скорее всего, он просто попался кому-то из своего прежнего командования за раскуриванием конопли, и это послужило поводом для того, чтобы повесить на молодого офицера такой ярлык. Если так смотреть, то добрая часть офицеров батальона пробовали это зелье. Такая пометка в личном деле лейтенанта почему-то, делала его понятнее нам.
  
  Пару слов по поводу различий между пристрастившимися к тем или иным наркотическим веществам. Был у нас в батальоне забавный случай. Офицеры миномётчики поймали нескольких солдат своей батареи, когда те курили чарс. В числе пойманных был и мой приятель-хлебопёк Худайули. Офицерам ограничиться бы какими-то общепринятыми мерами воздействия на сознание солдат, ну там пару нарядов вне очереди, кросс с полной выкладкой и т.д. Так нет же! Эти борцы со злом во главе с неутомимым лейтенантом Осиповым, по видимому, решили сделать благое дело и излечить несчастных от дурной привычки. Отправили они их в полк на лечение от наркомании. Из полка тех отправили в Кундуз, а оттуда в Кабул. В общем, объездили они пол-Афгана, а когда вернулись обратно, рассказали, как в Кабульском госпитале, окинув их одним только взглядом, врач-нарколог прошёлся благим матом по всем тем, кто присылает к нему таких пациентов.
  - Какой долбоящер вас сюда направил? - не скрывая своего раздражения, спросил у ребят врач. И не дожидаясь ответа продолжил. - Передайте ему, чтобы сам лечился. У него явные проблемы с головой...
  Чтобы окончательно убедить наших 'горе путешественников' в губительном действии тяжёлых наркотиков, врач провёл их по палатам наркологического отделения Кабульского госпиталя и показал тех, кто действительно нуждался в лечении.
  -Ну как? Видали? ...- спросил в заключение доктор. - Если бы все наркоманы были такими, как вы, то я остался бы без пациентов. А теперь дуйте обратно в свою часть и не мешайте мне работать...'
  
  - Там самые настоящие 'наркопитоны' лечатся... Страшные, худые... Мы по сравнению с ними невинные младенцы... - подытожили ребята.
  Так, пропутешествовав больше месяца по пересылкам и дорогам Афганистана, наши 'герои' благополучно вернулись в свою батарею. Вряд ли они дословно передали своим офицерам текст послания врача-нарколога. И по моему совершенно напрасно...
  
  Между тем, лейтенант Мальков оказался вовсе не таким солдафоном, каким его описывали бойцы восьмой роты. Напротив, он не стремился по поводу и без козырять своим статусом, да и мы тоже, видя человеческое к себе отношение, не хотели подводить его. Новый командир старался соответствовать своему временному назначению. Он проводил занятия по стрелковой подготовке, выходил с нами на тактику. Олег Мальков был человеком немногословным, я бы даже сказал, несколько замкнутым. С другой стороны, у офицера и солдата не так много общего, и найти подходящую тему для разговора по душам совсем непросто. Тем не менее, у солдат взвода с ним быстро сложились хорошие отношения.
  С Мальковым было интересно. Он не считал зазорным заполнить пробел в своих знаниях и спросить об интересующих его моментах у кого-либо из нас, обычных солдат. В то же время и у него было чему поучиться. За время его пребывания в нашем взводе мы несколько раз выходили на тактические занятия. Бродили по окрестным горам. Отрабатывали действия подразделения в разных ситуациях. Однажды взяли с собой фотоаппарат и сделали много фотоснимков.
  
  Примерно тогда замполит батальона отправился в Союз, так как закончился срок его службы в Афгане. На смену ему прибыл новый замполит. Чего ожидать от нового политрука? Прежний замполит был ещё тот 'жучара'. Он везде совал свой нос и это его качество ужасно раздражало. Даже внешность у него была соответствующая. Худощавый, с оловянным взглядом, он походил на хитрого змея.
  За всю свою службу я повидал немало политруков и все они удивительным образом были похожи друг на друга. Разумеется, эта схожесть была не внешней. Каждый из них нёс в себе некий заряд, своего рода идеологическую 'вакцину', способную проникать в сознание окружающих.
  Военных политработников готовили в специальных учебных заведениях, и их первоочередной задачей было поддержание и укрепление в войсках духа беззаветного служения Коммунистической партии и идее Мировой Революции. Однако на самом деле, в тот период времени мало уже кто по-настоящему верил в то, что всеобщие Равенство и Братство реально достижимы в ближайшем будущем. Всё это привело к тому, что все лозунги и призывы большинством воспринимались уже как чистый антураж, за которым нет никакого содержания, смысла. Напротив, многие из этих транспарантов выглядели как насмешка над простым людом.
  Советский народ трудился как проклятый на заводах, стройках, полях огромной страны, чтобы поддерживать ядерное равновесие. Планета сотрясалась от многочисленных ядерных испытаний. Восток и Запад соревновались в военной мощи, демонстрируя друг другу свой хищный оскал. Трудности в обеспечении советских людей продовольствием и промышленными товарами, бюрократизм и чиновничий беспредел способствовали тому, что общество вновь разделилось на два лагеря - правящее меньшинство с одной стороны и трудящиеся массы с другой. У одних было всё, остальным перепадали крохи с барского стола.
  С появлением на политической арене Михаила Горбачёва наметился сдвиг к потеплению отношений между Западом и СССР. Политическая ситуация в Союзе и в мире изменялась очень быстро. Неповоротливая пропагандистская машина, формировавшаяся в течение многих десятилетий, не поспевала за этим процессом. В связи с этими переменами, военные политработники оказались в затруднительном положении, новая идеологическая концепция ещё не была чётко сформулирована, а старая неуклонно теряла смысл. А так как должностные обязанности с политруков никто не снимал, мало-помалу круг их деятельности в военных частях сузился до функций дисциплинарного контроля. Фактически они превратились в некое подобие жандармерии, вынюхивали, кто чем дышит, и решали как наказать нарушителей спокойствия, дабы другим неповадно было.
  
  Политуправление вооружённых сил СССР было мощной и влиятельной организацией, под контролем которой находились все части армии и флота. К политрукам с осторожностью относились не только солдаты, но и офицерский состав. Без ведома и одобрения политработников военное командование не могло сделать и шагу. Они напоминали неких серых кардиналов, находящихся как бы в тени, но имеющих значительную власть. Именно это качество, прочно укоренившееся почти во всех представителях этой славной братии, и делало их похожими один на другого и, в конце концов, накладывало отпечаток даже на их внешний облик.
  Однако новый замполит совершенно не походил на тех, с которыми мне приходилось сталкиваться раньше. Он был плотной комплекции, выражение его лица было дружелюбным. На вид ему было лет сорок. Афганская кампания близилась к завершению, начался вывод некоторых частей. И угораздило же его попасть в эту дыру под самый финал. С другой стороны, для советских офицеров служба в частях сороковой армии была хорошей возможностью для карьерного роста, и при уходе в отставку давала дополнительные привилегии. И вот под конец этой войны офицеры, особенно те, кому подходило время ухода в отставку, старались не упустить возможности отслужить в горячей точке. Похоже, наш новый замполит тоже был из их числа.
  
  Зима в этой части Бадахшана очень напоминает зиму в Ташкенте. Снег выпадает нечасто, много солнечных дней, и то, что насыпало накануне, большей частью тает уже на следующий день. Ночью, однако, было довольно холодно. Стоять в карауле на холодном пронизывающем ветру было непросто. Но человек может выдержать многое, особенно если существует реальная угроза его жизни. Даже в такую погоду наш взвод выходил на засады. Пока ты в движении, тебе даже жарко, пока ты идёшь, пока копаешь окоп, всё нормально. Но вот ты погружаешься в своё укрытие и сидишь без активного движения несколько часов, ожидая наступления утра, ведь именно ранее утро самое удобное время для нападения на духовские караваны. И когда ты сидишь в засаде, холод сжимает твои конечности, вспотевшая одежда промерзает и вскоре всё твоё тело начинает передёргивать от мороза. Кирзовые сапоги дубеют на холоде, и создаётся впечатление, что ноги скованы ледяными оковами. Спим по очереди. Естественно, в этих условиях сон не может быть полноценным, но он даёт возможность хоть ненадолго сбросить усталость и напряжение. Порой пятнадцати - двадцати минут сна бывает достаточно, чтобы восстановить ясность восприятия.
  Вокруг чёрные громады гор, в белеющих заплатках снега, уцелевшего в основном на северных склонах. Немой, холодный лик Луны освещает окрестности, усиливая контраст между заснеженными вершинами и настораживающей, густой чернотой ущелий.
  Серые облака, бесшумно скользящие по бездонному океану ночного неба, наползая, иногда заслоняют собой лунный диск, и тогда всё вокруг становится размытым и бесформенным. Но вот из-за туч, посеребрив их потрёпанные ветром края, вновь появляется луна, и взгляду снова есть за что зацепиться. Ты вглядываешься в этот ночной фантастический пейзаж, и это позволяет тебе хоть ненадолго забыть о холоде.
  
  Довольно часто наши засады выпадали на полнолуние. В полную луну при ясной погоде бродить по горам легко. Видимость почти как днём. Единственный и, пожалуй, самый большой минус в том, что и нас видно на далёком расстоянии, поэтому маршруты для выходов проходили вдали от населённых пунктов.
  Диск Луны напоминал мне медальон с женской головкой, повёрнутой влево, а присущая мне способность к воображению легко дорисовывала недостающие черты, в результате чего я мог лицезреть перед собой образ одной моей знакомой - девушки по имени Аля. Она носила дерзкую "ассиметрию" с коротко стриженным затылком. Мы познакомились с ней на праздновании нового 1986 года. Наше знакомство было ярким и очень запоминающимся. После этого мы несколько раз встречались, гуляли по ночным улицам Ташкента. Меня привлекало удивительное сочетание мягкости и озорной непосредственности в её характере. Потом события закрутились с невероятной быстротой. Подготовка к окончанию техникума и защите дипломной работы. Смерть отца. И, наконец, призыв в армию. Нас с Алей не связывали никакие обязательства, обещания. Мы были просто добрыми знакомыми. И здесь в этих неприветливых и чужих горах было приятно, взглянув на висящий в небе медальон Луны, вспомнить о ней.
  
  В один из январских дней мы готовились к выходу на засаду. За несколько дней до этого восьмая рота выходила на тактические занятия в горы. Во время этих выходов командир одного из взводов восьмой роты хорошо изучил рельеф горной местности в северо-восточном от батальона направлении. Он со своим взводом тоже принимал участие в готовящемся выходе, и предложил свой вариант маршрута движения к месту засады.
  - Ваша задача выйти на высоту 1246, и дождаться подхода основных сил,- сказал, обращаясь к нам, этот офицер. - Как идти дальше, я объясню на месте.
  
  Я шёл в головном дозоре вместе с Ванькой Решетниковым. Обычно мы ходили в паре с Сашкой Ратниковым, но так как он был переведён в восьмую роту и сидел теперь на 'Окопной', в паре со мной был Иван. Мы вышли в указанную точку. Когда подошли основные силы, как и было запланировано, мы провели небольшую рекогносцировку, согласовав маршрут дальнейшего следования с этим офицером.
  - Далее, пойдёте в том направлении, - он указал рукой на север. - Идите прямо по хребетику. Дойдёте до ущелья и спускайтесь вниз. Затем двигайтесь по ущелью вверх, в сторону высоты 1609. Первая ложбина слева - это то, что вам нужно. Подниметесь по ней до седловины, и нужная нам высота окажется слева от вас. Мы немного подождём и двинемся следом.
  
  Наше дозорное отделение двинулось по указанному маршруту. Я и Ванька шли первыми. Следом остальные во главе с лейтенантом Мальковым. Мы двигались строго в направлении, указанном нам офицером. Однако вскоре хребет, по которому мы должны были двигаться, упёрся в довольно глубокое ущелье. Ни слева, ни справа я не заметил никакого подобия хребта, о котором говорил нам офицер. Склон ущелья был засыпан снегом. Крутизна составляла около семидесяти градусов. Нижняя часть склона была поглощена мглой. Я подумал, что возможно тропа расположена ниже.
  -Что будем делать?- спросил я Ивана и подошедших ребят дозорного отделения.
  Сворачивать с пути было нельзя, так как мы рисковали сбиться с заданного направления. Я попытался спуститься ниже по склону, всё ещё надеясь отыскать тропу, о которой говорил офицер из восьмой роты. Ребята и лейтенант Мальков осторожно двинулись следом. В какой-то момент ноги, не нащупав надёжной опоры, предательски проскользнули на заснеженном склоне, и я сорвался вниз. Следом за мной срывается лейтенант Мальков, а за ним один за другим, срываются и скользят вниз, все бойцы дозорного отделения. Скорость быстро растёт.
  С горки такого масштаба я съезжаю впервые в жизни. Сначала спуск идёт спиной к склону. Сверху слышится недовольный крик "Калмыка": 'Аким! Куда ты нас завёл?' Мне сразу вспомнился анекдот про оперу 'Иван Сусанин', в котором главный персонаж ответил на такой же вопрос очень простой фразой: 'Да шли бы вы на хрен! Я сам заблудился!'
  
  Длина склона никак не меньше семидесяти метров, мы неуклонно набираем скорость. Рядом со мной несётся лейтенант Мальков, спокойный как танк. Я, видя на дне ущелья огромные валуны, кричу ему: 'Тормозить надо, товарищ лейтенант! Расшибёмся!' С этими словами, перехватив пулемёт в левую руку и перекинув рацию за спину, я переворачиваюсь на живот и начинаю тормозить, глубоко вонзив приклад пулемёта и три остальные конечности в снег. Скорость начинает падать. Мальков проезжает мимо и, похоже, тормозить не собирается. Я делаю бросок вправо и наваливаюсь на него, изо всех сил врезаясь в поверхность склона всем, чем только можно, он тоже разворачивается лицом к склону и старается сбавить скорость. В конце концов, скорость удаётся погасить, и все мы благополучно оказываемся у подножия склона. Поднимаемся по дну ущелья в сторону 1609 и, дойдя до ложбины, расположенной слева, двигаемся по ней наверх. Здесь обнаруживается пропажа одного из наших. Это 'Рыба' - наш снайпер. Мы посылаем Азиза с Эдиком осмотреть место спуска. Через какое-то время они возвращаются ни с чем. Принимаем решение прекратить поиски снайпера и идти дальше. Выйдя на вершину отрога, мы поднимаемся на нужную нам высоту. С этой сопки видна следующая, на вершине которой заметно движение. Это наши основные силы. Они уже вышли на заданную высоту и начали окапываться. Мы пошли к ним. Нас окликнули.
  - Свои! Разведка...- ответили мы.
  Поднявшись на высоту, мы приступили к оборудованию позиций. Здесь мы обнаружили пропавшего снайпера. Он объяснил своё отсутствие тем, что не рискнул спускаться вместе с нами и дождался подхода остальных. Те, как и следовало ожидать, спустились по пологой тропе, правда, эта тропа уходила резко влево от места нашего спуска, а это никак не соответствовало моему представлению о том, что значит двигаться в строго определённом направлении. Из-за этого мы поднялись на хребет метров на двести восточнее нужного места.
  
  Мы пообещали 'Рыбе', что ещё поговорим с ним после засады. Ведь по его милости мы потеряли много времени и оставили основную группу без дозора.
  На этой сопке находились старые окопы, оставшиеся от тех, кто устраивал здесь засаду ранее. Это оказалось очень кстати, ведь если копать свежие, выкопанную землю будет видно на снегу, а надеяться, что все бойцы смогут хорошо замаскировать следы рытья окопов не приходилось. С помощью щупа мы проверили окопы на предмет наличия мин. Всё было чисто. Убрав со дна оставшийся там снег и постелив плащ-палатки, мы устроились в своём временном прибежище. Помимо меня и Ивана в окопе был ещё Олежка Блюменталь. С недавних пор, по совету капитана Чуракова, мы стали делиться на боевые тройки. И так как это был один из первых для наших 'колпаков' выходов, мы решили взять Олега под свою опеку.
  Через некоторое время все устроились в своих укрытиях. Стихли команды и другие звуки. Вокруг только горы, небо и звёзды. Дует холодный, порывистый северный ветер, обжигающий лица солдат, ожидающих, когда же, наконец, наступит рассвет. Мы, неизвестно зачем заброшенная сюда ничтожная горстка людей, постепенно сливаемся с окружающим пространством, становясь частью этого места и этой ночи. От всего, что окружает нас, веет холодом и нет вокруг ничего, что могло бы согреть, поделиться своим теплом. И только где-то в груди, под ворохом одежды и металла​, бросая вызов всем невзгодам, маленьким живым огоньком, неутомимо бьётся сердце.
  
  Утеплённые толстой ватной подкладкой бушлаты и зимние штаны, трёхпалые рукавицы неплохо защищали от холода. Слабым местом были ноги. Солдатские кирзовые сапоги промерзали насквозь. Не спасали и зимние байковые портянки. От долгой ходьбы и даже просто после нескольких часов ношения они становились влажными. Ступни ног, обмотанные сырой тряпкой, с надетой поверх задубевшей от мороза кирзухой, препятствующей испарению влаги, словно оказывались внутри охлаждающего термоса.
  Меня всё время занимал вопрос, почему в конце двадцатого века, когда промышленность и научно-технический прогресс находятся на таком высоком уровне, военпром выпускает такое неудобное и неприспособленное к реальным условиям обмундирование и предметы экипировки. Взять хотя бы вещевой мешок, конструкция которого была придумана еще до Великой Отечественной войны и совершенно не приспособлена для ведения боевых действий сегодня. У десантников ведь есть более-менее удобные РД¹, неужели сложно было укомплектовать ими все боевые подразделения. Я не говорю уже о таких вещах, как нормальная зимняя обувь. Да, солдат, конечно, всё стерпит и ко всему приспособится, но каждая из этих мелочей приводит к тому, что снижается боеспособность армии в целом.
  Мне очень не нравилось сидеть с леденеющими ногами, и я всё время искал способ решения этой проблемы. Я думал, что неплохо было бы отечественным производителям разработать обувь с каким-нибудь электрообогревом, работающим от компактного аккумулятора. Но это были всего лишь далёкие от осуществления мечты. После усиленных раздумий ко мне пришла одна идея. Взяв в каптёрке взвода старую шинель, я отрезал от неё рукава, зашил отверстия со стороны запястий. И вот на эту засаду я прихватил свои нехитрые поделки с собой, решив испытать их.
  Как только мы расположились в окопе, я снял сапоги, размотал портянки, и слегка проветрив их, сунул в голенища сапог, поставив те рядом. Затем я отёр испарину со ступней и засунул босые ноги в свои импровизированные валенки. Мой замысел сработал. Внутри войлочных рукавов ногам было довольно комфортно. Войлок шинели 'дышал', т.е. пропускал воздух и препятствовал запотеванию, в то же время он был достаточно плотным и хорошо держал тепло.
  
  Ночь прошла спокойно. Начало светать. Я любил это время суток. Казалось, свет, заполняя собой всё вокруг, проникал и внутрь меня, прогоняя тьму из глубин моего существа. Пришло время надевать сапоги, так как 'гости' могли пожаловать в любую минуту. Очертания окрестных гор всё чётче выделяются на фоне светлеющего неба. Наконец, пробиваясь сквозь облачную дымку, зависшую над сизой грядой на юго-востоке, небо прорезал первый луч солнца. Бледно-розовое светило медленно и неуклонно выплыло на поверхность горного океана. Заливая верхушки гор-волн своим золотым светом и постепенно раскаляясь добела, оно продолжило своё привычное восхождение.
  
  Я осматривал район высоты 1609 в бинокль. Именно оттуда ожидалось появление караванов противника. Примерно около восьми часов утра мною были замечены два человека, идущие по тропе, выходящей из-за этой высоты. До них было около километра. Когда они прошли метров сто, появилась головная часть каравана. Протягиваю бинокль Ивану. Он молча посмотрев в том направлении, понимающе кивает и, возвратив бинокль, принимается разминать замёрзшие кисти рук. Выхожу на связь с радистом, находящимся в одном окопе с руководителем засады, и сообщаю о замеченном караване. Руководителем засады был как раз новый замполит батальона. Это его первый выход в горы.
  Всем было приказано затаиться и приготовиться к бою, но без команды 'Огонь!' не открывать. Мы растормошили спящего рядом Олежку. Он непонимающе таращится на нас своими заспанными глазами.
  - Посмотри вон туда, - говорю я, давая ему бинокль.
  Он прильнул к окулярам бинокля и, по всей видимости, заметил приближающийся караван. Оторвавшись от бинокля, он вопросительно взглянул на нас с Ваней.
  _______________________________________________________________________
  ¹РД - рюкзак десантный.
  
  - 'Духовский' караван, - шёпотом сказал ему Иван.
  Олег недоверчиво перевёл взгляд с Ивана на меня.
  - Хорош щёлкать коробкой, - добавил я. - К бою готовься!
  При этих словах лицо нашего подопечного приняло ещё более изумлённое выражение, он обеими руками схватился за свой заиндевевший автомат и принялся суетливо вертеть его в руках.
  Кивая на новенького, я подмигиваю Ивану.
  - Эй, полегче ты! Чудило...- своей рукой прекращая возню Блюменталя с автоматом, говорит Ваня. - Не суетись... Если начнётся заваруха, сиди в окопе и не высовывайся! Мы будем стрелять и бросать пустые магазины тебе, а ты доставай патроны из вещмешков, заряжай рожки и подавай нам. Понял?
  - Понял...
  - Ну вот и молодец... Руки грей... Пальцы разминай...
  Караван был небольшой, насчитывал всего около пятнадцати-двадцати ослов, гружёных поклажей. Охраны было человек двенадцать. Оружия видно не было, но автоматы легко было спрятать в складках одежды. Однако порядок движения каравана с головным дозором, делением на головную и основную части, охраной, говорил о том, что это не просто торговцы, а именно те, кого мы ждали.
  
  Тропа змеилась по вершине одного из отрогов, отходящих от высоты 1609. Расстояние до тропы в том месте, где она проходила ближе всего к месту нашей засады, было около четырёхсот метров. Место было очень удобное. Здесь тропа становилась практически прямой и была хорошо обозрима на большом протяжении. 'Духи' шли быстрым и ровным шагом, ослики, печально склонив головы и выпуская при дыхании облачка пара, резво перебирали своими ножками, и очень скоро караван достиг места, где он был более всего уязвим для нашего оружия. Арткорректировщики заранее передали координаты в батальон. Гаубицы первого огневого взвода нацелены на этот участок, пушкари только и ждут команды к открытию огня. Миномётчики, бывшие с нами, тоже готовы к бою.
  Далеко позади нас раздались раскаты орудийных выстрелов, это артиллеристы дождались своего часа и нарушили безмолвие январского утра. Залп их орудий послужил сигналом для наших миномётчиков. Коротко ухнув, труба миномёта выплюнула высоко в небо своё смертоносное послание.
  - Огонь из стрелкового оружия не открывать! - раздалась команда из окопа, в котором расположились офицеры, руководящие засадой.
  
  Прошелестев в небе над нашими головами, пушечные снаряды достигли своей цели. Невероятная сила разрывала земную твердь в непосредственной близости от каравана, поднимая в воздух тонны земли. Застигнутые врасплох 'духи', пустились наутёк, пытаясь увести хоть какую-то часть навьюченных ослов из-под обстрела.
  Обезумевшие от разразившейся внезапно огненной бури животные в ужасе кинулись в разные стороны.
  
  Наш новый расчёт АГээС замешкался, и никак не мог справиться со своим оружием.
  Борька и я перекинулись взглядом и, не сговариваясь, выскочили из своих окопов. Пригнувшись, мы подбежали к окопу, в котором располагался АГээС.
  - Бегом в наши окопы! - крикнули мы 'черпакам', тщетно пытающимся открыть огонь по каравану.
  Они послушно освободили нам место. Борька был опытным стрелком из этого оружия. Он почти год таскал его на каждый выход. Быстро устранив проблему, он открыл огонь.
  Гранатомёт заговорил короткими очередями, слегка подпрыгивая на сырой земле. Фонтаны взрывов заплясали вокруг каравана. Из окопа было не очень хорошо видно всю картину. Я вылез из укрытия и, встав позади окопа, из которого вёл огонь Боря, корректировал его стрельбу.
  
  Караван был рассечён на части. Большинство 'духов' скрылись за перевалом, и успели увести с собой несколько ослов. Ещё несколько животных сорвались в ущелье, остальные испуганно метались среди разрывов. К тому моменту, как мы расстреляли коробку снарядов, на тропе не осталось никого. Пыль осела. Дым рассеялся, и о том, что здесь произошло, напоминали лишь изрытые дымящимися воронками склоны и несколько животных, сорвавшихся с тропы. Всё заняло не больше пяти минут.
  - Что, за трофеями сгоняем? - спросил кто-то из наших.
  В состав группы захвата входили несколько бойцов из нашего взвода, в том числе и я.
  - Товарищ майор! - обратился я к замполиту батальона. - Разрешите группе захвата сбегать за трофеями?
  Он посмотрел на меня, словно обдумывая что-то.
  - Отставить... - ответил он. - Это нам ни к чему. Поставленная задача выполнена. Отходим!
  - Понятно...- сказал я, не слишком огорчённый решением руководителя засады.
  
  От караванной тропы нас отделяло два не очень глубоких ущелья и перевал между ними. Это два спуска и два подъёма метров по семьдесят каждый, крутизной около сорока пяти градусов. Честно говоря, бежать и карабкаться туда и так не было особого желания. Да к тому же, существовал риск увязнуть в бою, если духи вернутся с подмогой, так как рядом находились их кишлаки. Потому мы совсем не расстроились и принялись готовиться к отходу.
  Теперь наше отделение обеспечивало прикрытие и мы ждали, пока основные силы отойдут на безопасное расстояние, а затем и сами двинулись следом. С нашего места были хорошо видны следы на заснеженном склоне ущелья, преграждающего нам путь в батальон. Это было место, по которому мы съехали на дно ущелья этой ночью. Борозды были распаханы до самого грунта, и тёмные полосы выделялись на белом снегу склона. Отсюда было видно, где наши маршруты разошлись с маршрутом движения основной группы. Хорошо, что, в конце концов, всё обошлось без осложнений.
  
  По возвращении с засады, мы позавтракали и занялись чисткой оружия. Нужно было также почистить и высушить одежду и обувь. После этого те, кто принимал участие в засаде, немного отдохнули и опять приступили к исполнению своих повседневных обязанностей. Переводчика Хабиба вызвали в штаб. Вернувшись оттуда, он рассказал, что по сведениям разведуправления по Бадахшану, караван, обнаруженный нами сегодня, перевозил 'Стингеры'.
  - Блин! Надо было всё-таки за трофеями рвануть...- раздосадовано сказал Борис. - Говорят, что за 'Стингер' 'Героя Советского Союза' можно получить.
  - Ну, это только офицерам управления, а нам - простым солдатикам это, конечно, не светит, - заметил Ваня. - А вот 'Красную Звезду' или 'За отвагу'... Было бы неплохо..
  - Ага! Не знаю как насчёт 'Красной звезды', а вот когда ты с этим 'Стингером' обратно на перевал карабкаться будешь, - продолжил я, - пулю в жопу схлопотать, как не фига делать...
  - Это точно. 'Духи' своего просто так не отдадут. А тут не хрен собачий - 'Стингеры'...
  - Да уж... Вот только замполит, наверное, пожалел, что не отпустил нас сбегать к каравану.
  -Ну... Было бы весело! Первый в его жизни выход на боевые, и такой улов... А там глядишь, и 'Звезда Героя'.
  -Хотя, скорее всего, не было в этом караване никаких 'Стингеров'. Откуда они в таком захолустье?
  - А что? Тогда выходит афганская агентура фуфло пропихивает? Им какой резон?
  - Да хрен его знает... Этих бабаёв разве поймёшь? И вообще... Я думаю, что этот выход специально для нового замполита замутили, чтобы какую-нибудь награду ему потом на грудь повесить. Дескать, принимал непосредственное участие в боевых действиях. А тут очень кстати и караван нарисовался...
  - Да. Теперь-то ему точно 'Красную звезду' дадут. Никак не меньше...
  - А с 'Рыбой' что делать будем?
  - Да что с него возьмёшь? 'Рыба' она и в Африке 'Рыба'!
  - Пусть живёт... Он и так поди всю ночь сидел и боялся, что мы ему после навешаем...
  
  Лейтенанту Малькову было известно о моём увлечении рисованием, и однажды вечером он попросил меня помочь с копированием карты рельефа местности в районе Кишима. Я согласился. Настольная лампа стояла на тумбочке справа от меня и давала достаточно света. Олег Мальков сидел напротив и следил за тем как я работаю карандашами и ручкой.
  - Ты тоже этой ерундой увлекаешься? - неожиданно спросил он посмотрев мне в глаза.
  - Какой ерундой? - переспросил я, хотя понял что он имеет ввиду мои красные глаза и употребление 'чарса'.
  - Мозги сушишь... - уточнил лейтенант.
  -Там...- я постучал указательным пальцем левой руки по своей черепной коробке. - Там похоже и сушить-то уже нечего...
  
  Холодно было не только в горах. Ночами, да и в дневное время холодно было и в землянках. Пехоте в этом отношении было легче. В каждой роте все хозяйственные вопросы находились в ведении старшин. Старшины всех трёх рот батальона были мужиками 'битыми' и своего не упускали. Поэтому вопрос с топливом для обогрева казарм в ротах худо-бедно, но был решён. У нас же старшины не было, и пока мы были на блокировке, оставшиеся в батальоне ребята смогли раздобыть угля, которого с трудом хватило до Нового года. После проблема добычи топлива легла на плечи 'колпаков', которым и так хватало забот.
  Я уже говорил о том, что 'колпачить' зимой было гораздо сложнее, чем в тёплое время года. Добавлялся целый ворох дополнительных забот. Уборка помещения и территории осложнялась из-за глины и сырости. Стирка и сушка одежды, еженедельное кипячение нижнего и постельного белья, без которого в такой сырости все быстро завшивели бы, и ещё множество мелочей осложняли зимой и без того нелёгкое 'колпацкое' существование. Но проблема отопления жилища стояла особняком. Холод напоминает о себе постоянно, от этого не убежишь и к этому не привыкнешь. Приходилось держать нос по ветру, и все разведчики присматривали в батальоне всё, что могло послужить топливом для обогрева землянки. Наши 'колпаки' постоянно таскали уголь из хранилищ других подразделений. Однако это было непросто, так как они охранялись.
  
  Помню был такой случай. Однажды вечером сидим, курим у землянки. Слышим топот - бежит кто-то. Забегают во дворик взвода трое наших 'колпаков': на плече бревно, ошалело мечутся, не зная, куда спрятать свою добычу. Следом слышны окрики: 'Стой!', и звуки бегущих шагов. Берём бревно, закидываем его на крышу нашей каптёрки, садимся на место, и как ни в чём не бывало, продолжаем курить и неспешно беседовать. Через секунду после того, как мы опустили свои задницы на скамейку, во дворик к нам забегает командир седьмой роты - капитан Усольцев и возбуждённо озирается по сторонам.
  - Что-то потеряли, товарищ капитан? - изобразив искреннее удивление, спрашиваем мы его.
  Он с подозрением смотрит на нас, не забывая заодно и прощупать взглядом прилегающую местность в надежде отыскать пропажу.
  - Тут только что никто не пробегал? - вопрошает он, буравя нас глазами.
  Мы недоумевающе переглядываемся.
  - Да нет вроде...- отвечаю я, пожав плечами и обращаюсь к стоящему под грибком дневальному: 'Байков! Ты никого не видел?'
  - Никак нет!
  - Ну, ну...- многообещающе произносит капитан Усольцев, поправляя сбившийся немного набок во время бега бушлат. Затем он разворачивается и, направляясь к расположению своей роты, бросает, исчезая за каптёркой. - Попадётесь мне ещё... Артисты...
  
  Для того, чтобы обогревать казарму, мы прибегали к одному хитрому способу - топили печь кирпичами. Бросаешь кирпич в ведро с соляркой, а когда он пролежит там пару часов и хорошенько пропитается, отправляешь его в печь. Он может какое-то время гореть и давать тепло, а в это время в ведре отмачивается другой кирпич. Вот так, меняя кирпичи местами, можно было хоть как-то перебиваться. Естественно, только что вынутому из печи кирпичу прежде чем отправить его в ведро с соляркой, нужно было дать остыть. Но такой способ отопления решал проблему лишь отчасти. Запасы солярки были не беспредельны, да и тепла от такого отапливания не хватало, чтобы нормально протопить нашу землянку. Положение становилось всё более отчаянным, но мы не сдавались.
  
  Комсорг батальона часто улетал в полк по каким-то служебным вопросам. Однажды он задержался там надолго. Когда же в феврале он, наконец, приехал, то обнаружил, что крыша его землянки, служившей заодно и батальонной библиотекой, куда-то бесследно исчезла. Исчезла и сама библиотека. Для нас же большим откровением стало то, что сочинения основоположников марксистско-ленинской идеологии способны не только вдохновлять на великие свершения, но и весьма ощутимо согревать нас своим теплом. Штабель этих глубокомысленных трудов, сложенный в землянке нашего взвода, в течение почти месяца поддерживал в нас веру в то, что наследие великих мыслителей поможет нам дожить если не до победы мирового коммунизма, то хотя бы до весны. Поначалу мы, конечно, чувствовали себя варварами, сжигающими бесценные произведения. Но, в конце концов, успокоили себя тем, что вывод на носу, и вывозить эти книги в Союз точно никто не станет. А самый человечный человек - Владимир Ильич Ленин, наверняка, был бы просто счастлив, зная, что тома его трудов не просто пылятся на полках, а приносят реальную пользу тем, кто с оружием в руках претворяет в жизнь его идеи.
  
  Среди книг была и художественная литература, и кое-что перед тем, как предать ее пламени, мы всё же успевали прочесть. А вот всякую пропагандистскую чушь никто читать и не думал, без промедления отправляя её в печь. Офицеры управления батальоном, да и сам комсорг, не стали слишком уж сильно сокрушаться по поводу исчезновения библиотеки. Все были в курсе сложного положения с топливом, а набирающий силу вывод наших войск из Афганистана позволял руководству смотреть на всё это сквозь пальцы. Комсоргу батальона, вероятно, тоже порядком надоела жизнь на отшибе, и факт разрушения его землянки был хорошим поводом, чтобы перебраться куда-нибудь поближе к 'цивилизации'. Благо, места в землянках у офицеров батальона хватало.
  
  Февраль выдался тёплый и дождливый. Снег начал сходить с окрестных сопок, но вершины дальних гор всё ещё не спешили расставаться со своими "снежными тюбетейками". Снова начала пробиваться робкая зелень травы. Природа пробуждалась.
  Близился мой двадцать первый день рождения. Я не очень любил этот праздник. На меня он навевал тоску, напоминая о том, как неумолимо, виток за витком наматывает твои годы время. Но справлять день рождения было необходимо. По сложившейся в батальоне традиции, каждый уважающий себя солдат второго года службы должен был организовать хоть небольшой праздничный стол для своих друзей. Мы часто ходили в гости к друзьям из других подразделений, и вот настал мой черёд устраивать праздник.
  Дело осложнялось тем, что офицеры управления почти перестали брать нас с собой для сопровождения при выходах в Кишим, видимо, считая, что там им и так ничего не угрожает. Это было частью кампании против употребления наркотиков, затеянной комбатом Прохоренко. Вертолёты тоже не прилетали уже давно и продукты в батальоне были на исходе. Достать что-нибудь съестное было непросто. Даже раздобыть банальный рис было весьма проблематично. Я обратился за помощью к своему другу из взвода снабжения Алишеру, который продолжал поварить на ПАКах, однако он сказал, что рис в батальоне уже закончился, но осталось немного перловки, пшеничной сечки и макарон. Я же собирался приготовить плов, и мне позарез необходим был именно рис. Тем не менее Алишер помог мне мясными и рыбными консервами, сгущённым молоком и ещё кое-какими продуктами.
  Ребята из нашего взвода раздобыли где-то ватные штаны нового образца, и мы думали, как обменять их у местных жителей на несколько килограммов риса. Времени оставалось мало.
  Накануне моего дня рождения комбат с офицерами батальона отправился в Кишим. Наш временный командир тоже засобирался за покупками. Мне было неловко просить лейтенанта Малькова об этом одолжении, но другого выхода у меня на тот момент не было.
  - Товарищ лейтенант, - обратился я к нему, когда взяв свой АКС, и перекинув через плечо новый вещмешок, он вышел из землянки. - У меня к вам одна просьба. Скоро мой день рождения и я хотел приготовить плов. Беда в том, что риса в батальоне нет, а как вы знаете, выходить в Кишим даже с офицерами нам нельзя. Не могли бы вы обменять у афганцев вот эти штаны на рис?
  Он немного заколебался. Я понимал его. Негоже было офицеру заниматься таким обменом. Если б у меня были деньги, то я, конечно, просто попросил бы его купить рис в дукане. Так было бы проще и ему, и мне. Но денег у меня не было.
  -Хорошо... Давай сюда штаны, - сказал он, войдя в моё положение. - Сколько риса-то за них можно взять?
  - Сколько дадут...- ответил я, вдохновлённый согласием лейтенанта. - Думаю, килограммов четыре-пять как минимум... А там уж сами по ходу пьесы сориентируетесь.
  - Ладно, попробую...
  - Только это... Тут недавно комбат вышел в Кишим. Будьте там поаккуратнее...
  - Разберусь...
  
  День был солнечный и тёплый, можно было легко обходиться без бушлатов. Мы сидели у землянки и курили. Прошло около получаса, и вот лейтенант Мальков возвратился. По выражению его лица было понятно - что-то пошло не так. Он раздосадовано протянул мне ватные штаны, даже не взглянув в лицо.
  - Что, товарищ лейтенант, не удалось? - спросил я его, хотя мне уже стало ясно, произошло именно то, чего я опасался больше всего.
  - Да я уже договорился с одним дуканщиком... А тут как назло, откуда ни возьмись - комбат!
  Лейтенант расстроенно покачал головой, и глубоко вздохнув, продолжил.
  - Говорит: 'Что же вы так, товарищ лейтенант? Раньше надо было ватники продавать! Когда холодно было. А в такую жару много не дадут!' Я ему объясняю, мол: ' У одного солдата во взводе день рождения, он хотел плов приготовить, вот и попросил меня обменять эти штаны на рис'. И знаешь, что он мне на это сказал?
  - Что? - догадываясь, что ничего хорошего в этой ситуации от нашего комбата ожидать не приходилось, спросил я.
  - 'Дурак вы, - говорит, - товарищ лейтенант! Запомните раз и навсегда одну вещь: 'Куда солдата не целуй, у него везде жопа!'
  
  Лейтенант бросил на меня короткий взгляд полный досады и внутренней боли. Выражение его лица было как у окончательно разочаровавшегося в жизни ребёнка. Отворив дверь входа в землянку, он ещё раз тяжело вздохнул и исчез в темноте тамбура. Мне было неловко оттого, что по моей вине ему пришлось столкнуться с такими неприятностями. Но больше всего меня удивило то, что по простоте душевой лейтенант Мальков выложил комбату всё без утайки. Это было по-моему опрометчивым поступком. Я знал, что лейтенант будучи честным человеком, не хотел лгать и изворачиваться, поэтому объяснил комбату всё как есть, надеясь на понимание. Он всё сделал правильно, не учёл только одного - таким солдафонам как наш комбат не понять, что в жизни может быть что-то, выходящее за рамки уставов и служебных инструкций. Они обо всём судят с позиций своего ограниченного казарменными порядками опыта. У них всё уже разложено по полочкам - либо черное, либо белое. Они знают ответы на все случаи жизни, на каждую ситуацию есть готовая инструкция к действию. Они не видят полутонов, оттенков, не умеют сочувствовать, доверять. И у этого старого волка - майора Прохоренко, лейтенант Мальков искал понимания. Какая наивность.
  'У солдата везде жопа...' Весело. Надо же такое придумать. Абсолютно в духе комбата. Хотя, конечно, придумано не им, а таким же, как и он. Ещё одна готовая инструкция. Как правило, такие заявления делают те, кто в жизни ни разу и не пытался пальцем шевельнуть ради кого-то другого, не имея от этого личной выгоды. Но на мнение комбата мне лично плевать. Досадно то, что Малькова слова майора зацепили за живое. Очень не хотелось бы, чтобы ещё один нормальный человек превратился в бездушный инструмент на службе у военной машины. Зато, если посмотреть с другой стороны, так проще сделать себе карьеру в армии. А душа, что с неё проку - одни неприятности.
  
  Как обычно, вечером у штаба было построение офицерского состава батальона. Кто-то из наших ребят краем уха услышал, как комбат при всех офицерах батальона высмеивал Олега Малькова за его поступок, как бы между прочим заметив с ехидной усмешкой на лице: 'А лейтенанта Малькова разведчики уже вообще зачморили... Послали его в Кишим, как пацана. Дали ему ватные штаны, чтобы он там их на рис поменял...'
  Ужасно неприятно, когда тебя в присутствии других выставляют в таком неприглядном виде. И хотя ежу понятно, что комбат явно преувеличивает, кое-кому из присутствующих удобнее согласиться с такой версией, обвинив Малькова в мягкотелости и принять это как неоспоримый факт. Для них это лишний повод позубоскалить, мол: 'Вот же лох!'
  И ведь никто из них даже и не задумается над тем, как всё было на самом деле. Это им уже неинтересно. Другие варианты попросту не умещаются в рамки их представлений о взаимоотношениях между солдатами и офицерами.
  
  Вернувшись после этого построения в землянку, лейтенант Мальков был явно не в духе. С этого дня он стал ещё более замкнутым, чем обычно, и хотя по-прежнему относился к нам по-людски, отношения между ним и нами стали более формальными. Рис я всё-таки раздобыл. Не помню точно, каким чудесным образом мне это удалось. Может быть, через пацанов из батальона у которых был налажен свой канал с афганцами, может быть утром следующего дня прилетели вертушки с продуктами и друзья из взвода снабжения помогли, отсыпав для меня немного риса. А может и ещё как, да это и не важно.
  
  Незадолго до дня моего рождения сестра Гульнара прислала письмо с поздравлениями. Там же она написала, что отправила заявку на радиопрограмму 'Полевая почта 'Юности' с просьбой, чтобы в этот день прозвучала очень любимая мною песня Владимира Высоцкого: 'Охота на волков'. Я в глубине души надеялся на чудо, но во время трансляции программы не услышал ни песни, ни поздравлений в свой адрес. Было немного жаль, но я, конечно, понимал, что и без меня на эту программу приходят тысячи таких заявок и охватить всех за полчаса эфира невозможно. К тому же, и песня, которую сестра без всякой задней мысли включила в свою заявку, была неоднозначная и, несмотря на гласность и перестройку, наверняка, входила в перечень запрещённых для ротации в эфире этой радиопрограммы. Стоит ли говорить о том, что подобные произведения были совершенно противопоказаны военнослужащим, проходившим службу за пределами СССР.
  День рождения, можно сказать, удался. Плов получился неплохой. Слепили торт из печенья, припасённого с последнего визита полкового военторга в наш батальон. Рецепт приготовления торта был прост. Из печений квадратной формы выкладывался квадрат четыре на четыре, на него намазывался джем, купленный там же. Сверху опять слой печенья, слой сгущёнки, и так, пока торт не наберёт сантиметров семь - восемь в высоту. Потом это "кулинарное чудо" ставили на холод. Печенье немого пропитывалось сгущёнкой и малиновым джемом, и торт становился почти взаправдышным. Ещё приготовили халву, без которой не обходилось ни одно праздничное мероприятие, устраиваемое солдатами батальона. Халва готовилась следующим образом. Сначала брали муку и калили её при постоянном помешивании, пока она не приобретала коричневатый оттенок. Затем в муку вливали топлённое сливочное масло, сгущённое молоко, если имелись в наличии кишмиш и орехи, то и это отправлялось туда же. Всё тщательно перемешивалось. Массе придавалась форма и опять же, если погода позволяла, халва ставилась на холод. Вдобавок ко всему поспела и брага. Куда без неё-то?
  
  Пришли друзья из взвода снабжения - Алишер, Сашка Племянов и Анвар Раджабов. Из взвода связи зашли Азад, Вовчик и Санёк. Заглянули так же друзья и земляки из других подразделений. Я пригласил к столу и лейтенанта Малькова. Он поздравил меня, но участвовать в застолье отказался, сославшись на дела. В остальном же всё прошло нормально, и в целом посидели мы неплохо. Были даже подарки, скромные, но очень трогательные. В основном это были открытки с поздравлениями, на которых были изображены пакистанские или индийские кинозвёзды. Качество бумаги и полиграфия были, на порядок выше, чем у продаваемых в то время в киосках 'Союзпечати' фотографий звёзд отечественного кино.
  
  Лейтенант Мальков командовал нашим взводом чуть больше месяца, после чего, по приказу комбата, был возвращён в свою роту. Лично на меня он произвёл впечатление правильного человека. За время, пока взвод находился под его руководством, я не припомню ни одного эпизода, способного охарактеризовать его иначе. Наш командир всё ещё находился в отлучке, и мы были предоставлены сами себе.
  
  
  Глава 32. Накануне весны.
  В один из банных дней в девятой роте случилось несчастье. Бойцы растапливали баню используя для этой цели форсунку от полевой кухни. Это приспособление было снабжено бачком для соляры, в котором с помощью встроенного насоса нагнеталось необходимое давление. Но неистребима в человеке жажда к усовершенствованию окружающего мира. Что-то не устроило истопников в этом агрегате, и они приспособили к нему баллон со сжатым воздухом, который используется для запуска двигателя БМП. Данное нововведение оправдало ожидания 'Кулибиных' из девятой роты. Форсунка загудела, извергая мощный факел пламени, но потом что-то пошло не так. Давление в баллоне с воздухом было гораздо больше, чем требовалось для поддержания нормальной работы форсунки. Сильным напором сжатого воздуха то ли сбило пламя, то ли сорвало топливный шланг, - в результате распылённая солярка обдала густым облаком одного из солдат девятой роты. Им оказался земляк Борьки Иванова, тоже калмык по национальности - Мерген. Газообразное топливо вспыхнуло вновь, охватив солдата пламенем.
  Естественной реакцией человека в данном случае будет закрыть глаза и постараться вырваться из огненного плена. Превратившись в живой факел Мерген побежал, не разбирая дороги. Последствия могли быть куда хуже, но на счастье находившиеся рядом бойцы роты среагировали быстро. Они кинулись ему наперерез, и не успел солдат сделать и несколько шагов, как его подсечкой сбили с ног. Он упал в лужу - благо местность здесь была болотистая. Остатки пламени погасили, накрыв солдата бушлатами. Тем не менее, Мергену сильно обожгло открытые части тела - лицо и кисти рук. Срочно вызвали вертолёты, чтобы отправить бойца в полковой лазарет. Пока ждали вертушки, офицеры роты, чтобы хоть как-то облегчить страдания Мергена, сами посоветовали друзьям пострадавшего, дать ему курнуть чарса.
  В нашем батальоне было всего два калмыка - наш Борька и Мерген. И если Борис по натуре был словоохотливым и разухабистым парнем, которому нравилось быть в центре внимания, то Мерген, напротив, был очень скромным и немногословным. После отправки Мергена в госпиталь, в батальоне остался только один калмык.
  
  Примерно в то же время произошло ещё одно ЧП. Один 'черпак' из взвода связи, промышлявший тем, что добывал у афганцев чарс, выменивая его на лекарства и вещи, был замечен кем-то из офицеров у минного поля в момент такой сделки. Он перекидывал небольшие свёртки местным прямо через минное поле. Они в ответ кидали ему свёртки с чарсом. Мы предупреждали его, что выбранный им способ обмена с афганцами очень неудачный, так как его легко можно увидеть издалека. Однако он не слушал нас и продолжал в том же духе.
  Этот солдат - таджик по национальности был в общем спокойным и добрым малым. Звали его Тахир. За то, что он практически постоянно пребывал под действием чарса, я называл его 'Кайфуша'. Иногда он угощал чарсом и нас.
  Гаупвахты в батальоне не было. Всех нарушителей следовало отправлять на полковую 'губу'. Однако это подразумевало некоторые сложности, связанные большей частью с перевозкой штрафников в полк и обратно. Поэтому по приказу командующего батальоном майора Прохоренко, в качестве временного прибежища для нарушителей армейской дисциплины обычно использовался нижний уровень башни, на втором 'этаже' которой располагался наблюдательный пост гаубичников. Солдаты окрестили это место восточным словом 'зиндан', именно так в старину называли яму для содержания невольников в Средней Азии.
  Вот сюда-то и определили 'Кайфушу'. Его сокамерником оказался Роберт Гуламерян из нашего взвода, не так давно переведённый к нам из седьмой роты. За что тогда наказали Роберта, я не помню. Скорее всего, как обычно, за какую-нибудь ерунду.
  
  Кормить узников должны были представители тех подразделений, в которых они служили. Наши дневальные исправно приносили еду Роберту, а дневальные связистов носили пищу Тахиру. Хотя днём было довольно тепло, ночи были прохладными, и бушлаты у заключённых не забрали. Однажды прихватив после обеда пищу для Роберта, дневальные, как обычно понесли её арестанту. Остальные возвратились в землянку. К нашему удивлению Гуламерян находился в расположении взвода.
  -'Вот я откинулся! Какой базар вокзал?...' - пропел я, приветствуя Роберта. Однако по выражению его лица я понял, что он находится в неком ступоре, и не в состоянии оценить мой порыв. - Всё что ли? Кончился срок?
  Роберт был бледен и нервно курил. Руки его дрожали.
  - 'Кайфуша' повесился... - сказал он, борясь с волнением.
  Зная, что такими вещами не шутят, мы ждали подробностей.
  - После завтрака мы сидели разговаривали с ним, - продолжал Роберт. - Он мне всё жаловался, что комбат обещал его родителям письмо написать, о том, чем их сын тут занимается. Он говорил, что если комбат отправит такое письмо, это будет большим позором и ударом для родителей. Я его успокаивал... Говорил: 'Не переживай... Всё нормально будет...' Потом прислонившись к стене, я уснул. Когда проснулся, смотрю он напротив у входной двери присел. Плохо видно было... Сверху сквозь щели света мало попадало... Я ему: 'Слышь, Тахир... Просыпайся, обед скоро принесут... Он молчит... Я к нему подошёл, смотрю, а он шнур от бушлата к дверной ручке привязал, на шею себе петлю накинул и удавился. Всё лицо чёрное, язык синий, уже вывалился и пена со рта. Я наблюдателям наверху кричу, чтобы офицера дежурного вызвали, а они ещё не верят... Думают, я шучу...
  - Да... Ситуация...
  - Теперь комбату дадут по шапке за его самодеятельность... Тоже взял манеру держать пацанов в 'зиндане'.
  - Я балдею вообще... Как на дверной ручке повеситься можно? Задыхаться начнёшь, по-любому встанешь...
  - Да и на кроватных дужках вешаются, и на чём хочешь...
  - Хоть о покойниках плохо не принято говорить... Дурак он... Подумаешь, письмо домой напишут... Что такого тут... Тоже мне нашёл, чего бояться. Потом дома можно было бы всё объяснить... Неужели не поняли бы? О родителях он подумал? Заботливый какой... Нашёл выход. Теперь в цинковом пиджаке домой приедет - родителям на радость... Тут думаешь, как бы не грохнули тебя в этой заднице... А тут взял, да и сам шею в петлю засунул... Глупость какая...
  - А мне думается, что это просто было последней каплей... Копилось всё, копилось и в один момент нервы не выдержали... Хотя... Конечно глупо...
  
  Погода стояла почти весенняя. Горы снова начали покрываться первой, осторожной травкой. Мы выходили на очередную засаду. Перед выходом капитан Чураков лично устроил строевой смотр всех участвующих в засаде на батальонном плацу. По этой причине весь наш взвод был в касках и бронежилетах. Но на выходе, из батальона мы побросали это железо возле первого КПП. После чего, оставшиеся в батальоне бойцы взвода отнесли амуницию обратно в землянку.
  Выход производился совместно с 'зелёными'. Они присоединились к нам, когда мы проходили через Кишим. Чураков отозвал в сторону меня и ещё нескольких старослужащих из нашего взвода. Он поручил нам не упускать из виду афганцев и не давать им отделяться от общей группы. Это была мера предосторожности, позволяющая исключить утечку данных о нашем выходе.
  - В случае, если кто-нибудь попытается отойти далеко в сторону, открывайте огонь на поражение...
  Во время нашего выхода, пару раз возникала ситуация, когда афганским солдатам понадобилось отойти в сторону - по малой нужде. С помощью переводчика мы объясняли им, чтобы они не отходили далеко и справляли нужду под нашим присмотром.
  
  Мы вышли в сектор, расположенный к северо-западу от Кишима. Бойцы девятой роты расположились на нескольких вершинах массива 'Медведь', а мы с афганцами заняли позиции на сопке, расположенной примерно в километре к северу от них. Окопы не копали. Щупами проверили старые окопы и, расстелив на дне плащ-палатки, уселись и принялись ждать. Часов в пять утра пошёл противный мелкий дождик. Было ещё темно. Окопы, в которых мы сидели, медленно превращались в грязевые ванны. Афганцы полулежали снаружи, укрывшись накидками. Однако это им слабо помогало. К тому времени, как забрезжил рассвет, все были уже изрядно вымокшими, а в наших окопах скопилось сантиметров по пятнадцать жёлто-коричневой жижи. Высовываться из окопов было нельзя, и нам приходилось сидеть, погрузив задницы в холодную воду.
  Мне вспомнился старый анекдот про поручика Ржевского, и дабы как-то развеселить сидящих рядом товарищей, рассказал его.
  - Короче, мужики... Слушайте анекдот... Очень актуальный по-моему...
  - Давай...
  - Плывут как-то на лодке Наташа Ростова и поручик Ржевский... Вокруг красота... Кувшинки цветут, лебеди плавают... Плывут они значит, мило беседуют. Вот Наташа и спрашивает у Ржевского: 'Поручик, а Вы хотели бы быть лебедем?'. 'Никак нет-с!..' - отвечает поручик. 'А позвольте узнать, почему?' - удивлённо хлопает глазами Наташа. 'Голой жопой, да в холодную воду! Нет уж, увольте-с!'. 'Фу! Какой вы грубиян!' - говорит Наташа. 'Да-с... Х..йню спорол-с...' - соглашается поручик, почёсывая затылок.
  - Это точно про нас... - ухмыляется Ваня. - Но лебедям полегче будет... У них только жопа в воде ...
  - Похоже, не будет сегодня никакого каравана... 'Духи' не дураки, чтобы в такую погоду по горам шляться...
  Руководство засадой, видимо, тоже разделяло это мнение. Когда забрезжил рассвет, по рации запросили отход. Из штаба дали согласие. Мы, наконец, вылезли из своих укрытий, давая воде вытечь из одежды и отжимая плащ-палатки. В момент, когда мы уже собирались отходить, из-за расположенного неподалёку отрога горы появился караван.
  Команда: 'К бою!', и мы, изрыгая ругательства, вновь плюхаемся в свои окопы. Несколько афганских бойцов, пригнувшись, зигзагами делают рывок к каравану. Мы прикрываем их сверху. Однако караванщики стоят в растерянности и не предпринимают никаких ответных действий. По всей видимости, караван принадлежит обычным торговцам.
  
  Пока 'зелёные' досматривают караван, мы всё ещё находимся в укрытиях, держа окружающее пространство под наблюдением, но всё спокойно. Афганские солдаты возвращаются, ведя с собой нескольких 'Гарипов'. Переводчики пояснили, что 'сарбозы' хотят увести их с собой для того, чтобы пополнить ряды своих вооружённых сил. Хабиб забрал у одного из захваченных афганцев посох.
  
   Лишившись нескольких сопровождающих, караван продолжает свой путь. Мы отходим. Основные силы начинают спуск, а наше отделение обеспечивает прикрытие их отхода. Наконец, спускаемся и мы. Единственная нормальная тропа, ведущая к подножию, превращена дождём и отходящими до нас бойцами в глиняное месиво. Скользкий склон не даёт возможности удержаться на ногах, и мы продолжаем спуск на 'пятой точке', стараясь при этом не нарваться на торчащие из земли камни. К счастью, камней здесь не много.
  
  Оказавшись внизу, мы разворачиваемся цепью и бегом следуем за основными силами. Мне и ещё нескольким бойцам приходится бежать по пашне. Отсыревшая земля прилипает к сапогам и на каждой ноге образуется глиняный ком весом килограммов в пять. Стряхивать землю не имеет смысла, так как через пару шагов она налипает снова, и мы бежим, таща с собой этот балласт. В конце поля вырыт арык, по которому бежит вода. Чтобы преодолеть эту преграду, я немного ускоряю шаг и, стараясь сильнее оттолкнуться от берега, совершаю прыжок. Но вместо этого, толчковая нога увязла в земле ещё глубже. Я со всего маху плюхнулся лицом о противоположный берег, на личном опыте поняв смысл выражения 'влипнуть по уши'. Когда я поднялся, сплёвывая глину, находящиеся рядом друзья ржали как кони, увидев меня в таком виде. Наспех смыв грязь с лица водой из арыка, я продолжаю движение.
  Девятая рота отходила со своих позиций, немного постреляв при этом. Поначалу мы подумали, что у них проблемы, но оказалось, командир роты решил заодно отработать со своими бойцами отход челночным способом.
  От основных сил отстали несколько бойцов. Оказалось, одному из них - Саньку-связисту стало плохо. Он был бледным, и с трудом передвигал ногами. Мы взяли его рацию, вещмешок и оружие и, подхватив под руки его самого, двинулись дальше. Санька колотил озноб. Когда мы вышли на мост через реку Машхад, он попросил нас, чтобы мы подвели его к ограждению. Он наклонился через перила, и его стошнило. После этого ему немного полегчало. Мы благополучно добрались до батальона, и проводили Сашку в расположение его взвода.
  
  Посох, который Хабиб взял у афганцев, был изготовлен, как мне показалось, из вишни или алычи - разновидности дикой сливы, известной также под названием ткемали. Древесина этого дерева обладает высокой прочностью и упругостью. Я отрезал небольшой кусок от этого посоха и сделал из него новую рукоятку для своего ножа. Лезвие я нашел, ещё служа в офицерской столовой. Это был большой кухонный нож, он был слегка покрыт ржавчиной. Его литая пластмассовая рукоятка была сломана. Вероятно, по этой причине кто-то из прежних поваров забросил его под рабочий стол, откуда он и был извлечён мною во время уборки на кухне.
  Сталь, из которой был сделан нож, как мне показалось, была неплохой, длина лезвия составляла примерно двадцать пять сантиметров. Я очистил лезвие от ржавчины и заточил его, и эта заготовка лежала в моей тумбочке. И вот теперь подходящий материал для рукоятки был найден. Прочная с красивым красноватым оттенком древесина как нельзя лучше подходила для этой цели. Хороший вышел нож. По крайней мере, в обращении он был гораздо удобнее стандартных штык-ножей от АК-74. На своём плавжилете я сделал для ножа специальный карман.
  
  Когда я доделал рукоятку, мы с ребятами из взвода стали тренироваться в метании ножа, избрав в качестве мишени дверь в каптёрку взвода. Нарисовали на ней силуэт человека и по очереди метали в него нож. Масса у ножа была хорошая, и при удачном броске он пробивал двадцатимиллиметровые доски, из которых была сделана дверь, насквозь. Уже через несколько дней результаты метания ножа были довольно неплохими, но случались и казусы.
  Однажды лезвие выскользнуло из моей вспотевшей ладони немного раньше, и нож улетел за каптёрку. Я побежал за ним, и когда обнаружил его местонахождение, холодок пробежал у меня между лопаток. Нож вонзился в землю перед шеренгой танкистов, прямо у ног старшины танкового взвода. Прапорщик в этот момент что-то объяснял стоящим напротив него бойцам, да так и застыл на полуслове.
  
  Сделав вид, что ничего особенного не произошло я, не сбавляя шага, подбежал к ножу. Со словами: 'Прошу прощения, товарищ прапорщик...', я вынул его из земли, и как ни в чём не бывало, припустил обратно.
  - Эй, разведка! Вы там это... Поаккуратнее! - услышал я вслед пожелание старшины танкового взвода. - Так ведь и убить можно!
  -Хорошо! - бросил я на бегу, и вернулся к своим товарищам.
  На самом деле, при всём своём внешнем безразличии я и сам, конечно, тоже был в тихом ужасе от случившегося, ведь всё могло быть намного хуже. Но, слава Богу, обошлось без жертв.
  
  Настало 23 февраля 1988 года - семидесятая годовщина создания вооружённых сил Советского Союза. На плацу состоялось праздничное построение, в конце которого офицеры штаба вручили всему личному составу батальона юбилейные медали '70 лет Вооружённых Сил СССР'. Наш взвод, и меня в частности, награждал командир батальона. Кто-то из наших даже запечатлел этот знаменательный момент на фотокамеру. Мне всегда казалось, что комбат не испытывает особой симпатии к нашему взводу, и даже умиляется тем, что открыто демонстрирует своё пренебрежительное к нам отношение. Поэтому мне был немного непонятен этот жест майора Прохоренко, ведь он мог легко выбрать для награждения солдат из любого другого подразделения.
  
  Иногда во время построений личного состава батальона нас угощали разными лекарственными препаратами. Хорошо когда это были витаминные дражже. Таблетку тетрациклина тоже можно было заглотить без особых страданий. Хуже было дело с противомалярийными таблетками под названием "Делагил". Они были настолько горькими, что даже запив таблетку большим количеством жидкости сложно было избавиться от противного горького вкуса, и он ещё долго сохранялся во рту.
  Примерно пару раз в году нас прививали какими-то вакцинами. Сама прививка была безболезненной, однако в течение двух трёх последующих дней, весь батальон страдал лёгкой формой лихорадки. Симптомами были небольшая температура, вялость, боль в мышцах, ухудшение внимания и сообразительности. В этот период боеспособность батальона была наверное на порядок ниже обычного.
  
  Особист в наш батальон наведывался не часто. Кому будет охота месяцами сидеть в таком захолустье. Приедет на неделю-другую, выяснит для себя, как обстоят дела, чем 'дышит' личный состав, всё ли укладывается в допустимые рамки, и назад в Файзабад. Там хоть какое-то подобие цивилизации. В полку даже женский персонал служил.
  Вообще же особисты, прошу прощения за каламбур, всегда были народом особым и держались особняком. По старой памяти их всё ещё нередко величали чекистами. Они являлись преданными стражами системы, имели практически неограниченные полномочия. Честно говоря, их побаивались. КГБ - был могущественной организацией, имеющей рычаги влияния и разветвлённую агентурную сеть не только внутри соцлагеря, но и по всему миру. Своя агентура была и у нашего особиста. Но даже если служащие батальона и подозревали кого-то в работе на особиста, старались просто не связываться с ними, а 'дела' делали при минимуме посвящённых. Так вот, в один из своих визитов в батальон наш ГэБэшник обнаружил, что его жилище было кем-то обворовано. Пропал магнитофон и ещё кое-какие вещи. Мы знали, что следы этого наглого поступка ведут в миномётную батарею. Однако от 'самоваров' такой прыти никто не ожидал. Руководство батальона даже не могло предположить, что такие тихие и законопослушные служаки как миномётчики имеют к этому хоть какое-то отношение. Зато первым под подозрение ввиду сложившейся традиции попало подразделение, по праву считающееся в батальоне способным на самые дерзкие поступки - разведвзвод. Мы восприняли это как чистую подставу со стороны миномётчиков.
  - Нет, ну это же додуматься надо! - негодовали мы. - Залезть в землянку к особисту! Нашли с кем связываться...
  - Комбат, естественно, в первую очередь будет думать на нас...
  - Это точно. А если к нам со шмоном придут, то значит мы в его глазах вообще тупые, чтобы ворованные вещи держать у себя.
  - Ну 'самовары', конечно, учудили. На них никто и не подумает. Зато мы как всегда крайними окажемся. У нас, разумеется, ничего не найдут, но осадок останется неприятный ..
  - Да плевать! Пусть, что хотят там себе думают... Мы-то знаем, что к чему...
  - Надо бачок с брагой где-то затарить, а то если найдут, столько вони будет.
  - Спрятать конечно не мешало бы... Только где?
  В этот день по плану у нас была уборка территории, и часть взвода свободная от несения нарядов, была задействована на этих работах. Мы вытащили бачок с поспевающей брагой из-под ребристого листа одной из БМП, и унесли его подальше от позиций взвода, предположив, что поиски украденных вещей будут проводиться в первую очередь именно на позициях. Двадцатилитровый бак из нержавейки, в котором находилась бражка, мы поставили посреди поляны, расположенной перед окопами взвода, и обложили его со всех сторон травой 'перекати поле'. Со стороны было похоже, что просто стоит куст высохшей травы. Но при ближайшем рассмотрении можно было разглядеть в глубине этого 'тайника' очертания стального бачка.
  Мы с Борей как раз выравнивали брустверы нашей траншеи, когда майор Прохоренко и особист вооружённые щупами для поиска мин появились в поле нашего зрения. Они шли со стороны первого КПП, мило беседуя на ходу и методично прощупывая разные подозрительные на их взгляд участки. Прошло немного времени и 'сыщики' оказались прямо у того места, где мы спрятали бражку. Шансов на то, что они оставят этот кустик без внимания, не было абсолютно никаких.
  - Всё... Приплыли...- негромко сказал я Борису. - Плакала наша бражка...
  - Ещё один повод для комбата попить нашей крови...- согласился Боря.
  Когда оба офицера принялись ощупывать наш 'тайник', я отвернулся, делая вид, что занят работой, на самом деле я ожидал, что нас вот-вот окликнут и попросят объяснить, что за странный предмет спрятан в кусте. Борька тем временем стоял вполоборота и украдкой следил за действиями офицеров. Я же смотрел на Борькино лицо, на котором было написано всё, что происходит сейчас у куста, ожидая, что оно примет сейчас обречённый вид и нам придётся топать к комбату с объяснениями. Но вместо этого лицо Бориса оттаяло и просияло, а его раскосые глаза расширились от удивления.
  - Да ну на фиг...- выдохнул я, всё ещё не веря в то, что такое возможно, однако не спеша поворачиваться.
  Боря глазами сопровождал отдаляющихся от нашего куста офицеров, и я тоже как бы невзначай повернул голову. Особист и комбат, прощупав наш тайник, не нашли там ничего и двинулись дальше, как и прежде неспешно беседуя. Мы ликовали, внешне стараясь не выдавать своего торжества, лишь заговорщицки перемигнулись. Только когда офицеры удалились на приличное расстояние, мы принялись обсуждать произошедшее.
  - Офигеть... Боря, что это было?
  - Сам не понимаю, как такое возможно...
  - Двадцатилитровый бачок в таком кустике... Вдвоём щупами прощупали и не нашли... Кому расскажешь, не поверят.
  Если бы брага была обнаружена, это послужило бы причиной для нападок на наш взвод, за которыми могли последовать и всякие неприятные процедуры, именуемые в армии мерами дисциплинарного воздействия.
  Когда мы с Борей рассказали о случившемся своим друзьям, они тоже от души повеселились.
  - Тоже мне - 'сапёры'... Выпусти таких на боевые вперёд... И всё, привет...
  - И не говори...
  - Да там бачок и без всякого щупа видно было... Куда смотрели только... Не понятно.
  - А прикинь... Может они и заметили его, но решили, раз это не то, что им нужно, не лишать нас удовольствия и оставить брагу на месте. Пусть, мол, пацаны выпьют, расслабятся... - с серьёзным лицом, выдвинул я совершенно фантастическую версию. Присутствующие бросили на меня испытующие взгляды, но, убедившись в том, что я как обычно всего лишь пошутил, немного поостыли.
  - Ага, дождёшься от них... Насчёт особиста не скажу... С виду вроде мужик неплохой, а вот комбат ещё тот мозготрёп... Хрен бы он нам это просто так спустил...
  
  Когда в очередной раз прилетели вертушки с ними прибыл один солдат. Перевели его из первого батальона, который располагался в уезде Бахарак. Поговаривали, что там у него возникли сложности. Короче говоря, унизили его в самой крайней степени. Вот и перевели его в наш батальон. С виду обычный вроде был паренёк.
  Определили его в батальонную хлебопекарню. Вообще-то присутствие 'опущенного' на пищеблоке, в солдатской среде считалось фактом недопустимым. Но этот солдат работал кочегаром и не имел прямого отношения к выпечке хлеба.
  Какое-то неприятное чувство посещало меня когда он попадался на глаза. Было противно сознавать то, что в жизни случается такое. Откуда вообще берутся эти выродки? О чём они думают, поступая так с себе подобным? Какую ужасную вещь он должен был сделать, что с ним так обошлись? Понятно что слаб... Ну возможно оплошал в чём-то, пусть даже подлость совершил. Даже если так. Да что бы там ни было... И кто они сами после этого? Не понимают что при этом и сами они лишаются остатков человеческого достоинства. Или совсем 'ослепли' под действием наркоты и гормональной активности? Гадко всё это... Как потом жить человеку с такой ношей? Даже смерть наверное была бы гуманнее, если уж такая вина на нём... Только так повелось у людей, если уж наказывать, то так, чтобы помучился подольше - лучше всю жизнь... Думаю, вина его большей частью была в том, что он оказался слабым человеком. Вот и решили мерзавцы воспользоваться этим в угоду своей похоти.
  
  Глава 33. Вспомним, брат, пехоту...
  В конце февраля перевели к нам из седьмой роты одного 'колпака'. По какой такой нужде его к нам перекинули, затрудняюсь сказать. Наши друзья из этой роты говорили, что толковый парень, шустрый и сообразительный.
  Ну, нам в разведке как раз такие и нужны. Кстати сказать, такие нужны всем. Тормозов хватает везде, а вот смышлёные и расторопные всегда в цене. Но каким бы сообразительным ты ни был, 'колпачить' придётся наравне со всеми. Вот тут-то все твои качества и проявятся в полной мере, и сразу станет видно, что ты из себя представляешь. Новичок вполне соответствовал тому, как о нём отзывались 'деды' из седьмой роты. Поначалу... Однако суровое и жёсткое обращение с 'колпаками' в разведвзводе мог выдержать не каждый. Как-то так сложилось, что седьмая рота для 'колпаков' была почти райским местом ввиду того, что порядки там были не такие жёсткие, как в других ротах. 'Тоскливее' же всего жилось 'колпакам' в отдельных взводах.
  
  И вот, попав к нам, этот паренёк стал понемногу сдавать свои позиции, хотя 'шуршал' не больше остальных. Ходил всё время с испуганным выражением лица, исчезал куда-то, когда его соратники были заняты своими 'колпацкими' делами. Все указывало на то, что не продержится он у нас долго. И вот однажды вечером он не явился на вечернюю поверку. Хабиб, исполняющий в тот день обязанности дежурного по взводу, перед тем как идти на вечерний доклад в штаб батальона, подошёл ко мне.
  - Берча отсутствовал на поверке.
  - Я заметил...
  - Что делать, не знаю. Как ты думаешь, докладывать в штаб о его пропаже или нет?
  Всё шло к этому. Новичок вёл себя всё более странным образом, и этот поступок был ожидаемым следствием его поведения.
  - Да куда он денется с подводной лодки? - постарался успокоить я Хабиба. - Затарился где-нибудь и спит. Сейчас, если доложим в штаб, так всю ночь будем всем взводом бегать по батальону и искать его. А вдруг он в каптёрке у своего земляка старшины девятой роты сидит и в ус себе не дует? Завтра сам придёт... Никуда не денется... А так, сам смотри...Считаешь нужным доложить - доложи...
  Тяжело вздохнув, Хабиб направился к выходу из землянки. Через некоторое время он пришёл и сказал, что не стал докладывать о пропаже бойца. Ночь прошла спокойно. Рано утром ещё перед завтраком раздался голос дневального, стоящего под грибком перед входом в землянку.
  - Дежурный по взводу на выход!
  Мы как раз выходили для того, чтобы пойти на завтрак. Хабиб, поправив форму, выбежал из землянки. Я вышел следом. Здесь Хабиба ожидали комбат и замполит батальона. Было ясно, что столь ранний визит этих высокопоставленных особ не предвещает ничего хорошего. Отработанным жестом Хабиб взял по козырёк и доложил.
  - Товарищ майор! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло! Дежурный по взводу младший сержант Джабаров!
  Комбат ухмыльнулся, прищурив глаза, и смерил Хабиба испытующим взглядом.
  - Начинается...- подумал я, связав это внезапное появление комадующего батальоном с отсутствием Берчи. Хабиб, конечно, тоже почувствовал неладное.
  -Так значит, никаких происшествий? - переспросил комбат. - Я правильно понял? А как насчёт количества личного состава?
  Сержант немного замялся.
  - Почему товарищ сержант вы не доложили в штаб, что на вечерней поверке один из солдат вашего взвода отсутствовал и не ночевал в расположении взвода? Где сейчас рядовой Берча?
  Хабиб молчал, не зная, что ответить майору.
  - А что переживать-то, товарищ майор? - вступился я за товарища. - Рядовой Берча жив и здоров, ночевал у вас в штабе. Он и сейчас находится там же...
  
  Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы свести всё сказанное майором с фактом отсутствия Берчи и сделать такое умозаключение. Ведь откуда комбат мог знать об отсутствии солдата, и о том, кто именно являлся этим солдатом, как не от него самого. Из этого следовало, что скорей всего Берча провёл ночь в штабе. Видимо, он пришёл к комбату ещё накануне вечером и пожаловался на невыносимые условия службы во взводе разведки. Комбат же, оставив жалобщика у себя, ждал, реакции разведчиков на отсутствие Берчи на вечерней поверке. Не получив доклад об отсутствии бойца, майор не мог открыть карты и приказать разведчикам начать поиски пропавшего солдата. И вот, дождавшись утра, он самолично, да ещё в сопровождении замполита батальона, явился к нам, дабы расставить все точки над 'i'. Обстоятельство, что комбат пришёл с утра пораньше и был при этом совершенно спокоен, также говорило в пользу этой версии.
  
  Офицеры штаба посмотрели на меня, и по выражению их лиц я понял, что не ошибся в своих выводах. Следующий ход был за комбатом.
  -Так, - сказал он. - Джаббаров, Решетников и Тахиров... Собрать личные вещи и шагом марш в пехоту. Решетников в седьмую роту, Тахиров в восьмую, Джаббаров в девятую. Вопросы есть?
  Все названные присутствовали здесь же и, услышав приказ о переводе в пехоту, промолчали, невесело улыбнувшись.
  - Выполняйте! - небрежно бросил комбат и, развернувшись с чувством выполненного долга, направился восвояси. Замполит батальона всё это время сохранял молчание. В батальон он попал недавно, и не успел ещё вникнуть во все тонкости здешнего жития-бытия. Он бросил на всех присутствующих сочувственный взгляд и последовал вслед за командиром батальона. Совсем недавно он выходил с нами на засаду, и может быть немного симпатизировал нам.
  Ванька, Азиз и Хабиб спустились в землянку и принялись собирать свои вещи. Они были ещё там, когда вошёл Берча.
  
  Он опасливо огляделся по сторонам, избегая встретиться с кем бы то ни было взглядом. Рядом с печью кучковались 'колпаки', занятые обсуждением каких-то своих дел. Увидев вошедшего Берчу, они равнодушно посмотрели в его сторону и продолжили совещание. Берча подошёл к ним, надеясь видимо, затеряться на их фоне, и принялся шёпотом расспрашивать их о чём-то. Бойцы старших призывов, находившиеся в землянке, презрительно улыбаясь, сопровождали взглядом каждый его шаг. Он съёжился и напрягся, нервно двигаясь короткими угловатыми движениями, словно каждый из этих взглядов обжигал его. Глаза его беспокойно бегали.
  Я сидел на своей кровати, а рядом Ванька, Хабиб и Азиз укладывали свои пожитки в вещмешки. Мне было не по себе от мысли, что нормальных пацанов переводят в пехоту из-за этого стукача.
  Комбату плевать на разведвзвод. Он был бы рад, если бы все солдаты вокруг стали бы рвать жопу перед командованием и стучать друг на друга. Такими 'овцами' очень легко управлять в мирной обстановке, вот только, где будут все эти прихлебатели и стукачи, когда засвистят пули?
  Интересно, на что рассчитывал Берча, когда сдавал комбату наших бойцов? Неужели думал, что ему это сойдёт с рук и все остальные молча это проглотят. Он явно просчитался.
  - Эй, боец! - громко окликнул его я.
  Он вздрогнул и слегка пригнулся, но отзываться не спешил, видимо, надеясь на то, что это обращение адресовано не ему. 'Колпаки', стоящие рядом с ним, вопросительно повернули головы в мою сторону. Я встретился с ними глазами, тот же, кто мне был нужен, не повернулся, и я сделал движение головой, взглядом указывая 'колпакам' на Берчу.
  Олежка Блюменталь, стоящий вплотную к Берче с одной стороны Толик Сучков с другой, слегка ткнули его локтём в бок, указывая на то, что я обращаюсь к нему. Однако тот только сильнее пригнулся, не решаясь повернуться в мою сторону.
  - Ты что, шлангом прикинуться решил? - не отставал я. - Берча! Я тебе говорю!
  Он повернулся в мою сторону, испуганно хлопая глазами.
  - Ко мне!
  Потупив взгляд, он побрёл в мою сторону.
  - Бегом солдат!
  Берча подчинился, я встал и вышел из кубрика ему навстречу. Он остановился передо мной и нервно ёрзал, не решаясь смотреть мне в глаза.
  - Так где ты ночевал? - спросил его я.
  Он молчал.
  - Оглох что ли? Отвечай быстро!
  - В штабе... - робко проблеял он.
  - Ах, в штабе... А почему все ночевали в расположении взвода, а ты в штабе? Ты что офицер управления?
  - Нет...- еле слышно ответил он.
  - Какого лешего ты тогда делал в штабе?
  Снова молчание.
  - Короче, Берча... Тебе не нравится, как с тобой обращались до сих пор?! Хочешь служить по уставу? Отлично! Смотри чмо, ты сам этого хотел. Теперь никто не тронет тебя даже пальцем! Всё только по уставу... - я выдержал небольшую паузу и грозно спросил у испуганного до полусмерти Берчи: 'Вам понятно, товарищ солдат!'
  
  Он не ответил. Резко развернувшись, он пулей выбежал из землянки. Я понимал, что это не сулит мне ничего хорошего. И в подтверждение моих слов через минуту дневальный, стоящий под грибком, прокричал: 'Рядовой Тагиров, на выход!' Я направился к выходу и, выйдя на улицу, увидел посыльного из штаба.
  - Какие новости? - спросил я у него.
  - Комбат передал приказ: 'Отставить перевод Джаббарова! Тагиров в девятую роту!'
  - 'Бльят... Я так и зналь...' - хмыкнув, произнёс я фразу из анекдота, рассказанного мне однажды 'Козырем'.
  - Что? - переспросил посыльный.
  - Да нет, ничего... Это я так... О своём...
  Когда я спускался в землянку, Хабиб выходил мне навстречу.
  - Ты остаёшься во взводе. Я иду в девятую... Приказ комбата.
  Хабиб вопросительно посмотрел на меня.
  - Я не шучу...
  
  Мы вышли из землянки. Ваня, Азиз и я. Борька 'Калмык', Хабиб, Митька Петруняк, Эдик Немазов и другие ребята из взвода вышли вместе с нами.
  - Ладно, не прощаемся...- сказал я. - Не на Луну же отправляют... Будем заходить в гости.
  
  Ваня побрёл в расположение седьмой роты, Азиз в восьмую, а я в девятую. По дороге в расположение девятой роты я думал о том, как примут меня тамошние обитатели. В принципе, отношения у меня со многими из них были приятельские. Был у меня там и земляк Баходыр Талипжанов, тоже из Ташкента. И Андрюха Осипов, с которым мы в 'колпачестве' вместе работали в офицерской столовой. Да и так, в основном пацаны там были нормальные. Больше всего волновало меня, как отнесётся к моему переводу их командование и особенно старшина - прапорщик Ешану, которого солдаты между собой величали не иначе как 'Молдован'. Дело в том, что Берча был его земляком и 'старшина девятой' очень хорошо относился к нему, часто помогал, чем мог, ведь он сам отслужил срочную и знал, как трудно приходится в начале. Я полагал, что когда он узнает причину моего перевода, это может отрицательно повлиять на условия моего пребывания в роте.
  
  Землянка, служившая казармой девятой МСР, располагалась вдоль дороги, разделяющей батальон надвое и ведущей в Файзабад. Офицеры роты жили в отдельном блоке. Рядом под грибком стоял дневальный. Он с ленивым любопытством ожидал моего приближения. Вид дневальных в мотострелковых ротах всегда навевал на меня тоску. Стоишь два часа, подпирая столбик грибка, в каске, потрёпанном и засаленном бронежилете, с подсумком и автоматом в жару и в холод. Когда приближается кто-либо из офицеров, отлипаешь от столбика грибка, приняв подобие стойки 'смирно'. При необходимости громко лаешь, окликая ночных гостей, вызываешь дежурного, либо кого-то из офицеров роты. Было что-то общее между дневальным и сторожевым псом, благо ещё цепью к столбу не пристёгивали.
  
  Погода, несмотря на конец февраля, стояла чудесная. Чувствовалось приближение весны, ласковый ветерок убаюкивал. При моём приближении дневальный позволил себе не расставаться со своей опорой, и устало смотрел на меня, борясь с наливающимися свинцовой тяжестью веками.
  - Здорово...- обратился я к дневальному.
  Он буркнул в ответ что-то невнятное.
  -Ротный где? - спросил я у него.
  Он сделал движение головой, указывая в сторону входа в офицерскую землянку.
  Я поправил форму и спустился вниз по ступеням, сделанным из пустых орудийных гильз, вбитых в землю террасами. Дверь в Ленинскую комнату роты была приоткрыта. Я постучал.
  - Войдите... - услышал я голос командира роты капитана Надьярного.
  В комнате находились почти все офицеры девятой роты. Старшина роты тоже был здесь. Все присутствующие вопросительно уставились на меня.
  - Товарищ капитан, по приказу комбата рядовой Тагиров прибыл в ваше распоряжение, - отрапортовал я.
  - Ну что же... - двинув плечами, сказал капитан. - Приказ есть приказ... Пойдёшь в распоряжение командира второго взвода.
  Он указал взглядом на одного из офицеров.
  - Принимай бойца, лейтенант. Вводи его в курс дела.
  Тут ко мне подошёл прапорщик Ешану, с любопытством буравя меня глазами. Хитро улыбаясь он спросил у меня: 'А позвольте полюбопытствовать, товарищ солдат, за какие такие подвиги комбат удостоил вас чести служить в нашей роте'.
  Мы давно знали друг друга. Ещё с тех пор, как я был поваром в офицерской столовой. Я не стал распространяться по поводу деталей моего перевода. Мне не хотелось в первый же день нажить себе врага в лице старшины роты.
  -Не могу знать, товарищ прапорщик...- ответил я, глядя ему в лицо. - Комбату виднее. Если вам интересно, спросите у него...
  Я, конечно, понимал, что он скоро всё узнает сам и это только вопрос времени. В подтверждение моих слов, он многозначительно кивая головой, заверил меня, что обязательно спросит об этом у майора Прохоренко.
  - Флаг вам в руки... - подумал я, гадая о том, как может осложниться моя служба, когда старшина узнает о причине моего перевода.
  Командир моего нового взвода вышел из землянки, я направился следом. В роте было три взвода, соответственно, три командира взводов. Двое из них были азербайджанцами по национальности. Однако они разительно отличались друг от друга. Командир третьего взвода был крепкого спортивного сложения, рассудительный и уверенный в себе лейтенант. Офицер носил очки и эта деталь придавала его внешности некую интеллигентность. По-русски он разговаривал совершенно без акцента, всегда спокойно и по делу. У него был хорошо поставленный командный голос, и я не помню случая, когда бы он повышал его. Тем не менее, солдаты относились к нему с большим уважением. На вид ему было около двадцати пяти лет. Меня же определили во второй взвод, и моим командиром был второй из них. Он был полной противоположностью первому. Худощавый и весь словно на шарнирах, нос с горбинкой, колючие бегающие глаза. Речь типичная для выходцев из Средней Азии и Кавказа, с налётом лёгкой приблатнённости.
  Пока мы шли в расположение роты, он в несколько небрежной манере объяснял мне, как нужно вести себя, находясь у него в подчинении. Сам он был в Афгане без году неделя и, похоже, пытался произвести на меня впечатление эдакого тёртого калача. Я молча слушал его наставления, но сказанное им было по большей части набором стандартных фраз. Ничего нового он мне не открыл.
  Мне выдали пулемёт Калашникова модернизированный - ПКМ. Во взводе разведки ПКМов не было, и я должен был быстро освоить этот, новый для меня вид оружия. До меня хозяином пулемёта был один из 'колпаков' роты по фамилии Мендэй. У него были больные ноги - то ли какие-то нарывы, то ли грибок.
  
  Так как во взводе разведки образовалось сразу три вакансии, их заполнили солдатами из подразделений, в которые перевели нас. Любой командир заинтересован в том, чтобы в его подчинении было как можно меньше солдат, имеющих проблемы со здоровьем или дисциплиной. Командование девятой роты поспешило отослать во взвод разведки взамен меня именно этого солдатика. Так же поступило командование восьмой и седьмой рот, отослав взамен Ваньки и Азиза самых проблемных из своих подчинённых.
  
  Выгода в результате такого обмена была очевидная. Вы избавляетесь от головной боли и получаете взамен нового бойца. Этот боец тоже мог, конечно, оказаться не лучше прежнего. Но было ясно, что и разведчикам такой обмен не приносил особой пользы.
  Когда лейтенант Амелин, наконец, возвратился из своего отпуска, он обнаружил в своём подразделении как минимум сразу три проблемы. Но он не стал ничего менять и пытаться вернуть своих бойцов обратно. Возможно, он посчитал, что ему будет проще поддерживать свой авторитет, когда солдаты, имеющие во взводе какой-то вес, останутся в меньшинстве. И не беда, что с переводом Сашки Ратникова, а теперь ещё и этой перетрубации, взвод утратил добрую часть былой боеспособности. Это не стоило того, чтобы молодому офицеру лезть в бутылку и идти на конфликт с комбатом. Всё равно скоро вывод.
  
  Оказавшись на новом месте, я, прежде всего, решил поближе познакомиться с моим новым оружием. Перед расположением роты было оборудовано несколько столов для чистки оружия. Взяв пулемёт, масло, кусок тряпки и, попросив одного солдата-пулемётчика показать мне, как разбирается ПК, я вышел вместе с ним из землянки.
  Я положил свой пулемёт на один из столов, и мой инструктор разобрал, а затем и собрал пулемёт, наглядно показав мне все основные моменты. Затем я разобрал пулемёт самостоятельно и принялся чистить его. Пулемёт был в плохом состоянии. В каналах и основного и запасного стволов было несколько раковин, что говорило о том, что прежние хозяева оружия не очень-то усердствовали ухаживая за ним. Трубка газовой камеры была деформирована, что вообще ставило под вопрос боеспособность оружия. Такое состояние моего нового пулемёта меня огорчило. Тем не менее, я почистил оружие, и так как солдат, показавший мне разборку и сборку ушёл, я задумался над тем, как мне собрать пулемёт обратно. Однако долго думать не пришлось.
  
  Из кишлака Сари-Куль, расположенного сзади и слева от меня, 'духи' открыли огонь из стрелкового оружия по батальону. Как нарочно, с этой стороны меня ничто не прикрывало и я находился как раз в секторе обстрела. Хорошо, что огонь был не прицельный, и пули летели немного выше, треща по веткам ясеней, растущих позади казармы. Времени на долгие раздумья у меня не было. Я слегка пригнулся и собрал пулемёт очень быстро, сам удивившись своей прыткости. Где-то прогремела длинная очередь. Батальон поднимался по тревоге. Схватив пулемёт, я вбежал в землянку роты, чтобы получить боекомплект. Возле оружейки толпились солдаты. Сержанты выдавали им боеприпасы и оружие. Получив патроны я пристегнул короб с пулемётной лентой к пулемёту и зарядил его. Вещмешок с патронами, я накинул на плечи и побежал за остальными на позиции роты.
  
  Ход сообщения в полный профиль был тесноват. На дне окопа было месиво из глины и остатков нерастаявшего снега. По привычке, я повесил своё новое оружие на правое плечо стволом вперёд, придерживая за ствол и сошки. Сделав несколько шагов по окопу, я понял, что такой способ ношения совершенно не подходит к ПК. Пулемёт то ударялся о правую стенку окопа патронной коробкой, то врезался в неё пламегасителем.
  Посмотрев на то, как переносят оружие пулемётчики, бегущие впереди, я последовал их примеру и закинул его на плечо. Так было гораздо удобнее. Мне указали моё место на позициях. С этого места хорошо был виден кишлак Сари-Куль, откуда вёлся обстрел. К тому моменту как мы выбежали на позиции, огонь прекратился.
  Был конец февраля. Деревья стояли голые, но, несмотря на это, никакого движения заметно не было. Возможно, это была провокация, целью которой было вызвать ответный огонь по селению. Но нам ни к чему было обострение отношений с жителями этого кишлака, прежде не питавших к нам особой враждебности. Немного посидев на позициях роты, мы вернулись в расположение.
  Во время тревоги выяснилось, что у моего пулемёта был ещё один недостаток. Он мог стрелять только тогда, когда лента заправлялась в него стороной с отверстиями вверх.
  Если этот дефект я исправить не мог, то гнутую газоотводящую трубку я заменил, взяв другую у друзей снабженцев. Их пулемёт стоял в пирамиде взвода практически безвылазно, и они не возражали против временного обмена.
  
  В первый же день моего пребывания в роте, меня поставили в наряд на второй КПП с одним 'колпаком'. Он был родом из Азербайджана. Ночь была ещё довольно холодной. Мой напарник всё время норовил уснуть, но каждая такая попытка оканчивалась тем, что он получал хороший удар ребром кулака по каске. Это на некоторое время придавало ему бодрости. Он напевал тоскливые заунывные песни на своём языке, от которых и меня начинало клонить в сон.
  - Эй! Слышь?! Хорош плакать! Что-нибудь весёлое спел бы.
  Но весёлых песен в его репертуаре похоже не было. Он замолчал. Через минуту я услышал с его стороны какую-то возню. Когда я повернул голову в его сторону, то увидел, что он приклеился языком к холодному стволу автомата и не может отлепить его.
  
  Удивительное дело, но, вероятно, многие из нас хоть раз в жизни попадались таким образом. Однажды в детстве, когда мне было лет пять, я также приклеился языком к чугунной водяной колонке, стоящей напротив нашего подъезда. Видимо, есть что-то притягательное в холодном металле, что так и хочется попробовать его на вкус.
  - Ну, ты и тормоз...- удивляясь своему напарнику, произнёс я.
  Он прошипел в ответ что-то невнятное.
  - Давай-ка я тебе помогу...
  С этими словами я взялся за цевьё его автомата своей левой рукой и широко замахнулся, намереваясь нанести сокрушительный удар в лобовую область каски своего напарника.
  Поняв смысл моих приготовлений, 'колпак' было запротестовал, но мой кулак, набирая скорость, уже приближался к его голове. В последний момент я резко остановил свой удар в паре сантиметров от его каски, но он рефлекторно отпрянул головой назад.
  Автомат остался в моей левой руке. Я повернул оружие и увидел на стволе крохотный кусочек примёрзшей кожи, оторвавшейся от языка напарника.
  - На, держи! - я протянул ему автомат.
  Он что-то жалобно прошепелявив, принялся рассматривать свою утрату, оставшуюся на стволе, а затем, вытягивая язык и скосив глаза, пытался рассмотреть рану на его кончике.
  - Не ссы, Капустин! До свадьбы заживёт! - посмеиваясь над своим незадачливым коллегой, сказал я.
  
  После разряжания, мы вернулись в землянку роты. Я сдал пулемёт в оружейную комнату и направился к месту, где находилась моя новая кровать. Повесив свой бушлат на плечики, я вошёл в кубрик и хотел присесть на кровать, чтобы разуться. По привычке, перед тем как сесть, я сначала сделал по одеялу смахивающее движение ладонью. Одеяло было мокрым.
  Секунду я был в замешательстве и не мог понять, откуда взялась вода. Однако, проведя по нижней части матраца постели, находящейся на втором ярусе, я понял, в чём тут дело. Матрац тоже был мокрый.
  - Твою мать! - выругался я, неприязненно смахивая с руки влагу.
  На верхнем ярусе надо мной спал один из 'черпаков' роты. Он не пользовался в роте особым авторитетом. Был он небольшого роста, пухленький и розовощёкий, напоминающий Пятачка из мультфильма про Винни-Пуха. Его гоняли почти на равных с 'колпаками' и недолюбливали. Очевидно, и обнаруженное мною качество этого солдатика тоже послужило тому причиной.
  
  День как-то не задался с самого утра, и эта деталь стала последней каплей, переполнившей моё терпение. Я с силой пнул ногой, обутой в тяжёлый кирзовый сапог, по наиболее провисающей части матраца верхней койки. Удар подкинул спящего, в результате он мгновенно проснулся и уселся на кровати, вращая головой во все стороны и хлопая глазами как сова.
  Тут последовал второй пинок, который был немного мягче первого, однако пришёлся точно в место назначения и заставил проснувшегося пробудиться окончательно. Он вопросительно уставился на меня, но когда обнаружил, что его постель мокрая, испуганно втянул голову в плечи.
  - Хренли вытаращился? Прыгай вниз быстро! - не слишком громко, чтобы не разбудить окружающих сказал я. Поспешив исполнить мой приказ, и часто моргая, он решил немного успокоить меня.
  - Не нервнищай, зёма!- сказал он с характерным татарским акцентом, так как был родом из Казани.
  - Ты понял, почему я тебя поднял? - спросил я, взяв его за грудки зимнего нижнего белья. Он поспешно закивал головой.
  - Короче! Забирай обе постели и принеси мне одну сухую и чистую. Если через пять минут здесь не будет лежать нормальная постель, пеняй на себя! Понял?!
  - Понял...
  - И ещё... На будущее...Чтобы ты никогда не вздумал ложиться спать где-нибудь поблизости от моего места... Шаришь?
  - Шарю...
  - Давай, вперёд... Время пошло! - сказал я, посмотрев на запястье левой руки, хотя никаких часов там не было и в помине.
  Солдатик быстро освободил обе кровати от постелей, и исчез во мраке землянки. Я же был совершенно раздосадован тем, что всё складывается как-то нехорошо, и подумал, что вряд ли ему удастся найти нормальную постель не то, что за отведённое мною время, но и вообще до наступления утра. То, что в этом случае придётся задать ему обещанную трёпку, ещё больше тяготило меня. Бить его мне совершенно не хотелось. Напротив, мне было жаль бедолагу, из-за своей болезни вынужденного терпеть унижения и насмешки сослуживцев. И какие только уроды поставили ему подпись в медицинском заключении о годности к службе в армии?
  Будучи уверенным в том, что эту ночь придётся перекантоваться абы как, я уже совершенно серьёзно рассматривал вариант того, чтобы надев бушлат и положив под голову шапку ушанку, улечься спать прямо на голой сетке кровати.
  Однако я был приятно удивлён тому, что прошло совсем немного времени, и паренёк принёс мне совершенно нормальные постельные принадлежности. Меня не интересовало, где он их раздобыл, как не интересовало и то, где теперь будет спать он сам. Я не стал благодарить его за принесённую постель, расстелил её и улегся. До подъёма на следующую смену оставалось около трёх часов, и нужно было хоть немного выспаться.
  
  Утром следующего дня, когда моя смена на 2 ом КПП подходила к концу, навестить меня пришёл Эдик Намазов - из моего прежнего взвода. Он поинтересовался, как я устроился на новом месте. Я показал ему своё новое оружие и рассказал про свои ночные приключения. Он от души повеселился.
  Меня удивило то, что мой новый напарник при виде Эдика старался ничем не выражать своего присутствия. Обычно о появлении в батальоне земляка становилось известно уже в самые первые дни. Особенно среди кавказских народностей. А тут столько времени прошло.
  - Слышь, Эдик! У тебя здесь земляк! - я кивнул в сторону своего напарника.
  Эдик недоверчиво посмотрел на меня, затем на 'колпака'.
  - Ты откуда родом? - надменным тоном обратился к солдатику Эдик.
  Тот ответил ему. Потом Эдик заговорил с ним по-азербайджански. 'Колпак' что-то отвечал ему, при этом явно смущаясь.
  - Он не азербайджанец! - ответил Эдик так, словно его оскорбили в лучших чувствах. - Он курд!
  Прежде я никогда раньше не слышал о такой народности, но по тону Эдика понял, что людей этой национальности не очень-то жалуют на его родине. Меня поразило и то, насколько глубоко в нас сидят всякие националистические предрассудки. Даже находясь здесь на войне, перед лицом единого врага, эта зараза не ослабляет своей хватки, делая нас заложниками каких-то навязанных извне предубеждений. И это притом, что лично тебе этот человек не сделал ничего плохого. Ты просто следуешь внушённой тебе программе, даже не задумываясь об истоках своего неприятия. Мало того, я поймал себя на мысли, что, опираясь на мнение своего товарища, и сам начинаю смотреть на этого паренька иначе. Как запросто мы попадаемся на такие удочки.
  
  Перевод в пехоту, по мнению начальства, видимо, должен был сломить нас морально. Но это было немного нелогично. Обычно делалось иначе. Проштрафившихся служак из 'тёплых' мест посылали на самые горячие участки. Тут же всё было наоборот. Взвод разведки был подразделением, которое чаще остальных выходило на боевые операции. Однако комбат знал и другое. Каждый из нас гордился тем, что служит в разведке. Вероятно, майор Прохоренко рассчитывал на то, что перевод в пехоту будет воспринят нами как унижение. Однако в таком случае он не учёл одной маленькой детали. У каждого из нас за плечами уже был опыт 'колпачества', который научил нас очень важной вещи - в любой ситуации оставаться собой. Но внутри всё же жил некий протест и несогласие с решением комбата о нашем переводе. Все мы хоть и находились в разных подразделениях, по возможности старались навещать друг друга и считали себя частью разведвзвода. Именно поэтому я никак не мог заставить себя петь строевые песни девятой роты. Просто шагал в строю молча.
  Офицеры роты относились ко мне неплохо. Опасения по поводу того, что старшина, узнав о причине моего перевода, будет пытаться усложнить мне жизнь, оказались напрасными. Вышло всё совсем наоборот. Один из солдат роты стал свидетелем встречи старшины и Берчи, после того как прапорщик узнал обстоятельства моего перевода. Вот что он рассказал мне об этом:
  - Мы в курилке сидим, - говорил рассказчик,- смотрим, старшина идёт, а навстречу ему этот 'колпак', который вас заложил. Идёт такой, улыбается... Как будто лучшего друга встретил... Старшина смотрит на него молча. Тот подходит, руку протягивает, 'Здравствуйте, товарищ прапорщик!' говорит. А старшина руки ему не даёт. Говорит: 'Вы почему не по уставу одеты, товарищ солдат?! Ремень подтяните, верхнюю пуговицу застегнуть!' У того аж челюсть отвисла. Не ожидал он от старшины такого, а старшина продолжает: 'Значит, - говорит - лёгкой службы захотел? Я тебе помогал, как мог, тут совсем немного осталось терпеть-то. А ты? Стыдно мне, что ты мой земляк. А теперь кругом солдат, и шагом марш туда, откуда пришёл!' Ну, тот развернулся и как в воду опущенный, зашагал прочь...
  Вообще старшина роты был правильным мужиком. Вот, что он говорил солдатам роты об этой войне: 'Вот вы пацаны всё время рвётесь в бой... На подвиги вас тянет... А за каким хреном? Это не ваша война. Для вас главное - к мамке с папкой живыми вернуться... А эти дикари черножопые пускай сами между собой разбираются...'
  Как-то раз был он в отпуске в Союзе, потом рассказывал, как общался там с ребятами, которых интересовали свидетельства очевидца о войне в Афганистане.
  - Ну, я им в числе прочего и сказанул, что мол, вся сороковая армия вшами обросла, а они не верят... 'Не может такого быть...' - говорят.
  И ещё... Однажды привезли в батальон варенье и компоты в банках с надписями: 'Воинам- интернационалистам от школьников Молдавии'. Так в батальоне говорили, что это тоже заслуга старшины 9ой роты. Мол, он, будучи в отпуске, надоумил тамошнюю администрацию провести такую акцию.
  
  В роте было немало выходцев из Средней Азии, в особенности из Таджикистана и Узбекистана, и многие ребята даже выучили некоторые фразы на этих языках. Некоторые такие фразы использовались как некий тайный язык, непонятный находящимся рядом офицерам. К примеру, о наличии чарса можно было спросить по-узбекски: 'Дори борми'?
  Дословно это обозначало: 'Лекарство есть?' Всем 'посвящённым' однако было понятно, о чём на самом деле идёт речь. В ходу были и другие фразы. Например, фраза 'Сколько времени?' по-узбекски звучала как: 'Соат нечи булди?', однако ребята произносили её немного в искажённом варианте: 'Соат чи булды?'
  Иногда от русскоязычных обитателей роты можно было услышать даже короткие диалоги на узбекском или таджикском языках. Некоторые из этих, так называемых, диалогов были просто бессмысленным набором не связанных по смыслу слов и фраз. Просто ребятам было забавно строить из себя эдаких полиглотов. Тем же, кто понимал подлинное значение слов, было смешно вдвойне.
  К примеру, идёт каптёрщик Федорищев и спрашивает у стоящего под грибком рядового Мошогло по прозвищу 'Мош': 'Соат чи булды?'
  'Мош' в ответ: 'Каны?'
  - Ман саны! - парировал 'Фёдор'.
  Несведующему слушателю со стороны могло показаться, что беседуют два знатока одного из восточных языков. Если же опустить грамматические ошибки и огрехи в произношении, то весь диалог в переводе на русский звучал так:
  - Сколько времени?
  - Где?
  -Я тебя!
  Мой друг и земляк Баходыр со своим взводом нёс вахту на 'Двугорбой'. В один из дней, когда они спустились с заставы в батальон, чтобы искупаться в бане, он подарил мне электронные часы.
  Это были хорошие по тем временам часы с будильником, секундомером и календарём, которые могли воспроизвести семь мелодий. С одной стороны, я думал, на что именно 'Баха' выменял эти часы у афганцев. Я был против обмена на патроны и предметы, которые могут быть использованы для ведения войны. А так как, на мой взгляд, ничем другим, находясь на заставе, обменяться с афганцами было нельзя, то, приняв этот подарок, я должен был бы поступиться своими принципами. С другой стороны, жест моего друга показался мне трогательным и искренним, и я не хотел обидеть его отказом. Я поблагодарил Баходыра и взял часы. Но потом долго еще думал о том, правильно ли поступил. Однажды я прямо спросил 'Баху' о том, пихают ли они афганцам боеприпасы.
  -Только гранаты Ф1... - ответил 'Баха', и видя мой недоумевающий взгляд, добавил. - Да ты успокойся... Мы из них сначала весь тротил выковыриваем. Так что они не опаснее новогодних хлопушек...
  
  Дедовщина в роте была образцовая. Всё происходило по накатанной схеме. Всю самую грязную работу, как и положено, делали 'колпаки'. 'Черпаки' присматривали за 'колпаками'. Если 'колпаки' допускали серьёзные огрехи, то 'деды' били сначала 'черпаков'. После чего те, рассвирепев от того, что им снова указали на их место, отрывались на 'колпаках'. Мне пару раз приходилось присутствовать при подобных воспитательных процедурах.
  
  Однажды 'деды' застроили 'черпаков', но не стали их бить, а немного пожурили за какую-то промашку. Потом пришла очередь 'колпаков'. 'Черпаки' оперативно собрали тех из них, кто был свободен от несения нарядов, и застроив, слегка прессанули их. Затем 'колпаков' заставили бегать на четвереньках от одного конца казармы до другого наперегонки. Это зрелище доставляло присутствующим массу положительных эмоций. Я стоял тут же и, не разделяя общего веселья, смотрел на этот балаган. Это занятие показалось мне скучным и лишённым всякого смысла. Мои друзья полюбопытствовали, почему я не весел. Я сказал им, что не нахожу в этом ничего забавного.
  - Может, конечно, у вас так принято. А мы над своими 'колпаками' не прикалываемся. Бьём, конечно, тоже, когда есть за что, но всякой фигнёй, типа 'ночного вождения' или вот такими вот 'тараканьими бегами', не унижаем. Себя вспомните... Они хоть и 'колпаки', но тоже люди.
  Прослужил я в роте недолго, но после этого эпизода больше не припомню, чтобы там снова устраивали такие 'развлечения'.
  
  В другой раз один из дежурных экипажей, состоящий из 'колпака' и 'черпака', спал на посту, где и был обнаружен проверяющим офицером. Вечером старшина роты вызвал заместителя командира одного из взводов Олега Яненко, 'Осипа', меня и ещё пару авторитетных 'дедов' роты, построил нас у входа в офицерскую землянку и часа два читал нам устав караульной службы. Мы стояли под дождём, сам же чтец находился под навесом, используя в качестве источника света подвешенную керосиновую лампу. После этого прапорщик отпустил нас и отправился в свои покои. Он сам прошёл срочную службу и хорошо знал, что последует за этим.
  Вымокнув до нитки, мы вернулись в землянку. По пути туда каждый из нас, особо не стесняясь в выражениях, высказал всё, что он думает о погоде, старшине и его уставах. Не обошли вниманием и тех, кто сочинил такие занудные инструкции. Но самые страшные угрозы были адресованы тем, по чьей вине нам пришлось два часа мокнуть под дождём. Когда мы вошли в расположение роты, атмосфера там уже была напряжённая. 'Черпаки' понимали, что расправы не миновать, и по нашему возвращении избегали смотреть нам в глаза. Однако это не спасло их. Как только мы переоделись, по землянке прокатилось грозное: 'Черпаки, строиться!' Они поспешили выполнить команду. Их лица выражали напряжение и страх.
  В разведке мы своих 'черпаков' почти никогда не строили, так как для этого не было особых причин. И когда 'деды' начали бить 'черпаков', мне было искренне жаль последних. Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. К тому же согласно неписанному закону, я тоже должен был участвовать в воспитании подрастающей смены. Со многими из них у меня уже завязались почти дружеские отношения. Их я бил несильно, тем же, кто не вызывал во мне симпатии, от меня доставалось больше. Потом 'черпаки' жёстко отоварили 'колпаков'.
  
  Иногда мы выходили на тактические занятия в горы. Моё новое оружие и боекомплект весили поболее, чем те, к которым я привык в разведке. Однажды спрыгивая в сухое русло реки с уступа высотой около метра, я рухнул на камни, не рассчитав нагрузку на ноги при приземлении. Но ребята помогли мне подняться, даже и не думая смеяться над моей неуклюжестью.
  В один из таких выходов мы встретили неподалёку от 'Двугорбой' мальчишек-пастухов. Их было человек пять. На вид им было лет по десять. Они пасли большую отару овец. В стаде было много совсем ещё крохотных ягнят. Наверное, им не было ещё и месяца от роду. Отовсюду слышалось их жалобное блеяние.
  Мы решили стащить одного из ягнят и отнести его в батальон. План был простой. Моей задачей было отвлечь пастухов, устроив небольшое представление, тем временем Андрюха Осипов с несколькими бойцами должны были незаметно поймать ягнёнка и засунуть его в вещмешок.
  
  Вместе с одним 'черпаком' - таджиком по национальности, хорошо владеющим языком, мы подозвали пастушков к себе и начали расспрашивать их о всякой всячине. Они облепили нас, галдя, как воробьи, с любопытством рассматривая нас и наше оружие. Мы спросили их, хотят ли они посмотреть, как стреляет мой пулемёт. Они согласно закивали, прыгая от радости. Двое из мальчишек припустили бегом и, миновав неглубокую ложбину, воткнули пастуший посох в вершину близлежащей сопки. Один из малышей великодушно пожертвовал своей тюбетейкой, повесив её на посох. До этой импровизированной мишени было метров семьдесят.
  
  Прибегнув к помощи жестов мы приказали мальчишкам отойти от посоха. Они отбежали метров на пять в сторону. Было немного непривычно стрелять из пулемёта данной модели стоя. Тем не менее, подперев короб пулемёта левой рукой а локоть уперев в корпус, я прицелился и выпустил по тюбетейке очередь в четыре патрона. Пули, попав в вершину тюбетейки, отстрелили её и кусочек посоха. Оставшийся тряпичный ободок описав вокруг шеста крутую спираль, съехал на землю.
  Мальчишки запрыгали, бурно выражая восторг. Я выпустил по посоху ещё несколько очередей, начав с вершины, каждый раз отстреливая от него сантиметров по двадцать пять-тридцать, пока от посоха не осталась разбросанная кучка щепок. Когда я закончил стрельбу, хозяин тюбетейки подобрал оставшийся от неё ободок и натянул его себе на голову, вызвав приступ хохота у своих товарищей.
  
  Тем временем позади нас послышался свист. 'Осип' и остальные уже направлялись в сторону батальона, и сделали нам знак, что пора сматывать удочки. Мы помахали мальчишкам рукой и присоединились к своим друзьям, встав в хвост группы. Украденный нами барашек, находящийся в одном из вещмешков, чуть не выдал нас, жалобно заголосив в самый неподходящий момент. Но рядом было много непрестанно блеющих овец, и прощальный крик ягнёнка потонул в окружающем многоголосье.
  По дороге в батальон мы зашли в развалины у подножия первого горба 'Двугорбой'. Тут мы выпустили нашего пленника. Барашек оказался на удивление забавным существом. Он был белым с крупными темно-коричневыми пятнами. Покинув вещмешок и вновь оказавшись на свободе, он радостно забегал по небольшому дворику, в котором мы расположились на привал. Погода стояла ясная и вид ягнёнка, беззаботно резвящегося на фоне молодой зеленой травы, умиротворял. Мы принесли свою добычу в батальон. Назвали его Шариком. Когда он немного подрос, то стал вполне соответствовать своей кличке и бегал за солдатами роты как собачонка. Даже когда солдаты роты приходили в батальонный клуб, чтобы в очередной раз посмотреть шедевр отечественного кинематографа под названием 'Салон красоты', Шарик был тут как тут.
  Постепенно набирая вес, он превратился в довольно крупного взрослого барашка. Солдаты привязались к нему. Глядя на него, было печально думать о том, какая участь ожидает всех повзрослевших барашков. Некоторые из ребят зареклись не есть мясо Шарика, когда придёт время забивать его.
  
  - Привет, разведка! - поприветствовал меня однажды при встрече старшина.
  - Уже не разведка... - без особой радости в голосе ответил я.
  - Ты не прав, братишка... Вот у нас в роте служил один боец...Тоже из разведки перевели... Так он и после перевода считал себя разведчиком. Говорил, что бывших разведчиков не бывает...
  Я знал, того о ком говорил старшина. Это был солдат, демобилизовавшийся прошлой осенью. Правда, ситуация там была несколько иная. Он был переведён в роту ещё в первые месяцы своей службы в Кишиме. По какой причине, не знаю. По своему опыту могу только предположить, что если из разведки в пехоту переводят молодого солдата, либо он имеет проблемы со здоровьем и не выдерживает нагрузок, либо сам не захотел продолжать службу в данном подразделении. Но в девятой роте этот солдат был одним из самых авторитетных, пользовался уважением у командования роты и товарищей. И я знал то, что старшина говорит правду по поводу убеждений этого солдата. Однажды, будучи ещё 'черпаком' и зайдя в гости к друзьям из девятой роты, я увидел, как он что-то пишет в своём дембельском блокноте. Я попросил у него разрешения посмотреть блокнот, так как сам любил рисовать и помогал в оформлении блокнотов и альбомов знакомым и друзьям. Листая его блокнот, я увидел на одной из страниц изречение: 'Не обижай девушку разведчика! Можешь стать загадкой для хирурга...', которое само по себе показалось мне слишком пафосным, и то, что оно находилось в блокноте у этого солдата, было мне не очень понятно. И только потом я узнал, что он когда-то служил в разведке.
  
  В казарме роты случилось нашествие блох. Сырость и весеннее потепление способствовали тому, что эти насекомые начали проявлять свою активность. Так как блохи являются переносчиками многих инфекционных болезней, с этим срочно нужно было что-то делать. Старшина роты нашёл радикальное средство для решения этой проблемы. В один из погожих дней мы вынесли все постельные принадлежности на весенний солнцепёк, чтобы хорошенько вытряхнуть и просушить их. В самой же землянке были законопачены все щели, разложены несколько больших, как противотанковые мины, дымовых шашек. Все покинули землянку и шашки были одновременно приведены в действие. Двери заперли, и пару часов в землянку никто не заходил. После этого помещение казармы проветрили. Блохи исчезли. В землянке ещё несколько дней присутствовал запах дымного пороха, однако это было невысокой платой за то, чтобы не чесаться от укусов этих маленьких вампиров.
  
  Пришла весна - наша дембельская весна. До приказа об увольнении в запас оставалось совсем немного времени.
  - Слышь, Аким...- заговорщицки подмигнув мне, сказал однажды 'Осип'. - Пойдём в гости к 'Фёдору'. Он сейчас в каптёрке. Похоже, там есть чем поживиться...
  Солдатенко Иван по прозвищу 'Солдат', 'Осип', Бахадыр и я подошли к каптёрке. Из-за двери сильно разило сивухой. 'Осип' улыбнулся как мартовский кот и одарил нас многозначительным кивком. Затем он приставил указательный палец к губам и жестом, подав нам знак отойти в сторонку, постучал в дверь.
  - 'Фёдор', открывай! - громко крикнул Андрюха.
  - Чево надо?! - послышался из-за двери недовольный голос Федорищева.
  - Открывай, я тебе говорю! Старшина передал сахар. Сказал тебе отнести...
  Андрей сделал вид, что у него за пазухой бушлата что-то есть. Дверца слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась, увенчанная видавшей виды шапкой ушанкой голова 'Фёдора'. Тут Андрюха рванул дверь на себя, извлекая на свет божий, безуспешно пытающегося удержать дверь каптёра. Не обращая внимания на протест стоящего в дверях Федорищева, 'Осип' вошёл в каптёрку, проталкивая туда и самого каптёра. Мы вошли следом.
  - Шурави контрол!¹ - объявили мы опешившему 'Фёдору'.
  В каптёрке булькал самогонный аппарат из змеевика которого в трёхлитровую банку капал самогон.
  - Ага! Вот ты тут чем занимаешься! Ну, давай пробу снимем.
  - Мужики, мне же потом от старшины влетит!- запротестовал было Федорищев.
  - Потом... От старшины... - это всё-таки лучше, чем сейчас от нас... Согласись?
  Каптёр обижено набычился.
  - Да хорош тебе, Фёдор... Не жмись. Мы зараз трохи спытаем², никто и не заметит. Посуда есть?
  Понимая, что просто так не удастся избавиться от внезапно свалившегося на голову нашествия дегустаторов, Фёдор достал с полки большую полукилограммовую банку тушёнки. Мы вскрыли её открывашкой для цинков с патронами. Вывалили содержимое банки на сложенный вдвое лист газеты 'Красная звезда'. То, что внутри банки осталось немного жира, а снаружи она была покрыта тонким слоем солидола, нас совершенно не смущало.
  - Ну, давай Фёдор, плесни-ка первачка.
  Каптёр отлил нам немного кристально чистого самогона. Мы сделали по паре глотков, закусывая лежащей на газете тушёнкой. Первая банка была благополучно приговорена.
  ___________________________________________________________________________
  ¹'Шурави контрол!' - дословно: 'Советская проверка!'. Так военнослужащие ОКСВА предупреждали афганцев о намерении произвести досмотр.
  ²Зараз трохи спытаем.- на украинском языке: 'Сейчас немного попробуем'.
  
  - Ого! Неплохая вышла самогонка... Ну-ка давай ещё...
  Понимая, что отпираться бесполезно, 'Фёдор' налил нам вторую порцию. Мы в раз приговорили и её. Слегка захмелев, мы доели тушёнку, потом закурили. Поблагодарили каптёра за радушный приём и покинули его владения. Когда мы вышли на поверхность и пошли по направлению к ротной курилке, нам навстречу деловитой походкой шёл замполит роты. За невысокий рост и плотное сложение солдаты роты величали его 'Кропаль'¹. Он с подозрением посмотрел на нас, но останавливать не стал. У него были планы поинтересней. Мы уселись в курилке, он же притормозив у каптёрки, воровато зыркнул по сторонам и сбежал по ступенькам вниз.
  Прошло совсем немного времени, как мы имели возможность вновь лицезреть нашего политрука. Выйдя из каптёрки, он направлялся восвояси. Очевидно, посещение этой 'алхимической лаборатории' оказало своё чудотворное воздействие и на 'Кропаля'. Теперь он не просто шёл, он парил, закладывая плавные виражи там, где траектория его полёта грозила выйти за границы проложенной перед казармой дорожки. Зигзагообразный 'полёт' замполита вполне соответствовал царящей вокруг весенней атмосфере. Мы с ребятами сделали вид, что не заметили, в каком состоянии находится политрук. В свою очередь последний, проходя мимо, даже не взглянул в нашу сторону. Похоже, ему было не до нас. Всё его внимание было направлено на достижение одной цели - благополучно добраться до своей землянки.
  -Это сколько выпить надо было, чтобы так заштормило? - ухмыляясь, спросил, глядя в след капитану 'Осип'. - Причём минут пять прошло, как он вошёл к 'Фёдору'.
  - Да ему много ли надо?- сказал слегка захмелевший Ваня Солдатенко. И вполне серьёзно добавил: - Он вон какой махонький... И как только таких на войну отправляют?
  - Ага, ты ещё скажи: 'Давай над ним шефство возьмём!' или нет, лучше: 'Сделаем его сыном полка... То есть роты!' - не разделив настроения Ивана, вставил 'Осип'.
  Все присутствующие в курилке загоготали, видимо представив политрука в качестве 'сына роты'.
  
  Наступил долгожданный день приказа. Вот мы и стали дембелями. Оставалось дождаться дня, когда мы сядем в вертолёты и навсегда улетим из этих мест. Полтора- два месяца и домой, туда, где перед тобой будут открыты тысячи дорог, а впереди будет ещё вся жизнь. Вечером после отбоя мы, теперь уже 'дембеля' девятой роты, собрались у своей землянки, рядом с каптёркой. Здесь были все, и те, кто считались авторитетными, и те, кто ввиду допущенных ранее промахов не пользовался среди сослуживцев особым почётом. Однако в этот день всё это отступало на второй план. Это был праздник для всех, кто отслужил свои положенные два года. Сегодня, сейчас можно было забыть обо всём остальном. И к столу были приглашены все, кто был свободен от караульной службы. Один из взводов был на 'Двугорбой', но и там солдаты отмечали этот праздник. Мы тоже подготовились к празднику. 'Фёдор' загодя нагнал самогону, имелась также и подоспевшая брага. Столом нам послужила глиняная крыша землянки. Закуски, правда, было маловато.
  Погода вроде бы стояла неплохая, однако перебои в снабжении привели к тому, что батальон опять вёл полуголодный образ существования. Мы закусывали консервированным борщом, поступавшим в стеклянных литровых банках. Вывалили густой борщ на газетку и, хватая его руками, отправляли в рот. К слову сказать, борщ был очень вкусным. Для приготовления первого блюда требовалось вытряхнуть содержимое банки в кипящую воду или бульон, если нужно добавить туда мясо или тушёнку,
  ____________________________________________________________________________
  ¹Кропаль - маленькая крошка чарса. Иногда при раскуривании такой тлеющий комочек выпадал из сигареты, нередко прожигая дырочки в форме.
  
  картофель, соль по вкусу, лаврушку, немного поварить и отличнейший борщец получался. В данных же обстоятельствах мы использовали этот продукт как холодную закуску и имели возможность оценить его в новом качестве.
  - М-м-м... Знатный закусон, кстати...- стараясь совладать с собственным языком, произнёс 'Фёдор', заедая очередную чарку и слизывая с ладони остатки борща.
  - Да, вещь! - подтвердил солдат нашего призыва Григорий Мошогло.
  
  Командование роты видно понимало, что иногда и солдату нужно дать немного отдохнуть душой и телом, и в этот день особо не докучали нам своим вниманием. Наступила ночь. Часть из ребят отправились спать, нас становилось всё меньше, хотя самогона в баллоне оставалось не меньше трети, да ещё литров пять браги в стальном бачке. Когда осталось несколько человек, мы перебрались на середину крыши, усевшись на конёк. Бачок с брагой и баллон с самогоном стояли здесь же. Мы разговаривали о жизни, о своих мечтах, о том, как вернёмся домой, и как всё там будет здорово и чудесно. В конце концов, остались только я с каптёрщиком Федорищевым. Остальные отправились спать.
  Со стороны расположения седьмой роты, изредка включая фонарик и освещая объекты, привлекающие внимание, шёл проверяющий офицер. Мы сидели на крыше землянки, не предпринимая никаких попыток ретироваться. Это был один из офицеров седьмой роты. Если не ошибаюсь тамошний замполит. Поравнявшись с нами, он включил фонарик и направил его на нас с 'Фёдором'. Яркий свет неприятно резанул по глазам. Узнав нас, офицер, дабы не слепить, немного опустил луч фонаря и спросил: 'Вы что это тут делаете?!'
  - Мы? - переспросил Федорищев, оглядевшись вокруг и обнаружив, что кроме нас двоих на крыше уже никого не осталось.
  - Да, вы! Кто же ещё?
  - Мы дежурный экипаж! - пытаясь сделать серьёзное лицо, нашёлся 'Фёдор'.
  -Так, понятно...- произнёс офицер и, переведя луч на стоящие рядом с нами бачок и баллон с самогоном, спросил: 'А это что тут у нас такое?'
  - Не у вас, а у нас, товарищ капитан... - парировал я.
  - Хорошо... Что это у вас такое?! - начиная раздражаться, произнёс проверяющий.
  - А это наш боекомплект, - развеселившись от собственной находчивости, сказал офицеру мой напарник.
  - Так, сейчас вы оба возьмёте свой 'боекомплект',- сказал офицер тоном, не терпящим возражений, - пойдёте и доложите командованию роты о том, что были обнаружены мною в таком состоянии.
  - Нет! Не пойдём, - отрицательно качая головой, запротестовали мы.
  - Позвольте узнать, почему же?
  - Нам нельзя оставлять свой пост. Вы же сами знаете - враги вокруг. Если хотите, идите и сами доложите... Хотя поздно уже...Они все уже спят, наверное...
  Офицер ещё раз посветил фонариком сначала нам в лицо, потом на нашу тару.
  - Да ну вас... - устало выдохнул проверяющий и побрёл в сторону гаубичной батареи.
  
  По батальону поползли слухи, что вывод нашего полка запланирован на самое ближайшее время. Хорошая новость для всех, кроме солдат, увольняемых в запас этой весной. Пока всё это было слухами, но дыма без огня не бывает. Если дело обстоит именно так, то наша отправка домой откладывалась на неопределённое время. Кто будет выводить полк, если численность личного состава будет сокращена на четверть. Смысла присылать взамен нас пополнение не было никакого. Так что существовала реальная перспектива, что придётся повременить с нашей демобилизацией. Чтобы мы попали домой вовремя, вывод полка надо было бы начинать в конце марта - начале апреля. Но апрель уже наступил, а никакой конкретной подготовки к выводу ещё и не начиналось. Следовательно, отсрочка 'дембеля' могла в лучшем случае составлять две - три недели, при самом же неудачном развитии событий мы могли задержаться на всё лето. Ожидание и неопределённость были обременительными. С момента опубликования приказа прошло больше недели. Обычно в такое время увольняемые в запас уже находились в предвкушении встречи с родными и друзьями, вовсю готовились к отправке в Союз. Мы, конечно, тоже готовились, но без особого воодушевления.
  Хоть на время отвлечься от тяжёлых раздумий помогал чарс. В батальоне было несколько каналов добычи чарса. Проще всего было раздобыть это снадобье, выйдя в Кишим. Но солдаты всегда выходили туда, только сопровождая офицеров. Нужно было очень постараться, чтобы выменять у местных немного чарса, оставшись незамеченным. Неся дежурство на КПП, тоже можно было обменяться с местными. Обычно обмен шёл на предметы одежды, мыло, лекарства. Последние были в особой цене.
  Было в батальоне несколько умельцев, которые вели торговлю с афганцами, перебрасывая предметы обмена через минное поле. Это тоже было очень рискованно, так как попасться на глаза начальству за этим занятием было проще простого. Самым же наработанным и стабильным каналом была застава 'Двугорбая'.
  По дну перешейка с восточной стороны заставы проходила караванная тропа, ведущая в Кишим и окрестные кишлаки. Торговые караваны, проходящие по этому пути, досматривались бойцами девятой роты, несущими вахту на заставе. Так вот, проверяя поклажу афганцев, солдаты роты могли запросто добывать чарс. Внутри батальона тоже была налажена система 'взаимовыручки', и если у кого было нечего курнуть, то шли за помощью к друзьям из других подразделений.
  
  Андрюха Осипов был одним из самых грозных досмотрщиков караванов, проходивших у подножия заставы. Бойцы роты шутили, обращаясь ко мне как к выходцу из разведвзвода: 'Вот вы там по горам за караванами гоняетесь, а у нас 'Осип' каждый день с одним пулемётом на караван ходит! Нет мы его, конечно, прикрываем сверху, мало ли... Но тем не менее, у него на счету знаешь уже сколько караванов... ' Я легко представлял себе эту картину.
  Караван, не обращая внимания на окрики наблюдателей, несущих дежурство на заставе, пытается пройти по тропе, надеясь на чудо. Но чуда не происходит, и на его пути пропляшет предупредительная очередь, разбрызгивая осколки бурого базальтового щебня. Караванщик, грубо выругавшись, резко остановит и примется успокаивать своих напуганных ослов, сердито глядя в сторону заставы. А оттуда уже идёт на досмотр каравана с пулемётом наперевес, простой советский солдат - рядовой Андрей Осипов. В бушлате с широким цигейковым воротником, в залихватски нахлобученной на затылок солдатской шапке-ушанке, их-под которой выбивается ёжик соломено-русых волос. Он опытным взглядом, по внешнему виду торговцев и размерам каравана уже прикидывает в уме, каким оброком их можно обложить.
  - Да хорош ругаться! - слыша негодование караванщиков ещё на подходе говорит он. - Шурави контрол! Давай бача, показывай, что там у тебя...
  В это время его сверху прикрывают друзья, не сводя стволов с каравана, а наблюдатели продолжают осматривать окрестности. От афганцев провокации можно ожидать в любой момент. Досмотрев караван и прихватив с собой немного 'гостинцев', Андрей поднимается наверх, где его и добычу с нетерпением ждут братья по оружию.
  Смена вахты на заставе, как я уже говорил, происходила раз в месяц, один взвод принимал заставу, другой, передав вахту, спускался в батальон. И соответственно в каждом взводе были свои специалисты по связям с местным населением. Однако 'Осип' считался специалистом очень высокого уровня.
  
  Иногда всё же случалось так, что и в девятой роте возникали перебои с поставками чарса с 'Двугорбой'. В один из таких дней мы сидели с Андрюхой Осиповым в курилке и беседовали на самые разнообразные темы. Разговор как-то не клеился. В конце концов, мы решили, что неплохо бы немного развеселиться и пошли на поиски веселящего зелья. Я предложил 'Осипу' наведаться к ребятам из взвода разведки. После перевода я всё реже наведывался туда, и мои друзья Борька Иванов, Хабиб, Эдик были рады моему визиту. Как оказалось, чутьё не подвело нас. Мы раскурили 'трубку мира' и всё вокруг сразу же чудесным образом преобразилось.
  Возвращаясь обратно в роту, мы увидели, что практически все офицеры роты сидят под навесом у своей землянки и что-то обсуждают.
  
  Несколько дней стояла сильная изматывающая жара. По этой причине и я, и 'Осип' разгуливали без кителей с голым торсом. На ногах у нас были шлёпанцы армейского образца. Наш путь лежал по дорожке, ведущей от расположения седьмой роты к казарме девятой. Несмотря на то, что было начало апреля, вся эта дорожка была покрыта толстым слоем нагретой пыли. Завидев нас, офицеры недоумевающе переглянулись и прекратили своё обсуждение. Должно быть что-то в нашей внешности показалось им странным, и они глядели на нас удивлённо округлившимися глазами. Видя какую реакцию вызвало наше появление у командного состава роты, мы с 'Осипом' глянули друг на друга, и на нас напал приступ безудержного хохота. Держась за животы, мы уселись прямо на дорожку, подняв облако пыли. Глядя то друг на друга, то на недоумевающих офицеров, мы продолжали ржать ещё пару минут. Но как это обычно случается, внезапно наше веселье как-то само собой рассосалось. Мы поднялись, отряхнули со штанов пыль и зашагали дальше к нашей казарме. Поравнявшись с буравящими нас глазами офицерами, мы поприветствовали их.
  - Осипов, поди-ка сюда! - подозвали они моего компаньона.
  Андрюха, живо среагировав на оклик командования, подмигнул мне и своей пританцовывающей походкой побрёл в их сторону, шаркая шлёпанцами. Я продолжил свой путь, боковым зрением заметив, как от группы офицеров отделился командир моего взвода и направился следом за мной.
  
  Войдя в ротную курилку, я сел на скамейку, достал из кармана пачку сигарет 'Охотничьи' и закурил, глядя на приближающегося ко мне взводного. Лейтенант присел напротив, сквозь прищур глаз пристально глядя мне в лицо. Конечно, я догадывался о теме разговора, который собирался завести офицер. И хотя меня слегка раздражала многозначительная усмешка, с которой он наблюдал за мной, я старался совершенно не обращать внимания на его присутствие, молча сидел и курил, неторопливо блуждая взглядом по окрестным горам. Наконец он нарушил молчание, начав по-восточному издалека.
  - Тагиров, - обратился он ко мне, хитро улыбаясь. - Ты думаешь, я не знаю, зачем сюда приходят твои друзья разведчики, а потом уходят отсюда с красными глазами?
  Он сделал акцент на последние два слова.
  - Ну и хренли?- вопросительно пожав плечами и сплюнув на пыльную землю, произнёс я, продолжая смотреть в сторону гор.
  - А ты думаешь, я не знаю, зачем вы с Осиповым ходили сейчас в гости к разведчикам и вернулись оттуда с красными глазами?- вкрадчивым тоном спросил лейтенант, вновь акцентируя моё внимание на двух последних словах.
  - Ну и хренли? - снова вопросом на вопрос ответил я, недоумевая, чего от меня хочет этот назойливый тип, и вновь не удосужив его взглядом.
  Оставаясь сидеть на месте, уперев руки в колени и широко разведя локти, взводный сильно наклонился в мою сторону. Я повернул голову и молча глядя ему в глаза ожидал, чем же ещё он хочет сразить меня. Приподняв одну бровь, слегка нахмурив другую, наблюдая при этом за тем, какое действие на меня произведут его слова, он заговорщицким тоном произнёс: 'Я вообще знаю всех солдат в нашей роте, кто курит чарс!'
  Он приправил свою фразу частыми кивками головы и устремил на меня торжествующий взгляд, ожидая моей реакции на выложенный им козырь. Продолжая внимательно смотреть в глаза лейтенанту, я неторопливо затянулся, склонил голову немного набок и, выпустив струю дыма в сторону вверх, спокойно заметил: 'А я,- товарищ лейтенант,- знаю всех офицеров в батальоне, кто курит чарс...'
  
  Теперь я ждал реакции на свои слова. Смысл сказанного мной мгновенно преобразил лик офицера. Он издал нервный смешок. Его надменность куда-то вдруг испарилась, уступив место выражению некоторой обеспокоенности. Воровато оглядевшись по сторонам и улыбаясь уже совсем по-другому, офицер взглянул на меня.
  -М...м...молодец...- помахивая в моём направлении указательным пальцем и слегка заикаясь, произнёс он.
  Всегда приятно слышать слова похвалы в свой адрес, особенно от своего непосредственного начальства.
  - Рад стараться... - произнёс я в ответ, скромно пожимая плечами.
  
  Взводный ещё несколько секунд посидел на скамеечке, словно обдумывая что-то, затем глядя на меня с приятельской улыбкой, сказал: 'Ну ладно... Пойду я...' Я ответил ему выражением лица, не оставляющим никаких сомнений в моём дружелюбном к нему отношении, и он удалился в том же направлении, откуда пришёл. Ко мне подошёл Андрюха Осипов. Он заметил, что взводный только что вышел из курилки.
  - Чего хотел-то? - прикуривая предложенную мной сигарету, спросил 'Осип' кивком головы, указав вслед лейтенанту. Прикурив от своего окурка ещё одну сигарету, я пересказал Андрею нашу беседу. Мы ещё немного поржали.
  
  - Ни фига себе, сказал я себе! - улыбаясь во весь рот, произнёс подошедший к нам 'Мош', завидев нас пребывающими в прекрасном настроении. Обращаясь к идущим следом за ним Ваньке Солдатенко и Яненко Олегу, он добавил: 'Мы тут сидим, кумарим, а эти... - он указал на меня с 'Осипом', - кайфуют по полной программе'.
  Все трое уставились на нас
  - Где это вы так угостились, а?- спросил 'Мош'.
  - Секрет фирмы,- ответил 'Осип'.
  - Не, серьёзно мужики. А нас-то почему с собой не позвали? - продолжал 'Мош'. - Мы тоже хотим.
  - Туда не всех пускают, - снова отозвался 'Осип'. - Особенно тех, кто тараторит без умолку, как ты.
  - Ну ладно, ладно... Будет и на нашей улице праздник...- обиделся Гриша.
  - И причём гораздо раньше, чем ты думаешь... - ответил я, протягивая ему башик чарса, подаренный разведчиками, и добавил: 'Забивай...'
  - Ну вот, совсем другой базар, - просиял 'Мош', понюхав чарс.
  Он достал пачку сигарет, оторвав картонную крышку, свернул её спиралью и, вытряхнув часть табака из сигареты на землю, вставил в неё этот 'фильтр'. Забивая сигарету смесью чарса и табака, он снова как бы про между прочим, спросил: 'Ну вы так и не сказали... Откуда дровишки-то?'
  - 'Ешь виноград, не спрашивай, где растёт...' - ответил я слышанной не раз от своего отца поговоркой.
  - Ага... Мы свои рыбные места не выдаём, - усмехнулся Андрюха.
  
  Глава 34. Снова вместе.
  В составе командования батальоном произошли перемены. Комбат сменился. Вместо него управление батальоном принял капитан Чураков, получив при этом звание майора. Это было хорошим известием, ведь до перевода в Кишим он был командиром разведывательной роты в Файзабаде, и в отличие от майора Прохоренко, с уважением относился к разведчикам батальона. Срок службы в Афганистане начальника штаба майора Верховинина также закончился, и вместо него прислали нового офицера. Майор Верховинин поначалу казался мне человеком странным и непонятным. Своей интеллигентностью и манерой держаться он напоминал мне офицера Царской армии из кинофильмов. Под его руководством наш взвод дважды выходил на операции. Это был выход на Мухаммедабад и засада в районе Верхнего Чихильгази. Оба раза мы сталкивались с противником и оба раза избегали прямого огневого контакта. Мне тогда казалось, что начальник штаба слишком уж осторожничает и можно было действовать решительнее. Лишь много позже я понял как нам повезло, что на тех выходах нами руководил именно Верховинин. Вспоминая об этом человеке я всегда испытываю чувство глубокого уважения и признательности.
  
  Буквально на следующий день после смены руководства и убытия прежнего комбата, меня навестил Боря Иванов. Он сообщил, что новый начальник штаба - майор Пирог остался очень недоволен ознакомившись с личным составом взвода.
  - Короче, построил нас перед землянкой, посмотрел на всех и спрашивает: 'Что это у вас за разведвзвод такой? Одни инвалиды и калеки...'. А я ему говорю: 'А что вы хотите, если всех нормальных ребят в пехоту перевели...'. Он говорит: 'Дайте мне список тех, кто был переведён...' Так что, жди... Не сегодня-завтра вернут вас всех обратно...
  - Здорово было бы... - воодушевлённый перспективой вновь оказаться во взводе вместе со своими друзьями, сказал я.
  И в самом деле, уже на следующий день мне сообщили, что из штаба поступило распоряжение о моём переводе обратно в разведку.
  - Собирай вещи и возвращайся обратно во взвод разведки, - сказал мне командир моего взвода. - Приказ командира батальона.
  - Хорошо, - ответил я, и принялся собирать вещи.
  Старшина, видя мои приготовления, подошёл ко мне и предложил остаться в роте. И хотя я встретил здесь неплохое к себе отношение, как со стороны солдат, так и со стороны офицеров, я не мог согласиться на это. Затем я взял из оружейки пулемет, закреплённый за мной, снял с него газоотводящую трубку и вернул её во взвод снабжения, поставив на место старую.
  - Ладно, бывайте мужики...- сказал я своим друзьям из роты, покидая землянку. - Не прощаемся... Заходите в гости.
  - Давай, Аким... Удачи...
  После этого я взял вещмешок и отправился в свой взвод. По пути зашёл в расположение офицеров роты, чтобы доложить о своём убытии.
  - Ну что же... - сказал командир роты, капитан Надьярный, протягивая мне свою руку. - В добрый путь!
  И улыбнувшись, добавил: 'Спасибо за службу!' Все находящиеся здесь офицеры также пожали мне руку, и только старшина стоял, демонстративно скрестив руки на груди.
  - А я тебе руки не подам! - деланно нахмурившись, сказал он. - Уходишь... Оставляешь роту... Предатель...
  - Ну... Как знаете, товарищ прапорщик...- сказал я, и вышел из землянки.
  
  
  В пехоте я прослужил около двух месяцев. Паренёк, которого прислали в разведвзвод вместо меня, возвратился к себе в девятую роту. Вернувшись во взвод, я разыскал нашего 'замка' Николая Гаврилюка, чтобы взять у него ключи от оружейной 'пирамиды' и осмотреть свой пулемёт. За последнее время Колян очень окреп физически, ежедневно тренируясь на спортплощадке и теперь представлял собой настоящую гору мышц.
  -Здорово, 'Гаврила'...- протягивая ему руку, сказал я. - Как вы тут? Не скучали?
  - Здорово... - ответил он без особой радости в голосе. По всей видимости, тот факт, что наша 'коалиция' снова в полном составе, не доставлял ему большого удовольствия. - Да нет, не скучали...
  - Ну-ну... А я вот знаешь, как соскучился?.. Дай ключ от 'пирамиды'... Пулемёт почищу...
  
  Когда я взял в руки своё оружие, я испытывал почти такие же ощущения, как при встрече со старым другом. Разобрав пулемёт, я с досадой обнаружил 'раковину' в канале его ствола. Обычно такие дефекты образуются из-за плохого ухода за оружием, когда стрельба производится при загрязнённом пороховым нагаром стволе. Раньше мы всегда следили за состоянием оружия у молодёжи, но с нашим переводом ситуация, похоже, несколько изменилась.
  Полностью разобрав пулемёт, я хорошенько вычистил все узлы и детали, и щедро смазал их маслом. Закончив чистку оружия, я послал одного из 'колпаков' найти заместителя командира, и взять ключи от пирамиды, чтобы вернуть оружие на место. Я как раз сидел на кровати Николая. Вдруг внутри меня всё напряглось, и ещё не отдавая себе отчёт в происходящем, тело сжалось, и в следующий момент я услышал свист летящей мины.
  
  С криком: 'Ложись!', я совершил длинный нырок. Перелетев через всю центральную часть землянки, я упал около противоположной стены там, где стояли бачки с питьевой водой и чаем. Все присутствующие в землянке тоже попадали. После того, как прогремел взрыв, я вскочил и с криком: 'Тревога!' кинулся к оружейной пирамиде. Судя по звуку взрыва, мина упала где-то метрах в шестидесяти от нас.
  - 'Гаврила!' - крикнул я, но его не было рядом. Нужно было срочно выдать оружие бойцам, а ждать заместителя командира взвода не было времени. Набирая скорость, я занёс ногу для того, чтобы сбить с пирамиды замок, в последний момент услышав за спиной крик Николая: 'Аким! Не надо!'
  Но подошва сапога уже срывала замочные петли, с приятным хрустом вырывая шурупы из деревянных створок.
  -Поздно, 'Гаврила!', - с каким-то озорным задором прорычал я, распахивая дверцы пирамиды и открывая столпившимся вокруг бойцам доступ к оружию.
  Николай, глубоко вздохнув, устало качает головой и прячет ключ от пирамиды обратно в карман. Схватив боекомплект, я вместе с остальными бойцами покидаю землянку и бегу на позиции нашего взвода.
  Снова вокруг слышны крики команд, грохот орудийных залпов, треск автоматических пушек боевых машин пехоты, раскаты далёких взрывов, свист и разрывы падающих мин. Душистый воздух весеннего вечера перемешивается с резким запахом порохового дыма. Батальон ощетинился всем арсеналом тяжёлого вооружения и подобно гигантскому осьминогу прощупывает залпами и трассами очередей наиболее подозрительные участки враждебной окружающей территории. Мы сидим в своих окопах, курим, считаем падающие мины и ждём прекращения огня.
  
  На следующий день я встретился со своими друзьями из девятой роты. Один из новоиспечённых 'дедушек', ротный переводчик, таджик по национальности, рассказал, что во время вчерашней тревоги, когда рота находилась в своих окопах, старшина высказал сожаление о том, что меня перевели обратно в свой взвод.
  -Жалко, говорит, - сказал переводчик, - что Тагиров ушёл из роты. Рота только 'подниматься' начала.
  Эти слова поразили меня и заставили задуматься. Из слов прапорщика следовало, что, по его мнению, моё присутствие в роте каким-то образом оказало благотворное влияние на общий климат в подразделении. Я не мог, конечно, оценить произошедших в роте изменений, так как был там человеком новым. Однако если дело обстояло именно так, как говорил прапорщик Ешану, то получалось, что даже один человек способен на очень многое. И хотя лично я не считал себя образцовым солдатом, такая оценка со стороны начальства давала мне повод немного погордиться собой. Несмотря на это, я ничуть не сожалел о возвращении в свой взвод, ведь главное, что мы снова вместе.
  Сашку Ратникова, Ваньку Решетникова, Азиза Тахирова и меня - всех нас вернули в родной взвод. Оказавшись вместе, мы вновь поверили в то, что справедливость всё же есть.
  
  Огневая позиция, которую в случае тревоги занимал я и ещё один стрелок, сверху была оборудована крышей из ржавых кусков железа и присыпана землёй. Со временем крыша укрытия поросла травой и издали напоминала обычный пригорок. Так вот, под этой крышей поселились две серые гадюки длиной более метра каждая. Было немного не по себе, когда в щелях над твоей головой, играя светло-серыми и чёрными чешуйками, бесшумно перетекало змеиное тело. Это не то, чтобы пугало, но сильно отвлекало внимание. Да и мало ли, что придёт в голову этим существам? Сегодня они не обращают на нас внимания, а завтра отложат здесь яйца и, повинуясь инстинкту сохранения рода, будут видеть в нас угрозу. Короче, думали мы, думали, что делать с нашими 'опасными' соседями, да так и ничего не придумали. С одной стороны и убивать их не особо хотелось, а с другой такое соседство напрягало.
  Один из 'черпаков' - Сашка Ременьщиков вызвался решить эту проблему. Он сказал, что вырос на Брянщине, где в лесах этого добра навалом и, дескать, он имеет опыт обращения с этим зверьём. Как-то раз взял он щуп для поиска мин и пошёл в сторону позиций. Мы попросили его соблюдать осторожность. Через некоторое время мы увидели его идущим обратно, в руке он нёс мёртвых змей.
  - Гляди-ка! Ременьщиков змей заколбасил.
  - Да уж... Похоже тот ещё змеелов.
  - Что делать будем с ними? Интересно, кушать их можно?
  - Ну их в Африку! Травануться как нечего делать...
  - Шкуру снять можно... Ремешки забубенить...
  Мы сняли с них кожу, но не знали, как её правильно обработать и позже она пришла в негодность. Тела змей бросили в муравейник, расположенный неподалёку. Буквально на следующий день от змей остались два обглоданных до костей скелета. Муравьи поработали на славу, обглодав змеиные косточки добела. Я подобрал скелет одной из змей и хорошенько рассмотрел его. Сотни позвонков на подвижных шарнирах из хрящевой ткани, сотни тончайших рёбер с одинаковым изгибом. Меня поразило то, насколько это удивительная и совершенная конструкция. Я притащил скелет змеи к землянке взвода, чтобы показать его ребятам.
  - Обалдеть...- сказал я, делясь своими соображениями с друзьями. - Саныч, смотри, как всё чётко продумано. Ничего лишнего.
  - Ага... Всё лишнее муравьи зарубали, - вмешался Ванька. - Ещё недельку подождать, они и косточки сожрут...
  - Да я не об этом. Смотри, какая прикольная конструкция...
  - А прикинь, - подключился Санёк, - это существо ещё пару дней назад было живым. Само двигалось, охотилось, могло размножаться. Да... Если так посмотреть... Идеальная машина... Ещё и яд... У нас в лесах тоже змеи водятся...
  - Они даже в темноте могут охотиться, - сказал Ваня. - Я в передаче 'В мире животных' видел. У них есть устройство... Ну или орган такой, помогающий реагировать на тепло, идущее от жертвы.
  - Твою мать! - деланно удивился Митька. - Как 'Стингер' что ли?
  - Сам ты 'Стингер'...
  - Да... Люди тоже много чего придумать могут...- задумчиво произнёс Сашка. - Только мёртвое всё это, а вот живого ничего создать не могут... Только и придумывают оружие, чтобы убивать. Вот взять, к примеру, тех же змей... Их принято считать вредными и опасными существами... И вот считается, что встретил змею - надо убить! А они только для защиты свой яд используют, и на людей не охотятся, конечно... Просто люди не хотят изучать законы природы, а наоборот, хотят весь мир под себя переделать. Вот, в принципе, и змеи эти в чем виноваты?
  - Вот цапнули бы кого-нибудь за задницу, было бы поздно... - резонно заметил Боря. - Тут даже неизвестно, найдётся ли у нашего фельдшера сыворотка против их яда?
  - У людей всегда так ... Бей первым... Да что говорить о каких-то тварях, когда даже человеческая жизнь здесь ничего не стоит.
  
  Через пару дней после моего возвращения во взвод разведки, с одним офицером из девятой роты случился конфуз. Средь бела дня шёл он куда-то по своим делам, да и упал, потеряв сознание. Принесли его в медсанчасть, начали в чувство приводить, из полка вертолёты вызвали, дабы подлечить лейтенанта в госпитале. Но когда по карманам его прошлись, выискивая личные документы и вещи, среди оных обнаружили внушительного размера 'лепёшку' чарса. Лейтенанта всё же отправили на лечение в полк, но после, командир батальона устроил головомойку всей роте - от ротного и до последнего солдата.
  
  Мы снова были предоставлены сами себе, так как взводный отсутствовал. Выходя на тактические занятия, мы отрабатывали с молодёжью действия в различных условиях. Как-то раз при выходе в район высоты 1609, решили проверить умение нового расчёта АГСа обращаться с этим оружием. Расчёт установил АГС на небольшом пригорке. Лапы станка неглубоко зарыли в землю и для устойчивости придавили крупными камнями. Борька объяснял, как зарядить оружие. Он заправил ленту в АГС, закрыл крышку ствольной коробки, оттянул при помощи специальной ручки с тросиком затвор и отпустил его, досылая первую гранату в патронник. Не знаю, по какой причине, но что-то пошло не так, и за этим последовал выстрел. В это время один из бойцов осеннего призыва с сапёрной лопаткой в руках крутился на склоне в паре метрах перед АГСом. Что он там делал, непонятно. Возможно, искал ещё камни, чтобы укрепить гранатомёт. Причём за минуту до происшествия его попросили не маячить перед оружием, но он не спешил выполнить это указание. Спасло его только то, что перед самым выстрелом он наклонился к земле и граната пролетела над ним. Непонятное поведение гранатомёта, конечно, удивило, но ещё больше поразило нас то, что наше предупреждение было проигнорировано бойцом. К счастью, жертв удалось избежать, и когда боец, возившийся перед гранатомётом, осознал-таки как ему повезло, это самое счастье осветило его физиономию. Но чтобы урок был усвоен полностью, нам пришлось несколько омрачить это ликование, отвесив счастливчику кренделей.
  
  Вообще любое оружие требует к себе самого уважительного отношения, тем более, такое как АГС. Рассказывали, что был случай, когда после одного из выходов солдат, нёсший гранатомёт, присел на привале, а АГС в заплечной сумке опустился гашеткой на землю. Всё бы ничего, если бы не оставшаяся в патроннике граната. Она ударила солдату в затылок со всеми вытекающими отсюда последствиями.
  
  Глава 35. Голод - не тётка.
  Ситуация с продовольствием в батальоне, и в полку в целом была критическая. Даже муку и соль закупали в Кишиме. Мука была серого цвета и очень плохого качества. По вкусу было похоже, что кроме пшеницы в ней присутствовали и другие злаки. Соль была необработанная бледно - фиолетового цвета с примесью песка. Такую у нас дают лизать скотине. Но мы были рады и этому. Нормальные продукты - крупы, консервы и картошка практически закончились. Мы перешли на подножный корм.
  Выходя на тактику, пробовали набирать степных черепах, у которых был брачный период и они носились друг за дружкой как угорелые. Увидев черепаху посолидней, с диаметром панциря сантиметров двадцать пять-тридцать, просто убивали выстрелом из автомата. Панцирь раскалывался как орех. Собрав штук пять таких черепах, готовили из них суп. Правда, мяса в черепахах было 'кот наплакал', и возни с ними было много, поэтому и суп такой мы готовили нечасто. Глядя на стада овец, пасущихся в окрестностях батальона, мы помышляли о добыче покрупней.
  И вот в один из дней наш взвод как обычно вышел на тактику. Командир взвода в это время находился в полку. Вышли сами без взводного, благо такая практика была не в новинку. Я был в этот день дежурным по взводу. Взвод вернулся часа через два. Ребята притащили с собой мясо.
  - Застрелили козла... - сказали они.
  Ожидать, что в этих местах нашим бойцам встретился дикий горный козёл, не приходилось. Из этого следовало, что было совершено нападение на отару овец. Здешние пастухи частенько ставили в отару одного крупного козла, он становился вожаком стада. Именно такого козла и подстрелили наши добытчики.
  Поняв что наши бойцы пересекли запретную черту, я был в некотором замешательстве. Любой такой факт вызывал во мне некий протест. Я считал, что каждое подобное действие с нашей стороны способствует нагнетанию и без того напряжённой обстановки. С одной стороны было жалко и самих местных жителей. Обычно мы старались, насколько это возможно, сводить к минимуму утраты местных жителей от нашего здесь присутствия. Даже на стрельбище, когда наши пули поджигали пшеничное поле, расположенное дальше, мы бежали туда, на ходу снимая хэбэшки, чтобы потушить огонь, ударами своих кителей.
  Но не поддаться искушению и спокойно страдать от голода, когда рядом по горам бегает столько 'мяса', а в твоих руках есть инструмент идеально подходящий для его добычи, было сложно.
  - 'Совершение нападения с целью завладения личным имуществом граждан, соединённого с насилием опасным для жизни и здоровья потерпевшего или угрозой применения такого насилия, наказывается лишением свободы сроком до десяти лет (ст. 146 У.К. РСФСР)', - прочитал я нашим 'охотникам' выдержку из 'Памятки воину-интернационалисту'.
  - Тех, кто пишет эту ерунду, - сказал Борька, - самих бы сюда и подержать на таком пайке... Ещё неизвестно, как бы они запели...
  - Если так брать, то по каждому второму 'воину-интернационалисту' тюрьма плачет...
  - Да не переживайте... - сказал Хабиб. - Стадо, похоже, было из Гумбаза. Гумбаз - 'духовский' кишлак. Так что получается, и мясо мы взяли у 'духов'. А для них одним козлом больше, одним меньше...
  - А Митька ещё и 'духовскую' собаку грохнул, - произнёс Ваня, выдохнув струю сигаретного дыма. - Причём зверюга была не слабая. Когда мы козла подстрелили, стали спускаться за ним ... Тут пёс этот как бросится нам на встречу. Огромный такой волкодав... Все растерялись... Не хотели мы собаку убивать... Пока мы что да как, а эта псина тут как тут... Пасть открыла и как прыгнет... И прикинь... В этот момент 'Митро', даже не целясь толком, практически с пояса, как заправский ковбой, даёт собаке короткой очередью в грудь, она так и свалилась замертво... А мы Митьку всегда 'тормозом' считали...
  - Да! А он тут самым шустрым оказался...- подтвердил Ванькины слова Боря. - Пса жалко, конечно... Он свою работу выполнял...
  - Погиб при исполнении... так сказать... - вздохнул Санёк.
  - Ну, лучше уж пёс, чем кто-то из наших...
  - Жалко в батальоне корейцев нет, - сказал я. - Так и пса можно было притащить и приготовить. Корейцы собаку запросто едят. Боря вот тоже на корейца похож. Слышь, Борька, а калмыки собак едят?
  - Нет, не едят... - недовольно поморщился Борис. - Нам и баранов хватает...
  Мясо козла мы пожарили. Оно оказалось ужасно вонючим. Но выбора у нас не было. Мы ели жареное мясо, закусывая лепёшками из серой афганской муки и были почти счастливы. Но этого мяса хватило ненадолго. Так как хранить его было негде, мы съели его быстро. Уже через пару дней мы снова столкнулись с необходимостью искать нормальную еду. Баланду, которую готовили на ПАКах, есть было совсем невозможно, - крупа, отваренная на воде с солью. Ни тушёнки, ни жира, ни поджарки. Но кушать что-то было нужно, и приходилось довольствоваться тем, что есть.
  
  Однажды в обед кушаем, значит, мы перловую кашу, которую иногда в шутку называют 'дробь шестнадцать' или 'кирзуха'. Сидим, молча 'рубаем'. То и дело в склизкой массе попадаются какие-то непонятные комочки, чем-то напоминающие сушённое мясо из супов в пакетиках. Разжуёшь эту штуку, а она внутри непроваренная какая-то, да и вкус никакой. На зубах немного похрустывает. Ну, мы как люди скромные, сидим, дальше кушаем, хрень эту из каши выковыриваем или просто сплёвываем на стол. У каждого рядом с миской уже небольшая горка этих 'гранул' накопилась.
  - Мужики, что это за фигню в кашу напихали? - с кислой физиономией вдруг решился спросить Борька.
  - Что-то непонятное... Может гранулы какие-то добавили? - озвучил я свою версию.
  - Вкус противный и внутри как всё-равно глина...- сплёвывая на пол очередной комочек, сказал Санёк.
  Я взял одну из этих штучек и промыл в кружке с чаем. Гранула оказалась правильной продолговатой формы, с шестью аккуратными продольными канавками. Эта форма, зеленовато-бурый цвет и непонятный вкус подтолкнули меня к неутешительному предположению относительно происхождения этой 'приправы'. Показав сидящим рядом отмытую мною гранулу я, усмехнувшись, обнародовал свой вывод.
  - Слышь, мужики... Похоже это никакие не гранулы, а дерьмо какой-то крысы...
  - Точно, сука!
  - Твою мать! Вот уже крысиным говном кормить начали...
  - Ага! Что дальше будет?
  Наш снайпер Саша Пичкур по прозвищу 'Рыба', отличавшийся особой впечатлительностью, после нашего открытия вскочил из-за стола и, пытаясь совладать с позывами к рвоте, под всеобщий гогот рванул к выходу из столовой.
  'Вах, вах, вах! Какие ми нежние...' - имитируя кавказский акцент, произнёс я ему вслед. Аппетит у присутствующих мгновенно исчез. Мы поручили дневальным убрать со столов и хорошенько помыть посуду. Санёк, Ваня, Хабиб, Боря и я отправились на содатскую кухню, чтобы выяснить у повара Алишера, в честь какого праздника он решил угостить личный состав батальона таким необычным блюдом. Обычно в таком случае повара ждала очень незавидная участь, но Алиш был моим другом и нашим хорошим знакомым, потому и данная ситуация требовала особого подхода. Оставить же этот факт без внимания мы тоже не могли. Когда Алишер увидел, какая делегация пожаловала к нему в гости, его лицо приняло озабоченный вид, но он попытался скрыть свои переживания за маской радушия.
  - О! Какие люди и без охраны...- к этому времени Алишер разговаривал по-русски уже практически свободно. - Здорово, мужики!
  - Мы сами себе охрана! Привет, Алиш...
  Мы обменялись рукопожатиями, после чего возникло неловкое молчание.
  - Закуривайте...Угощаю! - он протянул нам пачку сигарет 'Red &White', видимо, купленных по случаю в Кишиме или у местных афганцев. Сигареты с фильтром были в батальоне редким удовольствием, и мы охотно воспользовались предложением Алишера.
  - Слышь, Алишер! Что это такое было сегодня на обед? - по-приятельски улыбаясь, спросил я, глядя ему в глаза. - Странная какая-то каша получилась...
  
  Пока я задавал свой вопрос, Алишер склонив голову набок, устало покачал ею и глубоко вздохнул. Он с самого начала знал о цели нашего визита.
  - Ага, странная... Начинка в ней уж больно на крысиное дерьмо похожа... - с усмешкой выложил Боря.
  - Да, мужики... Знаю... - сказал повар. - Я когда крупу получил, заметил, конечно, что там полно этой дряни. Но сами знаете... Продуктов почти не осталось. Помощникам по кухне сказал, чтобы хорошо перебрали. А они забили, а мне сказали, что почистили всё. Я посмотрел - вроде нормально всё, а уже в котле увидел, что там ещё много осталось... Да только уже поздно... Я что мог, выловил из котла.
  - Ну с нарядом ты сам разбирайся... Только постарайся, чтобы в следующий раз это не повторялось. Мало удовольствия такую кашу жрать... Ещё и заразу какую-нибудь запросто подцепить можно.
  - Если бы кто-то другой такую бурду приготовил, - сказал Санёк, - мы бы долго не церемонились... Просто тебя давно знаем и уважаем...
  - Поэтому и ты имей к нам уважение... Нам ведь тоже не охота выяснять с тобой отношения...
  - И такой рубон кушать тоже нет желания...- сказал Боря. - Так что уж постарайся сам всё контролировать... А то весь батальон говна наелся, и вроде так и надо...
  - Да. Да. Конечно... - согласился Алишер.
  За время службы Алишер заслужил репутацию авторитетного солдата и пользовался уважением в батальоне. И ему сейчас было неловко выслушивать претензии в свой адрес. Поэтому и мы особо не давили на него, но постарались дать прочувствовать серьёзность ситуации. Мы ещё немного поговорили с Алишером на самые разные темы, затем распрощались и отправились к себе.
  
  Как я уже говорил, у крупных подразделений были подсобные хозяйства, поэтому им было легче переносить нехватку продовольствия. У гаубичников был свинарник и курятник, в седьмой роте - крольчатник, в восьмой - курятник. У нас в разведвзводе были огороды, только в связи с надвигающимся выводом полка мы забросили их. Они поросли бурьяном, а мы периодически убирали его, так как он мешал хорошему обзору из наших окопов. Кроме этого, обитатели батальона не упускали любую возможность, чтобы хоть как-то разнообразить свой скудный рацион. Мы несколько раз выходили с офицерами управления на рыбалку. Глушили рыбу гранатами, а местные мальчишки, или как мы называли их, "бачата", ловили её своими сетками ниже по течению. Улов делили с ними пополам.
  Однажды по случаю забрели в восьмую роту. Тамошние 'гурманы' как раз обедали и пригласили нас к столу. Ну, мы отказываться не стали, тем более что приготовленное ими жаркое оказалось очень даже неплохим на вкус. Во время еды 'хозяева' хитро переглядывались и перемигивались, то и дело поглядывая в нашу сторону. Было понятно, что они чем-то хотят удивить нас, но не спешат этого делать, а ждут окончания трапезы. Мы не спросили, из чего они приготовили это кулинарное чудо. Нам было достаточно того, что сами хозяева кушают из одного казана с нами, следовательно, ничего страшного там быть не должно.
  Мы поели и вопросительно уставились на наших сотрапезников.
  - Ну, как вам рубон? - спросили они.
  - Знатный рубон...- ответили мы.- Каждый день бы так...
  - А знаете из чего?
  - Щас... Дай-ка угадаю...- решил немного повеселиться Иван. - Не уж-то из ишака?
  - Да не...- не ожидая такой версии, они обиженно отпрянули назад. - Какого ишака? Что, неужели так не вкусно?
  - Да нет, мужики... Очень вкусно... Это Ванька так шутит...
  - Ну, ладно, не томите... Колитесь... Что за мясо-то?
  - Дикобраз ночью на 'Окопной' зацепил растяжку. Шкуру с иголками сняли и вот, пожалуйста...
  - Ну, ничего так... Прикольно получилось...
  - На крольчатину похоже...
  - Ну что ж... 'После сытного обеда по закону Архимеда, чтобы жиром не заплыть, нужно срочно закурить...' - произнёс Ваня, угощая присутствующих сигаретами.
  
  В следующий раз мы вышли на тактические занятия с намерением раздобыть побольше мяса. Нами был разработан план. Мы пошли в северо-восточном направлении, оставили бόльшую часть взвода на пятачке между заставами 'Окопная' и 'Двугорбая' чтобы создать видимость проведения тактических занятий. Задачей этой группы было привлечь к себе как можно больше внимания стрельбой и взрывами гранат. Тем временем группа в составе семи человек должна была по ущелью незаметно выйти в район высоты 1609. Там часто паслись стада овец. Нам нужно было подстрелить трёх баранов, быстро разделать их, замаскировать следы, отойти к основной группе и вернуться в батальон.
  
  В намеченном месте, мы отделились от основной части взвода и юркнули в ущелье. Стараясь быть незамеченной наблюдателями с застав, наша группа направилась по заранее запланированному маршруту. Как мы и ожидали, на склоне высоты 1609 паслось большое стадо овец. Когда до стада осталось примерно метров семьсот, мы улеглись на одном из отрогов хребта, ведущего к этой горе. В бинокль мы как следует рассмотрели стадо. Оно паслось большей частью на западном склоне, расположенном фронтально по отношению к нам и насчитывало около ста голов. Хотя расстояние было великовато, место для стрельбы показалось нам удобным. Я поставил пулемёт на сошки, выбрал из стада одного барана и, прицелившись в центр его корпуса, выстрелил одиночным. Баран не шелохнулся. После моего возвращения из девятой роты мы ещё не выходили на стрельбище, и прицел пулемёта мог быть сбитым. Я взял немного выше и выстрелил ещё раз - опять промах. Прицелился немного правее барана и попал ему в заднюю часть. Он, подогнув ноги, уселся на тропе по-собачьи. Пастух бросился к раненому животному, но мы отсекли его вертикальной линией огня. Фонтанчики от пуль заплясали на склоне между пастухом и животным.
  Услышав наши выстрелы, группа, оставшаяся у застав, принялась шуметь интенсивнее, чтобы заглушить звуки нашей стрельбы. Стадо разбежалось, пастух принялся поспешно отгонять баранов за хребет, расположенный слева от нас. Мы бегом бросились вперёд и спустя пару минут были на месте. Бόльшую часть стада пастуху удалось увести за хребет. Несколько отбившихся овец испуганно блея, метались по сопкам. Когда мы поднимались на пригорок, из-за него навстречу нам выбежала ещё одна овца. Я вскинул пулемёт, выстрелил ей в голову, и пока она ещё трепыхалась, перерезал ей горло, чтобы слить кровь.
  Первый подстреленный нами баран сидел на своём месте, метрах в семидесяти от нас и тяжело хрипел. Мы послали к нему трёх 'черпаков', которые были в нашей группе.
  - Добейте его и тащите сюда! Да побыстрее!
  Боря с Хабибом приволокли ещё одну убитую овцу, а спустя некоторое время пришли 'черпаки', таща за собой первую овцу. Не теряя времени, Боря как заправский мясник, приступил к разделке бараньих туш. 'Черпакам' было поручено срочно выкопать хорошую яму. Глядя на то, как это делает Боря, я принялся снимать шкуру и разделывать одну из туш своим ножом. Ваня и Хабиб занялись третьей овцой.
  В это время из-за высоты 1609 появился всадник на гнедом коне. Он мчался во весь опор в направлении кишлаков Баладжари и Гумбаз. Мы проводили его взглядом, прикидывая, чем для нас может обернуться его появление. Возможно, это случайный наездник, а быть может, он отправился сообщить в кишлак о нашем нападении на стадо. При самом плохом раскладе это привело бы к тому, что вооружённые афганцы могли явиться сюда, дабы призвать нас к ответу за наши действия. Вооружённая стычка с местными жителями не входила в наши планы, и нам следовало поторопиться.
  Головы, шкуру и все внутренние органы животных бросили в выкопанную яму, и закопали, замаскировав место клочками травы и кустиками колючки. Взяли с собой только чистое мясо, распихав его в прорезиненные бахилы от ОЗК. Это позволило избежать протекания крови из вещмешков наружу, что могло выдать нас по возвращении в батальон. Следы крови с рук мы стёрли пылью, и быстрым шагом вернулись обратно, по пути объединившись с основной группой.
  Возвратившись, мы взяли несколько пустых цинков от патронов и, нарезав мясо небольшими кусками, уложили его туда, обильно пересыпав солью. Цинки с засоленным мясом сложили в каптёрке взвода, так как там было относительно прохладно. Килограммов семь свежего мяса мы сразу принялись обжаривать в казане недалеко от нашей землянки. Окружающий воздух наполнил ароматный запах жареного мяса. Но на наше счастье это не привлекло внимания офицеров батальона. В этот день мы славно пообедали и даже не пошли в столовую.
  
  Утром следующего дня в батальон пришёл уже упомянутый мною местный активист и подхалим Джума. Хабиба вызвали в штаб для перевода. Когда он вернулся, то рассказал нам следующее.
  - Этот жопорванец Джума говорит, что к нему пришли из Гумбаза жалобщики, сообщить о том, что вчера в горах кто-то из бойцов нашего батальона напал на их стадо...
  - Ну, надо же, - деланно удивился при этих словах Борька, и добавил, оглядев нас. - Интересно, кто бы это мог быть?
  Хабиб продолжил.
  - Джума говорит, мол, жители кишлака жалуются, говорят, что двенадцать баранов было убито, девять забрали, а трёх оставили...
  - Вот уроды хитрожопые...- воспротивился такой наглой лжи Ваня. - Это получается, кто-то из них ещё шестерых баранов куда-то на сторону сплавил, а на нас всё свалил...
  - Точно... Или Джума сам решил немного преувеличить факты...
  - Да... Они это просто обожают...
  - Слушайте дальше, - сказал Хабиб. - Комбат выслушал Джуму и спрашивает: 'А кто у нас вчера в горы выходил?'. Я ему говорю: 'Мы выходили, товарищ майор...'. Он спрашивает: 'Так значит, это вы баранов стащили?' 'Никак нет...', - говорю. 'Мы возле 'Окопной' тактикой занимались. Прямо под носом у них. Никуда не отлучались...' Он по рации с 'Окопной' связался - там подтвердили... Тут Джума решил утешить комбата. Говорит: 'Да вы не переживайте. Это всё равно стадо из 'духовского' кишлака было... А комбат на меня хитро так смотрит и спрашивает: 'Скажи, Джаббаров... Ну хоть одного барана взяли?', а я ему: 'Нет, товарищ майор! Тактикой занимались и всё...' А он вздохнул, и говорит: 'Эх вы...'
  
  Несмотря на то, что мяса в общей сложности получилось килограммов около пятидесяти, его опять хватило ненадолго. Весть о нашей добыче быстро распространилась среди солдат батальона. То с одного подразделения, то с другого к нам приходили друзья и знакомые. У кого-то был день рождения и нужно было что-то приготовить, кто-то просто заходил в гости и когда уходил, мы давали с собой немного мяса. Батальон сидел на 'голодном пайке', и хотя накормить всех желающих мы не могли, жадничать было не в наших правилах. Через два-три дня мясо закончилось, но оно помогло нам легче перенести перебои в продовольственном обеспечении. Вскоре прилетели долгожданные вертушки с провизией и жизнь начала входить в нормальное русло.
  
  Глава 36. На распутье.
  Батальон хоть и был одним из самых захолустных мест во всём Афганистане, но и здесь происходили свои, пусть не всегда видимые стороннему наблюдателю перемены. Самым радостным и волнительным событием для всех был прилёт вертолётов. Это всегда привносило свежую струю в нашу размеренную и однообразную жизнь. Вести из дома, корреспонденция, продовольствие и даже привозимые боеприпасы - всё это говорило о том, что мы не одиноки, не заброшены. Нас кто-то помнит... Мы выполняем важную задачу...
  С некоторых пор вертолёты в наш батальон стали летать по ночам. Это было связано с тем, что стараниями 'наших западных друзей' у местных борцов с Кабульским режимом' появились средства эффективной борьбы с летающими целями.
  Посадка вертолётов ночью в горах - зрелище впечатляющее. Сначала в полной темноте слышен только звук вращающихся лопастей. Вертолёты совершенно невидимы. Потом на земле загораются огни ВПП, а в небе, на фоне чернеющей громады горы Алибег, вспыхивает прожектор. Он ощупывает землю своим ярким лучом, и вертолёт совершает посадку. Вся сцена напоминает кадры из фантастического фильма, когда в мрачных глубинах океана медленно плывёт подводный корабль. Далее, действуя аналогичным образом, садится второй борт. Как ориентируются в этой кромешной тьме пилоты до того, как включится прожектор, совершенно непонятно. Скорее всего, они работают по навигационным приборам, возможно, что используют и приборы ночного видения.
  
  Нередко с вертолётами в батальон прилетали новые люди - офицеры и солдаты. Однажды после очередного прилёта вертушек, мы заглянули с дружеским визитом в гости к ребятам из седьмой роты и обнаружили там нового бойца. Как оказалось, он был одного с нами призыва. Его ушитая, почти не выцветшая форма слишком уж плотно облегала фигуру. Поля панамы были франтовато загнуты кверху, как у ковбойской шляпы. Кожаный ремень с круто загнутой бляхой небрежно болтался чуть ли не на уровне паха. Мы тоже, конечно, были не лыком шиты и 'издевались' над форменной одеждой как только могли, но до этого пижона нам было далеко. Должно быть, он очень гордился своим модным видом.
  В то время, как мы общались с друзьями, он вёл себя слишком уж вызывающе для новичка. Поведение его не отличалось особой скромностью. Я подумал, что не подобает человеку, попавшему в новое для него окружение, привлекать к себе такое внимание. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить, где мы встречались прежде. Когда я спросил об этом новичке у своего друга Юры Лугового, он пояснил, что этот солдат не совсем новичок.
  - Он служил у нас в роте раньше... Ещё в 'колпачестве'. Потом его отправили в полк лечиться.
  Теперь я вспомнил его. Это был тот самый паренек, что однажды ночью прострелил себе ногу, стоя под грибком. Обычно за подобные вещи по головке не гладили. Членовредительство или в просторечье 'самострел' было серьёзным преступлением. В Великую Отечественную за это могли и к стенке поставить. Только благодаря лояльности командования полка он не оказался в дисбате. И вот теперь, под самый дембель, он вернулся в родное подразделение. Всё бы ничего, но слишком уж фривольно вёл себя этот не в меру самодовольный и наглый 'фрукт', строя из себя эдакого разухабистого 'рубаху парня'. Видимо, во время пребывания в полку, некому было поучить его хорошим манерам. Или, может, ходил там 'хвост поджав', а тут расчувствовался.
  Пока мы общались со своими друзьями, он несколько раз встревал в наш разговор со своими комментариями и не совсем уместными шутками. Ребята в седьмой роте служили очень доброжелательные и спокойно сносили проявления этого типа. Мы с мужиками из взвода тоже старались не замечать его активности. В любом другом подразделении его уже поставили бы на место, но здесь похоже, он чувствовал себя вольготно.
  В какой-то момент, когда этот 'фраер' в очередной раз без приглашения вмешался в ход нашей беседы, я решил немного его урезонить.
  - Слышь ты, чудо в перьях... Тебе кто-то сейчас слово давал?
  Новичок напрягся, осекшись на полуслове.
  - Ты кто такой? - напирал я. - Откуда взялся вообще?
  По видимому, чему-то научился этот олух царя небесного, если у него хватило ума сейчас не лезть в бутылку, а молча выслушать претензии в свой адрес.
  - Пока ты 'чмо' в полку кайфовал, мужики здесь 'отколпачили', а потом ещё целый год пыль глотали, да по всяким Аргу¹ мешками кровь проливали... А ты теперь под самый 'дембель' заявился и корчишь из себя блатного...
  Юра Луговой попытался было вступиться за солдата.
  - Да ладно тебе, Аким... Дело прошлое...
  - Согласен, Юра. Только поскромнее надо быть...
  Я снова обратился к приезжему, который к тому моменту был уже совсем подавлен и находился в том состоянии, в котором ему и было положено. - Ты перед кем рисуешься? Скажи им спасибо за доброту... - я кивнул в сторону 'дембелей' седьмой роты. - То, что ты сейчас не летаешь как трассер, это тебе от них большая скачуха²... Так что впредь будь проще...
  После этого 'строгого выговора' солдат уже не стремился привлекать к себе особого внимания. Спустя некоторое время он незаметно 'рачком-бочком' куда-то исчез и больше не мешал нашему общению.
  
  В один из апрельских дней после обеда нашему взводу дали приказ приготовиться к выходу в Кишим. Руководство батальоном во главе с комбатом - майором Чураковым
  ____________________________________________________________________________
  ¹Долина реки Аргу - стратегически важное место близ Файзабада, где бойцы седьмой роты несли боевое дежурство на заставе.
  ²Скачуха - в данном случае - поблажка, снисхождение.
  
   решило немного порыбачить. А поскольку рыбалка это всегда отличный повод отдохнуть душой и телом, то и наши офицеры не стали нарушать традицию и были слегка навеселе.
  
  Река Машхад отличалась своей быстроводностью и небольшой глубиной, поэтому и рыбалка в таких условиях требовала особого подхода. Мы уже имели опыт ловли рыбы 'в здешних водах', и потому взяли с собой много ручных гранат, подствольные гранатомёты и боеприпасы для них. Некоторые из ручных гранат долго уже хранились на взводном складе подверглись небольшой коррозии. Именно от таких гранат мы и решили избавиться в первую очередь, используя их для глушения рыбы.
  
  Разместившись на двух БМП нашего взвода, мы выдвинулись в Кишим. Погода стояла чудесная. Солнце грело, но ещё не пекло. Не доехав несколько метров до моста через Машхад, мы спешились, оставив экипажи машин на своих местах для прикрытия, на случай нападения неприятеля. Тут же слева от дороги, на крыше высокого глинобитного здания находился пост 'зелёных'. Моё внимание привлекло то, что один из солдат был вооружён ручным пулемётом Калашникова старого образца, калибра 7,62мм с дисковым магазином.
  Внизу у дороги был распахан огород, в центре которого росло целое 'дерево' конопли. Оно было метра под два высотой, имело густую крону эллипсоидной формы. Куст был ухоженным. Мы сразу заприметили его и переглянулись: мол, неплохо было бы незаметно от афганцев и начальства срубить эту 'ёлку' и увезти её с собой в батальон. Но сделать это было сложно, ибо здесь находился пропускной пункт в Кишим и афганские солдаты постоянно сновали туда и сюда. Скорее всего, они-то и посадили здесь этот 'кустик'.
  
  Перешли на другой берег. Здесь было много афганских мальчишек. Подозвав их, мы с помощью переводчика договорились о совместной рыбалке. У местных пацанов были специальные приспособления для ловли рыбы в горной реке. Они состояли из трёх шестов, связанных между собой у концов, образуя треугольник. На эту конструкцию была натянута сетка с мелкой ячейкой. Одни из мальчишек ставили эти треугольники ниже по течению, уперев основание в каменистое дно, в то время как другие выше по течению поднимали шум, били камнями и палками по воде и камням, выходящим на поверхность. Испуганная рыба бросалась в разные стороны и кое-что попадало в сети. Теперь же в роли загонщиков выступали мы, используя вместо примитивных палок и камней разработки отечественного военпрома. Рыбу с мальчишками договорились делить пополам. В этой речке водилась в основном маринка.
  
  У нас в Ташкенте эта рыба тоже водится в реках и каналах. Некоторые экземпляры вырастают до полуметра в длину, но в Машхаде я не встречал таких крупных особей. Маринки, пойманные нами в здешних быстрых водах ранее, редко достигали в длину тридцати сантиметров. Ещё одной особенностью этой рыбы являлось то, что при её приготовлении нужно было соблюдать осторожность. Желчь, икра и чёрная плёнка, выстилающая её внутреннюю полость, были токсичными и могли вызвать сильное отравление. Поэтому если при чистке желчный пузырь случайно повреждался, самым верным решением было выбросить эту рыбу, так как даже тщательная промывка не избавляла её мясо от горечи.
  
  Комбат воспользовался правом первого броска гранаты. Столб воды поднялся на несколько метров. Мы бросали гранаты по очереди с небольшим интервалом. Одна из моих гранат оказалась на редкость капризной. Усики предохранительной чеки сильно заржавели и кольцо никак не хотело покидать своё место. Вращая чеку вокруг своей оси вперёд-назад, я старался выдернуть кольцо, но оно поддавалось с трудом. Кто-то из ребят попытался поторопить меня, окриком: 'Аким, давай скорее! Что ты там возишься?'.
  Но в этой ситуации спешка была совершенно излишней, и я, стараясь не обращать внимания на напряжённое ожидание присутствующими моего броска, медленно, миллиметр за миллиметром вытягивал чеку. Наконец, она выскочила и, предупредив всех криком: 'Бросаю РГД-5!', я выбрал место поглубже и метнул гранату туда. Пока я вытягивал неподатливое кольцо, прошло, наверное, секунд тридцать. За это время всю мою спину покрыла испарина. С другими гранатами всё было проще. Мы использовали все ручные гранаты, взятые для рыбалки, оставив себе только необходимый минимум. Пришло время применить подствольные гранатомёты. Стреляли с разных точек, стараясь, чтобы снаряды от подствольников попадали в глубокие места реки. Стрелять приходилось на небольшое расстояние и под острым углом. Всё шло как обычно.
  Мы несколько раз меняли своё местоположение, выбирая новые места для глушения рыбы. В какой-то момент мы оказались на берегу со стороны Кишима, метрах в пятидесяти вверх по течению от моста. Здесь река разделялась на несколько мелких протоков, основное же русло проходило со стороны противоположного берега. Хабиб, находясь рядом со мной, прицелился в стремительно несущийся поток основного русла, как мне показалось под очень неудачным углом - перпендикулярно направлению его течения. Попасть с этого места в узкую полосу потока было сложно.
  В это время со стороны кишлака, расположенного на другом берегу, к реке бежал афганский мальчик. Он был метрах в шестидесяти от берега и мчался как раз в том направлении, в котором прицелился Хабиб.
  Заметив мальчишку, мы окликнули Хабиба, но было уже поздно. Хабиб был, видимо, сильно занят прицеливанием и не заметил мальчугана, а наши крики частично заглушил шум воды. С коротким хлопком граната покинула ствол гранатомёта. Все, кто оказался рядом, следили за тем, как она плюхнулась как раз посредине несущегося и сверкающего тысячами бликов потока. Но угол полёта был очень пологим, и в следующий миг граната, скользнув по воде, отрикошетила от неё и полетела в направлении мальчишки. Как только это произошло, все мы и афганская ребятня, крича во всё горло и бурно жестикулируя, пытались хоть как-то предупредить бегущего мальчика об угрозе.
  Для того, чтобы понять в чём дело, у мальчика просто не было времени. Однако каким-то шестым чувством он, заподозрив неладное, плюхнулся на землю за небольшим валуном. В тот же миг граната ударилась оземь и разорвалась метрах в десяти от камня, за которым залёг малец. Спустя мгновение после взрыва, пацан вскочил на ноги, развернулся и что было мочи, припустил в обратном направлении. Все облегчённо вздохнули, и весело рассмеялись, глядя на то, как зачастили его 'сверкающие' пятки.
  - Ну, Хабиб, ты даёшь! Столько места вокруг, и надо было как раз в его сторону выстрелить. Чуть левее или правее, и делов-то...
  - Да я сам не понял, как так получилось. Я и не думал, что граната вылетит из воды...
  - Слава Богу, всё обошлось...
  - Ага! 'Слава Богу, не убили!' - заметил Ваня цитатой из нашей ежевечерней речёвки.
  Мы усмехнулись, и двинулись на другую сторону реки, прыгая по каменистым островкам и перескакивая с булыжника на булыжник.
  
  На этом берегу находился комбат и ещё несколько офицеров. Мы доложили ему, что запас гранат и выстрелов от подствольника, взятых для рыбалки, у нас закончился. Комбат сказал, чтобы мы собирались и возвращались к машинам. Тут откуда ни возьмись, появился 'хитрый лис' Джума.
  Завидев его, Хабиб сплюнул и выругался по-таджикски. Джума с заискивающей улыбкой подошёл к майору Чуракову и что-то проверещал на своём языке. Комбат и все остальные повернули головы в сторону Хабиба, ожидая перевода. После слов Джумы Хабиб окинул афганца недоверчивым взглядом, и хмыкнул:
  - Он говорит, ему сообщили, что в этом кишлаке, - Хабиб указал на селение, расположенное метрах в ста от нас, - сейчас находится банда 'духов', и они, товарищ майор, хотят взять вас в плен...
  Когда майор Чураков услышал это, его лицо исказило выражение ненависти.
  - Что?! Меня?! Майора советской армии в плен?! - взревел комбат. - Вот им, а не Чуракова!
  Произнося последнюю часть фразы, майор сложил руки в неприличном жесте. Следы опьянения мгновенно исчезли с его лица.
  - Так шестеро разведчиков со мной! Цепью... Интервал четыре метра к кишлаку бегом марш!
  Мы коротко переглянулись, развернулись цепью и побежали к кишлаку.
  - Остальным отойти к мосту и занять оборону! - крикнул комбат на бегу и, посмотрев в нашу сторону, закричал во всё горло: - Урааа!!!
  Мы подхватили этот возглас, и я всем существом ощутил, как меня охватывает какой-то странный задор.
  - Весело...- подумал я. - Всемером на кишлак с 'духами'.
  В этот момент мною овладевали разные чувства. С одной стороны задача казалась мне невыполнимой. С другой стороны я доверял комбату и его боевому опыту, и был уверен в том, что он знает, что делает. В ребятах, которые были рядом, я не сомневался. Мы пробежали метров тридцать, достигнув невысокого глиняного забора.
  - Занять позиции! - крикнул комбат, и мы засели за этим укрытием, осматривая кишлак сквозь прорези прицелов. Всё было совершенно спокойно.
  - По вражескому кишлаку... Огонь! - приказал майор, и мы принялись обрабатывать кишлак беглым огнём своего оружия.
  Патронов у нас было немало, но стрелять по молчаливым стенам показалось мне бестолковым занятием. Мы выпустили по глиняным дувалам по паре магазинов, но кишлак молчал.
  - Прекратить огонь! - скомандовал комбат. - Отходим к мосту...
  
  Сашка Ратников, Ванька и я, остались прикрывать отход своих товарищей и комбата, внимательно наблюдая за кишлаком. Они отошли и теперь прикрывали нас. Мы быстро отбежали к мосту. Тут мы присели, используя в качестве укрытий лежащие вдоль реки валуны и естественный рельеф здешней местности.
  - Дай-ка мне автомат... - сказал комбат Боре Иванову.
  Тот подчинился.
  - Получайте, гады! - кричал комбат, стоя в полный рост и выписывая из Борькиного автомата на стенах селения затейливые узоры. - Вот вам! А не майора Чуракова!
  Пули вонзались в глиняные дувалы, откалывая куски сухой глины. Выпустив по кишлаку одной очередью весь длинный рожок, и немного охладив свой пыл, майор протянул оружие Борису.
  - Держи, солдат! Спасибо!
  Боря рефлекторным движением ухватил автомат за ствол своей левой рукой и словно ужаленный пчелой, чуть было не выронил его из рук. В последний момент он перехватил автомат правой рукой за цевьё, бросил короткий взгляд на свою обожжённую левую ладонь и болезненно сморщившись, несколько раз тряхнул ею в воздухе.
  - Блин, Боря...- сказал Сашка, и на его лице отразились все страдания Бориса, будто и сам он тоже обжёгся. - Ну что ж ты как 'колпак'...
  Остальные наши тоже выразили Боре своё сочувствие, в основном мимикой. Мы забрали у местных мальчишек нашу часть улова и, на всякий случай, соблюдая правила отхода, перешли через мост.
  - Слышь, Санёк, - обратился я к своему другу, когда мы оказались под прикрытием поста 'афганцев', - похоже, никаких 'духов' в этом кишлаке не было.
  - Мне тоже так кажется...- согласился Саныч. - Видимо, таким дешёвым способом, это чмо Джума хотел себе авторитет в глазах комбата заработать.
  - Жополиз хренов, - кивнул головой Хабиб, залезая на борт БМП. - Сочинил всё, урод... Если бы там в самом деле были 'духи', хрен бы он подошёл к комбату у них на глазах.
  Машины завелись, выдохнув в небо чёрные облака выхлопных газов. Лязгая траками, они практически синхронно развернулись на месте и двинулись в сторону батальона. Мы сидели на броне и молча смотрели в сторону огорода, посредине которого стояло конопляное 'дерево'.
  - Жалко, что вокруг столько народу - сказал Ванька. - Тут такую 'ёлочку' незаметно срубить не получится...
  - Да уж. Ну, может быть, в следующий раз...
  
  Глава 37. Пули летят.
  Многое в жизни зависит от случая. Конечно, человек во многом сам строит свою жизнь, но и от стечения обстоятельств зависит немало. Даже одно услышанное в определённый момент слово может повлиять на всю дальнейшую жизнь. Удача, везение или злой рок, что это? Почему судьба благоволит одним и обрушивает удар за ударом на других? Люди всегда старались понять, как устроен этот механизм. Всегда хотели поймать удачу за хвост. А если уж волею судьбы ты оказываешься в таком неспокойном месте как Кишим, то тут уж удача просто жизненно необходима.
  Обычно по расположению батальона подразделения перемещались строем. Старослужащие, как правило, занимали места в последних шеренгах. Вроде как подальше от глаз руководства. Возвращаемся мы как-то с обеда. Жара стоит невыносимая. Только отошли от здания столовой, справа начинается каменный забор автопарка. Тут совсем близко просвистела пуля. Все старослужащие с криком: 'Ложись!' в пыль попадали, и расползаются с дороги, выискивая, где бы укрыться, от огня. А молодые, идущие в первых шеренгах, как шли, так и продолжают идти. Мы им вслед: 'Ложись, уроды! Не слышите что ли? Стреляют!' Они поворачиваются, таращатся на нас как на придурков. Думают, наверное: 'Что это 'дембеля' с 'дедушками' в пыли валяются? Прикалываются что ли?' Потом до них, похоже, доходит, что выражение наших лиц отнюдь не шуточное, и они, следуя нашему примеру, ложатся и ползут к каменному забору.
  
  Ближе к лету 'духи' несколько активизировались. Однажды теплым апрельским вечером батальон собрался в клубе. Киномеханик Сашка Пундиков, зарядил в свою 'шарманку' катушку с неизменным 'Салоном красоты' и начал уже крутить кино. Я как раз проходил мимо клуба, не горя желанием смотреть этот уже набивший оскомину фильм.
  Тут со стороны моста через Машхад, ведущего в Кишим, послышалась стрельба. 'Духи' с близлежащих возвышенностей стали обстреливать позиции афганских солдат из пятого батальона, обороняющих Кишим. Как только затрещали первые выстрелы, я припустил к землянке, и когда подбегал к ней, от штаба в темнеющее небо взметнулась длинная автоматная очередь, поднимая батальон 'В ружьё!'.
  Мы выбежали на позиции. Было уж достаточно темно, стрельба велась далеко от нас. 'Духи' стреляли в основном из стрелкового оружия. Мы с Сашкой считая, что никакой реальной угрозы для нас нет, уселись на бруствер с обратной стороны окопа и наблюдали за иллюминацией, освещающей закатное небо.
  Батальон поддерживал 'зелёных' огнём БМП. Их очереди пересекали небосклон пунктирами трассирующих снарядов. Зрелище было завораживающее, и мы были всецело поглощены им. Расстояние между мной и Сашей было около полутора метров. В какой-то момент в участок бруствера, расположенный между нами, шлёпнули две пули. Я и Санёк мгновенно ссыпались в траншею, и уже оказавшись на дне окопа, справились о состоянии друг друга.
  
  В другой раз 'духи' напали на Кишим днём. Наш взвод в такой ситуации должен был помогать 'зелёным' оборонять этот уездный центр. У каждого отделения взвода была своя боевая машина и закреплённый участок ответственности. Наше первое отделение отвечало за оборону моста через Машхад. Второе отделение помогало оборонять казармы пятого батальона, а отделение управления обороняло здание ХАД. Мы выехали из батальона на своей технике. Когда наша БМП 2 бортовой номер 401 уже подъезжала к Кишиму, нашему отделению было приказано осмотреть окрестности города, обойдя его по восточной границе и потом уже отправляться к мосту.
  Мы спешились и бегом в колонну по одному побежали вдоль глиняных заборов, идущих по восточной части кишлака. Здесь всё было спокойно. Мы свернули в направлении улицы, ведущей в сторону моста. Справа высокая глинобитная стена. Слева, за невысоким дувальчиком, залитое водой рисовое поле. За этой делянкой расположились утопающие в зелени деревьев домишки местных дехкан. Внезапно из этой 'зелёнки' прогремела автоматная очередь, откалывая куски глины от стены.
  С криком: 'Ложись! Духи слева!', мы нырнули за заборчик, огораживающий рисовые чеки.
  -Все целы?
  - Да!
  Нас было четверо. Бежали мы с интервалом метров четыре-пять. Нам повезло. Очередь была выпущена в направлении слева направо и пули, ударив в забор, в промежутках между нами никого не зацепили.
  В ответ мы бросили в 'зелёнку' гранату РГН 5, и после разрыва гранаты обработали этот участок очередями из своего оружия. Понаблюдав ещё немного за местом, откуда велась стрельба и, не заметив там никакого движения, мы попарно, прикрывая друг друга, двинулись в сторону моста.
  
  В центре Кишима всё было без изменений, лишь только обычно оживлённая улица стала почти безлюдной. Отделение управления заняло свои позиции и находилось в состоянии молчаливого ожидания развития событий. Их БэРээМка стояла, направив ствол в сторону моста, со стороны которого был слышен грохот пушки нашей БМП.
  Мы прибежали к мосту и заняли позиции в вырытом справа перед мостом окопе в полный профиль. Здесь же в капонире, заглублённая по самую башню, стояла наша БээМПэшка, хищно вращая своей автоматической пушкой и отплёвываясь короткими очередями от беспорядочного огня душманов. Так как огневые позиции 'духов' находились на возвышенностях, мы были в тактически невыгодном положении. Однако БМП своим огнём сразу отбросила 'духов' далеко назад, что свело на нет их превосходство в высоте. На таком расстоянии огонь их оружия не представлял для нас серьёзной угрозы. Однако и ответная стрельба по огневым точкам противника из нашего личного оружия была малоэффективной. По этой причине мы сидели в окопах и не высовывались, доверив компенсировать этот недостаток экипажу боевой машины. Тем не менее, нашему снайперу следовало держать окрестности под наблюдением, дабы не допустить скрытного приближения 'духовских' гранатомётчиков на расстояние выстрела по БМП.
  Обрадованные нашей подмогой, афганские солдаты принесли на позиции огромный ляган плова. Плов был приготовлен из местного длиннозерного риса, и оказался очень вкусным. Раздосадованные тем, что ложек нам не предложили, мы принялись кушать традиционным способом - руками.
  Хабибу, Азизу и мне этот способ был известен, а вот остальным ребятам пришлось повозиться. Но, конечно, ловчее оказались сами афганцы. Мы толком ещё не распробовали плов, а ляган уже опустел. Для себя мы решили, что при следующем выходе по тревоге в Кишим возьмём с собой ложки.
  Тем временем стрельба сошла на нет. Атака 'духов' захлебнулась и они отступили. Мы ещё немного посидели в окопах, затем нам дали приказ возвращаться в батальон.
  Когда во время очередного нападения 'духов' на Кишим мы вновь оказались на переднем рубеже обороны, 'афганцы' снова угостили нас пловом. На этот раз их ждал сюрприз - мы были 'вооружены' ложками и наглядно продемонстрировали нашим коллегам, что 'цивилизованный' метод принятия пищи имеет свои неоспоримые преимущества.
  
  На въезде в Кишим со стороны батальона, справа от дороги находился колледж, в котором обучались афганские дети. Порой, проезжая на своих машинах по этому селению, нам случалось встречаться взглядом с девушками, идущими на учёбу.
  По заведённой здесь традиции девушки, завидев посторонних мужчин, должны были прикрывать лицо накидкой. Однако они не слишком торопились прятать свои лица, тем самым давая нам возможность созерцать их красоту пару лишних мгновений. А посмотреть действительно было на что. Многие из них были настоящими красавицами. Несмотря на высокий уровень бедности, некоторые из этих девушек происходили из зажиточных семей и были одеты в наряды из дорогих тканей. И хотя головы их были покрыты, по отдельным выбивающимся прядям и бровям угадывался цвет их волос. Одни афганки с обжигающе чёрными глазами и бровями цвета вороньего крыла. У других же глаза цвета лазурита, добычей которого издревле славятся эти места, а волосы редкого для здешних обитателей светло-каштанового цвета. Одетые в шелка, они казались мне прекрасными пэри - персонажами восточных сказок.
  Восседая на пыльной броне своих машин, мы молча проезжали мимо, не позволяя себе никаких шуток и вольностей в их адрес. Просто смотрели на них, стараясь казаться невозмутимыми. Высокий моральный облик воина-интернационалиста не позволял идти на поводу у своих слабостей. Хотя, сказать по правде, при виде этой красоты челюсть так и грозила отвиснуть.
  Некоторые из этих очаровательных созданий, прикрыв нижнюю часть лица, продолжали смотреть на нас прямо и, как мне казалось, не без доли какого-то сдержанного, я бы даже сказал, строгого кокетства. При встрече с таким взглядом в груди будто бы вспыхивал огонь - сладкое и одновременно щемящее чувство.
  И мы, и они были молоды и полны жизни. Однако нас разделяла непреодолимая стена, сложенная из тысяч условностей, которым подчиняется жизнь каждого человека на этой планете. Было понятно, что мы являемся представителями совершенно разных миров, и эту стену не пробить ни танками, ни ракетами, никаким другим оружием.
  
  В батальоне ввели режим чрезвычайного положения. Объяснили это тем, что один из главарей местных бандформирований Ариенпур, создал неподалёку от Кишима тренировочный лагерь для моджахедов. При желании уничтожить эту базу было бы проще простого, нанеся по ней бомбовый или артиллеристский удар, но командование полка по непонятным нам причинам не спешило прибегать к таким мерам. Возможно, это было вызвано тем, что полк готовился покинуть территорию Афганистана и обострение ситуации в этот период было нежелательным. Да к тому же хватало забот по подготовке части к выводу.
  
  Нашему взводу дали указание вести патрулирование границ батальона и проверять бдительность несения службы постами других подразделений. В основном все посты несли службу исправно, но вот дежурные экипажи, выставляемые мотострелковыми ротами, почему-то частенько позволяли себе вздремнуть. С такими мы не церемонились. Стараясь не производить шума, забирались на БМП и будили уснувших ударом приклада по каске.
  В этот период, заступая дежурным по взводу, я ставил свой пулемёт на сошки под столом. Сам же в перерывах между сменой караульных и проверкой постов, при свете керосиновой лампы писал письма, оформлял свой дембельский блокнот или читал книги. Однажды сижу, пишу письмо домой. Вдруг раздаётся протяжный, глуховатый не то стон, не то рёв.
  Первая мысль: зарезали дневального стоящего под грибком. Хватаю пулемёт, поднимаюсь наверх. Не спеша высовываться и оставаясь в темноте, медленно стволом отворяю дверь из землянки. Немало удивляюсь, увидев дневального в добром здравии и отличном расположении духа.
  - Питко... У тебя всё нормально?
  - Так точно! А шо?- спрашивает он, изумлённо глядя на то, как я с пулемётом наизготовку, озираясь по сторонам, медленно выхожу из землянки.
  - Ничего не слышал?
  - Да нет...
  - Ну, давай...- расслабленно выдохнув и опуская пулемёт, говорю я. - Смотри в оба...Смена через полчаса...
  Я спускаюсь обратно вниз, теряясь в догадках о том, что могло стать причиной этого звука. - Не уж-то глюки? - подумал я. - Только этого не хватало...
  Усевшись на прежнее место, продолжаю заниматься своими делами. Через некоторое время стон слышится снова.
  - Твою же за ногу... - говорю я, снова вынимая пулемёт из-под стола.
  Но тут моё внимание привлекает спящий неподалёку заместитель командира взвода Николай Гаврилюк. Во сне он как-то беспокойно ёрзает на своей кровати. Подойдя к нему, прислушиваюсь. Через некоторое время он начинает ёрзать ещё активнее, учащённо дышать, лицо его искажает гримаса невыносимой муки, после чего из груди вырывается громкий протяжный стон.
  Мне дико не терпится поскорее прекратить страдания нашего замка, я набираю в эмалированную кружку холодной воды из бачка, и в тот момент, когда Коля начинает стонать снова, приподняв одеяло, выливаю содержимое кружки на его богатырскую грудь.
  Он вскакивает и садится в кровати, бешено хлопая глазами и судорожно хватая ртом воздух.
  - На фига, Аким? - окончательно проснувшись и видя меня стоящим с кружкой в руке, спрашивает он, всё ещё не в состоянии справиться с возбуждением.
  - Похоже, тебе кошмары снились... Ты стонал, - спокойно объяснил я. - Что, 'духи' пытали? А я слышу стон и понять не могу откуда... Думал, что дневального заколбасили... Вышел, смотрю стоит... Живой. Потом глянул, а это ты...Так что 'Гаврила' не обессудь...
  С обиженным видом он стал приводить свою постель в порядок, я же продолжил писать письмо.
  
  У приятеля и земляка Николая Гаврилюка - Саши Пичкур была одна странность. Любил он среди ночи выкурить сигаретку. Иной раз, зная что я дежурю по взводу, подойдёт перед отбоем с просьбой разбудить его около полуночи. Подымешь его. Присядет на табурет, закурит, с задумчивым выражением глядя на сигаретный дым. А зимой, когда горит огонь в печи, откроет дверцу и сидит пыхтит уставившись на пламя. Думает о чём-то своём. Я ему: 'Слышь Рыба... Что у тебя за кайф такой? Ночью спать надо... А ты?.. Я вот к примеру ночью если проснусь, то уже и сон, вроде как какой-то неполноценный...
  - Ну не знаю Аким... Я, даже на гражданке любил ночью покурить... А тут... Днём так не расслабишься. Всё суета какая-то... А ночью тишина и покой, спешить некуда. Сам себе хозяин...
  
  Обычной практикой среди дежурных по взводу было немного поспать после того, как разбужены дневальные для уборки казармы. Это делалось за час до подъёма, то есть в пять утра. Пока дневальные убирались, можно было немного вздремнуть до подъёма взвода. На случай, если в это время приходил кто-нибудь из проверяющих и часовой под грибком давал команду: 'Дежурный по взводу, на выход!', уборщикам давалось указание разбудить дежурного.
  Однажды разбудил я уборщиков, а сам прилёг на кровать, находящуюся недалеко от входной двери. Ноги, обутые в сапоги, положил на поставленный рядом с койкой табурет. Дневальные приступили к уборке, до подъёма чуть меньше часа, ну думаю, можно и расслабиться. Напомнив дневальным, чтобы разбудили меня за пять минут до подъёма, проваливаюсь в сон.
  Чувствую, кто-то дёргает табурет, на котором лежат мои ноги. Стараясь не делать резких движений, медленно приоткрываю один глаз. Передо мной стоит командир седьмой роты - капитан Усольцев, и ногой осторожно пытается вытащить табурет из-под моих ног.
  - Здравия желаю, товарищ капитан! - говорю я, открыв оба глаза, но всё ещё не спеша подыматься с кровати.
  - Здорово, здорово... Вот так мы значит службу тащим, да?
  - Да всякое бывает, товарищ капитан. Мы же все живые люди. - я опускаю ноги на пол и встаю с кровати, поправляя форму. - Уборщиков поднял, а сам решил немного отдохнуть.
  Я взглядом пытаюсь отыскать в полумраке землянки разбуженных мною дневальных.
  - Понятно...- усмехнулся капитан. - Да только они, похоже, тоже решили немного отдохнуть...
  Он кивнул в сторону левого крыла землянки. Там, сидя на полу с вениками в руках и прислонясь к спинкам кроватей, сладко спали оба уборщика. Керосиновая лампа стояла рядом, придавая этой идиллической картине законченный вид.
  - Разберёмся...- выдохнул я.
  - Кто бы сомневался... В остальном всё нормально?
  - Так точно...
  - Ну ладно... Бывай разведка... - говорит он, выходя из землянки.
  Я иду следом, поднимаюсь на поверхность. Увидев нас, дневальный отклеился от опоры грибка, приняв стойку 'смирно'. Капитан Усольцев направился к штабу.
  - Ты почему меня не вызвал, когда проверяющий пришёл, а? - спросил я, подойдя к дневальному.
  - Так он мне показал, чтобы я молчал... - захлопав глазами, оправдывался дневальный, изобразив жест, с помощью которого капитан заставил его молчать.
  - Бляха-муха... Байков... Ты что, первый раз замужем что ли? Он тебе кто - брат, кум, сват? Увидев любого офицера, входящего на нашу территорию, должен орать, как сирена! Понял?
  - Понял!- ответил боец с выражением полного осознания своей оплошности.
  - Ладно, давай... Сейчас подъём уже будет... Сменят тебя дружки твои... Пойду разберусь с ними. Я их для уборки разбудил, а они 'замкнули', уроды...
  
  Вообще впечатление о капитане Усольцеве у меня сложилось неплохое. Мужиком он был нормальным и солдаты седьмой роты его уважали. Как-то раз, когда я снова дежурил по взводу, устал так, что сил никаких нет. Глаза сами закрываются, хоть спички вставляй. Думаю, вздремну минут двадцать, всё легче будет. Вышел из землянки, предупредил дневального.
  - Я минут двадцать посплю... Устал что-то... Если кто придёт, кричи громче. Услышу, проснусь.
  - Хорошо... - ответил дневальный. Им был Роберт Гуламерян - 'дед', переведённый к нам из седьмой роты. Парень он смышленый, и на него, в случае чего, можно положиться.
  Я спустился в землянку, нашёл свободную койку и отрубился. Проснулся от того, что меня кто-то тормошит. Смотрю - Гуламерян.
  - Аким, вставай... Усольцев приходил...
  - Кто под грибком?- спросил я, вскакивая с кровати и направляясь к выходу.
  - Никого... - ответил Роберт, следуя за мной. - Я забежал тебя разбудить...
  - Давай на место... А ты что не кричал что ли?
  - Эээ... Как резаный ишак орал! Три раза!
  - Блин... Что-то я плотно вырубился... Где он сейчас?
  - Ушёл к себе в штаб... И этот... Ночной прицел с собой забрал...
  - Чего?- не ожидая такого оборота, переспросил я. - А ты какого лешего ему разрешил? Это же имущество взвода... Ладно, я уснул, но ты-то на посту. Не надо было его выпускать с прицелом...
  - Я ему говорил, а он... Что мне с ним драться что ли?- понуро опустил голову Роберт.
  - Да, ладно...- сказал я - Не переживай... Пойду поговорю с ним.
  Я, конечно, понимал, что большая часть вины за сложившуюся ситуацию лежит на мне. По факту, Усольцев не имел права забирать прицел, так как землянка охранялась часовым, но с другой стороны Роберта тоже понять можно. Он сделал всё что мог, и то, что я не услышал его команды, было моей проблемой. То же, что часовой отпустил проверяющего с прибором, так не бросаться же на него с автоматом, тем более, что ранее Роберт служил в его роте.
  Роберт остался под грибком, я же направился к штабу батальона. На входе стояли часовые.
  - Я к капитану Усольцеву, - сказал я и вошёл в штаб.
  - А разведка?- улыбаясь произнёс капитан, когда я постучав, отворил дверь в комнату дежурного по батальону.
  - Здравия желаю, товарищ капитан.
  - Случилось что?
  - Да нет, всё нормально... НСПУ¹ верните... Почему забрали имущество взвода...
  - А что так плохо охраняем своё имущество?
  - Почему плохо? Нормально охраняем. Дневальный под грибком вас окликнул, а если бы вы были врагом, то и пальнул бы... Так что нормально всё...
  - А ты где был?
  - Дежурный экипаж проверял...- нагло соврал я, хотя понимал, что капитану и так всё понятно.
  - Ну ладно, - несколько смягчившись, сказал капитан. - У меня к тебе предложение... Я тебе верну НСПУ, а ты мне до утра дашь послушать ваш магнитофон... Идёт?
  - Годится... - сказал я, развернулся и направился в расположение взвода.
  У нас во взводе был большой двухкассетный магнитофон с приёмником фирмы 'Sharp', который афганские военные по просьбе Хабиба дали нам во временное пользование. Я принёс магнитофон капитану Усольцеву и, забрав ночной прицел, вернулся восвояси. Утром перед завтраком посыльный из штаба принёс магнитофон обратно.
  
  В одну из ночей небо будто прорвало. Дождь шёл плотной стеной. В эту ночь мы с Ваней были назначены во вторую смену дежурным экипажем. Первая смена дежурила с десяти вечера до двух часов ночи, наша смена с двух до шести утра. Облачившись в непромокаемые ОЗК, мы покинули землянку и окунулись в густую пелену дождя. Как два астронавта мы проследовали по скользкой глиняной жиже к машине, на которой нас с нетерпением ожидала предыдущая пара бойцов. На подходе к БМП они, перекрикивая шум дождя, окликнули нас. Было очень темно и прежде чем нас окликнули, нам удалось подойти почти вплотную к экипажу. Мы назвали пароль, и бойцы первой смены помогли нам взобраться на броню.
  Кратко обменявшись впечатлениями о погоде и пожелав своим предшественникам спокойной ночи, мы помогли им спуститься вниз. Они направились к землянке, почти мгновенно исчезнув за плотной стеной воды. Мы остались одни. Беседовать о чём-либо было невозможно - дождь шумел барабаня по прорезиненной ткани ОЗК и по броне. Для того, чтобы тебя услышали, нужно было бы говорить очень громко.
  Дождь лил всё сильнее, а тьма сгустилась настолько, что передняя часть машины была уже не видна. Шум дождя перекрывал все окружающие звуки, так что ни на зрение, ни на слух в этой ситуации особо рассчитывать не приходилось. Чувства были обострены до предела. Так мы и сидели - всеми органами восприятия стараясь проникнуть сквозь непроглядную, шумную завесу, напряжённо ожидая наступления рассвета. Вокруг только чернота и струящиеся по капюшонам, плащам и броне потоки воды. Благо дождь был не холодный.
  
  Так как темнота была очень плотной, оружие мы держали наготове. Примерно через полтора часа нашего дежурства по передней части БМП что-то ударило. Удар был довольно сильным. Броня глухо зазвенела. Лично я подумал, что кто-то хотел запрыгнуть на ребристый лист машины, оттолкнувшись от бруствера капонира, в котором стояла БМП.
  Мы с Ваней среагировали практически мгновенно, несколько раз выстрелив одиночными в том направлении. После этого мы прислушались к окружающим звукам, однако слух не мог уловить ничего кроме ровного шума дождя.
  - Что это могло быть?- взволнованно спросил у меня Иван через пару минут после случившегося.
  ___________________________________________________________________________
  ¹НСПУ - Ночной стрелковый прицел унифицированный.
  
  - Да кто его знает, Ваня... - ответил я, тщетно силясь найти происходящему хоть какое-то объяснение.
  Но единственным вариантом, приходящим на ум, была чья-то неудачная попытка запрыгнуть на броню. Было похоже на то, что из-за дождя задумавший это, поскользнулся на броне и соскочил вниз. Мы находились в состоянии высокого нервного напряжения и держали оружие наизготовку, прислонившись спиной к спине. Ваня контролировал одну половину пространства, я другую. Так прошло ещё около часа. Вода заливала оружие и по запястью левой руки понемногу просачивалась сквозь манжет, скапливаясь в области локтя. Чтобы лучше слышать, я снял капюшон. Тяжёлые капли быстро размочили коротко стриженную голову, струились по лицу и шее, затекая под плащ. Но всё это уже не имело значения - рядом мог находиться враг. Пока у нас не было точных доказательств этому, объявить тревогу мы не могли. Оставалось только терпеливо ждать, что же последует дальше.
  Второй удар прозвенел с задней правой стороны БМП. В ту же секунду мы, вскочив на ноги, произвели туда по три-четыре выстрела. Ситуация осложнялась тем, что в том направлении находилось расположение 1-го огневого взвода гаубичной батареи. Дабы не подстрелить кого-то из своих, стрелять нужно было сверху вниз под крутым углом, чтобы пули вонзались в землю в непосредственной близости от машины. Для этого необходимо было встать на ноги. Опять как и в первый раз, за ударом ничего не последовало, лишь плотная темнота и ровный шум дождя.
  - Твою медь... Что за фигня, Ваня? - не в состоянии понять что происходит, говорю я.
  - Сам ни хрена не пойму, Аким...
  - Вот и я о том же... На всякий пожарный - держим круговую оборону...
  - Хорошо...
  
  До рассвета оставалось около часа. Жаль, не было возможности сообщить дежурному по взводу о том, что у нас тут происходит. Тогда мы с ребятами из взвода живо бы во всём разобрались. Но нас только двое. Бежать за подмогой кому-то одному из нас, оставив второго, было небезопасно. Если неприятели рядом, они только и ждут, чтобы мы оказались на земле. Нужно было держаться вместе. Досадно было и то, что осветительных ракет у нас с собой не было. Как-то не заведено было в батальоне брать с собой на боевое дежурство осветительные ракеты и, по-моему, совершенно напрасно. Конечно, свет ракеты мог демаскировать и караульных, но в такой ситуации как наша применение этого пиротехнического средства было бы уместно.
  
  Пока мы ждали рассвета, меня одолевали самые разные мысли. Думаю, что у Вани была похожая ситуация. Мозг работал без устали, пытаясь найти хоть какое-то логическое обоснование происходящему. Судя по силе удара, вес существа, нанёсшего его, был довольно приличным. Вряд ли это был зверь, скорее всего, человек. Если бы это был кто-нибудь из нашего батальона, то он, зная о том, что мы однозначно откроем огонь на поражение, поостерёгся бы совершать такой безумный поступок. Следовательно, это должен был быть враг. Рядом гаубичная батарея. Пушкари говорили о том, что иногда они находят в стволах своих орудий камни, поэтому перед каждыми стрельбами вынуждены проверять каналы стволов на наличие в них посторонних предметов. Сама возможность забросить камешек в ствол орудия недвусмысленно намекает на то, что 'духовские' лазутчики могут проникать на территорию батальона. Тот факт, что одного такого 'гостя' подстрелили не так давно бойцы из девятой роты - лишнее тому подтверждение.
  Но зачем 'духам', проникшим в батальон, нужно было пытаться запрыгнуть на охраняемую бронемашину? Если они хотели бы убить нас, то могли просто выстрелить с безопасного расстояния. Звуки одиночных выстрелов не привлекли бы особого внимания, и скорее всего, были бы приняты за обычную обработку подозрительных участков часовыми. Значит, либо они, всё же боясь поднять шум, хотят убить нас без помощи огнестрельного оружия, либо мы им нужны живыми. Второй вариант наталкивал на вывод, который мог показаться совсем невероятным - 'духи' хотели оставить нас в живых и использовать как экипаж, чтобы с нашей помощью захватить БМП. Чисто теоретически, если бы это удалось моджахедам, они, конечно, могли бы навести шороху, как в самом батальоне, так и в Кишиме. Однако на этот раз они явно прогадали бы. Без преувеличения скажу, что на нашу помощь они могли бы не рассчитывать.
  
  Вот примерно такие думы копошились в моей голове, пока мы спина к спине сидели на башне машины в ожидании утра.
  Наконец, небо на востоке начало понемногу светлеть. Очертания окружающих предметов становились всё различимее, и вскоре всё вокруг приобрело привычный вид. Дождь немного ослаб. Его серая пелена, слегка размывая контуры окружающего нас пространства, придавала ему сходство с рисунком, написанным акварелью.
  Оставаясь на машине, мы внимательно осмотрели все подступы к капониру. Ничего подозрительного нами замечено не было. Но вопрос оставался открытым. Ни я, ни Иван не знали, что происходило ночью. Время нашего дежурства истекало. Вокруг всё было спокойно.
  - Время шесть часов, - сказал я. - пора сматывать удочки... Ты отходи, а я на всякий случай по сторонам посмотрю... Мало ли...
  - Хорошо... Как дойду до того куста, отходи тоже... Я прикрою...
  Стараясь не поскользнуться на раскисшей земле, Ваня перепрыгнул на бруствер капонира и трусцой побежал в сторону нашей землянки. Я наблюдал за окрестностями, за траншеей, идущей вдоль границы батальона, за заросшим кустами и высокой травой минным полем, где могли притаиться враги. Всё было спокойно.
  
  Добежав до куста, находящегося метрах в пятидесяти от БМП, Ваня присел с автоматом наизготовку, и свистом подал мне сигнал отходить. Я спрыгнул с машины и припустил лёгким бегом. Через пару минут мы, находясь в землянке, делились впечатлениями о случившемся с друзьями. Никто не мог придумать сколько-нибудь вразумительного объяснения произошедшему.
  Вскоре дождь перестал и мы с Иваном пошли к машине, чтобы осмотреть всё как следует. Если там были посторонние, то они должны были оставить хоть какие-то следы.
  Придя на место, мы сразу отыскали то, что стало причиной наших ночных переживаний.
  
  Бруствер вокруг капонира был усилен большими булыгами, весом около тридцати-сорока килограммов каждый. Дождь размыл глинистое основание под камнями и два булыжника, сначала один, а потом и другой, оставив за собой гладкую борозду, съехали вниз, ударив при этом по фальшборту и тракам машины.
  - Ну надо же... - ухмыльнулся Иван. - Из-за этой ерунды мы всю ночь как на иголках просидели...
  - Вот в жизни не догадался бы, что всему виной какие-то камни...
  - Пока дождливо, смысла возиться с ними нет.
  - Ага... Немного распогодится, надо будет 'колпакам' сказать, чтобы все камни получше закрепили...
  
  В другой раз, когда мы с Иваном заступили дежурным экипажем, погода стояла отличная. Видимость благодаря лунному свету была хорошая. Теплая весенняя ночь располагала к задушевной беседе. В числе прочего Ваня упомянул один эпизод, о котором я совершенно забыл.
  - Аким, так мы ведь с тобой ещё в Кундузе познакомились.
  Я как не старался, не мог вспомнить этот факт из своей биографии.
  - Что-то совсем не помню, Ваня... Напомни обстоятельства...
  И вот тут Иван рассказал мне как они прибыли из Союза на пересылку, и сразу же были подвергнуты 'шмону', который провел я со своими друзьями.
  - Так ты тоже был там?
  - Да. А ты что, меня не помнишь? Ты меня ещё долго расспрашивал о службе в учебке, о жизни в Союзе... А я и не догадывался, что вы сами такие же 'колпаки' как и мы.
  Теперь я припоминал детали той нашей встречи. Ваня и был тем сержантом, которому я поручил построить своих спутников для досмотра.
  - Ну, мы тогда, конечно, повеселились, глядя на ваши растерянные физиономии. Сначала, когда вас построили, а потом, когда стало известно, что мы ни какие не 'старики'. Да... Я уж и забыл совсем... Забавный был случай... Спасибо, что напомнил...
  
  Иногда, стоя на первом КПП, мы наблюдали, как куры местных афганцев пасутся в непосредственной близости от нашего поста. До Кишима было около сотни-полторы метров, и всё пространство по обе стороны от дороги было занято огородами. Вот тут-то и любили бегать курочки местных жителей. Иногда они подходили совсем близко, к самому шлагбауму, перекрывающему доступ в батальон. Куры сами по себе были небольшого размера, как впрочем, и вся скотина, живущая у афганцев. Все их животные не отличались особой величиной. Даже лазающие по окрестным горам коровы большую часть года вынужденные питаться скудной колючей соломой, размерами лишь немного превосходили ослов. Что поделать, суровые условия местного климата оказали своё влияние и на домашний скот. Вот и здешние куры были, пожалуй, совсем немного крупнее голубей, обитающих на улицах наших городов. Тем не менее, эти птички представлялись нам весьма заманчивым лакомством.
  В один из весенних дней наш взвод вновь дежурил на первом КПП. Курочки прогуливались неподалёку, своим видом подвергая нас страшному искушению приготовить из них бульон. Однако бегать за ними было бы слишком обременительно, и мы не могли позволить себе такой способ охоты, ведь это могло привлечь внимание как афганцев, так и офицеров нашего батальона. За время службы нами был накоплен немалый опыт по добыче пропитания, в том числе и по охоте на кур. Наши 'колпаки' средь бела дня таскали кур у артиллеристов. Сказать, что способ, которым они делали это, был оригинальным, это значит, ничего не сказать.
  Куры артиллеристов гуляли под присмотром вооружённого дневального по батарее, и наша 'молодёжь', облачившись в маскировочные халаты и используя в качестве прикрытия высокую траву, подползала к тому месту, где разгуливали курочки. В качестве орудия охоты использовалась семиметровая антенна от БМП с металлическим крюком на конце. Когда курица оказывалась поблизости от конца антенны, нужно было сделать короткое подрубающее движение по шее птицы. Хотя кистями рук, держащими антенну у основания, движение делалось с небольшой амплитудой, тонкий конец разгонялся так, что перебивал курице шею, и с помощью проволочного крюка, приделанного к концу антенны, жертву подтягивали к себе.
  Здесь же у КПП мы решали этот вопрос проще. Стреляли в птицу из автомата с глушителем. Желательно было уложить птицу, снующую в зарослях травы, с одного выстрела. Устраивать тир, даже с применением ПБСа, было нежелательно - далее располагался Кишим и пули могли рикошетить в направлении этого селения, что само по себе было чревато осложнениями. Стрелять приходилось метров с двадцати, и бить старались в голову, что при свойственной дерганой манере перемещения куриц представляло сложность.
  Я и Азиз, заступая на дежурство, прихватили с собой АКМ и прибор для бесшумной стрельбы. Сменив двух наших предшественников и сказав им, чтобы минут через двадцать прислали кого-нибудь из 'колпаков' за 'уловом', мы приняли смену по КПП.
  
  Мы решили 'не откладывать кота в долгий ящик', поэтому как только разводящий с нарядом удалился, установили ПБС на автомат и приступили к охоте. Существовало негласное правило, по которому мы никогда не отстреливали больше двух птиц за один день. Учитывая же, что в наряд по КПП номер один мы попадали не более двух трёх раз за месяц и не в каждый из этих дней здесь наблюдалась активность афганских кур, то ущерб, нанесённый нами поголовью птицы, был не слишком велик. Думаю, за всё время мы едва ли уничтожили более десятка птиц. В этот раз нам повезло, произведя всего три-четыре выстрела, мы подстрелили двух птиц. В назначенное время к нашему посту подошёл один из бойцов взвода. Мы передали ему добычу и сказали, чтобы начинали готовить обед.
  
  Время нашего дежурства подходило к концу, когда мы увидели группу офицеров управления в сопровождении переводчика Хабиба, идущих из Кишима. В то время как они проходили рядом с нашим постом, Хабиб одарил нас каким-то загадочным взглядом. После разряжания, когда мы вернули оружие в пирамиду, я отыскал Хабиба.
  - Что-нибудь случилось? - спросил я.
  - Вы что с Азизом опять по курицам стреляли?- переспросил он со странной усмешкой.
  - Да... Двух подстрелили... 'Колпаки' вон уже готовят...
  - Я так и думал... - смеясь, сказал Хабиб. - Мы только в Кишим вошли... Ещё до пятого батальона не дошли... Над нами пуля просвистела... Комбат всем: 'Ложись!' кричит... Все попадали, и по-пластунски к стенам отползают. Потом только встали, отряхнулись, снова пуля просвистела... Все опять в пыль. Комбат мне: 'Джаббаров, откуда стреляют?' Я ему: 'Не знаю, товарищ майор... Выстрела не слышно!', а сам думаю, опять наши с ПБСом на кур охотятся...
  - Так нас предыдущая смена не предупредила, что кто-то из наших в Кишиме... Вот уроды. Сейчас выпишу им пистон...
  Я отыскал взглядом одного из дежуривших перед нами и велел ему найти второго и подойти ко мне. Когда они подошли я спросил их: 'Слышь, Питко... Вы когда на КПП стояли, видели как комбат в Кишим выходил, а?'
  - Да, видели... - настороженно ответил Богдан.
  - А нам почему ничего не сказали...
  В ответ тишина.
  -Ты же не 'колпак' уже... Год в Афгане...
  Богдан Питко был уже 'дедом' и отчитывать его не очень-то и хотелось. Парень он был неплохой, но на этот раз, что называется немного 'дал маху'.
  - Мы по курицам стреляли, а комбат с начальником штаба в Кишиме в это время по пыльной земле ползает... От наших пуль прячется... Что лыбитесь, уроды? А если, не дай Бог, подстрелили бы мы комбата? Тогда что? У ПБСа пули особенные... Такие за сто километров вокруг только у нашего взвода... Нас с Азизом под трибунал... Батальон без комбата... И всё потому, что Богдану Питко в лом доложить о том, что особенного произошло на КПП за время его смены... Так или нет?
  Опять напряжённое молчание. Ребята приуныли, подозревая, что вслед за этой вступительной частью может последовать и более жёсткое продолжение. Не спеша разубеждать их в этом, я выдержал некоторую паузу, затем, решив немного разрядить ситуацию, добавил: 'Хрен с ним, мы под трибунал... Но батальон без командира... Кто батальоном командовать будет, а? Ты Питко сможешь батальоном командовать?'
  Не зная как реагировать на мой вопрос, Богдан смущённо замялся на месте.
  - Не... Прикольно было бы... - я продолжал развивать эту тему. - Утром на разводе на трибуне управление батальоном стоит, и в центре командир батальона - рядовой Питко...
  Видя, что наша беседа приобретает более мягкую форму, ребята немного оттаяли.
  - Нет, 'шутки шутками, но могут быть и дети...' В следующий раз разговор будет другой, понятно?
  - Понятно... - с выражением осознания своей вины на лицах ответили Питко и его напарник.
  - Ну, ладно... Свободны - сказал я, и спохватившись, добавил: 'Эээ... Нет, постойте... Где там наши 'повара'? Кушать когда будем? Найдите их и спросите: 'Когда рубон будет готов?'
  Эльзар Намазов, сидящий рядом, вдруг спросил у меня: 'Аким... Помнишь... Мы с Азизом, когда 'колпачили', однажды жаркое из кроликов вам приготовили?
  - Ну помню... И что? - вспомнить это было не трудно, так как это был пожалуй единственный раз когда 'колпаки' потчевали нас крольчатиной.
  - Мы этих кроликов из крольчатника седьмой роты свистнули...
  - Ну, понятно, что не в Кишиме купили... Крольчатник в батальоне только у седьмой роты... Дальше что...
  Эдик с Азизом переглянулись. Азиз цыкнул и неодобрительно покачал головой.
  - Э, да ладно... Уже сколько времени прошло... - парировал Эдик, и переведя хитрый взгляд на меня, продолжил. - Оба кролика беременные были...
  Я уже почувствовал, куда он клонит. Эдик продолжал: ' У них внутри маленькие кролики были... Я хотел их выкинуть, а Азиз говорит...- Эдик, улыбаясь, посмотрел на Азиза. Тот молча отвёл взгляд, а Эдик продолжал, - Зачем выкидывать? Это же тоже мясо... Чем больше мяса, тем лучше... Пускай рубают...' Короче, мы их на кусочки покрошили и положили в рубон...
  Сказав это, он с озорной улыбкой уставился на меня, ожидая моей реакции. Несмотря на то, что с того момента прошло действительно очень много времени, после этого откровения меня посетило какое-то не очень приятное чувство. Но зная, что мои собеседники только и ждут от меня проявления отвращения, я старался остаться спокойным.
  - Ну что я могу вам сказать? - ответил я притворившись что не совсем понял, в чём соль поведанного, и, подождав немного, добавил. - Молодцы... Отличное жаркое получилось... А зародыши кроликов - это... Это... Вообще деликатес...
  Мои товарищи были явно разочарованы тем, что им не удалось позабавиться надо мной. Я же про себя подумал: 'Вот что учудили, уроды... Хорошо, что тогда никто из тех, кто ел это блюдо, ничего не заподозрил, иначе 'юным кулинарам' пришлось бы туго...'
  
  Стоим мы как-то раз на КПП 2. День, жара. Мозги просто плавятся. Подъезжает барбухайка, останавливается как положено на некотором удалении от шлагбаума. Мы по полевому телефону вызываем дежурного офицера для досмотра машины. Офицер явно не торопится. Водитель барбухайки использует представившуюся паузу для справления своих нужд. Причем он делает это на самом видном месте, совершенно не стесняясь нашего присутствия. Традиция предписывает афганцам мужского пола мочиться, опустившись на колено, чтобы брызги не запачкали одежду. Вот и сейчас он присел и вывесил своё хозяйство нам на обозрение, всего метрах в пятидесяти от нас.
  Я посчитал такое его поведение оскорбительным по отношению к нам. Прицелившись, я выстрелил одиночным в то место, где струя ударялась о землю. Пуля подняла фонтанчик пыли между ног афганца. От неожиданности он высоко подпрыгнул, обрызгав свои шаровары. Мы весело рассмеялись, а водитель негодовал, изрыгая в наш адрес самые разные ругательства на своём языке.
  Вскоре пришёл офицер с несколькими солдатами. Они досмотрели машину и пропустили её. Проезжая мимо КПП, водитель со страшным выражением лица всё ещё сыпал ругательствами в нашу сторону.
  - Да ладно тебе... Не ворчи... - крикнули мы в ответ. - В следующий раз будешь знать, где нужду справлять...
  
  Когда к нам в батальон наведывались военнослужащие из афганских силовых структур, часто их сопровождал адъютант - молодой солдатик афганец. Пока его начальство пребывало в штабе батальона, он коротал время на территории нашего взвода, благо и поговорить ему было с кем. Если один из переводчиков находился в штабе, то второй мог составить нашему гостю компанию. Мы тоже общались с ним, прибегая к помощи переводчика или же на пальцах. Он был скромным и немногословным. Роста он был среднего, но из-за худобы он казался выше.
  
  Рукопожатие его было вялым, как будто кисти его рук сделаны из пластилина. В его внешности было что-то женственное. Большие чёрные глаза, мягкая речь, его манера двигаться, смотреть, его мимика невольно наталкивали на мысли о его сексуальной ориентации. Однако прямых свидетельств нашим подозрениям не было, и с нами он вёл себя нормально. Мы же, даже зная о том, что практика однополой 'любви' имеет место в среде афганских военнослужащих, старались относиться к этому пареньку непредвзято и не думать об этом. Я часто интересовался у него, как поживает мой друг из ХАД Саидахмад, у которого к тому времени родился пятый ребёнок - девочка.
  
  Однажды этот парень пришёл очень расстроенный. Через переводчика я выяснил, что произошло несчастье. Саидахмада убили душманы. Оказывается, к нему, как это часто бывает среди местных жителей, пришёл человек, спустившийся с гор - какой-то его родственник, участвующий в незаконном вооружённом формировании. Естественно, гость пришёл без оружия, и после того как пробыл в доме у Саидахмада какое-то время, отправился обратно. Саид пошёл провожать своего гостя, чтобы вывести его из Кишима. Когда они пересекли мост через реку Машхад, было уже темно. Назад Саидахмад уже не вернулся. Утром его тело нашли неподалёку - в горах за мостом. 'Духи' перерезали ему горло. Это известие очень огорчило и разозлило меня.
  - 'Шакалы и подлые убийцы,- думал я, - не гнушающиеся ни чем ради достижения своих целей. Вот так вот... Здесь нельзя доверять никому. На этой войне нет ничего святого. Родственник сидел с тобой за одним столом, ел твой хлеб, улыбался тебе, гладил по голове твоих детей, а потом привёл тебя в западню и лишил семью отца'.
  Саидахмад был хорошим человеком, воевал за свои убеждения и погиб за них. Пятеро детей остались сиротами.
  
  Глава 38.Танкисты.
  Как я уже говорил, нашему полку был придан танковый батальон. Танки являлись мощным подспорьем, и часто в тяжёлых ситуациях, именно благодаря вмешательству танкистов удавалось переломить ход боя. Несмотря на то что, война в горах значительно осложняет применение этих машин, танкистами, был накоплен немалый опыт применения танков в условиях гор.
  Командование танкового батальона дислоцировалось в районе кишлака с по- восточному красивым названием Артынжилау. На этом вся красота и заканчивалась. Во всём остальном дыра дырой. Три стратегически важных моста на дороге Файзабад - Кишим, также контролировались танкистами.
  В составе нашего батальона имелся танковый взвод. И хотя формально он входил в состав танкового батальона, коллектив танкистов очень органично вписывался в общую 'семью'. Танкистов в батальоне уважали.
  
  Участники событий в районе кишлака Баладжари, рассказывали как прижатые плотным огнём 'душманов', которых оказалось в несколько раз больше, чем сообщалось в разведданных, они уже готовились к самому худшему, но появившиеся на арене танки посеяли панику в рядах противника.
  Игорь Мартынов - боец из нашего взвода, уволившийся в запас осенью, рассказывал про ту заваруху следующее. Он тогда был ещё 'колпаком'. Говорил, что дело было так: 'Поехали в Баладжари за дровами. 'Пехота' должна была заготовить дрова, а мы обеспечивать охранение. Ну пацаны из девятой роты, как фраера нарядились - стандартный подсумок на четыре рожка, всего сто двадцать патронов на брата. Хорошо, что мы, были 'упакованы' посерьёзней. Заехали в кишлак - вроде всё спокойно. Начали заготовку дров, и тут как началось. 'Духи' с окрестных гор начали долбить, да так, что мало не показалось... За дувалами прячемся отстреливаемся... Нам снизу стрелять ой как неудобно, а 'духи' с двух сторон, как в тире стреляют. Крики вокруг. Такой-то ранен... Такой-то убит...
  - Место у меня не очень удачное было. - Продолжал 'Мартын'. - Заборчик невысокий совсем, да и тот вот вот 'постригут'. Ну, думаю: 'Надо перебираться в более надёжное укрытие!'. А как? Тут прижали так что ни дыхнуть, ни пёрнуть не дают. Рядом, у дувала сточный арычок, вонь от него хуже, чем от помойки, весь в какой-то чёрной слизи. Но выбора особого нет. 'Хочешь жить - умей вертеться...'. Вот я в эту жижу и по арычку этому ползком выбрался в более защищённое место. От меня запах такой, что аж самого чуть не стошнило. А куда деваться? 'Пехота' весь боезапас расстреляла, прячутся от огня. Мы еще нет-нет отстреливаемся, но патронов всё меньше и меньше. И когда уже казалось что всё - амба, появляются танки. Вот тогда я вспомнил фильмы про Великую Отечественную. Помнишь, когда нашим солдатам, на помощь танки поспевают, и они орут во всё горло - 'Урааа!'? Мы как танки увидали, тоже что есть силы, орали - 'Ура!'. Знаешь ничему в жизни так не радовался... Танки с ходу как дают по 'духовским' позициям, те естественно 'когти рвать'¹. Вот такая фигня...
  
  Когда меня только перевели во взвод разведки, у танкистов был всего один 'дед' - Саша Мельников. Зато 'черпаков' во взводе было много. Среди них было два моих земляка - Мухиддин и Тураб. Оба одного со мной призыва. Считалось, что танкисты должны быть небольшого роста. Однако Тураб напрочь опровергал это утверждение. Он был ростом под метр восемьдесят пять, и довольно крепкого сложения. Родом кажется из Хорезма. За очень тёмный цвет его кожи, танкисты называли его - 'Африка'. Ещё был Женька - весёлый и общительный парень с ёжиком соломенно-золотистых волос. 'Жека' неплохо играл на гитаре. Он был в составе экипажа танка подорвавшегося на 'Слиянии', во время операции 'Возмездие'. Я писал об этом ранее. При том подрыве механик водитель от полученных увечий скончался Женя, командир взвода, и ещё один член экипажа сидели на броне, и их контузило. После они лечились в госпитале.
  
  Ещё одним очень колоритным представителем танкового взвода, был Аннагельды - туркмен по национальности. Родом он был из города Килета. Поначалу его называли 'Аннá' - сокращение от его имени. Необычность его внешности придавали немного выпученные глаза и довольно крупный нос с горбинкой. Такая наружность была не совсем характерной для туркмен, и делала его больше похожим на выходца с Кавказа.
  _____________________________________________________________________________
  ¹Когти рвать - убегать, поспешно уходить.
  
   Ребята говорили, что в начале службы его нос был обычного размера, но по 'колпачеству' старослужащие танкисты, известные своим крутым нравом, сломали ему нос, прикладом автомата. После того как внешность танкиста изменилась столь радикальным образом, его соратники посчитали, что более подходящим теперь, будет прозвище 'Ара'.
  Аннагельды был очень живым и дружелюбным парнем, и часто захаживал в расположение нашего взвода. Он, как и многие из нас, тоже был любителем 'бабахнуть', то есть раскурить косячок чарса, и если у него 'что-нибудь было', с готовностью делился своим 'добром' с друзьями.
  Бывало я дежурю по своему взводу, он по танковому. Наскучит ему сидеть в землянке, он ко мне зайдёт с заманчивым предложением.
  - Привет Аким.
  - Здорово ...Аннá
  - Пойдём на улицу... Погода нормальная... У меня вон что есть... - он показывает
  забитую чарсом сигарету. - Давай вместе 'бабахнем'. Посидим, поговорим за жизнь...
  
  Мы выходим с ним и садимся на скамеечку рядом с нашей каптеркой. Сделали по несколько затяжек.
  Под грибком стоит 'колпак' - Олежка Блюменталь. Прежде я пару раз видел его плотно укуренным, и поэтому подзываю его и предлагаю курнуть.
  По негласному правилу 'колпакам' курить 'план' не позволялось, и когда однажды я, проходя мимо грибка, заметил что Олежка стоит на посту обкуренный, я был немало удивлён. Так как этот боец вызывал у меня чувство симпатии, я не стал тогда слишком уж придираться, решив немного подшутить над ним.
  - Ну-ка, Блюменталь... Посмотри-ка на меня, - усмехнувшись, сказал я, подойдя к нему. Он был явно смущён столь пристальным вниманием к себе, и залился краской. - Смотрите мужики, да он под 'кайфом'. Ты где так накурился а?
  - Не курил я...- робко ответил дневальный, незаметно для себя, по-черепашьи все глубже втягивая голову, в отверстие накинутого на плечи бронежилета.
  - Ну да... Ты что, нас за лохов держишь? - решил подыграть Ваня. - У тебя же всё на лбу написано... Ну-ка плюнь...
  Блюменталь принялся усиленно работать челюстями пытаясь набрать побольше слюны для плевка. В результате всех своих усилий, ему удалось 'наскрести по сусекам' некоторое количество слюны. Он сплюнул на землю, но плевок был больше похож на маленький кусочек пенопласта, и полетел к земле по наклонной траектории, подгоняемый лёгким ветерком.
  Мы дружно заржали.
  - Что и требовалось доказать... - заключил Ваня. - Что сушняк долбит?
  - Да пить охота. Жарко ведь...
  - Есть верный способ узнать курил ты чарс или нет, - серьёзно заявил Санёк, незаметно подмигнув мне. - Ну-ка снимай броник...
  Олежка повиновался. Я вынул шомпол его автомата.
  - Ремень сними, - сказал ему я. - Расстегни хэбэшку...
  Он медленно пуговица за пуговицей стал расстёгивать китель, судя по всему, теряясь в догадках о том, что ещё удумали эти 'дембеля'.
  Когда он расстегнул последнюю пуговицу, я концом шомпола пощекотал его, сделав два диагонально крестообразных движения по его животу. В результате этого мышцы живота, повинуясь рефлексу, волнообразно вздрогнули.
  Мы опять взорвались хохотом.
  - Ну вот... Результат налицо...
  - Ай, ай, ай... На посту, и в таком состоянии...
  - А ты говоришь не курил... Нехорошо врать старшим, товарищ солдат!
  - Ладно... То что ты зашарил, и где-то раздобыл 'план', ещё куда не шло... А вот то, что ты стоишь на посту в таком виде, это конечно ни в какие ворота...
  - На первый раз прощаем, но в другой раз пощады не будет... Понял?
  - Да...
  - В следующий раз, когда у тебя будет что-нибудь, не забудь и нас позвать...
  
  Вот и в этот раз когда, мы с дежурным танкового взвода раскурили косяк, я, зная о тайном увлечении Блюменталя, подозвал его, и предложил добить оставшуюся 'пятку'.
  - Но сами же говорили, что на посту нельзя...- он недоверчиво посмотрел на меня.
  - Да ладно кури... Если я разрешаю - значит можно... Тебе сменяться через двадцать минут... Надеюсь за это время не замкнёшь?
  Осмотревшись по сторонам и словно боясь быть замеченным кем-то, он взял 'косяк' и со знанием дела добил его, спрятав мерцающий огонёк внутри сложенных ладоней. Аннагельды и я пристально наблюдали за действиями солдатика, а когда он, докурил 'пятак', многозначительно переглянулись.
  - Вот... Видал Аннá, какая шарящая смена подрастает? - сказал я, и мы с ним дружно рассмеялись. Олежка как ему и было положено по сроку службы, лишь смущённо промолчал, по детски сложив губы бантиком и слегка раздув щёки, вернулся под грибок.
  - Аким...- глядя на мерцающие в глубинах космоса звёзды, вдруг мечтательно произнёс Аннагельды.
  - Что?
  - После Афгана приезжай ко мне в гости... В Килета...
  - Хренли там делать... Тот же Афган... Пески, горы, колючки... Лучше ты ко мне приезжай...
  - Неее... Ты не поняль... Я когда в армия уходиль...- он вопросительно посмотрел на меня, - Трёхлитровний банка знаешь?
  - Знаю... Хренли там...
  - В огород закопаль... Польний 'план'. Хошь кури! Хошь рубай! Пое..ать!
  - Ну да... Только, как бы к твоему приезду, 'план' твой моль не сожрала...
  - Не сожрёт...
  Он крепко затянулся, пряча огонёк сигареты, и выпустив вниз длинную струю дыма, добавил: 'Я глюбако закопаль...'
  
  Однажды Аннагельды зашёл к нам, когда мы под гитару пели разные песни. Кто-то из ребят запел популярную в то время частушку под названием 'Аравай'. В гости к нам в тот день зашло много знакомых из разных подразделений, и коллектив подобрался многонациональный. Так вот оказалось, что помимо оригинального исполнения на армянском языке, песню эту поют на таджикском, азербайджанском, узбекском и русском языках. Анна пропел её на туркменском языке.Мы взяли магнитофон, и записали эту песню, вставив в неё по куплету на каждом языке, а так как припев на всех языках звучал практически одинаково, то и пели его хором. Нечего и говорить что совместно выкуренная до этого 'трубка мира', добавила нам всем вдохновения, и во время пения, мы всё то и дело срывались на хохот. В результате, записанная таким образом песня, смогла вобрать в себя и наше веселье. И после, стоило только послушать эту запись, на душе становилось веселее.
  
  Жека - танкист тоже был любитель петь под гитару. Репертуар исполняемых им композиций был обширен, от общеизвестной 'В броню ударила болванка...', до совсем недавно появившейся песни Александра Розенбаума 'Вальс Бостон'. Песню же Владимира Высоцкого 'За меня невеста отрыдает честно...' Жека вообще называл почти гимном танкистов.
  - Разница небольшая, - говорил он. - Тут про тюрьму поётся, а в танке почти то же самое: 'Мне нельзя налево, мне нельзя направо, можно только неба кусок, можно только сны...'.
  - Да Женёк...- соглашался я. - Служба наша и сама-то по себе, не особо от заключения отличается. Сидим тут за 'колючкой' практически безвылазно, да ещё в любой момент шлёпнуть могут.
  
  Танкисты были настоящими профессионалами, содержали свою грозную технику в исправном состоянии, и умело обращались с нею. Труднее всего конечно во время работ по техобслуживанию приходилось 'молодым'. Чего стоило даже просто перенести из одного конца батальона в другой танковый аккумулятор. В колпачестве, да и не только, нам тоже доводилось таскать эти 'ящики'. Штука ужасно неудобная. Переносили их как правило вдвоём. Весят они около семидесяти килограммов, и ручки из стального прутка больно врезаются в ладонь и оттягивают руку.
  Самый бывалый из солдат танкистов - Мельников Саша попал в Афган за полгода до меня, и был уволен в запас осенью. Он был спокойным и уравновешенным парнем, напоминая этим своим качеством танк, оператором-наводчиком которого являлся. У него были, что называется 'золотые руки' и не менее 'золотая' голова. Он многое знал и мог сделать своими руками. Не знаю, правда это или нет, но говорили, что он мог поразить цель на расстоянии до пяти километров уже вторым выстрелом, используя вместо прицела ствол орудия. Посмотрел в ствол - дал поправку и: 'Огонь!'
  
  Как-то раз мы производили техобслуживание своих БМП. Рядом танкисты возятся со своей 'шайтан арбой'. Я стою на кормовой части нашей машины спиной к танку. Вдруг Боря, находящийся у башни, глядя куда-то за мою спину как заорёт: 'Ложись!'. Вид Бориного лица, его округлившиеся глаза, не оставляют сомнений в серьёзности происходящего, и я без промедления падаю на корпус машины. В ту же секунду надо мною 'просвистел' танковый ствол.
  - Ээээй мужики! - бурно запротестовали мы, обращаясь танкистам. - Полегче на поворотах! Что убить нас собрались что-ли?
  Танкисты извинились, пообещав не использовать автоматический режим вращения башни. Башня танка весит около тринадцати тонн, а скорость её вращения в автоматическом режиме довольно высока, так что удар стволом был бы по меньшей мере весьма ощутимым. Спасибо Борьке - среагировал вовремя.
  После техобслуживания наших машин, взводный решил проверить в действии стабилизатор прицеливания на наших БМП 2. Прикольная оказалась штуковина. В то время как машина подпрыгивая на ухабах, ездила по площадке в разных направлениях, ствол всё время смотрел в сторону выбранной условной цели.
  
  Когда мы уже стали 'дедами', во взводе у танкистов сложилась непростая ситуация. 'Колпаков' у них было поначалу двое, а потом одного из них перевели в другое место и оставшийся должен был отдуваться и лезть из кожи вон, чтобы обеспечить запросы всех своих 'дедушек'. Он был родом из Молдавии. Смышлёный и на редкость терпеливый паренёк. Очень непросто ему приходилось. Из всех 'дедов' пожалуй, только Жека, проявлял к этому пареньку какие-то признаки человеческого отношения, остальные же и не думали жалеть его.
  Как я уже говорил 'дедовщина' у танкистов была жёсткая, и в своё время в полной мере отхлебнувшие из этой чаши, 'старички' загружали единственного оставшегося 'колпака' так, что даже нам -'дедушкам' из соседнего подразделения было больно смотреть на это. Паренёк держался героически, в одиночку управляясь с ворохом каждодневно обрушавшихся на него забот. И причём справлялся неплохо. Когда же на горизонте замаячил вывод и стало понятно что никакого молодого пополнения а, следовательно, и подмоги ему не будет, на лице его всё отчётливее выражались усталость и отчаяние.
  Как-то при случае, пару раз, и мы пытались намекнуть танкистам о том, что может быть следовало бы немного 'ослабить гайки' и поберечь пацана, но у них на этот счёт было своё мнение. Вот и приходилось этому пареньку, как волку- одиночке, всё время рыскать по батальону в поисках того, что могло-бы пригодиться в его 'хозяйстве'. Однажды перед самым выводом он набрал возле штаба винограда и сделал для своих 'стариков' неплохое белое вино.
  Иногда он приходил к нам, посидеть и покурить на скамеечке рядом с нашей каптёркой. Поговоришь с ним, и хотя он никогда не жаловался, чувствовалось как высоко его внутреннее напряжение. Мы, честно говоря, даже побаивались, как бы ему не сорвало 'башню', однако танкисты похоже нисколько не заботились этим.
  
  Тёплыми весенними вечерами, мы с ребятами из взвода любили, расстелив плащпалатки на плоской крыше нашей каптёрки лежать и смотреть в глубокое ночное небо. Иногда заметишь в небе маленькую светящуюся точку, которая несётся куда-то на фоне неподвижно мерцающих звёзд.
  - Гляди! Вон! Спутник...
  - Ага! Вижу!
  - Я раньше тоже думал что это спутники. А потом услышал, что это не спутники вовсе...
  - А что тогда?
  - Самолёты ПВО. Высота патрулирования у них больше двадцати километров, вот и кажется, что совсем маленькая точка летит... А у спутника орбита как минимум на расстоянии триста километров от земли находится. Попробуй, разгляди его там...
  - Луну же видно... А она на расстоянии триста тысяч километров находится...
  - Ну ты тоже сравнил, член с трамвайной ручкой! Луна какого размера и спутник...
  - Да... Ну в общем... Кто его знает... Может и самолёты...
  Иногда в небе над нами слышался звук пролетающих вертолётов.
  - Караван летит. Наверноее в Файзабад.
  - Ми-6 похоже... Их ещё 'Коровами' называют.
  - А почему 'Коровы'-то...
  - А я откуда знаю... Они больше на летающие сараи похожи...
  - Да это, наверное, прикол такой... Анекдот же есть: 'Хорошо, что коровы не летают...' Вот сделали вертушку, обозвали 'коровой' и теперь у нас и коровы летают...
  - Железная логика...
  - Кто-нибудь хоть видит, где они летят? Вроде звёзды кругом, а их не видать...
  - Интересно а 'Стингером' ночью их засечь можно?
  
  В один из таких вечеров, когда мы, раскинувшись на тёплой глиняной крыше, мечтательно смотрели в ночное небо, тишину нарушили короткие очереди из автомата. Причём звук был приглушён, так как исходил из землянки танкистов. Мы переглянулись. Всех нас видимо посетила одна и та же жуткая догадка: 'Всё! Не выдержали нервы у их 'колпака'-молдованина...'
  Рысью спустившись в свою землянку мы вооружились. Через минуту мы были уже у двери в землянку танкистов. Я стоял первым и, держа оружие наизготовку, концом ствола слегка приоткрыл дверь. В образовавшуюся щель мы увидели, что все старослужащие обитатели танкового взвода живы и здоровы и заняты игрой в карты.
  Мы распахнули дверь и вошли внутрь. Танкисты удивлённо уставились на нас.
  - Добрый вечер мужики... Что за стрельба у вас... Мы уже грешным делом не чаяли увидеть вас живыми...
  - Ага... Думали, что боец ваш не выдержал и замочил вас... - Саныч кивнул в сторону 'молодого', который 'шуршал' по хозяйству.
  Услышав эти слова, тот о ком шла речь украдкой взглянул в нашу сторону и беззвучно прыснул со смеху.
  Аннагельды взглядом указал на дверь, за которой располагались 'покои' командира танкового взвода, и негромко произнёс: 'Взводный развлекается... Что-то не в духе сегодня...'
  Мы с друзьями обменялись недоумевающими взглядами, подошли к 'апартаментам' командира танкового взвода и прислушались. За дверью было тихо. Повесив пулемёт на плечо я аккуратно постучал в дверь и, не дожидаясь ответа слегка приоткрыл её.
  - Здравия желаем товарищ старший лейтенант...- медленно открывая дверь и заглядывая внутрь, произнёс я. Мои друзья, находящиеся позади меня и, проявляя признаки любопытства, невольно подталкивали меня к тому, чтобы переступить порог его комнатушки. Но приглашения войти от лейтенанта не последовало, и мы неловко сгрудились у двери.
  Офицер в полевой форме лежал на своей кровати. На животе у него находился АКС. На стене напротив висела фотография молодой женщины размером десять на пятнадцать. Судя по отверстиям в фотокарточке и отвалившейся глиняной штукатурке, мишенью для стрельбы служила именно она.
  - А... Разведка... - Здорово, здорово. - он с равнодушным выражением лица посмотрел на нас, и отвёл взгляд. - Чем обязан такому вниманию?
  - Да мы выстрелы услышали... Подумали мало ли... У вас всё нормально? Может помощь какая нужна?
  Лейтенант ещё раз посмотрел на нас, но уже с любопытством, затем вернулся к своей прежней позе.
  - Нет спасибо. Всё нормально... Просто накипело что-то...
  - Бывает... Главное духом не падать... Всё нормально будет...
  - Спасибо... - невесело улыбнувшись сказал он. - Учту...
  Повисла пауза.
  - Ладно, пойдём мы... Спокойной ночи товарищ лейтенант...
  - Спасибо мужики... И вам того же...
  Мы, пятясь, вышли за дверь, и прикрыли её. Подошли к танкистам, продолжающим карточную игру.
  - Слышь братва... Что это с ним? - полушёпотом спросили мы.
  - Да кто его знает? Наверное, настроение испортилось...
  - Ну это мы успели заметить... А что за 'подруга' на фотографии?
  - Жена, похоже...
  - Ясно... Ну ладно мужики... Спокойной ночи... Берегите себя...
  - Пока...
  Перед тем как покинуть расположение танкистов, я ещё раз посмотрел в сторону молодого бойца, который возился по хозяйству и подмигнул ему. Он ответил сдержанной улыбкой. Этот парень вызывал во мне чувство большого уважения, и я невольно ставил себя на его место. Не знаю, как бы я повёл себя, окажись в таких условиях. Наше 'колпачество' тоже не было простым, но ему приходилось гораздо сложнее и, тем не менее, он держался очень достойно.
  Мы вышли из тесной землянки танкистов на свежий воздух, и пошли к расположению своего взвода. Стоявший под грибком дневальный 'колпак' окликнул нас.
  - Ты что Сучков, своих что ли не узнаёшь? - ответили мы вопросом на его оклик. - Глаза разуй... А ещё снайпер...
  Сучков нервно заёрзал. Роста он был небольшого, но коренастый и цепкий как клещ. Духовитый был паренёк, мог за себя постоять если что. На гражданке жил где-то в лесистой местности. Отец его работал в охотхозяйстве, а сам он вырос практически в лесу, часто ходил на охоту, и учебку окончил снайперскую.
  Не спеша спускаться в землянку, мы уселись у каптёрки перекурить. Курили молча. Наконец Ваня озвучил вопрос, который видимо, занимал всех нас.
  - Интересно, что там у него с женой не заладилось...
  - Да мало ли... В этой дыре крыша сама по себе съехать может, а когда подумаешь что где-то в Союзе всё совсем по другому... Жена молодая - тоже ведь живой человек... Всякое может быть... Вот видимо и переклинило...
  - Да, женщины народ ненадёжный...- с видом знатока слабого пола заметил Борька.
  - Ага... Зато мужики очень надёжный народ... Вот к примеру в нашем батальоне проще простого быть верным мужем... За сотню километров ни одной нормальной бабы нету... Одни ханумки¹...
  - Да хорош вам философию разводить... Не маленький, сам во всём разберётся...
  - Вот он и разбирается. Хорошо ещё, что из автомата палит, а не из танка...
  
  Как-то раз ребята с 'Двугорбой' передали в батальон неплохой улов гашиша, полученный
  _____________________________________________________________________________
  ¹Ханумками советские военнослужащие называли афганских женщин.
  
  при досмотре одного из караванов. На самой заставе была напряжёнка с едой а, как известно после употребления этого зелья аппетит усиливается многократно, и бойцы заставы решили сплавить большую часть гашиша вниз. В самом батальоне ситуация с провиантом была тоже не ахти, но всё же полегче чем на заставах.
  Гашиш внешне напоминал чарс. Однако он был почти чёрного цвета, и на каждой 'лепёшечке' стояли рельефные печати с изображением слонов, орлов и надписью: 'Made in Pakistan'. Внутри были тонкие прожилки белого цвета. Мы решили, что видимо производители, подмешивают в общую массу героин - для усиления эффекта.
  
  Как раз в этот период времени, заступая дежурным по взводу, я собирался вести своих дневальных на развод наряда, а тут пришли ребята из девятой роты, с предложением 'бабахнуть'. Подтянулись и танкисты. Всего желающих собралось человек около десяти. Отломили совсем небольшой - размером с горошину, кусочек гашиша и 'слепили' 'косяк'. Закурили, пустив 'косяк' по кругу. Когда очередь дошла до меня, я ограничился одной хорошей затяжкой, решив, что вторая, скорее всего, будет лишней. Всё-таки мне предстояло ещё вести наряд на развод. У танкистов дежурным по взводу заступал Тураб по прозвищу 'Африка'.
  Как я уже говорил, он обладал высоким ростом, а его кожа имела тёмный, почти чёрный цвет. Он тоже был здесь и участвовал в раскуривании гашиша. После этого мы, построив своих дневальных, отправились на плац, где и должен был производиться развод наряда. Было жарко. Четыре часа дня - самое пекло.
  
  По установленному порядку я со своим нарядом стоял в начале строя. Тураб со своими подчинёнными замыкал строй нарядов отдельных взводов. Дальше были построены наряды рот, гаубичной и миномётной батарей. Когда дежурный по батальону проверил мой наряд и перешёл к осмотру наряда связистов, стоящий примерно в центре первой шеренги Тураб, сохраняя прямое положение корпуса, с автоматом на плече, рухнул вперёд как шпала, подняв облако пыли. От неожиданности заступающий дежурным по батальону офицер немного растерялся. Он подбежал к упавшему и, не зная, что с ним делать, рассеяно обвёл взглядом строй. Я и несколько солдат пришли ему на помощь. Поставив свой пулемёт на сошки рядом, я передал автомат Тураба одному из его дневальных, затем мы перевернули упавшего на спину. Расстегнув верхнюю пуговицу его гимнастёрки и с видом бывалого доктора, нащупав сонную артерию, я сообщил офицеру: 'Всё нормально... Видимо солнечный удар...'
  Тураба отнесли в медсанчасть. После, при встрече, мы с ним от души посмеялись над этой ситуацией. Нам-то было ясно, что причиной потери сознания, была не только жара...
  
  Глава 39. На излёте.
  При несении караульно-постовой службы в батальоне бывали случаи, когда часовые относились к своим обязанностям, прямо скажем, не слишком ответственно. Эти случаи разбирались обычно внутри подразделений и виноватых наказывали сами. Однако иногда случалось и по-другому. Идём мы однажды за разводящим после дежурства на втором КПП. Проходим перед расположением восьмой роты, а их дневальный спит стоя, прислонившись к стойке грибка.
  И хотя уже рассвело и особой угрозы для безопасности роты нет, как-то не хотелось оставлять этот факт без внимания. Смотрю, а это их 'истинный ариец' - Рокал. Устал, поди, после трудов праведных, и решил прикорнуть, только место не совсем подходящее для этого выбрал. Я на ходу подбираю с земли крупную, размером с гусиное яйцо, гальку и бросаю её по каске часового. Вздрогнув от звона стального шлема, тот просыпается. Испугано озираясь по сторонам, он пытается настроить резкость глаз и понять, что произошло. Весь наряд, идущий вместе с нами на разряжание, при виде этой сцены дружно гогочет.
  - Не спи, замёрзнешь! - бросаю я часовому, не сбавляя шага.
  Он, зло насупив брови и поджав губы, с ненавистью смотрит на меня.
  - Осторожней, Аким... Этот фашист чего доброго и в спину выстрелить может, - шутит Борька 'Калмык', с которым мы стояли на посту.
  - Кишка тонка...- продолжая идти и спиной ощущая недобрый взгляд дневального восьмой роты, отвечаю я Борису.
  
  В другой раз ситуация повторяется практически один в один. Опять идём после смены, и опять Рокал спит в обнимку со стойкой грибка. Я шёпотом прошу разводящего притормозить, а сам подкрадываюсь к спящему солдату. Вся остальная смена с любопытством наблюдает за моими действиями.
  Осторожно снимаю с его эСВэДэшки оптический прицел и возвращаюсь в строй. Поёживаясь от прохладного утреннего ветра, наряд продолжает движение к месту разряжания оружия.
  - Мужики...- обращаюсь я к ребятам, идущим вместе с нами со смены. - Никто ничего не видел. Лады? Пусть побегает немного... Поищет прицел...
  Ребята, ухмыляясь, согласно кивают, и мы следуем дальше.
  Не проходит и получаса, как обнаруживается пропажа прицела. Восьмая рота практически целиком занята поисками и усиленно рыскает по батальону. Скорее всего, виновнику ЧП уже досталось по полной... И поделом. Не будет в следующий раз спать на посту. Ещё через некоторое время к нам в землянку заглядывают гости из восьмой роты.
  Это два азербайджанца - солдаты моего призыва - Мамедов и Кулиев. Чутьё не подвёло их, и они пришли к нам. Хотя возможно, кто-то из тех, кто видел, как я снял прицел у дневального, намекнул им, где нужно искать концы. Отношения с двумя нашими посетителями у меня ещё с 'колпачества' сложились приятельские, и они были настроены дружелюбно.
  
  Поставив табурет в кубрике, мы сидим на кроватях и играем в карты. Гости из восьмой роты подходят, учтиво здороваются, угощают всех сигаретами, закуривают сами. Предлагаем им сыграть с нами. Они соглашаются.
  - Что там у вас стряслось? - изображая искреннее любопытство, спрашиваю я. - Вся ваша рота носится по батальону... Потеряли кого?
  Они бросают на меня испытующий взгляд, задержавшийся на моём лице немного дольше, чем следовало ожидать в данной ситуации. Это позволяет мне сделать вывод о том, что им известно значительно больше, чем я предполагал. Значит, кто-то из свидетелей всё же проболтался и сдал меня со всеми потрохами. Что ж, этого следовало ожидать.
  С выражением полного неведения на лице, я смотрю на них в ожидании ответа на свой вопрос. Кулиев по-восточному деликатно начинает несколько со стороны.
  - Да, этот чмо Рокал опять спал под грибком,- жалуется он. - Прощёлкал прицел от своей винтовки.
  - Ротный всю роту высушил уже, - поддерживает своего товарища Мамедов. - Где только не искали. Нигде нету...
  - А вы-то причём? - спрашиваю я, продолжая увлечённо играть в карты. - Сам прощёлкал, сам пусть и рожает.
  - Ээээ! Ротному насрать. Если не найдём прицел, всех нас загоняет до смерти.
  Мы, с сидящими в кубрике разведчиками, делаем вид, что нам нет до происшествия в восьмой роте никакого дела. Ещё некоторое время выдерживаем паузу, сосредоточившись на игре в 'дурака'. После окончания очередной партии я, незаметно кивая в сторону наших приунывших посетителей, подмигиваю своим друзьям. Мы, озорно улыбаясь, переглядываемся. Я молча встаю и иду к своей кровати. Достаю из тумбочки прицел и, возвратившись, протягиваю его нашим гостям.
  - Вот, держите... - говорю я. - Со смены шли, а он спит под грибком. Вот я и решил приколоться. Только сразу не возвращайте. Пусть ещё немного побегает, поищет.
  - Вай, спасибо! - радостно благодарят нас посетители.- Теперь торопиться некуда. Главное, прицел нашёлся.
  Для приличия они немного ещё сидят с нами, сыграв пару партий в карты. Затем ещё раз поблагодарив, уходят к себе.
  
  Хотя порой могло показаться, что время здесь будто бы замерло, жизнь в батальоне шла своим чередом. День за днём приближался срок окончания службы. Армейская мудрость гласила: 'Служи солдат и будь прилежен! И помни -'дембель' неизбежен!' Вот мы и служили, с нетерпением ожидая этого самого 'дембеля'. Слухи о том, что наш призыв задержится здесь до вывода полка, не вызывали у нас особого воодушевления. Это становилось больной темой, при разговоре о которой сердце сжималось от тоски. По батальону пошла в ход грустная шутка: 'Дембель в мае прое..али, 'дембель' будет в сентябре...'
  Между тем в Союзе политическая ситуация пестрела невиданными доселе событиями. По радио и из газет мы узнавали, что гласность, перестройка и демократизация привели к тому, что люди в первую очередь принялись во всеуслышание заявлять о своих правах, порой, не желая считаться с теми реалиями, которые произошли за последние десятилетия. В Нагорном Карабахе разразился территориальный конфликт между армянами и азербайджанцами, приведший к кровопролитию. Многие люди были вынуждены бросить всё, и бежать с обжитых мест, спасая свои жизни.
  Прибалтика и Западная Украина стали ратовать за отделение от СССР. В Ташкенте крымские татары устраивали митинги протеста с требованием разрешить возврат на свою историческую родину.
  В нашем взводе служили армянин Роберт Гуламерян и азербайджанец Эльзар Намазов. Оба они были отличными ребятами, однако исторически так сложилось, что между армянами и азербайджанцами издревле существовала вражда. И хотя с приходом Советской власти на Кавказе был установлен относительный порядок, отношения между представителями отдельных народов так и не стали братскими. Вот и Эдик с Робертом хоть и не враждовали, чувствовалась между ними некая дистанция. И теперь, когда так называемая демократизация набирала обороты, всё затрещало по швам.
  
  Однажды командир одного из отдельных взводов с газетой в руках пришёл в гости к нашему командиру. Стоя у расположения нашего взвода и тыча пальцем в газетную статью, он бурно возмущался по поводу того, что крымские татары хотят добиться разрешения на возврат в Крым.
  - Вот тоже... Чего захотели... Крым им верните! - возмущался офицер. - А сами когда немцам продались, о чём думали? Предатели... Сталина на них нет! А этот тоже... Булат Окуджава... Поддерживает их... Я-то его уважал. А он вон что... Показал своё истинное лицо!
  Я оказался свидетелем негодования офицера. И хотя я считал его неплохим человеком, мне было неприятно слушать такие высказывания в адрес народа, представителем которого я являлся. Я хотел было поинтересоваться, что именно татары сделали ему лично, но понимал, что всё это не имеет смысла.
  Вряд ли мне удастся переубедить его в чём-то. Я не мог понять, откуда в людях такая злость друг к другу? Было бы понятно, если бы в основе такого неприятия был бы личный опыт, но чаще бывает как раз наоборот. Порой, мы, опираясь на чужое мнение, готовы вешать ярлыки не только на отдельных людей, но и на целые расы, народы и государства. Как легко мы берёмся судить других, часто даже не пытаясь вникнуть в суть вопроса. Этим легко пользуются политики, формируя общественное мнение по своему усмотрению. Нас запугивают, на чужом примере показывая, что такая незавидная участь может ожидать любого. Но пока ты не впал в немилость, тебе остаётся только боготворить своих тиранов.
  Меня, однако, тронуло, что Булат Шалвович Окуджава высказывается в поддержку крымских татар. Мне нравилось его творчество как барда, а после того как я несколько раз видел его в телепрограммах, он произвёл на меня впечатление порядочного и очень глубокого человека. Вполне закономерно, что после этой статьи моё уважение к нему только возросло.
  Командир моего взвода не прореагировал на негодование своего товарища и промолчал. Быть может, ему было известно, что я тоже являюсь выходцем из крымско-татарского народа. Так или иначе, но он не стал развивать эту тему.
  - Что там насчёт кросса? - спросил он у своего коллеги.
  - Да вроде на среду запланировали...
  - А дистанция какая?
  - Как всегда... Два круга по батальону...
  - Ясно...
  
  Настала среда. Вот, значит, вся молодёжь наша готовится к кроссу. Все мои друзья в нарядах по службе, один я свободен. Тут взводный подходит и говорит мне: 'Тагиров! А ты что к кроссу не готовишься?' У меня нет никакого желания бегать по жаре, да к тому же я считаю, что участие в данном мероприятии совершенно не обязательно для 'дембеля'. Пытаюсь возразить взводному, как обычно в таких случаях включая дурака: 'Товарищ лейтенант, что-то нездоровится мне... Можно я не побегу, а?' Но взводный идёт на принцип.
  - Давай, давай! Собирайся! Участие всех свободных от нарядов обязательно!
  - Товарищ лейтенант...- с нотками мольбы в голосе пытаюсь переубедить я командира. - Мне уже и по сроку службы не положено... Если бы не вывод, я бы уже дома водку пил... А вы говорите кросс, да ещё с полной выкладкой... Откуда столько здоровья?
  - Хватит комедию ломать... Живо собирайся...
  - Неее... Не побегу я...- уже более серьёзным тоном говорю я.
  - Тагиров! - в голосе командира прозвучали угрожающие нотки. - Выполняй приказ! А не то...
  - Да, да... - невесело усмехнулся я. - Вы имеете право меня расстрелять... Я это уже не в первый раз слышу... Боевая обстановка и всё такое...
  Возникла короткая пауза, во время которой взводный, видимо, решил сменить тактику.
  - Просто скажи, что бегать не умеешь...- нашёлся он.
  С одной стороны эта наивная попытка лейтенанта сыграть на моём самолюбии показалась мне забавной. С другой же стороны я подумал, что так откровенно упорствуя, я пожалуй перегибаю палку и ставлю командира в неловкое положение перед присутствующими здесь бойцами. К тому же, это не совсем тот повод, из-за которого стоит так упираться. И я решил сделать вид, что меня зацепило высказывание взводного.
  - Хорошо, товарищ лейтенант... Посмотрим, кто здесь не умеет бегать...
  С этими словами я принялся готовиться к кроссу. Чтобы быть в равных условиях с остальными, я не стал брать свой пулемёт, а взял автомат, каску, лёгкий бронежилет и подсумок с четырьмя маленькими рожками.
  По условиям, нужно было пробежать пару кругов вокруг батальона. Общая дистанция составляла примерно около двух километров. Дело было днем, и дышать было тяжеловато. С недавних пор в правом боку у меня чувствовалась какая-то тяжесть, и во время бега казалось, что почка прыгает вверх-вниз. Часто после утренних пробежек я мочился кровью. Ощущение было такое, что в почке находится какое-то инородное тело. Тем не менее, я старался и пробежал кросс первым из взвода. Уже после армии мои предположения подтвердились, и из почки был удалён камень диаметром два сантиметра.
  
  Жизнь штука непростая, полная неожиданностей и сюрпризов, увы, не всегда приятных. Вот и случилось, что в один из дней был обнаружен мёртвым в своей постели командир одного из подразделений. Причём событие это действительно произошло днём. Пришёл офицер после одной из посиделок, регулярно устраиваемых офицерами, да и прилёг отдохнуть. Когда же один из бойцов попытался разбудить своего командира по какому-то служебному делу, оказалось, тот уже не дышит. Причиной смерти стало удушение рвотными массами, попавшими в дыхательные пути во время сна.
  Из полка были срочно вызваны вертолёты, но офицеры, также участвующие в вышеназванном мероприятии, не тратили времени даром и пытались реанимировать своего товарища. Случившаяся трагедия подействовала на них отрезвляюще. Пытаясь воскресить коллегу и делая ему искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, они явно переусердствовали. Когда прилетевшие из полка медики сняли с мёртвого офицера одежду, его грудная клетка представляла собой один огромный синяк. Умершего погрузили в вертолёт и увезли.
  Смерть лейтенанта подействовала удручающе не только на личный состав осиротевшего взвода, но и на всех, кто был знаком с покойным. Человек он был хороший и личный состав вверенного ему подразделения уважал его. Командир батальона негодовал по поводу того, что такие потери невозможно оправдать. Всем было понятно, что командованию батальона придётся отвечать перед вышестоящим руководством за это происшествие. Но запретить офицерскому составу иногда расслабляться никто, конечно, не мог, ведь жизнь в таком месте как наш батальон итак была лишена практически всех привычных удовольствий.
  
  Солдаты тоже выпивали, но это уже считалось грубым нарушением. Потому чаще курили травку - ни перегара, ни похмелья. Порой уже на утреннем разводе батальона добрая половина личного состава была под кайфом.
  Идешь, бывало в строю, вокруг ребята все в одинаковой выгоревшей форме с панамами на головах, с болтающимися на поясных ремнях фляжками с водой. И от действия чарса, кажется, что ты не идёшь, а паришь в окружении ангелов, фляги на поясах синхронно покачиваются в такт строевому шагу, и на головах у окружающих не панамы, а светящиеся нимбы, даром, что крылышек нет, но это при известной доле воображения было легко поправимо.
  
  Глава 39. Тёрки.
  У Сашки Ратникова появился в батальоне земляк. Сашка очень обрадовался этому факту. Перевели солдатика в Кишим из полка и определили в миномётную батарею. Он был 'черпаком'. Санёк по возможности навещал своего зёму. Несколько раз он говорил мне о том, что беспокоится по поводу того, как относятся к его новому знакомому в батарее.
  - Они ему там житья спокойного не дают... Не взлюбили они его. За что только не пойму? Хороший вроде парень...
  Я видел этого паренька и успел немного пообщаться с ним. На меня этот паренёк тоже произвёл неплохое впечатление.
  - Сашка, да ладно тебе... Разберётся сам... Не 'колпак' уже...
  - Так если бы 'колпак' был, то и не обидно было бы. А тут... Проходу они ему не дают. Придираются по поводу и без. Житья нет русскому человеку...
  - Ну это ты зря... Тут не в национальности дело.
  - А в чём тогда?
  - Зря ты так думаешь. У них в батарее много пацанов из России и Украины, и ничего... Их же никто не трогает... Худай в этом отношении пацан нормальный... Да ты и сам знаешь. Просто они зему твоего за чужака держат, вот и 'ездят' на нём... А он молчит. За себя сказать ничего не может...
  - Вот и хреново, что нет у него здесь никакой поддержки... Я только...
  - Так он жаловался тебе что ли?
  - Да нет, не жаловался. Только когда я там у них был, видел, как они к нему относятся. И что-то мне так обидно за него стало. Как будто и мне в душу наплевали...
  - Не переживай ты... Если он действительно нормальный мужик, всё образуется... Если же нет... Тут уж ничего не поделаешь.
  - Я знаю, что у тебя там много земляков, и с Худаем хорошие отношения, но если они и дальше будут продолжать его так гнобить, то я думаю вмешаться...
  В миномётной батарее у меня действительно было много земляков. С большинством из них я почти не общался. Однако с туркменом по имени Худайули ещё с учебки меня связывали приятельские отношения. Мне казалось, что я довольно хорошо знаю его, и национализмом он не страдал. Худай был главным хлебопёком в батальоне и самым влиятельным солдатом в миномётной батарее. Однако в последнее время в наших отношениях произошли некоторые изменения.
  Дело в том, что перед выходом на засаду мы иногда просили хлебопёков испечь нам с собой пару лепёшек хлеба. Обычно они не отказывали. Но с некоторых пор ситуация начала меняться. Пошлём молодых в пекарню с просьбой, они возвращаются и говорят, что те отказываются печь хлеб, находя всякие отговорки.
  Я говорю своим 'колпакам': 'Вы к Худаю подойдите, скажите, что Аким попросил... Он не откажет...'
  
  Они возвращаются и говорят: 'Худайули там нет. Хлебопёки дверь не открывают, разговаривать с нами не хотят. Говорят, что Худай им наказал никому ничего не давать...'
  - Да? Вы что забыли, кто вы такие? А, уроды! Вы разведчики или нет? Идите и объясните этим чмырям, что пока они здесь жируют, вы будете в горах пыль глотать, а может и кровь проливать... Короче, не волнует! Чтобы через пару часов лепёшки были здесь... Ясно вам?
  Обычно 'колпаки' выполняли поставленную задачу. Не знаю как. Использовали силу или как-то иначе договаривались с хлебопёками. Пару тройку раз, правда, отказ хлебопёков вынуждал меня отправляться на пекарню и показывать нашим ребятам, как нужно добиваться цели. Когда там находился Худай, я мог договориться с ним обо всем по-приятельски. Но иногда он оставлял хлебопекарню под присмотром своих подопечных, запрещая тем впускать посторонних и разбазаривать хлеб. Это было обычной практикой среди старослужащих - ставить перед молодыми практически не решаемую задачу, в случае невыполнения которой следовало жестокое наказание.
  Когда Худай отсутствовал, а его помощники вели себя слишком дерзко, не выказывая должной учтивости по отношению к представителям самого боевого подразделения батальона, приходилось применять тактику штурма. А уж после того, как мы оказывались внутри помещения, участь наглецов была незавидной.
  Всё это и привело к тому, что отношения между мной и Худайули стали прохладнее, чем раньше.
  
  Однако мне были понятны чувства Санька. Ему было больно видеть, как обходятся с его новым знакомым. И хотя вмешиваться во внутренние дела подразделений было против правил, я предложил ему свои услуги.
  - Хочешь, я поговорю с Худайули? - без особой уверенности в том, что это приведёт к желаемому результату, спросил я Сашку. - Попробую объяснить ситуацию...
  - А что ты ему скажешь? - Сашка вопросительно посмотрел на меня. - Нет, Аким... Это же мой зема... Мне и разбираться... Ты-то тут причём?
  - Напрасно, Саня...- видя Сашкино настроение, попытался возразить я. - Тут ведь силой не поможешь. Только хуже будет...
  Мы закурили и сидели молча.
  - Да уж, дела... И не знаешь, как поступить правильно...
  
  С каждым днём эта проблема занимала Сашку всё больше и больше. И вот однажды он решительно заявил: 'Всё! Надоело мне. Думаю, выход только один... Надо поставить на место этих самоваров. Если нужна будет твоя помощь, ты со мной?'
  - Ты же знаешь, Саня... Конечно, с тобой... Только если буча начнётся, я на Худая не смогу руку поднять... Сам понимаешь...
  - Понимаю... Ну с ним я сам поговорю...- Сашка улыбнулся и сделал связку из нескольких боксёрских ударов в воздух. Перспектива того, что придётся выяснять отношения, вмешиваясь в дела другого подразделения, меня, как и многих ребят из взвода, не очень-то вдохновляла. Но если помощь требовалась другу, всё остальное отходило на второй план.
  
  Всё это происходило на фоне подготовки полка к выводу, и мы уже знали, что сроки нашей демобилизации отодвигаются на неопределённое время. Общее эмоциональное состояние было не на самом высоком уровне, и все мысли были настолько заняты этим, что я не смог вовремя разглядеть, какую ошибку мы допускаем. И хотя мы понимали, что поступаем не совсем правильно, не стали 'включать заднюю'. В конце концов, мы объявили миномётчикам о своём намерении выяснить отношения силовым путём и они приняли вызов. Общий перевес в живой силе у наших противников был почти троекратный.
  Из нашего взвода мы отобрали пятнадцать бойцов. Миномётчиков же в батарее было около пятидесяти. Тем не менее, мы не сомневались в своей победе. Назначили время и место.
  
  Встреча была назначена у второго КПП незадолго до отбоя. Когда мы шли к указанному месту, я обратил внимание на некое не свойственное этому времени суток оживление, царившее в батальоне. По прибытии на место встречи всё прояснилось.
  Вместо предполагаемых полусотни миномётчиков, мы оказались в кольце из как минимум двух сотен человек. Большая часть личного состава батальона была здесь. Они поджидали нас, притаившись в разных укромных местах, и теперь вышли наружу.
  
  -'Ни фига себе! Сказал я себе...- присвистнул Борька 'Калмык' осматриваясь. - С клёна падали листья ясеня...'
  Ванька продолжил: 'Посмотрел вокруг... И действительно! Удивительно? Удивительно!'
  Было темно. Лица тех, кто пришёл сюда, были почти не видны, но отслужив столько времени в ограниченном пространстве, мы могли узнать друг друга не только в лицо, но и по очертаниям силуэтов. Против нас выступили и многие из тех, кого ещё вчера мы считали своими друзьями.
  - Да уж, попали в засаду...- сказал Сашка, и крикнул, обращаясь к нашим противникам: - Что за дела, мужики? Какие проблемы? Эй, 'самовары'... Самим драться кишка тонка? Позвали подкрепление? Ну-ну!
  - А что вы хотели...- из темноты послышался голос Худайули. - За что боролись, на то и напоролись...
  Его поддержали ещё несколько голосов.
  - Что очко заиграло? Вы же такие герои...
  - Сами эту кашу заварили... Вот теперь хлебайте!
  Обстановка быстро накалялась. Кольцо вокруг нас постепенно сжималось. Мне и раньше доводилось участвовать в групповой драке. Но это было ещё в подростковом возрасте, и количество противников тогда было почти равным. Теперь на каждого из нас приходилось более десяти противников. Но отступать было некуда.
  Крики и выпады в нашу сторону усилились, и в какой-то момент произошло то, чего я опасался больше всего. Кое-кто из числа наших неприятелей расстегнул поясные ремни и воздух наполнился свистом тяжёлых латунных блях.
  Не оставалось ничего другого, как последовать примеру соперничающей стороны. Сняв свой ремень и намотав часть его на кулак правой руки, я несколько раз махнул им перед собой, рисуя в воздухе восьмёрку. На тех, кто приближался к нам с моей стороны, это подействовало сдерживающее. Я не спешил рваться в бой. И взяв бляху в левую ладонь, держал ремень в натяг, готовый нанести удар тому из нападающих, кто первый кинется в атаку. Между тем, крики и звуки ударов, раздающиеся сзади и по сторонам, говорили о том, что битва началась.
  В какой-то момент один из нападающих бросился на меня. Я отскочил, пропуская перед собой удар его ремнём, и коротко замахнулся, выпуская пряжку в направлении его головы. В последний момент я узнал нападающего и одернул руку. Это был мой земляк из танкового взвода. Пряжка не задела его.
  - Мухиддин, ты что ли? - сказал я, отпихивая его в сторону. Он тоже узнал меня и сразу подостыл.
  - Блин... Вашу мать, мужики... - орал я, выискивая тех, кого надлежало бы ударить да посильней. Но куда бы я не замахнулся, везде были лица земляков и знакомых. Никто из них не решался ударить меня, и я не мог бить их. Приходилось распихивать нападающих, не нанося им серьёзных увечий.
  Наш небольшой отряд был рассечен на несколько частей. Я метался от одной группы к другой и помогал своим, отшвыривая наших противников за одежду.
  Эпицентр 'сражения' переместился на участок дороги, расположенный между складом ГСМ и каптёркой девятой роты. Я не получил ни одного серьёзного удара, и практически никого не ударил сам.
  В конце концов, нам удалось собраться вместе, но драка как-то не ладилась. Агрессия с обеих сторон очень быстро сошла на нет. Возможно, многим из присутствующих стала очевидна абсурдность ситуации. Представители противоборствующих сторон стояли и тяжело хватая воздух ртами, смотрели друг на друга. Но вопрос оставался открытым. Нужно было ставить точку.
  - Худай! - крикнул Санёк, обращаясь к своему сопернику. - Давай решим это по-мужски! Один на один! Только ты и я! Идёт?!
  -Идёт! - согласился Худайули. Он тоже был не робкого десятка, и хотя Сашка заметно превосходил его ростом и крепостью сложения, ответил согласием.
  
  Все расступились. Саша и Худай вышли в образовавшийся центр. Как я уже говорил, дело происходило на дороге, пересекающей батальон. Вся дорога была в рытвинах и колдобинах, усыпана местами крупной галькой и представляла не самое удобное место для драки.
  Противники сближались. Сашка принял боксёрскую стойку. В этой ситуации он выглядел гораздо увереннее своего оппонента. Я испытывал неприятное чувство. Саныча я считал своим другом и всей душой желал ему победы, но и видеть поражение Худайули мне было бы больно. Оставалось только смириться с тем, что произойдёт.
  
  Немного покружив, соперники сошлись в схватке. Сашка избрал тактику чистого спортивного бокса, и это стало его ошибкой. Худай уклонился от первого удара, и резко сократив дистанцию, толкнул Саню руками в грудь. Споткнувшись на неровной дороге, Саша упал на бок и попытался встать. Но это была уличная драка, и Худай не дал ему такой возможности. Пока Сашка, опершись о землю, пытался подняться, его соперник несколько раз наотмашь ударил ему по лицу правой рукой, при этом придерживая его голову другой рукой. Всё произошло очень быстро. Я, понимая, что всё кончено, кинулся к своему товарищу. В этот момент Худай и сам, глядя на то, что дальнейшее продолжение драки лишено всякого смысла, возбуждённо дыша, обратился ко мне: 'Аким... Забери его...'
  Я не заметил у Худая особой радости от одержанной победы. Вид у него был скорее растерянный. Болезненно морщась при виде того, что сотворили его руки, он помог мне и подошедшим ребятам из нашего взвода взять Сашку под руки, а сам, отряхивая форму, отошёл в сторону.
  
  Саныча привели в землянку и помогли лечь на кровать. Его лицо сильно пострадало от ударов, но он не выказывал по этому поводу никакого беспокойства. Мы оказали ему посильную медицинскую помощь.
  На удивление, большинство из нас отделались лишь незначительными повреждениями. Тем не менее горечь поражения угнетала. Все были подавлены и хранили молчание. Это было не столько физическое поражение, сколько моральное. Но больше всего меня тяготил вопрос о том, почему весь батальон так запросто поднялся против нашего взвода. Неужели нас так ненавидят? Что мы сделали плохого остальным? Во время драки я встретил в 'стане врага' многих из тех, с кем у меня были почти братские отношения, и лишь немногие из наших друзей не стали принимать участие в этой акции.
  
  Лицо Сашки сильно распухло. Мы то и дело заменяли влажные компрессы на более холодные. Всё это время Сашка лежал молча, и сквозь щели распухших век смотрел в потолок. Потом он словно пришёл в себя, оглядел тех, кто с озабоченными лицами корпел возле него. Сделав усилие он попытался изобразить улыбку на изувеченном лице, и произнёс: 'Да хватит уже, мужики... Спасибо... Что вы со мной, как с маленьким ребёнком возитесь ... Всё нормально... До свадьбы заживёт... Идите спать...'
  Но ребята не торопились расходиться.
  -Не... В самом деле... Что вы как на похоронах? Всё нормально... Я, слава Богу, жив и почти здоров... Так что, давайте... 'Утро вечера мудренее...'
  
  Спустя некоторое время все понемногу разошлись. Моя кровать находилась в одном кубрике с Сашкиной, и я лежал, глядя на его разбитое лицо. Он, казалось, тоже не собирался спать, просто лежал и смотрел вверх. Меня мучило чувство вины. Оно говорило мне: 'Ты мог! Ты должен был помочь Сашке в этой драке! И не сделал ничего!'
  Я никак не мог уснуть. Мне не давал покоя вопрос, как следовало поступить в этой ситуации.
  Сколько в моей жизни было таких моментов, о которых потом вспоминаешь с таким неприятным чувством. Мысленно перебираешь множество всяких 'если бы', да 'кабы'. Сколько их ещё будет? Жизнь частенько ставит тебя в тупик, подкидывая совершенно неожиданные ситуации, снова и снова испытывая тебя на прочность. И как же часто приходится признавать, что ты был не на высоте.
  Не помню, сколько времени прошло. В какой-то момент Сашка повернул голову в мою сторону, и словно поняв, о чём я думаю, улыбнувшись, сказал: 'Да ладно тебе, Аким... Нет тут твоей вины... И я тебя хорошо понимаю... Вокруг все земляки и знакомые... Не размахаешься особо... А у меня один только земляк появился... Хотелось помочь ему...'
  
  Утром, проснувшись, я посмотрел в сторону кровати своего друга. Припухлость на его лице немного сошла, но вид у него был не самый шикарный. В момент, когда я рассматривал его лицо, он открыл глаза и повернулся ко мне.
  - Ну как я? Нормально выгляжу? - усмехнувшись, спросил он, ощупывая лицо ладонью правой руки.
  - Бывало и лучше...- ответил я, и протянув ему небольшое зеркало, вынутое мной из тумбочки, добавил: - На вон... Сам погляди...
  - Да уж... Вид прямо скажем... Ни в какие ворота... И как с таким 'забралом' по батальону ходить?
  - Да ты не ходи пока никуда... А-то кадеты много лишних вопросов задавать будут. Отлежись сегодня... Взводному скажем, что не здоровится тебе... А завтра, может, всё будет выглядеть не так стрёмно...
  На том мы и порешили. Сашка практически весь день оставался в землянке. Еду 'молодые' приносили ему сюда же, а если ему и нужно было выйти, то он старался не попадаться на глаза офицерам и командиру взвода.
  
  Для меня же самым сложным было принять тот факт, что после событий, произошедших накануне, я не могу воспринимать наш взвод как равную составляющую большого организма под названием третий батальон. То, что против нас ополчилось более чем две трети личного состава батальона, я считал личным оскорблением и вызовом. Внутри меня возрастала волна негодования. Мне нужны были объяснения, что именно послужило причиной такого, как мне казалось, несправедливого к нам отношения. Находясь в поисках ответа на свои вопросы, я вышел из землянки. Взвод готовился к проведению утренней зарядки. Тут мне на глаза попался один боец из гаубичной батареи, которого я видел накануне в рядах наших противников. Артиллерист направлялся по каким-то своим делам, и я окликнул его. Он остановился, вздохнув, и отвел взгляд в сторону. Я подошёл к нему и поздоровался, пожав ему руку.
  - Здорово, Надыр.
  - Здравствуй, Аким.
  Это был высокий и дюжий туркмен с открытым и волевым лицом. Он недавно стал 'черпаком' и считался в батарее одним из самых достойных представителей своего призыва. Бывало, он в сопровождении ещё одного своего земляка из взвода связи по имени Хан заходил и в наше расположение. Оба они, несмотря на то, что были по сроку службы младше меня на год, производили хорошее впечатление и вызывали во мне чувство уважения.
  - Я хотел тебя спросить, что плохого мы сделали тебе, что ты пришёл вчера на разборки? Дело-то касалось только нас и миномётчиков...
  Было видно, что мой собеседник чувствует себя немного не в своей тарелке и заметно волнуется. Однако то, что он ответил мне, сразу всё расставило на свои места.
  - Вы нарушили правила... В батальоне нет землячества... Вы же решили вступиться за земляка, вмешиваясь в дела другого подразделения... Вот и мы решили помочь своим землякам... Всё справедливо... Разве нет?
  
  Его слова были для меня как холодный душ. Ведь это было настолько очевидно. И как я мог упустить из виду такую простую вещь. С самого первого дня пребывания в Кишиме я знал о существовании этого закона и старался придерживаться его. И вот только теперь, когда мы нарушили этот запрет, нам довелось убедиться на собственной шкуре, какой именно цели служит неписанный закон, оставленный нашими предшественниками.
  Я молча обдумывал услышанное. Видя моё замешательство, Надыр добавил: 'Порядок есть порядок... Так что, брат, не обессудь. Ничего личного...'
  После разговора с Надыром я посмотрел на эти события под иным углом и немного успокоился. Миномётчики обратили наше оружие против нас же, позвав своих земляков из разных подразделений. Да, не зря люди говорят: 'У палки два конца'. Мы бросили вызов традиции и поплатились за это. Система одержала верх. Могло ли быть по-другому? Что, если бы поражение потерпел Худайули? Думаю, и в этом случае сложно было бы сказать однозначно, что цель достигнута. Скорее всего, нападки на Сашкиного земляка стали бы ещё более изощрёнными.
  К слову сказать, солдатик этот приходил к нам во взвод проведать Сашку. Поблагодарил за то, что вступились за него. Нормальный малый. Он вовсе не хотел, чтобы из-за него заварилась вся эта каша. Но Саныч решил поступить так, как считал нужным. Я честно говоря опасался, что после этого инцидента жизнь паренька в батарее может измениться не в лучшую сторону. Но по прошествии некоторого времени, он признался нам в том, что давление на него заметно ослабло.
  Формально мы, конечно же, грубо нарушили устои, но этот эпизод наглядно показал нам, кого из обитателей батальона мы можем по-настоящему считать своими друзьями. Эти люди, несмотря на то, что были позваны своими земляками и друзьями из миномётной батареи, отказались участвовать в драке против нас. Среди них были близкие друзья, и земляки Худайули - Азат из седьмой роты, Аннагельды из танкового взвода и Хан из взвода связи. Кстати говоря, из взвода связи против нас не выступил никто. Это лишний раз указывало на то, что между нашими взводами существовали особые отношения.
  
  Я понимал, что большая доля ответственности за то, что возникла такая ситуация, лежит на нас. Однако, что сделано, то сделано, и я не испытывал по поводу случившегося какого-то неудобства, старался вести себя с теми, кто в этом конфликте занял другую сторону, как и прежде. Многие же из них, как мне казалось, ощущали при встрече с нами некоторую неловкость. Лицо Саныча буквально за пару дней пришло в норму. По-видимому сказались молодость, чистый горный воздух и родниковая вода. Ещё несколько дней мы вспоминали забавные моменты, случившиеся во время этой драки. Особенно всех впечатлил один эпизод.
  Я сам не видел, но ребята рассказывали, как Митька вырвал столбик ограждения от склада ГСМ с обрывками колючей проволоки на нём и с бешенным рёвом отмахивался от нападающих со всех сторон противников.
  - Молодчина, Митро... - хвалили его ребята. - Мужик!
  - Ага! - заметил Борька. - Как сказал бы в этом случае 'Куля': 'Зверь, а не ребёнок!'
  
  Глава 41. Май.
  Несмотря на то, что вывод нашего полка был уже вопросом решённым и должен был начаться в самое ближайшее время, местных душманов это отнюдь не успокаивало. Они добросовестно отрабатывали деньги, идущие им из-за границы и регулярно обстреливали батальон. Для обитателей батальона каждый такой обстрел был лишним поводом для написания наградного листа на бойцов и офицеров, отличившихся при подавлении огневых позиций 'духов'. Само собой разумеется, гаубичники и танкисты имели на это полное право, так как большей частью мощью их орудий удавалось навести ужас на моджахедов и заставить их прекратить огонь. Миномётчики тоже вносили в решение этой задачи свой посильный вклад. Да и экипажи боевых машин пехоты старались как могли. Ну а под шумок писались наградные листы на всяких штабных писарей и прочую братию, которая за всю службу ни разу носа за пределы батальона не высовывала, но находилась в услужении у офицерского состава.
  Понятно, кто-то должен и офицерам прислуживать, дабы те имели возможность выполнять свои непосредственные обязанности и меньше времени уделяли разным бытовым вопросам. Но в среде простых бойцов офицерскую прислугу не особо жаловали и в основном относились к ней с презрением. Думаю, так было во все времена. Тем не менее, на 'дембель' канцелярские работники нередко отправлялись при полном параде с медалями, а порой даже и орденами на груди.
  Мы тоже старались не упустить удобной возможности и написать наградной лист на тех, кто отличился во время обстрела. Под конец войны это стало особенно актуально, и упускать шанс хоть напоследок получить боевую награду было бы глупо.
  После одного из обстрелов весь батальон словно с цепи сорвался. Во всех подразделениях кипела работа - все писали наградные листки. Если подытожить общее содержание всех наградных, то картина будет примерно следующая: боевые расчёты и экипажи, входящие в состав каждой роты, батареи, отдельных взводов подавили как минимум по паре-тройке огневых точек противника каждый. В вышестоящих инстанциях могло сложиться впечатление, что к окрестностям Кишима стянулись силы непримиримой оппозиции едва ли не со всей северной части Афганистана. И хотя никто не сомневался в беспредельных мужестве и героизме бойцов нашего батальона, процент удовлетворённых представлений к награде был невысок. В батальоне было не так много бойцов, награждённых ещё во время службы. Вот и в этот раз по возвращении с позиций мы поинтересовались у взводного: 'Товарищ лейтенант... Ну что, наградные писать?'
  - Весь батальон вон строчит, а мы что лысые что ли. Давайте тоже напишем на все три экипажа, а?
  - Да, товарищ лейтенант... Нам-то сам Бог велел... Другие вон и за "колючку" не разу не выползали, а вся грудь в медалях...
  Взводный не возражал.
  - А давайте Решетникова к ордену 'Красная звезда' представим! - предложил я. - Он, между прочим, самый первый в нашем секторе огонь открыл... Даже пушкари ещё не рюхнулись, а мы уже во всю палили! Я сам видел, как он поразил кучу 'духов'.
  Ванька смущённо смеялся.
  - Да ладно... - он скромно пожал плечами. - Хотя бы 'За отвагу' получить... Тоже неплохо было бы...
  - Не скромничай, надо просить больше... - настаивал я. - Может тогда и дадут чего-нибудь... И то не факт!
  Взводный, улыбаясь, сказал: 'А что? Представим Ивана к 'Красной звезде'! Напишите наградную... Я подпишу...
  Мы взяли листок бумаги и я написал наградной лист на младшего сержанта Ивана Решетникова. Я попытался вкратце описать подвиг товарища, в принципе почти ничего не преувеличивая. Ну, может лишь самую малость касательно количества поражённых огнём нашей БРМ вражеских огневых точек.
  Потом мы написали наградные листки на все экипажи наших боевых машин - и на операторов-наводчиков, и на механиков-водителей. Командир взвода собрал все наградные. Прочитав их, он поставил на каждом свою подпись и отнёс в штаб.
  
  Наступил май. Если бы не вывод, то мы бы уже сидели на чемоданах в ожидании дембельских вертушек. Отсрочка нашего увольнения создавала тягостную атмосферу. Почти все 'дембеля' были подавлены из-за задержки долгожданного возвращения домой. 'Деды' грустили из-за того, что придётся ещё терпеть нас и оставаться на вторых ролях, фактически исполняя обязанности 'черпаков' и уж, конечно, отсутствие пополнения лишало бывших 'колпаков' надежды на то, что они в ближайшее время в полной мере смогут оценить все преимущества 'черпачества'.
  
  Однажды заступая в наряд по второму КПП и проходя инструктаж я полюбопытствовал у дежурного по батальону: 'А скажите, товарищ старший лейтенант... Вот, к примеру, ночью... Я стою на посту... Смотрю, кто-то крадётся... Окликаю... И вдруг оказывается что это американский разведчик... Как быть в таком случае?'
  Услышав мой вопрос, все бойцы, находившиеся на инструктаже, усмехнулись.
  Наверняка, каждому из них за время службы неоднократно приходилось сталкиваться с командиром восьмой роты капитаном Куравлёвым, известным в солдатской среде под прозвищем 'американский разведчик'. Именно так он любил представляться в ответ на оклик часовых.
  Офицер из седьмой роты, проводивший инструктаж наряда, был в батальоне человеком новым и вероятно не знал о 'страшной тайне' командира восьмой роты. Невдомёк было ему, что товарищ капитан по ночам самым наглым образом подрабатывает на разведку потенциального противника, причем совершенно этого не скрывая. Потому посчитав вероятность возникновения такой ситуации близкой к нулю, старший лейтенант одарил меня недоумевающим взглядом и недолго думая, ответил: 'Если в ответ на ваш оклик он продолжит движение, необходимо произвести предупредительный выстрел... - и, усмехнувшись, добавил, - Лучше в голову... Если же это не поможет... Стрелять на поражение...'
  Все заступающие в наряд солдаты заржали как кони, представив себе такую картину. А картина эта, скорее всего, несколько отличалась от того, что подразумевал лейтенант. Молодой офицер и не догадывался, что только что практически лишил своего коллегу шансов на выживание.
  Довольный тем, что смог произвести впечатление на бойцов своим остроумием, лейтенант спросил: 'Ещё вопросы имеются?' И расценив последующую тишину как отсутствие таковых, скомандовал: 'Направо! В колонну по одному! Правое плечо вперёд! Шагом марш!'
  Первая смена последовала на заряжание, остальные отправились восвояси.
  Наступила ночь. Наша смена несла дежурство с двух до четырёх. Мы были вынуждены наблюдать не только за окрестностями, расположенными за северной границей батальона, но и за тем, чтобы кто-нибудь из проверяющих не подошёл к нам незамеченным. По этой причине мы старались держать во внимании всё окружающее пространство. Благо, задача облегчалась тем, что неподалёку находились другие посты и, услышав оклик часовых, можно было догадаться с какой стороны пожалует 'гость'.
  Большинство проверяющих офицеров строго следовали процедуре и на оклик часовых, как того требовал устав, либо называли пароль, либо представлялись. Но капитан Куравлёв был, похоже, слишком высокого мнения о своей персоне, чтобы следовать общепринятым правилам, пусть и прописанным в уставе. Желание выделиться сквозило во всех проявлениях офицера. Походка, манера говорить, мимика и жесты - всё в капитане говорило о непомерно завышенной самооценке.
  Однажды во время выхода на тактику со своей ротой он взял в плен караван и привёл его в батальон.
  Мы пошли поглазеть на это чудо. Караван торговцев - человек семь афганцев и около десятка ослов с поклажей, находился около расположения восьмой роты. С первого взгляда было понятно, что это обычные 'Гарипы'. Нас изрядно позабавил самодовольный вид капитана, который тоже был здесь. Он был в боевом обмундировании - в разгрузочном жилете и с автоматом наперевес. Выражение его лица было таким, будто он поймал 'крупную рыбу'.
   Подошёл комбат и начальник штаба. Задали растерянным и обескураженным афганцам несколько вопросов и, извинившись за недоразумение, отпустили их с миром, приказав Куравлёву и его бойцам проводить караван до места, где они задержали его. Потом, конечно, провели с командиром восьмой роты поучительную беседу, в ходе которой постарались объяснить, что по горным тропам в окрестностях Кишима ходят большей частью мирные караваны и задерживать каждый такой караван без веских причин не обязательно.
  В общем, большим оригиналом был товарищ капитан. До каких-то пор это казалось забавным, затем понемногу стало раздражать. Слишком уж он заигрался. Накануне же вывода дело обстояло так. Демобилизация наша хоть и отодвинулась, чувствовали мы себя уже практически гражданскими людьми, и желания играть во всякие непонятные игры не было никакого. Вот и подумалось мне однажды, что не мешало бы уже немного урезонить 'представителя враждебной разведки'.
  И вот стоим мы на втором КПП с Богданом Питко, смотрим по сторонам, охраняем сон обитателей батальона. Смена наша уже близилась к концу. Глядим, идёт кто-то со стороны восьмой роты через позиции миномётчиков прямиком к нам. Серп луны давал достаточно света, дабы понять, что это командир восьмой роты. Когда до него остаётся метров шестьдесят, я окликнул его: 'Стой, кто идёт!'
  Но офицер совершенно не собирался останавливаться и молча, продолжал движение.
  - Стой, стрелять буду!- угрожающе произношу я, при этом как можно громче щёлкнув предохранителем своего пулемёта.
  - Американский разведчик! - слегка гнусавя, с интонацией, выражающей полное презрение ко всему окружающему миру, решил-таки представиться верный себе капитан.
  Инструкции, полученные мной от дежурного по батальону, позволяли мне в этом случае применить оружие и произвести предупредительный выстрел. Я прицелился и выстрелил одиночным, расчитав траекторию полёта пули так, чтобы она пролетела выше того места, где находился офицер и вылетела за пределы батальона. Трассер 'прошёл' в паре метров над капитаном. От неожиданности офицер сначала пригнулся, а потом, двигаясь зигзагообразными короткими перебежками и используя для прикрытия позиции и орудия взвода 'Васильков', закричал, что есть мочи: 'Капитан Куравлёв я! Мать вашу! Не стрелять!'
  Весь пафос офицера куда-то вдруг исчез. Голос чудесным образом преобразился, и в нём уже совершенно явственно проступали живые человеческие нотки.
  - А, товарищ капитан... Это вы... - крикнул я, давая понять, что мы узнали его и угрозы больше нет. Когда же он приблизился я, с извиняющейся итонацией, добавил: 'А мы уж было подумали, и впрямь американский разведчик...'
  Подойдя к нам и выслушав доклад о положении дел на посту, офицер ещё раз, насколько позволяла ночь, пристально рассмотрел нас.
  - Тагиров, ты чего это? Какого хрена стреляете? Своих не узнаёте уже?..
  - Да нет... Просто на инструктаже наряда дежурный дал распоряжение при любом неверном ответе на оклик открывать огонь. Вообще сказал на поражение бить... Так что вы, товарищ капитан, когда дальше пойдете, посты проверять, поосторожней будьте...
  
  Даже в такой темноте было заметно, что капитана переполняют недобрые эмоции. Но не найдя ничего, за что можно было бы к нам придраться, он отправился дальше к расположению второго огневого взвода гаубичников. По пути его окликнул дежурный экипаж девятой роты.
  - Капитан Куравлёв! - послышалось в ответ.
  - Ну вот... Так-то лучше будет... - рассмеялись мы с Богданом.
  
  Во взводе у нас стали происходить странные дела. То у одного солдата, то у другого обнаруживалась пропажа какой-нибудь вещи из личного имущества. У меня и моих близких друзей пока вроде ничего не пропадало, и мы не придавали двум-трём эпизодам пропажи серьёзного значения. Но однажды перед завтраком наш снайпер Саша Пичкур по прозвищу 'Рыба', пожаловался, что у него исчезли наручные часы. Раньше краж у нас никогда не было. Однако всё происходящее в последнее время недвусмысленно указывало на то, что во взводе завелась 'крыса'.
  Методом несложного анализа мы предположили, что вором мог быть новый паренёк, переведённый к нам из седьмой роты. Этим новичком был мой земляк Беркен. Приземистый и коренастый малый. Широкие плечи, короткая шея, смуглая кожа, пухлые губы на круглом скуластом лице. Он напоминал мне 'Соловья-разбойника' из старого советского мультика про Илью Муромца. Чёрные колючие глазки с настороженным прищуром усиливали сходство.
  Сам он рассказывал, что до армии подрабатывал в базарные дни, перегоняя чужих лошадей для торговли, и нередко промышлял тем, что со своими друзьями угонял целые табуны. Дело это рискованное. За такое, если поймают, могут и убить. Но, тем не менее, угон лошадей, особенно на границах среднеазиатских государств, имеет место до сих пор. Правда сейчас это осложняется тем, что с каждым годом усиливается пограничный контроль и остаётся всё меньше участков, открытых для свободного пересечения границы. Возможно, осталась у Беркена тяга к острым ощущениям, вот и стал он прибирать к рукам то, что плохо лежит. Но это ещё требовало доказательства. Как говорится: 'Не пойманный - не вор!'
  Прежде всего, мы с Санычем поинтересовались у друзей из седьмой роты Азата и Юрика Лугового, случались ли у них случаи пропажи вещей в то время, когда этот боец служил в их роте. Они ответили, что такие случаи были, но однозначно связать их с присутствием в роте Беркена они не могли.
  Немного погодя, разговаривая с нашими 'дедами' Эдиком и Азизом я понял, что они не собираются вмешиваться в ситуацию.
  - Пусть те, у кого что пропало, и разбираются. Нам-то что... У нас ничего не пропадает...
  - Чего этот 'Рыба' пришёл к вам и жалуется, как 'колпачара': 'Часы украли...' Он что сам не мужик? Или замполита здесь нашёл?
  - Вообще-то Беркен вашего призыва, и по правилам, вы должны бы повлиять на него, - возразил я. - А-то не сегодня-завтра и у вас начнутся проблемы.
  - Вот когда начнутся, тогда и будем разбираться... Не ясно ещё, кто в этом виноват.
  Формально они были правы. Зачем поднимать шум, если у тебя лично всё нормально. Но мне было обидно за честь взвода. Воровства у нас никогда не было.
  - Ну ладно... Не хотите, как хотите... Придётся, похоже, самому во всём разбираться...
  Меня сильно разозлила вся эта ситуация. Я вышел из кубрика и решительным шагом направился к выходу из землянки, намереваясь отыскать Беркена. Едва я приблизился к двери, она распахнулась и на пороге возник тот, кто мне был нужен.
  - На ловца и зверь... - сказал я, глядя ему в глаза, и решив не откладывать дело в долгий ящик, не сбавляя шагу, взял его под руку. Развернув недоумевающего солдата на сто восемьдесят градусов, я увлёк его обратно за дверь. Оказавшись в тамбуре землянки, я прижал конокрада к стене, расположенной слева.
  - Что за дела, Беркен? - спросил я. - Почему во взводе стали пропадать вещи?
  - Э-э-э... Аким-ака¹... Я не знаю...- изображая обиду и изумление, ответил он. Его 'бросило в краску', и без того смуглое лицо конокрада приняло багровый оттенок.
  - А кто знает? А Беркен? - напирал я. - Пока тебя к нам не перевели, у нас всё нормально было! Ничего не пропадало... А вот как ты появился, стала происходить такая лажа...
  Он попытался изобразить возмущение, сверля меня взглядом.
  - Обижаешь, Аким-ака... Я ничего не брал... Можете у меня везде проверить... Если что-то найдёте, тогда и говорите...
  - Может, и не брал... Но слушай меня внимательно... Мне наплевать на то, что уже пропало... Но с этого дня, если у кого-нибудь во взводе пропадёт хоть какая-то фигня... Ты её взял или не ты... Мне по барабану... Но люлей за это будешь получать ты, понятно?
  Он пытался отнекиваться с выражением негодования, при этом возмущённо сопя и сильно раздувая ноздри. Я удерживал его у стены за грудки, не давая сдвинуться ни влево, ни вправо. Он шумно дышал, пытаясь вывернуться из неуютного положения.
  - Я ничего не брал! Я не вор...
  - А мне плевать... Повторяю: спрашивать за каждую пропавшую вещь я буду с тебя... Понял или нет?
  - Понял... - выдохнул он наконец.
  ____________________________________________________________________________
  ¹Ака- по узбекски переводится как старший брат, и используется при уважительном обращении к старшим по возрасту мужчинам.
  
  Я отпустил его. Он отряхнулся и вошёл в землянку. Я же поднялся на поверхность, сел на скамеечке и закурил. После нашей беседы пропажа вещей во взводе прекратилась.
  
  Наступило девятое мая тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Сорок третья годовщина со дня победы в Великой Отечественной войне. По этому поводу с утра на плацу было проведено праздничное построение. Потом всё было как обычно. Мы сидели и курили в курилке нашего взвода, когда средь бела дня неподалёку что-то очень сильно громыхнуло. Звук донёсся со стороны, где находился автопарк и расположение седьмой роты, и был похож на выстрел из танка. Мы непонимающе переглянулись. Танков в той части батальона давно уже не было.
  Через некоторое время с той стороны послышались крики и громкие голоса. Мы вышли из курилки и направились на звук голосов, посмотреть, что стряслось. Обогнув землянку танкистов, мы увидели жуткую картину.
  По дороге, ведущей от расположения седьмой роты к медсанчасти, шёл Худайули. В руках у него был Азат, у которого были оторваны ноги, почти до самых коленей. Мы бросились к ним, чтобы помочь, но Худай не выпускал своего друга и сам донёс его до санчасти. Пока фельдшер прапорщик Виноградов оказывал пострадавшему первую помощь, из полка были вызваны вертолёты.
  Мы не могли понять, как такое могло случиться. Подробности произошедшего стали известны немного погодя.
  
  Справа от казармы седьмой роты протекал арык около метра шириной, по обе стороны от которого густо росли деревца, дающие обильную тень. За этим арычком была небольшая площадка, за которой начиналось огороженное колючей проволокой минное поле. Вся эта площадка была скрыта с трёх сторон листвой деревьев, камыша и кустарника. И в жаркие дни здесь можно было немного отдохнуть от всепроникающего зноя. Перешагнёшь через арык и оказываешься в этом удивительном месте. Ветерок колышет листву над головой, солнечный свет пробивается сквозь крону редкими солнечными зайчиками, а от арыка веет прохладой. Этот 'райский уголок' был любимым местом отдыха для старослужащих солдат седьмой роты. Заходя в гости к своим друзьям для того, чтобы поговорить о всякой всячине, мы тоже иногда отдыхали с ними этом месте. Посидишь здесь немного, отдохнёшь и будто заряжаешься энергией и бодростью. Так вот, в этот день Худайули пришёл навестить своего земляка Азата, и они вдвоём пошли на это место. Азат, перепрыгивая на другую сторону арыка, приземлился на две ноги и в этот момент произошёл взрыв.
  Откуда там взялась мина? До проволочного ограждения минного поля было около двух с лишним метров. Как я уже говорил, раньше на этом месте дислоцировались подразделения кундузского разведбата. Возможно, это была одна из мин, оставшаяся с той поры. Говорили, что карты минных полей, находившихся здесь прежде, были утеряны и вокруг нашего батальона было оборудовано новое минное поле. Скорее всего, при этих работах большая часть старых мин была обезврежена, но, как оказалось, не все. И вот эта штуковина много лет лежала под землёй, дожидаясь своего часа. Подумать только, в этом месте много раз переходили через арык и солдаты, служившие в батальоне перед нами, и мы, совершенно не подозревая о страшной угрозе таящейся под слоем земли.
  Азат - открытый и доброжелательный парень стал жертвой этого изобретения человечества, причём не вражеской мины, а своей же. Мы с ним были одного призыва и если бы не вывод полка, возможно, уже находились бы дома. А тут на тебе. Такая беда. Мы были обескуражены.
  
  После того, как Азату была оказана первая помощь, новый комбат - майор Чураков распорядился поставить возле санчасти стол, чтобы уложить на него Азата. По приказу комбата и весь батальон должен был пройти в колонну по одному возле стола, чтобы посмотреть, что случается с теми, кто нарушает правила и заходит на минное поле.
  Как мне казалось, это было не совсем честно, ведь Азат подорвался не на минном поле, а в паре метров от него. Я был зол на комбата ещё и потому, что на всеобщее обозрение выставили одного из самых достойных бойцов батальона в тот момент, когда ему и без того несладко. Конечно, поступок комбата был мне понятен, ведь он сделал это во избежание подобных трагедий впредь, но тем не менее, я негодовал.
  Когда наш взвод проходил мимо стола, на котором лежал Азат, я не знал, как себя вести. Я не желал смотреть на своего товарища как на музейный экспонат, в то время, когда он испытывает нестерпимые физические и душевные страдания. Не глядя на Азата, я прошёл мимо. Возможно, мне стоило поступить иначе, сказать ему слова поддержки и попытаться утешить его. Но в тот момент мне показалось, что от этого Азату будет ещё больнее и я не стал делать этого.
  
  Прилетели вертолёты. Двигатели не глушили. Азата погрузили на борт и вертолёты отправились в полк. Мы были в подавленном состоянии. Вернулись к расположению взвода и курили в своей курилке.
  - Вот же вилы... Если бы не этот долбанный вывод, дома бы уже мог быть...
  - Да, блин...
  - Считай, службу уже отслужил... И вот, пожалуйста... Да ещё своя же... Под самым носом ведь лежала...
  - В двадцать лет остаться без обеих ног... Никому не пожелаешь...
  - А ведь мы там тоже лазили...
  - Так кто же знал-то?
  
  Буквально на следующий день Ваню Решетникова вызвали в штаб. Из полка пришла радиограмма, в которой сообщалось, что родной брат Ивана серьёзно болен и находится в тяжёлом состоянии. Командование приняло решение не оставлять Ивана на вывод. Ему было приказано в срочном порядке приготовить вещи, и как только прилетят вертолёты из полка, он должен был демобилизоваться.
  Ваня очень переживал и за брата, и за то, что ему придётся отправиться домой, в то время как мы всё ещё будем нести здесь службу.
  - Ты за нас не переживай, - успокаивали мы своего друга. - Прорвёмся... Лишь бы у тебя с братом всё нормально было... А нам-то что... Месяц-другой и мы тоже в Союзе...
  - Ага...- добавил Борька. - 'Дембель неизбежен как победа мировой революции!'
  Но Ваня всё равно переживал, словно в том, что обстоятельства сложились таким образом была его вина.
  Когда в следующий раз прилетели вертушки, мы пошли провожать Ваню. Наспех попрощались, обнялись у кромки ВПП.
  - Ну, давай Ваня! Всего хорошего! До встречи в Союзе!
  - Давайте, мужики! Берегите себя!
  Ванька поднялся на борт и дверца за ним закрылась. Вертолёты как гигантские стрекозы, слегка склонив носовую часть к земле и плавно набирая высоту, один за другим устремились на север и исчезли за грядой сопок, расположенных с той стороны.
  
  Уже после службы Ваня рассказывал мне, как он навещал Азата в полковом госпитале, а в Кундуз они летели на одном вертолёте.
  - Прикинь, Аким... Я тем же бортом летел, на котором Азата в Кундуз везли... Рядом с ним сижу... Держу его за руку... А у него по лицу слёзы текут... И он мне говорит: 'Как же я, Ваня, теперь без ног жить буду?' Я сижу, зубы стиснул и не знаю, что ему ответить... Перед самым дембелем остаться без обеих ног... Так мы и летели до самого Кундуза... Признаюсь, я тогда даже пожалел о том, что лечу на этой же вертушке...
  
  Отправляясь домой, Ваня отдал мне свою полевую форму. Одежда здесь всегда была кстати. Я отпорол с погон сержантские лычки, но на их месте остались не тронутые солнцем следы.
  Однажды, когда весь взвод ушёл на обед, я немного задержался и подошёл к столовой чуть позже. Ещё издали я заметил, что наш взвод находился у входа в столовую и солдаты по нескольку раз заходят в столовую, затем выходят обратно и строятся.
  Я уж было подумал, что это молодой сержант Сашка Ременьщиков забавляется.
  - Вот, - думаю, - совсем, что ли страх потерял. - Там ведь есть и бойцы призывом постарше...
  Было жарко и занятия по строевой подготовке в это время показались мне совершенно неуместными. Но, подойдя поближе, я понял, в чём тут дело. Один лейтенант - взводный из восьмой роты, исполняющий роль помощника дежурного по батальону, решил, похоже, поупражняться с нашим взводом в правилах посещения столовой. Он раз за разом заставлял молодого сержанта заводить людей в столовую, и неудовлетворённый результатом, давал команду выходить обратно.
  - В чём дело, Ременьщиков? - подойдя к столовой и не обращая внимания на лейтенанта, спросил я у сержанта.
  - Да вот, товарищ лейтенант недоволен тем, как мы заходим в столовую...
  Меня покоробило такое отношение к нашему взводу. Никто из офицеров рангом старше никогда не позволял себе таких выпадов в наш адрес.
  - Заводи людей и начинайте приём пищи... - спокойно сказал я сержанту, не дожидаясь команды лейтенанта.
  Ременщиков в очередной раз дал взводу команду зайти в столовую. Задетый за живое лейтенант запротестовал.
  - Эй! Стоять...
  Ременьщиков растерянно взглянул на меня.
  - Заводи, заводи... Не тормози...- подмигнул я ему, и не реагируя на потуги офицера, направился следом.
  Краем глаза я заметил, как оскорблённый в лучших чувствах лейтенант с воинственным видом бросился вслед за мной.
  - Эй, солдат! Стоять! Ты кто такой? Почему без строя пришёл?
  Я развернулся лицом к лейтенанту, сделал несколько шагов ему навстречу и остановился. Этот лейтенант находился в батальоне совсем недавно. Он был мне почти ровесник, примерно одинакового со мной роста и сложения. Ежик светло русых волос выбивался из под кепки. Я видел его насквозь. Решил козырнуть своим положением. Пусть дрессирует солдат своей роты, но только не наш взвод. Если бы не офицерские погоны, я бы поучил этого выскочку правилам хорошего тона.
  Приближаясь, он сбавил шаг, подошёл, щурясь от яркого солнца, и смерив меня оценивающим взглядом, повторил вопрос:
  - Ты кто такой? Почему без строя пришёл в столовую?
  - Я дежурный по взводу... - спокойно ответил я, хотя это было не так.
  - А кто дал тебе право отменять приказ старшего по званию?
  Я улыбнулся, глядя ему в глаза, и промолчал.
  - Не слышу ответа...
  - Вам, товарищ лейтенант, недостаточно своего взвода? У нас есть свой командир, который занимается с нами строевой подготовкой. Занимайтесь со своим взводом, и не надо придираться к нам... И вообще... - хмыкнул я. - Тут не Союз...
  -Ты что, такой грамотный что ли? - криво усмехаясь, спросил лейтенант.
  Я стоял и ждал, когда он выговорится. Он указал на следы от лычек на надетой мною Ванькиной хэбэшке.
  - А, бывший сержант? Разжаловали стало быть?
  - Ага...- сказал я в той же нагловатой манере, в какой он обращался ко мне.
  - Не 'Ага', товарищ солдат, а: 'Так точно!'
  - Чего вы хотите, товарищ лейтенант? Поконкретней можно? А-то еда уже, наверное, остыла...
  - После обеда зайди ко мне в штаб... Понял?
  Его манера разговаривать совершенно не соответствовала моему представлению о том, как должен вести себя офицер. Так обычно ведёт себя уличная шпана, потому и я оставлял за собой право отвечать тем же.
  - Если не забуду... - cказал я и, развернувшись, вошёл в столовую.
  
  После обеда мы сидели в землянке и коротали время за игрой в 'дурака'.
  - Дежурному по взводу срочно явиться в штаб! - прокричал посыльный, подойдя к нашей землянке и даже не удосужившись войти внутрь.
  - Что там ещё стряслось? - встрепенулся Коля Гаврилюк, исполняющий обязанности дежурного по взводу вместо Хабиба, которого офицеры штаба взяли в качестве переводчика с собой в Кишим. Он вскочил со своей кровати и, поправляя форму, направился уже к выходу.
  - Постой, Гаврила... - окликнул я его. - Это, кажись, меня...
  Он удивлённо поднял брови. Я пояснил.
  - Я там, у столовой, малость повздорил с заместителем дежурного по батальону...
  - А что случилось-то?
  - Да докопался до наших у столовой: 'Не так построились... Не так зашли...'. Вот я ему и сказал, чтобы шёл в Кишим, петуха купил, голову отрезал и ему мозги вправлял...
  Но Гаврила, похоже, не понял, почему в штаб вызывают дежурного по взводу и почему я собираюсь идти вместо него, и всё так же приоткрыв рот, вопросительно таращился на меня.
  - Блин, Гаврила... Долго объяснять... Расслабься ты... Потом расскажу...
  
  Штаб располагался позади нашей землянки, метрах в пятнадцати от неё. Перед штабом был разбит сад из фруктовых деревьев. Погода была замечательная и теплый ветерок ласково колыхал листву. Подходя к штабу, я заметил лейтенанта, сидящим на скамеечке в курилке, оборудованной здесь же в саду. Свернув по дорожке, я подошёл к курилке.
  Помимо вызвавшего меня лейтенанта, на скамеечке сидел ещё и старший лейтенант Олег Мальков. Он был дежурным по батальону. Когда я подошёл, он посмотрел сначала на меня, потом на своего зама и как-то невесело хмыкнул.
  - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. - поприветствовал я Малькова.
  - Здравствуй, Тагиров...,- он ещё раз смерил меня взглядом, затем повернул голову немного в сторону, и лицо его приняло отсутствующее выражение.
  - Ну что?! - с чувством превосходства, многообещающе произнёс заместитель Малькова. - Что ты там у столовой выпендривался, а?
  Лейтенант сидел с сигаретой в руке, в нарочито развязной позе, почти полулежал, откинувшись на спинку скамейки.
  - Надо ещё разобраться, кто из нас выпендривался...
  - Ты что такой борзый? - он произнёс это, с вызовом двинув подбородком.
  Я поставил ногу на вбитую в землю танковую гильзу и уперся в колено рукой.
  - Нет, не борзый...
  - Стой по стойке 'Смирно!', когда с тобой разговаривает офицер!
  Мне надоело, что он всё время тычет мне. И я решил так же перейти на 'ты'.
  - Да ну... Вот когда ты встанешь передо мной по стойке смирно, тогда и я встану...
  Он сначала немного опешил, затем криво усмехнулся.
  - Перестань махать руками... - сказал лейтенант всё с тем же выражением лица. Его явно раздражало то, что при разговоре с ним я прибег к жестикуляции.
  - Если я начну махать руками, будет много крови... - ответил я в той же манере, в какой он обращался ко мне.
  Лейтенант явно не ожидал такого ответа. Его лицо приняло удивлённое выражение. Ухмыльнувшись, он бросил взгляд на Малькова, ища у того поддержки и пытаясь обратить внимание своего старшего товарища на проявление такой дерзости с моей стороны. Но от Малькова никакой реакции не последовало. Он сидел всё с тем же отсутствующим видом и смотрел куда-то в сторону. Я был благодарен ему, так как мне показалось, что в этой ситуации его симпатия на моей стороне. За то время, когда он заменял нашего командира, между нами сложились неплохие отношения и я относился к нему с уважением.
  Без поддержки коллеги пыл молодого лейтенанта сразу как-то подостыл, и самодовольная улыбка сошла с его лица
  - Иди и доложи комбату, что я сделал тебе замечание за поведение...
  - Тебе надо, иди и 'заложи'...- я намеренно заменил слово 'доложи' на другое, ведь всё время, пока мы общались с лейтенантом, он пытался разговаривать со мной на каком-то полублатном жаргоне. Вот я и решил воспользоваться случаем, чтобы поглядеть, как он отреагирует. Ведь по тем понятиям, по которым он решил говорить со мной, 'стучать' или 'закладывать' было западло¹. Он беспокойно заерзал, не зная, как вести себя в этой ситуации.
  - Иди к комбату, я тебе говорю...
  __________________________________________________________________________
  ¹Западло - жарг. стыдно, унизительно, ниже достоинства.
  
  - Комбат ушёл в Кишим за покупками... - успокоил я лейтенанта. Мне было известно об этом, так как Хабиб ушёл вместе с ним.
  Лейтенант посмотрел на меня с недоверием. Он окликнул одного из часовых, стоящих у входа в штаб, и тот подтвердил мои слова. Повисла пауза. Я стоял и ждал, что последует дальше.
  
  Лейтенант выпустил в сторону струю сигаретного дыма, устало махнул рукой и даже не глядя в мою сторону, сказал: 'Ну, ладно... Что с тебя взять-то? Иди...' Всем своим видом он хотел показать, что делает мне большое одолжение. Я не стал возражать, молча развернулся и пошёл восвояси.
  
  
  Глава 42. Июнь.
  Наступило лето. В нашем батальоне, как и во всём полку, полным ходом шла подготовка к выводу. В связи с этим афганские военнослужащие и администрация Кишима пребывали в состоянии шока и даже не пытались скрывать этого. Всем было понятно, что с нашим уходом, жителей Кишима, как, впрочем, и жителей всех подконтрольных правительственным войскам районов Афганистана, ожидают сложные времена. Наш переводчик Хабиб говорил, что многие из 'сарбозов' планируют после нашего вывода перейти на сторону моджахедов.
  Такая практика здесь была не в диковинку. Ещё были свежи в памяти события недавнего прошлого, когда застава 'зелёных', расположенная за мостом через Машхад, на одном из отрогов массива 'Медведь', практически в полном составе решила перейти под 'духовские' знамёна.
  Мы тогда сидели как на иголках. Эта ситуация не сулила нам ничего хорошего. По батальону поползли слухи, что наше руководство совместно с афганскими коллегами планируют операцию по захвату мятежной заставы, и в этой операции нашему взводу отводилась далеко не последняя роль. Перспектива штурмовать эту крепость не вселяла оптимизма.
  - К этой заставе хрен подступишься... Со всех сторон крутые склоны. Только с тылу более-менее ровный подход. Без хорошей артподготовки ловить там нечего...
  Но тогда все обошлось без кровопролития. Каким-то образом афганцам удалось договориться между собой, и всё решилось без нашего вмешательства. Теперь же все, кто поддерживал советское военное присутствие и режим Наджибуллы, оказывались в положении явного меньшинства. И хотя правительство СССР обещало после вывода помогать вооружённым силам Афганистана оружием и боеприпасами, было очевидно, что эта мера не решит проблему, а лишь продлит агонию.
  
  Нам тоже всё порядком поднадоело. Состояние было такое, хоть волком вой. Иногда, когда было особенно тоскливо, мы в шутку так и делали- изображали волков, воющих на луну. Всё здесь буквально осточертело, весь смысл нашего пребывания сводился к одному - скорее покинуть эту страну, и гори оно всё синим пламенем... Время тянулось в томительном ожидании операции по выводу полка. Ввиду того, что полк дислоцировался в географически сложных условиях, в операции планировалось задействовать большие силы из других провинций Афганистана.
  
  Выходя на тактические занятия, мы уже почти совсем перестали бродить по горам. Погода стояла жаркая и ходить по выгоревшей и пышущей жаром земле не было никакого желания. Часто мы забирались в руины мёртвого кишлака, расположенного у подножия заставы 'Окопная' и коротали время, прячась от солнца в тени дувалов. Кто играл в карты, кто просто сидел и курил в задумчивости. 'Молодые' отдыхали от своих забот.
  Во время одного из таких 'привалов' наши наблюдатели заметили лисицу, бегущую вдоль границы кишлака. Скука и усталость тут же уступили место охотничьему азарту. Нас было около двадцати человек. Мы повскакивали со своих мест, и взобравшись на дувалы, открыли ураганный огонь по животному. Лисица с трусцы сорвалась в бешенный рваный бег, на ходу резко виляя хвостом, это позволяло ей зигзагообразно менять направление бега и сбивать стрелков с толку. Пробежав под градом пуль метров около пятнадцати, она с разбегу юркнула в глубокую нору. Мы, конечно, не надеялись добыть её оттуда, но признавать поражение не хотелось, и вслед за лисицей в нору полетела ручная граната. Удалось ли ей выжить или нет, осталось для нас загадкой.
  В другой раз наблюдатели заметили караван, который шёл по дну сухого русла, расположенного неподалёку от развалин. Афганцы хотели пройти незамеченными под самым носом у наших застав. Возможно, они проделывали это неоднократно, но на этот раз им не повезло.
  
  Мы остановили караван, спустились в овраг и досмотрели груз. С виду это были обычные торговцы, их было человек пять-шесть и немногим больше ослов с поклажей.
  При досмотре мы нашли у афганцев пару горстей патронов. Оружия у них не было.
  - Так! Патроны есть, а оружие где?! Небось, в горах припрятали? Почему идёте скрытно и прячетесь от наших контрольных пунктов? А, 'душары' хреновы?! Знаете, что по закону военного времени за перевозку боеприпасов мы можем вас к стенке поставить?
  Переводчики перевели сказанное афганцам. Те, как обычно, начали отнекиваться. Говорили, что подобрали патроны по дороге.
  - Душман хароб... Шурави хуб¹...- и всё в таком роде.
  - Да хрен ли с этими 'духовскими' рожами разговаривать, - сказал я Хабибу. - К стенке поставить их... И все дела... Азиз, дай-ка автомат и ПБС.
  Азиз настороженно посмотрел на меня. Он был вооружён АКМом и имел с собой прибор для бесшумной стрельбы. Санёк Ратников ткнул меня локтем в бок, и в его глазах я прочитал вопрос.
  - Да не боись ты... - я понизил голос и незаметно подмигнул ему и Азизу. - Припугнём малость... Чтобы в другой раз ходили там где положено, и не возили с собой всякую ерунду...
  Азиз дал мне оружие. У Хабиба тоже был АКМС и прибор для бесшумной стрельбы. Он сказал афганцам, чтобы отвели ослов в сторону, а сами встали у обрывистого берега сухого русла. С обречённым видом они выполнили наш приказ, отвели ослов, а сами выстроились под обрывом и принялись молиться, готовясь к смерти.
  Меня поразило то, с каким фатализмом они приняли это известие. Никто из них не просил нас о пощаде, не впадал в истерику. Это было достойно уважения. Они ведь и не подозревали о том, что мы хотим их проучить, на полном серьёзе полагая, что это последние мгновения их жизни.
  
  Я и Хабиб навинтили ПБСы на стволы автоматов, передёрнули затворы. Потом мы сказали караванщикам, чтобы они повернулись лицом к обрыву. Продолжая молиться, они выполнили наше требование. Мы выпустили по две короткие очереди, метрах в полутора над их головами, сначала справа-налево, потом слева-направо. Пули, впиваясь в глинистый берег, высекали куски сухой глины, песок и пыль, которые сыпались на головы и плечи афганцев. Они сжались от страха, и после того, как огонь прекратился, всё ещё не решались пошевелиться.
  
  Хабиб сообщил им, что на этот раз мы прощаем их.
  __________________________________________________________________________
  ¹Душман хароб... Шурави хуб... - Душманы плохие... Советские хорошие...
  
  - Но если в следующий раз мы найдём у вас хоть один патрон... Или вы будете пытаться обходить наши пропускные пункты, пощады не ждите.
  Не веря своему счастью, они принялись возносить благодарности Всевышнему, отряхнулись и поспешно ретировались, на ходу выстраивая ослов в одну линию.
  - Запомните, уроды, нашу доброту! - крикнул им вслед Борька.
  - Да уж... Такое хрен забудешь... - закурив сигарету, сказал Санёк Ратников - На всю жизнь запомнят...
  
  Шли последние дни нашего пребывания на этой земле. Она оставалась для нас чужой, и сейчас, наверное, более чужой, чем в начале службы. Мы должны были покинуть эту страну. Многие вопросы оставались без ответа. Был ли смысл в этой войне? Ради чего гибли здесь наши братья? Что станет с этой страной после того как мы уйдём? Как относиться к выводу: как к победе здравого смысла над недальновидностью прежнего политического руководства СССР или как к военному поражению и предательству идеалов? Даже в своей стране отношение к воинам-интернационалистам было неоднозначное. Далеко не все с пониманием относятся к вернувшимся с войны. В прессе всё чаще мелькают статьи о равнодушии чиновников к судьбам тех, кто участвовал в этой войне. На слуху знаменитая фраза из газеты 'Правда': 'Я вас в Афганистан не посылал!', сказанная вернувшемуся из Афгана солдату одним из кабинетных чинуш. Когда слышишь такое, внутри всё закипает. Собственными руками придушил бы гада, сказавшего это...
  Здесь накануне вывода ходят слухи о том, что Гульбеддин Хикматияр грозится максимально осложнить нам вывод, но это, скорее всего, пустое бахвальство, рассчитанное на тех, кто поддерживает его из-за кордона. Проще и благоразумнее дать нам спокойно уйти, и потом уже переходить к активным действиям против Кабула и политических конкурентов.
  Неопределённость изматывает. Чарс помогает хоть немного снять напряжение. Но его действие заканчивается и реальность, а с ней и все сопутствующие проблемы, обрушиваются с новой силой. Внутри нарастает волна озлобленности и всё, что ты видишь вокруг, не вызывает в тебе ничего кроме ненависти. Потом ты чувствуешь, что и чарс не спасает. Утром просыпаешься, голова ещё не отрезвела от дозы выкуренной вечером, а ты уже куришь новый косяк.
  Снова выходим на тактику. Прячемся от жары в тенистых лабиринтах заброшенного кишлака. Но здешняя тень не даёт прохлады. Скука и жара действуют отупляюще. Не хочется ничего, больше же всего не хочется думать. Однако мысли - одна мрачнее другой, внедряются и в без того закипающий мозг.
  Наблюдатели замечают двух афганцев, которые верхом на осликах едут с севера по направлению к Кишиму. В той стороне, откуда они держат путь, расположены кишлаки, сочувствующие моджахедам.
  - 'Рыба'... - обращаюсь я к снайперу Сашке Пичкуру. - У тебя винтовка пристреляна?
  - Да вроде на прошлых стрельбах пристреливал.
  - Дай-ка сюда...
  Я взял его СВД и, положив её на полуразрушенный глиняный забор, прильнул к прицелу.
  Афганцы были зрелого возраста, бородатые, головы повязаны чалмой. Ослики, устало склонив головы к пышущей жаром земле и часто перебирая ногами, поднимали небольшие облачка пыли.
  - 'Духи' голимые... Под 'Гарипов' закосить решили... - не отрываясь от прицела, высказал я своё предположение. - В Кишим, похоже, намылились за покупками...
  Я повернулся к бойцам взвода, обвёл их взглядом и заговорщицки подмигнул присутствующим.
  -Ну что, мужики... Повеселимся?
  Разморённые зноем солдаты не выказали особого интереса к моей затее. Большинство из них продолжали сидеть на своих местах с выражением безразличия. Лишь несколько человек, пригнувшись, чтобы не выдать нашего присутствия, приблизились ко мне.
  -Ну-ка... Заховайтесь хлопцы¹... - сказал я ребятам. Но они украдкой продолжали наблюдать за наездниками.
  Я прицелился в круп второго из ослов и выстрелил. Задние ноги животного подогнулись и осел, резко затормозив, уселся на дороге по-собачьи. Ездок, подняв облако пыли, неуклюже упал на спину. Затем он вскочил на ноги и, не понимая в чём дело, попытался поднять животное, дёргая его за поводья. Но через мгновенье он, видимо, сумел-таки связать звук выстрела и кровоточащий круп своего осла в одну логическую цепочку и до него дошёл смысл произошедшего. Испуганно оглядевшись по сторонам, он бросил поводья, осла, и припустил бегом, уходя с дороги. Наездник, ехавший перед ним, соскочил со своего животного и, удерживая его под уздцы, поспешил за своим спутником.
  Мы притаились за дувалами. Осел, сидя на дороге, принялся истошно кричать.
  - Вот орёт, зараза... Щас всю округу на уши поставит... - сказал Борька.
  Я выглянул из-за дувала. Афганцы убегали. Прицелившись, я выстрелил ослу в голову. Последний крик осла перешёл в глухой гортанный хрип. Животное завалилось набок и замолкло.
  Откинувшись к глиняной стене, я достал из кармана пачку сигарет и закурил, думая о том, зачем сделал эту глупость. Но найти вразумительного ответа мне не удалось.
  - Думал, веселее станет, - сказал я, возвращая винтовку 'Рыбе'. - Да только ни хрена...
  
  Июнь перевалил за середину. Наконец, началось какое-то движение. Вывод первого батальона, находящегося в Бахараке, производился силами полка. Сначала решили выйти вместе с техникой, но воплотить этот замысел не удалось. Дорога была нашпигована минами и фугасами настолько, что пришлось вернуть технику обратно. С машин сняли радиоаппаратуру и вооружение, которые вместе с личным составом вывозили ночью вертолётами.
  На следующий день кто-то и ребят рассказывал, что слышал как по радио одна из западных радиостанций сообщала следующее: 'Накануне ночью в афганской провинции Бадахшан советские войска, дислоцированные в уездном центре Бахарак, оставили технику и вооружение и скрылись в неизвестном направлении...' Нас, признаться, порядком позабавила такая формулировка. Лёд тронулся... Мы уходим...
  __________________________________________________________________________
  ¹ Заховайтесь, хлопцы- (с укр.) 'Спрячьтесь, ребята'.
  
  Нам приказано выкрасить машины в камуфляжную расцветку, нарисовав на тёмно-зелёной броне пятна песочно-серого цвета. Я вырезаю трафарет и на башни всех трёх машин взвода мы наносим изображение сыча - птицы, название которой являлось нашим позывным.
  Также мы готовим каски и амуницию к предстоящей операции. Каски обтягиваем мешковиной, поверх которой натягивается сеть от картофельных мешков. Это делает каску практически одного цвета с пыльной землёй, а прикреплённые с помощью сетки сухие веточки колючки, по нашему мнению, должны неплохо маскировать. Проводим небольшое тестирование - результат отличный. Боец в такой каске на серой земле с редкой растительностью становится малозаметным.
  
  Чтобы обеспечить поддержку вывода полка, из Кундуза уже выдвинулась колонна. В её состав входят крупные силы. Поговаривают, сам командующий армией Громов примет участие в этой операции.
  Батальон готовят к передаче вооружённым силам Республики Афганистан. Все подразделения проводят инвентаризацию, решая, что необходимо вывозить в Союз, а что можно оставить афганцам. Мы фотографируемся на фоне разных 'достопримечательностей' нашего батальона. Проходит день или два, и пыльная завеса, поднимающаяся к западу от Кишима, говорит о том, что колонна на подходе. Мы в напряжённом ожидании.
  Наконец, на дороге за рекой появляется 'голова' колонны. Впереди, как обычно, сапёры с собаками и миноискателями. Следом едет минный трал. Всё, что находится за ним поглощено клубами пыли. Через некоторое время колонна въезжает на территорию батальона и, когда головная часть колонны поравнялась со штабом, останавливается.
  Руководство батальоном вышло навстречу колонне. Ребята показывают на одного из офицеров в полевой форме. Говорят, что это и есть командир сороковой армии генерал-лейтенант Борис Громов. Смотрим издалека. Неудобно как-то подходить ближе и таращиться как в зоопарке. Ну, Громов, так Громов...
  
  Часть техники, прибывшей с колонной, временно размещается на территории батальона. Батальон заполняется шумом бронемашин, новые лица, голоса... Мы знакомимся с экипажем одной БМП из 181 МСП, дислоцированного в Кабуле. Мужики весёлые и безбашенные. Один из них похож на корейца. До этого дня я не встречал в Афганистане ни одного корейца, но спрашивать о национальной принадлежности как-то неловко. Он оказался одного с нами призыва и, похоже, был у них лидером. Вместе раскуриваем ритуальный косяк. Разговариваем за жизнь. После расходимся по своим делам. Ещё несколько раз встречаемся в течение дня, приветствуя друг друга, как давние знакомые.
  
  Становится очевидно, что несмотря на большое количество выделенных ресурсов, этих сил всё же недостаточно для того, чтобы блокировать всю протяжённость дороги от Файзабада до Кишима. Нам приказывают готовиться к выходу на блокировку, ориентировочно в район Артынжилау. Мы немного ворчим: 'Вроде как нас выводят, и мы сами же должны блокировать дорогу? Херня какая-то получается...' Но никуда не денешься - готовимся к операции, и как следствие, к длительному пребыванию в горах.
  Взводный приносит неутешительные новости. При выходе на блокировку попали в засаду бойцы четвёртой роты.
  - Будьте готовы. Сейчас решается вопрос... Может быть, и нас бросят туда... На помощь...
  Но нам было ясно, что для того, чтобы перебросить нас в тот район даже вертолётами, нужно слишком много времени.
  Немного погодя командир взвода сообщил новые детали. С его слов выходило, что 'духи' окружили бойцов и кричали в громкоговоритель на русском языке, обращаясь к их командиру: 'Лейтенант, сдавайся!' и всё в таком роде... Подстрелили нескольких солдат, и молодой офицер, стремясь уберечь взвод от дальнейших потерь, приказал бойцам отступить, по неопытности своей, оставив раненых. Когда пришла подмога и высота была взята, оказалось что 'духи' добили всех раненых и обезобразили их тела.
  Два других известия, услышанные от взводного накануне выхода на операцию, также не внушают особого оптимизма. Первое говорит нам о том, что район, в который планируется выдвинуться нашему взводу, не так давно при помощи авиации подвергался обработке лепестковыми минами. Мы этих мин никогда в глаза не видели, а взводный весьма приблизительно описал, как они выглядят.
  - Эти мины, падая на землю, могут находиться по несколько штук на квадратный метр, - объяснил нам командир. - Будьте внимательны... При нажиме ногой на эту мину она отрывает ступню... Если же вы после этого упадёте на другую мину, то результат будет сами понимаете какой...
  Смысл второго известия заключался в том, что в провинцию заброшена группа перевербованных советских военнопленных, прошедших подготовку в Пакистане.
  - Это так называемая 'группа русских' в количестве около десяти человек. Они такие же солдаты, говорят по-русски и выглядят как и вы. Поэтому приказываю вам соблюдать повышенную осторожность. Сейчас в этой операции задействовано очень много народу, большая часть из которого нам не знакома. Тем не менее, от вас требуется предельная бдительность. Возможны любые провокации. Не подпускайте к себе никого из незнакомцев. В боевой обстановке, то есть за периметром, все разговоры с неизвестными вам военнослужащими на расстоянии не меньше пятнадцати метров, держа оружие наготове.
  
  Была ещё и третья новость. И хотя произнесена она была перед строем, касалась непосредственно меня. Перед тем, как распустить строй, лейтенант обратился ко мне: 'Тагиров! На всё время операции назначаю тебя своим личным телохранителем... Вопросы есть?' Я промолчал, про себя подумав, что совершенно излишне назначать кого-то телохранителем, тем более меня - практически гражданского человека.
  На боевых каждый из нас итак горло перегрызёт за любого из своих, будь то командир взвода, или любой другой боец.
  После построения мы, сидя в курилке, обсуждали услышанную информацию.
  - Вот нагнал же жути, товарищ лейтенант...
  - Может, фигня всё это? Просто решил нас немного постращать перед выходом?
  - А оно ему надо? Куда тут уж больше-то стращать? Сговорились они что ли? Вчера комбат стращал... Слыхали, что говорил, а? Мол, операция нешуточная предстоит... Как минимум один человек из нашего взвода может погибнуть... Очень оптимистичный прогноз...
  - Хорошо ещё что 'дембелям' предложили выбор - участвовать в выводе или отправляться домой... Знают ведь, что все останутся... Кто же своих в такой момент бросит? Но всё равно приятно, что поинтересовались... Могли ведь и просто обойти этот вопрос...
  - Твою медь... Мало того, что уже 'дембель' прощёлкали, так ещё и посылают хрен знает куда... Лепестковые мины... Что за хрень такая? Как выглядят? Хоть бы образец показали или фотку... А-то 'пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что...'
  - Да... Ещё и эти... Как их?
  - 'Группа русских'...
  - Ага... Что за 'на фиг!' вообще? Это же сука, каким надо быть уродом, чтобы против своих же воевать, а?
  - 'Да шут его знает, товарищ майор...' Говорят, 'духи' пленных в Пакистан ведут пешком, привязав верёвку к лошади... Дойдёшь, будешь жить... А там в плену каждый день гасят как 'сидорову козу', издеваются, кормят помоями, так что человека превращают в животное... Потом говорят: 'Будешь на нас работать, будет к тебе другое отношение - рубон нормальный, жильё человеческое, бить перестанем, да ещё и бабки платить будем долларами... Выбирай...' Ну вот и ломаются люди...
  - Кто ломается, а кто и нет... Вон в газете писали же, как наши пленные в Пакистане бунт подняли... Так эти гады их из пушек расстреляли... Уроды трусливые... Пушками против безоружных...
  - А так... Нас пугай, не пугай... Пуганные уже... Хотя, конечно, осторожность ещё никому не вредила... Вот пацанов из четвёртой роты жаль очень...
  - Вот же суки... Дикари мать их... Не могут просто убить... Нет, надо им ещё и поиздеваться... Обязательно надо уши отрезать, глаза выколоть...
  Повисла пауза. Все в задумчивости курили.
  - Да... И взводный учудил тоже... - нарушил я тягостное молчание. - 'Тагиров, будешь моим телохранителем...' Это же додуматься надо... Тоже мне нашёлся 'губернатор острова Борнео...' Мне, уже давно пора домашние пирожки рубать, а он... Я бы ещё понял, если бы он сам вызвался стать на время вывода моим личным телохранителем.
  Такой неожиданный поворот позабавил моих товарищей и меня самого, и немного отвлёк всех нас от невесёлых раздумий.
  - Правильно... Вот иди и предложи ему это...
  - Не маленький... Сам понимать должен...
  
  Утром следующего дня колонна двинулась дальше. Мы простились со своими новыми знакомыми. Они с утра уже обшарабаненные запрыгнули на броню и вперёд - 'На Файзабад!'. Да только особо не разгонишься. Впереди сто километров заминированной дороги. Вот и опять колонна движется с той скоростью, с какой идёт проверка дороги на наличие мин и фугасов.
  Возвращаемся к себе. Готовимся к выходу - завтра наш черёд. Ещё раз чистим оружие. Чиним амуницию. Грузим всё необходимое в свои бронемашины. Боеприпасы под завязку. Провиант на первое время. Бросаем туда же каски и бронежилеты. 'Дембеля' аккуратно складывают самое дорогое - дипломаты с подарками для родных, дембельскую форму и обувь в 402 борт, механик на котором Борька. Уж ему-то можно доверять.
  День, а следом и ночь проходит в томительном ожидании предстоящего выхода.
  
  Утро двадцать шестого июня тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Подъём, завтрак, выстраиваем технику на дороге в боевой порядок. Все три машины нашего взвода, как и положено, в головной части колонны. Наша БМП 2 -бортовой номер 401, стоит впереди. Приказ - ожидать прибытия сапёров. За ночь 'духи' могли заминировать дорогу повторно. Ждём. Время подходит к обеду. Так как в столовых обед не готовят, все расходятся по своим землянкам и обедают выданным сухим пайком. Заходим в свою опустевшую казарму. Голые сетки кроватей со скатанными матрацами производят удручающее впечатление.
  - Ну что, мужики...- говорит Саныч. - Порубаем в последний раз...
  У меня эта фраза автоматически вызывает нехорошие ассоциации. За время занятий парашютным спортом я научился избегать слова 'последний'. В авиации и всех сопутствующих областях не принято говорить это слово. Успокаиваю себя тем, что это только суеверие и, понимая, что Санёк имеет в виду всего лишь трапезу в землянке, к которой мы привыкли почти как к родному дому.
  
  Ставим в кубриках табуретки, наспех перекусываем и возвращаемся к технике. Броня пышет жаром и обжигает. Ждем. Четыре часа дня. Из штаба приходит неутешительное известие - 'Сапёров не будет...'
  
  Переглядываемся. Звучит команда: 'По машинам!' Наша машина номер 401 в головном дозоре - первая в колонне. Мы с Сашкой восседаем на башне. Он с левой стороны, свесив ноги в люк, так как является оператором наводчиком. Я сижу справа от ствола, придерживая вещмешок между голеней. Впереди практически на самом ребристом листе сидят Эльзар Намазов и Беркен. Сзади Сергей Чугунов и трое бойцов.
  - Ну... Без сапёров, так без сапёров... - говорит, подмигивая мне Санёк. - Зато с ветерком прокатимся...
  Поднимается шлагбаум. Всё вокруг наполняется рёвом моторов. Заряжаем оружие и ставим на предохранитель. Последние команды и когда дают приказ на выезд наша машина устремляется вперёд. Механик водитель нашей машины - Митька Петруняк смотрит на нас с Санычем.
  - Давай, Митька! Жми на газ... Авось, проскочим! - кричим мы механику и БМП, набирая скорость, несёт нас на север. Оборачиваюсь. Бросаю прощальный взгляд на батальон. Колонна позади нас окутана густыми клубами пыли.
  
  На подъезде к 'Окопной' моё внимание приковывает обезображенная туша осла, убитого мною несколько дней назад. Тело его стащили на обочину. Оно разбухло и ужасное зловоние распространяется на всю округу. Над трупом животного роится множество мух. Ребята на броне морщатся в отвращении. В тот момент убийство этого животного видится мне лишённой всякого смысла, идиотской выходкой.
  Через несколько минут пути въезжаем в первый кишлак. Держим оружие наготове. Кишлак будто вымер. Никакого движения. Но мы знаем, что это внешнее спокойствие обманчиво и за нами сейчас наблюдают десятки глаз. Дорога петляет по извилистым улочкам кишлака. Митька маневрирует, почти не сбавляя скорости.
  Проезжаем печально известный Баладжари. Кишлаки и небольшие селения расположены здесь один за другим. Проскакиваем их на высокой скорости. Всё спокойно. Вскоре дорогу зажимает обрывистый берег Машхада слева и невысокие глинистые склоны сопок справа. Здесь дорога более менее прямая. Впереди на дороге какое-то оживление. Техника, люди. Это свои. Видимо, хвост колонны выехавшей вчера.
  Подъезжаем ближе. Нам дают отмашку, просят остановиться. Прямо покурсу какой-то затор. Наша колонна останавливается. Командир взвода приказывает разузнать, что там ещё стряслось. Сашка Ратников и ещё пара бойцов отправляются вперёд. Через несколько минут они возвращаются.
  - Подрыв, товарищ лейтенант... - докладывает Санёк. - Дорога занята... Сейчас пытаются освободить проезд...
  Ждём. Вскоре нам разрешают возобновить движение. Проезжаем место подрыва на медленной скорости. Смотрим на последствия взрыва. Это тягач МТ-ЛБ и гаубица Д-30 на прицепе. Останавливаемся, чтобы прояснить ситуацию. Тягач будто вывернуло наизнанку. От верхней части брони ничего не осталось. Ствол гаубицы примерно посредине был изогнут петлёй на сто восемьдесят градусов и смотрел теперь в обратном направлении.
  - Ни хрена себе бабахнуло...- присвистнули мы.
  Офицер в вымокшей насквозь форме и с измождённым лицом говорит, что машина подорвалась на фугасе, а следом сдетонировала и боеукладка. Все, кто сидел на броне тягача и механик-водитель, погибли. Двое упали в реку, и их тела унесло водой. Тело одного бойца отбросило через реку на скалистый берег. Оно полетело метров около семидесяти и находилось на каменном уступе на высоте около десяти метров от уровня реки. Именно его тело они только что переправили на эту сторону с помощью верёвки и надутой автомобильной камеры. Течение в этом месте бурное, и это судя по всему, далось им нелёгко. Спрашиваем, нужна ли наша помощь. Офицер отрицательно качает головой.
  Едем дальше, переваривая увиденное. Молчим, стараясь не думать о том, что на месте этих ребят могли оказаться мы. Возможно, контакты взрывного устройства специально были закопаны поглубже в грунт, чтобы идущие впереди машины проезжая постепенно, углубляли колею и вот когда этот тягач замкнул оба контакта, прогремел взрыв.
  
  Дорога, обходя скальный выступ, делает небольшой изгиб влево вверх, затем сразу следует спуск вправо. Тут находится мост, переброшенный через пересохший приток Машхада. Длина моста небольшая - метров, наверное, около десяти. Глубина образованного в скалистой породе русла тоже около того. Машина подъезжает к мосту и качнувшись, останавливается. Механик Митька вытягивает голову из своего люка, но из-за длинной носовой части машины ему, похоже, не очень хорошо видно, куда нужно держать курс.
  Все сидящие на броне с волнением ожидают дальнейших действий механика.
  - Чуть левее возьми, Митька! - кричим мы ему. - И на первой пониженной!...
  Нос машины поворачивается влево и, дёрнувшись, машина катится вперёд.
  - Стой! - кричим мы. Но из-за шума двигателя и шлемофона надетого на голову, он не успевает вовремя расслышать этот крик. То, что остаётся скрытым от глаз механика-водителя под носовой частью машины, ясно видно сидящим на башне мне и Сашке. При повороте машину развернуло левее, чем было нужно, и она едва въехав на мост, неотвратимо катится теперь по косой траектории, съезжая с твёрдой опоры в обрыв.
  - Стой! Назад! - но машину уже начинает клонить на левый борт.
  Механик, понимая, что произошло что-то непоправимое, поворачивает голову в мою сторону, и я вижу в его глазах смесь ужаса и отчаяния.
  
  Мы всё ещё сидим на броне в каком-то оцепенении, не веря в реальность происходящего, словно пытаясь своей ничтожной массой удержать многотонную громаду металла на мосту и не дать ей упасть. Только, когда угол наклона БМП уже достигает критической крутизны, я вижу как сидящие передо мной Беркен и Эдик соскакивают с брони, на ускользающий из-под траков машины мост и, выйдя из ступора, прыгаю следом.
  Едва ощутив под ногами твёрдую опору, я поворачиваюсь и беспомощно гляжу на заднюю часть днища машины, которая словно в замедленном кино, вхолостую вращая траками, тает на глазах. Ребята дают отмашку идущим следом машинам с требованием остановиться.
  В следующее мгновенье мост сотрясается от мощного удара. Снизу слышится грохот и скрежет металла и всё будто замирает.
  Все, кто сидел по правому борту БМП в последний момент успели спрыгнуть на мост. Механик-водитель, Сашка и ещё два бойца, находившиеся с левой стороны, упали с моста вместе с машиной.
  
  Я подбежал к краю моста. БМП стояла в положении 'на попа' носом вверх, башней прижавшись к скале противоположного берега пересохшего притока.
  - Присмотри за моим пулемётом! - бросил я Эдику Намазову и, подбежав к месту падения, начал спуск по крутому склону ущелья.
  Несмотря на то, что обрыв был довольно крутым, мне удалось быстро достичь дна теснины. С замиранием сердца я двинулся вокруг машины. Сделав несколько шагов, я услышал стон сверху.
  Наш механик-водитель - Митька Петруняк, наполовину высунулся из своего люка, находящегося теперь вверху и пытался выбраться оттуда. При беглом взгляде на него было ясно, что его жизнь вне опасности.
  - Держись, Митька! Сейчас помогу! - крикнул я ему и, опустив глаза вниз, увидел то, что боялся увидеть больше всего.
  Внутри всё сжалось. Тело моего друга, разведчика Александра Ратникова было придавлено корпусом бронемашины к каменным булыгам, покрывающим дно сухого русла. Он погиб.
  Я обошёл машину, за ней в вертикальном положении торчала рама от ходовой части КамАза. Здесь почти у самой кромки воды, проносящегося рядом Машхада, находились ещё два бойца. Оба были ранены, но находились в сознании. При падении один из них - Серёжа Чугунов сильно покалечился, ударившись о металлическую раму. И ему, и второму бойцу срочно требовалась медицинская помощь.
  - Что там, Тагиров? - прозвучал откуда-то сверху голос взводного.
  Я взглянул наверх. Командир и ещё несколько человек стояли на краю моста, с тревогой на лицах ожидая моего ответа.
  - Ратников погиб! - выкрикнул я, слова, которые меньше всего в жизни хотел бы произнести и, словно со стороны слыша, как буднично звучит в моих устах эта страшная фраза. - Двое раненых... Срочно нужна медицинская помощь... Петруняк вроде в норме...
  
  Митьке к тому времени удалось выбраться из своего люка, и он висел, ухватившись руками за его край. Я подставил свои ладони ему под ноги.
  - Наступай, не бойся! Я держу...
  Митька, почувствовав опору под ногами, начал спускаться, перехватывая руками за выступы находящиеся на броне и башне БМП. Я помог ему спуститься и встать на ноги. Оказалось, что он тоже сильно ушибся и, похоже, повредил позвоночник, но его спасло то, что при падении машины он не вылетел из люка.
  - Как ты? Цел?- спросил я, ощупывая его. - Где болит?
  Но он не отвечал. Его взгляд был прикован к погребённому под грудой металла телу нашего друга. Ноги его подогнулись, а всё тело стало бить мелкой дрожью. Он осел на камни. Я помог ему, прислонив к скалистой стене ущелья.
  Он перевёл взгляд на меня. По лицу его текли слёзы. Срывающимся голосом он пытался мне что-то сказать. Я присел и, прижав его голову к себе, старался успокоить его. Но это не помогало. Я резко тряхнул его за плечи и, глядя в лицо, сказал.
  - Замолчи, Митька! Успокойся... Ты ни в чём не виноват... Слышишь?! Запомни... В этом нет твоей вины...
  К этому времени солдаты, находящиеся наверху, сумели найти более-менее пологий спуск в это русло, и приступили к эвакуации раненых. Тут же оказался Вовчик-связист. Он ехал на машине управления вместе с комбатом. Их машина шла следом за машинами нашего взвода, и Володя спустился в это ущелье в числе первых. Он помог вынести Чугунова, и вернулся чтобы помочь Митьке выбраться наверх.
  Для отправки пострадавших в госпиталь были вызваны вертолёты. В составе нашей колонны не было техники достаточной мощности, чтобы приподнять пятнадцатитонную машину, и мы не могли извлечь тело своего товарища.
  
  Я поднялся наверх, и выйдя на мост, забрал у Эдика свой пулемёт. К этому времени здесь уже находились офицеры управления батальоном во главе с комбатом Чураковым. Командир нашего взвода, стараясь казаться спокойным, доложил о случившемся.
  Комбат расстегнул ворот выцветшей полевой формы и устало выдохнув, повёл головой сначала в одну, а затем в другую сторону. Сняв кепку, он отер ею покрытое капельками смешанной с пылью испарины, и зло сказал, обращаясь к лейтенанту.
  - Гибели этого солдата нет оправдания! Его смерть - целиком на твоей совести! Надо было ссадить всех бойцов с брони и стоя перед машиной указывать механику направление движения!
  Взводный смотрел комбату прямо в лицо. По лицу лейтенанта было видно, что он переживает эту потерю, но он молча слушал все, что говорил ему майор.
  Мне были понятны сейчас его чувства. Он впервые в своей жизни вёл технику по этой дороге. И, конечно же, он не мог предвидеть, что всё произойдёт именно так, ведь он не господь Бог.
  Комбат продолжал.
  - Вот пошлю тебя сопровождать гроб с телом! Что ты скажешь его матери?! А, лейтенант? Как ты будешь в глаза ей смотреть?
  Возникла пауза. Комбат отвернулся и стоя на краю моста, смотрел вниз. Наконец, он повернулся к командиру нашего взвода, и уже более спокойным тоном повторил.
  - Нужно было дать бойцам приказ спешиться... Мост короткий... Механик, похоже, даже не видел, куда едет...
  Лейтенант тяжело выдохнул и опустил глаза. Всем было понятно, что сколько бы слов сейчас не говорилось, ничего уже не исправить.
  
  Движение колонны возобновилось. Теперь перед мостом десант, сидящий на броне, спрыгивал на дорогу и следовал за своими машинами. Солдаты батальона, проходя по мосту, снимали головные уборы. Они, молча смотрели вниз, туда, где направив свой чёрный ствол в жёлтое афганское небо, бесполезным железом лежала теперь машина нашего отделения и погребённое под ней тело Сашки.
  Переехав через мост, колонна нашего батальона остановилась. Было решено дождаться прибытия техники, необходимой для того, чтобы приподнять машину и достать тело солдата. Мы были в подавленном состоянии. Гибель друга тяжёлым грузом давила на всех нас. Было решено расположиться здесь же, метрах в тридцати от моста. Мы сидели на обочине дороги и молча курили, глядя в никуда.
  
  Время близилось к вечеру. В какой-то момент метрах в ста пятидесяти от нас, с той стороны, откуда пришла наша колонна, прогремел мощный взрыв, гулким эхом прокатившись по ущелью. Столб земли и чёрного дыма взметнулся в небо. Это не предвещало ничего хорошего.
  Несколько солдат и офицеров отправились туда, разузнать в чём дело. Когда они вернулись, выяснилось, что экипаж бронетранспортёра, стоявшего на блоке в той стороне, решил поменять позицию.
  БТР съехал вниз и, проехав по дороге несколько десятков метров, начал подниматься по пологому склону на расположенное справа от дороги невысокое плато. Как только он сошёл с колеи, под ним сработало мощное взрывное устройство. Ребята, ходившие туда, сказали, что от БТРа остался только передний мост и кусок лобовой брони.
  
  Начало смеркаться. Вечерняя прохлада поднималась снизу, неся с собой запахи и шум реки. Машхад несёт свои мутные воды на север. Навстречу ему, прокладывая русло среди древних скал, перекатывая по дну валуны, течёт Кокча. Неподалёку от места, где мы находимся, воды Машхада вливаются в Кокчу, она течёт дальше и где-то к северо-западу отсюда вливается в Пяндж. Сидя здесь, невольно начинаешь думать о том, сколько наших ребят погибло на берегах этих рек, сколько крови унесли эти воды к границам Советского Союза.
  Когда стемнело, Хабиб, сидевший до этого молча, начал рыдать, повторяя только: 'Саныч...Саныч...'
  В какой-то момент его земляк Азиз не выдержал и что-то резко начал говорить ему по-таджикски.
  - Азиз... Оставь его в покое... Не трогай...
  - Да что он... Саныча уже не вернёшь... Всем хреново... Не только ему...
  'Калмык', молча старался успокоить Хабиба, прижав его к своему плечу, но тот продолжал всхлипывать, повторяя всё тише и тише: 'Саныч...Саныч...'. В какой-то момент он, видимо, устал, и провалился в сон, то и дело вздрагивая всем телом.
  Теперь было слышно только глухой, монотонный, убаюкивающий гул реки, а в черном небе тускло мерцали далёкие звёзды. Они находились где-то очень далеко и им было абсолютно все равно, какие страсти бушуют здесь, на этой маленькой планете.
  
  Мы полулежали, облокотившись на пологий глинистый склон у края дороги. Несмотря на усталость, мне не спалось. Только теперь, когда всё вокруг замерло, осознание потери друга навалилось всей массой.
  В нескольких десятках метров, на дне ущелья подпирая собой стальной корпус бронемашины, лежал Сашка, вернее то, что от него осталось. Да, там лежал уже не тот Саня, которого я знал. И в моей памяти он навсегда останется таким, каким он был при жизни - честным, весёлым и смелым, с широкой улыбкой на открытом лице.
  
  Мысли никак не могли успокоиться, и всё время возвращались на этот злополучный мост. Мозг перебирал десятки самых разных 'если бы', которые могли предотвратить гибель Александра. Но тяжелее всего было думать о тех, кто ждал его возвращения домой в маленькую деревеньку Извеково, где-то под Смоленском. Какое ужасное известие ожидает их там, за несколько тысяч километров отсюда. Какое горе для отца и матери.
  Бедная, бедная Вера... Здесь, в двух шагах от возвращения на Родину, война забрала её любимого, и она никогда не найдёт в его объятиях своё тихое женское счастье.
  
  Прежде я особо не задумывался о том, есть ли жизнь после того, как человек умирает. Два года назад у меня не стало отца. Он иногда снится мне по ночам. И когда это происходит, когда я снова вижу его и говорю с ним, когда он просто рядом, тогда всё внутри наполняется радостью и счастьем. В этих снах всё так, будто бы и не было никакой смерти, и на утро, проснувшись, я почти уверен в этом.
  Вот и теперь мне очень хотелось бы верить, что всё случается именно так. Ведь не может всё так резко оборваться со смертью. Ведь должно же что-то остаться. Не зря же люди говорят о душе. Быть может и Сашкина душа сейчас в лучшем мире, где нет войн, горя, боли и слёз...
  
  Ночи в июне короткие. Однако эта ночь, казалось, не кончится никогда. Ближе к утру я стал ненадолго впадать в дрёму. Вселенский механизм, безупречно работающий многие миллиарды лет, и на этот раз не изменил себе. Первые солнечные лучи окрасили верхушки скалистых гор на левом берегу реки, а вскоре ослепительный свет вновь залил всё ущелье.
  Часам к восьми-девяти к мосту со стороны Кишима подъехала группа бронетехники. В её составе был мощный тягач. Он подъехал к краю обрыва, где находилась наша машина. Механик-водитель тягача вылез из люка и подошел, чтобы посмотреть, как лучше зацепить упавшую машину, чтобы приподнять её. На крышке люка тягача белой краской было написано: 'Смоленск'.
  - Слышь, браток...- обратился я к нему. - Так ты значит, из Смоленска будешь?
  - Да? А что, есть земляки? - лицо солдата осветили лучики надежды.
  - Есть...- угрюмо ответил Борька. - Там внизу... Под машиной... Земляк твой... Ратников Александр... Новодугинский район, село Извеково... Нам тело достать надо... Так что ты, брат, давай поаккуратней...
  Механик снял шлемофон и его лицо напряглось.
  - Два года... Сколько здесь служу, хотел встретить земляка... И вот встретил...
  
  Вместе с водителем тягача мы закрепили один конец мощного стального троса к тягачу, а другой к корпусу нашей машины. Отошли в сторону. Механик сел за рычаги и медленно надавил на газ. Тягач, цепляясь траками за каменистую почву, пополз вперёд. Тридцатимиллиметровый стальной трос, кроша породу и оставляя след на каменных глыбах, образующих берег ущелья, натянулся как струна. Корпус нашей машины оторвался от противоположного берега и прижался к тому, на котором находился тягач.
  Теперь нужно было приподнять пятнадцать тонн металла и освободить из-под этой тяжести тело нашего друга. Мы спустились вниз, и когда машина немного поднялась, извлекли тело. Затем тягач медленно опустил машину на место.
  Тут нас ожидал неприятный сюрприз. Одна из гранат, находившихся в подсумке на поясе у Сашки, была слегка примята, а её кольцо с усиками было вырвано и валялось здесь же. Гранату от разрыва удерживало только то, что она находилась в подсумке, и скоба, фиксирующая боёк, была плотно прижата к корпусу гранаты. Это была граната системы РГН-5. Её было необходимо взорвать, но действовать следовало очень осторожно.
  
  От напряжения последних суток и бессонной ночи моё тело плохо слушалось команд, отдаваемых мозгом. Кисти рук дрожали. Одно неверное движение и все находящиеся рядом могли погибнуть. Я решил не рисковать.
  - Так, мужики... Меня что-то руки не слушаются, и башка туго соображает. Кто сможет аккуратно вытащить гранату?
  - Давай я... - вызвался Азиз.
  - Ты в норме? Точно?
  - Да...
  Здесь было тесновато. С одной стороны корпус машины, с другой скала. Я пропустил Азиза вперёд, а сам склонился над ним, наблюдая за его действиями. Подсумок с гранатами был кожаный 'духовский'. Чтобы избежать ещё одной трагедии, нужно было аккуратно извлечь из подсумка повреждённую гранату, всё время удерживая скобу чеки прижатой к её корпусу, и затем выбросить в реку.
  Азиз осторожно вынул гранату, плотно зажал её в правой руке, и встал, чтобы замахнуться.
  -Постой-ка... - я отодвинул антенну БМП, которая упиралась в скалу за спиной у Азиза, и могла помешать броску.
  Граната полетела в реку и глухо ухнув, подняла столб воды.
  Мы перерезали ножом поясной ремень на теле погибшего, и сняли с него плавжилет с магазинами. Почти все они пришли в негодность. Его автомат был погнут, и также не мог пригодиться, но его следовало сдать. Тело Александра погрузили на носилки и подняли наверх. Мы отцепили трос, вынули из БМП самое необходимое, погрузили всё это на две оставшиеся машины нашего взвода. Упавшая машина так и осталась лежать на дне ущелья. Из неё должны были извлечь боеукладку, снять пушку, пулемёт, радиоаппаратуру и всё, что можно было использовать в дальнейшем. Но это было уже заботой ремонтников. Колонна двинулась дальше.
  Когда тягач оторвал БМП от противоположного берега, мой вещмешок, прижатый башней к скале, упал вниз. Я подобрал его и перебрал содержимое, выбросив в воду все деформированные патроны.
  
  Опять жара, шум двигателей, чужие горы по обе стороны ущелья. Колонна, голова которой скрыта за пыльной пеленой, длинной вереницей тянется по петляющей горной дороге. Горы то отступают в сторону, то прижимают дорогу к обрывистому берегу реки настолько, что кое-где дорога вырублена в скале.
  
  Оставшись без своей машины, мы идём на своих двоих, и хотя нам то и дело предлагают место на броне проезжающие мимо бойцы нашего батальона, мы почему-то не соглашаемся и идём пешком. Дорога в этой части должна быть уже заблокирована, но мы всё же осматриваемся по сторонам, остерегаясь обстрела сверху.
  Взгляд то и дело возвращается к одной из машин, идущих впереди, на которой завернутое в брезент, лежит Сашкино тело. Ущелье здесь слишком узкое, и нам приходится оставить тело товарища на одной из танковых застав, где вертолёты смогут забрать его позже.
  
  После того, как мы минуем танковые заставы и охраняемые ими мосты, колонна увеличивает скорость. Чтобы не отстать, нам приходится запрыгивать на броню.
  Вся колонна плотно припудрена пылью. Слой пыли на дороге достигает глубины сантиметров тридцать. Горячая пыль подобно воде расступается перед гусеницами и колёсами машин и затекает следом за ними. Накапливаясь на броне и одежде солдат, пыль маленькими лавинками срывается вниз. Если не знать заранее, то невозможно угадать, кто находится рядом с тобой. Все выглядят одинаково. Одежда, оружие, открытые части тела, лица, всё одинакового светло-бежевого цвета. Процессия походит на оживший монументальный ансамбль. Никто уже не предпринимает попыток стряхивать одежду, так как это бесполезно и через пару сотен метров пути всё повторится. Вдыхаемая пыль, проникая в носоглотку, смешивается со слюной, и бойцы периодически сплёвывают образовавшуюся глину.
  
  Вот мы проезжаем мимо горы, на вершине которой мы стояли на блоке в прошлом году. На закате наша 'терракотовая армия' въезжает на территорию танкового батальона, расположенного у кишлака Артынджилау. За два дня мы преодолели около шестидесяти километров пути. Здесь мы догнали головную часть колонны и встретились со своими недавними знакомыми из 181 МСП. Узнав о произошедшем несчастье, они выражают нам свои соболезнования. Ночуем здесь. Завтра снова в путь. Спим на земле, расстелив плащ-палатки под днищем своих машин. Сон на новом месте как обычно поверхностный, но, тем не менее, удаётся неплохо выспаться. Утром продолжаем движение. В головной части колонны сапёры и силы, идущие в Файзабад. Сейчас с той стороны навстречу нам тоже ведётся расчистка, разминирование и блокирование дороги. Где-то на оставшемся участке две колонны должны встретиться. Тогда операция по выводу пойдёт уже полным ходом.
  
  Техника нашего батальона стоит пока без движения, дожидаясь своей очереди и пропуская вперёд тех, кто прибыл сюда раньше. Поэтому мы начинаем движение пешим ходом. Едва мы вышли за периметр расположения танкового батальона, как навстречу нам прокатил БТР, с борта которого велась киносъёмка. Я бы очень хотел сейчас взглянуть на те кадры.
  
  Впереди прогремел взрыв. Подорвалась БМП-2. Клубится черный дым. Оставляя дымящийся след, с треском отлетают от корпуса яркие искры. Это взрывается боеукладка. Догорающую машину тягачом стащили на обочину. Когда мы подходим к месту взрыва, оказывается, что это машина наших знакомых из Кабула. Мужики ещё под впечатлением от случившегося. 'Кореец', нервно смеясь, рассказывает, как было дело.
  - Только взводный в люк стрелка залез ... Ну тот, что за механиком ... Говорит: 'Посплю чуток...' Метров десять проехали, и как раз под его местом фугас разорвался. Мы механика успели вытащить, а взводного нет... Боеукладка начала взрываться... Вот такие дела... Жалко... Хороший мужик был...
  Теперь мы соболезнуем им. Прощаемся и движемся дальше. Отойдя метров на пятьдесят от подорвавшейся машины, замечаем на обочине слева от дороги обугленный большой палец ноги. Наверное, это осталось от их командира.
  
  Весь день движемся вперёд, пару раз остановившись для привала. Во время второго привала нас догоняет наша 'броня'. Тут на склоне горы растут заросли травы, называемой исрык. Этой травой в Средней Азии принято окуривать жилища, людей и предметы для привлечения благополучия и того чтобы отогнать злых духов и болезни. Срываем несколько пучков этой травы и Хабиб проводит ритуал окуривания дымом наших машин и людей. Никто не возражает. Нам сейчас очень нужна удача. Едем дальше.
  
  С этого участка подразделения нашего батальона начинают выходить на господствующие высоты и блокировать дорогу. К вечеру добираемся до места на изгибе реки. Здесь решено встать на ночлег. Место удобное, но сверху расположено плато, с которого могут напасть 'духи'. Чтобы этого не случилось, комбат приказывает нашему взводу подняться на это плато, окопаться и обеспечить безопасность батальона. Взводный остаётся внизу с техникой. Подходят саперы, и мы совместно с комбатом определяем маршрут выхода наверх и место для устройства временного блокпоста.
  
  Подъём на плато несложный и довольно пологий. Это радует. Будто бы прочитав мои мысли, комбат говорит.
  - Это ещё не высота... - он указывает на гору, расположенную к северо-востоку и продолжает. - Вон та вон... Вот это высота... Хорошая рота на неё как минимум пару часов карабкаться будет...
  Сапёры двигаются вперёд, щупами исследуя тропу. Мы двигаемся за ними, держа положенную дистанцию, осматривая пространство впереди и не забывая идти след в след. Выходим на указанное место. Тут уже есть окопы, связанные между собой ходом сообщения. Всё вроде сделано грамотно. Отсюда хорошо просматриваются и подступы к нам, а также расположившиеся внизу силы батальона. Просим сапёров прощупать окопы на предмет наличия 'духовских' мин. Всё чисто. Занимаем позиции. Назначаем смены. Пока не стемнело, сапёры возвращаются вниз.
  Солнце опускается за горы по другую сторону от Кокчи. Его лучи уже не попадают в ущелье, но ещё бросают янтарные отблески на наши лица. Из окопа, в котором сижу я, хорошо просматривается изгиб реки и часть дороги, уходящей в сторону Файзабада.
  Замечаю, как с той стороны, поднимаясь по склону, в нашем направлении движется вооружённый боец. Он идёт прямиком к нашим позициям. Я вижу его впервые в жизни и, памятуя о предупреждении командира взвода по поводу того, что возможна встреча с так называемой 'группой русских', держу пулемёт наготове.
  - Всем внимание! - говорю я, когда до приближающегося остаётся метров пятьдесят. - Вижу постороннего!
  Ребята тоже снимают оружие с предохранителя и ждут, что будет дальше. Вот он, часто дыша, приближается на расстояние метров в пятнадцать.
  - Стой, стрелять буду! - предупреждаю я, прижимая приклад пулемёта к правому плечу и целясь в грудь подошедшему.
  Он останавливается и растеряно смотрит на меня. Его АКС болтается на плече. Если верить звёздочкам на погонах, это лейтенант. Среднего роста, форма выцветшая, русый выгоревший чуб ежиком топорщится из-под кепки.
  -Мужики, вы что? Я свой...- в замешательстве говорит он.
  -У нас приказ... Посторонних не подпускать ...
  -Так ведь... Ну как же так... Мужики... Ну свой же я...
  - Я вас не знаю! Говорите, что вам надо и ступайте обратно...
  Наш диалог происходит в условиях, когда на моего собеседника направлено как минимум с десяток стволов. Глядя на столь негостеприимный приём, лейтенант с обидой в голосе объясняет нам цель своего визита.
  - Мы там внизу у дороги расположились...- чуть не плача, срывающимся голосом сказал он, указав в том направлении, откуда пришёл. - Пожалуйста, не стреляйте ночью в ту сторону. Хорошо?
  - Будете сидеть спокойно, не будем стрелять, - ответил я. - Мы здесь чтобы не дать 'духам' подойти к дороге. И вас заодно прикроем, если что...
  Сказать по правде, я не заметил в стороне, куда указывал офицер, никакой стоянки наших военных. Но мало ли. Некоторая часть территории у дороги была скрыта от наших глаз складками местности. К тому же, прямых доказательств того, что этот офицер не тот, за кого себя выдаёт, у нас не было. И задерживать его мы не стали.
  Лейтенант ещё что-то жалобно пробурчал себе под нос, и отправился в обратный путь. На всякий случай мы ещё раз напомнили всем, чтобы соблюдали осторожность и докладывали обо всем подозрительном.
  Ночь накрыла нас мягким тёплым покрывалом. Внизу, освещаемые скупым светом Луны, угадывались очертания расположившегося на ночлег батальона. Прямо за нашими окопами начиналось пшеничное поле. Благо, пшеница была уже скошена, а солома лежала связанная в небольшие аккуратные вязанки. Если бы поле не было убрано, наша задача была бы сильно затруднена из-за сложности обзора. В высоких колосьях враг мог подкрасться незамеченным очень близко. Но теперь обзору практически ничего не мешало. Всё просматривалось на приличное расстояние.
  Менять часовых договорились через каждый час. Таким образом, при наличии в окопе трёх бойцов между сменами удавалось поспать два часа.
  В нашем окопе первым дежурит Хабиб.
  Мои друзья Азиз, Эдик и Хабиб предложили курнуть чарса, чтобы немного расслабиться. Я смотрю на часы, до моей смены остаётся чуть меньше часа. Соблюдая светомаскировку, сделали по паре затяжек. Я и Азиз легли спать. Эдик и Хабиб вели наблюдение.
  
  Казалось, я только сомкнул глаза, а Хабиб уже будит меня - мой черёд дежурить. Голова будто бы чужая. Зря всё-таки я согласился курить чарс. Расслабления он не принёс. Напротив, восприятие стало каким-то ступенчатым, словно из бегущей киноленты вырезали каждый второй кадр. Наряду с этим подкатывают волны отчаяния, злобы на весь окружающий мир. В сознании возникают самые фантастические и мрачные мысли.
  Вот слышен тихий, но нарастающий гул. Внутри назревает тревога: 'Это ещё что такое?, Неужто галлюцинации?' Звук превращается в размеренное жужжание, и в окоп влетает огромный жук. Похоже, это жук-носорог. Он летает по окопу, и я отчётливо слышу, как шелестят его перепончатые крылья, задевая толстые хитиновые надкрылья. Он то приближается, то отдаляется, медленно облетая окоп.
  'А жук ли это?.. Как-то подозрительно он летает. Возможно, что это и не жук вовсе. Современные технологии развиты настолько, что, может быть, это управляемый робот-шпион. Летает по нашим позициям, снимает расположение бойцов, окопов, ходов сообщения... Почему нет? Ведь в последнее время американцы напихали в этот долбанный Афган столько современного оружия. Приборы ночного видения, ночные прицелы, 'Стингеры'... Точно! Этот механический жук передаёт изображение наших позиций... А где-то неподалёку притаились враги... Да, да... 'Группа русских'... Ведь не зря вечером к нам подходил этот тип... Сидят сейчас и наблюдают за нами через мини-камеру, вмонтированную в этого жука...'
  Мысли одолевают и кажутся уже не такими невероятными. В какой-то момент, несмотря на всю невозможность того, что рисует мне моё воспалённое воображение, я поддаюсь. Сбиваю прикладом пулемёта летающего жука, и со словами: 'Вот вам, уроды...' наношу по упавшему насекомому несколько ударов прикладом, ощущая как с хрустом разрушается его хитиновый панцирь.
  И вот жук уничтожен, а на поверхность сознания снова выходит часть моего существа, способная мыслить трезво, и, словно глядя на себя со стороны, говорящая: 'Ну?.. Чего ты добился? Совсем уже башню снесло?.. Ты просто устал, Аким... Тебе нужен отдых... Потерпи... Осталось совсем немного... Не больше месяца... Всё обязательно будет хорошо...'
  
  Со стороны плато всё спокойно. Но когда долго и напряжённо всматриваешься в полумрак ночи, предметы размываются, их границы сливаются с окружающим пространством. Кажется, что вязанки соломы, лежащие на поле, могут служить прекрасным средством для того, чтобы укрывшись за ними, медленно подползать к нам по-пластунски. Периодически обстреливаем те из них, которые расположены ближе. Так спокойнее...
  Но вот проходит и эта ночь. Светает. Ещё не набравшее силу Солнце, освещает гребни раскинувшихся повсюду гор. Нам дают приказ сниматься с блока и спускаться вниз к батальону. Мы отходим той же тропой, по которой поднимались. Она, по крайней мере, свободна от мин. Наспех завтракаем сухим пайком и двигаемся дальше.
  
  Глава 43. Ещё немного...
  Вот и гора, о которой вчера говорил комбат. Она достаётся нашему взводу. Нам придан расчёт миномётчиков. Встречаем у подножия горы афганца с ослом. Хабиб договаривается с хозяином животного, и мы помогаем миномётчикам загрузить на ослика миномёт и боеприпасы к нему. С той стороны, где мы планируем начать восхождение, угол подъёма довольно крутой. Несмотря на жёсткие удары плёткой, которые наносит ослику погонщик, животное не тянет в гору с таким грузом. Афганец сообщает нам, что с другой стороны горы есть довольно приличная и пологая дорога, по которой ослику было бы легче подниматься. Нас этот вариант не устраивает, так как вероятность попасть в 'духовскую' засаду там повышается многократно. Разгружаем ослика и всё обратно берут на себя люди. Афганца берём с собой. Отпускать его сейчас нельзя - может сообщить о нашем присутствии и маршруте выхода на высоту 'духам'.
  Я и Эдик двигаемся в головном дозоре. Каждый из нас загружен под завязку. Но нужно торопиться. Мы должны выйти на эту высоту как можно скорей, ведь неизвестно какие планы у наших врагов.
  
  Вот мы уже больше часа карабкаемся на эту гору. Наконец я выхожу на гребень. Здесь можно немного передохнуть и осмотреться. Дальше подъём более пологий. Я устало сажусь на землю и смотрю по сторонам. Долго сидеть здесь нельзя. По правую руку от меня, за ущельем, высокий хребет со сложным скалистым рельефом. За каждым камнем может притаиться вражеский стрелок.
  Тело и психика устали от накопившегося за последнее время напряжения, и заставить себя встать и идти дальше непросто. Всё становится безразлично. Утомление и жалость к себе подобно змею искусителю говорят: 'Да пропади оно всё пропадом... Сколько можно мучиться... Уж лучше бы пристрелили что ли...' Но уже в следующий миг, вспомнив о тех, кто ждёт тебя дома и, глядя на идущих следом, отгоняешь от себя отчаяние и малодушие, встаёшь и продолжаешь восхождение.
  Вот и вершина. Теперь можно дождаться остальных и немного отдохнуть, не забывая в оба глаза смотреть по сторонам. Когда все добираются до вершины, начинаем обустраиваться.
  
  Афганца отправляем вниз, поручив ему поднять нам воды. В противном случае мы грозим выстрелить из миномёта в его кишлак, расположенный неподалеку у реки. Он молча отправляется в обратный путь, и через некоторое время возвращается со своим осликом, гружённым двумя бурдюками воды. Следуя правилам безопасности, даём афганцу выпить воды из обеих емкостей. После этого разливаем её всем желающим, а оставшуюся сливаем в резиновый резервуар. Договариваемся с погонщиком, чтобы он ежедневно в установленное время поднимал нам воду.
  
  Здесь, на вершине, уже есть своя система оборонительных сооружений. С помощью щупа проверяем всё на предмет отсутствия мин. Чисто. Доводим до ума имеющиеся окопы и ходы сообщения, выкапываем дополнительные.
  
  Хабиб, Азиз, Эдик и я вырыли один большой спальный окоп на четверых размером два на два и глубиной в человеческий рост. От него отходят два хода сообщения. Один из ходов ведёт в находящуюся рядом траншею для ночного дежурства и к окопу для ведения наблюдения днём. Другой ход сообщения связывает нашу 'спальню' с основной системой коммуникаций. Все спальные окопы накрыты сверху плащ-палатками и масксетью для того, чтобы можно было прятаться от палящего солнца. Окопы для ведения наблюдения днём тоже частично прикрыты.
  В центре нашей заставы расположен окоп офицеров. Помимо командира нашего взвода и лейтенанта-миномётчика, с нами находится начальник штаба батальона - майор Пирог.
  Это мужчина зрелого возраста, среднего роста и плотной комплекции. Всегда спокойный и рассудительный. С солдатами общается запросто, по-свойски. Он определённо вызывает у меня добрые чувства. Почтенного возраста, а дослужился только до майора. Что ж... Так часто бывает, когда человек не выслуживается и не лебезит перед вышестоящими. Именно по инициативе майора Пирога, состав нашего взвода был восстановлен. Но после гибели Саши я часто думал о том, что может и напрасно, ведь служи Санёк в восьмой роте, всё могло бы быть иначе. Подъём на высоту дался начальнику штаба непросто, но он держится молодцом.
  
  Работа продолжается до самого вечера. Когда все работы прекращены, определены позиции и сектора ответственности. Миномёт установлен в центре, АГС в направлении участка, с которого самая высокая вероятность появления 'духов'.
  Афганец не обманул, здесь действительно проходит вполне приличная дорога, но это-то больше всего и беспокоит, свидетельствуя о том, что данное место для здешних обитателей является стратегически важным пунктом. Подступ с этой стороны открытый и 'духи' могут атаковать широким фронтом. К счастью, у подножия нашей горы, на невысокой террасе, стоит танк. Он находится в выкопанном экипажем капонире и на поверхности виднеется только его башня. Мы прикрываем экипаж танка сверху, а в случае внезапной атаки моджахедов на нашу точку можем рассчитывать на их поддержку. Это немного успокаивает. Но, несмотря на наш перевес в огневой мощи, 'духи' имеют превосходство в манёвренности и могут умело использовать фактор внезапности.
  
  Взводный не напоминает о том, чтобы я охранял его. По-видимому, понял-таки, что это ни к чему.
  Наступает вечер и скоро всё вокруг тонет во мраке. Мерцают звёзды. Луна скупо освещает окрестности, проливая на дремлющие вершины свой мертвенный свет. Первая ночь на новом месте всегда полна тревоги. Чёрные тени складок местности таят неизвестность и вызывают чувство тревоги. Мы не скупимся на патроны, то и дело обстреливая все подозрительные участки. Вершина нашей высоты имеет форму полумесяца, внутренняя часть которого обращена в сторону реки и главной дороги. Весь этот вогнутый склон довольно протяжённый и усыпанный колотым камнем серовато-белесого цвета. На дне и каменистых склонах растут ползучие кусты каперса. Его густая темно-зелёная листва вытянутыми пятнами чернеет на фоне серых камней. И снова воображение говорит о том, что и 'духи' могут медленно ползти по склону, а со стороны будут похожи на эти кусты. Если долго и пристально смотреть на них, кажется, что они потихоньку движутся. Поэтому мы на всякий случай постреливаем и по этим пятнам.
  Но вот ночь проходит и от ночных волнений не остаётся и следа. Мы умываемся, завтракаем и коротаем время, приводя в порядок оружие, играя в карты и обустраивая заставу. Выкопали небольшую яму, которая должна служить туалетом.
  
  Утром начальник штаба жалуется: 'Ребята, вы почему патроны совсем не бережёте? Всю ночь стреляли, стреляли... Только зря боеприпасы переводите...'
  Он в Афгане совсем недавно, боевого опыта нет, вот и переживает. Мы ему: 'Да не волнуйтесь вы, товарищ майор... Это первая ночь... Новое место... А насчёт патронов не переживайте... Мало останется - ещё привезут...'
  Хабиб предложил взять к себе в окоп одного из 'молодых', чтобы тот хлопотал по хозяйству. К тому же нужна была ещё одна пара глаз, чтобы исполнять обязанности наблюдателя днём, сидя в специально оборудованном окопе. Этот боец служил во взводе не так давно. Был он то ли казах, то ли каракалпак. До перевода к нам он проходил службу в одной из рот нашего батальона. Паренёк немногословный и смышлёный. Да вот только пробыл он с нами недолго, так как в один из дней учудил.
  Сидим мы как-то в своём окопе, играем в карты. День, жара. Солдатик этот в наблюдательном окопе, за окружающей обстановкой следит. Вдруг со стороны его окопа раздаётся резкий хлопок. Внутри всё будто бы оборвалось.
  - Что там ещё стряслось? - думаю. - Неужели застрелился, и сейчас мы обнаружим труп этого солдатика?..
  Азиз и Эдик метнулись к окопу наблюдателя. Боясь подтверждения своих опасений, я даже не пошёл с ними. Но всё оказалось менее драматично, чем мне подумалось поначалу. Оказалось, этот горе-солдат, либо устал от созерцания однообразного ландшафта, либо перегрелся на солнце и решил как-то развлечься. Взял он запал от гранаты и выдернул кольцо, а сам запал выбросил за бруствер окопа. Потом хотел, похоже, отбросить его подальше, потянулся к нему, и в этот момент запал разорвался. Бойцу сильно посекло ладонь правой руки. Мы обработали рану, перебинтовали кисть руки и отправили солдата туда, откуда он пришёл.
  - Возвращайся в свой окоп ... А к нам каждый день на перевязку приходить будешь... Пока рука не заживёт... Понял?
  Как я уже говорил, рана была довольно глубокой, но благодаря ежедневной обработке удалось избежать инфекции и вскоре ладонь зажила.
  
  Движение техники по дороге то усиливалось, то снова замирало. Мы с нетерпением ждали, когда же колонна двинется в обратном направлении. Иногда мы небольшой группой спускались к реке, чтобы помыться. Внизу мы познакомились с экипажем танка. Нормальные мужики. Их механик-водитель был 'дембелем' и моим земляком. Родом он был из Чирчика, того самого городка, что близ Ташкента, и в котором находилась военная школа поваров, где я отслужил первые полгода.
  Во время своих 'вылазок' мы всегда навещали танкистов и сдружились с ними. Внизу у самой реки находился отдельно стоящий дворик афганцев. При нём был огород. Проходя мимо, мы дёргали оттуда по нескольку пучков зелени. Так как весь наш рацион состоял из консервов, то лук, чеснок и прочая 'витаминная подкормка' приходилась очень кстати.
  
  По ночам Хабиб дежурил в паре с Азизом, а я с Эдиком. Заступая на смену, мы надевали бронежилеты и каски. Это была хоть какая-то дополнительная защита. Очень не хотелось получить пулю всего за несколько дней до конца Афганской эпопеи, и мы использовали любой шанс, чтобы не допустить этого. Говорили, на одной из точек 'духи' ночью сняли часового выстрелом из снайперской винтовки с глушителем. Тот факт, что пуля попала солдату в лоб всего в сантиметре ниже ободка каски, говорил о том, что был использован ночной прицел, и конечно не местного производства.
  
  'Хреновы американцы... - думал я. - Лезут везде, где не надо... И формулировочку придумали такую обтекаемую: 'Сфера наших жизненных интересов...' Где Афган, а где Америка... Или Вьетнам взять - вообще другой конец света... Сиди там себе за океаном... Наслаждайся своим загнивающим капитализмом... Так нет же, всюду свой нос суют... Не хотят, чтобы рабочий люд жил на равных с буржуями... Уроды...'
  
  Воду афганец поднимал исправно в установленное время, и каждый раз мы давали ему отпить из своих бурдюков. Правда, однажды он, видимо, решил проверить, что произойдет, если установленный порядок будет нарушен. Прошло уже полчаса, как он должен был подняться к нам с водой, но его всё не было.
  - Слышь, мужики... - обратились мы к миномётчикам. - Надо бы напомнить нашему другу насчёт воды...
  Миномётчики были рады проявить хоть какую-то активность, но их командир, находящийся в Афгане не так давно, не был в восторге от нашего предложения. Наш взводный успокоил своего коллегу и земляка, заверив того, что ничего страшного в этом нет и здесь это обычная практика.
  - Конечно, в кишлак стрелять не надо... А вот если мина упадёт метрах в шестидесяти от него, будет в самый раз... - сказал взводный, глянув в нашу сторону.
  Мы одобрительно кивнули, и уже через минуту недалеко от границ кишлака громыхнул миномётный снаряд.
  
  Буквально тут же, на дорогу, семеня своими ножками, вышел ослик в сопровождении нашего знакомого. Мы взорвались хохотом. Впечатление было такое, что афганец приготовил ослика, но не спешил трогаться в путь, а стоял 'за углом', проверяя, какой будет наша реакция на эту заминку.
  Когда он поднялся, мы спросили его, чем была вызвана задержка. Он принялся оправдываться, в восточной манере ссылаясь на неотложные дела и волю Всевышнего. Хабиб недвусмысленно объяснил ему, что самым неотложным делом для него на ближайшее время должна быть доставка нам воды. Когда афганец удалился, Хабиб сказал нам, что тот опасается расправы 'духов' после того, как мы уйдём отсюда.
  Афганец был лет сорока пяти. У него в этом кишлаке был небольшой дукан. Однажды Хабиб, пообщавшись с ним дольше обычного, выяснил, что на территории Таджикской ССР у того есть родственники.
  - Он, оказывается, мой очень дальний родственник, - говорил Хабиб. - Просил меня, когда я буду дома, поговорить с властями, чтобы его с семьёй пустили жить в Союз. Я ему сказал, если принесёт нам побольше сигарет, то я помогу ему...
  - И что, серьёзно сможешь помочь? - удивлённо спросил я.
  - Э-э-э... Да нет, конечно... - Хабиб устало махнул рукой. - Кто разрешит?
  - А зачем же ты даёшь ему надежду? Он ведь верит тебе...
  - Ну у нас же сигареты кончаются... - привёл очень весомый аргумент Хабиб. - Курить-то что-то надо...
  - Но ведь он же твой родственник...- не мог успокоиться я.
  - Да говорю же...- усмехнулся Хабиб. - О-о-о-чень дальний родственник...
  
  Мне были понятны чувства этого человека. Он надеялся, что ему удастся покинуть эту глушь и вместе с семьёй перебраться в СССР. Наши войска уходили и он хотел использовать этот шанс, наивно полагая, что это ему удастся, и не подозревая, что это фактически невозможно.
  Иногда, когда он привозил нам воду, вместе с ним приходил мальчик лет двенадцати. Наверное, его сын. Пока отец сливал воду, мальчик скромно стоял рядом. Наши таджики разговаривали с мальчишкой, и он охотно отвечал на их вопросы. Глядя на этих людей, я испытывал дикое чувство тоски.
  'Как вообще можно жить здесь, на самом краю географии? В каком-то мрачном ущелье, на отшибе, в кишлаке, расположенном между пыльной дорогой и шумной рекой. Ещё и война. А ведь очень даже возможно, что после нашего ухода 'духи' убьют отца этого мальчика за то, что тот помогал нам...'
  
  Мы сами тоже ждали возврата в Союз так, словно это был рай. Сидя ночью на смене, мы с Эдиком часто говорили о том, насколько эта жизнь отличается от той, которая ждёт нас по возвращении на Родину.
  - Вот прикинь... Казалось бы, такая простая вещь - ванна... Хочешь горячая вода, хочешь холодная... 'Мыло душистое, полотенце пушистое'... Спишь на белых простынях... Живёшь в нормальной квартире... Никаких тебе 'духов', обстрелов...
  - Да, Аким... - мечтательно подхватывал тему Эльзар. - Ещё девчонки, дискотеки, кино... Потом... Когда я отслужу... Приезжай ко мне в гости... В Баку... У нас там, знаешь, как хорошо...
  - Не, Эдик, не поеду... Это ты когда уезжал хорошо было... А сейчас у тебя в Баку тоже война... Что там в Союзе ещё делить-то? Земли что ли мало? Нет же... За какой-то Карабах резню устроили и в Армении, и в Азербайджане... Так что, Эдик, твой Баку теперь как этот же Афган. Приедешь - увидишь... Танки, БээМПэшки, окопы и колючая проволока... Лучше уж ты ко мне приезжай... У нас в Ташкенте спокойно...
  - Да знаю... У меня дядя живёт в Ташкенте...
  Я вспоминал, как ещё совсем недавно мы мечтали о возвращении домой с Сашкой Ратниковым. Как он приглашал нас к себе в деревеньку. Собирался взять с собой на охоту, пригласить на свадьбу.
  
  Сидеть в горах дни и ночи напролёт, привязанными к одному месту, было очень скучно. Мы играли в карты, но и это надоедало весьма быстро. Иногда, чтобы хоть как-то развлечься, мы подтрунивали друг над другом. У Эдика было хорошо развито чувство юмора, поэтому мы с ним всегда находили общий язык. Зато Азиз однажды совершенно не уловил иронии в моих словах, и принял одну из моих шуток за личное оскорбление. Он тогда сильно завёлся и даже предложил мне выяснить отношения силой. Я не стал ничего объяснять ему, и принял вызов.
  Так как дело было днём, я предложил не спешить и провести поединок вечером, когда спадёт жара. Говоря по правде, у меня не было совершенно никакого желания драться с Азизом без всякого на то повода. Устраивать разборки здесь, на блоке, да ещё с тем, кого я считаю другом, было бы глупо вдвойне. Поэтому небольшая отсрочка могла послужить тому, чтобы мы имели возможность немного остыть и трезво взглянуть на ситуацию.
  За это время я заметил со стороны Азиза несколько знаков, указывающих на то, что и он тоже не особо жаждет выяснения отношений и склонен к примирению. Я же в свою очередь старался общаться с ним так, словно ничего не произошло. Когда же наступил вечер, никто из нас слишком уж не рвался в бой, и конфликт был исчерпан. С Эдиком же можно было беседовать и шутить на разные темы. Беззлобно подшучивая друг над другом, мы получали хоть какую-то эмоциональную разрядку.
  
  С провиантом нас опять опрокинули. Выданный на первые трое суток сухпаёк, мы растянули почти на целую неделю, но и по прошествии этого срока ситуация с провизией никак не разрешилась. Хорошо еще, что наш афганский водовоз поддерживал нас сигаретами. Сигареты были импортного производства с противным кисловатым дымом, но выбирать не приходилось. Говорить что-либо взводному или даже начальнику штаба не имело смысла. Они и так по рации уже, наверное, проели дыру в мозгу у руководства батальона. Те, в свою очередь, скорее всего, сделали то же самое с руководством полка. Но, похоже, у командования и без нас забот было невпроворот и голодающие на блоке солдаты были для офицеров штаба не самой сильной головной болью.
  Предполагаю, что помимо суточных норм на питание, были ещё и допустимые сроки обхождения без еды вообще. Не знаю, о чём думало наше командование. 'Ничего... Советский солдат многое может стерпеть... Ну а в крайнем случае есть же оружие в руках... Могут и поохотиться, к примеру, на ящерок и грызунов, живущих вокруг или поразбойничать на худой конец...' Так что ли? Но разбойничать и, следовательно, обострять ситуацию с жителями окрестных кишлаков в нашем положении было бы глупо. Да и местные отнюдь не дураки - старались пасти свои стада подальше от наших точек. Когда стало уже совсем тяжко, пришлось опять проявлять инициативу.
  Во время очередного визита водовоза мы дали ему записку, и попросили, чтобы он передал её экипажу танка, стоящего внизу.
  Нашему ликованию не было предела, когда через некоторое время он поднялся к нам снова. Его ослик нёс на себе продовольственную помощь - большую картонную коробку плотно забитую консервами, сухарями, крупой. Были там также сахар, заварка и спички. Мы даже не надеялись на такое количество продуктов и были очень рады этому подарку.
  
  Дело в том, что снабжение танкового батальона производилось независимо от нашего полка и было налажено очень неплохо. Мы написали танкистам письмо, в котором выражали им сердечную признательность за щедрость. Афганец отвёз им наше послание.
  Все продукты мы выложили в своём окопе и, стараясь быть справедливыми, разделили на всех обитателей точки. И хотя мы немного роптали на офицеров за то, что оказались в таком положении, при дележке, конечно, учли и их окоп.
  Позже, во время одного из спусков к реке, мы сами поблагодарили экипаж танка. Их помощь была очень кстати, и помогла нам продержаться до доставки продовольствия. Вместе с продовольствием нам подвезли и боеприпасы.
  
  Майор Пирог очень быстро освоился в новой для него обстановке, и уже не призывал нас экономить патроны и гранаты. Напротив, теперь он настаивал на том, чтобы мы проявляли максимальную бдительность и открывали огонь по любому подозрительному предмету. Вероятно, и его тоже угнетала полная тишина по ночам.
  Однажды ранним утром, когда небо на востоке только начало светлеть, я находился на смене. Майор выбрался из своего окопа и уселся на позициях. Он находился метрах в десяти от меня и глядел на восток, видимо в ожидании восхода Солнца. Головного убора на нём не было и утренний ветер трепал его и без того всклокоченные, запылённые волосы. Вид у него был усталый. Я поприветствовал его.
  - Здравия желаю...
  Он кивнул мне в ответ: 'Здравствуй, Тагиров...'
  - Что, товарищ майор, не спится?
  Продолжая глядеть в сторону восхода, он вздохнул и ответил: 'Да как же тут уснёшь, когда эти 'два московских перца', - он качнул головой в сторону окопа, в котором богатырским сном спали офицер-миномётчик и наш взводный, - половину ночи сухари грызут, а потом всю ночь пердят... Да так, что глаза режет...'
  - Сочувствую... - я попытался состряпать мину, выражающую понимание.
  Майор ещё некоторое время сидел, глядя на восток. Но вот солнце вышло из-за горизонта, и его слепящий свет коснулся верхушек гор. Майору не оставалось ничего, как возвратиться в свою маленькую 'газовую камеру', что он и сделал, тяжело вздохнув, прежде чем исчезнуть в черном проёме входа.
  
  Операция по выводу полка шла теперь полным ходом и днём можно было понаблюдать, как по дороге идёт техника. Причём техника шла попеременно как в сторону Файзабада, так и в обратном направлении. Порой и ночью движение на дороге было довольно активным. Мы как заворожённые наблюдали за столь масштабным действом.
  Всё ущелье гудело как огромный муравейник. По дороге непрерывной вереницей шли машины. Над ущельем проносились реактивные самолёты, сбрасывая осветительные заряды, которые загорались россыпью огней и повисали на высоте метров триста. Словно гигантские люстры, по форме напоминающие виноградные грозди, они висели медленно спускаясь вниз и освещали всё вокруг мерцающим желтоватым светом. Изрезанные дрожащими тенями ущелий древние горы величаво взирали на происходящее у их подножий.
  При свете этих зарядов всё было видно почти как днём.Тем, кто находился в охранении, приходилось опускаться в окопы, так как в противном случае их самих было бы видно на большом расстоянии. Когда догорали сброшенные ранее осветительные снаряды, пролетающие на огромной скорости самолеты, сбрасывали новые. Колонна, а вместе с ней и вся иллюминация, постепенно уходила вдаль, пока не исчезала вовсе. Ущелье вновь заполняла чернота, а гул и грохот техники сменялся на мелодичные трели ночных насекомых и, едва уловимый отсюда, ровный шум несущейся внизу Кокчи.
  
  Но чаще ночи были тихими, и усталые глаза бойцов, избороздившие все окрестности, терпеливо всматривались в темноту, надеясь только на помощь естественных ночных светил. У нас с собой было два ночных прицела, но зарядки аккумуляторных батарей хватило только на первую ночь. Подзаряжать их было негде, и теперь они лежали и пылились в окопе бесполезным хламом. В одну из таких ночей мы дежурили с Эдиком, поддерживая неспешную беседу. Ночь была тихой и безлунной. Примерно около двух часов ночи из окопа офицеров выбрался на поверхность командир миномётчиков. Он подошёл к нам, интересуясь, как обстоят дела.
  - Всё нормально, товарищ лейтенант... Тишь да гладь...
  - Это радует...- сказал лейтенант и, зевнув, добавил: 'Мужики... Я к туалету спущусь... Вы пока в ту сторону не стреляйте... Хорошо?
  - Хорошо...
  Выкопанная нами яма, служившая туалетом, находилась метрах в пятнадцати ниже по склону, приблизительно напротив нашей позиции. Лейтенант исчез в темноте. Не прошло и трёх минут, и мы услышали как с той стороны, проскальзывая на каменистой тропинке, кто-то торопливо карабкается наверх. На всякий случай мы окликнули приближающегося.
  - Да я это! - возбуждённо дыша, крикнул в ответ лейтенант.
  - Что-то быстро управились...
  Но лейтенант, ошалело оглядываясь назад и на ходу застёгивая штаны, уже поднялся к нам и попытался выдернуть автомат у Эдика из рук.
  - Дай автомат, - находясь в состоянии нервного возбуждения, говорит лейтенат. - Там... Там внизу кто-то есть!
  - Не полёжено, товарищ лейтенант... - отвечает Эдик со свойственными ему акцентом и спокойствием.
  - Да говорю же, там есть кто-то... И похоже, их много...
  - Не волнуйтесь... Ща разберёмся...- сказал я и, вынув кольцо одной из лежащих у бруствера гранат, метнул её туда, откуда прибежал офицер.
  Следом отправилась ещё одна граната. После того, как громыхнули два взрыва, я вскочил на край окопа и, делая небольшие интервалы, выпустил весь пулемётный рожок в сторону, указанную лейтенантом. Затем я спрыгнул в окоп. Лейтенант смотрел на меня широко раскрыв глаза и отпустил- таки автомат Эдика.
  Мы с Эдиком, не сговариваясь, метнули ещё парочку гранат, затем на бруствер вскочил Эдик. В то время как я перезаряжался, он также расстрелял магазин в сорок пять патронов по тем, кто помешал лейтенанту справить естественные потребности. Эдик спрыгнул в окоп, и мы бросили ещё одну или две гранаты туда, где скрывались предполагаемые 'обидчики' офицера.
  Так повторялось несколько раз. Застава поднялась. И хотя мы сомневались, в том что это действительно необходимо, несколько стволов и пар глаз были в этой ситуации не лишними. Внизу, там, куда мы стреляли, всё пылало. Сухая трава с треском горела, источая едкий дым. Огонь, подбрасывая в чёрное небо яркие искры, жадно вылизывал склон.
  Лейтенант стоял как вкопанный, слегка пригнувшись от грохота и треска. Он глазел на наши действия открыв рот, и оттаял лишь тогда, когда мы, перезарядившись, как ни в чём не бывало, уселись на свои места. Офицер был в Афгане не так давно, и явно не ожидал такой реакции на свой запрос.
  - Что там у вас, Тагиров?! - услышал я позади себя голос взводного.
  - Да ничего... - небрежно бросил я через плечо. - Всё нормально, товарищ лейтенант... Убили уже всех врагов...
  Пока длилась пауза, во время которой наш взводный спросонья пытался переварить полученную информацию, заметно повеселевший офицер-миномётчик заговорщицки потирая руки, сказал нам с Эдиком: 'Ну, мужики... Завтра поглядим, кого мы там забубенили...'
  Мы, качнув не пристёгнутыми касками, согласно кивнули, и отомщённый лейтенант бодро вышагивая, отправился восвояси.
  В общей сложности, мы потратили порядка десяти гранат и пять-шесть рожков по сорок пять патронов. Как и ожидалось, наутро мы не обнаружили в том месте никаких признаков пребывания людей. Ни следов ног, ни пятен крови... Лейтенант был явно раздосадован таким положением дел. Между собой мы решили, что, скорее всего лейтенанта напугали шорохи, производимые какими-нибудь ночными грызунами.
  
  Как-то после захода солнца, когда уже начало смеркаться, нашего переводчика и ещё нескольких бойцов срочно вызвали вниз к дороге. Через некоторое время они вернулись.
  - Что там стряслось?
  - Да барбухайка застряла на дороге, - рассказывал Хабиб. - А скоро колонна должна пойти. Мы с зампотехом пошли туда посмотреть, что можно сделать. 'Калмыка' внизу видел. У них всё в норме. Они стоят на дороге с техникой. Неподалёку отсюда... Зампотех ещё тот перец... Идёт... Фонарик включил и себе дорогу освещает... Сразу видно, только из Союза... Ну мы сразу подальше от него отпрыгнули и не торопясь сзади, метрах в пяти-шести, идём. Он нам: 'Не отставайте, ребята... Шире шаг...', а мы ему: 'Вы фонарь погасите... Не Союз всё-таки...' Дошло до него. Выключил свой фонарь и озирается по сторонам. Короче, пришли на место... Барбухайка там сломалась, и всё... Никаких шансов починить нету... Место такое, что никак не разъехаться. Дорога узкая. Тут горы, а тут уже река... Мы водителю говорим: 'Давай, всё самое дорогое из машины вытаскивай. Нам дорогу очистить надо...'
  - И что потом? Скинули что ли?
  - Ясен пень, скинули... А что делать? Ну он кое-какие вещи выгрузил из машины... И потом мы её с обрыва в реку столкнули... Он нам ещё и помог...
  - Да... Жаль бедолагу...
  - Война есть война...
  
  Как и во время прошлогодней блокировки, здесь не было недостатка во всяких ползающих тварях. Маленькие юркие ящерки были просто возможностью потренироваться в стрельбе. Но самыми отталкивающими существами, живущими по соседству с нами, были скорпионы. Они проявляли свою активность в основном по ночам. Любопытна одна из особенностей ночных насекомых. Вроде бы они должны избегать света, но почему-то большинство из них летят и ползут к его источнику. Крупные пауки фаланги и скорпионы тоже частенько захаживают на 'огонёк'.
  Сидим мы как-то поздно вечером в своём окопе, режемся в картишки.
  - Тихо... - Хабиб вдруг замер с настороженным лицом.
  Мы не поняли, в чём дело, а он взял свечу, служившую нам светильником, и нырнул в ход сообщения. Мы следом. Смотрим, в полуметре от входа по стене хода сообщения ползёт огромный скорпион, по всей видимости, направляясь к нам в гости. Ну, нам таких гостей не надо, и мы отправили его туда же, куда обычно отправляли всех его сородичей - в баночку с маслом.
  Я и раньше замечал, что слух у Хабиба был очень тонкий, но этот случай просто поразил меня. Возможно он услышал как осыпаются частички грунта из под лапок насекомого. И это при том что от места, где сидел Хабиб до ползущего насекомого было около двух метров.
  
  Прошло почти три недели как мы покинули свой батальон. И вот, наконец, нам дают приказ готовиться к снятию с блока. Отход назначен на завтра - пятнадцатое июля. Мы готовимся, и весь следующий день ждём сигнала к спуску. По дороге непрерывным потоком идёт техника. Мы покидаем эти края.
  Водовоз, к которому мы уже успели привыкнуть, как обычно привёз нам воду. Часть сэкономленных продуктов и кое-какие предметы быта, которые были нам больше не нужны, мы отдали ему. У меня была чёрная безрукавка машинной вязки, я отдал её сыну водовоза. Он примерил её. Она была немного великовата ему, но тем не менее, мальчик был очень рад такому подарку.
  Я чувствовал некоторую неловкость, когда смотрел на них. Что ждёт их завтра, когда здесь уже не будет нас? Что принесёт этим людям такая долгожданная свобода? Афганец долго говорил с Хабибом. Наверное, опять просил его походатайствовать о переселении в Таджикистан.
  Мы прождали весь день и только когда светило ушло за горы, нам дали команду: 'Беркут' или попросту 'отход'. Мы должны были оставить эту высоту и отходить к дороге. Было ещё довольно светло. Отпустив основную группу вперёд, мы остались прикрывать их отход.
  Постреляв напоследок по всем подозрительным участкам, мы запалили пару больших дымовых шашек, и когда основная группа отошла на приличное расстояние, припустили вдогонку. Ремешок моей каски, пристёгнутой к вещевому мешку, расстегнулся, и она, упав, покатилась вниз по покатому склону ложбины, расположенной слева, весело подпрыгивая на кочках. Один из 'молодых' хотел было рвануть за ней.
  - Не надо! - остановил его я. - Пусть катится... Мне она больше не пригодится...
  
  Когда мы спустились к дороге, было уже довольно темно. Последние машины колонны проезжали мимо, мы запрыгнули на броню. Из своего капонира выехал танк и занял своё место в колонне. Все последующие машины, снимающиеся с блока, становились в хвост колонны. Техника ехала по ухабистой и искорёженной горной дороге с зажжёнными фарами. В одном месте БТР, идущий впереди, не смог вписаться в крутой поворот и съехал в кювет. Благо, до берега реки ещё было место, и так как останавливать движение колонны было нельзя, экипаж бронетранспортёра сидел рядом в ожидании возможности выехать из ловушки и встать в хвосте.
  
  Горы чёрными исполинами нависали над лентой дороги, по которой и днём-то ехать было непросто. Многие из бойцов, держа оружие в руках, шептали что-то, шевеля губами. Наверное, молились. Слов не было слышно из-за рёва двигателей и лязга металла. Я тоже попытался вспомнить хоть какую-нибудь молитву, но так как не отличался прежде особой набожностью, на ум что-то ничего путного не приходило. Через час или два этого ночного аттракциона, мы въехали в Артынжилау и остановились на территории танкового батальона. На большой ровной площадке машины выстраивались аккуратными рядами.
  
  Здесь царило оживление. Бойцы батальона, не видевшие друг друга много дней, носились между рядами машин и, встречая друзей и знакомых, радостно обнимались и делились новостями.
  После драки, когда против нашего взвода выступил почти весь батальон, с представителями некоторых подразделений у нас сохранялись натянутые отношения. Но сегодня это отступило на второй план. Мы были в двух шагах от окончания войны, и это было главное. В какой-то момент мы лицом к лицу столкнулись с группой ребят туркмен из нашего батальона. Среди них был и Худай.
  Наши взгляды встретились, и после недолгой паузы мы протянули друг другу руки и обнялись. Справились о том, как обстояли дела во время блокировки. Перед тем, как разойтись, Худай обратился ко мне: 'Аким... Мне очень жаль, что Санёк погиб... Что бы там ни было... Я его уважал...'
  - Знаю, Худай... Спасибо за добрые слова...
  
  Тут в Артынджилау кто-то рассказал нам, что при выводе из Файзабада одна из машин полковых разведчиков упала в реку. О жертвах не говорилось, но в этой машине были все документы 'дембелей', без которых вылететь в Союз было невозможно. Наши документы и дембельские вещи, находящиеся в 402-ой машине, были под присмотром Борьки 'Калмыка' и пребывали в целости и сохранности.
  Ночь переночевали лёжа на земле под машинами. Утром шестнадцатого июля отправились в путь до Кишима. Дорогу прошли без приключений. Лишь в одном месте мы увидели подорвавшийся танк. Это был танк, стоявший на блоке под нашей высотой, механиком-водителем которого был мой земляк из Чирчика.
  Сердце замерло. Подъезжая поближе, мы увидели, что экипаж танка ремонтирует гусеницы. Вижу, что мой земляк и остальные ребята живы и здоровы. На ходу выясняем детали. Оказалось, что закопанный фугас был рассчитан на движение танка в другую сторону, и если бы танк двигался в обратном направлении, то взрыв произошёл бы прямо под механиком. По счастью, фугас был не слишком мощным и во время подрыва никто из танкистов не пострадал. Все они пребывали в бодром расположении духа, улыбались и шутили по поводу случившегося. Мы пожелали друг другу удачи и скорейшей встречи.
  
  Теперь, наученные горьким опытом, перед мостами мы спешивались. Вот и тот самый злополучный мост, последний по дороге в Кишим. Проходим по нему, и воспоминания накатывают с новой силой. Наша машина так и осталась стоять в ущелье, опершись на корму и задрав нос в небо. На том месте, где находилась пушка, зияет отверстие.
  
  Ваньке Решетникову неизвестно ещё, что Саныч погиб. Находясь в горах, не было возможности отправить ему письмо. Интересно, как там поживает сам Ваня, и как здоровье у его брата. Часам к шести вечера въезжаем на территорию своего батальона. Теперь его уже трудно назвать своим. Всё тут изменилось. Обилие чужой техники, новых лиц. Батальон передали афганцам, и землянка нашего взвода стала теперь складом афганских военных. Мы разместились вместе с танкистами в их маленькой землянке.
  - Ничего, перекантуемся как-нибудь одну ночь...
  - Да не привыкать... В тесноте, да не в обиде...
  Встретили ребят, которые оставались в батальоне. От них я узнал, что у афганцев на одном из складов есть неплохие армейские полусапожки. Выясняю, что 'Сундук' из гаубичной батареи набил туда 'тропу' и через него можно разжиться такой обувкой.
  Нахожу 'Сундука', чтобы договориться с ним по этому поводу. Он, похоже, сидя тут, совсем зажрался, ведёт себя слишком уж вызывающе, но после недолгих уговоров, мне удаётся убедить его помочь с добычей сапожек. Не проходит и получаса после нашей беседы, и вот уже пара новеньких сапог у меня. Сапоги афганские, горные, из хорошей кожи, подошва плотная, с глубоким протектором. На подошве эмблема - горный козёл. Я давно хотел раздобыть себе такие. Правда, размером они немного великоваты, но 'Сундук' клянется, что меньше ему добыть не удалось. Ладно, и на том спасибо.
  
  Оказавшись на своей территории, очень хочется искупнуться. Но о растопке бани не может быть и речи. Предлагаю друзьям сходить и окунуться в бассейн гаубичников. Однако все заняты приготовлениями к завтрашнему дню, и я иду туда один.
  Вид у меня прямо-таки скажем раздолбайский. Сам тощий и чёрный от загара, трусы неуставные, бирюзовые в мелкий цветочек, на ногах шлёпанцы, лицо небритое, полотенце через плечо, в руках сигарета.
  Приближаясь к бассейну, я заметил на его берегах скопление неизвестного мне народу. Все они пришли сюда искупаться и были без верхней одежды. Вдоль левого торца и противоположного берега, свесив ноги в прохладную воду, сидели бойцы какого-то неизвестного мне подразделения. Справа, в тени невысоких деревьев, стояла горстка молодых офицеров. Вернее я предположил, что это были именно офицеры, так как в отличие от солдат одетых в стандартные 'семейные' трусы из сатина, они были в плавках. Прямо по курсу, спиной ко мне, сидел солдат из моего взвода - Олежка Белов. Он был абсолютно голый и сидя на корточках на краю бассейна, увлечённо полоскал в воде солдатские трусы. Такое поведение моего сослуживца показалось мне очень неуважительным по отношению к гостям батальона.
  - Вот же чмо, - думаю. - Люди, понимаешь ли, купаться сюда пришли, а он свои трусняки тут застирывает. Никаких понятий о культуре... Не мог что ли в арыке постирать?
  Рассуждая подобным образом, я подошел к своему ни о чём не подозревающему товарищу сзади, и небрежно стряхнув с правой ноги шлёпок, слегка приподнял Олежку, поддев подъёмом стопы под белы ягодицы. Накренившийся в сторону бассейна и тщетно пытаясь удержать равновесие, Белов, отчаянно балансировал руками, выписывая мокрыми трусами окружность справа от себя. Глубоко затянувшись сигаретой, я дождался, когда боец, неуклонно валясь в воду, достиг критической отметки, и хорошенько подтолкнул его в пятую точку подошвой той же ноги. Подняв фонтан брызг, жертва плюхнулась в воду и исчезла с головой. Я же с видом хозяина положения, выдохнул струю табачного дыма и, ловя на себе изумлённые взгляды присутствующей публики, ждал продолжения представления. Через секунду из воды появилась голова Белова. Всё ещё находясь спиной ко мне, он отёр мокрое лицо левой ладонью и произнёс: 'Что за е..анутые шутки?!...'
  Громоподобный голос, произнёсший этот отнюдь не праздный вопрос, никак не вязался у меня с образом Белова. Теперь до меня дошло, что произошло нечто непоправимое, в чём я и имел возможность убедиться окончательно в тот момент, когда вынырнувшая на поверхность голова повернулась в мою сторону.
  
  Увы... Это был далеко не Олежка Белов... Немолодой уже мужчина, загорелое лицо которого украшали пышные светло русые усы. Такой поворот в развитии сюжета был для меня полной неожиданностью. Я не мог поверить в реальность происходящего. Чудесное перевоплощение Белова на какой-то миг выбило почву из-под моих ног. Но времени на долгие переживания не было. Солдаты у бассейна так и остались сидеть на своих местах. Но вот группа офицеров вышла из оцепенения, и настроенные самым решительным образом молодые люди обступили меня, не сговариваясь и почти хором задав мне вполне уместный в сложившихся обстоятельствах вопрос: 'Ты что, солдат... О..уел что ли?..'
  На всякий случай, готовясь к худшему и незаметно прикрывая локтями рёбра, я напряжённо соображал, как лучше разрулить эту ситуацию. Мой жизненный опыт подсказывал, что 'малой кровью' в данном случае, скорее всего, не обойтись. Несмотря на то, что я знал батальон как свои пять пальцев и при желании мог, конечно, задать стрекача, спасаться бегством я посчитал для себя позорным.
  К тому же, это было бы непонятно для всех присутствующих и вдвойне обидно пострадавшему от моих действий гражданину. И когда, бороздя воды бассейна, он подходил к борту и задал мне тот же вопрос я, стараясь выглядеть как можно более спокойным и убедительным, попытался объясниться.
  - Извините, ошибся... Думал, товарищ мой сидит... Пошутить хотел... Очень уж вы похожи на него со спины...
  Совершенно не рассчитывая на то, что данное объяснение сможет послужить достаточным поводом к моему оправданию, я ждал пока жертва моей ошибки выберется на берег. Будучи готовым понести некоторое наказание, я однако оставлял за собой право на ответные меры в случае, если это наказание превысит некий справедливый, на мой взгляд, предел.
  К сожалению, воинские звания присутствующих были для меня великой тайной, и я не знал, как обратиться к этому мужчине. Между тем, он вышел из воды, отжимая и натягивая трусы, спросил: 'Ты из какого подразделения, солдат?'
  Ростом он был примерно с Белова, то есть за метр восемьдесят. Его сложение, форма головы, длина и цвет волос и даже степень загара делали его удивительно похожим на Олежку.
  - Из разведвзвода третьего батальона... - не без некоторой доли гордости, возможно излишней в данном случае, заявил я.
  - Что за невоспитанные разведчики...- качая головой, произнёс этот дядька.
  - Так ведь говорю же... Ошибся...- и не надеясь на то, что меня отпустят, не намяв бока, сказал я. Мужчина пристально посмотрел в моё честное лицо и, выдержав небольшую паузу, вздохнул.
  - Значит, ошибся, говоришь? - переспросил он, и я услышал обнадёживающие нотки понимания в его голосе.
  - Так точно... Ошибся...
  Он, хмыкнув, покачал головой, после чего отвернулся и, отходя в сторону, спокойно произнёс: 'Бывает...', тем самым, давая понять всем присутствующим, что инцидент исчерпан. Молодые офицеры расступились, выпуская меня из окружения.
  
  Я посчитал, что после случившегося плескаться в бассейне в присутствии всех свидетелей этой сцены было бы верхом наглости. Немного постояв на месте, словно обдумывая ситуацию, я развернулся и неторопливым шагом побрёл обратно, решив, что приду искупаться позже. Несмотря на некоторую комичность произошедшего, всё могло закончиться для меня весьма плачевно. То, что после этого я спокойно иду, живой и даже невредимый, я посчитал большой удачей.
  - Да уж... Промашка вышла... - думал я по дороге к землянке танкистов. - 'Слава Богу, не убили...', пришли на ум слова из нашей ежевечерней речёвки. Надо же было так лопухнуться. Повезло еще, что мужик попался нормальный.
  Всё ещё находясь в каком-то непонятном состоянии, я вошёл в землянку. Народу тут было битком. Танкисты, наш взвод, ребята из других подразделений. Все были заняты своими делами. Гляжу на кровати, усердно орудуя ниткой с иголкой, сидит Олежка Белов.
  - Вот ты где, оказывается... - сказал я и, проходя мимо, с досады отвешиваю ему лёгкий подзатыльник. От неожиданности он инстинктивно втянул голову в плечи, сопроводил меня непонимающим взглядом. Мои друзья, сидящие рядом, тоже с любопытством уставились на меня. Я рассказал им о случившемся, и от хохота они буквально повалились на пол.
  - Ну, Акимыч ты даёшь...
  - А кто это был-то?
  - А я откуда знаю? Он без формы был, а спрашивать его о звании у меня как-то язык не повернулся. Может старшина их, а может и ротный. В общем, хрен его знает...
  - Они, наверное, подумали, что ты самый главный в Афганистане...
  - Ага... Думают: 'Ни хрена себе - военная угроза... Самого большого из нас, как щенка, в воду ногой... А с нами что же сейчас будет?...
  - Вам-то смешно. А мне там не до смеха было. Думаю, прессанут сейчас не слабо. Хорошо что обошлось всё...
  - Да. И смех и грех...
  -Ты ещё на мой вид посмотри... Худой, небритый, лохматый, в трусах с полотенцем и сигаретой. Блин! Я в полной уверенности был, что это Белов...
  - Вот хохма-то...
  
  Глава 44. Домой!
  Утром следующего дня после непродолжительной напутственной речи комбата весь батальон был награждён медалями 'От благодарного афганского народа'. Мы вновь 'оседлали' своих железных коней, и сопровождаемые печальными взглядами афганских военных, отправились в путь - на Родину!
  Я ехал на машине второго отделения с бортовым номером 402, механиком-водителем которой был Борька-'Калмык'. Моё место располагалось на люке стрелка, как раз позади Борькиного люка. Наша машина была головной в колонне батальона. Вот мы миновали первый КПП, въехали в Кишим, повернули на главную улицу.
  Обычно оживлённая, сегодня она словно погрузилась в анабиоз. Вдоль улицы стояли местные жители. Некоторые из них, особенно дети, махали нам вслед руками, но большая часть населения молча смотрела на громыхающую по улицам технику и солдат, покидающих их края. Ощущение было такое, будто мы оставляем их на произвол судьбы. Завтра здесь уже не будет ни одного советского солдата, и им самим придётся защищать свой городок от нападения местных головорезов.
  Проехали через контрольно пропускной пункт зелёных на въезде в Кишим, пересекли каменный мост через Машхад, повернули направо и когда ехали вдоль подножия гор, лица солдат невольно обратились в сторону батальона. Я бросил прощальный взгляд на строения батальона, на башенки наблюдателей, на 'Окопную и 'Двугорбую'. Непроизвольно делаю полный вдох, будто стараясь запечатлеть в памяти запах этих гор.
  Мы уходим, навсегда оставляя эти места. 'Что ж, может оно и к лучшему: и для нас, и для них...'
  Вот дорога круто поворачивает налево, Борька до упора давит на газ, и пятнадцатитонная машина, взревев двигателем, несётся по прямой дороге между гор. Кишим остался где-то за спиной, растворяясь за пыльной завесой, но он долго ещё будет жить в памяти и сердце каждого, кто оставил здесь часть своей жизни.
  
  Борька нервничает. У машины какая-то проблема - с радиатором или с движком, и он периодически ныряет в отверстие своего люка и проверяет, чтобы вода в радиаторе не закипела. При переходе из яркого солнечного света в полумрак машины требуется некоторое время, чтобы глаза адаптировались и разглядели показания приборов. Пока дорога прямая это не вызывает особых затруднений. Иногда он оборачивается назад и проверяет, не отстаёт ли вторая машина нашего взвода.
  -Ты, Боря, вперёд смотри! - перекрикивая шум ветра и рёв двигателя, кричу я ему. - Если что, я тебе дам знать!
  Но Борька не может успокоиться, то и дело оборачиваясь назад, и его голова всё так же периодически исчезает внутри машины. Миновав массив 'Медведь', дорога выходит на простор. Горы отступили и находятся теперь несколько поодаль от дороги. Слева, вдоль дороги, обрыв глубиной около четырёх-пяти метров, там внизу пересохшее русло реки, по каменистому дну которого течёт небольшой ручей. Справа протяжённый пологий подъем, переходящий в горный хребет. Дорога довольно широкая и ровная. Разогнавшись до предела, машина летит как птица. Мы сидим, вцепившись в броню, только ветер свистит в ушах.
  
  Вот голова Бориса вновь погружается в люк, я же, глядя на дорогу, вижу впереди прямо по курсу осыпавшийся в сторону сухого русла участок. Он примерно на треть вгрызается в полотно дороги. Наша машина несётся прямо на эту рытвину. Расстояние до неё стремительно сокращается, но Борька всё ещё находится внутри машины. Кричать что-либо ему бесполезно. Подавшись вперёд, я склоняюсь над люком и, подхватив голову механика своими руками, тяну её наверх.
  Оказавшись на поверхности, Борька реагирует незамедлительно. Машина, вильнув вправо, в самый последний момент объезжает обрушившийся участок дороги.
  Сидящие на броне выражают своё недовольство по поводу такого неожиданного манёвра.
  - Бляха-муха, Боря! - кричу я. - Не суетись, на дорогу смотри!
  - А если движок перегреется?! - огрызнулся Борька.
  С этим не поспоришь, и мы продолжаем ехать в таком же нервном режиме. Дорога виляет и змеится от кишлака до кишлака. Примерно через часа полтора-два после выезда из Кишима, выезжаем на равнину и дорога становится асфальтированной. Я не видел асфальта почти два года, и эта дорога кажется мне одним из чудес света. Изредка по пути попадаются селения афганцев. В отличие от обитателей гор Бадахшана, здешние жители совершенно не боятся выходить к дороге. Они толпами стоят вдоль дороги и кричат, выпрашивая бакшиш. Но совершить обмен на такой высокой скорости невозможно и мы, не реагируя на их призывы, проносимся мимо.
  Гусеницы машин, вгрызаясь выступами в нагретое дорожное полотно, отрывают от покрытия небольшие кусочки асфальта. Местные ребятишки то и дело выбегают к дороге и собирают их. Я пытаюсь понять, для чего это им, но не нахожу никакого приемлемого объяснения. Единственное, что приходит на ум, так это то, что, собрав некоторое количество асфальта, можно использовать его, чтобы скрывать следы при минировании таких автомагистралей.
  
  Селения Афганцев стали попадаться всё чаще. Арыки с водой и орошаемые поля, сады, устремлённые в небо стрелы тополей - всё говорит о приближении к какому-то крупному населённому пункту.
  Борька старается не отстать от едущих впереди машин. Въезжаем на территорию Талукана. Борька снова ныряет в свой люк поглядеть, что там на приборах. Но впереди дорога резко уходит вправо. Машины идущие перед нами сворачивают, и сквозь пыльную пелену нашему взору открывается заросший травой пригорок, на котором располагается высокая ограда. На вбитых в грунт сосновых брёвнах натянута плотная паутина колючей проволоки. Машина на всей скорости летит прямо на проволочное заграждение. На этот раз я уже знаю, как надо действовать и заранее 'добываю' голову Бориса из люка. Сидящие на броне сыплют ругательствами. Не обращая на это внимания и почти не сбавляя скорости, Боря вписывается в довольно крутой поворот, и мы вздыхаем с облегчением. Минут через десять колонна останавливается на небольшой привал. Мы спрыгиваем с брони. Борька и я вступаем в словесную перепалку.
  Это нервное, и немного выпустив пар, мы успокаиваемся. Закуриваем, разместившись вдоль дороги на берегу арыка. После пары часов езды, сидя на жёсткой броне, такое блаженство развалиться на травке у арычка, и разувшись опустить уставшие от тяжёлой обуви ноги в арык с чистой прохладной водой.
  Механики наскоро проверяют состояние техники, доливают воду в радиаторы машин. Опять звучит команда: 'По машинам!', и постепенно разгоняясь, колонна двигается дальше.
  
  Афганистан. Мы не собирались покорять эту страну. Напротив, мы хотели видеть её народ счастливым и уверенным в завтрашнем дне. Однако ситуация сложилась таким образом, что наше присутствие не принесло народу этой страны долгожданного благоденствия. Война вспыхнула с новой силой, а сам Афганистан стал кровавой ареной в борьбе политических систем. И теперь мы уходили. Уходили, предоставив народу этой страны возможность решать свои проблемы самостоятельно, и сожалея лишь о том, что нам не удалось довести задуманное до конца. Мы уходили помня о тех, кто отдал свои жизни на этой войне и, стараясь убедить себя в том, что всё это было не напрасно.
  
  Колонна двигалась большей частью по равнине, окаймлённой горами. Местный ландшафт, природа, селения походили на картины из жизни узбекской глубинки. По дороге попадались большие и маленькие населённые пункты. Небольшие поля и делянки дехкан сменялись площадями непаханой земли. Осадки здесь большая редкость и выпадают в основном в холодное время года, но наличие реки и преимущественно равнинный рельеф дают местным жителям возможность возделывать землю.
  
  Ближе к вечеру въезжаем в Кундуз. Двигаясь по улицам города, колонна резко замедляет ход. Толпы афганцев со всех сторон буквально облепляют машины, выпрашивая у солдат что-нибудь съестное и предлагая взамен хвалённый кундузский чарс.
  Офицеров на нашей машине нет, и мы, стараясь, чтобы нас не заметил взводный, находящийся на следующей машине, даем афганцам немного консервов и сухарей из пайков. В ответ они дают нам чарс. В Файзабаде и Кишиме мы привыкли видеть это зелье запрессованным в маленькие лепёшечки. Здесь же в Кундузе чарс имеет форму небольших палочек.
  Я складываю добытый чарс в спичечную коробочку и прячу в карман. Через некоторое время мы въезжаем на огромную по своим размерам лишённую всякой растительности площадку. На многие сотни метров вокруг только пыльная укатанная траками и колёсами земля. Здесь, прямо с марша, вся техника выстраивается длинными рядами. Мы встречаем подъезжающих на машинах знакомых. Среди прочих замечаем танк, который был с нами на блоке. Несмотря на имевший место подрыв, ребята благополучно добрались до Кундуза. Радостно приветствуем друг друга.
  Постепенно подтягивается и вся остальная техника. Огромное количество машин, выстроенных на всём обозримом пространстве. Снова множество незнакомых людей вокруг. Хотя мы служим в одном полку, многие нам незнакомы. Тут мы встречаем Митьку Петруняка. Он вроде в порядке. Мы все очень рады его видеть.
  Он никак не может успокоиться, вспоминая тот день, когда наша машина рухнула с моста. Всё это время он, как и все мы, сильно переживал гибель Ратникова Саши, считая себя виновным в этом.
  Я отвожу его в сторону и снова пытаюсь убедить в том, что не нужно себя корить, но он будто не слышит меня, продолжая оправдываться. Мне понятно его состояние, ведь всё это время я тоже считал, что мог, наверное, как-то предотвратить эту трагедию.
  
  - Помнишь? - вдруг спросил меня Митька. - Перед выездом на блокировку, когда мы пошли в землянку кушать... Сашка сказал тогда: 'Ну что, мужики... Давайте поедим в последний раз...'. Как будто чувствовал...
  Я понял, что успокаивать Митьку сейчас не имеет смысла, и эта боль, скорее всего, останется с ним навсегда.
  
  Пока ещё не совсем ясно, что ждёт нас завтра, одно мы знаем точно - ночевать нам придётся здесь со своей бронёй. Стелим на земле плащ-палатки, готовясь к ночлегу. Ужинаем консервами из сухого пайка. Пробуем местный чарс. Ночь проходит спокойно, с надеждой ждём наступления завтрашнего дня.
  
  Наступает утро. Наспех позавтракав, готовимся к сдаче оружия. В последний раз я чищу свой пулемёт, и мне по-настоящему грустно. Он стал мне почти другом. Столько дней и ночей он был рядом, готовый придти на помощь, и вот теперь нам надо расстаться. Всё ещё не верится, что там, куда мы возвращаемся, можно будет обходиться без оружия.
  Выстояв в очереди на одном из нескольких пунктов сдачи оружия и поставив подпись в формуляре, мы сдали своё стрелковое оружие и боеприпасы к нему. Вернулись к технике. Взводный сообщил бойцам моего призыва, что мы летим в Союз самолётами сегодня ночью.
  До нас доходят слухи, что разведчики из полка, чьи документы были потеряны в результате падения машины в Кокчу, будут ждать восстановления бумаг здесь. Сочувствуем. Готовимся к 'дембелю' в полевых условиях. Благо светлые головы позаботились об этом, и тут же в специально оборудованных палатках есть электричество и утюги. Мы выглаживаем слежавшуюся форму и до блеска чистим обувь.
  Афганские сапоги, добытые 'Сундуком', всё же мне великоваты и я дарю их Олежке Белову, которому они впору. 'Деды' и 'черпаки' остаются здесь. Им предстоит ещё выводить технику до Союза и дослуживать там оставшиеся сроки.
  
  Дожидаемся ночи. Прощаемся с командиром, ребятами из взвода, знакомыми и друзьями, остающимися здесь, и вместе с другими 'дембелями' из нашего полка отправляемся в аэропорт.
  После полутора лет жизни в Кишиме Кундуз представляется нам центром цивилизации. Улицы города освещены электрическим светом. Это кажется невероятным.
  Приходим на территорию аэропорта. Здесь на небольшой огороженной площадке собралось много 'дембелей' со всего полка. Ждём самолёт. С нами связисты Балтаев Азад, Вова, Санёк. Ребята из седьмой, восьмой и девятой рот Юрка Луговой, Осипов Андрюха, Талипжанов Баходыр, Солдатенко Иван, Яненко Олег и многие другие 'дембеля' нашего батальона.
  Наконец неподалёку 'припарковывается' Ан-12, мы направляемся к нему. Очевидно, что этот борт не сможет вместить всех присутствующих и возникает спор за право лететь в первую очередь. Какие-то горячие кавказские парни, похоже, азербайджанцы из второго батальона, просто рвутся в бой и готовы грудью лечь ради того, чтобы быстрей очутиться на территории Союза. Оказавшись здесь раньше, мы, при прочих равных условиях, как нам кажется, имеем полное право сесть на самолёт первыми. Назревает драка.
  Мне представляется абсурдным драться с теми, кого ещё совсем недавно мы считали своими соратниками. И всё из-за нескольких часов, когда за спиной столько месяцев ожидания. Но способность некоторых людей находить повод для конфликта в самых неподходящих для этого условиях порой поражает.
  - Вы что? Драться ещё будете из-за этого? - обращаюсь я к своим друзьям. - Пусть летят первыми, если так не терпится... Два часа туда-сюда погоды не сделают...
  Мои слова находят поддержку среди наших, и мы великодушно готовы пропустить вперёд жаждущих покинуть эту страну поскорее.
  - Ладно, мужики, - говорим мы разгорячённым парням из Файзабада. - Давайте, летите... Сегодня мы добрые... Так что... Счастливого пути!
  Они, похоже, не сразу понимают, в чём подвох и как случилось так, что их пропускают вперёд без особого сопротивления. Пока они находятся в замешательстве и соображают как им вести себя в подобной ситуации, на территории пункта ожидания появляется офицер в сопровождении вооружённого патруля. Вероятно, кто-то доложил командованию о ситуации в аэропорту.
  Наши оппоненты толпой бросаются к самолёту, но офицер даёт им команду вернуться на место и приказывает всем присутствующим построиться по подразделениям. Мы подчиняемся.
  - Что за бардак здесь устроили?! - строго обращается он ко всем. - Совсем одичали что ли? Геройство своё надо было в бою проявлять... А здесь, будьте добры, соблюдайте порядок... Или думаете, если 'дембеля', так вам всё позволено?
  Выдержав небольшую паузу, он почему-то в первую очередь обращается ко мне с вопросом, из какого мы подразделения. Услышав ответ, он даёт нам команду подняться на борт самолёта. Мы спокойно, без тени злорадства, выполняем приказ и, войдя в самолёт, размещаемся в салоне. Я сажусь на то же самое место, на котором сидел во время своего прилёта в Афганистан.
  В этот раз самолёт нам попадается с салоном, оборудованным для перевозки людей. Через некоторое время винты самолёта начали вращаться, свет в салоне погас и крылатая машина, вырулив на взлётную полосу, разогналась и взмыла в ночное небо. Мы бросили прощальный взгляд на огни Кундуза.
  Взлетая по 'коробочке', самолёт набрал нужную высоту и направился на север. Полёт на сей раз проходил в довольно комфортных условиях, никого не мутило, никто не валился от нехватки кислорода. Смотреть вниз было неинтересно - повсюду темень. Ребят из нашего взвода на борту было шестеро - Борька, Хабиб, Сашка Пичкур, Дима Петруняк, Гаврилюк Коля и я. От скуки большая часть пассажиров задремала.
  Примерно через полчаса полёта раздался звуковой сигнал, включилось освещение и загорелись бортовые огни. По салону прокатился возглас ликования - мы пересекли границу и летели теперь над своей территорией.
  В какой-то момент я почувствовал, что самолёт начал снижение. Через некоторое время за бортом показались огни Ташкента. Несмотря на то, что самолёт пролетал над самой окраиной города, внизу всё сверкало тысячами огней. Освещённые ночные улицы с несущимися по ним автомобилями, многоэтажные здания, деревья, линии электропередачи. Это зрелище было по-настоящему волнующим.
  Я растормошил своих спящих друзей, и они спросонья, как заворожённые глядят на всё это великолепие. Самолёт заходит на посадку и вскоре касается колёсами земли. Нашей земли.
  Когда открывается дверца, мы выбираемся наружу. Прежде я часто представлял себе этот миг, и думал о том, какие чувства буду испытывать, ступив на родную землю. И вот этот миг настал. Я дома. Все мы, конечно, находимся в состоянии эйфории.
  
  Самолёт совершил посадку на аэродроме Тузель, расположенном на восточной окраине Ташкента. Нас провожают к зданию таможни. Светает. Пока есть немного времени, я решаю закурить. Вынув из кармана коробку спичек, обнаруживаю в ней палочки чарса. Возникает коварная мысль попытаться пронести этот 'гостинец' из Кундуза через таможню. Ещё мгновенье держу в руках приоткрытый коробок и, закрыв его, бросаю в большую дюралевую урну, расположенную у входа в здание таможни.
  Я стою перед окошком паспортного контроля, а человек, сидящий напротив, внимательно глядит мне в лицо, сравнивая его с фотографией в военном билете. Возвратив мне документ, произносит: 'Следующий!' Подхожу к пункту досмотра.
  - Оружие, боеприпасы, наркотики, валюта есть?! - спрашивает строгий таможенник. Из запрещённого у меня только три советских червонца, спрятанных в коробочке с бритвенным прибором. Не найдя в моём дипломате ничего подозрительного, таможенники просят меня показать дипломат Саши Ратникова, который я везу, чтобы передать родителям друга.
  - Это запрещено к ввозу в страну...- внимательно осмотрев содержимое дипломата, говорит таможенник, указывая на пучок иголок от дикобраза. Сашка, видимо, хотел показать их дома и рассказать о диковинном звере родным и друзьям охотникам. Мы пытаемся уговорить таможенника не забирать иглы, объясняя ситуацию.
  - Это дипломат нашего друга... Он погиб. Мы везём вещи его родителям... Пожалуйста, оставьте всё как есть ...
  - Я всё понимаю, ребята, - отвечает таможенник. - Но порядок есть порядок...
  Спорить бесполезно. Конфисковав иглы дикобраза, таможенник возвращает нам дипломат.
  Прямо на таможне мы меняем чеки¹ на рубли. Всего у меня набирается девяносто рублей плюс тридцать в заначке. Итого сто двадцать. Совсем недурно.
  _____________________________________________________________________________
  ¹Чеками Внешторгбанка платили зарплату советским гражданам, работавшим за границей: преимущественно специалистам, работавшим по строительным контрактам СССР, а также специалистам (например, преподавателям, врачам и военным советникам) работавшим по контрактам с заграничными государственными и частными учреждениями (госпитали, университеты и т.д.), а также морякам, рядовым работникам посольств и прочим лицам внутри СССР, получавшим гонорары или переводы в валюте.
  
  Выходим из здания таможни и оказываемся снаружи аэродрома. Здесь мы ловим автобус до Ташкентского аэропорта.
  В аэропорту как всегда очень людно. Толпы провожающих и встречающих. Пассажиры с сумками и чемоданами. Середина лета, и люди уезжая из Ташкента в разные уголки страны, стараются прихватить с собой гостинцы. В основном это сладкие как мёд местные дыни. Мы входим в здание аэропорта и направляемся к воинским кассам. Полёт до дома с места службы для 'дембелей' бесплатный. Пока ребята 'штурмуют' кассу, я замечаю неподалёку у кафетерия висящий на стене телефонный аппарат и вспоминаю о том, что за время моей службы нам дома установили телефон.
  Посетители аэропорта перекусывают, стоя за столиками на высокой ножке. Многие из них с любопытством наблюдают за группой ребят с медалями на полевой военной форме. Никому из присутствующих не надо объяснять, откуда мы.
  
  Подойдя к аппарату и зная, что мелочи у меня нет, автоматически шарю по карманам, растерянно осматриваюсь по сторонам, выискивая среди присутствующих лицо человека, готового прийти на помощь. Наконец, кто-то из присутствующих, высыпав мелочь из кошелька на стол, подзывает меня и даёт две копейки.
  - Большое спасибо...
  - Не за что...
  Достаю блокнот с номером домашнего телефона. Набираю шесть цифр, и, вслушиваясь в длинные гудки, жду, пока кто-нибудь на другом конце провода возьмёт трубку.
  - Алло...- слышится на том конце женский голос. Это мама. - Алло... Говорите...
  - Это квартира Тагировых? - боясь ошибиться, спрашиваю я.
  - Да. А кто вам нужен?
  - Ваш сын уже в Ташкенте... - стараясь совладать с эмоциями, несу я какую-то чушь.
  - Алло! Алло! Кто это?! - голос мамы повышается от волнения.
  Я делаю вдох.
  -Мама, это я...
  Молодая женщина, стоящая в нескольких метрах за столиком и наблюдающая за этой сценой, отложила на тарелку куриную ножку и, достав из сумочки носовой платочек, отвернувшись, отёрла глаза.
  - Сынок! Аким! Это ты? - слышалось в трубке.
  - Да, мама, я...
  - Ты где?
  - В аэропорту... Сейчас друзей провожу и подъеду...
  - Давай поскорее!
  - Хорошо, мама... Скоро буду...
  Я вернулся к друзьям. Большинству из ребят удалось получить билеты. Друзьям из взвода связи Азаду и Сашке, ребятам из седьмой, восьмой и девятой роты оставалось немного подождать до отправления домой. Рейс Хабиба должен был вот-вот вылететь в Душанбе, и мы попрощались с ним. Наши 'хохлы' - Митька, 'Рыба' и 'Гаврила' тоже вылетали в самое ближайшее время. Прощаясь, мы крепко обнялись с ними. Пожелания счастья, удачи в жизни и всё такое.
  Борьке не повезло. Самолёта на Элисту в ближайшей перспективе не предвидится. Та же самая беда у Вовчика Панасюка и Володи из взвода связи.
  - Поехали ко мне... - предлагаю я приунывшим друзьям. - А там на вокзал звякнем, узнаем, может поезд раньше будет...
  На том и порешили.
  
  На выходе из здания аэропорта в стеклянной будке сидел сапожник, то ли армянин, то ли бухарский еврей. На вид ему было около сорока лет.
  - Подходите, молодые люди! -громко зазывал он нас, ослепляя светом золотых коронок. - Я вам так обувку начищу, будет блестеть лучше, чем новая!
  Мы купились на его призывы и подошли.
  До служы в армии я нередко захаживал в сапожную мастерскую на соседней улице, прихватив из дома две-три пары обуви требующей ремонта, и с интересом наблюдал как виртуозно работал тамошний мастер. Но этот сапжник превзошёл все мои ожидания.
  Он ловко стряхнул щеткой пыль с обуви, и прежде чем я успел сообразить в чём дело, покрасил мои сапожки какой-то чёрной краской. Судя по запаху, это была обычная нитроэмаль. Я, признаться, не ожидал такого поворота событий, наивно полагая, что с моими сапогами обойдутся более традиционным способом - щёткой и кремом. Но конечный результат был неплох. Играя в лучах ташкентского солнца, сапожки засияли глянцевым блеском. То же самое башмачник проделал и с обувью моих товарищей.
  - Сколько с нас? - спросили мы, когда дело было закончено.
  - По червончику за пару...- хитро улыбаясь и качая своей лысеющей головой в такт музыке, льющейся из старенького кассетника, нараспев произнёс сапожник.
  Мы переглянулись. Сорок рублей за пять минут работы - этот тип явно завышал цену за свои услуги.
  - А не многовато ли будет, дядя?- с серьёзной интонацией спросил его я.
  - Да вы что, ребята? - лицо сапожника выражало искреннее удивление. - Это я вам ещё уступил...
  Очень хотелось объяснить наглецу, что он не прав. Мы тут, понимаешь ли, с войны вернулись, а этот ловкач с самого первого шага пытается остричь нас как овец.
  Вокруг было полно народу. Здесь же патрулировали представители органов правопорядка. Поэтому, наградив прощелыгу взглядом, выражающим презрение и подавив в себе желание врезать своим сверкающим сапогом по не менее блестящим зубам этого афериста, мы расплатились с ним и вышли из его будки.
  - Эх, ребята! Кормильцы вы мои...- голосил он вслед. - Я за вашего брата 'афганца' каждый день молюсь...
  - Молись, молись... Недолго уже осталось... - сказал я, направляясь к остановке такси, но он уже не слышал моих слов.
  У остановки такси была очередь.
  - Кто крайний? - спросил я, обращаясь к народу.
  - Проходите, ребята, вперёд, - с пониманием отозвались люди из очереди. Это было очень трогательно. Мы не стали отказываться. Поблагодарив присутствующих, мы сели в подкатившее такси и поехали ко мне домой.
  
  Утренний город уже проснулся и жил своей жизнью. Самая середина лета, и, несмотря на начало дня, яркое солнце уже палило вовсю. Но здешняя жара была не такая изматывающая, как там, откуда мы прибыли.
  Высокие дома и деревья, растущие вдоль дорог, давали достаточно тени. Вообще контраст был разительным. Дороги покрытые асфальтом, многообразие красок, зелень деревьев, клумбы, искрящиеся фонтанчики, люди идущие по своим делам в обычной одежде, легковые автомобили и автобусы, выкрашенные в самые разные цвета. За время службы в Афганистане мы почти отвыкли, что есть ещё и другие краски, кроме защитного, там даже местные жители старались одеваться так, чтобы не слишком выделяться.
  
  Проезжая по дорогам родного города, я с нескрываемым восторгом смотрел на всё окружающее, и мне казалось, что всё происходящее с нами сейчас и есть самое настоящее счастье. Мы возвратились на Родину. Мы живы и здоровы. Перед нами вся жизнь и кажется, что нет ничего невозможного. Теперь всё должно, просто обязано быть только хорошо. Ведь не зря же за нашими плечами остался весь тот ад, через который протащила нас судьба. Ведь не зря мы ждали этого дня, столько дней и бессонных ночей грезили о нём. Ведь не зря нам выпал шанс вернуться домой...
  
  От аэропорта до моего дома было не более двадцати минут езды. Такси ехало по улицам Ташкента, и не обращая внимания на снисходительную улыбку водителя, я рассказывал своим друзьям о том, что нас окружало. Для них это был чужой город, для меня же всё это было близким, я сотни раз в своих мечтах о возвращении уже проезжал этой дорогой и теперь будто бы знакомил сослуживцев со своим старым другом.
  - Это улица имени Богдана Хмельницкого... Это 'Театральная площадь', это Фрунзенский торговый центр... Там 'Парк имени Кирова'... Вот тут завод 'Таштекстильмаш'... Однажды я здесь даже пару месяцев работал грузчиком...
  Наконец, такси свернуло на мою улицу. Сердце забилось чаще. Я попросил таксиста остановиться у кафе 'Молодёжное', не доезжая до дома сотню метров.
  - Зайдём с тыла...- подмигнул я своим друзьям, и повёл их окольной дорогой, чтобы выйти к дому не со стороны дороги, где нас уже наверняка поджидали, а с противоположной. Когда мы подходили к дому, у торцевой его части я встретился с соседкой из нашего подъезда. Незадолго до моего призыва она с мужем приехала в Ташкент из Белоруссии. Хорошая и добрая женщина. Они с моей мамой дружили.
  - Здравствуйте, тётя Вера...
  - Здравствуйте...- рассеянно произнесла женщина в ответ. Она, прищурившись, подняла взгляд и всмотрелась в моё лицо.
  - Вы что, меня не узнаёте?
  Её лицо просияло.
  - Аким? Ты? Вернулся?
  - Да вот... Это мои друзья...
  - Ой, ребята,- закачала она головой. - Наверное, повидали вы лиха? Ну... Давай, Аким, иди скорей домой... Мать-то тебя как ждёт...
  
  Мы вошли в подъезд и на лестнице я встретил сестрёнку Лильку. Она, растерянно улыбаясь, хлопала глазами. Подросла за два года, конечно. Волосы как-то странно подкрашены - обесцвечены отдельными прядями.
  - Знакомьтесь, мужики... Это моя сестрёнка Лиля, - сказал я, обращаясь к сослуживцам. И помня о том, как сестра Гуля в письмах жаловалась на поведение 'нашей младшенькой', вместо того, чтобы, как это обычно происходит, обнять и расцеловать её, с наигранно недобрым прищуром произнёс: 'Ну, здравствуй, 'Пилюля...' Лицо сестрёнки приобрело ещё более растерянное выражение. А уголки глаз заслезились.
  
  Уже гораздо позже, когда сестрёнка повзрослела, она делилась со мной тем, какое впечатление произвела на неё эта наша встреча.
  - Я так радовалась... Брат из Афганистана вернулся... Навстречу побежала... А тут на тебе... Опять 'Пилюля'... Знаешь, как мне обидно было...
  Но тогда мне казалось, что я всё делаю правильно, и восстанавливать порядок необходимо с самого первого дня.
  Следом за сестрёнкой навстречу нам спускалась моя сестра Гульнара. Мы обнялись, не говоря друг другу ни слова. Я представил её друзьям. Дверь домой была открыта.
  Как бывало и раньше, в нашу квартиру часто заглядывали соседи, и сейчас мне показалось, что дома у нас очень многолюдно. Тут же бегал какой-то совсем крохотный светловолосый ребёнок с соской во рту, не то мальчик, не то девочка, с ужасно кривыми ногами. Наверное, соседский.
  
  Я пропускаю Гулю вперёд. Она входит в квартиру и пока я дожидаюсь своих спутников, на пороге появляется мама.
  - Ну, здравствуй сынок...
  - Здравствуй, мама...
  Я обнял мать, и тут уж она, прижавшись к моей груди, не сдержалась, и тихо, вздрагивая всем телом, дала волю чувствам. Понимая, что бесполезно утешать её сейчас я, стиснув зубы и с трудом сдерживая подступающие слёзы, ждал, когда она успокоится.
  Сколько ей пришлось пережить. Сколько дней неведения и томительного ожидания, тревожных бессонных ночей и страшных мыслей. Сколько молитв было обращено к тому, кто есть Высшая Справедливость. И, наконец, теперь всё это позади.
  
  Мои товарищи находились за порогом нашего узкого коридорчика, терпеливо ожидали у двери. Когда мама успокоилась, я познакомил маму с друзьями. Мы вошли в дом. Поначалу все чувствовали какую-то неловкость. Но, наконец, стол был накрыт и все мы усевшись за ним, немного раскрепостились. Заглянули и некоторые из соседей. Выпили за возвращение, за встречу и знакомство. Третий тост как полагается - не чокаясь - за погибших...
  Было много вопросов, что да как. Отвечали без особого энтузиазма. Да и вообще за время службы отвыкли много разговаривать. После переоделись в гражданскую одежду, которая осталась у меня ещё с доармейских времён и пошли прогуляться.
  На улице стояла ясная и жаркая погода, но мы были привычны к жаре и не замечали её. Вокруг было столько всего нового и необычного, того, от чего мы совершенно отвыкли за время нашего отсутствия.
  Люди свободно снующие туда и сюда, звучащая на улице музыка из студий звукозаписи, девушки в лёгких сарафанах и джинсах, подчёркивающих все прелести женской фигуры. Голова так и шла кругом.
  Вот она жизнь-то! Вот где свобода! Ни тебе врагов вокруг, ни тревог, ни колючей проволоки, ни мин, ни обстрелов. Иди на все четыре стороны. Дыши во всю грудь!
  
  Проходя у автобусной остановки, мы купили мороженое.
  -Давайте в торговый центр сходим... - предложил я. - Посмотрим, что тут продают. Это тебе не Кишимские дуканы.
  Друзья пожали плечами. Мол: 'Давай, веди. Ты же здесь всё знаешь, а мы тут так - проезжие пассажиры...'
  Когда мы подходили к большому универсальному магазину, именуемому - торговый центр 'Чиланзар', то наткнулись на непонятное скопление народа. Тут царило некое оживление. Толпа зевак сгрудилась у одного места. Мы подошли посмотреть, что именно вызывало такой интерес присутствующих.
  
  В центре, у маленького столика, стоял светловолосый молодой человек в белой кепке и с татуировками на руках. Он орудовал напёрстками, катая маленький шарик и предлагая желающим за определённую сумму угадать, под каким из напёрстков скрывается шарик. Понаблюдав немного за этой забавой и не испытывая никакого желания принять в ней участие, мы двинулись дальше.
  Тут я увидел прямо перед собой спину здоровенного детины, похожего на одного из моих прежних знакомых. Он был на несколько лет младше меня, и когда я уходил в армию, гораздо скромнее в размерах. Чтобы не опростоволоситься как в ситуации с Беловым, я, предварительно взглянув на его лицо немного со стороны, и убедившись, что это действительно он, тюкнул его в правое плечо, а сам обошёл слева.
  Лёха, сделав грозное лицо, развернулся сначала в одну сторону, затем в другую. Всё ещё сохраняя свирепое выражение лица, он встретился со мной взглядом и пару секунд недоумевающе таращился на меня. Затем его лицо изобразило что-то вроде улыбки.
  - Аким, ты что ли? - пробасил он.
  - Ага...- доедая мороженое, ответил я.
  - Вернулся, значит?
  - Как видишь...
  - А я уж думаю, это кто тут такой деловой меня толкнул... Уже врезать хотел...
  - Да уж... Вон какой увалень вымахал... И кулачища будь здоров...
  Лёха вопросительно уставился на моих спутников, молча стоящих рядом.
  - Это мои друзья. Боря, Володя и... Володя. Служили вместе...
  - Алексей... - вальяжно представился Лёха, протягивая им свою огромную ладонь.
  Мои спутники ответили на приветствие Алексея.
  - А что ты тут жаришься? - спросил я. - Ждёшь что ли кого?
  Лёха с важным видом осмотревшись по сторонам, ответил: 'Да на работе я...', и заметив, что его ответ не совсем понятен мне, добавил: 'Работаем мы тут... По-лоховской... Вон Олежка, видишь, на 'станке' стоит... Напёрстки крутит. Вон Садык, а вон Серёга.
  Алексей вкратце обрисовал мне схему работы 'станка' и персональные функции каждого из членов 'бригады'.
  - Ясно...- сказал я. - Пойду с Серёгой поздороваюсь...
  Серёга был моим другом. Он ушёл в армию за полгода до моего призыва, мы не виделись почти три года. Переписывались, когда он служил в армии, и после своего увольнения в запас он несколько раз присылал мне письма с гражданки. Сергей был тоже высокого роста, на голову выше меня. Со слов Алексея ему, как и самому Лёхе, в данной ситуации, отводилась роль 'разводящих', и их задачей являлось обеспечение беспрепятственной работы 'станка'. То есть если возникали проблемы с кем-нибудь из игроков, либо с представителями органов правопорядка, то решение этих вопросов ложилось на широкие плечи этих двоих удальцов. Недовольным игрокам достаточно было взглянуть на них, чтобы понять, что дальнейшее обострение ситуации не сулит им ничего хорошего. С представителями же власти договаривались по-хорошему, выплачивая им небольшой оброк.
  
  Голову Сергея от жаркого южного солнца защищала кепка белого цвета, что придавало ему схожесть с типичными представителями криминала. Он курил, и с высоты своего роста осматривал подступы к месту 'работы'. Я и мои друзья двинулись к нему.
  Ещё издали, заметив группу приближающихся незнакомцев, Сергей немного напрягся и сквозь лёгкий прищур, пристально изучал нас. Его взгляд остановился на моём лице, и через мгновенье он расплылся в широченной улыбке и направился нам навстречу. Не доходя до нас, он выбросил окурок сигареты и широко раскрыв свои ручища со словами: 'Аким! Братан! Елы-Палы! Наконец-то!', заключил меня в свои объятия.
  - Здорово, Серёга!
  - Здорово, здорово! Ну как ты братуха?
  - Это мои сослуживцы.
  - Здравствуйте мужики!
  Сергей поздоровался с моими друзьями.
  - Борис...
  - Володя...
  - Вован...
  - Очень приятно! Сергей... Закуривайте.
  Он достал пачку сигарет 'Marlboro' и протянул нам. Мы закурили.
  - Ну как там? - улыбаясь и выпустив из уголка рта струю дыма, спросил Серёга. - Много 'духов' завалили?
  Мы ответили ему невесёлой ухмылкой.
  Позже мне многократно задавали этот вопрос. Как только твой собеседник узнавал что ты служил в горячей точке, его сразу интересовало есть ли на твоём счету убитые. Чем объяснить такое любопытство? Что именно хотел понять человек задающий подобный вопрос. Я думаю, что на подсознательном уровне, для всех людей существует вполне осязаемое качественное различие между человеком на руках которого есть кровь и всеми остальными. То обстоятельство что ты чист с точки зрения уголовного законодательства, так как находился на войне по заданию правительства, конечно сглаживает твою вину, но похоже не меняет сути.
  
  - Погоди-ка...- лицо Сергея приняло озабоченный вид, а взгляд устремился куда-то за мою спину. - Я щас...
  Обогнув нас, он двинулся к идущему по направлению к нам сержанту милиции. Тот ещё издали заметив скопление народу, состряпал 'протокольную' мину и деловито направлялся к сборищу. Сергей вразвалочку вышел к сотруднику милиции наперерез. Улыбаясь, как будто встретился со старым другом, он поздоровался с милиционером. Тот сохраняя сердитое выражение лица взял под козырёк и попытался было обойти Сергея. Но Сергей, мягко взяв представителя органов правопорядка под руку, предложил тому отойти в тень растущей рядом акации. Милиционер согласился, всё ещё стремясь заглянуть за спину Серёги, туда, где бойко шла игра в напёрстки.
  После непродолжительной беседы Сергей вынул что-то из кармана и, прикрыв блюстителя порядка от снующих рядом прохожих, в прощальном рукопожатии вложил это в ладонь милиционера. Тот, уже с более добродушным видом, кивнул головой, и, обменявшись парой фраз, наши герои расстались. Страж порядка, слегка изменив курс, проследовал дальше, не обращая теперь никакого внимания на толпу. А Сергей вернулся к нам.
  - Вот так мы теперь и живём, Аким...- многозначительно кивая головой, произнёс Сергей. - 'Станок' работает... Лохов хватает... Как там у кота Базилио в фильме про Буратино? 'Покуда живы жадины вокруг, удачи мы не выпустим из рук. Пока живут на свете дураки, обманом жить нам стало быть с руки...'
  - Понятно...- сказал я. - Ну ладно, Серёга... Мы пойдём ещё прогуляемся немного... Заходите в гости...
  - Ладно, давай Аким... Увидимся... - и, обращаясь к моим товарищам, добавил: 'Бывайте, мужики...'
  
  Мы ещё немного погуляли, пытаясь примерить на себя роль 'гражданских' людей, однако сделать это было непросто. Окружающее, несмотря на то, что и было знакомо по форме, казалось каким-то чужим и непонятным по содержанию. Весь окружающий мир жил своей жизнью и лично я чувствовал себя немного не в своей тарелке.
  Было жарко и мы решили искупаться в протекающем неподалёку канале. Прогулялись по парку культуры и отдыха, после чего вернулись домой. Перекусили. Затем мы выяснили положение дел с билетами. 'Панас' и Вовчик-связист сказали что хотят ещё перед отъездом побродить по Ташкенту.
  - Аким...- Смущаясь, обратился ко мне 'Панас'. - У меня к тебе просьба... Ты не мог бы дать мне свой дипломат... Да и форма у тебя поновее моей будет... Ты ведь уже дома, а мне не хотелось бы в таком виде появляться в родном городе...
  
  Да. Внешний вид у него был конечно далёк от идеала. Уже поношенная полевая форма и ботинки. Вместо традиционного для дембелей дипломата солдатский вещмешок.
  - Да без разговора, Вовчик... - ответил я ему.
  
  Сказать по правде, дипломат я был готов отдать даже с каким-то облегчением, так как он достался мне не совсем честным путём и напоминал об этом. Но форма...
  Мне было немного жаль отдавать её - всё-таки реликвия. Однако в этой ситуации отказать Володе я не мог: 'Вот, бери...'
  - Ну вот! Совсем другой разговор... - увидев Володю после того, как он переоделся, сказал Борька.
  - Спасибо тебе, Аким... - обратился ко мне Володя. Теперь он действительно выглядел гораздо солиднее.
  - Да не за что, Вовчик, носи на здоровье...
  Мы с Борисом проводили друзей. Попрощались, договорившись непременно встретиться в будущем. Они на всякий случай взяли номер моего телефона, и поймав такси укатили в центр города.
  
  Боря и я ещё немного побродили по улицам Ташкента и пришли домой когда было уже очень поздно. Зашли на кухню. Повинуясь привычке соблюдать режим светомаскировки, я некоторое время колебался, прежде чем включить в кухне свет. Большие створки окон были раскрыты. Тёплая июльская ночь нежно покачивала ветви высоких серебристых тополей с шелестящей листвой, которые почти тридцать лет назад посадил мой отец.
  
  Перекусили, покурили, глядя в распахнутые окна. Поговорили немного и отправились спать. Борису была приготовлена постель на кровати, которая до армии считалась моей. Я же расположился в зале. Ещё пару дней назад мы спали в окопах, на пыльной земле, и теперь было очень необычно и приятно ощутить прикосновение чистого и пахнущего свежестью постельного белья.
  Привыкая к новой обстановке, я некоторое время осматривал комнату, освещаемую тусклым светом уличного фонаря, и вскоре уснул.
  
  Первое пробуждение дома было неожиданным. Я сладостно спал утренним сном, лёжа на правом боку, повернувшись лицом к центру комнаты, когда получил хлёсткий и довольно ощутимый шлепок по лицу. Причём площадь нанесения удара захватила всю поверхность лица. Это было очень непонятное ощущение, и я не мог себе представить, кто и каким образом мог нанести мне такой удар у меня же дома.
  Стараясь сохранять спокойное выражение лица и оставаясь неподвижным, я сначала слегка приоткрыл правый глаз. В образовавшуюся щель я увидел стоящую в метре от моего ложа маленькую девочку в ползунках. Это была дочь моей сестры Гульнары - Алиса. Та самая, что вчера бегала по квартире во время моего прибытия, половую принадлежность которой я не мог определить с первого взгляда.
  Она совершенно не умела ходить медленно. Каждое её перемещение происходило на большой скорости, с невероятно крутым наклоном корпуса вперёд. Глядя на то, как она носится по квартире на своих изогнутых дугой ножках, я всё время боялся, что она вот-вот упадёт, либо ударится о какой-нибудь из предметов мебели.
  Но сейчас она стояла и широко раскрыв глаза, смотрела на меня. Рядом с ней, покачиваясь на ковре, лежал большой резиновый мяч. Судя по всему, именно он и стал причиной моего столь необычного пробуждения.
  - Ну, здравствуй племянница...- произнёс я, подымаясь и усаживаясь на краю кровати.
  Алиса восторженно завизжала и убежала в другую комнату. Через минуту она выглянула из-за двери.
  - Ну-ка, подойди к дядьке... - я жестом подозвал её к себе. Однако она, широко раскрыв глаза и улыбаясь во весь рот, продолжала смотреть на нового для неё человека, прячась за дверным проёмом. - Иди сюда... Не бойся...
  Но девочка подбежала не ко мне, а к мячу и, схватив его, убежала обратно в комнату.
  
  Алиса родилась почти через год после моего призыва. Мне не писали о рождении племянницы. Сестрёнка Лиля написала мне как-то, что дома меня ждёт сюрприз, и лишь оказавшись дома, я понял, что она имела ввиду именно Алису.
  
  Когда проснулся Борис, мы позавтракали и пошли на почту, чтобы отправить дипломат Саши Ратникова его родителям. Внутрь дипломата мы вложили сопроводительное письмо, в котором выражали свои соболезнования родным Александра, и в общих чертах описали обстоятельства его гибели.
  На следующий день я проводил Бориса на Северный вокзал Ташкента, где он сев на поезд до Элисты, отправился домой. Теперь, находясь дома, я смог, наконец, написать письмо Ивану Решетникову и сообщить о трагедии, произошедшей с нашим другом.
  Вскоре пришёл ответ. Ваня очень скорбел по поводу гибели Саши. Мы договорились, что в ближайшее время соберёмся и съездим на родину Александра. В память о Сашке я написал стих.
  
  Памяти друга...
  Ты жизнь прожил, как песню спел,
  Отважен был и смел.
  Но в жизни, как считали мы-
  Есть у всего предел.
  
  Всему отмерена черта
  За той чертою мрак.
  За той чертою пустота.
  Я думал это так...
  
  Порой бывает жизнь крута,
  И смерть... И что за ней?
  Ты жить останешься всегда
  В сердцах родных, друзей.
  
  Пока пульсируют сердца,
  Течёт по жилам кровь...
  Ты будешь жить, пока жива
  В нас память и любовь...
  
  Правда, никому я этот стих так и не читал.
  
  
  Глава 45. Извеково.
  Через некоторое время ко мне пришло ещё одно письмо. Писала Сашина девушка - Вера. Она и родители Александра просили меня приехать на родину Саши в деревню Извеково, чтобы узнать об обстоятельствах его гибели. Писали, что оплатят мне все связанные с дорогой расходы.
  Я взял билет на самолёт до Москвы, где меня ждал старший брат Александра - Игорь.
  Аэробус Ил-86 совершил посадку в аэропорту 'Домодедово'. Я вышел из здания аэропорта и сразу же оказался в окружении толпы водителей такси. У меня был адрес Игоря.
  
  - Куда тебе, братан?! - одолевали со всех сторон таксисты. Я проигнорировал их назойливые призывы, отходя подальше от здания аэропорта. Там тоже стояли такси. Лицо одного из водителей показалось мне внушающим доверие, и я обратился к нему.
  - Рабочий посёлок, улица Боженко.
  - Едем...- спокойно ответил таксист.
  - Сколько возьмёте?
  - Четвертак...
  Я удивлённо взглянул на него.
  - Билет от Ташкента до Москвы стоит пятьдесят шесть рублей, а вы такую цену за такси ломите...
  Водитель усмехнулся:
  - Извини, приятель, но тут ехать почти пятьдесят километров.
  По его глазам я понял, что он не шутил. Ну разве что немного преувеличил.
  - Хорошо. Едем... - немного поколебавшись, сказал я.
  
  Такси несло меня по шоссе, с обеих сторон которого возвышались высокие сосны. Я никогда раньше не видел настоящих лесов. Таблички и указатели вдоль дороги пестрели непривычными моему азиатскому восприятию названиями. Почему-то больше всего запомнилось название 'Кашира', принадлежавшее, судя по всему, одному из крупных населённых пунктов.
  Примерно через полчаса пути мы въехали в город, и вскоре такси остановилось в одном из спальных районов столицы.
  
  - Приехали...- объявил таксист, и указав на табличку с названием улицы, висящую на одном из домов, добавил: 'Вот, пожалуйста... улица Боженко...'
  Я расплатился с водителем, и вышел из такси, осматриваясь по сторонам.
  Было раннее утро. Лето близилось к концу, воздух был довольно прохладным. Выискивая на стенах таблички с номерами домов, я не спеша, брёл по утреннему городу, о котором много слышал, но никогда не был здесь прежде.
  - Вы не подскажете, где здесь дом номер двенадцать? - обратился я к пожилому дворнику в длинном чёрном халате, который усердно мёл улицу перед одним из домов.
  Он бросил на меня короткий сердитый взгляд, и отрицательно тряхнув головой, упёрся глазами в поверхность подметаемой улицы. Я обогнул дом, и увидел на стене напротив табличку с цифрой нужного мне дома. Отыскав квартиру, указанную в адресе, я нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась, и передо мной возник крепкого сложения молодой мужчина. Я узнал его, так как прежде видел на фотографиях, которые показывал мне Саша. Это был его брат Игорь.
  Мы поздоровались и он проводил меня в квартиру. Игорь с супругой и двумя детьми жили в коммунальной квартире. Совсем недавно у него родилась дочка и её в Сашину честь назвали Александра.
  Перекусив немного в крохотной кухоньке, мы с Игорем отправились в путь. На электричке доехали до Белорусского вокзала. Там в одном из ларьков Игорь купил пару бутылок вина. Выпив немного тут же на вокзале, мы сели в Варшавский поезд. Ехать нам предстояло до Вязьмы.
  Вино было крепленным, и пить его большими стаканами было ужасно неприятно. Отказываться, однако, тоже было неудобно. В поезде мы продолжили пить. Я рассказывал Игорю о том, как мы с Сашей познакомились, как служили.
  Было неловко говорить о своём друге в прошедшем времени. Я испытывал нечто вроде чувства вины перед Игорем, оттого, что я жив, а его братишка погиб. Однако Игорь слушал меня с живым интересом, рассказывая истории из жизни Александра. Он улыбался, шутил, и вскоре я стал чувствовать себя посвободнее.
  Игорь производил впечатление открытого и сильного человека. У него было много общего с Сашкой, не только в облике, но и в манере поведения. Чувствовалась в нём какая-то молодецкая удаль и задор.
  Иногда мы выходили в тамбур покурить. Алкоголь делал своё дело. Мой язык заплетался, и вскоре я окончательно захмелел. Меня начало укачивать и когда в очередной раз мы вышли покурить, стошнило прямо на пол тамбура. Проводницы вагона дали мне ведро и тряпку, чтобы я вытер за собой. Поезд остановился в Вязьме. Мы вышли.
  - Пойдем, водки купим, - предложил Игорь. - А-то в деревне с этим делом туго... Так что лучше здесь прикупить...
  Сказав это, Игорь юркнул в какой-то проулок и быстрым шагом пошёл по тропинке, петляющей по задним дворикам района, примыкающего к станции.
  При упоминании о выпивке, меня снова посетило неприятное ощущение. Но аргументы Игоря показались мне довольно убедительными, тем более, что моего согласия никто не спрашивал. Мне ничего не оставалось, как поспешить за своим новым знакомым.
  Мы пересекли поляну, заросшую высокой травой и кустарником. Тропинка вывела нас к зданию, похожему на захолустный склад, у которого собралось множество народу - не менее семидесяти человек. Оказалось, что это был магазин, а возбуждённая толпа не иначе как очередь за алкоголем.
  - Твою мать! - сплюнул Игорь. - Народу дохренища... Ну ничего... Попробую влезть без очереди...
  Глядя на эмоции, бушующие в толпе, я счёл решение Игоря сущим безумием.
  - Может, не стоит...- я робко попытался отговорить его от этой затеи.
  В ответ он удосужил меня непонимающим взглядом.
  - Щас всё уладим...- кивнул мне Игорь, при этом хитро подмигнув. -Только смотри, ни при каком раскладе не вмешивайся... Хорошо?
  Я пожал плечами и замедлил шаг, Игорь же устремился к самой голове очереди, где и без того кипели нешуточные страсти. Я находился рядом.
  - Я за тобой занимал? - обратился Игорь к одному из стоящих в очереди мужчин. Тот, похоже, уже находился под действием алкоголя. Хмуро сдвинув брови и пытаясь сфокусировать взгляд на вопрошающем, он уставился на Игоря.
  - Чавооо?!- багровея лицом, выпучив глаза и нервно играя желваками, 'включился' вдруг здоровенный детина, стоящий позади того, к кому обратился Игорь. - Какого лешего?! Ты что тут лепишь?
  - В очередь становись! - послышались из толпы голоса жаждущих поскорее приобрести 'живительный эликсир', дабы облегчить свои душевные и телесные страдания. - Ишь ты, умник, какой выискался!
  - Много тут таких шустрых...
  Но Игоря эти выпады, казалось, совершенно не волновали. Он вдруг словно преобразился.
  - Да вы что, мужики? - изобразив искреннюю кротость, с нотками обиды и недоумения в голосе, обратился Игорь к окружающим. - Я же занимал... Вот за ним... Ну ты что? Забыл что ли?
  Мужичок, к которому обращался Игорь, тщетно пытался включить в процесс мышления едва ли не все лицевые мышцы, нервно ёрзал и виновато пожимал плечами.
  - Ну не знаю... Может и занимал... - выдавил он, слегка потеснившись.
  - Ну вот...- всё с тем же простодушным лицом и благодарной улыбкой, сказал Игорь и встал в образовавшееся в очереди место. - А то сразу 'умник выискался'...
  
  Окружающие, особенно те, что стояли ближе к хвосту очереди, выражали беспокойство по поводу того, много ли выпивки ещё имеется в магазине. Игорь отвесил пару шуток, вызвав веселье среди стоящих в очереди, после чего недовольное ворчание немного поутихло и все вроде как успокоились.
  Вскоре Игорь добрался до окошка, из которого велась продажа алкоголя. Взяв несколько бутылок водки, мы отправились к автобусной остановке. Подъехал автобус, и мы поехали в направлении районного центра.
  Я смотрел в окно на огромные просторы, поля, леса. Деревеньки с покосившимися и врастающими в землю деревянными избушками. Многое из увиденного было мне в новинку. Другая природа, другая архитектура, другой уклад жизни. Прежде я всё это видел только в кино и на телеэкранах.
  
  На одном из поворотов мы с Игорем вышли из автобуса. Автобус поехал направо, мы в противоположном направлении. Дорога, по которой мы пошли, была асфальтированной. Едва мы сделали несколько шагов, возле нас притормозил УАЗик.
  Игорь поздоровался с водителем как со своим старым знакомым. Водитель был уже далеко не молод, и Игорь называл его по отчеству. То ли Петрович, то ли Семёныч, а может и ещё как, точно уже и не скажу.
  Пока Игорь общался с водителем, мимо проследовало несколько бурёнок. Я удивлённо присвистнул при виде этих животных. В холке их высота равнялась почти высоте капота УАЗика. Огромные размеры вымени, покачивающегося в такт движениям, поражали. Коровы, которых мне доводилось видеть прежде, были значительно скромнее в размерах. Те же, которых я видел в Афганистане, были меньше этих в несколько раз. Видя моё удивление, Игорь пояснил, что эти 'гиганты' относятся к голландской породе. После непродолжительной беседы с водителем мы влезли в машину.
  - Аппарат-то у тебя оборудованный? - весело спросил водителя Игорь. - А как же...- в той же игривой манере, ответил шофёр, и извлёк из бардачка три стаканчика.
  Пить водку мне совершенно не хотелось, но деваться было некуда и, пропустив по паре рюмашек 'горькой", мы отправились в путь.
  
  У меня было подозрение, что водитель УАЗа ещё до встречи с нами находился, что называется, 'под газом'. После же того, как мы втроём опустошили бутылку водки, я и вовсе засомневался в том, что нам удастся благополучно добраться до пункта назначения. Водителя же факт опьянения совершенно не смущал. Казалось, напротив, алкоголь придавал ему уверенности и мастерства. Дорога была прямой по направлению, но почти вся изобиловала плавными подъёмами и спусками.
  'Семёныч' гнал, выжимая из своего 'жеребца' всё, что было можно, при этом умудряясь ещё реагировать на встречающиеся в пути выбоины. Откровенно сказать, мне было немного не по себе от того, что моя жизнь сейчас находится в руках этого человека. Ещё долгое время после армии любая поездка на машинах вызывала у меня неприятные ассоциации. А тут, хоть и не стреляют и не подрывают, существовала вероятность вылететь в кювет и врезаться в сосну, либо угодить в болото, коих по обеим сторонам дороги было множество. Но несмотря на все мои опасения, нам всё же удалось добраться до деревеньки с красивым русским названием Извеково.
  Мы простились с водителем.
  
  Деревня находилась в живописном месте. Вокруг леса. На лугу слева от дороги паслось стадо коров. Трава была очень высокой, так что можно было увидеть лишь спины животных. Это было тоже очень удивительно для меня, ведь на моей родине жвачные животные могут полакомиться такой травой только весной, а всё остальное время года довольствуются клочками выгоревшей на солнце скудной растительности. Здесь же, даже в конце лета недостатка в свежей траве у коров не было.
  
  Мы с Игорем направились к деревенской церкви. Рядом с ней за оградкой возвышался памятник павшим в Великой Отечественной войне. Справа от монумента, у ограды была могила с памятником из чёрного мрамора. На мраморе был выгравирован Сашкин портрет. Санёк был изображён в парадной форме, с форменной фуражке на голове. Прежде я никогда не видел Сашу в таком обмундировании.
  В Афганистане мы носили только полевую форму, да и лицо, изображённое на памятнике, показалось мне не совсем похожим на того Сашку, которого я знал. Я положил на могилу букет цветов, которые вёз из Ташкента. Отхлебнув по глотку водки из бутылки, мы с Игорем молча постояли у могилы.
  - Ну, ладно... Пойдём...- сказал Игорь. Мы направились к дому, где жили родители Александра.
  
  Почти с самого момента гибели моего друга я готовился к встрече с его родителями, и теперь очень волновался. Тягостное чувство владело мною. Хотя мой визит в сложившихся обстоятельствах был закономерным, и родители Саши сами просили меня приехать к ним, я понимал, насколько непростая задача мне предстоит.
  Ваня Решетников тоже обещал приехать сюда, и мне было бы гораздо легче, будь он сейчас рядом. Но он задерживался, и должен был подъехать позже. Мне предстояло одному рассказать родителям Александра о том, как служил их сын и как он погиб...
  
  Небольшая деревянная изба Ратниковых располагалась на окраине деревни, дальше раскинулись луга, а за ними лес. Когда мы подходили к дому, нам навстречу вышла среднего возраста женщина в косынке.
   - Здравствуй, мама, - обратился к женщине Игорь, обнял и поцеловал её в щёку. Всё это время женщина напряжённо смотрела на меня. На её лице отпечатались боль, усталость, тревога и надежда.
  - Здравствуйте, Вера Владимировна... - сказал я.
  - Здравствуй, сынок... - Вера Владимировна улыбнулась и обняла меня.
  - Ну, проходите в дом... Располагайтесь. Устали, поди, с дороги-то, - сказала она. - А я сейчас горяченького приготовлю. Было заметно, что женщина немного нервничает, и чтобы скрыть это, поскорее возвратилась к своим домашним делам.
  Мы с Игорем прошли в дом. Игорь показал мне комнату, приготовленную к моему приезду. Я оставил сумку с вещами, вернулся в гостиную и сел на стул.
  - А батя где? - обратился Игорь к матери.
  - Прилёг отдохнуть, наверное... Одна из дверей, выходящих в гостиную, медленно отворилась и в комнату, на ходу приглаживая взъерошенные волосы крепкой мозолистой ладонью, вошёл мужчина лет пятидесяти.
  - А вот и батя! - расплылся в улыбке Игорь.
  Я встал и протянул подошедшему мужчине руку: 'Здравствуйте, Александр Ильич'.
  
  - Ну, здравствуй, дорогой...- он с добродушной улыбкой, изучающе глядел на меня. - Как добрался-то?
  - Спасибо, нормально...
  - Да ты присаживайся... - он указал рукой на место за столом, и бросил в сторону кухни: 'Вера! Подавай скорее на стол!'
  Александр Ильич был среднего роста. Волосы с проседью. И хотя внешне хозяин дома старался выглядеть спокойным и уверенным, было заметно, что боль от утраты сына отпечаталась на его лице и неустанно гложет его изнутри.
  Вера Владимировна накрыла на стол. За едой все молчали. Жаренные грибы с картошкой, получились очень вкусными, но по-настоящему насладиться едой я не мог. Угнетала мысль о том, что мне предстояло рассказать Сашиным родным, о его гибели.
  - Ну давай, Игорь... Наливай...- произнёс Александр Ильич, и после того, как мы подняли стопки с водкой, добавил: ' За знакомство...' После выпили ещё по одной. Третий тост стоя. За павших.
  -За Сашеньку... - тихо добавила Вера Владимировна, смахнув набежавшую слезу. - Царствие ему небесное... Присутствующие мужчины согласно кивнули, и залпом опустошили стопки. После этого долго сидели молча.
  - Вот ты расскажи, Аким, - тяжело вздохнув, нарушил тишину Александр Ильич. - Вы с Санькой нашим в одном полку служили? Так ведь?
  - В одном взводе... Саша... был моим другом,- ответил я. - В землянке наши кровати рядом стояли. На боевые в паре ходили, в одном окопе сидели.
  - Скажи мне тогда... Как он служил? Хорошим был солдатом?
  
  Я рассказал Сашиным родным, о том, как познакомился с их сыном, как попал служить в разведвзвод, как мы ходили на задания, и о том, каким замечательным человеком и настоящим другом был их сын - Александр Ратников.
  Наиболее забавные эпизоды, из рассказанного мною, вызывали у присутствовавших улыбки и смех. Иногда кто-то из них вспоминал яркие и весёлые моменты, произошедшие с Сашей до службы в армии.
  Мало-помалу, мой рассказ перешёл в беседу, и я стал чувствовать себя немного свободнее. Родители Александра принесли семейные фотоальбомы и принялись рассказывать мне, кто и что изображено на них. Я глядел на эти фотографии, и время будто бы обратилось вспять.
  Вот крепкий малыш с умным и выразительным взглядом на руках у молодых родителей. Вот тут они с братом Игорем. Но больше всего мне запомнились фотографии Саши, где он совсем ещё юный, в большой волчьей шапке-ушанке с ружьём среди других охотников и трофеев. На этих снимках его отец Александр Ильич ещё в самом расцвете лет, с блеском в глазах, полон сил и гордости за своих сыновей.
  
  Общее количество выпитого мною давно превысило все привычные нормы, и мне всё труднее удавалось отслеживать развитие ситуации. В какой-то момент Игорь засобирался в дорогу, чтобы встретить Ваню Решетникова. Я оставался в доме один на один с Сашиными родителями и немного нервничал. К моему облегчению вскоре после ухода Игоря пришла Сашина девушка - Вера.
  Я без труда узнал её, так как неоднократно видел на фотографиях, которые показывал мне Саша. На тех фотографиях Вера была жизнерадостной, сияющей девушкой, очень приятной наружности, с вьющимися шелковистыми волосами. Теперь же на лице лежала печать тяжёлой потери, а голова была убрана тёмным платком. Держалась она немного скованно, почти не говорила, напоминая настороженную птицу.
  
  Я не спешил касаться темы обстоятельств гибели моего друга, и был благодарен родным Александра за то, что они не торопили меня с этим.
  Сколько раз в мыслях своих я возвращался в тот день, на этот злополучный мост. Снова перед глазами возникал образ нашей БМП, срывающейся с моста вниз и беспомощно вращающей траками в воздухе. Снова я ощущал содрогание земли от падения многотонной машины на дно ущелья, и спускался туда в надежде на то, что всё обойдётся. Я думал о том, почему всё произошло именно так? Перебирал в голове варианты иного развития событий. Мог ли я что-либо изменить тогда? Была ли в том, что произошло моя вина? Как рассказать родителям о том, что гибель их сына произошла в результате несчастного случая?
  Да, обстановка была боевая. Да, дорога, пожалуй, одна из самых сложных во всём Афгане. И погиб Саша, выполняя боевую задачу. Но не от пули погиб Саша, не от духовской мины, а из-за такого вот стечения обстоятельств.
  
  Как-то так повелось думать у людей, что если погибает человек на войне, то лучше, если обязательно в бою, смертью храбрых, прихватив с собой побольше врагов. В этом случае трагедия, конечно, не перестаёт быть трагедией, но не так обидно что ли... Только вот никто из живущих заранее не знает, где поджидает его смерть. Одно несомненно: Саня был одним из лучших людей, которых мне довелось повстречать в жизни. На него я мог, не задумываясь, положиться в любой ситуации. За время службы он стал мне братом, и его гибель была воспринята мною как чудовищная несправедливость.
  
  Для себя я решил, что не буду раскрывать родителям Александра всех жутких подробностей случившегося. Ни к чему им знать в деталях, что стало с телом их сына. Довольно и того, что им уже пришлось пережить.
  
  Спустя какое-то время вернулся Игорь. Приехал Ваня Решетников и жена Игоря с сыном и маленькой дочкой. Я дождался, пока Иван поздоровается с Сашиными родителями, после чего мы крепко обнялись. Потом мы еще долго, с нескрываемым любопытством разглядывали друг-друга.
  Мало того, что мы не виделись почти полгода. Никогда прежде нам не приходилось видеться, будучи одетыми в нормальную человеческую одежду.
  Ваню усадили за стол. Все мы ещё немного подкрепились и выпили за приезд Ивана, после чего все вместе отправились на деревенский мемориал, к могиле Александра.
  
  Мы молча постояли у могилы, затем поставили на неё стопку водки. Разлили оставшуюся по стаканчикам и выпили. Ещё немного постояли и вернулись в дом. Вечером, после ужина, разговор зашёл о гибели Саши. Родители Александра рассказали о том дне, когда в их дом пришла эта страшная весть, и о похоронах.
  - Мы хотели гроб открыть, - сказал Александр Ильич. - Только меня упросили не делать этого. Председатель парткома просил... А я ведь коммунист... Видно было, что каждая фраза даётся ему нелегко.
  - А как же так... - продолжал он. - Даже не взглянуть в последний раз на своего сына.
  Мужчина тяжело вздохнул, и с силой поджал губы. - Окошко на гробу маленькое... Мы как не старались, ничего так толком разглядеть и не смогли. Наступила тишина.
  
  Я собрался с духом и рассказал присутствующим о последнем дне жизни Александра, и об обстоятельствах трагедии.
  - А ущелье это глубокое было? - спросила Вера Владимировна после того, как я закончил.
  - Метров десять...
  - Бедный мой сыночек...- женщина влажными от слёз глазами смотрела в пустоту, - Падал туда...Знал, что погибнет...
  
  На следующее утро, когда все собрались за завтраком, Вера Владимировна принесла большой кувшин парного молока. Я не любил пить молоко, но такого вкусного молока я ещё ни разу не пробовал. После завтрака пришла Вера.
  Мы с Ваней вышли на улицу покурить.
  - Ну хватит вам дымить как паровозы, - сказал Игорь, выйдя из дому. В руке у него была малокалиберная винтовка. - Пойдём лучше постреляем...
  Александр Ильич, Вера и старший сынишка Игоря - Серёжа тоже пошли вместе с нами.
  
  Как я уже говорил, дом Ратниковых находился у окраины деревни. Неподалёку, в низине протекал ручей шириной чуть больше метра. Мы поставили бутылки на мостик, перекинутый через этот ручеёк.
  - Ну-ка, сынки,покажите, чему вас в армии научили, - сказал Александр Ильич, беря винтовку из рук Игоря и протягивая её мне.
  - Пристреляна нормально? - я приложил винтовку к плечу. - Поправку давать не надо?
  - Точно бьёт, - спокойно заверил меня Александр Ильич.
  - Гляди-ка, батя, - сказал улыбаясь Игорь, кивая в мою сторону и обращая внимание стоящих рядом на отведённый в сторону правый локоть. - Винтовку-то держит как. Сразу видно, не впервой...
  
  После выпитого накануне, сознание не отличалась ясностью восприятия, а руки немного дрожали. Я прицелился и выстрелил.
  Бутылка, в которую я целился, разлетелась осколками.
  Александр Ильич и Игорь дружелюбно рассмеялись.
  - Неплохо...- произнёс Александр Ильич. - А Санька как стрелял?
  - Отлично стрелял... Одним из лучших стрелков был во взводе и в батальоне. Мы и с афганскими солдатами соревновались иногда. Всегда у них выигрывали...
  Мужчина улыбнулся, но глаза его оставались всё такими же полными печали.
  На, Ваня... Вспомни молодость боевую...- я передал винтовку Ивану.
  Состояние Ивана было не легче моего, однако он сосредоточился и поразил ещё одну бутылку.
  - А можно мне тоже попробовать? - спросила Вера, глядя на то, как лихо мы расправляемся со стеклотарой.
  Ваня вопросительно взглянул в строну хозяев оружия, и получив от них разрешающий кивок, протянул винтовку девушке.Вера прицелилась и выстрелила. Не попала, конечно, с первого раза. Сразу как-то смутилась, покраснев, и отдала винтовку Ивану.
  - А ты как думала? - весело рассмеявшись, сказал ей Александр Ильич. - Этому тоже учиться надо... - И уже с серьёзным лицом добавил: 'Да только не женское это дело...'.
  Мы с Ваней, не испытывая особого энтузиазма, а скорее от нечего делать, добили-таки оставшиеся бутылки.
  - Аким, а у вас леса есть? - спросил меня Александр Ильич.
  - Таких как здесь нет... Горы есть... А вот лесов нет...
  - Вера...- Александр Ильич обратился к девушке. - Ты бы сводила ребят в лес... Пусть прогуляются немного, посмотрят... Всё интереснее, чем в четырёх стенах сидеть.
  Вера согласно кивнула.
  - Только не уходите далеко... А-то заблудитесь ещё... - улыбнулся Александр Ильич. - Вон и Серёжка с вами пусть пройдётся.
  Старший сын Игоря радостно закивал. Мне тоже было любопытно побродить по лесу.
  
  День стоял ясный и мы направились в сторону кромки леса. Лес в этой части был преимущественно лиственный. Многие деревья, растущие здесь, были мне неизвестны, поэтому я часто спрашивал нашу провожатую о том, как называется то или иное дерево. С самого детства мне было интересно познавать живой мир вокруг себя. Родители всегда поддерживали меня в этом. В течение многих лет мы были подписчиками разных занимательных журналов, среди которых был и 'Юный натуралист'. Я помню как с нетерпением ожидал прихода каждого нового номера, читая его буквально от корки до корки, и расстраивался, когда доставку журнала задерживали.
  
  Когда я был маленьким, на нашей лоджии была большая клетка, в которой жили несколько пар волнистых попугайчиков, и мы с любопытством наблюдали за ними, за тем, как развиваются и растут их птенцы. Как и многие мальчишки из нашего двора, я содержал аквариумных рыбок, и мы еженедельно ездили всем двором на главную в Ташкенте барахолку, знаменитую в то время 'Тезиковку'. Но по мере взросления, времени на рыбок и птичек оставалось всё меньше, а круг моих интересов всё более смещался в сторону спорта, подготовки к армии и взрослой жизни. Подростковый период жизни и служба в армии, безусловно, повлияли на моё мироощущение. Так уж водится, что когда мальчик взрослеет и становится мужчиной, ему приходится соответствовать тому окружению, в котором он находится, иначе просто автоматически попадаешь в разряд слабаков. Проявление жесткости по отношению к окружающему миру, другим людям и 'братьям нашим меньшим' зачастую вызывали во мне некий внутренний конфликт, но я научился подавлять жалость и оправдывать себя, когда случалось проявлять грубую силу и агрессию.
  Тем не менее, какая-то часть меня всегда испытывала острую необходимость в общении с живой природой. Вот и эта прогулка по лесу показалась мне очень хорошей возможностью поближе познакомиться с местной флорой и фауной. Конечно, ожидать встречи с большим количеством животных не приходилось и всё ограничивалось лишь мелкими представителями мира пернатых и насекомых, но вот растительный мир был достаточно разнообразным.
  Было интересно встретить представителей живой природы, которых до этого я видел только на экране телевизора, в книжках или журналах. Никогда прежде я не ходил по замшелой подвижной почве, которая мягко проминается под ногами, не видел живьём растущий мухомор или даже обычный для этих мест папоротник.
  Гуляя по лесу, мы немного побаловались, стреляя из мелкашки, но это быстро наскучило. К тому же звук выстрела казался здесь совершенно чужеродным и нарушал гармонию леса. А вот валить ударом ноги, торчащие из земли то здесь, то там высохшие стволы деревьев, мне показалось очень забавным.
  
  Бродя по лесу, я думал о Сашке. Часто в наших с ним беседах мы говорили о том, как вернёмся домой, как встретимся. Саня любил мечтать о том времени, когда мы приедем к нему в гости, и вместе с ребятами из нашего взвода сходим на охоту. И вот я иду по лесу, о котором так часто рассказывал мне мой друг, но повод, по которому я нахожусь здесь, словно тлеющие уголья обжигает изнутри. Побродив немного по лесу, мы повернули к дому.
  
  За обедом мы снова выпили, но водка не несла никакого облегчения и только усугубляла и без того тягостное состояние. Речь снова зашла об Афганистане.
  Я не помню всех деталей того разговора, но в какой-то момент Александр Ильич, сидевший до этого и слушающий с угрюмым видом, вдруг неожиданно обратился ко мне с вопросом.
  - А не мог ты ошибиться? Может быть, Санька не погиб?.. Ведь мы... Мы даже тела его не видели. Похоронили, не открыв гроб... Может он пропал? Ты же говоришь, что там река была рядом? Может, он как-то выжил, ну в реку упал, а вам сказали, чтобы вы говорили, что он погиб, а?
  В выражении лица Саниного отца в этот момент было столько надежды, словно он нашёл последнюю спасительную нить, которая могла всё изменить. Я никогда не забуду этот взгляд.
  Ничего не ответив ему, я молча опустил глаза в дощатый пол избы, тем самым оборвав эту единственную нить надежды. Александр Ильич тяжело вздохнул и его лицо приобрело прежнее усталое и хмурое выражение.
  
  Мы пробыли в доме Ратниковых три дня. Перед отъездом снова пришли на могилу друга. Постояли молча и отправились в обратную дорогу. Накануне отъезда Вера Владимировна, как и обещала в письме, принесла мне деньги на дорогу в оба конца. Я промолчал, но утром, заправляя койку, оставил деньги, сунув их под подушку.
  
  В Москве у нас с Ваней был ещё один день до отъезда. Мы зашли в ресторан 'Якорь'. Сидя за столиком, мы, наконец, смогли поговорить с Ваней обо всём, что случилось с нами в Афганистане за время его отсутствия.
  За соседним столиком сидел молодой человек в компании девушки. По видимому он услышал обрывки нашего разговора. Подойдя к нашему столику, он вручил нам бутылку шампанского, сказав, что тоже служил 'за речкой' в десантных частях. Мы с ним выпили за живых и павших, и он вернулся к своей даме.
  - Я угощаю... -тоном, не терпящим возражений, произнёс Ваня, когда пришло время оплачивать счёт.
  
  К тому моменту, когда мы отправились к Игорю, стемнело. В вагоне электрички было почти пусто. Ванька решил познакомиться с одиноко сидящей молодой женщиной. Эта идея, учитывая наше с Ваней состояние, не вызвала у меня особого восторга, но отговаривать своего товарища я не стал. Иван присел рядом с женщиной и начал о чём-то говорить с ней. Мне показалось, что Иван действует немного напористей, чем следовало бы в этой ситуации. Женщина, сидящая до этого с напряжённым лицом, в какой-то момент не выдержала Ванькиного напора и расплакалась. Немного растерявшись, Ваня попытался было успокоить даму, но поняв, что его попытки только усугубляют ситуацию, откланялся и возвратился ко мне.
  Я вышел покурить в тамбур. Там стояли двое молодых людей. Один из них, тот что повыше ростом, попросил у меня сигарету сначала для себя, затем для друга. Я угостил их. Верзила не унимался, решив, видимо, что с моей помощью они могут разжиться не только сигаретами, но и кое-какими другими материальными ценностями.
  - Слышь... - я грубо оборвал его на полуслове, быстро прикинув как действовать в этой обстановке.- Я что по-твоему, на лоха похож?
  Грозные нотки, появившиеся в моём голосе, заставили 'Большого' немного поубавить пыл. Он сразу несколько насторожился и спросил уже в более вежливой манере.
  - А ты, приятель, если не секрет, откуда будешь?
  - Не секрет...- стараясь выглядеть спокойным и понимая, что нужно быть готовым к любому повороту, ответил я . - Из Ташкента...
  - А я-то думаю, что-то акцент у тебя такой знакомый... - сказал 'Большой' немного замявшись. - Я в армии, когда служил, у нас тоже были ребята из Ташкента... Нормальные мужики...
  Я никак не отреагировал на его откровения, держа обоих оппонентов в поле зрения и по опыту зная, что всё это может быть спектаклем, призванным отвлечь моё внимание. Хотя по интонации и выражению говорившего мне показалось, что он не лукавит и теперь настроен ко мне более дружелюбно.
  - Ну ладно, бывай, брат...- 'Большой' протянул мне руку. - Пойдём мы...
  Я ответил ему коротким рукопожатием, и эти двое двинулись по направлению к голове электрички.
  Мы с Ваней сошли на станции 'Рабочий посёлок' и направились к дому Игоря. Редкие уличные фонари довольно скупо освещали улицу, поэтому некоторые участки нашего пути пролегали в полумраке. Мимо нас пробежал человек.
  Эй мужик, стой! - раздался оклик из темноты.
  В правой руке я нёс бутылку 'шампанского', подаренную нам десантником в ресторане. Всматриваясь в полумрак с той стороны, откуда послышался голос, я крепче сжал горлышко бутылки в ладони.
  На освещённый участок улицы выбежал подросток лет пятнадцати. Его взгляд возбуждённо рыскал по сторонам и задержался на нас с Иваном.
  - Ты это кому?! - крикнул я юнцу.
  - Да нет... Не вам. Тут мужик один ни за что, ни про что моего друга ударил и куда-то сюда побежал. Вы его не видели?
  - Щас разберёмся! - сказал я, припустив туда, где только что скрылся пробежавший мимо нас мужчина. Ваня рванул следом.
  - Так вы что, с нами?! -приободрившись, спросил мальчишка на бегу. Следом за ним подоспели ещё двое его друзей.
  Мы не ответили. Завернув за угол соседнего дома, мы заметили тень юркнувшую в один из подъездов и метнулись туда. Когда мы ворвались в подъезд, мужчина попытался скрыться от нас бегством, немного замешкавшись у двери лифта, но поднимаясь по лестничному маршу, видимо, понял, что ему не удастся скрыться, развернулся и бросился на нас с кулаками.
  - Ах вы! - его кулак пронёсся у меня перед лицом.
  В следующий миг беглец уже лежал на ступенях лестницы, сбитый с ног подсечкой Ивана и пытаясь защититься от наших ударов.
  - Ты урод, моего братишку за что обидел?! - как бы объясняя жертве своё участие в преследовании, спросил я.
  Вопрос, впрочем, остался без ответа, а подбежавшие мальцы отвесили бедняге ещё по паре пинков.
  - Ну всё, пацаны... Хорош...- я оттащил вошедших в раж мальчишек от их обидчика. - Хватит ему... Пошли отсюда.
  Мы вышли из подъезда.
  - Спасибо вам! - обратились к нам мальчишки.
  - Не за что...- невесело хмыкнул в ответ Иван.- Давайте, дуйте по домам...
  Пацаны исчезли в темноте.
  Вечер был тёплый. Заметив неподалёку у детской площадки столик и скамейки, мы с Ваней решили немного посидеть на улице.
  - Не надо было за них заступаться... - угрюмо сказал Ваня, когда мы закурили, усевшись на скамеечке. - Может, они сами виноваты... Первые до мужика докопались, а мы ещё этим малолеткам и помогли. В словах Вани я почувствовал упрёк в свой адрес, и хотя в общем он был прав, я попытался оправдаться.
  - Да вроде, нормальные пацаны... Да и мужик этот пьяный был... Просто захотелось помочь ребятишкам.
  - А мы с тобой трезвые что ли? Сейчас сам знаешь молодёжь какая...
  - Да прекрати ты, Ванька... Бубнишь как старый дед... Забыл, как ещё пару лет назад, сам такой же был...
  
  Из подъезда в доме напротив вышла девушка лет восемнадцати, одетая в футболку и джинсы. Она направлялась прямо к нам. Подойдя, она попросила у нас сигарету. Закурив, заговорила с нами.
  - Можно я тут с вами посижу, покурю? Дома неудобно... Родители против того, чтобы я курила...
  - Конечно, присаживайся...
  Девушка была хороша собой.
  - Дочку спать уложила... Вот вышла покурить. Думала, что тут знакомые ребята сидят... А я вас что-то раньше здесь не встречала...
  - Да мы тут так... Мимо шли и решили перекурить...
  Мы разговорились с девушкой и уже через несколько минут были словно давние знакомые. Она рассказала немного о себе. Рано вышла замуж, через полгода развелась с мужем. Теперь живёт с родителями и воспитывает маленькую дочку. Мы рассказали ей о причине, по которой находимся в Москве.
  - Да, жаль вашего друга... И родителей его тоже... А вы долго ещё в Москве пробудете?
  - Завтра уезжаем по домам...
  - Жалко...
  Посидев ещё немного, мы попрощались с нашей новой знакомой и пошли домой к Игорю.
  
  На следующее утро мы отправились в обратный путь, пообещав Игорю приехать на годовщину гибели Александра. Я поехал в аэропорт Домодедово, а Ваня на Киевский вокзал.
  
  Через год мы снова приехали в Извеково. На этот раз к нам с Иваном присоединился Юра Луговой - наш друг из седьмой роты. С недавних пор он поселился в Серпухове, а до этого жил в белорусском городе Орша. Мы переписывались с ним и договорились о совместной поездке на Сашкину годовщину.
  Снова в своих разговорах и воспоминаниях мы возвращались в Афганистан. За год произошло многое. Пятнадцатого февраля, как раз в день моего двадцатидвухлетия, был завершён вывод наших войск из Афганистана. Война, унёсшая жизни пятнадцати тысяч наших братьев, закончилась, а мы, каждый в меру своих сил и возможностей, старались осмыслить происходящее и приспособиться к жизни на гражданке.
  
  Ещё через год, в этот же день, сюда - в Извеково подтянулись Борька 'Калмык' со своим земляком из девятой роты Мергеном, 'Козырь' и Сашка Ременьщиков. Мы были очень рады встрече.
  Я не видел Мергена с тех пор, как он пострадал от ожогов при растопке солдатской бани. Участки молодой розовой кожи на его смуглом лице и руках напоминали о том происшествии. Мерген как обычно был скромен и немногословен. Зато Борька говорил за двоих. Он взахлёб рассказывал о своих успехах, о том, что поступает, или даже поступил в институт, и по окончании получит какую-то ужасно престижную профессию. Мы с 'Козырем' весело перемигивались, когда он сыпал заумными терминами, пытаясь произвести на нас впечатление своими познаниями в области экономики и социологии. Правда, после Афгана у Бориса возникли проблемы с ногами - варикоз. Почти год своей службы Боря таскал на себе АГС, может это и стало причиной возникновения осложнений.
  'Козырь' рассказывал о том, как после армии он долго не мог привыкнуть к новому укладу жизни. Мне почему-то запомнился один эпизод из рассказанного Олегом.
  - А один раз, - делился он,- мы с друзьями собрались короче... Отдыхаем... Ну выпили... Что-то разговор зашёл там про-то да про это... Так тут 'чёрт' какой-то приблатнённый... Тоже с нами отдыхал... Я его вообще первый раз в жизни видел-то... А он, прикинь... На меня попёр: 'Ты...- говорит мне, - автоматная рожа!' Ну, это за то, что я в Афгане служил... У меня внутри всё как вскипело... Я уж было хотел этой гниде показать... Друзья нас разняли... Объяснили этому увальню, что он не прав...
  
  Да, я отлично понимал Олега и других ребят. Всем нам по возвращении домой пришлось столкнуться с тем, что мы оказались в какой-то изоляции от остального мира. Эта грань была очень тонкой, почти незаметной, но каждый из нас ощущал это всем своим нутром. Война в Афганистане закончилась выводом наших войск. Что это было? Провал или победа здравого смысла? Кто мы теперь? Солдаты, исполнившие свой долг перед Родиной и своим народом, или армия потерпевшая поражение? Честно говоря, мне лично было почти плевать на эти противоречия, но внутри была какая-то пустота, которую нужно было чем-то заполнить. Нужно было как-то объяснить себе, что всё это было не напрасно.
  
  Здесь в Союзе жизнь шла как и прежде, и большинству окружающих не было никакого дела до тех, кто в свои двадцать лет был вынужден находиться в чужой стране и выполнять боевые задачи. Да мы и не ждали, что нас будут носить на руках, но для многих вернувшихся из Афганистана испытание так называемой мирной жизнью оказалось не менее серьезным, чем испытание войной.
  За время, прошедшее после службы, произошло и изменилось многое.
  По возвращении из армии я был вынужден вплотную заняться здоровьем. Боли в пояснице не давали покоя, и врачи дали мне направление в госпиталь для ветеранов боевых действий. Там я познакомился с ребятами, которые как и я поправляли здоровье, пошатнувшееся во время службы в Афганистане. Мы с ними иногда заглядывали в палаты к участникам Великой Отечественной войны и беседовали с ветеранами о жизни и войне. Многие из них были удивительными людьми и, несмотря на то, что им пришлось пережить, ;не утратили жизнелюбия и веры в доброе начало.
  Моё лечение антибиотиками не приносило результатов. В конце концов, меня направили на обследование при помощи уникального на тот момент ультразвукового исследования. Худшие опасения подтвердились, и в правой почке был обнаружен камень диаметром два сантиметра. Это означало одно - операция неизбежна. Хирург, на консультацию к которому я был направлен, посоветовал мне дождаться момента, когда в их отделении установят оборудование для удаления камней без необходимости делать полостную операцию.
  Я пошёл на завод и работал там плотником. Весной состояние моё резко обострилось, камень перекрыл мочеточник и тянуть с операцией было опасно.
  
  Всё прошло удачно, и я быстро поправлялся. Однако насмотревшись в урологическом отделении на больных, вынужденных с определённой периодичностью становиться пациентами этого мрачного заведения, я поймал себя на мысли, что такая перспектива совершенно меня не вдохновляет. К примеру, мой сосед по больничной палате Алексей, кстати, весёлый и добрый малый, дважды уже попадал под 'нож' хирурга с камнями в почках. Он был старше меня лет на восемь и за сравнительно недолгую жизнь отмотал три срока по пять лет за воровство. У него была своя философия, свой кодекс чести и он строго придерживался правил и норм морали, свойственных среде, в которой он провёл большую часть жизни. Мне запомнился один очень показательный эпизод.
  
  Как-то раз вышли мы с ним из больничного корпуса погулять. Погода стояла чудесная, да к тому же на улице царило какое-то оживление. То ли праздник был, то ли ещё что. Прямо у входа в больничный корпус стоял большой прилавок, с которого велась торговля всякими вкусностями.
  - Ну что, Аким, может по пирожному? - предложил мой товарищ, направляясь к прилавку.
  - С удовольствием.
  - Я угощаю, - сказал Алексей.
  Он заплатил продавщице. Женщина дала ему сдачи и пирожные. Алексей поблагодарил продавщицу и отходя от прилавка, ловким, незаметным движением прихватил ещё одно пирожное.
  - А зачем лишнее-то взял? - поинтересовался я, когда мы оказались чуть поодаль от прилавка.
  -Так она же мне сдачи тоже недодала, - резонно заметил Алексей. -Две копейки конечно ерунда... Но дело принципа. А за день она сколько клиентов таким макаром обсчитает? Как она ко мне... Так и я...
  Такой довод показался мне справедливым, и мы, наслаждаясь погодой и вкусом
  пирожных, пошли дальше.
  Лёху почти ежедневно навещала жена с кем-нибудь из троих его сыновей, разница в возрасте между ними была примерно равна срокам отсидки Алексея. Не знаю, что творилось у Лёхи внутри. Он старался не унывать, и, казалось, его совсем не заботит, что пройдёт ещё несколько лет и, возможно, ему снова придётся оказаться на операционном столе.
  
  Выписавшись из больницы, я всерьёз задумался о том, чтобы поменять что-то в своей жизни. Точнее менять нужно было очень многое. Образ жизни, который я вёл после армии, был прямым путём в никуда. Днём я работал на заводе. По вечерам же мы с приятелями в компании многочисленных подруг, курнув травки или попивая пивка, коротали время за игрой в карты и пели песни под гитару. Какое-то время моим друзьям держаться на плаву позволяла игра в напёрстки. Но с каждым днём давление на их бригаду со стороны милиции возрастало, и однажды 'станок' встал.
  Денег на 'удовольствие' уже не хватало. Не мудрствуя лукаво, мои друзья решили эту проблему. Как-то гуляя вечером по тёмным улицам родного города, они решили сорвать с одинокого прохожего меховую шапку. Продажа этой добычи дала нам немного средств для поддержания привычного образа жизни. Вылазки за головными уборами стали проводиться с определённой периодичностью. Хотя с самого начала затея с шапками казалась мне нелепицей, по просьбе своих товарищей я тоже несколько раз выходил на эти 'вечерние прогулки'.
  
  'Работали' в две пары. Первая, в которой были ребята помоложе, обычно шла впереди. Если они встречали 'клиента' со стоящей шапкой, то сорвав её, разбегались в разные стороны. Вторая пара следовала на небольшом удалении за первой, и тот, в чьих руках находилась добыча, бежал, как правило, в сторону второй пары. Обычно жертва не предпринимала попыток вернуть утрату. Но иногда встречались-таки 'герои', пытавшиеся догнать вора.
  В этом случае вторая пара,сделав вид, что она тут вообще не при делах, беспрепятственно пропускала беглеца с шапкой, а вот преследователя ждал сюрприз. Чаще всего его сбивали с ног подсечкой, иногда ударом в корпус или голову. После этого и вторая пара спешила скрыться, а растерянная жертва обычно смирялась со своей потерей.
  Я ходил во второй паре.
  Совесть не давала покоя, говорила о том, что я проваливаюсь в какую-то яму, из которой нужно срочно выбираться.
  На одной из 'охот за шапками' нашей жертвой стала молодая женщина. Она бросилась за похитителем, на бегу призывая нас задержать его. Мы, естественно, не вняли её просьбе и дали своему подельнику пробежать мимо. Останавливать женщину мы тоже не стали. Ей на своих каблуках, да ещё и по скользкому зимнему тротуару не удалось бы угнаться за нашим молодым коллегой. В какой-то момент она поскользнулась и упала. Мы с приятелем подошли к ней и помогли подняться.
  - Спасибо вам, ребята...- переводя дыхание после бега и отряхивая пальто, сказала она. И глядя вслед убегающему, добавила: ' Вот же скотина... Шапку стащил... Надо было вам его поймать...'
  - Да мы это... Что-то растерялись...
  Подошла подруга этой женщины.
  - Надень, - она протянула ей свой платок. - Холодно, замёрзнешь...
  - Ой, да ладно тебе, Валя... - потирая рукой ушибленное колено, ответила пострадавшая. - Дойду уже... До дома рукой подать.
  
  Я глядел на этих женщин и ненавидел себя. Одеты они были в недорогие пальто. Лица усталые. Глаза грубо подведены дешёвой тушью. Шли, видимо, с работы. Дома, наверное семья, дети. Ждут их возвращения. А тут мы. Шапка тоже оказалась не самой высшей пробы. Старая, мех местами протёрся. Выручили за неё какие-то гроши. Как не просто должно быть достаются деньги её обладательнице, раз она так отчаянно старалась вернуть её.
  - Аким! - говорила мне совесть. - Посмотри на себя... Кем ты становишься?.. Ты прошёл через безумие войны, и в кого ты теперь превратился? И ради этого ты там сражался? Ради этого гибли там твои друзья?
  После этого случая, решив, что такая жизнь не для меня, я перестал принимать участие в этих вылазках. Общение с моими корешами тоже пришлось свести к минимуму.
  
  Жизнь удивительная штука. Если ты делаешь верный выбор, судьба помогает тебе. Мне посчастливилось изменить направление моего существования. Бросить курить траву мне было не трудно, так как употребление оной не столько давало возможность расслабиться, сколько, наоборот, возвращало меня назад в Афганистан. Помню, был даже такой случай. Сидим мы с друзьями на скамеечке в одном из подъездов моего дома. Ну курнули, конечно, для настроения. Вдруг внутри меня всё сжалось.
  Ужасно знакомый звук - нарастающий свист падающей миномётной мины. Здравый смысл говорил, что это невозможно: 'Как здесь, в мирном городе могло происходить такое?'. Но тело, повинуясь инстинкту выживания, уже приготовилось упасть на землю. Друзья непонимающе глядят на то, как я с окаменевшим лицом сползаю со скамейки, глядя в небо, пытаясь понять, откуда летит 'духовский бакшиш' и готовлюсь нырнуть за ограждение соседского палисадника. Я уже хотел было заорать во всё горло: 'Ложись!', но дружный взрыв хохота остановил меня. Оказалось, что это свистел закипающий чайник у соседки с первого этажа, окно которой находилось как раз у нас за спиной.
  
  Но поменять всё остальное в своей жизни было непросто. Сложнее всего было сформировать новый круг интересов и общения. По счастью, мне это удалось. Вскоре я познакомился с девушкой и через полгода мы поженились. Моим свидетелем на свадьбе был Эдик Намазов, гостивший в это время в Ташкенте у своего дяди. Он рассказал мне, что случилось с нашим взводом после вывода в Союз.
  Из его рассказа я узнал, что полк расформировали, а ребят раскидали по разным частям. После вывода полка из Афгана, скопление не привыкших к казарменным порядкам солдат с боевым опытом стало угрозой, способной подорвать устоявшийся в Союзе размеренный уклад несения службы.
  Эдик говорил, что однажды, когда он пришёл в гости к Тахирову Азизу, служившему в новой части, ему было досадно видеть, как какой-то здоровенный детина - сержант не совсем учтиво обходился с нашим другом. Мне было неприятно слышать об этом. Это лишний раз напомнило мне о том месте, которое отводится человеку в системе. Ещё он говорил о том, что туркмен по имени Хан из взвода связи, зайдя в гости к Азизу, также стал свидетелем подобной сцены. Найдя такое обращение возмутительным, Хан обрушил на голову наглеца один из двух принесённых в качестве гостинца арбузов, и потом ещё хорошенько наподдал гадёнышу, объяснив, как следует вести себя в отношении Азиза впредь.
  
  Через год после свадьбы у меня родился сын. В честь друга я назвал его Александром.
  
  Ещё служа в армии, я мечтал вернуться на аэродром и продолжать прыгать с парашютом. В один из дней я приехал туда. День был прыжковый. Я пришёл на площадку, где парашютисты укладывали парашюты, готовились к прыжкам. Тут же находился большой песчаный круг, в центре которого лежал блин для отработки прыжков на точность приземления. Наряду со знакомыми инструкторами и спортсменами, множество новых лиц. Все заняты своими делами. Многие из знакомых искренне рады мне. Интересуются, как отслужил, ну и всё в таком роде.
  На линии стартового осмотра замечаю знакомую парашютистку. До службы в армии у нас с ней были дружеские отношения. Она давно занималась парашютным спортом и запомнилась мне как жизнерадостная и весёлая девушка. Кто-то из знакомых сказал, что она теперь входит в состав сборной Республики. В ожидании приземления самолёта, она вместе с остальными парашютистами своего взлёта сидит на расстеленном брезентовом полотнище.
  - Привет, Лола...- подойдя, здороваюсь я с ней. Она пару секунд изучающее смотрит на меня.
  - А... Привет... Как дела?- произносит она, устало улыбнувшись.
  - Нормально... А у тебя?
  - Тоже ничего...- она отворачивает голову, лениво наблюдая как один за другим приземляются в песчаный круг парашютисты.
  
  - Да...- думаю я, глядя на окружающее меня пространство. - Что-то изменилось тут. Вроде и времени-то прошло всего пара лет. Всё не то. Тоскливо... Лолка вон даже... И та...
  
  Я ещё недолго стою рядом, и затем отхожу в тень растянутого на высоком шесте парашюта, где отдыхают спортсмены. Некоторое время смотрю на происходящее вокруг и сравниваю с тем, как здесь всё было прежде.
  Исчезло что-то неуловимое. Что-то главное. Ради чего я со своими друзьями приезжал сюда, проводя здесь дни и месяцы. Самолёты, прыжки... Всё это здорово, но не хватает чего-то. ' Нет того веселья...'- всплыли в памяти строки из песни Владимира Высоцкого. Точно. Здесь нет той атмосферы. Друзей. Подруг. Всё изменилось. Да и сам ты, Аким, стал совсем другим. Тебе никогда уже не вернуться туда, где ты был семнадцатилетним мальчишкой. Тогда ты и твои друзья поднимались в небо, чтобы ощутить свободу преодоления своих сомнений и верили в чистоту и справедливость этого мира.
  
  Но мы с друзьями по аэроклубу продолжали поддерживать связь и встречались иногда. У каждого была своя жизнь, но существовало нечто, объединяющее нас. Однажды мы договорились встретиться дома у моего друга Димы Чепланова. Он отслужил в Германии и вернулся из армии за полгода до моего возвращения. Были здесь также Витя Чуприн и Юра Синицкий. Мы пригласили и нашего наставника и друга Вячеслава Романовича Коновалова.
  Витя Чуприн заканчивал обучение в лётном училище и планировал работать лётчиком в нашем аэроклубе. Юра Синицкий учился в Рязани и вскоре должен был пополнить ряды офицеров ВДВ.
  Встреча получилась замечательная. Мы были рады возможности собраться в таком составе. Выпили. Много говорили, вспоминали, шутили. Не обошли стороной и тему Афганистана. Ребята интересовались у меня, как на самом деле обстояли дела на этой войне. Я старался ответить на все их вопросы.
  - А помнишь, Аким, ты мне фотографию прислал? - спросил меня Юра. - Ну вы там втроём стоите, в маскхалатах. Так мы в училище всей группой пытались определить, в каких войсках ты служил.
  - Да, помню, Юра... Это было после засады. Там со мной мои друзья Ваня Решетников и Саша Ратников. Служили мы во взводе разведки, в мотострелковом полку.
  - Ну так мы и подумали, что в каком-то разведывательном подразделении...
  - Наш батальон стоял в Кишиме, а полк в Файзабаде. Это в провинции Бадахшан, на северо-востоке Афганистана.
  - Ну и как там? - Юру этот вопрос интересовал как будущего профессионального военного.
  - Да по-разному бывало...
  - Зато ты, Аким, знаешь, как поведёшь себя в боевой обстановке, а я вот будущий офицер и не знаю, как оно там будет если что...
  - Я тебе вот, что скажу Юра... Я не верю в героизм. Есть такая штука как необходимость... Просто когда припрёт, делаешь то, что можешь. И всё. По мне так каждому второму... Да нет... Вот садится механик в машину, и экипаж на броне, и выезжают по дороге длиной сто километров, где по статистике два фугаса на километр... Да, сапёры дорогу чистят. Но когда едешь и видишь, как то там, то здесь подрываются машины... Короче, 'русская рулетка' такая получается. Так вот... Нужно ехать... Садятся пацаны и едут... Я бы каждому 'Звезду героя'...
  В общем, посидели мы хорошо. Пообщались, поделились впечатлениями о происходящих в стране переменах, а когда уже расходились, Юра вдруг задал мне ещё один вопрос. Точнее, это был не вопрос даже.
  - А ещё я слышал, что в Афгане солдаты называют офицеров шакалами. Честно говоря, этими словами он несколько обескуражил меня. Я хотел было ответить ему, но он отмахнулся.
  - Да ладно тебе, Аким... Не говори ничего...- и стараясь перевести разговор на другую тему, он о чём-то заговорил с Романычем.
  Мне показалось, что Юрка даже немного обиделся. Возможно, виной тому была и выпитая нами водка. Зря он не дал мне ответить ему. Я бы сказал ему, что это действительно так. Что в солдатской среде в адрес офицеров нередко можно было услышать такое выражение. И, возможно, это имеет под собой какое-то основание. Может, это просто мне так повезло, что из всех встреченных мною в Афгане людей, носящих офицерские погоны, с чистой совестью словом 'шакал' я мог бы назвать лишь единиц. Но эти встречаются везде, а мне больше запомнились те, кого можно было назвать людьми чести и совести, и очень хорошо, что лично мне такие встречались чаще.
  
  Да, за два года, что прошли после нашего возвращения из Афганистана, с каждым из нас произошло многое. Многое поменялось и в стране. Железный занавес стал приоткрываться. Горбачёва всё чаще приглашают на Запад. Один за другим подписываются двусторонние мирные соглашения. Правда, внутри страны не всё так гладко и безоблачно.
  Однажды меня вызвали повесткой в военкомат. 'Неужто на переподготовку?' - подумал я. В кабинете указанном в повестке, помимо чиновника находился посетитель. Тем не менее меня попросили войти внутрь и ознакомившись с содержимым повестки, работник военкомата спросил у меня имеются ли у меня правительственные награды. Я ответил что награждён медалями: '70 летию вооружённых сил СССР' и 'От благодарного афганского народа', а также представлен к другим, но ничего больше не получил.
  - Понятно...-произнёс работник оборонного ведомства, открывая сейф и что-то доставая оттуда. Он положил на стол какие-то предметы и бумаги, попросил своего посетителя встать, и сам приняв некое подобие стойки 'смирно', зачитал текст указа и вручил мне медаль 'За Отвагу' и нагрудный знак 'Воину-интернационалисту'.
  В тот день, совершенно случайно, в гости ко мне зашёл мой друг по аэроклубу Стас Салиев. Он был в обществе своей девушки. Их визит пришёлся как нельзя кстатии мы обмыли полученную награду.
  
  Когда мы договаривались о поездке в Извеково, ребята попросили меня раздобыть немного 'травки', мол, курнём - вспомним Афган. Хотя сам я в то время уже не курил коноплю, особых сложностей с её приобретением у меня не возникло. Через своих знакомых я приобрёл пакет на пять папирос. Не долго думая, я сунул его в задний карман джинсов.
  Поглощённый мыслями о предстоящей встрече с друзьями, я совсем было забыл об этой своей своей покупке, вспомнив о ней лишь тогда, когда при прохождении предполётного контроля в Ташкентском аэропорту сработал звуковой сигнал рамки металлоискателя.
  По просьбе работника аэропорта, я принялся вынимать из карманов все металлические предметы. Вот тут-то, сунув руку в задний карман, я и обнаружил в нём это, мягко говоря, не совсем законное содержимое.
  Работник контроля внимательно следил за моими действиями и от него не ускользнула секундная задержка, вызванная моей неожиданной находкой. Он пригласил меня пройти с ним в кабинет.
  - Ну давай, выкладывай... Что у тебя там?! - строго произнёс он, как только дверь за нами закрылась. Я вынул из кармана пакет и положил его на стол.
  - Так...- многозначительно произнёс таможенник, опершись руками о стол и глядя мне в лицо. Он был примерно моих лет и я попытался объяснить ему всё так, как было на самом деле.
  - Понимаешь, брат... Я в Афганистане служил. Еду к родителям погибшего товарища... Там мои сослуживцы будут... Вот и хотел небольшой гостинец привезти...
  
  - Ты мне тут Афганом не прикрывайся... - спокойно парировал он. - Незаконная перевозка наркотических веществ... От трёх до семи...
  Я старался выглядеть невозмутимо, и молча смотрел на своего оппонента.
  - Что с тобой делать-то будем? А? - задал он вопрос, ответ на который очень интересовал и меня самого.
  - Не знаю... Твоя работа - тебе и решать...
  Он выдохнул, и выдержав небольшую паузу, вернул мне паспорт и билет.
  - Ладно, иди...
  - Спасибо... - я взял документы и собрался было выйти, но в какой-то момент повернулся к сотруднику аэропорта и ища у него человеческого понимания, взглядом указал на лежащий перед ним бумажный пакетик.
  - Может и пакет вернёшь?
  - Ну ты и наглый! - с удивлением, качая головой, улыбнулся таможенник. - Иди уже! Пока я не передумал...
  Понимая, что легко отделался, и уже вышел далеко за рамки дозволенного, я ещё раз поблагодарил его и покинул кабинет.
  
  При встрече, я рассказал друзьям эту историю, и она их немало позабавила. Они, конечно, выразили и сожаление, что не удастся курнуть 'травки' и испытать знакомые ощущения. Но мы собрались здесь на Смоленщине, чтобы помянуть нашего погибшего друга и выразить своё почтение его родителям и близким. И это главное.
  Александр Ильич и Вера Владимировна встретили каждого из нас с огромной благодарностью и искренним радушием. Мы проводили много времени за общением. Каждый день приходила Вера. Со дня гибели Саши прошло два года, и она немного оправилась от потери. Пригласила однажды нас к себе в гости и познакомила со своим парнем. Он тоже оказался участником войны в Афганистане, и при встрече с нами был немного зажат и немногословен. Чувствовалось, что ему было неловко в нашем присутствии. Я понимал его. Понимали мы и Веру.
  Сашку уже не вернуть, а жить-то надо. А боль... Боль навсегда останется в её сердце. Уходя, мы пожелали ей и её парню счастья.
  Мы провели в Извеково три дня и, договорившись встретиться здесь через год, разъехались по домам.
  
  Но на следующий год я не смог приехать в Извеково. Потом развал Союза. Уже после обретения Узбекистаном независимости меня однажды ещё раз вызвали в военкомат. У военкомата было много молодых людей. В основном это были те, кто отслужил в разных спецподразделениях и десантных частях. Среди присутствующих было немало ветеранов Афганистана. Нас вызывали по пять человек. Я торопился на работу и вошёл в кабинет с первой пятёркой.
  Внутри находился неприятный тип в штатском. С высокомерно-презрительным выражением лица он объявил присутствующим: 'У кого есть желание пойти на службу в органы государственной безопасности и президентскую охрану пусть останутся... Остальные свободны...'
  Посмотрев на этого начальника и подумав о том, что в случае согласия придётся взаимодействовать с такими 'кадрами', я покинул кабинет. Следом за мной вышел ещё один парень.
  Наступили 'лихие девяностые' - тяжёлое время для большинства жителей бывшего СССР. Далее двухтысячные годы со своими политическими коллизиями и переменами.
  
  Глава 46. Память.
  Мы с сослуживцами окончательно потеряли друг друга из виду. И только с развитием Интернета мы начали понемногу находить своих сослуживцев и друзей, с которыми давно уже утратили всякую связь. Из Сети я узнал, что ветеранами нашего 860-го Отдельного мотострелкового полка регулярно проводятся различные акции и встречи сослуживцев. В 2012 году я, как и многие выходцы из Средней Азии, оказался в Москве в надежде немного заработать. В Москву меня пригласил мой друг Дима Чепланов. Он жил в Москве уже больше десяти лет, открыл своё небольшое предприятие по работе со стеклом и предложил мне работу. Имея некоторый опыт в области декоративной обработки стекла, я с радостью согласился.
  Весной 2013-го, находясь в Москве, я связался с Юрой Луговым и выяснил, что в июне намечается очередная поездка однополчан в Извеково. Я и сам планировал поехать туда и очень хотел сделать это вместе с сыном, чтобы он больше узнал о том, в честь кого носит своё имя. Но, к сожалению, сын, работавший со мной в Москве, был вынужден уехать домой в Ташкент ещё в январе.
  Для выезда в Извеково договорились встретиться у станции метро 'Славянский бульвар'. Я приехал к назначенному часу.
  У обочины припарковались три внедорожника. Из них вышли несколько мужчин и женщина. Двоих я узнал. Это были Павел Усольцев - командир седьмой роты и командир моего взвода.
  Взводный порядком раздобрел. Я узнал его только потому, что прежде видел фотографии в соцсети, да и там командира выдала лишь его необычная улыбка. Собравшиеся приветствовали друг друга. Я подошёл к ним.
  - Аким, - представился я, здороваясь с однополчанами. Они в свою очередь тоже представились.
  Поздоровавшись со мной, взводный отвернулся было в сторону, но спустя мгновенье вновь повернулся ко мне и лицо его просияло.
  - Аким! Тагиров! Ёлки-палки... Ты что ли?
  - Да я... - не зная как в этой ситуации обратиться к своему бывшему командиру, ответил я.
  
  Мы крепко обнялись. Взводный сказал присутствующим что я был бойцом его взвода, и охарактеризовал меня как образцового солдата. Хотя сам я не был склонен считать свои заслуги выдающимися, в тот момент мне показалось, что он сказал это искренне. Такая оценка командира, даже спустя столько лет была приятна.
  Вскоре подошёл и Юра Луговой.
  - Постарел...- после приветствия с грустной улыбкой произнёс Юрка, остановив ненадолго взгляд на моём лице. На это я ничего не ответил.
  Шутка ли, минуло без малого четверть века со времени нашей прошлой встречи.
  
  Мы ещё немного подождали тех, кто должен был подъехать, но никто больше не появился. И мы отправились в путь. Было очень жаль, что 'Козырь' не смог приехать. Хотелось увидеться с ним. Отсутствовал и Ваня Решетников - нам так и не удалось связаться перед этой поездкой. Мы с командиром взвода ехали в одной машине и всю дорогу говорили о ребятах из взвода. Вспоминали службу, смеялись и грустили.
  Минуло двадцать пять лет с момента нашего возвращения из Афганистана. Подумать только... Некоторые эпизоды живут в памяти так, словно и не было этих лет. С возрастом начинаешь больше понимать, острее чувствовать. Взводный был теперь в звании полковника и рассказывал, что после службы виделся с некоторыми из наших ребят.
  Женщину, ехавшую с нами, звали Раиса Ивановна. Позже я узнал, что она является писательницей и психологом, и так как сама принимала участие в афганской войне, знает о ней не понаслышке. Теперь же она очень живо интересовалась всем, о чём мы говорили с командиром и Павлом Витальевичем Усольцевым, записывая что-то в блокноте.
  По дороге мы ненадолго заехали на дачу к одному из наших спутников. Нас встретила его жена. Хозяйка была очень приветливой и доброжелательной. Мы были приглашены в дом, где нас уже поджидал накрытый стол. Перекусили, а те, кто был не за рулём, пропустили по стопке. Большинство присутствующих были хорошо знакомы друг с другом. Я же многих видел впервые. Хозяин в своё время был офицером из сапёрной роты в Файзабаде. Он производил впечатление доброго и открытого человека. Из разговоров за столом, я понял, как сильно он переживает то, что ему не удалось избежать потерь среди своих бойцов. По тому, как он говорил, чувствовалось, что всё это живёт в нём и поныне, и движимый чувством долга он регулярно навещает родителей погибших.
  Оставив на даче одну из машин, мы отправились дальше. Через два-три часа мы прибыли в Извеково.
  Нас ждали. Здесь почти ничего не поменялось. Тот же небольшой, но добротный деревенский домик, большие поленницы, леса вокруг.
  
  Несмотря на то что со времени моего последнего визита в Извеково прошло более двадцати лет, брат и мама Саши - Игорь Александрович Ратников и Вера Владимировна узнали меня сразу. Мы обнялись. Здесь же были дети Игоря со своими семьями- сын Сергей и дочь Александра. Они уже были не те мальчик и крохотная девочка, какими я их помнил с нашей предыдущей встречи. Теперь у них самих были дети.
  
  Первым делом мы все, взяв приготовленные букеты цветов, отправились на деревенский мемориал. Вера Владимировна по этому поводу надела нарядный брючный костюм. Она всё также энергична. Всю дорогу мы с Верой Владимировной шли под руку и она рассказывала мне, как жила все эти годы. Как приезжали к ней в гости со всех республик бывшего Союза те, кто знал её сына и считал своим долгом отдать дань его памяти.
  Остановились у могилы Саши. Теперь, по прошествии многих лет, лицо, изображённое на чёрном мраморе, показалось мне совсем мальчишеским.
  Возложили цветы. Помянули. Сказали простые и искренние слова в память о разведчике Александре Ратникове. После зашли на кладбище, находящееся рядом, у деревенской церкви. Здесь был похоронен Сашин отец - Александр Ильич. Его не стало спустя шесть лет после гибели сына.
  По пути назад мы заглянули в школу, где учился Саша. Это была небольшая деревенская школа. Так как на дворе было лето, она была закрыта. У школы тоже были сооружены поленницы из дров, заготовленных на зиму. Мне, как жителю крупного города, не знающему, что такое печное отопление, было сложно представить, насколько непросто жить в этом краю, если даже здание школы приходится отапливать углём и дровами.
  У школы мы пробыли недолго и вскоре двинулись назад, к дому Ратниковых. Вера Владимировна шла рядом со мной и всё говорила о том, что у неё на сердце.
  - Вот веришь или нет, а почти каждую ночь вижу Сашеньку моего во сне... Снится мне, что он прибегает днём из школы. Лет девять - десять ему... Рубашка белая на нём, праздничная. Щёчки румяные... Забегает во двор. Бросает портфель на крыльцо и спрашивает у меня: 'Мама! Мама! А папка где?' - Я ему говорю: 'На работе папка-то...' - А он мне: 'А скоро он придёт?' - Ну я ему и отвечаю: 'Скоро сынок... Скоро...'
  
  Так мы и подошли к дому. Нас проводили во двор, где находился большой стол, ломившийся от всевозможных кушаний.
  - Вот каждый раз так... - говорили мои спутники. - Сколько раз уже просили Веру Владимировну, что не надо так много готовить... А она всё равно... Вон сколько всего наготовила...
  
  Взводный, Павел Усольцев, а также Раиса Ивановна были членами правления ветеранского фонда, и часто организовывали памятные встречи и акции по поддержке ветеранов и членов семей погибших. Поездки сюда в Извеково стали уже традиционными. В одну из таких акций Вере Владимировне подарили машину, и так как носить воду из деревенского колодца пожилой женщине было уже непросто, то ей во дворе выкопали собственный колодец.
  За столом, как и положено, было сказано много об Александре, о том времени. Павел Усольцев, как и командир моего взвода, был в чине полковника. Он попросил у Юры Лугового прошения за то, что во время службы не представил его к награде и под наши аплодисменты, вручил ему медаль 'За ратную доблесть'. По традиции, мы обмыли её в стакане водки. Юра при этом вёл себя очень скромно. Я считал Юрку одним из лучших бойцов нашего батальона, и конечно же он заслуживал награды.
  
  Присутствующие делились воспоминаниями, восстанавливали в памяти некоторые фрагменты из прошлого. Из услышанного мной за столом стало ясно, что Сашина подруга Вера живёт не так далеко от этих мест, регулярно навещает Веру Владимировну и приезжает на годовщину гибели Александра. В этом году, видимо, что-то не сложилось.
  
  Раиса Ивановна оказалась очень интересным собеседником. Она внимательно слушала рассказы присутствующих, и сама поведала о том периоде своей жизни, когда она была в Афганистане.
  Сидели допоздна. Полчища комаров, кружившие вокруг, нашли себе в нашем лице неплохое дополнение к своему привычному рациону. Вечером заметно похолодало, но комары оказались закалёнными и не сдавались. Несмотря на это, самые стойкие из нас оставались на улице почти до полуночи.
  
  Утром после пробуждения, умывшись студёной колодезной водой, Усольцев Павел Витальевич и Раиса Ивановна решили выполнить небольшой комплекс утренней гимнастики и предложили мне присоединиться к ним, что я охотно и сделал.
  Было приятно походить босиком по прохладной траве, щедро усыпанной искрящимся бисером утренней росы. Это ощущение с развитием цивилизации совершенно забыто жителями городов, и только оказавшись на природе, можно вновь почувствовать прелесть такого ненавязчивого единения с природой.
  
  За завтраком мы снова беседовали о былом, о сегодняшнем, о переменах, стремительно происходящих в мире, о планах на будущее.. Было здорово, что такие встречи проводятся здесь ежегодно уже на протяжении многих лет. Это дань памяти и уважения Сашке и другим погибшим. Чем ещё, мы - живые можем отплатить им?
  - Надо же... - озвучила Раиса Ивановна мысль, которая, должно быть, посещала многих из собравшихся. - Из этих краёв попасть в такую далёкую страну... Какой-то Афганистан, и сложить голову на совершенно чужой земле... А сколько таких ребят по всей России? По всему бывшему Союзу?
  Наверное, многие из тех, кто лично столкнулся с войной, задумываются о том, что такое война. Что несут с собою войны? Могут ли люди на нашей планете обойтись без войн? Очень просто рассуждать в отвлечённой беседе о том, что войны способствуют научно-техническому прогрессу, что иногда нужно пожертвовать малым во имя спасения многих, что мир пока далёк от совершенства и нужно быть готовым к войне.
  По мне любая война - однозначное зло. Не стоит ни одна идея, какой бы благой она ни казалась, даже одной человеческой жизни. Несмотря на все свои достижения в науке, люди так и не могут создать из неживой материи ничего живого. Зато мы преуспели в обратном. Возможно ли прекратить войны? Временами мне кажется, что жизнь без войн вполне достижима, ведь не зря человек наделён сердцем и разумом, способностью находить решение самых сложных задач. Иногда же это кажется мне совершенно невозможным.
  В самой человеческой природе заложено столько противоречивого, что всегда найдётся причина для конфликта даже с самыми близкими. Даже один человек сам в себе находит предлог для постоянной борьбы, что уж тут говорить о людях с другой идеологией, цветом кожи, вероисповеданием. Поводом для борьбы является даже половая принадлежность. Абсурд - дальше некуда.
  Однажды люди непременно осознают глупость вражды и силового способа решения спорных вопросов. Когда-нибудь человечество научится жить в мире и согласии, найдёт радость в том, чтобы учитывая интересы всех жителей Земли,сообща устремляться к новым горизонтам, а самой непреложной ценностью станет жизнь и свобода каждого человека. Но пока, то там, то здесь вспыхивают войны, люди убивают людей, прикрываясь благими целями, за которыми зачастую нет ничего, кроме банальной жажды власти и наживы. И пока слышны выстрелы, будет слышен и плач.
  
  Настало время ехать в обратный путь. Трое из нашей компании уехали ещё вчера и нас осталось четверо. Мы распрощались с Верой Владимировной, Игорем и остальными представителями принимающей стороны. Поблагодарили хозяев за тёплый приём, договорились о встрече на будущее и покинули Извеково.
  
  Машина стремительно неслась по просёлочным дорогам. За окнами пролетали типичные для этих мест пейзажи. Леса, сменявшиеся бескрайними полями, посёлки и небольшие селения с ветхими избёнками. Из проигрывателя звучали песни времён афганской войны. Изредка мы всё ещё вспоминали фрагменты из прошлого и обменивались воспоминаниями. Однако большую часть дороги ехали молча.
  
  Я думал о том, что ещё день-другой и разъедутся все из дома Ратниковых. Снова останется Вера Владимировна одна в своём домике на окраине деревни. Нет, будут, конечно, навещать её родные. А через несколько месяцев завалит всё вокруг белым снегом и завьюжат метели нагоняя тоску. И вот, как много-много раз прежде, закинет вечером Вера Владимировна дров в печь и ляжет спать в одиноком доме. И как много раз прежде, приснится ей маленький мальчишка в белой рубашке, прибежавший домой из школы. И улыбнётся во сне женщина так, словно не изменилось с той поры ничего. И прозвучит сквозь завывание вьюги звонкий детский голос, спрашивая: 'Мама! А папка-то скоро придёт?', - и ответит ему мать: 'Скоро, сынок... Скоро...'
   Март 2014 года. Ташкент.
  
  P.S. 19-го апреля этого, 2014 года ушёл из жизни мой друг - Юрий Луговой. Ушёл в расцвете сил. Ему шёл всего лишь 47-ой год. Мне было больно узнать об этом.
  Юра был настоящим человеком, и как настоящий человек жил с открытым сердцем. И вот однажды его сердце не выдержало. Жена осталась без мужа, а две дочери потеряли отца. Царствие Тебе Небесное, Брат.
  Вот статья с портала Серпуховских новостей, посвящённая его памяти. Ссылку на эту статью выслала мне вдова Юрия.
  
  Нина Стрелкова
  
  Ушел солдат...
  
  Простились с участником Афганской войны 19 апреля на 47-ом году жизни скончался ветеран Афганской войны Юрий Луговой. В минувший понедельник состоялось прощание близких и друзей с одним из достойных людей нашей страны.
  
  В день прощания около дома, где проживал Юрий, было многолюдно. Сюда пришли родные, друзья, братья по оружию. Он ушел в самом расцвете сил, здесь на земле у него остались жена и две дочки. Громкий плач заставлял вздрогнуть проходивших мимо людей. Ушел не просто человек, а ушел воин. Узнав о трагедии, серпуховская поэтесса Галина Мамонтова написала следующие стихотворные строки:
  
  Как жаль! В канун Христова воскресенья,
  Когда в России ждали Божий свет,
  Спросив у Господа за все прощенья,
  Ушел от нас он в полном цвете лет.
  
  Уходят наши парни из 'Афгана' -
  Всевышний в небеса позвал бойца.
  Но на земле им было сделано немало.
  Жаль только дочери теперь вот без отца.
  
  Устало сердце от беды скрываться,
  Он как тогда, судьбине вопреки,
  Вдруг во весь рост с улыбкою поднялся,
  И крикнул: 'Я иду к вам, мужики!'
  
  И вдруг все замерло.
  В тиши неслышно ветер
  Принес печаль в открытое окно:
  'Мы будем ждать тебя, наш друг, и встретим,
  Но не хотели мы, чтоб так произошло...'
  
  Скорбит свеча, роняя в храме слезы.
  И горько плачет безутешная вдова.
  И над Россией плачут стройные березы -
  Уходят парни из 'Афгана'... Навсегда.
  
  Среди присутствующих был и командир роты, в которой служил Юрий Луговой.
  Павел Усольцев сразу обратил на молодого бойца внимание, и в скором времени назначил его заместителем командира мотострелкового взвода.
  - Он был спокойным, уравновешенным человеком. И не только это было главным. Он был хорошим бойцом, с таким как он можно было смело пойти в бой. Чувствовалось, что Юрий не подведет, его надежное плечо всегда было рядом, в самую трудную минуту, - вспоминает Павел Усольцев.
  
  Старший сержант Юрий Луговой успешно справлялся со всеми боевыми заданиями. Он принимал непосредственно участие во многих операциях против афганских душманов, занимался сбором разведывательных данных. Хотя по сроку службы его могли отправить домой в мае 1988 года, он не воспользовался этой возможностью, и оставался в боевом строю до завершения операции по выводу полка. Вернувшись на Родину, Юрий первым делом посетил могилу и родителей брата по оружию Александра Ратникова в Смоленской области. Юрий Луговой награжден медалями 'За отвагу' и 'За ратную доблесть'.
   В пять часов утра 19 апреля Юрий поехал на рыбалку. Но почувствовав боль в сердце, решил вернуться домой. Он скончался, не дойдя до квартиры. Похоронили Юрия Лугового на аллее героев Ивановского кладбища. Вечная память солдату - участнику Афганской войны!
Оценка: 9.10*33  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023