ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Бабченко Аркадий Аркадьевич
Муха

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.63*82  Ваша оценка:
  МУХА
  
  
  ...Да мы-то здесь не первый день-
     Мозги от мата набекрень,
     А он в наряде рисовал портрет жены.
     О том, что будет через год
     Никто не думал наперед -
     Мы не могли представить жизни без войны.
    
     Под небом гребаной Рухи
     Мы полюбили с ним стихи,
     Мы с ним по-новому увидели Восток.
     Как говорили дембеля:
     Мол, на таких стоит земля
     И старшины с собою брали адресок.
    
   Потом был снайпер.
  Мать твою.
   под Хостом...
  в первом же бою...
  
  Михаил Кошкош.
  
  
  
  
   Муху я не помню. Совсем. Мы не могли не встречаться - он был в девятой роте, во взводе Короля, который стоял на отшибе, а я через день тянул к ним связь, меняя аккумуляторы на станциях и проверяя настройки, и подолгу задерживался, попивая чай или просто болтая. Их было шесть человек - Славка, Король, молодой, Вася-сапожник, Шишигин и Муха. Наверняка мы разговаривали и курили вместе - я просто не мог не видеть его.
  Отлично помню двор, в котором они жили. Хороший богатый кирпичный дом в три этажа с пристройкой, стоящие сразу перед дорогой, самые крайних на наших позициях, с правого фланга. Дальше не было никого, поэтому-то мне и проходилось мотаться к этим шестерым, которым никто не мог бы помочь в случае чего. Они жили один на один с войной, отдалившись уже и от роты и от моей призрачной связи. Я приходил из другого мира, в котором были танки, люди, масса, артиллерия, поддержка, командование, армия, медики, тыл и, как ни крути, все же Россия за спиной.
  У них - лишь шесть автоматов и гранатомет.
  Ни в дом, ни в пристройку они не уходили, жили на земле, устроив лежбище в закутке за сенями, променяв тепло на свет. Они хотели неба над головой, пространства - прятаться в подвалах как крысам всем уже порядком осточертело. Даже такая незначительная вольница давала ощущение человека - не животного.
  Накиданные на землю матрасы, снарядные ящики, взводное барахло, костер, котелки, сидушки...
  Славка, что-то разогревающий на огне.
  Отлично помню дорогу и дома напротив. Они были заняты чехами. Точнее, ещё не заняты нами. Лини фронта как таковой не существовало, чехи время от времени приходили в эти дома и обстреливали позиции роты, а мы обстреливали их. Я тоже стрелял из их дома, выпустил несколько комплектов из гранатомета, выбив закрывавшую обзор железную калитку напротив окна и взорвав какую-то подозрительную сараюшку.
  Помню и эти чертовы сады, через которые мотался через день. Они были ничьей территорией. Наверное, я и сейчас, через десять лет, смог бы пройти от нашей пятиэтажки в Ханкале до дома Короля с закрытыми глазами и срастить все порывы на линии.
  Я ходил один или с Олегом Борисовым. Иногда мы стреляли по банкам. Глупый, какой-то мальчишеский интерес.
  Потом в этих садах нашли обезглавленные тела.
  Помню хмурное небо, слякоть, холод, горы вокруг, яблоневые сады - все: до запахов, до мурашек по коже, до постоянной тянущей боли в гниющих ногах и холода под вечно волглым бушлатом.
  Но Муху я не помню. Совсем. Он не остался в памяти совершенно. Ни образа, ни лица, ни облика, ни роста, телосложения или какой-нибудь детали - ничего совершенно. Не осталось даже каких-либо ощущений от него.
  Не видел я его и мертвым. Его убило без меня, и я не застал ни тела, ни мотолыги, ни торчащих из-под плащ-палатки берцев на носилках.
  Все, что я знаю о нем, знаю только из рассказов.
  Но это осталась в памяти навсегда.
  
  Война привлекает сама по себе, одним лишь фактом своего существования. К ней хочется быть причастным. Она притягательна, как притягательно любое уродство - да страшно, неприятно, противно, но смотреть хочется. Этот Гуимплен вселенского масштаба делает с обществом то же самое, что и публичная казнь - снимает запреты. И это ожидание возможности шагнуть через край приводит людей в состояние веселой озлобленной возбужденности, задорного ожидания. Будоражит кровь и порождает грезы о подвигах, ранениях, наградах, смертях, трудностях, любви и окопной романтике. Эйфория - вот чем природа награждает солдата за ощущение близости смерти.
  Мы на войну хотели. Да, хотели. Не в Чечню как таковую, нам было все равно куда ехать, и если бы война началась в Москве, мы воевали бы в Москве - она была важна сама по себе, без персонализации врага и цели.
  Контрактники, те, кто ехал туда не в первый раз - и я в том числе - ехал осознанно, уже зная цену всей этой романтике, осознавая в какое говно окунаем себя сами, мы туда хотели тоже. "Назад во Флэри. Вставайте, братья, нас предали" - да, это правда... Мы пытались вернутся к самим себе, потому что военный билет выдается только в одну сторону и обратного пути не существует. Вирус войны поразил нас, завладев сознанием, и превратив его в сознание все того же Гуимплена, отторгнутого миром урода, место которому в жизни лишь одно - в этом цирке сумасшедших, именуемом войной. И все остальное уже не имеет значения. Вернувшись оттуда мы оказались никому- вообще никому! - не нужны, и, осознав это свое место, стали возвращаться тысячами. Многие ехали для того, чтобы уже не вернутся.
  Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что это было безумием. Но там этого не заметно. Там ВСЕ такие. В армии человек теряет свою индивидуальность и начинает жить коллективным разумом, как муравей в муравейнике. Как правило, этот разум ненормален. И на фоне безумия безумием как раз кажется нормальность.
  Муха был нормален. Ехать на войну не хотел.
  В свои восемнадцать лет внутренне он был взрослее даже нас, контрабасов, познавших другую сторону существа. У него была нацеленность на жизнь, что у нас, зараженных ожиданием убийства, отсутствовало напрочь. Никто не смотрел дальше завтрашнего дня. Муха же ждал будущего, был уверен, что оно будет - и обязательно будет счастливым. Свой армейский срок он переносил легко, не тяготясь им, зная, что рано или поздно он закончится, и армия не занимала в его жизни много места, не стала главным событием даже в самой армии, лишь временной задержкой в том векторе жизни, который он себе избрал. Уже в этом своем солдатском возрасте, по сути, еще детском, он жил взрослыми, мужскими ценностями - дом, семья, дети, счастье.
  Даже не имея опыта войны, он как-то сразу понял её суть, понял, что она разрушит его будущее, в котором он жил, разрушит его самого, его личность, от которой это будущее и зависело, не даст сохранить эту свою целостность, которая - он знал и это - рассыпалась бы в прах, как только ему пришлось бы стрелять в людей.
  Нет, он не был трусом или шкурником, не искал теплого местечка и не прятался за спины товарищей. Нормальный парень, шустрый, отзывчивый, шаристый. Готовность к самопожертвованию в нем отмечали все, как и необычную доброту, хоть и не такими возвышенными эпитетами.
  Но он не видел в этой войне той цели, ради которой захотел бы жертвовать всем остальным. Не понимал и не принимал её задач. Слова о конституции и территориальной целостности не трогали его совсем. Он не был верующим, но внутренняя вера сидела в нем как гвоздь. Амбиции государства он ставил ниже, чем свою частную жизнь и через неё - жизни всех остальных. Верил, что человек жив лишь до тех пор, пока никого не убил, а убивать себя своими руками он не хотел.
  В сущности, все что он хотел - отбыть свои два года и вернуться домой живым, с руками и ногами, не покалечив ни себя, ни других.
  Нормальное, в общем-то, человеческое желание.
  
  В армии сказать "не буду" преступление само по себе. Такие опухоли индивидуальности коллективный разум отторгает. Масса не может простить личности свой собственный выбор, плох он или хорош, но - свой, а не выбор массы. Не армия для тебя, а ты для армии, нравится тебе такой расклад или нет. Система не терпит сопротивления.
  Их было всего несколько человек на весь полк, тех, кто не стал писать рапорта. Возможно, ехать не хотели многие, но заявить об этом открыто осмелились лишь несколько, человек десять, не больше.
  Их начали ломать. Жестоко. Так, как может быть жестока полудетская озлобленная стая, живущая по зэковским понятиям в замкнутом пространстве. Заклевывали толпой. И те, кто искренне возненавидел их и те, кто в тайне сочувствовал. Чморили походя и целенаправленно, словами и пиздюлями, самыми опущенными работами, уставным дрочевом и ночными избиениями. Больше всего, естественно, клевали те, кто испугался сказать о своем страхе открыто и самому принять эту сторону - таких тоже было достаточно.
  Помню, первое, что я увидел, когда зашел в казарму - привязанный к решетке оружейной комнаты человек с разбитым лицом, надетыми на ноги лыжами и танковым траком на шее с надписью "Лыжник". Встать на лыжи на армейском сленге означает сбежать, дезертировать.
  Но Муху - не ломали! Его отказ не вызвал отторжения. Вся эта озверевшая от дедовщины, оскотитенная офицерами зарабленная системой солдатня, вся эта алкашня контрабасная, бездомная и безработная, которой кроме армии один путь - на зону, мабута конченная, до самой отправки бухавшая в подвале казармы и не разу даже не показавшаяся на воздух, даже они поняли. И поддерживали его в этом его начинании. В противодействии системы и Мухи они были на стороне Мухи.
  Он был слишком отзывчив, слишком не по-армейски добр. "Армия - это волчья тропа, по которой надо пройти, оскалив зубы". Муха эту модель поведения не принял совершенно. Он жил человеческими понятиями. Качество в армии лишнее, но когда оно абсолютно, его все же начинают ценить.
  К чести остальных надо сказать, что, несмотря на все издевательства, рапортов они так и не написали.
  Муха был единственный, кто все же поехал.
  
  Я не знаю, почему он это сделал. Его не заставили, его нельзя было заставить да и не ломал его никто. Не чморили, ни разу не назвали лыжником, не лишали увольнений и не ссали в сапоги ночами.
  Но на него постоянно давили. Давили именно на эту гео сознательность: "Подумай, комбат у тебя хороший, а ты его подставляешь, полк подставляешь, товарищей своих подставляешь... как ты будешь смотреть им потом в глаза, когда они вернутся - не все... подумай..."
  И он согласился. Его не сломали. Его просто уговорили.
  
  Человечество нацелено на изменение к лучшему - от неандертальца к цивилизации. Война заставляет пройти обратный путь - от человека к животному.
  Можно сколько угодно размышлять о гипотетических ценностях и абсолютности человеческой жизни, но когда в тебя начинают стрелять, все идеалы мира превращаются в пустоту. Ничто не меняет мировоззрение так, как кусок железа, попавший в грудину. Прозреваешь мгновенно. Неприятное открытие - ты не Джорджано Бруно. Враг становится чистым эталонным врагом без обременений. Тебе плевать, чего хотят эти люди. Ты готов убивать самых красивых и самых светлых, лишь бы выжить самому.
  Быть хорошим солдатом совсем не значит точнее стрелять и дальше кидать гранаты. Быть солдатом, значит иметь тело, в котором проснулись инстинкты. Стать разумным австралопитеком, сочетающим в себе тонкость разума человека и остроту инстинктов животного.
  Опасность ты начинаешь ощущать физически. Умеешь чувствовать присутствие людей на расстоянии - не видя их, не слыша передвижений и не ощущая их запаха. Человек может ничем - вообще ничем - не выдавать себя, но ты знаешь, что он есть.
  Ты учишься предощущать полет снаряда и примерное место его падения. Только что вы все сидели вокруг костра, и вдруг уже оказываетесь распластанными на траве, а за шиворот сыплется земля, хотя ты не слышал ни выстрела, ни шелеста. Вы были в полете одновременно - ты и снаряд, но ты упал быстрее. При этом если снаряд должен будет упасть в трехстах метрах, вы даже не пошевелитесь.
  Выживает тот, в ком эти инстинкты развиты сильнее. Чьи нервы на тысячные доли миллиметра толще и проводимость импульса в них на наносекунды выше. Чей мозг дольше может переносить напряжение.
  Кто быстрее сумел пройти этот путь регресса от человека к животному, избавиться от культуры цивилизации, тот и прав. Ты тупеешь, покрываешься коркой и живешь только инстинктами.
  Это не имеет никакого отношения к развитию или интеллекту - это чисто животное. Физиология. Высокое умственное развитие и утонченная психика только мешают - они быстро перегорают, как слишком тонкая микросхема от слишком сильного тока. Люди с грубой настройкой приспособлены лучше. Топорная психика выдерживает большее напряжение. Лучшие солдаты получаются из деревенских малограмотных парней, чем из высокодуховных интеллигентов.
  Муха не стал играть в эту игру. Он не захотел меняться. Отказываться от своих идеалов. Потому что пройти этапы эволюции обратно удается уже далеко не всем. Перейдя черту, многие так и остаются волкодавами. И всю жизнь видят мир черно-белым.
  Он же хотел и в дальнейшем различать цвета. Остался таким как был и на войне. Сохраняя свою индивидуальность, тем самым он отверг правила игры, по которым и своя-то жизнь не стоит ни копейки, не то что чужая.
  
  На войне главное не быть первым. Тот, кто погибает первым, дает команду остальным: "началось". Узнать что в тебя стреляют можно только тогда, когда в тебя стрелять начали.
  Чтобы не быть первым, главное, не выделяться. Не быть самым длинным, самым крупным, не надевать красный свитер, не носить каску, когда все без каски, или броник, когда все без броника. Нельзя быть не таким как все. Из общей массы непременно будет выбран самый заметный.
  В разведку самых лучших посылают только в кино. На деле разведрота есть только в полку - и это действительно отборные парни - но в батальоне штатной разведединицы просто нет. Да и слово "разведка" красиво звучит тоже в только в книжках. На деле она, как правило, заключается в следующем: "эй, ты, сходи за угол, глянь, что там".
  Всех залетчиков из всех родов войск отправляют в пехоту. А всех залетчиков из пехоты отправляют в разведку.
  Её основная задача как раз заключается в том, чтобы стать первыми. Поэтому идти в разведку не хочет никто. Здесь нет морали, простая арифметика.
  Мораль в том, что пока ты не пережил два три боя, твои шансы не стать первым стремятся к нулю.
  
  В большинстве случаев армейский бронежилет держит попадание автоматной пули калибра пять сорок пять.
  Носить бронежилет имеет смысл только в том случае, если носишь его постоянно.
  Но дело в том, что таская на себе эту шестнадцатикиллограмовую броню, ты теряешь скорость. Умение быстро упасть - особое искусство. Тело инертно, его невозможно осадить на землю мгновенно, пока оно само не научится это делать. В землю нужно нырять, врубаться, вталкиваться в неё, а не валиться. Время войны - доли секунды, расстояния - сантиметры. Если полагаться на слух или зрение, ты умрешь. Тоже только инстинкты. Вы были в полете одновременно - ты и снаряд, но ты упал быстрее.
  Бронежилет лишает этой возможности. Без скорости твои инстинкты ни черта не стоят. Тут уже все зависит не от тебя, а от умения твоего противника стрелять.
  Засада бронежилета еще и в том, что ты начинаешь под него подстраиваться. Он изменяет твою психику. Дает ощущение неуязвимости. Но на войне воюют не только автоматами. Когда впервые слышишь, как работает крупный калибр, например КПВТ, понимаешь, что все это - пластины, шестнадцать килограмм железа, каска на голове, айл би бэк - все это фигня. Надо просто представлять силу современного оружия. Автомат Калашникова с близкого расстояния пробивает кирпичную стену толщиной более полуметра. Автомат Калашникова модернизированный - рельсу, если в упор и бронебойной. Пуля правда, остается на этой стороне, но при попадании в грудину хватит и того. Снаряд КПВТ разносит такую стену уже в перья. Крупный осколок пробивает БМП и БТР насквозь. Гранатомет жгет танковую броню. Мина обрушает перекрытия. Танковый выстрел обрушает этаж. Авиабомба складывает уже весь дом.
  Поэтому такая защита довольно призрачна. Что толку в том, что пуля не пробивает сферу, если удар все равно ломает шею?
  О том, как пуля, пробив грудные пластины, теряет энергию и спинные пластины пробить уже не может, но может отрикошетить обратно в тело, а там еще раз и еще, мы тоже были наслышаны.
  Хорошие бронежилеты уже защищают, но весят они начиная от двадцати четырех киллограм и выше - до тридцати шести. Попробуйте пробежать хотя бы сто метров с двухпудовой гирей на плече.
  В современной войне живет тот, кто невидим, и до тех пор, пока невидим.
  Конечно, никто не знает что, когда и с какого расстояния в него попадет. Каждый решает для себя сам. Но я лично предпочитал полагаться не на случай, а на скорость своей реакции. Одевался так, чтобы было наиболее комфортно в движении. Пластины из бронника выкинул, оставив только кевларовый экран.
  
  На войне часто говорят, что человек чувствует свою смерть. Это правда. Даже не чувствует, скорее кличет. Когда человек ломается, устает жить в земле и воде, в холоде и постоянном нервном напряжении, когда его телом овладевает страх, это притупляет инстинкты. Лишает психологической силы, от чего уходит и сила физическая. Проводимость нервов и реакция мозга снижаются. Человек теряет те самые наносекунды, которые только и позволяют выживать. Делает не совсем то, что должен.
  Он понимает, что в нем что-то не так, понимает, что это за "не так" и от этого ломается еще больше. Все время находится в каком-то полусонном состоянии, перестает думать, не вылезает из апатии или страха, нереальности существования - и уже принимает свою гибель как единственный из вариантов. И больше его не интересует уже ничего.
  От такого человека за версту несет смертью. Все знают, что он умрет. Но сделать никто ничего не может.
  Такое состояние очень заразно. Депрессия довольно частая причина смерти. Как только перестаешь бриться, кладешь начало все этой цепочке. И втягиваешь в неё остальных. Страх, неуверенность в себе, внутреннее расстройство - это эпидемия. Поэтому я своих всегда заставлял натираться по утрам снегом и чистить зубы. Даже тумаками.
  Я не знаю, что тут первично, а что вторично: то ли действительно это ощущение истечения своего времени пораждает усталость, то ли наоборот - усталость, сломленность войной сокращает срок. Игорь свою смерть чувствовал, но сломлен не был. Погиб. Я тоже не был сломлен, но день, когда меня должно было убить, знаю совершенно точно. Мишка Кокшаров сломался и погиб. Романыч сломался напрочь, но остался жить.
   Но видел я и других людей - которые ни черта не чувствовали и ни черта не подозревали, и все равно были убиты.
  
  Муха свою смерть не чувствовал. В отличие от нас, легкомысленных, он никогда не снимал бронежилет. Верил - спасет, если что. Спал в нем, ел и ходил на дальняк. Его нацеленность на жизнь была велика, он знал, что переживет эту войну и все у него будет в порядке. Был разговорчив и довольно весел. Война не сломала его ни на дюйм, хотя он и тяготился ею.
  Он просто встал и пошел от одного дома к другому. За водой. Как ходили все. Как ходил он сам сотни раз. Десять метров. В бронежилете, из которого не вытащил ни одной пластины.
  Снайпер попал в него сбоку. Пуля вошла в левый бок, между передней и задней секциями бронника, и вышла с правого. Славка говорил, что видел, как вмялся бушлат от удара на одной стороне и выпучился на другой.
  Человек на девяносто процентов состоит из воды. При попадании происходит то же самое, что и при ударе молотом. Энергия распределяется во все стороны. Силы сжатия и растяжения так раскачивают вещество, что клеточные стенки лопаются и ткани разрушаются. Селезенка, печень, почки, кишечник, особенно если он наполнен - взрываются.
  В точке удара образуется временная полость. Её размер примерно в тридцать раз больше калибра пули. Для СВД это примерно двадцать пять сантиметров. Процессы длятся доли секунды, но этого достаточно..
  В животе у Мухи образовалась дыра размером с баскетбольный мяч .
  Он упал без звука. Сознание потерял сразу. Жил еще сорок минут, но пока искали дымовые шашки, пока пытались подавить снайпера, пока вытащили его - каких-то пять метров - пока бинтовали, он умер.
  На выходе пуля вырвала кусок размером с кулак. Бинтовал Славка: "слева маленькая дырочка такая, а перевернул на другую сторону, а там бинтовать нечего, рука аж провалилась".
  
  Муха не был первым, кто погиб в батальоне. Люди гибли и до него. Но он был первым, кто погиб... по-настоящему, что ли. Смерть предыдущих не оставляла ощущения работающей машины убийства. Люди гибли либо по своей глупости, либо от слабости, либо подрывались на минах. Это было закономерно.
  Муха же был убит. Не погиб, а именно убит. Целенаправленно, чужой волей. Желанием другого человека, снайпера.
  Война вообще нивелирует человеческую жизнь, а такая смерть - особенно. Она не дает возможности защищаться. Человек перестает быть человеком и превращается в материал для войны.
  Его смерть зацепила всех в батальоне. То, что первыми погибают самые лучшие - литературщина. Погибают все подряд. Но в этом случае получилось именно так. Если из нас и был тот, кто должен был выжить - так это Муха.
  Это-то несоответствие и клинило мозги всему батальону. Ну почему, почему? Почему именно он? Даже если он и должен был умереть - то только не так!
  Если бы им поговорить... Если бы нам всем сначала поговорить...
  Но, опять же, именно это несоответствие и показало нам, что игры кончились. И началась война. Настоящая. С противостоянием чужой воли и силы. Никто не будет спрашивать тебя, хороший ты или плохой. По ошибке здесь или целенаправленно. Хочешь или не хочешь. Врагов не выбирают. А все остальное не имеет значения.
  Каждый переносил это ощущение убийства на себя. Осознание того, что не ты сам решаешь свою жизнь, вымораживало. Осознание того, что можно сделать с человеческим телом, твоим телом, рушило сложившуюся картину мировоззрения. Мы думали, что знали, что такое страх, но страх, это когда у тебя в животе ничего не осталось, и морозный воздух холодит твои внутренности изнутри.
  Мухе пришлось выполнить эту роль разведки в становлении нас как животных, хотя именно этого он хотел меньше всего.
  
  Почему тот снайпер выстрелил именно в Муху? Просто под руку подвернулся? Просто потому, что носил этот чертов броник, выделяясь из толпы? Или все же потому, что Муха был не такой? Потому, что, сохраняя свое будущее, сам отверг его, не став животным, не впустив войну внутрь и не пропитавшись ею для выживания тела, но смерти личности?
  Была лиздесь только человеческая воля и стечение обстоятельств или же это было предначертанием?
  На всех войнах есть уникальная порода людей не от мира сего. Смотришь на такого человека и не понимаешь, как он тут оказался. Настолько нелепым, противоестественным выглядит само его пребывание здесь. Таких надо отбирать специально и отправлять их как можно дальше от войны с пожизненным белым билетом до седьмого колена. Потому что они - генофонд нации. Лучшее, что в нас есть.
  Потом, уже в нашем подвале, Игорь сказал:
  - Рапорта, рапорта. Теперь его рапорт нужен только для того, чтобы показать матери: видите, мы его не заставляли. Ваш сын сам вызвался добровольцем.
  Кто несет ответственность за эту дыру в нашем будущем, которая не будет восстановлена уже никогда, потому что её вырвало вместе с Мухиной печенью во дворе двухэтажного дома частного сектора города Грозного?
  Для меня именно его смерть олицетворяет всю преступность войны больше чем десятки других, пришедших в бою
  
  Муху убили в январе. Раньше мне казалось, что дату его смерти я буду помнить всегда, но время и вправду лечит и люди, бывшие главными в моей жизни, бывшие самой жизнью, все больше и больше отодвигаются в темноту, туда, где мы - конечно же - встретимся, но потом. Пока же они оставляют меня на время в покое, давая возможность жить.
   Вероятно, это случилось десятого января. Во всяком случае, так написано в моих набросках в солдатском блокноте, вырезанном из толстой тетради, которые я начал делать сразу после войны: "Штурм начался 17-го. Эту дату я запомнил хорошо. Потому что 10-го убили Муху, а штурм начался через неделю". Возможно, это так.
  Как бы там ни было, я просто хочу, чтобы вы знали, что был такой парень - Муха. Который не хотел войны, но был убит на ней первым.
  
  Как-то слишком выспренно у меня получилось написать о нем. Муха был проще. Понятнее. Прямее. Возможно, все это мои фантазии. Возможно, я просто хотел бы видеть его таким, а он был другой. Но я думаю, что понял его внутренний мир. Люди не могли выразить это словами - в русском языке все равно слишком мало слов, чтобы отобразить все нюансы, да и профессорами филологии мы не блистали, - но я видел их глаза, когда они вспоминали, и думаю, что понял все правильно.
  Я не знаю, что сообщили матери о его смерти, но все же напишу его фамилию.
  Его фамилия была Мухтаров. Имени я никогда не знал.
Оценка: 8.63*82  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023