Куда уехал капитан... 

Куда уехал капитан, 
однополчанин мой и друг? 
Я знаю. Я и сам был там. 
Ты хочешь знать? 
На юг. На юг... 
На юг, где нынче нет зимы, 
где все сердца обожжены, 
где не спасет бронежилет, 
где снайпер бьет - и ваших нет. 
На юг, где дымом застит свет, 
на юг, где смертная жара. 
Ему вернуться бы пора, 
да видишь, даже писем нет... 

*** 

Блокпост 

Ты чуешь, командир, как пахнет лето? 
Полынной горечью земли согретой, 
травою пряною с некошеного луга 
и кровью нами залитого юга. 
Настоем ягод в шелковичной кроне, 
прокисшей медью стреляных патронов, 
солярою из приданого танка 
и смертью от неубранных останков... 

*** 

Двадцать семь кровоточин 

Мы шли всю ночь. Нет, не шли, а ползли, 
через терн продираясь колючий. 
Против нас были горные кручи, 
стылый холод чеченской земли, 
даже звезды, чертившие небо, 
словно трассеры, целили в нас. 
Выполняя секретный приказ, 
все же вышли на Чертовый гребень... 
Двадцать семь дорогих кровоточин 
там, на гребне, оставлено мной. 
Сумасшедший пилот-вертолетчик 
виноват, что я все же - живой... 

И 
  из 
       каждого 
                  времени 
                                года 
я 
   теперь 
           прорываюсь 
                       в ту осень. 
Было 
        нас 
            двадцать 
                           восемь. 
Я - 
    последний 
                      из 
                        взвода... 

*** 

Паспорт для фрагментов 

Солдат простым, но важным занят делом - 
заботится об опознанье тела. 
Заботится заранее - на случай, 
которого не выпало бы лучше. 
На случай, если бренные останки, 
размажет, словно гусеницей танка, 
иль взрывом разметает на фрагменты. 
Такие у войны эксперименты... 
Три гильзы перед ним - для трех бумажек, 
пусть хоть одна о нем - потом - расскажет: 
там адрес, там фамилия и имя. 
Лишь только были б найдены своими... 
Одну из гильз - на шею, на шнурочке, 
вторую - вшить в рукав. И чтобы - прочно. 
А третью гильзу он вошьет в штанину - 
и можно смело наступать на мину. 
Три гильзы, три обрывочка-листочка, 
в солдатской жизни - три последних точки, 
три гильзы, три записки-документа... 
Их называют - "паспорт для фрагментов". 

*** 

Сеанс связи 

"Молот", "Молот", я "Зубило"... 
Слышь, братан, прием, прием... 
Да какой там хрен вдвоем, 
коль Матвеева убило 
добрых полчаса назад! 
Три рожка есть, пять гранат... 
Нет, уйти смогу едва ли - 
обложили с трех сторон. 
В крайнем случае, патрон 
я найду. Ну, чтоб не взяли... 
Да и как, ты сам суди, 
без Матвеева уйти? 
"Молот", "Молот", я "Зубило"... 
Ты ребятам передай, 
что Валерка Бородай 
не какой-нибудь мудила. 
Разве ж я когда бросал 
друга средь чеченских скал? 
"Молот", "Молот", я "Зубило"... 
Ты ведь прав... Прием, прием... 
Мы с Матвеевым вдвоем, 
хоть и мертвым, все же - сила. 
Я сейчас веду огонь 
за себя и за него. 
...Это наш 
                       последний бой. 
Связь закончена. 
                                   Отбой... 

*** 

С того ты свету не придешь... 

С того ты свету не придешь, 
за стол не сядешь, сняв "разгрузку", 
со мной по стопке не махнешь, 
не проворчишь: "Ну, где закуска?" 
И вот сижу - и пью один 
я на твоих сороковинах. 
Ты слышь, Иван... Хоть погляди, 
как я закусываю "Примой". 
А что поделать? Здесь, в горах, 
ты ж знаешь, нам ведь не до жиру... 
Вся "Ява" - где-то там, в тылах, 
а на заставе - "Примой" живы. 
Ну, все, Иван, на посошок - 
заговорились... Утром - в горы 
нам в рейд. До встречи, корешок. 
Не повезет - так, значит, скорой... 

*** 

Саперы редко смотрят в небо... 

Саперы редко смотрят в небо... 
Близки опасно быль и небыль - 
на расстоянии руки. 
И взгляд привычно до тоски - 
не в небо, полное простора, 
а в землю. Насквозь. До упора. 
До тика нервного щеки, 
до на взрывателе чеки. 
Саперы редко смотрят в небо... 
Они свои свершают требы, 
руками пестуя беду, 
другой Вселенной на виду, 
смиряя подлый норов мины. 
И Млечный путь им смотрит в спины... 


*** 

Побрякушки (морпехам, павшим в Чечне) 

У комбата - 
лопатой лапа. 
Раздает ордена, 
взвешивая на ладони. 
Только вот - нахрена? 
Хороним 
таких ребят... 
Вот они - в ряд: 
Власов, Кодзуба, Сторонин. 
Все - нашей роты, 
сержанты морской пехоты. 
Убери побрякушки, 
комбат. 
Ждут "вертушки" 
солдат. 
Груз-200... 
Потом - награды... 
Сейчас - время мести 
солдатской. Надо 
схроны 
выжечь дочерна. 
Пусть выдает патроны 
старшина... 

*** 

Играют пацаны в войнушку... 

Играют пацаны в войнушку 
у госпитального двора, 
а санитарки на просушку 
бинты развесили с утра. 
Играют пацаны в войнушку... 
И им, конечно, невдомек, 
что в этот миг грызет подушку 
чуть-чуть их старше паренек. 
Он, как они, учился в школе, 
гонял, как ас, велосипед... 
И вот теперь рычит от боли 
в ногах, которых больше нет... 

*** 

Проза медсанбата 

Полдень. Юг. И пусть февраль 
ветрогонит стыло. 
В медсанбате средь двора - 
флигель зампотылу. 
За подветренной стеной 
густо солнцем пахнет, 
беспризорной трын-травой... 
Нам бы свах - а свах нет. 
А невесты - хоть куда, 
птички-медсестрички. 
И особенно вон та - 
рыжие косички... 
Эх, сейчас бы токовать 
с нею на свиданьи... 
"Ранбольной, вам кровь сдавать!" 
Строгое созданье... 
Набираемся тепла 
в закутке придворном. 
Чтобы мысль не заскребла, 
что опять нам в горы - 
эй, подранки, грей бока, 
че вперед гадать-то! 
Шкандыбесимся пока... 
Проза медсанбата. 


*** 

Письмо оказией

"Меня валяли во дворе 
ногами в кованых ботинках. 
Чуть не забили на заре.
Могли - им это не в новинку... 
Но обошлось. И по горам, 
в приклады взяв, вели под шутки, 
на праздник свой - курбан-байрам... 
Им было весело, мне - жутко.
Все скоро кончится. Но чем?
В зиндан швырнули. Не исправить...
Но обещал один чечен
тебе записку переправить.
В одном я, мама, виноват, 
что стану скорбною морщинкой 
у губ твоих.
                   Твой сын - cолдат..." 

А 
     мама 
              плакала 
                           в Кузьминках...


*** 

Не прикроешь... 

Тяжелая пуля ударила в спину, 
сломав пополам и отбросив в кювет... 
Трагично обычна картина... Рутина... 
Вот только что был ты, и вот уже нет... 
И зря поливает огнем автоматным 
твой друг промелькнувшую тень у скалы - 
не в силах отныне бойцу подсказать ты, 
что в спину ему тоже целят стволы... 

*** 

Уходит друг последний мой... 

Уходит друг последний мой, уходит... 
А за окном, сосульками звеня, 
метель во дворике печально хороводит, 
забыв про все, как все забыли про меня. 
И ветер, как разбойник оголтелый, 
с размаху бьет плечом могучим в дверь. 
Все, что я смог, что сделал, что хотел я 
теперь не нужно и не важно мне теперь. 
Трещит мороз, рисунок налагая, 
на то стекло, где продышал я круг. 
И в голосе метели, замирая, 
Я слышу: "Эй, счастливо, друг!" 
Я слышу уходящего дыханье, 
походку, смех и хлопанье дверей. 
А за окном светает... Утром ранним 
больней всего остаться без друзей. 
Уходит друг, прощально машет кепкой, 
как встарь, шутнув: "Я снова впереди". 
Уходит так, как уходил в разведку, 
сняв ордена и ладанку с груди. 
Не опускай, служитель! Ну послушай! 
Дай мне сказать ему: "Прощай, старлей..." 
И гулким взрывом больно ранит душу 
комок земли из пригоршни моей. 

*** 

Пусть хоть так... 

Положу я к обелиску -
сына первую игрушку.
Погремушку. Погремушку... 
Протянулась тонкой низкой 
жизнь моя от той высотки, 
а на низке - фотки, фотки... 
И на этих тусклых фотках 
я живой и ты живой, 
у обоих взгляд шальной. 
Но уже штабные сводки 
отвели для нас раздел: 
ты погиб, я поседел. 
Ты сказал мне перед боем - 
и запомнил я доныне, - 
что всегда мечтал о сыне. 
От любимой хохотушки 
ты графой ушел по списку. 
Болью вечной в душах близких... 
Пусть хоть так: я к обелиску - 
сына первую игрушку. 
Погремушку. Погремушку... 

*** 

Клянет старуха генералов... 

Клянет старуха генералов, 
клянет озлобленных джигитов. 
Вчера лишь внучка умирала, 
а вот теперь и дочь убита. 
Старик сейчас могилу роет, 
дочь похоронят до заката. 
Сидит старуха, в голос воет 
не по законам шариата. 
А на разбитой вдрызг дороге 
гудит и лязгает броня, 
солдат, вчистую стерших ноги, 
едва-едва от пуль храня. 
Кругом следы войны-разрухи, 
не описать их на словах... 
А горя жалкого старухи 
не замечает и аллах. 

*** 

...и стал я богаче 

...и стал я богаче 
на горе чужое, 
на собственный стыд: 
незнакомая женщина, плача, 
обняла меня с криком: "Вахит!" 
Только я не Вахит... 
Да и в этой войне - 
хоть не мной он убит - 
на другой стороне. 
Все же имя вот это - чужое, 
под которым мой враг подрастал, 
принял я. Пусть на миг, 
на один-разъединственный крик - 
я, Вахит незнакомый, тобою 
для твоей обезумевшей матери стал. 
...и богаче теперь 
на одну из потерь... 

***

Чужое танго 

Смотря в глаза Петрушам и Ванюшам, 
похожим то на Мань, то на Наташ, 
я вспоминаю кручи Гиндукуша 
и под Шали расстрелянный блиндаж. 
Я вспоминаю слезы Карабаха, 
погибший под Бендерами дозор, 
пропитанное порохом и страхом 
Кодорское ущелье между гор. 
Я вспоминаю звезды над Салангом 
и огненную трассу на Термез... 
А Петя с Ваней медленное танго 
танцуют, отказавшись наотрез 
от звания мужского, от обличья, 
от Богом им ниспосланной судьбы... 
Они идут войною на приличья, 
а я никак вот не вернусь с войны... 

*** 

Да, я убил... 

Да, я убил... 
Но - Родину любил, 
солдатом - был, 
да им ведь и остался? 
Как человек? 
Как человек - сломался, 
истаял - и пропал 
безвестно. 
Без возврата 
пропал - попал 
на это место 
клято. 
В тюрьму. 
Стократ страшней штрафбата... 
Ко всему 
я знаю непреложный факт: 
я прОклят и проклЯт 
вовек. 
Не человек... 
И больше - не солдат... 

*** 

Сны 

Хорошие сны - 
что нет войны... 
А я просыпаюсь в поту: 
патрон 
заклинило в автомате... 
на лунном свету, 
словно вата, 
набухает ночная сырость. 
Черт, опять приснилось... 

***

Я не каркаю...

Горы - горькие... Горе - горками 
по равнинам... В недобрый час 
окрестованными пригорками 
ошарашит оно и вас. 

Что - "не каркай"? А я не каркаю - 
сам утрат я таких боюсь. 
Только что уж там... Смертной картою 
выпадает нам наша Русь. 

Картой смертною - командирскою: 
горы - фронт, а равнины - тыл... 
Нынче думаешь: мой-то выстоит, 
а назавтра его - в распыл. 

А назавтра его, как плеткою 
освинцованной - автомат... 
В общем, горюшка всем нам, кроткие, 
хватит. Каждому - в аккурат...

***

Кочумай*

Кочумай, безнадега! 
Опарыши-листья 
скукожились мертво на стылой земле. 
Кочумай, безнадега! 
А ветра голосисто 
отпевают и тех, кто покуда в седле. 
Кочумай, безнадега! 
Словно новые гунны 
налетели на Русь кучей-тучей лихой. 
Кочумай, безнадега! 
В небе пьяные луны 
выжимают из туч застоявшийся гной. 

Кочумай, безнадега! 
Прочь, беда, от порога! 
Со двора, с глаз долой - ты совсем не нужна! 

Кочумай, безнадега! 
Шла б своею дорогой... 
Ты нежданна, незванна - какого ж рожна? 

Кочумай, безнадега!.. 

Ишь, какой недотрога... 
Но шалишь: я не в гости - надолго пришла. 

Кочумай... 
кочумай... 

Ну, уж нет - начинай! 

И начну... 

Шар земной я ногою качну, 
оступлюсь - и руками за стену. 
Ну, кого здесь судить за измену? 
Здесь предатели - все. И всего... 

...А подателю сего - 
наган с патроном в барабане: 
нехрен впустую тарабанить, 
барабанить, балаболить! 
К делу субчика приневолить, 
пустомелю да пустозвона! 

Русь-то - не икона, 
молиться не надо. 
Не сберег? И ладно, 
терпи чужих... 

А прежде - скажи: 
как докатились до ручки, 
недотыкомки, недоучки, 
недоумки без смысла и толку? 

Страну ведь просрали - не иголку... 

Молчишь, урод? 
А ведь и ты - народ. 
Иль для красного словца, 
фигурял мордой лица, 
говоря в подпитии веселом - 
"без меня народ не полон"? 

А это - итог чужих бедствий... 
Считаешь своим - соответствуй! 

Отпевают-то Русь рановато - 
скажите, солдаты, 
мертвые и живые. 
Вы ж на Руси - стержневые! 

Ну, мать твою... Опять - солдаты... 
Который век мы на подхвате: 
иных ответчиков и нету - 
чуть что, так нас зовут к ответу. 

Не потому ль, что стержневые, 
мы большей частью - неживые? 



Кочумай* - (сленг) прекращай. 

***

Не до плача...

Ну, что ты, осень, плачешь у заставы? 
Оплачь тогда и наших, и чужих... 
Ни мы, похоже, ни они не правы... 
Ну, так и что же - нам не целить в них? 
Но здесь война. И значит - не до плача.
Слезою затуманивши прицел,
схлопочешь тотчас парочку горячих...
Кто первым бьет, тот, стало быть, и цел.
Вот так, сестра... Дождем да листопадом 
смущать солдата - это смертный грех. 
А вот убьют - тогда с тобою рядом 
я стану, осень, и оплачу всех...

***

Пес - псарю

Я досыта наелся мрака, 
я вдоволь нахлебался тьмы. 
Я пес натасканный, а попросту - собака, 
кормящаяся падалью войны. 
И сам я - падаль. Нынче, завтра, 
а может быть, вчера я пал... 
И, черт дери, некрологов своих же автор: 
я их без счета кровью написал. 
Пусть пес я - но и он тварь Божья, 
пусть я не рыцарь, не гусар, 
пусть злобен, лют, кровав, но все же, все же, все же - 
остерегись, неумолимый псарь. 
Ведь будет же предел охоте - 
страшись же, пестуя войну. 
И пусть я захлебнусь в кровавой страшной рвоте, 
но и тебя я в ней же захлебну.

*** 

Неотмоленные души... 

Облетая, золотится, 
пух с высоких тополей. 
Даль прозрачная искрится 
и внушает: не жалей 
ни о чем - о травмах, драмах, 
неприкаянности дней... 
Глянь: над церковью крестами 
клин нежданный журавлей. 
Как курлычут! Горло сушит 
плач блуждающих теней... 
Неотмоленные души 
в оперенье журавлей...