ArtOfWar. Чириков Михаил Алексеевич. Правдивые записки молодого солдата

ОГЛАВЛЕНИЕ

Пролог

Уже много написано книг о войне, и об Афганской войне в частности. Не хотелось бы повторять уже сказанное о героях и боевых походах, о драматизме психологического перелома, наступающего в душе человека, попавшего на войну. Время неумолимо бежит вперёд и стирает в памяти имена, даты, эпизоды и целые события из жизни. Безвозвратно. Навсегда. Навечно.

Возможно, это и заставило меня взяться за перо и описать происходившие со мной события уже более двадцати лет назад. Они были разными эти события. Комичными, страшными, необъяснимыми, мистическими, но до сих пор остаются для меня самыми яркими в моей жизни.

Однажды, ещё будучи школьником выпускного класса, я присутствовал на традиционной встрече ветеранов 86 стрелковой дивизии Ленинградского Фронта в канун Дня Победы. Встреча проходила в нашей школе, так как в ней был организован музей этой самой дивизии, силами энтузиастов взрослых и учеников. Встреча проходила по обычной схеме - выступление ветеранов с патриотическими речами, в основе которых лежал тезис - "любите Родину и защищайте её как мы". Во второй части можно было задавать вопросы. Я спросил тогда у совсем седого скрюченного дедушки с тремя орденами "Красной Звезды" на пиджаке - "Скажите, а что было самым страшным на войне?". Он немного задумался, а потом с тоской в голосе ответил - "Страшнее и тяжелее всего на войне - солдатский быт". Мы тогда недоумевали. Как это так? А атаки, а рукопашные, а взятие языка? Какой там к черту быт? Через несколько лет я его понял. Даже скорее не понял, а прочувствовал "от и до". Вот об этом я и постараюсь рассказать и буду предельно правдив и честен в своем повествовании. Читателя же прошу отнестись к моему первому опыту более чем снисходительно...

Призыв

Призывался я на воинскую службу, как и все, без особой охоты, но и не совершая никаких действий и деяний дабы её успешно избежать. В голове стучала только одна мысль - "сам дурак, надо было поступать в институт!!!" На дворе стояла осень 1984 года. В воздухе пахло предстоящей зимой, безо всякого привкуса особых перемен в жизни страны. Народ был немного напуган резкими движениями по укреплению трудовой дисциплины, которые предпринял, нашедший тогда уже постоянное пристанище в Кремлёвской стене, товарищ Андропов. Его приемник К.У.Черненко ничем особенным тогда не выделялся. Но интригу всей этой осени придавал наш любимый питерский "Зенит", который уверенно шел к чемпионству в этом сезоне.

Пройдя в Райвоенкомате медицинскую комиссию, а затем и призывную, я был определен по своему здоровью и социальному статусу для прохождения службы в мотострелковые части (ну не дорос я до супермена!). Это, с одной стороны радовало, в том смысле, что не на флот на три года, но и возмущало самолюбие пацана, которому хотелось романтики, военных приключений, героизма, в конце - концов. Я сам себя представлял в зелёной пограничной фуражке, или голубом берете десантника, но никак не в банальной пилотке и красными погонами на плечах. Кроме того, в душе была надежда на то, что моя гражданская специальность поможет мне попасть в авиацию, или войска связи. Я к тому времени уже успел год поработать и освоить модную тогда профессию слесаря КИПиА (слесаря по ремонту контрольно-измерительных приборов и автоматики). По тем временам это была достаточно интересная, и перспективная работа. Покончив со всеми формальностями и всяческими комиссиями, я получил повестку на призыв (с миской, ложкой, кружкой и парой белья), назначенный на 10 утра 30 октября. Я был вполне доволен, так как 28 октября мне исполнялось 18 лет, и было время, чтобы прийти в себя после празднования Дня Рождения - проводов, и начать отдачу "Долга Родине". Но было в этой повестке и кое-что для меня тревожное. В графе "номер команды" стояла четырехзначная цифра - 1941. Непроизвольно в голове крутились аналогии, но я их пытался изгнать всеми усилиями своего мозга с присущим мне тогда юношеским максимализмом. Что означают эти кабалистические цифры, никто не знал. Всё же, удалось выяснить у какого- то прапорщика что четырехзначные номера команды дают тем, кто будет служить за границей нашей Родины. В те годы подразумевались наши соединения в ГДР, Венгрии, Польше и даже на Кубе. Что ж, настроение стало лучше, все же можно было на халяву за государственный счет побывать за границей, хоть и в пределах тогдашнего соцлагеря. Ну и самое главное на тот момент - номер моей команды даже отдаленно не напоминал трёхзначную цифру 280!!! Команда 280-это Афган, это знали все! "Пронесло" - подумали мы. В то время все же летал запах войны над просторами нашей страны. Все побаивались об этом говорить вслух, но в тоже время ходило много баек о самоотверженности наших бойцов и подлости и коварности духов на этой странной, спрятанной ото всех войне.

Грандиозно отпраздновав два события сразу, ещё с больной головой, я явился, как и положено к Райвоенкомату на улице Чайковского к 10 часам утра. Нас было человек 15. Уже стоял автобус и мы, с понурыми лицами, выдыхая разнообразные букеты ещё до конца не переработанных алкогольных коктейлей, уселись в автобус. Настроение было, как говорят - "на пол шестого". Нас доставили на городской сборный пункт, и уже никуда не выпуская продержали там около суток, дабы мы уничтожили свои запасы алкоголя и успели протрезветь. Я, кстати, не помню, чтобы нас и наши вещи обыскивали на предмет наличия горячительного, а просто спросили об этом (о" 9-ой роте" Бондарчука). Ясное дело, что никто ничего добровольно не сдал, и мы весьма бодро провели эти сутки. Народ постепенно убывал со сборного пункта, увозимый прибывающими "покупателями" из разных частей СССР. Кто-то ехал на Байкал, кто-то в Удмуртию, кто в Коми. Мы уезжали последними. Наш коллектив немного перетасовался, но костяк остался прежним. Мы тогда достаточно плотно сдружились с пареньком, по-моему, его звали Саша. Он был весёлый и прикольный, к тому же на пару лет нас постарше и мы с удовольствием внимали его байкам о любовных похождениях и пьяных драках, в которых он участвовал. Сомнений эти байки ни у кого не вызывали по причине того, что у него действительно были огромные кулаки и было видно что он серьёзно занимался боксом и совершенно никого не боялся. Была в нём некая харизма, наверное, поэтому к нему и тянулись парни, в том числе и я. Наконец, нас погрузили в автобус и повезли на Финляндский вокзал. Как сказал старлей, который был старшим нашей команды, едем мы в поселок Громово, под Приозерском, а оттуда через несколько дней самолетом по всяким заграничным странам. Это было здорово, настроение повысилось, тем более что старший сержант, ехавший с нами в качестве помощника старлея, шепотом сообщил, что от них в Афган не отправляют.

Громово

Раньше я несколько раз бывал в этом поселке на берегу прекрасного озера, в глубине сосновых лесов и поэтому обрадовался новой встрече с ним, хотя и такой необычной. Нас погрузили в бортовые "Уралы" под тентом и мы отправились в часть. Как только мы отъехали от станции, то с удивлением обнаружили, что в кузове машины кроме нас ещё кто-то есть. Из под груды тряпья, сваленной поближе к кабине авто, вылезла чумазая раскосая рожа в армейском ватнике с одной жёлтой ефрейторской лычкой на черных погонах. Он сел на скамью, как и все и потихоньку стал разговаривать с сидящими рядом парнями. Мы с Сашей особого внимания на этого клоуна не обратили, да и далеко до него было и совершенно не слышно, что он говорил. Через несколько минут внимание наше привлекла какая-то возня и легкое повизгивание братьев по оружию. Присмотревшись в наступающей темноте, мы увидели, что этот "воин" уже стоит на ногах и тычет своим чумазым кулачком кому-то из сидящих в лицо. "Началось", подумал я. Он что-то взял у нескольких сидящих у кабины парней и отправился в нашу сторону, к задней части кузова. Подошел к нам, одной рукой неожиданно схватил за грудки Сашку, а другой весьма смачно заехал мне в физиономию, от чего у меня громко щелкнули зубы. Чухан этот прошипел, стараясь казаться страшным и злобным "дембелем" - "Дэньги давайтэ, бля, уроды! Ща всё равно всэ дэньги отнимут! Ну, бля!?" Вместо ожидаемых денег он получил от Сашки профессиональный хук справа прямо в челюсть, и, пятясь назад, рухнул к заднему борту, что-то бормоча на своем узбекско - казахском наречии. Машина остановилась, и мы услышали, как открываются ворота КПП части. Чурка медленно перелез через задний борт и картинно произнёс вслед - " Пыздэц вам, я вас запомниль! Бля буду, пыздец!" Мы переглянулись с Сашкой. Он почесывал свой громадный кулак, а я вытирал разбитую губу. "Ну вот" - сказал Сашка, - "Кажется, мы себе нажили неприятности". "М-да" - сказал я , "Ещё до части не доехали, а я уже в репу получил! Прикольно начинается военная служба!". На сердце стало немного неспокойно.

Если бы я тогда знал, сколько подобных событий меня ожидает впереди! Но начало было положено - служба началась с зуботычины, не сильной, но обидной.

Начало

Пока мы выгрузились из автомобиля, совсем уже стемнело. Нестройной гурьбой, с трудом напоминавшей строй, мы побрели за старлеем в казарму. Поднимаясь на третий этаж, мы, невольно, стали свидетелями неприятной сцены. На первых двух этажах казармы располагались военнослужащие постоянного состава этого "кастрированного" (читать "кадрированного") мотострелкового полка. Поднимаясь по лестнице, через закрытые двери, мы слышали жуткий вой, какую-то невнятную русскую речь с кавказским акцентом, и дикие вопли, адресованные нам - "молодым", "Вэшайтэсь, духи, вэшайтэсь. После отбоя всэм жопа э..ать будэм!". Мы ещё больше приуныли. В коридоре казармы нас построили и представили наших командиров взводов. Ими были сержанты постоянного состава полка. Ни одного кавказца среди них не было. Это радовало. Старлей сказал чтобы мы не обращали внимания на крики этих "уродов" и "басмачей", и что нас никто не тронет и, вообще не сможет войти на наш этаж, так как двери будут заперты и с нами круглосуточно будут наши сержанты, которые под страхом гауптвахты никого не пустят к нам . Нам выдали сухпай и после непродолжительного ужина прямо на койках, мы отошли ко сну. Белья никакого не было, но это не сильно нас парило. Впереди была неизвестность, которая умножалась на обещания больших неприятностей от давешнего "абрека", получившего по сопатке. Сильно хотелось домой.

Утром нас построили, и, как и положено, по старинному армейскому ритуалу, отправили в баню. Конечно, баней это действо можно было назвать с трудом. Мыло было хозяйственное, вода холодной, мочалок и в помине не было, да ещё и шаек на всех запихнутых в мыльную явно не хватало. Мы порядком продрогли от этого "мытья", и, дабы закончить эту пытку побыстрее, пошли получать бельё и обмундирование. Ничего интересного после этой процедуры память моя не сохранила. Помню только сапоги 45-го размера вместо моего 42-го, да ещё кальсоны, судя по всему, одна из первых моделей этого исконно - русского нижнего белья времен первой мировой войны, еще с завязочками на штанинах вместо пуговиц. Надел я их первый раз в своей жизни. Странно не удобная штука. ХБ нам дали новые, без синтетики, сапоги юфтевые, а не кирзуху, ну и к тому же солдатские бушлаты (это обычный ватник, длиной чуть....э,... ну, в-общем, вам по пояс будет, как говорил старшина Васков). Как сказали знающие люди, только в "заграницу" так экипируют. И, правда, я никогда не видел солдат Советской Армии в бушлатах и кожаных ремнях. Потом нам выдали старые наволочки и предложили упаковать свои гражданские вещи для отправки домой, ну, в смысле, если кому было что отправлять. По старой "совковой" привычке народ уходил в армию как на зону, то бишь почти что в "бомжовском" прикиде. Я ничего не отправлял, а все скинул в большую кучу трепья, которую немедленно пришли прочесывать дежурные истопники из бани с целью найти что-нибудь приличное и подходящее для походов в "самоволки". По-моему, это было лишним. Кроме откровенной рванины в этой заветной куче ничего не было.

Потянулись дни службы, томительные, однообразные, тяжелые. Мы в основном работали на грязных работах. Разгружали уголь на станции, копали какие-то траншеи, таскали запчасти для танков в парке, драили казарму. Мы вдвоем с одним воином поставили мой личный, до сих пор не превзойденный рекорд производительности труда - за два часа мы лопатами закидали ЗИЛ - 130 песком по самые борта!!! Во, здоровья то было сколько!!!!

Надо отдать должное обещаниям старлея, никто из старослужащих не мог к нам и на километр приблизиться. А тем временем, из двух других рот прибывших раньше нас на несколько дней, формировали команды и действительно отправляли в ГДР и Польшу. Прошли ноябрьские праздники. Стало холодно и по ночам морозно. Особенно противно было строиться на плацу в одном ХБ и идти строевым шагом почти километр до столовой. Температура внутри здания столовой отличалась от уличной градуса на два в сторону плюса. Так что еда очень быстро остывала. Если это можно назвать едой. Проведенное время в этой части я не забуду никогда, особенно то, что было связано с приемом пищи. Всё это время нас кормили исключительно капустой, правда, в разных вариациях. На завтрак - тушеная капуста с овощной подливой, на обед - щи из кислой капусты и на второе рагу из тушеной капусты, картошки и мяса, ну а на ужин - тушеная капуста с рыбой. Если бы не хлеб и чай, то можно было бы протянуть ноги. Так продолжалось все время до нашего отъезда из этого полка. Надо сказать, примерно такое же приключение ждало меня в Афгане, когда накрылась наша единственная полевая кухня и мы почти неделю ели только тушенку и хлеб, запивая чаем из верблюжьей колючки. Насколько упростился наш пищеварительный процесс можно легко представить. Но всё это будет позже. На долгую память об этой капусте мне осталось природное отвращение к данному овощу. Не могу его есть до сих пор ни в каком виде. То же касается и тушенки. Я могу её потреблять только в лесу, или на рыбалке и то в очень ограниченных количествах.

Вскоре я попал в первый в своей жизни наряд по столовой. Впечатлений была масса. Скользкий от комбижира пол на кухне, первая "дискотека", смрад и грязь в разделочном цехе, сон на узких скамейках в зале после работы.

Но больше всего мне запомнился старший прапорщик - начальник столовой. Будучи в совершенно непотребном виде по причине излишнего принятия алкоголя, он выдавал ужин на караул. Гнусно матерясь, он одергивал повара, который наливал в большие переносные термосы что-то напоминавшее суп-пюре из свежей капусты, дабы тот не налил слишком много для этих "бездельников". Получив хлеб, бравый сержантик-старик воскликнул - "Э, товарищ прапорщик, а масло?". "Масло??? Масло тебе надо, хандон ты храмотный?". Прапор ловким движением сорвал шапку с сержанта, и, бросая в неё четко нарезанные "шайбы" масла рычал - "Нате, бля, жрите, уроды". У сержанта округлились глаза от возмущения и происходящего на его глазах вандализма! Ровно отсчитав положенное количество масла, прапор с силой натянул шапку на волосатую голову сержанта, высоко и мерзко заржал и прорычал - "Иннах отсюда, сержант!" Мы были в шоке. Это потом я понял, что это было первым увиденным мной проявлением "здорового казарменного юмора", с которым я встретился в армии.

Не меньшее впечатление на меня произвела реакция повара-узбека, когда я обратился к нему общепринятым способом, назвав его "бабай". Он пытался догнать меня с огромным черпаком в руках, гоняясь по всему варочному цеху, и извергал только ему понятные на тот момент, очевидно, самые грязные ругательства, которые он знал на родном языке. Было не по себе. Тем не менее, он успокоился, и, всё же, не догнав меня, поставил меня в известность, что подобным образом к нему может обращаться только военнослужащий старше его по призыву, ну никак не салабон только что призванный в ряды доблестной Советской Армии. Вот таким смешным и нелепым образом я получил первый урок межнационального общения в моей жизни.

Время шло, но наше начальство упорно нас не замечало и вопросы о предстоящей отправке в часть постоянной дислокации парировало безо всякого энтузиазма.

Меня приехали навестить отец со старшим братом. Одному богу известно как они меня отыскали на безграничных просторах Ленинградской области! Не могу сказать, что эта встреча принесла мне какие-то положительные эмоции. Скорее наоборот, стало труднее и снова сильно захотелось домой. Удовольствие лишь доставила небольшая посылочка от мамы с едой и сигаретами, которые разошлись между друзьями по несчастью в первые три минуты, когда я их принёс в казарму. Это был закон - всё делить на всех.

Тем временем, закончились ноябрьские праздники, и осталось нас опять человек 15. В скором времени выяснилось, что остались лишь ребята, чьи анкетные данные не удовлетворили ни одного покупателя из-за границы. К ним относился и я. Оказалось, что военкоматовские балбесы перепутали даты призыва и дня моего рождения, и получилось так, что призван я был за неделю до моего дня рождения, то бишь будучи 17 лет от роду, что категорически противоречило "Закону О Всеобщей Воинской Обязанности в СССР". Брать такой "гемор" на себя, как тащить через границу чувака с проблемным военным билетом, никто не стал. Остался я в компании условно судимых, подрастающих алкашей и грузчиков из овощного магазина. Через несколько дней нас снова переодели, но уже в соответствии с действовавшими нормами снабжения в обычной армии. Приехал новый покупатель, и, мы собрав свои шмотки, отправились в очередное приключение, по последним данным в город Пушкин, на очередной пересылочный пункт (сколько их ещё будет впереди) перед отправкой в.....????? кто бы знал куда ????

Прощай, мой "Гуру", мой ласковый "абрэк", мой первый "учитель", втолкнувший меня во взрослую жизнь своей хилой и грязной ручонкой. Так и не сдержишь ты свое обещание меня "найти"!!! Никогда мы с тобой так и не познакомимся ближе, ни в той, ни в другой жизни!!!

Обратный путь до Питера мы проделали тем же банальным способом, только лишь в обратном порядке, соответственно. Бортовой "Урал", электричка, автобус. На автобусе ехали через Литейный мост, мимо моего тогдашнего обиталища на набережной Робеспьера, прямо мимо моих окон. Было странное ощущение нереальности от того, что вот он, дом, а добраться до него никак нельзя. Я чувствовал, что вернусь сюда очень не скоро, если вообще вернусь. И самый чувствительный орган человека не соврал. Так оно и случилось...

Пушкин

К вечеру того дня мы добрались до Пушкина и въехали в ворота воинской части. На вид она казалась совсем уж и не очень крупной. По крайней мере, можно было с плаца видеть почти все четыре забора, обрамляющих данный военный объект. Что это была за часть, и каково было её предназначение, для меня осталось загадкой. Помню только, что располагалась она на бульваре имени совершенно для меня неизвестного гражданина Киквидзе. До сих пор не знаю, чем он так отличился перед Родиной, что бульвар в городе, носящем имя Великого Афро-Русского поэта, назвали в честь никому неизвестного представителя Великого Грузинского Народа. Впрочем, скорее всего, это просто моё собственное невежество. Возможно, что человек погиб на войне, освобождая эту жемчужину пригородов Петербурга от фашистских вандалов.

Так или иначе, мы прибыли на новое место, началась новая жизнь, появились первые новые впечатления, знакомые. Помню, тогда на меня произвело огромное впечатление зрелище двигающегося на приём пищи батальона, полностью переодетого в гражданскую форму одежды. Как оказалось позже, это были парни отправлявшиеся служить на Кубу. Они все к этому времени уже прошли шестимесячную учебку и, опять же по слухам, их должны были перевозить через океан на гражданских судах в течение нескольких недель. Чтобы сбить с толку разведку тогдашнего нашего "вероятного друга", всех переодевали в гражданку и выдавали за специалистов народного хозяйства Советского Союза, направлявшихся для оказания экономической помощи Кубе. Не знаю как со спутника из космоса они выглядели в этом странном одеянии, но вблизи они выглядели специалистами явно не народного "хозяйства", даже вряд ли специалистами вообще. Скорее, походили они на вернувшихся из мест лишения свободы, так как были все стрижены налысо и одеты в одежду явно с чужого плеча.

На следующий день прибыл "покупатель" на нашу команду. Это был загорелый капитан в возрасте, с тяжелым и грустным взглядом. Сопровождал его сержант, ещё более загорелый чем "кэп", но с ещё более грустной физией. После долгих расспросов, они признались:

- Едем в учебку, мотострелковую, в Термез. Это в Узбекистане. Через три месяца все поедете в Монголию служить! За границу!!!

"Кэп" мне не внушал особого доверия, и я в первую же свободную минутку побежал в Ленинскую комнату (для тех, кто не знает - комната для проведения политзанятий и пропагандистских мероприятий с личным составом), дабы незамедлительно провести рекогносцировку на карте Великого и могучего Советского государства. "И где ж такой город то в Узбекистане?" - гадал я. После не долгих поисков, благо по географии в школе имел оценку "отлично" и знал где, в каком месте карты, располагается Узбекская ССР, я обнаружил город Термез. В глазах потемнело, в животе неприятно защекотало, а в голове нарисовалось красивой арабской вязью короткое слово - "Афган". Правда тут же подкорка выдала и ещё одно слово, можно сказать синоним, но уже крупными русскими печатными буквами - "ПИ.....ЕЦ"! На карте город Термез располагался ровно на границе с Афганистаном, на берегу Аму-Дарьи.

В тогдашнем Советском Союзе, Великим сыном Советского Народа - Леонидом Ильичём Брежневым был придуман величайший лозунг тех лет - "Экономика должна быть экономной". Вспомнил я о нем только тогда, когда понял, что никто нас не повезет после этой учебки в Монголию, до которой добрых пару тыщь км от Термеза, а просто перевезут на тот берег Аму-Дарьи, да, и, успокоятся на этом. Мои откровения по поводу этого неприятного открытия с моими сослуживцами ввергли всю нашу гопкомпанию в уныние. Начались попытки позвонить домой, сообщить телеграммой, почтовым голубем, словом, любым доступным методом своим родным о предстоящей тяжелой нашей участи. Я же решил раньше времени не беспокоить родителей, да и не видел в этом никакого толка. Всё одно, раньше времени из армии не уволят, дальше Афгана не пошлют, а трепать родичам нервы непроверенной информацией не хотелось.

Через три дня нам сообщили, что на следующий день нас ожидает отправка в Термез, причем самолетом, через Ташкент. Мне даже понравилась эта новость. Я никогда до того не летал на самолётах, и данное путешествие должно было оставить в памяти неизгладимый след, ну типа, как первая двойка в школе, первый танец с девушкой, первый стакан портвейна и т.д. Нас действительно отвезли в аэропорт Пулково, правда разместили не в зале ожидания, где бы мы могли разбрестись по всему аэровокзалу, или просто составить неудобство отъезжающим гражданам, а в помещении бомбоубежища рядом с взлетной полосой. Там двоим нашим сопровождающим нас было просто контролировать, да и если кому и взбрело бы в голову бежать, оттуда это было просто невозможно сделать. Нас там уже ожидала такая же гопкомпания новобранцев, примерно той же численности. Только сейчас я понимаю, с каким коварством, с каким цинизмом всё это было придумано и проделано. Нас продержали в этом убежище около пяти с половиной часов. По всем нашим подсчетам рейс на Ташкент давно улетел, а других авиакомпаний, кроме "Аэрофлота", в те времена в стране не было. А родители то ЖДАЛИ в аэропорту! Все догадывались, что начальство что-то либо "мутит", либо замышляет. Так оно и произошло. За несколько минут до отлета рейса Ленинград - Душанбе нас прогнали бегом до здания аэровокзала, через частокол родительских рук, ожидавших нас всё это время и пытавшихся сунуть нам с собой, упакованную во всевозможные кулёчки и котомочки еду. Зрелище это напоминало мне по кадрам советских фильмов насильную отправку молодежи на работу в Германию во время войны. Крики, слезы родителей - "Сынок, береги себя.....Мама, я вернусь........Я обязательно вернусь...."

Ту-134

Мы погрузились в самолет, и он, почти мгновенно, стал прогревать двигатели и готовиться на взлёт. Кое-кому удалось затариться "домашними пирожками" из рук родителей и у нас пошла пирушка! После почти месяца мы все отвыкли от домашней пищи и с удовольствием её поедали. К нашему великому удивлению нас стали кормить на борту авиалайнера по обычным пассажирским стандартам, что было в те времена очень прикольно и необычно. Лететь нам пришлось не долго, часа через три мы сели на дозаправку в таджикском городке Ленинабаде (современный Худжент). К удивлению всех, нас выпустили на час на взлетное поле покурить. Окружающая действительность нас повергла в восторг - кругом ходили "басмачи" в стёганых халатах, ехали мимо по "взлётке" на ослах и тараторили на своих непонятных наречиях. Ни одного русского лица вокруг, кроме наших белых стриженых голов молодых солдат. В Душанбе мы прилетели затемно и перед тем как сойти с трапа, мы выслушали приказ нашего кэпа о том, что транспорта у нас нет, и придется нам добираться до железнодорожного вокзала своим ходом, а до отхода поезда у нас всего лишь полтора часа времени. То есть, нам следует поторопиться. Мы, почти бегом, по ночным улицам Душанбе, под предводительством нашего единственного офицера, добрались до вокзала вовремя. Я не могу себе представить, как он мог ориентироваться в этой ночной мгле, в незнакомом городе. Мы двигались отнюдь не по центральным освещенным улицам, а по сплошным закоулкам, похожим друг на друга как пара кирзовых сапог. Очевидно, было такое указание - не двигаться по центральным улицам, дабы не пугать народ. В носу ощущались неизвестные до сих пор запахи. Я не раз в своей жизни испытывал это прекрасное ощущение азиатской ночи! В кромешной темноте, объятый сотнями непонятных, неизведанных запахов. Кругом неизвестные деревья, растения, странные и непонятные строения. И воздух. Не наш воздух, не питерский, им гораздо проще дышать! Необъяснимое чувство!

Мы отдышались, напились вдоволь воды из вокзального водопроводного крана и наполнили фляги на долгую дорогу. Кэп разрешил после посадки в поезд перекусить сухпаем, который нам выдали из расчета на трое суток пути, и у нас ещё оставалась львиная доля после трапезы в бомбоубежище в Пулково. Поезд был обычный, местного значения Душанбе - Ташкент. Позже я по карте проследил маршрут этого поезда и был немало удивлён его протяженностью и бестолковостью. В моём понимании железная дорога должна связывать два населенных пункта по кратчайшему расстоянию. Но данный маршрут был проделан немыслимой петлёй сначала строго на юг, потом на запад вдоль афганской границы, причем проходил он в каких-то ста метрах от контрольно-следовой полосы и столбов с колючей проволокой на берегу Аму-Дарьи, и в середине пути поворачивал на север и шёл уже к Ташкенту. В поезде мы занимали свободные места, так как билетов с местами тогда в этом поезде не было предусмотрено. Позже, я понял, почему маршрут был таким странным. Просто поезд соединял множество мелких поселений и кочевий, расположенных в предпустынных солончаках Таджикистана. Мы попали вдвоем с одним парнишкой на вторые полки в плацкартном вагоне. Внизу ехали два местных мужика, и мы коротко друг друга поприветствовав, завалились на наши верхние полки и приготовились пожирать остатки сухпая. Приятель мой ловко соскочил с полки и пошел к соседям за солью, а поезд в это время тронулся. Через пару минут он принес соль и флягу, хитро при этом улыбаясь.

- На, тресни местной бормотухи! - протянул он мне флягу. - У местных можно тушенку поменять на бухло -, сказал он мне на ухо. - Попробуем? - Давай!- сказал я. Мы задали пару вопросов местным мужикам в халатах и те после недолгого исследования наших банок с сухпаем предложили нам две бутылки красного крепленого вина в обмен на четыре банки говяжьей тушенки. Мы согласились. Вино оказалось не вкусным, но по голове било также сильно, как наш зенитовец Желудков пробивал стандарты по воротам. Мы высосали по бутылке вина и растрясли мужичков на пару сигарет. Стало тепло и весело. Покурили. Потянуло в сон. Через пол часа мы проснулись от дикого воя, стрельбы, лошадиного храпа и топота и лязга поездных тормозов. Мы соскочили с полок и уставились в окно. Местные лениво ответили, что мы просто встали на каком-то полустанке и что тут так всегда встречают и провожают поезд, типа "шайтан-арба". Мы вышли в тамбур и в свете единственного станционного фонаря разглядели, что у платформы длиной в пару метров скопилось огромное количество людей. Одни выгружали мешки из поезда, другие наоборот загружали. Поезд тронулся, и мы снова стали свидетелями "проводов "шайтан-арбы"" с выстрелами из охотничьих ружей, воплями и гонками на верблюдах за поездом. Смотрелось всё это совершенно нереально, как в фильмах про басмачей времен покорения Туркестана. Самое интересное мы заметили позже - двери в тамбурах в переходах между вагонами были накрепко заварены металлическими прутьями. Смысл этих мер мне до сих пор не ясен. Восток - дело тонкое.

Термез

К середине следующего дня мы прибыли в Термез. Вокзал напоминал мне чем- то станцию Сосново, уменьшенную в пять раз. Маленький, пыльный, по-восточному грязный и весь залитый солнцем. Солнце отражалось в зеркальных очках старлея-погранца, что-то быстро командовавшего пограничникам, которые окружали поезд на платформе, торопясь занять свои места до его полной остановки. Что поделаешь, приграничный город. Кроме нас на платформу вышли только два старика с огромными наплечными сумами. Мы построились, и, пройдя через строй погранцов, которые принципиально не смотрели в нашу сторону, вышли на площадь у вокзала, где нас ждали два ГАЗ-66. Нас усадили в них и плотно зашнуровали тент позади кузова. Ехать в таком положении было очень трудно, потому что через несколько минут весь кузов был забит мелкой дорожной пылью, которая напоминала цемент. Дышать стало трудно, но на ходу было просто невозможно распутать полог тента и ничего не оставалось, как глотать пыль и гадать, куда мы едим. Ехали мы около часа, но никто в это время не вел душещипательно-успокоительных речей, как это обычно происходит при переезде к новому месту службы. Все напряженно молчали и ждали. Если бы я тогда умел читать мысли по лицам своих товарищей!!! Наверное, каждый думал о себе. Мне так кажется. О себе, в плане, что вот и все. Вот и закончились наши скитания по разным частям и округам Советской Армии. Что это последнее пристанище на территории нашей страны. Потом будет Афган, а там всё будет по-другому. Но как это "по-другому", никто не знал, да даже и не догадывался. Я, например, фантазировал о том, что будет очень трудно, но я, всё равно, буду сильным, буду честен во всем и мои родители не будут краснеть за меня. Может быть мне и суждено не пересечь эту реку в обратном направлении своим ходом, но, я, так мне казалось, буду достоин своих предков воевавших в Великую Отечественную!!! Вот с таким вот ура-патриотическим настроением мы выгружались в учебном центре в 30 километрах от Термеза, спрыгивая в пыль и отчаянно чихая.

Нас построили у штаба, который представлял из себя одноэтажное здание с узкими окнами и торчащими ото всюду "задницами" кондиционеров. Вышел какой-то майор и громогласно произнес - "Товарищи солдаты, вы прибыли в учебный центр Краснознаменного Туркестанского военного округа для получения военной специальности. Через два с небольшим месяца Вам будет предоставлена возможность выполнить свой Интернациональный Долг по оказанию помощи дружескому афганскому народу в борьбе против империалистов и их пособников! Надеюсь, что вы с честью пройдёте это испытание и вернётесь домой с боевыми наградами и с чувством выполненного долга!" Далее провозглашен был кличь - "У кого есть спортивные разряды, сделать два шага вперёд!" Я, имея разряд по фехтованию на рапире, скромно промолчал, дабы не смешить народ. Да и вообще, армейская действительность научила не отзываться на подобные призывы и помалкивать до последнего момента. Всякое бывает!!! На этот богатырский клич высочилось пару человек из нашей нестройной шеренги и их моментально забрал сержант в "разведроту". Потом майор спросил - "кто хочет быть снайпером?". Опять вышла пара человек. Я неплохо умел стрелять, но по аналогии с "Приключениями Шурика на стройке", решил подождать пока "не огласят весь список". Предложения были скудными - гранатометчики, водители МТЛБ (многоцелевой тягач легкобронированный), санинструкторы. Словом, я дождался "раздачи слонов", и последних несколько человек тоже определили в снайперы. Так что моя армейская выучка меня не подвела. Всё равно всё получилось неплохо, я так думал. Нас повели по батальонам и ротам. Меня одного привели в роту во второй взвод, который в данный момент был на занятиях. Я вошёл в пустую палатку. Было чисто, но пахло какой-то химией. Позже я узнал что это за запах. Скучать долго мне не пришлось и минут через двадцать, когда меня стало клонить ко сну, появились обитатели палатки, к моему сожалению, говорили они не на русском языке.... Как позже оказалось, наш взвод на 95 процентов состоял из разных народностей Северного Кавказа. Это не сулило ничего хорошего для меня. Кроме меня, во взводе оказалось два славянина. Классический вариант - один хохол, один бульбаш и один русский (я), ну и, соответственно 27 кавказцев. Вели они себя достаточно мирно. Я даже немного воспрял душой. "Может и не так всё плохо?", подумал я. Однако все прелести нашего знакомства просто были перенесены на вечер, на "после отбоя". Тут то и выяснилось что я "урод, чурка, и все имели моих ближайших родственников в извращенной форме". Первым делом мне предложили постирать чьи-то портянки. Я ответил категорическим отказом, за что получил весьма чувствительный подзатыльник. Я ответил на него легко - резким и коротким ударом в солнечное сплетение. Чурка поплыл и коротко задышал. Остальные соплеменники стали быстро спускаться с коек и готовиться отправить меня к предкам. На этот шум появились два сержанта - командиры отделений и разрядив обстановку, тихо, на ухо мне сказали - "ты что самоубийца, даже мы, деды, не сможем сдержать этих джигитов!" Честно говоря, в тот момент мне было уже "до фени", я пыхтел как паровоз и готов был начать первую чеченскую компанию уже тогда, в 84-м году! Закончилось наше знакомство тем, что один из "наших", бульбаш, всё же был подвергнут избиению и отправился стирать грязные портянки. Мне же была обещана "веселая жизнь", в чем я имел возможность убедиться уже утром, в процессе умывания.

"Аллах акбар"

Утром, едва продрав глаза после тяжелой ночи (мне снилась всякая чушь, типа, что со мной дальше будет), я вскочил по команде и помчался со всеми совершать утреннюю физическую зарядку. Поскольку я ещё толком не знал расположения нашей части, мне пришлось бежать со всеми к умывальнику, да бы там, а не в отхожем месте, оправиться. Позже я понял, что таким количеством народа одновременно просто невозможно посетить туалет, хоть и по маленькой нужде, так что, каждый искал себе персональное место для оправления естественных потребностей.

После громкой команды сержанта мы побежали на зарядку, на ходу пытаясь оформиться в строй. Впереди бежали авторитетные "басмачи", ну а наш "славянский" батальон из трёх человек- позади. Зарядка была достаточно активной и продолжительной, благо на улице было около ноля градусов. Пропотеть из-за этого не пришлось. Начался процесс умывания. Как всегда на всех не хватало "сосков" (кранов) и народ занимал очередь друг за другом. Таким образом, на каждый сосок приходилось по три-четыре человека. Я тоже занял очередь за кем-то и стал ждать. Опыт армейский мне подсказывал, что надо бы пошустрее умыться, а то точно на что-нибудь опоздаешь и поимеешь неприятности. Но очередь моя совсем не двигалась. Тут то до меня и дошло что эти мои "дашнаки и абреки" просто перепускали друг друга передо мной, и только я по-прежнему оставался последним. Наконец, почти все соски освободились и я перешёл к свободному, намылил рожу и подставил всю башку под ледяную воду. С непривычки меня заколотило от холода, так как умывальник находился на открытом воздухе. Пока я боролся с трясучкой, кто-то, проходя мимо моего дрожащего тельца (а весил я тогда 65 кг при росте 184 см), больно врезал мне по почкам. Я дернулся и въехал больно головой в кран. Ясное дело, что я не смог заметить кто это сделал, но догадаться было не трудно. Проследовала команда на построение для утреннего осмотра. Я с трудом успел в строй, и в принципе, был готов к осмотру. Но господа кавказцы вытолкнули меня со своего места, которое мне было положено по росту, и я передвинулся к левому флангу. Я обратил внимание, что никто тут особенно не парится по поводу внешнего вида военнослужащих. Свежие подворотнички никто не подшивал с утра, и не чистил обувь "с вечера, чтобы утром надеть её на свежую голову". Так что осмотр был весьма формальным и скучным. После этого все пошли получать свои "девайсы" для приема пищи. Этими "девайсами" оказались банальные солдатские котелки. Мне сержант выдал мой персональный котелок под номером 22. Внутри была налита какая-то жидкость. Я открыл, сунул свой нос внутрь, и тут то и понял чем так пахло в палатке. Это был запах так называемого "дизраствора". Из каких ингредиентов он состоял можно только гадать. Я точно уловил запах хлора, но что там ещё было намешано, только богу известно. Хранились эти котелки в палатке, а вернее в тамбуре палатки, перед входом. Мы построились, и отправились в столовую на прием пищи, громко горланя строевую песню на мотив "Прощания славянки" но явно с другим текстом - "в жопу клюнул жареный петух, остаюсь на сверхсрочную службу....." По ходу дела мы приближались к столовой. Представляла она из себя огромный ангар из гофрированного железа с овальной крышей. По моим соображениям в нём должно было поместиться человек с пол -тыщи, не менее. Так оно и было. Наш взвод был уже давно не первым у дверей. Мы слили остатки дизраствора прямо на землю и достаточно долго ждали своей очереди на проход внутрь. Перед входом стояли два сержанта и запихивали в рот всем какие-то таблетки. Как оказалось, это тоже была дезинфекция. Мы вошли внутрь столовой и по армейскому обычаю распределились по десять человек на стол, встав с обеих сторон стола по пять человек. Прикол был в том, что с моей стороны стола отсутствовала скамья. Как принимать пищу стоя я не знал и был в некотором смятении. Тем временем прозвучала команда - "Батальон, садись!". Все сели, кроме нас пятерых, у которых отсутствовала скамья. Дежурный скомандовал - "отставить!". Все встали. Опять - "Садись!", и опять - "Отставить!". К нам подбежал сержантик и прошипел - "Присядьте, долбо...бы, а то до утра будем приседать все вместе!!!". Мы сообразили, и в очередной раз по команде "Садись" присели и сделали вид ,что сидим на лавке. Последовала команда "Раздатчики пищи встать, раздать пищу!". Тишина нарушилась грохотом половников по дну казанов с кашей, и мы встали на ноги, ожидая свою порцию каши от раздатчика пищи. Тем временем, с середины стола как по мановению волшебной палочки исчез весь белый хлеб. Его и так то было не так то много, всего по одному тоненькому кусочку на нос. Черный хлеб обычно в армии очень не вкусный и от него моментально наступает изжога, поэтому белый хлеб особо в цене. Как оказалось, весь хлеб забрал к себе какой-то чурек, даже не поделившись со своими соплеменниками. Он громко чавкал и не обращал ни на кого никакого внимания. Я вежливо предложил - "Земляк, поделись хлебушком с парнями!?". Ответа не последовало. Долго я ждать не стал и просто взял два куска хлеба лежавших рядом с ним и надкусил один. Лицо представителя древней кавказкой цивилизации изменилось до не узнаваемости. Он запыхтел от такой наглости и явно пытался вспомнить русские слова, чтобы выразить своё несогласие с моими действиями. Но видно словарный запас у него был просто слишком мал и он ничего не смог сказать, а просто совершил такое же действие что и я, только в обратном направлении - пододвинул хлеб к себе, и вцепился в него двумя руками шипя как снежный барс. Что на меня нашло, я до сих пор не знаю. Позабыв о возможных последствиях, я схватил половник и с силой треснул ему по лбу. Чувак взвизгнул, и подскочил на месте. Глаза его выражали боль, страх и полное недоумение, а на лбу медленно вырастала громадная шишка. "Аща, бала мцхвито......." бормотал абрек, держась за свой лоб обеими руками, выпустив из них драгоценный хлеб. Я спокойно его взял и продолжил приём пищи стоя, под восхищенными взглядами остальных обитателей нашего стола, которые смотрели на меня как на смертника, идущего на эшафот! Там в столовой подраться нам не дали. Разняли. Выяснение отношений было перенесено на неопределенное время, то есть до удобного момента. Авторитетные чурки смотрели на меня с явным интересом и удивлением. После завтрака мы все дружно побрели к месту дезинфекции котелков, помыли их там и отправились к взводной палатке. Сложили котелки в ячейки для хранения и сержанты объявили перекур перед занятиями. Вот тут то мы и сцепились с абреком за палаткой. Ко мне подошёл какой-то парень и предложил пройти за палатку для выяснения отношений с "терпилой". Скопилось там пол нашего взвода. Всем было интересно посмотреть, как этот русский будет биться по-мужски с представителем гор. Мы схватились. Потыкали друг-другу в морду с переменным успехом. Я попал ему в нос, он мне попал по губе и мы оба оказались в крови. В скором времени мы перешли в партер. Силы наши были примерно одинаковы и борьба в партере явно не устраивала по своей зрелищности собравшихся воинов. Тем более что мы стали уставать. Нас растащили. Я утирал разбитую физию, отплевывался от пыли попавшей в рот и громко матерился. Поскольку был я солдатом неопытным, материл я моего визави и всех его ближайших родственников до седьмого колена, в том числе и женского пола. Это была моя ошибка! Но не знал я тогда что выражение "...твою мать" для представителя Кавказа является одним из самых страшных оскорблений в жизни, которое должно быть смыто только кровью!!! Ко мне подошёл один из авторитетных абреков и сказал - " Ти своими слявам оскорбиль весь кавказский народ. Тперь каждый день ты будишь драться с каждый, пока не сдохнешь, как собак! Но ти смелий, так что бить тебя вместе ми не будэм. Будешь биться толко одын-на одын." "Ну спасибо и на этом" - сказал я. В голове нарисовалась стрёмная перспектива быть забитым этими чурками насмерть. Но, выбор сделан. Осталось терпеть, а там что будет, то и будет!

Несколько последующих дней мне приходилось по нескольку раз драться с разными противниками. Они держали слово и не били толпой. Однако и до серьёзных последствий они пытались не доводить наши стычки и когда в драку включались эмоции нас сразу же разнимали. Я пришёл к выводу, что это определенного рода развлечение для них и что на самом деле никто не хочет меня забить до смерти. Я терпел. Морда моя практически не заживала, так как каждый день появлялись всё новые и новые повреждения. Во рту образовалось несколько зубов с отколотыми краями и незаживающие язвы. Но был и положительный момент в этом. Меня никто просто так не задевал и пытался держаться со мной достаточно уважительно.

Тем временем шла боевая подготовка, и в перерыве между драками мне надо было изучать устройство снайперской винтовки СВД (снайперская винтовка Драгунова), да и просто "учиться военному делу настоящим образом, как завещал В.И. Ленин". Молва несла новость - после проведения ночных стрельб мы все поедем на неделю в Шаробад - центр горной подготовки.

Ночные стрельбы для меня тоже прошли непросто. На моей винтовке не было резинового наглазника на прицеле и при стрельбе я рассек себе бровь вследствие достаточно большой отдачи. Так что помню только, как в темноте глаза стало что-то заливать и стало просто плохо видно.

Но я был не оригинален в этом смысле, в смысле бестолковости. Один боец у нас получил в лоб осколок при метании наступательных гранат РГД-5 из окопа. Он просто решил посмотреть на взрыв.... А одному сержанту выдававшему гранаты за высоким бугром, совершенно по вертикальной траектории за шиворот упал раскаленный осколок . По законам физики он никак не мог совершить такой полет, но... Потом я много видел как совершенно необъяснимо летают пули и осколки.

И вот, наконец, нас везут в Шаробад!!!

Шаробад.

Центром горной подготовки оказался совсем малюсенький гарнизончик , достаточно высоко в горах примерно в 80 километрах от Термеза. Совсем маленький палаточный городок на небольшой ровной поверхности среди сопок. Можно их назвать и горами, потому как я до тех пор не видел ещё настоящих гор. Привезли нас опять на ГАЗ-66, снова мы наглотались достаточно пыли , но в отличие от Термеза, здесь был мороз. Было действительно холодно. Мороз в горах, это вам не на равнине. Ощущение совсем другое. Наше будущее обиталище на несколько следующих суток представляло из себя несколько палаток построенных вокруг плаца и временного строения для приёма пищи под гордым названием "столовая". Стали размещаться по палаткам. Поскольку я не был в первых рядах нашего взвода по понятным причинам, мне досталось самое отстойное место во всей палатке - именно над моей койкой во втором ярусе в крыше палатки зияла огромная дыра, через которую можно было свободно изучать карту звёздного неба. Ну что ж. Ничего не попишешь. Придётся и здесь выживать. Похрустели сухпаем (горячую пищу обещали утром) и улеглись спать. Поскольку печек в палатке не имелось, все улеглись не раздеваясь, прямо в шинелях и сапогах. Как оказалось, это было не лишним. Под утро пошёл снег и ударил мороз градусов в 10. Помню, что проснулся я под одеялом ужасно тяжелым и холодным. Высунув морду, я увидел кучу снега на нём, уже почти заледеневшую. Построились. Все казались жутко изможденными и замерзшими. Никто даже и не крякнул, что надо бы умыться и вообще, совершить утренний туалет. Пошли завтракать. Что мы ели я уже не помню, но что-то совсем невкусное. После всей процедуры (мытья и дезинфекции котелков) нас посадили на плацу прямо на землю, то бишь в снег и отцы командиры объявили нам, что сегодня мы будем совершать маршбросок на сорок километров по пересеченной местности и нам следует к этому серьёзно подготовиться. Подготовка эта заключалась в том, что нам надо было затариться сухпаем и дровами на те трое суток, что мы планировали провести в горах. Всё это вместе с оружием предстояло нести в вещмешках. Хорошо это или нет, но провели мы в горах только двое суток. Но этого хватило всем, наверное, по гроб жизни. Мы всё время бежали куда-то, с сопки на сопку, спускались вниз, снова поднимались вверх, карабкаясь по сыпучим откосам. Помню, что в шинели было очень трудно бежать и нам приходилось заправлять полог шинели за ремень. После первого отрезка нашего марша, в полной темноте, мы стали устраиваться на ночлег. Развели костёр. Разогрели кашу в банках, поели, загрызая всё это сухарями из сухпая. Дрова очень скоро закончились, и мы, невзирая на антипатии друг к другу, попытались создать своими телами что-то подобное кругу вокруг костра и улеглись спать. Осталось только несколько бодрствующих человек на постах, так как по задумке учений нас могла атаковать наша же разведрота, которая шла параллельным курсом и имела задачу нас всех "почикать". Ну, в середине ночи так всё и произошло. Они без особого труда "сняли" наших часовых, и практически в упор "расстреляли" всю нашу роту. За то, что прошляпили разведчиков, наши часовые получили увесистые тумаки от сержантов. Остаток ночи мы попытались проспать, но дров не было и было очень холодно. Утром, на голодный желудок, мы снова начали движение только богу известно в каком направлении. Вообще- то я очень не люблю вспоминать этот момент. Мне казалось это просто каким-то безумием. Мы ничего не знали, куда и зачем бежим, когда всё это закончится, и вообще, на кой всё это нужно. Тем не менее, бежали мы практически целый день по этим сопкам, и только к вечеру, через какой - то маленький кишлак мы спустились вниз на дорогу. Сержанты сказали, что до лагеря осталось всего километров восемь и нам следует их пробежать как можно скорее, так как первое подразделение сразу же идёт в столовую, а все остальные будут ждать своей очереди на улице, на морозе. Перспектива совершенно потным и разбитым торчать на улице больше часа (столовая не могла вместить всех сразу) никого не радовала и народ "ломанулся". Правда сил хватило у всех всего на пару километров и почти все перешли на шаг.

Через некоторое время я стал свидетелем ужасной картины. На дороге лежал парень, не наш, из другого подразделения. Лежал он на спине, лицо его было сине - зеленого цвета. Над ним склонился старший лейтенант, командир роты. Сначала мне показалось, что парню просто плохо, но через мгновение я увидел как старлей с остервеневшим выражением лица начал бить этого парня ногами и орать жутким голосом - "Встать сука! Поднялся быстро! Побежал!!!" Голова парня безжизненно моталась из стороны в сторону под ударами ног старлея.

Мы все остановились. Поняв что что-то не так, старлей заорал - "Санинструктор! Ко мне!". Прибежал запыхавшийся сержант, склонился над парнем и почти тут же встал. "Что???", проорал старлей. "Он умер" - как-то спокойно сказал сержант, повернулся и пошёл прочь.

Мы не могли пошевелиться от ужаса. Старлей со злостью пнул его ещё раз и произнёс - "Бл..дь, да что за народ пошёл, бегать ни х..я не может!" Как говорили позже, у парня просто не выдержало сердце. Он умер практически сразу...

Это была первая смерть, которую я увидел собственными глазами. Так начался отсчет смертей, свидетелем которых я стал ещё задолго до того как попал в Афганистан....

Что происходило в оставшиеся два дня нашего пребывания в горном учебном центре, моя память не сохранила. Видимо, шок от увиденной смерти на дороге просто затмил всё остальное. Мы вернулись в Термез.

Присяга.

Плохо помню, как мы ехали обратно. Меня трясло и колбасило "не по-детски". Складывалось впечатление, что я заболел. Приехали мы вечером, но я так плохо себя чувствовал, что после очередной стычки с очередным дагестанцем, попавшим мне по физиономии, я даже не пошёл на ужин.

Темой следующего дня должен был стать ритуал принятия присяги. Надвигалось 2 декабря 1984 года. Нам всем раздали Устав и мы начали учить наизусть текст, который завтра надо было произнести без запинок. Смешно было смотреть как эти "дети гор" пытались это всё заучить наизусть, повторяя по нескольку раз вслух. Настало время отбоя. По распорядку дня надо было совершить вечернее омовение и строиться на "вечернюю поверку". Тоже весьма интересная процедура. Она незатейлива и просто отнимает время. Сержант называет твою фамилию и надо громко ответить "Я". После оглашения всего списка, можно "отбиваться", то есть укладываться в койку. Ну, вот в таком ужасном состоянии я отправился в туалет. Сооружение это было метров 50 в длину и метра 4 в ширину. "Очков" было, соответственно, штук 25. Света там практически никакого не было. Правда надо отдать должное архитекторам данного заведения - между отверстиями в полу были возведены перегородки, примерно, в метр высотой, так что можно было весьма комфортно "присесть" и сделать свои дела, не обращая никакого внимания на соседей. Так я и решил поступить. Только я присел, занял наиболее комфортабельную позу, как кто-то, проходящий мимо, молча, снял с меня шапку и исчез в темноте. Я попытался возразить, использую идиомы русского языка, но ответа не последовало. Преследовать похитителя в таком виде не представлялось возможным. Бегать со спущенными штанами я в армии за два года так и не научился...

Что делать? Закончив свои "дела", перед вечерней поверкой, подхожу к своему ЗКВ (заместителю командира взвода) сержанту Мажарову и докладываю - "так мол и так, шапку сп...или в туалете!" На что он изрекает канонический ответ - "Не сп..или, а про...бал! У тебя пять минут перед вечерней поверкой, чтобы быть в форме!" Делать нечего, надо как-то выходить из ситуации. За пять минут я ничего более интересного не придумал, чем совершить совершенно такое же деяние. Я пошёл в туалет, и так же легко с кого-то снял шапку. Пришлась она мне в пору, так что никакого дискомфорта по этому поводу я не испытывал. Помню только злобные крики пострадавшего...

Вечерняя поверка прошла без проблем, мы завалились в палатку и стали укладываться. Вот тут то мне стало совсем хреново. Я сел возле печки и пытался её "обнять" чтобы хоть как-то согреться. Ничего не помогало. Даже опалил рукава на шинели. Трясло меня очень сильно. Подошёл к своему командиру отделения и попросил отвести меня в санчасть, чтобы хотя бы измерить температуру. Он долго отнекивался, но, видно, представлял я из себя жуткое зрелище, и, в конце концов, он согласился меня туда отвести. По прибытии в санчать меня усадили на лавку, сунули в рот градусник и буквально через пару минут вытащили. В армии болеть нельзя, любая болезнь - это шлангомания. Так что не в интересах военных докторов обнаруживать больных среди личного состава. Лейтёха ,взявший у меня градусник, взглянул на него, потом с интересом посмотрел на меня и изрёк - "Боец, как ты до санчасти то дошёл, у тебя сорок с половиной!!! При такой температуре обычно ласты заворачивают!!!" Я как-то отшутился, но чувствовал я себя действительно просто ужасно. Он сказал сержанту - "Оставляй бойца, утром в госпиталь поедет!", "Так завтра же у них присяга!" - возразил сержант. "Ты что хочешь, чтобы он у тебя на плацу помер?" - ответил медик, "Иди, доложи ротному, что мы его оставляем, а утром увезём в госпиталь! А ты иди в "смотровую", ща будем в рот тебе смотреть!" - сказал он, уже обращаясь ко мне. Сержант ушёл, а я, облокотившись на стену, побрёл в дебри санчасти искать "смотровую". Лейтёха посадил меня в кресло и осмотрел мой рот. "Лакунарная ангина, к бабке не ходи! Это я как доктор говорю!",- сказал он. Может, так оно и было, может, нет, не знаю. Думаю только, что увидел он сгустки крови в моём горле, образовавшиеся от зализывания ран на губах после моей последней драки. "Сейчас придёт дежурный по санчасти и отведёт тебя в палату. Ложись спать и не реагируй ни на какие команды. Много тут ходит бездельников, которые "припахивают" "духов" на всякие работы. Понял!? Нам в семь утра в госпиталь с тобой ехать! Всё, свободен!" Я вышел в коридор "модуля", присел и стал ждать. Появился чувак в госпитальном халате и повёл меня за собой. На моё удивление меня определили в двухместную палату. "Видно совсем мои дела "вах"" - подумал я. Через некоторое время, когда я уже разлёгся на чистом белье, в палату привели ещё одного больного. Даже при скудном освещении палаты можно было заметить, что лицо парня было ярко жёлтого цвета. "Желтуха у него, не подходи к нему близко" - сказал тот же парень в халате. "Ложись спать" - небрежно бросил он ему. Мы коротко поговорили с пацаном, выяснили, кто он и откуда и отрубились. Проснулся я, наверное, через час от сильного тычка в бок. "Э, подъём, душара! Идём работать!" "Мне нельзя, у меня температура 40" - пытался я отбрехаться от нагловатого здоровяка, явно не первого срока службы. "Да мне по х... твоя температура!, Ты ведь не желтушник? Тогда пошли со мной!" Мы вышли из палаты, и он повёл меня куда - то в кромешной тьме. По пути он стукнул ногой дремлющего дневального по санчасти, который спал сидя у "тумбочки", и, запрокинув голову назад, громко храпел. "Не спать, сучара!!!" - прорычал здоровяк. В итоге мы с ним пришли в столовую санчасти, где он меня передал в распоряжение повара. Парнишка был, судя по всему, тоже ещё "молодой", и долго не ломаясь объяснил мне мою задачу - "вымоешь посуду, там всего двадцать тарелок, потом пол протрёшь мокрой тряпкой, ну и потом можешь спать идти. Времени сейчас около двенадцати, так что если будешь быстро работать, то ещё время останется поспать. Но самое главное не это! Через пол часика придут ужинать деды. Вот тут, в шкафу с посудой, им оставлена картошка и яйца. Отдашь им и скажешь, что я ушёл спать. Понял?" "Да понял я" - сказал я и начал мыть посуду. Повар ушёл и через некоторое время, когда я уже протирал пол мокрой тряпкой, пришли "деды". "Э, чухан, жрать давай!!! И быстрее!". Я отдал им заготовленный картофель, и продолжал мыть пол. Они достаточно быстро поели, попили чаю и ушли. Меня они совсем не трогали. "Ну и ладушки!" - подумал я. Однако через пару минут дверь снова открылась и ввалилась ещё одна компания старослужащих. "Юноша, нам повар должен был оставить картошку с яйцами, соблаговолите их накрыть на стол!" Тут -то меня объял животный ужас. Похоже, что скормил я картошку каким - то левым людям!!! Что делать? Я замешкался, но потом пришлось признаться, что отдал я уже их дембельскую картошку хрен знает кому. Меня весьма скромно пожурили без применения физической силы, притащили сонного повара и долго и методично стучали ему в грудь кулаками. Благо, что я незаметно ретировался и отправился искать в полной темноте свою палату, надеясь на остаток сна. Палату я нашёл достаточно быстро и завалился спать. Однако проспал я опять- таки не долго. Меня снова кто - то затеребил и сказал "Братан, твоё время пришло дневалить! Часик посидишь на тумбочке и разбудишь следующего. Пойдем покажу где спит". Я встал и поплёлся за парнем. Он ввёл меня в большую общую палату и указал на койку, где спит следующий дневальный, выдал мне наручные часы и завалился в углу на свою. Я вышел в коридор, посидел немного, понял , что совсем вырубаюсь. "Какого черта!" - подумал я, перевел часы на час вперёд и пошёл будить следующего дневального. Удалось мне это не с первого раза, так как я всё время натыкался на "дедов" и периодически выслушивал их мнение обо мне и моих родителях. Всё же я нашёл "крайнего", всучил ему часы и отправился спать. Поспать мне удалось часа два. Пришёл дневальный, разбудил и сказал, что сейчас придёт доктор и мы вместе с "желтушником" поедем в госпиталь. Машина задерживалась, и я вышел на улицу с надеждой стрельнуть у кого-нибудь сигарету. Мимо проходили роты с песнями и боевым оружием. "Везёт же людям, а у меня опять очередное приключение!" - подумал я. Не знал я тогда как круто изменит мою жизнь эта болезнь. Не знал я и не мог даже догадываться, что попаду я в свою часть только лишь через три месяца, уже в конце марта, когда все мои "товарищи по оружию" уже давно будут в Афганистане. Но об этом дальше....

Госпиталь

Наконец, приехала машина и мы отправились в госпиталь. Температура моя, похоже, спала только немного, потому что колбасило меня по-прежнему. После часа езды, мы, приехали к месту назначения. По сути дела, армейский госпиталь отличается от обычной гражданской больницы только тем, что там не лечат, а способствуют выздоровлению. Я имею в виду, что кроме витаминов, никаких лекарств не дают. На эту тему существует масса анекдотов. Но узнаю я это позже.

Термезский гарнизонный госпиталь занимал достаточно ограниченную территорию. Думаю, что планировался он исключительно для нужд гарнизона, который в "довоенное" время насчитывал несколько тысяч человек. Никто не планировал тогда ввод Советских войск на территорию сопредельного государства, и, соответственно, рассчитан он был по армейским нормам на совершенно определённое количество койкомест. Никто не думал, что госпиталь будет вынужден принимать на излечение добрую часть бойцов с севера Афганистана и тех, кто ходил колоннами из Термеза на афганский городок Хайратон (Харитоновка), что в трёх километрах от границы, а потом через перевал Саланг, на Кабул. Так что кроме одного единственного операционно - больничного корпуса никаких капитальных строений на территории не имелось, а весь сад был поделён на отделения, ограниченные решётками между собой, и уставлен обычными армейскими палатками - шатрами. Всех раненых, солдат и офицеров, держали и лечили в операционном корпусе, а всех больных - в саду в палатках. Инфекционное отделение состояло из желтушников, тифозников, энтерокалитчиков (засранцев), и офицерских палаток с теми же заболеваниями. Особняком, на почтительном расстоянии от инфекционного отделения стояла палатка - столовая.

Нас с "желтушником" привели на склад и велели снимать форму, вплоть до нижнего белья. Взамен формы, выдали больничные пижамы синего цвета с коричневым воротником, чистые кальсоны и тёплые халаты мерзко - коричневого цвета. На ноги полагались кожаные тапочки. Носков, естественно, не было. Тапки были "безразмерными", со стоптанными задниками. Ходить в них оказалось целой наукой. Пожав друг другу руки, мы простились с "желтушником" и нас развели по разным отделениям. Меня определили в отделение энтерокалитчиков (засранцев), так как для простудных больных не было отведённых палаток. Сестричка отвела меня в "моё" седьмое отделение и сдала вместе с историей болезни в процедурную палатку. Палатка была маленькая, не на сорок человек, а всего на восемь. В первой половине её располагалась смотровая койка, заправленная чистым бельём , а во второй половине стояла печь - "буржуйка", большой стол, пара табуреток и ещё одна койка для дежурного фельдшера. Старшая сестра отделения осведомилась о моём самочувствии, и велела отвести меня во вторую палатку. Я вошёл и встал на пороге, не зная, что мне делать. Народу было в палатке человек двадцать. Койки стояли в два яруса, как и на полигоне. Время было раннее, народ в основном ещё спал. "О, новенький!" - услышал я. "Сюда иди!" Голос раздавался из глубины палатки, рядом с печкой. Я подошёл. На койке лежал парень, судя по волосатой аккуратной стрижке - старослужащий. "Сколько служишь?" - спросил он. "Да я, собственно, только месяц ещё" - промямлил я. "Понятно...москвич что ли?". "Да нет, из Питера" - ответил я. "А что тогда так неуверенно отвечаешь? Не повезло тебе, нет тут у нас питерских. Летать придётся, как фанера. А служишь где? На полигоне что ли?" . "Ага" - ответил я. "Тогда слушай сюда. Когда спросят, сколько служишь, отвечай "только с поезда". Здесь так положено, а то сразу колобаху заработаешь. Пока пол года не исполнится, всё время будешь "с поезда", понял? А диагноз у тебя какой?"- поинтересовался он, окидывая меня взглядом во весь рост. "Ангина у меня" - ответил я. "Ясно, температура большая?". "Тридцать девять". "Ну тогда иди вот слопай штук шесть таблеток аспирина, выпей пять кружек воды, она там, в бачке, и запасного выхода, и полезай на свободную койку на втором ярусе. Сутки тебя никто трогать не будет! Спи и выздоравливай! Ты нужен Родине здоровым! Хе - хе... Меня будешь звать Серёгой, я из погранотряда, дембель. Ну а остальных скоро узнаешь". "Понял. А что такое колобаха?" - поинтересовался я. "Скоро узнаешь, ложись". Я взял упаковку таблеток из рук Серёги, напился воды, разделся, залез на второй ярус, с удивлением обнаружив свежее бельё на койке. "А не так всё и плохо, и дембель не такой уж и злой" - подумал я. Отрубился я почти мгновенно. Сказалась бессонная ночь в санчасти и общая усталость.

Проснулся я от тычков в бок и громкого крика - "Эээээ, ну сколько тебя будить можно, боец? Подъём!!! К тебе из части приехали, в процедурную палатку вызывают, давай шустро!". Я проснулся в луже собственного пота. Вся простыня была мокрой. Голова гудела как электрочайник. Но я заметил, что температура спала. Жить стало веселее. Я слез с койки и поплёлся за дневальным по процедурной палатке. Там меня ждал мой ЗКВ и какой - то старлей. "Твой воин?" - спросил он у сержанта, когда я вошёл в палатку. "Он самый!" - ответил сержант. "Ну, тогда иди сюда " - сказал старлей, уже обращаясь ко мне. "Ты знаешь, что у тебя сегодня праздник? Ты сегодня принимаешь Присягу Родине!" - хихикнул он. Сержант навесил на меня автомат, снятый со своего плеча, сунул мне в руки красивую красную папку с гербом и сказал - "Читай". Я открыл папку, начал читать, с трудом понимая, что происходит вокруг. После слов " ...вступая в ряды Вооруженных Сил СССР, торжественно клянусь..." старлей сказал - "Всё, достаточно! Распишись здесь", и сунул мне какую - то ведомость. Я расписался. Он протянул мне руку и с ухмылкой на лице произнёс - "Товарищ солдат, от имени Советского правительства поздравляю вас с принятием Военной Присяги! Всё, свободен, выздоравливай!" Я пожал ему руку, отдал автомат сержанту и медленно побрёл на своё койко - место в палатку к "засранцам".

Вот так, стоя в больничном халате, с автоматом на груди я принял Присягу на верность своей Родине - Союзу Советских Социалистических Республик. Я надеюсь, что у читателя не возникнет никаких сомнений в правдивости этого эпизода, потому - что, на мой взгляд, придумать такую абсурдную ситуацию мог разве что какой-нибудь "жванецкий", или "хазанов". Но я не тот, и не другой, так что, придётся мне поверить на слово!

Жизнь с "засранцами" оказалась не очень простой. После суток сна и принятия Присяги, мне достаточно доходчиво объяснили мои обязанности, познакомили с единственным "с поезда" бойцом по кличке "синий". Я тогда ещё поинтересовался у него, почему его так зовут. В ответ он просто промолчал. Народ был разный и по срокам службы, и по происхождению, и по национальностям. На мою радость у нас не было никого с Кавказа. В основном парни были из Сибири, Поволжья, Татарии и Мордовии. Обязанности были достаточно простыми. Самое главное - на возглас любого обитателя палатки "ОДИН", тот, кто был ближе из нас двоих к вопрошавшему, должен был немедленно подойти и ответить "Я". Дальше следовало какое-то поручение. Ну а как его выполнять, было личным делом каждого. Потом, не менее важным делом, была заготовка пищи. Дело в том, что в столовой была существенная разница в пище и способах её приготовления для различных больных. Так называемый "стол". Диета полагалась практически всем из инфекционного отделения, но желтушникам и тифозникам всё готовили на пару и без крупинки соли или сахара. Такова была диета. Есть это было просто невозможно. Представьте себе паровую перловую кашу без капли масла и соли!!! У "засранцев" всё было вкуснее. То же, конечно, всё диетическое, но это можно было есть. Вот молодые бойцы из других отделений и пытались что-нибудь стырить со столов засранцев, естественно, по научению своих стариков. Приходилось по морозу, в тапках на босу ногу, идти в столовую до раздачи пищи и ждать. Доходило до стычек и рукопашных с "конкурентами". Кроме того, у нас было два привилегированных индивидуума, которым еда должна была быть доставлена непосредственно к месту приёма пищи, то - бишь, в палатку. Надо было умудриться всё это в чём - то принести (на выходе из палатки стоял дневальный по столовой и никого с пищей и посудой не выпускал), по дороге не нарваться на докторов и сестёр, и ещё всё это сделать так быстро, чтобы еда не успела остыть. В ход шли всякие смекалистые придумки, причём в зависимости от дневального, они должны были быть разными. Иногда можно было его подкупить и за сигаретку. Хотя это была просто царская взятка. Сигарет ни у кого не было. В Афгане, по нормам снабжения, на каждого бойца выдавали восемнадцать пачек дешевого курева в месяц, но бесплатно. А здесь был Союз, и ничего этого не полагалось. Для нас с "синим" это была огромная проблема - найти сигарету. Частенько мы получали колобахи за неисполнение данных приказов, но все прекрасно понимали, что, сколько колобах не раздавай, сигареты от этого на дереве не станут расти. Кстати сказать, сигареты в Афгане были просто ужасными. Офицерам выдавали невиданные мне до того сигареты "Наша Марка" и "Ростов - Дон", но с фильтром. Бойцам же, в основном, "Памир" ереванского завода, "Шахтёрские", "Гуцульские", "Охотничьи". Всё это были сигареты без фильтра, овальные, одиннадцатого класса по той, советской классификации, стоимостью семь копеек за пачку. Для примера, такого же типа сигареты "Прима", только четвёртого класса на гражданке курили только алкаши. Так что курить это было просто невозможно. Особенно мне запомнились сигареты "Охотничьи", или их ещё звали "Ничьи", или "Смерть на болоте". На лицевой стороне была картинка - в камышах зелёного цвета стоял охотник и стрелял по пролетающей стае уток. Отсюда и название.

Но, тем не менее, с едой всё было понятно. Ну и самой главной задачей у нас было поддержание тепла в палатке. Дело это было сложное. В Средней Азии дрова на вес золота и топить приходилось углём. Уголь привозили два раза в неделю, и за него всегда была битва. В специально отведённом месте КАМАЗ, вываливал кузов с углём, и тут начиналась драка между "молодыми" за это богатство. Самое главное было набрать как можно больше кусков большого размера и успеть затащить их в свою палатку. Дело в том ,что большие куски угля дольше горят, и , соответственно, ночью надо реже вставать и подкидывать новые куски. То есть можно поспать подольше. Обычно раз в час надо было просыпаться и шурудить обе печки. Заснуть истопником было самым большим преступлением. Наказание в виде тумаков и колобах было неотвратимо. С этим и было связано прозвище "синего". Он, однажды, заснул, и в палатке температура опустилась ниже ноля. Меня тогда ещё не было, и он топил один. Был тогда злой "черпак" в палатке. Он поднял "синего", поставил его перед печкой, со всей дури врезал ему кулаком в лоб. "Синий" перелетел через печку и своим телом сбил трёхколенную трубу. "Так, на три счета ставишь трубу обратно! Раз...." - орал " черпак". Было это сложно, так как труба была горячая, да ещё и на печку надо было залезать. Словом, повторилось это несколько раз. Руки он обжёг конкретно, но трубу поставил. На утро глаза его заплыли от ударов и под ними "красовались" синяки. Отсюда кто- то его и окрестил "синим".

Так что чем мы только не топили. Один раз стащили со склада два ящика хозяйственного мыла. Оказалось, что горит оно гораздо дольше, чем уголь и даёт просто фантастическую температуру. Один раз спёрли и прикатили в палатку огромный кусок битума для дорожных работ. Тоже горел классно, правда, откалывать от него куски приходилось подручными средствами. Топора не было. Но это всё лирика. Так вот буквально через десять минут от пятитонной кучи угля оставалась только угольная пыль. Так что этот момент надо было отслеживать очень чётко.

В качестве наказания назначалась пресловутая колобаха. На самом деле это не больно. Провинившийся сгибается в поясе, опускает вниз руки и начинает мотать головой в разные стороны. В этот момент старослужащий бьёт плашмя ладонью по шее. Эффект странный - начинает кружиться голова и сыплются "звёзды" из глаз. После этого по ритуалу надо выпрямиться и сказать - "Спасибо дедушке за науку". Но была и более унизительная штука - "музыкальная зажигалка". По зову "один", отвечаешь "я". "Музыкальную зажигалку давай". Это означало, что нужно накалить в печке кочергу и поднести дембелю прикурить, при этом надо было напевать какую - нибудь песенку, типа "миллион алых роз", до того момента, пока их величество дембель не прикурит. Откуда пошёл этот ритуал я до сих пор не знаю. Наверное, всё это "зэковские" приколы, судя по унизительности этой процедуры.

Худо - бедно, но мы справлялись со своими обязанностями. Народ в палатке не борзел, и у нас даже появлялось свободное время для перекура. Курить, понятно, было нечего, но на помощь опять пришла солдатская смекалка. Мы собирали жирные "бычки", и с помощью нехитрого приспособления их курили. Приспособлением служил использованный колпачок от иглы капельницы. Надо было просто отрезать второй конец от неё, и стерильный мундштук был готов. Василий Тёркин отдыхает !!!

Прожил я в таком режиме около недели. Через некоторое время случился эпизод, который надолго изменил образ моего существования в госпитале. Наш старшина отделения, дембель из первой палатки, как-то забрёл к нам на вечернюю поверку с гитарой в руках, и был он не очень трезв. Посчитал нас по головам, завалился на свободную койку и стал пытаться настраивать гитару. Судя по тому, как он её настраивал, я понял, что играть он не умеет совсем. Я предложил свои услуги. В три секунды настроив гитару, я сделал несколько неуклюжих пассажей . "Пёпл что ли" - спросил он. "Ну да" - ответил я. " Шаришь на гитаре?", " Немного". "Тогда пошли со мной! Парни, я забираю пацана, будет меня на гитаре учить играть, а то моя бикса очень это любит. Пошли!" С тех пор я заходил в палатку только по собственному желанию или по образовавшейся служебной необходимости.....

Старшину нашего звали Игорь Журавлёв. Родом он был из Киева. Как и почти все закончил путягу и служил в Термезе в танковом полку. Парень он был не злой и оставалось ему служить ровно до того момента, когда он излечится от "засранства". То есть, дембель его предполагался прямо из госпиталя. Был он ладно слажён, да и на морду лица был не плох - естественный блондин с правильными чертами лица и с небольшими усами. Усы в армии это признак зрелости. Немногие командиры позволяли своим бойцам носить усы. Да, какие там в двадцать лет у славянина усы? Так, одно название. Так что крутил он "шуры - муры" с нашей старшей медсестрой. Не помню как её звали, но помню что была она хороша собой, весьма упитана, с немалым "интеллектом", лет тридцати и была замужем за доктором из хирургии. Но хирургия была далеко, а Игорь всё время крутился вокруг неё, исполняя свои обязанности старшины отделения и, торчал вечно в процедурной палатке. Так вот, это она очень любила слушать гитару. Даже не песни , а просто музыку. В первый же вечер Игорь отвёл меня в "процедурку", и я отыграл свой первый концерт в госпитале. Перемешав все известные мне к тому времени советские шлягеры с "битлами", я сделал программу минут на сорок, не забыв при этом в то время очень популярного Фрэнсиса Гойю, знаменитого в то время гитариста с потрясающими инструментальными композициями. Успех был просто грандиозным. Старшая сестра провела мне тест на правописание и почерк, и тут же предложила мне стать писарем - истопником - фельдшером отделения. Так казалось проще учить Игорька играть на гитаре, да и за одно, избавить меня от рутинной "духовской" работы в моей второй палатке. Я не стал долго кочевряжиться, тем более что мне пообещали, что никаких последствий для меня персонально из - за переезда в "процедурку" не будет. Жизнь стала веселее. Я даже возгордился, так как был теперь на привилегированном положении, даже по сравнению с больными "дедушками". У меня была власть - я раздавал витамины по палаткам!!!

Витамины в госпитале - единственная сладкая субстанция, как конфеты. Так что можно было успешно спекулировать ими и заводить хорошие отношения со старослужащими. Чуть позже, дня через три, дежурный фельдшер - "партизан" (призванный на сборы узбек), доверил мне ещё более важное дело - сбор "посевов"! "Посев", это анализ на наличие кишечных бактерий в организме человека. Выполнялся он путём засовывания специальной палочки в задний проход пациенту и последующим промазыванием по специальной стеклотаре той же палочкой. Для пациента процедура эта была неприятной, так же как и мне, но тут я мог кое - кому отомстить за давешние обиды!!! Можно было взять анализ грубо, или не гладкой палочкой, оставив занозы в интимном месте, или просто отдать чистый дедушкин анализ. Дедушки в госпитале "тащились", никто не хотел возвращаться в часть. Там было начальство и постоянная пахота. Вот и просили меня подменить анализы на какого-нибуть молодого. Этим я и пользовался.

Вскоре мне доверили ещё более ответственное дело - уколы!!! Посмотрев и проверив на практике, как я могу колоть, фельдшер наш, со спокойной душой, переложил эту обязанность на меня. Так что теперь я ещё и колол уколы, назначенные нашим доктором. Это, опять - таки, можно было делать нежно, или грубо. Колол я в основном димедрол. Иногда ставил капельницы. В обязанности писаря входило написание выписных эпикризов в санитарную книжку выздоравливающим бойцам, да переписка историй болезни для архива. Ну а вечером неизменные концерты, вкусная еда и успех!!! Иногда даже наливали горячительного. Это вообще был праздник. Но самое главное было то, что теперь я имел доступ к спирту! Выдавали мне на уколы его мало, да и тот разбавленный зелёнкой, но, тем не менее, я стал его сливать потихоньку в специальную колбочку.

Тем временем, в нашем отделении решили открыть собственную столовую. Всем надоело бегать "за тридевять земель", и начальство поставило палатку прямо у нас на отделении. "Духи" были просто счастливы! Тут - то я и познакомился с моим лучшим армейским другом - Лёней Герасименко. Парень просто классный!!! Был он большого роста, крепкий, спортсмен. Он служил там же, на полигоне, в разведроте. Родом был из Гомеля. Играл за смешную команду "Гомсельмаш" в футбол в качестве вратаря. Его, по причине немалой физической силы, Игорь выбрал и назначил старшиной нашей столовой. Это было проще для него. Во - первых, молодой всегда подчинялся и был управляем, во - вторых мог дать отпор кому угодно, и, наконец, всегда оставлял дембелю вкусную пайку. Так что, сошлись вместе интересы "молодого" и дедушки. Лёнька тоже мне всегда оставлял кучу еды, и мы после отбоя просто пировали у него в раздаточной палатке. А тем временем близился Новый Год. Я уже насливал спирта грамм 400. Мы готовились отметить Новый 1985 год по - царски.

Но прелести встречи Нового Года разбавил неприятный случай. В пятницу вечером, уже не помню какого числа, к нам на отделение положили молодого бойца с жуткой ангиной. Парень был наш - "с полигона". Не помню его подразделение, но по - моему МТЛБшник. У него страшно распухло горло, и грозил ему серьёзный абсцесс. Поскольку в пятницу вечером докторов уже не было, принимал его наш фельдшер - узбек. Он заставил меня вколоть ему демидрол, да и пошёл себе баинькать. Я тоже так и сделал, но посреди ночи прибежал "синий", и сказал, что парень совсем задыхается. Я разбудил фельдшера, который меня выслушал, и сказал, что утром пойдёт в обход дежурный врач и назначит ему процедуры, а именно он, в данный момент, ничего сделать не может, и лёг спать. Утром дежурный врач нашёл только холодное тело. Парень задохнулся от удушья. Мы с "синим" отнесли его в морг на носилках. В палатке остались его личные вещи и форма, так как в пятницу его переодеть не успели. Я спросил тогда доктора - "А что с сапогами делать?" Тот просто ответил - "выкинь в сортир!". Я выкидывал его сапоги в "сральник", а сам думал - "Хорошо, что не со мной! А если б я? Не хотелось-бы, чтобы вот так, из - за лени какого - то фельдшера, я тоже попрощался с жизнью и мои личные вещи выкидывали в туалет". В руках остались его фотографии из семейного альбома. Я их долго носил с собой, но потом, после долгих скитаний по пересыльным пунктам, перед отправкой в Афган, я их потерял....

Вот так, война забирает души и тела людей, даже ещё не приблизившихся к ней и на пушечный выстрел...Я не знаю, но думаю, что от "лица" командования части и госпиталя, родителям этого пацана было отписано в сопроводительном письме, что сын их "Пупкин Иван Христофорович", умер от тяжёлой болезни, с честью, исполнив свой долг перед Родиной"....Страшно это...

Тем не менее, жизнь продолжалась. У меня появился "ЗЕМЛЯК"!!! Тоже Игорь, Новожёнов. Хороший, душевный парень, совершенно огромный, борец вольник. Он взял надо мной шефство. Никому не позволял меня обижать, и даже немного подвинул в своих интересах старшину Игоря. Тот перестал меня просить учить его играть на гитаре. Может быть, он понял, что это бесполезно. Мы на протяжении нескольких дней пытались с ним разучить предложенную им песню "Сигарета". Он дал мне текст и слова с "цифровкой". Получалась обычная "блатная" песня из трёх аккордов. До сих пор помню -"Сигарета, сигарета, я люблю тебя за это, и за это, и за то....".

На улице становилось холоднее. Близился Новый Год. По прикидкам наших "Игорей", собирались они устроить грандиозное празднование в первой палатке. На самом деле, я до сих пор вспоминаю это их решение с огромной благодарностью. Они действительно собрали всех "с поезда" в своей палатке, кроме тех, кто жил в третьей. Там были свои законы, и никто не вмешивался в их дела. Мы дружно заготовили топливо на новогоднюю ночь и уселись смотреть телевизор. Более того, у нас были назначены и загримированы "Дед Мороз" и "Снегурочка"! "Дедом Морозом" стал удивительно толстый ещё на тот момент "молодой" парень с Западной Украины. Как его звали, я уже не помню. Помню только, что он практически не говорил по-русски, но всё понимал. Его же речь из смеси украинского, польского и русского языка вызывала неизменный хохот практически у всех. К тому же был он розовощёк и с огромным носом "картошкой". На роль "Снегурочки" был подобран совершенно противоположный персонаж - до ужаса худой доходяга белорус из Витебска. Был он парнем интеллигентным и образованным, и, соответственно, скромным. Была даже раздача подарков! Я подыгрывал этому дуэту на гитаре и они пели известную всем песню из "ну , погоди!". Игорьки наши громогласно объявили, что "молодых" нельзя трогать до трёх ночи, и даже налили нам всем "молодым" по полстакана шампанского. Так что встретили мы Новый Год действительно по-царски. Мы с Лёнькой ещё и треснули грамм четыреста спирта, которого я насливал к этому времени, да и поели у него в "раздатке" просто "от пуза", давясь яйцами, котлетами, и запивая всё это морсом. Единственным человеком кто был против такого отношения к "духам", был дембель по кличке "Клава". Но его быстро нейтрализовали, налив ему портвейна, и он уснул.

Ночью, часов в пять утра, мы все проснулись. Из соседней третьей палатки раздавались дикие крики. Было очевидно, что кто-то кого-то бьёт. "Деды" наши намеренно не вмешивались в ситуацию, а на утро стало ясно, что произошла трагедия. Трое погранцов наширялись водкой внутривенно, по причине её отсутствия, и в полном пьяном безобразии стали колотить единственных двух бойцов "с поезда". Закончилось всё это трагически. Одного они забили насмерть, а другой, с разрывом селезёнки и печени, прожил ещё несколько дней в санитарном корпусе. "ПОГАНЦОВ" этих, тут же, первого января утром забрал патруль. Думаю, что их осудили. Ну а мы с "синим" опять несли тело в морг. Я даже не знаю, как прокомментировать такую животную жестокость. Объяснения нет до сих пор. Думаю что теперь, уже в двухтысячные годы, мы не сильно оторвались вперёд от этих зверей. Новейшая наша история только подтверждает мои предположения. Кое-какие телевизионные персонажи в одном нашумевшем телесериале говорили такую фразу - "Не мы такие, жизнь такая". Возможно ,применительно к этому случаю, я с ними соглашусь. От нервных срывов на той войне никто не был застрахован.

Страшно признаться, но я, потихоньку, стал привыкать к таким нелепым смертям ещё там, в госпитале.

Время шло, но я так и не получил ни одного письма из дома. Что такое жить в армии без писем, объяснить очень трудно. Это, наверное, единственная ниточка, которая тебя связывает с той, ещё нормальной жизнью. А без этого "глотка свежего воздуха" жизнь становится похожей просто на абсурд. Не знаю, почему мне не приходили письма. Наверное, из - за того, что я очень часто менял свои адреса. То в одной части, то в другой. Родители потом мне говорили, что писали мне почти каждый день, но письма мои всё время возвращались. Только потом, уже в Афгане, у меня установилась устойчивая почтовая связь со всеми моими респондентами.

Сейчас уже не помню, но где - то к 8-му, 10-му января мне поплохело. Поднялась температура, опять заколбасило. Я отлёживался в "процедурной", но через несколько дней пришёл зав.отделением, осмотрел меня, и поставил диагноз - "желтуха". Судьба моя снова измывалась надо мной. Всё начиналось снова. Новая болезнь, перевод из "засранцев" в "желтушники", новые люди, новые законы, и, снова надо было себя "ставить", зарабатывать авторитет...

Это было проще, так как и в желтушном отделении я давал "концерты", но то было в другом статусе. Правда, надо отдать должное моим "Игорям", они пришли в отделение "желтушников" в мою палатку и попросили местных "дедов" меня не подвергать унижениям, так как я "пацан достойный". Ну а что касалось рутинной "духовской работы", то всё это вернулось на те же рельсы. Правда надо отметить, что недели полторы мне дали поболеть, и я просто лежал "пластом" на койке, пока не спала температура. У "желтушников" койки стояли в один ярус и топить было надо больше, так как всё тепло идёт вверх. Правда кто-то из умных людей в нашей той палатке "желтушников" придумал приспособу для топки печки - капельницу, в которую поступала соляра. Игла её была выведена прямо в печь и периодически капала. Был, конечно, запах, но печка горела долго, и при минимальной закладке угля. Приспособа эта мне очень понравилась, и проблемой оставалось только найти соляру. Ну, это я быстро решил, используя свои связи во взводе материального обеспечения. Мне сливали соляру с КАМАЗА, который привозил уголь, да и ещё делились угольком со мной. Так что процесс отопления палатки был решён! С другой стороны, меня сильно беспокоило моё здоровье. Мне действительно было плохо. Всё время болел живот.

Потом помню постоянные анализы крови на "билирубин" и "транссименазу", бесчисленные капельницы с физраствором, и вот, наконец, я пришёл в себя. По старой памяти, меня сразу же нагрузили обязанностями писаря. Хотя здесь, у "желтушников" такого особого положения у меня не было. Процедурной палатки там не было, и мне приходилось совмещать обязанности фельдшера с обязанностями "духа".

Тем временем, пик заболеваемости пошёл на убыль, отделение "засранцев" было полностью расформировано, и все мои друзья - товарищи разъехались по свои частям. Кто в Термез, кто на полигон, кто на дембель.

Оба Игоря ушли домой. С Игорем Новожёновыв прощание было особенно трудным. Он уезжал в Питер и зашёл попрощаться со мной. Взял адрес моих родителей и действительно заехал к ним. Рассказывал он только хорошее, за что ему огромное спасибо. Мне потом отец рассказывал, как он звонил и заходил к нам. Я же оставался в своём отделении, выполняя кучу всякой работы.

Тем временем, прошёл слух, что в начале февраля все бойцы с полигона будут отправлены уже в Афганистан. Мне же это не грозило, так как мне оставалось ещё болеть как минимум полтора месяца. Мне не хотелось проводить ещё полтора месяца в госпитале. Итог был неизбежен. В любом случае меня должны были отправить в Афган. Я стал искать пути выписки в часть. Оказалось, что выписаться в часть можно только путём нарушения режима госпиталя. Я долго думал, как это можно сделать и в конце февраля всё же решился. Я нагрубил своим старикам в палатке и они меня, слегка поколотив, отправили через забор в город, чтобы я им на три рубля купил две бутылки портвейна, кило пряников и принёс десять рублей сдачи. Ясное дело, что это было просто невыполнимо. Но я этому обрадовался. Я решил, что через некоторое время нахождения у магазина в госпитальном халате, меня всё равно заберёт патруль в комендатуру, ну а оттуда я сразу же поеду в часть за нарушение режима.

Я перелез через забор и пошёл в сторону магазина. Стоял я у дверей недолго. Видно вид у меня был совсем несчастный. Ко мне подошёл русский мужик и спросил, какого хрена я здесь делаю? Я ему обрисовал ситуёвину и он меня пригласил к себе домой. Мужичок оказался строителем из Пскова. Он вместе с женой "заколачивал" в Термезе рубли. Они меня очень хорошо приняли, накормили, налили сто грамм, снарядили огромным количеством всякой еды, начиная от арбуза, заканчивая шашлыком, и довезли до КПП госпиталя на машине. Да, и дали мне с собой целых 25 рублей!!! Мне было очень стыдно их брать, но я взял. Пришёл в палатку, отдал дедам половину еды и денег, заслужил похвалу невиданную, но с ужасом понял, что мой план возвращения в часть рухнул.

Потом я ещё несколько раз пытался быть пойманным патрулем, но только на третий раз меня действительно задержали и отправили в комендатуру. На моё удивление, меня не отправили на гаупвахту и потом в часть, а вернули через пару часов в госпиталь. Начальнику отделения просто было необходимо принимать какие-то меры, и он громогласно заявил - "Всё..... Завтра поедешь в Азадбаш!!!". Что такое "Азадбаш" я не знал и поспешил к знакомым партизанам за разъяснениями. Оказалось что это реабилитационный центр под Чирчиком, в сорока километрах от Ташкента. Центр был специально организован для "желтушников", чтобы после болезни они не сразу возвращались в часть, а ещё месяц могли находиться на щадящем режиме и на усиленном питании.

Азадбаш

Через пару дней мне оформили необходимые документы, в санитарной книжке я сам себе написал выписной эпикриз, и отправился на склад получать своё обмундирование. Как оказалось, всю мою форму утилизировали. Взамен старого, уже достаточно изношенного хб, мне выдали абсолютно новое, да и сапоги тоже оказались новыми и по размеру. Это принесло некоторое удовлетворение.

Собрали нас со всего отделения человек 15, и ещё несколько человек "тифозников" для отправки в Азадбаш. Народ неустанно делился новостями и добытыми сведениями о нашей дальнейшей участи. Все эти слухи не предавали сил, и уж никак не радовали. Получалось, что в этой запасной дивизии на тот момент находилось несколько сот человек, а может и тысяча с лишним. Как сказал замполит госпиталя, там собирали на реабилитацию больных желтухой и тифом со всех близлежащих госпиталей Узбекистана и Афганистана. Так что это не сулило ничего хорошего. Все знали, что отношение "афганцев" к тем, кто служил в Союзе крайне негативное. Конечно же, люди были везде разными, но и в Союзе я встречал достойных ребят и офицеров. Наверное, всё это шло от зависти "афганцев" к "союзникам", так как последние имели возможность и в увольнение сходить, и в отпуск домой съездить, да и на дембель уйти вовремя. "Афганцы" же, были начисто лишены этих радостей. Отпуска в Афгане были запрещены для рядового и сержантского состава приказом Министра Обороны. Отпускали только по случаю смерти близких родственников - отца, матери, брата, сестры или детей. Судя по всему, народ просто не возвращался из отпусков к месту службы, а всячески пытался закосить дома по здоровью и дослуживать где-нибудь в Союзе. Насколько массовым было это явление мне судить трудно, так что не буду бросать тень на тех, кто честно после отпуска вернулся в свои части, к своим боевым товарищам.

Ну а то, что закосить по здоровью было проще простого, и говорить то нечего. Практически 90 процентов личного состава 40 армии можно было с трудом назвать здоровым.

Во-первых, большинство за год пребывания в Афгане переболели какой-нибудь экзотической болезнью, начиная от болезни Боткина, заканчивая малярией. Нет смысла перечислять все эти инфекционные заболевания, иначе это займёт половину страницы. Некоторые, такие как я, умудрялись подцепить всякую дрянь ещё не доехав к основному месту службы.

Во-вторых, моральное состояние воинов, мягко говоря, было не на высоком уровне. Повальная наркомания и неуставные взаимоотношения в солдатских коллективах были явлениями общеизвестными, и бороться с ними было практически невозможно. Там где пытались искоренить дедовщину, тут же зацветало не менее гнусное явление - землячество, то есть формировались группы по национальному признаку. С этим мне вскоре пришлось столкнуться вплотную в Азадбаше.

Был, правда, один легальный способ попасть в Союз. После года службы можно было подать рапорт о поступлении в военное училище (чем я однажды воспользовался), но не многие хотели продолжить карьеру военного. Кроме того, не было никаких гарантий, что ты попадёшь домой, так как были организованы так называемые "выездные приёмные комиссии". То есть училище выделяло нескольких преподавателей и командировало их в различные удалённые округа для принятия вступительных экзаменов непосредственно по месту дислокации абитуриентов. Там на базе какого-нибудь местного училища формировалась приемная комиссия, куда и свозили всех желающих из войск. Таким образом, не нужно было возить тысячи абитуриентов по всей стране за государственный счёт, и искать их потом, чтобы вернуть не поступивших к месту службы. Да и находились они всё время под присмотром командиров, что в положительном смысле сказывалось на уровне дисциплины среди прибывших из разных частей солдат и сержантов. Для нашего Туркестанского Военного Округа таким местом служил Самарканд. Не помню точно, но базой для этого лагеря служило, по-моему, Автомобильное училище. Но это другая тема и рассказывать об этом долго...

А еще можно было побывать в командировке в пределах округа, но это случалось крайне редко, так как офицеры были тоже людьми и по прибытии в Союз впадали в запои, и не было им дела, чем занимаются приехавшие с ними солдаты, что, естественно, сказывалось на поведении последних. Так что, начальство не часто баловало офицеров командировками. Исключением служила командировка в "сопровождение груза 200", но, поверьте мне, никто не желал таким вот образом попасть в Союз. На моей памяти, те, кто ездил в такое сопровождение, выбывал из нормального состояния как минимум на пару месяцев. Это трудное дело...

Ещё одним предметом зависти для "афганцев" служило то, что из Союза увольняли домой вовремя,, то есть через месяц после выхода приказа Министра Обороны. В Афгане же вовремя увольняли только сержантов, потому как им вовремя приходила замена из учебных подразделений, где ее готовили полгода. Рядовые же были вынуждены ждать замены переслуживая, иногда до трёх месяцев. Некоторые уходили вместо октября в феврале. Замену приходилось ждать из-за того, что такие, как я, проходили трёхмесячную подготовку в Союзе, в климатических условиях, максимально приближенных к афганским. Вот эти три месяца и портили всю картину. Отсюда и было таким жестоким отношение к молодым, прибывшим в Афган с "трёхмесячным опозданием".

Всё это и волновало нас перед отъездом в Азадбаш. Конечно, всей полнотой картины мы тогда не обладали, но о многом догадывались. Среди нас были не только молодые, но и ребята старших призывов. Как нам повещал замполит, по прибытии на место, нас всех распределят по разным ротам, так как, чтобы избежать дедовщины, роты там комплектуются по срокам службы. Так оно и было, но это никак не облегчало нашего существования. Но обо всём по порядку.

Перелёт

Нас собрали у главного корпуса, построили и посадили в ПАЗик. Достаточно быстро мы добрались до аэродрома. Что это был за аэродром, я до сих пор не знаю. На взлётке стоял, уже тогда раритетный аэроплан, под названием ИЛ - 18. Кто не знает - это турбовинтовой самолёт 50-х годов для осуществления пассажирских перевозок в пределах средней дальности. Машина на вид кондовая, но странная. Мы легко уместились внутри, и самолёт взлетел.

Вообще, летал я в армии много. Но могу сказать точно, что дело это не доставляло особого удовольствия, так как в основе своей транспортная авиация Советской Армии состояла из стареньких самолётов. Самым неприятным для перевозки на малые расстояния был аэроплан АН - 12. В простонародье его называли "Скотовоз". Дело в том, что кабина лётчиков в нём отделена от грузовой части герметичной дверью, за которой умещался весь экипаж и несколько пассажиров. В грузовом же отсеке перевозили технику, грузы ну и солдат, что, в принципе, одно и тоже. Не буду рассказывать о всех прелестях перелёта в таком самолёте. Название говорит само за себя. Помню только, что некоторые бойцы не выдерживали перегрузок в негерметичном отсеке, судорожно глотали воздух, которого не было, пока борт набирал высоту, блевали на пол. Кто- то даже не мог сдержать непроизвольное мочеиспускание. Словом, "тяготы и лишения армейской службы" были налицо.

Другим распространённым самолётом был АН-26. Эта машина была более современной, но по дальности и назначению разнилась с АН-12. Это был борт чисто для перевозки пассажиров. На них обычно базировались летающие госпитали. Так же на них перевозили гражданских "спецов", вольнонаёмных, ну и всяких ГБ-истов - погранцов. По уровню комфорта этот аэроплан на голову превосходил АН-12.

Самым современным и приспособленным для дальних перелётов был ИЛ-76. Огромная машина, способная перевозить до 50 тонн грузов, или до 300 человек. Грузовой отсек в нём герметичный, и полёт доставляет одно удовольствие. Единственное чего в нём не хватает, так это иллюминаторов. Не очень-то приятно сидеть на втором подвешенном этаже, как в консервной банке, среди большого числа людей, и только по звуку двигателей и маневрам фюзеляжа пытаться определить, что в данный момент выполняет борт...

На ИЛ-18 мне больше не довелось летать. Но полёт мне ничем, собственно, и не запомнился. Значит, всё прошло в штатном режиме.

С приездом...

Летели мы минут сорок, может пятьдесят. Сели, подогнали трап и нас перегрузили в бортовой УРАЛ. Доехали тоже быстро. Выгрузились, построились у штаба части. Вышел дежурный по части, проверил численный состав на соответствие списку, прибывшему вместе с нами, и объявил - "Бойцы, сейчас за вами прибудут сержанты и вас всех, в соответствии со сроками службы, определять в ваши подразделения. Повторяю, в соответствии со сроком службы. Мы здесь боремся с проявлениями неуставных взаимоотношений, а именно "дедовщины", так что имейте ввиду, что, тот, кто будет пойман за этим занятием, будет сурово наказан, вплоть до суда военного трибунала с последующей отправкой в Дисциплинарный батальон. Десантура имеет свое отдельное подразделение, так что прошу выйти из строя десантников". Их было всего несколько человек. За остальными подходили сержанты и забирали в свои подразделения. Для нас "с поезда", как оказалось, не было отдельной роты, потому что было нас всего- то трое, тех несчастных, кто успел заболеть ещё до отправки в Афган. Так что, суждено нам было жить с "черпаками", то есть с ребятами старше нас призывом на пол - года. Было это хреново. Кто служил, тот знает, что самым злым военным в армии является "черпак".

Нас подвели к расположению Ленинской комнаты. Внутри находился местный цирюльник с машинкой для стрижки в руках. Сержантик на нас недобро глянул и процедил - "Ну вы, бля, и обросли в госпитале. Ща будем вас в порядок приводить" - и определил очередность данного действа, выбрав для начала самых волосатых. Я оказался в этой очереди в самом начале.

Когда процесс стрижки, если можно так назвать выдирание волос с помощью тупой парикмахерской машинки, был в самом разгаре, в комнату ввалилась толпа, человек пятнадцать воинов, с дикими криками и воплями и грубо матерясь, без разбору, по ходу дела раздавая удары "по мордам" вновь прибывших, стала просто сдирать с них более или менее приличное обмундирование и обувь. Никакие возражения не принимались и глушились сильными ударами в лицо. С ужасом я подумал, что вся эта сюрреалистическая картина напоминает мне бандитский грабёж поезда из фильма Михалкова "Свой среди чужих, чужой среди своих". Тут и там вспыхивали стычки, и тот из прибывших, кто пытался отстоять своё имущество, был нещадно бит и через некоторое время, в любом случае, оставался в исподнем, да ещё и с разбитыми в кровь лицами. Дележ этого "богатства" между аборигенами нередко заканчивался потасовками между собой. Длился этот ужас, на мой взгляд, минут десять. Я, как и многие мои товарищи, тоже получил пару раз в лицо, но так как в этот момент находился под машинкой парикмахера, можно сказать, что мне досталось меньше всех. Тем не менее, я тоже был раздет до кальсонов и остался босиком.

Толпа, после дележа добычи, точно так же, моментально, удалилась из комнаты, и мы, вытирая разбитые лица, стали подбирать сброшенное с себя аборигенами тряпьё, которое с великой фантазией можно было назвать формой. Благо мы все были разнокалиберные по своей стати, и могли меняться найденным барахлом, чтобы подобрать, что- то по размеру. "Совсем ох**ли"- заржал сопровождавший нас сержант, всё это время присутствовавший при этом безобразии. На его сытой и толстой морде не выражалось ни капли удивления или сожаления от проделанного его товарищами. "То ли ещё будет" - подумал я. "Похоже, что такое дисциплина здесь не знал никто, и, более того, никто тут не признаёт никаких авторитетов, кроме силы" - подумал я.

Кое-как приодевшись, и найдя брошенные стоптанные сапоги 44 размера, я подошёл к зеркалу и стал рассматривать внушительного размера фингал под левым глазом, одновременно вытирая куском оторванной от своего "нового" хб, "подшивы", сочащуюся кровь из головы, из-за выдранного парикмахером куска волос. Оказалось, что мне ещё повезло - я вовремя обзавёлся обувью. Кое-кто из нас остался вообще босиком.

Сержант позвал дневального по штабу, что то ему сказал, и тот, через некоторое время, притаранил несколько пар прикроватных тапочек для босых. Вот в таком вот "обновлённом" виде мы и отправились в роту.

Вообще, сама по себе, часть состояла из нескольких одноэтажных зданий, в которых находились роты, штабного корпуса, плаца немереного размера, и отдельно стоящей столовой. Возле каждой роты, на некотором удалении, находился туалет-умывальник.

"Немец"

Мы прибыли к расположению роты. Сержант сделал краткую перекличку, дабы удостовериться, что все мы живы. На крыльце нас встречали местные обитатели, с неприкрытым любопытством на лицах. Все были одеты в разную форму - кто в пагонах, кто просто в полевой форме и с разными эмблемами на петлицах. Больше всех выделялся здоровенный детина, под два метра, с черными погонами на плечах. Он- то первым после переклички и рявкнул - "Кто с самолёта, все ко мне!!!". Так как молодых нас было всего - то трое, никто и не дёрнулся из строя. Кто-то промямлил - "А с поезда тоже к вам подойти?". Детина громко заржал, и оскалился в улыбке - "Тупой что ли, я ж сказал...". Мы послушно приблизились к нему. Он ласково улыбнулся и первым делом спросил - "С Оренбурга есть кто?". Никого не оказалось. "Х..ево" - сказал он, - "Опять земляков нет. Короче, слушать сюда, меня зовут "Немец", я тут сегодня за старшего, щас вас расселим по койкам и объясню, что вы должны, и что вы не должны. За мной".

"Немец" только на первый взгляд казался злым. На самом деле, он оказался очень приятным парнем, не блещущим интеллектом, но вполне образованным. Он в этот день был дежурным по роте. Повязок с такой надписью не было, и то, что он дежурный, можно было только догадываться. "Кто шить умеет хорошо"- спросил он. Я признался, что немного умею, но всё зависит от сложности работы. Оказалось, что ему нужно ушить хб. Я ответил, что без труда с этим справлюсь. Он отвёл меня в бытовую комнату, дал хб, нитки. Я попросил его примерить, на сколько, и что ушивать. Мы определились в размерах и способах подгонки обмундирования. Он меня запер в бытовке и сказал, что придёт проводить "контрол" через час. Время шло к обеду, и через запертую дверь я слышал, как рота строилась и уходила на приём пищи. "Ну, вот опять остался голодным из-за собственной глупости" - подумал я. С задачей я справился достаточно быстро, и, даже немного успел вздремнуть. "Немец" пришёл, как и обещал, через час. Осмотрел мою работу и одобрительно процедил -"Молоток, шаришь! Работы будет много, но будешь шить только тем, кому я разрешу. К чуркам даже и не подходи. Они только с виду такие хорошие. Попадёшь к ним в компанию - задрочат и зачмырят. Так что держись меня, они меня побаиваются. Если что, говори что "немец" не велел. Мы тут с ними воюем, но нас примерно столько же. Сам- то откуда и как звать?" Познакомившись и пожав руки он продолжил -"Будешь шарить - всё будет "хоп", я тебе говорю! Делать надо всё быстро и хорошо. Понял? Жрать хочешь? Щас дневальный пайку принесёт. А пока сиди тут, а то чурки доеб...ся". Просидел я почти до отбоя. Читал книжки, спал, ел. Никто меня не беспокоил, так как дверь была закрыта.

Появился маленький худой парнишка и коротко сказал - "Пошли". Мы вышли и пошли в спальное помещение. По ходу движения кто-то сбоку спросил - "Еврей, куда молодого ведёшь?". Парень, не поворачивая головы, в сторону вопрошавшего, бросил - "От...ись, это "немца" дух". "Евреем" звали писаря нашей роты. Как его звали на самом деле, я не помню. Но он действительно был евреем и служил где-то в Пули-Хумри. Это был первый и последний представитель этого древнего народа, которого я встретил в армии... Он показал мне моё место на втором ярусе и сказал - "Ложись спать. Сегодня никто трогать не будет, а за пол - часа до подъема тебя разбудит дневальный, и с остальными духами начнёшь наводить порядок в казарме. Дневальный всё покажет". Я завалился спать в чём был. Подумалось, что незапланированный поход в туалет, просто так не окончится, и мне придётся опять с кем - то выяснять отношения. Я решил не мыться и потерпеть с туалетом до "после отбоя", когда народ уже будет спать...

Утро не принесло ничего неожиданного, кроме одной встречи - я увидел "Синего". "Наконец-то" - подумал я - "хоть одна знакомая рожа!", но "Синий" никак на меня не отреагировал, хотя, было видно, что он меня узнал. Позже, после отбоя, он сам ко мне подошёл и попросил, чтобы я никому не говорил что он тоже с "самолёта". Он успешно косил под "черпака" и побаивался, что ему сильно достанется, если кто-то узнает, что он себе набавил полгода к сроку службы. Такое враньё не поощрялось никогда. Считалось большим преступлением делать такие вещи. Мне подумалось, что парень в госпитале налетался. Я решил, что выполню его просьбу, и не буду его выдавать.

Началось

Тем временем, прошёл первый день. Оказалось, что наш "духовский" коллектив совсем невелик -всего четверо. Один был до нас, ну и нас трое. Обязанности были такими же, как и в госпитале. Только что казарма была на 180 человек, и длиной метров 100. Процесс утренней уборки помещения занимал почти - что два часа. Ну а в остальном - разницы никакой не было. Единственное что не радовало, так это количество представителей средней Азии в нашей роте. Но они были достаточно тихими. Периодически возникали стычки между выздоравливающими, но они быстро гасились "немцем" и другими сержантами. Чуркам было хорошо: к ним, периодически, приезжали всяческие родственники, с огромны количеством жрачки и бухла. Контроля за этим практически никакого не было, и часть из них была постоянно навеселе. Нас, молодых, они не трогали, но, в то же время, периодически поколачивали своих менее именитых соотечественников. Не знаю, по каким канонам они их отсеивали. То ли по месту проживания, то ли по фамилиям, точно не могу сказать.

Кормили плохо, хуже, чем в госпитале. Обещанное усиленное питание выражалось в том, что уже перед отбоем, в 21 час, нас всех вели на вечерний кефир, выдавали по стакану и вдоволь белого гражданского хлеба, которого, без преувеличения, можно было слопать, сколько хочешь. И потекла солдатская жизнь по тем же рельсам...

Рутина

Насколько мне удалось узнать, моё пребывание в этой части должно было длиться примерно месяц. После этого меня снова ожидал переезд, но на этот раз, уже в свою родную часть - на полигон. Правда, в той ситуации, месяц - это почти что вечность, и я прекрасно это осознавал. Чтобы жить более - менее спокойно, пришлось заново приобретать авторитет, что, поверьте, стоило достаточно дорого. Приходилось много работать. Не могу сказать, что это было очень трудно для меня. Я уже привык много работать. Так что моя память не оставила никаких выдающихся воспоминаний о той поре, наверное, только кроме того, что всё время ужасно хотелось курить. С сигаретами проблемы были куда хуже, чем в госпитале.

Вот ещё мне очень хорошо запомнился момент, когда, зайдя после отбоя в туалет, я увидел, как один парень наливает в сапог воды из умывальника. Я был шокирован и озадачен этим одновременно. Всё же не удержался и спросил - "А чего это ты такое делаешь, интересно?". " Дурак что ли, ни разу не видел, как сапоги стирают?". Я действительно не думал, что сапоги можно стирать. Он налил воды в сапог на половину и стал намыливать его изнутри куском хозяйственного мыла, потом споласкивал несколько раз, и вся процедура начиналась заново. "Сапоги надо иногда стирать! Лучше раз в месяц, а то грибок заработаешь, и ноги испортишь" - поучал он меня. На самом деле, потом я не раз сам проделывал такую же операцию со своей обувью, и не только с сапогами, но и с ботинками, в которых мне позднее пришлось служить уже в Афгане, на сорокоградусной жаре.

Кто придумал это издевательство (ботинки) для солдат в таком жарком климате? Лично бы руки вырвал бы. Носки, которые нам выдавали под ботинки на две(?) (уже точно не помню) недели, сгорали и рассыпались от пота практически за два дня. Что мы только не пытались с этими ботинками делать - и обрезали, и делали вентиляцию, пробивая в коже ботинок дырки с помощью пустых гильз от автомата. Практически ничего не помогало, ноги портились мгновенно и надолго. То ли от отсутствия витаминов, то ли ещё от чего, не знаю, но у народа распухали ноги настолько, что иногда не то, что в ботинок, в сапог не влезали. Так что с больными ногами всегда в батальонной санчасти находилась пара бойцов. Единственным спасением от заболеваний кожи ног и ногтей служили прикроватные тапочки. Они были практически у всех и с запасом. Так что ботинки мы надевали только на общие построения типа утреннего развода. Старики умудрялись даже в столовую ходить в тапках, вставая в задние шеренги строя при построении на приём пищи, ловко прячась за первыми шеренгами молодых солдат, полностью одетых во все надлежащие атрибуты военной формы положенные по строевому уставу. Но всё это будет потом...

Красный день календаря.

Время шло, ничего особенного не происходило, "процесс реабилитации" после тяжелой болезни протекал своим чередом. Основным нашим занятием на тот момент, была работа на КТП и уборка территории. Пару раз я побывал на "дискотеке" (наряде по столовой), но не в моечном, а в варочном цехе. Пару раз мы ездили в город на работу на местный хлебозавод. Это всегда был поистине праздник. Свежайший и вкуснейший хлеб можно было есть, сколько захочешь. Вкуснее хлеба я, наверное, в своей жизни не ел никогда...

Больше всего, конечно же, бесила эта бессмысленная ежедневная уборка территории. Какой смысл был её убирать каждый день - я не знаю, но каждое утро, после завтрака, всех нас выгоняли "в поля" и мы собирали прошлогодние листики, пожухлую траву и прочий мусор буквально на одном и том же месте. Наверное, просто занять нас всех было нечем. Как говорится - "Солдат должен быть занят всегда. Если он не занят, то он начинает думать, а думать солдату не положено".

Изредка приходили какие-то офицеры из штаба и читали нам политинформации. Но случалось это крайне редко. Насколько я помню, командиров рот и взводов назначали из таких же выздоравливающих офицеров. Ясное дело, что им всё было "до лампы". Они чувствовали себя как в санатории Министерства Обороны и не стесняли себя в способах времяпрепровождения. Деньги были у всех офицеров, город за воротами части, да и до Ташкента было езды на электричке около сорока минут. Так что в части мало кто из них проводил дневное время. К примеру, я за месяц ни разу не видел своего командира взвода, даже не знаю, как была его фамилия. Ротный, пару раз, появлялся на вечерней поверке, обычно, не совсем в трезвом виде. Находил себе "жертву" среди личного состава, благо причин для этого имелось множество, выводил из строя, долго парил мозги по поводу необходимости достойно исполнять свой воинский долг перед Родиной, потом отводил в сторону и несколько раз бил кулаком в грудь, "проверяя фанеру". После этого он терял всяческий интерес к происходящему и уходил в общежитие.

В свободное же время личный состав был предоставлен сам себе и каждый занимался, чем он хотел. Разумеется, это не касалось нас, молодых. Для нас всегда находилась какая-то работа - то уборка, то поход в столовую на заготовку пищи, то ещё что-то. Меня периодически использовали как швею, и я обшивал добрую часть нашей роты, выполняя четкие указания - "Вот тут кам-кам ушьёшь и здесь тоже, фамиди?". Делал я это не плохо, за что неизменно поощрялся в вербальной форме краткими похвалами типа "Ну, душара, ты шаришь!".

Однако наступил один из красных дней календаря - воскресенье. С самого утра меня что-то встревожило. Как-то необычно день начинался. Почему-то возле казармы толпились офицеры с удивительно трезвыми физиономиями после субботнего вечера и через "матюгальник" на плацу играла музыка - бравурные военные марши типа "Прощания славянки". Это явно не обещало ничего хорошего. Так как нас - больных по утрам не мучили физзарядкой, после утреннего туалета, перед завтраком, всех без исключения построили у казармы и ротный объявил, что сегодня праздник - Выборы Депутатов Местных Советов Узбекской ССР и что по этому поводу у нас состоится голосование и праздничный обед. Обед, как мы обнаружили впоследствии, отличался в сторону праздничности, если можно так сказать, только наличием пачки печенья на столе на десять человек. Ну а вот голосование действительно проходило по всем правилам советских времён. Все получали беллютени для голосования с одной единственной фамилией какого-нибудь Султана Шалтыбалтыевича Хусейнова, и, проходя мимо урны для голосования, опускали его, даже не затрудняя себя пометками в этом важном избирательном документе. Вот таким вот образом и достигалась стопроцентная явка избирателя и девяносто девяти процентный положительный результат.

После окончания голосования, всю нашу часть построили на плацу и замполит прочёл нам лекцию о том, что сегодня мы проявили гражданское мужество, и, несмотря на множество недугов, которыми мы все тут страдаем, отдали свои голоса за представителей блока коммунистов и беспартийных. Это, несомненно, приведет к увеличению внимания местных советов и командования округа к военнослужащим, проходящим службу в ТуркВО. До сих пор не могу себе даже представить последовательность действий командования и местных органов власти, направленных на улучшение нашего быта, а может питания, а может ещё чего, полагавшегося нам как больным, о чем мы даже и понятия не имели. Ну, словом, мероприятие было проведено, все галочки поставлены, а вот имело ли оно какой-то результат, как всегда, никого не интересовало.

Вообще, воспитательная работа в войсках у нас была поставлена из рук вон плохо. Замполит общался с бойцами только тогда, когда дело доходило до "губы" или дисбата. А так, чтобы просто посидеть по душам поговорить... Не помню я такого. Потом уже, в Афгане, более-менее, я общался с "комсомольцем" нашего батальона (освобожденный комсомольский секретарь). Была такая офицерская должность. Может быть, только в силу того, что разница в возрасте у нас была совсем не большая. А вот замполит наш батальонный мне запомнился своей "заботой" о личном составе...

Не буду называть его фамилии, хотя на самом то деле, мужик был беззлобный и особых гадостей никому не делал.

А случилось вот что. В мае 1985, когда я уже успел в батальоне отслужить пару месяцев, наверное, самых трудных месяцев моей службы в родной части. Меня ещё постоянно переводили из одного подразделения в другое, и определенности не было никакой. Дневальный, после долгих поисков, позвал меня к замполиту батальона. Последний, судя по всему, обладая редкостным умом и тактом, решил принять меня у себя дома, так сказать "в приватной обстановке". Я прибыл к нему домой, доложился, как положено, не подозревая ничего, но, в то же время, не ожидая ничего хорошего от таких вот вызовов домой ко второму лицу батальона. Обычно после таких вот частных разговоров "старики" устраивали допрос с пристрастием, допытываясь, о чем спрашивал замполит. Интерес был вызван только лишь тем, что в ходе личной беседы молодой мог ненароком проговориться о том, как в действительности обстоят дела в подразделении, кто кого поколачивает, кто траву курит и т.д. Не скрою, были и такие, которые в обмен на замполитовские посулы каких-то послаблений по службе, обещали периодически его информировать о происходящем во взводе, через голову взводного, ротного и замполита роты. Конечно, для батальонного замполита это было просто кладезем информации. Вот и я подумал о том, что будет мне сейчас предложено то же самое, но вот в обмен на что??? Это оставалось для меня загадкой. Я сел на предложенный мне табурет и стал терпеливо ждать, что скажет старший по званию и по возрасту. Он немного помялся, задал пару вопросов типа "Как служба, не обижают ли старики?" Потом изрёк фразу - "Не умею я такие вещи говорить, короче, на, читай." Он протянул мне почтовый конверт. Я без особого труда узнал на конверте почерк моей мамы, такой до боли знакомый. Надпись на конверте гласила - "Замполиту в/ч пп 52679". "Читай, читай, не стесняйся!" - сказал он, а сам отошёл к окну. Я развернул конверт и стал читать. "Уважаемый Замполит части" - писала мама,- " у Вас проходит службу мой сын - Чириков Михаил. Дело в том, что в нашей семье случилось несчастье - умерла моя мама, Мишина бабушка. Для него это станет тяжелым известием, потому что он очень её любил. С самого детства она принимала самое активное участие в его воспитании и у них сложились особые, доверительные отношения. Ему будет трудно получить такую неожиданную новость и я очень Вас прошу как - то его к этому подготовить и сообщить об этом ему лично и подобрать для этого соответствующие слова и форму. С уважением..." Я, конечно, впал в ступор от такого известия. Мне действительно стало не по себе. Я то думал, что плохо может быть в данный момент только у меня, но оказалось что это не так. В тылу тоже текла жизнь, что для меня было совершенно не понятно в тот момент. "Прочитал?" - спросил Замполит. "Да" - ответил я. "Ну вот теперь иди в расположение и полежи немного, я разрешаю. Я распоряжусь, чтобы тебя сегодня никто не беспокоил и не ставил в наряд, всё, иди!". "Есть" - ответил я. На этом мучения майора по поводу подбора слов и формы сообщения трагического известия своему подчиненному были исчерпаны. То ли он не хотел этого делать, то ли ему было просто лень, а может, он и вовсе не считал необходимым заморачиваться из-за такой ерунды.

Я не в обиде на него, нет. Просто не могу понять, откуда взялась эта черствость к людям, к их судьбам, тем более, к судьбе молодого солдата, который ещё толком и не понял, куда и зачем попал. Потом я столкнусь с самыми разными проявлениями ненависти, неуважения, нетерпимости друг к другу, как среди солдат, так и среди офицеров, у которых тоже была своя, своеобразная дедовщина. А через год и сам таким же стану, наверное... Не мне об этом судить.

Война не щадила никого, накладывая на всех отпечаток безразличия и некоторой озлобленности, не замечая ни звёзд на погонах, ни лычек. И, наверное, именно это наследие является худшим из того, что я привёз из-за "речки" в свои двадцать лет. Нетерпимость, бескомпромиссность, нежелание понять, что есть в этом мире ещё что-то, о чем ты даже не подозреваешь, что мир не состоит из черного и белого, что есть в этой жизни ещё и оттенки, короче говоря, всё то, что в последствии коммунистические идеологи назовут "обострённым чувством справедливости", присущим молодым ветеранам Афгана. Всё это я привёз с собой. А то, что есть другие точки зрения, что люди чувствуют по- разному, ведут себя по-разному, живут по-разному, что нет никому дела до тебя, твоей беды, твоего горя - всему этому придётся учиться все долгие годы после службы, иногда ломая себя через колено, пытаясь изменить свою засохшую, заскорузлую, огрубевшую душу......

Неожиданная встреча

В своей шебутной юности, достаточно "оторванной" по меркам большого города, я активно занимался всевозможными видами спорта, начиная от лёгкой атлетики, заканчивая модным тогда каратэ. В зимнее время с 10 лет, каждый год я играл в хоккей в подростковом клубе "Аврора", ну а весной и осенью, соответственно, в футбол в том же клубе. Продолжалось это лет до 14, то есть, до тех пор, пока не стали меня привлекать уже поистине взрослые развлечения - покурить, пристать к девчонкам, иногда и выпить со старшими товарищами портвейна. До сих пор у меня осталась тяга к этому удивительному напитку, правда потребляю его теперь крайне редко из-за дороговизны настоящего импортного портвейна и ужасного, отвратительного качества отечественного. Чем вызвана столь необузданная тяга к нему - сказать не могу, но по моим предположениям, это всё же чувство ностальгии по тем светлым и тёплым юношеским годам. С огромным удовольствием я перепробовал все возможные сорта портвейна во время посещения Португалии, что на меня произвело неизгладимое впечатление. Никогда не думал, что портвейн имеет столько сортов, вкусов и цветов. Словом, восполнил я в Португалии нишу, не заполненную портвейном в юности. Теперь успокоился, наконец.

Так вот к чему я. Как-то на приёме пищи в столовой я обратил внимание на столы, за которыми питалась рота "десантуры". Как я раньше говорил, десантники имела свою роту, в которой служили все призывы вперемешку. Были у них и "дембеля" свои, и "духи", и "чмошники". Привлёк моё внимание парень, судя по всему "черпак". У него было до боли знакомое лицо. Немного расшевелив свою память, я его вспомнил - это был Серёга Кузнецов из нашего подросткового клуба. Мы вместе играли в хоккей и футбол, но в разных возрастных категориях, он был на год меня старше. Улучив момент, я подошёл к нему и поздоровался -" Привет, Серый! Узнал?" Он долго на меня смотрел, но никак не мог вспомнить кто я такой. Наверное, грех его за это осуждать. Выглядел я тогда, наверное, совсем не так каким он привык меня видеть. Даже просто постриженная налысо голова полностью меняет облик человека. В таком виде его очень трудно узнать. Я всё же признался, кто я и мы поздоровались за руку. "Да, блин, не узнал бы тебя никогда!", сказал он. Мы поговорили немного. Серёга служил в 103 Воздушно-Десантной Дивизии в Кабуле, вместе со своим лучшим другом Валерой Романовым, с которым они выросли в одном дворе, вместе играли в хоккей и вместе пошли в армию, попав при этом в один взвод. Бывало и такое. Позднее Валерка был ранен, и после выздоровления комиссован на гражданку. Впоследствии он стал одним из лидеров афганского движения в Питере и достаточно известной в городе личностью, благодаря своим хорошим организаторским способностям. Серёга спросил как у меня дела, терпеливо выслушал, периодически отмахиваясь от назойливых черпаков, пытавшихся меня быстренько припахать для уборки столов после обеда, а потом сказал - "Терпи, скоро всё закончиться. Попадёшь в Афган, там будет намного легче. И не бойся ничего. Всё самое плохое у тебя уже позади!" До сих пор вспоминаю эти его слова с огромной благодарностью. Как вовремя это было сказано! По-мужски скупо, но информативно. Я немного воспрянул духом, в уме посчитал, что осталось мне тут париться всего- то около двух недель, и за спиной выросли крылья!

Потом, на гражданке, мы отыскали друг друга и достаточно плотно общались долгое время, пока у обоих не появились дети, и не затянула рутина домашних забот. Слава Богу, что оба мы остались живы и относительно здоровы!

Такие встречи впоследствии будут чудесным образом со мной происходить достаточно часто, и встречать я буду людей, которых даже в самом фантастическом сне не мог себе представить увидеть в Афгане. Жизнь интересная штука. Вот такие встречи Богом даются, наверное, для того, чтобы человек, подошедший вплотную к краю пропасти, остановился, и чтобы кто-то, в буквальном смысле, ухватил его за шиворот и поставил на ровную, правильную, но долгую дорогу жизни, придав ему сил и уверенности для дальнейшего нелёгкого пути. Эта мысль приходит только сейчас, когда за спиной богатый жизненный опыт, когда наступает время подводить первые итоги своей жизни, когда неожиданно уходят друзья - ровесники. Тогда это воспринималось просто как данность. Но сейчас понимаю только одно - ничто в жизни не происходит просто так, случайно. Все события закономерны, всё продумано и тонко спланировано. В этом нет никаких сомнений. От этого становится немного легче, но, тем не менее, основная интрига в жизни остаётся неподвластной и неизведанной. Что произойдёт в следующий момент, не знает никто. Может в этом и состоит её смысл?...

Но что-то потянуло меня в философские дебри... Будем возвращаться к повествованию. Это, я совершенно уверен, читателю намного интереснее моих внутренних переживаний....

Чашма

Был в Узбекистане национальный напиток - Чашма. Что это такое, никто толком объяснить не может. Существует масса рецептов приготовления этого алкогольного напитка, причем, ничуть не меньше этих рецептов, чем для приготовления плова. Только я слышал, что существует их, по меньшей мере, штук тридцать этих видов плова. Так и с чашмой. На мой взгляд, это просто домашняя бормотуха на винограде, ну уж, а как её готовят в каждом доме, тут уж должен знать сам изготовитель. Словом, "борман" этот, весьма успешно бил по голове, но не менее успешно по печени. Что уж тут скрывать, что после гепатита у всех у нас печень была раза в полтора больше нормы по размеру, ну и работала не должным образом, направляя все полезные вещества на собственную регенерацию. Но отчаянный народ нашей роты плевать хотел на самостийность поведения этого органа и всячески пытался изменить стиль его работы путем поглощения чашмы в не измеряемых количествах.

Вот так, одним скучным вечерком, после ужина, народ (я имею в виду "сливки" нашей роты) в количестве человек семи - восьми, маялся бездельем и предавался тоске. Кто-то читал, кто-то дремал, а кое-кто занимался делом - перебирал личные вещи, то есть остатки от недавно полученной из дома посылки. Так вот этот кто-то (не помню честно, как его звали), перечитывая письмо, приложенное к посылке, совершенно случайно обнаружил на дне конверта аккуратно сложенную пятирублёвую купюру. Жуткий вопль, выражающий одновременно всю многовековую тоску еврейского народа и радость первобытного охотника - австралопитека, завалившего очередного мамонта, огласил всю казарму. Народ не на шутку всполошился, но в основной своей массе, не услышав продолжения и не имея возможности визуально наблюдать происходящее, успокоился и забыл о страшном крике, занявшись своими текущими делами.

А компашка основных разгильдяев нашей роты собралась в углу казармы на койках и начала строить суворовские стратегические планы на то, как лучше и полезнее использовать неожиданно обретённые невиданные денежные средства. После недолгих споров и обсуждений, народ пришёл к выводу, что надо - бы бухнуть, и срочно.

Для выполнения этого глубоко осмысленного стратегического решения необходимо было выработать и тактические пути его исполнения. Для этой цели и был приглашён я. "Так, Миха, слушай! Слетай в столовую, там в наряде вторая рота, сопри два чайника из мойки. Потом перелезешь забор у спортгородка и пойдёшь по улице налево. Пройдёшь метров двести по левой стороне, никуда не сворачивая, и увидишь большой двухэтажный дом. Там на воротах будет нарисовано солнце. Не спутаешь, там больше таких ворот ни у кого нет. Громко стукнешь в ворота два раза и жди. Выйдет баба, узбечка. Ты ей ничего не говори, а просто отдай пятёрку и чайники, и жди. Она должна будет вынести тебе наполненные чайники и пол палки варёной колбасы. Короче, притаранишь всё сюда и будешь в доле. Только не тащи всё это через дежурного по роте. А то сядет кто ещё на хвост. Лучше подойди с тыльной стороны казармы и передай всё это нам в форточку, а потом уже зайдёшь сам через двери. Только смотри аккуратно. Вдоль забора по территории части иногда ходит патруль. Ну, уж а в городе - само собой. Будь осторожен. Смотри не вляпайся!". Вот такого рода инструктаж перед боевым выходом я получил от Немца. Покурив напоследок щедро выданную мне сигарету, я отправился на задание.

Стащить пару чайников из моечного цеха не составило никакого труда. Я подобрал попавшийся под ноги кусок проволоки в районе столовой, сделал из него петлю, нанизал на неё чайники, перекинул через плечо, и в кромешной тьме, иногда останавливаясь и прислушиваясь, осторожно отправился в сторону забора.

На первый взгляд, задача моя была достаточно проста. Чисто теоретически я прекрасно себе представлял, как её выполнить с честью, предвкушая положенную мне по праву порцию спиртного, которого ещё надо было добыть. Без происшествий я добрался до спотргородка, который находился в самом углу охраняемой территории части. Там никого не было и было совсем темно. Осталась самая малость - преодолеть двухсполовинометровый забор, за которым текла тихая гражданская жизнь. Я прислушался. Стояла полная тишина, изредка прерываемая голосами экзотических южных птиц. Я на всякий случай подождал несколько минут в полной тишине и темноте, надеясь услышать какие - либо звуки, которые могли быть выдать присутствие комендантского патруля снаружи. Однако я ничего не услышал. Довольно легко я перебрался через забор, слегка позвякивая чайниками. Спрыгнул, и как настоящий разведчик, сразу же притаился в тени одного из раскидистых деревьев. Улица была достаточно широкой. По обеим сторонам росли деревья. На улице никого не было видно в столь поздний час. Я осторожно стал продвигаться вперёд к намеченной цели.

Через несколько минут я благополучно достиг места назначения и перевёл дух. Сердце громко стучало. Я саданул достаточно громко два раза в ворота с нарисованным солнцем. На террасе зажёгся свет, и тут же из дома вышла немолодая женщина в цветастом платке. Она приоткрыла ворота и уставилась на меня. Я, молча, протянул чайники и деньги. Она, так же молча, их взяла, повернулась и удалилась с ничего не выражающим видом, предварительно заперев за собой ворота на засов. Через минут пять она снова появилась, неся перед собой наполненные чайники. Вновь открыла ворота и протянула мне чайники. "А колбаса?" - промямлил я. Она не говоря ни слова, повернулась и ушла. "Ну вот, блин, хоть чуток, но нае****ли!!!" - подумал я. Я уже собрался уходить, как вновь открылась дверь в дом и я увидел давешнюю тётку со свертком в руке. Она передала его мне через ворота и сказала - "Завтра не приходи. Пока всё кончилось. " "Ну, слава богу" - подумал я, засовывая вкусно пахнущий сверток за пазуху. Разворачивать его не было никакого смысла, потому что по забытому запаху я понимал, что там действительно колбаса, а не что - то другое.

Я взял в обе руки чайники и отправился в обратный путь, предварительно осмотревшись, и решив принимать те же меры маскировки, что и на пути сюда. Похоже, что они были неплохи, эти меры, потому как меня никто ещё не обнаружил. Но, я прекрасно понимал, что патруль может появиться в любой момент, а может и вовсе притаиться где - то рядом, в любом переулке. Кроме комендантского патруля территорию нашей части периодически прочёсывал наш патруль. Неизвестно к кому в лапы было страшней попасть. Учитывая срок моей службы, при попадании в руки нашего патруля я просто лишился бы всего этого богатства, да ещё и получил бы по репе от души. Так что надо было быть предельно осторожным, что я и делал.

Добравшись до забора, в том месте, где мне надлежало его перелезать, я неожиданно понял, что мой заранее подготовленный план никуда не годился. Всё было продумано в нём, за исключением одной маленькой детали. Как всегда, в таких случаях, неопытные тактики, при планировании операции подобного рода, связанных со скрытным продвижением по занятой противником территории, крайне мало уделяют внимания разработке грамотных путей отхода, ориентированных на разные обстоятельства, которые могут возникнуть в случае обнаружения противником, или невозможности воспользоваться тем же путём для возвращения. Но любой уважающий себя разведчик никогда не будет возвращаться по тому же пути, по которому пришёл. Тогда я этого ещё не знал, и про пути отхода не задумывался. Словом, столкнулся я с одной проблемой - с двумя чайниками в руках я ни при каких обстоятельствах не смог бы преодолеть забор части. Надо было что - то придумывать. Времени особенно на это не было, и кроме как перелезать два раза туда - обратно никакого пути решения этой проблемы я не придумал. Вот так, перетаскивая по одному чайнику с чашмой через забор, я всё же перебрался восвояси и тут же застыл от услышанных разговоров неподалёку. Честно говоря, я немного трухнул что всё - таки нарвался на патруль. Так оно и оказалось. Правда, мне удалось остаться незамеченным. Я срочно этим воспользовался и тихонько, отправился в казарму, прячась в тени забора и растущих рядом кустов, ярко освещённых луной.

Луна взошла в самый неподходящий момент. Кто был в Азии, тот знает, как Луна ярко светит в безоблачную погоду. Когда глаза привыкают к темноте, становится ясно, что Луна светит ничуть не меньше чем солнце днём. Но что - то мне помогло проскочить мимо этих мирно разговаривающих, о бабах на гражданке парней. Я добрался до тыльной стороны казармы. Однако после первого же взгляда на окна я понял, что всё плохо. В расположении горел свет. Свет в казарме после отбоя говорит только об одном - случилась какая - то жопа. Я подошёл поближе и заглянул в расположение роты через окно. В казарме никого не было. "Во, блин!" - подумал я. "Реальная засада. Что же делать?"

Я решил поступить следующим образом - спрятал в нишу под фундаментом чайники с чашмой и шмат вкусно пахнувшей колбасы, а сам стал протискиваться в оконную форточку. Как ни странно, я был настолько худ, что, даже несмотря на свой не маленький рост, достаточно успешно пролез через фрамугу и прячась под нижним рядом коек, отправился к своей. Быстро скинув одежду и обувь, я залез на своё место во втором ярусе и быстренько притворился спящим. Вокруг ничего не происходило. Единственное что я понял в тот момент, так это то, что рота стоит на общем построении с лицевой стороны казармы, перед входом. Мимо строя, бродили какие - то тени "господ офицеров" и мерзкий голос "Еврея" проводил по-списочную проверку личного состава.

Я много раз в своей жизни жаловался сам себе на свою неказистую фамилию. Каких только шуток на этот счёт я не наслушался в детстве. Как только меня не склоняли по фамилии. Самой частой кличкой, естественно, была кличка "Чирик". Хотя в армии меня почему - то так никто никогда не называл. До сих пор понять не могу почему. Во многом натерпевшись издевательств над моей фамилией, со временем, я стал и получать некоторое удовлетворение от неё. Вернее от той буквы, с которой она начиналась. Практически во всех списках я всегда находился в самом конце по алфавиту, что ,частенько, в школе спасало от поголовного опроса на какую - то заданную тему. До меня просто не хватало времени опросить всех предыдущих. Так что частенько я оставался неохваченным этими поголовными опросами.

Точно так же и произошло сегодня. "Еврей" зачитывая списочный состав роты пока что дошёл только до буквы "С". Мне снова повезло. Хотя говорят ведь - "Везёт тем, кто везёт!". Словом я лежал и с ужасом представлял себе, что произойдёт, когда "Еврей" дойдёт до моей фамилии. В любом случае, я решил притвориться спящим. И вот это произошло. Еврей несколько раз выкрикнул мою фамилию, и, не услышав ответа, прорычал - "Ну где этот дол*****ёб?". По звуку я понял, что в казарму ломанулся дневальный на поиски моего отдыхающего тела. Он действительно вкатился в казарму и сразу же побежал к моей койке. "Бля, урод, ты чё тут репу плющишь? Ты чё, сука, команды на построение не слышал? А ну подьём!" - орал он, брызгая от гнева слюной. "Ща, погоди, после отбоя накатят тебе пиз*****ей! Совсем опух, душара!" Я сделал вид, что только что проснулся и промямлил - "Что случилось?". "Пиз***й строй, мудила. Рота уже двадцать минут в строю". Я вскочил и выбежал через двери к строю роты. Увидев ротного, я как и положено, обратился за разрешением встать в строй. Ротный недовольно глянул на меня и спросил - "Где был, душара?" "Я спал, товарищ капитан! Не слышал команды на построение. " " Ни хера у тебя сон здоровый!!! Я ху****ю. Кругом!" - скомандовал ротный. Я повернулся кругом. "Встать в строй!" - скомандовал он, и в тот же момент я ощутил сильнейший пинок в зад. Чуть не потеряв равновесие, я помчался на свой левый фланг, почти в самый конец первой шеренги. После окончания переклички ротный сказал - "Бойцы, в связи с плохой криминальной обстановкой в Чирчике, нам велено периодически по ночам проводить построения всего личного состава, включая наряд, дабы избежать случаев самовольного оставления части военнослужащими в ночное время. И вообще, не советую вам попадаться ночью комендантскому патрулю в городе. Кто - то там из бригады спецназа набедокурил, а вы попадётесь под горячую руку, и на вас, афганцев, всё навесят. На вас всё просто списать - мозгов нет на месте. Так что и разбираться толком никто не будет. Ясно??? Ну а теперь всем спать. Предупреждаю, могу сегодня ещё пару раз вас поднять, так что, не расслабляйтесь. Всё. Отбой в вооруженных силах. Всем спать!"

Я мысленно перекрестился, что не попал ни патрулю в лапы, ни кому-то ещё. И что самое главное, не попал на душевный разговор к ротному. Уж очень не хотелось после всего проделанного, ещё и получить несколько ударов в грудь для "профилактики". То ли я не вызывал у ротного никакого интереса как боксёрская груша в силу своей худобы, то ли ему было просто лень меня воспитывать, но я избежал экзекуции и в очередной раз поблагодарил папу за свою неказистую фамилию. С огромным трудом могу себе представить, что бы со мной было, если б меня действительно не было в казарме во время поверки...

После отбоя я немедленно подвергся допросам пацанов, каким это образом мне удалось проникнуть в казарму незамеченным, как это я сообразил как себя повести в данный момент, ну, и самое главное - ГДЕ ЧАШМА??? Я быстренько всех успокоил и передал чайники через окно. Народ повытаскивал все съестные запасы, что у кого было, и пошла пьянка.

Армейская пьянка - это что-то замечательное. Народ отъезжает после первой же рюмки. Так смешно... В этот раз мне была оказана огромная честь - выпить первому пол стакана этой противной мутной жидкости. Но отказаться было невозможно. Заев куском чёрного хлеба с колбасой, я понял, что мне стало хорошо, впервые за многие недели в армии мне действительно стало хорошо. Это первое спиртное, которое я выпил за долгое время. Вернее сказать, я последний раз пил спиртное ещё там, в другой жизни, в поезде "Душанбе - Термез". С тех пор во рту моем не было ни капли. После второй половинки стакана мне стало совсем хорошо. Я гордо выслушивал дифирамбы в свой адрес и еле удерживался, чтобы не закрыть глаза. Ужасно клонило в сон. Кто-то запустил косяк в массы. Я уже знал, как это пахнет, но ни разу ещё не пробовал, хотя интерес был большой. В итоге меня отпустили спать и я, с трудом, добравшись до койки, моментально отключился.

Так положительно закончившееся приключение, на следующее утро дало о себе знать с другой стороны. Все кто принимал участие в питии этой спиртосодержащей жидкости, выглядел крайне подавленно и явно некомфортно. У всех дико болела печень. Этого и следовало ожидать. Надо быть полными идиотами, чтобы одновременно восстанавливать больную печень и тут же пить такую дрянь, которая била по ней с силой десятикилограммовой кувалды. Но что сделано, то сделано.

Конец реабилитации

Ну, вот и пришло время выздоравливать. После, почти, что месяца пребывания в Азадбаше, нужно было уезжать обратно в часть. Не могу сказать, что я очень этого хотел, потому что привыкаешь к новому месту долго. На новом месте всегда всё по-новому, а это означает, что снова необходимо привыкать к новым порядкам, вникать в сущность местных особенностей, правил, традиций, отношений с командирами и т.д. Но что поделаешь, всё же, ты в армии, и на два года себе не принадлежишь. Радовало в этой ситуации только одно - время неумолимо шло вперёд и служить оставалось всё меньше и меньше. Хотя раньше существовала такая шутка "До года, считаешь, сколько прослужил, а после года - сколько осталось". Наверное, это правильно. Тем не менее, на улице уже было начало марта. Пришла моя первая весна в армии. Начался уже пятый месяц моей службы. Ещё немного и стану "черпаком", то есть прослужу полгода. Всё же, какой-никакой, а статус. Хотя, все мне усиленно говорили, что в Афгане все "летают" до года. Это, опять таки связано с прибытием молодого пополнения. Так уж особенно радоваться не было никакого смысла. Я б даже сказал, что опять начала пугать туманная перспектива. Что будет со мной дальше? В голове невольно крутилась мысль -" А вдруг там в части все уже про меня забыли и никто меня в Афган не отправит, да ещё после желтухи." Но как оказалось позже, эта запущенная военная машина перемалывала абсолютно всех, невзирая на чины, здоровье и всевозможный потуги как-то закосить. Отвертеться от Афгана можно было только путём совершения преступления, или путём членовредительства. Ни то, ни другое мне не казалось привлекательным. Менять армию на дисбат не было никакого смысла, потому что после отбытия срока в дисциплинарном батальоне тебе надо было бы дослуживать то, что осталось от срочной службы. То есть ты тупо увеличивал сознательно срок своей службы. Да, не в Афгане, но на год, а, то и более служить пришлось бы дольше. Если совершить что-то более серьёзное, тогда вообще можно было сесть лет на несколько. Ну а чтобы из тюрьмы выходили хорошие люди, я никогда не слышал. Вариант с членовредительством совсем не подходил, для меня, по крайней мере. Не хотелось мне себя портить, вскрывая вены, или ещё как-то. Не моё это. Словом, оставалось в очередной раз покориться своей судьбе, и тупо ждать, что же произойдёт дальше.

Несколько человек прошедших реабилитацию построили у штаба и выдали проездные документы. Наша команда состояла из пяти человек вместе со мной. Все парни проходили службу в Термезе. Пара стариков, пара черпаков и я. Вот и вся наша команда. Кто-то служил при комендатуре Термеза, кто-то в танковом полку, и был у нас один погранец - дембель, который слёзно просился, чтобы его отправили на дембель прямо из Азадбаша, но никто этого сделать не мог, так как парень относился не к Советской Армии, а к другому ведомству - КГБ СССР. Так что и увольнять его должно было именно это ведомство. Вот и пришлось парню возвращаться в свою Термезскую мотоманевренную группу и оттуда натирать лыжи домой. Он страшно был зол от этого, потому что процесс этот мог затянуться на несколько недель. Старшим группы и главным сопровождающим нам выписали молодого лейтенанта. Он тоже ехал в Термез, вернее на полигон, туда же, куда и я. Это немного обнадёживало в плане того, что не должно было по дороге происходить каких - либо незапланированных приключений. Можно было не думать. С нами был старший.

Мы вышли из части, я в последний раз оглянулся на ее ворота, и в очередной раз подумал, что никогда больше здесь не побываю. Впоследствии, до нынешнего времени, я так там и не побывал. Хотя признаться честно, во время своей поездки в Ташкент очень хотелось сесть в электричку и махнуть в Чирчик. Но что-то меня удержало...

Вообще, не знаю, как это называется, и имеет ли под собой какую - то научную основу, но спросите у каждого "афганца" - "Хочешь ли ты побывать там снова?". Думаю, что 99% ответит "Да". Наверное, это ностальгия по молодости, по тем теплым отношениям, которые тогда складывались между ребятами разных возрастов, разных национальностей, разного социального и образовательного уровня, брошенных своей страной в условия самостоятельного выживания. К тому же должны они были, ещё и выполнять поставленные задачи командования по обеспечению безопасности грузов, проведении рейдов по неподконтрольным территориям, проводить засады, охранять объекты, ходить в караулы, наряды, строить, взрывать, копать, разгружать, красить бордюры, высаживать траву, и прочее и прочее. Несмотря ни на что, в памяти моей остались только хорошие и тёплые воспоминания. Конечно, иногда и всплывают негативные моменты, но их гораздо меньше, чем смешного и весёлого. Но я отвлёкся на лирику...

Мы добрались до станции, сели в электричку и отправились в Ташкент. Приехав на вокзал, мы с удивлением выслушали нашего старшего команды, который произнёс следующее - "Сержант!" - сказал он, обращаясь к сержанту - танкисту. "Остаёшься старшим команды аж до Термеза. Я отваливаю в неизвестном направлении. Всё понятно?". Мы переглянулись. Понятно было всё - лейтёха пошёл в загул и ему совершенно фиолетово, что с нами будет в дальнейшем. Мы не его солдаты, и особой ответственности за нас он не нёс. Сержант мотнул головой, мол, "Понял вас, товарищ лейтенант!", и лейтёха отвалил в метро. Сержант покрутил в руках наши документы, раздал нам наши военные билеты, пошёл в воинскую кассу и получил на всю нашу команду проездные документы. До поезда на Термез оставалось не так много времени, и мы принялись поедать сухпай, который нам выдали ещё в Азадбаше. Путь был долгий, денег у меня не было, и я решил экономить на еде. Вообще, за эти месяцы я получил положенные мне деньги всего лишь раз, ещё на полигоне. Как-то вот мой денежный аттестат во время моего лечения в госпитале и в дальнейшем, во время прохождения реабилитации в Азадбаше, невероятным образом приобретал всяческие штампы и подписи, которые свидетельствовали о том, что все положенные мне 7 рублей 20 копеек я исправно получал, за что, и расписывался. Куда уходили мои кровные, наверное, только Богу известно. Надо отдать должное, ребята купили на свои хлеба, каких - то пирогов и газированной воды и щедро поделили на всех, включая тех, у кого денег не было...

Мы сели в поезд и поехали. Честно говоря, не помню, сколько мы ехали, и происходило ли что-то в это время. Я в основном спал всё это время. Помню только, что во время одной из многочисленных остановок я вышел на станции посреди степи в надежде стрельнуть сигаретку и, совершенно случайно, скорее, на автомате, помог какому - то бабаю (старику) слезть с подножки, так как платформы тут не было. Старик поблагодарил и на приличном русском стал меня расспрашивать, куда и зачем я еду. Я, в свою очередь, попросил у него сигарету. Он, как и практически все старики на востоке, не курил, но, тут-же у кого-то раздобыл для меня пару сигарет. Мы достаточно долго говорили с ним во время стоянки. Потом уже, сев в вагон, он пригласил меня к себе за стол. Вагон был плацкартный, и он занимал нижнее боковое место. Мы пили зелёный чай из чайника, заедали лепёшками и всякими сладостями. Вообще, в Средней Азии чаепитие - это процесс. Длиться он может очень долго. Не зря в Исламе считается что гость - дар Аллаха. Думаю что хороший, интересный попутчик тоже подпадает под это определение. Дедок оказался интересный. Ветеран войны. Воевал в Сталинграде. Он сразу же предположил что скоро меня отправят в Афган и тяжело вздохнув сказал - "Только Аллах знает зачем всё это нужно..."

Мы приехали в Термез. Время шло к вечеру и очень хотелось есть. На привокзальной площади, на той самой, на которой я выгружался несколько месяцев назад, мы все попрощались, пожали друг другу руки и отправились каждый в свою часть. Самое прикольное в той ситуации было то, что я не знал, как мне добраться до своей части. Я даже приблизительно не представлял, в какую сторону мне идти. Помню только, что полигон располагался километрах в тридцати от Термеза. Я побродил по центру Термеза, если можно его так назвать, сходил в порт на берег Аму-Дарьи, обозрел окрестности. Что делать я не знал. Мелькнула здравая мысль, и я отправился в госпиталь в надежде встретить кого-нибудь из медперсонала, и, по крайней мере, разжиться деньгами, хотя бы парой рублей. На моё удивление в госпитале практически никого не было. Видимо период заболеваемости совсем спал, и народа почти не было. Весь палаточный городок был свёрнут и от былых палаток остались только вытоптанные проплешины на траве в саду. Персонала знакомого тоже я не встретил. Время уже было за 6 вечера и все уже давно были дома. Я подошёл к чайхане, которая была рядом с госпитальным забором. Несколько месяцев назад висевший на нём мой приятель татарин, выпрашивал у местных лепёшки, использую сходство татарского языка с узбекским. Как ни странно, но пара местных мужичков, которая там мирно пила чай, угостила меня стаканом сладкого чая с лепёшкой, слегка расспросили как дела и подробно объяснили мне как добраться до моей части.

Вариантов не было. Все автобусы в ту сторону уже ушли, и, мне ничего не оставалось, как идти пешком. Ну что ж, так я и поступил. Единственной надеждой не провести ночь в пути, было поймать попутную машину. Надежды на это было мало, потому что на юге все лежаться спать достаточно рано и мало кто ездит по ночам. Пройдя километров пять, по направлению к части, в кромешной темноте, я услышал звук приближающегося автомобиля....

Свадьба

Я стал отчаянно махать руками. Автомобиль приближался и сбавил скорость. Машина оказалась новенькой "шестёркой". За рулём сидел немолодой узбек. "Тебе куда" - спросил он. "До полигона не довезёте?" - ответил я. "Садись!" - сказал он. Я сел и мы отправились. "Давно служишь?" - спросил мужик. "С поезда. " - по привычке ответил я. "А сам то откуда?". "Из Питера. " " Вот тебя занесло то! В командировке, что ли был?" "Да нет, в госпитале после желтухи. " " Ясно. А когда тебе в части надо быть?" "Командировочное сегодня кончается, после 12 ночи. " "Ну, тогда ты почти что опоздал. У меня к тебе есть предложение. Я еду на свадьбу к племяннице, кишлак недалеко от полигона. Поехали со мной. Посидишь, поешь, отвлечёшься. Наверное, после госпиталя хочется гражданской пищи то поесть? А? На свадьбу узбекскую посмотришь. Интересно ведь, наверное?" Я ожидал всего что угодно от этого смешливого мужичка, но никак не приглашения на свадьбу. Я был озадачен. "Интересно, что это он так резко проникся ко мне любовью? На свадьбу зовёт" - подумал я. "Вид у меня, что ли, такой замученный, или в рабы хотят пристроить?" Ответа на этот вопрос у меня не было. Я решился спросить у него прямо в лоб, "А за какие такие заслуги вы меня на свадьбу приглашаете? Я Вам не родственник и даже не земляк?" Он усмехнулся и дал мне полностью исчерпывающий ответ - "Да не бойся ты, всё очень просто. У меня сын такой же, как ты. Сейчас как раз служит в стройбате под Питером. Вот я и подумал - сделаю доброе дело для тебя сейчас, может быть и моему сыну там кто-то поможет. Добро ведь просто так не уходит, оно остаётся в людях!"

Я был шокирован таким монологом. Действительно, всё было логично и просто. Вдруг кто-то в Питере поможет этому Исламу, или Тимуру? Что тут такого необычного. Наверное, с этого момента я проникся любовью к этому отзывчивому и трудолюбивому народу. Я подумал, что я уже всё равно опоздал к сроку, но дальше Афгана не пошлют, и согласился. Мужик обещал меня к утру отвезти к воротам моей части.

Минут через сорок мы приехали в кишлак. Там было светло как днём. Огромное количество лампочек, развешанных гирляндами через большой двор освещали огромный достархан. За столом, по моим подсчетам, находилось, как минимум человек двести. Из огромных динамиков лилась национальная музыка, ковры лежали на земле, и на них было огромное количество всевозможных яств национальной кухни. Я умылся. Меня попросили снять шинель и усадили по правую руку от жениха. Никто не задавал никаких вопросов по поводу того, кто я и что тут делаю. Было весело и интересно. Единственное, что было не комфортно, так это то, что все говорили на родном узбекском языке, а я его не понимал совершенно, кроме нескольких слов. Переводить мне никто не спешил, хотя и так было понятно, о чём произносятся здравицы и тосты. Это было в тему. Меня никто не отвлекал от поглощения пищи, и я мог полностью на этом сосредоточиться. Как и положено, за столом сидели только мужчины. Женщины подносили еду и наливали напитки. Где-то в глубине сада у них был свой стол. Я активно налегал на еду, выпил пару стаканов домашнего вина и "поехал". Благо все это заметили и заботливо укрыв, уложили меня спать тут же в саду, под старой огромной чинарой.

На восходе солнца меня разбудил знакомый мужичок и действительно отвёз меня к воротам части. Мы тепло попрощались, обнялись по восточному обычаю и пожелав друг другу всего хорошего, расстались. Я остался стоять у ворот части, под пристальным взглядом недоверчивого дневального по КПП.

Пропавший без вести.

Я показал свои документы дневальному и тот отправил меня в штаб, в строевую часть. Дежурный по штабу лейтёха посмотрел мои бумаги, почесал репу и сказал - "Иди-ка ты, посиди в коридоре. Ещё рано, в строевой части никого нет, а когда они придут, пусть сами решают что с тобой делать". Я сел в коридоре на стул у дверей строевой части и стал ждать. Где-то через час, в районе восьми часов утра, я отметил первые признаки жизни на полигоне. Через плац прошёл до ужаса зачмырённый боец, грязный, как месячной свежести портянки, с пустым ведром в руках. Он подошёл к штабному модулю, где прямо из земли торчал кран и стал набирать воду. Не видно было, чтобы кто-то вышел на утреннюю зарядку, из чего я сделал вывод, что в части практически никого нет. Но тот факт, что боец набирает воду, говорил о том, что кто-то, всё же, присутствовал из рядового и сержантского состава. Скорее всего, все прятали свои бренные тела в каптёрках, единственных кирпичных строениях на полигоне, которые походили на сараи, но имели внутри печки - буржуйки. Стоял этот ряд каптёрок вдоль плаца, но на второй линии, за стоявшими ранее палатками для личного состава, теперь практически отсутствующими. Было видно, что их свинтили и убрали до получения нового пополнения. Об их присутствии напоминали только бетонные основы под палатки, которые мы с огромным трудом пытались подметать в своё время, поливая водой пол, чтобы не поднимать пыли. Теперь, немного возвышаясь над всем остальным, они походили на своеобразные "лобные места".

В скором времени появился кэп из строевой части. Он переговорил с дежурным по штабу, периодически косясь на меня. Затем подошёл с моими бумагами в руках, открыл дверь и бросил мне - "Заходи, воин". Я вошёл внутрь. Он долго копался в каких - то папках, перекладывал бумаги, открывал какие - то толстые книги и матерился, еле шевеля губами. "Ни х*я не понимаю, ты откуда, вообще - то появился то?" Я вкратце обрисовал свои приключения, начиная от попадания в нашу медсанчасть. Он слушал внимательно, периодически заглядывая в мои документы, как - будто хотел удостовериться в моей правдивости. Потом ещё раз полистал бумаги и сказал - "Странное дело, по всем нашим записям, ты уже почти два месяца как служишь в Кундузе. Как так наши писаря лоханулись? Ну ладно, аттестаты я твои забрал, сейчас отправляйся в роту, там должен быть твой замок, доложишься ему, расскажешь всё. Он тебя определит на постой куда-нибудь, ну а через пару дней у нас последняя отправка в Афган. Собираем всех больных, кривых, косых и тех, кого в итоге не посадили. Так что, парень, не во время тебя выписали. Если б на недельку попозже, то точно бы в Афган не попал. А так... Извини. Правда, теперь всё сложнее. Мы отсюда всех отправляли автотранспортом через мост, а теперь придётся вам ехать через Ташкент, через пересыльный пункт. Так что ещё и в Ташкенте побываешь!" "Да я там уже был несколько раз!" - ответил я. "Ну и что же, потащищся ещё недельку в Союзе, плохо, что ли? Всё, топай в роту!".

Я отправился в роту. После долгих поисков, я всё же обнаружил обиталище своего замка сержанта Мажарова. Он с огромным удивлением на меня посмотрел и изрёк - "Да я вообще тебя не помню! Ты, паря, правильно пришёл то? Ничего не путаешь?" "Да я кроме вас, товарищ сержант, и сам то никого не помню из своих командиров. Помню только что ротного фамилия капитан Подопригора " - ответил я. "Ааа, ну тогда точно мой. Вот сейчас вспомнил, это ты с чурками всё время дрался?" "Я". "Ну, тогда проходи. Вот только со жратвой у нас беда. Кухня не работает, личного состава человек пятьдесят. Готовим на печке всё сами, в основном из консервов. Кроме меня тут ещё два бойца. Подследственные. Дожидаются суда. Спать вот только негде. Кровать только одна, на ней я сплю, а бойцы спят на стеллажах для барахла, ну там где котелки, каски, фляги и прочая ху*ня храниться. Так что, боец, покормить мы тебя покормим, а вот на ночлег пристраивайся сам. Но, правда, ночевать тебе только две ночи. Потом последняя отправка. Так что думай, как быть. Офицерам на глаза не попадайся. Припашут сразу же в офицерское общежитие полы драить или дневалить. Хавайся днём где-нибудь за территорией. Только на развод утренний выходи, а дальше тарься где хочешь!"

"Не привыкать" - подумал я. Попил чая с товарищами по несчастью. Один был мордвин. После боевых стрельб из снайперской винтовки, забыл разрядить оружие, а взводный не проверил, поленился. Бойцы были настолько замученные, что и в мыслях ни у кого не было проверять по два раза оружие. Во время чистки произошёл самопроизвольный выстрел. Пуля попала в сидящего напротив парня. Пробив насквозь левое бедро, она воткнулась в пожарный щит. Раненый парень истёк кровью и умер ещё до появления доктора, в течение 10 минут. Всё это происходило на глазах у всего взвода, но никто ничего не мог поделать. Видимо была перебита артерия. Ничего хорошего ждать ему не приходилось и, судя по всему, осудить его должны были за убийство по неосторожности. Не помню, что ему грозило, но, думаю, что в итоге он, как и все попал в Афган. Второй парень был родом из Свердловска. Он тоже ждал суда. По какому поводу я не знаю. Он ничего об этом не рассказывал.

Пожевав с чаем безвкусные галеты, я отправился обозревать окрестности. Всё до неузнаваемости изменилось. Кроме ангаров столовой и здания санчасти ничего не осталось. По - прежнему, стояло несколько палаток возле плаца. Я заглянул в одну из них. Практически полностью она была забита кое-как сложенными разобранными кроватями и сваленными в кучу матрасами. "А что, вот тут то и можно переночевать! Накрыться парой матрасов и холодно не будет!" - подумал я. Тем временем погода ухудшалась. Сгущались тучи, и всё предвещало затяжной дождь. Я долго бродил по расположению полка, но когда пошёл дождь, и резко похолодало, я отправился в присмотренное ранее убежище - в набитую матрасами палатку...

Я залез на кучу матрасов и достаточно быстро уснул. Проснулся я, судя по всему, посреди ночи от холода и сырости. На улице хлестал дождь и дул резкий порывистый ветер. Было ужасно холодно, в животе урчало от недостатка пищи, но было очевидно, что идти в каптёрку нет никакого смысла, все уже давно спали. Я накрылся с головой сырыми матрасами и постарался кое- как согреться. Ничего не выходило, меня колотило как при температуре 40. Я принимал всевозможные позы, сворачивался калачиком, крутился, тёр руками замёрзшие места, но это нисколько не помогало. Всё равно было ужасно холодно. Мне стало тоскливо. Снова вспомнился дом, гражданская жизнь. В голове рисовались картины того, как мои друзья сейчас проводят свободное время. Отдыхают, ходят на дискотеки, бухают, а я, вот, хер знает где, и хер знает зачем. Непроизвольно потекли слёзы. Мне стало ужасно себя жаль. К тому же не понятно было, что ждёт меня впереди. В голове моей рисовались уже совсем не радужные картины предстоящей службы в Афгане, основанные уже на полученном армейском опыте. Не верилось мне в слова Серёги Кузнецова, что всё самое страшное уже позади. Впереди была полная неопределенность. Это давило на психику больше всего. Не скрою, что пугала ещё и перспектива принимать участие в боевых действиях. Я не мог понять, как можно совместить вот такой неустроенный быт и ведение боевых действий. Тут же в голову пришла мысль о том самом ветеране войны из школы, который и говорил о самом страшном на войне - о солдатском быте. Как он был прав. Я с огромным трудом мог себе представить, как они тогда воевали в Великую Отечественную. Неужели у них было ещё хуже?

В-общем, передумал я в ту ночь практически обо всём, периодически утирая катящиеся слёзы. Мне не стыдно в этом признаться. Это не было каким-то отчаяньем. Думаю, что была это просто защитная реакция организма, на всё что со мной происходило в последние месяцы. Юношеская психика крепка, но достаточно восприимчива. Вот она-то, наверное, и дала небольшой сбой. А может просто от того, что я немного расслабился, не ощущая никакого давления извне. Странно, но запомнил я эту ночь на всю жизнь. Видимо, стала она определенной отправной точкой в моей дальнейшей судьбе. Впервые за всё время в армии я решил покориться ей и просто ждать, что произойдёт дальше. Я уже не строил никаких планов на дальнейшую службу, не имел никакого желания попасть в какие - то престижные части, не говоря уже о желании совершать какие - то подвиги во благо Отечества. Можно назвать это полной потерей жизненного тонуса. На всё было наплевать. Единственное о чём я тогда думал, так это о том, что никогда в жизни, как бы дальше плохо мне не было, я не наложу на себя руки, никогда не лишу себя жизни только потому, что обо всём этом мне надо будет рассказать.

Может быть, тогда и появилось у меня желание все свои приключения изложить на бумаге. Сейчас, наверное, и пришло время для этого. Очень долго я этого не делал, боясь себя представить в некоем "слабом свете" перед своими друзьями и знакомыми. Не хотелось портить кем-то придуманный имидж крепкого и сильного человека прошедшего Афган. Но мне не стыдно, ни за один день прожитый тогда мною. Да, я был таким - разным. И сильным, и слабым, и растерянным, и смекалистым. Разным. Ну а читателю уже судить насколько я подхожу под образ супермена, или под образ чмошника. Мне нечего скрывать. Но я никогда не поверю братьям - афганцам, которые утверждают, что всё у них происходило просто и легко, особенно в карантине. Всё равно, каждому из нас есть что скрывать, есть то, что кое-кто никогда не расскажет никому. Ну, это право каждого.

Другая мысль, которая ела мне мозг в то время это то, что если б я знал до призыва, что меня ждёт впереди, я бы действительно повесился! Второй раз всё это прожить, наверное, возможно, но остаться после этого в здравом уме просто не реально. Вот с такими мыслями я встретил новый день, последний на полигоне.

Следующий день я провёл так же, как и прежний. Тарился по всяким малодоступным местам, попытался постираться и мысленно готовился к завтрашнему отъезду в Ташкент.

Движение по кругу

Ранним утром я умылся холодной водой и отправился на построение возле штаба. Как это не странно, но набралось нас человек десять - больных, косых, кривых и подследственных. Уже в который раз я оказался в компании "ущербных", и в который раз подумалось мне - "Ну почему я вечно влипаю в какое-то говно? Почему у меня всё не как у нормальных людей? Что за наказание мне ниспослано свыше?" Нам дали сопровождающего и без лишних речей усадили в ГАЗ - 66 и повезли снова на вокзал в Термез, чтобы уже в последний раз отправить в Ташкент.

Дорога мне ничем не запомнилась. Было всё привычно - мы ели, спали, потом добивали свой сухпай, пытались стрелять сигареты. В-общем, всё как обычно. По прибытии в Ташкент мы нестройной гурьбой отправились на ташкентскую пересылку. Место, достаточно легендарное. По крайней мере, тот, кто там побывал, обязательно рассказывал какие - то истории и часто совсем не весёлого характера. Но я ничего не знал о пересылке и не имел, ни малейшего представления о ней. Тем временем, на общественном транспорте мы добрались до пересыльного пункта. Старший сдал нас по списку местному начальству.

Пересылка - есть пересылка

Действительно, пересылка эта, впоследствии, мне напоминает пересылку осуждённых во времена ГУЛАГа. Тогда мы об этом не знали, но сейчас я не вижу особенной разницы, несмотря на прошедшие десятилетия. Самым главным начальником на пересылке был прапорщик. Огромного размера детина, который терроризировал весь личный состав пересылки. Чуть, что было не по его воле, в ход шли его огромные кулаки, и лупил он "отличившихся" ,не взирая ни на звания, ни на сроки службы бойцов. Ему реально было по - х*ю. Народ сразу понял, что это за фрукт, и никто особенно не выпендривался. Все быстро и качественно пытались выполнять его распоряжения, дабы просто не огрести тумаков. Мужик он был молодой, лет 25, но полностью отмороженный. Кроме него ещё были сержанты постоянного состава, которые, совершенно не стесняясь, отбирали деньги у всех прибывших солдат и сержантов, иногда толпой поколачивая тех, кто пытался защитить свои сбережения. Одного из них я хорошо запомнил. Вот кому бы действительно морду набил после армии, так это ему. Парень был комиссован после ранения и с гордостью носил орден Красной Звезды. Правда теперь я уже сомневаюсь, его ли это был орден. Расчёт у них был крайне простой. Все здесь находились по - одиночке. Кто из отпуска, кто из командировки и самое главное - не могло сложиться нормального коллектива, потому что все проводили здесь не больше двух - трёх дней и просто не хватало времени для этого. Сержанты этим и пользовались. Они шмонали личные вещи, тащили из солдатских вещмешков и чемоданов отпускников всё, что считали нужным - деньги, шмотки, иногда даже награды. Вещи сдавались в так называемую "камеру хранения" и пропажу можно было обнаружить только лишь за пять минут до посадки в автобус, который перевозил бойцов в военный аэропорт Тузель. Искать крайнего за сохранность вещей, просто не было времени, да, и, судя по всему, прапор этот был в доле с сержантами, потому, что, почти что, пинками загонял всех в автобус, не давая времени опомниться и возмутиться. На все жалобы типа - "У меня деньги украли!", он громко ржал и отвечал нахально - "Зачем тебе в Афгане деньги, сынок? Ты лучше про свою жопу подумай!" Словом, беспредел, как теперь говорят, был просто налицо. Не знаю, как у офицеров происходила пересылка, но с бойцами дела обстояли именно так. К тому же, офицеры жили в каменном здании, со всеми удобствами, а мы, солдаты - срочники, в каком - то сарае, с огромным трудом, напоминавшим казарму. Первые несколько часов после приезда мы занимались тем ,что готовили себе места для ночлега. В казарме практически не было никакой мебели и нам пришлось таскать кровати, матрасы и прочее барахло со склада.

Это потом уже, через полтора года, когда я снова оказался на пересылке, возвращаясь из Питера в Кандагар, после "неудачного" поступления в военное училище, я с большим удивлением заметил что пересылку просто не узнать. На месте старой казармы стояли большие и светлые новые корпуса со всеми удобствами внутри, даже с бытовой комнатой. Хотя, сказать честно, во всём остальном ничего не поменялось. Сержанты были такими же борзыми и занимались тем же самым. Правда, вот начальник пересылки поменялся. Кем он был по званию, я уже не помню. Но это будет потом...

Само пребывание на пересылке мне ни чем интересным не запомнилось, кроме одного момента. Буквально за день до отправки, нас всех молодых вызвали в медкабинет пересыльного пункта. Сидела там молоденькая сестричка, как и положено, вся в белом и прикольной шапочке, похожей на колпак шеф-повара. Она пригласила нас всех в кабинет, просмотрела наши санитарные книжки, которые лежали у неё на столе, и осмотрела лично каждого. По окончании осмотра, пальпации больного органа (печени), измерения температуры, она громогласно объявила, что завтра состоится наша отправка в Кабул, что все мы здоровы и осталось провести только одну необходимую процедуру. Она достала из стола пакетик с лезвием от безопасной бритвы под названием "Рубин" и произнесла - "Вот вам на всех одно лезвие, вон там в углу душ. Ваша задача побрить всем подмышки и пах. Побрить налысо и очень тщательно. После, буду проверять!!!" "А зачем это?" - спросил кто-то с явным недоумением. "Чтоб в Афган вшей своих не тащили. Там своих хватает. И не говорите что у вас их нет! Вши бельевые и запросто могли отложить в швах вашего нижнего белья свои яйца, и, через несколько дней они могут появиться на свет. Так что не спорить! Делать, как я сказала!".

Что такое вши я представлял. В кино видел про Павку Корчагина. Где, чтобы от них избавиться просто брили голову наголо. Но что такое "бельевые вши" и как они выглядят, я не имел ни малейшего понятия. Это потом, я узнал, за что их называют БТРами. Когда по телу твоему передвигается эта дрянь, действительно ощущение что по тебе ползёт танк. Самое ужасное, что бороться с ними было почти невозможно. Особенно в зимний период, когда сыро и достаточно прохладно, они распрекрасно себя чувствуют на твоем теле, в тепле и уюте. Достаточно было завшиветь одному, как через пару дней во вшах было всё подразделение. Единственной возможностью избежать вшей было не менять нижнее бельё на постиранное в прачечной, а самому это делать по нескольку раз в неделю. Но эта мера была скорее мерой самоуспокоения. Эти твари ночью переползали с пастели на пастель, преодолевая немыслимые расстояния по сравнению с их собственными размерами. Так что все попытки от них избавиться были практически бесполезны. Однако когда приходила весна и на улице устанавливалась жара, эти твари сами пропадали. Видно тепло они любили, а вот жару не жаловали. Как мы шутили в Афгане - "они захлёбывались нашим потом".

Всё было хорошо. Приказ медички мы все были готовы выполнить, но вот как бриться лезвием без станка не знал никто. Кто-то так и спросил её - "А как это делать?" Она усмехнулась, достала из стола карандаш, надела на него лезвие и божественно улыбаясь, произнесла - "Учитесь, духи!" На самом деле, действительно получилось что-то похожее на бритвенный станок. Мы по - очереди стали бриться в душе. Весьма забавное зрелище, я вам скажу. Мужики без признаков растительности на всём теле и голове даже не похожи на мужиков. Скорее на обитателей планеты из фильма "Отроки во вселенной". Одним словом - гуманоиды, правда, порезанные во всевозможных местах. Фраза из этого фильма - "Агапит, ты стал совсем большой, у тебя начали расти волосы" была уже давно не смешной.

Вот так прошёл мой последний день перед отправкой в Афган.

На следущее утро мы уехали в Тузель, прошли совершенно формальный паспортный контроль и таможню, погрузились в "скотовоз" и через пару часов, припав к иллюминаторам, мы наблюдали за нашей посадкой в кабульском аэропорту.

Не могу не согласиться с Бондарчуком и его "9-ой ротой". У меня остались те же воспоминания от первых секунд на афганской земле. Как только открылась рампа самолёта, в глаза ударил очень яркий солнечный свет, и внутрь ворвалась волна испепеляющей жары. Она проникала везде. В момент всё тело покрылось липким потом. Все стали сбрасывать шинели, ещё не выйдя из самолёта. Жара была не понятная, не наша. И солнце...Никогда не забуду палящее афганское солнце...

Вместо эпилога

Ну а дальше... Дальше будет много интересного. Много встреч и потерь, боли и радости, позора и отваги. Словом, будет ещё одна прожитая жизнь. А сколько их дано прожить человеку? Я не знаю. Может быть, сейчас предстоит и ещё одна, не похожая на все прожитые??? Я не верю в реинкарнацию. Но как знать...

Прошу не судить строго мой первый опыт. Это не претензия на сочинение, не желание прославиться и удостоиться уважения окружающих. Мне это не нужно. Это просто воспоминания и мысли, изложенные на бумаге. Скорее всего для себя, для своих близких, для своих друзей. Но, прежде всего, просто чтобы не забыть всё это.

Кто-то может со мной не соглашаться, делать свои ремарки, делать уточнения, что-то критиковать в моем повествовании.

Наверное, это нужно делать.

Но прошу и меня понять. Это МОИ воспоминания, МОИ мысли и никто мне их не заменит и не отберёт у меня...

Как сказал мой земляк, знаменитый писатель - фронтовик Даниил Гранин - "У каждого своя война".

У меня она была такой...

Апрель 2011 года

Комментарии: 50, последний от 08/01/2018. © Copyright Чириков Михаил Алексеевич (chiric66@mail.ru) Размещен: 07/08/2012, изменен: 07/08/2012. 171k. Статистика. Повесть: Афганистан Годы событий: 1984-85	Оценка: *7.0955** Ваша оценка:

Чириков Михаил Алексеевич Правдивые записки молодого солдата

Чириков Михаил Алексеевич
Правдивые записки молодого солдата