Эмма Харченко вышла замуж со "скрипом" и довольно поздно, на 27-м году жизни. Замкнутый характер и прибалтийская ментальность предопределили ее крайне тяжелый "вход" в женский коллектив "точки". К тому же она никак не предполагала, что замужем за офицером будет столь скудно и скучно существовать. Муж обещал, что они "свое возьмут" когда он выйдет в большие чины. Но Эмма считала, что уже достаточно намучилась и хотела хорошо жить сейчас. Она и замуж шла в надежде изменить свой незавидный социальный статус, а главное материальное положение. Но то, что она увидела здесь... В состоянии глубокого разочарования Эмма почти не выходила из квартиры и ни с кем из женщин за полгода жизни на "точке" так и не сблизилась.
Эмма, как и большинство коренных жителей Прибалтики, искренне считала, что в ее личной судьбе и неустроенности целиком и полностью виноваты русские. Причем понятия советские и русские она никогда не разделяла. Ведь это они поработили Латвию, разорили деда, сначала отобрав у него хутор, а потом и погубив в лагере, а теперь обирают трудолюбивых латышей, и таким образом не позволяют им разбогатеть, а сами от природы почти все лентяи и пьяницы. В этом проклятом Союзе русские живут за счет других народов, обирая их так же как латышей. Если бы не русские с их проклятыми Советами и колхозами, латыши жили бы также как живут на противоположных берегах Балтики, как финны и шведы. Разве за то не говорит тот небольшой исторический период, когда Латвия являлась независимой, и уровень жизни латышей был не ниже чем в той же Финляндии тогда. А что сейчас? Латыши под властью этих проклятых русских стали почти такими же нищими как они сами...
Такое мнение находило понимание и созвучные отклики не только среди большинства простого латышского населения (сорок лет советской власти не шестьдесят, не успели еще забыть о годах сытой буржуазной демократии), людей и в самом деле в основном трудолюбивых, аккуратных, но, чего греха таить, с довольно ограниченным кругозором. К таковым относилась и Эмма, и ее мать, сестра, прочие родственники. Подобные рассуждения были в ходу и в среде, так называемой, просвещенной национальной интеллигенции, более того в той среде формировались и оттуда исходили. И интеллигенты тоже, особе себя не утруждая поисками вариантов, всю вину без остатка валили на тех же русских, не очень вникая или нарочно замалчивая такие "мелочи", как то, что абсолютное большинство большевиков, создавших советское государство, русскими отродясь не были. Даже о тех десятках тысяч латышских стрелков, что верой и правдой служили советской власти в Гражданскую войну и не раз ее спасали, когда та пребывала еще в "колыбели"... О том как-то умудрялись напрочь забывать, искренне веруя, что ни Латвия, ни латыши, ничего общего с Советами не имели и не имеют.
Ненависть, ненавистью, а замуж выходить надо, годы-то, молодость уходят. Выйти замуж на родине у Эммы шансов было немного. И не столько внешняя непривлекательность, сколько захолустность родного провинциального городишки тому виной, к тому же там преобладало женское население. В школе Эмма не блистала успеваемостью, активисткой тоже не была, потому дальше учиться и не пыталась, да и не хотела. После школы она вслед за сестрой стала обыкновенной уборщицей в городской гостинице. Так со шваброй в руках она дожила до своего двадцатилетия, и ничего не предвещало изменения ее столь серого существования, но тут вмешался его величество Случай. Сестра, горничная в той же гостинице, сумела охмурить холостого командировочного украинца и быстренько выскочила за него замуж, после чего уехала с ним на Украину. Оттуда через год она и вызвала к себе Эмму, обнадежив наличием у них с мужем двухкомнатной квартиры. Но главным аргументом, который склонил Эмму покинуть Родину, стали заверения сестры, что в том городе полно холостых парней и блондинки очень ценятся.
До отъезда из родного города Эмма не сомневалась, что все нерусские народы Союза относятся к русским столь же "тепло", как и в Прибалтики, как к оккупантам. Увы, по приезду к сестре ее ожидало разочарование - восточные украинцы оказались совсем не такими, как она ожидала. Если бы Эмма попала в западную часть Украины, но сестру угораздило выйти замуж на левобережье Днепра, в большой промышленный центр. В том городе оказалось полным полно русских, да и украинцы от них совершенно не отличались, так же по-русски говорили, так же пили водку и сквернословили, и, казалось, никто из них и мыслей не имел бороться за "незалежность" Украины. Делать, однако, нечего, пришлось обживаться на новом месте. Не желая быть нахлебницей, Эмма устроилась работать на ткацкую фабрику. Переменив ряд специальностей, она во всей красе познала настоящий социалистический труд на большом предприятии, где оный не различался на женский и мужской. Попутно довольно хорошо освоила и столь ей ненавистный русский язык.
На новом месте тоже потянулись однообразные серые дни, недели, месяцы, годы, с месячными, квартальными и годовыми планами, которые надо было кровь из носу выполнять, чтобы не лишиться премий и прогрессивок. Но главный вопрос, ради чего Эмма приехала, никак не решался - жених не появлялся даже в проекте. Эмма и здесь так и не приобрела близких подруг или знакомых, в среде которых обычно и происходят знакомства с молодыми людьми. Сама же она на танцы и дискотеки ходить стеснялась, понимая, что после двадцати ей там делать уже нечего. Не имели успеха и попытки помочь со стороны сестры и ее мужа. Они либо приглашали на "смотрины" такого кандидата, что Эмма скорее предпочла бы на всю жизнь остаться старой девой, чем идти за подобного, либо наоборот, "претендент" через несколько минут общения терял к ней всякий интерес. Эмма, и без того обладавшая непростым замкнутым характером, от всех этих неудач становилась все более желчной, злой.
У сестры, тем временем, появился ребенок, и в квартире стало тесновато, участились стычки и препирательства. Долго так продолжаться не могло... тем не менее тянулось целых четыре года. И тут вновь вмешался, блеснул предрассветным, живительным лучом он, Его Величество Случай. К соседям с верхнего этажа, а ими оказались отставной подполковник Харченко с супругой, приехал в отпуск сын с молодой женой. Медовый месяц получился для молодых крайне непродолжительным. Не прошло и недели, как мать со скандалом выгнала невестку, заставив сына увезти ее туда, откуда он ее привез и незамедлительно развестись. Со своей стороны мать сразу же приступила к срочным мероприятиям по "спасению" сына. В поле зрения родителей Петра Харченко и попала Эмма. Выбирать ни времени, ни возможности не было. Ведь "не валяются прямо на дороге" те самые милые, прекрасные, добрые, невинные, но в то же время готовые угодить свекрови, коими все матери хотят видеть невест своих сыновей. Ко всему, сестра нижнеэтажной соседки матери Петра сильно импонировала. Далеко не красавица, но девушка серьезная, с характером, и наверняка сумеет удержать в руках не совсем практичного как в житейских, так и в служебных делах сына. И главное, чем она выгодно отличалась от той первой привезенной сыном невесты, в нравственных устоях Эммы мать Петра не сомневалась. За годы проживания в одном подъезде, Эмма не дала ни одного повода думать о себе иначе. Отец тоже был не против. Единственно, что настораживало старого служаку, это национальность Эммы - как бы не повлияло на продвижение сына по службе. Но, поразмыслив, он успокоился - латышка не еврейка, потом он знал это точно, национальность жены для армейских кадровиков далеко не столь важна как, например, родителей. Супруги Харченко, проявив инициативу, теснее познакомились с Эммой, потом полунамеками подготовили почву, и спустя некоторое время сделали что-то вроде заочного предложения...
Эмме шел уже 26-й год, она явно стесняла семью сестры, о чем ей все чаще напоминали, до смерти отосточертела однообразная конвейерная работа на фабрике, где ей лет через пять обещали комнату в семейном общежитии или коммуналке. К тому же фабрика весьма основательно грозила наградить туберкулезом. Что оставалось делать? Возвращаться домой, уходить от сестры в общагу... оставаться старой девой? Нет, все эти варианты ее, несостоявшуюся хозяйку хутора, не устраивали. Правда очередной кандидат в женихи только развелся и являлся офицером той самой ненавистной армии, что оккупировала Латвию... но выбирать-то не из чего. К тому же Эмма сама себя утешала, что Петр все-таки не русский, а украинец, вроде бы не замечая, что разница совсем не велика. И еще ряд обстоятельств сбили ее тогда с толку. Во-первых, отставной подполковник, уверял, что сыну обеспечена хорошая карьера, так как теперь возникли условия, при которых он лично может заняться этим вопросом. В этом Эмма не разбиралась, на нее куда большее впечатление произвело другое - достаток о котором свидетельствовала обстановка в квартире родителей Петра. Выросшая в семье без отца, и сейчас живущая у сестры "за печкой, из милости", то есть на птичьих правах, Эмма больше всего на свете ценила комфорт и домашний уют. Потому, отложив мечту о своем собственно доме, таком, какой был у ее деда, до лучших времен, она хотела иметь хотя бы свою отдельную квартиру. В квартире же отставного подполковника даже по ее прибалтийским запросам (о они были существенно выше среднесоюзных) имелось все, что она подразумевала под понятием комфорт. Ковры на стенах, солидная импортная мебедь ("стенка", кухонный и спальные гарнитуры). Эмма решила, что если так живет отставник-пенсионер, то "действующий" офицер должен жить никак не хуже. Тогда до нее почему-то не дошла очевидная истина: то что нажито подполковником и его женой за долгие годы службы, просто быть не может у его сына, холостого старшего лейтенанта.
Восемь месяцев продолжалась "кропотливая работа", в результате которой Эмма, оказавшаяся к тому времени уже на грани скандала и с семьей сестры (особенно унижали попытки превратить ее в бесплатную няньку для племянника), и с начальством на работе... В общем, она окончательно "созрела". С Петром тоже проводилась "работа". В своих частых письмах мать соответствующим образом "готовила" сына, расписывая, насколько хватало фантазии достоинства Эммы, нажимая большей частью на нравственность, порядочность и не избалованность. И вот, как логическое завершение этих усилий, весной 1986 года, по приезду Петра в очередной отпуск состоялась "очная стыковка", прошедшая довольно гладко. Петр после своей первой неудачной женитьбы совсем в себе разуверился и полностью положился на родителей.
Свадьбу сыграли наскоро и скромно, как будто выполняли всего лишь необходимый, но не доставлявший радости обряд. Эмма даже не вызвала на свадьбу мать. Петр оказался не привередой и искренне радовался, что, наконец, обзавелся семьей, к тому же его настроение поднимало твердое обещание отца помочь по службе. И то были не пустые слова, ибо отец выяснил, что начальником службы вооружения корпуса, в котором служил Петр, назначили его бывшего сослуживца, кое чем ему обязанного. И сейчас, убедившись, что после шести лет службы, сын сам явно не в состоянии "подняться", отец собирался обратиться к своему бывшему однополчанину, чтобы тот помог застрявшему на "точке" сыну. При всей своей недалекости Петр, выросший в военных городках и гарнизонах, с детства жаждал сделать военную карьеру. Он не знал другой жизни и, конечно, очень тяжело переживал свое столь долгое сидение на низшей офицерской должности.
Эмма, хоть и вида не подала, но была разочарована внешними данными жениха, которого до того видела только мельком, да на фотографиях. Во всех отношениях средний и ростом и телосложением Петр, рядом с ней явно не смотрелся. На каблуках и с высокой прической она выглядела гораздо крупнее его. Таким образом, уже с первых дней совместной жизни у Эммы появилось оно, это недовольство, которому суждено было расти, впитывать в себя новые составляющие. И, увы, с самого начала отсутствовали в их взаимоотношениях те "лекарства", "чувства-антибиотики", что призваны охранять внутрисемейный мир от больших и малых невзгод - меж ними не было и не могло быть настоящей любви...
Ратников в ожидании визита высшего корпусного командования, буквально целыми днями пропадал на службе, занимаясь наведением внешнего "лоска" на вверенное ему подразделение. Домой в эти дни он приходил не раньше ужина, сильно уставший. Анна, видя как уматывается муж, старалась скорее утолкать детей спать, дабы и он успевал выспаться. При этом она и сама не докучала ему ни лишними просьбами, ни разговорами. Но незадолго до ожидаемого приезда комкора, она не выдержала и сообщила ему новость из "внутриточечной жизни":
- Знаешь, как сегодня наша мадам Бовари выступила?
Мадам Бовари, так Анна в разговорах с мужем именовала Эмму Харченко, имея в виду одинаковые имена "Харчихи" и главной героини одноименного романа Флобера. Анна, кроме регулярного чтения "Юности", попутно увлекалась и чтением классической художественной литературы с тех самых пор, как повинуясь, возникшей еще в начале 70-х годов моде стала собирать библиотеку.
- Что еще?- недовольно отреагировал Ратников думая, что жена собирается пересказать содержание какой-нибудь очередной бабьей склоки.
- Представляешь, вчера, все женщины собрались у меня в магазине, чтобы помидоры венгерские, консервированные делить, а она что-то припозднилась и оказалась в очереди сзади. Ну пока то да сё, разговоры о том, о сем... А она стоит как кем-то настеганная, нервничает, видно, что ждать не хочет. Ну, и говорит, пропустите меня, мол, я тороплюсь. Бабы конечно ее не пропустили, ну и что-то там такое шуткой ей сказали. Ну, знаешь Волчиху, у нее же язык, что помело, и без мата двух слов не свяжет. Не прислушивалась я, что уж там она ей такого сказала, но гляжу, та покраснела, глазами так на нее стрельнула злобно и что-то сквозь зубы ответила, по-своему, по-латышски. Негромко так сказала, никто и внимания не обратил. Ну, а сама она как будто перепугалась и сразу язык прикусила и по сторонам так смотрит, поняли ее или нет. Видит, что никто вроде ничего не понял, и успокоилась. Потом уже без нервов спокойно очереди своей дождалась.
- И что же она такое сказала?- по лицу жены Ратников понял, что она сумела это выяснить.
- Жена Мацкевича, она поняла. Она ведь с Белоруссии, недалеко от латышской границы жила, немного понимает. Я и сама догадывалась, но решила с ней проконсультироваться. Тихонько так сегодня ее спросила, ты там случайно не знаешь, что вчера в магазине Харчиха сказала? Та сразу смутилась, но призналась, та сказала: русские свиньи.
- Вот те да! А чего ж это она в магазине-то смолчала, раз поняла!?- вознегодовал Ратников.
- Я тоже сначала отчитать ее хотела, но не стала, потому что поняла из-за чего она промолчала. Она же это в свой-то адрес не приняла. Понимаешь? Они же, белорусы, это русское свинство на себя никогда не принимают, дескать, мы не совсем такие как вы, мы почище. Вот тебе и братья-славяне...
2
Когда Петр привез Эмму на "точку", все здесь и пейзаж, и квартира, не просто не понравились, они повергли ее в ужас и смятение. Впрочем, нечто похожее случалось почти с каждой женой, привозимой мужем-офицером из "Европы". Но в данном случае имело место и специфическое, чисто прибалтийское отношение к ситуации - если даже советские офицеры, верные защитники советской власти живут так плохо, то для кого же тогда эта власть поработила и ограбила столько народов, куда девает все эти средства? Кругозора Эммы не хватало, чтобы помыслить о диких расходах на космос, высокотехнологичные вооружения, внешнеполитическую экспансию... Если бы хватило, наверное, ужаснулась бы еще больше.
В квартире оказалось пусто, маленькая комнатушка с плохо выбеленными стенами и потолком, совсем крохотная кухонька с пропускающим воду краном. Туалет на улице... общий. В окно хоть не гляди. Эмма не находила прелести даже в летнем южноалтайском пейзаже. Петр целыми днями пропадал на службе, а она оказалась заключенной в этих четырех стенах. Выручал, да и то чуть-чуть, срочно купленный телевизор. От дум, мыслей, глодавших мозг, деться некуда. Ее удручало ступенчатое понижения качества ее собственной жизни. Проведя детство и юность в маленьком латышском городке, где было скучно, бесперспективно... но, казалось, само-собой разумеющимся, что в магазинах всегда достаточно продовольственных товаров по невысоким ценам, особенно мясных и молочных. Не ведая, как живут в других регионах Союза и, находясь под воздействием разговоров негативно относящихся к власти окружавших ее латышей, Эмма не сомневалась, что именно ее народ живет хуже всех, будучи самым униженным и обираемым. Попав на Украину, в довольно крупный город, она с удивлением обнаружила, что в СССР есть места, где и снабжение похуже и очереди куда длиннее. Получалось, что русские Украину обирали еще более чем Латвию. Ведь иначе как объяснить, что на такой плодородной земле и в таком благодатном климате, люди тех же продуктов имеют куда меньше и худшего качества, чем в Латвии. Через Россию ей ехать не пришлось, они до Усть-Каменогорска летели самолетом, и вот здесь, она увидела, по ее твердому мнению, самое дно жизни. Еще в мае, когда приехала сюда, она просто ужаснулась при виде прилавков магазинов в здешних городах и поселках. Как здесь живут, что здесь едят, во что одеваются? Сейчас ей даже жизнь на Украине казалась совсем не плохой, а уж в Латвии тем более. Эти сравнения лишь укрепляли Эмму в своем прежнем убеждении: русские даже если и не все поголовно лентяи, то настолько безалаберны, что и себя накормить и обустроить свои жилища не могут. Даже обдирая другие народы, и не давая им возможности богатеть, они и сами умудряются жить еще хуже. Когда же муж объяснил ей, что здесь вовсе не Россия, а Казахстан, хоть в этой области население на 70% русское... Она лишь слегка изменила свою "мысленную формулировку": эта нищета и убогость и здесь из-за русских, пришли, понастроили своих дурацких заводов, захламили, загадили все вокруг...
Дивизионный магазин Эмма посещала довольно часто. Для обустройства квартиры приобретать пришлось много всего, и деньги, которые ссудили родители Петра и ее трудовые сбережения таяли с катастрофической быстротой, тем более что сам Петр ничего не скопил и женился, как говорится, гол как сокол. Уже в первый день пребывания на "точке", Эмма в очередной раз разочаровалась в Петре. Ей стал противен тот подхалеймаж и угодничество, которое проявил ее молодой муж, когда их посетил командир дивизиона. Как Петр лебезил, вытягивался, делал подобострастное лицо перед этим местным властелином. Насколько противно было смотреть на Петра, настолько впечатляюще смотрелся командир, высокого роста, одновременно широкоплечий и аскетичный подполковник. Чувствовалось, что этот человек привык распоряжаться, повелевать, в каждом его слове и жесте чувствовалась хозяйская уверенность. Даже подобострастность Петра он воспринимал, как само-собой разумеющееся. На первых порах Ратников немало помог молодой семье в обустройстве, выделил солдат для ремонта квартиры, машину для доставки из полкового Военторга необходимой мебели. Ввиду того, что Петр ехал в отпуск, не имея полной уверенности в том, что свадьба состоится, он ничего не приготовил заранее, потому даже спать молодоженам в первые дни приходилось на двух сдвинутых солдатских койках.
Довольно быстро Эмма нашла множество подтверждений своих первоначальных догадок - командир действительно здесь являлся полноправным хозяином. Чуть позже она уразумела, что на "точке" имеется еще и хозяйка, его жена. Летом, когда Ратниковы отбыли в отпуск, Эмма стала свидетельницей возникновения в дивизионе полуанархии. Все, и солдаты, и офицеры с прапорщиками как бы отдыхали от твердой властной воли командира и его жены. В связи с этим обозначились и некоторые зачатки бардака: то свет на полдня пропадет и холодильники у всех "потекли", то бензин в хранилище кончился - ни одна машина выехать не может, то солдаты в соседнее село в самоволку зачастили, то офицерская пьянка с мордобоем... Но вот хозяева возвратились из отпуска и на "точке" вновь воцаряются тишина и порядок. Эта замкнутая, почти как на острове жизнь, чем-то отдаленно напоминала Эмме известную ей из воспоминаний матери, старолатышскую, хуторскую.
Почему Эмма ни с кем из женщин за полгода так и не сблизилась? Ее ровесницы и более молодые "офицерши" ей оказались неинтересны, к тому же многие из них были злостными лицемершами. Они безо всякого стеснения унижались перед командиршей, в то же время за глаза говорили про нее всякие гадости. Не о чем ей было говорить и с "офицершами" имеющими институтские дипломы. Те, как правило, пытались из себя, что-то "изображать", хоть их дипломы и пылились в чемоданах без всякой пользы. Но и эти "институтки" подобострастно ловили каждый взгляд и слово командирши. Другое дело сама Ратникова, вот женщина, так женщина. Но она значительно старше и, конечно, не собиралась на равных общаться с "новенькой".
Всякие резко отличающиеся от общей людской массы личности вызывают интерес. Для Эммы с самого начала ее пребывания на "точке", таким объектом пристального внимания стала семья командира дивизиона. Ратниковы держались особняком, но не на отшибе, в стороне, а как бы над всеми. Однажды Эмма зашла в магазин, собираясь купить муку, и застала Анну одну. Чуть погодя туда же, источая жизнерадостную энергию, забежал ее сын. Эмма впервые близко увидела этого юношу, олицетворение молодости, красоты, мощи... и искренне позавидовала. Она как всякая нормальная женщина мечтала иметь детей, и обязательно сына, чтобы он вырос красивым рослым, сильным. А тут прямо перед собой она видела женщину, которая именно такого сына имеет. Однако, Анна, во всяком случае внешне, не показала, что является обладательницей "бесценного сокровища". Она привычно и даже несколько грубовато сделала сыну какое-то замечание и тут же нашла применение его бьющей через край энергии, заставила принести из подсобки нужный ей сейчас мешок муки. Сын с прилежной покорностью исполнил приказ, и в "благодарность" был тут же отчитан, за то, что попутно в той муке выпачкался...
Став свидетельницей той мимолетной сцены из чужой семейной жизни, Эмма безошибочно угадала, что строгость матери напускная, о чем свидетельствовало продолжение увиденного. Она не столько увидела, сколько догадалась, что мать и сын, маскируясь от нее, постороннего человека, немножко друг с другом поиграли. Сын, вроде бы, украдкой стащил с витрины плитку шоколада. За это мать незаметно под прилавком пыталась его стукнуть. Сын же перехватил ее руку и, невинно тупя глаза, не давал ей осуществить задуманное. Анне стало неудобно, она собиралась насыпать муку в принесенный Эммой пакет, что одной рукой сделать было нельзя. Эмма видела как Анна, не сумев высвободить руку, стала делать угрожающие знаки сыну глазами. Парень немного "помучив" мать отпустил ее руку и тут же демонстративно положил шоколад на место. Анна уже двумя руками быстро справилась с мукой, и обратилась к сыну:
- Возьми, только отметку в расходной тетради сделай, знаешь где, и дату со стоимостью не забудь проставить.
Лицо сына озарилось счастливой улыбкой (ребенок еще, хоть и богатырь с виду), он вновь схватил шоколад и, скорее всего, удержался, от того, чтобы тут же по своему выразить матери свою благодарность, чтобы он не преминул сделать, не будь здесь посторонней женщины. Поняв, что от глаз Эммы не укрылась ее "война" с Игорем под прилавком, Анна немного смутилась, и после того как сын с шоколадом унесся на улицу, как бы оправдываясь, сказала:
- Совсем от рук отбился. Год с нами не жил, вот и разболтался...
Потом Эмма не раз преследовало видение: красавец юноша по-сыновьи с любовью шутит и "играет" с красивой матерью, которая строгостью маскирует свою собственную любовь и нежность. Их взаимоотношения были настолько естественны и раскованны, лишены всякой показухи и условностей.
То, что Анна Ратникова красива, Эмма признавала безоговорочно, хотя вроде бы она и была ее полной противоположностью. Редкая женщина признает красоту другой, да еще и старше себя по возрасту. Но Эмма никогда не считала красавицей себя, и потому была лишена обычной бабской "слепоты". Во внешности Анны она находила те черты, которыми не обладала сама, но очень бы хотела иметь. Они были примерно одного роста, обе блондинки, только у Эммы волосы были "соломеного" оттенка и прямые, а у Анны светло-русые и слегка волнистые, с редкими серебристыми проблесками седых искринок. А вот что касается фигуры, Эмма в свои 27-мь, не задумываясь, поменялась бы с 38-летней Анной. Она всегда, до тихих в подушку слез завидовала обладательницам такого роскошного и в то же время не рыхлого, легко управляемого тела. Они его несут, будто не ощущают солидных килограммов, обтянутых одеждой лишь для того, чтобы лучше подчеркнуть эти аппетитные формы, соблазнительно и вроде бы невзначай колыхать ими, привлекая вспыхивающие взоры мужчин. Именно такой фигурой обладала Анна Ратникова: мощные и в то же время красиво очерченные бедра, в сравнении с которыми плечи казались узкими, высокая, где-то 4-го размера грудь, полные, но фигурные ноги, живот объемистый, но не торчащий вперед, потому что удачно "уложен" в широком тазу. Даже пухлый двойной подбородок, добавлял ей мягкости, а не обрюзглости.
Увы, такого тела Эмма не имела и подсознательно осознавала, что скорее этому факту, а не с детских лет ненавидимым ею русским, она обязана своей столь трудно складывавшейся личной жизни. Хотя и тут она, поразмыслив, умудрялась подвести свое "теоретическое обоснование", выглядевшее для нее вполне логичным. Разве выросла бы она такой, если бы ее мать не стала дочерью ссыльного, и не была вынуждена по этой причине выходить замуж за подвернувшегося босяка, приблудного не то карела, не то финна? Биологический отец Эммы "навострил лыжи" и пропал, едва она родилась. Да если бы не пришли русские и у деда не отобрали хутор, мать бы вышла за достойного жениха, и она бы родилась от нормального отца и с детства жила бы в полной, добропорядочной семье и нормально развивалась. Разве тогда нужно было бы ей ехать черти куда с родных мест, вкалывать на этой ужасной работе и опять же выходить замуж за случайно подвернувшегося. И вновь круг замыкался на русских - если бы не они...
Эти мысли еще провоцировались и неудовлетворенностью мужем. Эмма начала беспокоиться о ребенке: они уже с Петром жили несколько месяцев, а забеременеть никак не получалось. "Чертов пень, и этого сделать не в состоянии",- пока что мысленно ругала она мужа, не утруждая себя догадками, что в этом "деле" вклад супругов одинаков и кто из них виноват в "холостой работе" может определить лишь медэкспертиза. Как-то сама-собой у Эммы возникла зависть к Ратниковой, и соответствующий вывод - при таком муже можно до таких лет сохранять красоту. То, что командир много делает для семьи, Эмма узнала из саркастических рассказов Петра и из разговоров других "офицерш", да она уже и сама многое замечала. У себя в магазине Анна никогда не таскала тяжести, ей либо присылал солдат муж, либо она их "запрягала" сама. В крайнем случае помогал сын, или сам Ратников. То, что Анна много лет проработав продавцом и имея такой внушительный вид, в то же время совсем не имеет навыка таскать тяжести, Эмма убедилась лично, когда в очередной раз пришла за покупками. Чтобы ускорить процесс отпуска товара она на глазах Анны и еще нескольких тут же присутствующих женщин взвалила на весы мешок сахара, потянувший сорок килограммов.
- Ну, ты даешь, девка!- изумилась опешившая Анна, непроизвольно перейдя на "ты" и простонародный язык. Она никак не ожидала такой силы от худой и костистой Эммы.
- Привычка... я ведь на фабрике когда работала, первые три года разнорабочей была, чего только не натаскалась. Да это и не так уж трудно. И вы поднимите, главное от пола оторвать и бояться не надо,- смущенно отвечала Эмма, уверенная, что такая крупная и мощная на вид женщина как Анна, без труда справится с этим мешком. В то же время ей стало неудобно, что она вот так не по-женски отличилась - теперь молва пойдет, что Харченко взял в жены грузчицу.
- Нет, я пожалуй, не стану... тяжело... не для бабьей силы это, спину сорвать недолго,- Анна зафиксировав вес мешка, несколько раз с опаской его дернула, но последовать совету "не бояться" все же не рискнула...
Новость, перевод фразы насчет русских свиней, произнесенную Эммой в магазине, распространилась быстро, но резонанса не имела. Повозмущались женщины, поговорили меж собой офицеры, удивленно покачал головой замполит, и как-то все на этом кончилось. Даже с Харченко никто не поговорил, приструни, мол, жену. И Ратников, обуреваемый заботами о предстоящих "смотринах" дивизиона высоким начальством, не придал этому инциденту особого значения. Другое дело если бы лично оскорбили его или его жену, а то как-то всех, или почти всех, ведь русскими на дивизионе было подавляющее большинство офицеров и их жен. А когда хаят всех, вроде бы и никого отдельно. Да, чего не бывает в разговоре, например среднеазиатов и кавказцев русские всегда именовали "чурками", тех же прибалтов "западными чурками"...
3
Эмма оказалась одной из немногих обитателей "точки", кто положительно оценил усилия командира по облегчению условий быта своей семьи и труда жены. Остальные женщины, снедаемые завистью, но опасающиеся высказывать свое мнение "в голос", зубоскалили втихаря. Особенно зло они шипели, когда магазин вдруг дня четыре подряд не работал - болела продавец. Вроде бы дело понятное - болезнь, но Анна таким образом не стеснялась болеть регулярно, каждый месяц. Где это видано, чтобы в стране Советов из-за месячных женщина не выходила на работу! Эмма, напротив, не увидела в этом ничего предосудительного, а лишь заботу мужа о жене. Ведь это он позволял жене не работать в "критические" дни. Если есть такая возможность, почему бы не воспользоваться своей властью, предоставить бюллетень. Эмма отлично помнила, как сама страдала в свое время на фабрике в такой же ситуации. И в этом она увидела еще одну причину, по которой Анна так хорошо сохранилась, несмотря на прочие тяготы "точечной" жизни.
Если бы Эмма знала все "причины", она бы вообще посчитала Анну невероятной счастливицей. Во-первых, та вышла замуж по любви и с 18-ти лет жила полноценной (в том числе и интимной) семейной жизнью, вовремя рожала и в те же 26 лет уже имела двух детей. Во-вторых, она ни дня не глотала ядовитую пыль фабричных цехов, и еще многое другое, что могла оценить только женщина со стажем семейной жизни. За 20-ть лет супружества Анна умудрилась не сделать ни одного аборта. Если бы еще и это знала Эмма, она бы посчитала Ратникова как мужа, не иначе святым. На примере своей сестры она отлично знала, что такое аборты, какая это болезненная, уносящая много здоровья процедура.
В один из погожих августовских выходных дней Ратников организовал массовый выезд офицеров с семьями на водохранилище. Эмма до того довольно скептически оценивала свое новое местожительства, ибо место расположения самой "точки" действительно было не очень живописно. Но тут она получила возможность увидеть местную природу во всей ее буйной красе. Они выехали на совершенно безлюдный участок побережья, километрах в десяти от "точки", в пойме бывшего русла Бухтармы. Место смотрелось: горы полого сбегали к воде, все в синей дымке марева, получающегося от смешивания исходящего от нагретой солнцем каменистой почвы тепла с прохладой, веющей от водной поверхности. Горы густо поросшие кустами шиповника и жимолости, усыпанные поспевшими ягодами, перемешивались мозаичным многоцветием прочей растительности. Неподвижный воздух наполняла неповторимая музыка, исторгаемая природным оркестром: кузнечики, сверчки, всевозможные птицы, шум сбегающих по камням ручейков. В устье одного из таких ручейков-речушек и расположились на пикник.
И здесь Эмма украдкой следила за семьей Ратниковых, и вновь видела не показную теплоту их взаимоотношений. Как бережно втирал мазь для загара в плечи жены сам Ратников, как оба они заботливо укутывали дочь после купания, с каким старанием сын накачивал надувной матрац, чтобы мать с сестрой могли, плавая на нем загорать прямо на воде. В свою очередь, Анна не скрывала перед посторонними беспокойства за сына, когда тот вызвался плавать на перегонки с этим неприятным, всегда смотрящим на Эмму исподлобья, молодым офицером по фамилии Малышев. Да Эмма завидовала Ратниковой, пожалуй, завидовала так, как никогда и никому. Но в отличие от подавляющего большинства прочих дивизионных дам, ее зависть не была черной. Она понимала Анну, и хотела быть такой как она, иметь такого же сына (слабую и болезненную дочь Ратниковых Эмма как-то не принимала во внимание) и главное, такого же авторитетного и заботливого мужа. Чем больше проходило времени, тем больше Эмма находила сходства между точкой и милым ее сердцу, но воочию никогда не виданным, дедовским хутором. "Точка" ей казалась большим хутором, а Ратниковы его хозяевами. При этом она как-то постепенно перестала воспринимать Ратниковых как представителей столь давно ненавидимого ею народа. Нет, она видела в них уже не русских, а прежде всего твердых и умных хозяев, составляющих в то же время несокрушимый семейный союз, и потому так ей импонирующих.
Отношение мещански мыслящих индивидуумов к толпе в любом ее виде: очередь, митинг, тусовка, сборище всевозможных фанов... как правило отрицательное. Эмма тоже плохо переносила толпу, а особенно наиболее часто встречавшуюся в СССР её разновидность - очереди в магазинах. В тот вечер, когда в магазине "давали" венгерские консервированные помидоры "Глобус", она себя неважно чувствовала. С наступлением холодов начала давать о себе знать начальная форма туберкулеза, приобретенная ею на фабрике. А тут еще оказалась последней в очереди, рядом с выходной дверью, из которой тянуло холодом. Она с трудом сдерживала подступающий кашель, и монотонная бабья болтовня ее раздражала. Совокупность данных причин и побудила ее попроситься пройти без очереди. При этом она сослалась на недомогание. Эмма, конечно, не очень надеялась что ее пропустят, а просьбой иносказательно выразила свое недовольство: вы дескать, сюда потрепаться пришли, а мне с вами язык чесать совсем неинтересно. Само-собой ей возразили: дети дома не плачут, муж на службе, так что и постоять можешь. Причем сказали довольно таки обидным ерническим тоном, с добавлением околоматерных слов... Эмма обиделась, разозлилась и не сдержавшись сказала то, что с детства было вбито в мозги, сказала как привычный словооборот-паразит, так же как русские используют тот же мат для связки слов. Потом она и сама не могла понять как это krieve cuka сорвалось с языка. Сначала она понадеялась, что ее не поняли, но потом... потом она не на шутку расстроилась, ибо уже от мужа узнала, что ее достаточно быстро и дословно "перевели".
Утром из дома к школьной машине Ратниковы вышли всей семьей. Игорь, дурачась и издавая дикие крики, побежал вперед к машине, делая вид, что не слышит окриков матери.
- Ну что я тебе говорила?- с плохо скрываемым раздражением обратилась Анна к Ратникову. Она как раз приняла свою обычную "королевскую" позу, чтобы под руку с мужем прошествовать по городку, а тут Игорь своей выходкой испортил ей "торжественный выход".- Полюбуйся, здоровый дылда, а орет как дите малое. Скажи хоть ты ему,- продолжала возмущаться Анна.
- Да пусть побесится. Что ж ему теперь за всякую ерунду выволочку делать?- отмахнулся Ратников.
- Сказала, уши у шапки опусти - как об стенку горох...
Люда шла рядом смирно, взяв отца под другую руку. Школьная машина ГАЗ-66 с будкой, в которую уже набились дети, стояла "под парами". Игорь, едва заскочил, успел "порезвиться", из будки послышались слезливые причитания младшего Колодина:
- Чего лезешь... здоровый даа!?...
- Игорь!- рванулась было к машине Анна, но Ратников удержал, крепко взяв жену выше локтя:
- Сами разберутся, не убьет он его. И вообще, это Колодина сейчас должна за своего сына больше беспокоиться, чем ты, а она спит себе.
Сама Анна поднялась в такую рань потому, что уже завтра 17-го декабря ожидался приезд нового комкора, и ей надо было успеть приготовить свой магазин к вероятному визиту "высокого гостя". С этой целью она попросила мужа прислать к ней с подъема в помощь солдата...
Приняв на крыльце обычный утренний доклад дежурного офицера, Ратников уже вместе с ним вошел в казарму.
- Как прошел подъем?- командир задал свой обычный "утренний" вопрос.
- Все нормально, товарищ подполковник,- поспешил ответить дежурный.
- Люди уже умылись?
- Так точно.
- Тогда строй дивизион.
Но умыться успели не все, и полностью дивизион построился только через пятнадцать минут. Ратников говорил недолго, напомнил места работы каждого из подразделений и обязал подошедших командиров батарей проследить за качеством уборки отведенных территорий. Не забыл он и просьбы жены:
- Мне нужен один человек для работы в магазине!
Желающих нашлось немало. Работать в магазине, под началом хоть и почти годящейся им в матери, но сохранившей свежесть и привлекательность женщины, было куда приятнее, чем убирать снег, или чистить дивизионный свинарник. Правда у командирши в магазине особо не посачкуешь, она сидеть не даст, а если ей что не понравится, и не дай Бог командиру пожалуется, тогда точно недели две из самых тяжелых нарядов не вылезешь. Потому обычно в магазин просились работать по-настоящему добросовестные бойцы. И смысл хорошо там трудиться имелся - если командирша оставалась довольной работой помощника, она непременно одаривала его каким-нибудь лакомством типа печенья, конфет или фруктов. "Молодые" на такую работу не вызывались, согласно неписанным армейским законам их ждали другие "ударные" объекты. Но большинство солдат прослуживших год и больше всячески пытались предложить себя, кто по уставному говоря "я", кто по школьной привычке поднимая руку. Ратников пригляделся к строю внимательнее и с удивлением обнаружил, что на этот раз не все "молодые" обреченно "молчат". Некоторые из них, так же как и старослужащие и годки пытались предложить себя для магазинной работы. Еще год назад Ратников данным обстоятельством очень бы удовлетворился: налицо удар по дедовщине, молодые явно не боятся "стариков". Но год назад этого просто и быть не могло, тогда любой "молодой" безропотно ждал куда его пошлют, то есть сегодняшний "старик" год назад пахал, что называется, как папа Карло. Значит, все-таки есть прогресс? Но памятный разговор в квартире холостяков и собственные беспокойные раздумья не дали восторжествовать такой упрощенной легкомысленной радости. Подполковник отчетливо видел, что эти бесстрашные "молодые" все как один с Кавказа. Явно напрашивалось, что борясь с дедовщиной, просмотрели такое явление как землячество. А всю основную тяжесть работы опять готовы покорно принять на себя остальные "молодые". Их, за вычетом кавказцев стало меньше, а грязной работы, так сказать, на душу - больше.
Выбирая помощника Анне, Ратников исходил из ряда соображений. Требовался парень старательный, и достаточно сильный, чтобы мог один без ее помощи таскать тяжести, в то же время он должен обладать умеренным темпераментом, что бы не сверкал из-под тишка "голодными" глазами. Анна и раньше и сейчас не раз со смехом признавалась ему, что часто ловит на себе совсем не равнодушные солдатские взгляды. Подобные "подгляды", ощущали все, даже самые страхолюдные обитательницы "точки". Женщины поумнее понимали их естественную природную причину, ну а дурочки тешили себя иллюзией собственной неотразимости. По совокупности всех этих причин Ратников отклонил кандидатуры слабосильных, или известных своей леностью бойцов, так же отказался от услуг кавказцев, чьи "горящие очи" выдавали извечную тягу южных темпераментных организмов к крупной северной женщине.
- Рядовой Фольц! - выбор пал на выделяющегося особой чистотой и подогнанностью обмундирования, с фигурой тренированного спортсмена солдата, спокойно стоящего в строю, и не рвущегося на халяву.
- Я!- моментально отозвался Фольц.
- Зайди в канцелярию... Остальные по рабочим местам!
Тут же из строя вышли комбаты и послышались уже их команды. Фольц ждал у входа в канцелярию.
- Заходи... Значит так, пройдешь в магазин, там кое что переставить надо. Продавец тебе покажет,- Ратников всегда, когда отправлял солдата работать в магазин, именовал жену официально, по должности - продавец.
- Есть, - вновь ответил солдат, вытянувшись по стойке "смирно".
Своей спортивностью Фольц напоминал Малышева, только в кости поуже, и в его подбористости чувствовалась особая, врожденная аккуратность, лишенная внешней щеголеватости, рисовки, чем обычно отличались многие этнические немцы.
- Разрешите идти?!- Фольц уже собирался повернуться через левое плечо.
- Подожди. Вот еще что. Там с тобой мой Игорь по вечерам тренируется. Ты бы себе другого партнера подыскал, мальчишка он еще. Боюсь, зашибешь ты его.
Худощавое лицо солдата не выразило удивления, он, казалось, ждал такого разговора.
- Это, наверное, супруга ваша беспокоится? - догадался Фольц.
- Да, верно. Но и я тут на днях посмотрел на эти маты, на которых вы приемы отрабатываете. Тебе не кажется, они мало пригодны для борьбы?- подполковник смотрел вопросительно.
- Так точно,- согласился Фольц.- Маты неважные, но травмироваться можно на любом самом лучшем ковре, если пренебрегать разминкой, не соблюдать меры безопасности и страховки. Товарищ подполковник, вы напрасно беспокоитесь, риск не больше чем попасть под машину в городе при переходе улицы. Я ведь достаточно опытный борец, восемь лет занимался и знаю, как избежать травм на тренировках. С вашим Игорем ничего не случится, если он со мной будет тренироваться...
4
Карагандинец Виктор Фольц, выходец из немецкой шахтерской семьи, появился в дивизионе около года назад, отчисленный за драку из базирующейся в Алма-Ате спорт-роты, куда он, кандидат в мастера спорта по САМБО был призван и выступал за окружной СКА. В спорт-роте послужить ему пришлось недолго, всего полгода. Сначала все шло нормально. Виктор упорно тренировался, несколько раз успешно выступил на республиканских соревнованиях. Состояние его "формы" уже вполне позволяло побороться и за "мастера". Все планы рухнули разом в один вечер. Самое недисциплинированное подразделение спорт-роты, травяные хоккеисты, после отбоя затеяли драку с солдатами из расположенной рядом казармы батальона аэродромного обслуживания. Оказавшись в меньшинстве, хоккеисты обратились в бегство. На их "плечах" противник, размахивая ремнями, ворвался в расположение спорт-роты. В потасовку был вовлечен и уже лежавший в койке Виктор. Пытаясь разнять дерущихся, он получил сильный удар ребром бляхи по голове. Последовала естественная ответная реакция. От боли Виктор напрочь забыл, что деревянный пол казармы не ковер, а его тогдашние противники не обучены группироваться, смягчать удар при падении... Когда прибыл дежурный по части и вызванный им караул, у десятка "летчиков" оказалось сильное сотрясение мозга, у одного сломана рука, у другого челюсть, еще шестеро отделались ушибами и вывихами. В казарме после побоища был полный разгром: стекла выбиты, табуретки и тумбочки поломаны, кровати опрокинуты. Виктора, как ни странно, сделали одним из "крайних" и отчислили из спорт-роты. Так он оказался в "войсках", в огневом дивизионе.
Все это Виктор рассказал сразу по прибытию, но Ратников окончательно ему поверил только по прошествии времени, когда узнал парня получше.
- ...Из вашего Игоря может выйти отличный спортсмен. Правда, начинать уже поздновато, но данные у него, дай Бог каждому,- убежденно говорил Фольц.- Он ведь все равно дома сидеть не будет, силы то у него вагон. А где ему здесь ее применить. Тут же ни секций, ни спортклубов.
- Ничего, найдет какое-нибудь занятие, учебе больше внимания уделять будет,- не очень твердо возразил Ратников.
- Он же сильный парень, его к спорту тянет. А в дивизионе кроме меня, разве что старший лейтенант Малышев настоящий спортсмен и может чему-то научить. Но вот с ним я бы точно не посоветовал связываться,- вдруг сделал неожиданный поворот в разговоре Фольц.
- Это почему?- насторожился Ратников.
- Да так,- Фольц явно замялся.- Хоть он и офицер, и вы ему больше доверяете, чем мне, но человек он нехороший.
- Погоди, погоди... Что, Малышев уже кого-то тренировал?- заинтересовался подполковник.
После небольшой паузы Виктор нехотя ответил:
- Да нет. Просто мы как-то с Церегидзе попросили его показать, как правильно боксировать, перчатки принесли.
- Ну?
- Я-то баловался когда-то, немного умею. В общем, отработал с ним раунд. А Зураб ведь без понятия. Разве так можно, имея первый разряд и такой удар с новичком в полную силу боксировать? Не спортсмен он, а какой-то зверь,- с трудом сдерживал негодование Фольц.
- Что же все-таки там у вас случилось?- подталкивал солдата к конкретности Ратников.
- Вы, товарищ подполковник, только к нему сына не подпускайте,- ушел от прямого ответа Фольц, после чего стало ясно, что больше он ничего по этому поводу не скажет.
- Ладно, посмотрим. Уж больно маты там плохие у вас... Но решать будем, при первой оказии попробую у начфиза новые раздобыть...
Ратников поверил Фольцу, хоть и не смог до конца его "разговорить". "Действительно, Игорь здоровый парень, ему нужен выход для энергии. В Люберцах он уже привык к регулярным тренировкам, и здесь хочет продолжить, только с этой тупой качки переключился на более интересную и динамичную борьбу, благо есть с кем заниматься. Все правильно, мужает парень, такой возраст, и чем плох тот же Фольц - хороший, честный парень. А с Малышевым надо срочно разобраться, что-то много у него в последнее время проколов образовалось".- Фольц вышел, а Ратникова не покидали тревожные мысли.- "У кого еще можно узнать, что же там произошло во время этой боксерской тренировки? Где сейчас Церегидзе?.... В карауле кажется...".
На улице работа шла полным ходом. Снег укладывали на вал и тут же плотно утрамбовывали. Ноги сами понесли Ратникова в караульное помещение. Там тоже кипела работа.
- Командир идет!- негромко, во внутрь караульного помещения крикнул боец, орудующий ломом у входа, отдалбливая лед.
Послышались спешные шаги, и в дверях появился начальник караула сержант Церегидзе, невысокий, одинаково широкий в плечах и бедрах и оттого кажущийся квадратным. Сержант доложил. Его грузинский акцент звучал не так резко и гортанно, как и большинства его земляков, но спутать было невозможно - так по-русски мог говорить только грузин.
- Все нормально?- переспросил подполковник
- Так точно, порядок наводим,- подтвердил сержант.
Зураб Церегидзе обладал невероятно тихим для кавказца нравом. Офицерские жены диву давались, что в их присутствие, в магазине, или во время совместных поездок на школьной машине в Новую Бухтарму, Зураб стыдливо опускал глаза и краснел как девушка. Мало того, что он сам страдал от столь несвойственной кавказскому человеку застенчивости, Гасымов и Ко подвергали его постоянным упрекам. Упрекали за то, что тот будучи "стариком" и сержантом не вступается за земляков, что честно тянет сержантскую "лямку", за то, что дружит не с кавказцами, а с немцем Фольцем и не пляшет под гасымовскую "дудку", под которую на дивизионе уже "водили хоровод" едва ли не все остальные кавказцы. Видимо, желание доказать землякам, что и он мужчина, спровоцировало однажды Зураба на нехарактерный для него поступок. В октябре началась "смена поколений" (старослужащие увольняющиеся в ноябре почти сдали "полномочия", а "майские" начали вступать в "права"). "Новый старик" дизелист Матвейчук заступил в наряд по дивизиону. После отбоя, пользуясь тем, что дежурный офицер ушел проверять караул, он решил организовать помывку полов в столовой, ленкомнате и прочих помещениях руками нескольких "молодых". Вместе с русскими, украинцами, узбеками и татарами, он стал поднимать и их однопризывника азербайджанца. Гасымов, не вставая с койки, посоветовал не трогать земляка, на что Матвейчук пообещал и самого Гасымова на "пола" запахать, если не заткнется. Ситуация сразу обострилась. Гасымов вскочил, готовый кинуться в драку, ему на подмогу поднялись все кавказцы независимо от призыва, кроме Церегидзе и Григорянца. На помощь Матвейчуку поспешили все остальные "старики", за исключением Фольца. Виктор по понятным причинам старался избегать подобных "мероприятий". Численный перевес и немалый имели "старики". И тут совершенно неожиданно вскочил и Зураб. Колеблясь между однопризывниками и земляками он все таки предпочел в конце-концов земляков. Сорвавшись с койки, он схватил табуретку и обрушил ее на огромного связиста Линева. До головы к счастью не достал, но, попав в плечо, вывел из строя ударную правую руку гиганта. Непонятно, то ли травма самого здорового "старика", то ли полная неожиданность поступка тихони Церегидзе повлияла на обе стороны, но драка не состоялась. Все закончилось словесной перепалкой, которую и застал, вернувшийся после проверки караула дежурный офицер. Так что пришлось в ту ночь свежеиспеченному "дедушке" Матвейчуку орудовать шваброй самому. А подробности уже стали известны позднее.
Ратников зашел в караулку и узрел хорошо ему знакомую картину: облезлые зеленые стены и промерзшие, в инее углы, электророзетки, пожелтевшие от постоянного присутствия в них вилок электрообогревателей. В комнате отдыхающей смены смрад и вонь, оставшаяся с ночи от сушащихся на батареях портянок. Караульных отдыхающей смены в комнате нет - они все работают. Обычное явление всесоюзного масштаба - разве можно отдыхать даже тому, кому положено, если начальство завтра с проверкой приезжает.
Не став выяснять обстоятельств "боксерского поединка" у Церегидзе - сержант при исполнении, и вроде бы, совсем не пострадал, пусть спокойно несет службу дальше - Ратников решил попытать самого Малышева.
Офицеры-холостяки питались в казарме из солдатского котла.
Малышев, зайди ко мне!- не стал откладывать дело в долгий ящик подполковник, увидев Николая, выходящего из комнаты, где завтракали офицеры. Когда старший лейтенант зашел в канцелярию, подполковник повысил тон.- Потрудитесь заправиться и перестаньте жевать!
Неожиданный переход на "вы" давал понять Николаю, что командир настроен к нему весьма неблагожелательно. Малышев встрепенулся, оправил портупею на шинели, спешно проглотил остатки пищи, принял положение схожее со "смирно". Четыре года курсантских, а потом еще два офицерских выработали в нем механическую реакцию на подобное обращение старших начальников.
- Что там у тебя произошло с Церегидзе?- по-прежнему сурово вопрошал Ратников.
Николай напрягся, переспросил:
- А что у меня с ним могло произойти?
- Это я тебя и спрашиваю!?- подполковник уже заметно злился.
- Не знаю о чем вы, он же не мой подчиненный,- Малышев пытался казаться спокойным.
- Ты боксировал с ним!?
- Ах, вот вы о чем,- Николай сделал вид, что вопрос командира только сейчас стал ему ясен.- Да, я показал ему кое какие приемы.
- И чем этот показ закончился!?
- Да ничем... Я, правда, немного не рассчитал силу удара,- без малейших признаков вины или замешательства признался Николай.
- Слушай, друг ситный, мне что-то в последнее время твои художества стали надоедать. Что-то, пока ты звание ждал, то руки не распускал, да и национализм свой особо не выпячивал. А звезду получил - как с цепи сорвался. Церегидзе-то за что ударил!? Парень смирный, мухи не обидит, служит хорошо!
- Вы говорите, мухи не обидит?- криво усмехнулся Малышев.- А остатки той табуретки, которой он Линева отоварил, видели!?
- Так, то же другое дело. У него же выбора не было, иначе бы массовая драка случилась, ЧП. А он не дал над "молодыми" издеваться, ночью их поднимать,- как мог оправдывал Ратников Зураба, хоть совсем не был уверен, что тот действовал из таковых побуждений.
- Да, ну что вы, товарищ подполковник, каких молодых, он за земляков вступился,- своим тоном Малышев выразил удивление, что командир сам не додумался до этого.- А у меня с этим грузином все было в норме, обычная боксерская тренировка. Тем более он сам меня попросил.
- Какая там тренировка? Ты же боксер, разряд имеешь, а он в первый раз перчатки одел!
- Я вам еще раз говорю, я его не принуждал, он сам напросился.
- Он же поучиться хотел, а не получить нокаут!
- Что он хотел, я не знаю,- Малышев уже отвечал с легким раздражением.
- Куда ты его ударил?
- Точно не помню... кажется в солнечное сплетение,- равнодушно пожал плечами Николай.
- Если бы ты так поступил с какой-нибудь сволочью, нарушителем воинской дисциплины... Но ударить такого... Как к тебе теперь солдаты будут относиться, ты подумал об этом?
- Вы, товарищ подполковник, за меня не беспокойтесь, и о своем авторитете среди бойцов, я как-нибудь сам позабочусь.
- Да не о тебе речь. Ты же вносишь межнациональную напряженность во внутридивизионную жизнь. Сначала Гасымов, теперь Церегидзе.
- Да при чем здесь я? Вы, что не видите, эта напряженность и без того, везде, повсюду!- резко отреагировал Малышев.- Я просто даю отпор наиболее зарвавшимся чуркам, в то время как многие, в том числе и офицеры их растущую наглость молча сносят... или не видят,- последний упрек уже явно относился к Ратникову.
- Ну, конечно, один ты у нас такой зоркий сокол,- усмехнулся подполковник и сняв шапку уселся, наконец, за свой стол - до того диалог шел стоя.
- В нашем дивизионе, скорее всего так и есть, один я, а в стране уже давно брожение идет. Уже многие этого кавказского хамства не выдерживают, причем не только русские. Вы, наверное, не слышали историю, как один русский старик, ветеран войны, кабардинцам танковое сражение устроил?
- Нет, не слышал,- отмахнулся Ратников, собираясь что-то сказать, но Малышев решил озвучить, как ему казалось поучительную историю, и подполковник был вынужден замолчать.
- Это там недалеко от наших мест, на Северном Кавказе случилось, года два или три назад. К бензокалонке где-то в Кабарде подъехал на своем "Запорожце" старик-инвалид, стал в очередь на заправку, и как раз его очередь подходила. Тут несколько молодых местных джигитов на "жигулях" подвалили, вперед него втиснулись. Старик стал их стыдить. Ну, а у тех кровь горячая, взыграла, как это какой-то калека, да еще русский смеет джигитам указывать. Старику по морде и вообще из очереди выкинули, дескать, видишь все молчат и ты, собака, молчи. А ведь своих стариков они очень уважают, и женщин тоже, а других за людей не считают. А ветеран боевой оказался. Он пообещал им показать танковую атаку под Прохоровкой. Задраил у своего "Запорожца" стекла и давай своим передком их "Жигули" со всех сторон таранить. У "Запора"-то мотор сзади. Раздолбал вдрыск. Те милицию, старика арестовали, документы проверили, оказался Герой Советского Союза...
Подполковник недоверчиво покачал головой. Не то чтобы он не поверил, но он так часто слышал нечто подобное, в анекдотическом содержании. Про то, что все кавказцы на "Волгах", евреи на "Жигулях", а русские в лучшем случае на "Запорожцах". Он конечно в подобные анекдоты до конца не верил, но в то же время считал, что дыма без огня не бывает, и анекдоты на пустом месте не рождаются.
- Не знаю, не знаю, но думаю в твоем рассказе есть преувеличения и домыслы. Ведь сам-то ты эту "сцену" не видел, а слышал многократно извращенную версию,- недоверчиво качнул головой Ратников.
- Какие домыслы!? Если вы мне не верите, я напомню тогда и чисто местный случай с чеченцами, что в прошлом году в Зубовке шабашили.
На это раз Ратников вынужден был признать полную правоту Николая. Он и сам хорошо был осведомлен о том инциденте...
5
Летом прошлого, 1985 года, бригада чечен-строителей ходила по местным деревням, подряжаясь ремонтировать или строить хозяйственные объекты. Чечены-шабашники стали этим заниматься по примеру семейных армянских бригад. Днем они работали, а по вечерам... по вечерам бесчинствовали, затевали драки, приставали к женщинам и девчонкам. Так они затероризировали не одну деревню, особенно небольшие, где было немного мужчин и парней. Их побаивались, обращались в милицию. Дело обычно заканчивалось ничем, ибо чечены щедро давали в "лапу" милиционерам и те спускали все на тормозах. Из-за специфического поведения той бригады во внерабочее время объекты часто не достраивались и подряды расторгались. Сгубило чечен то, что они уверовали в свою полную безнаказанность. Уже осенью бригада поднялась в горы и подрядилась чинить коровник в старой кержацкой деревне. Чечен предупредили, что кержаки отличаются от прочих русских. Но те легкомысленно не вняли предупреждениям. Да и как тут внять, когда нигде не получали настоящего отпора, а тут вокруг ядреные кержачки ходят, выросшие на добротном молоке, сметане, мясе и на чистом горном воздухе. Кержаки, конечно, стали не те, что их деды и прадеды. Мало кто из них уже вообще крестился, не говоря уж о двоеперстии. Зажала и их советская власть, загнала в колхозы, запретила староверческие книги, посадила учиться в советские школы. Но что-то этакое, свое, не советское в них осталось.
В тот холодный октябрьский вечер чечены по привычке стали зажимать и насильно мацать девок, угрожать ножами и кинжалами парням и мужикам... Они были уверены, что и здесь все пойдет по обычному сценарию: они как минимум от души пощупают груди и животы этих смачных русских девок, может кого и "завалят", ну а если из райцентра приедет милиция, они по обыкновению откупятся. Но 70-ти лет советской власти оказалось недостаточно не только для того чтобы утихомирить чеченцев, но и для превращения потомков староверов в стопроцентно инертных советских людей. Они не побежали жаловаться в милицию, а ответили "всеми имеющимися средствами". На бой вышла вся деревня, все мужики и молодые и старые, кто с топором, кто с вилами... кто с ружьем. Итог получился невеселым, двум деревенским вломили по "десятке" строгого режима, еще шестерым срока поменьше. Ишь чего удумали, за дочерей, жен и сестер вступиться. Такой вольности советская власть никогда не дозволяла, все должны быть как овцы, а раз не овцы, так получи. Ну, а чечены... одиннадцать их было, семерых отвезли в районную больницу залечивать пулевые и рубленые раны, а четверых прямо в морг...
Видя, что командир несколько смутился, не имея возможности оспорить последний факт, случившийся к тому же не так далеко от "точки", Малышев, было, вновь перевел разговор на случай с Гасымовым... Ратников уже не хотел продолжать затягивающийся спор. Он неожиданно почувствовал, что устал от постоянной нехватки аргументов при попытках поставить старшего лейтенанта на место. Но Малышев все не унимался:
- Неужто вы не видите, что в основном вся эта "грязь", разлагающая страну плывет не с Запада, не из заграницы, как это утверждают наши политработники, а зарождается у нас же, на Юге. Вспомните, как себя вел и что говорил тогда Гасымов в ленкомнате. И во многом здесь виновата Центр, Москва, ее политика...
- Да, здоров ты обвинять, тебе бы не в офицеры, а в прокуроры. Есть, конечно, в твоих словах доля истины, но всего лишь доля и небольшая,- перебил его Ратников.
- Пока Москва не станет снова частью России, а не государством в государстве, с отличной от остальной страны жизнью, мы русские не будем едины,- уверенно резюмировал Николай. А разделили нас, таким образом, специально, чтобы легче управлять. Те, кого кормят посытнее, никогда против руководства не пойдут. Свою дворню ведь помещики тоже лучше остальных крепостных содержали, вот и москвичи это та же дворня. Мишка Рябинин, конечно, парень хороший, но он тоже из дворни, хоть и не виноват...
- Ладно... ты в высокие сферы не лезь, ты лучше за свои поступки отвечай. А те, кто сверху, они за свое перед историей ответят,- решил повернуть разговор от столь "скользкой" колеи Ратников.
- Просто мне, товарищ подполковник, обидно, что народ наш замучен всеми этими дурацкими планами и все увеличивающимся количеством нахлебников, как своих южных, так и зарубежных,- пояснил свою позицию Николай.
- Дались тебе эти южные. Ну, а как ты объяснишь, что в Афгане все одинаково воюют и гибнут и героизм проявляют и южные и северные? Что они от ненависти друг к другу под пули-то лезут? А вот тебя бы с твоими ухватками там в первом же бою, свои же шлепнули бы.
- Не будем говорить о невозможном. Нашим войскам ПВО, слава Богу, там делать нечего,- ничуть не обидевшись, ответил Малышев. Чувствовалось, что и он устал от явно бесполезных попыток обратить в "свою веру" командира.
- Сам то ты туда не хочешь. Так почему же тогда про нацменов плохо говоришь. А ведь там они гибнут на равне со всеми. А ты этакого супер-патриота из себя корежишь, а под пули за Родину не горишь желанием лезть,- Ратникову, наконец, показалось, что он "поймал" Малышева.
- Неужели вы думаете, что я боюсь?- Николай сконцентрировал взгляд в возмущенном прищуре.- Я просто не желаю уподобляться телку, которого гонят на бойню. Ради чего там воевать? Чтобы Боря Кармалев со своими наложницами в шахском дворце развлекался? Если бы там была война за Россию, за увеличение ее мощи или территории. А воевать за этих чучмеков... Я такими и здесь сыт по горло. Итак, сколько русской крови зазаря в этом Афгане полили.
- Ну, ладно, наверное, нам пора прерваться,- Ратников тоже уже не сомневался в бесперспективности дальнейшего разговора. К тому же возобладала уже давно бытовавшая в его сознании осторожность при затрагивании таких "щекотливых" тем.- Иди, а то боюсь, мы тут с тобой до такого договоримся, всему особому отделу не разгрести.
Старший лейтенант с торжествующим видом козырнул и резко повернувшись, вышел.
"Надо же, каков... Не иначе он считает себя победителем в нашей словесной дуэли. Да, не готов ты Федор Петрович к такой дискуссии с нынешней молодежью, совсем не готов",- глядя вслед Малышеву, размышлял Ратников.
После завтрака обычно дивизион строился на развод, где и ставилась задача на день. Но в этот день задача была поставлена с подъема, и Ратников не стал тратить время на строевые церемонии - солдаты сразу приступили к прерванным завтраком работам. На плацу заканчивали убирать снег. Группа "молодых" равняла снежный вал, окаймляющий бетонированный прямоугольник плаца. Среди них выделялся неумелыми движениями невысокий таджик Парпиев. Он до армии никогда не убирал снег, да и видел его редко. Командир стартовой батареи Сивков докладывал о его частых без видимых причин слезных рыданиях. Разбирался замполит. Неразвитому во всех отношениях теплолюбивому таджику, почти не говорящему по-русски и не имевшему в дивизионе земляков, было крайне тяжело адаптироваться. Его с большим трудом понимали только узбеки, но с ним они демонстративно "не водились". В отличие от кавказцев, которые "кучковались" не зависимо от национальности и вероисповедания предков, среднеазиаты такой межнациональной консолидацией никогда не отличались. Парпиев просил замполита перевести его куда-нибудь в другое место, где есть таджики. До решения этого вопроса руки пока не доходили, но долго тянуть было небезопасно.
Ратников пошел в сторону туалета. Там опять работали рядовые последнего призыва Хрулев, Савченко и Хуснутдинов.
- Вас сюда, что только троих направили?- недовольно осведомился Ратников, ибо "туалетня" работа была явно не под силу троим бойцам.
- Никак нет, с нами еще Зайчук был, он недавно в казарму отлучился,- отвечал белесый очкарик Ренат Хуснутдинов, типичный продукт шестисотлетнего сосуществования славян, татар и финно-угорских народов не просто в рамках единого государства, а буквально в теснейшем "контакте". В результате подобного "контакта" стали возможны темноволосые и даже раскосые Ивановы и белокурые Юсуповы.
Хуснутдинов вновь принялся долбить ломом замерзшую кучу, не попавшую по назначению в круглое отверстие, а Ратников повернул к свинарнику. Оттуда слышалось дружное похрюкивание - дивизионному свинству явно пришлось по душе затеянная вокруг них суматоха. В распахнутую настежь дверь вносили свежую, надерганную из полузаметенного снегом стога солому.
- Как у тебя дела?- морщась от неприятного запаха скотного двора, спросил подполковник у свинаря, рядового Цымбалюка.
- Усе як треба, товарищ подполковник!- прокуренно-хрипло гаркнул Цимбалюк, длинный тощий, и в то же время круглолицый украинец.
- Работа, гляжу, кипит?
- У мене плохо не роблят!
Старослужащий Цимбалюк и на гражданке, у себя в Житомирской области работал скотником. Людей для работы на свинарнике он у комбатов просил сам, знал кого выбирать, и работа спорилась. И здесь среди работавших только один, башкир Салават Закиров оказался неславянского происхождения. Год назад, тогда еще "молодого" Салавата определили в скотники на другой "точке". Проработав три месяца без замечаний, он заявил, что больше так служить не хочет. Закиров стыдился быть скотником, служа в ракетных войсках, стыдился написать об этом родителям и умолял перевести на любую, самую тяжелую должность, но чтобы возле ракет. Так он оказался у Ратникова и с удовольствием "пахал" в стартовой батарее. Сейчас же он в охотку носил солому, возможно, вспоминая унизительное, как ему казалось, начало своей службы.
Ратников пошел назад к казарме, размышляя на ходу. "Черт знает что, неужели всегда так, а я за текучкой как-то не обращал внимания? Где же все эти бойцы с горячей кавказской кровью? Надо собрать комбатов и выяснить, как они распределили людей. Надо ж, даже "молодых" кавказцев нет ни на плацу, ни на сортире, ни в свинарнике... И вера тут ни при чем, если свиней иметь ввиду, вон Закиров, то же вроде мусульманин, а работает в свинарнике и не считает зазорным, к тому же и не молодой он, а годок. И кавказцы не должны чураться. Однако нет никого их там, и вообще как-то они ото всех самых неприятных работ увильнули." Ратников недоумевал, хоть и был предупрежден о возможности такого казуса в получасовой давности разговоре с Малышевым. Но долго недоумевать не пришлось. Проходя мимо продсклада, подполковник услышал доносящееся из-за его дверей негромкое пение. То пел завскладом младший сержант Алекперов, азербайджанец, но призванный из Оренбурга, где он несколько лет перед призывом жил у вышедшей туда замуж старшей сестры. Там же он окончил кооперативный техникум. По совокупности данных факторов Алекперов только обличьем напоминал азербайджанца, а говор и повадки имел оренбургские, немного приблатненные. Но это только внешне, на самом деле он отличался исполнительностью, склад и учетную документацию содержал в порядке и пока, что в халтурах с отпуском продовольствия не был замечен. Ратников никогда не брал на эту прапорщицкую должность прапорщика, по его твердому убеждению, даже самый вороватый солдат не утащит с продсклада столько, сколько унесет, даже не вороватый прапорщик... Подполковник повернул к складу.
Алекперов был не один. Солдаты последнего майского призыва Казарян и Алиев подметали пол, "годок" Магомедов, коренастый аварец занимался менее грязным делом - штамповал масло на порции. Его земляк и однопризывник Алиханов рубил мясо. Здесь тоже имело место разделение по призывам, но выполняли они совсем не ту работу, что весь остальной дивизион. Певший что-то на родном языке Алекперов, при появлении командира вскочил с табуретки.
- Чем вы тут занимаетесь!?- спросил Ратников, стараясь быть как можно спокойнее, хотя сдерживался уже с трудом.
- Вот... они помочь пришли, товарищ подполковник,- смутившись и пряча глаза, ответил завскладом.
- А ты что все это сам не смог сделать бы!?- повысил голос Ратников.
Алекперов, виновато потупившись молчал, начиная заливаться малиновым румянцем.
- А вы все, почему здесь, вас куда работать назначили?- с той же грозной интонацией подполковник обратился к остальным.
- На плац... там и так народ многа, лопат всем не хватил... вот сюда помочь пришли,- за всех ответил Магомедов.
- А ну марш по своим рабочим местам!
Побросав продскладовские орудия труда, добровольные помощники поспешили покинуть склад.
- В чем дело, Алекперов!?- подполковник смотрел со строгим непониманием.
- Я их не звал, сами пришли,- завскладом по-прежнему не поднимал глаз.
Алекперов в силу своего "двойного гражданства" был своим и в среде кавказцев и среди уральцев, но в последнее время все ближе держался Гасымова. Каптер же проявлял массу усилий пытаясь поближе сойтись с завскладом, явно имея далеко идущие цели. Ратников сейчас как никогда отчетливо осознал как данный "союз" нежелателен. Он решил сыграть на слабой струне Алекперова, что уже делал неоднократно - его боязни потерять хорошее место.
- Еще раз такое повторится, сниму с должности, пойдешь в "старты" снег кидать!
Алекперов промолчал, но его испуганные глаза выдали - удар достиг цели. Пригрозил же Ратников в основном для острастки. Снимать с должности справляющегося со своими обязанностями человека, ко всему имеющему соответствующее специальное образование, он не собирался.
6
Вернувшись в казарму, Ратников сразу "застукал" прилегшего поверх одеяла на свою койку Гасымова. Старшина уехал старшим школьной машины, и каптер фактически остался "сам себе господин". Впрочем, и в присутствии Муканова ничего не менялось - Гасымов фактически его не слушал и делал все, что считал нужным. Это, как ни странно, служило общей пользе, так как старшина за исключением умения лихо командовать солдатским строем, прочими талантами был явно обделен. Как каптеру не только удавалось игнорировать своего непосредственного начальника, но и влиять на него, Ратников понять не мог. Грубый с прочими солдатами, Муканов с каптером был и сдержан, и вежлив... Под настроение Ратников решил разобраться и с Гасымовым, вызвав его. В канцелярию каптер зашел с выжидающе-верноподданническим лицом.
- Чем ты там, в спальном помещении занимаешься?- угрожающе спросил Ратникова.
Вопрос не застал каптера врасплох:
- Голова, что-то заболел. У меня так часто бывает, полежу, тогда проходит.
- У меня тоже голова болит, но я не пошел и не лег почему-то. Или ты считаешь, что все остальные должны выполнять команды, распорядок дня, работать, а тебя все это не касается!? Сейчас ты среди рабочего дня отдыхаешь за счет тех, кто честно работает и службу "тащит", а уволившись смеяться над всеми нами будешь, да деньги проживать, что родичи твои наворовали,- Ратников сам не заметил, что обвинения, брошенные им каптеру, не что иное как следствие утреннего разговора с Малышевым.
- Мои родные не воры!- Гасымов струхнул, но пытался держаться с достоинством.
- Знаю, у вас это называется жить умеют. И ты тоже всем нам, сирым, показываешь, что жить умеешь. А если откровенно, какой ты солдат? Год уже служишь, а ничему толком не научился. Кросс бежать - ты не можешь, стреляешь - на двойку, и на боевой работе тебя нигде нельзя использовать. Вон Цимбалюк, он свинарь, но в то же время успел выучиться выполнять обязанности номера стартового расчета. А ты, что можешь, кроме как вещевое имущество считать? Вон Закиров от стыда сгорал, пока боевой специальностью не овладел. А почему? Потому что он в нормальной трудовой семье вырос, оттого и сам с совестью. А ты, в какой семье вырос? Почему ловчишь все время? Почему сейчас, когда весь дивизион работает, не разгибаясь, ты вообще работать не пошел? Тебе же в той же бане работы - не переделать,- Ратников уже откровенно неприязненным взглядом буравил часто моргавшего каптера.
- У меня, высшая образование... грязная работа не положен,- то ли от испуга, то ли нарочно у Гасымова усилился до того почти незаметный акцент.
- А кому положено? У нас тут не один ты солдат с "высшим", но они все работают безо всяких скидок. Да и какое у тебя "высшее", если ты простейших обязанностей в составе боевого расчета освоить не сумел. А может, ты это специально дурачком прикинулся, чтобы по "готовности" на позицию не бегать, а вот так как сейчас, и отслужить без лишних усилий? Нет, я тебе такой прохладной жизнью больше жить не позволю.
Гасымов молчал, приняв виноватую физиономию, но едва командир сделал паузу в своей обличительной речи, перешел в "контратаку":
- Товарищ подполковник, вы вот меня ругаете, замполит грозит отцу на работу написать, Малышев ударил меня...
- Не Малышев, а старший лейтенант Малышев,- перебил его Ратников.
- Да... старший лейтенант... Никто со мной по-хорошему не говорит, только ругают и бьют. Я на прошлой недели со старшиной в полк за "парадками" для "молодых" ездил, зашел в магазин полковой. Там женские польта из ламы висел. Я хотел купить для своей невесты, так его мне не продали. А начальник политотдела, он там был, он стал меня спрашивать, откуда у меня шестьсот рублей есть. А чем я его хуже? Как после всего этого мне здесь нормально служить, если ко мне так относятся?
Ратников не перебивал, давая по своему обыкновению высказаться "противной стороне".
- А в казарме, я не даю "молодых" по ночам поднимать. Этого никто не видит, все только плохое видят!
- Не ври... Знаю я твое благородство. Ты ведь только за земляков вступаешься, чтобы авторитет среди них иметь. Потому они, на тебя глядя, тоже от тяжелой и грязной работы увиливать начали. У вас-то там на Кавказе, наверное, такие как твоя родня в героях ходят, оттого что умеют жить лучше других не очень напрягаясь на работе, а?
- У нас все хорошо живут. Разве это плохо?
- Да врешь ты, не все. Те же армяне бакинские, я точно знаю, своим трудом, а не воровством живут. А вот такие как брат твой, которым ты тут хвастал... вы не столько последователей своих плодите, сколько тех, кто вас, махинаторов и ловкачей, ненавидит. При этом еще есть и такие, кто национальный вопрос сюда же приплетает. А желающих за колья хвататься у нас не меньше, чем у вас за кинжалы. Ты понял?... Ничего ты не понял... Ладно, иди. И чтобы сейчас же шел в баню, и все там убрал и вымыл - это твой объект. Я сам проверю,- поставил Ратников "боевую" задачу Гасымову.
После ухода каптера, Ратников "проявил" в памяти откровения Гасымова о его попытке покупки в полковом Военторге женского пальто из "ламы". Найдется ли еще не то что в дивизионе, в полку, а то и во всем корпусе солдат срочной службы способный позволить себе такое, у которого в кармане не менее шестисот рублей? Он вспомнил как полтора года назад, когда такие пальто только вошли в моду, с ним советовалась жена насчет его покупки. Деньги у них, конечно, имелись и немалые, не то что на пальто, но и на пару "Жигулей". Потому, он был не против, хочешь - покупай. Но Анна колебалась - даже для них 600 рублей не малые деньги, тем более у нее и так имелось немало зимней одежды. В конце-концов, ту "ламу" Анна все-таки купила, хоть и не без сожаления расставшись с шестистами рублями. Но то что простой 23-х летний солдат, получающий ефрейторское денежное довольствие в несколько рублей может вот так запросто выложить такую кучу денег, что на "точке" может позволить, пожалуй, только его, командира дивизиона, жена, этот факт был для Ратникова неприятен.
Домой, на обед Ратников шел с детьми. Они как раз сошли с машины, которая привезла их из школы.
- Почему так долго сегодня?- спросил подполковник дочь, поправляя ее сбившийся шарф.
- Не знаю пап. Уроки у нас кончились, а машины почему-то на месте не было. Больше часа ждали,- поведала Люда.
- Это где ж она была?- недобро нахмурился Ратников.
- Старший как вторую смену сгрузил сразу куда-то уехал,- внес ясность Игорь.
Ратников оглянулся. Старший машины Муканов стоял у казармы, украдкой поглядывая на командира. По всей видимости, он догадывался, что командирские дети в этот момент ставят в известность отца о факте самовольного использования им школьной машины в личных целях.
- Ладно, после обеда разберемся,- сказал Ратников, не желая именно сейчас выслушивать путаные оправдания старшины.
Подполковник специально отправил старшим Муканова, потому что больше послать в столь напряженный момент никого не мог - все прочие офицеры и прапорщики оказались нужны на своих рабочих местах, а от старшины проку при наведении "внешнего лоска" было немного. Но знал Ратников и "страсть" Муканова - с гордым видом покрасоваться перед родней, в форме, да еще имея в подчинении машину с шофером. Для того чтобы выяснить, куда Муканов гонял машину, достаточно было расспросить водителя, и тот все бы выложил без утайки - солдаты старшину не любили. Так и решил поступить Ратников после обеда.
Дома, обеспокоенная долгим отсутствием детей, Анна тоже возмутилась поступком старшины, а заодно и мужа ругнула:
- Нашел, кого старшим послать! Ведь не первый раз такое, дети его ждут. Если ты его за это не накажешь...
Муканов, как и его жена, так и не вписались в "интерьер точки". Неприязнь Ратникова к старшине предопределило отношение к нему и других офицеров. Муканова за глаза именовали "калбитом", так же, но в женском и детском роде звали его жену и четырехлетнего сына. Старшина отвечал грубостью и непочтительностью ко всем от кого не зависел. Более того, вступаясь за жену, худенькую, пугливую казашку, он не раз ввязывался в перепалку с поднаторевшими в этих "делах" женщинами. В то же время природная хитрость подсказывала ему, перед кем можно горло драть, а перед кем лучше и покаянно смолчать. Если Ратникова Муканов откровенно боялся, то с замполитом состоял в довольно неплохих отношениях. Вообще к политработникам гомо-советикус восточного происхождения в основном испытывали особое почтение, сродни тому, как их предки чтили Аллаха и его пророка Муххамеда. С замполитом старшина был предельно откровенен. Жаловался на солдат, что те за глаза смеются над ним, а некоторые просто ненавидят. Жаловался на то, что его с женой офицеры не приглашают на общие вечеринки и празднества, а того же автотехника Дмитриева с его женой приглашают. Жаловался на старшего лейтенанта Гусятникова, за то, что тот его постоянно передразнивал и брезгливо отворачивался, хотя от него самого постоянно пахнет не пойми чем. Почему его не любит командир, хотя он ему всегда пытается угодить? У кого как не у замполита искать ответы на все эти и много других "почему".
Пырков, конечно, утешал, но вот помочь не мог, даже если бы очень захотел. В отличие от своих коллег, замполитов других дивизионов, которые не только на разводах рядом с командиром стояли, но и, как правило, делили с ним власть, Пырков на "точке" значил не так много. Со временем и до Муканова дошло, что замполит не так уж "силен", как он привык о том думать. Потому старшина, не зная к кому "прислониться", совсем растерялся. Разорвать контракт и уйти опять на гражданку, в совхоз к Танабаеву? Но он не являлся его родственником и ни на какую мало-мальски "хлебную" или руководящую должность рассчитывать там не мог. А работать, как рядовой рабочий совхоза он уже отвык, да и никогда не хотел. После того как каптером стал Гасымов, старшина попытался найти союзника в его лице. Кто больше выиграл от этого "союза"? Муканову легче не стало, разве что теперь кавказцы в конфликтных ситуациях меж ним и солдатами держали строгий нейтралитет. За это Гасымов получил полную свободу действий и не встречал никаких запретов со стороны своего вроде бы непосредственного начальника.
Дома, после того как муж пообедал, Анна еще раз напомнила ему, чтобы он сделал внушение старшине и даже пригрозила:
- Если ты ему ничего не скажешь, я сама с ним разберусь!
Ратников поспешил переменить тему разговора:
- Как у тебя Фольц работал?
- О чем разговор, отличный парень, один за троих ворочал. Я ему полкило пряников и две банки сгущенки дала. И ты тоже не забудь, благодарность ему объяви...
После обеда, однако, со старшиной Ратникову разобраться не удалось. Позвонили с полка, сообщили, что "борт" с командиром корпуса вот-вот прибудет. Сегодня вечером "высокий гость" должен осмотреть подразделения при управлении полка, а завтра после завтрака он выезжает со свитой к нему. Ратников уже не вспоминая о старшине поспешил по "объектам": позиции, станции наведения ракет, пусковым установкам, автопарку, караульному помещению, казарме, свинарнику, сортиру... Давал указания подгонял-торопил...
Домой пришел абсолютно "выжатым", не ощутив вкуса, проглотил поданный женой ужин. Анна, видя его состояние, опять объявила детям, что телевизор будет выключен раньше обычного, после чего также раньше обычного погнала их спать, дабы муж мог полноценно выспаться перед трудным грядущим днем... Все погрузилось в сон, и дети затихли, и Анна рядом тихо посапывала, отвернувшись к стенке, а он, несмотря, на казалось бы околопредельную усталость вновь не мог заснуть, все ворочался. Мысли почему-то приходили далекие от завтрашнего дня, он думал совсем о другом. Вот пришла на ум фраза, брошенная Эммой Харченко о "русских свиньях". Он вдруг устыдился свой реакции и равнодушным отношении прочих офицеров и их жен. "Неужто малышевский дед был прав, и в нас сосем не осталось этой самой национальной гордости, если оскорбление за оскорбление не воспринимаем? А ведь те же нацменьшинства попробуй хоть словом...". Подумал и тут же поймал себя на неточности.- "Нацменьшинства нацменьшинствам рознь, есть ведь и такие, которые не обижаются ни на "татарскую морду", ни на "бестолкового хохла". Может, потому и не хотят кавказцы грязную работу делать, тот же сортир чистить, пол в казарме мыть, знают, что найдутся другие, славяне, татары, немцы, узбеки, казахи и прочие, которые безропотно и сортир вычистят, и свинарник уберут, и все остальное, что неприятно пахнет?..."
Ратников откинул одеяло - ему стало вдруг жарко... "Нет, не может быть, что все чему нас учили с малых лет: дружба народов, одна семья, интернационализм, единый советский народ - все это пустая болтовня. Нет, не могу, не хочу в это верить...". Подполковник посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Было около часу ночи, то есть уже наступил следующий день, среда 17 декабря.
Понемногу он остыл, вновь натянул одеяло и сон, наконец, овладел его сознанием.
7
Натренированный многолетним ожиданием сигнала тревоги, организм мгновенно отреагировал на длинный неумолкаемый звонок телефона и перекрывавший его вой, установленной на крыше казармы сирены.
- Папа "готовность"!- закричала из-за шифоньера дочь. В другой комнате заскрипел кроватными пружинами Игорь.
На детей часто в большей или меньшей степени оказывает влияние работа родителей. Здесь, на "точке" служба отца влияла на детей всесторонне, всегда. Одной из особенностей этой жизни, которая с рождения сопровождала Игоря и Люду, стали эти жуткие децибелы "тревоги".
Ратников в галифе и тапочках выскочил на кухню к телефону, схватил трубку:
