ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Дьяков Виктор Елисеевич
Колониальный рай

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 5.77*10  Ваша оценка:
   КОЛОНИАЛЬНЫЙ РАЙ
   повесть
  
   Июнь 2012 года, сельский поселок в дальнем Подмосковье. К невзрачной "пожившей" избенке, обнесенным неровным глухим забором, подъезжает пыльная иномарка. Из нее выходят двое мужчин среднего роста, среднего возраста, самой заурядной средней внешности. Правда, эту самую внешность они имели весьма друг от друга отличную. Один из них являлся ярко выраженным славянином, второй столь же типичным среднеазиатом. У входной калитки приехавших поджидал одетый по "военно-спортивному" пожилой мужчина. Рубашка на нем была цвета "хаки", а брюки легкие спортивные.
  - Здравствуйте Борис Владимирович, я Сергей ваш прораб!- поздоровался тот из приехавших, что со славянской внешностью, обменявшись с пожилым рукопожатием.- А это Гена, он будет делать фундамент дома, который вы заказали у нас в фирме,- прораб кивнул на среднеазиата.
  Пожилой пожал руку и Гене, в то же время смотрел, то на него, то на прораба с явным недоумением. Он тут же и озвучил причину оного:
  - Как... фундамент будет делать один рабочий? Но я два года назад заказывал в вашей фирме баню и тогда значительно меньший по размерам фундамент делали два человека. А здесь фундамент под целый дом.
  - Не беспокойтесь, Гена у нас лучший специалист по фундаментам. За три дня он проведет всю подготовительную работу, выроет траншею, сделает опалубку, а на четвертый приедет бетономешалка и зальет вам фундамент,- поспешил успокоить клиента прораб.
  Тем не менее, выражение лица клиента довольно ясно свидетельствовало, что он не очень верит прорабу на слово. Он с недоумением мерил невысокого Гену взглядом. Среднеазиат же все это время с фатальным спокойствием обозревал место своей предстоящей работы.
  - Ну что ж один так один,- со вздохом согласился Борис Владимирович и кивком пригласил прораба с гастарбайтером на свой дачный участок.- Дом надо ставить вот здесь, рядом со старым...
  После того как клиент указал место, где должен был располагаться новый дом, прораб с Геной стали с помощью рулетка и колышек делать разметку фундамента. Борис Владимирович стоял рядом, задавал вопросы, отвечал на вопросы прораба и продолжал мельком поглядывать на Гену. Этот гастарбайтер явно заинтересовал его. Из тех немногих слов, что Гена успел произнести Борису Владимирович уяснил, что рабочий неожиданно грамотно и почти без акцента говорит по- русски, что среди "гастеров" из Средней Азии встречалось не часто. И еще в нем присутствовала, опять же не характерная для среднеазиатов уверенность и что-то вроде чувства собственного достоинства. У тех же кавказцев это самое достоинство часто носит воинственный даже агрессивный характер, у Гены же оно было какое-то ненавязчивое, что-то типа: я ни кого не трону, но и себя в обиду не дам. И еще, что-то читалось в выражении, спрятанном в его взгляде. Борису Владимировичу почему-то показалось, что это какая-то опять же ненавязчивая, неагрессивная разновидность презрения. Да-да Борису Владимировичу показалось, что именно так разговаривал Гена с прорабом, внешне бесстрастно, обстоятельно, но в то же время с каким-то незримым чувством превосходства. На пожилого хозяина участка и этой ветхой избы Гена тоже смотрел не так как обычно смотрят "гастеры" на хозяев, у которых им предстояло работать, хитровато-подобострастно, прикидывая как бы "раскрутить" его на дополнительную не учтенную фирменной сметой работу, чтобы поиметь дополнительный заработок. "Какой-то уж очень нетипичный гастарбайтер",- подумал про себя Борис Владимирович, невольно испытывая нарастание интереса к человеку, которому предстояло три дня прожить на его участке, делая фундамент для его нового загородного дома.
  Прораб свою работу по разметке закончил, позвонил в офис фирмы, с кем-то там переговорил, после чего обратился к Борису Владимировичу:
  - Где-то через час приедет машина-манипулятор, привезет бытовку. Гена в ней будет ночевать.
  - Я вас понял... Значит в эту бытовку мне нужно пробросить электрокабель от своей розетки?- как само-собой разумеющееся уточнил Борис Владимирович.
  - Пока ничего не надо пробрасывать. Он и без электричества обойдется. Покажите ему только куда ходить в туалет и где набрать воды. А вот когда после него приедет бригада на постановку сруба, вот их уже обязательно надо обеспечить электричеством,- обыденным тоном пояснил действия клиента прораб.
  Услышанное вновь крайне удивило Бориса Владимировича:
  - Но как же он обойдется без электричества!? Как согреть пищу, чай... трое суток все-таки?
  - Ничего ему не надо, он неприхотливый,- досадливо отмахнулся прораб.- Ладно, у меня в общем все. Всего хорошего, я поехал. Если возникнут какие вопросы, звоните...
  За время прошедшее до приезда машины с бытовкой, Гена с непроницаемым лицом еще раз тщательно вымерил контур, по которому ему предстояло делать фундамент. Для этого ему предстояло выкопать сначала траншею размерами 6х9 метров, плюс перемычку под пятую стену, то есть всего около шестидесяти метров глубиной в полметра. У Бориса Владимировича сразу в этой связи возникло ряд вопросов, но он не решился подойти и отвлечь Гену от работы. Потом пришла машина-манипулятор, оборудованная краном-лебедкой. С нее спустили небольшую дощатую бытовку и поставили рядом с забором. Тут же подъехал грузовик и привез доски на опалубку. Гена сначала помогал устанавливать бытовку, потом сгружал и перебрасывал через забор доски... Когда вся эта работа была сделана и машины уехали, он наконец подошел к Борису Владимировичу и спросил:
  - Где здесь у вас магазин?
  Борис Владимирович подробно объяснил как дойти до местного торгового центра, куда Гена незамедлительно и отправился... Из магазина Гена вернулся нагрузившись какой-то провизией и тут же скрылся в бытовке. Борис Владимирович все же счел нужным постучаться в дверь бытовки и вежливо осведомиться:
  - Может вам электрокабель пробросить, пищу себе согреете?
  В этот момент Гена что-то поглощал из вскрытой овощной консервы. Подумав, он изрек в ответ:
  - Электричества не нужно... если у вас есть термос, налейте горячего кипятка,- при этом тон Гены был такой, как будто он не просил, а делал одолжение.
  Борис Владимирович, наконец, не выдержал такого по его мнению неуважительного поведения "гастера". Почему-то тот явно выкобенивался, хоть и являлся всего-навсего землекопом. Он вскипятил воду, налил ее в термос и отнес в бытовку. И вновь Гена принял термос как подношение, правда поблагодарил. Теперь уже Борис Петрович просто негодовал, ничем это не выразив, но в бытовку больше не ходил и ничего не предлагал. Позвонив по мобильнику жене в Москву, он, не вдаваясь в подробности, рассказал какого странного им дали рабочего на изготовление фундамента...
  На следующее утро Гена выглядел неважно. Видимо, холодная подмосковная ночь, проведенная в дощатой бытовке его основательно "достала" и он уже не смотрелся тем же независимым гордецом, что и накануне. Прежде чем начать работу он опять же своим далеко не просящим тоном попросил черенок для лопаты... Оказалось что свою "рабочую" лопату он возил в сумке, а черенки "сшибал" у клиентов. "А если бы у меня не оказалось черенка"?!- возмущенно подумал Борис Владимирович. Тем не менее, он сбил черенок со своей садовой лопаты и отдал Гене. Он бы мог не сбивать, а отдать лопату целиком. Но здесь уже и у него взыграло самолюбие: "Нет гаденыш, раз изображаешь из себя эмира бухарского, то лопату мою не получишь, и черенок тебе даю только потому, чтобы работа не застопорилась в самом начале!"
  Гена приступил к работе. Он рыл неспешно, и вроде бы даже вяло, но работал без перерывов и перекуров. Так он прошел по всему параметру на штык лопаты и опять безо всякого перерыва начал углубляться на второй. Грунт хоть и был достаточно мягкий, но махать без перерыва лопатой час, второй, третий... Борис Владимирович в очередной раз был удивлен на этот раз трудолюбием и выносливостью этого необычного гастарбайтера, который один взялся делать работу двух... и, пожалуй, действительно мог ее осилить. Проработав без перерыва почти четыре часа, Гена, наконец, позволил себе отдохнуть, присев в тень на завалинку старого дома. Интерес к человеку столь не похожему на большинство прочих его земляков, также приезжавших в Россию на заработки, пересилил чувство неприязни, возникшее у Бориса Владимировича. Он решил воспользоваться перерывом в работе и подойти к Гене. Решение о чем заговорить пришло экспромтом:
  - Позвольте поинтересоваться, откуда вы будете родом?
  Гена сидел на завалинке с полузакрытыми глазами, лениво пережевывая кусочек насвая. Насвай помогал ему как восстанавливать силы, так и хоть ненадолго уходить в любимый многими мир грез. Услышав вопрос, он открыл глаза и равнодушно взглянул на клиента...
  Обычно многие русские относились к гастарбайтерам из Средней Азии как к "чуркам", то есть особям, стоящим ниже них во всех отношениях. Так же они относились и к "черным" выходцам с Кавказа. Но в отличие от "чурок", "черных" русские откровенно побаивались и потому в открытую свое презрение к ним, как правило, не выказывали. А вот со среднеазиатами обычно не церемонились. Так вот, Гена не мог не видеть, что этот русский явно не смотрит на него как на "чурку", и потому давно уже выбрав во взаимоотношениях с ними "тактику" встречного презрения, здесь Гена решил её несколько изменить. Он неожиданно довольно подробно ответил на вопрос:
  - Родился и вырос в Худжанте, а сейчас живу под Самаркандом... Что-нибудь слышали об этих городах?- в вопросе же вновь прозвучало скрытое презрение, дескать я вот знаю про твои родные места немало, а ты про мои хоть что-нибудь...
  - Ну как же не только слышал, но и бывать приходилось. Вы говорите, что родились в Худжанте, то есть в Ленинабаде, он ведь в советское время так назывался?- неожиданно выказал осведомленность Борис Владимирович.
  Гена тому немало удивился, его глаза расширились, да и тон сразу изменился, моментально стал таким, каким обычно молодые и средних лет азиаты говорят с пожилыми людьми:
  - Да... А вам, что приходилось бывать в Ленинабаде?
  - Ну как вам... Точнее будет сказать, что я довольно часто в советское время ездил в командировки, в Чкаловск. Это совсем рядом с Ленинабадом. Я ведь бывший офицер и ездил на тамошний завод по ремонту военной техники.
  Упоминание о Чкаловске вызвало у Гены неуправляемую ответную волну воспоминаний охватывающих время его детства и юности. Ведь он очень хорошо знал этот город...
  
   2
  
  Этот город фактически являлся городом-спутником Ленинабада, областного центра тогдашней Таджикской ССР. Если Ленинабад-Худжант и в советское время был в общем обычным городом Средней Азии, где новые микрорайоны застраивались типичными советскими блочными многоэтажками, но большую часть города составлял саманно-хибарный частный сектор. Жарким летом в Ленинабаде все, и стены домов, и сама земля раскалялись от жары, а русло Сыр-Дарьи едва не пересыхало. Чкаловск же в сознании Гены, впрочем его истинное имя было Габдрахман... Так вот, Чкаловск в детстве и юности казался ему городом-сказкой, реальным воплощением коммунизма, пришествием которого компасировали мозги всему советскому народу. Чистый, зеленый, со множеством фонтанов, застроенный не по среднеазиатски качественными многоэтажками и просторными капитальными частными домами. Над всем городом главенствовало, словно парящее в воздухе прекрасное здание четырнадцатиэтажной гостиницы "Ходжент". В то время Чкаловск был фактически русским городом, населенный в основном рабочими и служащими ряда размещенный здесь предприятий оборонной и атомной промышленности. Естественно, эти предприятия являлись закрытыми, так называемыми почтовоящичными, и заработная плата на них в разы превышала заработок на обычных предприятиях Ленинабада, тем более в окрестных хлопководческих колхозах. Те немногие таджики и узбеки, кому посчастливилось устроиться работать в Чкаловске и тем более получить там квартиру, считали себя большими вензунчиками. В городе имело место так называемое "московское снабжение", что тогда на советской периферии значило очень много. В эпоху тотального советского дефицита продовольственные магазины Чкаловска не знали перебоя с продуктами, да и в промтоварных для того времени имелся довольно неплохой ассортимент. Еще богаче были закрытые распределители на предприятиях. Окрестные аборигены ездили в Чкаловск в первую очередь, чтобы отовариться, но молодежь иной раз приезжала просто как на экскурсию, посмотреть на совсем иную, на порядок лучшую, чем у них жизнь, чистую, обеспеченную, более легкую...
  В то советское время Габрахман был сыном небольшого начальника районного звена. Но и этот, не бог весть какой статус позволил ему поступить на престижный исторический факультет пединститута. До того, учась в старших классах одной из средних ленинабадских школ и потом уже став студентом, он частенько садился на рейсовый автобус и ездил в Чкаловск. Он ездил не на экскурсию и не для того чтобы отовариться в тамошних магазинах дефицитными товарами. Тем как жили в Чкаловске, кто-то из местных восхищался, кто-то с ненавистью сжимал кулаки - почему эти русские на нашей земле построили себе отдельный город и живут намного лучше нас? Габдрахман не относился, ни к тем, ни к другим, а в Чкаловск ездил, чтобы отдохнуть душой, посидеть, например, в каком-нибудь уютном кафе, где так приятно звучит неназойливая музыка. И еще одно немаловажное обстоятельство словно магнитом тянуло сначала подростка, а потом юношу туда в этот рай, оазис, созданный посреди песков и гор, посреди бедности и неустроенности.
  В Чкаловске была создана уникальная по тем временам инфраструктура для почти круглогодичного отдыха и занятий спортом. В городе функционировали прекрасный стадион, бассейн, корты и множество прочих спортплощадок. Теплое время года здесь было намного продолжительнее, чем почти на всей прочей территории Советского Союза. На чкаловские спортбазы особенно зимой, весной и осенью приезжало множество спортсменов в первую очередь детей, юношей и девушек со всех регионов огромной страны. Здесь они и тренировались и соревновались в прекрасных условиях, тогда как на большей части территории страны трещали морозы и лежал снег.
  Габдрахман не был, ни спортсменом, ни болельщиком, тем не менее, он с удовольствием наблюдал с трибун и соревнования и тренировки, особенно спортсменок, потому что с детства ему нравилась внешность именно русских девушек и женщин. В самом Ленинабаде русские женщины, как правило, стеснялись вести себя так, как они привыкли в своей среде. А в Чкаловске они чувствовали себя дома, на своей территории и смело носили открытые одежды: сарафаны, шорты, короткие платья, загорали в купальниках в зоне отдыха, что находился рядом с той самой гостиницей "Ходжент". То была зона отдыха с парком, небольшим водоемом и пляжем. На том пляже жительницы Чкаловска загорали с апреля по октябрь. Габдрахман любил, спрятавшись за деревьями и кустами, располагавшегося рядом парка, смотреть на пляж, наблюдать за этими загорающими русскими женщинами. И он был, что называется, далеко не одинок в этой своей слабости. Даже те знакомые Габрахмана, кто с ненавистью отзывался о русских, не гнушались заниматься тем же. Правда, при этом они злобно шипели:
  - Как они смеют в таком виде находиться на нашей земле!?... Какие откормленные сучки, наши женщины от этой собачей полуголодной жизни ни груди, ни задниц нормальных не имеют, а эти тут в наглую пораздевались и трясут своим свиным салом!
  Нет, Габдрахман тогда еще был весьма терпимым и совершенно не разделял взглядов тех ненавистников русофобов. Напротив, он испытывал истинное наслаждение от внешности тех почти обнаженных женщин, в вальяжных позах лежащих на пляже. Внешне русские девушки и женщины настолько выигрывали в сравнении с таджичками и узбечками, что тогда Габдрахман неосознанно мечтал познакомиться, ухаживать и в конце-концов жениться только на русской... Об той своей подспудной мечте он никому не обмолвился и словом, но сделал немало для ее осуществления. Он стал ездить в Чкаловск по вечерам, чтобы посещать организуемые на открытых верандах танцы, или как их стали именовать в Перестройку, дискотеки. На тех дискотеках предпринимали беспрецедентные меры безопасности, ибо для южных регионов СССР это мероприятие было далеко не безопасным. Ввиду того что на дискотеках в Чкаловске подавляющее большинство парней и девушек были русскими, да и дежурившая здесь же милиция тоже была русской, возникновения обычных для Средней Азии межнациональных драк с поножовщиной пресекалось в самом зародыше. К тому же на тех дискотеках осуществлялся жесткий входной контроль: кроме русских туда пускали таджиков и узбеков, но месхетов, армян и прочих кавказцев, основных носителей потенциальной опасности возникновения межнациональных конфликтов, как правило, без лишних разговоров заворачивали.
  Именно на тех дискотеках по неосознанной мечте Габдрахмана был нанесен сокрушительный удар - русские девушки если и соглашались с ним танцевать, то знакомиться и начинать какие-либо отношения наотрез отказывались. Он упорно продолжал ездить в Чкаловск, уже будучи студентом, но ничего не менялось. Русские девушки, к которым Габдрахмана так сильно тянуло, откровенно его игнорировали. Так же те девушки относились ко всем среднеазиатам - как ухажеры и потенциальные женихи они совершенно не котировались. Там же на дискотеке он впервые услышал в свой адрес презрительное прозвище "чурка". А иметь отношения с "чурками" тогда в Средней Азии среди русских считалось своего рода мезольянсом. За таджиками и узбеками закрепилась "слава" недалеких и отсталых нацменов, хотя большинство из них, как правило, были скромны, трудолюбивы и к русским по сравнению с теми же кавказцами относились довольно терпимо. Немалую роль в нежелании русских девушек иметь с ними отношении играла наряду с определенной брезгливостью еще и бедность большей части узбекского и таджикского населения. Русские, жившие тогда в Средней Азии были, как правило, более состоятельные. В то же время с наглыми, нетерпимыми, нескромными кавказцами, хоть их и не пускали на дискотеки, немало русских девушек и женщин были непроч и знакомится и иметь отношения, и даже выходили за них замуж. И здесь главную роль играла материальная сторона дела. Кавказцы и в советское время умудрялись материально жить лучше русских, и это предопределяло определенный "женский" интерес к ним. Хоть за глаза русские и кавказцев не любили и презрительно именовали "черными".
  Когда Габдрахман, наконец, осознал истинную причину своего "фиаско", он... Он постепенно из вполне терпимого советского юноши превратился едва ли не в воинственного националиста. "Подогрели" его и брожения в студенческой среде пышным цветом расцветшие в годы Перестройки и случившийся вслед за ней развал СССР. Габдрахман торжествовал, наблюдая как растерялись и побежали русские из Ленинабада, Ташкента и в конце-концов из Чкаловска. Он получал моральное удовлетворение, когда видел, как местная молодежь публично оскорбляет русских женщин - обычное явление для первой половины девяностых годов. Даже избиение и изнасиловиния русских, он тогда искренне воспринимал, как заслуженную ими кару. Но сам он в этой антирусской истерии участия не принимал, но одобрял и поддерживал. Гнали не только русских, гнали и армян и месхетов. Но если русские в Средней Азии на удивление быстро превратились из привилегированной нации в изгоев и в основном пассивно терпевшие как гонения, так и унижения, не оказывая никакого сопротивления, то этнические кавказцы огрызались. Межнациональные столкновения в основном происходили между ними и коренными. Но и они были вынуждены покидать Среднюю Азию под натиском местных националистов. Но уезжали они не на историческую родину, а туда же куда и русские, в Россию. Те же армяне, уезжая в Россию, чуть не в открытую говорили местным:
  - Мы и в России не пропадем, будем жить богаче всех, а вы здесь в нищете сгниете!
  И вот, когда к середине девяностых годов, и Таджикистан, и Узбекистан избавились от наций, раздражавших тем, что на их земле жили лучше их: армян и месхетов, а русских осталось не так много и они пребывали теперь в постоянном страхе и влачили в основном уже нищенское существование... Габдрахману казалось, да и не ему одному, что теперь должна, наконец, улучшиться жизнь и у истинных хозяев этой солнечной земли, политой потом бесчисленных поколений их предков. Но вместо рая настала такая нищета, которую даже в советские полуголодные времена предположить было невозможно. До восьмидесяти процентов населения просто еле выживало, не имея никакой работы и как следствие средств к существованию...
  
   3
  
  Гена вновь приступил к работе, а Бориса Владимировича захлестнули мысли-воспоминания из его собственного прошлого связанного с Чкаловском. По долгу службы он туда ездил несколько раз в семидесятые и восьмидесятые годы. Большую часть своей службы Борис Владимирович, что называется, "гнил по дырам". "Дыры" - так в офицерской среде именовались воинские части дислоцировавшиеся в азиатской части Союза. Сибирь, Дальний Восток, Казахстан считались в основном "холодными дырами". Кавказ считался климатически благодатным, но в виду крайней нетерпимости коренного населения, морально неблагоприятной дырой. Средняя Азия считалась климатически "жаркой дырой", куда большая часть советских офицеров ехало служить только в принудительном порядке.
  Когда Борис Владимирович впервые ехал в Чкаловск и зная, что этот город находится в Северном Таджикистане, он ожидал увидеть нечто вроде обычного города "горячей дыры", какие до того не раз лицезрел в Южном Казахстане. Но когда увидел... сначала даже не мог уразуметь, каким образом подобное чудо может существовать посреди моря среднеазиатской убогости, как зеленый оазис среди бескрайней выжженной пустыни. В дальнейшем, он уже ездил в командировки в Чкаловск охотно, более того стремился в них напроситься. С каждым следующим посещением город нравился ему все больше и больше. Особенно несоответствие этого "оазиса" общему положению стало ощущаться в восьмидесятых, когда уровень жизни на большей части Советского Союза резко упал. Плохо жили везде, и в Центральной России и особенно за Уралом, и в Казахстане, еще голодней стала жизнь и в Средней Азии. В то же время Чкаловск как процветал, так и продолжал процветать, имея щедрую подпитку от союзных оборонного и атомного ведомств. Пенсионеры, отработав свой срок на чкаловских предприятиях, никуда отсюда не уезжали, ибо не желали покидать благоустроенных квартир, или хороших частных домов, сытной кормушки, уезжать от обилия тепла, фруктов, овощей, на свою холодную и скудно обеспечиваемую родину. Борису Владимировичу приходилось много раз бывать в подобного рода городах, выросших при оборонных, градообразующих предприятиях. В России таковых было немало. Они тоже имели спецснабжение, но все они проигрывали Чкаловску в одном важном компоненте - там везде большую часть года было довольно холодно. В Чкаловске даже летняя жара воспринималась не так мучительно, ибо в городе имелось достаточно воды, что порождало обилие всевозможной зелени и мест предназначенных для отдыха и купания.
  Но более всего Бориса Владимировича удивляли местные русские, населявшие Чкаловск. Таковых ему не приходилось наблюдать нигде более, хоть он изъездил вдоль и поперек почти весь Союз. В самой России он видел массы спивающихся мужиков и надрывающихся сначала на работе, а потом дома их жен. На Кавказе русские были фактически задавлены бытовым террором местных джигитов и жили под постоянным моральным прессом, мужчинам быть избитым или зарезанным, женщине - изнасилованной. Там русские женщины не смели позволить себе такую вольность как ходить в жару в открытой одежде. В Средней Азии русские жили совсем иначе. В том же Ташкенте и прочих крупных городах, они хоть и не ощущали себя полноценными хозяевами, но в то же время никакого давления, ни морального, ни физического почти не испытывали. Но русские в Чкаловске выделялись даже из их числа. В этом сорокатысячном прекрасном и сытом городе они ощущали себя полными хозяевами и нередко даже злоупотребляли своим положением.
  Борис Владимирович несколько раз становился очевидцем, пожалуй, более нигде не возможных сцен. Обычно, приезжая в Чкаловск, он останавливался в огромной гостинице "Ходжент". Здесь было очень удобно, ибо рядом располагалась городская зона отдыха, парк и небольшой водоем с пляжем, образованный маленькой плотиной перегородившей протекающую мимо речушку. Местные русские, особенно в жаркие летние дни здесь купались, загорали, гуляли под тенистыми деревьями парка. Причем женщины не стеснялись ходить в купальниках, не только на пляже, но и гулять по парку. А ходить в шортах по улицам города это являлось местной модой не только для девочек и девушек, но и женщин средних лет. При этом случившиеся в городе узбеки и таджики во все глаза на это смотрели, особенно молодежь. Борису Владимировичу разъяснили, что большинство этих подростков и парней именно для этого и съезжается со всей округи. Почему-то во всей Средней Азии не было второго такого города, где русские женщины вели себя настолько естественно и свободно, иной раз даже вызывающе. Например, в недалеко расположенном от Чкаловска городе Ош, где Борису Владимировичу тоже приходилось бывать в командировках, где большую часть населения составляли узбеки и киргизы, тамошние русские женщины любого возраста никогда не рисковали выходить из дома в тех же шортах. Однажды ему пришлось наблюдать на ошском базаре интересную картину. Тогда в город приехала на гастроли довольно известный в Перестройку ансамбль из Таллина "Апельсин". Не знающая местных правил солистка ансамбля решила прогуляться по базару... в шортах. Картина получалась весьма живописной, типичный среднеазиатский базар, в открытых беседках, приспособленных под чайханы, сидят аксакалы в тюбетейках, ведут неспешную беседу и пьют чай, а мимо прохаживается довольно полнотелая блондинка в легкой кофточке и шортах, показывая на всеобщее патриархалное киргизско-узбекское обозрение свои высоко оголенные белые ляжки. Вокруг перепуганной артистки собралась целая толпа, и разглядывали ее как некую диковинную зверушку. Ей очень повезло, что данный инцидент приключился с ней в Средней Азии, а не где-нибудь в Закавказской глубинке. Там бы ее элементарно подвергли массовому изнасилованию. А здесь... здесь ее просто очень сильно напугали и не более...
  Нет, в Чкаловске подобное было невозможно, ибо здесь русские ощущали себя полными хозяевами и на "чурок" смотрели... Ну как, наверное, в свое время англичане или французы на жителей подвластных им колоний - как на низшие существа. Наблюдал Борис Владимирович и конкретные примеры оное подтверждающие. Как-то в очередной командировке он как обычно поселился в "Ходженте" и решил поужинать в кафе, устроенном на одном из этажей гостиницы. В этой же гостинице обычно останавливались и юные спортсмены, приезжавшие на свои соревнования или сборы. В тот раз в кафе так же ужинали воспитанники детско-юношеской спортшколы из какого-то небольшого таджикского городка. Их кормили бесплатно по специальным талонам. Конечно, в той команде были только мальчики, ибо таджички согласно национальным традициям спортом заниматься никак не могли - одеть обтягивающую спортивную форму девочке, это для таджички было немыслимо. Так вот, те мальчишки во время ужина расшалились за столом. Буфетчица, дородная русская тетка несколько раз делал им довольно грубые замечания типа:
  - Затихните, не у себя в горах!
  Мальчишки на время затихали, но как только буфетчица от них отворачивалась, возобновляли возню. В конце-концов они уронили на пол бутылку с кефиром, которая разбилась... Что тут началось, буфетчица орала так, что ее, наверное, слышали на соседних этажах. Мальчишки тут же быстро собрали осколки, но не знали чем вытереть пол. Буфетчица нарочно не давала им тряпку, и ничуть не стесняясь прочих посетителей кафе орала:
  - Языком, языком чурки сраные вылизывайте!!
  Прибежал сопровождавший детей тренер. Буфетчица и его оторала, прежде чем выдала-таки половую тряпку, которой дети и убрали остатки кефира...
  Тогда Бориса Владимировича удивил не столько сам факт поведения буфетчицы, а то что не она, а ее боялись и эти таджикские мальчишки и их тренер. На том же Кавказе, ее саму бы за волосы тут же повалили на пол и заставили своим языком вылизать весь этот кефир, а здесь...
  А здесь было возможно даже такое, что Борису Владимировичу пришлось наблюдать на колхозном рынке Чкаловска. Где-то с августа месяца этот рынок бывал буквально завален дешёвыми плодами щедрого южного лета. И здесь русские покупатели ощущали себя полными хозяевами, а вот торговцы, преимущественно узбеки и таджики, напротив нежеланными гостями. Это Борис Владимирович уяснил став свидетелем еще одного весьма любопытного случая. К прилавку, за которым торговал пожилой узбек, то ли урюком, то ли курагой, подошла этакая отбреханная русская баба в сарафане, оставляющем открытой значительную часть груди и полностью руки, и туго обтягивающем прочие части ее довольно сдобного тела. В Средней Азии в отличие от Центральной России большинство русских женщин никогда не работали на тяжелых мужских работах, более разнообразно питались и оттого соответственно выглядели. Эта баба несла две туго набитые сумки и из одной торчали копытами свиные ноги!... И именно эту сумку, не то случайно не то с умыслом она бухнула на прилавок прямо перед носом седобородого аксакала в тюбетейке. Внешне невозмутимый, даже флегматичный узбек такого кощунства, неуважения к его вере не выдержал, он отшатнулся от прилавка и в ужасе закричал, выставив, словно защищаясь перед собой руки:
  - Шайтан... шайтан... уберы... уберы!!!
  Возможно женщина просто не осознавала, что мусульмане свинью считают грязным, презренным животным к которому нельзя прикасаться. Хотя вряд ли такое возможно если живешь хотя бы недолго в Средней Азии, в мусульманском окружении. Однако та баба считала себя на данной территории полной хозяйкой и не давала себе труда уважать чужие обычаи. Она повела себя с позиции силы, даже не думая извиняться:
  - Ах ты чурка нерусский, я те дам шайтан! Что мне теперь из-за тебя сумки на грязный пол ставить!? А не нравиться, вали в свой кишлак и оттуда не высовывайся!...
  Если женщины себе такое позволяли, то чего говорить о мужчинах. Нигде более такого Борису Владимировичу наблюдать не приходилось, нигде более рядовые русские люди, не обличенные властью до такой степени не ощущали себя... Ну как бы это поточнее сказать, не только хозяевами, но даже в какой-то степени господами. Ведь после того как в результате гражданской войны выгнали или уничтожили почти всех русских дворян, купцов и прочие привилегированные классы, хозяевами, господами себя могли считать разве что крупные номенклатурные шишки. И вот здесь в среднеазиатской глуши имело место какая-то невозможная в СССР самые настоящие колониальные взаимоотношения: белые господа, обеспеченные и сытые и "чурки", нищие бесправные, плохо питающиеся. И это при всем том, что в самой РСФСР соплеменники этих "белых господ" влачили почти такое же существование как и среднеазиатские аборигены.
  Как-то Борис Владимирович обмолвился о виденном им в Чкаловске своим тогдашним сослуживцам. Некоторые из них откровенно позавидовали тем, кому посчастливилось жить в том "колониальном раю". А один даже сформулировал некое теоретическое обоснование, прозвучавшее следующим образом:
  - Весь мир развивается по одним законам и мы, русские, всего лишь повторяем с некоторой временной задержкой тот путь, что уже прошли большие европейские народы. Как Российская Империя, так и СССР, не что иное, как те же колониальные империи, что создали англичане, французы, голландцы, еще ранее испанцы и португальцы. Россия вместе с Украиной и Белоруссией - это метрополия, а остальные союзные республики не что иное как колонии. Прибалтика - белые колонии, навродь Ирландии времен английского владычества или тех же английских доминионов Австралии и Канады. А остальные то же самое, что бывшие колонии западных стран в Азии, Африке и Латинской Америке.
  Конечно того теоретика тогда не поддержали, а кто-то возмутился, заявив, что Россия так как западные нации никого силком не завоевывала, все присоединились добровольно... На это теоретик рассмеялись, вспомнив и кавказскую войну 19 века и среднеазиатские походы русских войск. А потом он копнул еще глубже, он сравнил завоевание Кортесом Мексики, с завоеванием Ермаком Сибири. Дескать, делали они в общем одно и тоже, завоевывали новые земли и преподносили своим монархам. Тут же нашлись те, к с пеной у рта стали это сходство опровергать - как можно сравнивать благородную миссию Ермака с разбойничьей экспедицией Кортеса!? И еще, западные европейцы свои колонии грабили, потому они в конце концов и освободились от колониального гнета, а народы СССР из Союза выходить не хотят... На это теоретик невозмутимо напомнил, что у нас все глобальные события происходят с некоторой временной задержкой по сравнению с Западом. А вот что действительно не совпадает в западной и русской моделях колониализма, так это то, что у нас главная метрополия, Россия никогда не могла себе во благо использовать ресурсы колоний. Впрочем, и на западе не у всех это получалось. Например, ни Испания, ни Португалия не разбогатели от обладания огромными колониями в Америке, и в конце концов разорились и обессилили. А вот французы, голландцы и конечно в первую очередь англичане весьма существенно сумели поднять уровень жизни в метрополиях именно за счет колоний. Россия же, увы, не смогла поднять благосостояние русских за счет колоний, скорее наоборот. Во времена Российской Империи, те же белые колонии: Прибалтика, Польша, Финляндия материально жили гораздо лучше губерний, где проживал главный этнос страны, русский народ. И в советское время, скорее не РСФСР сосала соки из республик Прибалтики и Кавказа, а они с нее, ибо уровень жизни тамошних народов был значительно выше, чем в России...
  Борис Владимирович тогда не поддержал "теретика", но и против не выступил, но саму "теорию" запомнил и постепенно начал с ней соглашаться. Действительно русские, и в Империи, и в Союзе оказались в положении сапожника без сапог - народ-колонизатор почему-то жил хуже некоторых колонизируемых им народов. Но в Чкаловске он наблюдал абсолютно нетипичный для советской действительности пример, белый колониализм западного типа. Из этого "колониального рая" никто никуда не хотел уезжать, не только пенсионеры оставались здесь, но даже руководящие номенклатурные работники. Они жили в специализированных одноэтажных коттеджах со всеми удобствами, перед которыми располагались палисадники, засаженные виноградной лозой персиковыми и гранатовыми деревьями. Однажды Борис Владимирович побывал в районе этого "буржуйгородка" и сквозь забор из плетеного штакетника наблюдал нечто вроде старческой семейной идиллии. Перед крепким, просторным домом беседка, увитая виноградной лозой, и темно красные тяжелые кисти свисают прямо внутрь той беседки. А в беседке двое стариков пенсионеров, осанистый с властным взором мужчина и холеная дебелая женщина. Они сидят возле самовара, а на столе возле них яства из спецраспределителя и дары местной природы: гранаты, хурма, миндаль... и вокруг множество налитых виноградных гроздьев. Где еще в тогдашнем СССР старики могли вот так же наслаждаться уличным теплом, яствами, уютом, абсолютным осознанием спокойствия в сегодняшнем и завтрашнем дне. И то что такой жизни уже близится конец, они конечно, не предчувствовали, да и кто тогда мог это предчувствовать...
  
   4
  
  За первый день Гена выкопал траншею. После полудня стало жарко и если бы не освежающий ветерок, копать было бы очень тяжело. Борис Владимирович вновь наполнил термос горячим чаем и Гена время от времени его понемногу пил. Большой перерыв он сделал лишь однажды, на обед. Обед его был скудный, консервы и тот же чай с покупными булочками. Потом с полчаса он отдыхал в бытовке, лежа на нарах. Очень хотелось свежего мяса. Но местные торговцы продавали только свинину, ибо торговать говядиной и тем более бараниной им было невыгодно. А он хоть никогда не являлся ревностным мусульманином, но как уважающий себя узбек свинину не ел. Чтобы заглушит это чувство... даже не голода, а именно желания хотя бы обонять запах свежего говяжьего или бараньего мяса... он вновь предался воспоминаниям. Потом этот процесс уже сам по себе шел в его сознании, когда он продолжил работу на объекте.
  Что подтолкнуло его семью к выезду из Ленинабада под Самарканд, из хорошей благоустроенной квартиры в саманную лачугу с удобствами во дворе?... Причин было несколько. После того как Ленинабад и окрестности покинули месхеты, армяне и большая часть русских, таджики стали прижимать и узбеков, хоть те и составляли до трети населения области. Отца на его работе сократили, что сразу резко понизило социальный статус их семьи. Ко всему Габдрахман, окончив институт, оказался как историк совершенно невостребованным. Когда отец через свои райкомовские связи устраивал сына учиться он, конечно, не рассчитывал, что тот по окончанию института станет школьным учителем. Он собирался пристроить его где-то возле себя в райкоме, чтобы в перспективе он занял его место. Кто же мог предположить, что казавшийся незыблемым Союз столь скоропостижно и окончательно развалится. И вот в результате оказалось, что к середине девяностых и отец и сын оказались безработными, а в семье имелись еще две младшие сестры. Тут еще возникла напряженка в отношениях между вновь образованными государствами Таджикистаном и Узбекистаном по "водному" вопросу. Таджикистан затеял строить Рогунскую ГЭС, грозя существенно уменьшить сток Аму-Дарьи, основной кормилицы Узбекистана. Потому моральный климат вокруг таджиков в Узбекистане и естественно узбеков в Таджикистане резко ухудшился. Окончательным толчком к переезду послужила гражданская война, начавшаяся в Таджикистане. Семье пришлось за бесценок продать квартиру и бежать в Узбекистан, сначала к приютивших их родственникам, а потом купив лачугу, привыкать жить в новых условиях, словно вернуться с рубежа 20-го и 21-го веков в век 19-й.
  В результате всех этих перипетий маятник мировоззрения Габдрахмана качнулся в обратную сторону. Теперь он уже возненавидел всех тех, кто разваливал Союз, страну, где как ему уже казалось, жить было не так уж и плохо. А в наступившей действительности... Габдрахман со своей столь перспективной в советское время специальностью оказался и в Узбекистане не востребован. Идти преподавать Историю в школу?... Но в поселке, где они приткнулись в местной школе оказалось "не протолкнуться", к тому же учителям платили мизерную зарплату, что и "толкаться" не стоило. Габдрахман пошел работать на стройку и за несколько лет овладел этим востребованным, но тяжелым и грязным ремеслом: разводить и заливать цемент, класть кирпичи... Но и строителям за их нелегкую работу платили гроши, а Габдрахману пришла пора жениться. Он женился на дочери друга отца, который помог им с переездом и обустройством на новом месте. Жениться пришлось, как это часто случалось в узбекской жизни, просто из чувства благодарности. Надо отдать должное другу отца, за то что Габдрахман взял его явно перезревшую дочь, он фактически не стал требовать калым, ограничившись чисто символической суммой... Вскоре у Габрахмана родился сын, потом дочь... Был ли он счастлив в семейной жизни? Габдрахман уже и сам над этим не задумывался. Его жизнь настолько отличалась от той, советской, что даже такое понятие как семейное счастье стало трактоваться совсем по-другому. У него были жена и дети, и он должен был их кормить, одевать, одновременно помогая и родителям и сестрам. А любил ли он жену?... Это уже стало совсем не актуальным. Да и большинство окружающих жили примерно также, по времени в 21-м веке, по смыслу, понятиям, благосостоянию в 19-м. На первое место вышла материальная составляющая жизни, отодвинув в тень, искусственно возвеличенную в советское время моральную. Но материально достойно жить в Узбекистане, хотя бы так как жили при Советской Власти, для обычных людей оказалось невозможно. В двухтысячных годах, наконец, перестали искать виновных в той самой плохой жизни, как это имело место в девяностых, когда во всех бедах, и узбеков, и таджиков в первую очередь винили русских. Дескать они занимают лучшие рабочие места, квартиры... Но когда русские освободили и рабочие места и квартиры... жизнь почему-то лучше не стала. Все среднеазиатские республики став независимыми влачили нищенское существование, но в отличие от Узбекистана, Таджикистан и Киргизия позволяли своим гражданам беспрепятственно выезжать на заработки в Россию, где даже малоквалифицированный рабочий мог заработать в разы больше чем на родине. Наконец, перестали держать и узбеков, они тоже устремились в Россию. В 2006 году на такую поездку решился и Габдрахман.
  Впервые попав в Подмосковье, Габдрахман был немало удивлен, насколько большинство местных русских во всем кроме внешности оказались не похожи на тех, что он видел в годы своей молодости в Чкаловске. Те русские, в большинстве своем имели хорошее образование, высокооплачиваемую работу на почтовоящичных предприятиях, или на весомых административных постах. Среди них, конечно, встречались и пьющие и даже наркоманы, но таких было сравнительно немного. Ну, а те женщины из Чкаловска, особенно молодые, если и не поголовно были красавицами, то уж одевались едва ли не все просто великолепно. Габдрахман думал, что и в Центальной России социальный состав населения примерно такой же, каким был в советское время в Чкаловске. Потому его просто шокировало, что в стране, предоставлявший миллионы рабочих мест для среднеазиатских, украинских и молдавских гастарбайтеров, столько внешне ущербных, убогих, пьющих и откровенно бездельничающих мужиков молодого и среднего возраста. Габдрахман, конечно, знал матерный русский язык, но если русские из его детства и юности употребляли его, в меру, то здесь... Здесь большинство мужиков и молодых парней без мата не могли связать ни одного предложения. И, что особенно бросалось в глаза, прилюдно матерились и многие женщины, девушки и даже девочки. Такого он не мог вспомнить из своего прошлого. Те русские девушки с которыми он безуспешно пытался познакомиться тогда не матерились вообще, во всяком случае на людях.
  Русские женщины в Подмосковье стали главным разочарованием для Габдрахмана. Ведь он ехал в Россию еще и с не до конца осознанной надеждой, хоть в какой-то степени вернуть то далекое прошлое, что он когда-то возненавидел, а с годами стал вспоминать с ностальгией. Женственность тех девушек из его юности волновала его до сих пор. Но здесь в коренной России, казалось, жили совсем иные женщины. Нет, внешне они не отличались, особенно в нечастые здесь жаркие летние дни, когда они ходили в открытых платьях, шортах, топах... Но как же они себя при этом вели, как разговаривали! Даже природная красота, которой бесспорно обладали многие из них, не сглаживала того хамства и сквернословия, которое как само-собой разумеющееся извергали из своих уст многие местные женщины, девушки и даже девочки. Несмотря на то, что Габдрахману шел уже четвертый десяток лет, он в перерывах между заливками фундаментов на объектах как и в юности любил ходить по улицам близлежащих городов и поселков, смотреть на женщин. Он и сейчас продолжал жить надеждой встретить, наконец, такую же русскую какие сводили его с ума тогда, в Чкаловске - красивую, упругую и женственную. А женственность прежде всего сплав определенного рода красоты и определенного поведения. При этом, большинство узбечек он не считал образцами женственности. По его мнению, они были слишком телесно и интеллектуально неразвитыми, а то и чрезмерно забиты. Хотя имелся и обратный пример. Тот образец телесной красоты и в то же время развязного поведения на публике, что явила миру узбекская певица Азиза, являлась другой крайностью.
  В Подмосковье ему, увы, нечасто приходилось видеть женщин похожих на тех, из его прошлого. Таковыми могли быть только дачницы, что приезжали из Москвы, либо на своих машинах, либо на электричках. Те, которые из электричек, тащили с собой уйму всевозможных сумок, пакетов с саженцами и прочего, что конечно тоже наносило немалый вред восприятию их женственности. А вот из дорогих иномарок иной раз выходили такие дамы средних лет, от вида которых у Гены, как тогда в Чкаловске замирало дыхание и становилось тесно в паху. Именно при виде женщин средних лет, потому что большинство молодых девушек по совершенно не понятной Габдрахману причине утратили этот дар, которым всегда обладали русские женщины - ни с чем не сравнимая женственность. Молодые же почему-то мучили себя диетами, фитнесом, спортом. В результате они утрачивали те пьянящие мужчин линии, изгибы фигуры, да и характер их становился грубее. А вот средневозростные, они еще не все попали под стандартизирующий гёрл-пресс и потому у многих сохранилась эти притягательная мягкость форм. Но и здесь в какой-то степени имел место повтор ситуации пережитой им в Чкаловске - такие женщины на него не обращали ни малейшего внимания. Габдрахману это стало окончательно ясно, когда в один из теплых летних дней он находился в одном подмосковном райцентре рядом с сетевым супермаркетом "Дикси" и засмотрелся... То была тридцати-тридцатидвухлетняя женщина, вышедшая из явно дорогой иномарки в топ-кофточке и короткой юбке высоко открывавшей полные загорелые ноги. Она перехватила его взгляд, "красноречиво" направленный на ее оголенный сочный живот и презрительно усмехнувшись, обратилась к своему спутнику, вылезшему из-за руля той иномарки:
  - Этот чурка так на меня смотрит, словно рентгеном просвечивает. Я под его взглядом совсем голой себя чувствую.
  - И что, стесняешься?- усмехнулся в ответ мужчина.
  - Вот еще было бы кого...
  Они переговаривались достаточно громко, и ничуть не боялись, что он их вполне может услышать - они не считали его за равного себе человека. Для них он был всего лишь чурка, низкий, бесправный гастер, которого они презирают и совершенно не опасаются. Это было тем более унизительно, потому что тех же кавказцев они так же презирали, но так сильно боялись, что никогда не посмели бы вслух сказать такое про них при них. Впрочем, кавказцев и гастарбайтерами считать было никак нельзя, кого угодно можно было и украинцев и молдован и даже белорусов, кавказцы, за редким исключением, приезжали в Россию не работать, а торговать, учиться в ВУЗах, делать бизнес, грабить, насиловать, убивать, унижать... И во всех этих ипостасях они преуспевали, потому никого русские до такой степени не ненавидели и не боялись, причем всенародно, начиная с высших государственных чиновников и кончая подзаборными бомжами... Но даже сами себе русские в этом конечно не признавались. Увы, среднеазиаты так себя в России поставить не смогли, потому и жили здесь очень тяжело, и морально, и материально. Их кто угодно мог безнаказанно обмануть и обидеть.
  В России Габдрахман, где его стали называть Геной... Так вот Гена благодаря наличию у него определенных строительных навыков сумел устроиться постоянно в одну из строительных фирм, где за несколько лет превратился в лучшего специалиста по сооружению фундаментов. Строительный сезон длился с марта по ноябрь, и все это время Гена делал фундаменты для коттеджей, домов, бань. Девять месяцев в году в отрыве от семьи, от родного дома. Ему здоровому и еще не старому мужику была просто необходима женщина. Его земляки, как правило, на данном "поприще" редко добивались успеха. От них, обычно, воротили нос даже местные разведенки. Но Гена вовремя осознал, что среди той категории русских женщин, от которой у него с юности "кружилась голова" искать таковую не имеет смысла. Он решил попытать счастья среди тех, которые ему не импонировали, то есть не обремененных, ни привлекательной внешностью, ни воспитанностью, ну и естественно особой женственностью. Таковых в просторечии именовали свободными бабцами. И здесь он довольно быстро преуспел.
  С некой Мариной Гена познакомился в 2009 году, когда делал фундамент очередному клиенту. Она проживала там же неподалеку и однажды, заглянув в его бытовку, попросила помочь поменять ей газовый баллон. Гена донес этот баллон от машины их развозившей к ней на двор. За это она его накормила и они разговорились. В тот первый вечер Марина показалась Гене не далекой, но скромной и вежливой. Она работала кассиром на железнодорожной станции, являлась разведенкой без детей, чуть моложе его. Правда, ни по интеллекту, ни по внешности Марина не походила на тех грамотно говорящих упругих и резвых красавиц, коих он наблюдал на дискотеках в Чкаловске. Она едва закончила среднюю школу, и ни в институт, ни в техникум даже не пыталась поступать. Ну, а внешне... Морина была полной, даже чрезмерно, но не той упругой полнотой русской красавицы, что часто сводит с ума мужчин, особенно южан. Полнота Марины была бесформенной, и окончательно портили общую картину сравнительно худые ноги. В своей юности Гена на такую бы даже на молодую не посмотрел, но сейчас ему было не до выбора.
  Ко времени их первой встречи Марина уже лет пять жила одна и так стосковалась по мужику... В общем, по первому разу у них случилась полная идиллия и все было хорошо... Сделав очередной фундамент, Гена теперь ехал к Марине и до следующего объекта пользовался всеми благами домашнего уюта. Он не был привередой и поставил ей всего одно условие, чтобы она ни в коем случае не готовила ему блюда из свинины и на свином сале. И Марина сначала отнеслась к этому с пониманием. Первый год у них, что называется, были тишь, гладь, да божья благодать, но на второй сложившееся положение вещей перестало устраивать Марину. Во-первых, то что он все деньги отсылает семье. В один прекрасный день она заявила, что задарма более не намерена его кормить и обстирывать. Гена был вынужден давать ей немного денег. Но "аппетит" Марины продолжал расти и Гена, наконец, узрел ее истинное "лицо". Теперь уже и мат и выражения типа "чурка сраная" нередко вырывались из ее уст в его адрес. В тот 2010 год он уезжал поздней осенью к себе в Узбекистан с твердым намерением к ней больше не возвращаться. Однако, приехав на следующий год, он вновь стал "жить" у нее. Но уже никакой глади и благодати в их отношениях не было. Марина постоянно устраивала сцены, а Гена терпел, платя за стол, постель и стирку по тысячи рублей в месяц. Марину же и это не устраивало, она требовала, чтобы он развелся с женой и совсем остался с ней. Дело в том, что она узнала сколько эта "сраная чурка" зарабатывает в фирме, а Гена зарабатывал на своих фундаментах едва ли не больше всех работающих ни шатко ни валко мужиков в том поселке, да к тому же не пил и не курил. В общем, Марина всерьез на него нацелилась, но действовала не лаской и нежностью, а в основном грубой бранью. План женить на себе Гену не сам по себе возник в голове у Марины. Питательной средой для него послужила семья одной её знакомой. Та знакомая вот также сумела женить на себе приехавшего на заработки молдованина, который бросил оставшихся в Молдавии жену и ребенка. Теперь уже у нее с молдаванином было двое детей, то есть полноценная семья. Марина и Гене не раз приводила в пример того молдованина. Но его такая перспектива совсем не манила. То на что Гена не решился в 2011 году, он сделал в 2012-м. Приехав весной к началу строительного сезона, он уже к Марине не поехал, предпочитая теперь все время обретаться либо в бытовке, либо в импровизированной гостинице при офисе фирмы, самостоятельно питаться и стираться. Марина сделала ряд попыток вернуть "беглеца". Она приезжала в офис фирмы, пыталась выяснить его местонахождение. Но в фирме теперь уже так дорожили Геной, что откликнулись на его просьбу и подбирали ему объекты подальше от места жительства Марины, так чтобы она не могла его "достать".
   5
  
  На второй день Гена начал пилить доски, а потом из них мастерить опалубку. Борис Владимирович наблюдал за его работой и уже не удивлялся - он привык что этот "гастер" почти не отдыхает. Так вот работая без спешки, но постоянно он действительно один выполнял работу двух человек. По-прежнему с непринужденным достоинством он принимал чай в термосе, но более ничего не просил. Из тех немногочисленных фраз, что они обменялись за эти двое суток, Борис Владимирович смог предположить, что хорошее знание Геной русского языка, скорее всего объясняется тем, что он судя по возрасту учился в школе еще в советское время и по всему в русской школе. Более молодые гастарбайтеры из Средней Азии, как правило, по-русски говорили довольно плохо. Гена же говорил не только чисто но и правильно, не путал падежи, верно ставил ударения. Все это настолько заинтересовало Бориса Владимировича, что он на третий день, когда Гена сделал перерыв и присел передохнуть в тень... Борис Владимирович подошел к нему и подчеркнуто уважительно заговорил:
  - Извините за беспокойство, но позвольте узнать раз уж вы из тех мест, как там сейчас в Чкаловске, наверное уже не так как раньше? Насколько я помню, в советское время это был очень благоустроенный и красивый город.
  Гена с некоторым удивлением снизу вверх посмотрел на "клиента". Ведь то, что он услышал совпало с его мыслями-воспоминаниями. Потому отвечать он начал как-то неуверенно, будто извиняясь перед этим пожилым русским, вновь напомнившем ему о его юности.... Извиняясь за то, что не может дать исчерпывающий ответ на его вопрос:
  - К сожалению, точно я не могу ничего вам сказать. Я уже несколько лет не был, ни в Худжанте, ни в Чкаловске. Знаю лишь, что почти все заводы позакрывались, а прежние жители в основном уехали.
  - Уехали... а как же квартиры? Там же были хорошие квартиры и частные дома тоже отличные,- не удержался от вопроса Борис Владимирович.
  - Думаю, что в те квартиры и дома заселились таджики,- Гена презрительно усмехнулся.- В нашей квартире в Ленинабаде, где моя семья жила, тоже сейчас таджики живут. Мы ее продали и уехали когда там война началась. И в Чкаловске то же самое происходило. Сейчас уже нет ни того Ленинабада, ни Чкаловска,- Гена вдруг как-то беспомощно грустно улыбнулся.
  И в этот момент Борис Владимирович безошибочно почувствовал, что меж ними словно рухнул незримый барьер и они на неком подсознательном уровне стали как бы мыслить в унисон на обоим понятные и схоже переживаемые темы... Увы, беседу пришлось прервать, ибо Гена вновь принялся за работу. К следующему дню, когда по графику предстояло осуществить собственно заливку фундамента, он должен был успеть сделать полностью опалубку, да так, чтобы ни в коем случае не допустить утечки бетона. В случае подобной утечки стоимость бетона вычитали из зарплаты рабочего. Потому сейчас Гена работал почти до сумерек, укрепляя прочность опалубки, делая специальные проволочные стяжки. Впервые за все три дня Борис Владимирович заметил, что Гена наконец-то устал. Он собирался еще с ним поговорить, тем более что контакт начал явно налаживаться, но как воспитанный человек не стал тревожить Гену в преддверии еще более тяжелого дня.
  На четвертый день с утра приехал прораб, и они вместе с Геной проверяли готовность к заливке цемента. А к десяти часам подошла бетономешалка, огромная машина с медленно вращающимся барабаном, в котором помещалось пять тонн жидкого бетона. Водитель не без труда заехал во въездные ворота и стал манипулировать, пытаясь поудобнее встать возле желоба: земляной траншее полуметровой глубины и над ней тоже полуметровая опалубка. Маневрировала тяжеленная машина с трудом. Наконец, бетономешалка встала как надо, водитель развернул выходной лоток и по нему из барабана в желоб полился бетон.
  Вот тут-то у Гены началась просто кошмарная работа. Он с лопатой в руках разгонял цементно-гравийную жижу по периметру желоба, чтобы она равномерно распределялась по всему пространству будущего фундамента. То, что для одного это невероятно тяжело, Борис Владимирович понимал очень хорошо. Он наблюдал этот процесс два года назад, когда ему вот так же заливали фундамент под баню. Но тогда размеры фундамента были в два раза меньше и бетон "разгоняли" два человека. И все одно они не справились. В какой-то момент некачественно сколоченная опалубка не выдержала, одна доска под напором вылетела, и серая бетонная масса стала вытекать из пробитого короба. Рабочие, два молодых таджика, ценой невероятных усилий спасли тогда ситуацию, успели быстро заделать брешь, и бетона утекло немного. Сейчас Гена бегал по всему периметру один, в бешеном темпе орудуя лопатой. До того, когда Гена рыл траншею и сколачивал опалубку, несмотря на жару, ни разу ни капли пота не выступило на его лбу. Сейчас уже через пять минут такой беготни пот с него лил ручьями. Тем не менее, он все успевал: отгонял лопатой от лотка основную массу бетона и дальше гнал ее по желобу и потом вновь возвращался к лотку, чтобы вновь успеть до того как она польется через край опалубки. Через десять-пятнадцать минут водитель отключил подачу бетона и подъехал к другому углу периметра будущего фундамента и вновь пустил бетон. И опять едва успевший перевести дух Гена бегал, загребал лопатой, потел... Пять тонн бетона заливали где-то более получаса. То было половина работы, ибо на весь фундамент требовалось около десяти тонн.
  Бетономешалка уехала за второй порцией, а Гена буквально рухнул отдыхать в тень. Борис Владимирович тут же предложил ему свежезаваренный чай. Гена дрожащими руками взял термос и, поблагодарив кивком, начал медленно пить. Понимая, что сейчас разговаривать с ним более чем некорректно, Борис Владимирович подошел к прорабу, все это время безучастно наблюдавшему за работой, а сейчас ходившему вдоль желоба, смотревшего как разлился бетон.
  - Да, работенка, однако,- сокрушенно покачал головой Борис Владимирович.- И сколько за такой вот фундамент ему заплатят в вашей фирме?
  Прораб мельком взглянул на растянувшегося в изможденной позе Гену, на лицо клиента, выражавшего ему искреннее сострадание, и спокойно пояснил:
  - Вы, наверное, думаете, что у нас за такую работу платят копейки? Так вот, Гена за ваш фундамент получит четырнадцать тысяч. Недаром он один за такое дело берется. Сейчас за месяц он таких фундаментов заливает пять, а то и больше. Посчитайте, в месяц у него получается не менее семидесяти тысяч. Так что жалеть его не стоит, он у нас побольше многих русских заколачивает.
  Борис Владимирович, как и большинство прочих обывателей, знавших из всевозможных СМИ, что все гастарбайтеры получают за свою работу гроши, был немало удивлен заработком Гены, хотя воочию убедился, что эти деньги ему даются очень тяжело. И чувство жалости до того уже почти переполнявшее Бориса Владимировича, трансформировалось уже в нечто вроде уважения. Гена же все это время пока бетономешалка ездила за второй порцией бетона, сидел в тени, недвижимо с полузакрытыми глазами, восстанавливая силы.
  Приехала бетономкешалка и все повторилось. Пять тонн бетона выливалось через лоток в желоб, и все эти пять тонн Гена перегнал своей лопатой по всему периметру. Опалубка была сделана на совесть, она выдержала, выдержал и Гена. Вся процедура заливки прошла, что называется без сучка и задоринки. Когда опустевшая бетономешалка уехала окончательно, Гена не мог позволить себе отдохнуть. Теперь он спешно проводил манипуляции с верхним слоем бетона, пока тот не загустел, с помощью небольшой дощечки. Он ребром погружал ее в бетон и тут же вытаскивал, после чего верхняя поверхность становилось зеркально-ровной, ибо вылезший наверх гравий погружался внутрь и не выпирал. Эти манипуляции тоже оказались весьма трудоемки. Дощечкой надо было успеть обработать-пробежать весь периметр и перемычку пока бетон не начал застывать и доступен подобной обработке... Когда все было завершено и верхняя поверхность фундамента представляла собой абсолютно ровную, блестящую на солнце гладкую поверхность, Гена отбросил дощечку и ни говоря ни слова вновь пошел в тень отдыхать.
  Если Борис Владимирович и после того как узнал о размере заработка Гены продолжал наблюдать за его "трудовым подвигом" с явным восхищением, то прораб по-прежнему сохранял абсолютное равнодушие. Переговорив о чем-то с Геной, он прошел вдоль желоба, констатируя высокое качество заливки, о чем и оповестил клиента:
  - Вот смотрите, все сделано на уровне. Теперь фундамент должен десять суток сохнуть, а ваша задача раз в день его поливать. После просушки к вам заедет бригада ставить сруб.
  - Да-да, я в курсе,- поспешил заверить Борис Владимирович, продолжая время от времени посматривать на совершенно обессиленного Гену.
  - Ну, тогда все... Да, еще одно. Вы не будете возражать, если Гена и эту ночь проведет в бытовке? Завтра мне надо везти его на новый объект, а он так вымотался, что не хочет сейчас ехать ни на нашу базу, ни еще куда,- совершенно неожиданно прораб обратился с просьбой.
  - Да ради Бога, конечно, я не против,- поспешил согласиться Борис Владимирович
  - Тогда лады. Я поехал, если что... звоните.
  Прораб пожал руку клиенту, потом подошел к неподвижно сидящему Гене и они еще поговорили минуты две-три, после чего сел на свою машину и уехал. Гена и после отъезда прораба сидел не вставая. Борис Владимирович, видя его предельную усталость, счел себя не в праве беспокоить его разговорами. Гена еще отдыхал где-то с полчаса, потом тяжело поднялся и медленно, словно опасаясь сделать лишнее движение, пошел в бытовку.
  Сказать, что на Бориса Владимировича заливка фундамента произвела неизгладимое впечатление - ничего не сказать. Производительность труда Гены его просто потрясла. И вновь у него родилось множество вопросов к этому необычному человеку, так разительно отличавшемуся от своих земляков, которые обычно работали весьма вяло и малопроизвдительно. А что касается местных подмосковных работников... Борис Владимирович более десяти лет имевший "домик в деревне" достаточно хорошо узнал эту категорию людей, еще не москвичей, но и провинциалами их называть было никак нельзя. То, что в Подмосковье ни один мужик, ни молодой, ни средних лет не возьмется за такую работу ни за какие деньги, это он еще мог понять - здесь все считали такой труд унизительным для себя. Но то, что и такие исконно русские занятия как постановка бревенчатого сруба для жителей Подмосковья тоже стало не престижным и тяжелым делом - этого он уразуметь не мог. Но факт оставался фактом, все фирмы, специализирующиеся на строительстве частных деревянных домов, коттеджей, бань здесь, в Подмосковье не могли найти таковых специалистов, или хотя бы желающих этим умением овладеть. Потому срубы ставили бригады из соседних областей, Нижегородской, Вологодской, Владимирской. Там еще имелись мужики, не разучившиеся это делать. А подмосковные?... Самой ходовой специальностью в последние лет пятнадцать здесь являлась охранник, работающий в Москве. Там конечно платили немного, но ведь зато и делать ничего не надо, отдежурил-проспал сутки через трое и никаких забот. Таким образом, буквально на глазах происходила массовая деквалификация мужиков в самой населенной области России. В двухтысячных годах здесь уже невозможно было найти не только людей умеющих ставить дома, но и печников, кровельщиков, даже сварщики стали в дефиците. Целая область благодаря близости столичного мегаполиса стала областью почти одних охранников, то есть большая часть мужиков фактически не владели никакими профессиями. На контрасте с такой подмосковной действительностью Гена не просто владел нужной специальностью и ударно работал, но представлял для Бориса Владимировича непостижимую загадку. Он все же решил с ним капитально поговорить и услышать ответы на возникшие у него вопросы.
  Идти просто так было неудобно. Идти с бутылкой? У него была припасена бутылка "Казенки", ее он собирался распить с мужиками, которые приедут ставить сруб. Но то, что подходит для русских, будет ли хорошо для узбека?... А что если он просто принесет ему поесть? Наверняка после такой работы он страшно проголодался. Борис Владимирович призвал на помощь весь свой опыт, чтобы вспомнить, что с наибольшим удовольствием станет есть житель Средней Азии. Колбасу нести никак нельзя, в ней так или иначе присутствует свинина. У него в холодильнике имелась замороженная курица... Он ее разморозил, пожарил, сорвал с грядки огурцов, редиски, лука, сделал салат. Все это уложил в сумку и на всякий случай на самое дно положил "Казенку", а все остальное сверху. Вот так с сумкой в руке он постучался в дверь бытовки...
  
   6
  
  - Позвольте войти,- Борис Владимирович приоткрыл дверь. Несмотря на то, что с момента окончания работы по заливке фундамента прошло уже часа три-четыре, Гена продолжал отдыхать, лежа на нарах. Тут же на импровизированном столе лежало с полбуханки хлеба и уже опорожненная банка из-под говяжей тушенки.
  - Да, пожалуйста,- Гена смотрел на "клиента" с некоторым удивлением.
  - Извините, но я подумал, что после такой тяжелой работы вам необходимо хорошо подкрепиться. Вот тут я принес кое-что... здесь жареная курица и овощи. Не беспокойтесь, я знаю ваши обычаи, никакой свинины, ешьте спокойно,- Борис Владимирович вошел в бытовку и прикрыл за собою дверь.
  Гена с любопытством смотрел на нежданного визитера, его сумку, вдыхал исходящий от нее довольно сильный запах жареной курятины... и, видимо, не знал как поступить. Отказаться? Но это было бы крайне невежливо с его стороны - пожилой человек его уважил, принес еду. Гена заколебался. Ведь в Средней Азии принято уважать старших, причем всех независимо от национальности, в отличие от Кавказа, где уважают только своих стариков. Видя эти колебания, Борис Владимирович не стал дожидаться, а сразу выложил на стол блюдо с пожаренной курицей. То оказался самый весомый аргумент, Гена уже давно не ел хорошего мяса, потому курица его, что называется, сразила.
  - Спасибо... я не голоден.... но не откажусь. Присаживайтесь... вон уда,- Гена смотрел на курицу, не отрывая глаз, едва сдерживая порыв сглотнуть слюну.
  Видя, что Гена испытывает определенную неловкость, Борис Владимирович продолжил "брать быка за рога".
  - Я знаю, у вас не принято пить водку, но может быть... у нас как раз такой обычай, при встрече... вот я захватил,- Борис Владимирович достал бутылку и вопросительно посмотрел на Гену.
  Тот опять поколебался, но уже не долго.
  - Хорошо... у меня были русские друзья и мне... в общем приходилось с ними выпивать... - отвечал он не очень уверенно.
  - Ну и прекрасно,- Борис Владимирович поставил бутылку на стол и тут же извлек из сумки два пластмассовых стаканчика.
  По всему, Гена так хотел есть, что готов был даже пить водку, лишь бы поскорее начать поглощать эту аппетитно благоухающую курицу. Потому и тост за знакомство, произнесенный хозяином, прозвучал вполне буднично. Гена на удивление легко выпил стопку и тут же принялся утолять голод. Впрочем, ел он хоть и с аппетитом, но не жадно, чувствовалось какое-то воспитание, причем воспитание не мусульманское, а вполне светское.
  - Извините, прораб представил вас Геной, но ведь это не точное ваше имя, верно?- осторожно осведомился Борис Владимирович, едва собеседник прожевал первый кусок курицы.
  - Да мое настоящее имя Габдрахман, но здесь меня все зовут Геной, и я к этому привык,- отмахнулся как от чего-то несущественного Гена.
  - А я Борис Владимирович. Знаете что, Гена, у меня глядя на вас создается впечатление, то вы не всю жизнь фундаменты заливали. Наверное, раньше у вас была совсем другая жизнь. Разве не так?- Плаксин налил по второй стопке.
  Гена не обращая внимания на стопку, взялся за второй кусок курицы. Как отвечать он обдумывал с полминуты, тщательно пережевывая мясо и выбирая из него косточки.
  - Да вы правы, раньше я не был, да и не собирался становиться строительным рабочим. Это меня, как у вас говорят, жизнь заставила. Я ведь закончил исторический факультет педагогического института,- об этом Гена поведал явно стушевавшись.
  - Что вы говорите... так вы историк?- изумлению Бориса Владимировича не было предела.- А учились где, наверное, еще в Ленинабаде?
  - Да, институт заканчивал еще там, а вот уже потом пришлось переехать,- Гена продолжал жевать, а его лицо явно омрачилось.
  - Я догадываюсь, почему вы не работаете по специальности. Я слышал, что у вас там сейчас очень тяжело жить?- осторожно, даже вкрадчиво спросил Плаксин и выжидающе замолчал.
  Гена вновь неспешно обдумывал ответ, не забывая тщательно пережевывать мясо. Потом он вдруг как-то простодушно улыбнулся, оперся спиной на стенку бытовки и кивнул на бутылку:
  - У нас всегда плохо относились к этой вашей традиции, но иногда, чтобы, как вы это говорите, снять стресс, она хорошо помогает.
  - Ну, так выпьем,- тут же с готовностью Плаксин взялся за стопку.
  Они выпили, Гена съел уже половину курицы, а то что собеседник ее почти не ел, предпочитая закусывать салатом... Он это воспринимал с пониманием - ведь тот пришел к нему с определенной целью, напоить, накормить, разговорить...
  - Тяжело ли сейчас у нас?- Гена вдруг как будто только вспомнил о заданном ему вопросе.
  Он вновь помолчал. Безусловно, он был не прочь говорить на эту тему, но не мог решиться - стоит ли с посторонним человеком быть откровенным, тем более выплескивать все, что у тебя на душе. Видимо, алкоголь все же подвиг его на откровенность:
  - Вообще-то у нас там всегда было не очень хорошо, а сейчас действительно совсем плохо. Самое плохое - это безработица. Куда наши только не ездят на заработки, и в Туркменистан и в Казахстан, но больше всего сюда в Россию.
  - Извините меня за любопытство, но все-таки, как там у вас люди считают, когда было лучше в советское время или сейчас в независимом Узбекистане?- осторожно осведомился Борис Владимирович.
  И вновь Гена ответил не сразу:
  - Народ по-разному думает. Те кто у власти и их родственники... им сейчас хорошо, а остальные... Тоже каждый по разному думает. Я вот когда еще студентом был, тоже считал что Узбекистан и Таджикистан в составе Советского Союза занимали униженное положение. А сейчас мне иногда кажется, что лучше того времени у меня в жизни не было. А разве у вас тут не так? Мне кажется, особой разницы нет.
  Теперь уже пришла пора задуматься над ответом Борису Владимировичу... Хорошо, что дни стояли длинные, и даже в десятом часу вечера было еще светло, только донимали духота и комары. Борис Владимирович плотно прикрыл дверь бытовки, ибо света из единственного окошка было достаточно, но сразу уменьшился приток активизировавшихся к вечеру комаров.
  - Вам тут надо бы какой-нибудь антикомариный аэрозоль распылить, а то спать тяжело,- отклонился он от темы.
  - У меня мазь есть, я ею на ночь лицо и руки натираю,- всем видом Гена показывал, что ожидает ответа на свой предыдущий вопрос.
  Наконец, и Борис Владимирович собрался с мыслями:
  - Ситуация конечно во много схожая, но далеко не одно и то же. Да у нас тут тоже многие ностальгируют по советским временам, но думаю не в такой степени. Например, лично я утверждать, что в советские времена было лучше, чем сейчас не стал бы.
  - Ну как же, я вот по телевизору видел и здесь со многими разговаривал, особенно такими как вы, людьми в возрасте - все говорят раньше было лучше,- Гена до того фаталистически спокойный, стал говорить с неким азартом.
  - Уверяю вас это не так. А среди людей старшего поколения многие ту власть просто ненавидят, я уж не говорю про средневозростное поколение. Ну, а молодежь той жизни либо не помнит, либо вообще не знает. Вот вы говорите, что сейчас там у вас хорошо живут только большие начальники. Но ведь и при советской власти также было. Высшая партноменклатура, все кто имел возможность отовариваться в спецраспределителях, жили гораздо лучше остальных,- возразил Плаксин.
  - Почему только начальники? Не только они хорошо жили. Вот вы в Чкаловске много раз бывали. Там же все хорошо жили. Разве вам не хотелось бы все это вернуть?- все более заводился Гена.
  - Понимаете, Чкаловск не типичный пример. Все эти закрытые города со спецснабжением, они же сравнительно неплохо существовали за счет остальной страны, а производили продукцию, которая фактически не приносила никакой прибыли, как и любая оборонная продукция. Советский Союз в конце-концов и "съели" все эти бесчисленные оборонные предприятия и НИИ. Сотрудники этих предприятий работали фактически без отдачи, отбирая деньги у тех, кто эту отдачу давал, кто растил и убирал хлеб, хлопок, производил ткани и прочие товары народного потребления. А в результате был утрачен смысл трудиться, и в сельском хозяйстве, и во всех необоронных отраслях промышленности, что и привело к дефициту всего и вся,- пояснял Плаксин, вновь разливая водку.
  На этот раз Гена переваривал сказанное собеседником недолго:
  - Я согласен, возможно, все оно так и было. Я и сам помню, когда нас школьников, а потом студентов гоняли на хлопок, как мы халтурили, что только не делали, в собранный хлопок и камни и железо кидали, чтобы сдаточный вес увеличить. Но ведь кроме этого как вы сказали потерянного смысла работать не в оборонке, все остальное тогда правильно было сделано. Какие школы были, какие больницы, какие детские сады, на детей пособия выплачивали. А какие отношения между нациями были? Ведь если не считать этих месхетов у нас там все нации более или менее дружно жили, а сейчас что творится, сказать страшно. И надо было не разваливать Союз, а постепенно развивать. Тот же Чкаловск сделать примером для остальных городов и всех подгонять под его уровень,- лицо Гены выражало непоколебимую веру в своей правоте. - А сейчас, знаете во что таджики превратили его? Лет пять назад я там в последний раз был, случайно, проездом. Посмотрел и чуть не заплакал, что они натворили. Помните там возле гостиницы парк был в низине по которой ручей протекал, хороший такой парк с деревьями большими с кустами подстриженными?
  - Ну да, я же всегда в гостинице останавливался и парк тот знаю и водоем, что напротив гостиницы с пляжем, много раз там купался,- подтвердил Борис Владимирович.
  - Так вот, они все это угробили, всю красоту, деревья посрубали, а на том месте большой водоем сделали.
  - Как это?- не понял Борис Владимирович.
  - Да так, они этот ручей ниже того парка большой плотиной перекрыли и весь парк затопили, чтобы вода была для орошения, а красота и отдых это им не нужно... А я так тот парк любил, -неожиданно в голосе Гены прорвались явные ностальгические нотки.
  По тому, с каким злом стал высказываться Гена чувствовалось, что водка оказала на него немалое воздействие. Борис Владимирович же только сокрушенно покачал головой, выпил свой стакан, закусил салатом и заговорил, глядя уже не на собеседника, а куда-то в сторону:
  - Вот вы же сами признаете, что в ваши студенческие годы непоколебимо верили, что Узбекистану и другим среднеазиатским республикам будет во благо выход из СССР. Так ведь?
  - Так, но кто тогда был я, совсем молодой сопляк. А во главе страны стояли умудренные жизненным опытом люди и они должны были понимать, что Союз никак нельзя было разрушать. Во всяком случае, мой отец очень хорошо это понимал. Тогда в Перестройку я по молодости начинал всякую чушь говорить, он сразу меня на место ставил, тогда еще говорил, что все наши среднеазиатские республики нищими сразу станут, да и не только они. Был такой узбекский писатель Тимур Пулатов. Тогда он среди нашей молодежи очень популярный был. Так вот он перед самым развалом Союза предсказал все, что потом произошло с Узбекистаном,- с прежним азартом отстаивал свою точку зрения Гена.
  - Извините, а кем в то время был ваш отец?- опять же осторожно поинтересовался Плаксин.
  - Что... отец?...- и вновь Гена заметно смутился, но врать не стал.- Он... он работал в райсовете.
  - Понятно... А ваша семья значит жила в хорошей квартире с удобствами и ваш отец имел возможность у себя на работе доставать продукты и промтовары помимо общедоступных магазинов?- сформулировал свой не совсем приятный для Гены вопрос Борис Владимирович.
  - Да нет... он не был большим начальником... Ну да иногда и ему кое что доставалось, квартиру мы действительно хорошую имели... И все это потом потеряли,- Гена в сердцах махнул рукой.- Знать бы, чем все это кончится, уверен тогда бы мы все вышли с оружием защищать Союз. А так... ну что мы знали, могли предвидеть. У нас в головах такой тарарам был.
  - Правильно, у вас, у тогдашней узбекской и таджикской молодежи наблюдался естественный порыв освободиться, как вам казалось от вековой колониальной зависимости.
  Услышав эти слова, бывший историк слегка задумался и заговорил как-то осторожно, словно чего-то боясь:
  - Я бы не стал сейчас равнять Россию, русских правителей и русский народ. Россию еще с царских времен мы действительно воспринимали как силой закабалившее нас государство, а вот большинство русских, особенно после стольких лет проработанных в России, я уже не могу считать колонизаторами. Хотя в то советское время думал именно так, как и все мои сокурсники. У нас в институте даже было подпольное общество по борьбе с русским колониализмом.
  - И вы тогда полностью разделяли убеждения членов того общества?
  Гена вновь задумался, медля с ответом:
  - Да как вам сказать... я им сочувствовал, но полностью взгляды не разделял, да и не вступил в него, потому что отца подвести боялся. В то же время, бывая в Чкаловске, я видел, что русские там жили значительно лучше, чем узбеки и таджики в Ленинабаде, не говоря уж о кишлаках. Тут уж всякое в голову лезло.
  - Ну, а сейчас, по прошествии времени, вы уже не считаете нас колонизаторами?- Борис Владимирович явно подводил собеседника к определенной мысли.
  - Да, не считаю, что русские были такими же колонизаторами как, например англичане, французы. Тут нужно какое-то другое определение, только слово не могу подобрать... после института по-русски уже не постоянно говорю, научные слова забывать стал,- Гена словно извиняясь развел руками.
  - А не хотите ли вы сказать, что русские в той же Средней Азии в общем никогда и не вели себя как господа и в этом их отличие от западных колонизаторов?- подсказал Плаксин.
  - Может быть. Некоторое пренебрежение у отдельных русских к нам, конечно, имело место, но вот этого всеобщего господского чувства, что мы белые люди, а вы низкие нации, пожалуй, никогда не было. Да я это и сейчас здесь вижу. Да и как можно чувствовать себя господином, когда и сам живешь небогато. А ведь вы в основном тоже живете бедно, хоть и не так как у нас там живут. По-настоящему богатых и вас немного. Знаете, в девяностых после развала Союза от нас ведь не только многие русские уезжали и не вас мы сильнее всех ненавидели. Армян и месхетов мы куда сильнее не любили. И что же я увидел, когда приехал в Россию? Здесь рядом с Москвой, в самом центре России, те же армяне, которые от нас поубегали, они здесь устроились, обжились, разбогатели и сейчас живут лучше большинства русских. Они живут в больших коттеджах, ездят на дорогих машинах, тут у них свои фирмы, и все они не особенно тяжело работают, не то что мы, или таджики. Да и не только армяне здесь у вас хорошо пристроились. Который год сюда приезжаю и всякий раз удивляюсь, азеры, грузины, дагестанцы, чеченцы, да почти все кто с Кавказа живут здесь у вас и лучше вас. Мы у себя никому такого не позволяем. Да мы живем плохо, но лучше узбеков никому у себя жить не позволим, мы на своей земле хозяева,- Гена говорил, с интересом наблюдая за реакцией собеседника.
  На этот раз Борису Владимировичу пришлось взять большую паузу, чтобы обдумать ответ. Для ее маскировки он выпил и не спеша обстоятельно закусывал, прежде чем собрался с мыслями:
  - Был такой русский философ-диссидент Александр Зиновьев. Недавно умер в очень преклонных годах. Так вот он писал, что русские при всем их имперском самосознании, не нация господ. Другими словами эту мысль можно выразить так: русский человек не способен использовать другие нации, их ресурсы, как впрочем и свои, для улучшения своего благосостояния. Для достижения каких-нибудь глобальных целей, как, например построения социализма, или освоение космического пространства и тому подобного да, и с себя и с соседей рубахи снимет, в дерьме жить будет. А вот чтобы за чей-то счет самому лучше жить, нет на это он неспособен. А вот есть народы, которые способны. Кавказские нации сами по себе вроде и не имперские, а умеют жить за счет чужих ресурсов, и это у них неплохо получается не только в России. Те же армяне и во Франции и в Америке процветают. Они только у себя на родине в своей среде не больно богатеют, а вот к другим народам очень неплохо приспосабливаются. Кстати вы случайно не читали Зиновьева?
  - Нет, даже не слышал о таком,- отрицательно покачал головой Гена.
  - Тем не менее, вы своими словами озвучили примерно то, что утверждал он. Чем мы с вами русские и узбеки похожи... ни вы, ни мы не являемся, ни нациями господ, ни нациями приспособленцев, и с этим ничего уже не поделаешь,- подвел итог своим умозаключениям Борис Владимирович.- Ну что допьем, тут уже чуть-чуть осталось,- он разлил остатки водки.
  Гена выпил, не забыв доесть и курицу. По совокупности всего: водки, курицы, обсуждаемой темы... он уже готов был на полную откровенность. Заговорил он с прежним азартом:
  - Как вы думаете, Борис Владимирович...- Гена вдруг остановился на полуслове и продолжил вроде бы о совсем другом.- Знаете, я года два назад с отцом сильно поспорил. Он после того как мы уехали из Ленинабада, сильно верующим стал. Раньше, когда коммунистом был и в райкоме работал к мечети и близко не подходил, а тут к старости, словно другим человеком стал. Когда я стал на жизнь жаловаться, он мне говорит, все делается по воле Аллаха и надо его волю принимать и терпеть. Я тогда, помню, разозлился и говорю ему, почему твой Аллах помогает только плохим людям и ленивым народам, а честные и трудолюбивые живут хуже всех, почему он допустил развал Советского Союза, в котором нам узбекам, в общем, не так уж плохо жилось, не то что сейчас? Ну он мне давай все объяснять, что-то вроде того как вы мне сейчас, что Союз погиб из-за тяжких грехов, что не надо было в Афганистан соваться, еще там что-то... Ну, я ему во зле, почему же Америку твой Аллах не накажет у них грехов не меньше и Вьетнам, и Ирак, Китай вон уйгуров давит. Так нет, и Китай процветает, быстрее всех развивается и Америка лучше всех живет. Он мне - все в конце-концов зачтется и за все спросится. Тогда я его конкретно спрашиваю, почему Аллах именно узбеков избрал быть одним из самых бедных народов, а сейчас вообще в настоящую нищету опустил? Наверное, негры в Африке сейчас лучше живут. Нас-то за что? Мы ни на кого не нападали, никого не завоевывали, не притесняли, не унижали ни один народ кроме самих себя. А уж по трудолюбию и терпению трудно найти нацию равную нам. За что же он нас на такую жизнь обрек? За тысячи километров едем, чтобы на кусок хлеба заработать, семьи, детей своих прокормить,- Гена говорил уже со "слезой" в голосе.
  Борис Владимирович поерзал на нарах где сидел, посмотрел на пустую бутылку. Ему явно еще хотелось выпить.
  - Вы же понимаете, что ход мировой Истории часто не соответствует такому понятию как справедливость. Просто все так сложилось, как оно сложилось. Действительно в Средней Азии мало востребованных на мировом рынке природных ресурсов. Из стратегического сырья у вас в Узбекистане производится только хлопок и добывается газ. Но сами понимаете ваш хлопок на мировом рынке не конкурент по качеству египетскому или китайскому. Ну, а газ он востребован в Европе, а этот рынок прочно застолбила Россия, у которой это газа - океан, и она туда никого не пустит. В этой связи у вашего правительства мало вырученной от мировой торговли валюты, а населения много и растет оно очень быстро. В результате жизненный уровень фактически не растет, и если бы не миллионы, таких как вы, работающих в других странах, Узбекистан вообще бы не сводил концы с концами. Вот если бы у вас имелись значительные и легко извлекаемые запасы нефти, как в Саудовской Аравии, Кувейте, или Казахстане, вы бы тоже наверняка процветали,- поспешил все объяснить экономическими причинами Борис Владимирович.
  - Так почему же Аллах... или кто там есть... Ну вы понимаете, что Бог он один, только у разных народов зовется по разному... Так почему же он так распределил эти самые природные ресурсы, что один из самых трудолюбивых народов в мире оказался ими обделен? В то же время как наши соседи казахи... ничего плохого про них не хочу сказать, но особым трудолюбием они никогда не отличались. Так почему же они всеми этими ресурсами наделены по самую макушку. Они и на заработки никуда не ездят и у себя дома особо не напрягаются, а живут намного лучше нас. Почему такая несправедливость? А то что мы, узбеки необыкновенно трудолюбивый народ, думаю вы с этим спорить не станете?- Гена посмотрел на собеседника вопрошающе.
  На этот раз Борис Владимирович ответил сразу:
  - Конечно, не буду. Мне приходилось еще в советское время видеть, как узбеки работали в колхозе на уборке хлопка. Действительно тогда в Союзе мало кто так же усердно и тяжело трудился. А сейчас я думаю на своей земле у вас еще усердней работают. Да и вас я сегодня в работе видел. Но подождите...
  - Так почему же тогда Аллах именно нас, так любящих работать на земле, той же водой обделил, я уж про нефть не говорю. А вот у вас в России и у тех же казахов всего этого вдоволь. Чем мы хуже?- упорно задавал один и тот же вопрос Гена.
  - Вы же историк, хоть и бывший, и должны понимать причину создавшегося положения. Вы оседлый земледельческий народ, к тому же оказавшийся довольно далеко от современных центров мировой цивилизации. Те же казахи, они изначально не оседлый народ, а кочевой, потому они и расселились на более обширной территории. У нас в России другая причина. Где-то с 16-17 веков у нас образовалось сильное централизованное государство, которое и осуществляло экспансию, в основном на восток и на юг. Это основные причины нашей большой территории. Тут не кого винить, просто так все сложилось,- Борис Владимирович развел руками.
  Гена несогласно покачав головой, взял с блюда последний кусок курицы:
  - Знаете, я вот когда один в бытовке после работы остаюсь, и нет силы до магазина дойти, что-нибудь покушать купить... я в такие минуты проклинаю Аллаха за то, что он наш народ таким создал. Мы только умеем безропотно много трудиться и не можем, как многие из вас, русских, на все наплевать и напившись водки всю эту жизнь забыть хотя бы на время. Нет в нас и той злости, которой Аллах наделил кавказцев. Куда они не приедут, везде их боятся, никто их не унижает и не обманывает как нас. Вы вот сказали, что ни вы, ни мы не нации господ, но вы хоть и были когда-то крепостными, но уже давно не работаете как рабы, а мы хоть никогда крепостными не были, но все время как рабы работаем и в нищете живем...
  Гена замолк и тоже тоскливо посмотрел на опустевшую бутылку и косточки, оставшиеся от курицы. Борис Владимирович данным обстоятельством решил воспользоваться для сворачивания своего визита, ибо уже начал тяготиться столь нелегким разговором. Он даже почувствовал некую усталость:
  - Вам надо хорошо отдохнуть, вы сегодня очень сильно устали, а я тут вас еще разговором замучил... извините. Я пожалуй пойду.
  Собрав посуду в сумку, Борис Владимирович тихо покинул бытовку, оставив Гену в позе отрешенного ступора.
  
  На следующий день прораб приехал рано, чтобы везти Гену на новый объект. Борис Владимирович, пока тот собирался, стоял возле машины прораба и уточнял с ним сроки приезда постановщиков сруба. Из бытовки Гена вышел с таким "помятым" лицом, что прораб не удержался от удивленного вопроса:
  - Что это с тобой, как будто всю ночь квасил? За тобой вроде такого никогда не наблюдалось.
  - Да нет... просто спал плохо, комары замучили,- объяснил свое состояние Гена.
  Прораба, видимо, не очень интересовало самочувствие Гены. И он больше до него не докапывался. Гена же, подойдя к Плаксину, подал ему руку и совсем тихо, чтобы прораб не услышал, проговорил:
  - Вчера я вас не поблагодарил, извините... как-то за разговором... Спасибо вам, я давно так хорошо не ел и интересно не общался. И еще извините, если я что-то там неприятное для вас сказал. Не пил давно, вот и понесло меня. Всего вам хорошего...
  "Опель" развернулся и уехал, а Борис Владимирович пошел поливать фундамент. Вчерашний разговор все не шел у него из головы, предопределяя размышления.
  "Возглавляя по сути колониальную империю, ни цари, ни генеральные секретари не смогли, да и не захотели строить колониальный рай для представителей главенствующих этносов, по примеру более старых колониальных держав. Россия повторяла Запад во всем, кроме одной весьма существенной детали - повышения уровня жизни в метрополии за счет колоний, а для "белой" колониальной администрации и выходцев с метрополии устроить сверхкомфортные условия жизни в колониях. Таковой "рай" был описан в стихотворении Киплинга "На дороге в Мандалей". Мандалей это один из многочисленных в Британской империи курорт в Бирме, куда любили ездить на отдых "сагибы-инглизы", то есть господа-англичане. И вот это путешествие как райские грезы воспел гениальный певец английского колониализма Редьярд Киплинг, будучи одним из членов английской колониальной администрации в Индии.
   Там хотелось быть и мне
   Возле пагоды у моря на восточной стороне.
   На дороге в Мандалей,
   Где стоянка кораблей,
   Сбросишь все свои заботы,
   Кинув якорь в Мандалей!
  
  Схожих примеров в колониальной истории ни Российской Империи, ни Советского Союза найти невозможно... почти. Ведь колониального рая для русских в колониях никогда не было, его никто и не думал создавать. Они там не отдыхали и наслаждались, а работали и мучились, впрочем, почти также обстояло дело и на их исторической родине. А то что имело место в таком городе как Чкаловск... Это всего лишь редчайшее исключение, которое, увы, не воспел ни один поэт.
  
  
  
  
  
Оценка: 5.77*10  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023