ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева

Дьяков Виктор Елисеевич
Госпожа

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 4.00*2  Ваша оценка:

  ГОСПОЖА
  повесть
  Начало осени 1963 г.
  
  Ксения Андреевна умирала. Еще менее года назад она была абсолютно здорова и смотрелась куда моложе своих 65 лет, этакой осанистой, фигурной, властной матроной. Но год минул, и сейчас на железной кровати-полуторке лежала изможденная старуха. "Тающий" буквально на глазах человек - один из характерных признаков рака пищевода. Ксению Андреевну не стали держать в больнице, ибо безнадежных "раковых" обычно отпускали умирать домой, если имелась такая возможность, то есть при наличии родственников и их желании ухаживать за безнадежно больными. Таким образом, свои последние дни Ксения Андреевна доживала рядом с сыном, снохой и внуками. Не самая плохая участь для умирающей.
  
  Нестерпимая боль в очередной раз пронзила живот и Ксения Андреевна, громко вскрикнув, протяжно застонала. На этот стон из кухни прибежала сноха.
  - Мама, что... опять болит? - сноха спросила вроде бы искренне участливо, и лишь очень проницательный человек мог уловить в том вопросе некую фальшь.
  Да и как иначе, сноха, на чьи плечи свалилась основная тяжесть ухода за больной свекровью, хоть и тиха нравом, и спокойна характером... но она так измучилась, что подспудно не могла не желать: скорее бы все это закончилось.
  
  - Зоя, не могу, позови Борю, пусть укол мне сделает, - слабым голосом взмолилась Ксения Андреевна.
  Боря - это 16-ти летний внук, который мечтал стать врачом. Потому он и вызвался овладеть нехитрым искусством делать уколы морфия, чтобы заглушать нестерпимую боль, которую испытывала бабушка.
  
  - Мама, рано еще. Врач говорил уколы надо делать примерно в одно и то же время. Еще пару часов потерпеть надо, - возражала сноха, но как-то нетвердо, ибо за совместную жизнь привыкла всегда и во всем подчиняться волевой и властной свекрови.
  - Не могу больше... позови Борю! - до того немощный голос обрел силу отчаяния и приказные нотки.
  Сноха осуждающе покачала головой, но повиновалась.
  - Боря, сынок... иди сделай бабушке укол, - позвала она сидевшего в своей комнате за уроками сына.
  - Мам, рано ведь, - мордатый румяный подросток оторвался от учебника и недоуменно кивнул на висевшие, как и во всех комнатах, часы-ходики.
  - У бабушки болит сильно, если не сделать укол кричать начнет как позавчера, соседи услышат, - сноха очень боялась негативной реакции соседей, на такое вот поведение свекрови.
  
  Борис пожал плечами и, нехотя встав из-за стола, пошел в угол комнаты, где у него лежали в коробке шприцы, чтобы один из них "прокипятить". Прокипятив и втянув из ампулы морфий, он вошел в комнату бабушки и чуть "прыснув" шприцом, предотвратив возникновения "воздушной пробки".
  - Бабуль давай я тебе укол сделаю.
  - Да, Боря... только ты полегче, - ласково попросила Ксения Андреевна, ибо внука очень любила, в отличие от девятилетней внучки, которая сейчас находилась в школе, ибо училась во вторую смену.
  
  Почему бабке внук нравился куда больше внучки, хотя и он и она выросли на ее глазах? Все дело в характере, который иной раз невозможно изменить ни каким воспитательным воздействием. Внучка казалась Ксении Андреевне чересчур вредной, в отличие от пошедшего в мать покладистого неконфликтного Бориса. А вот то, что внучка такая же как она сама: упрямая, гордая, своевольная - это бабке очень не нравилось. Два сильных характера, как правило, редко мирно уживаются.
  
  Едва действие морфия начало сказываться, как Ксения Андреевна не без облегчения провалилась в полузабытье. Она словно смотрела сон, состоящий из наиболее знаковых эпизодов ее жизни.
  
  Лето 1910г.
  
  Не совсем обычной была деревня Подшиваловка Саратовской губернии. Наверное, нигде более так не различались жилища большей ее части от меньшей. И дело не в том, что богатые дома выделялись на фоне массы бедных изб. Куда в большей степени отличались дома и огороды в немецкой части от таковых в русской. Да, в той деревне имело место смешанное население. Большую часть составляли потомки переселенных сюда в саратовское заволжье еще в тридцатых годах девятнадцатого века из Пензенской губернии крепостных одного из представителей многочисленного семейства столбовых дворян Римских-Корсаковых, меньшую - поселившиеся здесь уже после отмены крепостного права немецких колонистов.
  
  Ну, немцы есть немцы, об их чистоплотности, трудолюбии, дисциплинированности всегда ходили легенды. Оттого и дома и приусадебные участки у них выглядели соответствующе: опрятно, благоустроенно, крепко. Бедняки среди них были, но то случалось крайне редко. Ну, а русские... Разные господа занимались воспитанием в средние века русских и немецких крестьян. Немецкие бароны не только сами жизнью наслаждались, но и воспитывали, нередко палкой вколачивали в своих кнехтов эти самые трудолюбие, чистоплотность, дисциплину. А кто не желал перевоспитываться, они не мудрствуя лукаво уничтожали, дабы не оставили потомства. Потому так мало среди немцев всевозможных бунтарей, лентяев, нерях. Хорошо это или плохо? История не дала однозначного ответа, но такая "селекция" является свершившимся историческим фактом. А вышеперечисленные качества немцев, как и других народов, попавших в свое время под власть всевозможных тевтонских и ливонских рыцарей: чехов, латышей, эстонцев - это тоже уникальный исторический факт.
  
  А вот у русских были совсем иные господа. Предки тех господ в большинстве происходили либо со Скандинавии, либо с Орды, либо имели польско-литовское происхождение. Те господа любили в основном жить в веселье, праздности и воспитанием своих крепостных себя особо не утруждали. Нет, по три шкуры с них они драли, но так чтобы отделять лентяев от трудяг, честных от воров и соответственно награждать - то оказался для них слишком тошный труд. Но они и столь зверского "очищения" своих холопов не производили. С одной стороны поступали они куда более гуманно, с другой, наряду с честными и трудолюбивыми рождались и множились всевозможные мазурики, лентяи, а то и просто бандиты, именуемые почему-то лихими людьми. А с учетом того, что крепостное право в России отменили на столетия позже, чем в Европе, это привело к тому, что при отсутствии смысла хорошо трудиться у крепостных, в лентяев превращались даже те, кто таковыми от природы и не был.
  
  Результат всего вышесказанного наглядно отображался в Подшиваловке. Немецкая часть - зажиточность, ухоженность, чистота, русская - бедность, грязь, запустение. Конечно, не у всех. Некоторые русские хозяева уже более тридцати лет проживая бок о бок с немцами многое у них переняли, и их жилища крепки и опрятны и даже на скотных дворах у них убрано, и скотина справная и огороды обихожены, грядки до последней травинки выполоты, и полезная растительность колосится там густо. Впрочем, таких русских хозяев немного, в основном преобладает бедность, грязь, сорняки... И все это на одной и той же земле, в одном климате, рядом. Можно поразмыслить, а если бы и у немцев столько веков крепостничества, да господа не свои бароны, а какие-нибудь пришлые ордынцы или паны были - какие бы они стали? Но как говорится, история не имеет сослагательного наклонения, факт остается фактом - такой вот в начале 20-го века являлась деревня Подшиваловка.
  
  
  В одну из бедных саманных хат, где на загаженном пометом и коровьими "лепешками" дворе бегали куры... с трудом находя проход в этой грязи на двор с улицы вошла пожилая женщина с обыкновенным крестьянским лицом, но не по-крестьянски одетая и ухоженная.
  
  В Подшиваловке, как и вообще в саратовском заволжье один урожайный год приходился на два среднеурожайных и один неурожайный. В неурожайные и средние годы своего пропитания особенно в бедных семьях (а семьи обычно были большие) не хватало, чтобы дожить до следующего урожая. Потому многие мужики уходили на заработки в Саратов, а то и дальше, либо нанимались батрачить к помещику, своим богатым односельчанам, как к русским, так и к немцам. Таким образом, до трети глав семейств в деревне большую часть года отсутствовали. Некоторые вообще бросали свои земельные наделы и кормились в основном за счет вот такого отхожего промысла. Промысел не был прибыльным и те семьи, как правило, жили впроголодь.
  
  Так вот, эта немолодая, одетая в добротные кофту, юбку, боты с галошами, женщина зашла на такой неухоженный грязный двор, вид которого говорил о том, что мужика-хозяина в этом доме давно уже нет, ибо он скорее всего ушел на заработки.
  
  - Марфутка... Марфутка... ты дома!? - кричала женщина, не решаясь идти по двору и притворив за собой кособокую скрипучую калитку.
  На покосившееся крыльцо, согнав со ступенек прикорнувшего на солнцепеке кота, вышла босая, одетая в грубую длинную серого цвета льняную рубаху женщина с усталым лицом, которая смотрелась значительно старше своих тридцати пяти лет. В лицах обоих женщин просматривалось не явное, но бесспорное сходство, которое бывает у не самых близких родственников. Но только лицами они и были отдаленно схожи. Во всем остальном ничего общего. Хозяйка подворья сухопарая, почти безгрудая, с выпирающими из выреза рубахи ключицами, длинными, тонкими жилистыми руками. При этом тонкие конечности увенчивались довольно большими костистыми ладонями и ступнями. Русские крестьянки всегда надрывно работали, таща в основном на себе и хозяйство, и детей. А в конкретном случае от ушедшего в Саратов на заработки мужа помощи вообще ждать не приходилось.
  
  В сравнении с хозяйкой подворья ее старшая родственница уже давно жила совсем иной жизнью. По внешности и одежде, она вполне походила на городскую мещанку, имевшую некий стабильный источник существования. Сама фигура гостьи свидетельствовала, что она, и ест досыта, и тяжело работать ей не приходится. О том само за себя говорило невозможное для постоянно пластающейся в доме на огороде и скотнике крестьянки дородство гостьи, когда с возрастом накапливаются на груди, животе, бедрах запасы естественного бабьего жирка. А округлые щеки и почти полное отсутствие морщин на лице позволяло ей казаться даже моложе своих лет. Будучи почти на двадцать лет старше своей родственницы гостья смотрелась, ну разве что не намного старше и куда более привлекательно.
  
  - Тетя Глаша!... Ох господи... у нас тут грязно, не обмарайся. Дай я тебя провожу...
  Марфа бросилась навстречу гостье, явно стесняясь царящей на дворе неухоженности и стремясь поскорее провести гостью в дом. Гостья, поднимаясь по скрипучим ступенькам крыльца, брезгливо покосилась в сторону скотного двора, откуда исходил соответствующий неприятный запах...
  Обычно приход тетки являлся для Марфы чем-то вроде праздника. После смерти матери тетка оставалась для Марфы единственной старшей родственницей с материнской стороны, но то было не главное... Главное то, что тетка в деревне с давних пор занимала особое положение, ибо уже более тридцати лет жила не деревенской жизнью, а служила горничной у господ, потомков бывших владельцев Подшиваловки, помещиков Римских-Корсаковых.
  
  Именно на тетю Глашу, тогда еще совсем молоденькую пал выбор господ, когда они искали прислугу. Тогда господа могли кого угодно взять, в том числе и ее старшую сестру, мать Марфы. Тогда бы совсем по другому сложилась жизнь и матери и самой Марфы. Но господа искали девку незамужнюю и без детей. Потому и повезло тогда тете Глаше. Ох, как повезло, потому что не за простого крестьянина вышла она потом замуж, а опять же за барского слугу, за конюха. И дети ее выросли на барском дворе, ни голода, ни прочего лиха не знали. А потом на те деньги, что на службе у господ их родители скопили, поехали двоюродные братья и сестра Марфы в город, в Саратов. Братья выучились ремеслу, сестра тоже там устроилась, вышла замуж за приказчика. В общем, уготовала тетка своим детям совсем не ту жизнь, которую проживала ее племянница.
  
  - Я вот что к тебе пришла Марфуша, - тетка допила чашку чая и отставила ее к стоящему посередине стола самовару.
  После паузы, обозначившей значительность её слов, она продолжила:
  - Вот что, собираюсь я с барского двора съезжать и к детям в Саратов подаваться.
  
  Тетка вновь замолчала в ожидании реакции племянницы. Марфу слова тетки явно ошарашили. Она не могла взять в толк, как это можно добровольно отказаться от, как ей казалось, легкой, сытой и чистой жизни и ехать в город к детям. Да, там ее двоюродные в общем неплохо обустроились, но насколько она знала, не слишком жируют, более того сами постоянно пользовались денежной поддержкой от матери. Ведь тетя Глаша являлась весьма значимым лицом в расположенном рядом с Подшиваловкой барском имении. И хоть тетка не больно жаловала племянницу, но в особо тяжелые времена, когда семье Марфы грозил голод, а это случалось когда муж Марфы Петр приносил с отхожего промысла мало денег... В такие годы тетка хоть и не очень щедро, но помогала, и деньгами, и продуктами, спасая, если не от голодной смерти, то от участи побирушек.
  
  - Как же, теть Глаш? Неужто ты из барской усадьбы-то совсем уйдешь? - недоуменно спрашивала Марфа. - Разве тебе у господ плохо живется?
  - Ох Марфутка, лучше сейчас, зарань уйти, чем дождаться, когда cовсем состарюсь и взашей выгонят. Ведь с каждым годом все тяжельше мне там. Барышня хоть и на моих глазах выросла, а не больно меня любит. Да и раньше не так уж сладко мне там было. Я ведь и вам и никому не говорила, каково мне там иной раз доставалось. Да, не голодную жизнь я прожила, но не такую уж легкую. Наши-то господа, они же всегда подшиваловцев своими рабами считали и считают, как и до отмены крепости. Старая-то барыня покойница и по щекам меня била, и по другому изголялась. Все было, только я про то молчала. Да, конечно, может и грех жаловаться, зато не голодала, тяжелой работы не делала, сена не угребала, зерна не молотила, за скотиной не ходила. И так и так подумаешь. А сейчас все, молодой барышне угождать уже не под силу. Слава Богу, деньги в запасе кой какие есть, я и сама жить смогу. А в имении нет, там я, чую, долго не протяну, случится то же, что со Степой моим. Как его заездили баре, так и меня в конец заездят. Не помер бы Степа, может, еще послужила бы, а так нет, не могу больше.
  
  - Надо ж, а мы ведь и не знали, что вам со Степаном Евсеичем так там доставалось, вы же нам-то и в самделе ничего не рассказывали, - изумилась Марфа.
  - А что нам говорить-то было... жаловаться? А чем родня-то хоть ево, хоть вы помочь-то могли? Только по деревне про то наше горе узнали бы да зубоскалили с радости. Нет Марфутка, вот только, как уж совсем ухожу, так тебе и говорю, все как на духу.
  - Ох, теть Глаш, как обухом по голове, слова твои. Я ж так привыкла, случай чего, на тебя надеяться, на помощь твою. А теперь получается и не на кого, - откровенно призналась Марфа.
  - Эх Марфутка, надеяться всегда только на себя надо. Заставь Петьку своего справным мужиком стать. Вон путные которы, так же как и он в городе работают, да не ленятся и по кабакам не сидят, оттого их и с работ тех не гонят и деньги они хорошие домой привозят. У них жены с детьми и одеты и обуты и по миру не ходят. А твои вон оборванцами бегают и вечно голодные. И сама при таком мужике совсем отощала и обутки не имеешь хорошей, - тетка кивнула на босые ноги племянницы.
  - Чего уж там, теть Глаш, так уж Бог дал. Мой Петя не как твой Степан Евсеич, у него никогда ни за дом, ни за детей душа особо не болит. Вон который год с заработков почти пустой возвращается и всякий раз какие-нибудь отговорки придумывает. То его обворуют, то обманут, то деньги в шапку зашил, а шапку потерял. Его таким Бог сотворил, тут уж ничего не поделать, - Марфа обреченно всплеснула руками и на ее глаза навернулись слезы.
  - Да знаю я про то. Потому и пришла к тебе. Опять помочь хочу, - тетка многозначительно понизила голос.
  
  - Помочь... как это?
  - А вот так... Сейчас в имении всем барышня заправляет. Ох, та еще стервь выросла, да и с измальства такой была. Но раньше-то она все больше в городе проживала, в гимназии обучалась. А теперь вот ученье закончила и все больше в имении сидит, да кровь с прислуги пьет. Ох, не вовремя старая барыня померла, хоть и била иной раз, но с ней куда как легшее было, чем с этой. Мать-то ее если и ударит, прибьет, так отходила быстро от злости. А эта нет, нас-то старых слуг не бьет, только молодых, но и слова доброго никогда не скажет, только все попрекает с утра до ночи. То это ей не так, то другое не эдак. Я ей вот прямо в глаза и сказала, что уйти хочу. Думала, хоть немного совестно ей станет, понять должна, что из-за нее. Куда там. Безо всякой жалости рассчитать хотела, будто и не служила я им тридцать лет. Только фыркнула и говорит: убирайся на все четыре стороны хоть сейчас. Мне так обидно от ее слов стало, чуть не заплакала. А она подумала и говорит: прежде чем уезжать найди мне в деревне девку помоложе себе на замену. Они ж, я тебе говорила, как и прежде всю Подшиваловку, кроме немцев, как и прежде чуть ли не своими крепостными считают. И говорит мне, чтобы девка еще малая была, но уже к работе приучена, чтобы расторопная и пригожая, и чтобы к господам уважительная. Я то сначала в обиде на нее была, хотела ей, как и она мне: вам надо вы и ищите. А потом о твоей Ксюхе и вспомнила. Ей ведь уже тринадцать лет исполнилось и она у тебя во всем девка ловкая и на личико пригожая. Да и тебе облегчение, все одним ртом в семье меньше. А со временем, может, от Ксюхи-то вам всем помощь будет, если она сумеет, как я в барском доме пристроиться. Что ты на это думаешь, Марфутка? Приодень Ксюху-то в чистое, да я ее и отведу к барышне, может она ей и глянется.
  - Тут и думать нечего. Ой, не знаю, как и благодарить тебя теть Глаш! Сейчас соберу все, что лучшее из одёжи у нее и забирай Ксюху, - ни минуты не колебалась Марфа.
  - Ну, и правильно. Так и думала, что уговаривать тебя не придется. А Ксюха-то как, еще согласится ли? Она вон какая у тебя гордячка, хоть и босиком, а ходит нос задрав, будто сама барышня, - словно спохватилась тетка.
  - Не сомневайся, согласится и тоже уговаривать не придется. Уж больно жизнь деревенская не по ней, спит и видит, как бы с деревни убежать. Корову доить для нее мука смертная. Всякий раз едва заставить ее могу, вся изломается прежде чем подойник возьмет. Все что угодно делать будет полы мести, мыть, даже стирать, только не доить... Спасибо тебе великое теть Глаш...
  
  1963 г
  
   Ксения Андреевна очнулась от полузабытья, не в состоянии понять, где она и что с ней. Казалось, только что ей нестерпимо ломило детские ладошки от многократных сжатий коровьих сосков... Но нет, болели не руки, болело где-то в животе и совсем по другому. Она почти не воспринимала своего тела, не понимала, что сейчас то уже не тело тринадцатилетней девочки, у которой болят руки после дойки коровы и стирки в холодной воде, а тело почти шестидесятишестилетней старухи, к тому же обессиленной неизлечимой болезнью. Нестерпимую боль глушили инъекциями морфия, что и предопределяло такую вот жизнь в двух временных измерениях: реальном, и всплывающими в полубеспамятстве событий "давно минувших дней". А руки у Ксении Андреевны давно уже так не болели. Ведь ту же корову она не доила с тех самых пор, со своего тринадцатилетия.
  
  Лишь когда пришел с работы сын, и вернулась из школы внучка, Ксения Андреевна окончательно "вернулась" в реальность. Сноха топила печь. Сначала в доме возник характерный запах сгорающих кукурузных кочерыжек, используемых под растопку. Этот запах больная переносила спокойно, он не раздражал. Но потом загорелся уголь, запах которого Ксения Андреевна переносила с трудом... То ли дело дрова. В Подшиваловке не было леса, но там печи всегда топили дровами, хоть они и были дороги. Сказывалась привычка, еще с тех времен, когда предки подшиваловцев жили в Пензенской губернии, где имелось много леса, потому и на новом месте дрова предпочитали любому другому топливу, хоть они и влетали в копеечку.
  Сейчас, обоняя этот неприятный запах горящего угля, Ксения Андреевна вдруг вспомнила... Нет не свою родную избу, где печка часто забивалась и дрова горели плохо. Она вспомнила печь в барском доме. Какая же то была прекрасная печь, большая, отделанная изразцовой плиткой. Дрова в ней горели с веселым треском, тепло от нее исходило обильное, запах от поленьев духовито-приятный. Словно не желая больше обонять в реальности неприятный угольный запах, Ксения Андреевна вновь забылась, в стремлении опять попасть туда, где благоухала чудным теплом красивая изразцовая печь.
  
  1910 г.
  
  - Главное качество, которое ты должна в себе выработать, услужливость и аккуратность. А аккуратность невозможна без чистоплотности, - барышня Ирина Николаевна, сидела в кресле и строгим голосом наставляла худую, бедно одетую девочку, двоюродную внучку своей старой горничной. Девочка стояла опустив голову и слышала не только голос барышни, но и как потрескивают за печной дверкой поленья. Верхняя одежда плохо грела и после улицы, где гулял пронизывающий ветер, ей очень хотелось погреть посиневшие ладони о выложенные изразцами бока печи... Но барышня говорила и говорила.
  - В таком виде я тебе больше в доме появляться не позволяю. Передай бабушке пусть оденет тебя поприличнее. Волосы прибери, ногти аккуратно подстриги, и угрей, чтобы я у тебя больше не видела. Если за собой следить не будешь, и от тебя будет дурно пахнуть - назад в деревню отошлю... Вставать будешь в шесть часов утра. Время-то по часам умеешь определять?
  - Умею барышня, - еле слышно отвечала девочка.
  - Что ты там шепчешь, громче говори. Так вот, слушай и запоминай, больше повторять не буду. Встаешь в шесть часов и до половины восьмого во всех комнатах, кроме господских спален убираешься: моешь полы, вытираешь пыль с мебели. Чтобы нигде ни пылинки не было. Ты в школу-то ходила, грамоте обучена?
  - Не... один год с осени пошла, потом холодно стало, а у меня ни одежи, ни обутки теплой не было, так боле и не ходила, - со страхом в голосе призналась Ксюша, подумав что по причине неграмотности ей откажут от столь престижного места.
  Но барышня, напротив, данным обстоятельством осталась очень довольна:
  - Ну, и отлично. Грамота тебе ни к чему. Когда ваши деды и бабки в крепости жили, они грамоты не знали, зато дурными мыслями себе голову не забивали. И они вполне своей жизнью довольны были, потому что за них все их господа решали. А сейчас через ту грамоту все слишком много думать стали и о себе много понимать. С того и порядка нет кругом, бунты и всякие непотребства. А каждый должен знать свое место.
  
  Совсем еще молодая, год назад окончившая гимназию, барышня старалась казаться мудрой госпожой, и если в общении со слугами постарше у нее это не всегда получалось, то сейчас она как никогда убедительно и с удовольствием "играла свою роль".
  - В общем, так Ксения, бери пример со своей бабушки. Она тут тридцать лет служила и за это время от нас только милости имела. Также будешь нам угождать, тоже из поломойки в горничные выйдешь. Поняла!?
  - Поняла барышня, - смиренно отвечала Ксюша, еле сдерживая рвущуюся наружу радость: ее взяли, она будет жить в барском доме, она больше не будет доить корову, голодать, ходить в обносках, нянчится с младшими братьями, утирать им носы...
  - Ну, раз так, пусть бабушка тебя в божеский вид приведет, да помни, что тебе надобно делать. И пока она тебя всему не научит тебя, я ее никуда не отпущу, так и передай... Ступай!
  
  
  - Ишь, не отпустит она, - недовольно ворчала баба Глаша на слова барышни, которые ей передала Ксения. - Поди уж пятьдесят лет как крепости нет... нету такого закону, чтобы силом держать. Это её дед с бабкой тута могли кого хотели отпускали, а кого хотели не отпускали, или на конюшне розгами драли...
  Тем не менее, все это она лишь гундела себе под нос вполголоса и слышала ее лишь Ксюша.
  - Баб Глаш, а что мне здесь только полы мыть, пыль вытирать, да печь затапливать, а боле ничего? - решила уточнить круг своих обязанностей Ксюша
  - Ты, девка, раньше времени не радуйся. Работу она для тебя всегда найдется. Для тебя главное уборку успеть закончить и печку затопить до того как барин и особенно барышня проснутся. За это время тебе все успеть надо, а дом, сама видишь, большой. Я тебе все покажу как быстро и нижний этаж и лестницу мокрой тряпкой промокнуть. А мыть по-хорошему надо через день. С печкой смотри осторожнее, она не такая как у вас в избе, у нее тяга сильная, разгорается хорошо, но и огонь большой, тут главно пожара не наделать. Я ведь тоже первые лет пять наверное вот так полы мыла да печку топила, а уж потом в горничные вышла. Если барин проснется, а у тебя что-то не убрано, или печка не протоплена и в дому холодно, это еще ничего, а если к барышне не успеешь... ох, ругаться будет, а то и чем-нибудь в тебя кинет. А проснуться она и в восемь часов может, и в девять, а то и до десяти дрыхнет. Так что тебе до восьми часов все успеть надо. А она все одно проверит, и если где пыль или грязь найдет... Не знаю, на нас старую прислугу она только ругается или кидает что-нибудь, а тебя, боюсь, и прибить может. Ты Ксюха к этому готова будь. Она тут молодую девку, что меня в горничных подменяла, когда я к своим в Саратов ездила, так по щекам отхлестала за то, что кофий на блюдце пролила, когда ей подавала. Такое с нашей барышней случается. В бабку она пошла, та тоже драться любила, а вот мать ее, та совсем другой была. Из-за нее, из-за барышни и моя Дуняшка не захотела здесь в горничных оставаться. Тогда еще барышня в гимназии в Саратове обучалась и здесь только летом да в каникулы на пасху жила. Дуня то по годам ей ровесница, мы же с прежней барыней и рожали-то почти в одно время... Так вот, приехала барышня на те каникулы и не понравилась ей как моя Дуняша убралась в ее комнате. Отругала она ее, а Дуня-то что-то в горячке ей и ответила. Барышня-то за это ее по щеке и ударила. Дуня в слезы и ко мне бежит. Мне бы ее надо было пожалеть да успокоить. А я тоже разозлилась, как это так, не старое время, чтобы по щекам бить, не крепостные мы уже давно. Дуняша то меня послушала да за дверь. Я и подумать не могла, а она к барышне-то побежала и все эти мои слова прямо в глаза ей и сказала... Ох, что там потом было, я и у барыни в ногах валялась и к барышне ходила, просила Дуняшу простить. Барыня вроде и не против была, а барышня то Ирина уперлась, она уже и тогда в доме большую силу имела, чем мать. Так и пришлось мне Дуняшу от греха в Саратов отправить к Ване, старшему моему. Он тогда уже учение закончил и в подмастерьях был, деньги какие-никакие зарабатывал. Ты учти это Ксюха и барышне не перечь, а если что, терпи...
  - Баб Глаш, а я и не знала, что тут с тетей Дуней-то случилось, и мама ничего не говорила.
  - А про то никто кроме прислуги и не прознал. Я и Дуне наказала молчать, боялась, что и меня вслед за ней со двора прогонят. Тогда ведь муж-то мой Степан уже помер, и куда бы мне идти было? Ох, тогда Дуне и в городе хлебнуть пришлось, если бы не брат не выжила бы. Это ж он ее потом в лавку-то к купцу по знакомству пристроил, так же вот убираться да полы мыть. Слава Богу тама она и с женихом своим сошлась. Это сейчас у нее все хорошо, а до того... лучше не вспоминать. Иной раз за день и крошки хлеба во тру не бывало... Ну, да ладно, давай-ка вот это платьишко на тебя примерим. Это от Дуни осталося, она его почтишто и не носила, а тебе сейчас в пору должно быть.
  
  Ксюша примеряла платье, а бабка прикидывала, где ушить, подобрать.
  - Да Ксюха, платьишко-то великовато, Дуня в твои годы посправнее была. Ну, это и понятно, у вас то в дому с харчами всегда плохо. Это ничего, главно по росту подходит, а что широко ушьем. А потом, как мало станет, распорешь и опять в пору будет. Это в деревне хлеб горький и дается тяжело, а у господ и легкий и сладкий. Здесь быстро отъешься, поправишься, - баба Глаша булавками отмечала места, где надо ушивать платье.
  - Баб Глаш, а еще барышня говорила, что когда наши подшиваловцы ихними крепостными были, все лучше было и жизнь чище и легче была, поведала Ксюша.
  - Да, не помню я того времени, я же позже родилась. А вот мама моя рассказывала, что в деревне тогда так же плохо жили. Только сейчас можно вон куда хочешь идти, где хочешь работать, на своей ли земле, или как отец твой на заработки уйти. А тогда хочешь не хочешь барщину отрабатывай, четыре дня в неделю, и без барского дозволения никуда не уйдешь. Так что врет барышня, в то время только им, барам хорошо было. Все тут ихнее было и деревня и люди, вот оне над ими и мудровали как хотели, над родителями нашими и дедами. А моя бабка, помню, еще сказывала, как оне в Пензенской губернии жили, посредь леса. Там и дрова свои были и луга для скотины хорошие. Так нет, сорвали с хорошего места, завезли вот сюда в степь голую. Бабка говорила, как оне тяжело тута обживались, сколь мук приняли. И насчет чистоты врет барышня. До того как немцы тута не поселились вся деревня по весне и осени в грязи плавала, летом в пыли, а зимой снегом бывало чуть не по крыши заносило. Это барский двор всегда был убран, всю деревню сгоняли, чтобы листья убирать, деревья сажать, или снег расчищать. Здеся все силы оставляли, а чтобы свои дома убирать да в чистоте содержать у многих и сил не оставалось. А вот как немцы приехали только тогда и у нас поняли, что можно в чистоте жить. А умные люди говорят с того немцы и живут чище, что у них бар давно уж нет, их прадеды уже только на себя работали. Конечно на все божья воля, но то что крепость ту отменили это тоже божья воля, боле уж никак нельзя было ее терпеть...
  
  1963 г.
  
  Обоняние... с тех пор как болезнь прогрессировала, Ксения Андреевна связь с внешним миром осуществляла все более благодаря этому чувству. Как остро она реагировала на запах, когда печку топили углем, так и когда сноха готовила пищу. На этот раз именно такой запах заставил ее очнутся. То был запах манной каши на молоке, единственной пищи которую мог воспринимать ее пораженный опухолью пищевод. Миску с теплой кашей принесла сноха. Есть не хотелось, как и вновь оказаться в этой безрадостной для нее реальности. Пребывать в полусне было куда приятнее.
  
  - Мама, надо хоть немного покушать, - упрашивала сноха.
  Но Ксения Андреевна не реагировала, частично пребывая все еще там в 1910 году, резвой тринадцатилетней крестьянской девочкой, оказавшейся в барском доме, резко поменявшей свою прежнюю жизнь. Потом оная еще много раз менялась, много чего в ней случилось, кроме одного, о чем смолоду мечтала, счастья в ее понимании. Ксения Андреевна в своих раздумьях не раз винила в том Бога. Как же так, он дав ей немало для того, чтобы быть счастливой, и красоту, и ум и главное сильный, твердый характер... а вот счастья так и не удосужился предоставить.
  
  Впрочем, все кого она знала, кто окружал ее по жизни - она и их никого не могла однозначно назвать счастливыми. Все в большей или меньшей степени мучились, кто по семейному, кто по бедности, кто по воли власти, но по настоящему довольных жизнью, счастливых, во всяком случае женщин, она не встречала. Как орали в революцию, что как только выгоним бар счастливы станут все. Ну и что? Да жизнь стала другая, но особого счастья и эта жизнь мало кому дала.
  
  Ей вроде бы даже тогда повезло, в тот период, когда многие ее ровесницы из-за войны и революции остались вековухами, она и замуж сумела выйти и детей родила. Старость вот встретила в семье сына. Конечно, не такую жену хотела она для своего сына. Разве сноха ровня ему? Ее-то Володя, и высокий, и красивый, и семилетку окончил, и на хороших местах всегда работал, и в компании не тушуется, и спеть и сплясать может. Впрочем, петь сноха тоже мастерица и даже на гитаре играть умеет. Но таланты снохи Ксения Андреевна особо ценными не считала. Что эта музыка, или как сама о себе сноха говорит, что у нее абсолютный музыкальный слух? Это как-то помогло ей в жизни, вылилось во что-то материальное!? Нет, если ты родилась крестьянкой, да еще и душа у тебя робкая так и нечего всякими барскими умениями щеголять. Все одно жизнь для тебя это готовка пищи, огород, дойка коровы... Да это ладно, некоторые и крестьянками рождаются, а как смотрятся, а эта уж больно серая она на фоне ее сына: невысокая, нескладная, как говорится, ни лица, ни тела, да и нравом уж очень скромна, как тихое лето...
  
  В глубине души Ксения Андреевна понимала, что своим привилегированным положением в семье сына, она прежде всего и обязана этой самой робости, скромности, тихому нраву и покладистости снохи, ее беспримерной терпимости. Она молчаливо согласилась быть в своем доме на вторых ролях, зачастую выполняя обязанности бесправной прислуги при властной свекрови. Многие соседки и знакомые, ровесницы Ксении Андреевны откровенно ей завидовали - у них не было таких снох. Многие из них, находясь в схожей ситуации, что называется, по одной половице ходили, в углах за печками жили, попреки куском хлеба выслушивали. Да такую сноху любая свекровь иметь бы пожелала. Но, как говорится, что имеем не ценим.
  
  Нет, не считала себя Ксения Андреевна чем-то обязанной снохе, как и не видела ничего необычного в том, что сноха так вот ходит за ней, и в связи с ее болезнью даже на работе взяла отпуск, чтобы постоянно быть при лежачей свекрови: кормить, подмывать, менять простыни... Но отпуск тот подходит к концу и теперь, видимо, сыну придется "принимать эстафету". За те недели, что Ксения Андреевна полностью перестала себя обслуживать и лежала пластом, она успела возненавидеть манную кашу. Вот и сейчас, кое как проглотив несколько ложек и запив их чаем, она отказалась от дальнейшего приема пищи. Во время еды она находилась в положении полулежа, для чего ей подкладывали дополнительную подушку. И едва после еды сноха ту подушку убрала, Ксения Андреевна, для которой теперь каждый прием пищи давался с трудом... Она вновь обессилено провалилась в полузабытье и по аналогии с той пищей, которую была вынуждена есть сейчас, ей привиделось, как она питалась в то далекое время в барском доме...
  
  1911 г.
  
  Чего в доме у господ Римских-Корсаковых имелось в избытке, так это всевозможных продуктов питания. Тут присутствовали как продукты собственного производства с барских полей оранжерей, скотного двора, где трудились, как постоянные работники, так и сезонные батраки, а так же продукты закупаемые в городе. Господа и сами поесть любили и прислугу хоть и гоняли, но она у них впроголодь никогда не жила. Так повелось еще с крепостных времен - дворовая челядь всегда и одевалась и кормилась значительно лучше, чем остальные подшиваловцы, которые частенько хлеб ели вперемешку с лебедой. Понятно, что попасть служить на господский двор, в барский дом считалось большой удачей. Прежде всего, это означало, что ты уже не будешь голодать, а голод в Поволжье всегда являлся страшнейшим бедствием, ибо навещал этот многострадальный край с регулярной периодичностью.
  У господ же голода не случалось никогда. Даже в неурожайные годы, благодаря большой площади принадлежавших им земель, хлеба и прочих продуктов собирали с них достаточно. Более того, в неурожайные годы цены на хлеб так подскакивали, что господа иной раз выручали от его продажи больше, чем в годы урожайные. Таким не очень богатым на урожай стал 1911 год, когда в деревнях и селах саратовского левобережья выживали с трудом, а кое где так и целыми семьями подавались в города, чтобы прокормиться там. В городах кто брался за любую работу, кто просто побирался на церковных папертях или прямо на улицах.
  
  Ксюша к тому времени уже обжилась у господ, довольно быстро стала своей среди господской челяди. Правда, барышне она не особо глянулась, да ей и угодить было нелегко. Ирина Николаевна не терпела даже малейшего проявления своеволия, о чем и сама говорила прямо:
  - Ты Ксения, вроде и не дерзишь, а я все равно вижу, что в душе ты дерзкая. Смотри, не вздумай мне тут показать свой характер. Не такая ты как бабка твоя. Знаю, что и ей не все тут нравилось, а вот дерзости никогда даже взглядом своим не показывала. Ты гордость свою смири, тогда и у нас останешься, и жить хорошо будешь...
  
  А что тогда для простого человека считалось хорошей жизнью? Это, прежде всего, вволю есть. Русские крестьяне с незапамятных времен так часто переживали голод, что страх перед ним стал передаваться из поколения в поколение на генетическом уровне. И Ксюша этот генетический голод многих поколений утоляла самой лучшей, качественной пищей, ведь иной на барской кухне просто не готовили. Попутно она приноравливалась припрятывать продукты и когда наведывалась в родительский дом постоянно приносила гостинцы с барского стола: куски тамбовских окороков, сахар, булки, баранки, пряники, мармелад, конфеты и совсем невиданные здесь фрукты типа апельсинов или мандаринов. Ту голодную зиму с 11 на 12 год она помогла своей матери и двум младшим братьям пережить и не пойти побираться. Теперь дома и на нее, как до того на бабу Глашу, смотрели как на благодетельницу.
  Уже через год-полтора пребывания в барском доме в свои 15 лет на хорошем корме Ксения буквально расцвела, превратившись из неоформившейся худой девочки в упитанную фигурную симпатичную девушку.
  
  Это не осталось незамеченным. Когда она появлялась в деревне мужики и парни оборачивались ей в след. Некоторые отпускали замечания типа:
  - Ух, какая Ксюха круглая стала в заду и грудях, прямо мочи нет, как зажать ее где-нибудь хочется.
  Жизнь господской дворни отличалась от жизни хлебопашных, черных крестьян не только более качественным питанием. Они никогда также надрывно не работали. Да, конечно, им приходилось постоянно угождать, пресмыкаться... но редкий деревенский предпочел бы свою жизнь участи дворового.
  Не могла не заметить превращений по мере взросления происходивших с Ксенией и барышня. Сама она, что называется, "ходила в невестах" и на смотрины в барский дом регулярно приглашали потенциальных женихов. Они приглашались, и в индивидуальном порядке, и в сопровождении папаш, мамаш, тетушек... Эти визиты и ответные прерывались только в зиму, когда губернские и земские тракты заметало снегом. Именно имея целью, чтобы гостям за столом прислуживала молодая красивая горничная, Ксению срочно из поломоек возвели в горничные и стали "натаскивать" для этого дела.
  
  Ирина Николаевна довольно рано осталась без матери и с подросткового возраста привыкла к роли хозяйки имения своего отца. Николай Николаевич, отец Ирины, домашними делами занимался мало, ранее перепоручив в основном хлопоты по полевым работам управляющему, а по домашнему хозяйству жене, ну а когда той не стало, то как-то само-собой на хозяйство встала дочь, и он не препятствовал ей руководить домом по своему усмотрению. Чем же он сам занимался? Да, в общем-то ничем, то есть вел обычную жизнь помещика средней руки: чтение газет, карты, бильярд, пространные разговоры о государственном устройстве, смысле жизни, губернские сплетни. На организацию собственных балов и псовой охоты у него средств не хватало, но в случае если кто из соседей таковые организовывал, он эти забавы с удовольствием посещал.
  
  Обычно молодые помещичьи дочки не очень любили заниматься хозяйством. Но Ирина оказалась не из таких. Она тоже любила и на балы ездить и гостей принимать, но в то же время с удовольствием в охотку вникала во все мелочи жизни имения. А что еще оставалось красивой, здоровой, молодой, с детства познавшей опьяняющий вкус власти девушке. То, что Ирина поездкам по гостям предпочитала гостей принимать было весьма накладно. Но как говорили дворовые, хлеб за брюхом не ходит, как бы намекая, что такая невеста как их барышня и не должна никуда ездить, наоборот, все лучшие женихи с округи должны к ней приезжать и в очередь становиться. Ведь их барышня не только красавица, она Римская-Корсакова, хоть и не княгиня и не графиня и не очень богата, но принадлежит к древнему и влиятельному роду. И Ирина Николаевна знала себе цену.
  
  Барышня самолично занялась "обучением" юной горничной. Нелегко оказалось Ксении овладеть манерами, походкой, умением грациозно разносить на подносе угощение, напитки. Ксении сшили соответствующее платье, передник, сделали прическу. Теперь она исполняла роль красавицы-служанки при красавице-госпоже.
  
  1963 г.
  
  Ксения Андреевна не то чтобы не любила сноху, а относилась к ней с этаким снисхождением. При этом она отлично осознавала, что с другой вообще вряд ли бы вообще смогла жить под одной крышей. И это прежде всего обуславливалось тем, что в характере снохи вообще не было ничего "господского". Она являлась обыкновенной крестьянкой, сумевшей выучиться, как и сын Ксении Андреевны бухгалтерскому делу. Если бы она была иной... то никогда в одном доме не ужились бы две "госпожи". А Ксения Андреевна отчетливо ощущала в себе эту склонность еще с 1911 года, когда ее перевели из поломоек в горничные. Именно тогда в "черной крестьянке" начали проявляться задатки "столбовой дворянки".
  
  Ксения Андреевна вновь ненадолго пришла в себя и увидела стоящих возле ее кровати сына и сноху. О чем они негромко переговаривались, она не услышала. В её сознании вдруг родились мысли совершенно не соответствующие ее нынешнему состоянию и положению: "Господи, какая же она нескладная и совершенно не умеет одеваться, что ни пошьет, все на ней висит мешком. И куда Володя смотрел, когда выбирал такую. Ведь тогда, после войны, свободных девок вокруг море было - любую бери. Да за ним бы любая не бегом, в припрыжку побежала". И вновь в ее сознании не возникло напрашивавшегося протеста: "Зато она сына твоего по настоящему любит и к тебе со смиренным уважением относится, твое высокомерие сколько лет терпит и сейчас тебя больную недвижимую обихаживает, из под тебя выносит... Стала бы гордая да красивая типа тебя в молодости, за свекровью ходить от которой за шестнадцать лет доброго слова не слышала?"
  
  Нет не такие мысли пришли в голову умирающей. Она смотрела на мешковатый халат и "раздавленные" дойкой и огородной работой ладони снохи и... Ксения Андреевна вдруг отчетливо "извлекла" из своей памяти маленькие припухлые ладошки барышни Ирины, которыми она энергично жестикулировала при обучении ее "горничному" мастерству.
  
  1911 г.
  
  - Следи за осанкой... держи спину! Да не так, колода неповоротливая, - Ирина Николаевна раздраженно ударила своей холеной ладошкой Ксению по спине, заставив ту буквально выгнуться назад.
  - Учти, ты должна не просто так стоять, а еще идти, неся перед собой поднос. И все это делать надо с самым непринужденным видом и легкой улыбкой на лице. А у тебя сейчас такая походка, что стук башмаков, наверное, в твоей Подшиваловке слышно! Не научишься ступать легко, неслышно, спину держать, я тебя уже не в поломойки, а в хлев отправлю коров доить и за свиньями убирать.
  Ксения в сшитом по фигуре платье, белоснежном накрахмаленном переднике, в чепце, с убранной в толстую косу свернутую кренделем волосами... Она стояла в гостинной барского дома перед большим зеркалом, а барышня муштровала свою новую горничную перед первым "выходом в свет".
  
  Тот день Ксения потом помнила долго. Она старалась, но была неловка, неестественно напряжена, и не раз ловила на себе злые взгляды барышни. Тем не менее, она произвела на гостей, прежде всего на мужчин, весьма благоприятное впечатление. Она даже улавливала "краем уха" восхищенные перешептывания:
  - Вот это дитя природы!... Я всегда говорил среди крестьянок такие экземпляры встречаются, если их хорошо кормить приодеть и хоть немного воспитать - графинями смотреться будут.
  Присутствовавшие на том званом обеде барыни и барышни, конечно же восторга не испытывали от столь нарочитого мужского внимания к юной горничной. Некоторые злобно шипели, да так чтобы она слышала:
  - Экая невидаль, обычную деревенскую дуру нарядили причесали, ногти грязные обстригли...
  
  В свою очередь барин Николай Николаевич "творением" дочери был очень доволен и хвастал гостям:
  - Не поверите господа, когда ее два года назад в дом взяли, ну совсем паршивка паршивкой была, сопли до пола. И вот полюбуйтесь, результат, что значит обыкновенную крестьянку из мерзости достать, отчистить - совсем другая картина.
  
  Барышня в отличие от приглашенных дам и девиц не комплексовала по поводу мужского внимания к Ксении - она сама являлась красавицей и тем же вниманием никогда не была обделена. Она хоть и замечала все "ошибки" Ксении, но в общем её "дебютом" осталась довольна. Да и в самом деле, разве может барышня, сама получившая от природы отличную внешность, к тому же с детства росшая в холе и неге, да еще принадлежащая к столь знатному роду, видеть конкурентку в какой-то крестьянской девке взятой, что называется, "из навоза"? Даже внешне трудно с ней было равняться Ксении, не говоря уж о прочем.
  
  Теперь Ксения уже всякий раз прислуживала гостям, раз от разу ощущая себя в своей новой ипостаси все увереннее и естественнее. Дома и в деревне ее стали почитать ничуть не менее чем до того ее двоюродную бабку, дивясь как быстро она так "возвысилась". Ксения теперь соответственно одевалась, никогда не ходила босой. Ее руки, уже не делавшие обычной крестьянской работы, типа стирки и дойки и даже не мывшие полов, стали приобретать нежную припухлость - ну почти как у настоящей барышни. А Ирина Николаевна наметила нечто вроде плана на ее ближайшее будущее:
  - Если будешь хорошо служить, как замуж выйду и тебе помогу хорошего жениха найти, где-нибудь в городе, за приказчика или какого-нибудь мелкого чиновника. Как в город поеду и тебя с собой возьму, а уж там все от тебя будет зависеть. Ты только не загордись раньше времени и делай все, что я тебе прикажу быстро и без разговоров.
  
  И Ксения делала. Вскоре её уже допустили в спальню, а потом и в ванную комнату, одевать-раздевать и мыть барышню. И все бы оно ничего да с женитьбой у Ирины Николаевны никак не складывалось. Хоть от претендентов и отбоя не было, да те, что Николаю Николаевичу импонировали, Ирине не нравились, или наоборот. Дело в том, что Николай Николаевич испытывал определенные финансовые затруднения и потому был готов принимать претендентов на руку дочери даже из купцов. С чем Ирина категорически не соглашалась:
  - Я столбовая дворянка, и купчихой никогда не буду!
  Данное обстоятельство заметно сужало круг именно состоятельных потенциальных женихов. Князей да графов... таких в Саратовской губернии водилось сравнительно немного, да и средь них далеко не все были богаты, к тому же на беститульных дворян хоть и столбовых в их среде смотрели несколько свысока. Ко всему Ирина хоть и не являлась этакой сверхромантичной натурой, а в общем являлась девушкой достаточно "приземленной", но замуж выходить, тем не менее, желала только по любви. И не в ее характере было скрывать свои истинные чувства, что прежде всего проявлялось в бесцеремонном указывании не нравившимся ей претендентам на дверь.
  
  Вся прислуга в имении судачила по этому поводу, гадая, когда же, наконец, их привередливая барышня выйдет замуж.
  В конце-концов, по душе ей пришелся поручик, служивший в одном из расквартированных в Саратове кавалерийских полков. Тот поручик тоже происходил из столбовых дворян, но только оказался совсем небогат. По этой причине он, понятное дело, никак не мог понравиться Николаю Николаевичу. Когда Ирина раз за разом стала приглашать поручика и в их подшиваловский дом и на съемную квартиру в Саратове, совершать с ним совместные конные прогулки, стала часто с ним уединяться...
  
  Где-то весной 1912 года между отцом и дочерью случился разговор на повышенных тонах, потому и услышанный слугами. Николай Николаевич откровенно высказывал свое недовольство:
  - Он же беден как церковная мышь! Знаешь, какая у него наследственность!? Его папаша умудрился два имения промотать, и свое, и то, что в приданное от жены получил. А яблоко от яблони... сама знаешь. Кончится тем, что он и наше имение спустит...
  
  Тут, как говорится, нашла коса на камень, тем более что Ирина имела твердый характер и влюбилась в поручика по-настоящему. Да там и было в кого влюбиться. Не писаный красавец, но весьма недурен собой был тот поручик: высокий, осанистый молодой офицер с прекрасными манерами. Мундир на нем сидел как влитой, сапоги зеркально блестели, в седле сидел, как будто в нем родился. Но для нуждающегося в деньгах Николая Николаевича то не являлось значимыми достоинствами. Ведь он рассчитывал выдать дочь за состоятельного человека и с его помощью поправить свои дела, а главное, давно мечтал подняться в иерархии губернского дворянства, где тоже год от года все большую роль играли именно деньги, а родовитость, увы, все меньшую. А в перспективе он мечтал о должности предводителя губернского дворянства. В этой связи у него имелось на примете ряд потенциальных женихов для дочери, чьи родственники могли в этом нелегком деле ему существенно помочь. Те "женихи" были существенно старше Ирины, но Николай Николаевич считал это не столь важным обстоятельством, как говорится стерпится-слюбится. И вот все "карты" спутал этот кавалерист-поручик.
  
  Николай Николаевич попытался, что называется, "топнуть ножкой", запретить дочери встречаться с поручиком... В этой связи Ксения стала как никогда нужной барышне. Будучи уже второй год в ранге горничной, она свободно ориентировались не только в подшиваловском барском доме, но и в их огромной съемной квартире в Саратове. Более того, она стала как бы доверенным лицом барышни, ибо ей Ирина доверила роль "почтальона" в период конфликта с отцом. Много раз пришлось ей в Саратове бегать к поручику с письмами и приносить ответные.
  
  Любопытство, эта черта свойственна многим людям и особенно женщинам и девушкам. Не была лишена этой слабости и Ксения. Она не раз, будучи на "стреме", подсматривала за свиданиями влюбленных. То оказалась совсем иная "любовная игра" совсем непохожая на то, что происходило в схожей ситуации между парнями и девушками в деревне. Казалось бы то же самое действо, когда руки поручика проникали под платье Ирины, но в то же время это ласковое проникновение совсем не сравнимо с обычно грубым лапанием, практикуемым парнями на свиданиях с подшиваловскими девками. И ответная реакция Ирины, ее вожделенно сдержанные охи, совсем не походили на ответный визг подшиваловских девок. За теми любовными утехами не только подсматривать, но и просто подслушивать их было приятно. И Ксении тоже хотелось ощущать то же, что ощущала барышня - ведь ей шел шестнадцатый год, она уже два года жила при господах и успела отвыкнуть от тяжкой крестьянской обыденности, у нее появились новые интересы и желания, эстетические ориентиры.
  
  Конечно, барышня не догадывалась о думах и желаниях своей молодой служанки, в полной уверенности, что та счастлива своим положением и о большем не помышляет. Ксения после того как была приближена к барышне действительно пребывала где-то с полгода совершенно счастливой. Потом... Потом с ней стали происходить совершенно невозможные для господского понимания вещи. Видимо, нечто подобное в свое время происходило и с мировоззрением её двоюродной бабки. Но с той эта метаморфоза происходила уже в более зрелом возрасте, а у Ксении совсем в юном. Бабка за все свои тридцать лет службы в глазах господ ничем себя не выдала. По аналогии так же господа думали и о Ксении, которую "достали из грязи". Но они не учитывали веяния времени, что во время начала службы бабы Глаши в памяти еще свежа была "крепость", крепостное право и у многих крестьян тогда еще имело место отношение к своим бывшим господам как к существам высшего порядка ниспосланным к ним самим Господом Богом. В начале двадцатого века такое мировоззрение среди русского крестьянства оказалось серьезно поколебленным. Ко всему в 1905-1907 годах в губернии, как и во всей России, прокатились крестьянские волнения, сопровождавшиеся погромами помещичьих усадеб. И хоть те волнения обошли Подшиваловку стороной, но и здесь крестьяне уже стали далеко не те, что раньше. У многих в головах созрел вопрос: а с чего это у господ так много земли и лугов и в самых лучших местах!?
  
  С малых лет Ксения слышала, как возвратившийся с отхожего промысла отец возмущался существующим порядком вещей:
  - Пропади этот город пропадом! Никогда бы туда не пошел за гроши ишачить, кабы у нас земли поболе было, да получше. Вот если бы всю господскую землю меж нами разделить - всю Подшиваловку можно было бы хлебом завалить и никому не надо было бы в город уходить...
  Потому Ксения хоть внешне не выказывала недовольства, но уже с определенным напряжением терпела ту же высокомерность барышни, которая не давала себе труда скрывать свое сословное превосходство. Ксения уже без восторга исполняла такие свои обязанности как уборка после барышни ее постели, мытье ее в ванной, уборка ее личного, так называемого, ватер-клозета. Ксения понимала, что все это с превеликим удовольствием согласиться делать любая девушка из Подшиваловки и своего места она не собиралась уступать. Тем не менее, от барышни ей передалось то, чего, казалось бы не могло быть в русской крестьянке от рождения - чувство собственного достоинства, и еще... Еще Ксении, чем дальше тем больше самой захотелось стать госпожой. Да-да, она вдруг сама захотела жить как жила барышня, как жили в ее понимании все господа: спать сколько захочет, ни к чему не прикладывать своих нежных красивых рук, быть хозяйкой в доме и отдавать приказания прислуге. При этом такие посторонние для крестьянского самосознания факторы, как то что барышня при такой жизни много училась, знает французский и немецкий языки, умеет играть на фортепьяно, знает и умеет множество прочих вещей ей совершенно неведомых... Все это сознание Ксении не воспринимало как необходимые атрибуты легкой и приятной барской жизни, а так, ну вроде как несерьезные капризы, излишества без которых вполне можно обойтись.
  
  Только так и надо жить - прочно засела в голове Ксении крамольная мысль. И тут же сама для себя она определила свой жизненный ориентир - и я так буду жить. Как этого добиться, осуществить? Этого она не знала, но сама собой в ее сознании складывалась своего рода концепция в основе которой лежала в том числе и ее женская привлекательность, сила которую она уже стала ощущать.
  -
  А чем я хуже!? В отсутствие барышни она подходила к зеркалу, надевала на себя ее ночные рубашки, пеньюары, или вообще оставалась обнаженной, смотрела на себя. Она сравнивала себя с барышней и находила, что через четыре года, что составляли разницу в возрасте меж ними, она ей ничуть не уступит, если конечно по-прежнему будет питаться с барского стола. А если к тому же станет одеваться в такие же дорогие платья, белье, шляпки, душиться такими же французскими духами и пудрится такой же пудрой... Не хуже, не хуже, а может и лучше барышни я буду, - роились в ее голове шальные мысли. Иш какая, за приказчика она меня отдаст... Как же, знаю я как за приказчиками живет дочь бабы Насти. Так себе жизнь, крестьянской конечно получше, но с господской не сравнить. А я, может, тоже сумею за благородного выйти, или за купца богатого и тоже настоящей барыней жить!? Вон как некоторые господа, что к барышне в гости приезжают на меня смотрят... Она нравилась себе, поворачиваясь перед зеркалом то одним боком, то другим, становилась в красивые позы, делала величественные плавные движения руками. И ей, казалось, что все о чем она мечтает ей вполне по силам...
  -
  
  1963 г.
  
  Очередная волна, означающая ослабление воздействия морфия, вновь вынесла Ксению Андреевну в реальность. В соседней комнате шумела, пришедшая со своей школьной второй смены внучка-третьеклассница. Она о чем-то громко спорила с матерью. Слов было не разобрать, ибо Ксения Андреевна еще не совсем освободилась от своих "грез". Сноха отвечала дочери, стараясь не повышать голос, явно опасаясь разбудить свекровь - она привыкла ее бояться. А вот внучка страха перед бабкой совсем не испытывала и это Ксении Андреевне не нравилось. Но что поделаешь, ведь эта малявка унаследовала не материнскую смиренность, а бабкин норов.
  -
  Внучка рвалась гулять, а мать не пускала. Исход спора предсказать было несложно - вскоре внучка убежала на улицу. Теперь сноха что-то недовольным голосом, но также негромко выговаривала мужу. Но Ксения Андреевна уже полностью пришла в себя и могла различать слова и фразы.
  -
  - Володь, надо думать как дальше жить... Дети подрастают и здесь нам больше оставаться нельзя, надо в большой город перебираться...
  Подобные разговоры сноха начинала не в первый раз. Сын с ней, в общем, соглашался, но по различным причинам откладывал решение поступивших предложений на потом. Сейчас такой причиной, естественно, стала болезнь Ксении Андреевны
  -
  - Я не против... Вот мама поправится, тогда и думать будем, - сын отвечал достаточно громко, явно подстраховываясь - если мать очнулась, то пусть слышит, что близкие верят в ее выздоровление.
  Сноха таким ответом, видимо, не удовлетворилась и тут же "углубила вопрос":
  - Но затягивать с этим нельзя. Боря школу заканчивает, ему в институт поступать, к нему готовиться надо начинать заранее. Я слышала в городах детей на подготовительные курсы при институтах отдают, или платных преподавателей нанимают. Да и вообще, сколько можно здесь, на отшибе хорониться, пора уже и по-человечески жить начинать. В последний раз в командировку в Алма-Ату ездила, там совсем другая жизнь, у всех в домах телевизоры, а тут... Как до революции живем, куры, корова...
  -
  Ксения Андреевна перестала прислушиваться. Сноха уже давно про этот телевизор стонет, все в него полюбоваться хочет. Видела этот телевизор Ксения Андреевна, когда год назад гостила у своей дочери в Калининграде. Ее зрение не позволило по достоинству оценить это новомодное развлечение. Хоть и с линзой был у дочери телевизор, но Ксении Андреевне изображение показалось слишком маленьким, невнятным, словно какие-то чертики в том ящике пляшут. То ли дело смотреть фильм в кинотеатре или клубе. Там экран большой, смотреть удобно, глаза не болят. Да и вообще понятие об удобстве жизни и наслаждениях у нынешней молодежи по ее мнению были какие-то ущербные. Ну, что такого в том же телевизоре, или патефоне, или застольях, что устраивают сослуживцы снохи и сына? Все это какое-то ненастоящее, фальшивое. Ооо, она-то познала, как по настоящему надо наслаждаться жизнью, познала когда жила у господ, да и сама так пожить успела, хоть и совсем недолго. Да, знала она в том толк.
  
  1913 г.
  
  "Чистая" уборка барских покоев, возлагавшаяся на горничную, включала протирание полированных частей мебели и прочих атрибутов, типа часов, статуэток, а также книжных шкафов в библиотеке, располагавшейся на втором этаже. Однажды, убираясь в библиотеке, Ксения увидела лежащую на столе раскрытую книгу. Она была раскрыта на странице, где помещалось фото, которое сразу привлекло её внимание, да так, что она буквально застыла с тряпкой в руке, не в силах оторваться. На том фото была изображена женщина в платье, обтягивающем её сверху и наоборот с пышной объемной в складках до земли юбкой от пояса. Женщина явно являлась богатой, ибо то платье по всему немало стоило, как и высокая прическа в которую были уложены ее волосы. Конечно, то сфотографировалась знатная дама, причем явно не русская, потому что даже на черно-белой фотографии можно было определить, что она необычно смугла. Но не это прежде всего привлекло внимание Ксении, а то... То, что дама сидела в каком-то странном сооружении, каком-то подобии не то кареты, но которую везли не лошади, а носили на руках люди. И эти носильщики тоже присутствовали на фото. То оказались двое мужиков с совершенно черными лицами, кистями рук и такими же босыми ступнями ног, но в цилиндрах на головах. По всему то были слуги дамы, которые принесли ее в этой карете-носилках и сфотографировались вместе со своей госпожой.
  
  - Что ты там рассматриваешь, забыла зачем пришла!? - недовольно отреагировала на этакий ступор горничной Ирина Николаевна, заглянувшая в библиотеку.
  - Барышня, а кто это на картинке? Вроде как барыня заморская, но почему у нее крепостные такие черные, как из преисподней вылезли? - спросила, совершенно забыв об уборке, впечатленная увиденным Ксения.
  - А тебе не все равно, тебя убирать послали, а ты стоишь рот разинув. Что ты там такое увидела? - недовольно отчитала Ксению барышня, но все же подошла.
  Ирина Николаевна посмотрела на фото, усмехнулась и пояснила:
  - Это барыня из Бразилии, есть такая страна очень далеко от нас. А сидит она в специальных носилках, которые называются паланкин. А это слуги ее, называются негры. Они ее в этом паланкине носят. Фотографическая карточка так и называется "Дама в паланкине". Понятно?
  - А негры... это крепостные такие у них? - продолжала проявлять интерес Ксения.
  - Ну, не совсем так. Негры были рабами, они вообще ничего своего не имели, а у нас, ты это от своих бабок должна помнить, крепостные и свой земельный надел имели, и дом. Это сейчас всякие болтуны любят говорить, что хуже жизни, чем у нас при крепостном праве нигде не было, а вот в той же Бразилии, или в Северо-Американских Соединенных Штатах рабы жили куда хуже, чем у нас крепостные, - сочла нужным вступиться за "родное крепостное право" барышня.
  - А чего ж эта барыня, по всему такая богатая, а такое старое платье одела. Они там, что до сих пор так ходят? - фото так заинтересовало Ксению, что она спрашивала и спрашивала.
  - Потому что эту фотографическую карточку сделали еще лет пятьдесят назад. И этой барыни и этих рабов наверняка уже и на свете нет. А тогда еще такая мода была, все знатные дамы такие платья носили. Ну ладно, хватит, и так сколько времени уже лодырничаешь, принимайся за работу, - барышня решительно захлопнула книгу.
  
  Запечатлевшееся в памяти то фото, потом долго не давало покоя Ксении, и время от времени "проявлялось" в течении всей ее жизни. Из объяснений барышни она сделала совсем не тот вывод, на который та явно намекала. Дескать, наши господа не такие уж плохие, как многие о них думают, во всяком случае носить себя своих крепостных не заставляли. Нет, мысли Ксении потекли совсем в ином направлении: там за морем господа себе подобных, то есть ничем внешне от них не отличавшихся людей в крепостных не обращали, они для этого, вон, черных людей бесправными быть заставили. А у нас?... Ведь вон кругом сколько народов на русских не похожих живет: и татары, и башкиры, и калмыки, и киргиз-кайсацы и никого из них в крепостные не обратили, над своими изголялись только. С детства она не раз слышала в деревне досужие разговоры любителей позубоскалить на тему рабов и господ. И там тоже часто слышала возмущение этим фактом, почему в крепостные загоняли только русских и прочих православных, хотя у царя каких только подданных не было, но почему-то всех их та доля миновала.
  
  И еще, что явилось следствием раздумий Ксении после увиденного на той фотографии. Она вдруг обрела с полной отчетливостью свою мечту, цель жизни - во что бы то ни стало стать чем-то вроде той госпожи из дальней заморской страны, которую носили в специальных носилках черные слуги. Она словно вживалась в образ той дамы, пыталась ощутить, что она чувствовала, когда два черных раба ее несут, и у нее от этого захватывало дух: вот оно настоящее счастье, так жить, при этом ничего не делать, только повелевать рабами, распоряжаться их жизнями, их судьбой, чтобы тебя с полуслова понимали и выполняли твои распоряжения, даже капризы. По сравнению с такой властью, даже власть, которой обладали господа Римские-Корсаковы и даже их предки казались ей властью низшего порядка. Ей казалось, что та дама с фотографии действительно обладала настоящей абсолютной властью над своими рабами и могла позволить себе такое, о чем русские баре и не мечтали. Иногда и более извращенные мысли лезли ей в голову: а как наказывала та смуглая барыня своих черных рабов, когда те ее чем-то прогневили, ну к примеру несли слишком медленно, или оступились, тряхнули сильно носилки, или даже уронили? Если она могла заставить их себя носить, то по всему и наказать могла как угодно. И те наказания, что русские баре применяли к своим крепостным, та же порка на конюшне... то наверное в той заморской стране и за наказание не считалось. Иной раз Ксения так отдавалась во власть тех видений, что забывала, где она и в каком статусе пребывает.
  
  Ирине Николаевне эти метаморфозы, происходящие с ее горничной, конечно, не могли понравиться. Не догадываясь об истинной причине непонятно откуда появившейся у Ксении забывчивости и ступора, она несколько раз ее отругала, а когда то не произвело нужного воздействия... Гены предков-крепостников проснулись в Ирине, когда Ксения, в очередной раз вместо того чтобы не раздумывая исполнять ее распоряжение, стала в очередной раз "ловить ворон". Барышня не сдержалась и слегка ударила ее по щеке, чем сразу вывела Ксению из ступора. Этот удар сразу и надолго отрезвил Ксению, заставив "опуститься на землю", вспомнить кто она есть и... тем не менее, мечта в сознании Ксении определилась окончательно и бесповоротно.
  
  Обиделась ли на пощечину Ксения? Конечно, и сначала у нее возникло спонтанное желание дать сдачи... Но в то же время она уже не сомневалась, что именно так и должна вести себя госпожа с провинившимися слугами, а те обязаны сносить и побои и прочие унижения от своих господ. В какой-то степени она, еще находясь в ранге горничной, ставила себя на место госпожи, место которое со временем мечтала занять. Именно в ее понимании идеал в отношениях меж слугами и госпожой она случайно подсмотрела на той фотографии. Разница в том, что в России господа и рабы не различались по цвету кожи. Но в ее мечтах, тем не менее, почему-то чаще всего виделась "картина", где она повелевала рабами с нерусским обличьем: её на носилках носили то негры, то представители известных ей степных народов, кочевавших по соседству с Саратовской губернией. От таких "видений" она получала истинное наслаждение. По всему в основе ее мировоззрения лежало не сословное как у русских аристократов, а расовое неравенство, распространенное прежде всего в обоих Америках.
  
  
  Николай Николаевич в конце концов сдался. Он смирился, что предводителем губернского дворянства ему не быть и согласился благословить брак дочери с нищим поручиком. Вскоре после торжеств по случаю трехсотлетия царского дома сыграли свадьбу. Потом Ксения в качестве прислуги сопровождала молодых, когда они согласно обычая навещали своих многочисленных родственников, в первую очередь конечно со стороны невесты: в Пензенской губернии, Псковской, Москве, Петербурге... В ходе этого путешествия Ксения повидала мест, наверное, больше, чем в совокупности все жители Подшиваловки, большинство из которых дальше Саратова никуда не ездили. Молодые собирались и за границу съездить, а Ксения даже вознамерилась повидать земли, где черные люди носят в паланкинах белых дам. Будучи совершенно неграмотной, она не представляла насколько далека та чудесная в ее представлении Бразилия, и то, что запечатлено на фото произошло очень давно и там тоже уже нет рабства, и то что ей так понравилась там тоже сейчас невозможно...
  
  В дело вмешался финансовый фактор. Николай Николаевич, по понятным причинам недовольный зятем, не был склонен щедро финансировать свадебные путешествия молодых, ну а у поручика своих сбережений не оказалось, на жалование субалтерн-офицера, то есть младшего офицера, особо далеко не уедешь. Так что заграничное путешествие пришлось отложить на несколько лет. Но то уже было (если оно случилось) не поездка в свое удовольствие, ибо супруги совершали его уже не по своей воле. А тогда в 1913 году молодым пришлось вернуться в Саратов. В деревне Ксению встречали как местную знаменитость, повидавшую полмира. Когда она отпросилась проведать родных, полдеревни собралось на их дворе, слушать ее рассказы о Петербурге, Москве, о том какая большая родня у Римских-Корсаковых и их баре среди них далеко не первые, что их подшиваловский дом рядом с дворцами некоторых их родичей смотрится бедной избенкой.
 &nb
   А потом наступил 1914 год, прошла зима, весна и уж к концу шло лето, когда началась война и все постепенно стало переворачиваться с ног на голову. Будто сама судьба все делала так, чтобы вроде бы неосуществимые мечты Ксении хотя бы частично начали воплощаться в реальности. Впрочем, не только ее мечты. Сколько людей со дна российской жизни: кухаркиных детей, рабочих, крестьян, евреев из черты оседлости, порой даже обыкновенных душегубов получили возможность подняться с того дна и заявить о себе. Конечно, в сравнении с народной массой заполнявших низшие ступени социальной лестницы таковых счастливцев оказалось не так уж и много, большинство так и осталось там где были. Но кое-кто этим временем несомненно воспользовался всплыл, вскочил в социальный лифт под названием революция. Но законы любого общества таковы, что если кто-то всплывает снизу, кто-то сверху должен свое место уступить. Из прежних "сливок" кто-то бежал за границу, кто-то опустился в низшие слои общества, но баланс остался прежним пирамидальным: наверху немногие и чем дальше вниз тем шире пирамида. Ну, и еще необходимо добавить, что многие вообще не пережили это лихое время.
  
  Поручика с полком сразу отправили на фронт. Ирина Николаевна так переживала за мужа, что заметно спала с лица и тела и уже не смотрелась прежней красавицей. Она жила, что называется, от письма да письма. Зато Ксения все больше в тело входила и по деревенским понятиям стала первой невестой на деревне. Впрочем, женихов в Пордшиваловке почти не осталось, молодых парней едва не поголовно мобилизовали. Отца Ксении тоже призвали в действующую армию, но она никогда о нем особо не переживала и сейчас восприняла его мобилизацию как очередной уход на отхожий промысел.
  Барин, Николай Николаевич вдруг начал болеть, слег, а от поручика перестали приходить письма. Совсем Бог отвернулся от господ Римских-Корсаковых, впрочем, как и от потомков крепостных их предков. Остававшиеся в Подшиваловке старики, бабы и подростки едва успели до снега убрать урожай, не избежав потерь. А вот уже на сев озимых сил, что называется, почти не осталось. Немцев в армию не призывали, и в деревне и по этой причине, и потому, что воевали с Германией, возникла определенная напряженность. Потом с фронта пошли похоронки, стали прибывать раненые и калечные. Ввиду того, что заготовили мало сена, уже к Рождеству стало нечем кормить скотину, которую приходилось забивать. В начале 1915 года в некоторых семьях начали голодать, резко выросла смертность в первую очередь среди стариков и детей. Семья Ксении, оставшись без кормильца, хоть и неважного, выживала только благодаря ее регулярной помощи деньгами и продуктами.
  
  Очень тяжелым оказался тот 1915 год. Эйфория первых дней войны уже прошла и стало ясно, что ничего кроме смерти, обнищания и голода она не несет. А голодный он более всего ненавидит рядом живущего сытого. Под эту порцию завистливой ненависти вместе с немцами, господами, попала и Ксения. Она то чувствовала инстинктивно и старалась без пущей надобности в деревне не появляться, тем более, что едва ли не день ото дня становилась все более цветущей, наливалась словно расцветающая роза. Само собой в столь голодное время это воспринималось как вызов влачащим жалкое существование односельчанам.
  
  Весной 1916 года Николай Николаевич, так и не оправившись от болезни, скончался и был похоронен в фамильном склепе. Чуть позднее летом того же года мужа Ирины Николаевны на фронте тяжело ранило и она поехала к нему в Петербург, где он лежал в госпитале. В имении не осталось хозяев, прислуга без догляда ленилась и мало помалу усадьба стала приходить в запустение. До февраля семнадцатого года жизнь в барском доме более-менее еще теплилась, слуги надеялись, что хозяева вернутся. Но после февраля, отречения царя, ситуация так резко поменялась, что находится в имении стало некомфортно, ибо в хижинах стало безопаснее чем во дворцах. Тем не менее, Ксения и еще несколько старых слуг оставались в барском доме, не давая его разграбить, ну и сами кормились из заготовленных здесь в прок запасов, конечно же помогая и своим родственникам в деревне.
  
  Хозяева вернулись летом 1917 года. Крайне озабоченная Ирина Николаевна уже совсем не напоминала ту красавицу барышню, за которой готовы были волочиться едва ли не все молодые дворяне губернии. Не прежним ловким наездником смотрелся и едва оправившийся от ранения поручик... вернее носящий уже чин ротмистра муж Ирины Николаевны. Челядь радовалась возвращению господ, выказывала верность, что живота своего не жалели ради господского добра, когда многих соседних помещиков разграбили и пожгли... Но как оказалось радовались напрасно. Хозяева приехали всего на несколько дней, чтобы частично забрать с собой, а частично спрятать имеющиеся в доме ценности. Живя в Петербурге и по дороге в Подшиваловку они видели, что творится в стране, все сильнее охватываемой анархией. Да, на некоторых слуг они могли положиться, но и они вряд ли ценою жизни станут спасать барское добро.
  
  Драгоценности свои и те, что достались ей от матери и бабки Ирина Николаевна забрала с собой, денежные ассигнации тоже, но вот серебряную посуду, хрусталь, фарфор, ценные статуэтки и много еще чего... это взять с собой невозможно. Не все и малогабаритные ценности смогли взять с собой господа. От Николая Николаевича осталось немало золотых царских империалов и полуимпериалов. На поверку почивший барин оказался не так уж беден, просто на людях прибеднялся. Даже родной дочери о том золоте он сказал, будучи уже при смерти. Не одна сотня монет... везти их с собой вместе с прочими ценностями было и тяжело и неразумно - кругом царил бандитизм, и всего можно было лишиться разом. Большую часть монет супруги решили спрятать в тайнике устроенном в печке. Коробку с империалами положили в тот тайник под изразцовой плиткой. Никто из слуг об оном не знал... кроме Ксении. Она, еще когда ухаживала за больным барином, подсмотрела, как он вытаскивал одну из изразцовых плиток печки и что-то оттуда доставал. Расположение той плитки, под которой скрывался тайник, она запомнила. Находясь постоянно рядом с барыней, она из подслушанных разговоров поняла, что немалую часть отцовских монет супруги решили оставить в том тайнике.
  
  Наказав оставшимся слугам и дальше беречь дом, Ирина Николаевна с ротмистром укатили, а прислуга... Прислуга спустя некоторое время окончательно разбежалась, ибо не то что сторожить, но и оставаться в барском доме стало небезопасно...
  
  1963 г.
  
  "Качели" прошлое-настоящее опять перенесли Ксению Андреевну из начала века во вторую его половину - она вновь ненадолго пришла в себя. В соседней комнате внучка "доставала" мать вопросам: почему на ее работе подарки детям на Новый год хуже, чем у отца и сейчас и особенно с теми, когда он работал на прежней работе. Сначала сноха отговаривалась, что понятия не имеет. Но внучка не отставала, и сноха была вынуждена пуститься в пространные объяснения, де "Скотоимпорт", где раньше работал отец, организация, имеющая прямое подчинение Москве, и Совхоз где он работает сейчас очень богатый, так называемый миллионер. А коммунальная служба, где работает она, организация местная, бедная у нее возможности не такие, чтобы детям своих работников закупать апельсины, мандарины и московские конфеты, зефир с пастилой. Она может позволить только яблоки, да неважную алма-атинскую карамель.
  
  Как отреагировала на такие объяснения внучка, Ксения Андреевна слушать не стала, ибо сильно захотела пить.
  - Зоя... Зоя... попить дай, в горле пересохло! - хоть и негромко прозвучал голос свекрови, но сноха даже не разобрав всех слов уже через мгновение оказалась возле больной:
  - Что... пить? Я сейчас.
  Поднося чашку с водой, сноха участливо спросила:
  - Мама, как вы себя чувствуете?
  Ксения Андреевна отпила совсем немного и, не отвечая на вопрос, попыталась заговорить строгим голосом, что у нее получилось весьма неубедительно:
  - Володя где?
  - На дворе, там уголь привезли, он его от дождя закрывает.
  - А Боря?
  - В огороде, яму под виноградную золу копает заранее, чтобы потом ее на зиму туда уложить. А то потом по холоду придется землю долбить как в прошлом году.
  Эти вопросы сейчас имели скорее символическое нежели реальное значение того, что Ксения Андреевна по-прежнему пытается быть в "курсе всего" и держит руку на "пульсе жизни" семьи сына. Однако она была настолько слаба, что даже такие символические усилия отняли у нее слишком много сил, в результате чего Ксения Андреевна вновь погрузилась в полузабытье.
  
  1917 г.
  
  После отъезда хозяев и бегства прислуги барский дом некоторое время стоял совершенно необитаемым. Вокруг едва ли не все также уцелевшие барские усадьбы беспощадно грабились, растаскивались по бревнышку и кирпичику, сжигались, а подшиваловцы все никак почему-то не могли решиться. Все же надо признать не было у потомков крепостных Римских-Корсаковых этакой всеобщей ненависти к своим господам. Отдельные мазурики, конечно, были не прочь поживиться барским добром, но таких насчитывалось немного и они побаивались "вылезать" без поддержки большинства. Тем временем в деревне с фронта все больше прибегало дезертиров, распропагандированных большевиками или эсерами. И чем их больше становилось, тем сильнее они подбивали односельчан не сидеть "сложа руки", а идти грабить имение. Старики в основном противились - не дай Бог господа вернуться, отвечать придется. Эти колебания продолжались почти до конца года, когда из Питера пришло известие, что там власть взяли большевики. Фронт окончательно рухнул и почти все воевавшие подшиваловцы, многие с оружием, возвратились домой. Именно фронтовики и составили большинство в созданном местном органе власти, подшиваловском сельсовете.
  
  Вернулся домой и отец Ксении, без наград, но дважды раненый и с изрядно подорванным здоровьем - нигде не умел жить Петр, ни в мирной жизни, ни на войне. Он и раньше-то к хозяйству особой рачительности не имел, а тут вообще отвык от оного. А на отхожий промысел идти у него уже и здоровья не доставало, да и желания тоже. Он вообще почему-то рассчитывал, что дальше у него получиться жить, вообще тяжело не работая. Так что по дому и на огороде по прежнему в основном пласталась мать, ибо Ксения тоже и в земле ковыряться и под корову садиться не собиралась. Она считала, что на то имеет полное моральное право, ибо в последние годы только благодаря ее помощи семья могла неплохо существовать в сравнении с односельчанами.
  Незадолго до Рождества по деревне прошел слух, что сельсовет вот-вот примет решение о национализации, то бишь, об официальном разрешении на грабеж имения. Сельсоветчики боялись, что из города приедут представители новой власти, имение опечатают и заберут в казну. Сельсовет состоял в основном из сочувствующих эсерам, скептически относящихся к власти большевиков. Все понимали, что поровну разделить барское добро вряд ли получится, скорее всего каждый будет хватать как можно больше. Немецкая часть деревни к этому "мероприятию" не привлекалась. Во-первых, ещё их далекие предки "баронской палкой" были отучены брать чужое, во-вторых, то было в определенной степени справедливо, ведь немцы не воевали, не бедовали последние годы, и главное... Главное, не их предки столетиями горбатились на Римских-Корсаковых, преумножая их богатства.
  
  Ксения в этой ситуации сориентировалась мгновенно и стала энергично озадачивать отца:
  - Тятя, на послезавтра назначили имение грабить, слышал?
  - Ну, слышал... и мы пойдем. Может и нам что обломиться. Да, ты и знаешь, что где там лежит, покажешь, - отец явно до конца не прочувствовал момента.
  - В том-то и дело, что знаю. Как стемнеет запрягай лошадь, надо в имение ехать пока там еще все цело. Через черный ход зайдем, я знаю, как можно дверь открыть. Возьмем самое дорогое пока все не растащили.
  
  Не сразу Ксения убедила неповоротливого отца сделать как она велит и не терять времени даром, иначе все лучшее, конечно же, достанется сельсоветчикам. Ночью, воспользовавшись вьюгой и кромешной темнотой, в санях с запряженной приведенной Ксенией из имения лошадью, она, отец и братья, подъехали к барскому дому с тыла, к черному ходу. Дверь оказалась закрыта изнутри на засов. Но Ксения знала, как пробраться в дом через крышу и чердак. Она "проинструктировала" младшего брата. Тот залез на крышу, отодрал доски которыми было забито окошко чердака и, проникнув в дом, изнутри открыл засов. Уверенно ориентируясь в хорошо знакомом ей доме, Ксения прошла в столовую, показала отцу, где надо поднять половые доски, чтобы достать оттуда серебряные ложки, вилки, подстаканники, наиболее ценную посуду. Отец с братьями носили все это в сани и аккуратно складывали, прикрывая соломой, ею же и перекладывая, чтобы дорогие хрусталь и фарфор не побились в пути. Ксения в почти полной темноте ни разу не ошиблась, когда показывала, где что брать. Брали только самое ценное и что можно было разместить в санях, чтобы увезти за один раз. Дабы не заподозрили, что кто-то здесь побывал, внешнее убранство: портьеры, занавески, картины, мебель и ковры не трогали. За всем этим строго следила Ксения, а отец и братья беспрекословно ей подчинялись. Отрезы ситца, кашемира, шевиота, гепюра, шелка, что лежали в кладовке, Ксения распорядилась забрать все. Любая мануфактура сейчас была едва ли не дороже золота. На них можно было обменять все что угодно.
  
  Уже глубоко за полночь отец сказал, вошедшей в раж "собирательства" дочери:
  - Все, сани под завязку забиты, больше ничего не влезет, разве что по мелочи.
  - Хорошо, я тут все расставлю как было, следы наши, что на полу остались вытру. А вы вниз ступайте, там меня подождите.
  Отец с братьями пошли к черной лестнице, а Ксения, быстро стерев следы от валенок на паркете, прошла к печке и, нащупав нужную изразцовую плитку, надавила на нее, открыла тайник, достала нелегкую коробку - все золотые оказались на месте. Она сунула коробку за пазуху, под тулуп, да так чтобы ее совсем не было видно - она не хотела, чтобы кто-то из родни узнал про эту коробку. То была ее личная добыча, ее собственность. Не то чтобы она не доверяла отцу, но зная его "хозяйскую хватку", не сомневалась, что в его руках и эти немалые деньги быстро пойдут по ветру. Уже собираясь спускаться вниз, Ксения вспомнила о книге. Тут же поднялась в библиотеку, быстро нашла нужный фолиант и побежала вниз.
  
  - Это-то зачем, вон она какая тяжеленная, печку, что ли растапливать? - отец выразил недоумение тем, что проявив такие чудеса практичности, дочь зачем-то тащит с собой столь малополезную вещь.
  - Да это так... картинки там красивые, - не стала вдаваться в подробности Ксения и тут же прервала разговор, чтобы не пояснять, что же за картинки ей там так понравились. - Федька, давай закрывай дверь как было и через чердак вылезай, да не забудь там доски на место приладь, чтобы не заметил никто...
  Дома они тщательно попрятали в сараях и подполье столовые приборы, посуду, отрезы мануфактуры. Потом Ксения строго настрого наказала всем, особенно братьям нигде про их ночной "набег" не болтать. А коробку с золотом, она в тайне от всех завернула в водонепроницаемую клеенку и закопала на огороде.
  
  
  Как и предполагала Ксения, честного дележа барского имущества не получилось. Членам сельсовета и их родственникам достались наиболее жирные куски, а остальным, что называется, "губы помазать". Правда кое-кто из бывшей прислуги, увидев, что отсутствует много ценных вещей, и вся мануфактура из кладовки, заподозрили, что кто-то тут побывал до дележа. Подозрение пало на сельсоветчиков. Те божились, что как при всех заперли и опечатали дом, так в него не заходили, о чем свидетельствуют неповрежденный замок и целая печать. Но им не поверили, ведь и ключи и печать хранились в сельсовете. Ксения же отвела от себя всякие подозрения тем, что одной из первых прилюдно объявила о недостаче той же мануфактуры. Впрочем, вскоре нашли вполне подходящую кандидатуру на роль потенциального расхитителя. Бывший барский конюх, который ранее забрал с барской конюшни двух лучших лошадей, как бы для сохранения. Он месяц назад запряг тех лошадей в две телеги, погрузил на них все свое имущество и вместе с семейством отбыл в неизвестном направлении. Решили, что именно он перед отъездом наведался в имение и забрал то, что пропало. Косвенным подтверждением данной версии стали кое как прилаженные братом Ксении доски на чердаке. Они и дали ответ на вопрос, как конюх проник в дом, не сломав замка и печати.
  Большинство подшиваловцев остались крайне недовольны дележом барского добра и в знак восстановления справедливости стали буквально растаскивать как сам барский дом, так и другие сооружения в имении. В результате вскоре в том доме уже не было ни окон, ни дверей, ни паркета, ни большей части крыши, растащили оранжерею, а знаменитую липовую аллею, гордость Римских-Корсаковых срубили на дрова.
  
  
  1918 год выдался столь же тревожным и голодным, как и предыдущий. Большинство подшиваловцев выживали, продавая в городе то, что взяли в имении. Тем же жила и семья Ксении. Они с помощью бабы Глаши и ее детей обменивали на продукты кое что из помещичьей посуды и отрезы мануфактуры. С учетом того что их "обменный фонд" оказался куда больше чем у прочих односельчан, пережили они этот год относительно безбедно.
  
  А вокруг разгоралась Гражданская война. Большевистская советская власть в Поволжье зашаталась и ее сменил эсеровский КОМУЧ. С востока от Подшиваловки против большевиков выступили уральские и оренбургские казаки. В этой чехарде большинство подшиваловцев сидели по домам и ждали когда все более или менее успокоится. В то же время возвращения прежних порядков уже не хотел никто. Русская часть деревни, понятное дело, опасалась возвращения господ, а немцы хоть из имения ничего и не взяли, да и брать не хотели, но тоже не хотели возврата старой власти, которая их во время войны с Германией очень сильно притесняла. Все жили в надежде, что придет такая власть, которая всем будет по нраву. Когда прокатилась весть, что царь с семейством расстреляны в Екатеринбурге... то была радостная весть. Нет, никто из подшиваловцев не жаждал царской крови, просто этот расстрел восприняли как полное освобождение от ответственности перед господами за разграбление имения.
  
  Те, кто понюхал фронта, как правило, не рвались воевать. Но молодые парни, не хлебавшие фронтового лиха... они были не прочь пострелять, на лошадке поскакать, сабелькой помахать, мир посмотреть. А так как большинство в Подшиваловке составляли бедняки, то они в основном сочувствовали большевикам. Кто-то записался в регулярные части Красной Армии, кто-то примкнул к красным партизанам. Последние не столько воевали, сколько промышляли грабежами, благо царившие вокруг беззаконие, вседозволенность и неразбериха тому способствовали. Во второй половине 1918 года красные перешли в контрнаступление и почти до самого Урала восстановили свою власть. Но не надолго, уже весной 1919 года в наступление перешли белые, которых возглавил объявивший себя верховным правителем России адмирал Колчак.
  В результате наступления белых Подшиваловка оказалась как бы в расщелине между фронтами и случилось то, во что уже и не верил никто, и о том думать забыли: в деревню вошел отряд казаков и с ними приехала Ирина Николаевна со своим мужем...
  
  1963 г.
  
  В очередной раз "сновидение" прервало вновь усилившийся шум в доме. Это сын пришел с улицы и решил послушать новости, увеличив громкость радитрансляционного приемника. Сноха, боясь потревожить сверкровь, всегда приглушала громкость, ну а сын он и есть сын, тем более любимый. Ему Ксения Андреевна многое позволяла. По радио превозносили успехи советской космонавтики, дескать и спутник мы первыми запустили и первого космонавта и первую женщину-космонавта... Ксения Андреевна была бесконечно далека от всего этого, охватившего в последние годы страну "угара гордости". Она этого искренне не понимала, удивлялась, что все вокруг, в том числе и сын со снохой искренне радуются этим успехам, тоже гордятся. Какая гордость, если живешь плохо и эти космические успехи ни как ту жизнь не улучшают? Чему радоваться, когда все здесь, на краю света, в основном оказались не по своей воли? С чего радоваться такой жизни, только потому, что другой не видели? А вот она видела и со стороны, и сама жила по-настоящему хорошей жизнью, хоть и недолго и может сравнить. А тут все живут почти так же как жили те же крепостные крестьяне сто лет назад. Так же работают в колхозе, где господская барщина заменена государственной, а в принципе одно и тоже, так же топят печки, держат скотину, пасут, убирают за ней, доят коров, вскапывают и пропалывают огороды. Слава Богу, здесь много теплее чем в саратовских степях потому кроме картошки, лука и помидоров вырастают яблоки, груши, урюк, виноград... Да вот еще радио орет, про космос хвастает - раньше не было такого. А в целом - разве это жизнь? Разве так жили ее господа, да и она сама в недолгие годы НЕПа, когда казалось начала сбываться ее вожделенная мечта - стать госпожой?
  
  А сейчас... Может быть самым большим начальникам счастливо и легко живется? А остальные как их предки мучились, так и они мучаются. Впрочем, то что большинство живет тяжело Ксению Андреевну не возмущало. Она давно уже осознала аксиому жизни, для того большинство тяжело работает и плохо живет, чтобы избранные, меньшинство жили легко и в удовольствие. Но вот то, что ни она, ни ее дети, несмотря на все её старания в число тех избранных так и не попали - это её угнетало даже сейчас, так сказать, на смертном одре.
  
  Полтора года назад, тогда еще вполне здоровая Ксения Андреевна поехала проведать дочь. Дочери с учетом советских реалий сильно повезло - она вышла замуж за офицера и жила в Калининграде. Счастливчиком можно было считать и ее мужа. Зять успел только на самый конец войны и в отличие от сына Ксении Андреевны не успел нахлебаться военного лиха. Его до самого 1944 года спасала бронь, ибо он учился в техникуме. А по окончании техникума и офицерских курсов он получил лейтенантское звание и почти не воевал, ибо война к тому времени кончилась. Смекнув, что в голодной и разоренной стране в армии будет сытнее, чем на гражданке, он в оной и остался, в дальнейшем окончил академию и в общем жил не тужил.
  
  Фактически на другой конец страны поехала Ксения Андреевна, посмотрела. Не впечатлила ее страна. Разве что после войны немного оттаяла, прибралась. А всеобщая бедность, как в России, так и в Белоруссии, она как была, так и осталась. Разве что когда проезжала через Литву, там жили явно побогаче. В доме дочери посмотрела, как живет семья советского офицера. Что такое офицеры Ксения Андреевна хорошо знала. И эталоном офицера для нее, конечно же, являлся жених, а потом муж Ирины Николаевны. Еще будучи поручиком, он произвел на тогда еще юную Ксению такое сильное впечатление. Нет, она в него не влюбилась. По большому счету Ксения ни тогда ни позже ни в кого влюбиться по настоящему не могла. Ведь ее единственной и всеобъемлющей влюбленностью была ее мечта. Но что такое офицер от бога внешне и по содержанию, это в ее сознании отпечаталось на примере того поручика, а потом ротмистра, впитавшего в себя качества многих поколений потомственных господ офицеров. Потом ей приходилось немало видеть советских офицеров и сын ее некоторое время был офицером... Ксения Андреевна имела некое чутье на человеческую породу. В зяте этой породы, которая присуща настоящим офицерам она не увидела. То был обычный без особого стержня мужичок, которому просто немного везло по жизни. А из достоинств он обладал разве что легкостью в общении и умением угодить начальству. Но для армии мирного времени то были весьма весомые достоинства и они позволяли ему относительно неплохо продвигаться по службе. Но ничего настоящего офицерского, даже можно сказать господского Ксения Андреевна в зяте не видела, ни во внешности, ни в характере. Если его поставить рядом с ротмистром, или даже с ее сыном времен войны... он рядом с ними смотрелся как мешок с отрубями рядом с бравыми гвардейцами.
  
  Увы, не в мать пошла и дочь, особенно внешне. Ни осанистости, ни хороших женских пропорций она не унаследовала, даже одеваться со вкусом не умела, хоть и имела возможность. По советским меркам и муж ее прилично зарабатывал, и в Калининграде, особенно по линии Военторга, имело место неплохое снабжение промтоварами. Приехав фактически от сельских условий жизни в семье сына, она ожидала увидеть значительно более высокий городской уровень жизни семьи дочери, но... Ксения Андреевна привычно стала выговаривать дочери и зятю, что не гоже так жить семье офицера, и питаются неважно и дочь свою одевают плохо, и мебель надо бы получше иметь, да и зятю брюхо подобрать не мешает, офицер как-никак...
  
  Но занять то же положение, которое она занимала в семье сына не получилось. Зять, внешне вроде бы тюфяк тюфяком сразу дал понять, что в своем доме диктата тещи не потерпит. А дочь... дочь тоже довольно быстро устала от материнских нравоучений и на ее защиту не встала. Да, там были, так называемые, удобства, горячая вода в кране, паровое отопление, теплый сортир, мыться можно было в своей ванне, а не ходить в городскую баню, и кино можно было смотреть по телевизору не выходя из квартиры... Если бы почти все это кроме телевизора Ксения Андреевна не познала еще с юности, живя в барском доме, она бы может быть это восприняла как невиданное высшее качество жизни, тогда еще недоступному большинству советских людей даже в больших городах, не говоря уж о провинции и сельской местности... Тогда бы может она и смирила свою гордыню. Но с той же юности, являясь крестьянкой по рождению, фактически она ею уже не была. В ней уже давно созрела не сумевшая удовлетворить свои амбиции госпожа. Потому Ксения Андреевна, что называется, гневно "топнула ножкой" и поехала назад, в дом сына, туда где сноха ей не перечила, где топили печь, доили корову, где в туалет приходилось ходить на улицу. Зато там она себя ощущала, если не госпожой, то полноправной хозяйкой.
  
  Её хоть и не ждали назад так скоро, но встретили радостно и сын и внуки... сноха смиренно восприняла это как богом ниспосланную данность - видно судьба ей такая в своем доме быть на вторых ролях. Но, скорее всего, резкие смены климата и временных поясов, переезды за несколько тысяч километров, нервные переживания... С учетом возраста все это и спровоцировало страшную болезнь вскоре уложившую ее в постель, обернулась невыносимой болью, которую приходилось глушить инъекциями морфия.
  Под "аккомпанемент" радио Ксения Андреевна вновь погрузилась в забытье.
  
  1919 г.
  
  Когда летом 1919 года казаки нежданно нагрянули в Подшиваловку и с ними в пролетке приехала Ирина Николаевна, а рядом верхом восседал ее ротмистр... Все ожидали что деревню ожидает карательная акция. Подшиваловцы чуть не все от мала до велика стали разбегаться и прятаться: на сеновалах, в подполе, в стогах, в оврагах. Но ничего такого не случилось. Оказалось, что казаки заехали в деревню мимоходом и ненадолго, так как ротмистр уговорил командира казаков сделать крюк в десяток верст и на несколько часов заехать в имение своей жены. Остаться надолго и тем более проводить реквизицию у них не имелось времени, да и казаки не горели таковым желанием. Линия фронта проходила недалеко, так что отвлекаться на посторонние дела не было никакой возможности.
  
  Естественно, Ирину Николаевну затрясло от гнева, когда она увидела, во что превратилось ее родовое гнездо. Но окончательно ее подкосило то, что тайник в печке, ради которого и затеяли этот "рейд", оказался пуст. Впрочем, с помощью мужа она тут же взяла себя в руки, сообразив от кого что-то можно узнать. Двух верховых казаков послали к дому Ксении. Она не последовала примеру отца, матери и братьев, которые попрятались. Ксения знала, что барыня обязательно будет ее искать и если не найдет вполне может приказать сжечь дом. Под конвоем она пошла к разграбленному барскому дому, по пути обдумывая, что будет отвечать на расспросы барыни.
  
  Ксения застала Ирину Николаевну в склепе у могилы отца, пожалуй единственному сооружению в имении не подвергшемуся разграблению. Сильно изменилась барыня за тот год, что отсутствовала в Подшиваловке. Она еще более осунулась, черты лица ее обострились, некогда вызывающе круглящиеся под платьем формы явно уменьшились в объеме. Тем не менее, ни какие невзгоды не могли убить породы. То по-прежнему была властная и красивая госпожа, и как всегда прекрасно одетая в длинное дорожное платье и шляпу с вуалью. Все, что придумала Ксения в свое оправдание ей не понадобилось. Ирина Николаевна не собиралась ходить по избам и изымать свое имущество, его все равно не на чем было везти, да и не нужна ей была такая обуза. Она интересовалась лишь содержимым тайника: куда делись империалы, их разделили или нет? По замешательству Ксении барыня поняла, что самого страшного не произошло, золото не разделили, и оно не разошлось по рукам. Так же, хорошо зная свою горничную, она безошибочно определила - золото у неё.
  
  - Ксения, не отпирайся, я вижу, что тайник вскрыла ты и шкатулка, что там была, у тебя.
  Ксения стояла ни жива, ни мертва, не в силах произнести ни да, ни нет. Ей мерещилось, что сейчас её начнут пытать, бить плетьми. Но Ирина Николаевна нашла совсем иной выход из сложившейся ситуации. Она вдруг заговорила доверительно ласково, как никогда не говорила с ней ранее:
  - Ксюша, давай с тобой договоримся. Ты оставляешь ровно половину тех денег себе, а вторую половину принесешь мне, и мы с тобой расходимся полюбовно. Согласна?
  Видимо у барыни совсем не оставалось времени, чтобы силой выбивать из неё своё золото. Но Ксения того не ведала и потому искренне обрадовалась:
  - А половина, значит, мне... вы мне оставляете?
  - Да, конечно... только давай иди скорее, - поторопила барыня.
  Назад она тоже проследовала под конвоем, но казаки, не спешиваясь, остались перед домом, предупредив, чтобы не вздумала бежать. Ксения и не думала, ведь "сделка" показалась ей выгодной. Она отсчитала ровно половину империалов и полуимпериалов и принесла коробку барыне.
  
  - Ну, и слава Богу, - с облегчением произнесла Ирина Николаевна пересчитав монеты. - Ну что же Ксюша, прощай. Наверное, больше и не увидимся. А ты молодец, хоть и в деревне сейчас живёшь, а еще красивее стала, чем была. Видимо от женихов отбоя нет? Не сомневаюсь, что ты самого лучшего выберешь. Какого-нибудь нового начальника, туда же сейчас все больше молодые пробиваются. Глядишь, и сама тут первой дамой станешь. Я же всегда чувствовала, что ты к этому стремишься, - барыня вдруг поделилась своими догадками, тем, что сама Ксения вроде бы тщательно скрывала. - И откуда в тебе это, а Ксюша?
  Ксения в растерянности переминалась с ноги на ногу, не зная, что отвечать на столь необычную откровенность барыни. Но та и не ждала ответа, по всему она просто напоследок хотела выговориться:
  - А знаешь, я могу предположить, в чем тут дело. Твоих же предков сюда из-под Пензы привезли. Наверное, ещё тогда кто-то из твоих прапрабабушек согрешили с моими прапрадедушками. Ведь мы же с тобой очень похожи даже фигурами, а уж характеры, один к одному. Скорее всего, оттуда у тебя эти господские замашки, - барыня нервно рассмеялась.
  
  Ксения плохо понимала к чему все это барыня говорит, она молча слушала, в страхе что та передумает и потребует вторую половину денег. Но тут Ирину Николаевну позвал муж, им было пора уезжать. На последок барыня даже поблагодарила:
  - Спасибо тебе Ксюша, что золото сохранила. Очень я боялась, что и концов его не найдем. Мы ведь за границу уезжаем, а там без денег делать нечего. Бумажные-то все обесценились, без золота никак. И еще, хочу тебя попросить... Если сумеешь здесь за начальника выйти замуж и на что-то влиять... Не разоряйте наших могил. Покойники, они ведь никому не мешают... Ладно, поедем мы. Счастливо тебе Ксюша оставаться.
  Ксения про себя облегченно вздохнула и искренне пожелала:
  - И вам Ирина Николаевна, дай Бог доехать туда, куда вы собираетесь, и чтобы у вас там сложилось. А насчет могил... не знаю, если только чего смогу...
  
  1963 г.
  
  Под впечатлением последней встречи с барыней, Ксения Андреевна вновь вынырнула из 1919 года в середину века.. То впечатление оказалось настолько сильным, что она и въяве продолжала думать о Ирине Николаевне и ее возможной дальнейшей судьбе. Она даже решила к этому "делу" привлечь своих домашних и позвала сына:
  - Володя... поди сюда!
  Но её как обычно первой услышала сноха:
  - Володя, тебя мама зовет.
  Читающий лежа на диване сын, отложил газету и поспешил к матери:
  - Что ты хотела мама?
  - Помнишь, я тебе говорила, что перед тем, как через Подшиваловку чапаевцы проходили, к нам казаки наехали и с ними наша барыня приезжала. Она сказала, что за границу с мужем собралась ехать. Как думаешь, могли они тогда туда уехать, когда тут кругом такое творилось?
  Ксения Андреевна, пожалуй, и сама себя не могла бы объяснить, с чего это вдруг её так сильно заинтересовала судьба ее бывшей барыни. Естественно, не понимал этого и сын. Он недоуменно пожал плечами, подумав, что ко всему у матери и с головой возникли проблемы. Тем не менее, он не мог не откликнуться на её просьбу:
  - А когда это было-то, уточни? Я у Бориса спрошу, он по истории проходил Гражданскую войну.
  - Летом то было, аккурат за месяц до чапаевцев. Тогда еще белые, казаки наступали.
  Позвали внука. Тот недовольно ворчал себе под нос:
  - А я что помню, мы Гражданскую войну в прошлом году проходили.
  - Ну, так найди прошлогодний учебник и посмотри по карте, где проходили летом 19 года фронты. Давай-давай! - подогнал сын внука.
  Вроде бы как обычно "вынырнув" из воспоминаний в реальность, Ксения Андреевна, на этот раз находилась в сознании все немалое время, что внук искал прошлогодний учебник, а потом атлас к нему... Наконец, он озвучил то, что ему удалось выяснить:
  - В атласе есть карта положения фронтов на май 1919 года. Тогда белые почти до Волги дошли. А точнее ничего сказать не могу.
  Отец отобрал у него атлас и вглядываясь в карту стал прикидывать возможности подшиваловской барыни и ее мужа выскочить из охваченной внутренней войной страны:
  - В общем так мам, если тогда сразу, не дожидаясь, пока Чапаев белых погнал, они поехали на Восток, то могли успеть через Владивосток уехать. Далековато, но та часть России тогда вся под Колчаком была. А вот если задержались, то все, уже к концу лета казаков от основных сил Колчака отрезали, там уже не пробиться было. Можно было и в другую сторону, к Деникину. Туда гораздо ближе, но опасно, через Волгу переправляться надо было, а она вся красными контролировалась.
  - Должна, должна она была уехать... она умная, не могла пропасть, - чуть слышно бормотала Ксения Андреевна.
  Сын удивленный этой, по его мнению блажью матери, тем не менее, решил воспользоваться столь длительным её нахождении в сознании и вновь начал уговаривать съесть немного теплой манной каши...
  
  1920 г.
  
  По окончании Гражданской войны женское население в русской части Подшиваловки почти в полтора раза превышала мужское. С учетом того что межнациональные браки в деревне тогда были редкостью, молодые русские парни оказались здесь в очень большом дефиците и естественно выросли в цене. Ксения ни на минуту не сомневалась, что как только течение жизни войдет в более спокойную колею, она в невестах не засидится. С другой стороны в 23 года девка давно уже должна быть замужем и иметь одного, а то и двух-трех детей. Но так уж сложилось, что все ровесницы Ксении перехаживали свой девичий срок из-за независящих от них напастей. Эти напасти, война и революция предопределили и еще более страшную для молодых девок нехватку женихов.
  Так вот, Ксения в этой связи страха не испытывала, более того не сомневалась что получит возможность как предсказала барыня выбирать будущего жениха. В доме, после того, как благодаря Ксении произошла столь существенная прибавка имущества, она имела непререкаемый авторитет. Отец уже ничего не решал без совета с ней. Ну, и само-собой, по-прежнему Ксения не занималась черной работой. Но не только в своем доме, но и в масштабе всей деревни Ксения заняла особое положение: одевалась в платья, которые пошила еще в барском доме, щеголяла в красивых башмаках с галошами. В сравнении с прочими бедно одетыми деревенскими девками, она смотрелась не горничной, а барышней. Таким образом, в неофициальной иерархии местных невест она прочно заняла первое место.
  
  То, что благосостояние семьи Ксении сильно выросло, не могло остаться незамеченным для односельчан. На этот счет поползли слухи, что Ксюха, когда служила у господ сумела-таки как-то прихватить жирный кусок. Кто-то завидовал, а кто-то прикидывал: вон она какая ловченная, и красавица, и одета как барышня, и своего не упустит, да еще за такую невесту и приданное хорошее дадут. Естественно к Ксении стали свататься. Но сначала, то были не те, кто бы мог её заинтересовать. Она отказала четверым претендентам, когда к ней посватался Яков Буров...
  
  
  Яков был тремя годами старше Ксении. Но если ее отец никогда не слыл хорошим хозяином, то отец Якова по меркам русской части Подшиваловки хозяином считался крепким. На отхожий промысел он не ходил, цепко держался за землю, засевал не только свой клин, но и арендовал участки у тех, кто также как отец Ксении работе на земле предпочитали искать хлеба в городе. В том доме никогда не знали голода и у детей имелась добротные одежда и обувь, в том числе и зимняя. Потому Яков смог закончить местную земскую начальную школу, то есть был грамотным. Ту школу посещало не более половины всех русских детей, в то время как немецкие заканчивали её все без исключения. Впрочем, если бы все деревенские дети имели возможность посещать ту школу, там бы просто все сидели друг у друга на головах, настолько она была небольшой. Но не только по причине отсутствия зимний одежды местные дети не посещали школу. Во многих крестьянских русских семьях еще с крепостных времен бытовало мнение, что грамота это барское баловство, для крестьян совершенно не нужное. Потому тот факт, что Ксения при всей своей "ловченности", барской внешности и манере одеваться, в то же время не умеет ни читать, ни писать... это для Подшиваловки не считалось чем-то ненормальным.
  
  Так вот, Яков не просто окончил земскую школу, но и являлся в ней одним из лучших и активных учеников. Причем учился он без особого труда, шутя, ибо был очень способным. На империалистическую войну Яков сначала не подходил по годам, потом, когда подошел его год призыва тут уже отец употребил все свои возможности, прежде всего финансовые, чтобы сына не "забрили". При этом бойкий и смелый Яков был непроч и повоевать. Когда разгорелась Гражданская война уже и отец не смог удержать - сбежал Яков из дома и пристал к каким-то партизанам полуанархического толка. Тот отряд потом разделился на "красных" и "зеленых" и "красных" возглавил не кто иной как Яков. Орудовал отряд где-то на Урале и что они там делали, с кем воевали... Про то никто не знал, но по окончании тех "дел" вернулся в родную деревню Яков с тремя лошадьми и возом награбленного добра. Разгружали тот воз Буровы глухой ночью, так что даже соседи не видели, что именно привез Яков. Судачили всякое, но вслух осуждать побаивались, ибо Яков ходил по деревне в кожанке, галифе, офицерских сапогах и картузе со звездой. Таким образом, он тоже являлся первым женихом на деревне.
  
  Вот так и посватался первый жених к первой невесте. Почему он оказался у Ксении всего лишь пятым по счету? Сам-то он уже давно, чуть не сразу как вернулся, хотел свататься, но отец сначала воспротивился - уж очень не нравился ему отец Ксении, дескать, при таком безалаберном кореннике даже от такой ухватистой дочери хорошее потомство вряд ли родится. Яков долго его уламывал. Да и вообще не с бухты-барахты все это получилось. Сначала подкараулил Яков Ксению на улице и меж ними произошел разговор. Обычно не так все это происходило в Подшиваловке. Парни с девчатами встречались на посиделках, провожали до дома, целовались... и где-то через полгода-год засылали сватов. Случались и из ряда вон выходящие случаи, когда парень затаскивал девку куда-нибудь в стог, или на сеновал. Девка, что называется, "брюхатила" и тут уж волей-неволей приходилось свататься... Но две войны, и то что большинство парней в это время отсутствовали, а многие и вообще не вернулись... все это скорректировало привычный порядок вещей. То же можно сказать и о Ксении с Яковом. Они ведь тоже являлись уже явными "переростками", и последние годы жили далеко не в оранжерейных условиях, а что называется, активно пытались устроиться в жизни и все уже оценивали с высоты своего специфического жизненного опыта. А оный не предполагал романтичного отношения к жизни.
  
  - Вот что, Ксюша... ты, наверное, слышала, что я с войны много чего привез, да и у советской власти я на хорошем счету, воевал за неё? Так, что на ногах хорошо стою. Выходи за меня, ни в чем нужду терпеть не будешь. Ты в барском доме к чистой жизни привыкла, за мной также будешь жить. Черной работой неволить не буду. Не за то я воевал, чтобы моя жена за коровами ходила да в навозе ковырялась. Поверь, я не брешу попусту, я при новой власти в большие люди выйду, я скоро в партию запишусь и со многими коммунистами дружбу на войне водил, они рекомендации мне дадут, и в городе у меня верные товарищи есть. Ну, а потом и сельсовет мой будет. Там сейчас одни беспартийные сидят, в уезде начальство этим недовольно. Мне уже прямо сказали, как большевиком законным станешь подшиваловский сельсовет тебе поручим. Ты ж девка умная, понимать должна, что за мной как ни за кем хорошо жить будешь, как сыр в масле кататься, - горячо уговаривал её Яков.
  
  Ксения слушала и сердце её замирало. Сбывалось то, что пророчила ей перед расставанием барыня Ирина Николаевна. Выйти замуж за местного начальника? Но до сих пор в её понимании тот начальник отождествлялся с мужиком заметно старше её, никак не менее 30 лет от роду. И даже в мечтах это её несколько коробило. Она вспомнила, как Ирина Николаевна отказывала слишком старым претендентам на её руку, к которым, напротив, был весьма благосклонен её отец. Но даже здесь ей вдруг вот так повезло, ведь Яков по всему был то, что надо - молодой перспективный кандидат в советские начальники. Ведь в наступивших реалиях даже богатство не столь значимо как раньше, главное власть, должность. А тут и то и то в наличии.
  
  Ксения для вида не поддалась на уговоры, снисходительно улыбнулась и сказала, что подумает. На следующее "свидание" она заготовила несколько вопросов:
  - А где мы будем жить, кто оплатит свадьбу и насчет обещания не неволить её черной работой - кто в доме её будет делать?
  Яков на радостях начал вообще сулить "златые горы". Пообещал, что отделится от отца, построит свой просторный дом, наймет батраков для работы в поле и прислугу для дома и много чего еще. Ксения понимала, что далеко не всё из того что обещал Яков исполнится. Но ей так хотелось, чтобы исполнилось хотя бы что-то, стать если не полноценной барыней, то хотя чем-то вроде неё. Потому, опять же не изменив себе, она несколько свысока, эдак по-барски произнесла, словно делая великое одолжение:
  - Ладно, засылай сватов...
  
  1963 г.
  
  Следующее возвращение Ксении Андреевны в реальность спровоцировал громогласный диалог снохи и сына. Вернее, сын говорил на необычно высоких тонах. Столь жаркий спор возник в связи с проблемами в снабжении местных магазинов продовольственными товарами. На периферии это ощущалось особенно остро. С прилавков вдруг совсем пропала всякая крупа и её "выбрасывали" раз в неделю и продавали по одной пачке на человека. Вот сноха и решила поставить в очередь и детей, чтобы таким образом приобрести еще две пачки. Главу семейства, унаследовавшего от матери качество именуемое гордостью, это возмутило:
  - Не бывать такому, чтобы мои дети как нищие стояли часами в очереди за пачкой несчастной крупы!
  - Да что с ними сделается, зато две лишние пачки в доме будут, - не повышая голоса, отстаивала свою точку зрения сноха, никогда особой гордостью не отличавшаяся.
  - Я лучше у себя на работе достану это пшено, да и зачем тебе столько? - не уступал сын.
  - Как зачем, вон, говорят, в зиму голод будет. Не только пшено, соль и спички надо запасать. Забыл, что ли как голодали?
  
  Жители Поволжья, что пережили 20-е и 30-е годы не помнить о голоде не могли. Потому и сын сразу стушевался, и вместо жены начал ругать власть:
  - Да уж... Черт бы этого Хруща побрал. Сколько про кукурузу и целину орал... доорался, опять в стране жрать нечего. Фашистов победили, в космос, вон, летаем, а продуктов как не хватало, так и не хватает. Кукурузник чертов... Ну, ладно здесь на юге она хорошо растет, а на север-то зачем ее попер!? Вон сколько площадей под нее там засеяли, а она не родится на таком холоде. А сколько с тех площадей можно было пшеницы и ржи собрать. Или Целину вон распахали, сколько пастбищ казахских погубили, а там за десять лет всего один год урожайный был. А если бы казахам позволили там скот без ограничения водить, они, может, страну бы мясом завалили. А так, ни хлеба, ни мяса. Одно слово, балбес лысый...
  
  - Тише ты, Володь... Не дай бог, кто подслушает, да донесет, - забеспокоилась сноха.
  - Да и пусть, поди не сталинские времена. Сколько можно бояться? - хорохорился сын, но заговорил тише.
  У Ксении Андреевны затекла спина и она попыталась повернуться, кровать заскрипела. В комнату с озабоченным лицом заглянул сын:
  - Мам, ты что?
  - Ох, Володь, помоги... Что-то совсем сил нет, - слабым голосом попросила Ксения Андреевна.
  Сын бережно помог матери повернуться на бок.
  - Мам, может покушаешь?
  - Не хочу, сынок... Я лучше так полежу.
  - Ну, как же, надо обязательно есть, оттого и сил у тебя нет, - настаивал сын.
  - Не могу, в горло эта каша не лезет, - решительно возражала Ксения Андреевна, которой опротивела манная диета.
  
  Подслушанный разговор, где сын костерил нынешнего главу государства, побудил Ксению Андреевну начать думать о Хрущеве. Каков этот новый "царь", сумевший из "грязи" подняться на самую высокую властную вершину. Она не раз в газетах, которые выписывал сын, и в городском кинотеатре, когда перед фильмами демонстрировали киножурнал "Новости дня" видела и его, и его жену. И это нынешние цари!? Если цари такие, то что о нижестоящих господах говорить? И все начальники и их жены, которых видела и знала Ксения Андреевна все равно где, здесь или в Саратове, или в Калининграде... Даже одетые в хорошие костюмы, платья, шляпы... все они разве что тщились казаться настоящими господами. Когда Ксения Андреевна была еще здорова, она не раз представляла, как бы она носила эти платья, шляпки, какой бы дамой она в них смотрелась, какой бы она стала госпожей. А ведь так бы оно и случилось, если бы ее муж оказался не только рисковым и ухватистым, но и достаточно прозорливым, хитрым и смог бы вывернуться тогда в тридцатые годы, как эти тогда сумевшие уцелеть, усидеть на должностях, а сейчас как этот лысый со своей Ниной изображают господ. Они сумели, а ее муж, увы, нет.
  
  1921 - 1922 г.г.
  
  НЭП - это краткий и в то же время уникальный период в русской истории. Всего несколько лет, но сколько всего за это время произошло. Революция и Гражданская война смели многовековую сословную градацию общества, они же ликвидировали главный источник экономических противоречий на селе - помещичье землевладение. И еще один немаловажный фактор существенно влиял на ситуацию того времени - взявшие власть большевики еще не определились, что делать дальше. Ведь это сказать легко: "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". А в реальных условиях послевоенной разрухи марксову теорию применить оказалось весьма сложно. В большевистском руководстве по этому поводу царили разброд и шатания. Это относительное безвластие позволило на местах событиям развиваться большей частью стихийно. В Подшиваловке так же как и всюду разделили помещичью землю. Казалось, изголодавшиеся по работе и имеющие теперь в достатке земли крестьяне произведут несметное количество хлеба и прочих продуктов, завалят ими никогда не евшую досыта страну, но...
  
  Введенная Советской Властью продразверствка напрочь отшибала желание трудиться - сколько не собирай хлеба все одно почти все отберут продотряды. Не в последнюю очередь введение НЭПа обусловило то, что большевики смекнули: и дальше проводить политику военного коммунизма никак нельзя, кончится такая политика массовым голодом. Заменили продразверстку продналогом, позволили 70% урожая оставлять крестьянам на свои нужды. И вновь, казалось, появилась, наконец, у крестьянина возможность, а главное смысл резко увеличить производство. Но, увы, в Поволжье и это не сработало, ибо свое веское слово сказала Природа.
  
  Осень 1920 года выдалась сухой, малоснежной случилась и зима. По весне влаги в земле оказалось так мало, что даже Волга не разлилась как обычно. Весной 1921 года сеяли в надежде, что недостаток влаги в почве восполнят летние дожди. Но и лето пришло сухое и жаркое. Поля прорезали хаотичные сухие трещины. Особенно тяжелая ситуация сложилась как раз в саратовском заволжье. Ко всему уже в августе на едва взошедшие немногочисленные хилые колоски налетела прожорливая саранча. В общем, урожая в 1921 году почти не собрали. Такое иной раз случалось и раньше, но тогда крестьян в какой-то степени выручали запасы, оставленные от прошлых урожаев. Но сейчас этих запасов не было, ибо все излишки выгребли по продразверстке, не было, ни у бедняков, ни у богачей, ни у русских, ни у немцев. По всему Поволжью разразился невиданный голод.
  
  В предыдущие годы, когда бушевала Гражданская война в Подшиваловку из городов, чтобы не умереть с голода понаехало немало народа. Баба Глаша это лихолетье не пережила, померла, а вот её дети с семьями все прибежали в родную деревню. Теперь же наблюдалась обратная картина, подшиваловцы побежали в город, чтобы не умереть с голоду в деревне. Впрочем, не в Подшиваловке сложилась самая тяжелая обстановка, ей еще повезло, ибо стороной прошла августовская напасть, саранча и кое-какой урожай с полей все же собрали. В большинстве деревень и сел Заволжья было куда хуже. Голод и болезни как косой косили людей. Ели все, что можно было есть: траву, полынь, лебеду, насекомых, лошадей, собак, кошек, скотину, которую нечем было кормить забили в первую очередь...
  
  Но не только по причини "милости от саранчи" Подшиваловка избежала в значительной степени участи своих соседей. Того урожая что собрали подшиваловцы все равно не хватило бы для прокорма, и самое позднее после Рождества все одно разразился бы голод. Деревня голодала не столь ужасно потому, что в ней смог организовать действенную борьбу с голодом местный сельсовет. А один из членов сельсовета, молодой коммунист Яков Буров, проявил невероятные энергию и находчивость.
  
  Когда запасы хлеба в деревне стали подходить к концу, Яков поехал в Саратов и там через своих знакомых по партизанской деятельности сумел выбить для Подшиваловки продовольственную помощь, которая шла по линии Красного Креста и которую курировали норвежский ученый Фритьоф Нансен и Папа Римский. И таких обозов с продуктами Яков с зимы по лето 1922 года организовал несколько. Причем обозы сопровождала охрана из подшиваловцев, чтобы по дороге их не разграбили, что в голодающем краю случалось часто. Особенно памятным был обоз в феврале месяце. В том обозе, кроме всего прочего прибыл и дар Папы Римского, неведомое для крестьян какао. Его варили прямо на улице в полевых кухнях и наливали в кружки, чашки, котелки, кастрюли, чугунки... всем желающим. В придачу к какао давали пшеничную булочку. Понятное дело, за невиданным лакомством сразу выстроилась очередь. Но, увы, даже недоедающие люди далеко не все смогли столь непривычный напиток выпить.
  
  К тому времени Ксения с Яковом уже отделились от стариков Буровых и жили в своем новом доме. Более того летом 1921 года Ксения родила первенца, сына которого в честь Ленина назвали Владимиром. Ну, а дом... для члена сельсовета, имевшего деньги и власть, нанять за приемлемую цену работников в условиях безработицы не составило проблем, то же самое и со стройматериалами. В новый дом молодые супруги въехали осенью 1921 года, как раз в преддверии надвигавшегося голода. Яков мотался в Саратов, организовывая помощь для деревни, но и себя не забывал. В обозах у него всегда имелась "личная заначка", которую он втихаря разгружал на своем подворье. И в этот раз, возвратившись с очередным обозом, Федор забежал домой, поцеловал жену и лежащего в люльке сына, не преминув с гордостью поведать:
  - Слава Богу, довез! Возле Головиньщино еле отбились. Хотели задние сани у нас увести. Но мы не дали, в воздух стали стрелять, отогнали. Ксюшь, там какою-то какаву привезли в полевых кухнях. Сейчас воду разогреют, мешок туда высыпят, сварят и будут как чай всем раздавать. Дай какую-нибудь кастрюлю, я и нам принесу.
  
  Ксения выслушав мужа постучала его пальцем по лбу и передразнила:
  - Какава... Не вздумай. Ты знаешь, что такое какао на одной воде да еще в котле приготовленное? Его в рот не возьмешь. На вот, набери с полмешка и принеси порошок. Я знаю, как его вкусно готовить. Наши баре его только с молоком пили, да с сахаром. А там в котле без молока, без сахара, его вообще пить нельзя, блевать все будут как с похмелья...
  
  Ксения сбегала в дома отца и свекра, предупредила, не ходить пить какао из походных кухонь, а шли к ним, чтобы насладиться этим напитком, а не хлебать тошнотворную бурду. Тем временем возле походных кухонь уже давились не только подшиваловцы, но и жители соседних деревень, которые набежали, прослышав о раздаче в Подшиваловке "гостинцев от Папы Римского". Мало кому то какао пришлось по вкусу, многих тут же выворачивало прямо на снег.
  
  Вследствие родов и того, что в отличие от большинства односельчан Ксения не голодала, она вновь заметно поправилась, а так как любила нарочито богато одеваться и ей было во что, то она и выглядела... Нет, барыней-помещицей она не смотрелась, скорее купчихой с картин Кустодиева. И если бы в округе не свирепствовал голод, то столь цветущий вид жены бывшего красного партизана, нынешнего члена сельсовета и коммуниста возможно и не вызвал бы у односельчан столь негативной реакции. И если бы в деревне не были многим обязаны Якову вряд ли бы Ксении сошла с рук такая нарочитая, бьющая в глаза сытость. Ксения чувствовала это отношение, но воспринимала его как ту же зависть, что раньше крестьянки демонстрировали в отношении нарядов и стати Ирины Николаевны. Она же все больше входила в образ барыни и без стеснения ходила по деревне, нарядившись в обновы, что регулярно привозил ей из города муж, выставляя напоказ и наряды, и обтянутые оными округлости. Платья и кофты не всегда подходили по размеру, но Ксения в горничных прошла такую школу, что умела подогнать по фигуре любую одежду.
  
  Яков тоже особо не обращал внимание на "общественное мнение", считая что имеет законное право одевать жену как барыню, не говоря уж о том, что вволю кормить, даже когда вокруг едва ли не все влачили полуголодное существование.
  Замечание Ксении решился сделать только отец, когда она в очередной раз зашла к ним в гости:
  - Ты бы Ксюш, того... особо-то богачеством и тем что у вас хлеба вдоволь не хвалилась, да и одевалась поплоше, а то сглазят. Уж больно народ вокруг злой с этой голодухи стал.
  - Ой, тять, да знаю я всё... пустое это. Почему-то когда барыня Ирина Николаевна тут ходила в шляпке с перьями, вся в золоте и платье нарядное в заду и на груди у неё чуть не лопалось, а все вокруг в дерюгах, рубахах дырявых, босые... И никто тут ей свое зло в глаза не высказывал. Напротив, все ей улыбались, кланялись, да здравия желали, - отмахивалась от советов отца Ксения.
  - То барыня, - качал головой отец.
  Ксения на это ничего не ответила, лишь смерила отца снисходительным взглядом...
  
  
  Когда-то, еще в бытность свою горничной, Ксения много раз слышала досужие разговоры гостей своих господ. Они рассуждали о политике, или еще о чем-то ей непонятном. К таким разговорам она обычно не прислушивалась. Но вот когда говорили о всяких там житейских нюансах, это она очень даже неплохо воспринимала. Однажды за бильярдом гости заговорили о продовольственных проблемах России. Кто-то посетовал, если бы страна сумела изжить такое бедствие как периодические неурожаи и хотя бы одно поколение выросло не зная страха голода, то невозможны были бы никакие революции и прочие волнения и наступили бы всеобщее благоденствие, равенство, любовь и братство. На это один из гостей, рассмеявшись, возразил:
  - А вы в самом деле хотите встать вровень с мужиками и ничем от них не отличаться?
  Приверженец равенства и любви на это ответа не нашел, и явно смутился. Зато его оппонент поучительно добавил:
  - И насчет голода тоже самое. Когда все вокруг сытые удовольствие от собственной сытости особо не чувствуется. А вот когда вокруг много голодных и полуголодных, плохо одетых, ох как приятно самому быть сытым и хорошо одетым. И эти голодные и плохо одетые, думаете они о равенстве и братстве мечтают? Большинство их них мечтают быть на нашем месте, но никак не о всеобщем равенстве. Так что всеобщее равенство и благоденствие не возможно в принципе.
  
  Сейчас как никогда это удовольствие быть сытой среди голодных ощущала и Ксения. То было ни с чем не сравнимое чувство внутреннего удовлетворения. Отчетливо стала понимать она и то, о чем догадывалась давно: ради этого и рвутся во власть все новые начальники. Все эти громкие слова о равенстве и братстве, что они произносят на собраниях - это ничего не значащая болтовня. Главное устроиться так, чтобы лучше есть, одеваться, что бы при этом ни самому и никому из его семьи не приходилось тяжело работать. Для того, в конце-концов, проявлял активность и Яков, чтобы относительно хорошо жила его семья.
  
  Губернское начальство не могло не отметить активность подшиваловского сельсовета в борьбе с голодом. При общей бедственной картине сложившейся в заволжских уездах, где случалось даже вызванное голодом людоедство, Подшиваловка относительно терпимо пережила бедствие, и местный сельсовет ходил в передовиках. Смертность в этот период, конечно, увеличилась в первую очередь детская, но повального вымирания, как в целом ряде деревень и сел здесь не случилось. Более того весной 22 года здесь как обычно пахали и сеяли, редчайший случай, ибо почти во всех других деревнях и селах Заволжья все зерно в том числе и семенное подчистую съели. Откуда же его взяли подшиваловцы? И здесь подсуетился Яков Буров, съездил на неохваченную голодом Кубань, закупил за счет сельсовета и отправил опять же с охраной несколько возов с семенным зерном в Подшиваловку. Потом его примеру стали следовать и другие сельсоветы, но им то же зерно обошлось куда дороже, ибо кубанцы смекнули и взвинтили цены.
  
  В общем, не могли не отметить Якова в губкоме партии и незамедлительно рекомендовали его в председатели подшиваловского сельсовета. В Подшиваловке далеко не все обрадовались, что молодой мужик всего двадцати семи лет от роду и станет главным начальником в деревне. Но как говорится плетью обуха, то есть Губком не перешибешь...
  
  1963 г.
  
  Сон-воспоминания о какао, которым подшиваловцы спасались от голода в феврале 1922 года, вновь так подействовал на Ксению Андреевну, к тому же совпав с усилением боли, что она в очередной раз очнулась. Окончательно придя в себя, она позвала сноху:
  - Зоя...Зоя!
  - Ой мама, иду... вы вовремя проснулись. Сейчас вам Боря укол сделает на ночь.
  Сноха обрадовалась, что свекровь перед ночью очнулась не слишком поздно, и сделав ей обязательный "ночной" укол, все остальные члены семьи смогут спокойно лечь спать. Иной раз специфическое полубеспамятство свекрови затягивалось до полуночи и кто-то обязательно должен был при ней бодрствовать, чтобы разбудить Бориса, который делал ей укол. Но сейчас Ксения Андреевна, обычно к вечеру начинавшая мучиться от боли и требовать морфия... Она, вдруг, огорошила неожиданным вопросом:
  - У нас какао есть?
  - Что, какао? - изумленно переспросила сноха. - Да, откуда... Была когда-то пачка "Золотой ярлык", но кончилась давно. Володь, мама какао просит, может у тебя на работе достать можно?
  В комнате появился сын.
  - Какао? Да его сейчас днем с огнем не сыщешь. С продуктами вообще завал, только хлеб не дефицит. А какао... да за ним надо в Алма-Ату ехать, ближе нигде нет. Я в последний раз его привозил из Москвы, когда в командировке там был, три пачки купил. Так они уже кончились давно.
  Сын виновато развел руками и вопросительно посмотрел на жену. Во взгляде читалось: и что это за очередная блажь пришла в голову матери, может заговариваться стала?
  А Ксения Андреевна пребывала во вполне здравом рассудке:
  - Да это я так... не надо ничего... Пусть Боря укол сделает, посплю...
  
  С учетом своего специфического жизненного опыта Ксения Андреевна сделала свои выводы из того, что услышала о дефиците продуктов в стране. Если сын во всем винил "кукурузную" политику в области сельского хозяйства, то мать мыслила по своему давно выработанному шаблону, в основе которой лежали те же услышанные ей в далекой юности слова: сытым особенно приятно быть, когда вокруг голодные. Для того власть и устраивает этот перебой со снабжением продуктами, чтобы начальники приятно ощущали свою собственную сытость, чтобы перед своими женами, детьми, родственниками хвастать. Дескать, вот я какой умный и ловкий, как я вас кормлю и одеваю, в то время как все остальные перебиваются с хлеба на квас и одеваются только в сатин и дешевый ситец. Вот я какой, любите меня и уважайте...
  
  Тогда в НЭП семья Буровых именно так и жила. Если так смог жить всего лишь деревенский председатель сельсовета, то почему так же не могло быть на губернском и даже государственном уровне. Разве начальники всех уровней не мыслили так же и для осуществления этой мечты не рвались к властным вершинам?
  После инъекции морфия Ксения Андреевна вновь перестала ощущать боль, ей стало даже непривычно хорошо, и она вновь провалилась в забытье, чтобы на этот раз насладиться воспоминаниями о самом приятном периоде своей жизни.
  
  1923-1927 г.г.
  
  Ксения, еще живя в доме свекра, так себя поставила, что никто не смел ею помыкать. Но все же полноправной хозяйкой она себя там чувствовать не могла. Потому она постоянно торопила Якова строить свой дом и отделяться. По-настоящему она "развернулась" когда Яков занял пост председателя сельсовета. Новый дом Буровых не походил ни на один в русской части Подшиваловки, ибо строить его Яков нанял немцев, да и на стройматериалах не экономил. И немцы построили ему прочный, просторный, красивый дом из привезенных в степную полосу дорогих сосновых бревен. Дочку Ксения рожала уже в том новом доме. И зажили они...
  
  Хоть и избежала Подшиваловка страшной участи некоторых соседних деревень и сел, но все равно после 1922 года почти вся деревня, в том числе и ее немецкая часть, пребывала в нищете, почти ни у кого за душой не имелось ни гроша. А у Якова Бурова и деньги были и власть и дом полная чаша. Конечно, можно было сказать, что для своего возвышения и обогащения он использовал горе народное, но с другой стороны во многом благодаря Якову, многие его односельчане пережили то страшное время.
  
  Если в доме у свекра Ксения еще выполняла кое какую домашнюю работу, то в своем сразу потребовала нанять прислугу, а для тяжелой работы на огороде и скотном дворе постоянных батраков. Яков во всем, что касалось домашних дел беспрекословно слушал жену и готов был исполнить любой её желание и даже каприз. Тяга к обогащению у Якова оказалась наследственной, а тут ко всему и один из высокопоставленных большевиков Николай Бухарин с высокой трибуны провозгласил обращаясь к крестьянству: Обогащайтесь! Ох, как пришелся по нраву Якову тот лозунг, и он обогащался. В придачу к своему земельному наделу он еще брал несколько в аренду, хозяева которых были не в состоянии их обрабатывать. Казалось коммунисту и советскому начальнику не с руки эксплуатировать бедняков, но Яков данными этическими нормами не заморачивался и в посевную и уборочную нанимал до двух десятков временных батраков. Их руками и руками постоянных батраков и батрачек он фактически развернул на своих полях, огороде, скотном дворе хозяйство, дававшее стабильную немалую прибыль - труд батрачий был дёшев.
  Ксения в основном руководила домашней прислугой, следила за огородом и скотным двором, но при этом сама ни к чему рук не прикладывала. За своими руками и лицом она теперь ухаживала, как это делала в свое время её барыня. Для этого она использовала и клубнику и сметану, когда бывала в городе обязательно покупала в прок косметические кремы, мази, пудру... Если лицо у нее и так было свежим и румяным, то с руками пришлось немало повозиться, чтобы они наконец приобрели нежную припухлость, то есть превращались в барские ручки...
  
  Яков в своей искренней любви к жене позволял ей жить, так как она хотела. Сам же он не перенял барских замашек и даже в постели позже семи часов обычно не залеживался. А вот Ксения за исключением того периода когда кормила грудью дочь, поспать любила и опять же по примеру своей барыни валялась в постели до девяти, а иногда и до десяти часов. После вторых родов Ксения еще больше округлилась, но опять же не по-барски. То была налитая упругой плотью, величественная, красивая... но нет, не барыня, а опять же кустодиевская купчиха. Самой себе Ксения не очень нравилась - ведь она не походила на свой идеал, свою барыню. Зато Яков от внешности жены пребывал в полном восторге. Его любовь к ней с годами только крепла, можно сказать, он её почти боготворил. Именно с её слов он тоже уверовал, что теперь именно они должны жить как жили господа, что теперь они здесь вместо них и должны стать теми же помещиками, только по-другому зваться. И вроде все к тому шло...
  
  Как уже упоминалось, в это время, время разброда и шатаний в большевистском руководстве, наступившем после смерти Ленина, Николай Бухарин бросил кличь, обращаясь к крестьянам: "Обогащайтесь!". По всей стране крепкие хозяева, кулаки, восприняли его с удовлетворением. Тем более воспрял духом Яков, ведь то было как бы официальное одобрение того образа жизни, к которому они с Ксенией стремились. За три года после голодного 1922 года в Подшиваловке собирали столько хлеба, что буквально засыпались им. Возможности НЭПа, вызвавшие бум частной торговли и кооперации позволяли эти излишки вывозить, продавать, обменивать. Далеко не все подшиваловцы сумели воспользоваться этими НЭПовскими благами, но Яков в те годы взял все что мог. В город теперь семейство Буровых выезжало на рессорной бричке запряженной белым в яблоках жеребце, а следом ехала телега с лошадью поплоше, в которой сидели батраки. Яков с Ксенией ходили по лавкам и базарам, делали покупки, которые батраки тут же уносили. Вскоре телега была уже забита под завязку, как нужным в хозяйстве товаром, так и игрушками для детей, шубами, платьями, обувью. Ксения ни в чем себе не отказывала, тем более любящий муж это всячески поощрял. Но не только жену баловал Яков. Очень любил он и детей. Для сына Володи, он не пожалев немалых денег, как-то привез с ярмарки игрушечную маленькую лошадку, едва ли не точную копию настоящей. Ох, как радовался тому подарку маленький Володя.
  
  Однажды, летом 1925 года в Саратове, в очередной раз приехавшие на базар Буровы стали свидетелями странной демонстрации. По центральной улице шли совершенно обнаженные мужчины и женщины и громко скандировали: "Долой стыд!" В те годы новая власть хоть еще и некрепко стояла на ногах, тем не менее дурила и чудила, ибо со смертью Ленина не стало некого высшего авторитета, и пока оный не появился, некоторые из наиболее аморальных большевиков выдвигали и такие лозунги, используя временную вседозволенность.
  
  Всего этого Ксения, конечно, не знала, а данная демонстрация её удивила, но совсем не возмутила. До войны на квартире Римских-Корсаковых ей приходилось прислуживать на званых вечерах, куда дамы приходили в вечерних декольтированных платьях. У некоторых те декольте имели весьма вызывающий вид. Да и сама Ирина Николаевна пока невестилась любила весьма смело оголяться. Ксения в своих тогдашних мечтах и себя представляла в таком платье с обнаженными плечами и наполовину и даже более открытой грудью. Ох, как ей тогда хотелось одеть такое платье, а Ирина Николаевна в оном казалась ей верхом красоты и привлекательности. И если то "обнажение" было в её представлении естественным, прекрасным, то увиденное на демонстрации... Она лишь констатировала, что у большинства тех баб, что ходили голышом по улицам Саратова, смотреть было совершенно не на что, хоть они показывали не только плечи и грудь, а вообще всё. По всему все эти, проповедующие новомодное течение гласившее "сбросить одежды и стать совершенно свободными", революционные девки в годы войны и голодовки, наверняка, до сыта не ели и выглядели соответственно. Ксения с отвращением наблюдала за неприглядным зрелищем и вдруг её посетила совершенно сумасбродная мысль... А если она вот так бы разделась и пошла среди этих сухопарых девок... как бы на неё смотрели все эти стоящие вдоль улицы и вытаращившие глаза мужики? Она скользнула взглядом по этим зевакам и вдруг заметила, что и её Яков и сопровождавшие их батраки разинув рты смотрят на эту срамоту. Шальная бабья мысль тут же испарилась, ибо Ксения вновь вернулась в свой образ, жены и хозяйки:
  - А ну... что рты раззявили, нечего тут смотреть на этих охальниц и охальников, поехали!- Ксения, отобрав у мужа вожжи и хлестанув лошадь, направила бричку в сторону базара.
  
  
  В своем доме Ксения многое устроила по образцу барского. Даже если сама валялась в постели до десяти часов, потом от наушниц точно знала, кто из прислуги встал поздно, плохо мыли пол, вытирали пыль, или допускали еще какие прегрешения. Правда, в отличие от барыни она давала своим прислужницам право выбора наказания: штраф, вычитаемый из жалования, или зуботычина. Редкая батрачка выбирала первое, предпочитая пощечину, удар по спине поленом или кочергой. Таким образом, рукоприкладство в отношениях прислужниц и хозяйки стало в буровском доме обычным делом. Тем не менее, никто не жаловался. А куда жаловаться, если в сельсовете главный Яков Буров. Более того, никто не уходил с такой службы. А куда уйдешь, если повсюду нищета и бедность, а Буровы являлись не только первыми богачами в деревне, но и платили хоть и ненамного но больше других кулаков, а главное исправно и без обмана. Причем платили так как хотелось батракам, хочешь продуктами, хочешь деньгами - где еще таких хозяев найдешь. Так что приходилось терпеть барские замашки Ксении, более того держаться за место, ведь на их места в деревне имелось немало желающих. Как когда-то в барский дом считали за честь попасть едва ли не все подшиваловцы, так и сейчас, стать постоянным батраком у Буровых означало обеспечить сносное проживание своей семьи, и за эту "честь" тоже существовала неофициальная очередь.
  
  Большинство подшиваловцев умудрялись бедствовать даже в урожайные годы. НЭП это время не только экономических возможностей, тогда и богатели и беднели, что называется стихийно. У центральной власти до села руки все никак не доходили. В Москве большевики никак не могли определить, кто из них главный и прийти к единому мнению - в какую сторону крутить "штурвал" управляемой ими страны. Ну, а внизу как всегда когда все пущено на самотек имел место своего рода "стихийный естественный отбор". И в процессе того отбора всплыли и получили возможность пожить в свое удовольствие такие как Буровы.
  
  Как относились подшиваловцы к барскому образу жизни своего председателя сельсовета и его жены? По разному. Те, кто также смогли разбогатеть благодаря НЭПу, они в основном завидовали не столько богатству Якова, а тому, что у них в отличие от него не имелось официальной властной брони в виде должности и членства в правящей партии. Потому и их жены, так же как Ксения строить из себя барынь побаивались. Многие из них тоже были не прочь взять с нее пример, хоть и не имели того "образования", что она приобрела за время службы в барском доме. Ну, а подшиваловские пролетарии, беднота, что составляла не менее 80% русской части деревни... Они конечно ненавидели Буровых, пожалуй даже сильнее чем до революции ненавидели помещиков. Тех привыкли еще с крепостных времен подспудно, даже через ненависть считать чем-то вроде существ сделанных из другого теста, белой костью... А тут, кто жирует и ими помыкает, на кого они вынуждены батрачить, умножая их богатства!? На Яшку, которого все здесь с детства знали, или на Ксюшку, которая девчонкой тут бегала, с соплями до земли, потому что ей обуть нечего было!? А сейчас фу-ты ну-ты, не Ксюха а Ксения Петровна, барыня-барыней, в шелках и кашемире ходит, свои кормленные зад с брюхом обтянув, в ботинках с галошами, в серьгах с каменьями, руки белые пухленькие, а на пальцах колец не счесть. Да еще моду взяла, каждый день на перине своей дрыхнет чуть не до полудня, а потом, если не с той ноги встанет со своей пуховой перины, давай прислугу кочергой или поленом гонять, охаживать...
  
  В этой связи у наиболее борзых не могли не образоваться протестные настроения, модные для НЭПовских времен: "Это как же так, для чего революцию делали, царя, помещиков сбросили, чтобы вместо них мироеды, такие как Яшка с Ксюхой тут барствовали!?"
  Но Ксения наслаждаясь своим положением, как бы и не чувствовала этой, едва ли не всеобщей, ненависти к ней и к её мужу, и даже к её детям, не предвидя, что эта ненависть в конце-концов получит возможность "материализоваться", и им придется пожать те же плоды, что несколько лет назад пожали помещики.
  
  1963 год.
  
  На этот раз очнуться Ксению Андреевну заставила не боль, а сильный шум за окном. Тот шум производили автомобили, ехавшие по улице мимо их дома. Их было много, целая автоколонна. Шум разбудил всех в доме. Ксения Андреевна услышала, как сын прошлепал тапочками к окну и, видимо, выглянул на улицу.
  - Володя, что там? - спросила, не вставая с постели сноха.
  - Да опять из Китая переселенцев везут.
  По полу пробежала босыми ногами внучка и, по всему, тоже прильнула к окну.
  - Тебя только здесь не хватало, а ну марш в постель, нечего здесь смотреть, - вроде бы строго, но с любовью в голосе выговорил ей отец.
  Однако внучка, скорее всего, именно любовь, а не строгость уловила в голосе отца и не спешила выполнять его приказ, потому пошла спать только, когда колонна проехала...
  
  Переселенцы из Китая... это русские люди, вернее в основном уже потомки тех, кто в Гражданскую войну ушли за кордон вместе с атаманами Дутовым и Анненковым, да так там и остались. При Сталине об их возвращении не могло быть и речи, но в "оттепельные" времена тем кто желал, позволили возвратиться. Но вывозили их вот так, по ночам, в кузовах закрытых тентами машин, чтобы никто их не мог увидеть, и тем более общаться. Такие колонны в пятидесятые годы случались по нескольку каждый год. Потом все реже, и эта по всему была одной из последних - последние потомки сибирских и оренбургских казаков возвращались на свою историческую родину.
  У Ксении Андреевны прошедшая колонна опять навеяла мысли о своей барыни. Нет, она не сомневалась, что Ирина Николаевна, или её потомки никак не могли оказаться в той колонне. Потомственная столбовая дворянка никогда бы не стала жить среди казаков. Уж если ей посчастливилось тогда вырваться, она наверняка жила не в Китае, и в своем кругу. Ксения Андреевна вспомнила о последней просьбе барыни и стала судорожно вспоминать, что стало с фамильным склепом Римских-Корсаковых. Пока Яков рулил сельсоветом он, озадаченный на этот счет женой, действительно не позволял разорять барских могил. А что случилось потом? Уцелели ли могилы? Вряд ли. Но в тридцатых годах Ксения уже никак не могла выполнять просьбу барыни, потому что сама бежала с Подшиваловки. Успокоенная мыслью, что сделала все от нее зависящее, как и обещала, Ксения Андреевна вновь погрузилась в сон...
  
  1928 - 1932 г.г.
  
  О чем обычно мечтают люди, входя в пору, так называемого, зрелого разума? Если, конечно, брать тех, кого принято считать нормальными, без каких либо физических и психических отклонений людей. Скорее всего, прожить интересную, по возможности нетрудную жизнь, создать семью с любимым человеком, родить и воспитать потомков, помочь им на начальной стадии самостоятельной жизни, ну и в старости быть окруженными любящим, уважающим тебя потомством. А многим ли удается ту мечту воплотить в реальность, прожить именно так? Очень немногим. Почему? Конечно, тут многое зависит от отдельно взятого индивидуума. То то, то иное не так в нем от природы устроено, что не позволяет следовать вышеописанному плану. Но куда большую "коррекцию" в судьбах людей вносит не зависящий от них внешний фактор, та же эпоха, в которую выпало жить. К примеру, выпало быть рабом в эпоху рабовладения, или в крепостнической России крепостным. Это с временной дистанции, глядя из последующих столетий приятно умиляться: ах какое замечательное было время - гусары, кавалергарды, блестящие дамы, прекрасные барышни, великие поэты-писатели - Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Толстой... И как-то не задумывается восторженный современник, что замечательным то время было лишь для нескольких процентов жителей той России, да и среди них не все наслаждались жизнью, ибо имели место и в среде аристократии случаи "горя от ума". А для 90% остальных, в большинстве своем крепостных крестьян, за счет малопроизводительного, но дарового труда которых имели возможность и блистать и творить все эти гусары, дамы... Пушкин, Тургенев, для них то время совсем не было замечательным.
  
  У каждого народа можно определить основу их менталитета, критерии формирования особенностей национального характера. Все достижения и беды любой нации имеют глубокие исторические корни. Если менталитет известных своей дисциплинированностью немцев или японцев выковывался в далеком прошлом в основном палкой барона или мечом самурая, в основе вековой ненависти французов к своим аристократам (аристократов на фонари!) лежит не знающая меры расточительная жизнь их королей и маркизов... то в основе, и терпеливости, и смиренности, и подспудной ненависти к начальству русских все то же крепостничество, когда веками терпели, копили ненависть... Но в то же время в мечтах этих несчастных людей, счастьем казалась именно жизнь бар, о ней они мечтали и грезили... в течении столетий.
  
  И когда счастливо зажили в НЭП супруги Буровы, они неосознанно восприняли все это, как воплощение мечты многих поколений их крепостных предков. Ксения, обосновывая случившееся, объясняла это так: господа побарствовали, да чем-то Богу не угодили, теперь вот им привалило счастье по-барски пожить. При этом, что-то менять во взаимоотношениях с прислугой и батраками она не собиралась, не сомневаясь что отношение господин-раб как были так и останутся незыблемыми. За это хоть и нестрого, но не раз ей выговаривал и Яков, де нельзя себя вести как помещица при старом режиме. Сам же он под свое "возвышение" подводил теоретический фундамент, сформулированный в некоторых идеологических советских течениях тех лет. Ох, чего только не писали и не издавали в те сумбурные годы, каких только программ и лозунгов не выдвигали, иной раз даже откровенно противоречащих догмам марксизма. Ксения от всего этого была далека, а вот Яков регулярно читал центральные газеты, пытаясь разобраться во всей этой чехарде. Тем не менее, его кумиром, как был, так и оставался "любимец партии" Николай Иванович Бухарин. Даже над своим столом в сельсовете он повесил его портрет. Он жил его "заветами" и... продолжал богатеть, засевать больше земли, нанимать больше батраков. Потом вывозил в город и продавал зерно оптом и в розницу, государству и частным НЕПманам. Апогеем его хозяйственной деятельности стала постройка мельницы, на которую теперь съезжались молоть зерно и, естественно, за это платить, со всей округи.
  
  И дома Яков решил повесить портрет своего кумира. Ксения решительно воспротивилась:
  - Это что еще за новый бог объявился, что ты его заместо икон вешаешь!
  - Это Бухарин Николай Иванович, золотая голова. Он за таких как мы крепких хозяев радеет, - пояснил Яков.
  - Не верю я ему, у него в глазах твердости нету. Сегодня одно скажет, завтра другое, - поглядев на портрет, дала характеристику "любимцу партии" Ксения.
  - А это кто такой? - Ксения кивнула на следующий портрет, который Яков хоть и не собирался вешать, но тоже принес домой, как и еще несколько портретов наиболее видных большевиков.
  - Троцкий Лев Давыдович, в войну он был председателем реввоенсовета.
  - Жид? - сразу высказала догадку Ксения, много раз сталкивавшаяся с евреями в Саратове.
  - Не знаю, - немного растерялся Яков, до того как-то не интересовавшийся национальной принадлежностью большевистских вождей.
  - Жидам верить нельзя, обманут, продадут и купят, - безапелляционно заявила Ксения. - А это, кто такой злой?
  - Сталин Иосиф Виссарионович, главный секретарь партии.
  - Тоже не русский... Не нравятся они мне все. Царь Николашка он конечно с простиной был, но с портретов как-то добрее смотрел, чем эти, - вновь высказала свое суждение Ксения.
  - Ты эт Ксюшь... ты эт брось! Не дай бог кто услышит, да донесут. Мне по должности положено советскую власть укреплять, а ты тут такое. Был царь, а теперь вот они у нас сверху, - сделал выговор жене Яков.
  
  
  Тем временем Подшиваловка продолжала понемногу "вставать на ноги". Еще ряд семейств как русских так и немцев к 1927 году обзавелись крепким хозяйством: собирали много зерна, имели по нескольку коров, отары овец, стада свиней, нанимали постоянных и сезонных батраков. Деревня как никогда раньше разделилась по имущественному признаку. Причем некоторые богачи, как это часто случается с нуворишами в первом поколении, любили выставлять свое богатство напоказ: дорого одеваться, шумно отмечать праздники и именины, заводить пролетки с рысаками... На их жен несомненно воздействовал пример Ксении. С её подачи подшиваловские кулачки тоже постепенно осмелели, заводили прислугу, подолгу спали, вызывающе одевались...
  
  Еще одним заразительным примером для прочих кулаков со стороны Буровых являлся демонстративный забой скота по осени. Например, забивали свинью, этакую откормленную хрюшку килограмм под триста. Яков для этого мероприятия приглашал мастеров этого дела - немецкую семью. В той семье при разделке скотины все строго имели свои обязанности. Сам глава семейства одним точным ударом в голову без лишних мучений убивал огромную хрюшку. Потом на неё со всех сторон налетало немецкое семейство и начиналось вспарывание, разделывание, съем шкуры, вынимание потрохов. Через несколько часов вся свинья была разделана, ее кишки набиты ливером на колбасу, копыта и ноги на холодец, самые жирные части на сало... Ворота буровского двора в этот день отворялись настежь, и все желающие наблюдали за тем действом. Потом, кто хотел мог забрать с собой отходы не пошедшие в дело. Но после немецкой работы таких отходов оставалось крайне мало.
  
  Конечно и это, и всякое другое наглядное демонстрирование богатства перед неимущими, опять же не могло не вызвать молчаливого недовольства и даже ненависти. То являлось неотъемлемой части ментальности в стране, где уже давно было утеряно уважение к самой важной человеческой ценности, к труду. Даже мастерство и трудолюбие немцев здесь воспринималось не с восхищением, а с завистью голодных к сытым. Да, труд в России, как во времена крепостничества, так и после считался делом не престижным. При советской власти престижно стало командовать, стремиться пробиться в начальники, самому при этом не работать, а как и прежде суметь заставить работать на себя других. На том стояла и, увы, стоит пока русская земля. Как, впрочем, и не она одна. Те страны, где труд в почете и работяга живет лучше начальника... на планете Земля таковые далеко не в большинстве. Тогда в 20-х годах в число тех, кто сумели заставить других работать на себя попали и супруги Буровы.
  
  Конец той вольготной жизни для таких как Буровы отчетливо стал просматриваться где-то с 1928 года, когда внутренний раздрай в большевистском руководстве был, наконец, продолен. Нет, они не договорились, просто одни начали пожирать других по закону крысиной стаи в замкнутом пространстве. Яков чувствовал эти перемены, зондировал почву в губкоме, пытался что-то определить из передовиц центральных газет. Во всяком случае, портрет Бухарина он поспешил снять, так как тот явно стал "сдуваться". О том сам за себя говорил новый официальный курс партии, направленный на сворачивание НЕПа, коллективизацию в деревне и объявление кулачества внутренним врагом. Еще когда Яков показывал Ксении портреты большевистских вождей, она предположила, что хитрый еврей Троцкий, наверняка обманет злого грузина Сталина. Но случилось все с точностью до наоборот, Сталин по всем статьям переиграл Троцкого и заставил покинуть страну. То, что изо всей большевистской верхушки Сталин в уме и хитрости не уступил никому и уж тем более в жестокости и вероломстве, это и предопределило весь дальнейший ход борьбы за власть.
  
  С 1930 года тревожные ожидания сменились началом конкретных мероприятий по проведению всеобщей коллективизации, следствием которых стало раскулачивание и высылка кулаков в малопригодные для жизни места. Впрочем, Буровым на этот раз относительно повезло. С учетом заслуг Якова в Гражданскую войну и членства в ВКПб, его в открытую раскулачивать не стали. С ним, что называется, серьезно поговорили, и он как настоящий коммунист все осознал и добровольно самораскулачился. То есть отдал в колхоз и скотину, и мельницу, и сельхозинвентарь, и излишки зерна. За такую сознательность его не лишили ни должности, ни партбилета, да и дом у него не отобрали и не обыскали, что позволило сохранить многое из того что он накопил с 20-х годов и того, что принесла в качестве приданного Ксения. А вот прочих подшиваловских кулаков разорили до тла, отбирали дома и имущество с последующим выселением, позволяя взять с собой только то, что в руках могли унести, да то что на них надето. Интересный факт, многие определенные в кулаки немцы поспешили последовать примеру Якова и добровольно записаться в колхоз и отдать имущество. Видимо сказалась выработанная многими поколениями еще с баронских времен внутренняя дисциплина, раз власть сказала - лучше ей не перечить. А вот у разбогатевших русских подшиваловцев такой внутренней самодисциплины не оказалось, они до последнего цеплялись за имущество, игнорировали колхоз и с ними не церемонились. Отдельные активисты из бедняков даже сдирали с выселяемых раскулаченных поддевки и юбки, если замечали, что те одели лишнее.
  
  Так буквально в течении года Буровы лишились большей части имущества и потеряли неофициальный статус советских помещиков, а вместе с ним и возможность иметь батраков и прислугу. Особенно тяжело это переживала Ксения, уже привыкшая к легкой барской жизни. Теперь ей вновь приходилось из "столбовой дворянки" возвращаться в положение обычной крестьянки.
  В результате всей этой чехарды с коллективизацией и разорением крепких хозяйств в 1932 году вновь вспыхнул страшный голод. Но если тот первый голод 1922 года являлся следствием гражданской войны, и природных катаклизмов, то этот целиком и полностью организовала советская власть. На этот раз голод уже не обошел стороной Подшиваловку, и если бы в доме не имелось значительных запасов нереквизированных товаров, наверняка, его на этот раз в полной мере ощутили бы и Буровы. А так, Ксения с помощью родственников в Саратове постепенно продавала то, что в свое время привез с войны Яков или то, что досталось ей из барского добра в виде приданного. Но вот золото, которым с ней поделилась барыня... про то золото никто не знал даже Яков. Ксения как чувствовала, что и до него дойдет очередь, но пока что оно лежало спрятанное и нетронутое.
  
  Яков продолжал исполнять обязанности председателя сельсовета, должности уберегшей его от репрессий, но это был уже не тот всесильный некоронованный царь деревни. Да и делал он теперь все как бы через силу без желания. На этот раз никто не организовывал помощи голодающим, ибо об этом голоде за границами голодающих районов никто не знал. Официальная власть о нем нигде не обмолвилась - как же признать бедствие, которое сама же и организовала. Да и вообще Яков теперь предпочитал особо не высовываться, в надежде просто пересидеть это тревожное время, ибо чувствовал, что гонения еще продолжаться. Предчувствие его не обмануло - в партии началась борьба с правым уклоном и одним из лидеров правых уклонистов объявили никого иного как "любимца партии" Николая Ивановича Бухарина. Вот тут-то недоброжелатели и припомнили Якову портрет над его столом в сельсовете...
  
  1963 г.
  
  Ночь стала самым длительным временем "пребывания" Ксении Андреевны в мире своих грез-воспоминаний. Морфий, заглушая боль от разрушения плоти метастазами раковой опухоли, одновременно воздействовал на некоторые участки головного мозга. В данном конкретном случае то были клетки памяти, воспроизводящие "картины былого". Бывало, что Ксения Андреевна "выныривала" из прошлого в настоящее среди ночи. То могло случиться и в результате ослабления действия морфия и как следствие слишком эмоционального воспоминания. Именно таковой случилось и на этот раз. Ей "явилась картина" из 1934 года, когда Яков пришел домой из сельсовета и с потерянным видом сообщил, что его снимают с должности и, скорее всего, вскоре исключат из партии. То явилось предтечей таких воспоминаний, что даже морфий не смог предотвратить последствий всплеска негативных эмоций, от которых Ксения Андреевна проснулась-очнулась...
  
  В темени, лишь слегка подсвеченной проникающим сквозь занавески тусклым лунным светом, отчетливо слышался лишь мерный перестук часов-ходиков. Лунный свет падал и на них и Ксения Андреевна своими дальнозоркими глазами хоть и с трудом, но различила - стрелки показывали полвторого ночи. На стенах в доме почти не было старых фотографий, ни семейных, ни вообще. Портреты вождей опасались вешать после того как за Бухарина пострадал Яков, а потом и вся семья. А те семейные фото из 20-х годов, которых когда-то имелось очень много, так как Яков и Ксения любили фотографироваться и для этого даже привозили фотографа из города. На тех фото семья Буровых была запечатлена процветающей, счастливой, богатой, то за обильно накрытым столом, то в щегольской выездной пролетке, то на фоне стада им принадлежащих овец. Ксения особенно любила фотографироваться во всевозможных дорогих нарядах, даже не модных но чтобы было видно, что платье или кофточка, сапожки... очень дорогие. И еще у нее возникла страсть фотографироваться в дорогих платье и обуви на фоне работающих батраков и батрачек... бедно одетых и босых. Она хотела быть запечатленной хоть относительно похожей на ту бразильскую даму, которую носили в паланкине её босые черные рабы... Все те фото изъяли при обысках и использовали в качестве доказательств перерождения коммуниста Бурова в злостного правого уклониста, и ведения его семьей асоциального кулацкого образа жизни.
  
  Ксения Андреевна попыталась волевым усилием унять участившееся сердцебиение. Она прислушалась к "домашнему шуму" и кроме ходиков услышала, как ворочалась во сне, по обыкновению беспокойно спавшая внучка, мерное похрапывание снохи. Слух, в отличие от зрения, у нее в последнее время даже обострился. Впрочем, то, скорее всего, было вызвано побочным действием морфия. Её мысли кружили вокруг и около близких, хотя ни о сыне, ни о дочери думать не хотелось. Ксения Андреевна уже давно пришла к выводу, что и у него и у нее жизнь не сложилась. А ведь тогда в счастливых двадцатых она не сомневалась уж кто-кто, а её дети будут жить да радоваться. Ведь их раннее детство прошло в сытости, холе и неге. Разве тогда можно было помыслить, что её первенец, умный и красивый Володя будет вынужден забиться вот сюда, на край света, спрятаться, чтобы его не трогали, забыли о нём!? А дочь? Вроде и удачно вышла замуж и живет за офицером в достатке и в квартире с горячей водой и теплым туалетом... А все одно чуяло материнское сердце - не счастлива дочь. Хитрый и ненадежный у неё муж, а терпит она его потому, что деваться ей некуда.
  
  Хоть и не хотела Ксения Андреевна, а против воли стала думать о судьбе детей и те думы не доставили ей радости. Не нравился ей зять, насмешник и явно не любящий дочь. Сноха, та конечно любит Володю, но тоже не по нраву Ксении Андреевне. Да и как может понравиться такая тюха-матюха? Хотя, если бы её спросили, а любила ли она своего Якова? Но никто никогда её не спрашивал, а сама себе она такого вопроса не задавала, ни тогда, ни тем более теперь. А то что Яков её безусловно любил и ради неё был готов, что называется, в лепёшку разбиться. Она то воспринимала как должное, само-собой разумеющееся. А вот готова ли она была на такое же ответное чувство? О том Ксения Андреевна тоже никогда не задумывалась. Отбросив таки неприятные мысли о детях, она стала думать о внуках, вернее о детях своего сына, потому что внучка из Калининграда ей тоже не нравилась, в ней она уловила много черт ненавистного ей зятя. А вот сына она любила больше всех на этом свете и желала, чтобы у его детей все сложилось, чтобы хотя бы они стали счастливы. Разве они, хотя бы по той причине, что и отцы, и деды и прадеды и более дальние их предки были несчастливы, не жили, а мучились... разве не должны хотя бы они прожить счастливую жизнь? Да, свою жизнь она счастливой не считала, ибо тоже большую её часть промучилась и сейчас в мучениях умирает. Нет, должна же быть на свете какая-то справедливость. Если есть Бог на свете, её внуки за всех предков, коим не досталось счастья, должны прожить счастливо. С этими мыслями Ксения Андреевна совершенно успокоилась и вновь провалилась в забытье, в прошлое...
  
  1933-1940 г.г.
  
  Все перипетии организации колхоза в Подшиваловке происходили на глазах Ксении. Правда поначалу то, ни её лично, ни её семью никак не касалось... до тех самых пор как в Москве не начались гонения на Бухарина и его последователей. Вскоре уже по всей стране стали "громить" правых уклонистов. Тут уж никакая ловкость Якова, никакое искусство лавирования в надежде, что его заслуги в гражданской войне перевесят прегрешения во время НЕПа, ничего не помогло. Ну, а желающих предоставить на него компромат в Подшиваловке нашлось предостаточно. Кто-то имел на него "зуб" как на председателя сельсовета, многие не могли простить ему и его жене барский образ жизни в НЭПовский период. Нашлись таковые и среди бывших батраков и прислуги Буровых. В общем, все пошло в строгой очередности: кулаков выгнали, подкулачников прижали, пришел черед "перерожденцев", то есть Якова. Сначала его освободили от должности, потом исключили из партии, ну и арестовали как правого уклониста, врага народа...
  
  Кто-то в областных органах НКВД на деле Якова явно захотел сделать карьеру, раздуть дело о логове бухаринцев в Саратовской области. И все тому способствовало, ибо следователям даже не пришлось особо напрягаться и выдумывать - чистой правды за глаза хватало. При этом многие деревенские "свидетели" не столько обвиняли Якова сколько Ксению, особенно женщины - у нее нашлось много ненавистниц. Они надеялись, что вслед за Яковом арестуют и его жену. И действительно её вызвали на допрос в тот самый сельсовет, где много лет "сидел" Яков, а сейчас работала выездная комиссия НКВД. Не понятно, что тогда подействовало на главного следователя, то ли внешность, то ли еще что, но он сразу понял, что эту статную красавицу с твердым взглядом на испуг не взять и на мужа она наговаривать не станет. Конечно, можно было этапировать её в Саратов и там в подвалах НКВД заставить дать показания и на мужа и на себя. Тем более, что доносительств о том, что она тоже "пила кровь и унижала рядовых пролетариев" предоставили с избытком. Но какое-то, по всему чисто эстетическое чувство не позволило главному следователю поступить таким образом в отношении Ксении. Заключить в застенок, мучить голодом, бить... кромсать и калечить это красивое лицо, это пышное, прекрасное несмотря на почти сорок лет тело, заставлять под пытками делать признания эту гордую, царственную женщину... Почему-то следователь не стал этого делать.
  
  Принято считать, что в те годы в НКВД служили одни садисты. А там как в любом другом силовом ведомстве случались всякие люди: были и звери, и извращенцы и даже тайные гомосексуалисты... Но этому, видимо, нравились такие женщины как Ксения и он её пожалел. В конце допроса он предложил ей подписать протокол. Ксения поставила под текстом крест.
  - Как, вы неграмотная!? - изумился следователь...
  Для него то явилось полной неожиданностью. Как же так, жена "правого уклониста", пролезшего в ряды партии коварного врага и внешне смотревшейся этакой гордой дореволюционной купчихой - и неграмотная...
  
  Впрочем, то что следователь пожалел Ксению и не возбудил дело против нее, и даже не стал требовать от нее компромата на мужа... все это ни в малейшей степени не помогло Якову. Об его деле уже доложили на верх и там с нетерпением ждали результатов расследования, чтобы присовокупить оное к многочисленным обвинениям в адрес главного правого уклониста - Николая Бухарина. Следователь же с жены переключился на сына, 14 летнего Володю. Теперь его стали таскать на допросы, причем в отличие от матери тех допросов случилось несколько. Ксения видела в каком состоянии сын возвращался с тех допросов. И она уже сама пошла к следователю:
  - Лучше меня сажайте, меня мучайте, сына не трогайте! Он ничего не знает и ни в чем не виноват.
  
  И вновь дрогнул следователь при виде такой решимости и готовности самопожертвования. Возможно, он сообразил, что в отношении мужа, она хоть и отказалась давать показания, но и желания вместо него идти в тюрьму не выказывала. После этого визита и Володю оставили в покое, тем более в том не было никакой необходимости - материала для предъявления обвинения Якову было вполне достаточно. Суд над Яковом Буровым состоялся почти одновременно с большим процессом над Бухариным, Рыковым и прочими главными врагами народа, обвиняемыми кроме всего прочего в "правом уклоне". Расстрела Яков избежал, но срок получил от души - 20 лет.
  
  На суде, ни Ксении, и никого из родных не было. Все это время она пыталась с помощью детей бабы Насти вывезти те ценные вещи, что успела перенести в родительский дом до того как его по решению суда реквизировали. Удалось это лишь отчасти, ибо бдительные односельчане на этот раз и по ночам не дремали. Еще до того как Якова осудили Ксения, подхватив детей, тайно бежала с Подшиваловки, чтобы более в неё уже никогда не возвратиться. Она спряталась даже не у родственников, а на никому не известной съемной квартире. И сделала она это очень вовремя, ибо семьи "врагов народа" тоже неминуемо подвергались репрессиям.
  
  Ксении в очередной раз пришлось проявить энергию и находчивость, чтобы спасти себя и детей, избежать судьбы тех, кто жили под клеймом жен и детей врагов народа. Невероятно, но это ей удалось. Правда для этого пришлось потратить немало того золота, что она сумела в тайне от всех до сих пор сохранить. Но, как говорится, здесь уже не до жиру, быть бы живу. Каким образом Ксения это сделала? Она полностью поменяла себе и своим детям документы!... Вроде бы такое невозможно в тоталитарном государстве, где все пропитано духом доносительства. Тем не менее, в такой стране как Россия, хоть императорской, хоть советской, особенно в провинции всегда имел место бардак и самая разнообразная коррупция, и всегда брали взятки. А золотые царские империалы всегда были в большой цене. Таким образом, и Ксения, и дети из Буровых превратились в Бурцевых, изменились и отчества, дети из Яковлевичей стали Федоровичем и Федоровной, а она из Ксении Петровны стала Ксенией Андреевной, и место рождения их стало другим. Все это помогло сбить со следа погоню, но главное теперь можно было более или менее нормально существовать не ощущая тяжелого "наследия прошлого". Конечно, если бы в НКВД взялись всерьез за поиски буквально растворившейся семьи врага народа, они бы все эти "заячьи петли" вычислили, тем более, что Ксения с детьми затерялась не где-нибудь за тридевять земель, а в хорошо ей знакомом Саратове, к тому же хоть и не как прежде но изредка общалась с родственниками. Но почему-то и здесь не стали усердствовать местные НКВДшники. Видно и там далеко не все "рвали подметки", а возможно имело место и скрытая помощь. Ксения как-то слышала от мужа, что у него в Саратове в органах служил какой-то его старый приятель по партизанской деятельности. Видимо в открытую спасти его он не решился, а вот так по мере сил помог чем мог, дав возможность затеряться его семье... А может и тот следователь, которого так впечатлила внешность Ксении, посодействовал возникновению в областных органах мнения типа: главного волка взяли, а семья... да пусть себе живет.
  
  Случилось нечто похожее с величайшим из непризнанных русских поэтов Павлом Васильевым. Не смог его спасти от смерти следователь, но все его написанные в застенках творения с риском для себя собрал, и не в тюремный архив сдал, где бы они были погребены навечно, а сохранил у себя дома. И много лет спустя, когда кончилось лихолетье, все передал потомкам поэта. Везде и всегда были есть и будут люди и нелюди, и среди вроде бы волков, и среди вроде бы невинных овечек, и среди "душителей" свободы, и среди "борцов" за свободу.
  
  Что с Яковом и где он отбывает свой срок... Ксения не знала и знать не хотела. Его она вычеркнула не только из своих документов, но и вообще из своей жизни, ибо только его считала во всем виноватым - не смог, не сумел извернуться. Не как другие, что в начальниках остались и своим семьям хорошую жизнь по-прежнему обеспечивали. Так думала Ксения. Она ведь была крестьянка, хоть и наделенная необыкновенными житейскими способностями, но мыслила по- крестьянски. Примерно так же с её подачи относилась к отцу и дочь, почти не вспоминая о нем. А вот сын нет, он всегда помнил об отце, не мог забыть тот глубоко отпечатавшийся в детском сознании подарок, лошадку с ярмарки. В отличие от матери и сестры Володя всегда отца искренне любил, и никакая потеря социального статуса, никакие допросы в НКВД этой сыновней любви не поколебали.
  
  1963 г.
  
  К утру, когда действие морфия ослабевало и тупая ноюща боль вновь "вступала с свои права"... Нет, Ксения Андреевна не проснулась, просто в её видениях теперь присутствовала та же боль. Ведь начиная с тридцатых годов всю её жизнь сопровождала непрекращающаяся моральная боль, которая то ослабевала, то усиливалась. Обычно Ксения Андреевна полностью приходила в себя уже после того как сын уходил на работу, а внук в школу. В доме оставались сноха и внучка, учившаяся во вторую смену. К тому времени сноха уже успевала подоить корову и выпустить её пастись в стадо, приготовить завтрак, накормить мужа и детей. Потом для неё начиналось самое неприятное, подмывание почти недвижимого тела свекрови и замена простыней. И хоть сноха старалась во время всех этих манипуляций не причинять боли свекрови, но далеко не всегда это у неё получалось. Ксения Андреевна эти свои страдания не считала нужным скрывать и всячески выказывала недовольство.
  
  Возникало-ли у неё, хоть когда-то чувство напоминающее сострадание к снохе, живущей в общем-то тяжелой и беспросветной жизнью здесь на краю света с её сыном, а главное с ней, старухой которая даже не получает пенсию, ибо никогда ни где не работала? Тем не менее, сноха существует в доме фактически на положении батрачки при ней, и за все это, не то что благодарности, доброго, жалеющего взгляда не удостаивалась. Нет, не жалела сноху Ксения Андреевна неосознанно считая её от природы низшим созданием, рожденным для того, чтобы на кого-то работать и кого-то обслуживать. Другое дело она, она рождена чтобы повелевать и наслаждаться жизнью... Увы, слишком коротким оказалось то время, когда она ею наслаждалась. Здесь она даже себя кое в чем винила: промахнулась с выбором жениха, не проявила дальновидности. Ведь и тогда можно было бы, как ей казалось, найти такого спутника жизни, который и в начальники вышел и при любом "шторме" остался бы на плаву, не потонул. Уцелел же Хрущев, хотя тоже, это она слышала от сына, в свое время сочувствовал Бухарину. А ведь мужичок-то так себе, а жена его при нем, наверное, как сыр в масле катается, на всем готовом живет. А кто они оба!? Посмотреть, плюгавй мужичонка, который, как говорит Володя, двух слов связать не может. А жена его - обыкновенная деревенская хохлушка. Но она с мужем не промахнулась, он у неё сумел извернуться и на самый верх подняться и семье своей легкую жизнь обеспечил и детям. Да не только Хрущев, кто и не так высоко взлетел, кто так же как Яков тогда где-нибудь в сельсоветах сидели и так же и барствовали и в свой дом тащили... наверняка и из них многие сумели извернуться, и ни под какой суд не попали. А вот Яков не сумел, и потому только он виноват, и в своей судьбе, и в том, что обрек на такую жизнь её и детей...
  
   Самым мучительным периодом для Ксении Андреевны являлось время с утра до прихода из школы внука, который делал ей укол. Именно в это время приходилось терпеть наиболее сильную боль. Иной раз оная становилась просто нестерпимой, и её стоны непроизвольно трансформировались в крики. И сейчас Ксения Андреевна не выдержала, закричала.
  - Мама, бабушка опять сильно кричит! - напугалась внучка.
  Прибежала стиравшая на веранде белье сноха с мокрыми руками, попыталась повернуть свекровь на бок... но более ничем помочь не могла, ибо сама так и не научилась делать уколы. На этот раз, оказавшись на боку Ксении Андреевна вдруг почувствовала себя легче настолько, что вновь провалилась в сновидения своего прошлого.
  
  1940 -1946 г.г.
  
  Якову дали срок с конфискацией. Впрочем, конфисковали только дом и имущество которое было невозможно вывезти: мебель, скотину, сельхозинвентарь. Но немало ценностей Ксения сумела вывезти. Первое время в Саратове они жили этими запасами. Но когда пришлось менять документы эти запасы существенно истощились. А потом... потом Ксения Андреевна работать все равно не пошла. Госпожа рождена не для того чтобы работать, она рождена чтобы повелевать. Увы, повелевать она уже никак не могла, тем не менее, умудрялась как-то жить и обеспечивать детей. На саратовских родственников полагаться уже было нельзя. А когда она сменила документы, рядом с ними вообще стало опасно - они знали всю подноготную превращения Буровых в Бурцевых и могли, как проболтаться, так и шантажировать с целью выдавливания денег. Родственники ведь не дураки понимали, что без денег не провернуть дело с документами - значит они у неё есть. К тому времени Ксения Андреевна уже обжилась в городе, а так как женщина была видная и умела одеваться...
  
   У неё появился мужчина, такой которого она сейчас и искала, сидящий на хлебном месте в некоей снабженческой организации. Так за счет добычливого любовника Ксении удалось то, что удавалось далеко не всем родителям в полных и не подвергшихся репрессиям семьях. Её сын и дочь не голодали и не побирались. Хотя за время всей этой нервотрепки пока шло расследование и суд и они жили на птичьих правах дети не имели возможности учиться и пропустили два года... Но как только жизнь немного наладилась, определилось их постоянное место жительства... дети возобновили учебу и к 1940 году они оба окончили семилетку, что означало по тому времени неполное среднее образование и иметь таковое в провинции по факту не могло и половина детей школьного возраста. Тогда молодые люди, имеющие за плечами семилетку встречались куда реже чем в более поздние годы выпускники институтов.
  
  Нет, Ксения более ни с кем не собиралась всерьез связывать свою судьбу, да то было и рискованно, имея на руках сфабрикованные документы. Для неё главным стало поставить на ноги детей. Потому любовники у неё менялись. Жилье также снимали в зависимости от возможностей очередного любовника и отношений с квартирными хозяевами. В то время как прочие жены "врагов народа" гнили по лагерям и питались баландой, а их дети страдали от недоеда и прочих мерзостей в детдомах... Ксения и сама всего этого избежала и детей от лиха избавила. Вроде всего пару-тройку букв в фамилии поменяла, а каков результат!
  
  Но от следующего, надвигающегося уже на всех без исключения лиха, войны, Ксения Андреевна оказалась бессильна. Сыну, поступившему после школы в техникум (такую возможность опять же давала семилетка) в 1941 году исполнилось 20 лет и ничто не могло уберечь его от мобилизации. Ох, как переживала Ксения за сына. Хоть и не вырос Володя таким же энергичным карьеристом как его отец, но парень был видный и смелый. Даже те случившиеся в его детстве допросы не сказались на его психике. Именно на таких любили "ездить" всякие военные начальники советского разлива, посылая на самые рисковые и опасные дела, используя агитационную демагогию. И она себя корила, что не уберегла сына от призыва, не смогла даже через своих хахалей выбить ему техникумовскую бронь, как это делали некоторые.
  
  Впрочем, здесь Ксения к самой себе была несколько несправедлива. Да от мобилизации она его не спасло, но то что сын окончил семилетку и курс техникума, ох как ему помогло. Ведь таких как он не посылали сразу на передовую под огонь, как его сверстников, имевших в лучшем случае лишь начальную школу за плечами, а таковых было большинство, особенно деревенских. Володю направили в офицерское училище. Потому в первый самый страшный период войны он на передовую не попал. Почему не обратили внимание на его липовые документы при зачислении в училище? Так ведь не до того было, война, эвакуация, бардак и убыль в младшем офицерском составе страшная. Да и документы-то были уже не липовые, ибо паспорт выданный на основании липового свидетельства о рождении являлся уже самым настоящим, тем более свидетельство об окончании семилетки или справка из техникума... Таким образом через несколько месяцев после начала войны Володя вместе со своими такими же как он "однокашниками" получил звание младшего лейтенанта и к концу года попал в войска.
  
  Именно с декабря 1941 года Ксения до того весьма равнодушна к религии, вдруг, стала сильно верующей. Теперь она регулярно посещала церковь и ставила свечки за спасение сына... То, что сын на фронте, позволило ей уже во всеуслышание заявлять, что она является матерью офицера Красной Армии. На законных правах она теперь получала паек по продаттестату, который Володя переслал ей с фронта. Так они и существовали за счет того продаттестата и карточки дочери, выданной ей как студентке техникума. Время от времени Ксения продавала оставшиеся от старых времен вещи, а уж когда становилось совсем голодно, в дело шли и остававшиеся у нее империалы.
  
  Видать, не зря ставила свечки Ксения - Бог берег Володю, а его аттестат позволил не очень зависеть от любовников, к тому же с годами этот "источник" сам по себе иссякал. Таким образом, Ксения с дочерью относительно терпимо пережили военное лихолетье, тогда как вокруг едва ли не все горюшко хлебали полными ложками. Изредка она виделась с саратовским родственниками и те как-то поведали, что на фронте погибли оба её брата, а мать от горя занемогла и тоже померла, что в Подшиваловке похоронки приходят чуть ли не еженедельно, что деревня теперь имеет однородный национальный состав, ибо всех немцев подчистую угнали куда-то на Урал в лагерь... Все это ничуть не трогало Ксению, она так же как и Якова вычеркнула из своей жизни и всех односельчан, в том числе и родственников. Волновалась она лишь за сына и для тех волнений возникли весомые причины. В начале 1943 года пришло от него письмо из госпиталя, куда он попал с ранением средней тяжести в грудь. Сначала она чуть с ума не сошла, рвалась ехать в тот госпиталь, и лишь сильная простуда и то, что ехать надо было далеко, удержало её. Она надеялась, что сын приедет на побывку после лечения. Но в середине лета того же года обстановка на фронтах стала столь напряженной, что Володю прямо с госпиталя вновь срочно отправили на фронт.
  
  В сражении на курском выступе в танк на броне которого находился Володя со своим взводом... в него попал немецкий снаряд, танк загорелся... Так он вновь попал в госпиталь, но уже с ожогами и сильной контузией. На этот раз не "зажило как на собаке", он провалялся долго и после излечения его направили не на передовую, а в то самое училище, в котором он учился в 1941 году. Там, командуя взводом, он и пробыл до самого конца войны, а так как училище не расформировали, то остался там же служить и после, уже в должности командира учебной роты. К матери в отпуск он приехал с погонами старшего лейтенанта на плечах, с орденами Красной Звезды, Александра Невского и россыпью медалей на груди. 24-х летний красавец-офицер, честно прошедший фронт и избежавший слишком тяжелых ранений - большая по тому времени удача.
  
  Давно уже так не радовалась Ксения Андреевна, казалось, судьба вновь стала к ней благосклонной. А как же иначе, ведь сын уцелел в такой мясорубке, да еще прочно встал на ноги. Дочь к тому времени окончила техникум, работала и в некоторой степени уже тяготилась совместной жизнью с матерью - меж ними никогда не было столь же сердечных отношений как меж сыном и матерью, ни тогда, ни после. Сын это понял и предложил:
  - Поедем, мама, ко мне. У меня служебная комната, хорошая зарплата, да еще паек получаю...
  
  А что оставалось Ксении Андреевне? Ей то уж к полтиннику подступало, да и по съемным квартирам мотаться надоело, тем более, что дочь рвалась от неё съехать в общежитие от работы, там с подружками ей было веселее. К тому же ей надо было срочно искать жениха, и мать в этом деле становилась определенной обузой. Естественно Ксения Андреевна предпочла своей "птичьей" жизни официальный статус матери офицера-фронтовика. И она поехала жить к сыну и жила в том статусе некоторое время, пока этот статус не потеряла, то есть пока Володю не выгнали с позором из армии. Как это возможно для человека образцово выполнявшего свои обязанности, воевавшего и честно заслужившего свои звания и награды? В жизни вообще нет ничего невозможного, а уж в той, что имела место в СССР в те годы тем более.
  
  Всему виной стало то, что и Володя и Ксения Андреевна, уверовав, что их никто не ищет, позволили себе расслабиться и потеряли бдительность. Органы их действительно не искали, но куда опаснее оказалась зависть людская. Да и как тут плохо думать на людей, когда вроде вместе перенесли такую страшную войну, видели столько горя. То-то и оно, что далеко не все сволочи живут припеваючи, так же как не все кристально честные люди бедны и бесправны, что, тем не менее, косвенно пропагандируется в некоторых шедеврах мировой литературы. Увы, не стали люди после войны добрее, он остались теми же кем были и всегда будут. Так вот, расслабился Володя, не прятался, ходил по городу в форме с "золотыми" погонами, в орденах. Не удержалась и Ксения Андреевна, захотелось и ей покрасоваться. Одела она лучшее платье и пошли они под руку, мать и сын... Хоть и много пережила Ксения, но ведь никогда кроме раннего детства не голодала и не работала, потому сохранила красоту, умела одеваться и подать себя. И вот идут они по центральному проспекту Саратова бравый гвардеец сын с красивой матерью, с гордо поднятыми головами. Все на них смотрят, восхищаются, завидуют...
  
  И случился в тот момент на проспекте заезжий человек из Подшиваловки. Володю он не узнал бы, слишком много лет прошло, и помнил он его мальчишкой, а тут идет молодой офицер. Не узнал, если бы рядом не шла Ксения. Ну, а её саму и её вызывающую манеру "нести себя", это в Подшиваловке помнили очень многие. Вернулся тот человек в деревню, да и рассказал:
  - Видел в Саратове Ксюху Бурову и сына её Володьку. Идут под ручку, он с золотыми погонами и тремя звездочками, сапоги как зеркало блестят, весь в наградах. Она, будто и не случилося с ней ничего, все такая же барыня, разодета, в ушах серьги, в груди и заду гладкая, идет нос задрав. Видать опять хорошо ей живется. Вроде и била, била их власть, а они все одно опять наверх выплыли.
  
  Не один день судачили в Подшиваловке о столь неожиданном явлении народу членов семьи врага народа Якова Бурова. Кто-то поболтал и забыл, но нашелся и тот, кто написал донос в областное МГБ. Дескать, разберитесь дорогие товарищи из органов, как так вся страна кровью умылась, хлеба досыта не ест, а члены семьи злобного врага народа в офицеры выходят, не голодают и очень даже процветают.
  
  С отпуска к месту службы Володя ехал уже с матерью, не чуя, что донос уже рассмотрели в областном МГБ и его ищут. Искали его с полгода, сначала не уяснив, что указанный в доносе старший лейтенант Владимир Буров, на самом деле уже носит несколько иную фамилию. Но на этот раз в органах за дело взялись всерьез и в конце концов обнаружили членов семьи врага народа. Уже в 1946 году в особый отдел училища, где продолжал служить Володя, пришло предписание, тщательно разобраться с происхождением и родителями старшего лейтенанта Бурцева, в связи с поступившими донесениями бдительных граждан.
  
  И все, как повернулась судьба, так и отвернулась. Раскопали, что Бурцев никакой не Бурцев, а Буров, что его отец осужден по 58 статье на длительный срок... Что всё это он скрыл, и когда поступал в училище, и когда вступал в партию. То, что воевал и в партию вступил на передовой, а чины и ордена заслужил кровью? Так это всё для того, чтобы пробраться в ряды славных советских офицеров, коммунистов. Вот для чего обманом в наши ряды пробрался сын врага народа. Ох, что грозило Володе за такое! Но многие сослуживцы не испугались вступиться за него, да и командование училища выдало на него положительную характеристику: офицером Володя был отличным. Послали запросы в части, где Володя воевал - и оттуда пришли положительные отзывы. Если бы не это, все бы могло кончиться очень плохо. А так, всего лишь звания лишили, орденов, из партии исключили, из армии выгнали... Надо сказать, что к Володе и в училище и в частях, где он воевал относились очень хорошо. Везде у него имелись верные друзья, в том числе и в особом отделе. Потому там не стали заострять внимание по поводу незаконной смены фамилии, ведь тогда бы привлекли к ответственности и Ксению Андреевну, как инициатора этого дела, добрались бы и до сестры. Ведь они все носили не свою, а вымышленную фамилию. В общем, Володе помогли, дали возможность по добру, по здорову убраться и жить под своей новой фамилией.
  
  1963 г.
  
  На этот раз очнуться заставил просто дикий приступ боли, буквально пронзивший всю нижнюю часть тела Ксении Андреевны. На крик прибежала сноха, и Борис, пришедший со школы и обедавший... Он обед прервал и стал кипятить шприц... Действие морфия обычно не сразу повергало Ксению Андреевну в полузабытье, в котором ей сейчас было наиболее комфортно. Еще находясь под впечатлением событий 45-46 годов, когда сына, что называется, "подстрелили на взлете", она даже находясь в полной памяти продолжала "проживать" те нелегкие годы. Постепенно все усиливающееся воздействие морфия вновь погрузило Ксению Андреевну в очередную серию пучины воспоминаний.
  
  1946-1947 г.г.
  
  Сына выгнали из армии, из служебной квартиры и он с матерью оказался буквально на улице. И кто бы знает, чем бы все это кончилось, если бы у Ксении Андреевны не оставались последние золотые империалы, и она имела опыт как их можно обменять на наибольшее количество советских рублей. Они вернулись в Саратов. Сын был готов браться за любую работу, но Ксения Андреевна рассудила здраво: на тяжелой работе много не заработаешь, а здоровье надорвёшь. Потому пока есть деньги надо... Опять же, наличие семилетки позволило Володе без проблем поступить на курсы бухгалтеров, благо там не особо копались в биографиях поступавших. То оказался основной фактор выбора именно этой профессии, как и то, на что особо обращала внимание Ксения Андреевна - специальность не предполагала тяжелой физической работы. У некоторых людей, у которых за много веков крепостничества накопилась наследственная генетическая усталость от тяжелого физического труда... они просто интуитивно старались оного избегать.
  
  На тех курсах Володя и познакомился со своей будущей женой. Кто такой была Зоя? Она тоже родом оказалась с саратовского заволжья, с села, росла в небогатой крестьянской семье и имела всего лишь начальное образование. Как ей удалось попасть на бухгалтерские курсы, где нужна была семилетка? Она мечтала вырваться с села и буквально Христом Богом упросила правление колхоза, чтобы её направили на эти курсы по разнарядке от колхоза. А конкретно, посодействовал дальний родственник, которого мать Зои потом за это не один раз поила самогонкой и кормила дармовой закусью. На курсах лишь покачали головой, увидев что у "разнарядчицы" не хватает образования, но взяли. Раз колхоз направил - учись, но если не потянешь пеняй на себя - выгоним. На курсах Володя и Зоя сидели рядом и он, видя что девушке тяжело дается учеба, стал ей помогать... Так и начались у них отношения.
  
  Да, Зоя являлась обыкновенной деревенской девушкой, не сумевшей, из-за отсутствия в её селе средней школы, получить образование выше начального. Но в то же время она обладала от природы абсолютным музыкальным слухом и самостоятельно, по наитию научилась играть на тех инструментах, которые имелись в их колхозном клубе: гитаре, мандолине, балалайке. Более того, она могла эти инструменты настраивать. Отлично она и пела, хоть и не имела сильного голоса. И если бы Зоя была побойчее... понаглее... Но она от природы оказалась очень скромной и потому её способности, что называется, лежали мертвым грузом. Вернее почти мертвым грузом, ибо и в селе и во время учебы на курсах Зоя активно участвовала в художественной самодеятельности. В последнем случае она даже увлекла Володю, который тоже стал участвовать в самодеятельных спектаклях. Полгода учились они на курсах и за это время их отношения настолько окрепли, что по окончании свежеиспеченные бухгалтера решили пожениться.
  
  Немало девчонок на тех курсах заглядывались на Володю и были они городскими и внешне привлекательнее Зои. Но Володя оказался однолюбом и кроме неё ни на кого не смотрел. Завистницы злобно шипели, что Зоя замуж идет оттого, что не хочет в свое село возвращаться. Она действительно не хотела возвращаться к старой жизни, но замуж шла по любви.
  Когда Ксения Андреевна впервые увидела девушку сына, у неё сама собой возникла ассоциация сходства Зои с ... чучелом огородным. То что она влюбилась в её сына, это она понимала, но что он в неё... В её глазах Зоя не обладала ни одним из те женских достоинств, которые она считала основополагающими: она далеко не красавица, совершенно не умеет одеваться, чрезмерно застенчива да и её родители никто и звать их никак - рядовые колхозники. А все её способности, умение извлекать звуки из струнных инструментов, она считала пустопорожним бесполезным треньканием. Ксения Андреевна очень надеялась, что Володя найдет себе такую невесту, из такой семьи, что оная станет не только спутницей жизни, но опорой и защитой не только ему, но и ей, и они, наконец, вновь обретут "твердую почву" под ногами. А Зоя... ну какой с неё прок?
  
  Увы, как ни старалась, не объясняла Ксения Андреевна сыну "текущий момент", Володя оказался как никогда тверд - по окончанию курсов они с Зоей поженились. Попсиховала Ксения Андреевна, но была вынуждена уступить, хоть и приняла сноху в штыки. Но та своей мягкостью, добротой, неконфликтностью со временем сумела смягчить неприязнь свекрови. Зоя добровольно взяла на себя роль домашней уборщицы, поварихи, бегала по магазинам. Ксении Андреевне же оставались её любимое занятие - быть хозяйкой в доме, командовать.
  Опять же не без помощи старых знакомых Ксении Андреевны, и Володя, и Зоя после окончания курсов и женитьбы устроились на работу по специальности в Саратове. Зарабатывали они немного, жилплощади им не обещали даже в обозримом будущем, и жить им всем опять же приходилось на съемной квартире. Тут Зоя забеременела, и в 1947 году родился Борис. На одну зарплату Володи жить стало очень тяжело. Тем не менее, идти работать Ксении Андреевне - этот вопрос даже не обсуждался. Если бы не помощь продуктами из села родственников Зои, жить стало бы вообще не в мочь - в послевоенные годы в Саратове было очень голодно. Ксения Андреевна голодать совсем не собиралась и вновь проявила свойственную ей энергию для нахождения выхода из сложившейся ситуации - и нашла. Она узнала опять же через своих знакомых, что в городе объявлен что-то типа конкурса бухгалтеров для работы в некой перспективной организации под названием "Скотоимпорт". Володя сходил, прошел собеседование и ему не сказали, ни да, ни нет. Тогда в ту контору пошла сама Ксения Андреевна, соответственно одевшись, накрасившись и надушившись... и взяла с собой последние, остававшиеся у неё два полуимпериала... И её визит произвел мгновенное действие. Володю зачислили сотрудником "Скотоимпорта" и предложили на выбор три места работы: подмосковный Воскресенск, Борзю в Читинской области, и город Панфилов на китайской границе в Казахстане. Именно в этих городах имелись вакансии бухгалтеров Скотоимпорта.
  
  Конечно, уезжать хоть и не из обильных, но родных мест не очень хотелось. Но с другой стороны Скотоимпорт организация богатая и кроме работы предоставляла обязательное жильё своим сотрудникам. Всей семьей стали думать и гадать куда ехать. Самым заманчивым сначала казался Воскресенск, там ведь столица, Москва рядом, а значит и снабжение лучше. Но Ксения Андреевна стразу предостерегла: место конечно хорошее, но там и проверки московские будут, серьезные. Не дай Бог опять что-нибудь раскопают. Володя согласился, в его памяти еще свежа была нервотрепка, связанная с его изгнанием из армии. Борзю тоже почти сразу исключили. Уж очень далеко. И по слухам в Забайкалье ничуть не лучше, а то и хуже чем в Поволжье, тоже голодное место. Так и порешили ехать в Панфилов, в город на китайской границе. Там юг, тепло, хорошо растут фрукты, овощи, да и с казахами можно жить. Вон они и в Саратовской области живут - нормальные люди. Правда Ксения Андреевна казахов как раз за нормальных людей не считала. По её мнению то был примитивный народец. Но, то что они в основном не злые и с ними можно ладить, она в этом тоже соглашалась. Так и порешили ехать в Панфилов, хоть и не говоря вслух но имея в виду: бежали от недоеда и исходящей от власти потенциальной опасности. Ведь здесь рядом находилась Подшиваловка, где их знали и помнили. И если один раз на них донесли, могут и еще донести. А там, в далеке, где их никто не знает, и они никого, может получится, жить спокойно, без страха, и может, наконец, и не опасаясь голода.
  
  Володе на всю семью выделили проездные документы и деньги до самого места работы. То есть переезд обошелся бесплатно. К тому времени дочь для Ксении Андреевны стала что называется "отрезанным ломтем". Она работала, жила в общежитии и тоже более всего желала, чтобы родственники, от которых постоянно исходила опасность, поскорее уехали от неё подальше. Она очень боялась, что наличие такого рода родни, всерьез осложнит ей поиск нормального жениха.
  То что на юге и в войну, и после не голодали так как в центральной России это Бурцевы в полной мере ощутили, когда поезд повез их из голодного Поволжья через пустынную голую казахскую степь, где на редких полустанках вообще ничего не продавали и питаться приходилось скудными запасами взятыми с собой... Но вот тоскливая безводная степь осталась позади и на станции Арысь перрон буквально заполнили торговки, предлагавшие самую разнообразную снедь. Володя вышел и почти сразу вернулся... неся по ведру огурцов и помидоров... В Чимкенте купили ранние яблоки, молодой картофель... Стоял конец июня и всего этого в Саратове просто быть не могло, а здесь всё уже выросло и созрело. Пока доехали до Алма-Аты на каждой станции по дешевке покупали самые всевозможные продукты, которых тут имелось в избытке: свежую зелень, жареных кур, чебуреки... Ксения Андреевна с облегчением вздохнула - голод им больше не угрожал.
  
  Панфилов оказался небольшим пыльным городишкой в тридцати километрах от китайской границы. В общем дыра-дырой, но имелись и свои "достопримечательности". Во-первых здесь располагался штаб погранотряда с казармами. Когда-то до революции в тех казармах несли службу казаки первого полка Сибирского казачьего войска, которые тоже охраняли границу. Тогда же там служил и молодой хорунжий Анненков, в Гражданскую войну ставший казачьим атаманом и наводивший ужас на весь окрестный край, поливший много большевичьей и случайной крови. Сейчас там размещались советские пограничники, носившие фуражки с зелеными околышами. Второй достопримечательностью являлась контора "Скотоимпорта", куда и направили работать Володю. Ему предстояло заниматься учетом перегоняемого из Китая скота, в основном овец. Тогда, только что пришедшие к власти в Китае коммунисты остро нуждались в советской помощи и расплачивались за неё вот таким образом.
  
  После того как немного подрос Борис и Зоя нашла себе работу по специальности в местной системе коммунального хозяйства. Для проживания семьи бухгалтера Бурцева выделили средних размеров саманный дом с русской печкой внутри и приусадебным участком снаружи. Этот участок, щедрое южное солнце, система сквозных арыков... Все это позволяло уже в марте засевать первые овощи, а с середины июня собирать первый урожай: зелень, ранний картофель, огурцы. Ну, а позднее поспевали: черешня, яблоки, груши, алыча, урюк, абрикосы... виноград. В этом доме, на этом участке и до них жили люди, потому он возделывался много лет, плодовые деревья и виноградная лоза плодоносили. А когда Бурцевы купили корову, то в доме появилось и свое молоко.
  Зоя, несмотря на свои музыкальные способности, с детства привыкла жить крестьянской жизнью. Потому после своей бухгалтерской работы она привычно окуналась в домашние заботы: полола огород, доила корову, готовила, стирала. Ксения Андреевна разве что с внуком до того как он пошел в детский сад нянчилась, а в остальном привычно заняла в доме главенствующее место и к той же корове и близко не подходила, разве что в огороде иногда снохе помогала. Зато во время всяких званых застолий она садилась во главе стола и руководила данным действом, провозглашала тосты... Особенно она любила один, который произносила еще с НЕПовских времен.
  - Выпьем поприятнее! - что примерно означало то же, что и "Чтобы не в последний раз!"
  
  1963 г.
  
  В связи с особенностями, вызванными болезнью "график" жизни Ксении Андреевны теперь предусматривал двухразовое питание. Кормила её сноха. Данный процесс доставлял немало мучений, как кормящейся, так и кормящей. Если бы сноха не была столь терпелива и безответна... но к счастью для Ксении Андреевны она оказалась именно таковой.
  
  С первого дня их совместного проживания сильная, властная свекровь фактически помыкала смирной снохой и это продолжалось вот уже 17 лет. Все привычки и желания снохи Ксения Андреевна считала не заслуживающим серьезного внимания. Вот и сейчас она очнулась от звука радиоприемника работавшего в соседней комнате - по радиотрансляционной сети передавали какую-то музыку. Ксения Андреевна поняла, что сноха занята своим любимым развлечением - сидит возле радиоприемника и слушает мелодии, или песни. Естественно она считала это блажью и пустым времяпровождением. Не раз она ей строго выговаривала:
  - И что же ты там такого слышишь, что часами так вот сидеть можешь?
  - Ну как же, мама, это же опера. Неужели вы не слышите, какая замечательная музыка!? Я слышу, как играют музыканты, поют певцы, подмечаю ошибки, определяю кто фальшивит, а кто нет, - сноха, в свою очередь, не могла взять в толк, что окружающим просто недоступно слышать ту же многогранную мозаику звуков, что и ей.
  - Какая еще опера? Воют что-то, половину слов не разберешь. Я только если громко поют люблю. Помнишь, по радио передавали и я тебя спросила про мужика, который мне понравился, или про бабу ту, которая частушки поет.
  - Это вы про Штоколова спрашивали, - подсказала сноха. - Это молодой певец, бас. Очень сильный голос, но однообразный. Мне не нравятся такие простые голоса. А певица, которая частушки пела, это Мордасова. Тоже не самый благозвучный голос, - в то в чем разбиралась сноха проявляла несвойственную ей твердость и, что называется, не прогибалась перед свекровью.
  - А кто же тогда тебе нравится из тех, что на пластинках поют, Утесов, или Лемешев? - пыталась показать, что тоже не чужда искусству Ксения Андреевна.
  - У Утесова голос слишком глухой, некрасивый, но петь он конечно умеет. А у Лемешева, да чистый, но небольшой голос, - не без удовольствия "парила" в любимой стихии Зоя.
  - И как ты это все понимаешь? - не могла не удивляться свекровь. - Ну, а кто же тогда тебе из певцов все-таки нравится, раз ты такая привереда, есть такие?
  - Если я бы могла по театрам и концертам ходить и в живую слушать, я бы точно без ошибки определила кто есть кто, а так... Но и по пластинкам и по радио слышно, что до Шаляпина всем нынешним певцам очень далеко. А среди певиц нет лучше Лидии Руслановой. Вот у неё действительно божий дар, в её голосе и сила и талант. А из оперных из тех, что я слышала, пожалуй никто лучше Ирины Архиповой не поёт...
  
  Нет, не добавили уважения в глазах Ксении Андреевны такие вот способности снохи. Баловство все это и толку от всех этих рассуждений, кто лучше, кто хуже - никакого. Они там все и хорошие и если верить снохе не очень хорошие поют себе и за это большие деньги получают. Хорошо ли плохо ли, но они неплохо кормятся за счет своего пения. А ты кто такая, чтобы их судить? Ты копейки в своей бухгалтерии получаешь, потом на огороде кверху задницей стоишь, грядки пропалываешь, корову доишь и за ней убираешь. И никакого толку нет от того, что ты по звуку можешь определить хорошо или плохо они поют. Да и можешь ли, кто здесь это подтвердит?
  
  Вот и сейчас, определив, что сноха опять, скорее всего, слушает по радио музыку, Ксения Андреевна закашляла, застонала... не столько от боли, сколько от неосознанного внутреннего недовольства, что можно выразить словами - каждый сверчок знай свой шесток. То, что она в свое время не захотела довольствоваться своим крестьянским "шестком", а рвалась в "госпожи"... Здесь она почему-то аналогии не видела.
  
  Сноха услышала, приглушила радио, зная, что свекровь негативно относится к её "слабости" и поспешила к больной:
  - Мама, как вы... может поедите?
  Ксения Андреевна помедлила с ответом, пытаясь уловить в тоне снохи недовольство тем, что она оторвала её от приятного занятия. Но ничего похожего, сноха и голосом и видом выражала обычное смирение.
  - Ладно, давай свою кашу... Опротивело уже все, скорее бы уж... - Ксения Андреевна явно давала понять, что ей отосточертело такое мучительное пребывание на этом свете.
  То было, конечно, лукавство. Она очень боялась смерти и готова была терпеть любую боль, лишь бы продлить жизнь. Несмотря ни на что она жила надеждой, что когда-нибудь встанет и опять, хотя бы в границах этого саманного дома, но будет властвовать, будет госпожой. Ей даже сейчас хотелось хоть как-то, хоть отдаленно быть похожей на ту бразильянку с фото, которую носили черные рабы в паланкине.
  Вечер прошел как обычно в череде неотличимых друг от друга в эти последние полгода. Ксения Андреевна не ощущая вкуса поела, прислушалась к шуму создаваемому сыном, внуком, внучкой... дотерпела до предночной инъекции и вновь провалилась в свое спасительное забытье.
  
  1950-1955 г.г.
  
  Жизнь в Панфилове для семьи Бурцевых можно было разделить на период до 1953 года и после. Пока жил Сталин имело место тихое сидение по образу той "мыши под веником". Жили скромно: работа-дом, с соседями и сослуживцами общались осторожно, следили как бы не сболтнуть чего лишнего. Такое напряжение обуславливалось тем, что таких как они тогда в Панфилове набралось немало. Они так же забился сюда, чтобы не дотянулись до них щупальца власти, с которой у них в свое время возникли проблемы. Некоторые здесь прятались аж со времен гражданской войны.
  
  Хрущевское время сначала вселило надежду, что гнет, так долго довлевший, наконец, ослаб и появилась возможность, наконец, разогнуться, дышать полной грудью. Панфилов в те годы населяли в основном славяне, имелось немало уйгуров. Казахов насчитывалось не более четверти от общего населения городе, тем не менее, именно они здесь считались титульной нацией. Уйгуры, молча с этим не соглашались, ибо именно себя считали исконными хозяевами этих мест еще со времен Джунгарского ханства, то есть с 18 века, когда казахов в этих местах не было вовсе. Незначительную прослойку жителей составляли корейцы, выселенные сюда с Дальнего Востока еще в 30-х годах.
  
  Так вот, как кончились сталинские времена и люди стали отходить от десятилетий гнетущего страха, они всячески пытались жить обычной, естественной жизнью. Они перестали бояться собираться в компании, стали смелее в своих высказываниях, рассказывали политические анекдоты и вообще все чаще стали говорить, что думают. Возможно, в какой-то степени в связи с этой забрежжевшей впереди лучшей жизнью семью Бурцевых навестила нечаянная радость - Зоя вторично забеременела и в 1954 году родила дочку. В этот же период у Володи вместе с чувством расслабленности возникла и ранее заглушенная страхом тяга... тяга к спиртному. К выпивке сын пристрастился еще на фронте, где без наркомовских ста грамм не проходило дня, а перед боями выдавали и больше. И если раньше Володя сдерживался, боясь еще и этим привлечь к себе внимание, то теперь... Теперь он стал частенько после работы приходить домой навеселе. Потом стали случаться периодические запои. Ксения Андреевна не знала, как бороться с этой напастью, ведь ни ее отец, ни Яков пьяницами не были. Она привычно обвинила в этом Зою - не можешь удержать мужика! А как тут удержишь, когда сама ходишь сначала беременной, а потом все внимание целиком забирает маленький ребенок. Тут скорее на свекровь пенять надо - ты то куда смотрела, все-таки твой сын. Но не мать и не жена заставили Володю взять себя в руки, а перспектива лишиться работы в "Скотоимпорте". Там сразу же отреагировали на пьянство своего главного бухгалтера и вынесли ему соответствующее предупреждение.
  
  После 1956 года стали массово освобождать осужденных по политическим статьям. К тому же у Якова и без того истекал двадцатилетний срок. Ксения Андреевна совершенно не интересовалась судьбой Якова. Не возникло у неё желания и сейчас узнать хотя бы жив он или нет. Тем не менее, всеобщая реабилитация стала источником беспокойства для Ксении Андреевны. Она ни в каком виде не желала вспоминать прошлое и очень надеялась, что Яков свой срок не переживет. Но он его пережил и освободился в 1957 году. Это разузнала не она, а сын, который в тайне от матери начал разыскивать отца. Он выяснил, где осел отец после лагеря и сообщил матери, что хочет съездить к нему.
  
  За все более десяти последних лет, что сын с матерью прожили вместе, меж ними не возникало такого скандала, как в тот день, когда Володя сообщил о своём намерении встретиться с отцом. Ксения Андреевна поставила вопрос ребром: либо отец, либо она. Володя никогда не мог понять, за что мать так возненавидела отца. За всё, что они пережили после его ареста? Но многим попавшим тогда в такую же ситуацию досталось куда больше. Жены сидели в лагерях, детей отправляли в детдома, где их заставляли отрекаться от отцов. К тому же не отец ей, а она ему не сохраняла верность. Володя не понимал этого, ибо сам с детства помнил его любовь и заботу, и эту врезавшуюся в память подаренную маленькую лошадку... Не мог понять Володя, что мать винит отца в том что не оправдал её надежд, в разрушении самой сокровенной и с детства лелеемой мечты. Не могла простить, что она в нем ошиблась, ошиблась в выборе спутника жизни, с которым намеревалась занять достойное место в жизни. А достойным местом она считало только место госпожи. Этого Ксения Андреевна Якову простить не могла и видеть его не хотела.
  
  Заколебался Володя, не зная как поступить. Вопрос решился сам собою. Вскоре с того места, где проживал отец пришло известие, что Яков Буров покончил жизнь самоубийством. Володя порывался все равно ехать, узнать причину поступка отца, постоять на могиле. Ксения Андреевна встала перед ним на колени, расплакалась... и не пустила. Володя не поехал, но очень переживал и вновь стал искать утешение в вине, да запил так сильно, что его уволили из "Скотоимпорта". Опасности лишиться жилья над семьей Бурцевых не висела, ибо дом принадлежал не конторе, а арендовался ею для своих работников у города. Ну, а так как Зоя являлась сотрудницей городской коммунальной службы, то теперь уже она стала официальной квартиросъемщицей того же дома. Но такого понятия как безработный в СССР не существовало. Не трудоустроенные лица считались тунеядцами и преследовались по закону. Так что Володе пришлось срочно завязывать с пьянкой и искать работу. Для бухгалтера таковых организаций в маленьком Панфилове имелось немного. Тем не менее, Володя таковую нашел в расположенном в окрестностях города колхозе.
  
  Колхоз, чьи земли примыкали вплотную к Панфилову являлся успешным по советским критериям хозяйством. Вернее он таковым стал под руководством выходца с Украины Головинского. Сын крестьянина-бедняка с житомирщины был обязан советской власти всем, ибо сумел в полной мере воспользоваться возможностями, что она ему предоставила. Еще до войны он служил в Панфилове в погранотряде, а после демобилизации не поехал домой, ибо тогда на Украине жизнь была, что называется, не фонтан - Сталин Украину не любил и всячески её утеснял. Начав работать в сельхозартели, Головинский со временем стал её руководителем, ударником труда в военные годы, благодаря чему получил "бронь" от фронта. С 1950 года он стал председателем колхоза. Особенно развернулся Головинский с приходом к власти Хрущева и провозглашением им курса на "кукурузизацию" всего сельского хозяйства. Именно в колхозе Головинского стали собирать большие урожаи кукурузы. Его сразу заметили, наградили, а колхоз с 1957 года удостоился почетного названия "40 лет Октября". О колхозе-передовике сняли документальный фильм и слава о нем и его председателе гремела по всему Союзу. В конце-концов Головинский удостоился звания Героя Социалистического Труда.
  
  Вот к этому председателю и пошел работать Володя, изгнанный за пьянку из "Скотоимпорта", а так как бухгалтером он был хорошим, то испытательный срок выдержал и его приняли на постоянной основе. Председатель, конечно, предупредил, что если он возобновит свои вредные увлечения, то будет незамедлительно уволен. Так в семье Бурцевых вновь наступила относительная стабильность. Постепенно Володя сблизился с председателем, а Ксения Андреевна не преминула использовать нового начальника сына в качестве наглядного примера, как надо вылезать "из грязи в князи":
  - Вот Володя, учись. Ты воевал, у тебя два ранения, награды были, и ничегошеньки ты не имеешь. А он тоже с деревни, с бедной семьи, а так устроился, что и на фронт не попал, и в начальники выбился, о нем вон все газеты пишут, кино про него кажут, и живет здесь как помещик...
  
  Бухгалтер в колхозе человек заметный, фактически член правления. Потому он обязан участвовать в различных праздничных мероприятиях, которые в колхозе-миллионере устраивали с размахом. На них приглашались и семьи членов правления. Ну и, понятное дело, посещала их и Ксения Андреевна. Там она, конечно, не сидела во главе стола, но с интересом наблюдала за председателем-орденоносцем и членами его семьи. И в очередной раз она недоумевала: как такой человек смог так высоко подняться!?
  
  Сильно разочаровал её этот советский помещик, как и его жена. Разве можно их равнять с её бывшими господами? Нет, эти не умели ни держать себя, ни есть красиво, ни даже говорить складно. Да если бы ей посчастливилось надолго стать такой вот "помещицей", уж она бы не смотрелась такой зачуханной, невзрачной бабенкой, как жена этого председателя. Да и мужа бы она сумела привести в порядок, чтобы штаны на нем не сидели мешком и пиджак как с чужого плеча, чтобы смотрелся, как и полагается настоящему начальнику. Сама для себя Ксения Андреевна сделала вывод, что как на высших постах, так и на местах новые господа явно не соответствуют занимаемому в жизни месту.
  
  1960-1963г.г.
  
  Вот так и жила в последние годы Ксения Андреевна, вроде бы среди людей, а на самом деле... Да при Хрущеве народ себя почувствовал свободней, поверил в перемены к лучшему. На советские праздники в компаниях поднимали тосты за Родину, Советскую Власть, мудрое руководство страны... А то как же, ведь именно СССР запустил первый спутник, первого космонавта и по всем статьям вроде бы был впереди планеты всей. Так же, в общем, мыслили и домочадцы в семье Бурцевых... кроме Ксении Андреевны. Нет, она не то чтобы была против, она вообще не воспринимала все эти модные темы типа космоса, пятилеток-семилеток, мировую политику, то что Хрущев пообещал к 1980 году пришествие царства божия под названием коммунизм. Она даже не возмущалась очевидной абсурдности всех этих глобальных заморочек. Просто эта неграмотная женщина, но познавшая науку под наименованием "алгебра жизни", давно уже сама для себя вывела её неоспоримую аксиому: того самого всеобщего равенства и счастья для всех, о которых пишут в газетах, вещают по радио и с высоких трибун... оно невозможно, потому что невозможно никогда. Как ни крути, а всегда будут господа-начальники и они всегда будут пользоваться большими благами, а остальные... остальным - что останется, или вообще ничего. И эти господа всегда будут жить лучше, как и их семьи. А остальные их будут обслуживать: ублажать, охранять, исполнять их волю... Как на той фотографии, которую она увидела в книге: кто-то едет в паланкине, а кто-то его несет.
  
  Ксения Андреевна и раньше, будучи в добром здравии и сейчас, большую часть времени находясь под воздействием морфия в полубеспамятстве, она твердо верила смолоду и пронесла ту веру через всю свою жизнь... Счастье - это не та любовь что проповедуют в церкви или говорят по радио и показывают в кино. Счастье - это ехать в "паланкине" и там удержаться до конца жизни. Что для этого надо? Она не сомневалась - всего лишь везение. А все остальное, грамотность или даже наличие ума... Нет, Ксения Андреевна видела близко некоторых из современных начальников, этих едущих в "паланкине". Она была неплохой физиономисткой и по лицам тех же Хрущева и Головинского могла кое что о них сказать - да это очень хитрые люди, но и только. Хорошо её известные господа Римские-Корсаковы куда более в её понимании соответствовали статусу "господ". И ничем кроме везения, стечения обстоятельств, объяснить тот факт, что эти хитрецы и им подобные сумели залезть в "паланкин", она не могла.
  
  А ей, увы, не повезло. Вроде бы и попала в "паланкин", но по настоящему так в него и не уселась, не удержалась - вылетела. Не мудрствуя, Ксения Андреевна во всем винила Якова. Опять не повезло, не того мужа выбрала, не угадала. Тем себя и утешала: она пыталась, но не повезло. Многие, вон, и не пытались. Но с ними все ясно, у них на роду написано нести "паланкин". А вот глядя на тех, кто удержались там, становится обидно - ну чем они лучше, почему именно им повезло?
  
  В апреле 1961, когда полетел Гагарин и все вокруг радовались тому, как невесть откуда свалившемуся на них счастью, а семилетняя внучка залезла на кучу дров и смотрела в небо, в надежде увидеть космический корабль... Ксения Андреевна с усмешкой бормотала себе под нос:
  - Ну, полетел, повезло, может теперь наградят и семья получше жить будет. Эти-то чего радуются, как жили в навозе, так и будете.
  
  Конечно, вслух ничего такого Ксения Андреевна не говорила, ибо не только сноха, но и сын вряд ли бы её поняли. Они ведь выросли в этой советской действительности, находились внутри её и никак не могли на неё посмотреть со стороны. А Ксения Андреевна, она как тот космонавт на орбите давно уже находилась снаружи жизни и совсем по-иному воспринимала её суть. По радио в шестидесятые годы особенно много говорили об освобождении народов Африки от колониального гнета. Ксения Андреевна не в пример "сознательному" советскому человеку видела в этом то же, что и было в России в Гражданскую войну - одних из паланкина выкинули, чтобы на их место уселись другие, которых опять кто-то понесет, такие же как на том фото, босые и нищие.
  
  
  В очередной раз Ксения Андреевна очнулась, когда в соседней комнате возник довольно громкий спор между снохой и сыном. Даже сноха, обычно боящаяся разбудить свекровь, на этот раз увлеклась:
  - Володя, я тебе который раз об одном и том же говорю - отсюда надо выбираться. Твой отец уже давно реабилитирован, и тебе нет никакого смысла здесь прятаться! В правах ты не поражен, так что кроме столицы и закрытых городов можем куда угодно перебраться.
  - Ну, я ж тебе тоже уже сколько раз говорил. Подожди, вот с мамой разрешится, тогда и думать будем, - недовольным тоном отвечал сын.
  - Когда разрешится? Время идет и закидывать удочки надо уже сейчас. Я на своей работе с годовым отчетом в Алма-Ату поеду и с кем надо поговорю. Помнишь, я говорила, что меня туда уже приглашали на работу, только вот квартиру не обещают. Но на первых порах можно и на съемной пожить. А город очень хороший, чистый, зеленый, там и институтов всяких полно, будет где детям учится, и снабжение неплохое, и театров много... может, наконец, я в живую настоящую оперу послушаю...
  
  Ксения Андреевна вдруг отчетливо поняла, что она обуза... обуза и для сына со снохой и для внуков. Так получилось, что её родители не были для неё обузой, ибо после замужества она больше с ними не жила и все заботы о их старости и похоронах легли на младших братьев... тех что потом погибли на фронте, и вот сейчас... Сейчас она, никогда не державшая сноху за путную, вдруг осознала её позицию. Да, сноха никогда не рвалась в господа, но своим детям так же как в свое время и Ксения Андреевна она хотела обеспечить более счастливое, чем её жизнь будущее и потому стремится переехать в большой город, чтобы они устраивали свою жизнь там. Она не смотрела на ситуации с околожизненной "орбиты", потому не понимала, что скорее всего и там дети её окажутся в числе несущих "паланкин", но сейчас именно с переездом она связывала все свои надежды на будущее. Да Ксении Андреевне было больно слышать то, что она слышала, но осуждать сноху она не смела, не имела права. Да они ждут разрешения вопроса с ней, то есть ждут её смерти... чтобы без помех жить дальше. К боле в животе теперь добавилась и боль в груди.
  
  - Зоя! - вдруг, не вполне осознавая для чего, позвала сноху Ксения Андреевна.
  Голоса в соседней комнате стихли. Послышались шаги и в комнату спешно вошла сноха:
  - Вы проснулись, мама?
  Сноха смотрелась явно смущенной, ибо догадывалась, что свекровь слышала её разглагольствования. В этой связи она ожидала выговора, упреков типа: что смерти моей ждете!? Но Ксения Андреевна неожиданно заговорила просящим тоном:
  - Зоя, помнишь ты как-то пела песню "Лучина" и на гитаре играла. Так она мне понравилась. Пожалуйста, очень тебя прошу, спой. Что-то так послушать хочется. Сколько ты песен пела, не нравилось мне почему-то, а когда эту услышала, прямо слезы из глаз пошли. Спой пожалуйста.
  Сноха и подошедший сын недоуменно переглянулись.
  - Хорошо мама, я сейчас, - сноха вышла, а сын стал поправлять матери подушку, чтобы ей удобно было слушать.
  
  Через минуту сноха пришла с гитарой, и внимательно прислушиваясь к издаваемым инструментом звукам, стала перебирать струны и тихим, но "достающим до глубины души" голосом запела:
   То, не ветер ветку клонит,
   Не дубравушка шумит,
   То, мое, мое сердечко стонет,
   Как осенний лист дрожит...
  
  На глаза Ксении Андреевны навернулись слезы. Она сейчас подумала, что песня и о ней тоже. Всегда ощущающая себя не как все, а некоей особенной, она вдруг под эту мелодию поняла, что прожила такую же беспросветную жизнь и так от неё устала, что уже совсем не боялась её покинуть.
   Извела меня кручина,
   Подколодная змея,
   Догорай, гори моя лучина,
   Догорю с тобой и я...
  
  Под этот неофициальный гимн "несущих паланкин" Ксения Андреевна вновь забылась... на этот раз навсегда.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Оценка: 4.00*2  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2018