ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Глазырин Андрей Анатольевич
Сельский этюд

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.89*5  Ваша оценка:
   -Та-ак, а это, я вижу, красавцы из моего любимого села - говорила судья, рассматривая мужчин стоящих у скамьи подсудимых.
   На мгновение замерла, упершись взглядом в одну точку, будто ловила мысль, настраиваясь на процесс, может просто разглядывала муху, ползущую по оконному стеклу. Потом поправила мантию, устало села за стол, неспешно начала листать страницы уголовного дела.
  Секретарь суда, воспользовавшись паузой, разрешила всем сесть. Грустным голосом медленно выговаривая, чтобы слышали все, кто находится в зале, судья продолжила:
  - Как они мне надоели. Не надо их сюда больше возить. Загородить в деревне всех колючей проволокой, поставить вышки с пулемётами по периметру, чтобы вырваться не могли. Надоели, б..., - на этом месте немного споткнулась. - Всё, глядеть на них сил больше нет.
  Кому она это говорила было не понятно. Понятно было одно - стоящие с понуро опущенными головами мужчины её здорово раздражали.
   Никто, наверно, не мог предположить, что основанная покорителями Сибири на красивом берегу большой реки деревня, вначале казачий пост, который должен был оградить разраставшуюся Россию от кочевников, станет чрез много лет сборищем жуликов и отморозков. Начиналось все очень красиво. Казаки на горе службу несут. Под горой крестьяне, приехавшие за новой жизнью, землю пашут. Тем и прославили себя в веках - трудом и мужеством. Было село на виду у всей округи, большое и добротное. Красоты удивительной. Окружённое с двух сторон лесом, прижалось к горе раскинутыми рукавами улиц, удобно обнимая берега реки. В гражданскую здесь проскакали почти не оглядываясь отряды Колчака. В годы коллективизации и репрессий пострадал только местный поп, и то, старики говорят, что поделом. В годы Великой Войны сотни мужиков ушли на фронт, совершив подвиг большой и не очень, легли в землю. А те, кто остался жив, пройдя огонь и воду, вернулись домой, чтобы начать всё заново: отстраивать деревню, поднимать целину. Но время шло, старики умирали, традиции забывались, растворяясь в уходящих годах. С началом перестройки вообще все встало с ног на голову. Земля вокруг деревни начала зарастать бурьяном, лес изрубили, а река с каждым годом все сильней мелела. А вместе с нею мельчал и народ, живущий по её берегам.
   Утро Анатолия началось с неожиданной удачи - пришел Каратын, в руках его была почти полная полторыга самогона. Он растолкал Толяна, спавшего на веранде дома, на огромной старой железной кровати, оставшейся в наследство от бабушки, всё, что досталось при делёжке после смерти дедов. Толян сел, облизал высохшие за ночь губы. Огляделся, сообразив, что дома немного расслабился. Увидев полторашку в руках Каратына и вовсе обрадовался. - Чё, Владимир Викторович, берёзового сока насобирал? - выдавил из себя идею Толян.
  В голове было тяжело и мутно, во рту оскомина из высохшей слюны, изнутри короткими очередями, как пулемет в фильме про Чапаева, постукивала дрожь. - Бензопилу продал. - Каратын сел на старую, покрашенную коричневой половой краской табуретку, полторыгу поставил на стол. - Она сломанная, мне не нужна, мне её ремонтировать нечем, ну ты, Толян, понял, последний раз с отцом еще, покойником, ею пилили. Она в гараже у матери болталась.
  Каратыну было немного за тридцать, так же как и Толяну. Но жизнь так возила его мордой по асфальту и говну, что даже самый талантливый зоолог не смог бы определить возраст этой человекообразной особи.
  - Я вчера пришёл к ней, а её дома нет и гараж открытый, я её взял. Весь вечер таскался с ней, как шнырь со шваброй. У Сороки брага была , мы там со Штирлицем зависли, Валера Рикошет освободился, встречали его. - Потому как Каратын трындел не затыкаясь стало понятно , что он к бутылке уже прикладывался. - Вот ну ты понял, а сегодня смотрю, Сударь идёт с речки, сети ставить плавал, я ему грю, дядя Гена возьми пилу, он давай, говорит, я честно сказал, что она не пилит. Что ее ремонтировать надо. Он говорит, все равно давай. Вот, дал мне сэма полторыгу. Я к тебе с ней пришёл.
   Каратын крупный, но сильно исхудавший, с выбритой машинкой рыжей щетиной на голове. На руках - расплывшиеся, превратившиеся в бесформенные пятна татуировки.
  - Там у Сороки уже всё, браги нет. Гущу со дна, наверно, уже доели, а народу до хера. Валера всех блатных в кучу собрал, за жизнь поясняет. А я чё, про неё не слыхал. Ну ты понял, Толян. Дай стакан. - Толик метнул взгляд на пустой буфет, секунду подумал, сполз с кровати, босиком вышел на улицу. Возле кучи дров на чурке рядом с воткнутым в неё топором стоял стакан. Со стаканом в руках пошёл в огород к грядке огурцов, походил, мутно оглядывая огуречные плети. Ничего не увидел. Наверно, мать собрала, солить. Вернулся назад на веранду, поставил стакан, пододвинул солонку с солью.
   - Солью закусим. - Каратын немного трясущейся рукой налил треть стакана.
  Толя выпил, посолил язык, взял с подоконника пачку сигарет, покрутив головой, уставился на Каратына. Тот, не говоря ни слова, протянул мятый коробок спичек. Вслед за Анатолием Владимир Викторович тоже буханул и тоже закурил. Торопиться было некуда, самогонки было много, и день только начался. В принципе, ни время суток, ни наличие соли и отсутствие огурцов, ни камни с неба, ничто не могло повлиять на настроение Толяна и Каратына. Главное было в том, что есть сэм. И его целая полторашка. И только одна периодически проскакивающая сквозь густеющий алкогольный туман мысль портила настроение - через неделю должен быть суд.
   Судить их будут за то, что ограбили людей, разгромили притон самогонщиков. И кто думал, что этот урод заявление напишет. Главное, молчит, что во фляге самогонка на продажу была. Понятно, что это теперь и не главное. Главное, что всё произошло белым днём и на глазах у соседей. Потому, от самого факта уже не отвертеться, остаётся только осознать и раскаяться. Осознать и раскаяться, и пропади всё пропадом, чё будет то будет. От этой смиренной мысли взволнованное сердце успокаивалось, и появлялось желание выпить ещё.
   Всё началось с ничего: Толян был в завязке. Только прогулялся, и особого желания снова нырять в этот алкогольный омут пока не возникало. Свежи были воспоминания похмелья, когда мутный беснующийся разум порождает страшные видения белой горячки. Хоть жизнь у Толяна была не очень интересная, но жить всё же хотелось. Толик, придя с армии, не сильно стремился к самостоятельности, жил с матерью. Работать не хотел, слонялся по деревенским притонам, бражничал, неотвратимо превращаясь в алкоголика. Мать кормила и одевала его, плакала и ругала, но выгнать не могла. Надежда на то, что сын станет человеком, ушла совсем. В школе Толик учился на твёрдую тройку. Был не глупый, правда, особо к знаниям не стремился, книжки не читал , уроков не делал. Родители на работе, он сам по себе. Учёба его их интересовала не сильно. Главное, что из школы не выгоняют. Так и рос он сам по себе, бездельничал, хулиганил, подхватывая нравы соседской шпаны, пока не ушёл в армию. Армия на пользу не пошла, вернувшись через два года ударился в тугую пьянку. Мать, понимая, что Толик просто сопьётся, отправила его в город. Договорилась с дальним родственником о том, что тот поможет устроиться отпрыску в милицию. Начавшись хорошо, эта затея провалилась на полпути. Толик, прошёл медкомиссию, сложные психологические тесты, привёз в отдел кадров положительную характеристику от главы села, и характеристику из армии, написанную писарем втихаря от командира роты, после чего был принят стажёром в батальон ППС. Всё прошло гладко, желающих стать милиционером было не много. Зарплату и жилье не давали, форму покупали сами. На Кавказе шла война, и желание погибнуть там, в командировке, за Родину было далеко не у всех. Родину любить было не за что. Расписавшись в своем бессилии, любимая страна лежала, издыхая, позволяя себя насиловать и грабить проходимцам всех мастей и рангов. Естественно, Толю не сильно беспокоили нюансы и перспективы служебного роста, а также геополитические расклады, об этом он не думал вообще, просто в деревне действительно было скучно. Путей-выходов из этого тупика было два. Первый, самый распространённый и короткий по времени, вёл в тюрьму. Чтоб не попасть в тюрьму, шли работать в милицию. В общем, развитый успех требовалось закрепить. Повод появился как всегда сам собой. В город приехал друг Ворона. Ворона мечтал восстановиться в техникуме, из которого его выгнали за неуспеваемость перед армией. Там, в армии, с Толяном они и познакомились. Земляки- распиздяи были головной болью и страшным сном командира роты материального обеспечения пограничного отряда. Потому, этих двух отморозков, не понятно как одолевших курс сержантской школы и получивших звание , при первой возможности слили в ММГ. Там, в ратном подвиге, во время командировки на Таджико-Афганскую границу, они должны были искупить свою вину. Но этого не произошло. ММГ уехало без них, оставив друзей досиживать срок на гаупвахте за очередную пьянку и драку. Толян до конца службы продолжал беспробудно пить , продавая всё, что попадалось на его пути, умудряясь балансировать на самом краю, и не залететь по серьёзному. А Ворона отличился тем, что довёл молодого солдата до той крайне точки, когда тот, не зная как избавиться от побоев и домогательств, просто расстрелял своих сослуживцев. Ворону пронесло, в него и сослуживец не попал, и в тюрьму не посадили, потому, что пацан при задержании застрелился и дать показания против своего обидчика, естественно, не смог. Увольнялись Ворона с Толяному в разных командах, после дембеля друг друга не видели. И вот на гражданке друзья снова встретились. Естественно, начали с пакости. Проникнув в общагу техникума, в надежде провести там интересно время, кенты зашухарились в одной из комнат у знакомых Вороны. Там, в режиме глубокой конспирации начали пожирать суррогатный алкоголь, купленный по дешёвке в ларьке. Чем больше была доза, тем меньше конспирация. В итоге, все формальности с тихим и незаметным поведением стали казаться недостойными суровых и отважных пограничников, не щадя животов своих защищавших рубежи Родины. Возникло непреодолимое желание показать молодняку чего они стоят, а также найти настоящую любовь. Но познакомить жителей общаги со своими уникальными персонами им не удалось. Потеряв бдительность, лазутчики были быстро запеленгованы и расшифрованы злой, как питбуль комендантшей общежития. Та уверенно встала на след и при помощи вахтера и дежурного воспитателя организовала облаву. Когда стало понятно, что прорваться незамеченными не удастся, а Вороне это грозило тем, что после докладной коменды его призрачные надежды на восстановление в техникуме улетучатся навсегда, зажатые на третьем этаже общаги, друзья смело распахнули окно и прыгнули в январскую ночь, в надежде попасть в глубокий снег под окном и этим спастись. Ворона, оправдывая свою фамилию, смог долететь до сугроба. Толян, прыгнув чуть в сторону, ударился об ветви тополя, самортизировал, и, ломая мёрзлые сучья со страшным грохотом ёбнулся об лёд, расчищенной перед общагой аллеи. Приземлился не удачно. Сломал щиколотку. Ворона не бросил друга, уволок его, спасаясь от погони. Толик со сломанной ногой больше на службу не пошёл, прогулял ещё неделю и его со службы отчислили. Так бесславно закончился поход в милиционеры. Ворона в технаре восстановился, но ненадолго. Его тоже выгнали. За то, что в пьяном угаре, демонстрируя ненавистной комендантше приемы рукопашного боя, он подхватил её для броска "мельница" и крутил до тех пор, пока та не потеряла сознание. Теперь Толяну выбора не оставалось, следующая дорога от камня судьбы вела в тюрьму. Но в тюрьму не хотелось, и потому Толя её, как мог, избегал. Он старался не влипать, не крал, не дрался, водку добывал, придумывая другие способы. Договорившись о колыме, подставлял своих друзей алкашей. Разводил на жалость родственников. Однажды, переплыл за ящик водки на пасху реку, расталкивая льдины и теряя сознание, кое-как выбрался на берег. Заработал воспаление лёгких, которое чуть-чуть не отправило его в могилу. Так за ним постепенно закрепилась репутация балбеса и бездельника, надо сказать, конечно, он такой был не один. Времена в ту пору и правда были чудесные. От свободы и беззакония народ начал помаленьку сходить с ума. Богатая прослойка уголовников стала благодатной почвой для прорастания воровской идеи. В деревне по понятиям жили все: и малолетние страдальцы детсада, и школьники, и правление разваливающегося на глазах колхоза во главе с председателем. Главная деталь, которая отличала Толяна от всей остальной шатии-братии - он никак не проникался принципами и идеалами воровского мира. Толик был всегда сам по себе, отходя от запоев менялся, становился нормальным человеком. По возможности, в меру своего умения занимался домашней работой, помогал родственникам. Систематически устраивался на работу в колхоз. Его брали, закрыв глаза, исключительно из-за того, что людей постоянно не хватало. Мог на одном дыхании отработать пару - тройку месяцев. Но всё это длилось не долго, Толян срывался и снова всей головой нырял в алкогольное беспамятство. Так, временная пропорция между трезвой и пьяной жизнью неуклонно возрастала в пользу многомесячных загулов. И вот, сколько верёвке не виться всё же случился залёт.
   На дворе бушевал май, захлёбываясь в пене черёмух. Стояла жаркая и ясная погода. Люди в селе убирали дворы, вычищали после зимы палисадники, днями не вылезали из огородов. В поле полным ходом шла посевная. Ребятишки на реке пробовали нырять в ещё мутную после половодья и холодную воду. А к Толяну незаметно, между запоями, подкрался серьёзный праздник День пограничника. Праздники все были одинаковые. Толик сильно не влюбился за свою жизнь ни в один. В детстве он ещё выделял Новый Год из-за подарков, которые давали на ёлке в школе и в сельском клубе, но потом и он встал в один ряд со всеми "красными днями" календаря, ничего не сулящими, кроме халявской попойки. С Днем пограничника всё было сложнее. Армия была единственным значимым событием в его жизни. И, как ни странно, и хорошим и плохим одновременно. Столько за один короткий промежуток времени с ним не происходило ни до ни после. Праздник будоражил воспоминаниями. Сидя в компании "старых погранцов" и слушая рассказы других, вспоминал события тех дней. Окунался и растворялся в них, забывая тупую беспросветную действительность. Ещё, каждый год он ждал на праздник троюродного брата, вместе они начали путь в солдаты, вместе хлебнули полным ртом трудностей и унижений. Брат жил не далеко, но бывал редко. Уехал из села сразу после окончания института. Правда, всегда, когда приезжал в деревню к родителям, первым делом приходил к нему, к Толяну.
  
   - Пойдём, Каратын, к тебе. Сейчас мать придёт. Будет ругаться, нас с тобой тут запалит.
   - Ко мне нельзя. У меня Ленка пропилась, увидит самогонку - сорвётся. Пусть хоть к дочери в Ненинку съездит, попроведует. Она черёмуху собирала, неделю сдавала, у неё деньги, ну ты понял, если сорвётся - все пропьет. Не надо, не пойдём. Ну, ты понял. - Каратын жалостливо смотрел на Толяна.
  - Да чё ты заныл! Понял я, понял, не пойдём. Нам чё - пойти не куда? Нам с тобой, друга, весь мир рад! Пошли к Постному.
   Постный жил один, совсем не далеко. Его маленькая кривая избушка стояла в конце переулка на самом берегу реки. Но путь до него был довольно опасный. Нужно было пройти через перекрёсток, на котором стоял маленький продуктовый магазин с оригинальным названием "Перекрёсток". Около него в это время обязательно кто-то тёрся, могли зацепить ненужного хвоста. Кодекс сельского алкоголика не позволял отказать, потому, как самому приходилось пользоваться этим правом постоянно, и в отчаянно похмельной ситуации и просто всегда, когда подвернётся случай. Самогон было жалко, но всё же Толян с Каратыном решились и двинули к Постному, предварительно глотнув и посолившись.
   Почему Постный был Постным - никто не знал. Просто так получилось. Никто и никогда не вспомнит, почему Шашлык стал Шашлыком, а его брат - Штирлицем, многие клички переходили из поколения в поколение. Так из рода в род велись в деревне Сычи и Сокрухи, Певчие и Князья. Большая и совершенно полоумная династия Колчаков. Даже местные коренные жители не всегда знали имена и фамилии своих соседей и земляков. Все знали, что есть Профессор и Сударь, Копич и Балда. А у Постного есть сестра с сочной погремухой Красотка. Все в деревне привыкли жить без имен и фамилий, это делало людей похожими на одну большую банду. И, наверно, только в случае с Красоткой, глядя на физиономию, было не трудно догадаться, за что ее прилепили. Красотка вымахала где-то под метр пятьдесят ростом, с фигурой подростка и огромной головой. Её плаксивое лицо было истыкано буграми угрей. Правда, издержки дурной внешности с лихвой компенсировались не жадным и податливым характером, чем с удовольствием пользовались в безвыходных ситуациях односельчане мужского пола.
   Друзья прошли пустой улицей никого не встретив. Постный был дома. Его в очередной раз выгнали с колхозной фермы за пьянку. Постный не терял время даром, косил косой заросший бурьяном двор. Увидев гостей, оскалился во всю пасть, на удивление белыми и здоровыми зубами. - Живой? - спросил Толян, усаживаясь на крыльцо - а говорят, у тебя ноги отнялись, когда ты спирта муравьиного опился. - Да, жив до сих пор, косепор! Ничего страшного, они не отнимались, это уже народ нагородил. Они отекли просто. Проснулся, гляжу - они раздулись, как в пимы обулись. Каратын достал из- за пояса спрятанную на время похода полторыгу. - Вот! - и поставил ее на крыльцо рядом с Толяном. - Ебу качу с покоса еду! Не вижу причины, чтобы отказаться. - Постный замахнулся косой и воткнул её остриём в землю. - А тебя не раздует снова? Может тебе маленько отдохнуть надо, поберечься? - издевался Толян, вынув из кармана стакан, по инерции прихваченный из дома. - А то озябнешь, как Валет. - Начал лить в стакан самогонку. - У тебя соль есть? - Мы не сеем и не пашем, с колокольни хуем машем! У меня всё есть! У меня уха есть. И хлеб и соль. А Валет, дебил, он краёв не видел, помойка, жрал все подряд. Он же скипидара тогда выпил, почти пол флакона, а до этого ваще никто не знал, чего Валет глотал. Он уже синий пришёл. Вот и дал дубу. Мы все пьяные были, не заметили сначала, что он помер. Потом уже ночью дошло, что полный капут. Чтоб с покойником в одной комнате не пить, вынесли его на улицу и закапали в снег. - Постный, пока рассказывал, вынес на крыльцо кастрюльку с ухой, из которой торчала поварёшка и полбулки хлеба. Взял стакан с самогоном, выпил. Зачерпнул ухи, начал глотать из поварёшки через край бульон. - Утром вышел на улицу. Стою, ссу, смотрю, собаки его отрыли. Я, прикинь, заспал, забыл, что его ночью закапывали. Они, собаки, его погрызли немного. Мне жалко Вальта стало, я его в кладовку перетащил. Он за ночь в кол замерз, я поставил его за шторкой, чтоб на глазах не маячил. Короче, там неделю Валет и простоял, пока Новый Год у нас не кончился. Не до него было. Участковому потом сказали, он, дебил, говорит: не трогайте ничего, час опергруппа из города приедет. Какая опергруппа, он, как минтай, уже неделю в кладовке мороженный.
   Толян с Каратыном под рассказ буханули. Всё это они знали и без Постного, было не интересно. Каратын лёг на свежескошенную траву, Толян с крыльца глядел на реку. С высокого берега сверкала синевой речная ширь, за рекой и островами поднимались вверх крутые плечи сопок поросших лесом. На реке плавали гуси. Купались ребятишки, визжали, поднимая фонтаны брызг. Грелись лежа на перевернутых лодках. В распахнутой калитке образовался Штирлиц. Он появился вдруг. Никто не понял- с какой стороны и как подрулил. Штирлиц был изрядно пьян, ростом вровень с забором, стоял, держась за калитку немного вихляя своим тощим задом. - Хай Гитлер! - заверещал Штирлиц, вскинув руку в эсесовском приветствии. - Каратын! Ты чё, скрыться от меня решил, где бензопила, мухомор? Нету!? - Что пропито и проебёно - всё в дело произведёно! - успокоил Постный Штирлица - Не ори уже, заходи, я тебе налил.
   Картын мутно смотрел на Штирлица, и, приподнявшись на локоток, что-то пытался промычать в ответ. Самогон Сударь гнал не на продажу. И, потому, принятая доза натощак и старые дрожжи постепенно превратили Каратына в котлету.
   Дядя Гена, по прозвищу Сударь, был уважаемым человеком в селе. Всю жизнь проработал в шахте в Кузбассе. Наверно, будь его коллега Стаханов живой, он бы просто сунул голову в завал, если бы узнал, сколько медалей и орденов у Сударя. Дядя Гена в разговоре очень любил вежливую форму обращения. Потому все женщины от рождения до гробовой доски были для него барышни, а мужчины - судари. Сударь выработал шахтёрский стаж и приехал на Родину. Дома на пенсии не сидел, помаленьку трудился. Подрабатывал на мелких калымах, рубил срубы бань. Но больше всего любил рыбачить. Всё свободное время проводил на реке. Объяснял это просто: вот плыву я в лодке, красота, тишина и никто меня не ебёт. Еще, как все, Сударь выпивал. Ну как - выпивал, если наступал на стакан, то пил также самозабвенно и с полной отдачей как будто в шахте рубил уголь. Имея хорошую шахтерскую пенсию, несмотря на ворчание супруги тёти Кати, был человеком не жадным и компанейским. За всё это он снискал себе почёт и уважение во всех слоях сельского общества. Вот и самогон у него был прямой и честный, как сам дядя Гена, потому и валил с ног похлеще любого пулемёта.
   Штирлиц хоть и был пьяный, но от стакана не отказался. Выпил, долго стоял, морщился, корчил рожи, уху не стал. Понюхал кусок хлеба, отломил от него щепотку и съел. Сел на траву рядом с Каратыном обнял его и начал жаловаться на Сороку, блатного Рикошета, и всю несправедливость мирового устройства. Каратын остекленело пялился на Штирлица, мотал головой в ответ, ничего не говоря. Только рычал, пускал слюни и делал попытки подняться. Штирлиц вошёл в раж, раздраконив самого себя, орал так, что все соседские бабки даже не выходя из дома знали, что Штирлиц по жизни "мужик" и что имеет право, и, что он не сука и не козёл. Стало понятно, что лекция Рикошета о современном мировом устройстве, в разрезе новостей из жизни блатного мира, задела Штирлица за живое.
   Толян сидел неподвижно, пялясь на реку, вспоминал детство. Он тоже любил купаться. У соседа-одноклассника были две зелёные маски с трубками, в них они ныряли, искали на дне красивые белые камушки, похожие на жемчуг из фильма про "Человека-амфибию". Почему-то вспомнил, как с отцом покойным на тракторе возили целый день измельчённую на силос кукурузу из-под кормоуборочного комбайна. В кабине было жарко, а через открытые окна в кабину летела пыль и кукурузные ошмётки. Вечером, когда поле заканчивалось, всей бригадой купались на реке. Мужики сидели на берегу и пили водку, а он прыгал с трактора в тёплую, нагретую июльским солнцем воду. Такой тёплой и ласковой воды больше не помнит. Купался тогда до посинения, пока не начала колотить дрожь. Отец умер перед самой армией, у него был рак легких, быстро, почти не мучаясь. Даже после того как приехал из больницы, сидел по ночам у печки и курил, истошно кашлял, глядя на огонь в открытую дверцу. Умер молча, не жалуясь и не давая родительских наказов.
   Штирлиц вдруг неожиданно заткнулся. Толян повернул голову и увидел, что Штирлиц вместе с Каратыном спит, развалившись на травке, в тени дома.
  - Постный, может пивнём, да пойдём тоже искупаемся?
   - Один пивнул, потом нырнул, обещал к лету - до сих пор нету. Пошли так. - Постный закрутил полтарашку и спрятал её под крыльцо. Хлопнув калиткой, алкаши потопали вниз с берега к реке.
   - На вот! - Тогда, в мае, мать утром достала пятьсот рублей и подала Толяну. - Андрей приедет? - Спросила она.
  - Конечно! Наверно. Обещал, вроде. - Толян, конечно, надеялся, но особо не ждал. И, надев на ноги по случаю праздника кроссовки, а не калоши, двинул в центр.
  Собрались земляки-пограничники у памятника павшим героям Великой Отечественной. Серёга, по прозвищу Дрищ, самый старший из всех пограничников деревни и по возрасту и по званию, он старшиной на заставе в Приморье служил, удивил всех. Привёз с собой сплетённую из сосновых ветвей гирлянду. Её дружно возложили после построения к памятнику. Залезли в кузов "старшинского" УАЗа и покатили на реку. Всё шло хорошо: водка пилась, закуска елась. В самом разгаре попойки начали подтягиваться страждущие и сочувствующие. Компания собралась большая, гулянка получилась приличная, громко играла музыка из автомагнитолы. Сходу дёрзко накидавшись, сидели и орали на весь берег пограничные песни. Купались, боролись. Кидали ножи в прилепленную на тополь мишень, жарили шашлык из курицы. Брат так и не приехал.
   После обеда тех, кто постарше, развезли по домам. Их на долго не хватило. К двум часам дня на берегу осталась всего пара настоящих пограничников, остальные либо мечтали стать пограничниками в детстве, либо вместе с пограничниками "отбывали". Как всегда неожиданно кончилось "пойло". Непонятно вообще, как прибившийся самогонщик Юраська, охмелевший и неожиданно расщедрившийся, предложил сгонять за "топливом" к нему, пока его стадесятикилограммовая "судьба" по имени Лора в больнице в городе, сдаёт какие-то анализы.
  К Юраськиным воротам подкатили на мотоцикле с коляской, оседлав его впятером, лихо пропылив по центральной деревенской улице. Хозяин "спиртзавода" пинком распахнул калитку, она притянутая пружиной, проделав путь до упора, со свистом и стуком вернулась на место. Войдя во двор, небрежно пнул маленькую собачку, выбежавшую радостно встречать хозяина. Зашёл в дом. Гости остались ждать во дворе.
  -О! У его на бане замок! - заметил Коробок. - Это старый прикол. - Коробок взял стоявший у бани лом за один край, размахнулся и врезал по скобе замка. Дури в Коробке было на семерых. Вся их порода, невесть откуда взявшихся в деревне чувашей, была на удивление рослой и крепкой. Коробок крякнул от удовольствия, когда замочная скоба вместе с петлёй вылетели из гнилого дверного косяка. Зашли внутрь. На лавке стоял помытый самогонный аппарат и ровным рядом фляги с брагой. Одна в углу, закрытая. Коробок открыл её, буднично, без всякого удивления сказал: - Вот она полная, берём, - и взялся за одну ручку.
  Рядом, еле стоящий на ногах Гусь, подхватил флягу за другую. Выбравшись из бани, потащили флягу к мотоциклу. Во дворе, Анатолий с Каратыном увидев друзей несущих флягу ничего не спросив, кинулись открывать калитку. План родился сам собой: с такой добычей теперь можно и без Юраськи продолжать. Радость от такого поворота событий просто сносила "крышу". Неожиданно открывшиеся перспективы уходили за горизонт. Но тут всё испортил появившийся из дома самогонщик.
  - Вы чё, в натуре! Поставьте, где росла! - завизжал, быстро сообразивший, что его грабят, Юрасик, кинувшись спасать флягу. - Она моя! - Юраська бежал по двору с вытянутыми руками, держа в одной полтарашку "сэма", взятую из дома. Догнав парней, потянулся, но не успел схватиться свободной рукой за флягу. Коробок развернулся и на встречу широким крюком саданул уже бывшему хозяину фляги в морду, тот бухнулся навзнич на траву двора, выронил пластмассовую бутылку и на секунду вырубился. Флягу поставили в коляску мотоцикла, начали рассаживаться. Коробок, как рулевой, толкал ногой педаль кикстартера. Урал два раза стрельнул выхлопной трубой и не завёлся.
  - Привет, Анатолий с праздником тебя! - крикнула проходящая мимо старушка, махнув рукой. Толик, в зелёной пограничной фуражке на затылке, взятой у кого-то пофорсить, тоже махнул рукой в ответ. - Спасибо, и тебя, тетя Шура, с праздником.
  - А меня-то с каким? Вы чего тут, у Юрасика хозяйничаете? - поинтересовалась бдительная соседка Юраськи и дальняя родственница Анатолия.
   - Как с каким? Ты у нас старый чекист, всегда на посту, мимо тебя даже ночью не пройдёшь - заржал, как конь, в ответ Толик. - Мы не хозяйничаем, всё по обоюдному согласию. Вот, тётя Шура, Юраська нам самогон весь свой отдал. Говорит, забирайте! Не могу больше им торговать, народ спаивать, совесть меня, говорит, вконец заебала. А у вас, говорит, пацаны - праздник, вам надо.
  Пока Анатолий делился новостью, на своей служебной "Ниве" мимо проехал глава села, с подозрением осмотрел банду псевдопограничников, не остановился, поехал дальше, только мотнул головой, поздоровавшись со всеми.
   - Не отдам! - снова, как подрезанная свинья заорал очнувшийся Юраська, выскочив на улицу со двора с тем же ломом, которым разбили замок на бане. Ринулся на мотоцикл. - Суки-и! Час всех покрошу, как капусту на засолку!
  - Да ну, на! - Коробок бросил мотоцикл, сделал шаг навстречу Юраське. - Вот тварь пархатая. - неожиданно молвил Каратын, но с мотоцикла не слез, а вместе с Гусём пассивно продолжал наблюдать за тем , как будет развиваться поединок. Юраська заменжевал, а Коробок, воспользовавшись этим резко перехватил лом и снова ткнул кулаком в морду самогонщика. В этот раз удар получился не сильный, Юраська выронил лом, не упал, а только качнулся, развернулся на одной ноге и кинулся назад в дом. В этот момент, увидев, что сопротивление сломлено, а жертва начинает убегать, Гусь с Каратыном, как сговорившись, подавшись звериному инстикту, спрыгнули с мотоцикла и кинулись за Юраськой в погоню.
  - Телефон, у его, падлы, надо отобрать, чтоб участковому не позвонил! - советовал на бегу Каратын.
   - Убьют. - Тихо сама себе сказала тетя Шура, наблюдавшая всё это действо - и уже громче, на всю улицу закричала - Анатолий! Вы чё творите!
  - Тетя Шура! Я час их успокою, не кричи только! - заверил Анатолий и пошёл следом за подельниками-грабителями.
   Возвращение из мрака похмельного ужаса наполнено невероятными муками, душевными и физическими. Мозг, лихо тасуя в голове безумные картинки, в поисках опоры цепляется за каждую мелочь, как изодранные в кровь пальцы скалолаза, катящегося по склону вниз. Телесная тряска, дикая боль в голове и тошнота, паника, разрывающая душу - всё это сулит близкий конец, обещающий страшные муки ада. Вытянутые руки чертей, рвущие на клочки тело, влекущие в жуткое небытие, или как сегодня... опять Каратын.
   Владимир Викторович снова стоял, держа одной рукой полторашку самогона, а другой дергал Толяна за рукав. На удивление, самочувствие спросонок хоть и было хреновым, но сознание и память возвращались быстро, ровно, неразрывной лентой. И, как в хорошем кино, изображение и звук совпадали полностью.
  - Ты чё, дебил, опять мать ограбил?
   Каратын был страшен, не брит и тревожен. Говорить не стал, только отрицательно мотнул головой.
  - А Штирлица, суку, нашли вчера?
   Каратын снова мотнул башкой, пожал плечами и осторожно выглянул в окно, чуть-чуть отодвинув тюлевую занавеску. Чего он опасался - было не понятно, его зверская рожа была непроницаема, Толик терялся в догадках, было похоже, что кого-то ждал, а может быть - наоборот, просто срубал хвоста.
  - Я задаток взял. - изрек вдруг Каратын, сел на край кровати, полторашку поставил на стол. - Надо могилу выкопать. Бабка Кобра умерла, ну ты понял. - Выложив новость, затух, уставившись в упор, стал ждать реакцию Толяна.
  - Чё на меня шары выпучил! Взялся - копай, лето на дворе, земля талая, хоть до Америки закопайся. Постный у нас все размеры знает, всякие квартиры мастырит, с полком там, без полка, с прилавком, или как там еще копают. Не тормози, достань из шкафчика стакан да наливай. - Слова из себя Толян выдавливал через силу, говорить не хотелось.
  - Это за то, что могилу копать будем. Ну, ты понял. Надо выкопать. Я обещал, что пока не сделаем - бухать не будем. - Каратын неожиданно для Толяна зажал самогонку, проявляя несвойственную для себя сознательность.
  - Да ну. Ты чё, ёбнулся вообще, один собрался рыть? Час выпьем, жизнь вернётся, я тебе помощников мухой найду. Пока будешь тупить - бабка прокиснет. Она и так не первой свежести, ей лет триста точно. Я в детстве, помню, она уже бабкой была.
  Каратын, колеблясь, посмотрел на самогон в бутылке, о чём-то секунду подумал и согласился с доводами Анатолия. Слазил в буфет за стаканом, плеснул в него самогона.
  - Царство ей небесное! - мотнул стаканом Анатолий.
   Кобра прожила обычную жизнь, как многие женщины в селе. Её единственным местом работы был колхоз, там она прошла путь от доярки до кочегара, была разнорабочей, сторожихой, телятницей. Везде, где требовался ломовой труд, Кобра пахала в первых рядах. Потому, вполне заслуженно могла рассчитывать на место на деревенском погосте. Она в меру пила и пару-тройку раз выходила замуж. Были у неё дети, одинокий беззлобно пьющий, длинный как фонарный столб сын, повесившийся то ли от тоски то ли с угару. И еще дочь, уехавшая солить рыбу на Шикотан и там без вести сгинувшая. Бабка Кобра жила в маленьком аккуратном домике почти в самом центре. Старуха была местной, не успела она остыть как сразу нашлись родственники, взявшие на себя обязанность проводить её в последний путь, надеясь в качестве трофея захватить после похорон оставшуюся в наследство от бабули избушку. Вот они-то и выдали Каратыну самогон и попросили собрать банду копальщиков.
   План Анатолия был прост. Опохмелившись, знакомой дорогой отправились за Постным. По дороге Каратын жаловался на свою сожительницу, говорил, что ни в какую Ненинку она не попала, а видели её на шабаше у Сороки. Анатолий брёл без охоты, его всё раздражало. И трындящий под ухо Каратын, и бабка, и самогон, который хоть и разогнал выглядывающих из-за угла чертей, но ещё не разжёг и не разбудил его по-настоящему. Желания тащиться на кладбище не было никакого. Хотелось просто выпить полный стакан залпом и потерять всякую связь с действительностью. Постный встретился на пол пути. Уверенным шагом, размахивая руками как "матрос-балтиец" в семнадцатом году, шёл навстречу своей судьбе. Начавшийся вчера загул уже не давал сил докосить бурьян, и заняться чем-нибудь дельным дома. Похмельная тоска гнала в народ. Для полного комплекта похоронной команде теперь не хватало Штирлица. Эта гнида, очнувшись вчера во дворе, пока Постный и Анатолий купались на речке, утащила из-под крыльца остатки самогона и скрылась, сука, в неизвестном направлении. Сил догонять его уже не было, потому пошли по одной, верной и давно проторенной дорожке - заняли у соседа, пообещав рассчитаться комбикормом, который Постный украдет на работе в колхозе. Про то, что Постного уже выгнали, и работы у него никакой нет, сосед ещё не знал. Штирлица отловили дома. Он, как и Толян, жил со стариками-родителями. Похититель самогона безмятежно, ещё изрядно пьяный, спал в полной кусучим мухами летней кухне. Мать его, уже совсем старуха, долго трясла и дёргала Штирлица за ноги, пока не разбудила. Матерясь и проклиная весь белый свет, Штирлица, его грёбанных друзей-алкоголиков, ушла в огород. Штирлиц, после услышанных предъяв, от своего подлого поступка отказался, нагло глядя в глаза собутыльников забожился на пидараса, что куда делся самогон - не знает. Рыть могилу согласился сразу.
  - Мне только собраться надо. - Зашёл в кухню и через секунду вернулся, добавив к своему гардеробу, состоящему из спортивных штанов и мятой майки, бейсболку с символом Нью-Йорка вышитого стразами на лбу. Выкатили из гаража чудом уцелевший в бесконечных переделках старый мотороллер с кузовом, сложили в него лопаты и двинули на кладбище. Ехать нужно было через всю деревню, кладбище было на другом конце. Полупьяный Штирлиц выжимал из мотороллера последние силы. Мотороллер ревел, дымил и подпрыгивал на ухабах. Когда-то в прошлом на улице лежал асфальт, но жители сами угробили его. Кто-то перерыл улицу, подводя к дому воду, кто-то, не желая ехать вокруг, переломал остатки асфальта гусеницами трактора. Проводники в царство Аида подлетали в кузове как пустые ведра и держались за борта, чтобы не вывалиться на ходу. Проезжая мимо магазина Каратын попросил Штирлица остановиться, оказалось, кроме самогона, "щедрые" родственники Кобры дали еще денег на сигареты.
  - Толян, сходи ты,- попросил Владимир Викторович, - Я должен, мне могут не дать, деньги тока заберут и всё.
  - Я тоже должен, пусть Постный идёт, он отбазариться своими шутками-прибаутками.
  Постный, без колебаний, получив указание про марку табака, схватил мятую купюру и ушёл в магазин. Все остальные остались сидеть в кузове. День встал солнечный и яркий. Небо над грешным селом сияло бездонной голубой линзой. Через площадь к магазину шёл бывший директор школы. Хоть Геннадий Тимофеевич и давно уже был на пенсии, а Анатолий был давно уже не школьник, но чувство необъяснимого трепета и стеснения всегда возникало в душе от его появления и присутствия. Директором школы Геннадий Тимофеевич был больше тридцати лет. Школа стояла неподалёку. С обвалившимся крыльцом центрального входа и переломанным забором. Когда-то всё было по другому: двухэтажное здание из белого кирпича утопало в клумбах цветов и зелени дендропарка. Всегда свежепокрашенная к началу учебного сезона спортивная площадка и полоса препятствий для уроков НВП, географический городок, всё это было сделано руками самих учителей и школьников. Рядом со школой был разбит большой огород и построена теплица, там, на грядках проходили летние практики ученики. Светлые кабинеты с портретами учёных светил, коричневые доски, сверкающие своими вымытыми боками, старые географические карты, лаборантская в кабинете химии, из которой шёл кисло-сладкий запах реактивов. А еще спортивные праздники и школьные смотры художественной самодеятельности, где даже дикому Каратыну и то периодически доставались роли. Конечно те, где было поменьше текста. Геннадий Тимофеевич сам играл на баяне и придумывал слова к песням. Всегда опрятный, хорошо одетый, одновременно строгий и добрый, он был настоящим сельским учителем, безоговорочно уважаемым всеми. Встречаться с ним не хотелось, стало стыдно и неловко за свой вид. Вспомнились его слова на экзамене в девятом классе, который Толик неожиданно для себя сдал на четверку: "Вы, Анатолий, просто лодырь! Всё вы можете и умеете, надо просто захотеть! Это я вам точно говорю!" Больше так, на Вы, к Толику никто не обращался. Слава богу, Геннадий Тимофеевич просто поздоровался и прошёл мимо, спрашивать и говорить ничего не стал. Но, злоключения на этом не закончились: Постный из магазина вырулил не один, а с прицепом.
   Прицеп был местной достопримечательностью, человек необыкновенного таланта и обыкновенной судьбы. Муж сей носил славное прозвище Царёк. Прозвище появилось по простой аналогии в виде уменьшительно-ласкательного сокращения. На полноразмерного Царя Саня не тянул, роста был не великого, но отличался огромной головой, которая с детства не давала ему покоя, мешая нормально жить. Народная молва гласила, что в совсем юном возрасте, когда Царёк засыпал на горшке, жбан, величиной с добрый арбуз, перетягивал, и Царёк обязательно валился с "трона", обливаясь собственными отходами. Ну а в более старшем голова стала источником всех остальных бед, потому, что была хоть и большая, но исключительно дурная. Кроме большой и дурной головы природа наделила Царька задиристым характером и удивительным музыкальным слухом. В шесть лет он уже вовсю наяривал на гармошке на всех семейных праздниках. А в школьные годы не пропускал ни одной свадьбы или юбилея, вообще любого сельского праздника, все деревенские дембеля уходили в армию и возвращались из неё под Санину гармошку. После школы поступил в культпросветучилище. Там он освоил все музыкальные инструменты, которые были у них в ходу или валялись без дела по пыльным чуланам. Всё, начиная от гитары и фортепьяно заканчивая африканскими барабанами. В руках Сани всё пело, играло, задавало ритм и настроение. По окончании училища, отслужив в армии, "парень нарасхват" вернулся в родную деревню. На тот момент преуспевающий колхоз-миллионер построил в центре села, на месте старой деревянной церкви, огромный двухэтажный Дом Культуры. Это была минута необыкновенно счастливой и весёлой жизни. Царёк руководил в новом клубе самодеятельным ансамблем, коллектив был очень дружный и талантливый. Во всех окрестных деревнях во время гастролей сельских музыкантов были исключительно аншлаги. Дома Саня стал популярнее Юрия Антонова. Но, как всегда бывает, слава и признание его имели всегда твёрдый, а вернее сказать - жидкий эквивалент. Стойкая привязанность к алкоголю возникла ещё в юности, на весёлых и разгульных праздниках, где он глотал её, родимую, с подросткового возраста, наравне со взрослыми мужами. Поначалу ещё как-то удавалось тормознуться после загулов и замять пьяные дебоши, но, после тридцати жизнь начала давать трещину. Царёк оформился в исключительно классического алкоголика. Его неоднократные попытки с помощью врачей-наркологов наложить "код" на свою разгульную натуру ничем хорошим не увенчались. Все окрестные колдуньи, в зависимости от профиля, брались либо отшептать, либо заговорить, но тоже безуспешно. Не спасала ни семья, ни осуждение общественности, Царёк пил беспробудно. Огромный опыт, накопленный годами на различных пьяных мероприятиях, безошибочно подсказывал, где и когда можно бухануть. Играть Саня уже не мог. Потому сначала его просто терпели, а потом начали отовсюду гнать. Так, потеряв всё - семью, работу, и, по правде говоря, заслуженное уважение, Царёк шлялся по селу в поисках бухла, не гнушаясь простого попрошайничества. Увидев в окно экипаж в кузове мотороллера, вооруженный лопатами, сличив направление движения и последние сельские новости, Царёк справедливо предположил, что банда эта катит на кладбище рыть могилу. Просто так, без "топлива", они на это не пойдут, потому остановились, чтобы затариться. Но, после того, как Постный купил только сигареты стало понятно, что алкоголь уже есть. Копать землю не хотелось, но и мешкать было никак нельзя. Как говорится - лучше хер в руке, чем девица вдалеке. Потому Царёк смело нырнул в кузов.
   - Привет, мужики, я с вами! Тока вы не подумайте ничего плохого, там на хвост вам упасть хочу, просто я бабку Кобру сильно по жизни уважал. Я в соседях с ней вырос. Она меня с детства привечала. Не могу же я бросить её в трудную минуту. И так она, бедолага, одна, никому не нужная осталась. - Спорить с Царьком не было ни сил ни желания. Штирлиц, дрынькнув кикстартером, завёл аппарат, натужно тронулись. Уставший мотороллер такое количество алкашей везти отказывался.
  - Лучше бы ты на хер упал, - буркнул себе под нос Каратын.
   Кладбище находилось на довольно высокой горке над селом, потому мотороллер пришлось бросить в начале подъема и метров триста тащиться пешком, с лопатами на плече. Через каждые двадцать-тридцать метров останавливались, чтобы отдышаться и перевести немного дыхание. Анатолий, обливаясь потом, молча проклиная в душе весь белый свет, поганую жизнь, самогонщика Юраську, бабку, жару, Царька, который не затыкаясь рассказывал деревенский "свежак", лез в гору. По дороге на кладбище, ещё в деревне, встретился участковый, поинтересовался здоровьем, целью и направлением движения, на всякий случай предупредил, что в следующий вторник в девять утра все, кто проходит по делу об ограблении, должны прибыть в сельский совет. Оттуда он их сам увезёт на школьном автобусе в город на суд, чтобы потом не бегать, и никого не ловить по отдельности. За неявку обещал расстрел. Ещё пообещал отобрать у Штирлица мотороллер, если эта скотина, вечно бухая, на нём выедет в деревню. Поинтересовался составом банды, встречающей Рикошета, и, после этого разрешил ехать дальше, отдавая дань уважения безвременно почившей.
   Могилы на кладбище располагались ровными рядами на большой поляне на самой вершине горы. Хоронили всегда просто по порядку. И только особо щепетильные заранее отгораживали себе отдельный большой участок, чтобы сложить всех родственников и, в перспективе, себя рядом. Так легче ухаживать за могилами и удобно поминать. Последнее время Поминальный, или, как в народе говорили, Родительский день превратился в большой деревенский праздник. Было в нём всё. Начиная от кобенистого куражу, когда на кладбище собирали обед с количеством блюд и разнообразием напитков, тянувшем на хорошую свадьбу. Заканчивая проявлением самого низкого падения нравов, когда опустившиеся и разложившиеся до скотского состояния, сельские аборигены вместе с выводками своих чумазых детей, собирали со столов у могил, пряники и конфеты, проглатывали прямо на месте налитый в пластмассовые стаканчики алкоголь. Нажираясь до невменяемого состояния, шатались от одной компании к другой, выпрашивая подачки, запинаясь среди могил, хватаясь за свежепокрашенные оградки. Спали в тени кустов, беззлобно ругались и также беззлобно как в индийских фильмах, дрались, деля добычу. К вечеру, окончательно устав и выспавшись, брели домой, половину пути кувыркаясь по склону горы на глазах у всего села.
   Копать решили не рядом с последней могилой, а в старом ряду, потому что там, в конце, росла черёмуха и была тень, в которой можно было спрятаться. Места было мало, но, многоопытный Постный, набивший руку на этом мероприятии сказал, что ничего страшного, бабка размеров не великих, втиснем. Постный без промедления, используя черенок лопаты как мерку, определил границы ямы. Немного отдышавшись, подкрепившись самогоном, начали копать. Срубив дерн и сняв первый слой, решили перекурить и дернуть ещё по одной. Самогон начал нахлобучивать. Штирлиц вспомнил интересную историю про то, как он, сидя на поселении в Краслаге, хитро всех обвёл вокруг пальца, и администрацию и актив, украл банку парного молока с коровника и притащил её к блатным в барак. Но, всё равно его кто-то потом сдал. И за это хитрый Штирлиц был жестоко отпизжен "режимником". Коллективно посочувствовали, бухнули ещё.
   Каратын горько вздохнул наверно, вспомнив свое, согласился, - Суки всегда найдутся.
   Решили покурить, бухнуть и продолжить копать. Но, из запланированного только покурили и бухнули. Царёк что-то хотел вставить про то, как он любил бабку Кобру, но его слушать никто не стал. Разговор зашёл про приход из тюрьмы Рикошета, единодушно согласились, что не такой он уж и блатной, как "пишет", лишнего на себя, падла, грузит. Каратын, обеспокоенный длительной задержкой своей прекрасной половины на шабаше у Сороки и возможными последствиями, которые могут там наступить в силу алкогольного опьянения любимой и её несдержанного поведения в таком состоянии, сказал, что если так дальше пойдет, то может Валера где-нить и на пику наступить. Говорил это Каратын, как всегда, страшно выпучив глаза, но немного театрально и неуверенно в голосе, потому никто сильно ему не поверил. Решили бухануть ещё. Анатолий всё это время молча сидел на разливе, каждый раз наливая себе побольше. Спор пьяных друзей-идиотов начал раздражать. В это время со стороны взвоза послышался гул автомобильного двигателя. Кряхтя и дымя, на вершину горы выбралась старая бортовая Газель. На мгновение остановилась, рыкнув коробкой передач, двинулась к банде копальщиков. Это был штатный сельский катафалк. Его обладатель, бывший милиционер-прапорщик, выгнанный на пенсию сразу после наработанной выслуги, с лёгким шизофреническим расстройством, впавший в шпиономанию, и не уместную политическую активность, продвигая ЛДПР на местном уровне, осуществлял услуги по доставке односельчан в "последний путь". С ним, кроме Кобры, которая ехала в гробу в кузове, был ещё дальний родственник бабки. Развернувшись на полянке, задом спятили к начатой могиле. Немного посетовав на нерадивость копальщиков, открыв задний борт, выложили гроб на траву. Оставили деревянный крест, молоток с четырьмя гвоздями, длинные полотенца. Ещё полторашку самогона и палку колбасы, сославшись на страшную занятость и жару, попросили поскорее закончить копать могилу и провести обряд по всем правилам. Залезли в машину, со всей силой вдарив дверьми, отбыли в неизвестном направлении. Такой оборот ошеломил даже видавших виды султыг. Царёк, при жизни сильно уважавший бабку Кобру, занервничал, попросил ещё самогона и, выпив его, шатаясь, отправился за черёмуху отлить. Скрывшись за деревом от глаз других, потихоньку побежал. Гроб стоял неровно, и, не прибитая крышка сдвинулась, приоткрыв ноги бабки, обутые в новые, не по размеру большие, китайские тапки. Эти дурацкие обутки делали её похожими на клоуна из цирка-шапито.
   - Вот, по труду и честь! - громко сказал Анатолий, поднялся из-под куста, не обращая ни на кого внимания, налил себя полный стакан, выпил залпом и, бросив и бутылку, и стакан под ноги, обойдя стоящий в бурьяне гроб, пошёл напрямик, не разбирая дороги. Каратын пытался позвать Толяна, окрикнув его, но тот, то ли не расслышав, то ли сделав вид, уходил дальше, не оборачиваясь, пьяно пошатываясь среди могил.
   - Да пусть идёт! - отпустил по добру Толика Постный - сами разберёмся, закопаем, первый раз что ли, - и, взяв лопату, принялся кидать землю. Толик шёл без определённого направления, просто с желанием уйти подальше ото всех, забыться и никого больше не видеть. В голове ворохнулась мысль, что где-то не далеко могила отца, неплохо было бы дойти до неё, но последний выпитый стакан, растекаясь по крови, догонял мозг как пуля киллера. Картинка в глазах мутнела, надписи и фотографии на памятниках расплывались и их было совсем не разобрать, ноги начали заплетаться. Толик, по инерции пройдя кладбище до самого края, вышел из него через дыру в заборе, сделал ещё несколько шагов и упал в траву. Падал плашмя, не выставляя перед собой рук. Как убитый, подогнув неестественно в бок ноги и вытянув вдоль тела руки, мгновенно забылся в тяжелом алкогольном беспамятстве.
   - Скажи мне, тётя, бога ради, куда нормальные люди делись? Где племя молодое, неравнодушное? Тётка налила мне полную тарелку щей, поставила на стол, принялась нарезать хлеб.
   - Да хер его знает, куда они делись. Сначала народ тут не плохой вроде развёлся, вон какая деревня была, цвело и пахло, мать говорила, у нас до революции, по шоссе улица была, вся из двухэтажных домов. Вообще хорошо жили, мельниц только три было. Пимокатни, да сапожники в каждом двору, в лаптях не ходили. - От своего рассказа начала понемногу заводиться. - Первые комиссары подали дуракам пример, ломали тут и делили всё. Научили их, блять, на свою голову! Но те хоть сами без дела не сидели, в колхоз всех согнали, работать заставили. Теперь, как советской власти не стало - всё по кругу, только отпусти поводья, снова ломать взялись - кто колхоз, кто забор. Наверно, потому, что добрые примерли, а путёвые сбежали. Не кому порядки теперь наводить. - Тётка поставила на стол корзинку с хлебом. Совсем старыми, изможденными руками. Пальцы, скрюченные артритом.
   - Всё, остались одни лодыри. А ты чего приехал? - Тётя, наконец, села, напротив за стол, внимательно смотрела, с должным ли я аппетитом ем её варево, взяла кусок хлеба и начала складывать в наполовину беззубый рот хлебный мякиш, отрывая его от корки.
   - В школе урок мужества проводил, детям рассказывал, как служил в армии.
   - И чего ты им там рассказал?
   - Да особо ничего. Сказал им, чтоб в школе хорошо учились, спортом занимались, в армии потом пригодится. Нам то же самое говорили, вот я и подумал, вроде ничего сильно не поменялось.
   - Да всё поменялось! Всё поменялось! Ленивы и бессовестны все поголовно, лодырь на лодыре и лодырем погоняет, не учиться, не работать! В деревне полгода главы нет.
   Разговор ни о чём постепенно набирал обороты.
   - А знаешь почему? Потому, что просто никому ничего не надо. Всем насрать, что завтра будет, все ждут пенсии по дебильности, да материнского капитала. Эти полудурки соседские друг с друга не слазят, а потомство все в спецшколы для дураков отправляют. Все, от мала до велика чудят, кто во что горазд, полдеревни отсидело за комбикорм и провода алюминиевые. Сидят, ждут, когда инопланетяне прилетят и работать за них начнут. Режут спьяну друг друга беспощадно. - Тётка выкатила глаза, как будто сама хочет кого-нибудь зарезать.
   - Ну, ты чего это! Не все же плохие, кое-кто всё же из деревни в люди вышел.
   Тетка не унималась, давно хотела побузить, выговориться: - Вышли и чего? Куда они пришли? чего они полезного для людей и села сделали? Вон, возьмём для примера замгубернатора доморощенного, ни одного дня нормально не работал, сначала "комсомольцем" был, потом видики крутил, сам кручённый как поросячий хер, двумя руками не удержишь, зато в администрацию попал, так прям на свое место, без сала куда надо пролез.. Отец его в армии уже после войны служил, так он его участником ВОВ сделал, тот пока живые фронтовики были стеснялся, а теперь ничего, ходит, значками брякает какими-то. Не обидно разве? Наш, весь как сито израненный, - мотнула головой в сторону дедовской фотографии, висящей на стене, - всегда в сторонке стоял, а этого метлой с трибуны не сгонишь. Всё напутственное слово, не стоя тебя, сказать хочет.
   - Я не сам, меня позвали.
   Тётка не обратила внимания на мою реплику, вдохновенно продолжала. - Этот гад всех родственников по милициям да налоговым распихал, совести у них на весь род, синичка за раз больше высерает, зато туда же, песни такие нам тут пел, просто ум честь и совесть нашей эпохи. Никто не хочет добра настоящего, ни селу, ни людям, всё понемногу растащили и разбазарили. Осталась одна земля, а землю не утащишь, ее пахать надо. Вот покажи мне пахаря! Хер! Кончились пахаря. В Главы никто не хочет! Не за зарплату же работать. Красть нечего, люди говно. Кому это надо. Вот, давай ты! Ты идейный, ты всё за Родину хлопочешь, мы проголосуем!
   - Ты чё, тётя, с дубу рухнула!
   - Вот именно, приехать посочувствовать, а потом опять туда, где хорошо кормят. - Вдруг резко успокоилась и начала сбавлять обороты. Ладно, ешь давай. Я тебя не осуждаю, рыба туда, где глубже, а человек туда, где лучше. Потому и говорю, что наверно всё, хорошего здесь ничего больше не будет. Жалко только на всё это глядеть. Уж больно красиво и светло было. Возраст у меня просто слезливый, помнишь, я раньше никогда не молчала, сразу в глаз била, щас всё, уже не могу, сил нет просто. Все понимаю, прошло время наше, изжили мы себя. - А куда старый наш Голова делся? Не вижу его давно. - Чаще дома бывать надо. Уехал Пётр Алексеич, в Питер, плюнул, тоже не железный. Дети выросли, учиться хотят, а здесь чем он им поможет? Добрым словом только. Сразу после того как брат его, Вовка, одноклассничек мой умер - квартира там освободилась, он собрался и уехал. Не Алексеич, сидеть бы твоему Анатолию. Пару пасок, точно, у хозяина бы яйца катал. Он им, дуракам, характеристики дал хорошие и в суду ходатайствовал, мол, не гнал бы Юраська с Лорой самогонку, не притащил их сам к себе, никто бы к нему не пришел, и грабить его не стал. На поруки взять согласился. Честно, этого паскудника Юраську не сильно жалко. Травит до сих пор деревню самогоном. Он Мишку-моряка тогда исподтишка ножом пырнул, приревновал Лору, свою, прекрасную. С перепою, был бы потрезвей - не насмелился, не первый же раз она попадала. Лора никогда его не стеснялась сильно. Потом в больнице, перед Мишкиной кроватью на коленях с ней ползал, прости, нечаянно, бес попутал, каемся, век должны будем, не губи. Они рядом тогда, в родительской избушке жили, я всё про них знаю. Мишка, христовый, чудил, сам дурной так и зла ни на кого не держал, в суде сказал - пьяный был, ничего не помню. А тут, видал, как в этот раз Юраська загнул - нам денег не надо, пусть восторжествует справедливость. - Встала подбоченясь, изобразила важного Юраську.
   - Ладно, уймись, надоело что-то, идут они все лесом, за щи спасибо, и хлеб вкусный. Все поехал я, скоро буду.
   Тетка не хотела, чтобы я так быстро уезжал, тянула время, завела, по новой, свою шарманку.
   - Знаешь, устала я. Вроде понимаю, что уже всё. А смириться не могу. Заезжай, когда бываешь, не забывай.
   - Не грустите, тётя, дядя на работе... все хорошо будет. - Вышел из дому, сладко вздохнул. На улице было хорошо, не холодно, но очень свежо. Осень только начиналась. Первые заморозки широкими мазками желтой краски измазали опушку леса, огородную ботву, и макушки берёз за огородом. Я с удовольствием огляделся, сел на высоком крыльце, натянул туфли, еще раз хапнул полной грудью вкусного, сладкого воздуха, словно наедаясь вкуснятиной впрок, и, не оборачиваясь, вышел со двора, неожиданно громко хлопнув калиткой.
   Толика не посадили, не посадили даже рецидивиста Каратына, нервно переминающегося во время приговора с ноги на ногу, в новых китайских кеда, данных ему напрокат Штирлицем. На немой вопрос Каратына, когда тот увидел кеды, ранее принадлежавшие, по всей видимости, их недавней клиентке, Штирлиц не стесняясь ответил, ей там в носках нормально: "Зуб даю, она там и "караси" свои до дыр не протаскает".
   Дали им тогда всем по два года условно, и последний шанс встать на путь исправления. На этот трудный путь полный тяжелых испытаний, лишений и тревог никто так и не попал. Вернее, даже не попытался. Постный захлебнулся блевотой лёжа на спине, один на полу в своей маленькой избушке, после очередной пьянки, простив всему миру свои долги. Царёк отдал концы в аккурат на Новый Год, попав на богатую гулянку, проглотил огромный кусок шашлыка и им подавился. Все думали, что у него плохо с сердцем, пытались помочь, делая ему искусственное дыхание. Но ничего не получилось, только переломали, бедолаге, ребра, а спасти так и не смогли. Штирлица за очередную кражу через год отправили в тюрьму. А Каратын с Толяном так и продолжили бесцельно бродить по деревне, пропивая свою бесконечно паскудную жизнь.
Оценка: 7.89*5  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023