В.К. Яровой

Война - боль

моя

Воспоминания нейрохирурга афганских военных госпиталей

Красноярск, 2011

УДК 93:616.8 - 089

БКК 63.3:56.13

Я 76

Яровой Владимир Куприянович

Война - боль моя...//Воспоминания нейрохирурга афганских военных госпиталей. Красноярск: издательство...... 2011. - 296 с.

Афганистан.... Я знаю о нём не понаслышке - побывал там, что называется, в самом пекле - работал нейрохирургом в госпиталях Министерства Обороны и Комитета Государственной безопасности Республики Афганистан (РА). Эпизоды, о которых пойдёт речь в этой книге, - это лишь ничтожная доля всего того, что представляла собой афганская война. Но это - тот Афганистан, который мне довелось увидеть своими глазами. С той поры прошло уже много лет, но отдалённая ноющая боль Афганистана пронизывает меня и поныне, поскольку она замешана на горьких слезах матерей, вдов и сирот. Афганская война и по сей день бередит память тех, кто ждал с неё своих солдат. Народы бывшего СССР, принимавшие участие в той войне, ещё долгое время будут скорбеть по героям, погибшим в далёких неприветливых афганских горах. Будут поклоняться светлой памяти доблестных сынов Отечества, и нести тяжесть вечного горя - ожидания их преждевременно поседевших матерей. И становится так обидно, когда наше озлобленное духовным кризисом общество выталкивает на обочину жизни тех, кто выжил на той "огненной земле". Войны - столь древнее изобретение человечества, что, кажется, будто они никогда и не кончатся: будут исчезать целые государства, империи и даже цивилизации, но никогда не исчезнет человеческое желание решать конфликты с помощью оружия и "пушечного мяса" - нас с вами.... Сегодня многие участники рассказывают об эпизодах афганской войны - прошедшей для истории, но не закончившейся для тех, по кому она безжалостно проехала кровавыми гусеницами. Они живут рядом с нами, а война живёт в них. Война рождает героев и трусов, святых и подонков. Только нормальному человеку война никогда не позволит оставаться равнодушным. Так будем же нормальными людьми! Давайте сделаем всё, от нас зависящее, чтобы, если не мы, то хотя бы наши дети или внуки смогли, наконец, разорвать эту порочную военную цепь, грозящую в эру "знаний массового поражения" тотальным уничтожением всего человечества. В книге использованы заметки из дневника автора. Приведённые в ней даты, имена и фамилии - подлинные.

Выражаю сердечную благодарность моему другу, коллеге, ветерану афганской войны - Виктору Николаевичу Тимошенко

за предоставленные многочисленные фотоиллюстрации и содействие в издании книги.

ISBN No В.К. Яровой

No Изд.

От автора

Воспоминание - это единственный рай,

из которого нас не могут изгнать.

Историк В.М. Рихтер.

Откровенно, у меня не было мысли о написании этой книги. Но, как-то, перелистывая альбом, долго рассматривал фото, покойного моего друга - поэта Георгия Поженяна, и, прочитав четверостишье, написанное на обратной стороне фотографии, задумался..., и решил: "Напишу об Афганистане". Тем более, на рабочем столе лежит толстая тетрадь с надписью: "Афганские страницы". Это - дневник, который вёл, будучи на той огненной земле. Тяготение к "собиранию камней" появляется обычно у людей после семидесяти лет. Такое биологическое свойство одолевает каждого человека. Поэтому одни берут ручку, а другие - более продвинутые, тянутся к компьютеру. И пошли строчить, да такими темпами, что пальцы еле успевают за, извергаемыми "меморией" фактами и событиями. Периодическое подведение итогов дает право и возможность двигаться дальше, прокладывать вначале небольшую тропинку, а после широкую дорогу, которая сможет вывести тебя на просторы светлого, яркого и прекрасного будущего. Считаю, что к концу жизни каждому есть, о чем рассказать: о том, как он медленно поднимался в гору, и как быстро скатывался с нее. Как правило, пишут те, кто действительно "потрудился" до пота, а после в спокойном кабинете сел за письменный стол, и начал. Выйдя на пенсию, посчитал, что для меня наступил период не прощания с прошлым, а подготовки к встрече с будущим. Возможности пребывания на пенсии позволяют делать жизнь интересной и содержательной, использовать все время для духовного роста и помощи своим близким и друзьям. Радуюсь моему профессиональному опыту, позволившему написать двенадцать монографий, в числе которых четыре учебники для студентов медицинских институтов и врачей, радуюсь также жизненному опыту, накопленному за годы работы в различных учреждениях и пребывания во многих странах мира. Поэтому смело излагаю то, что мною задумано. Уверен, что изданные мои труды понадобятся молодому нынешнему поколению и тем, кто придет ему на смену. Не так давно отметил семидесятипятилетний юбилей. В моей прошлой жизни было все: и хорошее, и плохое, и даже такое, что лишало меня надежды дальше жить и трудиться. За последние четыре года перенёс семь операций по поводу онкологического заболевания. Но, слава Богу, продолжаю жить и снова - в строю! Самое главное: давно оставил хирургическую практику у операционного стола и заведывание кафедрой экономико-гуманитарного института - практику у стола педагогического. Теперь на моем столе вместо стонущего больного, журналов посещаемости и успеваемости студентов, зачеток и ведомостей - кипа бумаг и компьютер... Вместо скальпеля - Интернет, а вместо шариковой ручки - сканер. Есть одно замечательное изречение неизвестного автора: "Масштаб человека определяется не тогда, когда он начинает занимать какое-то кресло, а тогда, когда он не имеет никакого кресла". Сейчас - я пенсионер-инвалид. Не занимаю никаких "кресел" и никаких должностей, ни с кем ничего не связывает, что даёт право глубоко анализировать и выражать мысли вслух по любым событиям и фактам. Говорю о них так, как думаю, хотя точно так же поступал и раньше, потому, что я - один среди нас, точно такой же, как и все. Родился, учился, работал, радовался и смеялся, огорчался и плакал, поступал правильно и часто ошибался, падал и больно ушибался, после опять вставал на ноги и стремительно несся туда, куда влекла меня бурная река по имени "Жизнь". В моей жизни выделяю несколько периодов. Первый период - детство, юность и учеба в медицинском институте. Второй - работа в Кировоградской областной больнице. Третий - работа в Севастопольской городской больнице. Четвертый - Афганистан. И, наконец, последний - "скитания по белу свету". Они были разными, но каждый из них вносил определённую лепту в формирование во мне гражданина, врача, ученого. Наиболее тяжкими периодами в моей жизни были работа в Севастопольской городской больнице и Афганистане. В Севастополе для меня был период "холодной войны", а в Афганистане и Йемене - войны настоящей. Войны требуют колоссального физического и психологического напряжения. Побывавший на афганской войне человек, начинает иначе думать, иначе чувствовать и иначе жить. И все, что было дорого и близко ему в мирной жизни, на войне становилось ненужным и чуждым. На войне открывается новый мир, и человек с ненавистью и ожесточением вырывает из своей памяти все: во что когда-то верил и когда-то любил. А когда, вернувшись, домой живым, он пытается рассказать людям о своих новых взглядах и надеждах, они с ужасом и недоумением глядят на него как на сумасшедшего. На его измученном тревожными думами лице и в горящих незнакомым светом глазах, люди хотят увидеть признаки безумия, чтобы приобрести право отречься от него. И отрекаются... Так происходило после каждой из войн, в том числе и афганской. Судьбы многих, прошедших афганский ад, оказались исковерканы. И хотя после окончания войны прошло более 20 лет, многие до сих пор вскакивают по ночам, силясь схватиться за автомат или пистолет. Другие, так и не вписавшись в мирную капиталистическую действительность, пытаются утопить свои проблемы в вине. Третьи вынуждены были переступать через свои принципы и пойти на поклон к чиновникам и коммерсантам, дабы усмирить семейные конфликты из-за тяжелого, неустроенного быта.

Об испытаниях, которые довелось пережить в период "холодной" войны и войны настоящей - в Афганистане, повествуется в данной книге....

Глава I.

Детство и юность

Детство и школьные годы

Этот период жизни, пожалуй, у каждого человека является самым главным. Как говорил Антуан де Сент-Экзюпери:

"Все начинается из детства, и счастлив тот, в ком детство есть!".

Моё детство было очень трудным....

Во время оккупации нас приютила деревенская хата моего покойного деда Акима. В одной половине жила семья старшего брата моего отца: жена и трое детей, - мои двоюродные братья и сестра. В другой - наша семья: мать, младшая сестра отца, которая, после перенесенной в детстве инфекции, полностью утратила слух, но разговаривала хорошо, и трое детей - я и мои младшие сестра и брат. В нашей половине хаты была огромная печь, служившая, и зимой, и летом, детской "спальней". Из мебели были лишь оставшиеся еще от деда длинная лавка, деревянные полати и большой сундук, одновременно служивший столом. Холодный глиняный пол зимой утепляли "деревенским ковром" - толстым слоем соломы, а летом - душистой травой. В углу комнаты висела икона Иисуса Христа.

Еще до начала войны научился читать. В нашем доме было всего две книги: "Ботаника" и "Кобзарь" Тараса Шевченко. Книги, в которых были портреты членов правительства, местный полицай изъял и сжег. Я до того вслух читал "Кобзаря", что мои младшие сестра и брат знали наизусть несколько стихотворений.

В годы оккупации мы пережили страшный голод, холод, нищету и различные болезни.

Начиная с семилетнего возраста, - постоянный труд. В селе детям с ранних лет прививают любовь к земле и приучают их постоянно трудиться на ней. Иначе - нельзя, ибо село может просто умереть. После окончания войны отец вернулся с фронта, и семья переехала в село Каменная Криница, Ульяновского района на Кировоградщине, в которой была школа "десятилетка". Мне посчастливилось учиться в той прекрасной средней школе. После войны, от постоянного недоедания во время оккупации, мы были низкорослыми и рахитичными, но с огромным желанием к спортивным играм: бегали, прыгали, плавали, катались на лошадях, "висели" почти на всех спортивных снарядах.

В сознании людей и материальном уровне жизни каждой семьи 1948-1950 годы стали переломными. Все почувствовали заботу государства о людях. С каждым большим государственным праздником цены на товары резко снижались. Но мы - сельская детвора - постоянно хотели кушать. Такова была потребность растущего организма. Поэтому, когда кто-то в класс приносил "толстый" завтрак, за ним выстраивалась очередь, чтобы попросить кусочек. Особо голодных и физически сильных трудно было опередить. На перерыве они первыми прыгали через парты к владельцу завтрака. И тот охотно делился, давая откусить или доесть. Иногда такую сцену наблюдала внезапно вошедшая наша классная руководитель Анна Пантелеймоновна Каверина. Она мило улыбалась, а иногда смахивала слезу, и в её умных, сочувствующих, тоже таких же голодных глазах можно было прочитать: "Дорогие, мои бедные и голодные дети, в чем же вы виноваты"?! Такая тогда была жизнь. Позже в школе стали ежедневно давать бесплатно каждому ученику кусочек посыпанного сахаром хлеба и стакан компота или молока. Уже умереть от голода на уроке никак нельзя было. Это была великая забота страны о подрастающем молодом поколении - детях войны.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, я стал подражать пятнадцатилетнему Лёне Ковальчуку. Он был худощавый, жилистый, очень сильный и выносливый малый - единственный, кто в нашей школе крутил на турнике "солнце". Его никто этому не учил. Он достиг этого мастерства, благодаря врожденным данным, и еще потому, что, живя неподалеку от школы, мог в любое время "повисеть" на турнике. Вскоре все ребята из моего класса стали крутить на турнике простые обороты и "скобки". Мои руки были еще неокрепшими и слабыми, поэтому часто "срывался", и всем своим туловищем "бороздил" землю. Затем, залечив раны и ссадины, снова и снова "цеплялся" за перекладину - "накачивал" мышцы и набирался силы. Учась в институте, все годы продолжал заниматься в секции спортивной гимнастики. Однако смог лишь дотянуться до второго спортивного разряда. Зато физически окреп, подтянулся в росте и приобрел стройную спортивную осанку.

В школьные годы нас волновало только одно: "Когда же мы, наконец, станем взрослыми"? Почти все дети учились в школе хорошо. Поэтому, в послевоенные годы наша деревня, неслучайно, прославилась двумя Героями Социалистического Труда, академиком, вице-адмиралом, семью генералами, более двадцати полковниками и несколькими докторами и кандидатами наук. Только из моего класса Валентина Белоус - стала доктором сельскохозяйственных наук, академиком АСХН Украины, Виктор Пилипенко - вице-адмиралом и депутатом Верховного Совета Украины, Виктор Старый - генерал-майором стратегических войск. Четверо ребят стали полковниками Советской Армии и Министерства Внутренних Дел. Восемь учеников в будущем стали инженерами, трое - учителями, двое - врачами и один - юристом.

В школе велось преподавание на украинском языке, но это никак не повлияло на сдачу экзаменов на родном языке при поступлении в высшие учебные заведения Украины, где преподавание велось на русском языке. Поэтому, сейчас только идиот может поверить в то, что в прошлом на Украине запрещали украинский язык, как об этом бессовестно врут "националисты".

С восьмого по десятый класс нашей классной руководительницей или второй мамой была Марья Филипповна Гринчик, которая позже была удостоена высшей награды звания - Героя Социалистического Труда. Все наши приятности и неприятности шли через нее. Она жила нашими интересами, росла и совершенствовалась вместе с нами. Вся её молодость прошла в школе. Она вышла замуж за учителя, который поступил в аспирантуру и оставил её. Вскоре она родила сына, нашего общего любимчика - Вовку. Ежедневно, по пути в школу, мы по двое, а то и трое учеников, заходили за ней. Одни брали тетради, а кому-то, как подарок, доставался самый ценный груз - маленький Вовка. И все вместе направлялись в школу. Она так и не создала собственной семьи. Встречался с ней в 1982 году, когда она была директором школы-интерната для трудновоспитуемых детей в городе Днепропетровске. Вова вырос, стал красивым парнем, и работал секретарем комитета комсомола на крупном военном заводе.

Русская литература в нашем классе занимала особое место. К ней мы готовились, читали в подлиннике "Войну и мир", "Анну Каренину", "Отцов и детей" и "Тихий Дон", учили наизусть многие стихотворения, - даже те, которые не входили в программу. Все заключалось в учителе русского языка, которой была наша Марья Филипповна - красивая, со статной фигурой богини, высокой прической, ухоженным лицом, без ярких цветов помады, сережек, ожерелий и пр. Она была влюблена в русскую литературу, и прививала нам такую же любовь. Часто устраивала "вечера русской поэзии", на которых читала стихи Есенина, Некрасова, Пушкина, Лермонтова, Надсона, Мережковского, Тютчева и других поэтов. Любовь к её предмету выразилась в том, что в сочинениях по русскому языку мы использовали дословно огромные отрывки из произведений авторов. А многие поэмы и стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского и Есенина - мы знали наизусть. Диктанты и сочинения по русскому языку почти три четверти учеников писало только на "отлично".

Но не менее мы любили и украинскую литературу. Преподавателем украинского языка был Алекса Васильевич Чабанюк. Он немного картавил - плохо выговаривал букву "р". Но этот дефект становился незаметным, когда он начинал увлеченно раскрывать перед нами "просторный мир" шедевров украинской классической литературы: Тараса Шевченко, Ивана Франко, Павла Гребинки, Михайло Коцюбинского, Леси Украинки, Павла Тычины и других. Алекса Васильевич курил "самосад". У него были прокуренные желто-коричневого цвета пучки большого и указательного пальцев на правой руке, и, точно такого же цвета - передние зубы. Зная, что почти все мальчишки нашего класса покуривают, он часто говорил:

- Ребята! Не курите, пожалуйста, я очень прошу вас! Не надо увлекаться этой отравой! Вы же "угробите" ваше здоровье!

А мы, тут же, задавали ему встречный вопрос:

- Тогда объясните, пожалуйста, почему Вы курите, если знаете, что тютюн - отрава?

- На эту отраву я имею противоядие! Я каждый день съедаю фунт сала.... А вы же не можете себе такое позволить! Потому, что у вас нет материальной возможности, - отвечал он.

И лишь теперь я убедился, что он был прав. Теперь понял, что собой представляет наиболее популярный на Украине "национальный продукт" - Сало! Оказывается, сало - это не только "наркотик(!)" для солдата, возвращавшегося из отпуска в Афганистан, у которого таможенники "засекли" полный чемодан - сала. Сало, как сейчас доказывают выдающиеся украинские ученые - "салознавці и салоїди", является ещё и наилучшим антиоксидантом.

Жаль, уже давно нет Алексы Васильевича, но память о нем у меня и у моих друзей-одноклассников - вечная. Мы будем помнить того маленького добродушного старика, всегда аккуратного, одетого в свежую вышитую украинскую сорочку, от которого на расстоянии "несло" прокуренным ароматом. Того Алексу Васильевича, который больше всего любил учеников, хвалил их даже тогда, когда они, выйдя к доске, вообще, ничего не могли ответить. У него не было насилия, была только любовь к украинскому языку и к нам - ученикам... Алексу Васильевича, который, характеризуя величие украинского языка, приводил выдержку из стихотворения Владимира Маяковского "Долг Украине", написанного еще в 1926 году:

"Говорю тебе: Товарищ москаль, на Украину шуток не скаль!

Разучите зту мову на знаменах-лексиконах алых,

Эта мова величава и проста:

Чуешь, сурьмы загралы, час розплаты настав..."!

Учителем математики была замечательная Степанида Демьяновна Пирятинская. Помню, как на выпускном письменном экзамене по математике произошел курьез. Мы просидели более часа, а в класс почему-то никак не заходили ни учительница, ни члены комиссии. "Что-то, наверное, произошло серьезное?" - подумали мы, и сделали сами себе перерыв. Было такое положение: "Перед тем, как дать задачи ученикам, учитель обязан был решить их сам". Степанида Демьяновна с 7:00 утра разными методами решала одну из главных задач, но полученный ею ответ никак не совпадал с ответом, указанным в конверте. Тогда пригласили наших ассов математики Стасика Шумко и Витю Пилипенко, которые за полчаса "расправились" с той задачей... Полученный ними ответ совпал с ответом учительницы. Значит: указанный в конверте ответ - ошибочный. Директор школы позвонил в районо и объяснил ситуацию, а оттуда ответили, что такое же событие произошло во всех пяти средних школах района. Оказалось, что ошибку допустили специалисты Министерства образования.

В послевоенное время во всех школах уделялось особое внимание военной подготовке. Военруком школы был капитан танкист Пирятинский Петр Петрович - очень строгий и требовательный преподаватель. В специальном кабинете школы были пирамиды, в которых стояли винтовки трехлинейки Мосина калибра 7.62x54мм образца 1891/30 года, вместе со штыками. Мы изучали их матчасть, собирали и разбирали, "чистили", смазывали и т.д. Стоя на месте, и, шагая строем, отрабатывали приемы: "На плечо!", "На руку!", - а также приемы ближнего боя: "Удары штыком и прикладом". На каждом уроке мы много "маршировали" - отрабатывали чеканный строевой шаг. Правофланговым был высокий, ростом 199 см, 1925-го года рождения Николай Белоус - участник Великой Отечественной войны и войны с империалистической Японией. Мы маршировали, как на параде: 120 шагов в минуту, и с песней:

"Стройной колонной рота идет!

Красное знамя рота несет...

К Мировой Победе: Смелее в бой!

Береги рубежи, советский часовой"!

Зачет по военной подготовке принимал лично районный военком, и наш класс занял первое место в районе.

Самым запоминающимся периодом в жизни каждого человека почему-то является период учебы в школе и других учебных заведениях. Наверное, потому, что тогда были годы наибольшей активности и острого восприятия всего нового, неизведанного. Нет! Мы не были "святыми" и "паиньками", с которых можно только брать пример. Но, наша прямота, непосредственность и откровение, с которыми совершались, а потом и осуждались самими исполнителями бесхитростные поступки в школе или вне неё, были несравнимы с жизнью сегодняшних молодых людей. В наше время ни в одной школе не было убийств, воровства, мы не знали, что такое наркомания или алкоголизм, не было ни одной курящей девочки, неслышно было и о половых связях среди школьников.

В наше время мальчишки тоже "выясняли", возникающие чаще из-за девчонок, отношения двумя - тремя ударами по физиономии, и на этом их "петушиная" схватка заканчивалась. После участники этакой "разборки", обнимались и расходились по домам. Отстаивать честь девушки в наше время считалось почетным. У многих ребят не было отцов, они не вернулись с фронта. Поэтому мальчишеские проблемы, возникающие в школе и вне неё, эти ребята решали сами. Каждый надеялся только на себя.

Учась в школе, обладая хорошей словесно-логической памятью, легко запоминал, воспроизводил мысли, понятия, умозаключения и т.д., что способствовало хорошей успеваемости. В "Аттестате зрелости" была лишь одна тройка - по Конституции СССР, зато было больше "пятерок", чем "четверок".

Одесский медицинский институт

Слово "педиатр", к большому моему стыду, я впервые узнал в 1954 году только после поступления в медицинский институт. В то время у меня были примитивные деревенские представления о медицине. Лечебный факультет, как мне представлялось тогда, готовит лечебников, т.е. тех врачей, которые работают с аускультативной трубкой или фонендоскопом и назначают различные лекарства. Санитарно-гигиенический факультет - врачей, которые проводят дезинфекцию, хлорирование воды и пр. А вот слово "педиатрический" было для меня загадочным. Но в приемной комиссии я постеснялся проявить мою неосведомленность, и не стал выяснять его значение. Поэтому в заявлении смело написал: "Прошу допустить меня к сдаче вступительных экзаменов на педиатрический факультет". Может "незнание этого термина" и спасло меня, поскольку набрал семнадцать баллов, а на педфак проходной балл - был шестнадцать баллов.

Вступительные экзамены в институт сдавал по четырем предметам: украинскому языку (письменно и устно), русскому языку (письменно и устно), химии и физике. Русский язык и химию сдал на "отлично", украинский - "хорошо", а на последнем экзамене по физике - получил "трояк". Какая досада(!) - не знал формулу гидравлических прессов.

Какое же замечательное это высшее учебное заведение - Одесский Государственный медицинский институт им. Н.И. Пирогова!

По сей день помню фамилии, имена и отчества прекрасных моих учителей: ассистентов, доцентов, профессоров и академиков. Они были высококультурными и интеллигентными людьми, и такие качества постоянно прививали нам - будущим служителям самой гуманной в мире профессии. А мы, как губка, впитывали в себя преподаваемые ими знания, манеру их общения с коллегами, студентами и больными, стилистику речи и изложения их мыслей. Нам было, у кого и чему учиться.

Из-за тяжёлого материального положения, родители не могли мне помогать в финансовом отношении, поэтому довелось пять лет работать на городской станции скорой помощи, и там пройти все ступени медицинского работника: санитара, фельдшера, диспетчера, а на последнем курсе - самостоятельно выезжал как врач.

"Скорая помощь" была для меня очень трудной школой. Многие сотрудники из штата младшего и среднего персонала, за исключением нас - студентов мединститута, напоминали мне "обитателей" "горьковского дна". Повседневно доводилось работать и общаться с наркоманами, алкоголиками, картежными шулерами, барыгами и другими "отбросами" человеческого общества. Порой было очень трудно. Но мне - деревенскому парню надо было устоять, чтобы не увязнуть в том "болоте", и остаться неподверженным, ни одному пороку. Тогда единственной целью моей жизни было: "Выжить при любых условиях, и стать врачом"! Поэтому не поддавался ни на какие "соблазны". За все время работы на "скорой", ни разу не "уколол" себе наркотик, и не выпил глотка предназначенного для работы спирта, хотя и того и другого у меня было достаточно, и их всегда можно было легко списать. Я - устоял!

"Скорая" научила меня многому полезному, и я ей благодарен. Работая с очень грамотными врачами, перенимал их методику обследования больных, клинического мышления, дифференциальной диагностики и тактику лечения. А, выезжая на вызовы с малоопытными и недостаточно грамотными врачами (чаще это были демобилизованные военные врачи), подсказывал им, как надо поступать в той или иной ситуации, поскольку тогда знал гораздо больше их. Годы работы на "скорой" воспитали во мне смелого и решительного врача. В дальнейшей моей практике спокойно и уверенно действовал в любой экстремальной ситуации: тяжелой травме, шоке, инфаркте, инсульте, отеке легких и пр.

У нас - студентов в то время не было никакой проблемы с одеждой. Все было максимально просто: почти каждый из нас имел лишь одни брюки и куртку-бобочку, на левой половине груди, которой, обязательно красовались комсомольский значок вместе со значками спортсмена-разрядника. На моей "бобочке" кроме комсомольского значка были еще значки "Первый разряд по стрельбе", "Второй разряд по гимнастике", третий разряд по шахматам и "Альпинист СССР I-й степени". В то время, спортивные значки считались честью и достоинством. Парней со значками "Первый спортивный разряд", "Кандидат в мастера спорта" и "Мастер спорта СССР" - везде уважали.

Из всех изучаемых в институте предметов мне трудно давались только идеологические дисциплины: "История ВКПБ", "Марксизм-ленинизм", "Научный коммунизм" и "Политэкономия". Например, зачет по "Истории ВКПБ" преподаватель Блюменталь Любовь Абрамовна поставила мне только за седьмым "заходом". И то, помог случай: у здания института меня ждала машина, поскольку наша группа уезжала на уборку помидор в бывшую немецкую деревню "Петросталь" Беляевского района, что неподалёку от Днестра. Зато клинические и другие дисциплины давались легко.

Мне очень хотелось стать хирургом. Работать в дальнейшем педиатром у меня не было никакого желания. Поэтому на старших курсах, помимо работы на скорой, проводил дни и ночи в лучшей в то время в Одессе хирургической клинике профессора Павла Алексеевича Наливкина. Доценты и ассистенты клиники, видя мою страстную влюбленность в хирургию, стали доверять, самостоятельно, выполнять "самую легкую", а, порой, "самую сложную" операцию в абдоминальной хирургии - аппендэктомию. Там же научился проводить эфирно-кислородный наркоз, вначале с помощью масок Эсмарха и Омбредана, а позже аппаратом "Красногвардеец".

Когда намечалась длительная и сложная операция, меня часто приглашали "давать" больному наркоз. Хирурги заметили, что после того, как только я снимал маску с больного, он тут же - просыпался, что являлось показателем идеально проведенного наркоза. На шестом курсе в наш институт приехали "покупатели" - представители областных отделов здравоохранения Украины и других союзных республик, и "разобрали" всех нас. Мы уже четко знали, кто, куда и кем уедет работать.

Наше постоянное желание: "Поскорее бы окончить институт", стало постепенно сменяться чувством грусти о том, что, совсем скоро настанет час прощания с нашими любимыми учителями и стенами самого прекрасного Одесского Государственного медицинского института им. Н.И. Пирогова - нашей "Alma Mater".

Я уехал работать хирургом в Мало-Висковскую районную больницу Кировоградской области

Глава II.

Кировоградская областная больница

В 1960 году на базе Кировоградской областной больницы прошел специализацию по урологии, но урологом так и не стал. В том же году приказом областного отдела здравоохранения меня, совсем еще молодого врача, перевели из Мало-Висковской районной больницы в Кировоградскую областную больницу ординатором открывшегося нейрохирургического отделения. Заведовал отделением главный хирург области профессор Григорий Дмитриевич Назаров - кавалер ордена Ленина, участник Великой Отечественной войны.

Однако работать вместе с этим прекрасным человеком, к сожалению, довелось не долго. В 1962 году Григорий Дмитриевич был приглашен в Ленинград на должность заведующего кафедрой госпитальной хирургии 3-го медицинского института им. Сеченова, и заведующей отделением стала Наталья Александровна Штамберг. Но, в августе 1963 года, она уехала в Москву, и меня, только лишь окончившего курсы первичной специализации по нейрохирургии, в неполные 28 лет, назначили и.о. заведующего нейрохирургическим отделением областной больницы. Глубоко понимая ту огромную ответственность, которая возлагается на заведующего отделением областной больницы, долго не соглашался на эту должность, поскольку чувствовал, что для неё еще далеко "не созрел".

Но через три месяца, уже без моего согласия, приказом облздравотдела был утвержден в должности главного внештатного нейрохирурга области и заведующего нейрохирургическим отделением областной больницы. Так на мои, совсем еще юные плечи, свалилась огромная ответственность. В отделение пришло трое молодых ординаторов, выпускников Одесского мединститута. Довелось, самому, учась, учить других. Кировоградская областная больница стала Alma Mater в приобретении практического опыта в медицине и великой хирургии.

В то время наша Кировоградская областная больница была прекрасным высококультурным лечебным учреждением. Не помню случая, чтобы в стенах больницы кто-то из врачей матерился, или, чтобы врачи ругались между собой. У нас была огромная просторная ординаторская - общая для трёх отделений: хирургического, торакального и нейрохирургического. За длинным столом с выдвижными ящиками свободно размещались все врачи, а за отдельным небольшим столом работал главный хирург области Григорий Дмитриевич Назаров.

В ординаторской никогда не было шума, гама и пр. Все врачи тихо и спокойно занимались ведением документации: писали дневники в историях болезни, протоколы операций, выписки и пр. Бывало, что кто-то из врачей другого отделения накануне вылетал по санитарной авиации в какой-то район, а там по разным причинам задерживался на 2-3 дня, и поэтому, "запускал" ведение историй болезни. Тогда мы предлагали свои услуги и дружно помогали ему: брали по 3-5 историй болезни, и записывали в них дневники или эпикризы. Считаю, что только по стечению обстоятельств в мои неполные 28 лет довелось возглавить нейрохирургическое отделение областной больницы. Никаким талантом не обладал, был таким же, как и остальные молодые врачи. Может быть, отличался от них лишь своим спокойствием, любознательностью и хирургической активностью. Мне доставляло огромное удовлетворение принимать участие в любых операциях. Трудно даже припомнить такую операцию, в которой ни принимал бы участия в роли первого или второго ассистента. Ассистировал абсолютно при всех видах операций, выполняемых в хирургическом отделении, и в торакальном - при операциях на сердце и легких. Но, больше всего любил работать с травматологами, особенно при политравме. Для меня это была своего рода школа высшего хирургического мастерства. Травматологи научили меня "нежно" и "бережно" обращаться с поврежденными тканями и правильно "обрабатывать" различные раны. Заведование отделением на первых порах давалось мне очень нелегко. Каждую предстоящую новую операцию мы полным составом операционной бригады неоднократно "отрабатывали" в вечернее, а то и ночное время, в морге - на трупах. Такую школу хирургического мастерства проходили все мои ординаторы. Ни одному из них не разрешал впервые на человеке выполнять новую операцию, не отработав её технику в морге на трупах. На первых порах нас, молодых нейрохирургов, очень плохо воспринимали

старшие по возрасту - опытные и маститые невропатологи. Они не считались с нашим мнением, а порой, во всеуслышание обзывали нас "мальчишками", "деревней", и, вообще, случайными людьми в медицине. Однако, после одного случая, отношение невропатологов к нам - нейрохирургам резко изменилось. Это произошло в июньскую ночь 1964 года. Как-то, уже засыпая, услышал за окном топот ног и крики: "Доктор Яровой! Доктор Яровой!". Выглянув в окно, увидел на тротуаре нескольких мужчин, они звали меня.

- Что случилось? - спрашиваю.

- Пожалуйста, придите в третью больницу. Нужна Ваша консультация по очень тяжелой больной, - отвечают они.

Третья больница, она же ещё именовалась в народе, - "еврейской больницей", находилась в пяти минутах ходьбы от моего дома. Подхожу к ней и вижу: вдоль её здания стоят около десятка такси с включенными зелеными огоньками. "Да! Тут произошло что-то очень серьезное!" - подумал я. Захожу в ординаторскую неврологического отделения. Гляжу, а в ней собралась вся "знать" медицины города: главный невропатолог Елизавета Абрамовна Подгаецкая, заведующая отделением Фаина Наумовна Блех, главный психиатр области Кесельман, психиатр Страковский, ординаторы отделения, и все сидят с грустными лицами... Замечаю, как с интересом смотрит на меня неизвестная мне симпатичная молодая женщина - консультант из Харьковского психоневрологического института.

Заведующая отделением докладывает о больной:

"Женщина 45-ти лет поступила три дня назад с эпилептическими припадками и до сих пор находится в эпилептическом статусе. Никакими лекарственными средствами не удается вывести её из комы и судорожных припадков. Больная просто погибает на глазах...".

Иду в палату. Осматриваю больную и узнаю её. Она живет где-то по соседству с моим домом, потому, что каждое утро, идя на работу, и неся на плечах мою маленькую дочурку в детский садик, мы с ней встречались. Даже, не зная друг друга, стали здороваться. Это была Аннета Михайловна Грудская - товаровед областной фирмы "Одежда" - очень красивая женщина с большой черной косой. Осматривая её, наблюдаю серию, следующих один за другим, судорожных эпилептических припадков. Их структура позволила мне определить локализацию эпилептогенного очага.

Оставалось только решить главный вопрос:

"Что делать с больной дальше?".

Звоню в Киев моему учителю, ныне академику, - Зозуле Юрию Афанасьевичу. Извиняюсь, что тревожу его в такой поздний час, и докладываю о больной. Он порекомендовал сделать декомпрессивную трепанацию черепа, локальную гипотермию мозга и частичную резекцию коры головного мозга в области эпилептогенного очага. Беру историю болезни и подробно записываю данные моего осмотра.

Пишу заключение:

"Поздняя эпилепсия (epilepsia tarda). Локализация очага в правой лобно-височной доле головного мозга. Эпилептический статус. Отсутствие эффекта от проводимого консервативного лечения обосновывает показания к операции - трепанации черепа".

Елизавета Абрамовна, почитала мою запись, и, брезгливо поморщив нос, пренебрежительным тоном промолвила:

- Ну, что Вы тут написали? Чтобы делать такое серьезное заключение, то надо, хотя бы, владеть знаниями из области классической неврологии.

Её фраза меня здорово оскорбила, я поднялся и сказал:

- Простите! Я полагал, что вы пригласили меня сюда как врача-нейрохирурга, а не парикмахера? Вы, я вижу, - здесь все очень умные и грамотные. Поэтому поступайте с пациенткой так, как считаете нужным!

Поднялся и ушел! После моего ухода, присутствующая кандидат наук из Харькова сказала:

"Зря Вы обидели нейрохирурга! У нас в Харькове при таких состояниях делают трепанацию черепа, и результаты бывают довольно-таки хорошие".

Доходя до моего дома, услышал уже знакомый топот, бегущих мужиков, которые опять кричали:

- Доктор Яровой! Доктор Яровой! Мы согласны на операцию. Извините, пожалуйста, Елизавету Абрамовну! Она не хотела Вас обидеть!

- Хорошо! Передайте врачам, чтобы сейчас же побрили голову больной, и на носилках доставили больную в областную больницу (это было совсем недалеко - всего два квартала). Предупреждаю: никакого транспорта! Только на руках и очень осторожно! А я пойду пешком...

Начало второго ночи.... Захожу в операционный зал и вижу там главного хирурга области - торакального хирурга Василия Фокича Савченко. Я поздоровался и спрашиваю:

- Что-то случилось, что Вы в такой поздний час здесь?

- Меня попросили помочь тебе оперировать, - ответил он.

В общем, сделал я декомпрессивную трепанацию черепа и частичную резекцию измененных участков коры головного мозга. После записал историю болезни, протокол операции и составил лист назначений. Поскольку на часах было половина пятого, решил домой уже не уходить, а где-нибудь прилечь и вздремнуть хотя бы парочку часов перед работой. Расположился на кушетке в моём поликлиническом кабинете, и вмиг уснул. Проснулся от шаркающего звука швабры, - санитарка, очень тихо, стараясь не разбудить меня, делала влажную утреннюю уборку.

Захожу в палату. Больная лежит с открытыми глазами, а у койки сидит её муж.

- Здравствуйте! - говорю.

- Здравствуйте! - отвечает она.

- Как Вас зовут? - спрашиваю.

- Аннета Михайловна, - отвечает она.

- Аннета Михайловна! Отдыхайте, прошу Вас! Сейчас Вам надо спать, спать и спать! Все будет хорошо!

Предупредил персонал, чтобы в палату не пропускали никаких посетителей, чтобы они не беспокоили больную. Вышел на улицу, а там такая красота: свежий утренний воздух, светит солнышко, поют птички, а от цветочных клумб доносятся нежные ароматы. Смотрю, а на улице вдоль больничного забора выстроились те же самые такси с зелеными огоньками. Несколько дней город "гудел" о том, как заболела знатная и известная в городе Аннета Михайловна Грудская, и, как какой-то, совсем ещё молодой, нейрохирург по фамилии Яровой сделал ей "сложнейшую" операцию на мозге, и спас ей жизнь.

В обед в наше отделение зашла сама Елизавета Абрамовна... Она была просто ошеломлена увиденным: перед ней лежала её дальняя родственница, она была в сознании, разговаривала, всех узнавала и спрашивала только об одном:

"Почему она так долго спала, и что с ней случилось, вообще?".

Елизавета Абрамовна пыталась о чем-то со мной поговорить в свое оправдание, говорила, что она меня очень ценит и уважает и т. д. Но, я только махнул рукой.

- Не берите в голову! Это пустяки! - говорю ей, - Главное - наша пациентка жива, и, даст Бог, будет здорова! Мне не привыкать к тому, что нам - молодым нейрохирурги доводится часто слышать в свой адрес нелестные слова и даже оскорбления. Время, Елизавета Абрамовна, покажет: Кто - есть кто?

После того случая, Елизавета Абрамовна со всем своим неврологическим "выводком" часто заходила в операционную, будто в театр, чтобы посмотреть и полюбоваться, как мы удаляем опухоль головного мозга. И не переставала везде и всюду нас - нейрохирургов нахваливать. Обо мне узнала и заговорила "знать" города....

Часто, прогуливаясь с женой и детьми по нашему маленькому "Бродвею" - улице Ленина, чувствовал себя совсем неловко, когда встречающие меня, совсем незнакомые люди, кланялись и, чуть ли не подметая шляпой асфальт, приветствовали:

- Здравствуйте, уважаемый доктор Яровой!

- И вам, дай Бог, не хворать! - доводилось отвечать им.

Ну, просто, хоть не выходи в город. Врачей неврологического отделения той больницы, иногда позволял себе "нежно" "наказывать", за их высокомерие. Консультируя в их отделении больных, бывало, произносил какую-нибудь ересь, и наблюдал, как они её воспринимали за "чистую монету". И тогда меня разбирал смех.

- Извините! - говорил им, - Это шутка! Такого, вообще, не может быть! Не воспринимайте это всерьёз!

Меня стали уважать, выполняли все мои рекомендации, и слушали, раскрыв рты. Елизавета Абрамовна в то время даже не могла предполагать, а я и подумать не мог, что мы ещё и "породнимся", т.е. станем родственниками. И такое случилось: мой сын влюбился в её единственную очень красивую внучку, и они поженились. Сейчас живут в Москве, имеют трёх дочерей - наших общих внучек. А Елизаветы Абрамовны нет, она уже давно ушла в мир иной.

Наше шестидесятикоечное отделение по всем показателям работы занимало второе место в республике, о чем с трибуны республиканской научно-практической конференции нейрохирургов в 1969 году сказал заместитель министра Здравоохранения Всеволод Матвеевич Козлюк. Отделение было оснащено новейшей в то время аппаратурой: уникальными наборами нейрохирургического инструментария и словацким нейрохирургическим комбайном "Хирана", позволяющим легко и быстро выполнять костнопластическую трепанацию черепа. В широком просторном коридоре, пол которого бы выстлан белой кафельной плиткой, как в санатории, были высокие, почти до потолка цветы и двухметровой длины - аквариум. Это был своего рода "живой уголок" для лежачих спинальных больных. А во всех палатах сверкали, начищенные до блеска паркетные полы.

Работа в областной больнице - труд нелегкий. Почти ежедневные плановые операции в отделении, довольно частые, по 2-3 раза в неделю, выезды и вылеты по санитарной авиации в районы области. Плановые выезды в районы области по проверке работы лечебных учреждений, консультации больных в городских лечебных учреждениях, участие в заседаниях медицинских советов больницы и облздравотдела, аттестационных комиссий и экспертных комиссий областной прокуратуры и т.д.

С 1966 года начал собирать и обрабатывать клинический материал для будущей научной работы, и в 1974 году, как соискатель, защитил кандидатскую диссертацию. Работая над диссертацией, увлек моих ординаторов тоже заниматься научно-исследовательской работой. Помогал им овладевать методикой обработки клинического материала и научной литературы, написания научных тезисов и статей.

В нашей областной больнице регулярно проводились, обязательные для руководителей лечебных учреждений и служб, занятия по организации здравоохранения. В качестве лекторов к нам приезжали работники Министерства здравоохранения и ученые Киевского института усовершенствования врачей. Я старался не пропускать, без уважительной причины, ни одной лекции, конспектировал их, а после тщательно изучал.

И еще научился правильно проводить судебно-медицинскую экспертизу историй болезни пациентов, погибших от причинённых им черепно-мозговых травм. Этому разделу медицинской науки меня научил начальник следственного отдела областной прокуратуры Яков Захарович Шор, за что ему благодарен. Каждый месяц доставляли из облпрокуратуры по пять, а то и десять таких историй болезни, и мне надо было ответить на все, поставленные следователем, вопросы. Уже в Севастополе, мой опыт такой работы однажды позволил избежать трибунала и освободить из камеры предварительного заключения капитан-лейтенанта. Но об этом упомяну позже.

Всеми нами любимого и уважаемого главного врача больницы Николая Фомича Подворного в 1970 году перевели на должность главного врача "цэковской" больницы, которая располагается в живописном районе окраины Киева - Феофании. После него главным врачом стал хирург-онколог Мягкий Михаил Алексеевич. Это был самый плохой главный врач из всех восемнадцати главврачей, которых довелось мне пережить на моем долгом веку. В прошлом он был фельдшером. Окончив медицинский институт, к сожалению, он им же и остался ...

"Фельдшер - он и в Африке - фельдшер!".

Редко кто из фельдшеров, учась в институте, был способен расширить круг знаний. Обычно, большинство оканчивало институт с тем же багажом знаний, который получило ещё в медицинском техникуме, и не более.

По характеру Мягкий был сложным человеком. В больнице для него не существовало никаких авторитетов, кроме своего собственного. Ему ничего не стоило оскорбить нашего прекрасного патологоанатома, всеми уважаемого Георгия Борисовича Давидзона, "скрестить" шпаги с главным акушером-гинекологом области Анной Александровной Мочаловой, унизить талантливого кардиохирурга Василия Фокича Савченко и любого из нас заведующих отделениями в любой обстановке. Такая наука, как "Медицинская этика и деонтология", была чужда ему. Но, однажды он "наступил на собственные грабли", и жестоко поплатился. Во время общего обхода в торакальном отделении, осматривая одного больного, он заметил на его ладони безобразный продольный рубец, затрудняющий разгибание кисти.

- Что это у Вас, было? - спросил он.

- Флегмона! - отвечает тот.

- И какой же дурак Вам так вскрывал эту флегмону? - ехидно спросил главный врач и громко захохотал.

- Вы, Михаил Алексеевич, когда еще работали у нас в Долинской - спокойно ответил больной.

Наступила немая сцена... Обход продолжался дальше, но уже без него. Зато, страсть как, он обожал подхалимов, угодников, лакеев, льстецов и прислужников. Эти типы при нем сразу "повылезали", как грибы после дождя. По непонятным мотивам, он почему-то невзлюбил и даже возненавидел наше отделение. Я думал, что его отношение к нашему отделению, возможно, обусловлено его личной неприязнью ко мне, поэтому в 1974 году после защиты кандидатской диссертации, подал заявление и по собственному желанию уволился с должности заведующего отделением. Надеялся, что, может быть, при новом заведующем, что-то изменится. Но, не тут-то было. Нейрохирургия оставалась по-прежнему постоянной "притчей в языцех" у главного врача. Не помню такой пятиминутки и врачебной конференции, чтобы он "не проехался" по нашей нейрохирургии.

А тут произошел ещё один случай...

О, Господи, прости и помилуй меня! И откуда же он свалился на мою голову? Заболел председатель Кировоградского облисполкома - Петр Сидорович Кошевский. У него возникла сильная боль в правом плече, по поводу чего его госпитализировали в больницу ЛСУ (лечебно-санитарного управления) обкома партии. Главный врач той "больнички" - симпатичная и очень грамотная Калерия Александровна попросила меня проконсультировать его, поскольку из-за сильной боли он не может даже на минуту уснуть. В то время я уже глубоко изучал "азы" мануальной медицины, и мои знания здорово помогли пациенту! Но, только - не мне?!

С помощью специальной петли наладил ему вытяжение шейного отдела. Немного растянул шею, а после наклонил её резко в сторону так, что где-то что-то в шее "щелкнуло", и пациент тут же сказал, что боль "ушла". Поднялся, развел руки, через стороны поднял их вверх и похлопал ладонями.

- Вот это - доктор! - воскликнул он.

Подошел ко мне и крепко обнял.

- Скажите, а я могу завтра уехать в Киев на очередную сессию Верховного Совета? - спросил он.

- Конечно! Обязательно поезжайте, Петр Сидорович! Только, пожалуйста, выполняйте рекомендации, которые Вам сейчас расскажу.

Откровенно, я и сам не поверил в такое "чудо".

- Доктор! Пока я целую неделю буду в Киеве, берите мою машину, и мой водитель Жора будет Вас обслуживать!

- Спасибо, Петр Сидорович! Для меня это слишком много чести...

И по сей день неизменно соблюдаю мою методику обследования. Всегда начинаю с осмотра больного, и лишь после этого знакомлюсь с историей болезни, снимками и пр. Заходим в ординаторскую, беру его историю болезни, начинаю читать, и мало не упал в обморок. В ней огромная запись, состоявшегося вчера консилиума в составе: главного врача областной больницы - Мягкого, главного невропатолога - Подгаецкой, главного травматолога Горского и главного рентгенолога Софьи Яковлевны Ивановой. Читаю их заключение:

"Плечевой периартрит с резким болевым синдромом".

А далее, после перечня назначенных препаратов, следует запись:

"Необходимо провести курс антальгической (противоболевой) рентгенотерапии".

- О, Боже, мой! Что же я натворил? Теперь мне, уж точно, придет полный ....

На следующий день состав консилиума во главе с Мягким в кабинете рентгенотерапии, по стойке "смирно", ожидал прибытия Петра Сидоровича на сеанс рентгенотерапии. А его всё нет, и - нет. Тогда главный врач позвонил в больницу ЛСУ. Ему ответили, что он уже в Киеве, и обо всем подробно рассказали.

Он прибежал ко мне, и был готов разорвать меня на куски.

- Ты, идиот! Что ты натворил? - заорал он - Как ты мог разрешить Кошевскому ехать на сессию Верховной Рады? Ты, что не видел, что мы назначили ему курс лечения?

- Увидел! - говорю ему - Но, поздно, лишь после того, как у него исчезла боль. И вернуть её обратно уже было невозможно! А со словом "идиот" - будьте, пожалуйста, поосторожнее! Это серьёзный диагноз!

Из этого случая он раздул такое, что даже самому изощренному уму непостижимо. Говорил, что я не посчитался с мнением "авторитетов", самостоятельно "вторгся" в процесс лечения председателя облисполкома и навредил его здоровью и т.д., и т.п.

Но, какой он, внешне, ни наглый и, ни подлый, а в душе, все-таки, был жалким трусом, и я воспользовался этим:

- Вот вернется Петр Сидорович, - говорю ему, - Он обещал: придти ко мне. А я пожалуюсь ему на Вас, что Вы мне за его лечение устроили выволочку! Сделать это? - спрашиваю его.

И он замолчал.

Позже он перевёл наше отделение на третий этаж самого худшего (типа "хрущевки") корпуса больницы. Отделение реанимации располагалось на большом отдалении - в другом хирургическом корпусе. Рентген-кабинет, в котором мы работали ежедневно, находился на первом этаже. Поэтому персоналу доводилось постоянно таскать на носилках больных по узким лестничным пролётам. Многие, особенно молодые девушки, которым предстояло ещё рожать, не выдерживали такого каторжного труда и увольнялись.

Все это в значительной мере сказывалось на качестве нашей работы. Хоть бери, да закрывай эту, ставшую поперёк горла у главного врача, злополучную нейрохирургию? Но, не обращая внимания на всякие трудности, все мои ординаторы активно занимались научно-исследовательской работой. Вскоре Анатолий Антонович Бугрей, Михаил Емельянович Цимбал и Валентина Михайловна Торяник - стали кандидатами наук, а Орест Андреевич Цимейко - доктором наук, профессором, руководителем клиники микрохирургии мозга Киевского НИИ нейрохирургии.

Такого рекордного(!) "прорыва в науку" наша больница еще не видела (уверен, что и в будущем - никогда не увидит). Мы жили единой семьей.

Наша дружба проявлялась не только в производственной, но и в общественной жизни. Без принуждения мы ходили на праздничные демонстрации, участвовали в художественной самодеятельности и спортивных соревнованиях. На протяжении двенадцати лет я был старостой хоровой капеллы "Медик" Кировоградской областной больницы, участвовал в областных соревнованиях по пулевой стрельбе и шахматам.

Однако и успевал заниматься научной работой: писал тезисы докладов, научные статьи, выступал с докладами на научных конференциях и съездах, собирал материал для следующей моей диссертации. В общем, жизнь была и веселая, и активная, наверное, потому, что все мы тогда были молоды, и уверены в завтрашнем дне...

С глубоким почтением и огромной благодарностью вспоминаю моих замечательных учителей: главного хирурга области, профессора Григория Дмитриевича Назарова, академиков, Героев Социалистического Труда и депутатов Верховного Совета СССР Александра Ивановича Арутюнова и Андрея Петровича Ромаданова. С благодарность отношусь к, выведшим меня в люди, научным руководителям моей диссертации - академику Юрию Афанасьевичу Зозуле и ныне покойному профессору Олегу Александровичу Лапоногову. Только добрыми словами вспоминаю всех, кого знал - покойных, и знаю, ныне здравствующих, замечательных научных сотрудников моего самого любимого - Киевского НИИ нейрохирургии им. А.П. Ромаданова.

Поскольку негативное отношение главного врача к нейрохирургии мне уже дьявольски надоело, да и ещё ко всему наслоились семейные обстоятельства, в 1975 году был вынужден уехать в Севастополь, о чем в дальнейшем не раз об этом пожалел. Надо было уехать в любой город Украины, России, Белоруссии, - куда угодно, но только не в Севастополь.

Кировоградская нейрохирургия стала постепенно увядать, и вскоре утратила лидерство в нейрохирургической службе Украины. Спустя пять лет, едучи в отпуск к матери, по пути заехал в Кировоград и решил посетить бывшее мое отделение. Сижу в ординаторской и беседую с нейрохирургом Петей Щербаковым. Был как раз конец рабочего дня. В ординаторскую вошел ординатор. Мне помнится, он ранее работал фельдшером санитарной авиации, а вслед за ним вошла, рыдающая пожилая женщина

- Доктор, дорогой, миленький! Помогите! Спасите моего сыночка! - молит она, а затем опустилась на колени, и стала целовать его грязные туфли.

От такой картины мне стало жутко....

А тот, отталкивая её ногами, громким голосом кричит:

- Ничего страшного у него нет! Радикулит! Лечим! Не мешайте нам!

Потом он надел шляпу и ушел, а старушка, рыдая, поплелась, за ним вслед...

- Что с больным? - спрашиваю Петра.

- Со слов лечащего врача какой-то непонятный радикулит.

- Может быть, взглянете на него? - попросил он меня.

- Пойдем, посмотрю!

Смотрю: состояние пациента очень тяжелое, он истощён, температура тела 39.5 градуса, землисто-серое лицо обильно покрыто холодным липким потом. Прощупываю живот: нижний край печени выступает на два пальца ниже реберной дуги. Провожу неврологическое и ортопедическое исследования, и не нахожу никаких признаков, характерных для радикулита. Прошу медсестру принести перчатку и провожу пальцевое исследование через прямую кишку. Обнаруживаю резко болезненный гнойник величиной с утиное яйцо. Все ясно!

Заходим в ординаторскую, и говорю Петру:

- Срочно звони и вызывай проктолога! Надо немедленно вскрыть абсцесс, а то в ближайшее время парень может, вообще, погибнуть! Его защитные силы - уже на пределе. Давай историю болезни!

Знакомлюсь с историей болезни. Молодой тридцатитрехлетний мужчина, командир эскадрильи Кировоградской школы высшей летной подготовки. Болеет более двух недель. Смотрю анализы крови.

- Ужас: у него же типичный сепсис! Как мог не заметить этого лечащий врач?

Делаю запись моей консультации и пишу:

"Исследование per rectum", т.е. "Исследование через прямую кишку", и описываю все, что мною обнаружено.

В конце пишу заключение:

"Параректальный абсцесс. Сепсис. Необходима срочная операция - вскрытие абсцесса. Вызван проктолог".

Буквально через несколько минут заходит, к счастью, задержавшийся ещё на работе, главный проктолог Виктор Беспалько. Мы поздоровались.

- Показывай больного! - обращается он к Петру.

Они уходят, и через несколько минут возвращаются в ординаторскую. Виктор, удовлетворенно потирая ладони, с торжествующей улыбкой "победителя" берет в руки историю болезни и начинает читать мою запись. Затем встает и говорит:

- За восемнадцать лет моей работы проктологом, впервые встречаю в истории болезни описание ректального исследования, проведенного врачом другой специальности!

И пожимает мне руку.

- Виктор Петрович! Поверьте, что я сделал это, не только из-за уважения к Вам и к Вашей специальности! Меня этому научили в институте! - отвечаю ему.

Мы расстались. В тот же вечер больного прооперировали. Он поправился, вернулся в строй и продолжал дальше обучать летчиков. Но, его мама успела написать письмо в облздрав, и в больнице состоялась очень "громкая" врачебная конференция по разбору этого случая. Разнося, в "пух и прах", нейрохирургию, главный врач заключил свое выступление словами:

- Что же получается?! Для того чтобы в нашей нейрохирургии поставить больному правильный диагноз, надо, оказывается, приглашать из Севастополя Ярового? Тогда, уж лучше, я попрошу его вернуться в Кировоград!

Такие уважительные слова в мой адрес, были, пожалуй, впервые произнесённые им.

Через пять лет после того, как я уехал из города, Мягкий настолько проворовался, что на основании материалов КРУ, в областной прокуратуре на него завели уголовное дело. Ему "светил" приличный срок. Но, как можно судить коммуниста, тем более, члена обкома партии и бывшего делегата XXV-го съезда КПСС?

Тогда обкомовские друзья-чиновники "посоветовали" ему потерять партийный билет. Он имитировал кражу в его кабинете: взлом сейфа и пропажу партийного билета. За утрату партийного билета он был исключен из партии. И чиновники обкома партии облегченно вздохнули: "Теперь уже, слава Богу, его будут судить как беспартийного человека, и на наш "чистый" обком партии не ляжет тяжкое пятно позора".

После этого он додумался совершить членовредительство: ввёл себе в бедро какой-то неизвестный препарат, после чего развились флегмона, гангрена и сепсис. Надо было делать ампутацию бедра, но травматологи не стали его оперировать и отправили в Харьков. В институте травматологии и ортопедии ему сделали высокую ампутацию бедра и экспресс-протезирование. По возвращению - он был отстранен от должности. Тюрьмы ему удалось избежать, поскольку он сам себя жестоко наказал. А вот от худой молвы - нет! Так закончилась его мирская "слава". Медицинская общественность области ещё долго "обсуждала" исход этого события.

Как-то летом в нашем городе проводилось республиканское совещание председателей облисполкомов, и заместитель председателя Кировоградского облисполкома Евгения Михайловна Чабаненко разыскала меня в больнице. Тогда она мне рассказала обо всем вышеописанном. Но это мне уже было совсем неинтересно.

Как тогда она умоляла меня вернуться в Кировоград!!!

Обещала квартиру, правительственные награды, и все, чего только пожелаю. Но, я влюбился в дивный город-герой Севастополь, стал его патриотом, и уже жил совсем иной жизнью....

Глава III.

Работа в Севастополе

"Невежество - мать злобы, зависти, алчности и

всяких прочих низких и грубых пороков, а также грехов".

Галилей Галилео.

Севастопольская городская больница

Работа в Севастополе оказалась нелёгким и последним этапом моей нейрохирургической деятельности.

Я - выпускник Одесского медицинского института, ещё раз подчеркиваю, - высококультурного высшего учебного заведения, и ученик украинской школы нейрохирургов, оказался здесь, где почти все врачи - выпускники Крымского мединститута, - "белой вороной". Многое, с чем мне доводилось сталкиваться в этой больнице и в здравоохранении города, казалось мне просто "пещерной" дикостью. Натыкаясь с первых дней на хамство, невежество и матерщину отдельных высокомерных "князьков" городской медицины, никак не мог понять:

Почему в этой больнице такая низкая культура?!

Впервые "познакомился" с севастопольской городской больницей №1 им. Н.И. Пирогова ещё в далёкие шестидесятые годы. На страницах самого популярного в то время журнала "Огонёк" была опубликована большая статья, посвящённая будням этой больницы. В ней было много цветных фотографий, иллюстрирующих деятельность её функциональных подразделений. И тогда меня поразила одна фотография с надписью: "Выписная комната".

Да! Оказывается, в те далёкие времена в лечебных учреждениях были специальные комнаты, в которых выписанных пациентов одевали в их чистую и выглаженную одежду.

Главным врачом больницы с 1963 до 1968 года была гинеколог Вера Семёновна Доломанова - женщина совсем маленького росточка, но очень волевая и энергичная. Главным хирургом в то время был прекрасный организатор здравоохранения Леонид Вуколович Бобылев - один из двух хирургов, выживших на Малой Земле. Второго, оставшегося в живых на той огненной земле, его коллегу - Валентина Ивановича Квашина, я хорошо знал. Он заведовал отоларингологическим отделением Кировоградской областной больницы, и наши отделения располагались на одном этаже.

При Вере Семеновне был период расцвета лечебно-профилактической и общественной деятельности больницы. В коллектив влилось много молодых врачей: травматологи, хирурги, анестезиологи и другие специалисты. В больнице была замечательная художественная самодеятельность и одна из лучших в Крыму волейбольная команда. Поскольку Доломанова страдала приступами головной боли, то с целью снятия приступа часто прибегала к употреблению кофеина, который никогда и нигде не считался наркотиком. Но, этим воспользовались врачи - подлецы во главе с хирургом Гольдфарбом Давидом Шаевичем, которым она часто "наступала" на их больные "мозоли".

"На свете - говорил Достоевский, - есть три рода подлецов: подлецы наивные, то есть убежденные, что их подлость есть высочайшее благородство, подлецы, стыдящиеся собственной подлости при непременном намерении все-таки ее докончить, и, наконец, просто чистокровные подлецы".

Обнаружив в её сейфе препарат кофеин, который она принимала при приступах головной боли, "чистокровные" подлецы оклеветали её, и, сделав из неё наркоманку, "растрезвонили" по всему городу. Она была вынуждена уехать из города. Представьте себе, - она от этого ничего не потеряла. Её приняли на должность областного акушера-гинеколога Ростовской области и ассистента кафедры гинекологии мединститута. Со временем она была награждена "Орденом Ленина". Об этом упоминаю, не преследуя никакой цели, а так, кое-кому в назидание, как "информация к размышлению".

Пятый день моей работы.... Присутствую в конференц-зале на клинико-анатомической параллели. Идет обсуждение летального случая в хирургическом отделении. Как обычно, вначале лечащий врач доложил историю болезни, а после патологоанатом - участник войны, инвалид, потерявший на фронте один глаз, стал зачитывать протокол вскрытия. Лечащему врачу, как мне показалось, довольно-таки приятной женщине, что-то "не понравилось" в его докладе... Она резко вскочила с места, протянула ему дулю, и во весь голос закричала:

- На! Циклоп! Застрелись!

Зал "загудел"... Услышав это, я обхватил голову руками, и склонил её на колени. Мне уже не хотелось никого видеть в этом зале, и присутствовать на этой конференции, вообще. Раньше и подумать не мог, что врач может себе такое позволить.

"О, Боже! В какой же дурдом попал"?! - подумал я.

После окончания конференции иду в мое отделение вместе с женщиной врачом-травматологом, оставшейся, по сей день, моим единственным верным и преданным другом.

- Скажите, и часто у вас бывают такие "научные" дискуссии? - спрашиваю её.

- Не удивляйтесь! Вы, я вижу, - человек интеллигентный! Ещё не такое увидите и услышите! Поэтому, начинайте привыкать, если хотите здесь работать! - ответила она.

Да! Довелось, и увидеть, и услышать всего. Но привыкнуть к этому никак не мог. Однажды иду по территории больницы с бывшей главным хирургом города Леокадией Сергеевной Сидоровой, и о чем-то увлеченно разговариваем. Вдруг слышу, позади кто-то кричит:

- Эй, ты! Курва македонская! Почему не здороваешься со мной?

Оглядываюсь, а это общепризнанный в городе "князёк", заведующий урологическим отделением - Вайнер так "ласково" обращается к моей попутчице. А вокруг полно народа: медперсонал, больные, родственники больных и посетители. Как-то в моем отделении больному потребовалась срочная консультация уролога, и я решил не звонить, а самому пойти в урологию, и пригласить любого врача. Зашел в их ординаторскую и прислонился к косяку двери. Как раз проводилась пятиминутка. Вайнер, вальяжно развалившись за столом, слушал доклад дежурного врача, и вдруг, вскочил и как закричит на него:

- Ты, пиз..а.! Что ты натворил?

Лечащий врач побледнел, понурил голову, и даже стал заикаться...

- Ну и дела?! Как же к такому бандитизму можно привыкнуть? - подумал я.

Прикрыв за собой дверь, удалился.

Но, и это ещё не все.

Однажды прохожу по коридору первого хирургического отделения и становлюсь свидетелем ужаснейшей картины. У самого начала коридора за столиком сидит молодая врач, и что-то пишет в истории болезни, а в противоположном конце длинного коридора из самой крайней палаты выходит хирург Давид Шаевич, о котором уже упоминал, и, сверкая полным ртом золотых коронок, кричит той женщине:

- Эй, ты! (называет её фамилию). Иди сюда, я сейчас тебя вы...бу!

Представляете себе, - на весь коридор!!! И это слышат и персонал, и больные, и родственники. А он, как ни в чем не бывало, покачивая, как утка, своей жирной попой, гордо "поковылял" по отделению.

Как можно допускать такое?! Это же настоящий бандитизм, творимый в стенах лечебного учреждения!

Октябрьские праздники. После демонстрации иду в мое отделение. Обхожу больных, поздравляю их с праздником, а после иду в отделение реанимации, которое располагается рядом. Там лежат двое больных, оперированных по поводу опухоли мозга. На нашем этаже находятся еще второе хирургическое и рентгенологическое отделения. И, вдруг, слышу, как на нашем этаже вдруг очень громко заиграл баян, и раздались песни и пляски. Это коллектив рентгенологического отделения отмечает праздник. На столах - водка, вина, разные закуски... Всем, кто там находится, "по фигу" до того, что рядом лежат тяжелые больные, и кто-то в трауре сидит у койки умирающего родного человека.

В праздничные дни и дни рождения подобные, длящиеся часами "гульбища", проводятся в этом отделении регулярно, из года в год. Но,

никто из администрации больницы и горздравотдела не посмел запретить такое безобразие. Потому, что там сидела "княгиня", которой было всё позволено.

Случись бы подобное в моем Кировограде, то такого руководителя с позором выгнали бы из областной больницы. А здесь, оказывается: таковы традиции!

В чужой монастырь, говорят, нельзя "влезать" со своим уставом! Но, простите, это уже в какой-то мере и мой "монастырь".

Меня утомили тяжкие будни и четырнадцать партийных поручений, которые отнимали все свободное от работы время, связывали по рукам и ногам и не позволяли основательно заниматься научной работой. Порой казалось, что эти "партийные поручения" раньше срока загонят меня в могилу. За время работы партийное бюро трижды "загоняло" меня в "Вечерний университет марксизма-ленинизма", так тогда называлась высшая партийная "бурса". Даже сейчас храню "красные дипломы" об окончании того, извините за выражение "университета". Они свидетельствуют о приобретенном мною высшем партийном образовании на факультетах "Атеизма", "Исторического материализма" и "Партийно-хозяйственного актива". Т.е. о том, что я получил "знания" по полному курсу тогдашней идеологической отравы. Сейчас трудно сосчитать, сколько было отобрано у меня вечеров, которые можно было с пользой посвятить научной работе или личной жизни.

Поражает "дробление" партийной организации больницы на мелкие "цеховые организации". В больнице насчитывалось шесть таких мелких парторганизаций, в которых никакой работы не проводилось, они существовали лишь формально. Дошло до смешного: в рентгенологическом отделении три коммуниста, тоже создали свою партийную организацию.

Жутко устал от ежегодных отчетов на партсобраниях о работе руководимого мною нейрохирургического отделения, отчётов о работе возглавляемых мною комиссией, "самоотчётов" на партбюро больницы и протчая. Да еще и моральная подавленность от огромного количества получаемых мною выговоров. А их объявляли за всё. Например, за то, что медсестра поссорилась на коммунальной кухне с соседкой, из-за чего поступила "телега" из милиции, или мой врач Бронислав Малышев нагрубил родственникам больного, и по этому поводу поступила жалоба в горздравотдел. Реакция администрации больницы на все эти "телеги" была однообразной: "За низкий уровень воспитательной работы в коллективе на заведующего отделением наложено дисциплинарное взыскание". Как-то за один год у меня накопилось четыре выговора, что согласно КЗОТу, давало право администрации уволить меня с работы. Но, кто, же тогда оперировал бы нейрохирургических больных?

Расскажу об одной уникальнейшей операции, которую мне довелось сделать на первых порах работы в Севастополе. Я считаю её самой сложной и самой удачной в моей жизни.

Моей пациенткой была Тамара Р. - молодая женщина, помощник прокурора Магадана. Во время отдыха на природе, с сопки свалился на голову огромный камень и причинил ей тяжелейшую травму: "Открытый многооскольчатый перелом лобной кости с массивным повреждением мозгового вещества". Магаданский нейрохирург сделал всё, что положено в таких случаях для спасения жизни. Он удалил все костные отломки и нежизнеспособные участки мозгового вещества. В виду грубых расстройств дыхания вставил в дыхательное горло трахеотомическую трубку. Больше месяца больная находилась без сознания. В дальнейшем у неё появились тяжёлые общие эпилептические припадки, которые возникали по два-три раза в неделю, а то и чаще - по несколько раз в день. Позже её консультировали в нейрохирургических клиниках Новосибирска, Иркутска и Москвы, и везде было отказано в какой-либо операции. Летом 1975 года она приехала к своему брату в Севастополь, и они обратилась ко мне. Ее лицо было обезображенным: в правой лобной области был обширный "запавший" пульсирующий костный дефект. Отсутствовала почти вся правая половина лобной кости вместе с лобным бугром, надбровной дугой и верхней стенкой глазницы. Из-за этого у неё было опущено веко, а правое глазное яблоко сместилось глубоко в полость черепа. На шее был большой обезображивающий втянутый рубец. Было жутко смотреть на лицо этой молодой, прежде красивой женщины, и наблюдать её мучительные судорожные припадки. Я решил её оперировать. Для этого необходимо было изготовить сложный трансплантат, который, единым блоком, должен составлять лобную кость, лобный бугор, надбровную дугу и верхнюю стенку глазницы. Вначале я изготовил гипсовый оттиск костного дефекта, на котором дополнительно сформировал все вышеперечисленные анатомические образования. По слепку на заводе изготовили металлическую матрицу, с помощью которой при высокой температуре "выдавили" из плексигласа трансплантат. Больную стали готовить к операции. Однажды неожиданно меня вызывали в горздравотдел. В кабинете заведующего сидели брат больной - начальник одного из управлений горисполкома и главный хирург города, которого я хорошо знал раньше, когда он был главным нейрохирургом одной из областей Украины. Заведующий горздравом - небольшого роста, косоглазый, поэтому всегда было трудно понять, куда он смотрит - то ли на тебя, то ли куда-то в сторону? Чтобы подавить волю подчиненного собеседника и удерживать его в состоянии страха и скованности, он при беседе всегда разговаривал с ним адмиральским командным тоном.

- Что Вы хотите делать с Тамарой Р.? - процедил он сквозь зубы.

- Оперировать - спокойно отвечаю ему.

- Но, ей отказали делать операцию даже в Москве! Не слишком ли много Вы на себя берете? Вы уверены, что сделаете такую сложную операцию? - повышая тон, он воздел оба глаза в потолок.

Последняя его фраза здорово разозлила меня, и я ответил ему его же тоном:

- Да, уверен! Раньше мне доводилось делать подобные сложные операции. А чтобы заявлять так, как Вы себе позволяете, то надо быть хотя бы клиницистом!

Чиновник явно не ожидал от меня такой дерзости, ничего не ответил. Заёрзал на стуле, и не задавал никаких вопросов. Далее инициативу перехватил главный хирург (в дальнейшем буду называть его - "главный"):

- Вы будете оперировать со мной! Я ведь еще и нейрохирург!

Э-хе-хе! Каким он был нейрохирургом, на Украине не было секретом: областное нейрохирургическое отделение, которым он заведовал до переезда в Севастополь, по всем показателям считалось самым худшим в республике. И вот - операция. Мы работаем вдвоём с ординатором отделения, ныне покойным Брониславом Малышевым. Самым сложным этапом было удаление кожно-мозговых и оболочечно-мозговых рубцов, служивших причиной судорожных припадков. Всё шло нормально. И тут в зал зашёл "главный". После вчерашнего "перебора" у него был ужасный вид: ноги искали равновесия, а руки дрожали, будто у паркинсоника.

- Зачем Вы пришли? Идите-ка лучше отдохните! Ваша помощь нам не нужна, мы справимся сами. Да и оперировать с Вами, в таком как вы есть состоянии, - опасно.

Но "главный" был настроен решительно: он забрал у моего ассистента отсос, и оттолкнул его плечом в сторону. Отсос судорожно "задрожал" в его руке. Несколько раз он травмировал мелкие сосуды, и появлялось кровотечение, которое надо было останавливать. Я вновь и вновь прошу его отдать отсос ассистенту, но всё бесполезно. Не выдерживаю - прикрываю рану салфеткой, а сверху неё кладу свои ладони, и приостанавливаю операцию:

- Продолжать операцию с вами не буду! Прошу отдать отсос ассистенту!

Но и это не подействовало: он, пошатываясь, отрицательно помотал головой. Но, надо было продолжать операцию. И тут "главный" пошатнулся, и отсос "погрузился" глубоко в мозговое вещество.... Произошло тяжелейшее осложнение. Он "проткнул" отсосом желудочек мозга, и в рану хлынула мозговая жидкость. Я не сдержался, и, пусть простит меня, Господь Бог(!), впервые за все время работы не сдержался, произнёс громкие матерные слова в адрес "главного", и выгнал его из операционной. Понадобилось более двух часов для того, чтобы с помощью специальной губки "затампонировать" отверстие в желудочке мозга, и приостановить истечение мозговой жидкости. Огромный дефект твердой мозговой оболочки заместил лоскутом, взятым из широкой фасции бедра. Соответственно краям костного дефекта "подогнал" трансплантат, и прикрепил его к краям кости отдельными капроновыми стежками. В общей сложности операция продлилась более шести часов. Послеоперационный период протекал очень тяжело. Первые три дня после операции состояние пациентки было настолько тяжелым, что я даже утратил надежду, что она сможет выжить. Три дня не отходил от нее ни днем, ни ночью. Сделал еще одну небольшую операцию. В боковой желудочек мозга ввел поливиниловый дренаж. Такой же дренаж ввел в спинномозговой канал, и стал круглосуточно промывать желудочковую систему мозга, удаляя из неё скопившуюся кровь. Больная медленно пошла на поправку.

За все это время "главный" лишь один раз посетил больную. Я не стал с ним разговаривать, поскольку тяжелое осложнение произошло по его вине. На восьмой день разрешил ей подниматься из постели и ходить. Больную перестали тревожить судорожные припадки. Постепенно, по мере уменьшения отека тканей, преображалось её лицо. Возвращалась прежняя красота. На прощанье, ещё удалил на шее обезображивающий кожный рубец. Рану ушил невидимым подкожным швом так, что осталась лишь еле заметная белесоватая полоска. Женщина была счастлива, а мы - довольны результатом нашей работы. Вернувшись в Магадан, Тамара посетила оперировавшего её нейрохирурга. Тот не узнал её, и стал расспрашивать, в какой зарубежной клинике Германии или Франции ей сделали такую чудесную операцию?

- В Севастополе! - ответила она.

- Завидую тому доктору, который Вас оперировал. Можно сделать тысячи сложных операций и обо всех забыть, а можно сделать только одну - такую, как сделали Вам, - и гордиться ею всю жизнь!

Вскоре она приступила к прежней работе. Через год мы опять встретились. Она чувствовала себя превосходно.

- Скажите, дорогой мой доктор, что я могу сделать для Вас в знак большой благодарности?

- Если, не дай Бог, оступлюсь, и судьба занесет меня в ваш Магадан, то стану просить Вас похлопотать, чтобы поместили в камеру южной стороны и убрали с окна козырёк! - пошутил я.

Она рассмеялась.

- А вообще-то, мне очень хочется ещё раз почитать чудесную книгу Юргена Товальда "Сто лет криминалистики".

Через месяц получаю бандероль, а в ней - эта книга с надписью на фальш-странице: "В.К.! Спасибо, дорогой мой человек!".

Вот так я получил "взятку". И не от кого-нибудь, а от самого помощника прокурора Магадана! Эх, досада! Во время моего переезда на другую квартиру эта книга кому-то очень понравилась. Мораль: принимать взятки от блюстителей порядка - великий грех!

Не помню, на второй или третий день после операции, ко мне приехал брат моей пациентки и предложил на несколько минут отлучиться, и поехать с ним. Мы подъехали к дому № 11 по ул. Дмитрия Ульянова, что вблизи древнего "Херсонеса" - в тихом спальном районе на берегу моря. Поднялись на третий этаж. Он открыл квартиру, и пригласил меня войти. Это была, хорошо обставленная мебелью, вполне жилая "ничейная" двухкомнатная квартира. Через её окна просматривалась "Карантинная бухта".

- Владимир Куприянович! Мне известно, что Вы снимаете квартиру. Поэтому переселяйтесь сюда, и живите, пока не получите собственного жилья..., - сказал он, и подал мне обычный почтовый конверт.

В нем находился ключ от квартиры. В то время подобные квартиры имели директора почти всех заводов и крупные городские чиновники. Я знал назначение таких квартир, и это вызывало у меня чувство отвращения к ним. Поэтому, с благодарностью за внимание, но за ненадобностью, вернул ему ключ.

Поскольку в его подчинении было огромное ремонтно-строительное управление, я попросил его помочь провести косметический ремонт моего отделения. И он помог. Учитывая, что для рабочих это была "левая" нагрузка, они долго тянули его. Оставалось побелить потолок, стены и покрасить панели в длинном коридоре, и эту работу мы решили закончить своими силами. Вместе с сестрой-хозяйкой надели маски и шапочки, залезли на деревянные "козлы", и за один день дважды побелили потолок и стены. Вслед за нами, наши девочки - санитарки и медсестры, покрасили панели. Отделение засверкало красотой. Все! Теперь в этом отделении будет приятно находиться больным, и нам - работать. В отделение стали сбегаться сотрудники из других отделений больницы, чтобы посмотреть: "Чего там такого натворили в нейрохирургии?!". Через несколько дней наше отделение "посетили" заведующий горздравом и главный врач больницы. Они были в восторге, а я нажил ещё нескольких недругов. Но, "пожить" в этом прекрасном помещении нам не довелось. Решением "главного" и начмеда в наше отделение вселилась "вайнеровская" урология, поскольку в его корпусе начался косметический ремонт, а наше отделение перевели в, провонявшийся мочой и пораженный грибком, урологический корпус. Спорить и что-то доказывать - было бесполезно. В том корпусе коллектив отделения "отмыл" от грязи несколько палат и операционную в одном крыле здания, перенёс туда койки и мебель, и мы продолжили работу. В другом крыле шел ремонт. Поэтому доводилось работать под постоянное сопровождение стука молотков и грохота пневмоперфоратора. Так мы прожили там два года. Урология вернулась в свой корпус. На её место "вселилась" травматология, а наше отделение было переведено в старый, еще дореволюционной постройки, корпус, в котором, как назло, демонтировали рентгенаппарат. Но, несмотря, ни на какие трудности, мы продолжали работать.

Вскоре получил двухкомнатную квартиру, которую сразу же разменял, и, таким образом, сделал жилье дочери - учительнице английского языка средней школы, у которой в то время уже было двое маленьких детей. В моей однокомнатной квартире не было ни ковра, ни приличной мебели, ни даже телевизора. Единственным богатством были редкие бесценные старинные (еще конца XIX века) книги из области медицины, специальная справочная и энциклопедическая литература, две пишущие машинки с русским и латинским шрифтом, рукописи, слайды, фотографии, чертежи и пр. бумаги.

Так жил простой советский нейрохирург, кандидат медицинских наук, который еще в начале врачебной деятельности, стоя на коленях перед тяжелобольным отцом, поклялся никогда не брать взяток, и, с запахом алкоголя или сигаретой во рту, не переступать порог палаты. Горжусь, что за период работы в системе советского здравоохранения, и участия в двух войнах, не нарушил ни одного пункта моей клятвы.

Требовать деньги за лечение онкологических или тяжелых обреченных нейрохирургических больных - это не грех Господний, а уголовное преступление. Считаю, что больных с острой хирургической патологией, пострадавших в катастрофах, и онкологических больных надо лечить бесплатно! И только бесплатно! Врачей, которые с таких больных берут деньги за лечение, считаю преступниками. Будь на то моя власть, я бы безжалостно отправлял таких "рвачей" в тюрьму, и лишал бы их права в дальнейшем практиковать. Но, прежде всего, отправил бы туда государственных чиновников, начиная с "мессии" - первого Президента Украины Блюм, Синкель Лейбы Макаровича (см: archive.mignews.com.ua/articles_print/ 46295. html), за то, что он и его окружение ограбили народ и создали для него такую жестокую систему здравоохранения. Мои суждения могут показаться кому-то слишком суровыми и жестокими. Но, как онкологический больной, инвалид первой группы, участник боевых действий, перенесший за последние четыре года семь операций, считаю, что имею полное право так заявлять. Мне-то, не понаслышке известно, в какую сумму обходятся многочисленные обследования, операции и постоянное медикаментозное лечение. Я бы умер, если бы не было у меня друзей, которые оплачивали все мои поездки и лечение в клиниках России. Даже, испытывая физические страдания, каждый человек хочет жить...

Спустя три года, случай свёл меня с братом Тамары. На мой вопрос о здоровье сестрёнки тот с готовностью ответил:

- Тома просила передать Вам привет, а её спасителю - моему другу главному хирургу огромную благодарность! Это он своими золотыми руками сделал ей операцию, за которую не взялись даже в Москве!

От его слов у меня мурашки по спине пробежали. И я рассказал ему обо всем, как это происходило в действительности....

- А Вашему другу - "главному хирургу" передайте, что он - сволочь! Ничего другого о нем не скажу! - с чувством глубокой обиды, я развернулся и, даже не подав ему руки на прощанье, уехал.

Уверен, что он передал ему мои слова.

Текущий 1987 год принес много сюрпризов. За всю историю севастопольского здравоохранения я стал первым в городе врачом, награжденным бронзовой медалью ВДНХ СССР "За успехи в народном хозяйстве", "Дипломом третьей степени ВДНХ УССР", а также нагрудным знаком "Изобретатель СССР". Коллектив больницы выдвинул меня на звание "Заслуженный врач Украинской ССР". На меня был оформлен "Наградной лист", "согласован(!)" с райкомом партии и отправлен в наградной отдел горисполкома. Во время командировки в Киев установил тесные связи с кафедрами Киевского института усовершенствования врачей и клиниками института ортопедии и травматологии. В то время директор института травматологии Иван Владимирович Шумада предлагал мне должность главного врача института, но, в скромной форме, довелось отказаться. Уж очень страстно был влюблен в свою нейрохирургию.

По итогам социалистического соревнования руководимое мною нейрохирургическое отделение по всем показателям деятельности заняло первое место в городе. Меня переполняло чувство радости. Однако такого не бывает, чтобы всегда и везде было только хорошо.

Меня стали посещать нехорошие предчувствия. В хирургии, тем более в нейрохирургии, опасности и неудачи постоянно подстерегают на каждом шагу. Порой, даже не зависящее от хирурга осложнение, при желании, можно квалифицировать как преступление, со всеми вытекающими последствиями. Для этого не надо большого ума.

Такая беда случилась... Это произошло в субботу 24 октября 1987 года. Около 17:00 в наше отделение поступил шестилетний ребенок Костя А. с черепно-мозговой травмой, полученной при падении с дерева. Оказалось, что он еще и докторский ребенок. Его мать - врач городской санэпидстанции. В 21:00 я заступил на ночное дежурство, и первое, с чего начал, - осмотрел ребенка. История болезни, что в нашей практике встречается довольно редко, была описана очень грамотным дежурным травматологом - Олегом Ивановичем Нежидом. До сих пор уважаю этого замечательного человека, хорошего товарища и прекрасного специалиста. Он настолько подробно и грамотно все описал, что мне нечего было добавить. Кроме всего, в истории болезни он указал, что ребенок страдает аллергической реакцией на цитрусовые плоды. В листе назначений грамотно назначил лечение. И, вообще, всё было настолько грамотно изложено, будто историю болезни писал не травматолог, а высококвалифицированный нейрохирург. Ребенок был в сознании, адекватно реагировал на окружающую обстановку, не плакал, не стонал. Единственной жалобой у ребенка была незначительная головная боль. За ночь осматривал его четыре раза. Он спокойно спал, и лишь дважды просыпался по физиологическим надобностям. У него не было рвоты, температура тела не превышала 37,3 градуса. В ту ночь шел холодный осенний проливной дождь. В такую непогоду не стал транспортировать ребенка на рентгенографию черепа в другой лечебный корпус. Тряска на носилках, холод и проливной дождь могли осложнить состояние пациента. Кроме того, чисто из человеческих побуждений, мне было жаль гонять под дождем медперсонал. На основании многих симптомов, даже без рентгенограмм, было ясно, что у ребенка линейный перелом костей свода черепа и ушиб мозга без признаков сдавливания мозга, т.е. без парезов и параличей конечностей и других каких-либо опасных для жизни симптомов. Ввиду того, что состояние ребенка к утру нисколько не ухудшалось, я решил отсрочить рентгенологические исследования, и ограничился клиническим наблюдением в динамике. Учитывая, что ребенок страдает аллергией на цитрусовые плоды, вполне осознанно, воздержался от внутривенного вливания применяемых в таких случаях шаблонных растворов. Ограничился назначением холода на голову и покоя. Все мои наблюдения (по часам) надиктовал на магнитофонную ленту, поскольку в нашем отделении был диктофонный метод ведения медицинской документации. Утром опять осмотрел мальчика. Папа читал ему детскую книжку, а он, полусидя на папиной груди, внимательно слушал. Затем мальчик спросил меня, как скоро его выпишут. Я ответил, что таких "десантников" при хорошем их поведении, мы выписываем обычно через четыре-пять дней. Затем по-мужски мы пожали друг другу руки, и со спокойной душой ушел домой. Уходя, предупредил дежурный медперсонал, чтобы, в случае ухудшения состояния ребенка, обязательно вызвали меня. Со слов дежурных медсестер, до вечера ребенок находился в сознании и хорошем состоянии. У него уменьшилась головная боль, не было рвоты, хорошо ел, пил и вел себя так, как обычно ведут больные дети. В 21:00 на дежурство заступил ординатор Сергей Бражников, и стал "активно заниматься" ребенком. Он транспортировал его в перевязочную комнату и произвел диагностическую спинномозговую пункцию. Во время пункции ребенок был в сознании, он плакал, говорил, что ему очень больно, и умолял не делать ему никаких уколов. Спинномозговая жидкость, как это и должно быть при ушибе мозга, была окрашена кровью. Вполне понятно, что внутричерепное кровотечение уже давным-давно остановилось. Не ознакомившись с записью в истории болезни о том, что ребенок страдает аллергией на цитрусовые, он назначил капельное внутривенное вливание раствора, в состав которого входили: глютаминовая, аминокапроновая и аскорбиновая кислоты. Ровно через 10 минут после начала вливания у ребенка развился судорожный эпилептический припадок. Это был результат аллергической реакции, которая спровоцировала отек мозга и судорожный припадок. Напомню: до пункции и внутривенного вливания ребенок был в хорошем состоянии. Он находился в сознании, температура тела была 37,1 градуса. Доктор заподозрил у ребенка внутричерепную гематому, хотя никаких клинических данных, указывающих на её наличие, - не было. У него возникло желание сделать ему операцию - трепанацию черепа. Не поставив меня, как заведующего отделением и старшего по опыту, в известность, в 3 часа ночи он взял ребенка на операционный стол. Во время операции, не обнаружив предполагаемой внутричерепной гематомы, стал "искать" ее внутри мозгового вещества, и толстой иглой-канюлей делать поисковые проколы мозга в разных направлениях. Но гематому так и не нашел. Операция закончилась в 4:00 утра. Ребенка доставили в палату в состоянии глубокой комы. В 8:00 утра, когда я осматривал ребенка, он уже находился в агональном состоянии, ртутный столбик градусника превышал метку 41-го градуса. Были резко выражены расстройства дыхания, и в моем присутствии, ребенок скончался. Замечу: за время моей многолетней нейрохирургической практики, это был первый случай, когда ребенок, доставленный в больницу в сознании, после операции умер. Наоборот, могу привести сотни примеров, когда, доставляемые в крайне тяжелом и безнадежном состоянии дети, после наших операций выживали. К счастью родителей и радости медперсонала, мы выписывали их из больницы без каких-либо серьёзных осложнений. На вскрытии трупа ребенка выяснилось, что один из проколов иглой-канюлей пришелся в зрительный бугор. Есть такое важное анатомическое образование мозга, контролирующее терморегуляцию организма. Этот участок мозга называют ещё "зоной физиологической недозволенности", поскольку "прикасаться" к нему - чрезвычайно опасно. Любая, даже самая незначительная травма этой области мозга может повлечь за собою смертельное осложнение - церебральную гипертермию.

Подстрекаемая "главным" и начмедом больницы по хирургической службе, мать ребенка сразу же написала письма во многие инстанции: Министерство здравоохранения СССР, ВАК Академии наук и Прокуратуру. В них она обвиняла не оперировавшего хирурга, а меня в том, что, якобы, моя пассивность привела к смерти ребенка. Началось следственное разбирательство. Ежедневные вызовы к следователю прокуратуры, у которого с каждым очередным посещением все больше и больше "разбухала" папка с надписью "Дело А. №...". Так продолжалось более месяца. Наконец, следователь заявил мне, что следствием не установлено состава преступления с моей стороны. Но, письма продолжали поступать. В них мать ребенка требовала лишить меня ученой степени, высшей категории, снять с должности заведующего отделением и судить. Видя такую сложную ситуацию, я попросил справку о том, что прокуратура занималась расследованием случая смерти ребенка А., шести лет, и состава преступления с моей стороны не установлено. В дальнейшем, будучи в Афганистане, эта справка мне здорово помогла, но об этом расскажу позже. С того злополучного дня я утратил душевный покой, нормальный сон, и "жил" на одном валидоле. Позже узнал, что мой Наградной лист на "Заслуженного врача" отправили в мусорную корзину. Его подлинно переписал, под свою фамилию, главный хирург. Но и это меня не волновало. По сей день, когда уже прошло больше половины века моего служения медицине считаю, что в то время хирурги работали не из-за наград. Их мало жаловали, хвалили и благодарили, зато часто ругали и наказывали. Заслуженные слова благодарности, почет и награды приходили к ним с большим опозданием, часто уже после их смерти. Они будто хищники, налетали на трупный запах. Такова судьба хирургов, да и не только их, но и других, особенно, талантливых и одарённых врачей. Раньше награждали людей труда: колхозников, рабочих фабрик и заводов и "высоких" руководителей. Правительство всегда рассматривало медицину наравне с химчисткой, сапожной или часовой мастерской, или банно-прачечным комбинатом. Т.е. "оно" считало медицину подразделением бесплатной сферы обслуживания.

К сожалению, такое "чиновничье" отношение к медицине мало чем изменилось и по сей день.

Незадолго до Нового 1988 года заказал две путевки на курсы первичной специализации по мануальной терапии, организованные на кафедре реабилитации, физиотерапии и врачебного контроля Киевского института усовершенствования врачей им. П.Л. Шупика, и вместе с моим коллегой Валерием Григоренко выехал в Киев. Это были первые курсы на Украине. Поскольку к тому времени мною был опубликован ряд научных трудов, и в медицинской литературе был уже известен как специалист мануальной медицины, то заведующий кафедрой предложил мне прочитать вводную лекцию об истории этого метода лечения. Эту лекцию, без всякой шпаргалки, с демонстрацией слайдов прочитал за четыре часа. Убедившись в том, что я достаточно знаю материал, заведующий кафедрой, ныне покойный профессор Леонид Евстафьевич Пелех, предложил мне читать и другие разделы согласно составленной мною программе. Охотно согласившись, в течение двух недель вычитал весь теоретический курс. После, еще в течение пяти дней, проводил практические занятия с курсантами. Однажды, при переполненной аудиторией, что яблоку некуда было упасть, поскольку многие слушатели сидели на ступеньках прохода, а некоторые даже на полу, профессор Пелех сказал: - У нас на кафедре уже есть замечательный доцент по курсу мануальной медицины (и назвал мою фамилию). - Переезжайте в Киев, и должность доцента кафедры Вам будет предоставлена.

Поблагодарив его, сказал, что предложение является неожиданным, и мне надо подумать.

За преподавание на курсе был освобожден от дальнейшего посещения занятий и сдачи экзамена. Таким образом, в числе курсантов, стал "официально" признанным и дипломированным специалистом мануальной медицины на Украине.

Предоставленные мне свободные дни решил использовать для поездки в Москву. Во Всесоюзном объединении "Союзздравэкспорт" узнал, что сроки моего вылета в Афганистан не изменены. В тот же день, поздней ночью, уехал к матери на Кировоградщину. После всего пережитого мне уже не хотелось видеть ни Севастополь, ни мою больницу, и, вообще, никого. Коллега Григоренко получил моё удостоверение об окончании курсов первичной специализации по мануальной терапии, которое давало мне право практиковать этот метод лечения. Но где-то в отделе кадров нашей больницы оно "затерялось" навсегда....

"Холодная" война. "Друзья" и недруги

"Клеветы в своей жизни избегают

только ничтожества".

Оноре де Бальзак.

Профессор Лесницкая и её ученики

С первых дней работы в Севастопольской больнице, стал чувствовать, будто постоянно прикасаюсь к чему-то липкому, мерзкому, противному, грязному и дурно пахнущему. Но, ничего с этим поделать не мог.... Будучи непримиримым противником матерщины, хамства и невежества, с которыми доводилось почти ежедневно сталкиваться в севастопольском здравоохранении, стал постепенно наживать "друзей" и недругов. Под, взятым в кавычки, термином - "друзей", подразумеваю врагов. Никак не могу обойти их стороной, не "посвятив" им хотя бы несколько страниц. Первыми моим недругами в Севастополе, как ни странно, стали бывшая заведующая кафедрой нейрохирургии Крымского медицинского института профессор В.Л. Лесницкая и сотрудники бывшей её кафедры: профессор Морозов и доцент Воробьёв. Вера Леонидовна - представитель "ленинградской школы" нейрохирургов. Будучи профессором Ленинградского НИИ нейрохирургии им. А.Л. Поленова, в 1950 году она переехала в Симферополь, где в 1951 году создала первую в Союзе кафедру нейрохирургии. Но, 19 февраля 1954 года Крым был подарен Хрущевым Украине. Волей-неволей, а руководимой Верой Леонидовной клинике довелось-таки влиться в структуру украинской нейрохирургической службы, и руководствоваться положениями и приказами украинского Министерства Здравоохранения. Севастополь стал городом республиканского подчинения. Это означало, что все отрасли народного хозяйства, в том числе культура, образование и здравоохранение стали напрямую подчиняться Кабинету Министров Украины. Лишь горком партии по-прежнему оставался в подчинении Крымского обкома партии. Украинскую школу нейрохирургии и Киевский НИИ нейрохирургии Вера Леонидовна явно не уважала. К научным сотрудникам этого института относилась с пренебрежением, и, уважаемых и почитаемых мною профессоров обзывала, не иначе, как "мальчишками". А тут, откуда не возьмись, в её "вотчине" - городе-герое Севастополе, где она проживала, неожиданно появился один из учеников того "мальчишеского" Киевского НИИ нейрохирургии. Да ещё и "устраивает" здесь "погоду". Подвергает сомнению диагнозы, устанавливаемые в бывшей её клинике, и даже повторно оперирует, ранее неудачно оперированных в её клинике пациентов.

Это же надо! Какая наглость?! - неистово возмущалась она.

Действительно, на первых порах, мне довелось оперировать пациентов, которые, незадолго до того, были оперированы в её клинике, и выписаны с диагнозом "фиброзит(?)". Замечу, что в нейрохирургии такого заболевания, вообще, не существует. У обоих пациентов оказалась, нераспознанная во время операции в их клинике, огромная грыжа поясничного диска. А также больную, оперированную в их клинике, которую выписали с диагнозом: "арахноидит" с глубоким параличом ног. Во время нашей операции мы удалили у неё гематому (кровоизлияние) спинного мозга, после чего движения в ногах восстановились до такой степени, что она смогла самостоятельно ходить. Кроме того, уже успешно прооперировал женщину с доброкачественной опухолью мозга - менингеомой. Пятилетнего мальчика, в буквальном смысле слова, "вырвал" из детского отделения, где он уже умирал от непонятной "тяжелой диспепсии(?)". Это был Саша Назаров. Мы удалили у него астроцитому полушария мозжечка. Он живёт и здравствует по сегодняшний день, и работает шофером-профессионалом. Проходя медкомиссию, никто из врачей даже не верит, что он когда-то перенёс такую сложную операцию. Успешно прооперировал геморрагический инсульт и нескольких пострадавших с тяжёлой черепно-мозговой травмой. В отделении, где ранее лечились лишь больные с "сотрясением(?)" мозга, и им "смазывали" зеленкой ссадины и царапины, - "запахло" настоящей нейрохирургией.

Консультируя больных, обратил внимание, что у многих пациентов на лбу имелись по два послеоперационных рубца, под ними прощупывались фрезевые отверстия. Это были следы диагностической операции - вентрикулопункции. Меня поразило, что в городе, среди таких взрослых пациентов, были и дети. А позже выяснилось: стоило человеку обратиться в её клинику с жалобой на головную боль, как тут же, с целью исключения опухоли головного мозга, демонстрируя студентам, ему делали операцию. Накладывали два фрезевых отверстия, затем пунктировали желудочки мозга, и вводили в них воздух. После делали рентгеноснимки - вентрикулографию. Этот метод был предложен американским нейрохирургом Денди еще в 1919 году.

Я был поражен тем, что в клинике нейрохирургии ещё до сих пор применяют такой "древний" метод исследования. Иногда, в присутствии моих коллег, эмоционально выражал своё отношение к такой рутинной тактике. С моим появлением в городе произошли большие перемены: "закрылись" для сотрудников кафедры доступы к "чековым книжкам" моряков и "валютному" магазину. И, самое главное - прекратились их частые визиты в штольню цеха "Мускатного шампанского", где технологом была жена моего ординатора. До меня, они по два, а то и три раза в неделю, приезжали на консультацию в нашу больницу. А я перестал их приглашать, поскольку справлялся сам.

Кроме того, отказался представлять отчет о работе нашего отделения главному нейрохирургу Крымской области, заведующему клиникой нейрохирургии Крымского мединститута, профессору Морозову, а напрямую отсылал в научно-организационный отдел Киевского НИИ нейрохирургии. Таким образом, севастопольская нейрохирургия постепенно стала "уходить" из-под "крышевания крымской нейрохирургии" и становилась структурной единицей украинской нейрохирургической службы. В сложных случаях стал приглашать на консультацию специалистов из института нейрохирургии, и они охотно помогали мне. К нам неоднократно приезжали уважаемые профессора Олег Александрович Лапоногов, Рустэм Мамедович Трош, Георгий Афанасьевич Педаченко, Юрий Александрович Орлов и др. Они, на высшем научном уровне, оказывали помощь нашим больным, и, в частности, - мне. Многие "ученики" Веры Леонидовны и сотрудников бывшей её кафедры доносили своим "учителям" обо всех моих действиях. Моя активная деятельность, гражданская позиция, и, проводимые организационные преобразования, взбесили их до предела. Однажды племянница Веры Леонидовны - учительница мне рассказала, как под диктовку, её тёти она "накатала" на меня письмо в горком партии. В нем сообщалось, что я - "...вообще, бестолковый и безграмотный врач, и даже не нейрохирург. Если город избавится от меня, то на кафедре нейрохирургии Крымского мединститута найдутся достойные специалисты, которые возглавят севастопольскую нейрохирургию"....

Но, руководство больницы и городского отдела здравоохранения уже увидело результаты моей работы, и были удовлетворенными. Благодаря главному врачу больницы Евгению Самойловичу Ершову, горком партии не прореагировал на её письмо. Я продолжал работать, хотя на душе порой становилось очень неспокойно. С каждой моей удачной операцией, наживал всё больше и больше завистников, недругов и "друзей". Как-то, вернувшись из отпуска, ко мне обратился следователь из военной прокуратуры с просьбой провести экспертизу истории болезни лечившегося в нашем отделении пациента, поскольку я - нейтральное лицо, и не принимал участия в его лечении. Я охотно согласился.

Мужчина, 63-х лет, во время семейной ссоры получил травму. Его зять капитан-лейтенант, оттолкнул его от себя, тот упал, ударившись головой, из-за чего был госпитализирован в нашу нейрохирургию. Лечащим врачом был Бронислав Малышев. Больного консультировал доцент Воробьев, который установил диагноз: "Сотрясение головного мозга тяжелой степени". Виновник травмы находился в КПЗ и ожидал трибунала. Поскольку в истории болезни было указано много жалоб больного, которые никак не укладывались в клинику сотрясения головного мозга, я предложил следователю запросить из Мелитопольской городской поликлиники, где пациент раньше проживал, его амбулаторную карту. Спустя некоторое время мы опять встретились со следователем. И тогда я разложил "по полочкам" все, что было указано в амбулаторной карте и истории болезни. Выяснилось, что еще десять лет назад в амбулаторной карте значились жалобы пациента точь-в-точь, идентичные жалобам, указанным в истории болезни. Больному дополнительно провели доплерографию сосудов головного мозга и рентгенографию шейного отдела позвоночника. На основании полученных данных диагноз "сотрясение головного мозга тяжелой степени" был исключен. Капитан-лейтенанта освободили из-под стражи, и все предъявляемые ему обвинения были сняты. Об этом срочно "донесли" Вере Леонидовне, профессору Морозову и доценту Воробьеву.

Профессор Морозов

Вторым моим "недругом" оказался заведующий кафедрой нейрохирургии Владимир Васильевич Морозов. Однажды, под конец рабочего дня, он приехал самостоятельно, а, возможно, кто-то, поза моей спиной, его пригласил. Он, как хозяин, вошел в мой кабинет, и уселся за мой стол. Вид у него был неряшливый. Был жаркий летний день.... На его "несвежей" мятой рубашке с короткими рукавами, под мышками просвечивались огромные желтые пятна пота, издающие на расстоянии едкий зловонный смрад. У него было много слов-паразитов, и он начал свою косноязычную, ужасно неприятную речь. Удивляюсь, как с такой "риторикой" он мог читать студентам лекции.

- Ну, Вы, "это самое"..., - затараторил он, - Не должны тут у себя, "это самое"..., оперировать опухоли мозга, и, "это самое"... грыжи дисков. Вы "это самое"..., таких, "это самое", больных, "это самое", должны направлять, "это самое", в нашу клинику!

Я попросил его пересесть на диван, а сам сел за свой стол.

- Это почему же я должен так поступить? Чье такое распоряжение?

- Это такое, "это самое", мнение сотрудников нашей клиники и моё, "это самое", - личное!

- Оставьте, Владимир Васильевич, "это самое", ваше мнение при себе. Я здесь буду заниматься тем, чем мне велено по праву, и, чем успешно занимаюсь последние пятнадцать лет. Уверяю Вас, если такое скажет мне наш академик Андрей Петрович Ромаданов, то я прислушаюсь к его словам. Но, зная мои хирургические способности, он никогда даже не подумает, чтобы запретить мне оперировать ту нейрохирургическую патологию, которую я хорошо знаю. Владимир Васильевич! Приезжайте к нам в гости лишь с добрыми намерениями! Давайте, лучше будем друзьями. Честь имею!

Он остался недоволен нашим разговором и уехал.

А после случилась, вообще, невероятная история, которая окончательно превратила меня в "злейшего" врага для Морозова. В различные органы МВД поступало много писем. В одних авторы писали, что они незаслуженно отбывают срок "от пяти до восьми лет" в "местах не столь отдаленных" за, якобы, причиненные ими тяжкие телесные повреждения, которых они не совершали. Термин "места не столь отдаленные" - выражение чиновников, взятое из "Уложения о наказаниях" царской России, согласно которому, ссылка делилась на две категории: "отдаленные" и "не столь отдаленные места Сибири". А в других, - речь шла о том, что в курортный сезон врачи Крыма выдают слишком много "липовых" больничных листков. Все эти письма сосредоточились в Министерстве Внутренних Дел, и было принято решение: "Обратиться к директору НИИ нейрохирургии академику Ромаданову А.П. с просьбой назначить комиссию для экспертизы изъятых прокуратурой в Ливадийской больнице 1200 историй болезни с диагнозом: "Сотрясение головного мозга".

За год до этого мною опубликована в журнале "Судебно-медицинская экспертиза" большая статья под названием "Спорные вопросы диагностики сотрясения головного мозга", которая вызвала широкий отклик читателей среди судебно-медицинских экспертов, нейрохирургов и травматологом. Поэтому Андрей Петрович назначил меня председателем комиссии, членами которой были профессора и доценты Крымского мединститута, и председатель ВКК областной Симферопольской областной больницы им Н.А. Семашко. Отказаться от предложения Андрея Петровича я не мог. Уж очень я его уважал и был предан ему. Мы проживали в Ялтинской гостинице, и в течение двух недель работали по 12 часов в сутки.

Результаты нашей работы были ошеломляющими: из 1200 историй болезни, в 1050-ти мы не подтвердили диагноз "Сотрясение головного мозга". А в одной истории болезни уличили подделку нейрохирурга, работающего на 0.5 ставки в отделении. Он, якобы перенес тяжелое травматическое субарахноидальное кровоизлияние и завел на себя историю болезни. Такая травма давала ему право на получение из средств Госстраха минимум тысячи рублей. Но, специалисту, знающему динамику изменения крови в субарахноидальном пространстве при такой травме, ничего не стоит легко разоблачить подделку. В итоге мы составили большой акт в нескольких экземплярах, один из которых я направил Андрею Петровичу. После в Ялте происходило громкое судебное заседание. Досталось тогда многим врачам, и даже самому профессору Морозову. Ему - как руководителю крымской нейрохирургии, за низкий уровень знания травмы нервной системы у его нейрохирургов.

Этого он мне не простил до конца своей жизни. Он жестоко отомстил мне, а после, осенью 1988 года, умер. Хотя он считал меня своим "заклятым" врагом, мне искренне жаль, что он умер так рано. Ему бы еще - жить, да жить. Поглядел бы он, во что, с его помощью, превратилась севастопольская нейрохирургия. А там, гляди, и покаялся бы....

А, может надо верить, что на небе действительно есть Господь Бог, и Он никогда нам не прощает тяжких грехов?!

Nur enolto imaneli! - Ничто не остаётся безнаказанным! - гласит древнее латинское изречение.

Геннадий Смирнов

Моим недругом оказался также начмед Геннадий Смирнов. Он прошёл специализацию в Киевском НИИ нейрохирургии, но не стал заведовать отделением нейрохирургии, а соблазнился на предложенную ему административную должность - начмеда больницы. Его целью было: стать главным врачом больницы. Считая себя нейрохирургом, он часто посещал наше отделение. Как-то захожу в ординаторскую и слышу, как он читает моим докторам лекцию: "Механизм тяжести черепно-мозговой травмы, - говорит он, - можно также рассматривать с точки зрения строения биллиардного шара. Голова напоминает форму биллиардного шара, который имеет четыре точки приложения удара киём и четыре точки приложения удара по другому шару. В зависимости от комбинации точек ударов могут возникать различные формы повреждения мозга...". Слушая его бред, ушам - не поверил. Это же надо уметь так фантазировать! Ну, гений - просто второй Эйнштейн! Я не выдержал, улыбнулся, и приостановил его "профессорскую речь":

- Геннадий! Кончай фантазировать! Где ты "нахватался" такой дури? - спрашиваю его, - Весь мир, по сей день, пользуется единой классификацией черепно-мозговой травмы, предложенной французским ученым Жаком Пти в 1774 году, и она пока ещё не отменена. Вот, когда ты защитишь диссертацию по механогенезу травмы головного мозга согласно "теории удара биллиардного шара", экспериментально докажешь, и наука признает твое "открытие", тогда и мы прислушаемся к тебе.

Гена Смирнов был самым "способным" учеником Гольдфарба. Он "набрался" от него всего: манеры поведения, наглости в общении и матерщины. Однажды он позвонил мне и приказал немедленно прибыть в его кабинет, поскольку он хочет меня за, что-то, - "разъе...ть".

- Геннадий! - говорю ему, - Учитывая твою развратность, ты можешь "разъё...вать" кого угодно! Но, только - не меня! Предупреждаю: Если еще раз услышу в мой адрес подобные слова, то сделаю тебя импотентом навеки. Запомни! Поражаюсь: ты же не колхозный бригадир и не Балаклавский амбал, которые могут себе позволять материться? Но, ты же, ведь, врач - представитель самой гуманной профессии!

В дальнейшем, при разговоре со мной, он был осторожен в выражениях. Хотя, порой, ему было трудно сдерживаться, и при мне из его уст "проскальзывали" матерные слова. Но, поскольку они меня не касались, старался не замечать. Несколько позже мне довелось оперировать молодого парня, которому Геннадий вместе с доцентом кафедры нейрохирургии Юрием Воробьевым сделали пластику дефекта черепа. Но, пациент продолжал страдать судорожными эпилептическими припадками. Мне довелось удалить огромный кусок дуракрила, которым они "залепили" костный дефект черепа, удалить оболочечно-мозговой рубец и закрыть костный дефект органическим стеклом - плексигласом. Больной выписан в хорошем состоянии. Судорожные припадки его больше не беспокоили. Информация об этой операции была немедленно "доложена" доценту Воробьеву.

После произошел случай, ещё более усложнивший наши, и так не гладкие, отношения. Неподалеку от города в деревне жила молодая симпатичная женщина по имени Маша. Она обратилась к Геннадию, тогда еще - нейрохирургу, по поводу шума в ушах и головокружения. Вместе с женой - отоларингологом они прооперировали её. Сделали радикальную операцию на обоих ушах, после чего та почти оглохла. Проведенные нами рентгенологические и доплерографические исследования показали, что у неё расстройство кровообращения во внутренних ушных артериях в виде рефлекторного спазма на почве шейного остеохондроза. Мы начали лечение основного заболевания, и ей стало значительно лучше, даже восстановился слух. Поскольку она стала обращаться ко мне, то это вызвало у него явное негодование. Начались закулисные склоки, будто я вмешиваюсь в лечение даже лорпатологии и пр. Но, это меня мало волновало. Мы продолжали лечение по нашему плану, от которого пациентке становилось все легче и легче.

Начмед дружил с работниками милиции и ГАИ. Однажды прихожу в больницу и не узнаю её: на небольшой территории насчитал восемнадцать автодорожных знаков:

"Осторожно, слепые!", "Осторожно, дети!", "Сигнал запрещен!", "Поворот налево!", "Поворот направо!", "Въезд запрещен!", "Остановка запрещена!" и др.

Оказывается, это он вместе с другом - начальником МРЭО за государственные деньги ввели на территории больницы такое новшество. Эти знаки долго висели и "освещались", пока какой-то приезжий чиновник из Министерства Здравоохранения не приказал их снять.

Позже произошел трагический случай, окончательно разорвавший наши отношения. В мое отделение поступил семилетний мальчик Костя - сын летчика подполковника - друга начмеда Геннадия. В день его поступления я тщательно осмотрел ребенка. Диагноз "абсцесс мозга" не вызывал у меня никакого сомнения, и отцу ребенка было предложено согласиться на операцию. Но, вечером, когда меня уже не было в отделении, приехал доцент Воробьев. Он осмотрел больного ребенка и в истории болезни под его диктовку мой ординатор сделал запись:

"У ребенка менингоэнцефалит. Данных за абсцесс мозга нет".

А моему ординатору он добавил:

"У твоего заведующего, вообще, фантазия херит!".

На следующий день я опять сказал отцу, что ребенку необходима срочная операция, ибо в ближайшее время он может умереть. Он ушел к другу - начмеду за советом. Вернувшись от него, стал матом кричать на меня, утверждая, что "профессор" Воробьев гораздо умнее меня, и он считает, что у ребенка нет никакого абсцесса мозга. Я был вынужден написать рапорт на имя главного врача, в котором просил разрешить отправить ребенка в клинику нейрохирургии с диагнозом: "абсцесс мозга". Главный врач согласилась с моими доводами. В сопровождении медсестры и отца, ребенка транспортировали в Симферопольскую клинику нейрохирургии. На следующее утро ребенок утратил сознание и погрузился в глубокое коматозное состояние. Его срочно взяли на операционный стол. Хирурги опорожнили огромный абсцесс мозга, удалив почти три четверти стакана гноя. Но ребенок на операционном столе скончался. Было уже слишком поздно....

И сейчас будто передо мной тот умный и красивый мальчик Костя. Вижу, как он держит меня за руку, и слышу, как, жалуясь на сильную головную боль, он говорит:

- Дяденька, доктор! Я, когда вырасту, то стану таким врачом, как Вы!

- Да, Костик! Станешь! Ты обязательно станешь врачом! Но для этого тебе предстоит ещё много и много учиться! Ты обещаешь мне, что будешь хорошо учиться? - говорю ему.

- Да! Обещаю!

А теперь Костика нет, он умер....

Прошло две недели. Иду по коридору отделения, и встречаю отца ребенка. Он стоит - весь в слезах.

- Можете меня принять? - спрашивает он.

- Конечно! Только, извините, немного позже. Сейчас у меня срочное дело в отделении. Подождите, пожалуйста, хотя бы минут двадцать-тридцать.

Возвращаюсь из отделения и приглашаю его в кабинет. Он сел на диван, и громко зарыдал. Я не торопил его с расспросами, пусть, думаю, выплачется, после этого ему станет легче.

- Доктор! Простите меня! Я проклинаю тот час, когда не поверил Вам и не послушался Вашего совета. Один Вы оказались правы! Я уезжаю из Севастополя! В этом городе у меня уже ничего нет. Остаётся лишь могилка Кости, да и память о Вас - настоящем докторе! Простите меня! Тысячу раз прошу у Вас прощения! - умоляюще произнес он и опустился передо мной на колени.

Мне было жалко смотреть на этого рослого красивого летчика с погонами подполковника. Я приподнял его с пола. В те минуты я ничем не мог утешить его. Он встал, мы крепко пожали друг другу руки и простились.

Говорят, он действительно перевелся служить куда-то далеко - на самый Дальний Восток. Говорят также, что перед прощанием с Севастополем он зашел к другу начмеду, и "врезал ему по физиономии". Так ли это было в действительности, утверждать не могу. Хотя за все деяния он заслуживал гораздо большего наказания. Даже не заметил, как за диваном он оставил пакет с двумя бутылками коньяка. Поверьте, я даже не прикоснулся к ним, тут же позвонил в гараж, пригласил водителя Анатолия, и ему достался очередной "презент".... Я никогда не приносил домой, дарованные пациентами, вина и коньяки - все отдавал: либо сестре-хозяйке для предстоящих каких-либо наших общих торжественных событий, либо водителям гаража. В моем портфеле были лишь статьи, книги, рукописи и пр. бумаги.

Перед доцентом Воробьевым я не остался в долгу. Однажды, в позднее вечернее время, мне позвонили и сообщили, что в отделении появился доцент Воробьев. Я сел в машину и приехал в больницу. Оказывается, его пригласил Геннадий к какой-то своей "блатовой" пациентке. Они сидели в моей ординаторской и о чем-то оживленно разговаривали. При моем появлении - сразу утихли.

- Геннадий! Как это понимать? В мое отсутствие в отделении, вдруг появляется консультант?!

- Это я вызвал! Я имею на это право! - ответил он.

- Я ничего не имею против Вас, и не ущемляю Ваше право! Наоборот, даже рад встрече с доцентом, несмотря, на то, что он везде и всюду неодобрительно отзывается обо мне, унижает и оскорбляет меня даже перед моими ординаторами. Говорит им, что "у их заведующего", т.е. у меня, "фантазия херит!". А оказалось, что "захирела фантазия" - у самого доцента. Ребенок, ведь, погиб по его вине!

- Я бы хотел, - обращаюсь к Воробьеву, - Чтобы Вы, Юрий Александрович, изменили Ваше отношение ко мне, и вели себя достойно, как подобает вести себя порядочному человеку и ученому. И никогда не хамите! Это не делает Вам чести! В противном случае, я просто не пожелаю видеть Вас в моем отделении! Заявляю об этом в присутствии начмеда нашей больницы.

После этой встречи он не появлялся в нашем отделении, вообще.

Но, в их клинике были также и мои настоящие друзья: Георгий Васильевич Собещанский и Галина Даниловна Вербицкая - умные нейрохирурги, вежливые, тактичные и приятные люди. Иногда я приглашал на консультацию только их. Общение с ними доставляло мне огромное удовлетворение.

В 1982 году я уже имел три авторских свидетельства на изобретения в области мануальной медицины, поэтому в комплекс лечения вертеброгенных заболеваний нервной системы мы включали элементы мануальной медицины. Результаты нашего лечения были положительные, о чем мною было опубликовано в академических журналах более десятка статей. Но, на одном заседании медсовета больницы, Геннадий взгромоздился на трибуну и, стуча по ней кулаком, стал кричать:

- Пока я здесь начмед, я категорически запрещаю экспериментировать мануальную медицину в стенах моей больницы!

Не трудно догадаться, что его слова были адресованы мне.

Вскоре, у нас поменялся главный врач. Жаль, Евгения Самойловича Ершова сняли. Геннадий остался крайне обиженным, поскольку обещанная ему должность главного врача больницы, досталась другому человеку. Её заняла женщина - главный врач из другой городской больницы.

Он собрал все свои вещи в рюкзак, сел на аллее и, на виду у прохожих, плакал. Затем, "утирая сопли", он ушел из больницы. Вернуться в нейрохирургию он не мог: во-первых, в отделении не было вакансии, а, во-вторых, он уже был так далек от нейрохирургии, что ему надо было начинать все сначала.

Позже он стал заведующим поликлиникой МВД, и, с первых же дней, начал "мять бока" милиционерам.

Главный хирург

Вначале с Иваном Перемышленниковым у меня были дружеские отношения, - до тех пор, пока я "служил" в роли его личного шофера. По моей доброте, на своей старенькой "Волге", часто развозил его по санаториям Ялты и окрестным деревням вокруг Севастополя, возвращаясь, домой поздней ночью, а то и утром.

Однажды, в рабочее время, он зашел в мой кабинет и говорит:

- Отвези меня в горздравотдел!

- Сейчас - никак не могу. Я очень занят! - отвечаю ему.

После этих слов наша дружба распалась.

Каждый раз, когда он заходил в мой кабинет, то начинал один и тот же разговор, который в итоге сводился к тому, что за смерть ребенка надо кого-то "отправить за решетку", т.е. посадить в тюрьму. Судя по тому, как оперировавший ребенка мой ординатор, как ни в чем не бывало, ходил по отделению "гоголем", и стал вести себя по отношению ко мне нагло, я понял, что роль "козла отпущения" отведена мне.

"Главный" - человек волевой, умеющий достигать поставленной цели. Несколько лет назад по всей стране "прокатилась" очередная "кампания" борьбы с врачами-взяточниками. Поэтому каждая область должна была отчитаться: сколько таких "проклятых врачей-взяточников" "посажено" в тюрьму? Тогда, не без "подачи" "главного", "угодили на срок" по два года двое наших коллег. Один из них - врач-хирург нашей поликлиники. Просто смешно: всего за две бутылки коньяка, принесенные ему "благодарным" пациентом. И вторая коллега, женщина - врач-травматолог из другой больницы, очень интеллигентная, грамотная, известная и уважаемая во всем городе. Повод тоже не менее смешной: за оставленный на ее рабочем столе конверт, с вложенными в него 25 рублями, к которому она даже не прикоснулась. Не стану называть фамилии стукачей. Что же касается этих "взяточников", то их посадили, вовсе, ни за две бутылки коньяка и ни за 25 рублей. Если здраво рассуждать, то, даже по тем меркам, такую жалкую "дань" и взяткой-то нельзя назвать. Причина таилась в ином. Однажды мне довелось быть свидетелем, как тот врач-хирург прилюдно "послал" нашего "главного". А врач-травматолог - остроумная и смелая женщина, на какой-то праздничной демонстрации в ответ на пошлую шутку "главного", в юмористичной стихотворной форме, тоже прилюдно, высказала "его величеству" все, чего он стоил. Ну, в общем, ребята получили "по заслугам"!

Приведу еще один - просто анекдотический случай: в нашу больницу прибыл врач-анестезиолог, он был еще и мастером спорта по шахматам. С нами он играл, не глядя на доску, как Алехин в фильме "Белые снеги России". Проигрывая ему, я каждый раз получал колоссальное удовлетворение, восторгаясь его комбинациями и способностью просчитывать варианты на много ходов вперед. После сыгранной партии, он по памяти начинал сначала, и по ходу игры комментировал каждый мой неудачный ход, и подсказывал, какой ход был бы лучшим в той или иной позиции. И так мы проигрывали одну и ту же партию по несколько раз. Моему восторгу от его мастерства не было предела!

С этим врачом решил сыграть "главный". Это происходило в ординаторской отделения реанимации. Я подошел к доктору и тихонечко шепнул ему на ухо:

- Если хотите работать в нашей больнице, то не вздумайте выиграть. Вы же не знаете нашего "главного". Он не любит проигрывать!

Мы склонились над шахматной доской, за которой играл "главный", и наблюдали за интересной баталией, которая разворачивалась на доске. На пятнадцатом ходу "главный" получил красивый мат. Одни стали поздравлять победителя, а другие легкомысленно прикалываться над "главным":

- Как же Вы могли проиграть, ведь перед Вами же была шахматная доска. А это - такое преимущество!

Народ заржал, а сраженный психанул, смёл рукой с доски фигуры, стукнул по ней кулаком, и вышел из ординаторской. Нам показалось мало - на следующий день решили устроить над ним шутку-розыгрыш - сговорились интересоваться у "главного":

- Когда же состоится матч-реванш?

Задавали ему этот вопрос почти каждый день. А через неделю узнали новость: приказом горздравотдела того доктора перевели в другую больницу, которая располагается на северной стороне. Дошутились...

Но самой отвратительной чертой в "главном" была его патологическая нетерпимость к коллегам, в коих он видел профессиональное и интеллектуальное превосходство. И не дай Бог, если они еще имели ученую степень. Приведу пример: во втором хирургическом отделении после операции - удаления камней желчного пузыря - умерла пожилая женщина, страдающая еще и сахарным диабетом. Операцию делал заведующий отделением, кандидат медицинских наук Петр Васильевич Котик. Он был хорошим хирургом, и больные охотно шли к нему "под нож". "Главный" его невзлюбил, учуяв в нём сильного конкурента. И тут выпал такой случай расправиться с ним! Но действовать он решил не прямиком. Приносит мне историю болезни умершей и говорит:

- Назначаю Вас рецензентом по клиническому разбору этого смертельного случая. Вы умеете рецензировать.

А я действительно хорошо рецензировал истории болезни, чему научился, еще, работая в Кировоградской областной больнице.

- Так вот, вывод Вашей рецензии должен быть один:

"Хирурга уволить с должности заведующего отделением и запретить ему оперировать, вообще"!

Подумать только! Кандидата наук, хирурга высшей категории со стажем хирургической работы более 25 лет, взять и так просто, в один миг, выгнать с работы и лишить права оперировать?! Я не поверил в его бред, и, прикинувшись, будто не понял задачи, попросил его повторить. Он все повторил, но в другом - приказном тоне.

- Как Вы позволяете себе такое говорить? - обратился я к нему, - Вы же хирург, тоже ежедневно ходите по лезвию ножа. Разве у Вас никогда не было послеоперационных осложнений и смертельных исходов? Завтра, не дай Бог, то же самое может случиться с Вами. И, что тогда? Вы станете сами себя выгонять из хирургии? И кто Вам дал право, так поступать с людьми? Вы - не правы! И когда-нибудь ответите за всё! В подобной ситуации коллега, тем более хирург, если он честный и порядочный человек, должен выразить сочувствие своему коллеге, даже в том случае, если он, по каким-то мотивам, не испытывает к нему симпатии. Самое худшее, что по правилам медицинской этики в таких случаях допустимо, так это не сказать вслух, а лишь про себя подумать: "Слава Богу, что такое случилось не со мною!".

И тут мне припомнился один случай из его хирургической практики. Как-то в мое отделение поступил пятилетний мальчик с черепно-мозговой травмой. Мы его успешно пролечили, и на общем обходе, а это было как раз перед Новым Годом, я тому ребенку говорю:

- Сегодня мы тебя выписываем. Ты придешь домой, а тебя уже ждут наряжённая папой и мамой ёлочка и новогодние подарки.

- А у меня нет папы.

- А где же твой папа? - спрашиваю.

- Его на операции зарезал ваш главный хирург, - ответил малыш, и из его глаз покатились слезы.

От услышанного мне стало настолько жутко, что в ту минуту не смог найти слов, которые смогли бы утешить малыша.

И вспомнил, как "главный" впервые показательно "осваивал" технику операции - ваготомии. Ваготомия - это пересечение основного ствола блуждающего нерва (вагуса) в стенке желудка. Он выполнял ее на молодом 27-летнем мужчине, страдающем язвенной болезнью желудка. Поскольку операция проходила в зале на моем этаже, то я решил тоже понаблюдать. "Поиски" ствола вагуса сопровождались большими травмами стенки желудка, поджелудочной железы, солнечного сплетения, а также массивным кровотечением. Это жуткое зрелище длилось более 6 часов. После операции больной скончался. Оказывается, он был отцом моего маленького пациента...

Хирурги во всем мире давно отказались от таких операций, считая их не физиологическими, а калечащими. Во Франции, например, уже более 50 лет достигают аналогичного ваготомического эффекта с помощью таблеток.

Но, подумать только: Как же быстро забываются "свои" грехи?!

Я напомнил ему о том трагическом случае и наотрез отказался рецензировать историю болезни. "Главный" побагровел и стал нести всякую ахинею. Совершенно спокойным тоном я ему сказал:

- Пожалуйста, приходите в мой кабинет после окончания работы на партию игры в шахматы или на рюмку коньяка. Но никогда больше не обращайтесь ко мне с подобными предложениями. Я не хочу, чтобы Вы моими руками сводили счеты с неугодными Вам коллегами. Делайте это сами и, ради Бога, не впутывайте меня в эту грязь. Я не умею этого делать. В Одесском медицинском институте и Кировоградской областной больнице, которые считаю великой школой медицинской культуры, меня такой подлости не научили.

Патологоанатомическая конференция состоялась, но "главному" не удалось избавиться от неугодного хирурга. Его защитили коллеги. Опытный интриган не угомонился и методично продолжал интенсивную "проработку" своего плана, пока не довел его до конца, и не вынудил "опасного соперника" уйти из больницы. Петр Васильевич - настоящий интеллигент, человек редкой доброты и отзывчивости, конечно, не пропал: устроился на работу хирургом в поликлинику на водном транспорте. Сейчас он уже покойный, но многие, знавшие его, вспоминают о нем только добрым словом. Он повторил судьбу трех коллег, которые чем-то тоже не угодили "главному". Первый из них был сосудистый хирург, кандидат медицинских наук Витченко, второй - приехавший из Харькова, молодой энергичный хирург, кандидат медицинских наук Борох, и третий - очень грамотный и талантливый хирург Евгений Васильевич Добровлянский, проработавший более двадцати лет преподавателем кафедры хирургии Луганского медицинского института. Всех их "главный" выжил из нашей больницы. Каждый свой визит ко мне "главный" начинал с неприятной для меня темы разговора. В очередной раз я показал ему заключение прокуратуры и зачитал: "состава преступления" с моей стороны не установлено. А потом не удержался, и добавил:

- Жаль, что нашему городу-герою так не повезло с главным хирургом!

После этих слов он, будто ошпаренный, подпрыгнул и выскочил, громко хлопнув дверью.

- Ну, что? - обреченно прошептал я.- Вот и ты собственноручно подписал себе приговор! Значит, ты - следующий....

И такая усталость, такое опустошение накатило, что готов был уйти куда угодно, лишь бы подальше от этой клоаки.

После того разговора "главный" и заместитель главврача больницы по хирургической службе Валерий Овсюк, явно, что-то затеяли, и ожидали моей - любой, даже малейшей ошибки.

Я почувствовал себя индейцем на тропе войны. Поэтому контролировал каждый мой шаг и взвешивал каждое слово...

Альберт Ющенко

Каюсь в том, что я допустил непоправимую ошибку в моей жизни, когда в 1986 году "перетащил" Альберта Ющенко из Тернополя в Севастополь. В Тернополе он работал доцентом кафедры неврологии. В нашем городе жила его мать Мила Петровна. Многие годы, как маме моего коллеги, я помогал всем, чем только мог. Вскоре она стала называть меня вторым своим сыном. За год до переезда Альберта, у неё случился перелом шейки бедра. Я госпитализировал ее в мое отделение, и обеспечил идеальный уход и лечение. Но, она умерла. В доме гражданской панихиды у гроба покойной стояли двое: Альберт и я. В минуты прощания с покойной меня даже назвали вторым её сыном. По-сути, я стал доводиться Альберту братом. Поскольку, меня в городе знали, и мне было легко и доступно решать многие вопросы, то организацию похорон полностью возложил на себя и сделал всё в лучшем виде.

После похорон матери у меня с Альбертом состоялась долгая беседа:

- Альберт! Если ты не думаешь в дальнейшем защитить докторскую диссертацию, то есть ли смысл в том, чтобы ты оставался в Тернополе? Переезжай-ка лучше в Севастополь! Ведь, как ни как, а здесь прошли годы твоей юности, и здесь могила матери. Мы с тобой будем жить мирно в нашей маленькой нейрохирургии. Чего нам делить? - сказал я.

- Володя! Я человек - богатый. У меня во "Внешторгбанке" уже накоплено более двухсот тысяч чеков. И, вообще, я хочу "пилить" эту медицину. Мне бы устроится на работу где-нибудь врачом на спасательной станции, и ничего большего не надо. Но, клянусь тебе, что я никогда не посмею перейти тебе дорогу в нейрохирургии! - ответил он.

- Это не серьёзно! Для должности врача спасательной станции ты не подходишь по возрасту. Ты ещё молод, полон сил и энергии, поэтому тебе еще надо созидать и творить. У нас сейчас есть вакансия главного невропатолога города и заведующего неврологическим отделением в нашей больнице. Надеюсь, что, ты, проработав столько лет на кафедре неврологии, приобрел определенные неврологические знания и опыт, и эта должность тебе будет как раз по плечу. Если ты согласен, то смогу сделать все, чтобы осуществить этот план. У меня хорошие отношения с секретарем горкома партии. Он умный человек, кандидат наук, поэтому считаю, что смогу убедить его в престижности города-героя: иметь главного невропатолога кандидата наук, доцента. Это лучший вариант, нежели врач спасательной станции? Ну, как? Ты согласен?

- Да! Я согласен - ответил он.

И я успешно провернул эту сложную операцию. Кроме того, с помощью секретаря горкома, удалось решением горисполкома оставить за ним квартиру покойной матери в чудесном тихом районе на берегу моря, неподалеку от пляжа "Солнечный".

Нейрохирургом был он никудышным. После двух смертельных исходов после его операций удаления невриномы слухового нерва и удаления грыжи диска, академик Ромаданов запретил ему оперировать таких больных. Но, оказалось, что он и невропатолог-то - тоже никакой! Он знал неврологию, наверное, не лучше, нежели я "Историю КПСС" на языке племени "мумбо-юмбо". Зато когда к нему обращались знатные пациенты, а таким всегда "подавай не простого врача, а только главного специалиста", то каждый раз он прибегал к очень хитрой тактике. Пациенту он говорил, что сейчас чрезвычайно(?) занят, и сможет принять его не ранее, чем через полчаса. И, извиняясь, просил его подождать за дверью. Тут же он вызывал к себе ординатора Виталия Табакмана и говорил ему:

- Виталий! Я сейчас очень занят, мне тут нужно срочно составить бумагу в горздравотдел, а ты посмотри, пожалуйста, того мужичка, что сидит в коридоре, а после напиши на бумажке диагноз и лечение, и занеси мне.

Выполнив все, как положено, ординатор заносил ему свое заключение. Альберт приглашал пациента, и с умным видом долго его осматривал. Затем на специальном бланке "Главный невропатолог города и т.д." писал составленное его ординатором заключение и лечение.

Я стал замечать, как от меня стали "отворачиваться" некоторые бывшие пациенты из "знатных" семей, они уже становились пациентами Ющенко. Среди них оказалась и жена Героя Социалистического Труда - директора одного крупного предприятия. Она страдала постменопаузальным остеопорозом, и я несколько лет занимался её лечением. Теперь ею занимается Ющенко. Так, с помощью своего ординатора, он постепенно осваивал "азы" неврологии. А когда я уехал в Афганистан, он сразу же "перемахнул" на моё место в нейрохирургию.

Через год он рассчитался и ушел в рейс, зарабатывать деньги. В Намибии в инпорту Валфишбей, ко мне подошел знакомый главный механик судна и спросил, знаю ли я их судового врача нейрохирурга Ющенко? Я ответил, что знаю одного Ющенко - шофера таксомоторного парка, а вот нейрохирурга Ющенко - совершенно не знаю... В том же порту мы стояли несколько дней. В один день в каюте капитана мы играли в преферанс, и с "мостика" сообщили, что меня разыскивает мой товарищ. Поднявшись на мостик, увидел Ющенко.

- Володя! Я хочу с тобой поговорить! - говорит он.

- Извини! - отвечаю ему, - Я не имею времени, потому, что играю в преферанс. Да и говорить с тобой мне не о чем.

Развернулся и ушел. А он, окончив рейс, опять вернулся в отделение. После, чередуясь с доктором Бражниковым, стали делать на судах короткие рейсы в Турцию. Так они занимались нейрохирургией.

Как-то Ющенко вместе с Бражниковым поочерёдно "выдавали" по телевизору интервью, и он произнес такую речь:

- Я был первым нейрохирургом в Севастополе. После уехал в аспирантуру, и, защитив диссертацию, долгое время работал доцентом в Тернополе. Через 21 год я вернулся в Севастополь и увидел, что, от чего я уехал - к тому же и вернулся! Даже те старые кусачки, которыми еще я работал, узнал!

Какая же наглая ложь была в его словах?

А куда же он подевал тысячи оперированных больных, за время его отсутствия в городе? Медицинская общественность города и простой народ, ведь, знают об этом.

Валерий Овсюк

Слово Овсюк, созвучное с "овсюг" - сорняком, "пустым" овсом - злостным однолетним сорняком яровых зерновых культур. Чтобы вывести такой сорняк, сильно засорённые им поля оставляют под чистый пар или засевают поздними яровыми культурами: кукурузой, просом, гречихой и др., - реже пшеницей или ячменем, но в поздние сроки. Этот созвучный с сорняком термин переложился на личность Валеры, со всеми его характеристиками и свойствами. Жаль, что еще не изобрели средств, позволяющих удалять такие "сорняки" из человеческого общества. Они прочно цепляются за всё, и "вырастают" в любых условиях.

Валерий, от рождения подобострастно сгорбленный коротышка с торопливливой "покачивающей" плечиками походкой и невнятным многословием. Во время разговора модулирует губы в трубочку, в виде "поросячьего рыльца" или "куриной попки", а для солидности искусственным "баском" произносит глухо, будто из бочки, слова. Со слов однокурсников, его можно было представить в будущем кем угодно: венерологом, сексопатологом, поскольку очень увлекался этой проблемой. В студенческие годы, из кожи вон вылезал, чтобы привлечь внимание противоположного пола. Тема секса со сквернословием и матерщиной не сходила с его языка: он любил поделиться своими бурными похождениями. Наконец, чтобы всегда чувствовать свое физическое и психологическое превосходство над другими людьми, - он мог бы стать психиатром, но никак не начмедом по хирургии тысячекоечной больницы. Бред какой-то! Паранойя!

Уже в студенческие годы был замечен в воровстве. Он украл немецкую малокалиберную винтовку у своего же однокурсника - мастера спорта по пулевой стрельбе. Окончив институт, подался в моря, и стал судовым врачом. И вдруг Валера появился в нашей больнице в качестве ординатора хирургического отделения. Хирургом он был слабым, самостоятельно не сделал ни одной сложной операции, всегда был на вторых ролях - ассистентом. Зато, страсть как любил "подбирать ключики" и "приближаться" к начальству. Это удавалось ему на славу!

Как-то в моем отделении лечился начальник военной автоинспекции (ВАИ) и рассказал о том, как однажды в ночное время он поймал Овсюка на преступлении, за которое можно было посадить в тюрьму, минимум на десять лет.

- Но, Вы видите, что он на свободе и "заправляет" хирургической службой! Зачем Вы мне об этом говорите? Хотите знать моё мнение? Вы, как блюститель порядка, не выполнили своих функциональных обязанностей. Таково моё мнение! - ответил я.

Поскольку разговор происходил во время обхода в присутствии моего ординатора Бражникова, то наш диалог и моя реплика, были мгновенно переданы Овсюку. По своей ментальности Овсюк был мелким ловчилой советского пошиба. Он готов был протиснуться сквозь игольное ушко, лишь бы добраться до предмета своего вожделения. Внешним видом и всеми повадками он удивительно похож на "олигархов с большой дороги" Березовского и Абрамовича - такой же вертлявый шипздик, как и они. Наверное, ещё со времен юности запомнил слова из популярной в то время песни:

"Надо только выучиться ждать!

Надо быть спокойным и упрямым"!

И он спокойно, терпеливо и упрямо - ждал....

После, как наш герой, "покорив" Севастополь как Ермак Сибирь, он перетащил сюда меньшего брата. Тот был с детства - хромоножка, но это нисколько не помешало ему стать моряком загранплавания, а позже - главным бухгалтером крупнейшего в Советском Союзе рыболовецкого предприятия СПОРП "Атлантика". С дальним прицелом Валера стал проявлять "заботу" о материальном обеспечении больницы. Используя должностное положение брата, предприятие которого оплачивало счета, он "приобрел" для больницы рентгенаппарат и еще кое-какие инструменты. За такую "бескорыстную" заботу руководство больницы и горздравотдела воспроизвели его в чин начмеда, и водрузили на "трон" хирургической службы.

Как-то, проверяя ведение документации в нашем отделении, он "обнаружил" факт "грубейшего(?)" нарушения ведения операционного журнала". И "раздул" эту весть по всей больнице. Во всем городе только в нашем отделении был внедрен диктофонный метод ведения медицинской документации. Каждый раз после операции хирург диктовал протокол операции на магнитную ленту, а машинистка печатала два экземпляра: один экземпляр она вклеивала в историю болезни, а другой - в "операционный журнал". В этом не было никакой крамолы! Не зная методов научной организации труда (НОТ) в здравоохранении, "новоиспечённый" начмед запретил облегчающий работу врача метод. В итоге, я получил выговор, а хирурги вернулись в "каменный век": по сей день пишут своими неразборчивыми каракулями протоколы операций.

Однажды жена прокурора города, переходя улицу, была сбита машиной, и с ушибом головного мозга поступила в наше отделение. После лечения она поправилась и приступила к работе. А в то же самое время, за крупные валютные махинации был арестован и посажен в КПЗ брат начмеда - бухгалтер рыболовецкой компании. Зная, что у меня с прокурором города хорошие отношения, Валера обратился ко мне с просьбой поговорить с ним, чтобы тот как-то "замял" это дело. Я ему отказал, мотивируя, что у меня с прокурором не настолько близкие отношения, которые позволили бы разговаривать на эту тему.

В ответ услышал угрозу:

- Ты, такая же блядь, как и твой прокурор. Ну, погоди, блядь, еб...ть твою мать, я тебе этого никогда не прощу, и ты еще не раз об этом пожалеешь!

В итоге он таки "отмазал" своего брата. После прокурора сняли с должности. Прошло более полугода и жена прокурора, будучи старшим научным сотрудником "НИИ биологии южных морей" (ИНБЮМ), готовилась в научную экспедицию, и для этого ей надо было пройти медицинскую комиссию. На основании данных исследований я написал ей стандартное заключение:

"Годна в плавсостав, в качестве научного сотрудника на судах загранплаванья в условиях тропических рейсов".

Мой ординатор Бражников немедленно "донес" об этом, и Овсюк тут же написал в портовую поликлинику огромную "кляузу". В ней он инкриминировал мне фальсификацию заключения. Комиссия профотбора моряков портовой поликлиники долго и тщательно проверяла результаты всех исследований и, в итоге, согласилась с моим заключением. Моя бывшая пациентка ушла в рейс. Это была первая, но, к сожалению, не последняя его "кляуза" на меня. В дальнейшем, куда бы я только не устраивался на работу, вслед поступали его "доброжелательные" письма. Он никак не мог угомониться.

В Крыму, рядом с Форосом, был уникальный санаторий "Заря" Четвертого Управления ЦК КПСС. В нем отдыхали секретари легальных и нелегальных коммунистических и рабочих партий мира, и я был в нем консультантом по проблемам позвоночника. Там доводилось консультировать видных государственных деятелей: Гришина Виктора Васильевича - секретаря Московского горкома партии и его супругу, Фикрята Ахмеджановича Табеева - бывшего секретаря Казанского обкома партии, а после посла в Афганистане, его жену Дину Мухамедовну - профессора, автора первой в нашей стране монографии по рефлексотерапии и их двадцатисемилетнего сына - майора КГБ. Среди моих пациентов были также Демирчян Карен Серопович - Первый секретарь ЦК Армении, Нарсисо Иса Конде - секретарь компартии Доминиканской Республики. Однажды даже побывал в крепких объятиях могучего горнолыжника Герхарда Шрёдера. В то время он был Федеральным Председателем молодёжной социал-демократической партии Германии и депутатом бундестага от СДПГ. После его крепкого объятия, на ломаном немецком языке я ему сказал:

- Dir zu sein, Herr Shreder, Kanzler des Deutschland!

(Быть Тебе, господин Шрёдер, канцлером Германии!).

Не думал тогда, что мои слова окажутся пророческими.

Каждый раз после консультации, которую прилично оплачивали, в их магазине, где цены были на уровне довоенного времени, и все стоило копейки, покупал по три-четыре блока сигарет "Филипп Моррис", две-три бутылки водки "Самовар" или "Посольской", шоколадные конфеты и разные пляжные принадлежности. Овсюк и об этом пронюхал. Как-то, за мною прибыла "Чайка" с московскими номерами, чтобы проконсультировать очередного высокопоставленного партийного деятеля. Но начмед в категорической форме запретил мне туда ехать, и послал моего ординатора Бражникова. С того момента "цековский санаторий" был для меня закрыт, хотя, незадолго до этого, меня усиленно приглашали туда на должность начмеда.

До отъезда в Афганистан я был лечащим врачом секретаря горкома партии. Он страдал шейным остеохондрозом с синдромом позвоночной артерии, и моё лечение ему здорово помогало. Не знаю по чьей инициативе, он был госпитализирован в свою персональную палату - люкс. Узнав об этом, решил навестить его. Захожу в палату и застаю в ней Овсюка и доцента Ющенко. Они о чем-то разговаривали. Я поздоровался и присел у койки. Заметил, что мой пациент никак не прореагировал на мой визит.

- Я Вас сюда не приглашал! - заявил Овсюк, - Вы здесь не нужны! Теперь лечением секретаря горкома партии будет заниматься доцент Альберт Иванович!

Не сказав ни слова, поднялся и вышел из палаты.

- Ну, и, слава Богу! Баба с воза, - кобыле легче! - подумал я.

Мои отношения с Овсюком стали всё больше и больше усложняться, и от этого стал страдать коллектив отделения. Каждый раз, когда заходила речь об оценке работы отделения, он высасывал из пальца всё, что угодно, чтобы представить коллектив отделения с худшей стороны.

Сергей Бражников

Работая еще в Кировограде, ко мне обратился, проходивший интернатуру по гинекологии, студент с просьбой принять его в моё отделение, поскольку ему гинекология не нравится, и он желает стать нейрохирургом. Я поговорил с ним, и, увидев в нем толкового грамотного студента, согласился. Это был Сергей Бражников. У него были хорошие руки, и он быстрее других ординаторов овладевал нейрохирургической техникой. Я даже очень рано стал разрешать ему самостоятельно делать операции. Правда, за пределами больницы, он часто выкидывал аморальные поступки, слухи о которых доходили до меня, и мне доводилось его "воспитывать". В один из холодных осенних дней, на пороге моего кабинета вдруг появился Сергей. Он стал просить меня принять его на работу.

- Только рядом с Вами я смогу жить, учиться и работать. Если вы меня не примите, то я покончу с собой! - заявил он и "распустил нюни".

Не стал звонить в Кировоград и выяснять, чего он там натворил такого, что заставило его уехать из города. И принял его. Нашел для него квартиру, прописал в городе, и мы начали работать. Мне уже стало немного легче от того, что представилась возможность хотя бы какую-то ночь поспать спокойно дома, а не проводить её под операционной лампой. Но, продержался он недолго. Я заметил, что он стал выпивать.

Однажды, после бурного гуляния на мысе Херсонес, он пришел весь избитый. Да! Сергей не на шутку пристрастился к алкоголю. Надо было что-то делать. И я стал его лечить. Как-то летом, будучи в отпуске, я с группой делегатов Киевского НИИ нейрохирургии, улетел в Харьков на Всесоюзную конференцию нейрохирургов, и там встретился с Сергеем. Он попросил меня поговорить с академиком, чтобы получить тему кандидатской диссертации, поскольку у него появилось желание серьезно заниматься наукой. Я тогда поверил ему, и представил его Андрею Петровичу Ромаданову. В день, когда мы должны были улетать, он "заявился" в гостиницу в 5:00 утра: в дробадан пьяный, избитый и без копейки денег. К счастью все его документы находились в номере.

Я проводил его в аэропорт, взял билет и умолил стюардессу принять его в таком виде на борт. Сам с киевской делегацией улетел обратно в Киев. Мой отпуск был перегажен, постоянно переживал и волновался:

"Что там твориться в моей нейрохирургии"?!

После он женился, получил квартиру, и у него родился сын. Но пристрастие к алкоголю не покидало его. И я поставил вопрос ребром:

"Либо он прекращает пить, либо его увольняю с работы! Третьего - быть не может!".

С целью устранения тяги к спиртному и отвращения к алкоголю, он согласился подшить ампулу "Эспераль". После этого у него изменилась психика. Он стал несдержанным: по любому пустяку придирался к медсестрам, и выражался матом в присутствии медперсонала и больных. Мне неоднократно доводилось его успокаивать и "воспитывать". И тут заметил, что его "приручил" к себе начмед....

Давая, вместе с Ющенко, интервью по телевизору, он промычал:

- Я тоже вернулся в Севастополь и стал продолжать здесь работать!

Вот, уж ложь беспросветная! Приставка "бес" означает, что эти слова исходят от беса. Это же просто "бесовщина".

Из всего сказанного я понял, что в моем городе Морозов, Овсюк, "главный" и другие вышеупомянутые мои "друзья" и недруги "обложили" меня со всех сторон.

Штольня мускатного шампанского

"Избавь себя от умных подчиненных,

Чтобы достичь единства мнения!

Коль дураками станешь, окружен ты,

На фоне их казаться будешь - гением"!

А. Павловский

Часто, долгими часами, обдумывая создавшуюся вокруг меня ситуацию, старался честно и объективно проанализировать: В чем же я виноват, и кто причастен к такому моему положению?

И пришёл к выводу, что во всех моих бедах виновата "гауптштабсциммер" севастопольской "элиты" - штольня "мускатного шампанского".

Обычно её посещают представители городских "властей", которые, не имея стыда и совести, "на халяву" постоянно наслаждаются там чудодейственным нектаром крымской виноградной лозы. Проезжая мимо штольни, можно видеть, как из неё "вываливает" толпа городских начальников разного калибра: работники горкома партии, райкомов партии, горисполкома и райисполкомов, милиции и прокуратуры и других организаций.

Частыми гостями этого "лакомого местечка" были и консультанты из симферопольской клиники нейрохирургии, руководство здравоохранения города и нашей больницы. Вначале несколько раз приглашали туда и меня. Но я не любитель "шампанского". Из всех вин редко позволял себе выпить немного "Каберне".

В этой штольне, обычно, "вершились" великие дела, в том числе и проблемы здравоохранения. В ней была "решена" и моя судьба. В дегустационном зале, сопровождая лестной улыбкой и сладкой речью, всегда "угощала" технолог цеха Анна Семеновна - жена моего ординатора Бронислава Малышева. Её муж - Слава Малышев, в общем, был очень добрым человеком, но он не был рожден для нейрохирургии и медицины, вообще. Бог не осчастливил его таким даром. С жезлом "гаишника" за голенищем сапога и погонами младшего лейтенанта ГАИ, он окончил Крымский медицинский институт. К сожалению, он так и остался "гаишником". Однажды доставили одного мотоциклиста после ДТП. Читая историю болезни, написанную Малышевым, просто удивился: на первой странице нарисована схема перекрестка с указанием названий улиц и расположением мотоцикла. Читаю текст: "Мотоциклист на большой скорости не вписался в поворот и т.д.". А далее: ни слова о пульсе, артериальном давлении, зрачках, рефлексах и других неврологических симптомах поражения мозга.

Я взял чистый бланк, и после совместного осмотра пострадавшего, под диктовку, заставил его написать новую историю болезни так, как это следует.

- Вашу историю болезни, Бронислав Иванович, отвезите в ГАИ, там она больше понадобиться! - пошутил я, - В дальнейшем прошу не забывать, что Вы - уже не "гаишник", а врач-нейрохирург!

Как-то поступил больной с травматической эпидуральной гематомой, и я разрешил ему вместе с травматологом Юрием Качуровым оперировать того больного. Это, пожалуй, самая простая операция. Нужно по ходу линейного перелома "удалить" немного кости, удалить скопившуюся гематому, прошить и перевязать кровоточащий сосуд. Через 20 минут после начала операции, захожу в операционную и вижу жуткую картину: пол залит кровью, халат, маска и шапочка на Брониславе тоже залиты кровью, из оболочечной артерии, пульсирующей струей, истекает кровь, а он кусачками продолжает удалять ("скусывать") кость.

- Прекратите удалять здоровую кость! Прошейте и перевяжите сосуд и остановите кровотечение! - говорю ему.

А он - ноль внимания! Продолжает яростно резецировать (удалять) кость. Я попросил ассистента придавить пальцем кровоточащий сосуд, оттащил Бронислава от операционного стола, надел перчатки, прошил и перевязал сосуд. Кровотечение остановлено.

- А теперь, Юра, - обращаюсь к ассистенту, - зашейте, пожалуйста, рану. Только не сильно стягивайте швы.

Я убедился, что Малышеву нельзя доверять даже самую простую операцию, поскольку он не обладал чувством: "Вовремя остановиться!". А это в хирургии - главное правило. Поэтому я запретил ему брать в руки скальпель и самостоятельно оперировать.

- Скальпель, Бронислав Иванович, - игрушка не для Вас! Вы не умеете им пользоваться! - сказал ему однажды, - Будет гораздо лучше, если Вы перейдёте на другую работу, например, в организационно-методический отдел. Там, работая с бумажками, Вы принесёте гораздо больше пользы здравоохранению города, чем сейчас в нейрохирургии.

Он промолчал....

Он был весьма странным человеком. Его внешний вид всегда был неряшливым, чистый белый халат буквально на следующий день превращался в тряпку. Он страдал бессонницей, поэтому появлялся в больнице рано - после 6:00 утра. До начала рабочего дня он успевал обойти территорию больницы, переговорить со сторожами, дежурными водителями и персоналом приемного покоя, и всегда был в курсе всех событий. Я никак не понимал: Зачем ему всё это было надо? Из-за его "проделок" я заполучал много выговоров, и даже пару раз доводилось выступать в суде, защищая честь отделения.

Однажды, когда я уже не работал в больнице, в воскресный день еду по городу и вижу, как на большом перекрестке в центре города стоит наш Славка Малышев в белом халате, и неврологическим молоточком, будто "гаишным" жезлом, "регулирует" движение машин. Я остановился, схватил его за руку, затащил в машину, и привез в больницу, поскольку он был ургентным нейрохирургом. Завожу в приемный покой, а дежурный медперсонал коршуном "налетел" на него.

- Вы, что идиот? - с яростью набросилась на него дежурная медсестра. - Мы уже два часа Вас ищем! Здесь без всякой помощи лежит в коме больная после автодорожного происшествия!

- Девочки! Не кричите на него! Эти два часа он усердно трудился в роли своей прежней профессии - автоинспектора. Он регулировал движение машин на очень сложном в городе перекрестке! - говорю я.

Но, городским властям, особенно бывшему секретарю райкома КПСС, а нынешнему - секретарю горкома коммунистической партии Василию Пархоменко и симферопольской "профессуре" Анна Семеновна каждый раз "вносила в уши", что её мужа - талантливого нейрохирурга и трудягу, какой-то там Яровой "зажимает", и всяческими путями пытается выжить из нейрохирургии. И так, при мне этот бездарный и бесперспективный "нейрохирург" в течение тринадцати лет только лишь занимал место в нейрохирургии. И ничего с ним невозможно было поделать. Как только Броня в очередной раз чего-нибудь "учудил", так "главный" и начмед сразу же набрасываются на меня:

- Когда Вы избавитесь от него?!

- Готов, хоть сегодня! Переведите его в хирургию! - отвечаю.

- А на х..й он нужен нам нужен в хирургии! - говорит "главный".

И в тот же день включалась, словно выпущенная из пожарного водомёта, струя "шампанского мускатного", которая сразу же "гасила" еще неразбушевавшееся пламя, и замывала следы его греха. После возлияния "шампанского" вовнутрь, начмед и "главный" сразу меняли гнев на милость. Броня, как они его по-дружески называли, - становился опять уважаемым человеком в больнице. А моя, - "...надцатая" по счету, попытка перевести его в другое отделение, опять "утопала" в "брызгах" "шампанского виноворота". В итоге, каждый раз, - я получал выговор....

Анна Семеновна - женщина умная, практичная и цепкая. Продумала, просчитала все варианты, и решила:

"Из нейрохирургии надо убрать самого заведующего".

Спросите: Зачем ей это надо?

А вот зачем: Яровой - не такой продажный, как начмед и "главный", за паки "шампанского" он никогда не предаст интересы нейрохирургической службы, и не станет дальше терпеть в отделении её мужа. Рано или поздно, он таки избавится от него. Но у них есть сын, который оканчивает институт и мечтает стать "потомственным" нейрохирургом. А Яровой, зная генетику и законы наследственности, гляди, усомнится в его способностях, и может стать грозной преградой на его нейрохирургическом пути. Поэтому: Ярового надо убрать из нейрохирургии! Но, как? - рассуждает она далее, - "Главный" и начмед преданные мне люди. Это ещё те кадры?!

Конечно, за паки шампанского, которыми до потолка был забит её гараж в кооперативе "Волна", эти орлы кого угодно продадут и даже Родину-мать, не то, что там какую-то нейрохирургию. Главное, что им, совершенно безразлично, что станется с нейрохирургией в городе, если они уберут оттуда Ярового.

- Но, этих "тяжеловесов" - рассуждает она далее, - надо ещё более укрепить. В эту афёру надо подключить ещё доцента Ющенко и профессора Морозова. И тогда будет создана настолько сильная коалиция, что она враз расправится с Яровым. Ну, а если он вздумает обратиться в горком партии, чтобы восстановиться на работе, то и там есть "свой", такой же продажный, но надежный человек - секретарь райкома партии Василий Пархоменко. Тот кадр обязательно поддержат решение "моей команды".

Распутывание клубка истины - неблагодарная задача.

"In Mendes Veritas!" -Истина - во лжи! - так утверждает древнее латинское изречение.

Если, кто-то сомневается в этом, то советую послушать песню Владимира Высоцкого: "Баллада о правде и лжи".

В ней есть такие замечательные слова:

"Некий чудак и поныне за правду воюет,

Правда, в речах его правды на ломаный грош,

Чистая правда со временем восторжествует,

Если проделает то же, что явная ложь".

А у барда Александра Дольского есть другие слова, которые именно характеризуют моё положение:

"Не пробиться ни вниз, ни наверх, никуда,

Слово смелое глохнет, мельчают прозренья...

Быть талантливым страшно, а честным - беда,

И смешно одержимым высоким гореньем"...

Я не стал, в пику моим "друзьям" и недругам, "проделывать" такие же "козни" (тайные, злые и коварные умыслы), а лишь посвятил им собственные следующие строки:

"Я раздражаю вас? Ну и что же?!

Вам за успехи мои обидно?

Я ж наслаждаюсь, и, ,видя ваши рожи!

Поверьте, мне нисколечко... не стыдно.

Ну - всё! Салют! Пишите письма!

И не будите во мне Дракона!

Ведь, я свободный и независим!

И мне... не давит моя Корона"!!!

Всю мою жизнь в медицине, я считал лечебное учреждение ХРАМОМ физического здоровья, аналогично Православному ХРАМУ, дарящему людям здоровье духовное. В стенах больницы никогда не повышал голос, проходя по палатам и коридорам, никогда не стучал каблуками, всегда оберегал тишину и покой. Не "отчитывал" провинившихся сотрудников в присутствии других.... Искренне любил мой коллектив. Мое отделение было для меня, своего рода, вторым домом. Поэтому прилагал все силы, старания и знания для того, чтобы лечебный процесс в нем соответствовал последним достижениям медицинской науки. В этом плане, наше отделение действительно, было лучшим в городе, что никак не нравилось моим бездарным коллегам и "руководлу" больницы. В итоге, то "руководло" выжило меня из больницы, и разрушило мой ХРАМ, превратив его в прежнее жуткое убожество, с которого я начал мою работу в городе-герое. Мой хороший товарищ - севастопольский поэт и композитор Александр Павловский написал замечательное произведение, которое называется "ХРАМ".

С его разрешения, я позволил себе поместить его в моей книге, ибо оно слишком запало в мою душу, и его содержание созвучное с моей судьбой в медицине:

"В детстве виделось мне, что построил я Храм

Но войти туда может не каждый.

Только тот, кто от подлости в жизни страдал

Сможет в нем утолить свою жажду.

Вырос я, и свершилось, как в детстве мечтал

Храм воздвигнул, не следуя моде,

Только дервиш горбатый мне как-то сказал:

Это вызовет зависть в народе.

Что построил я Храм, никого не спросив,

Не имея на то разрешенья,

Что не хватит мне в жизни здоровья и сил

Сохранить для несчастных строенье.

Много люду пришло, собралось у ворот,

Не пришлось приглашать мне их дважды.

Только был удивлен набежавший народ,

Что войти туда может не каждый.

С той поры поубавилось в сердце друзей,

Средь врагов я их чаще встречаю.

Только шепчет душа: "Не жалей, не жалей!

Не один в этой жизни страдаешь"!

Неужели так нужно, мне горя хлебнуть?

Чтоб понять, - кто не рядом со мною,

Кто бросает шипы на мой жизненный путь,

Заставляя платить меня кровью....

Я за всё заплачу, только сердце не дам

Ни в обиду, ни на растерзанье,

Не замазать им грязью и подлостью Храм,

Обрекая меня на страданья....

Решил никуда не обращаться и никому не жаловаться, ибо знал, что всё это - совершенно бесполезно. И лишь однажды поведал академику Андрею Петровичу Ромоданову о том, как мне живется в Севастополе, на что он ответил:

- Севастополь - город особый.... Он требует к себе уважения и поклонения! Да и крымская нейрохирургия у нас - тоже особая. Могу предложить Вам должность главного нейрохирурга в двух областях Украины или старшего научного сотрудника в моём институте. Выбирайте!

Я поблагодарил его, и решил подумать. Мне никак не хотелось уезжать из города, в котором живут замечательные люди, но надо было что-то предпринимать, поскольку, работать в таких условиях стало просто невыносимо. И у меня возникла мысль:

"Уеду я на войну - в Афганистан! Там уж точно будет легче. А дальше, что Бог даст, то и будет! Может хоть там, удастся сбросить с себя тяжкое ярмо четырнадцати партийных поручений, и обрести душевный покой".

Как говорил Господь: "В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь", а это значит, что каждый из нас должен нести свой крест...".

Читатель спросит меня: Зачем я столько внимания уделил своей больнице?

А вот зачем: Таких лечебных учреждений, как севастопольская больница, в которой мне довелось не работать, а страдать - очень много. Они были, есть и будут, особенно сейчас, когда медицина стала коммерческой, и руководят ими невежды.... Мне не безразличны судьбы талантливых, умных и перспективных врачей, оказавшихся в положении "белых ворон".

В таких лечебных учреждениях вольготно чувствуют себя только подхалимы и лицемеры.

"Лицемерие - путь к счастью у подлецов"! - часто говорил мне А. Павловский. Пожалуй, - он прав.

Глава IV.

Афганистан - МОЁ СПАСЕНИЕ

Сообщение о командировке

О командировке в Афганистан я узнал во Всесоюзном Объединении "Союзздравэкспорт" Министерства здравоохранения СССР в январе 1987 года. Тогда же мне сообщили, что вылет намечается на июнь 1987 года, и мне предстоит работать по контракту Министерства Обороны СССР в должности консультанта-нейрохирурга в Центральном Военном госпитале Республики Афганистан (РА).

Зная многое о войне в Афганистане, без преувеличения рвался именно туда, в самое, что ни на есть, "пекло". Меня нисколько не пугали известия о доставляемых оттуда цинковых гробах, поскольку был "загнан" в такой жизненный тупик, что нормально, жить и работать далее, было невозможно. Афганистан мне показался вполне приемлемым выходом. К тому времени у меня уже был достаточный опыт нейрохирурга "мирного времени": владел сложными методами хирургического лечения онкологических заболеваний нервной системы, эпилепсии, геморрагических инсультов и другой патологии; удалял опухоли мозга различной локализации, и особенно успешно оперировал больных, страдающих травматической эпилепсией, развившейся после перенесенной открытой черепно-мозговой травмы. Во время любой войны часто встречаются черепно-мозговые ранения, которые обязательно приводят к травматической эпилепсии. Раньше, еще в шестидесятые годы, мне доводилось оперировать больных с такими "отголосками" войны. И меня никогда не покидало желание овладеть знаниями и практическими навыками военно-полевого хирурга. Это вселяло в меня уверенность, что моя специальность в Афганистане будет востребована.

Мне также хотелось самому повидать мир - иные страны, народы, культуры, а не довольствоваться телепутешествиями Сенкевича. Желание, для закупоренного железным занавесом советского человека, естественное и особенно яркое. Решил, что каждую свободную минуту, если такова там будет представлена, буду посвящать написанию монографии.

И, главное, хотя немного поправить материальное положение.

В декабре 1987 года получил письмо из Афганистана от Федора Филипповича Загородного, которого должен буду заменить. В нем он подробно описал: и обстановку в стране, и в Кабуле, и условия работы в госпитале. Охарактеризовал руководство госпиталя и врачей нейрохирургического отделения, бытовые условия и пр. Еще написал, что мне предстоит работать по контракту Министерства Обороны СССР консультантом-нейрохирургом (у военных эта должность называется "советник") главного нейрохирурга Министерства Обороны РА полковника (на языке дари - дагарвала) - Голь Мухаммеда Сури. Написал также, что кроме нейрохирургических операций иногда бывают ситуации, когда необходимо делать всё: ампутацию конечностей, лапаротомию (операцию на органах брюшной полости), дренирование плевральной полости, хирургическую обработку огнестрельных ран любой локализации, т.е. всё, с чем сталкивается военный хирург. Поэтому сразу же начал изучать многотомное руководство "Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне" и специальную литературу по травматологии, абдоминальной и торакальной хирургии.

Приобрел справочник "Демократическая Республика Афганистан", изданный АН СССР в 1981 году и стал заучивать некоторые слова, на языке дари: воинские звания, название месяцев, дней недели и пр.

Исламские традиции

Изучая литературу, посвященную обычаям исламских народов, пришел к выводу, что мы совершенно не знаем их, и мало кому, выезжающему в Афганистан, они известны. Достижению успеха с деловыми партнерами в мусульманской стране способствует уважительное отношение к их местным обычаям и традициям. Привожу некоторые из них:

* В арабских странах предпочитают пить кофе без сахара, но очень крепкий с большим количеством кардамона. Если гость выпивает чашку кофе и отдает её хозяину, тот тут же наливает в неё еще. Так может продолжаться до тех пор, пока он не выпьет весь кофе из кофейника. Если гость не желает больше пить, то он должен слегка покачать чашкой из стороны в сторону или перевернуть ее вверх дном.

* Во время беседы мусульмане могут задавать вопросы относительно вашего здоровья или вашей семьи. Надо стараться отвечать на них кратко, и не задавать подобных вопросов собеседнику.

* В мусульманских странах характерны общие правила этикета, обусловленные религиозными верованиями. Например, работа прерывается пять раз в день для совершения молитвы (намаза). Не мусульманину не обязательно в это время тоже молиться, но он обязан с уважением относиться к его мусульманскому партнеру, и не назначать деловые встречи на время, приходящееся на молитвы.

* Придя в дом мусульманина, не стоит удивляться, если тот расцелует вас в обе щеки - таков их национальный обычай. Более того, надо ответить тем же, и тоже приветствовать его поцелуем.

* Мусульмане не едят свинину и не употребляют алкоголь.

* Во время "рамадана" (священного праздника) - девятого месяца лунного календаря, у мусульман работа прекращается в полдень. Четверг и пятница у мусульман - выходные дни.

* В Афганистане и многих других исламских странах мусульмане едят не только ложками и вилками, но и руками, вернее, при этом пользуются только правой рукой. Левая рука у мусульман считается нечистой. Если ею, даже нечаянно, кто-то прикоснется к пище, то хозяин тут же прикажет унести блюдо с едой со стола. Этот обычай не распространяется на прикосновение к сосуду с водой.

* При встрече на улице мусульмане ограничиваются приветственным рукопожатием.

* В странах Ближнего Востока совершенно недопустимы пренебрежительные высказывания о женщинах. Гарем у них считается почетным и святым делом, а женщина, как супруга и мать, окружена особыми почестями, несмотря на то, что ей не позволяется садиться за один стол с гостями.

* Когда вам назначают деловую встречу, то надо обязательно приходить вовремя. Хозяин может позволить себе немного опоздать.

* В мусульманских странах не следует затрагивать тему, касающуюся политики или религии. Нельзя дискутировать о том, что исламская культура ниже других культур. Это будет воспринято как грубое оскорбление.

* Следует также избегать шумного, фамильярного поведения и непочтительного отношения к окружающим.

* Мусульмане не носят золотое обручальное кольцо и не пользуются золотыми предметами: зажигалкой, портсигаром и пр. Однажды пророк Мухаммед, как об этом говорится в их священном писании, заметил на пальце одного из своих учеником золотое колечко. Он разгневался и сказал: "Сними сейчас же! В нем искры ада!". Поэтому, при посещении мусульманской страны, мужчины должны снять с себя все золотые украшения.

* Важно учитывать расстояние между собеседниками. Так, расстояние ближе одного метра, считается интимным, поэтому общение на таком расстоянии допускается только между близкими людьми и друзьями. Расстояние от одного до двух метров, считается официальным, если оно нарушается, то человек начинает неловко себя чувствовать. Расстояние от трех метров и дальше, считается "расстоянием безразличия".

* В странах Ближнего Востока существуют особые правила невербального, т.е. несловесного общения, а именно:

- поднятый вверх большой палец считается у мусульман проявлением непристойного поведения;

- неприличной считается жестикуляция руками или на пальцах;

- деньги и подарки следует давать и принимать только правой рукой, если кто-то сделает левой рукой, то это равно оскорблению собеседника.

Эти обычаи афганского народа я стал заучивать наизусть, считая их знание необходимым. Помимо этого, где только было возможно, доставал литературу об Афганистане. Мне было интересно знать больше об этой удивительной стране.

Лексикон ветеранов афганской

войны 1979-1989 г.г.

В дальнейшем в книге будут употребляться некоторые термины, заимствованные из пособия Б. Бойко и А. Борисова [afgan@rus.org] "Афганский" лексикон", представляющего собой сборник военного жаргона ветеранов войны в Афганистане 1979-89 г.г.

В нем изложены словесные выражения, которые были использованы в художественных произведениях, письмах и воспоминаниях ветеранов. "Афганский" лексикон составляют лексемы, которые являются исключительным достоянием воинов-"афганцев".

"А"

Аскер - солдат афганской правительственной армии: "Ходили несколько раз с аскерами прочесывать ущелья" [2].

Афган - Афганистан, Республика Афганистан: "Что ты с ним ссоришься, он завтра летит в Афган" [1,23]. "И точно - вокруг свистели, щелкали, чирикали птицы. Мы стали вспоминать: а были ли в Афгане птицы?" [2]. "Зато после Афгана любая трудность покажется комариным укусом" [3]. "Знаешь, я снимал фильм об Афгане. На пленке многое осталось" [27,16].

Афганец:

1. Советский военнослужащий, воевавший в Афганистане, ветеран афганской войны: "Мы -"афганцы". И этим все сказано. Просто у нас там была своя, другая жизнь, и мы ею жили, кто как мог. В той жизни были другие ценности, другие мерки" [2]. "... Афганцы возвращались с войны"[32].

2. Коренной житель Афганистана: "Афганцы существовали еще до того, как в письменных источниках конца первого тысячелетия нашей эры их назвали этим именем, и уж тем более - до первого централизованного государства, образованного в восемнадцатом веке Ахмад Шахом... Достоверно известно, что это не одно племя, а многие племена. В трудах историков шестнадцатого-семнадцатого веков их число определяется в пределах четырех сотен" [25].

3. Ветер пустынь: "Позже узнал, что ограды защищают посевы и саму землю от жестокого разрушительного ветра пустынь. Имя его знают, наверное, многие: "афганец"[10]. "С утра налетел "афганец". Сильный ветер словно вырвался из раскаленной печи - обжигал лица, швырял в глаза тучи песка и мелкого щебня" [23].

Афганка - полевая форма одежды: "Офицеры в пыли с головы до ног, прокопченные, обветренные, все усатые, в "афганках" -друг от друга не отличишь" [14, 27].

Афганский - относящийся к понятиям "афганец", "афганцы": "Номер полевой почты в предписании был "афганский.." [9]. "Не всё, разумеется, "афганское" годится в наших условиях", - присоединяется к беседе штурман, - Но есть приемы, которых неплохо бы, подработав, испытать на практике. Иначе откуда же появятся тактические новинки?"[23].

Афгашка, афоня, афошка, афгани (афганская денежная единица): "Дуканщик продавал арбузы, - один арбуз - сто "афгашек" [1]. "У нас были только матрацы, хлопчатобумажные одеяла и по парочке бушлатов, два из которых каптерщик Сереге велел "сдать" афганцам. Много за них, конечно же, не дадут, но тысячу "афоней" - могут" [2,26]. "Кое-кто даже приторговывал боеприпасами, дабы только "афошками" карманы набить, заранее зная, куда пойдут эти патроны и гранаты, и для кого они будут предназначены.." [24,28].

"Б"

Бабай - душман: "Говорю о душманах, которых иногда в Афганистане зовут мятежниками, наши солдаты и офицеры вдруг стали с недавних пор звать "бабаями" - конечно, не всерьез, а между собой" [9,12]. "Я тактику бабаев раскусил. Когда мы заходим по курсу на караван, они сгоняют верблюдов в кучу и подвязываются под них. Пулемет не берет - на каждом верблюде по полтонны тюков" [2].

Бакшиш:

1. Подарок, подаяние: "Снующие всюду, неугомонные, оборванные и грязные... ребятишки, постоянно повторяющие... "Командор, дай бакшиш!". [2]. "Патрули отгоняли афганцев от техники, резонно опасаясь мин-липучек. Но те все равно просачивались в колонне, надеясь на последний бакшиш" [2,13]. "... Дай мне одного человечка в помощь, а с меня - бакшиш, - сержант оттопырил большой палец и мизинец, показывая, какой с него бакшиш" [22].

2. Взятка: "А у его предшественника карьера шла как по маслу, тот все умел - и хорошенько баньку растопить, и девочек вовремя организовать, и бакшиш ненавязчиво подсунуть какому-нибудь начальнику" [3]. "Попрежнему, как и все эти долгие девять лет, в Термезе и Ташкенте не находилось билетов в кассах Аэрофлота, но за двойную цену или хороший "бакшиш" их можно было приобрести без труда" [27]. "...Билет нужен. За билет бакшиш давай. Итальянские очки будут?" [1].

Барабухайка, барбухайка (см. также бурбахайка, бурбухайка, бурубухайка) - афганский большегрузный автомобиль, предназначенный для перевозки людей и грузов: "Между "Уралами" вклинились четыре афганских грузовика, два с высокими будками, красиво расписанные орнаментом, увешанными кистями и колокольчиками. Символические знаки, надписи (цитаты из Корана) должны, по поверью, отпугивать горных духов и оберегать водителя от недоброго глаза. Это частные автомобили, "барабухайки" [11]. "Грабанули, небось "барбухайку", а добычу не поделили" [9]. "Афганские грузовики "бурбухайки": "бур" - бурчать, "бу" - буйство красок, света, украшений; "хайки" - движущиеся. Слово это чисто афганское и перевод его совсем другой, но мы так воспринимали смысл этого названия" [1,2,43,46].

Бача, бочата (мн.ч. бачата; уменьш. -бачонок):

1. Афганский мальчишка: "Один из них, постарше, подсел к Шафарову и, потянув за автоматный ремень, предложил: "Продай автомат, много "чарсу" купишь". Шафаров с силой рванул автомат на себя: "А ну, мотай отсюда, бача. Бурбахай, бурбахай, я сказал!" [22,33]. "Если на дороге затор, и мы останавливаемся, к нам мигом подбегает целый выводок легких, поджарых ребятишек (на местном жаргоне наших солдат - "бачат") -мал мала меньше" [4,37].

2. Афганец, местный житель: "Командир батальона учил, как вести себя с местным населением: "Все афганцы, независимо от возраста, бача. Поняли?". "...Комбат подошел к старику, сбросил чалму, порылся в бороде: "Ну, иди-иди, Бача" [1]. "В кишлаке нас встречают старейшины и бочата, вечно неумытые (совсем маленьких не моют вообще, согласно шариату слой грязи сохраняет от злой напасти), одетые во что попало" [1]. "Бочата ругаются матом без акцента, кричат: "Русские, уезжай на х.. домой" [1].

Беленькая - таблетка лекарства с наркотическим или токсическим действием: "Таблетки и впрямь так никогда мне и не пригодились. Их забрал у меня, обменяв на пару банок тушенки, десантник с меланхолически потусторонним взглядом... Бросив пару "беленьких" в рот, парень пообещал растянуть балдеж до самой границы". Помню лишь, что седуксен он прозвал "перпетуум кайф" [3].

Береты - десантники, военнослужащие ВДВ: "Разведрота - это вам не артбатарея, и не хозвзвод, и не пехота, здесь все должно быть "от и до", не хуже, чем у всяких там "беретов" [21].

Блок, блокировка - подразделение на позиции, препятствующее скрытному перемещению противника в процессе подготовки или в ходе боевых действий: "В тот самый момент ребят из его отделения, стоявших на блоке неподалеку, накрыло прямым попаданием из миномета" [3,5]. "Здесь уже четвертые сутки подряд наши бок о бок с подразделениями 20-й афганской дивизии, тремя оперативными батальонами МГБ и царандоем держат в плотном блоке отряд Гаюра.." [3,32].

Бородатые - душманы, моджахеды: "Мы приехали в кишлак слишком поздно. Бородатые ушли в горы, оставляя после себя только смерть" [2]. "Наконец вертолеты отвернули... и за бородатых взялась артиллерия, которая методично обрабатывала каждый метр" [2].

Бочка - помещение цилиндрической формы, используемое для жилья в походных условиях: "В бочках (таких вагончиках) живут большие звезды, не ниже майора" [1]. "Поставить, например, "бочки" (компактное, но и довольно комфортабельное походное жилье) ..." [2,6].

Братский (братская могила) - укрытие в виде щели, отрытой в земле: "Я вырою щель... У меня быстро получится... Мы называем их братскими могилами..." [1,4].

Брюшнячок - брюшной тиф: "Я работала врачом-бактериологом в инфекционном госпитале. У меня на языке вечно было одно: брюшнячок, гепатит, паратиф" [1].

"В"

Взлететь - подорваться на мине: "Уходим на операцию - не прощаемся за руку. В день подрыва новый командир роты пожал мою руку. Он - от души, еще никто его не предупредил. И я взлетел... Хочешь верь, хочешь не верь" [21].

"Г"

Гаш (гашиш) - наркотик: "Как-то раз они здорово набрались браги. Захотелось им "гаша" и барана. Пошли в соседский кишлак" [3].

Град - реактивная система залпового огня: "Батарея "града" с грохотом, будто мимо тебя проносятся встречные электрички, продолжала вести огонь по горам" [11

Груз-200 (груз двухсотый) - гроб с останками погибшего или умершего от ран военнослужащего: "Были назначены сопровождающие гробы в Союз. Как правило, отправляли сопровождать "груз-200" кого-нибудь из полкового оркестра. Но иногда, при необходимости, назначали офицеров из подразделений или из штаба части" [2]. "Называют нас оккупантами. Что мы там захватили, что оттуда вывезли? "Груз двести" - гробы с нашими товарищами?" [1]. " Давно вернулся?.. - С неделю. - Отпуск? - Нет. Сопровождал "двухсотый груз" [3].

Гукнуться - погибнуть, умереть: "Не годился и солдатский жаргон с его "гукнулся", "улетел", "сказал, чтоб довоевывали без него", "взял планку", "ушел во мраки", "дембельнулся досрочно", "ушел в запас.." [3].

"Д"

Декхане - местные крестьяне: "Справа нас прижимала огромная скала. Слева - метровый уступ вниз, там простирались поля декхан кишлака" [38]. "На окраине аула их ждали оросители и декхане" [12]

Джирга - совет старейшин (подобие законодательного собрания): "Джирга заседала восемь раз, и только на девятом заседании по предложению мусульманского духовенства была утверждена кандидатура Ахмад Шаха" [9].

Джума - пятница, выходной день: "Джума - пятница - выходной день. Люди принаряжаются, половина дуканов не работает, зато вовсю дымят, распространяя соблазнительные запахи кебаби, шашлычные" [10].

Дувал:

I. Глухая стена из глины или камня, окружающая афганское жилище: "Тени от вертолетов скользят по сине-оранжевым предгорьям... Мелькают внизу скопища приземистых жилищ, огражденных глухими стенами - дувалами, редкие коробки машин, чахлые кусты виноградника... Типичная афганская панорама" [20]. "За высокими дувалами на внутренних двориках растут черешни, груши, гранаты" [38].

2. Афганский дом: "Я живу в этом "дувале" (не в модуле, а в бывшем жилом доме).

Дукан - торговая частная лавка или небольшой частный магазин: "К достопримечательностям Кабула относятся, конечно, базары и бесконечные торговые лавки - дуканы, где можно купить все: от японских транзисторных магнитофонов до кучки дров, которые продают на вес, укладывая кривые сучья на чаши самодельных рычажных весов" [9]. "Городки и крупные населенные пункты встречали по-восточному - застывшими в дуканах седобородыми аксакалами..." [15].

Дуканщик - хозяин дукана или торговой лавки: "Тамошние дуканщики говорили мне: "Русский солдат всегда шел с севера на юг. Теперь он впервые уходит с юга на север. И он будет отступать все дальше и дальше. Аллах свидетель!". [3,14].

Дух:

I. Душман - боец афганской вооруженной оппозиции: "Взяли в плен "духов"... Допытываемся: " Где военные склады?" - молчат.Подняли двоих на вертолетах: "Где? Покажи..." - тоже молчат. Сбросили одного на скалы, может второй разговориться..." [1,9]. "С правого фланга тоже затарахтел пулемет. Позиция оказалась под перекрестным огнем. Из кишлака "духи" долбили по ней из минометов" [21].

2. Афганец - житель Афганистана: "Недавно "духи" подарили барана. [3].

3. "Молодой солдат" [Инф.: В. Григорьев]

Душман ("моджахед") - боец афганской вооруженной оппозиции: "Я один из тех редких советских солдат, которые участвовали в первых боях с мятежниками. Тогда, в марте-апреле 1980 года, мы их называли душманами" [30]. Душман в переводе означает "враг", силы этого врага очевидны" [8,11]. "Душманы засели как раз в том месте, где по плану должны были десантироваться мы" [2].

"З"

Записка посмертная: "На листке напишите адрес, фамилию, имя, отчество, год рождения, какой военкомат призывал, как зовут мать или отца, сверните в трубочку - и в гильзу, и никаких документов в рейде. Вот ваш документ, - Шов покрутил гильзу в руке, - посмертная записка" [22].

Зацепить - ранить: "Лейтенант ... неотлучно с ранеными, его тоже здорово зацепило, держится на одном промедоле" [34]. "... подбежал ротный. Тряхнув Сапера за плечи, заорал водителю: "Включайте фары! Куда его зацепило"? [3].

Звезда - Орден Красной Звезды: "Я в военной форме ВДВ с орденами - Знаменем и Звездой, неловко на улице инцидент создавать" [3].

Зеленка - местность, покрытая растительностью: "Привезли из "зеленки" лейтенанта без рук, без ног" [1]. "Из боязни мин и возможного обстрела со стороны "зеленки" дорогу перекрыли несколько боевых машин пехоты на километровом отрезке, заранее проверенном саперами" [3].

Зеленые - военнослужащие Афганских правительственных войск, возможно, по зеленому цвету головного убора: "Помню, забегаю в один дом, пристраиваю свой АГС у окна, вдруг сзади в его барабан пуля - цок. Оглядываюсь, а мимо двери "зеленые" пробегают. Так что не всегда понятная это была война" [34]. "Духи" на пушечный выстрел не подпускают к дороге "зеленых" [3]. "...в одном из полков вот так же, при передаче заставы, "зеленые", получив в руки оружие, открыли по нашим огонь.." [2,13].

"И"

Индпакет - индивидуальный пакет для оказания первой медицинской помощи в случае ранения: "Сержант взял свой индпакет, вытащил бинт и тампоны и, морщась от боли в плече, начал перевязывать.." [19].

"К"

Капуста - деньги: "Костя толкнул его в бок: - У меня капуста есть. Можем не слабо потащиться, - и он вынул перетянутую резинкой замусоленную пачку" [22].

Кефир - дизельное топливо: "По терминологии, которая была принята среди советских военнослужащих в Афганистане... "кефир" - дизельное топливо..." [3].

Кишмишевка - самодельный алкогольный напиток: "Поднимая рюмку "кишмишевки" (афганской слабенькой самогонки), он сказал тепло и откровенно.." [11]. "Правда, крепких напитков типа "кишмишевки", схожей с самогоном, в древнюю пору, говорят, не было" [9]. "От кишмишевки его быстро развезло, и комната закачалась в клубах сизого дыма. Он обнимался с технарями, Генкой, финансистом и заплетающимся языком врал про гражданку.." [22].

Командор, командора - обращение афганцев к советским военнослужащим: "Дух оказался заботливым: "Ложись, командор, тут стреляют, детей твоих жалко" [8]. "Пули с визгом отскочили от камней у самых ног подошедшего к нам афганского офицера. - Командор, помоги, - обратился он к Василичу, как к более старшему по возрасту" [2]. "Остановился бронетранспортер, выглянул механик-водитель.., а рядом уже - афганские дети: "Здравствуй, командора!". [43].

Консервы:

I. Цинковые гробы с останками погибших в Афганистане [Инф.: Чилим]

2. Мины: "По терминологии, которая была принята среди советстких военнослужащих в Афганистане... "консервы" - мины.." [3].

Косяк, косячок - сигарета с наркотиком: "Косяк пошел по кругу. Передавали осторожно, держа сигарету почти вертикально, чтобы горящая анаша не выпала". [16, 22].

Забить косяк - изготовить и выкурить папиросу с наркотиком: "Митя знал его, он частенько ходил к Фергане в гости забить косяк, попить чаю" [22].

"Косячок забьешь? - предлагали "деды". - Не хочу. - Я не хотел курить, боялся, что не брошу. К наркотикам привыкаешь..." [1].

"Л"

Летать - быть в состоянии наркотического опьянения: "Гашиш. Один попробует - летает, а у другого шубняк: куст становится деревом, камень - бугром, идет и в два раза выше ноги поднимает. Ему еще страшнее" [1].

"М"

Магазин - емкость для боеприпасов, присоединяемая к оружию: "Расчетам АГС приходилось особенно тяжело - кроме личного оружия, они поочередно тащили разобранные гранатометы, увесистые коробчатые магазины с боеприпасами" [34].

Мина-липучка: (поймать мину, напороться на мину, подпрыгнуть на мине, подорваться на мине): "Сегодня капитан, подтягивая на марше к основной колонне поврежденные танки, "поймал" на тягаче четвертую мину" [10]. "На мину можно напороться" [1]. "Родился у нас свой жаргон: ... подпрыгнул на мине - подорвался.." [1]. "Мина, укрепляемая диверсантами на боевой технике. Патрули отгоняли афганцев от техники, резонно опасаясь мин-липучек" [2,13].

Моджахед (муджахед, муджахеддин) - боец афганской вооруженной оппозиции: "В схватке с душманским разведдозором сержант... тяжело ранил моджахеда. Десантники бросились в погоню за отходившими врагами. Юрий первым обнаружил за крупным валуном бандита, выжидавшего, чтобы ударить наверняка. И успел опередить его, крикнув: "Дух за камнем!". [23,46]. "...для координации действий отряды моджахедов снабжались радиостанциями и радистами со строгим приказом на связь выходить только в определенное время или при экстренных ситуациях" [38]. "Рассказывают о жестокости, с которой муджахеды расправляются с нашими пленными" [1,8].

Модуль - сборно-щитовый комплекс, предназначенный для размещения военнослужащих в полевых условиях: "И вообще, не могу сейчас вспомнить, на каком году афганских событий утвердилось в военно-бытовом лексиконе само слово "модуль", в первых командировках его не слышал. "Это одноэтажный, широкий, приземистый барак. Ни каменный, и ни дощатый, а фанерный. Пол в бараке цементный, стены умывальника и туалета обложены кафелем; эти два помещения самые капитальные. Коридор широкий с низким потолком, всегда сумрачный. Жилые комнаты расположены по обеим сторонам; большинство комнат хитро перегорожены шкафами и поэтому напоминают игрушечные коммунальные квартиры" [9]. "Перед сборнощитовым модулем - зданием штаба - на бетонированном постаменте поблескивал зеленой краской Ми-8.." [23]. "В тесном госпитальном модуле стояла жара, хотя по календарю была середина октября" [34].

Молоко - керосин: "По терминологии, которая была принята среди советских военнослужащих в Афганистане, "молоко" - керосин..." [3].

Мраки:

1. Трудные времена: "За год через наш медсанбат, сказал он, проходили тысячи раненых. Самые "мраки" были в 84-м и 85-м. Если за весь 88-й год мы произвели порядка пятидесяти ампутаций, то за 85-й - двести шестьдесят четыре" [3].

2. Уйти во мраки -погибнуть, умереть (см. гукнуться).

Мушавер - советник: "Афганцы называли нас "шурави". Но есть и еще одно название - "мушаверы", то есть советник. "Мушаверы" оказывали помощь в строительстве новой Республики Афганистан, на предприятиях и в вузах. Есть "мушаверы" и в Афганской армии. Им, офицерам Советской Армии, досталась тяжелейшая доля. В боевой обстановке единственный совет: делай как я" [2].

Мушаверская - рабочая комната военных советников: "Приехал в свою дивизию. Сижу в ""мушаверской". Знакомлюсь. Ужасно болит голова. Это, наверное, от смены климата" [2].

"Н"

Ноль двадцать первый (021) - условное обозначение убитого: "За весь последний год во взводе не было "021" [3]. "После боя по рации докладываешь: "Запишите: "трехсотых" - шесть, "ноль двадцать первых - четыре". "Трехсотые" - раненые, "ноль двадцать первые" - убитые" [22].

Нурс - неуправляемый реактивный снаряд: "Огонь душманов усилился... Мы лихорадочно стали готовиться к круговой обороне. Но вот услышали долгожданный гул вертолетов, те сделали несколько заходов, обработали нурсами позиции душманов и подобрали нас. [2]. "Вертолеты залпом выпустили "нурсы". Скальный выступ, где укрылись душманы, закрыло облако огня и дыма" [34].

"О"

Обдолбиться - накуриться наркотиков: "Ладно, ты! - остановил его Рустам. - Он обдолбился, в "бэ-тэ-эре", кайф ловит. Языки у обоих заплетались, и каждое слово давалось с трудом" [22].

"П"

Пайса - деньги, преимущественно афгани, реже - чеки Внешторгбанка.

Паки - пакистанцы: "Знал лишь, как отвечать на политзанятиях: мы воюем с американской агрессией и паками" [3].

Пакистанка - куртка военного образца, пакистанского производства: "Ну а куртка цвета хаки на толстом искусственном меху - дело рук Пакистана. Потому она так и зовется - "пакистанка" [3]. "Подул с гор ветер, и теперь уже по-настоящему холодно. Промокшая куртка затвердевает и поверх доводится натягивать "пакистанку" [3].

Пересылка - пересыльный пункт: "Пересылка в Кабуле - колючая проволока, солдаты с автоматами, собаки лают" [1]. "На очки, джинсы, пакистанские сигареты и все такое они уже не обращали внимания, хотя на пересылке и поговаривали, что уж на кабульской таможне такие звери, не то, что проверяльщики из родного полка, - Все к чертовой матери отберут, что приобретено не в советских магазинах" [19].

Поле (в поле) - на боевой операции, на учениях: "И все же были не дома, а в "поле", как говорят военные, даже если это поле - горы, да редкие, затянутые облаками долины между горами" [9,26].

Полевик - офицер подразделения, находящегося на боевой операции, на учениях - "в поле": "Но едва "заменщики" расселись в "антоне" на жестких боковых скамеечках, как к самолету подкатил штабной автобус. Большая группа офицеров в полевой форме, но строгих и недоступных. Сразу можно было определить, что они относятся к не очень любимой истинными полевиками когорте "проверяющих", бесцеремонно высадила лейтенантов и капитанов и заняла самолет" [33].

Припухать - наглеть: "Вообще-то сыны прыпухли, - заметил Мамедов, прихлебывая из фляжки. Я вчера потрэбовал цивыльную сигарету, а Костыль нэ принес. - Серьезно? - Шварев, сощурившись, уставился на Костомыгина. - Надо, надо подкрутыть им гайки" [21].

Прыгать - выступать против кого-либо, задираться с кем-либо: "Заставят, еще как заставят. Я эту систему досконально изучил. Если ты на кого из стариков прыгнешь, они тебя скопом так отделают, всю жизнь на лекарства работать будешь" [22].

"Р"

РА (Эр-А) - Республика Афганистан: "... над одной из южных провинций Афганистана ракетой "стингер" был уничтожен самолет военно-транспортной авиации РА" [11,30]. "Вооруженные силы РА вынуждены были провести военную операцию" [3].

Работа - боевые действия:

"Войну мы порой называли "работа",

А все же она оставалась войной.

Идет по Кабулу девятая рота,

И нет никого у нее за спиной" [9].

Рожок (магазин) - ёмкость для патронов автомата Калашникова.

РС (эр-эс) - реактивный снаряд: "Непросто жилось баграмским летчикам. Они рисковали не только в воздухе, но и на земле. Обстрелы эрэсами участились со второй половины августа" [3].

Руин - героин: "Анашу куришь? - Не-а, руин. - Вовка снял ремень и вытащил из-за пряжки маленький пакетик. Он развернул его: в пакетике был порошок сероватого цвета. "Героин!" [22].

Рулить - командовать, осуществлять управление подразделением: "Рули, - сказал Малахов Генке. Солдатов вздохнул. - Хорошо рулить там, где ни за что не отвечаешь. Вот сержанты в "учебке": взгляд орлиный, грудь колесом да вся в знаках. Там с сержантов плакаты рисуй, а тут..." [11].

Рябчик - тельняшка (тельник): "Десантура увидела на пехоте тельняшки. Конечно, под градусом были. И возмутились: нечего наши "рябчики" напяливать. А те: "А не пошли бы вы"? Тут и завертелось.." [34].

"С"

Санитарка - санитарная машина: "Подъехала "санитарка". Медик - старший лейтенант вместе с капитаном и пулеметчиком стали укладывать раненого на носилки" [6].

Свежачок - новенький: " Свежачок? - В каком смысле? - не понял я. - У нас в части впервые? - Я кивнул" [3].

Сигара - неуправляемый реактивный снаряд (нурс): "По нему в упор несколько очередей. Пробит весь правый борт, разбита "сигара" [3].

"Си-си" - голландский цитрусовый прохладительный напиток: "На столе появились неизменные консервы да две баночки голландского прохладительного напитка, который все здесь называют "сиси" [10]. "Оттаял", - подумал он и вскочил: а вдруг Селиванов захочет "си-си"? Бегом помчался к себе по территории отряда, вытащил из стола несколько банок этого похожего на фанту шипучего напитка" [47].

Сказочник - журналист, писатель, прибывший в Афганистан за материалом для будущих публикаций: "Журналистов здесь называют сказочниками. Писателей тоже. В нашей писательской группе одни мужчины. Рвутся на дальние заставы, хотят пойти в бой. Спрашиваю у одного: "Зачем? - Мне это интересно. Скажу, на Саланге был... Пострелял..." [1,6].

Скуриться - стать наркоманом (спиться, стать алкоголиком): "Обкурился? - Не-а, все в порядке, - Вовка тряхнул головой. Из волос выпала вошь и поползла вверх по "хэ-бэ". - Где в порядке? Посмотри на себя: вшивый, грязный, зачуханный, бледный как поганка. Ты ведь скурился! Тебе, Вовка, лечиться надо" [19].

Смертник - гильза, в которую вкладывается записка с краткими сведениями о военнослужащем, необходимыми в случае его гибели: "Охотников получше укрепляет на нагрудном кармане гильзу. Это - "смертник", содержащий необходимый минимум данных: номер военного билета и войсковой части, фамилия, имя, отчество, годы рождения и призыва" [3].

Смертники - военная команда, осуществляющая движение по заминированной местности без саперов: "Тех, кто шел без саперов, называли "смертниками". На дороге мины, на тропе мины, в доме мины... Саперы всегда идут первыми" [1].

Смерть на болоте - сигареты "Охотничьи": "Слабые сигареты меня не спасают, ищу "Охотничьи", которые мы там курили. Мы их называли "Смерть на болоте" [1].

Сметана - бензин: "По терминологии, которая была принята среди советских военнослужащих в Афганистане, "сметана" - бензин.." [3].

Стингер ("StingerFIM 92") - переносный зенитно-ракетный комплекс американского производства (ПЗРК "Стингер"): "В прошлом году, я помню, вертолеты ходили на предельной высоте. Теперь, с появлением "стингеров", они спускаются с шести тысяч и носятся в пяти метрах от земли со скоростью 250 километров в час, прячась в складках местности и между сопками, облетая кишлаки за три километра и пугая отары овец" [3]. "...Вертолет забирался все выше в ледяное пекло Бадахшана - подальше от душманских "стингеров" [47].

Студент - офицер, призванный из запаса в кадры вооруженных сил на два года (двухгодичник, двухгадюшник, партизан): "Сам был двухгодичником (двухгадюшником), слова "партизан" не слышал ни разу, "студент" - постоянно. [Инф.: В.Григорьев].

"Т"

Тащиться: 1. Пребывать в наркотическом опьянении: "Ну, как? - спросил Митя. - Не знаю. Я ничего не почувствовал, - ответил Вовка... - А меня здорово потащило, только тошнит" [22].

2. Отдыхать, наслаждаться жизнью: "Ребята с нашего призыва ничего делать не хотят, говорят, мы в Афгане до вас полгода пахали, пока вы в Союзе тащились" [22,23]. "Каков сученок! Мы, значит, будем под пулями ползать, а он в госпитале до дембеля тащиться. Ну, сволочь! Как его в учебке-то терпели, га-да!". [22].

Точка - подразделение, расположенное в отрыве от основных сил: "Через несколько минут офицер выбежал из палатки, а вскоре термос с пищей уже находился в пути на дальнюю точку" [23].

Трассер - след трассирующего (светящегося в полете) боеприпаса, используемого для целеуказания: "Тысячи трассеров оставляют за собой вытянутые нитеобразные следы: похожие на косые струи кровавого дождя" [3]. "Медведь! Трассер!" - крикнул Костя... Капитан бросился на землю. Красные шарики пронеслись в полуметре точно над ним" [11]. "Трассером автомат расписался во тьме" [25].

Третий тост - тост за погибших: "Третий тост, - сказал Шанин. Я протянул свою кружку навстречу его, но Шанин резко отвел руку, избегая чоканья, и молча, выпил" [2].

Трехсотый (300-й) - раненый: "Связавшись с комбатом, ротный закричал в ларинг шлемофона: - У меня "300-е" и "021-е.." [3].

Тюльпан - реактивные системы залпового огня (РСЗО): "Мы знаем, что уже отработала реактивная артиллерия - "тюльпаны" и гаубицы, хотя не было слышно ни одного взрыва" [3].

"У"

Улететь - погибнуть, умереть (см. гукнуться).

Умирать - устать до изнеможения, лишиться сил: "Помню, уже на десятом километре марша по горной тропе я начал "умирать": с нулевой отметки довелось подняться до четырех с половиной тысяч, кислорода не хватало, работал легкими, как рыба жабрами на берегу... Сомов, к слову, - единственный из нашего молодого призыва, что два года назад протопал первую "войну" от начала до конца. Все остальные "поумирали" - сошли с дистанции. Их потом на вертушках вывозили" [3].

"Ф"

Фанера - автомобили: "Хотя автомобили - это не танки, а сами танкисты с иронией называют их фанерой, но лейтенант был доволен" [2].

"Х"

ХАД - органы службы государственной безопасности Афганистана: "Привезли захваченные у противника документы. Их сортируют разведчики и сотрудники ХАД - органов государственной безопасности ДРА" [13]. "Сотрудники ХАД, как чаще писалось в нашей печати.." [9].

Хадовец - солдат, офицер частей государственной безопасности: "... в сопровождении хадовца быстро снесли командира с горы к бронетранспортерам афганского подразделения" [15].

Халява - безделье, небрежное выполнение работы: "Внизу приходилось ждать, пока сварится суп, и он за это время успевал умыться под шлангом водовозки, сходить к Вовке, которому сильно доставалось от стариков "за халяву" на броне" [19].

Ханум - женщина, девушка: "Шагающую рядом стройную ханум, ты окинешь только взглядом.." [28].

Хлопушка - ручная граната американского производства: "... душманская граната полетела в окоп... Рзаев, сделав ловкое движение, мгновенно накрыл зеленый корпус американской "наступательной" массивным вещмешком ... "Хлопушка", как ее иногда небрежно называли бывалые солдаты, глухо ухнула, будто со злости, что никого не зацепила своими осколками" [24].

"Ц"

Царандоевец - боец народной милиции (царандоя) Афганистана: "Вели мы его вместе с царандоевцами, они воевали неважно, без дисциплины" [8].

Царандой - народная милиция Афганистана: "Царандой, их милиция, с автоматами нашими времен Великой Отечественной войны, наши и их солдаты - грязные, линялые, как из окопов вылезли" [1]. "Наш бронетранспортер, миновав пост царандоя, по гулкому железному мосту перебрался на другой берег канала.." [13].

Цинк:

I. Цинковый гроб с останками погибшего в Афганистане (см. консервы): "Труп положили в цинк, запаяли. Цинк в деревянный гроб, а его и фуражку в транспортировочный ящик. В цинке оставили окошко: труп не был изуродован" [3]. "... ребята говорили, что наши никогда не бросают раненых и убитых, ищут, даже если ничего не осталось, чтобы в каком ни есть виде отправить в цинке домой. Иногда гибнут, но ищут. Духи, правда, тоже не бросают своих и ночью заберут трупы" [22].

2. Цинковый ящик для боеприпасов: "Наш экипаж вскрыл новый цинк, набили магазины и карманы пачками патронов" [2]. "К вечеру рота спустилась к реке. Люди мылись, согревали чай на чадящих соляркой пустых цинках из-под патронов, спали, повалившись, друг на друга у катков боевых машин" [2].

Цинкач - находящийся в цинковом гробу: "Зажрались, закабанели! Вечный наряд! Я вам покажу вечный... Я вас научу... мать вашу... Весь полк в цинкачи? В цинкачи, да"? [21].

"Ч"

Чарс - дешевый легкий наркотик, анаша: "По давнему договору, бачата каждую неделю в установленное время таскали туда чарс, а солдаты выменивали его на патроны" [3]. "Дети кричали по-русски: "Шурави, чарс хочешь, хочешь чарс? Меняем на ремень"? [22].

Чек - чек Внешторгбанка - эквивалент советского рубля: "Они умирали за три рубля в месяц - наш солдат получал восемь чеков в месяц" [1]. "Водка на столе все-таки была. Не мутная кишмишевка с резким запахом, а настоящая "Столичная" в бутылке. Митя поинтересовался, сколько стоит такая роскошь. Тридцать пять - сорок чеков" [22].

Чековый магазин (чекушка) - магазин Военторга, где продажа товара осуществляется по чекам: "У дверей чекового магазина собралась толпа. Ждали открытия. Говорили, что был завоз дешевых джинсов, кожаных ремней и всякой хавки, вплоть до черной икры" [22]. "Генка посоветовал ему заняться самым легким и безопасным бизнесом: продажей бачам конфет и печенья из "чекушки" [22].

Черный тюльпан - транспортный самолет, перевозящий гробы с погибшими военнослужащими на Родину: "В аэропорту встречаем знакомых кинооператоров. Они снимали загрузку "черного тюльпана". Не поднимая глаз, рассказывают, что мертвых одевают в старую военную форму, еще с галифе, иногда кладут не одевая, бывает, что и этой формы не хватает. Старые доски, ржавые гвозди.." [1,10]. "А из нашего батальона, думал я, каждый третий вернулся на родину грузом № 200 на "черном тюльпане" [39]. "Под яростный мотив розенбаумовского "Черного тюльпана" вставали, молча, отдавая дань павшим в бою" [24]. "Под ружейный салют подняли его в "черный тюльпан" - для отправки на Родину... А в синем небе проносились краснозвездные "грачи" [23].

Чесать - стрелять: "Пулеметчик так и чешет по нашим ребятам" [2].

Чиж, чижик, чижарь - штабной офицер: "Сколько трусов мы провозгласили героями, а и впрямь храбро воевавших людей газеты игнорировали. "Чижик" ходит весь в орденах, а солдат.." [3].

Чмо - "человек морально опущенный", грязный, опустившийся солдат, затравленный старослужащими; оскорбительное обращение старослужащих к молодым солдатам: "Фергана взял Маляева за шиворот и встряхнул: "Останешься на горе. А ты, чмо, все два года будешь шуршать, помяни мое слово!". [22]. "Почему ты чмом растешь? Из армии придешь, на твою девушку хулиганы нападут, а ты ее даже защитить не сумеешь" [19].

Чорсад бистар (на дари: госпиталь "400 коек") - центральный военный госпиталь МОРА в Кабуле.

"Ш"

Шаланда - транспортный спецавтомобиль: "Любой участник войны имеет свои соображения и по поводу так называемых шаланд (транспортные спецавтомобили).." [2,10].

Шланг - бездельник; уклоняющийся от работы: "Однажды в учебке они отлынивали от наряда на кухне, спрятавшись за мешками с луком. Там было еще двое "шлангов", но Митя их не помнил" [22].

Шмон - обыск, досмотр личных вещей: "На аэродроме штабные и офицеры из полка, приехавшие вместе с демобилизованными, построили всех в две шеренги, и началось то, что у солдат называлось шмоном. Офицеры приказали все вещи вынуть из портфелей, дипломатов и карманов и положить на землю. ... Анашу ни у кого не нашли. Нашли, отобрали коран, четки, колоду порнографических карт, пакистанский журнал с фотографиями затравленных пленных, окруженных улыбающимися усачами в чалмах" [19]. "Второй батальон вернулся из рейса. Чесали недалеко от Кабула, говорили, что взяли много бакшишей, и особисты на обратной дороге устроили шмон, но все равно много провезли. Батальон ходил с набитой жвачкой ртами и вонял импортным одеколоном" [22].

Шмонать:

1. Искать, проводить обыск: "Покажите документы. Открывайте чемоданы. Будем шмонать.." [1].

2. Воровать, грабить: "Гриша прикрыл дверь и провел фонариком по полкам. "Черт! Невезуха, какая! Продуктовый дукан оказался! Ладно, давай здесь шмонать"... Гриша отыскал мешок, и они набили его продуктами" [22].

Шмотки - одежда: "Правда, что шмоток навалом и видео видимо невидимо? Что ты привезла? Может, что продашь? Гробов оттуда привезли больше, чем видеомагнитофонов" [1].

Шубняк - страх: "Наркотики курили. Один накурился - шубняк нападает... Любая пуля летит, ему кажется: в него целятся.."[1]. "Гашиш. Один попробует - летает, а у другого шубняк: куст становится деревом, камень - бугром, идет и в два раза выше ноги поднимает"[1].

Шурави - советский: "Используя религию, подлоги, прямой обман, мятежники пытаются вызвать ненависть населения к шурави, то есть к нам, советским. Иногда, что скрывать, получается..."[9,13].

"Э"

Эксперименталка - экспериментальная полевая форма: "..к середине восьмидесятых годов утвердилась "эксперименталка", в брюках защитного цвета с карманами чуть выше колен, в куртках со шнурками вместо поясного ремня липучки и кепочки с козырьком"[9].

"Я"

Ягоды - люди: "По терминологии, которая была принята среди советских военнослужащих в Афганистане, "ягоды" - люди.."[3].

Ямщик - водитель БТР или БМП (кодовое наименование): "Ротный хмуро поглядел на кишлак. - Саныч, давай отзывай наших от кишлака и ямщикам передай - пусть гонят сюда телеги"[21].

С инструкцией по соблюдению этикета в исламских странах и словесными выражениями из афганского лексикона ознакомился.

Теперь можно и в дальнюю путь-дороженьку собираться ....

Подготовка к командировке

Мне кажется, что во всем мире только нам - славянам присущи очень странные взаимоотношения. Если кто-то из коллег задумал достичь чего-то в своей профессии или карьере, например, защитить диссертацию, написать книгу, сделать заявку на изобретение, опубликовать в научном журнале статью или поехать в загранкомандировку, то об этом никто в коллективе не должен знать. Мой товарищ, заведующий кафедрой гинекологии медицинского института - (автор лучшего учебника по гинекологии и известный специалист не только в Советском Союзе, но и за рубежом), для того, чтобы беспрепятственно защитить докторскую диссертацию, был вынужден одновременно вести "фальштему". Ею, в виде ширмы, он "заслонял" от завистливых коллег истинную тему научной работы.

Это не нынешнее "золотое" время, когда по Интернету за 130 гривен можно купить любую диссертацию; не написав ни одного научного труда, а в "академии" подземного перехода киевского метро Хрещатик за 1500-2000 долларов можно даже легко "защитить" диплом "доктора наук" или "академика". Двое таких "докторов" и один "академик" есть в нашем городе, и мы их хорошо знаем. Но, как, ни странно, их "дипломы" в современном обществе признаются всеми государственными органами?! Раньше защитить ученую степень и получить ученое звание, самым честнейшим путем, было нелегко. В коллективе всегда находились "доброжелатели", которые из зависти старались "помочь" своему коллеге не осуществить его мечту. Для этого они использовали самые подлые приемы: писали письма в партийные органы, КГБ и другие инстанции, в которых, выдавая себя патриотами, обличали неблагонадежность и коварство избранной ими жертвы. А далее система работала быстро и надежно. Чиновники партийных органов и КГБ не рисковали своими высокими должностями, чинами и званиями, поэтому даже и не пытались разбираться: виноват тот или иной человек, или нет? Если поступил тревожный сигнал, то такую ситуацию лучше своевременно "профилактизировать", т.е. предотвратить любую попытку нарушения государственной безопасности. Самый верный способ такой "профилактизации" - закрыть дело и точка.

Я бы не стал затрагивать эту столь отвратительную тему, если бы подобное не случилось со мною дважды. В первый раз это произошло на заре моей врачебной деятельности, когда руководство Киевского института нейрохирургии предложило мне поработать нейрохирургом в одной из развивающихся африканских стран. Для этого надо было открыть выездную визу и пройти курсы обучения иностранному языку. Я, было, загорелся желанием "увидеть свет" и оформил нужные документы. Поскольку моя характеристика утверждалась на открытом партийном собрании, то в областной больнице об этом знали все. А далее... благодаря "доброжелателям", мне - тогда молодому коммунисту - обком партии визу не открыл. Из нашей больницы уехали за границу несколько человек, в их числе один врач анестезиолог. Нельзя сказать, что они профессионально в чем-то превосходили меня. Помню до сих пор, как от того анестезиолога "открещивались" все хирурги, поскольку он был самым бестолковым врачом. Оперировать с ним - значит, в каждом случае надо было ожидать каких-то осложнений наркоза. Но, он таки уехал.

Второй случай произошел в 1983 году. К тому времени, заведуя отделением, три года подряд не использовал годичные отпуска, решил взять их вместе, и все это время посвятить написанию докторской диссертации. У меня уже было достаточное количество научного и практического материала: три защищенные авторскими свидетельствами изобретения (одно из них даже удостоено бронзовой медали ВДНХ СССР) и более двадцати научных публикаций по теме. Я решил пойти в рейс на рыболовецком судне врачом, чтобы там все двадцать четыре часа в сутки заниматься написанием докторской диссертации. В Крымском обкоме партии мне очень быстро открыли визу, но городские органы КГБ в рейс не выпустили. Все произошло, "благодаря" "доброжелателю" - моему коллеге - осведомителю КГБ. Однажды он предложил мне "скооперироваться" с ним и наладить систему направления друг другу больных на консультацию, разумеется, за деньги. Тогда я его очень жестко пристыдил, и даже призвал к партийной совести. В благодарность за это он в письменной форме "донес" в КГБ, что якобы в какой-то пьяной компании я сказал: "Если меня выпустят за Босфор, то в эту страну я уже никогда не вернусь". Курирующий в то время здравоохранение подполковник (не стану называть его фамилию, он теперь хорошо устроен - работает начальником охраны одного из банков) частенько обращался ко мне, но все-таки поверил в эту ложь, и в моем "досье" эту фразу подчеркнул красным карандашом. Сколько я ни пытался с ним поговорить и убедить его, что все это клевета, он так и не изменил своему решению. На прощание я в резкой форме сказал, что во мне - гражданине и коммунисте с больше чем двадцатилетним стажем, - он убил веру в честность и правдивость органов КГБ. И если в них и дальше будут служить такие же негодяи, как он, то эти органы будут достойны лишь презрения и ненависти. Я не побоялся так высказаться, к счастью, на дворе был не 37-й год. В это же самое время на рассмотрении в КГБ находилось на моё имя персональное приглашение президента международной ассоциации хирургов позвоночника - профессора Свидерского из города Вроцлав (Польша) принять участие в работе Всемирного конгресса в городе Вена. Разумеется, меня и тут "прикрыли"...

Чтобы написать и защитить докторскую диссертацию, одного только материала и желания недостаточного. Человек должен обладать ещё огромнейшим творческим вдохновением, физической и духовной энергией. Их-то мне после случившегося стало не хватать.

Как-то во время отпуска я решил навестить моего школьного друга Виктора Пилипенко - начальника Дунайского пароходства, депутата Верховного Совета УССР. Беседуя с ним "за жизнь", упомянул об этой истории и поделился желанием махнуть в Афганистан. Он внимательно выслушал, поинтересовался, не "водятся" ли за мною какие-либо "грехи"(?), и в итоге все-таки пообещал помочь. Действительно, в скором времени меня вызвали в Минздрав, и бюрократическая "машина" завертелась. Мысль о предстоящей поездке в Афганистан я хранил в глубокой тайне от родных и даже от моего самого близкого друга. О командировке в городе знал только заведующий отделом кадров горздравотдела, который в феврале 1987 года оформил на меня "Выездное дело" и направил его на согласование в Симферопольский обком партии. В сентябре мне позвонили из Москвы и сообщили, что документы до сих пор не поступили в "Союзздравэкспорт", и что я срываю загранкомандировку, ввиду чего моему предшественнику продлен контракт еще на полгода. В настоятельной форме потребовали срочно выяснить, на каком этапе находятся документы и немедленно выслать в их адрес. Горздравовский приятель в доверительной беседе поведал мне о том, что документы застряли в визовом отделе обкома партии. Заведующий тем отделом, бывший майор погранвойск КГБ К. за оформление "Выездного дела" потребовал с меня 500 рублей, мотивируя, что он "хочет тоже жить, как белый человек". По этой причине мое "Выездное дело" не было отправлено в Москву, а ожидало "выкупа"(?). Я был в бешенстве. Мало того, что на тот момент у меня просто не было такой суммы, но более всего поражало бесстыдство обкомовского чинуши, требующего мзду не со счастливчика, рвущегося в заграничный рай, а с добровольца, загоняющего себя в гибельное место!

Я попросил приятеля передать тому хапуге, что за риск вернуться домой в цинковом гробу не дам ему ни гроша, и пусть он поступает с моим "делом" так, как велит его "партийная совесть". После позвонил в Москву и, не объясняя деталей, сообщил, что мое "Выездное дело" застряло в обкоме партии. Меня предупредили, что если "Дело" не поступит в отдел "Союзздравэкспорт" до конца октября, то вопрос о моей командировке будет закрыт. И я решил поехать в Симферопольский обком партии и поговорить с нашенским местечковым партийным "князьком" - вершителем судеб людских. Меня раздирало любопытство: посмотреть на него, что он хотя бы из себя представляет. Разыскав в каком-то полуподвальном помещении этого чиновника, представился и спросил:

- Почему мое "Выездное дело" не отправлено в Москву?

"Начальник" стал неистово кричать в том духе, что он не обязан передо мною отчитываться. Я попросил его немного поубавить тон, потому что у меня хороший слух и точно такой же партийный билет, как и у него, а его положение не позволяет разговаривать со мною подобным образом. От него ничего особенного не требую, просто хочу выяснить причину задержки отправки моих документов, которые рассмотрены обкомом партии еще в апреле, и виза на выезд была открыта. Тут он вообще пошел вразнос: швырнул карандашом и какими-то бумагами об стол, и стал истерически кричать, да так громко, что из соседней комнаты забежал такой же, как и он, обкомовский клерк. Я развернулся и вышел.

"Плюну на все и "похороню" мечту об Афганистане" - подумал в сердцах. По пути домой все мысли были только об одном: о нашей оскотинившейся и насквозь прогнившей партийно-гэбэшной системе. "Зачем я столько лет плачу этой партии взносы? Для того чтобы такие подонки аккуратно гребли в карман "тринадцатую (лечебную) зарплату"?! Чтобы эти суки на них резвились в "бархатный сезон" в лучших курортах Крыма?".

Ощутив, что наткнулся на непробиваемую железобетонную стену, я приуныл. С тяжелым сердцем вернулся к работе, - надо было как-то жить, а для этого надо было трудиться. И тут, будто сам Бог послал счастливый случай: ко мне обратился бывший секретарь горкома партии Борис Васильевич Черничкин! У него были действительно очень серьезные проблемы со здоровьем. После нашумевших печальных суицидальных случаев, когда повесилась секретарь горкома партии по идеологии Шувалова, и в своем кабинете перерезал бритвой горло завотделом горкома партии Ермак, Черничкина сняли с работы. Он устроился рядовым инженером на одном промышленном предприятии. Но спокойной жизни "бывший" не обрёл - слишком много врагов и недругов он нажил. "Доброжелатели" стали доставать его и по телефону, и на улице, что и привело к тяжелой депрессии.

Мое обследование показало: после давнего падения с высоты у него случился компрессионный перелом-вывих шейного позвонка, т.е. возникла патология, касающаяся непосредственно моей специальности. Я направил пациента на врачебную комиссию (ВТЭК, а ныне МСЭК) и назначил лечение его хронической стрессовой депрессии. В перспективе у него были: третья группа инвалидности, уход с работы и... переселение "в пампасы" - на дачу. Там - заниматься пчелами, садом, читать книги и, по возможности, минимизировать контакты с недоброжелательными людьми. В итоге всё ещё может наладиться и прийти в норму. Пообещал даже долгожительство. Борис Васильевич приободрился и заключил, что я единственный в городе врач, который, невзирая на его нынешний статус, так внимательно его принял и так по-человечески к нему отнесся.

Ну, а я.... А я что? Всю жизнь ко всем больным, не зависимо от их ранга и положения, относился одинаково, для меня, как говорится, были одинаковы и генерал, и рядовой. Никак не понимал коллег, которые по-плебейски гнули спины и "заносили хвосты" перед начальством. Надо все-таки уважать свою специальность и, прежде всего, самого себя. Да! Черничкину вскоре всё было сделано согласно моему плану. На законных основаниях ему была установлена третья группа инвалидности, назначена персональная республиканская пенсия, которой было достаточно, чтобы, по тем временам, жить вполне безбедно.

Во время нашей очередной беседы я поведал ему о своей проблеме. Он выслушал и пообещал позвонить вечером. И не обманул. В тот же вечер он позвонил и сообщил, что завтра в десять ноль-ноль меня примет секретарь обкома партии Владимир Ильич(!) Пигарев.

Секретарь обкома встретил меня не просто приветливо, но даже душевно: рассказал, как он был советником в Афганистане, как пытался "озеленить" крымскими растениями афганские горы, и как из этого ничего не вышло, поскольку горы сильно разные. Потом спросил о моей проблеме и тут же куда-то позвонил - потребовал зайти к нему с "Выездным делом". Ровно через пять минут зашел,... нет, боязливо приблизился уже знакомый мне чиновник. Поборов смятение, он моментально изобразил на физиономии истинное радушие, и чуть не полез ко мне обниматься.

Я не подал ему руки и выдал:

- Оскорбившему меня человеку никогда не подаю руки!

В бодром докладе Начальнику он сообщил, что мои документы давным-давно готовы и неизвестно почему они так долго "залежались". Причину он обязательно выяснит и примет соответствующие меры!

Я поблагодарил Владимира Ильича и попросил, в виде исключения, выдать мне эти документы на руки, а затем, уже набравшись смелости, попросил еще и машину, чтобы как можно скорее добраться до аэропорта. Не было еще 11-ти, а в 14.30 документы уже лежали на столе начальника отдела "Союзздравэкспорт" Геннадия Ивановича Орлова.

Надо было как-то отпраздновать, хотя и маленькую, но все-таки победу. Зашел в фирменный мясной магазин, что невдалеке от метро "Колхозная", накупил там разных мясных деликатесов и бутылку хорошей водки, остановил такси и двинул в аэропорт. Судьбу решил больше не дразнить и до посадки в самолет не пить. Приговорил бутылку уже в облаках. И мигом прилично опьянел. Зато снял стресс... Приехал домой поздно вечером, взбодренным, в состоянии легкой эйфории, но причину радости так никому и не раскрыл. Теперь оставалось терпеливо ждать, ждать и ждать...

И вот и долгожданная телеграмма из Минздрава: Мне приказано прибыть в Москву 14 марта 1988 года. Ко мне пришло второе дыхание. В течение двух часов так крутанулся, что в кармане уже лежали и командировочное удостоверение, и приказ горздравотдела. В нем указывалось, что я направляюсь "в распоряжение Министерства здравоохранения СССР для командирования в Демократическую Республику Афганистан с сохранением места работы и должности". Сборы были недолгими, поскольку шмотки, книги и инструменты в чемоданы уже были упакованы заранее. В воскресенье утром вместе с моим другом Игорем - главным инженером одного из крупнейших заводов города - и его товарищем Эдгаром выехали из Севастополя.

В самом заветном месте, где мы всегда встречаем и провожаем дорогих и желанных гостей, - у обелиска Звезды Города-Героя, что на вершине горы за Инкерманом, - попросил водителя остановиться. Надо было проститься с городом. Из-за Мекензиевых гор не было видно моего города, но я мысленно представлял его удивительно красочную панораму: бухты, акватории портов с маленькими "точечками" стоящих на рейде кораблей и живописные городские кварталы. Для меня он самый красивый из всех городов, которые довелось повидать. Я считаю себя патриотом этого города. Все, что делал в области науки, посвящал любимому Севастополю во имя его славы и процветания. А ещё... в моём городе остаются сотни, нет, даже тысячи излеченных мною пациентов, многих из которых вернул с "того света". Некоторые из них женились, повышли замуж и родили детей. Жизнь продолжается.

Почувствовал, как вдруг увлажнились глаза.

- Э-э-э-э, так дело не пойдёт! Это совсем не по-мужски, - подумал я и тихо про себя промолвил:

- До свидания, мой город, а может быть и прощай! Уезжаю я не на прогулку, а на войну. А там, как распорядится Всевышний Господь Бог, - так тому и быть!

Сел в машину и до самого симферопольского вокзала не проронил ни слова.

Дорожные приключения

Впервые в жизни еду в мягком спальном вагоне. Купе на двоих человек, в нем очень чисто, комфортно, уютно, звукоизоляция такая, что даже не слышно стука колес. В вагонах СВ позволяют себе ездить или высокопоставленные государственные чиновники, или же очень богатые люди. Мой попутчик не производил впечатления высокопоставленной особы.

- Наверное, - он богатый! - подумал я.

Лежу и незаметно присматриваюсь к моему соседу. За мной и ранее замечались причуды - внимательно рассматривать и изучать встречаемых на улице людей: их одежду, манеру поведения, осанку, форму лица, мимику, жесты и пр. У моего попутчика были большие мясистые губы и нос, выступающие лобные бугры и надбровные дуги, огромные жилистые кисти и длинные пальцы. Такие акромегалоидные черты (признаки) наблюдаются обычно у больных доброкачественной опухолью гипофиза. С его внешними признаками разобрался просто. Оставалось разгадать главную загадку: "Почему его кисти так интенсивно пропитаны темно-желтой краской, и каково происхождение скоплений грязно-коричневого цвета вокруг ногтевых лож?". Одет он был дорого, но неопрятно, а на крючке покачивалась роскошная шапка из красивого неизвестного мне меха.

- Кто же ты, загадочный мой попутчик? - и стал перебирать в памяти: у кого могли бы быть так окрашены руки?

И тут вспомнил, что точно такие же руки видел еще в далеком детстве, во время оккупации, у нашего соседа. У него, было, не помню, то ли девять, то ли десять детей, с которыми мы постоянно играли. В их доме стояли огромные деревянные бочки, в которых в специальных растворах из настоев коры дуба и ржаных отрубей замачивались шкуры. Из этих бочек исходил кислый специфический запах. В селе он был единственным специалистом - кожемякой, выделывающим сыромятную кожу.

- Мой попутчик - кожемяка, - решил я. - Всё!

На этом мои "исследования" закончились. Уморенный напряженной беготнёй и душевными переживаниями в течение последних дней, повернулся лицом к переборке и сразу уснул. Проснулся часов через пять, когда подъезжали к Запорожью.

Поздней ночью мы прибыли в Харьков. Вокзал сиял в ослепительных огнях, на перроне лежал толстый слой свежего снега, и пролетали отдельные крупные снежные пушинки. Для нас - севастопольцев, снег - редкое радостное явление. За всю зиму мы видим его всего два-три раза и то лишь всего нескольких часов, и очень редко - суток, поскольку он быстро тает. Я, мой друг Игорь и наш товарищ Эдгар, решили немного походить по заснеженному перрону и подышать свежим прощальным зимним воздухом. Прогуливаясь по перрону, заметил, что все идущие нам навстречу люди как-то странно смотрят на наши ноги. Посмотрел и я, и увидел, что Эдгар шел босиком по снегу с закатанными почти до колен штанинами. В то время многие увлекались "закаливанием" по системе душевно больного человека Порфирия Иванова, и он как раз был одним из тех. Разумеется, как же он мог пропустить такой шанс? Меня с Игорем разобрал смех. Глядя на его босоногую прогулку, мы просто ржали, а он спокойно вразвалочку разгуливал по перрону, не обращая ни на кого внимания.

Мой попутчик о чем-то спросил меня, и так, слово за словом, началась беседа. Выяснилось, что он - кооператор, содержит в Крыму стадо более 400 овец, мясо и шерсть сдает государству, а шкуры выделывает сам. Шапка? - конечно, сам! И хотя сшита она была из бараньей шкуры, по виду превосходила даже самую дорогую норковую, - так качественно был отполирован мех. Кроме того, в Подмосковье (в лесу) у него есть ферма, на которой содержится 150 голов песцов и голубых лисиц. Когда он назвал сумму своего годового дохода, я не поверил. И зря. Подъезжая к Москве и собираясь, он открыл свой саквояж и стал доставать из него толстые пачки 25-рублевых купюр и с трудом запихивать их во все внутренние карманы одежды...

- Зачем Вы везете с собой столько много денег, это же опасно? - спросил я.

- Еду в Москву улаживать свои кооператорские дела, а без денег их не решить. Московские чиновники очень любят деньги. Что поделаешь, мы сами их к этому приучили, - с грустью на лице произнес он.

- Ну, помоги, Бог, Вам удачно решить все проблемы!

- А Вы-то куда едете?

- Далеко, даже очень и очень далеко. Я врач-нейрохирург, еду в Афганистан.

- В Афганистан? Как же так, ведь там идет война? Я бы туда ни за какие деньги не поехал!

- Правильно говорите, там действительно война, на которой, как поет Розенбаум, даже стреляют, - ответил я.

Грустно признавать. Но, поверьте! Даже имея часть денег, которые сейчас при нем, но, будучи морально "зажатым, в тисках" со всех сторон, постоянно глотая оскорбления, унижения и обман тех, кто властвует надо мной, - все равно уехал бы. Не в одних только деньгах счастье. Счастье - это состояние человека, которое соответствует наибольшей внутренней удовлетворённости условиями своего бытия, полноте и осмысленности жизни, осуществлению своего человеческого назначения. Оно является чувственно-эмоциональной формой идеала. Понятие счастье выражает представление о том, какой должна быть жизнь человека, что именно является для него блаженством. Счастье бывает разным. Например, наш нынешний первый партийный деятель, построил за 150 тысяч долларов "номер" в 20-ти метрах от берега моря, и считает себя счастливым. Я же, издав, за счет пенсии, двенадцать монографий, в т.ч. четыре учебника для студентов медицинских высших учебных заведений, тоже считаю себя счастливым. Разница между нами - счастливчиками заключается в том, что, рано или поздно, наступит время, когда обозленный нищий народ взбунтует и взорвет тот "терем" вместе с его хозяином. А, излеченные мною пациенты с благодарностью будут долго помнить своего врача, и мои учебники, изобретения и научные статьи будут жить столетия.

Счастье - это, когда ты свободен, и никто не смеет властвовать над твоей судьбой! На этом наши пути разошлись.

Московские "сюрпризы"

Утро, понедельник 14 марта, мы в Москве. Игорь написал мне номер телефона, по которому смогу его разыскать, и мы расстались. Ровно в 11:00 уже был во Всесоюзном Объединении "Союзздравэкспорт". Трудно передать мои волнения и переживания, которые испытывал, поднимаясь на второй этаж к своему куратору. Встретился с ним неожиданно - на лестничной площадке. Он покуривал "Беломор" прямо у доски объявлений, где висит совсем свежий приказ министра здравоохранения СССР Евгения Ивановича Чазова, категорически запрещающий курение в зданиях учреждений здравоохранения.

- Тоже курильщик! - весело отметил я, и зашел в его кабинет уже абсолютно спокойный.

У Федора Ивановича Хартицкого взгляд был добрый, но..., но казалось, всё же, он что-то от меня скрывает. И когда он сказал, что разговаривал с нашей заведующей горздравотделом, мне всё стало ясно: сюда уже позвонили...

- Интересно, и что же Вам сказала наша заведующая горздравотделом? - спросил я.

- Сказала, что Вы хороший врач и порядочный человек, и оправдаете доверие Минздрава. Вам гостиница нужна или у московской подруги поживете? - шутливо спросил он.

- Да! Желательно!

- Тогда поезжайте в гостиницу "Северная", она тут недалеко, на Сущевском валу. Хорошо отдохните, а завтра в четырнадцать часов прибыть к нам. Вопросы будут?

- Вопросов нет!

Сразу же поехал на Курский вокзал, забрал вещи и через час был в гостинице. Подхожу к окошку администратора, подаю ей все документы, в т.ч. талон на бронирование, а из окошка, будто гром, прозвучал железобетонный ответ:

- Места лишь в номерах по восемь человек. Будете поселяться?

Выбора у меня не было. Сдал вещи в камеру хранения и, поскольку лифты были безнадежно заняты транспортировкой разной гостиничной мебели и картин в огромных багетах, пошел пешком на пятый этаж. С трудом в каких-то закоулках разыскал свой 580-й номер и койку под номером два. В номере было еще трое мужчин пожилого возраста. У всех на груди "иконостасы" орденов и медалей. Один из них лежал, у него был вид очень больного человека. Я поздоровался и присел у краешка стола, за которым сидел тучный мужчина с синюшным цветом лица. Он выкладывал из сумки на стол продукты.

- Откуда будете, молодой человек? - спросил он командным тоном, кладя с какой-то злостью на стол огромный кусок сала, яйца, лук и бутылку минеральной воды.

- Из Севастополя. А к Вашему трапезному набору не хватает только бутылки! - решил пошутить я.

- Здоровье не позволяет. Раньше было о-го-го! А я из Симферополя, работал заведующим отделом облисполкома. А теперь, видите, ищу здоровья в московских клиниках.

- Ну и как? Поиски успешны?

- Где уж тут, у дьявола, правду найдешь? Кому мы здесь, в Москве, нужны? - со злобой на лице ответил он, и тут же принялся поносить всю систему московской медицины, ее убожество, нищету и поборы.

- А почему Вы приехали в Москву? В Симферополе, наверное, есть свои хорошие доктора, там бы и лечились.

- Сейчас и у нас нет медицины, как и вообще ничего нет, - ответил он и переключился обличать и ругать последними словами симферопольское начальство (правда, бывшее). Тут уж досталось и секретарю обкома, и начальнику областного отдела внутренних дел.

- И зачем затронул такую больную для него тему? Теперь-то он уже долго не остановится, - подумал я.

По столу побежал огромный жирный таракан. Мужик ловко придавил его дном стакана. После, когда он смел со стола на ладонь крошки хлеба и положил себе в рот, мне стало жалко его (не таракана - мужика).

Этот здоровяк разогрел во мне аппетит. Вот, думаю, сейчас спущусь в ресторан, выпью, хорошо поем и больше в этот номер не вернусь. Я не смогу в нем жить, здесь же нет никаких условий: ни туалета, ни душа, ни обычного умывальника, ни телефона, ни телевизора. Чтобы жить в таких условиях эти последние дни перед такой трудной и неизвестной командировкой?

- Пропади он пропадом, этот номер! Чего бы мне это не стоило, но добьюсь отдельного номера, - подумал я, и ушел, не попрощавшись.

Позже выяснил, что эта гостиница такая же древняя, как и сама Москва. В ее номерах действительно нет никаких удобств, зато полно тараканов, пруссаков и мышей. Мои хождения и просьбы оказались не напрасными. Во второй половине дня удалось умолить старшего администратора поселить в отдельный номер. И хотя крыло здания, в котором он располагался, не имело лифта, в нем оказалось намного лучше: в номере были телефон, холодильник, умывальник и зеркало, а все остальные удовольствия - общие на этаже. Расстелил постель, немного посидел, отдышался и решил сегодня не беспокоить моего друга и знакомых. Но чуток погодя не удержался - позвонил Игорю и попросил на сегодня отменить нашу встречу. Завел будильник на 7:00 утра и уснул.

На следующий ден, в назначенное время, был у моего куратора. Тут же познакомился с тремя специалистами из моей афганской группы. Это были кардиохирург Сергей Ковалев из научно-исследовательского института кардиохирургии, переводчица Хасият из Душанбе и медсестра Нина из Минска. Все они командируются в другие гражданские лечебные учреждения. Ровно в 14:00 нас пригласили в кабинет Федора Ивановича и раздали конверты, в которых были вложены загранпаспорта, аттестаты, "объективки", т.е. своеобразные анкеты и авиабилеты. От нас требовалось тщательно проверить правильность всех записей во всех документах. Оказалось, что в моей "объективке" допущена ошибка. В ней указано, что меня врача-педиатра направляют в городскую детскую поликлинику Кабула. Вскоре эти ошибки были исправлены и нам выдали почитать таможенные правила. Я не стал углубленно изучать их, т.к. никакой надобности в этом не было: контрабанды, за исключением двух бутылок водки, у меня нет, провозить что-то недозволенное тоже не намереваюсь. Да и как себя вести за рубежом меня учить не надо, поскольку убежден в одном: если человек нормальный, то он нормальным будет везде - дома, в гостях, на Родине и в чужой стране.

В этот день Федор Иванович назначил меня старшим группы, объяснил, в каком условленном месте кабульского аэропорта мне необходимо будет разыскать встречающего нас переводчика, каковы его приметы и пр. В мои обязанности входило также выяснить общее количество мест багажа и его вес, с тем, чтобы уложиться в регламентированные нормы.

На этом наш рабочий день закончился. В 11:00 следующего дня мы вновь собрались у Федора Ивановича, оформили и сдали в бухгалтерию финансовые документы и опять весь день были свободны.

Мне и Сергею Ковалеву вручили пропуска в ЦК КПСС, где завтра в 10:00 мы должны сдать на хранение партийные билеты.

В этот день шел большой снег, который тут же таял, образуя огромные грязные лужи. По пути в гостиницу в гастрономе накупил на первый случай продуктов. Вечером стал готовить себя морально к визиту в ЦК КПСС, это ведь в моей жизни первый визит в наивысший орган партийной власти.

Утро следующего дня выдалось гораздо худшее. Вечерний снегопад ночью сменился проливным дождем. Ночь была беспокойной, часто просыпался, т.к. по карнизу окна постоянно барабанили огромные дождевые капли, а с улицы доносился шум транспорта. Привел себя в порядок, оделся так, как было рекомендовано, и с трепетом направился в партийную Цитадель. В такую слякоть и гололед старался сохранить более-менее приличный вид одежды. А тут, как назло, у здания ЦК, меня окатила грязью проезжавшая на большой скорости "Волга" с "цэковскими" номерами. Довелось на тротуаре, на виду у прохожих, снять пальто и стряхивать с него грязь.

У девятого подъезда меня ожидал Сергей Ковалев.

После двойного контроля нас пропустили в здание. Длинные коридоры здания были устланы роскошными ковровыми дорожками, а пол холлов - очень дорогими огромными коврами.

И тут я сразу догадался, почему в аэропортах, встречая и провожая высокопоставленных партийных и государственных деятелей, всегда расстилают дорогие и качественные ковровые дорожки. Оказывается, они настолько привыкли к ним, что без ковровой дорожки уже никак не могут определить ту "верную дорогу", по которой надо вести дальше нас - "товарищей"(!).

В холле возле нужного кабинета в роскошных креслах сидело около 20 человек, таких же, как и мы - уезжающих. Несколько человек у окошка оформляли анкеты на сдачу партийных билетов. К этой формальности я отнесся очень старательно, и стал перьевой ручкой и тушью каллиграфично выписывать каждую букву. Сергей заметил моё усердие:

- Не старайся так, а то заметят твои способности и оставят в аппарате ЦК каллиграфом. С кем же я тогда улечу в Афганистан?

- Успокойся! - говорю ему, - Афганистан на ЦК не променяю.

После состоялась беседа с инструктором ЦК по афганскому региону, - довольно-таки симпатичным человеком лет пятидесяти, не более. Он охарактеризовал обстановку в Афганистане, но чего-то нового, кроме того, что мы знали из СМИ, так и не услышали. Он поинтересовался, с каким настроением мы туда едем. Мы ответили, что настроение у нас бодрое, готовы работать так, как этого потребуют обстоятельства. Затем он пожал нам руки, пожелал живыми вернуться на Родину, и мы расстались. Уром следующего дня (в пятницу) мы получили паспорта, аттестаты, объективки, авиабилеты и все оставшееся до вылета время были предоставлены самым себе. Я решил проститься с моим другом Игорем и провести вечер в каком-нибудь приличном ресторане. Мы выбрали ресторан в здании Академии Наук, что на Фрунзенской набережной. За столиком сидим вдвоем. Заказали вкусную еду и хорошую выпивку. Несмотря на принятое хмельное и звучание чудесных оркестровых мелодий, настроение у меня подавленное, и на душе - тревожно. Завтра Игорь улетит домой. Вечером все друзья соберутся у нашего общего друга Георгия по случаю его сорокалетнего юбилея. Будут тосты, добрые пожелания, дружеские объятия, а стрелки моих часов в то время будут отсчитывать последние часы и минуты пребывания на родной земле - нашей любимой Родине. Сидели мы с Игорем очень долго и много говорили обо всем. Расставаясь, он шутливо сказал:

- В общем, давай договоримся так: ты лети в свой Афганистан, но учти, каждую пятницу, как всегда, мы ждем тебя в сауне, в нашем мальчишеском клубе "Кальмар". Понял?

- Понял, Игорек! Обещаю поговорить с афганским министром Обороны. Надеюсь, если он обладает такими же чувствами крепкой и верной мужской дружбы, как мы, то он меня поймет и будет давать мне самолет каждую пятницу. Так и передай ребятам...

Воскресный день провел в бесцельном хождении по Москве, просто бродил по городу, чтобы как-то быстрее пробежало время. Поехал на Рижский вокзал, чтобы посмотреть современный рынок кооператоров. Поехал не зря. Зрелище оказалось ошеломляющим: шастая по рынку, чувствовал, будто нахожусь не в Москве, и даже не в России, а где-то на Кавказе или в Ташкенте. Все торговцы - с восточными лицами и говором. На прилавках полно всякого товара, но цены - фантастические. В общем, про себя, назвал эту "толкучку" не рынком кооператоров, а "рынком коопиратов". Чтобы брожение было не пустым, прикупил "концептуальную закусь": пару буханок душистого бородинского хлеба и два кило уж больно соблазнительного сала.

Вечером у гостиницы поймал такси и через полчаса был в Шереметьево-2. И тут пошли одна за другой неприятности: подъезжая к аэропорту, вспомнил, что в гостинице оставил бифокальные очки, в которых оперирую. Выгружая багаж, оборвал ручку спортивной сумки, в которой была аппаратура. С трудом перетащил вещи в здание аэропорта. Подхожу к регистрационной стойке, а тут - одна за другой новые пакости. Доставая из кармана платок, чтобы вытереть со лба пот, роняю янтарный мундштук, который раскалывается пополам. А янтарь, говорят в народе, камень, приносящий счастье. Далее, подаю документы на регистрацию, и тут... миловидная регистратор долго рассматривает то список, то мои документы, и, в конце концов, мышиным голосочком пропищала:

- А Вас нет в списке.

- Как нет? - обалдеваю я, - Это какое-то недоразумение, посмотрите, пожалуйста, еще раз внимательнее.

И тут вспоминаю один разговор с моим коллегой, который уже дважды работал за границей в африканских странах. Он говорил, что улетающим ты можешь считать себя только тогда, когда самолет уже взлетел. Но бывает и так, как в кино: человек сидит в самолете, к нему подходят и говорят, что возникла маленькая неувязка с документами и ее надо уточнить, но для этого Вам надо выйти из самолета.

- Неужели и сюда долетел "голубок"? - обреченно подумал я.

И в этот момент "мышка" подает мне документы, виновато и кокетливо улыбается, и радостно объявляет:

- Ой! Нашла! Здесь неразборчиво написана Ваша фамилия...

- Ну и шуточки у вас! Так же ведь можно человека и до инфаркта довести! - сказал я, и, про себя, даже неделикатно выразился.

Но сразу смягчился - девочка была уж очень хороша собой.

Захожу в самолет последним. Уже за полночь, в 0:50 23 марта наш лайнер ТУ-134 легко оторвал от земли шасси, а мне показалось, будто я оторвался от земли и поплыл в невесомости. Сижу у иллюминатора правого борта, как раз у люка с надписью на русском и английском языке "ЗАПАСНОЙ ВЫХОД".

- Хе-хе! Ну, слава Богу, хоть тут повезло! В случае необходимости приземлюсь первым.

Под нами Москва, самолет делает большой круг, через иллюминатор видны её яркие огни. Постепенно они становятся все меньше и меньше и, наконец, растаяли во мгле. Летим курсом на Ташкент. Откидываю спинку сидения, удобнее усаживаюсь, полностью расслабляюсь и погружаюсь в дрёму. Уснуть не дал пихнувший меня в бок Сергей Ковалев: перед нами стояла парочка красивых стюардесс с так называемым полетным обедом и сухим красным вином. Я не стал пить и предложил свою порцию Сергею. Уговаривать его долго не пришлось, он охотно взял мой стакан, сделал жест в сторону, оставшейся позади Москвы, и одним глотком выпил.

В 4:45 утра (по ташкентскому времени 7:45 утра) приземляемся. На улице уже совсем светло, с востока веером, в виде полос, растекаются оранжевые лучи восходящего солнца. Красиво. Торжественно.

Тут уже пробудилась весна, местами зазеленела трава, вот-вот скоро распустятся почки деревьев, хотя воздух настолько прохладен, что изо рта идет пар.

В сопровождении пограничников следуем в зал международных рейсов. Увы, это не Шереметьево, но и не наш симферопольский аэропорт, а так - что-то среднее помеж очень хорошим и очень плохим. В 5:45 наш самолет взлетает и берет курс на Кабул.

Вначале летим в сплошной облачности, затем появляются небольшие светлые проталины, через которые отчетливо просматриваются снежные горы. Их вершины и хребты кажутся удивительно причудливыми остроконечными пирамидами.

В 6:20 по трансляции сообщают, что наш авиалайнер пересекает границу Союза Советских Социалистических Республик.

Это столица Афганистана - Кабул.

Под нами сплошные горы, в которых не видно ни долин, ни кишлаков, откуда могли бы взлететь "стингеры", и это лично меня радует и успокаивает. Вдруг горы будто провалились, и перед нами открылась чаша грязно-серого цвета в виде огромнейшего котлована. Вокруг неё просматриваются городские кварталы и, как мне показалось, большая извилистая полноводная горная река. По периметру этой чаши самолет, снижая высоту, проделывает несколько кругов против часовой стрелки. Рядом с самолетом пролетают вертолеты, и каждые 10 секунд выстреливают пиропатронами, обеспечивая защиту от "стингеров". Наконец, последний левый разворот, реверс двигателей, стремительное снижение, гашение скорости, и мягкий толчок шасси о посадочную полосу известил, что мы уже - на афганской земле....

Здравствуй, Афганистан!!!

Первые знакомства на афганской земле

Спускаюсь по трапу. Спортивная сумка противно, в такт шагам, долбит рукоятью в правую ногу чуть пониже колена. Иду и вспоминаю московские "сюрпризы" - теперь они показались совсем смешными, и я невольно улыбнулся.

- Почему улыбаешься? - спросил Сергей.

- Мою афганочку увидел! Посмотри вон туда, видишь самую красивую девушку, что в парандже стоит. Шучу, позже расскажу, а сейчас лучше посоветуй, как нести эту сумку, чтобы она не сделала меня инвалидом.

- Давай помогу!

Прошло больше часа времени, пока мы оформляли декларации, проходили пограничный контроль, таможенный досмотр и получали багаж. В условленном месте, по известным приметам, нахожу переводчика и делопроизводителя моего контракта. Здесь же познакомился с сотрудником посольства - куратором контракта. Он отозвал меня в сторону и сразу приступил к делу.

Провел краткий инструктаж и освободил меня от официального визита в Посольство и лишней формальности. За несколько минут прогулки по площади он успел рассказать мне о многом.

После взял наши паспорта и фотографии для оформления удостоверений личности. Я попросил у встретившего Сергея и Нину переводчика номер телефона их контракта. Сергей мне понравился, и мне хотелось поддерживать с ним дружеские отношения.

Едем по пыльным улицам Кабула. Навстречу пронеслись четыре афганских грузовика: два с высокими бортами, красиво расписанными арабскими орнаментами, и увешанными кистями и колокольчиками. Символика, цитаты из Корана и различные подвески, по поверью, помогают водителю: отпугивают горных духов и оберегают от недоброго глаза. Это частные автомобили - "барабухайки". Так с добродушной иронией окрестили их наши военные водители. В городе огромное количество автомашин, среди них иномарки: "Ауди", "Датсуны", "Мерседесы", а также наши "Жигули", "Москвичи" и "Волги". Замечаю, что иномарок тут больше, чем в Москве.

Почти через каждый километр пути попадаем в затяжные "пробки". В местах заторов стоит сплошной гул сигналов и сирен. Впечатление такое, будто едем по улицам Тбилиси.

В пути встречаются дивные картинки, которых на наших дорогах мне ни разу не доводилось наблюдать....

Въезжаем на территорию Центрального военного госпиталя, т.е. места моей будущей работы.

Заходим в какой-то кабинет, переводчик открывает огромный сейф, достает оттуда журнал, что-то в нем записывает, затем достает пистолет Макарова, автомат Калашникова, пачки патронов к ним и говорит:

- Распишитесь вот здесь и получите Ваше табельное оружие!

- Какое оружие?! Я - человек мирной профессии, приехал сюда не воевать, а лечить раненых.

Выделенные жирным шрифтом слова, произнес с усиленной интонацией дважды. Позже эти слова стали моей "кликухой" или "поганялом". Если кто-то из военных "мушаверов", а все они, считающие себя "гардемаринами" белых халатов, из Ленинградской военно-медицинской академии, спрашивал обо мне, то обязательно с язвинкой: а где наш "человек мирной профессии"? Или же, во время консультации раненых нужно было услышать мое мнение, то опять язвили: "А какое мнение у "человека мирной профессии"? Все они по возрасту были моложе меня на пятнадцать, а то и двадцать лет, поэтому я смотрел на них, как на шаловливых пацанов, и старался не обращать внимания на их "казарменные штучки". Их бравада, болтливость, матерщина и неприличные разговоры о женщинах нисколько не раздражали меня. Кто-кто, а я-то уж хорошо знаю нервную систему и психику человека. Умею

безошибочно определять, у кого она здоровая, а кто уже находится на грани утраты разума и нуждается в снисхождении и сочувствии.

- И что Вы мне прикажете с этим оружием делать? Как мне его выносить на виду у стольких людей? - раздраженно переспросил я.

- Забирайте и поедем дальше, у меня кроме Вас еще много дел, - спокойно ответил тот.

Вышел из кабинета, взял в машине свой старенький плащ, затем вернулся, расписался в журнале, после сгреб все в кучу: автомат с двумя "рожками", пистолет с запасной обоймой и несколько пачек патронов к ним, завернул в плащ и вышел из кабинета.

"Теперь хоть не так заметно, - успокоил себя. - Слава Богу, что хоть местный народ не увидит приехавшего еще одного вооружившегося до зубов вояку...".

Едем дальше по городу и подъезжаем к дому номер 32 в первом микрорайоне, что неподалеку от известного базара (русских там можно встретить в любое время дня). Этот базар шутливо называют "порванька". Он самый грязный, зато самый популярный в Кабуле.

Там распродают "секод хэнд": старые ношеные дубленки, куртки, бижутерию и прочее. Довольно часто там можно встретить завсегдатаев Бориса Лещинского (см. на стр. 132) и его жену Аду Иванову.

Поселяюсь в квартиру на третьем этаже, получаю инструктаж и остаюсь один. Начинаю осваивать теперь уже мои, афганские апартаменты... Квартира огромная: четыре комнаты, большая кухня, раздельные ванная и туалет, просторная прихожая и два огромных балкона. Все это составляет более ста двадцати квадратных метров. И в этой квартире - я один. Выбрал себе спальню с окнами и балконом на юго-западную сторону. Один из стенных шкафов полностью заполонен постельным бельем. В нем было, наверное, около сотни простыней и столько же пододеяльников, наволочек и полотенец. Здесь же лежит большого формата с немного потрепанной обложкой книга А.П. Чехова "Рассказы и повести", 1946 года издания, с инвентарным номером неизвестной библиотеки. Решил, что такую редкостную, и к тому же "бесхозную", книгу обязательно "прихватизирую". Если её оставить здесь, то её просто сожгут. А поступать так с трудами моего любимого Антона Павловича, - я никому не позволю. Стенные шкафы в других комнатах забиты матрасами и одеялами, но в меньшем количестве. Это же надо было моим предшественникам натаскать в дом столько добра! Бедняги.... Мест, что ли им не хватило, чтобы увезти всё это добро в свой Ленинград, или времени - их так быстро отправили на Родину, что не успели сдать все в дукан? Мне уже успели рассказать, что в этой квартире жил полковник из Ленинграда. Он был очень далеким от практической медицины, поскольку всю жизнь занимался статистикой, ездил по военным госпиталям всего Советского Союза, и проверял их работу. В этом госпитале он считал себя самым ценным и незаменимым специалистом. Сегодня, перед посадкой в самолет, он с горечью и обидой произнес:

- Меня - ценнейшего и незаменимого специалиста отправляют домой, а вместо меня прилетает какой-то нейрохирург!

Невольно вспомнил и наших "статистиков". Они занимались постоянной проверкой качества ведения медицинской документации в лечебных отделениях больницы. Раз в квартал, когда на медицинском Совете они представляли результаты своей кипучей "работы" - "анализ деятельности лечебного учреждения", - то нам, практическим врачам и особенно руководителям клинических подразделений, доставалось по полной программе. Ясно, что со статистиками, мы никогда не дружили, и старались держаться от них подальше.

Проверил и убедился, что работает водонагреватель "Аристон": значит, есть горячая вода (это в стране, где девятый год идет война!). Тут же вспомнил родной Севастополь, который не баловал нас не только горячей, но, зачастую, и холодной водой. С ужасом вспомнил, как почти каждую зиму, чтобы не замерзнуть, доводилось спать, напялив на себя теплое нательное белье, спортивный костюм, свитер, и, еще, укрывшись двумя, а то и тремя одеялами. Распаковал чемоданы, погладил и развесил в шкафу костюмы, сорочки, галстуки. Затем принял душ, заварил кофе, и как барин расположился в кресле. Набил трубку и закурил..., смотрю телевизор, попиваю, кофе и покуриваю трубку. Балдею...

- Ну, чем не рай?! - подумал я, и ухмыльнулся от мысли, что сравнил войну с раем.

Вечером пришел мой коллега, которого я заменяю (о нем уже упоминал), и пригласил к себе в гости. По пути зашли в дукан, так в Афганистане называют торговые лавки. Он купил бутылку московской водки, четыре банки болгарского пива, редис и какую-то местную зелень. Из полученных от него писем сделал вывод, что он очень добрый и порядочный человек, и уже здесь, беседуя с ним, был рад, что не ошибся. Он рассказал об обстановке в городе, стране, госпитале и коллективе контракта. Посоветовал, как надо проходить адаптацию к высокогорью, когда включаться в хирургическую работу, с чего надо начинать, чтобы не уронить авторитет перед афганскими хирургами, с кем в контракте дружить, с кем только здороваться, а кого вообще не замечать. И, пожалуй, самое главное, как нужно распоряжаться финансами, чтобы не "пролететь". По пути мы зашли к одному "мушаверу" - хирургу и тут был просто поражён. Федор позвонил в квартиру, и на вопрос: "Кто там?", последовал ответ:

"Пошел на х..й!". Здесь везде такой пароль! - пояснил он.

Меня разобрал такой смех, что долго не мог никак успокоиться.

- Надо же было кому-то придумать такой пароль! - подумал я.

Однажды и мне довелось воспользоваться этим паролем. Правда, всего лишь раз, когда ночью мы ехали на душманскую территорию. По городу я вел машину, и, чтобы свои же не прошили нас автоматной очередью на одном блокпосту, мне и довелось назвать этот "пароль". Но об этом расскажу позже.

Произнеся такие скверные слова, Фёдор добавил в сторону:

- Господи, прости и помилуй!

Потом он проводил меня домой. Мы шли не более пяти-шести минут. Но, слушая его увлекательные рассказы, даже не запомнил дорогу. Расставаясь, он еще раз предупредил меня, что ровно в 7:45 напротив моего подъезда будет стоять дежурный "уазик".

Проснулся оттого, что подо мной, будто при землетрясении, закачалась кровать, и тут же раздался сильный взрыв. На часах 5:45 утра, на улице слышна автоматная стрельба. Над домами пролетают вертолеты, да так низко, что, кажется, вот-вот заденут крышу дома. Дальше сна уже не было. К моему великому счастью, в доме нашел пятикилограммовые гантели. Сделал мощную гантельную зарядку, принял холодный душ и занялся приготовлением завтрака. Ровно в 7:30 (по моим часам) вышел на улицу и стал ожидать машину. На моих часах уже 8:00, а машины нет, и я решил, что она уехала. Стою с растерянным видом у крыльца, курю и не знаю, что дальше делать.

И тут из моего подъезда выходит русский человек (русского человека можно узнать везде, даже на Марсе), я - к нему!

Он меня успокоил, объяснил, что, хотя ему и не по пути, но он меня подвезёт.

Первый визит в отделение

У центральных ворот госпиталя много "часовых" и людей в белых халатах. У первого встречного выяснил, где находится нейрохирургия, и иду по территории госпиталя. Впереди вижу очень красивое восьмиэтажное здание, а слева от меня парк, в котором через деревья просматривается огромный водоем. Из парка, будто из джунглей, доносятся пения птиц и какие-то непонятные звериные голоса. Замечаю, что на территории госпиталя везде идеальная чистота. Захожу в здание, и... от резкого специфического запаха запёкшейся крови меня сильно стошнило. Крепко зажав нос, дышу ртом, и спустя 3-4 минуты уже перестаю реагировать на этот запах. Поднимаюсь на пятый этаж, на котором расположены два отделения: отделение челюстно-лицевой хирургии и моё нейрохирургическое. Вдруг замечаю, как внезапно появилась резкая слабость и одышка. Присел на ступеньке лестницы. "Ага. А ведь был предупрежден, что, пока не пройду адаптацию к высокогорью, надо пользоваться лифтом. И только лифтом!". Немного отдышавшись, прохожу по длинному коридору отделения. Двери во все палаты открыты, из них еще больше доносятся запахи крови и гноя. Отчетливо вижу лица раненых, слышу их стоны и разговоры. В просторном холле насчитал 20 коек. В общем, хожу по отделению, как хозяин, и ни один человек не подошел ко мне и не спросил: "Кто я такой, и что здесь делаю?". В самом конце коридора на полу сидят и пьют чай трое: пучеглазый пожилой афганец и две пожилые женщины. Я подумал, что это родственники больных, но позже выяснилось, что они - санитары. У них такой обычай: после утренней уборки отделения устраивать чаепитие. На полу, возле двери с табличкой "540" встречаю Федора Филипповича, и вместе заходим в просторный кабинет. Стены увешаны различными таблицами, схемами и картинами, - все как в приличной клинике. Это ординаторская, т.е. совместный кабинет начальника отделения, врачей и "мушавера".

- Вот Ваш рабочий стол! Прошу занимать, и, как говорят у нас на Руси, в добрый час! - произнес Федор Филиппович.

- Что Вы?! Пока Вы здесь, это Ваше рабочее место! А я посижу рядом с Вами.

Вскоре в ординаторскую стали входить сотрудники отделения, все садятся строго на свои места и начинают пристально рассматривать меня, да так, что даже смутился. Фёдор Филиппович представил меня. Я встал, все сотрудники тоже встали. Каждый мужчина, прикладывал правую ладонь к левой половине груди и в мою сторону делал легкий поклон. Таким же поклоном я отвечал каждому из них. Этому меня научила ещё в Москве переводчица Хасият.

Провожание Федора

Все сели. Фёдор Филиппович продолжал говорить о том, что годы совместной работы с коллективом отделения, - самые яркие в его жизни. Обращаясь к каждому по имени, благодарил всех за внимание, теплоту и заботу. "Пятиминутки", как таковой, не состоялось, ее заменил прощальный завтрак. Был быстро организован большой стол, на котором появились подносы с конфетами, печеньем и чаем. За чаепитием Федор Филиппович разговаривал с каждым врачом, каждой медсестрой и каждой

санитаркой, и я заметил, что порой у него перехватывало дыхание. В эти минуты у него и многих сотрудников даже увлажнялись глаза.

"Да! Нелегко расставаться с друзьями!", - подумал я.

Вскоре мы уехали. Федора Филипповича подвезли до его дома, а я направился в Посольство на беседу с помощником посла по экономическим связям и секретарем объединенного парткома. Там получил удостоверение личности, зарплату за оставшиеся дни марта и подъёмные. Сумма оказалась, довольно-таки, очень приличная.

Зашёл в посольский магазин, где познакомился с начальником посольской кооперации, очень симпатичным человеком - Владимиром Григорьевичем Попко. Мы разговорились, и я узнал, что он прибыл из Краснодара, имеет проблемы с позвоночником, и, в этой связи, очень обрадовался знакомству со мной.

Я объяснил, что только вчера прибыл, и вечером буду провожать на Родину товарища, которого здесь заменяю, и мне надо накрыть "поляну" по случаю моего прибытия. Он что-то сказал продавщице, и та вложила в тёмный пакет две бутылки водки, две бутылки коньяка, две палки сервелата и пять банок пива. Этого было вполне достаточно, чтобы принять активное участие в провожании Фёдора Филипповича. В его квартире было много друзей, прощальное мероприятие было в самом разгаре, и мое "подкрепление" оказалось кстати. Здесь же познакомился с "мушаверами", с которыми доведётся ещё некоторое время поработать, поскольку в ближайшее время у многих заканчиваются сроки контракта.

Домой ушёл пораньше. Пообещал Фёдору проводить его утром. В аэропорту мы быстро перенесли его вещи и простились. Но никто из провожающих даже не намеревался уезжать. Мы стояли и с поднятыми вверх головами, молча, следили, как "Боинг" взбирался на высоту до тех пор, пока он не скрылся за горами. Вот теперь уже Фёдор улетел.

- Храни его, Господь, в пути! - подумал я и опустил голову.

Знакомство с персоналом отделения

До госпиталя меня подвез полковник Рулев Анатолий Константинович - советник начальника царандоя (милиции) Кабула Героя Афганистана Шамса. Позже часто общался с этим прекрасным человеком и даже познакомился с самим Шамсом. После окончания контракта Анатолию присвоено звание генерал-майора, и он продолжал служить в должности начальника политотдела одной из дивизий на Украине.

В кабинете сидели начальник отделения полковник Голь Мухаммед Сури, майор Юсуф Хуши и майор Махмаддуло. Заметив меня в двери, они, будто по команде, встали и приятно улыбнулись.

- Салам аллейкам! - говорит Сури.

- Вуаллейкам салам! - отвечаю.

- Читур асти? Хуб асти? - говорит Сури.

- А вот этого уже не понимаю, - с огорчением произнес я.

- Вас спрашивают: "Как дела?" - перевел мне Юсуф Хуши.

- Спасибо! Все хорошо! - отвечаю.

На этом наш разговор был закончен, поскольку мой лексикон дари - нулевой. А они - народ восточный, тонкий, не стали утомлять гостя вопросами в самом начале встречи. Вскоре стали заходить сотрудники, время близилось к началу пятиминутки. Начались доклады о состоянии раненых. Слежу за мимикой Сури и, не зная ни одного слова, пытаюсь "читать" с его лица, о чем идёт речь. И понял, что ночью умер раненый. Когда закончилась пятиминутка, сидящий рядом со мной майор Юсуф Хуши объяснил, что ночью умер раненый с ушибом мозга. И я убедился, что знать язык - это хорошо. Но если и не знаешь языка, то по мимике, интонации и жестам все-таки можно понять друг друга.

В 10:00 меня пригласили в кабинет начальника госпиталя Велаята Хабибби. В кабинете начальника госпиталя были руководитель контракта полковник Леонид Николаевич Бисенков и переводчик. Полковник Бисенков стал мне объяснять обстановку, в которой мы здесь находимся, и закончил свой очень длинный монолог тем, что он назначает меня своим заместителем по безопасности, и изложил мои функциональные обязанности. Они заключались в том, что каждый раз, перед тем, как садиться в машину, обязан буду осматривать ее, нет ли на ней мины - "липучки".

Кроме того, должен ежедневно назначать старшего сопровождения нашего автобуса, который обязан быть с автоматом и сидеть рядом с водителем. А, главное, - "доносить" ему лично, кто из "мушаверов" занимается непозволительными советскому человеку делами. Иными словами, обязан буду "стукачить".

- Хорошо! - говорю, - В целях нашей общей безопасности, мне ничего не стоит ежедневно осматривать транспорт, и назначать старшего сопровождения. Но "стукачить" - не стану! Это дело - не для меня. Да и в этом нет необходимости, поскольку глубоко убеждён, что в контракте есть такие, которые с удовольствием уже выполняют эту "миссию!". Могу быть свободен?

- Да! Вы свободны! - поигрывая желваками, произнес полковник, и заерзал на стуле.

На этом мы расстались....

Адаптация

Слово "адаптация" означает приспособление организма к новым условиям. Ко всему, с чем доводится здесь встречаться с первых дней, сразу же привыкнуть, даже военному человеку, не так-то просто. После мирных и тихих ночей в моем родном Севастополе, стараюсь, но еще никак не могу спокойно переносить рокот вертолетов, стрельбу трассирующими пулями, начинающуюся сразу, после наступления сумерек и продолжающуюся до 4-х утра, когда мусульмане идут в мечеть на первый "намаз". Каждый вечер перед сном кладу под подушку пистолет, а под кровать - автомат, даже не отдавая себе отчет, - зачем все это делаю? Если душманы решат меня "прикончить", то они, наверняка, сделают это профессионально так быстро, что даже не успею глазом моргнуть. Утром поднимаюсь с тяжестью в голове, но вскоре после интенсивной зарядки и холодного душа прихожу в норму.

Уже приобрёл словарь - дари, и изучаю его как птичий язык - на слух. В моем возрасте уже трудно постигать алфавит и "вязь" арабского правописания. Нахожу нужные слова, из них строю простые предложения, произношу их много раз вслух и записываю на магнитофон. После, несколько раз на день прослушиваю запись до тех пор, пока не запомню. Уже научился считать до сотни и больше, выучил, как надо приветствовать и отвечать на приветствия (в Афганистане - это особый ритуал). Через две недели уже заучил около сотни слов, но этого запаса вовсе недостаточно, чтобы разговаривать и, тем более, понимать обращенную к тебе речь. Для этого предстояла упорная ежедневная "зубрежка". Хорошим моим учителем оказался майор Юсуф Хуши. Когда я произносил какие-то слова неправильно, он каждый раз меня поправлял. Бывало и так: станет напротив меня, откроет рот и показывает, где и как должен располагаться язык при произношении сложных звуков. Когда же у меня получалось правильное произношение, он как ребенок радовался и хохотал. Таким образом, изучал язык - дари. Хотя и небольшие успехи, но они меня радовали.

Пошли будни.... Каждое утро в 5:00 подъем, затем гантельная зарядка, душ и приготовление завтрака. В 7:30 прибывает автобус "УАЗ". Осматривая днище автобуса и другие места, вхожу в автобус последним. Занимаю мое излюбленное заднее место справа, затем отодвигаю шторку, рассматриваю и любуюсь улицами Кабула. Половина "мушаверов", до того как сесть в автобус, успели поцапаться между собой, всю дорогу кричат, размахивают руками, что-то друг другу доказывают. И так каждый день. Стараюсь не встревать в их разговоры. Но однажды не сдержался. Своей наглостью и непорядочностью, они меня просто достали.

Дело было так: "мушаверы" начали очень нелестно говорить о своем коллеге, которого в автобусе не было, поскольку тот в эту ночь был дежурным по госпиталю. Я долго слушал их "ковыряния в грязном белье", потом не выдержал и сказал:

- Обсуждать человека в его отсутствии, это - не по-мужски! Сейчас приедем в госпиталь, вот вы подойдите к нему и выскажите в лицо все, о чем сейчас базарите! Это будет честно. Этим вы проявите вашу мужскую смелость. А то, что вы сейчас делаете, называется - "бабьи сплетни". Не желаю знать ваших взаимоотношений, они меня не интересуют. Говорю вам это потому, что старше каждого из вас по возрасту, и, пожалуй, больше вас в жизни повидал. А вы как хотите, так и поступайте! Не бойтесь, я не передам вашему коллеге содержание ваших разговоров. Это - не в моем характере.

Внезапно они замолчали, и наступила тишина. Нарушил ее травматолог полковник Николай Тынянкин:

- Мужики! А "свежачок", ведь, хотя и "человек мирной профессии", - он прав! - съязвил он, - Давайте будем, следить за нашей речью, нашими эмоциями и действиями! Мы действительно нехорошо поступаем....

С тех пор, стоило только мне появиться в их обществе, как любые разговоры сразу же прекращались. У парадного входа в госпиталь, ежедневно в 7:50 утра собираются все "мушаверы". Здесь, на "пятачке", обычно обговариваются последние новости, получают почту, и начальник контракта дает кое-какие указания. Всегда стою подальше от толпы и со стороны наблюдать за ней. Одни "мушаверы" расплываются в улыбке и по-плебейски раскланиваются перед начальником, другие - угрюмые, стоят подальше от него, а третьи, особенно женщины, сцепившись между собой, продолжают о чем-то спорить, размахивать руками и истерично кричать. А в это время из окон семи этажей за нами наблюдают афганцы и видят весь наш "базар-вокзал"...

Интересно, какие они при этом делают выводы? Надеюсь - правильные.

Стараюсь не задерживаться в толпе моих соотечественников, а быстрее всех поднимаюсь на свой этаж. Захожу в кабинет, открываю окна и проветриваю помещение. Около получаса сижу один. В своей тетраде делаю заметки, что мною сделано за прошедший день, и составляю почасовую программу на день текущий. Иногда просто мечтаю.... Закрываю глаза и представляю мой город, вспоминаю дочь, внуков, друзей и коллег по работе. Но мечтать долго не приходится, поскольку начинается пятиминутка. После пятиминутки в отделении ежедневно, ровно в 8.40, все врачи госпиталя собираются в большом и просторном конференц-зале - на утреннюю оперативку госпиталя. Её проводят совместно главный хирург госпиталя генерал-майор Хан Ака и начальник нашего контракта профессор, полковник Леонид Николаевич Бисенков. Дежурный по госпиталю врач докладывает о поступивших раненых, демонстрирует рентгенограммы, информирует о проведенных операциях, о состоянии послеоперационных раненых и пр. По ходу его доклада переводчик синхронно переводит на русский язык. Иногда здесь разгораются жаркие споры по поводу тактики лечения, но они всегда проходят в корректной форме. Восхищает высокая организация хирургической службы в госпитале. На оперативках допускаются разговоры, касающиеся раненых. Они всегда кратки и содержательны. Здесь же назначают состав консилиумов тяжёлым раненым, находящимся в "рикавери" (отделении реанимации) и других отделениях госпиталя. Ровно в 9.30 начинается работа в операционной.

Операционная представляет собой огромный зал, в котором размещены восемь операционных столов, т.е. одновременно могут работать столько же хирургических бригад. Два стола японского производства снабжены рентгеновским аппаратом с кинескопическим преобразователем, что значительно облегчает поиски и удаление металлических осколков. Рядом две большие комнаты (по шесть коек в каждой) - это отделение реанимации, и еще одна небольшая комната - перевязочная. Операционный блок, анестезиологическая и реанимационная службы функционально объединены в единый операционно-реанимационный блок. Начальником этого блока является очень красивая, грамотная, остроумная, энергичная и активная генерал-майор Согейло, прекрасно владеющая русским языком, поскольку в свое время училась в Ленинградской военно-медицинской академии. Это первая женщина-генерал, которую мне довелось встретить. С ней всегда приятно общаться, она никогда не кичится своими генеральскими погонами, в разговоре проста, находчива и доброжелательна. Замечаю, что и она относится ко мне тоже с уважением и симпатией. По-видимому, присмотрелась, что у меня всегда свежий вид, не "с бодуна", как у некоторых наших "гардемаринов" - малиновые хари. На моем лице не бывает злобной мимики, и при разговоре всегда смотрю собеседнику в глаза. При встрече с ней каждый раз, улыбаясь, подношу правую ладонь к виску, говорю:

- Здравствуйте, очаровательная, товарищ генерал-майор Согейло!

Мои приветствия она всегда воспринимает с улыбкой.

Всем остальным четырнадцати офицерам нашего контракта, и другим советским и афганским генералам подобной чести не оказываю. И если кто-то из высокопоставленных начальников на этот счет пытается сделать мне замечание, то каждый раз говорю:

- Великодушно простите меня! Я - человек гражданский, и меня вашей военной муштре не обучали.

Уже прошло две недели моей адаптации. Познакомился со всеми начальниками отделений и служб, посмотрел раненых почти во всех отделениях. Жуткое впечатление на меня произвело посещение комбустиологического (ожогового) отделения, где работает харьковчанин, замечательнй парень - Анатолий Ариевич Баленко. Это чувство невозможно передать словами. После визита в то отделение у меня появились боли в сердце. Как-то раз я сказал Анатолию:

- Уже одно то, что ты ежедневно пребываешь в таком тяжелейшем отделении, заслуживает того, чтобы тебя гражданского специалиста представили к награде, как минимум, - Ордена Ленина.

Познакомился также с консультантом начальника отделения челюстно-лицевой хирургии Василием Александровичем Оуату. Те искусственные челюсти, которые он вставляет вместо, разбитых и, вщент раздробленных челюстей, в результате огнестрельных ранений лицевой области, произвели на меня неизгладимое впечатление. Молодец Василий! Талантливый хирург - ничего иного не скажешь!!!

В моем отделении пока выполняю простые манипуляции, помогаю делать сложные перевязки, спинномозговые пункции и нейрохирургические исследования. Уже знаю имена многих, особенно тяжелораненых. Когда во время обхода называю их по имени, то каждый раз вижу, как они смотрят на меня молящими глазами, потом берут мою руку, поглаживают ее и говорят:

- Джараи шурави хуб асти! - что на их языке это означает:

"Русские хирурги - хорошие".

Окончив работу в отделении, иду в операционную. Мне уже выделили персональный шкаф, в котором находится комплект хирургической одежды и обувь. Переодеваюсь и иду смотреть операции, которые делают на всех столах, но больше всего наблюдаю за операциями коллег моего отделения. Ежедневно в 11:00 врачи отделения, если они только не заняты в операционной, расстилают на полу коврики и выполняют, третий по счету за день, "намаз", т.е. молитву. В это время внимательно слежу за каждыми их движениями и жестами, и слушаю, хотя и не понимаю ни единого слова, их мелодичную молитву. Ежедневно "штудирую" дари и литературу "для служебного пользования" (ДСП) по минно-взрывной травме, поскольку начальник контракта Л.Н. Бисенков поручил мне исследовать материал по минно-взрывной травме нервной системы. В июле должен буду сдать рукопись раздела монографии, которую ждут к изданию в одной из типографий Душанбе. Это будет первая в мире монография, посвященная проблеме минно-взрывной травмы (по материалам афганской войны).

Но, пожалуй, самым главным событием является то, что познакомился и даже крепко подружил с начальником госпиталя генерал-майором Велаятом Хабибби. Он просто уникальнейший человек - замечательный организатор и высококвалифицированный врач-кардиолог. Рассказать о нем на одной странице книги, - это, ровным счетом, что не сказать ничего.

Об этом человеке можно написать документальную повесть. Он учился в аспирантуре Симферопольского медицинского института и работал над кандидатской диссертацией по проблеме инфаркта миокарда. Разумеется, чтобы собрать материал, нужно было проследить состояние больных на самых ранних этапах болезни. Поэтому он почти каждую ночь дежурил (заметьте: бесплатно) на "скорой" и вместе с кардиологической бригадой выезжал на каждый случай свежего инфаркта миокарда. Сотрудники "скорой" прозвали его "Черный Доктор" ("Эким Кара"). Наверное, потому, что он чернокожий с черной, как смоль, густой копной волос. Позже, во время нашей беседы, он как-то сказал:

- Володя! Нас, афганцев, 18 миллионов человек, и все они - артисты. Поэтому никогда не верь афганцам.

- И тебе тоже не верить? - спросил его.

- А мне можешь доверять, потому, что я - наполовину русский. Россия дала мне образование, специальность, ученую степень и доброе имя. Благодаря моим коллегам из России, стал генералом и начальником госпиталя. Так что перед Россией я в неоплаченном долгу...

В госпитале много работы, поскольку ежедневно поступает более 30-ти раненых, и ровно столько же - в "Черный тюльпан". Мы так называем наш морг. Среди всех ранений преобладает минно-взрывная травма. Многих раненых доставляют с ампутированными ногами, множественными осколочными ранениями брюшной полости, грудной клетки и черепа. Все они, истекшие кровью, находятся в состоянии тяжелого травматического и геморрагического (от массивной кровопотери) шока, резко обезвожены и еле дышат. Их доставляют с далеких кишлаков и гор, после 10-12-ти и более часов с момента ранения, без оказания элементарной медицинской помощи на этапах эвакуации. За две с лишним недели мне довелось увидеть такое количество раненых, сколько все мои севастопольские коллеги, вместе взятые, не увидят за всю свою жизнь. И дай-то, Бог, чтобы не увидели. А это - еще один вид адаптации. На сей раз - морально-профессиональная адаптация...

Уже прошла первая половина апреля. В начале месяца у афганцев наступил великий праздник - Рамадан. Он будет длиться ровно месяц. Во время этого праздника, в течение светового дня нельзя курить, пить воду и принимать пищу. Разрешается пить и есть только больным, раненым, детям и ослабленным пожилым людям. Постоянно слежу, чтобы не нарушать их обычаи.

Самостоятельная операция

Сегодня, 15 апреля - "йомо джума", т.е. пятница - выходной день. Поскольку афганские врачи в этот день отдыхают, то работаем только мы - русские. В этот день мне довелось принять первое "боевое крещение" - самостоятельно оперировать раненого афганского офицера. У него были множественные осколочные ранения правой ноги, спины, лопатки, правого плеча и позвоночника. Один из самых крупных осколков располагался в области грудного нижнего позвонка. Раненый не может активно двигать ногами, самостоятельно мочиться и оправляться. Минный осколок размерами 2,5х1,5 см "раздробил" остистый отросток, половину дужки позвонка и часть ребра. На выходе из ребра он "застрял" в нем. Раненого надо было срочно оперировать. Мне не хотелось вызывать Сури или Юсуфа. Сегодня выходной день, они должны провести его в своей семье и отдохнуть. Поэтому позвонил генералу Велаяту, доложил о раненом и попросил у него разрешения самому прооперировать. Велаят разрешил. Во время операции удалил костные отломки дужки позвонка и обнаружил продольный разрыв твердой мозговой оболочки. Надо было оценить состояние спинного мозга. Для этого довелось сделать дополнительные разрезы раны твердой мозговой оболочки и осмотреть спинной мозг. Спинной мозг не был анатомически поврежден, он слабо пульсировал, что уже предвещало на более благоприятный прогноз. После, когда рана твердой мозговой оболочки была ушита, удалил металлический осколок. Сразу же, с каждым выдохом, из плевральной полости в рану со свистом стал поступать воздух с примесью кровянистой жидкости: это повреждение плеврального рёберно-диафрагмального синуса. Чтобы ушить эту рану, понадобилось дополнительно резецировать (удалить) ещё часть ребра. После зашивания раны поступление воздуха прекратилось (операционная рана ушита по всем правилам военно-полевой хирургии, т.е. не глухим швом, как это принято в хирургии мирного времени, а отдельными стежками). В плевральную полость ввел отсасывающий дренаж. Помимо этого, удалил еще шесть металлических осколков различной величины из правой голени, правого бедра, лопатки и правого плеча. Десятки других мелких осколков на теле не стал трогать, а ограничился лишь асептической обработкой ран.

Это была моя первая самостоятельная "амалёт" (на дари - "операция"). Послеоперационный период у моего пациента протекал без осложнений. Через три дня удалил дренаж из плевральной полости, легкое полностью расправилось, и из плевральной полости прекратились выделения кровянистой жидкости. Через полторы недели раненый стал слегка шевелить ногами, постепенно восстанавливались чувствительность кожи на ногах, позывы к мочеиспусканию и дефекации. Через четыре недели стал ходить с помощью костылей, и был выписан домой. А через месяц - он посетил нас. Пришел самостоятельно, опираясь на палочку и слегка прихрамывая на левую ногу. Но его настроение было веселым и бодрым. Он был в парадной военной форме полковника, на его груди красовались орден Боевого Красного Знамени, и пять медалей. Настоящий полевой командир. Сидящий рядом со мной Юсуф перевел его обращение ко мне:

- Он очень благодарит Вас за операцию и лечение!

- Скажите ему: пусть он, в первую очередь, поблагодарит Аллаха за то, что Он "не позволил" осколку ранить спинной мозг и спас его от великой беды - вечного паралича ног. Со временем он почувствует себя намного лучше, перестанет хромать и забросит палочку. А за благодарность, спасибо и ему. Он очень хороший пациент. Скажите, что, к сожалению, теперь он не сможет служить полевым командиром, но при желании сможет продолжить службу в штабе, где нужны его знания и опыт.

Когда Юсуф перевёл, тот так заулыбался, что даже стали видны коренные зубы. Тут подошла его жена, и он стал выкладывать из её сумок на стол огромные пакеты с конфетами, печеньем и чаем. "Что ж, каждый выражает свою радость и благодарность по-своему", - подумал я.

- Это Вам! - говорит Юсуф.

- Раненым нельзя отказывать, этим мы можем их обидеть. Примите подарки и поблагодарите его! Эти угощения предназначены не для меня одного, а для нас всех, потому что все мы - единая нейрохирургическая семья, - ответил я.

После первого "боевого крещения" стал оперировать почти каждый день. Доводилось делать многое. Если чего-то не знал или не умел, то тут же от другого операционного стола подходил ко мне такой же, "мушавер" и подсказывал, что и как надо делать. При больших ранениях черепа, например, сочетающихся с повреждением глазного яблока, не приглашал хирурга-офтальмолога, а самостоятельно производил эвисцерацию глаза, т.е. полное удаление глазного яблока, чему научился, еще работая в Кировоградской областной больнице. При ранениях позвоночника с грубыми повреждениями спинного мозга, где заведомо известно, что у раненого будут нарушения функций тазовых органов, не приглашал уролога, а сам делал операцию - эпицистостомию, т.е. накладывал надлобковый свищ. Техникой этой операции тоже владел, поскольку после окончания института моей первой специализацией была урология.

Если ранения черепа или позвоночника сочетались с травматической ампутацией конечностей, то вначале под наблюдением травматолога, а позже, уже самостоятельно, выполнял ампутацию конечности. Во всех случаях огнестрельных ранений строго соблюдал главное правило доктрины советской школы военно-полевой хирургии: никогда не накладывал на рану глухой шов. Это очень важно. В этом убедился позже, когда мне довелось побывать в 1994-м ещё на одной войне - в Йемене. Тогда я работал в госпитале "Аль Джаммахурия" - "Имени Республики", расположенном в, построенном китайцами, прекрасном восьмиэтажном здании. Но, в нем было ужасно грязно.... Отсутствовала элементарная структурная гармония (йеменским докторам невдомёк, что же это такое - "гармония структуры лечебного учреждения"). Операционный блок, например, располагался на первом этаже, а реанимация - на втором, хотя площадь первого этажа позволяла разместить две реанимации, но там были какие-то склады, кабинеты чиновников и пр. Ординаторская реанимационного отделения размещена почему-то на пятом этаже. Но не в этом дело. В первый день войны, 5-го мая 1994 года, почти все йеменские врачи, чтобы их не призвали в армию и не отправили на фронт, разбежались и попрятались по кишлакам. Все врачи-иностранцы разлетелись по домам. Остались только четверо: я, анестезиолог Николай из Ворошиловграда, профессор дерматолог из Львова Андрей Лаврик и студент шестого курса мединститута из Палестины. Из арабских врачей осталось шесть человек. Вместе с Николаем оперативно развернули отделение реанимации на 30 коек. Единственным реаниматологом этого отделения был студент 6-го курса медицинского института из Палестины, который очень добросовестно выполнял наши назначения. Мы с Николаем были заняты в операционной. В аэропорт, один за другим, стали прибывать самолеты с ранеными и убитыми. Местные врачи, поскольку они были не хирургами, занимались сортировкой: раненых, которые еще дышали, доставляли в созданную нами "реанимацию", а мертвых складывали штабелями в одной из комнат хозяйственного здания. На улице стояла невыносимая жара, поэтому легко представить, какие запахи исходили из той комнаты. Проходя мимо нее, было невозможно дышать. На доставленных в реанимацию раненых мы заводили файлы (истории болезни). Поскольку почти все они были без сознания, и при них не было никаких документов, то на правом запястье каждому из них, как это делают новорожденным в каждом родильном доме, мы фиксировали клеёнчатые бирки, на которых писали: "Мистер Х-1", "Мистер Х-2" и т.д. Не покидая территорию госпиталя в течение недели, мы прооперировали более пятидесяти раненых. Через восемь дней после начала войны в наш госпиталь прилетела бригада военных хирургов из Иордании. Все они были подтянутые, выхоленные и довольно таки высокомерные. От каждого из них "несло", будто из парфюмерной лавки, ароматом очень дорогих французских духов.

По случаю прибывшего подкрепления начальник госпиталя предоставил мне и Николаю по трое суток отдыха. Надо было отдохнуть и отоспаться. За это время иорданские хирурги прооперировали более двух десятков раненых с пулевыми и осколочными ранениями различной локализации, и все раны они ушивали наглухо.

Через три дня, во время обхода, я увидел, что оперированные ими раненые находятся в тяжелейшем состоянии: у всех была очень высокая температура, а те, которые были в сознании, неистово кричали от невыносимой боли в области ран. Я брал пинцет и ножницы, и на виду иорданских хирургов, стал поочередно снимать по 2-3 шва и распускать края раны. Из всех ран хлынул зловонный гной. Например, из раны на голове выделилось около стакана гноя и мозгового детрита, а из раны в области коленного сустава немного меньше, и так у каждого раненого. Конечно, раненые в голову вскоре умерли, а остальных пришлось долго выхаживать. Тогда я крепко поссорился с полковником - начальником их бригады, - из-за неграмотности их хирургов и незнания, элементарных правил хирургической обработки огнестрельных ранений.

Но, арабы э-эх.., как бы это, помягче выразиться? - весьма своеобразный народ! Весь брак в своей работе они свалили на нас:

- Операции, которые закончились успешно - это наша работа, а которые плохо - рашен (русских) хирургов, - на каждом шагу твердили они.

И хотя в те дни нас даже не было в госпитале, всё было обставлено именно так: они уже успели доложить министру Здравоохранения и даже самому Президенту Абдулле Салеху. Такое отношение к русским специалистам мне позже доводилось встречать во многих арабских странах: Мавритании, Марокко, Намибии и др.

Мною приведены эти печальные примеры с единственной целью: отметить, насколько важным является умение правильно обработать огнестрельную рану. При любой, даже "стерильной" ране, в ней образуется "раневой экссудат" или как его еще называют "раневой сок". Это своеобразное скопление лимфатической жидкости и крови. В случае, когда рана стерильная, эта жидкость в течение первых полутора-двух суток после операции обратно всасывается в кровь и наступает склеивание краев раны, т.е. идет процесс её заживления. При огнестрельных ранениях все раны считаются первично инфицированными. При проникновении пули или осколка в ткани, срабатывает "эффект инжекции", т.е. вслед за ними по раневому каналу "засасываются" микробы, инородные тела и омертвевшие обожженные участки кожи. Все это попадает в глубину раны и развивается воспалительный процесс. Раневой экссудат в таком случае становится токсичным, и организм старается его отторгнуть. Он уже не всасывается обратно, а все больше и больше накапливается в глубине раны, и формируется гнойник. Если такой гнойник не удалить вовремя, то обязательно разовьется общее заражение крови (сепсис), и раненый погибнет. Поэтому мы, никогда не ушивали огнестрельные раны наглухо, давая возможность инфицированному раневому экссудату свободно изливаться наружу. Например, на рану после ампутации бедра, которая бывает длиной до 20 см, мы накладывали не более 4-5 стежков, которыми только лишь сводили её края. Таким образом, через пространства меж швов из раны свободно выделялось все инородное: рана - самоочищалась. И лишь через 5-7 дней, а то и позже, когда выделения из раны полностью прекращались, мы накладывали вторичный глухой шов. Такое правило соблюдал всегда, независимо от локализации раны, ее величины и сроков ранения. Ну, а теперь вернемся на нашу "родную" афганскую землю...

Виноваты мы - русские

Все военные афганские врачи - члены Народно-демократической партии Афганистана (НДПА). Одни из них - члены фракции "парчамистов-кармалистов" (от слова "Парчам" - знамя, Генеральный секретарь - Бабрак Кармаль), а другие - фракции "халькистов" (от слова "Хальк" - Народ, Генеральный секретарь - Наджиббула). Однако, при каждом удобном случае, и те и другие стараются подчеркнуть, что "Апрельская революция - это выдумка русских". Часто, при поступлении раненых или при обходе, они с фальшивым пафосом объявляют:

"Это защитники Революции!".

То есть, надо полагать - недалёкие марионетки.

Поначалу никак не мог понять причину именно такого отношения к своим же собратьям. А объясняется всё довольно просто: в прошлые времена афганцы учились в нашей стране. Многие из них имеют русских жен или мужей, они жили в Союзе, и видели многие "прелести" нашей разваливающейся социалистической системы. Как и мы, они терялись в счете очередных наград нашему "дорогому и любимому Генеральному Ильичу". Видели, как бедно живет народ. Они, как и мы, толкаясь в очередях, по талонам получали в магазинах мясо, сахар, колбасу, картошку... Поэтому из их уст часто доводится слышать:

- Зачем вам русским, у которых в стране (они не говорили "творится бардак") много своих бед, где идёт полный развал политической и экономической системы, надо было вводить войска в Афганистан? Зачем русские штыками насаждают свой социализм? Теперь у них начинается, какая-то перестройка, и они будут исправлять положение в своей стране? Но кто исправит то, что ваши натворили на нашей выжженной земле? Вы не видели наше огромное кладбище "защитников Революции"? Тогда поезжайте и посмотрите! Не видели, сколько на улицах валяется голодных безногих или безруких инвалидов - "защитников Революции", которые в нашей стране никому не нужны. Тогда походите по улицам Кабула и других городов, и вы там многого насмотритесь.

Мне было больно слышать такие слова. Но в них была правда! И я отвечал им:

- Я - не военный, никого в своей жизни не убил, и не намереваюсь этого делать, и - не политик, а такой же, как вы - врач. Наше общее дело - лечить людей!

Нас - "шурави", т.е. русских здесь не то, что здесь не любят, а просто - ненавидят. Исключение составляют лишь те, кто защищён Аллахом: кто учит детей, лечит людей и добывает воду - копает колодцы. Эти три категории специалистов защищены Кораном. На них нельзя не только поднять руку, но даже плохо посмотреть. Я попадаю под категорию таких людей, но на лбу, ведь, не напишешь:

"Я - врач, поэтому не трогайте меня!".

Бывает, идешь по улице, а маленький четырехлетний ребенок на чистом русском языке вслед говорит:

- Ты - дурак!

Или ещё что-то в этом роде. Посмотрю на него, улыбнусь, и, про себя, говорю:

- Как мне хочется подойти к тебе, обнять тебя и поцеловать. Ты прав, мой малыш! Уста младенца, в самом деле, истину глаголет: наверное, я и есть тот самый, кем ты меня сейчас обозвал! А знаешь, почему? Потому что, рискуя жизнью, стараюсь делать добро вашему народу. Я даже не представлял, что улучшение моего материального положения и моральная свобода, достанутся такими тяжкими испытаниями. Здесь, в течение одного дня, можно погибнуть несколько раз. А ведь мертвому уже никакие материальные и моральные блага не будут нужны! Вот так-то, мой добрый малыш!

Болезнь Велаята

До сегодняшнего дня в городе было неспокойно. В разных районах города днем и ночью "гремят" начинённые взрывчаткой машины, и ведётся сплошная стрельба. Один такой взрыв прогремел недалеко от гражданского госпиталя, в котором работает мой московский товарищ Сергей. Грохнуло так, что окна вместе с рамами "вдавило" в помещение операционной. Ударной волной отбросило Сергея к стене. Он сильно ударился головой, упал и на время отключился. К счастью, операция была закончена, и с больным было все в порядке. После этого у Сергея онемела левая рука, беспокоили тошнота и легкая слабость в левых конечностях. Диагноз: "контузия мозга" не вызывал сомнения. Но куда мы только с ним не обращались: и в поликлинику Посольства, и в советническое отделение нашего госпиталя, и в поликлинику "десятки" (так была зашифрована поликлиника для советников МВД), нас нигде не принимали. Не посмотрели, официально не зарегистрировали, и даже разговаривать не стали. Всё потому, что он гражданский специалист. В общем, лечил его я. Несколько дней он отлежался в своей квартире, и через неделю приступил к работе.

В госпитале, как всегда, полно работы. Как-то в нашу ординаторскую зашел Велаят Хабибби, весь скрюченный от боли и со страдальческой мимикой на лице. Оказывается, его - беднягу "прихватил" радикулит, и он пришел с просьбой сделать ему блокаду. Мой подсоветный Сури приготовил все для блокады, и тут я предложил свои услуги:

- Очень извиняюсь, но можно мне попробовать разблокировать сустав мануальным способом? - предложил я.

- А это как? - спросил Сури.

- Сейчас покажу.

Обследовал Велаята и определил, в какую сторону мне необходимо выполнить завершающий этап мануального способа - "толчок". Уложил его на кушетку, стал постепенно "скручивать" позвоночник в поясничном отделе, пока не услышал громкий характерный щелчок. После этого Велаят повернулся на живот, отжался на руках от кушетки, встал на четвереньки, затем на пол. Расплывшись в улыбке, подошёл ко мне, обнял и провозгласил, что от боли не осталось и следа!

Все врачи были удивлены, если не сказать ошарашены. Уходя, Велаят сказал своим коллегам: "Научитесь этому методу, пока джараи асаби Абдулла тут"! "Джараи асаби" - врач нейрохирург, а Абдулла - "Аллахом посланный", - так меня прозвали афганцы. В общем, благодаря этому случаю, Велаят сделал мне такую рекламу, которой я был не рад, поскольку порой уставал принимать направляемых им пациентов. Это были генералы, полковники, послы иностранных государств, работники ЦК партии, члены Правительства, вожди племён и другие. Каждый раз, когда приезжал очередной пациент, Велаят приглашал меня в кабинет. За чаепитием, он представлял меня своему гостю - будущему моему пациенту. Как-то в очередной визит я ему сказал:

- Велаят! Мне было бы удобнее принимать твоих пациентов после обеда, поскольку в первой половине дня надо работать в операционной.

- Из операционной ты и так не вылезаешь днями и ночами. Я это вижу и знаю. Пусть там работают другие. А ты лучше передавай свои знания о мануальной медицине нашим афганским врачам. О тебе молва уже дошла до гражданского городского госпиталя. Там собрали группу врачей, желающих изучить этот метод лечения, и их руководство просит меня, чтобы я разрешил тебе проводить с ними занятия в виде семинара. Они обещали ежедневно в 15:00 приезжать за тобой, и после занятий увозить домой. Вот так! Ты согласен?

- Да, согласен! Но могу не раньше, как через полтора - два месяца. У меня много работы в отделении и дома, поскольку работаю над главой монографии, которую должен представить руководителю контракта в назначенный срок.

Действительно все врачи нашего отделения заинтересовались этим методом лечения. Когда выдавалась свободная минута, диктовал им мои знания о мануальной медицине и тут же демонстрировал технику выполнения отдельных её приёмов. Заметил, что больше всех заинтересовался овладением этого метода лечения начальник отделения Сури. Поэтому, старался уделять ему особое внимание, "ставил" его руки, отрабатывал нагрузки толчковых усилий на всех суставах, и разрешал "отрабатывать" технику отдельных приёмов на мне. Мы с Сури решили, на языке дари подготовить книгу о мануальной медицине. Для этого нам нужен был врач, который учился в Советском Союзе. И не просто врач, а толковый, грамотный и хорошо владеющий русским языком, который смог бы переводить мои рукописи на дари. А далее Сури сможет издать этот труд в виде монографии. При его желании, этот материал можно будет использовать для диссертации. Во всяком случае, в то время научных изданий о мануальной медицине не было не только в афганской, но и в арабской медицинской литературе, за исключением упоминаний в труде "Канон Медицины" выдающегося арабского учёного и методиста Али Абу Ибн Сина (Авиценны).

И такого врача я нашёл. Им оказался скромный и симпатичный молодой человек по имени Нассир Шер. Он окончил с красным дипломом медицинский институт в Душанбе, прекрасно владел русским языком. Нассир согласился. Но тут возникли большие осложнения. Он служил в армии рядовым "царандоевцем" где-то далеко в горах на окраине Кабула, и его надо было перевести на службу в Центральный военный госпиталь. На следующий день у меня состоялась встреча с Велаятом по случаю консультации генерала из аппарата Министерства Обороны.

Во время нашей беседы объяснил Велаяту все, как есть, и попросил его посодействовать. Они переговорили между собой и пообещали мне решить эту проблему. Я принял генерала по высшему разряду. Он остался очень доволен и заверил, что Нассир будет переведён на службу в ЦВГ в ближайшие 3-5 дней.

По пути домой зашёл к родственнику Нассира, рассказал ему о своих планах и попросил передать Нассиру, что нам надо встретиться. Вечером Нассир пришёл ко мне домой. Он очень обрадовался тому, что теперь сможет вплотную заниматься любимой медициной.

Мы просмотрели мои рукописи, обговорили и тщательно, по дням и неделям, расписали план дальнейшей нашей работы. Правда, наш план сразу же пришлось подкорректировать, поскольку парня перевели в наш госпиталь (рядовым внутренней охраны) не через обещанные 3-5 дней, а через две недели. Но и это хорошо.

Госпитальная сауна

Накануне дня рождения В.И. Ленина мы собрались в госпитальной сауне, чтобы провести предпраздничный "банно-стаканный день". Кроме наших "мушаверов" присутствовали Велаят, первый секретарь Посольства и ещё двое незнакомых мне его коллег. В общем, собралось около двенадцати человек. Сауна была большая, и в ней все мы свободно умещались. После сауны - бассейн. Потом - застолье. И тут наш полковник Николай Тынянкин говорит:

- Ребята! Посмотрите, какая в бассейне зелёная и грязная вода. Купаться в бассейне не то, что не гигиенично, но даже опасно! Короче, предлагаю послезавтра сделать ленинский субботник. Все "мушаверы", пользующиеся сауной, должны прийти завтра в 8:00 утра, и мы будем мыть бассейн.

Все промолчали.

"Молчание - знак согласия" - понял я.

Полковник попросил Велаята дать команду, чтобы подготовили всё необходимое: кальцинированную соду, растворы хлорной извести, марганца и щётки для удаления водорослей. При выходе из душевой, наш друг - первый секретарь посольства Владимир поскользнулся и упал на правую руку. Находившиеся среди нас два травматолога осмотрели его и поставили диагноз: перелом лучевой кости в типичном месте.

Вот черт! Не хватало ещё этой печали...

Мероприятие пришлось свернуть и заняться Владимиром. Ему сделали рентген, и снимки подтвердили первоначальный диагноз. Вздохнули с облегчением: перелом был без смещения отломков, и ему наложили на руку гипс. Я сел за руль "Тойоты" и отвёз его домой. Там тоже решил помочь по хозяйству: погладил сорочки, приготовил украинский борщ и жаркое с тушёным картофелем. После убрал на кухне, и мы расстались. Пообещал, что завтра утром отвезу его в Посольство, а там он решит вопрос, кто будет его возить, пока он сам сможет водить машину. В условленный день, 21 апреля, ровно в 8:00, зашёл в бассейн и стал дожидаться прихода других. Снял одежду, в плавках и резиновых тапочках спустился на дно бассейна. Бассейн впечатлял: в нем можно было играть в водное поло (8х12 м). Высота стены с одной стороны небольшая, чуть больше метра, а противоположная - где-то в 3 раза выше.

- Ничего себе фронт работы! И нет ни одного военного "мушаверика" - невесело подумал я.

Открыл кран, взял в руку шланг, и начал увлажнять наросшие на стене в толщину полпальца водоросли и одновременно обрабатывать их. Сначала каустической содой и хлорной известью, а затем удалять щёткой и смывать раствором марганца. В одиннадцать зашёл Велаят. К этому времени успел вымыть лишь полторы стены. Посидели, попили чай, перекурили, и я опять приступил к работе.

Велаят зашёл ещё раз около пяти. Мне оставалось домыть половину самой большой стены и дно. Правда, дно моется гораздо легче - на нем почему-то меньше водорослей.

- Бросай всё, и я отвезу тебя домой! - говорит Велаят.

- Велаят! Если не свалюсь, то я обязательно домою бассейн до конца. Сейчас никуда не уеду. Пока! Будь здоров!

В половине девятого вечера закончил работу. Руки и ноги стали будто ватные, резко ослабели. Была такая общая слабость, что по трапу еле-еле выбрался из бассейна. Кафельные плитки бассейна засверкали яркой белизной. От одного их вида у меня приподнялось настроение. Открыл краны и ушёл, прикинув, что бассейн заполнится только завтра, и то не раньше, чем к обеду.

На следующий день нашим посетителям сауны - военным я сказал:

- Не ожидал, что вы окажетесь такими "трепачами".

После этого у меня пропало всякое уважение к моим военным "мушаверам". Я перестал ходить с ними в сауну!

А поскольку на них свет клином не сошёлся, сауна из моей жизни не исчезла, и компания нашлась куда более приятная.

Первый обстрел эр-эсами

На дворе май - ещё не лето, но уже стоит неимоверная жара. Бывают дни, когда на солнце термометр зашкаливает за 60 градусов. Северный ветер приносит с гор тучи грязно-коричневой пыли, напоминающей густой коричневый туман. Меняю два раза в день сорочку - казалось бы, мелочь, но... на войне лучше обходиться без этих бытовых проблем. В госпиталь поступает много раненых - ежедневно работаю в операционной. Слава Богу, уже начался долгожданный вывод "ограниченного контингента советских войск". Из всех провинций их доставляют в столицу и размещают в "пересылке", а оттуда отправляют в Союз. "Душманское кольцо" значительно сузилось и плотно замкнулось вокруг Кабула. Образовался небольшой, охраняемый революционными войсками, "островок" радиусом 15-25 км вокруг Кабула - это Республика Афганистан. Все, что находится за его пределами - душманская территория. Душманы владеют реактивными снарядами американского и китайского производства с дальностью поражения 14 и более километров, причём их попадание, если обстрел корректируется по радио, очень точное.

В день празднования Дня Победы, 9 мая, мы получили первое "поздравление" от душманов. Ровно в 17:45 начался обстрел города "эр-эсами". На город было выпущено 17 реактивных снарядов, большинство из которых взрывались в моем первом и третьем микрорайонах. В третьем микрорайоне живут, в основном, семьи военнослужащих ХАД (КГБ). Один из снарядов взорвался в нашем микрорайоне возле 54-го блока, в котором жил мой приятель и земляк из Симферополя кэ-гэ-бэшный подполковник Геннадий Халаимов. Как раз напротив его дома находится кинотеатр для советских "мушаверов". В это время демонстрировался художественный двухсерийный кинофильм (душманы знали об этом и метили попасть в кинотеатр).

Но, "эр-эс" взорвался, не долетев 30м до клуба, и в этом великое счастье для тех, кто был в зале. Через 5 минут я уже был у Геннадия. Все окна в его доме с рамами были вдавлены внутрь квартир. На тротуарах лежали трупы, среди которых насчитал четырёх детей, одного "царандоевца" и одного гражданского. Заскочив на минуту к Геннадию и убедившись, что он живой, сразу же уехал в госпиталь, поскольку туда увезли, живущего этажом ниже, соседского мальчика с ранением черепа.

Выходя из дома, заметил столпившихся у воронки от снаряда людей - там уже работали телекомментаторы из Болгарии и Германии. Да и наш Борис Лещинский - комментатор "Гостелерадио", как всегда, картинно "запыхавшись", и, вытирая со лба пот, тоже будет "тыкать" пальцем на дно воронки, и, взахлёб, комментировать это "событие". Но это произойдет не сейчас и не сегодня. Его величество изволит приехать сюда не раньше, чем завтра, а, то и послезавтра, когда тут будет тихо и спокойно.

В общем, прооперировал того двенадцатилетнего малыша. У него было не очень тяжёлое осколочное ранение черепа с повреждением оболочек и вещества мозга. Обнадёжил и успокоил его отца. Позже сделал ему пластику костного дефекта черепа, чтобы в будущем, играя в футбол, он смог забивать голы головой. В госпиталь доставили раненых из других районов города, и я решил остаться, надо было помочь афганским коллегам. Вместе с ними прооперировали ещё троих. Одного - с множественными ранениями органов брюшной полости и грудной клетки и массивным внутрибрюшным кровотечением - оперировали первым. Успели сделать только разрез и вскрыть брюшную полость. Но..., смерть нас опередила, кровопотеря была слишком большой: множественные осколочные ранения печени, селезёнки и аорты привели к обильному кровоизлиянию в брюшную полость. У второго раненого - пулевое ранение грудной клетки, пуля прошла насквозь, задев правое лёгкое. Довелось удалить нижнюю долю правого лёгкого, удалить скопившуюся кровь и ввести в плевральную полость отсасывающий дренаж. К счастью, пуля прошла на 5см выше печени. У третьего - очень долго "вылущивали" десятки довольно-таки крупных металлических осколков из ран разных участков тела. Вернулся домой далеко за полночь....

Самое страшное в Афганистане - передвигаться по Кабулу в ночное время. Почти все аскеры-царандоевцы, несущие патрульную службу на дорогах, ночью "наедаются" наркотического порошка "насвара". Его кладут под язык и после очень быстро дурнеют. Под наркотическим "кайфом" таким "орлам" ничего не стоит выпустить автоматную очередь по проезжающей мимо машине. Такое здесь довольно часто случается... В результате обстрела 9 мая в моем микрорайоне погибло 22 человека, и было много раненых. Потом была пара-тройка дней относительного затишья и спокойствия, нарушаемого лишь отдалённой монотонной канонадой, доносившейся из района Дарламана (разговорное сокращение от Даруль-Аман, что означает дворец Амануллы), откуда артиллерия "обрабатывала" душманские позиции. С 15-го мая официально начался вывод наших войск из Афганистана.

Накануне душманы разбросали по городу листовки, в которых просили своих соотечественников покинуть наш микрорайон для того, чтобы они смогли устроить "шурави" сплошной погром. Но, похоже, желаемого они не добились: в тот день ничего особенно серьезного, ни в городе, ни в нашем микрорайоне не произошло.

В эти дни у афганцев большой праздник, вроде нашей пасхи. После месячного поста они начали много есть и пить. В микрорайоне с утра до ночи проходили массовые гуляния. Празднично одетое, целыми семьями, население повалило на наш "дуродром", так мы называем большой стадион. В эти дни до 21:00 в городе стоит сплошная тишина. Такое чувство, что здесь вообще нет никакой войны, что это тихая, мирная, спокойная и жизнерадостная страна. Ну, а после 21:00 всё снова начинается. По массивности огня обстрелы нисколько не уступали тому, "праздничному". Более десяти снарядов взорвались неподалёку от моего дома.

Все они явно метили в 4-й блок, где живёт Председатель Совета Министров РА Кишманд. Он занимает все квартиры подъезда пятиэтажки. Дом обнесён высокой металлической оградой и охраняется войсками нашей правительственной охраны и аскерами "царандоя". По углам дома круглосуточно дежурят четыре советских БТРа. Почему я все это так детально знаю? В нескольких метрах от этого дома находится магазин, в котором мы, "шурави", согласно списку, отовариваемся, т.е. покупаем "пайки" - положенную нам месячную норму продуктов питания. Поэтому, каждый раз, идя в магазин, поневоле обращаю внимание на эти пафосные апартаменты. Уже все военные специалисты нашего контракта знают сроки вылета на Родину. Из 40 человек остаются лишь двое: я и анестезиолог. Поговаривают, что нас переведут жить в посольство. Но, по рассказам моих товарищей из аппарата Посольства, это - не лучший вариант: там каждый пытается залезть тебе не только в душу, но и в рот. Там сплошные склоки, ссоры, сплетни - все как в "лучших" традициях советской "коммуналки". Там нет никакой свободы: территория обнесена могучей металлической клеткой и глубоким рвом; выход за пределы - только по служебным пропускам. А без оных - "прогулка" по "оазису" 50Ч50 м... Здесь же, в микрорайоне, всё гораздо проще.

Мы свободно гуляем по нашему "дуродрому", встречаемся и общаемся со знакомыми, ходим друг к другу в гости. Здесь, например, познакомился с афганским генералом артиллерии в отставке. Он в 1957 году окончил Одесское зенитно-артиллерийское училище, в то же время я учился в одесском медицинском институте. Играя в шахматы, мы вспоминали Одессу и проведённые в ней годы нашей юности. Почти ежедневно провожаю моих коллег из Ленинградской военно-медицинской академии и замечаю, как с каждым днём мне становится все грустнее и грустнее.... По плану мне ещё предстоит отбыть здесь минимум семь месяцев, поэтому надо набраться сил, терпения и мужества.

Надо держать себя в руках и надо жить!

Временами чувствую, что начинаю сходить с ума. И, чтобы этого не произошло, сразу же, иду в ванную, и там истязаю себя горной, почти ледяной водой. Затем беру гантели и "перебрасываю" ими минимум 5-7 тонн, нейтрализуя накопленный за день адреналин. После принимаю 2 таблетки элениума или триоксазина, поскольку, как это положено, одной таблетки уже недостаточно, быстро засыпаю и сплю мертвецким сном.

А далее - обычная и привычная работа: операции, перевязки раненых, консультации больных и раненых в поликлинике, приём больных в отделении, занятия с врачами, работа с Нассиром и пр. Уже закончил главу монографии "Минно-взрывная травма нервной системы", на днях отнесу её полковнику Л.Н. Бисенкову.

Долетел и сюда, "голубок" сизокрылый

Две недели назад по полевой почте получил письмо от моей коллеги - самого верного и преданного друга, в котором она сообщила, что в больнице провели повторное расследование случая смерти ребёнка А.

В состав новой комиссии входили: "главный", начмед Овсюк, заведующий нейрохирургическим отделением Альберт Ющенко, нейрохирург из клиники детской нейрохирургии Московского НИИ нейрохирургии им. Н.Н. Бурденко и заведующий кафедрой нейрохирургии Крымского медицинского института профессор Морозов. Начмед больницы представил комиссии историю болезни на погибшего ребёнка, в которой уже были изменены записи в протоколе операции и протоколе вскрытия.

Решение комиссии было таково:

"Действия заведующего отделением Ярового В.К. квалифицировать как преступные, приведшие к смерти ребёнка. Ярового В.К. снять с должности заведующего отделением, снять с него высшую квалификационную категорию. Заключение комиссии направить в прокуратуру".

На основании заключения комиссии был издан соответствующий приказ по больнице.

Эту "кару" Господнюю я воспринял спокойно.

- Мне бы вернуться домой живым, а работу всегда найду - решил я.

Вскоре, прямо из операционной, меня срочно вызывал начальник госпиталя. Я попросил передать ему мои извинения, поскольку операция была сложной, и смогу освободиться не раньше, чем через час. Как всегда с улыбкой захожу в кабинет Велаята, и вижу в нём моего куратора Фёдора Ивановича Хартицкого, который оформлял на меня выездные документы и отправлял в Афганистан. Велаята я просто не узнал..., он сидел с грустным лицом, и даже не ответил на моё приветствие.

- Наверное, что-то случилось! - подумал я.

А далее Велаят говорит:

- Я даю вам мою машину, поезжайте с Фёдором Ивановичем и разберитесь.

Всю дорогу ехали молча. Я уже догадывался, в чем дело, но, ни о чем не спрашивал. Фёдор Иванович отказался зайти в мою квартиру и предложил пойти прогуляться по беговой дорожке нашего "дуродрома".

- Начальство госпиталя довольно Вашей работой, но...??? Но, на имя министра Здравоохранения СССР поступило очень серьёзное письмо, и он приказал мне доставить Вас в Союз, - сказал он.

И тут же подаёт мне бумагу.

Читаю:

"Министру Здравоохранения СССР Е.И. Чазову

Администрация Севастопольской городской больницы №1 им. Н.И. Пирогова сообщает о том, что нейрохирург Яровой В.К. совершил тяжкое должностное преступление. По его вине погиб ребёнок А., 6-ти лет. Следствием прокуратуры доказана его виновность в смерти ребёнка. Яровой В.К. уклонился от уголовной ответственности и сейчас находится в Афганистане. Администрация больницы просит Вас прервать загранкомандировку врача Ярового В.К., вернуть его на Родину для привлечения к уголовной ответственности".

Письмо подписала "тройка":

За главного врача подписал начмед по хирургии - В.Г. Овсюк;

Секретарь партийной организации - В.Г. Гомолко;

Председатель месткома профсоюза - Н.В. Галушко.

Когда я дочитал его до конца, у меня перехватило дыхание, и со мной случилось что-то невероятное. Я просто зарыдал....

Представьте себе рыдающего пятидесятитрёхлетнего мужика....

И здесь, ничтожества, достали меня! Мне все стало ясно. В апреле умерла от тяжёлой онкологической болезни заведующая горздравотделом Лидия Михайловна Шевченко. Она подробно знала эту историю, была уверена в моей невиновности, и относилась ко мне по-прежнему с уважением. К власти пришёл другой, непорядочный и далёкий от медицины чиновник, и Овсюку вместе с "главным" представилась возможность "добить" меня окончательно.

- Ну, что Вы мне можете сказать по поводу этого письма? - спросил Фёдор Иванович.

- Ничего не скажу, уважаемый Фёдор Иванович. Но я дам Вам другой - юридический документ, и Вы убедитесь, что все, что написано в этой бумаге - клевета. Но этот документ у меня в квартире.

Мы поднялись в мою квартиру, быстро отыскал справку из прокуратуры (о ней уже упоминал) и дрожащими руками вручил её Фёдору Ивановичу. Он внимательно прочитал ее и сказал:

- Почему Вы не дали её мне, когда уезжали?

- Побоялся, что в то время Вы, Фёдор Иванович, могли бы отменить мою командировку. Да и подумать не мог, что нормальные люди способны на такую подлость. Если бы тогда я дал Вам этот документ, то мы сейчас и не встретились, а я всегда рад Вас видеть.

- Работайте, Владимир Куприянович! Вас действительно здесь очень уважают и ценят. Когда я сказал Велаяту, что приехал Вас забирать, он настолько расстроился, что я просто растерялся.

- Забирайте, - говорил он, - хоть всех, а его одного оставьте!

- Что ж, теперь мне остаётся только выполнить его просьбу. Понимаете, мы привыкли к тому, что нам часто поступают звонки от "доброжелателей". Но, чтобы столько много, сколько поступило по поводу Вас, - не припомню. Надо полагать, что в Севастополе Вас очень любят, и не желают с Вами расставаться.

Предложил Фёдору Ивановичу вместе со мною поужинать, но он крепко обнял меня, пожелал вернуться домой живым, простился и ушёл. Я проводил его до блока, в котором он остановился. Возвращаясь, домой, всю дорогу рыдал от горькой обиды за такую несправедливость моих "коллег" - предателей, и никак не мог остановиться.

Помню, как тогда вслух я произнёс молитву, и обратился к нашему Богу и их Аллаху с единственной просьбой и мольбой:

"Если я виновен в смерти того ребёнка, то пусть, на этой Афганской земле, меня сразит первая шальная пуля или осколок снаряда! А если не виновен, то накажи Ты их своей Господней карой"!

Во время обстрелов, под свист пуль и осколков снарядов, мне не единожды доводилось прижиматься к матушке-земле. Но, ни те, ни другие не затронули меня. Меня оберегал Бог. Я чувствовал это, и каждый раз благодарил его.

По пути домой зашёл в дукан к Халилю - родному брату старшей медицинской сестры моего отделения, и взял у него 0.75-литровую бутылку "Столичной". Каждый раз, когда бывает необходимость, покупаю водку только у него, поскольку уверен, что он не подсунет мне какую-нибудь пакистанскую отраву. От его водки не бывает вреда, правда, да и особой пользы - тоже....

Помню, как с той бутылкой я долго бродил по микрорайону, не зная, где нахожусь, и, куда себя деть. Уже давно стемнело, давно пропел мулла, зазывавший в мечеть на последний намаз. Где-то невдалеке взорвался "эр-эс", потом другой, третий, и я, обессиленным медленным шагом побрёл в мой дом. Хотелось поскорее забыться и отрешиться от всего пережитого.... Сел за столом на кухне, обхватив голову руками. Долго обдумывал это событие и мою дальнейшую судьбу. Затем откупорил бутылку и, не закусывая, влил в себя её содержимое со слезами пополам, словно бы туша внутренний пожар.... Так, сидя за столом, уснул.

Разбудил меня доносящийся из минарета громкий голос муллы....

Это был "азан" к утреннему намазу.

"Ал-ла-а-а-а-ах акба-а-а-а-ар!" - "Аллах Всемогущий"! - доносится из мощных динамиков минарета.

На часах - 4:00 утра. Чувствую, как раскалывается голова и сильно тошнит. Попытался было подняться, как тут же грохнул на пол. Но надо было подняться, и добраться до ванной. А там я быстро приведу себя в нормальное состояние. В общем, в 6:00 утра, как Штирлиц, был свежим и бодрым.

Госпитальные будни

Мои коллеги, по-видимому, что-то прослышали о приезде Хартицкого, и в автобусе стали расспрашивать. Им-то, ведь, все знать просто необходимо!

- Ребята! Эта тема вам неинтересная. Почётную грамоту министра здравоохранения ко дню медицинского работника привёз. Вы довольны? Поделитесь-ка лучше впечатлениями о проведённой ночке с "тёлками" из "пересылки". Эта тема гораздо интереснее и смешнее! - отшутился я.

И они замолчали.

Разговор "о бабах" была постоянная тема у наших военных "мушаверов". Через Афганистан прошло более 18000 женщин. С начала вывода войск всех женщин и мужчин обязательно "пропускают" через "пересылку" (пересыльный пункт). Для этого в районе аэропорта сооружены и огорожены колючей проволокой бараки и модули - отдельно для мужчин и женщин. Это, своего рода, изолятор или фильтр. Некоторые "пересыльные" страдают различными, в том числе и венерическими болезнями. Выйти из территории "пересылки" практически невозможно. Но за хорошую бутылку водки с прапорщиком, у которого на груди красовались две "Красные звезды" и три медали "За Отвагу", всегда можно договориться, и взять "на прокат" на 2-3 дня, а то и дольше, любую приглянувшуюся бабёнку, которая не прочь развлечься и "заработать".

Некоторые наши военные советники постоянно занимались этим. В нашем контракте этим промыслом открыто занимался майор - советник начальника аптеки госпиталя (до Афгана он служил в должности начальника аптеки госпиталя одного из южных городов Украины). Он небольшого росточка, щуплый, яйцеголовый и совсем лысый. А по характеру - отвратительно мерзкий тип. За время пребывания в Афганистане, я ни разу не обмолвился с ним ни единым словом. Меня раздражали его "наполеоновское величие" и наглость. А, что ему не нравилось во мне, - это его проблемы. Почти каждое утро, еще до того, как сесть в автобус, он уже успевал с кем-то поцапаться. Громко кричал, матерился, размахивал перед ним руками:

- Стоп! Стоп! Давай выясним, что нам мешает иметь хорошие отношения?

На этом их перебранка заканчивалась.

Этот воин-интернационалист, в кабинете которого находился бидон спирта, все время пролежал на кушетке, разгадывая кроссворды, читая книги, газеты и журналы. Но это никак не помешало ему, убывая на Родину, получить звание подполковника и повесить на грудь орден "Красной Звезды", медаль "За боевые заслуги" и орден "Святой Анны". В свой город он вернётся если не героем афганской войны, то, как минимум - "участником боевых действий". Это уж точно! А там, гляди, станет сочинять сказки и писать мемуары о своих героических подвигах в Афганистане, ведь за все время он многого наслышался от нас.

Как-то, в присутствии того аптекаря, я спросил у полковника Тынянкина:

- А за что вы нацепили "витамину" столько наград?

Слово "витамин", к стати, созвучное с его именем. Справедливее было бы наградить ту кушетку, которая выдержала его два года и не развалилась под ним. Нам, гражданским - фигу, хотя работаем, как рабы на галере. Где же ваша справедливость, господин военный?