ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "Авгиевы задачи" Генштаба

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

"Выбор Геракла"

Художник Аннибале Карраччи.

Анатолий Каменев

"АВГИЕВЫ ЗАДАЧИ" ГЕНШТАБА

Жил-был в стране Элиде царь Авгий, страстный любитель лошадей: три тысячи коней ржали в его конюшнях. Однако стойла, в которых содержались лошади, никто не чистил в течение тридцати лет, и они по самую кровлю заросли навозом.

По счастью, на службу к царю Авгию поступил сказочный силач Геракл, которому царь и поручил очистить конюшни. Он был столь же хитроумен, сколь и могуч: отвел в ворота конюшен русло реки Алфея, и бурный поток за сутки вымыл оттуда всю грязь.

Греки причислили этот поступок к самым славным подвигам Геракла, а выражение "авгиевы конюшни" стали применять ко всему запущенному, загрязненному до последнего предела и вообще для обозначения большого беспорядка.

Греческая легенда, рассказывающая об очистке Гераклом Авгиевых конюшен, прожила века; мы и сейчас часто говорим так: "Ну, чтобы очистить авгиевы конюшни в твоем шкафу, нужен гераклов труд!"

Второй взвод седьмой роты АВОКУ

С первого года службы в АВОКУ стало ясно, что без детального изучения курсантов не обойтись.

В то же время выяснилось, что сделать это не так-то просто.

К примеру, в 1981-82 учебном году мне пришлось работать с курсантами 7-ой и 8-ой роты 4-го батальона АВОКУ. В обеих ротах насчитывалось 259 человек. Обе роты имели по пять курсантских взводов и на практическое (семинарское) занятие приходило от 22 до 29 курсантов.

Курсанты отличались друг от друга по социальному составу, национальности, воспитанию, характеру занятий до поступления в военное училище.

Так, второй взвод седьмой роты, которой руководил старший лейтенант В.В. Плачковский, имела 23 человека. Среди них было 3 суворовца, 2 солдата срочной службы, но большинство (18 человек) поступили в военное училище со школьной скамьи.

Подавляющее большинство (21 человек) были из среды интеллигенции, правда, весьма разношерстной (здесь преобладали учителя, инженеры, начальники среднего уровня и т.д.). Из рабочей семьи был один курсант. Крестьянство представлял также один человек.

По национальности: русских было подавляющее большинство (15 человек), из таджиков и узбеков по одному, и из татар были двое.

В этом взводе без отца воспитывалось 5 курсантов.

Из первоначальной характеристики, которую дал командир взвода Плачковский, курсанты характеризовались так:

-- Марат Мухтаров: трудолюбив, правдив, настойчив; однако, несколько застенчив, мало общителен...

-- Андрей Бояров: хорошо физически развит, общителен, может отстоять свою точку зрения, любознателен; однако, требует постоянного контроля...

-- Владимир Юрьев: честный, исполнительный, трудолюбивый, волевой; но способности к учебе слабые, а потому, замкнут, малоразговорчив...

-- Михаил Злобин: настойчивый, целеустремленный, волевой, физически развитый, честный, пользуется авторитетом у курсантов, хорошо учится, требователен к себе и другим (он являлся заместителем командира взвода)...

-- Аркадий Лушников: трудолюбивый и волевой, но много времени отдает спорту и упускает из виду учебу; самолюбив, вспыльчив, обидчив...

-- Андрей Шахворостов: трудолюбивый, честный, целеустремленный курсант, легко сходится с другими, добросовестно учится; иногда нетерпелив...

0x01 graphic

Герой Советского Союза лейтенант Андрей Шахворостов

У меня, к счастью, сохранился педагогический дневник, который я вел в 1981-82 учебном году, работая с курсантами второго курса АВОКУ.

В этом документе сохранились все сведения о тех 259 курсантов, с которыми я вел занятия по военной психологии и военной педагогике.

Как часто бывает, среди общей массы обучаемых выделяются люди, которые на себя сразу обращают внимание.

Таким был и курсант Андрей Шахворостов.

Родился он 23 сентября 1963 года в Алма-Ате в рабочей семье.

Не думаю, что выбор военного училища был обусловлен семейной традицией. Но совершенно точно могу сказать, что, сделав, видимо, не совсем осознанно этот шаг, Андрей с самого начала учебы стал убеждаться в том, что пошел по правильному пути.

Учился по моему предмету он прекрасно. Психологию и педагогику любил. К выполнению индивидуальных заданий, которые я широко практиковал, относился добросовестно.

Только первая оценка его по моему предмету была хорошей, затем следовали только отличные оценки.

18 января 1982 года я записал в своем педагогическом дневнике: "Шахворостов. Прекрасно сделал доклад на семинаре по психологии. Много использовал дополнительной литературы. Молодец! Умный и толковый курсант".

На итоговом зачете, который состоялся 8 июня 1982 г. он также был в числе трех курсантов, которые получили отличные оценки по моему предмету.

Надо сказать, оценки я выставлял строго.

На прошлые "заслуги" не смотрел, на поводу ни у кого не шел.

Но и не привередничал, не мелочился, а, наоборот, пытался "подтянуть" курсанта до уровня более высокой оценки, если чувствовал к тому его (курсанта) потенциал.

Так, в этом взводе только трое получили отличные оценки, семеро - хорошие, 11 человек - удовлетворительные, а двое - неудовлетворительные (чуть позже Юрьев и Глушков, которые получили двойки, исправили их на удовлетворительные оценки).

Другими словами, по всем моим строгим параметрам Андрей Шахворостов достиг того уровня овладения психолого-педагогическими знаниями, которые свидетельствовал о том, что он не только знает, но и понимает суть психолого-педагогических явлений, умеет правильно оценивать реальные жизненные ситуации и находить адекватные им психолого-педагогические решения и при дальнейшей самостоятельной работе вполне сможет в служебной обстановке применить эти знания на практике.

0x01 graphic

Справка:

-- Шахворостов Андрей Евгеньевич (23 февраля 1963 -- 14 декабря 1985) -- родился в городе Талды-Кургане (Казахстан) в семье рабочего. Русский.

-- Член КПСС с 1982 года. Окончил 10 классов.

-- В Советской Армии с 1980 года.

-- В 1984 году окончил Алма-Атинское высшее общевойсковое командное училище имени Маршала Советского Союза И. С. Конева, и был направлен в состав ограниченного контингента советских войск в Афганистане заместителем командира мотострелковой роты 682-го мотострелкового полка (108-я Невельская Краснознамённая мотострелковая дивизия).

-- Во время одного из боёв, 14 декабря 1985 года, лейтенант Андрей Шахворостов огнём из пулемёта остановил наступающую цепь моджахедов. Получив ранение, молодой офицер продолжал руководить боем, а когда кончились боеприпасы -- отбивался гранатами. В критический и решающий момент боя он поднялся в атаку, увлекая за собой подчинённых. Противник был отброшен, но в ходе атаки лейтенант А.Е. Шаворостов пал смертью храбрых.

-- Похоронен в городе Алма-Ате (ныне Алматы, Казахстан).

-- Указом Президиума Верховного Совета от 31 июля 1986 года, за мужество и героизм, проявленные при оказании интернациональной помощи Демократической Республике Афганистан, лейтенанту Шахворостову Андрею Евгеньевичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Не "благодаря", а "вопреки"...

Сколько молодых офицеров, наших выпускников, пало тогда в боях, не проявив должной боевой выучки, видимо, мало кто знает.

Военно-учебное заведение как бы не несет ответственности за это.

Это неправильно!

С горечью следует признать тот факт, что спустя два года после начала Афганской войны мы, преподаватели АВОКУ, не смогли перестроить свои учебные курсы на потребу боя, войны особенной, где противником был коварный и хитрый противник, который, в свою очередь, тонко подмечал наши слабости и недоработки, особенности нашего воспитания и мировоззрения и уже наносил нашим войскам ощутимые удары.

Мы продолжали учить и воспитывать курсантов, готовя их исполнять служебные обязанности мирного времени.

Преподаватели наши, правда, уже начали выезжать в командировки в Афганистан.

Но, что мог привести из такой командировки обычный преподаватель, не обладающий зорким взглядом, пытливым умом.

Они привозили с собой впечатления от виденного и слышанного.

Это не была серьезная аналитическая работа, имеющая целью усмотреть коренные недоработки в воспитании и обучении наших курсантов.

Генеральный штаб, как всегда, работал на себя: он, если и имел достойную информацию, то не делился ею с заинтересованными учреждениями, в том числе военно-учебными заведениями.

Вся информация засекречивалась, оседала в сейфах и не подвергалась изучению, анализу и не вела к выработке полезных практических рекомендаций.

Единственно, что было сделано в то время - введена была горная подготовка курсантов.

Курсанты учились альпинизму, тренировались в условиях горной местности, тренируя выносливость.

В какой-то мере, развивались тактические умения в условиях горной местности: имитировались ограниченные боевые действия.

В то же время, противник был безликий, не имел своего лица, своего характера, особой тактики.

А о военных хитростях противника речи почти не шло.

Сведения о действиях советских войск мы получали довольно скудные, да и то по линии политического управления округа.

Там же, естественно, писали лишь о подвигах наших солдат и офицеров, что, само по себе, важно и необходимо.

Но война - это не только успехи и победы, не только герои, но и неудачи, а то и поражения.

Противник на войне не так уж глуп, как его порой представляют.

Да и солдат наш, вкупе с офицером, не сразу становятся бойцами, а, став бойцами и начав успешно воевать, нередко впадают в большую ошибку, думая, что и впредь их ждут только удачи и победы.

Противник всегда находит в себе силы оправиться от неудач.

Он активно ищет пути к победе.

Он пользуется любой нашей оплошностью, потерей бдительности и т.п.

0x01 graphic

К тому времени, о котором я рассказываю, среди выпускников нашего училища появился первый Герой Советского Союза старший лейтенант Наби Акрамов, который закончил училище в 1980 году, который за свои подвиги был отмечен высокой правительственной наградой в июне 1982 года.

Конечно, это был пример для подражания.

Сам Герой, будучи в училище, рассказывал о войне, несколько идеализируя наши войска и принижая коварство и изощренность противника.

Да и преподаватели, не имея другого материала о войне, больше обращали внимание на подвиги и героические действия наших войск, тем самым формируя однобокое представление о войне и воспитывая у курсантов желание отличиться в ходе боевых действий и заслужить высшую награду Родины.

Справка:

-- Акрамов Наби Махмаджанович (род.17 июля 1957 года) -- родился в городе Ура-Тюбе Ленинабадской области, Таджикская ССР в семье военнослужащего.

-- После окончания в 1975 году средней школы N 57, г. Душанбе, работал шофёром.

-- В 1976 году призван на службу в армию.

-- В 1980 году окончил Алма-Атинское высшее общевойсковое командное училище имени Маршала И. С. Конева, и получил звание лейтенанта.

-- В дальнейшем был направлен для прохождения службы в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Был командиром мотострелкового взвода, командиром мотострелковой роты 149-го гвардейского мотострелкового полка, 201-й Гатчинской Краснознамённой мотострелковой дивизии.

-- На одной из войсковых операций на командирском БМП отрезал путь в горы отступающей банде мятежников и уничтожил 12 мятежников. Развивая успех, поднял роту в атаку, вступил в рукопашный бой, в ходе которого лично уничтожил ещё трех мятежников, включая главаря бандформирования.

-- Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 июля 1982 года за мужество и героизм, проявленные при оказании интернациональной помощи Демократической Республике Афганистан старшему лейтенанту Акрамову Наби Махмаджановичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда".

Мы, преподаватели, пожалуй, забыли о том, что, наряду с отвагой, смелостью и решительностью, надо еще формировать такое качество, как осмотрительность, осторожность, которые, безусловно, не имеют ничего общего с боязнью, а тем более с трусостью, но которые, как лекарство, лечат от зазнайства, бесшабашности, ненужной бравады и т.д.

***

Вообще-то, готовить будущих офицеров без ориентации на возможного противника очень глупо.

Мир устроен так, что в нем постоянно идет борьба, которая периодически выливается в войны и военные конфликты.

Как факт надо признать и то, что в силу исторической традиции между отдельными государствами имеет место противоборство. На протяжении многих веков эти государства ведут борьбу друг с другом.

Эта борьба имеет разные формы - от прямого вооруженного противостояния до состояния глухой и длительной вражды.

Периодически в конфликт между этими государствами вмешиваются третьи страны, а иногда эти третьи страны самостоятельно ведут враждебные действия против одной из сторон по наущению другой стороны.

Это - стратегический, исторический противник.

Он, более или менее ясен и понятен.

Зачастую предсказуем и потому должен быть всегда в поле зрения политиков и военных.

Но есть скрытные, неожиданные государства-недруги, которые, впрочем, появляются не вдруг и вполне могут быть идентифицированы как потенциальные противники.

На то, ведь, существует дипломатия и военная разведка, чтобы отслеживать враждебные намерения других государств.

Беда наша, однако, в том, что дипломатия и военная разведка совершенно не стыкуются с подготовкой офицерских кадров и не дают им нужной ориентировки в отношении тех государств и народов, с которыми вскоре предстоит воевать.

Ошибки в этой области только в ХХ веке дорого обошлись нашей Отчизне.

Не буду повторять того, что было сказано об этом после русско-японской, 1-ой и 2-ой мировой войн.

Афганская война явилась продолжением той же политики ошибок в отношении противника.

***

Наши выпускники, к сожалению, узнавали противника, его стратегию и тактику, уловки и ухищрения уже на войне.

А делать надо это было еще в военном училище и военной академии.

Героями офицеры становились не благодаря той подготовке, которую дало военное училище, а в силу других обстоятельств - личного мужества и отваги, умения своим умом дойти до понимания тонкостей боя и в бою переиграть противника, который лучше знал психологию и тактику наших войск, чем ее знали наши выпускники.

Учить в военно-учебном заведении надо тому, что необходимо для боя и для победы в бою.

Печально сознавать, но это требование науки побеждать мы до сих пор не усвоили...

Зато многие курсанты научились наводить порядок и овладели искусством подметания дорожек в родном училище...

Информация к размышлению

Ермолов - талантливый, но "вольнодумный" генерал 90k "Фрагмент" Политика Размещен: 14/01/2014, изменен: 16/01/2014. 90k. Статистика. 1305 читателей (на 25.2.2015 г.)

Иллюстрации/приложения: 36 шт.

Воронцов: "Господам пехотным офицерам в день сражения"... 66k "Фрагмент" Политика. Размещен: 17/01/2014, изменен: 18/01/2014. 66k. Статистика.1182 читателей (на 25.2.2015 г.)

А.И. Барятинский: "Русский проконсул на Востоке"... 62k "Фрагмент" Политика. Размещен: 18/01/2014, изменен: 20/01/2014. 62k. Статистика. 860 читателей (на 25.2.2015 г.)

Иллюстрации/приложения: 17 шт.

Анатолий Каменев

ПОЧЕМУ НАМ УРОКИ НЕ ВПРОК?

Почему забыли кавказский опыт Ермолова?

События Афганской войны, столь серьезно отразившиеся на наших выпускниках и оставивших тяжелый след в сознании всех советских людей, привели к пониманию того факта, что война может быть успешной лишь в том случае, если она всесторонне подготовлена.

Один из аспектов этой подготовки военно-исторический.

Если отбросить все второстепенности и внимательно взглянуть на факты истории, то можно без труда обнаружить весьма существенные причины, заставившие Россию на протяжении почти половины тысячелетия вести борьбу за Кавказ.

Этих причин, по крайней мере, четыре:

-- во-первых, Кавказ -- это зона геополитических интересов России, регион, дающий выход к южным морям и странам, обладающих богатыми природными ресурсами;

-- во-вторых, в этом регионе находятся единоверцы, нуждающиеся в защите со стороны России;

-- в-третьих, неспокойные южные соседи (Персия и Турция) неоднократно создавали угрозу нашим южным границам;

-- в-четвертых, Ближний Восток, Кавказ, Закавказье, Средняя Азия -- это огромный мусульманский мир, где уже с ХVIII века стал активно проявлять себя мюридизм, крайне реакционное и агрессивное течение ислама, против которого необходимо было поставить надежный заслон на южных границах России.

Начало активных попыток установить дружеские связи с народами Кавказа и Закавказья восходят к ХV - ХVI столетиям. Вследствие того, что впоследствии Россия связи эти не поддержала, Персия, с одной стороны, а Турция, с другой, покорив Кавказ, распространили там мусульманство, подавили существовавшие остатки древнего христианства и тем уничтожили влияние России; в этом положении наши отношения с Кавказом находилась в течение 152 лет, т.е. до эпохи Петра Великого.

В 1722 году император Петр Великий предпринял поход в Дагестан: Дербент отворил ворота, и император, поставив в нем русский гарнизон, возвратился в Астрахань. Но победа эта была скорее обременительной и непосильной: России не удалось встать твердой ногой на Кавказе. Но, дабы упрочить свое положение, было повелено начать строительство Кавказской линии, своеобразного пограничного рубежа на юге с казачьими станицами-гарнизонами против набегов горцев.

Персия и Турция, каждая со своей стороны, теснили русских с Кавказа и мечем насаждали мусульманство, отдаляя Россию не только географически, но и духовно от народов Кавказа.

Только в царствование Екатерины II возобновилось влияние России на дела Кавказские, и с тех пор мы начали там утверждаться постоянно.

Можно не сомневаться, что стратегически Россия вела совершенно правильную и справедливую политику.

Не раздвинь мы пределы государства на юге до Карса и Аракса, турки и персы наверняка довершили бы порабощение христианских кавказских народов и уже стояли бы у нашего "подбрюшия" -- у Азова, Кубани и Терека, если не севернее.

С приходом русских на Кавказ там прекратились кровавые междоусобицы и исчезла работорговля, горный край обрел мир и законность, надежды на культурный взлет и экономическое процветание.

Историческая правда требует сказать, что Россия в войнах на Кавказе слабых противников не имела.

Ими были султанская Турция, шахская Персия в расцвете военного могущества, движение горцев под руководством упорного имама Шамиля, чеченцы -- "самые отчаянные хищники", пользовавшиеся высокой репутацией и авторитетом среди горских племен. При всем том, противников России всегда поддерживали материально (оружием), морально и инструктажем западноевропейские державы, в первую очередь Англия.

Ареной боевых действий России на Кавказе были огромные пространства Северного Кавказа и Закавказья, берега рек Терека, Кубани, Куры, Аракса, побережье и воды Черного моря и Каспия, земли грузин, армян, азербайджанцев, пашалыки азиатской Турции и северный Иран...

Успешность боевых действий на Кавказе можно объяснить действием ряда факторов:

-- воспитания и подготовки Кавказской армии,

-- не пренебрежения основными принципами военного искусства,

-- правильной постановки и ведения боя и

-- личностью вождя.

На протяжении долгих лет непрерывавшейся борьбы по завоеванию Кавказа и войн с Персией и Турцией создавались знаменитые традиции кавказских частей -- традиции куначества, узами братства связывавшие все части Кавказской армии в одну тесную военную семью, в которой каждый член ее был преисполнен готовности в случае нужды прийти на помощь.

В ней не было обособленных групп артиллеристов, кавалеристов и пехотинцев: никто из них не чуждался другой группы. В них, в этих традициях, вырабатывалось чувство жертвенности во имя оказания помощи соседу; в них выковывался постепенно один из принципов военного искусства -- принцип взаимной поддержки. Эти узы братства свято чтились на протяжении всех долгих лет существования кавказской армии и передавались во всех частях из поколения в поколение всем новым членам полковых семей.

Кавказскую войну нельзя считать классической, она и не гражданская, и это не вооруженное противостояние внешнему иностранному агрессору.

И это даже не религиозная война, как бы не пытались ее представлять в прошлом и сегодня.

Война против Кавказских горцев имеет свой особый самобытный характер. Следует учитывать то, что в основе этой войны, с противной стороны, лежит явное стремление подчинить этот регион влиянию (зависимости) важнейших экономических центров мира. Ранее в этом преуспевали Франция и, особенно, Англия.

Войны на Кавказе дали отечественной истории большое созвездие полководческих дарований, героических подвигов, кровопролитных сражений в чистом поле, не менее тяжелых штурмов и обороны крепостей, рейдов во вражеские тылы, походов целых армий.

Каждая такая война доставляла честь и славу русскому оружию.

Генерал-аншеф граф Валериан Александрович Зубов возглавил успешно начатый военный поход на юг Кавказского побережья Каспийского моря, чтобы в первую очередь обезопасить православную Грузию от новых персидских вторжений. Зубовский Персидский поход неожиданно прервался по воле воцарившегося Павла I, и только по этой причине он не дал результата.

Анапа, крупнейшая турецкая крепость на Черноморском побережье Кавказа, стала звездой первой величины в полководческой биографии генерал-фельдмаршала Ивана Васильевича Гудовича.

Выдающийся полководец Алексей Петрович Ермолов, герой Отечественной войны 1812 года, навечно связал свою биографию с Кавказом, с той крепостью, которую он решил взять штурмом.

Граф Паскевич-Эриванский, он же князь Варшавский, вполне достоин стоять в первом ряду отечественных полководцев.

Генерала от кавалерии Ивана Малхазовича Андронникова и генерала от инфантерии Василия Осиповича Бебутова роднит то, что славу себе они добыли, защищая российские границы в Закавказье.

Под их командованием русские войска одержали несколько блестящих побед над армиями Османской Порты, не дав туркам вторгнуться ни в Грузию, ни в Восточную Армению, ни в Азербайджан. Оставление русскими войсками после героической обороны Севастополя и блестящее взятие ими мощной турецкой крепости Карс уравняли чаши весов, на которых взвешивались итоги этой войны. Оттоманская твердыня оказалась полноценной разменной монетой за главную базу русского Черноморского флота.

"Конструктором" той большой победы отечественного оружия стал генерал от инфантерии Николай Николаевич Муравьев, вошедший в военную историю с прозванием Карский. Взятие мощнейшей неприятельской крепости стало украшением полководческой биографии человека, познавшего все тяготы войн на Кавказе.

Выводы из Кавказских войн

"Кавказ должно уподобить весьма сильной крепости, чрезвычайно твердой по местоположению, искусно ограждаемой укреплениями и обороняемой многочисленным гарнизоном, что одна только безрассудность может предпринять эскападу против такой крепости, что благоразумный полководец увидит необходимость прибегнуть к искусственным средствам: заложит параллели, станет подвигаться силою, призовет на помощь мины и овладеет крепостью".

"Горцы по воспитанию своему, понятиям и обычаям даже и среди своих обществ не признают никакой власти, кроме силы оружия, никаких обязанностей, кроме тех, к исполнению коих можно принудить оружием, кои, несмотря на множество прислуг, не исполняют никаких условий, коль скоро находят возможность нарушить оные. Каким образом народ хищный, воинственный, полудикий, покорится мирным соседям? Кажется, вопрос состоять должен в том только, каким образом употребить оружие, дабы вернее достигнуть цели, приспособляя и миролюбивые меры как средства вспомогательные и второстепенные".

"...Все предприятия, где мы имели чувствительный урон, были для нас невыгодные, ободряя, с одной стороны, неприятеля, алчущего крови, с другой, роняя смелость и уверенность в войсках".

"...Набеги горцев в наши пределы должны уподоблять вылазкам гарнизона из крепости, и что для отражения их мы должны быть в беспрерывной бдительности..."

"Один из верных способов усмирения горцев состоит в том, чтобы, везде предупреждать их замыслы, всегда находиться в сильном оборонительном положении, дабы отражать их набеги с успехом. Утвердительно можно сказать, что хищничества прекратятся, коль скоро горцы не будут иметь возможность их производить и как скоро они не будут иметь успеха, а для этого нужно быть на линиях наших в сильном оборонительном состоянии".

Кавказ не может быть покоен до тех пор, пока жители вооружены, а дабы их обезоружить, мы должны им доставить личную безопасность и защиту собственности, и тогда только они постепенно отвыкнут от оружия.

Чеченцы -- самые беспокойные из всех соседей. Не только в наших границах по Тереку и по Военно-Грузинской дорого производили свои хищничества, но распространяли их между соседними им кавказскими племенами, особливо между кумыками, так что кумыкские князья в собственных своих владеньях уже не осмеливались ездить без чеченского проводника.

Сила оружия нужна, во 1-х, для приведения в исполнение мер наступательных, во 2-х, для охранения линии, в 3-х, для удержания в повиновении племен покорившихся и для защиты их. Сила оружия, как мы видели, доставила нам такие успехи, которые никаким гостеприимством, никакою ласкою, никакою щедростью, никакими торговыми сношениями нельзя было бы достигнуть.

На Кавказе должны быть особые войска: во-первых, специально подготовленные для ведения боевых действий в горах; во-вторых, спаянные узами боевой дружбы. "Обостренное чувство принципа взаимной выручки во что бы то ни стало вело к развитию во всех начальниках от мала до велика умения разбираться в обстановке и, не спрашивая указаний сверху, когда время не терпело, принимать самостоятельное решение, не боясь ответственности за него; вырабатывалась привычка к проявлению нужной инициативы в духе общего решения, другими словами, широко развивалась самостоятельность частных начальников".

Россия могла достичь успеха в этой войне, лишь опираясь на помощь населения, которое выставляло значительное количество ополченских формирований, принимавших активное участие в войне. В этой войне в составе русской армии в разное время действовало до 10 тыс. конных и 12 тыс. пеших ополченцев-азербайджанцев. Около 20 тыс. ополченцев выставила Грузия. Большое значение имела организация снабжение войск за счет местных ресурсов.

В области стратегии рельефно выявилась зависимость способов ведения войны от политических задач. В области тактики выявилось, что в условиях горных театров наиболее рациональными были действия в рассыпных строях. Все операции Кавказской армии покоились на основных принципах военного искусства. Один из важнейших принципов военного искусства, чисто духовного порядка, -- принцип внезапности, поражающий воображение противника своею неожиданностью, всегда сопровождал наши операции.

Необходимо было, чтобы принимающий решение был проникнут волей к победе, так как в этой решимости победить во что бы то ни стало -- секрет побед; надо было, чтобы он мог использовать высокие качества войск; надо было иметь во главе армии вождя, умеющего дерзать и дерзавшего. В качестве главнокомандующих назначались генералы, знавшие данный театр войны и прошедшие боевую школу.

Каковы бы ни были жертвы, которые Россия должна принести Кавказу, во всяком случае, нет сомнения, что эти жертвы будут потомством достойно оценены, прежде всего потому, что торжество России в войне с Кавказскими горцами составит торжество цивилизации над самым упорным варварством.

ПОЛКОВОДЧЕСТВО

А.П. ЕРМОЛОВА, М.С. ВОРОНЦОВА,

А.И. БАРЯТИНСКОГО

В. ДЕГОЕВ

(фрагменты)

<...> А.П. Ермолов, М.С. Воронцов и А.И. Барятинский -- знаковые фигуры Кавказской войны, с точки зрения военной и социально-политической стратегии России на Кавказе. Первый был востребован при Александре I, в годы господства иллюзии о возможности покончить с движением горцев одним или несколькими ударами и сравнительно небольшими силами. Удивительно, что в ту далекую пору, когда волнения еще носили локальный характер, А.П. Ермолов уже провидел неукротимую мощь, сокрытую в разрозненных и с виду безобидных выступлениях. Принадлежа к европейской классической школе военного искусства, он вместе с тем раньше других осознал непригодность ее для горных условий Чечни и Дагестана, указав на другой, действенный метод, отвергнутый его ближайшими преемниками и принесший успех только через несколько десятилетий проб и ошибок. Будучи типичным представителем силовой традиции в российской политике на Северном Кавказе, А.П. Ермолов не чуждался и мирных средств, где находил это возможным. М.С. Воронцов, отдав при Николае I последнюю, дорогую дань тактике генерального сражения, добился перелома в сознании военного руководства России (читай -- царя) в пользу ермоловской системы. Воронцов существенно расширил сферу применения среди горцев гибкого социального лавирования, приносившего свои плоды. Всю эту работу блестяще завершил А.И. Барятинский уже при Александре II.

При всей непохожести этих людей их объединяло одно -- беззаветное (но не бездумное) служение национальным интересам России. Наличие у нее таких интересов на Кавказе не подвергалось ими ни малейшему сомнению. Три наместника ясно отдавали себе отчет в том, ради чего они ведут долгую и трудную войну. Свою главную цель они видели в разгроме неуступчивого и неудобного противника. При этом они проявляли к нему уважение, прилагая ровно столько усилий, сколько нужно было для преодоления его сопротивления, никогда не стремясь к его тотальному уничтожению или к оскорблению его достоинства. <...>

0x01 graphic

Портрет А. П. Ермолова

Художник П. Захарова-Чеченца

А.П. ЕРМОЛОВ

<...>Высокообразованный генерал с широкими взглядами, честными и благородными помыслами, прославленный герой 1812 года и любимец армии, патриот России, никогда не пресмыкавшийся перед властью, Ермолов был личностью противоречивой и загадочной. <...>

В 1816 г. Ермолов, привыкший иметь дело с европейской политикой и военной наукой, получил должность наместника Кавказа и вместе с ней малознакомое поприще для своей дальнейшей деятельности. Там ему предстояло решить задачу, казавшуюся для русской армии (особенно после победы над Наполеоном) несложной и даже как бы не вполне достойной ее мировой славы -- укрепить позиции России на Кавказе и усмирить расшалившиеся горские племена, приведя их под имперский скипетр. <...>

Энергичная, вдумчивая, творческая натура Ермолова не позволяла ему оставаться в рамках предписаний Петербурга, зачастую путаных и некомпетентных. Убедившись, едва ли не первым, в невозможности эффективного управления Кавказом по приказам из далекой столицы, он не ограничивался ролью послушного инструмента правительственной политики, а сам был ее "архитектором", избравшим главным "строительным" принципом прагматизм. Это касалось и военных вопросов, где Ермолов также проявлял большую самостоятельность. Повторим: высшей целью и высшей справедливостью для Ермолова были национальные интересы России, в данном случае -- на Кавказе. Те, кто силой противодействовал этим интересам, становились его личными врагами, с которыми он обращался беспощадно. <...>

Прибыв на Кавказ, можно сказать, прямо с европейских полей сражений, где действовали правила классической стратегии, Ермолов не стал спешить с их применением. Он интуитивно почувствовал, что в горной стране, населенной "дикими" племенами, эйфория от блестящих побед над Наполеоном может сыграть с русскими злую шутку, потому что здесь не было единой, хорошо организованной вражеской армии, не было простора для маневра, не было подчас даже ясного представления о том, кто враг, где он скрывается и как его достать. В этом "варварском" мире рассыпались, как карточные домики, испытанные каноны военного искусства, оказывалось совершенно бесполезным многократное численное превосходство над врагом и было мало проку от самых грозных средств уничтожения людей.

Здесь Ермолов и русская армия столкнулись с уникальным противником -- бесстрашным, хитрым, виртуозным. В горах, действуя в родной стихии и диктуя свои правила игры, он имел очевидное преимущество. Как ни странно, сила горцев заключалась именно в их разобщенности, которая помогала стать неуловимыми и непобедимыми. Ведь едва ли не самая трудная проблема для русских состояла в технической невозможности навязать горцам генеральное сражение и, обеспечив победу, завершить войну, как это принято у цивилизованных народов, мирным договором. Воевать с Наполеоном было в известном смысле проще. Тот мыслил хотя и гениально, но все же в рамках классических категорий стратегии и тактики, и поэтому представлялся куда более понятным и предсказуемым. Горцы же были совершенно непохожи на всех тех противников, с которыми России приходилось когда-либо иметь дело. Своей приверженностью к "неправильным" методам ведения войны они озадачивали самых опытных русских генералов.

Но только не Ермолова. Глубоко изучив состояние дел на Северном Кавказе, он пришел к выводу, что покорение этого пространства требовало коренного пересмотра общих подходов к проблеме. Генерал считал необходимым отказаться от бессистемных и в конечном итоге никчемных экспедиций, предпринимавшихся в ответ на те или иные обстоятельства. В ходе этих операций русские наносили горцам поражения (чаще всего просто рассеивали скопления вооруженных людей), занимали аулы, принимали от населения присяги на верность России, которые давались так же легко, как и нарушались, стоило войскам вернуться на свои опорные базы. Картина, с незначительными вариациями, повторялась из года в год без существенных изменений в соотношении противоборствующих сил и в общей военно-политической обстановке. Однако для России сохранение такого рода статус-кво означало постепенное, но неизбежное ослабление ее позиций на Северном Кавказе: в неустойчивых ситуациях отсутствие движения вперед есть не что иное, как движение вспять.

Ермолов решил положить этому конец и перейти к совершенно новой системе. Она не исключала прежние военные экспедиции, но главное внимание теперь уделялось другому. Сосредоточившись на Северо-Восточном Кавказе, вызывавшем наибольшее беспокойство главнокомандующего, он приступил к грандиозной работе, содержание которой составляло то, что Ермолов называл осадой "кавказской крепости". Прежде всего он стремился прочно обосноваться в предгорьях, выдвинуть русские базы поближе к Кавказскому хребту и тем самым ограничить для горцев свободу действий. Были построены укрепления: Грозная, Внезапная, Преградный Стан, Бурная, Герзель-аул и др. Соединенные дорогами, проложенными в девственных лесах, они образовали протяженную фортификационную линию с запада на восток -- от Назрани до Каспийского побережья. Одновременно прорубались просеки с севера на юг, открывавшие доступ к прежде неуязвимым местам базирования чеченских и дагестанских войск. Таким образом Ермолов закладывал обширный плацдарм для продвижения в глубь гор.

Постепенно вырисовывалась крайне опасная для горцев стратегическая схема, в которой по месторасположению крепостей и конфигурации дорог угадывался весьма хитроумный план: не только блокировать горные районы Чечни и Дагестана с севера, но и разделить эту территорию на несколько изолированных зон, где оборонительные возможности горцев будут сведены до минимума. Иными словами, наряду с основной блокадной линией Назрань -- Бурная намечались участки, где предполагалось применять, так сказать, местную блокаду.

"Осадную" работу Ермолов сочетал с ударами по важным стратегическим пунктам в Дагестане и Чечне. К числу наиболее значительных операций западные авторы относили сокрушительные поражения, нанесенные аварскому хану Ахмету у аула Параул (1818), воинственному и могущественному союзу акушинских обществ (1819) и Сурхай-хану Казикумухскому (1820). Немецкий автор Л. Мозер отмечал эти победы как весьма знаменательные, с точки зрения последствий: в Дагестане воцарилось относительное спокойствие. Это развязало Ермолову руки в Чечне, где он подавил движение под предводительством Бей-Булата, в котором уже явственно дали о себе знать религиозные мотивы.

Наместник видел военную задачу еще и в том, чтобы оградить мирные, лояльные к России аулы Дагестана и Чечни от нападений их беспокойных соседей, заставить уважать избранные народом органы местного самоуправления.

На Центральном Кавказе Ермолов проводил свои идеи в жизнь не менее настойчиво и последовательно. В Кабарде, построив ряд крепостей у выходов из главных ущелий Кавказского хребта, он обеспечил себе возможность установить более бдительное наблюдение за тем, что происходило в горах, и в случае необходимости воспрепятствовать появлению горских отрядов на плоскости.

Пожалуй, лишь в Черкесии не успел Ермолов приступить к внедрению своей "осадной" системы. Линия укреплений по реке Кубани осталась в том виде, в каком она была и раньше. Вероятно, высокая военная активность черкесских племен диктовала соответствующую реакцию и русским войскам, не оставляя времени и сил для возведения новых крепостей, прокладки дорог и прорубки просек. Не исключено и другое объяснение: возможно, ситуацию на Северо-восточном Кавказе Ермолов считал существенно отличной от положения в Чечне и Дагестане и поэтому требовавшей других методов. Так или иначе в Черкесии происходили беспрерывные, едва ли не ежедневные столкновения с горцами, хотя крупных сражений было немного. Черноморские казаки воевали против черкесов их же оружием -- прибегая, по выражению Л. Мозера, к "жестокой партизанской войне".

Отмечая бесспорные военные таланты и личное мужество Ермолова, западные авторы в то же время критиковали его за чрезмерное усердие в осуществлении амбициозно-имперских планов России и проявленную при этом жестокость. По свидетельству Фр. Вагнера, Ермолова горцы называли "русским шайтаном". Его грозный вид внушал трепет даже самым неустрашимым кавказским вождям. Тем не менее, отдельные иностранные наблюдатели признавали эффективность его силовой политики. П. Камерон писал: "Хотя меры, к которым он иногда прибегал для умиротворения края, заставляли содрогнуться, не следует игнорировать достигнутый ими результат -- в период его правления широко бытовало утверждение о том, что любой ребенок, даже с суммой денег, мог пройти через подвластные ему (Ермолову. -- В. Д.) провинции, не подвергаясь никакой опасности".

По мнению других авторов, жестокие методы Ермолова привели к последствиям, прямо противоположным тем, на которые тот рассчитывал. Невольно проложенная им борозда приняла и дала прорасти семенам мюридизма -- учения, объединившего горцев в борьбе против России. Так была вымощена дорога для Кази-муллы, Гамзат-бека и Шамиля (имамов Дагестана и Чечни).

Предметом особой заботы Ермолова было внутреннее состояние русской армии на Кавказе. Эту сферу он знал до тонкостей. Его дотошный, поистине отеческий интерес к повседневной жизни рядовых солдат и младшего офицерского состава представлял собой нечто весьма нехарактерное для армейских обычаев и нравов того времени. Он вникал буквально во все -- бытовые условия, вопросы здоровья и гигиены, питания и интендантского снабжения, боеготовности войск и т.д.

Ермолов резко ужесточил ответственность командиров за количество убитых и раненых среди их подопечных в боевых операциях. Он ввел в практику строгие расследования обстоятельств, при которых произошли эти потери. Если выяснялось, что причиной была чья-то нерадивость, виновных наказывали.

Будучи сторонником дисциплины и порядка, Ермолов вместе с тем ненавидел муштру и плац-парадную показуху, издавна укоренившиеся в европейских армиях. Его интересовало то, что реально поднимало уровень боеспособности и моральный дух войск, а не покрой солдатских панталон. Он стремился воспитывать воинов, умеющих четко выполнять поставленные перед ними задачи, а не дрессированных марионеток, красиво застывающих в стойке "смирно", подобно изваяниям. Педантичное преклонение перед формой в ущерб здравому смыслу вызывало у Ермолова лишь презрение и насмешку, что, по мнению западных наблюдателей, роднило его с другим выдающимся полководцем, герцогом А. Веллингтоном.

А.П. Ермолов, похоже, предчувствовал, что избранная им стратегия рассчитана не на один год и, быть может, не на одно десятилетие. И, скорее всего, не ему придется вкусить плоды победы и славы. Однако он сознательно шел по этому трудному и во многом неблагодарному пути, поскольку считал его единственно верным. Во имя интересов России знаменитый генерал принялся за трудную, "черную" работу -- без особой надежды на скорые результаты, но с верой, что он создает надежный фундамент для успехов своих преемников, в наследство которым достанется существенный задел в обширной программе полного и окончательного утверждения русского владычества на Кавказе.

Из-за острого недостатка войск в условиях постоянных военных действий на Северном Кавказе и назревавшего столкновения с Ираном и Турцией в Закавказье Ермолов вел планомерную "осадную" работу медленнее, чем хотел бы. Заверши он ее к исходу своего десятилетнего наместничества, как знать -- удалось ли бы Шамилю то, что удалось, и появился ли бы он вообще на свет как политический и военный вождь.

Интуиция и мудрость были характерными качествами Ермолова-стратега. Они помогли ему преодолеть одно из самых искусительных и опасных заблуждений, вполне естественных в его положении. Не было бы ничего удивительного, если бы генерал армии великой державы, сокрушившей империю Наполеона, решил применить на Кавказе богатый профессиональный опыт, накопленный им за годы участия в войнах начала XIX в. Удивительно скорее то, что Ермолов сразу же отказался от этого неотразимого соблазна, осознав всю пагубность попыток механически перенести европейские модели военной стратегии на Кавказ. Глубокий ум и природное чутье удержали его от тех стандартных решений, которые приведут преемников Ермолова к крупным поражениям и обусловят затяжной характер Кавказской войны. Он раньше других понял, что победы над горцами -- какими бы впечатляющими они ни выглядели -- мало чего стоили в ситуации, когда значительная часть Северного Кавказа оставалась, по условиям местности, недоступной для русской армии. На эти победы тратились огромные усилия, приносившие минимальный результат, поскольку в горах было достаточно ущелий и аулов, способных служить надежными наступательными и оборонительными плацдармами для чеченских и дагестанских войск. И покуда сохранялось такое положение, главная задача, в понимании генерала, состояла не в погоне за частными успехами, а в методичной подготовке предпосылок для лишения врага всякой возможности оказывать сопротивление.

Пришедший в 1825 г. к власти в России Николай I был в вопросах стратегии человеком сведущим, но отнюдь не столь проницательным, как Ермолов. Молодой император, считавший классические каноны военной науки непоколебимыми и универсальными, представлял типичный пример стандартного мышления: если применение этих канонов в Европе принесло русскому оружию всемирную славу, то почему на Кавказе нужно искать какие-то иные подходы? Он не видел тех скрытых опасностей, которые были уже очевидны для Ермолова. Возможность военных поражений от горцев он не допускал вообще. Полагая, что кавказский наместник действовал медленно и нерешительно, Николай I сместил его. Нетерпение царя, как известно, обошлось России и ее армии очень дорого.

Значение деятельности Ермолова на Кавказе выходит за рамки найденной им стратего-тактической системы. Точнее говоря, в самой этой системе содержались зачатки идей, которые в 50-е гг. XIX в. лягут в основу смелых преобразовательных экспериментов А.И. Барятинского и Д.А. Милютина. Проведенные поначалу внутри Кавказской армии, они во многом послужили прообразом военных реформ в России. Когда Ермолов линиями крепостей, дорог и просек как бы расчерчивал территорию Северного Кавказа на блокадные зоны, вверяя их своим подчиненным с целью достижения более оперативного управления армией, он по сути создавал некое миниатюрное подобие будущих военных округов, обладавших определенной внутренней самостоятельностью и самодостаточностью. (Это делало огромный армейский организм России гибче и мобильнее.)

Всем своим образом действий Ермолов фактически впервые поставил вопрос о необходимости предоставления кавказскому наместнику особых полномочий, которые избавили бы его от подробных инструкций, составленных в тиши петербургских кабинетов, часто далеких от понимания местных реальностей. Как личность крупная и своенравная, он в значительной мере добился для себя этих полномочий, что открыло определенные возможности проведения ермоловских "реформ".

Ближайшим преемникам А.П. Ермолова его видение проблемы было недоступно. Всем им, исключая И.Ф. Паскевича, не хватало дарования, проницательности, воли, преданности интересам России. Они не решались, да и не хотели перечить указаниям Петербурга, которые освобождали от лишней ответственности и поэтому были для этих людей в известном смысле спасением. Впрочем, общественный авторитет ермоловских "наследников" и их официальный статус на Кавказе не позволяли им принимать самостоятельные решения или подражать своему предшественнику в строптивости. Кроме того, видимая легкость, с какой русские войска одолели иранцев и турок в Закавказье и первых двух имамов на Северном Кавказе (конец 20-х -- начало 30-х гг. XIX в.), вероятно, возбудила сомнения в правильности ермоловской "осадной" стратегии, предполагавшей долгую и кропотливую работу. Возникла иллюзия, будто вместо этого "окольного" пути к цели есть путь прямой и быстрый -- нанести, не мудрствуя, серию "решающих" ударов по основным местам базирования военных сил горцев. И дело с концом. Вскоре за эту иллюзию пришлось сурово расплачиваться. Как всегда -- не тем, кто ей поддался, а простым русским солдатам.

Бытует мнение, будто А.П. Ермолов не особенно верил в эффективность применения несиловых методов на Северном Кавказе. В подтверждение обычно указывают не только на его дела, но и на его характерные высказывания о горцах, суть которых сводится к тезису, что пушки -- лучшее средство общения с ними. Однако этот вывод можно оспорить, обратившись к трудам западным авторов. По их наблюдениям, применение оружия не было самоцелью для Ермолова. Сначала он пробовал другие средства, разнообразные и изощренные. И не без успеха. Его политические интриги опережали его войска, проникая в неприступные горные аулы, разжигая усобицы между владетелями и между племенами, углубляя религиозный раскол среди мусульман, соблазняя одними приманками правителей, другими -- народ. Так Ермолов подготавливал почву для вмешательства России и постепенного утверждения ее власти. Возможно, что такой политикой наместник достиг большего, чем военными экспедициями.

Ермолов хорошо чувствовал ситуации, где сила была не нужна. По отношению к горцам он умел проявлять доброту и великодушие, внушить доверие к себе и доверием ответить. В личной охране Ермолова были представители горских народов.

Человек прагматичный и быстро уяснявший самую суть сложных проблем, он осознавал, что такая тонкая материя, как Кавказ, требовала соответствующего обращения. Весь характер действий Ермолова указывал на понимание им принципиальной невозможности покорить и удержать этот обширный регион за Россией только с помощью оружия. Чтобы сделать Кавказ органической частью Российской империи, источником ее силы, а не слабости, нужно было завоевать его политически, экономически, духовно.

Занимаясь гражданским обустройством северокавказских обществ, Ермолов стремился создать предпосылки для включения их в общеимперскую административно-судебную систему. Вместе с тем он не собирался форсировать этот процесс, зная, что нельзя в одночасье изменить веками складывавшиеся привычки и сознание народа. Наместник скорее сам приспосабливался к ним. Он, к примеру, не вмешивался в вопросы, связанные с избранием и деятельностью местных властей в аулах. Правда, при этом А.П. Ермолов не забывал о конечной цели -- превратить население Кавказа в законопослушных подданных российского государя.

В качестве средства упрочения позиций России среди горских народов Ермолов использовал торговлю. В русских крепостях устраивались ярмарки, где продавались изделия российской промышленности и товары местного происхождения. Здесь горцы находили выгодный сбыт для собственной продукции. Здесь же у них зарождались новые потребности и привычки, а также ориентированные на Россию интересы. Через торговое дело исподволь происходило распространение русского политического и культурного влияния. Элементы цивилизации стали проникать в самые отдаленные горные уголки, хотя это, строго говоря, был еще не процесс, а лишь его симптомы -- зачастую случайные, разрозненные, но весьма показательные. Горцы, имевшие опыт частого общения с русскими, уже заметно отличались по вкусам, взглядам, устремлениям от тех своих соотечественников, которые были лишены такой возможности или не искали ее. <...>

Перед Ермоловым встала дилемма -- либо проявить по отношению к местным "обычаям" мягкость и снисходительность и тем самым поощрить анархию; либо сурово пресечь ее, рискуя возбудить против себя всеобщую ненависть. Наместник сделал твердый выбор в пользу порядка, но наводил он его путем филигранного сочетания жестокости с уважением к национальным особенностям ...

Ермолов хорошо изучил характерные черты закавказских народов и умело использовал их для общего блага. Так, зная коммерческий талант армян, он устранил существовавшие препятствия для их деятельности, что принесло ощутимую пользу экономике края. Тщеславие грузинской знати наместник утолял, предоставляя ее представителям офицерские должности в русской армии и почетные места в составе своей свиты. Воинственности мусульманских народов он также нашел полезное применение -- создал иррегулярные ополчения, служившие существенным подспорьем в Кавказском корпусе.

Ермолов поощрял хозяйственное развитие Грузии и Закавказья. Уничтожив внутренние феодально-таможенные барьеры, он стимулировал рост торговли. Не дожидаясь учреждения суда по коммерческим делам, наместник нашел эффективный способ разрешать тяжбы -- назначать посредников по взаимному соглашению конфликтующих сторон. При этом он никогда не забывал о фискальных интересах России. По свидетельству шевалье Гамбы, с 1820 г. по 1823 г. приход в казну наместника, только за счет одного из найденных им источников дохода, увеличился более чем в четыре раза. Правда, не все хозяйственные начинания Ермолова были удачны.

К заслугам Ермолова иностранные авторы относили его стремление превратить Закавказье в рынок для европейских товаров и торговую дорогу между Западом и Востоком. В этой связи наместник поручил специальным агентам исследовать возможности устройства сухопутного и речного сообщения между Черным и Каспийским морями. Большую заботу проявлял Ермолов о Тифлисе. Он начал строительство целых комплексов зданий в европейском стиле, отличавшихся добротностью и хорошим вкусом. Наместник замыслил широкую реконструкцию столицы закавказского края. Тифлис заметно разрастался и приобретал современный вид. Намного шире стали улицы. С особым пристрастием следил Ермолов за архитектурным оформлением. Ему принялись подражать военные администраторы в других районах Закавказья. Каждому хотелось сделать вверенный ему город красивым и уютным, превратить его пусть в маленькую, но столицу. Возник даже дух состязательности на этом поприще.

Подытоживая деятельность Ермолова в Закавказье, один знавший его иностранец писал, что просвещенная политика наместника, его "честность, твердость и общеизвестное здравомыслие" помогли победить оппозиционные настроения и объединить христиан с мусульманами под одной властью. Шевалье Гамба, констатируя явные признаки проникновения цивилизации из Европы в Закавказье, отводил Ермолову видное место в этом процессе. И выражал надежду, что при сохранении такой тенденции недалек тот день, когда "благотворное влияние" западного прогресса принесет народам Азии настоящее процветание.

Как уже говорилось выше, не все деяния Ермолова в Закавказье удостоились одобрения западных наблюдателей. В частности, он подвергался упрекам за попытки упрочить положение России в Грузии путем создания там подобия русских военных поселений.

С понятной настороженностью говорили иностранные, особенно английские, авторы о внешнеполитических последствиях ермоловской политики на Кавказе. Они опасались, что утверждение России в этом регионе угрожает самому существованию Ирана, Турции и других государств. Поэтому в данном контексте Ермолов воспринимался как инструмент русского экспансионизма.

Однако в целом мнения о Ермолове, высказанные в западных работах, сводились к признанию того факта, что он безусловно являлся личностью выдающейся. В этом плане весьма характерно суждение Р. Кер-Портера. По его словам, Ермолов был "во всех отношениях таким, каким и должен быть представитель великой империи". Мысль об уникальном соответствии Ермолова своей должности звучит и в других источниках. Такой же оценки придерживался и скептичный Р. Лайелл. Он писал, что наместник, конечно, делал ошибки, но это были "ошибки великого человека".

0x01 graphic

Портрет генерал-фельдмаршала М.С.Воронцова.

Художник Виллевальде Богдан Павлович.

М.С. ВОРОНЦОВ

Как известно, отказавшись от А.П. Ермолова, Николай I отказался и от его системы, сочтя ее малопродуктивной. Утвердилась доктрина массированных ударов по местам сосредоточения военных сил горцев и их жизненно важным центрам, каковыми, по вполне понятной логике русского командования, являлись резиденции имама Шамиля. Расширение сферы влияния мюридизма до беспримерных масштабов (чего еще не было при Ермолове), казалось, оправдывало такой подход. Внешне все выглядело весьма резонно: новые реалии требовали соответствующей реакции. Нужно было быстро и решительно пресечь это движение. В подобной ситуации "осадная" стратегия представлялась бессмысленной потерей времени.

Так думал Николай I. Вдохновленный блестящими победами над Ираном и Турцией (конец 20-х гг. XIX в.), он приказал фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу (сменившему Ермолова) завершить еще одно "славное дело" -- подавить волнения горцев раз и навсегда. Ему хотелось "закрыть" кавказский вопрос как можно скорее и сосредоточиться на других проблемах, в том числе -- внутреннего обустройства Кавказа. С точки зрения технического осуществления, "славное дело" поначалу казалось императору, уже избалованному военными успехами, не бог весть каким сложным. Оно, по его мнению, было по плечу исполнительным генералам с более скромными способностями и менее яркими заслугами, чем у И.Ф. Паскевича. Поэтому, когда в 1830 г. вспыхнуло восстание в Польше, Николай I послал фельдмаршала усмирять поляков в уверенности, что на Кавказе и без него справятся.

Хотя преемники И.Ф. Паскевича, возможно, во многом уступали ему, назвать их людьми бездарными нельзя. Они имели профессиональный опыт, знания. В их распоряжении находились закаленные боевые командиры, прошедшие при Ермолове и до него трудную школу горной войны. И Розен, и Головин, и Нейдгардт были разными в своих достоинствах и недостатках, но их объединяла вера в возможность победить мюридизм в генеральном сражении (или сражениях) -- нужно лишь толково все организовать. Кроме того, их самостоятельность была сильно ограничена дотошными указаниями из Петербурга, устаревавшими, еще не достигнув Тифлиса. Противиться им адресаты не могли, да и не хотели: не позволял ни их статус де-юре, ни их личностный авторитет де-факто.

Свою военную работу они делали как будто правильно. Так, как их учили. Однако вся беда состояла именно в этой "правильности", в неспособности принимать быстрые и нешаблонные решения, брать ответственность на себя. Едва ли не каждый их шаг был абсолютно предсказуемым для противника. В 1844 г. судьба подарила Нейдгардту верный случай разбить Шамиля, попавшего в крайне тяжелую ситуацию, по сути -- в ловушку. Оставалось отдать войскам соответствующие приказания. Между тем педантичный и осторожный генерал, решив действовать наверняка, занялся дополнительными приготовлениями. В результате драгоценное время было упущено, и Шамиль благополучно ускользнул.

Справедливости ради следует отметить, что генерал Головин, к концу своего пребывания в должности командующего Кавказским корпусом, стал высказываться в пользу "осадной" системы, предлагая (вслед за Ермоловым) совмещать ее с периодическими внезапными операциями наступательного характера.

В 1844 г. (в год назначения М.С. Воронцова наместником Кавказа) исполнилось 17 лет, как Николай I, требовавший скорейшего покорения горцев, сместил Ермолова за нерасторопность и приверженность "ошибочной" стратегии. С того времени сменилось несколько командующих Кавказским корпусом, неуклонно наращивалось количество русских войск в регионе, было дано по меньшей мере три столь долгожданных "генеральных" сражения, после которых возникала уверенность, что с мюридизмом покончено. Между тем война шла по восходящей, и перспективы ее завершения становились все менее определенными. Более того, Шамиль достиг беспрецедентного могущества вопреки громадным усилиям не допустить этого (а возможно, и благодаря им). В 1842 г. Кавказская война "отпраздновала" свой 25-летний юбилей. Новыми победами горцев.

Николай I недоумевал, почему его армия, не имевшая соперников ни в Европе, ни в Азии, терпит неудачу за неудачей в борьбе против горстки "дикарей". В сознание императора стали закрадываться сомнения. Пока они не касались стратегической системы в целом. Вопрос стоял лишь о выборе "правильных" методов управления войсками и "хороших" исполнителей. После инспекционного визита Николая I на Кавказ в 1837 г. произошли крупные кадровые перестановки в руководстве Кавказским корпусом. В течение следующих пяти лет их пришлось дважды повторить. Однако перелома в войне не наступило.

Размышления привели Николая I к выводу, что причина неудач -- в отсутствии свободы действий у командующего русскими войсками на Кавказе, в его чрезмерной зависимости от указаний Петербурга. Недостаток единовластия усугублял соперничество и трения внутри руководящего состава Кавказского корпуса, что пагубно сказывалось на общем состоянии дел. Поэтому император решил предоставить своему наместнику на Кавказе почти неограниченные полномочия, избавив его даже от ответственности перед военным министром России. Для такого высокого статуса нужно было подобрать и соответствующую личность. В первой половине 40-х гг. ходили слухи, что Николай I вновь призовет на эту должность опытного Ермолова, либо доверит ее самому военному министру Чернышеву. Но выбор, против всех ожиданий, пал на новороссийского губернатора М.С. Воронцова.

Михаил Семенович Воронцов родился в 1782 г. в семье видного русского дипломата и государственного деятеля С. Р. Воронцова. Юный отпрыск знатного рода получил прекрасное образование в Англии, где его отец довольно долгое время представлял Россию в качестве полномочного посла. С воцарением Александра I молодой Воронцов становится камергером. Однако дворцовая жизнь ему не по нутру, и он отправляется на Кавказ. Там Воронцов служит до 1805 г., находясь в подчинении у князя П.Д. Цицианова. Затем он принимает участие в войне против Наполеона на территории Пруссии, а в 1810 -- 1811 гг. в русско-турецкой войне. Благодаря безупречной службе и боевым отличиям Воронцов быстро поднимается по лестнице чинов. В Отечественной войне 1812 г. он уже генерал-майор. После изгнания наполеоновской армии из России Воронцов вместе с русскими войсками преследует ее через всю Европу до самой Франции. По завершении войны он три года командовал экспедиционным корпусом, дислоцированным во Франции, а затем до 1820 г. жил в Англии, к которой с детства испытывал симпатию.

С 1823 г. начался новый, яркий этап в его карьере. Воронцов был назначен на должность генерал-губернатора Новороссийского края и Бессарабии, с правом вести дела по собственному усмотрению, подчиняясь лишь царю. С его деятельностью в этом качестве связаны внушительные достижения в хозяйственном освоении южной России и Крыма. На новом поприще он, как писали западные авторы, "работал с творческим усердием".

Бесспорные заслуги Воронцова в управлении огромным, полиэтничным краем, административный талант и военный опыт сделали его в глазах Николая I наиболее подходящей кандидатурой на ту важную роль, которую император собирался доверить ему на Кавказе. По утверждению Фр. Вагнера, этот выбор для многих был полной неожиданностью, поскольку Воронцов не входил в число царских фаворитов. Более того, считалось, что в свите и в окружении генерал-губернатора обосновались соглядатаи, докладывавшие Николаю I о каждом шаге своего подопечного. В такой атмосфере любым случаем опорочить Воронцова в глазах монарха были не прочь воспользоваться его враги, которых он невольно нажил благодаря полученному от императора почти независимому статусу. Если дело и вправду обстояло именно так, то тем больше оснований уважать Николая I за прагматизм, за готовность ставить интересы страны выше личных симпатий или антипатий.

Как бы то ни было, в 1844 г. М.С. Воронцова назначили наместником Кавказа с беспрецедентными, почти неограниченными полномочиями. Сохранив за ним прежнюю должность -- генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии, -- император сосредоточил в его руках колоссальную власть, какой не имел ни один царский сановник в истории России, даже Г.А. Потемкин при Екатерине II. Фактически Воронцов стал единоличным правителем на территории от Прута до Аракса. Ему предоставлялась такая свобода действий, что многие вопросы он мог решать не только без согласования с Петербургом, но и с самим Николаем I.

Впрочем, это не касалось проблемы выбора общей стратегической системы в Кавказской войне. Тут по-прежнему последнее слово оставалось за императором, который по-прежнему считал генеральное сражение самым надежным средством покончить с Шамилем и мюридизмом. Хотя Николая I стали посещать сомнения, он все же не расстался с застарелым убеждением, что вождя горцев можно разбить одним ударом -- достаточно лишь удачно выбрать место и время для этого. Поэтому основная установка, полученная новым наместником Кавказа от Николая I, была сформулирована предельно конкретно: любой ценой взять резиденцию имама -- аул Дарго -- и тем самым завершить войну. Похоже, Николай I, глядя на кавказскую ситуацию из Петербурга, недооценивал уроки прошлого, подсказывавшие, что взятие "центра владычества" Шамиля ничего не давало. Любой малодоступный аул мог стать новой резиденцией имама. Вероятно, император верил, что после стольких лет борьбы с горцами и постоянного наращивания численности русских войск оставалось сделать еще одно усилие, и победа будет обеспечена. Нужно лишь умело спланировать ход операции и поручить ее выполнение опытному военачальнику, освобожденному от мелочной опеки Петербурга.

Воронцов, неплохо разбиравшийся в кавказских делах, не разделял оптимизма Николая I и догадывался о необходимости иной тактики. Он еще больше утвердился в этом мнении после бесед с А.П. Ермоловым, к которому он специально заехал в Москву перед отбытием к месту назначения. Многоопытный генерал по-прежнему считал бесполезным применение в горах метода "решительного удара". Сравнивая Дагестан и Чечню с крепостью, он предупреждал, что брать ее следует не штурмом, заведомо обреченным на провал, а длительной осадой. Ермолов находил глубоко порочной существовавшую систему ежегодных наступательных кампаний в соответствии с заранее намеченными (часто Петербургом) целями. Внешне казавшиеся успешными, эти экспедиции на самом деле были почти безрезультатными: после ухода русских власть Шамиля тут же восстанавливалась, на пособников гяуров обрушивались репрессии, имамат возвращался к своей обычной жизни. Без последовательного закрепления русских войск на новых рубежах вся предшествующая многолетняя работа (с ее не только стратегическими, но и политическими результатами) сводилась на нет. Перед российской армией вставал зловещий призрак "сизифовой" каторги. Во избежание ее Ермолов предлагал перейти к планомерной целенаправленной стратегии, предусматривавшей прорубку лесов, строительство широкой сети крепостей и дорог между ними, постепенное, методичное продвижение в глубь Чечни и Дагестана и прочное закрепление на новых территориях. Для такой системы требовались скорее топор, кирка и лопата, чем пули и штыки. Рассчитанная на длительный срок, она не сулила немедленного успеха и предполагала терпение, которого в Петербурге не хватало. Воронцов был в принципе согласен с Ермоловым, но возражать Николаю I не стал. Во-первых, он был польщен доверием царя. Во-вторых, у него, прошедшего школу классической военной науки, по-видимому, еще сохранялась иллюзия возможности сокрушить движение Шамиля одним крупным и верно рассчитанным сражением. Понадобилась кровавая даргинская драма, чтобы эта иллюзия рассеялась окончательно.

В начале лета 1845 г., выполняя указания Николая I, Воронцов во главе 10-тысячного войска начал наступление на аул Дарго, резиденцию имама. Шамиль отступал с оборонительными боями, сжигая оставляемые аулы, чтобы они не достались врагу. На самых важных участках обороны по пути в Дарго он вступал в ожесточенные сражения и, измотав русские войска, исчезал, чтобы вновь появиться через несколько верст. Отряд Воронцова редел по мере продвижения вперед и вскоре начал испытывать недостаток продовольствия и боеприпасов. Пришлось в ожидании подкреплений задержаться на три недели в одном из аулов. На подступах к Дарго Воронцов с большими потерями штурмовал защищаемый горцами перевал, овладев которым он спустился вниз и очутился в "столице" имамата. Вожделенная цель, оказавшаяся дымящимися руинами, не принесла ни радости, ни удовлетворения, тем более что предстояло еще выбраться оттуда. Мрачные предчувствия Воронцова усиливались царившим в окрестных лесах оживлением, не предвещавшим ничего хорошего: к Шамилю стягивались свежие силы, рубили деревья для завалов, заграждали оба выхода (северный и южный) из Даргинского ущелья. Отряд Воронцова попал в ловушку, искусно подготовленную Шамилем.

Русские войска снова терпели нужду в провианте, фураже, имелось много раненых и больных, кончались боеприпасы. Аул являлся отменной мишенью для артиллерийского и ружейного обстрела с окружавших его возвышенностей. Задерживаться там значило обрекать себя на верную гибель. Воронцов решил пробиваться на север к Герзель-аулу, но прежде он должен был дождаться продовольственного обоза, шедшего из Андии. Навстречу отправилась войсковая колонна для приема грузов. Горцы дали ей широко растянуться на марше, и когда ее арьергард вошел в болотистую лощину, они отсекли его от головной части и почти целиком уничтожили. На обратном пути та же участь и на том же месте постигла авангард колонны во главе с отважным и подававшим блестящие надежды генералом Пассеком. Он погиб в бесстрашном порыве, стремительно увлекая солдат в атаку. Русские войска дрались геройски, но узкое топкое место, со всех сторон сдавленное лесной чащей, давало Шамилю преимущество. В Дарго вернулась лишь горстка людей с несколькими вьюками провизии. Этот кровавый эпизод вошел в историю Кавказской войны под названием "сухарная экспедиция".

13 июля Воронцов выступил из Дарго. Предварительно он приказал уничтожить все тяжести (кроме пушек) для облегчения движения и послал в крепость Грозную (с пятью курьерами разными дорогами) к генералу Фрейтагу указание спешно идти на помощь. Отряд Воронцова продирался к Герзель-аулу в невыносимых условиях: по узкой тропе, под неприятельским огнем, с постоянно растущим числом раненых и больных, в голоде и изнурении. Ценой многих жизней и напряжения последних сил приходилось брать завалы. Каждый шаг давался все труднее и труднее. Вконец измотанные и заметно поредевшие войска остановились близ селения Шаухал-Берды на отлогом левом берегу реки Аргун, где их со всех сторон блокировали огромные скопления мюридов. Двигаться вперед не было ни смысла, ни возможности. Шамиль расположился на высотах правого берега, беспрерывно обстреливая из пушек лагерь русских. Отвечать было нечем, кончились снаряды.

Положение катастрофически ухудшалось. От отчаяния удерживала единственная надежда -- на Фрейтага. Воронцов сохранял достоинство и хладнокровие. Он показал себя мужественным человеком, когда в одной из критических ситуаций личным примером поднял валившихся от измождения солдат на штурм завалов. Воронцов категорически отверг предложение офицеров о сформировании специального отряда, которому предстояло бы прорвать линию окружения и вывести главнокомандующего в безопасное место. Обращаясь к войску с посланием, он признал весь драматизм обстановки и сообщил, что спасения можно ожидать только от Фрейтага. А если суждена смерть, то он готов достойно встретить ее вместе со своей армией. Воронцов постоянно находился среди солдат, разговаривал с ранеными, подбадривал упавших духом. Иногда он ложился на складную кровать в своей белой палатке, служившей прекрасной целью для обстрела, и читал английские газеты, не обращая внимания на разрывавшиеся вокруг ядра.

Фрейтаг, получив в Грозной известие о положении Воронцова, стремительно двинулся на помощь. 19 июля он прорвал кольцо окружения и соединился с отрядом наместника, точнее -- с тем, что от него осталось. На следующий день объединенные войска прибыли в Герзель-аул.

Итак, экспедиция в Дарго закончилась плачевно. Правда, формально ее цель -- захват резиденции имама -- была достигнута. Но эта "победа" количеством понесенных потерь напоминала скорее катастрофу. Лишь случай спас войска Воронцова от полного уничтожения.

В Петербурге решили сделать хорошую мину при плохой игре. Общественному мнению России и Европы даргинское дело преподнесли как крупный успех. Воронцову был пожалован княжеский титул. Однако наместник не стал обманывать ни себя, ни Николая I. В 1845 г. во время встречи с царем в Севастополе он заявил, что невозможно покорить Кавказ, руководствуясь существующей военной доктриной, и фактически поставил вопрос о необходимости возвращения к ермоловской "осадной" стратегии. Воронцов повел себя смело и честно, дав понять императору, что о скорой победе не может быть и речи. Пожалуй, впервые кто-то отважился с такой нелицеприятной правдивостью открыть Николаю I глаза на истинное положение дел на Кавказе. Отказавшись от каких-либо иных обещаний, кроме как посвятить всего себя предстоящей долгой и тяжелой работе, Воронцов оставил царю единственный выбор -- запастись терпением.

Нужно отдать справедливость и Николаю I. Несмотря на свое разочарование и раздражение, он нашел в себе силы признать все доводы наместника убедительными. Впрочем, был ли у императора другой разумный выход? Уж если Воронцов -- его последняя надежда -- настаивал на кардинальном пересмотре общей стратегической системы, имея в своем полном распоряжении такое количество войск, о котором А.П. Ермолов мог только мечтать, то, значит, эта система действительно не годится.

Получив carte blanche, Воронцов немедленно возобновил работу, приостановленную в конце 20-х гг. XIX в. Стали возводиться новые крепости, прокладываться новые дороги и просеки, с помощью которых блокировались районы военной активности горцев. Эта стратегия внешне выглядела маловыразительно. Она напоминала скорее осуществление инженерной задачи, хотя и предполагала периодические -- по мере нужды -- атакующие выпады. Теперь последовательно проводить в жизнь эту стратегическую линию было легче, чем Ермолову. Во-первых, Воронцов располагал армией в 150 тыс. (по другим данным, 200 тыс.) человек (против 25-тысячного ермоловского корпуса). Во-вторых, уже никто не осмеливался его торопить или давать ему руководящие указания. Вместе с тем эта беспрецедентная свобода действий возлагала на Воронцова колоссальный груз внутренней, нравственной ответственности перед государем и отечеством. Хорошо осознавая ее, наместник, как и Ермолов в свое время, предпочел быстрым, эффектным и бесполезным тактическим победам длительную, неброскую, но зато совершенно необходимую работу, создававшую коренные предпосылки для полного покорения Кавказа в будущем, скорее всего -- уже при другом наместнике.

В первые годы пребывания Воронцова на новой должности никакого перелома в ходе Кавказской войны не произошло. Более того, после впечатляющих военных успехов Шамиля его могущество и влияние достигли апогея. Никогда еще перспективы утверждения России на Кавказе не казались столь отдаленными.

Однако наместник уверенно шел по избранному пути. Он без труда перевел войну в "позиционное" русло и, не отвлекаясь на крупные экспедиции, принялся осуществлять методичную осаду имамата -- с севера, востока и юга. В чеченских лесах стук топора стал слышен чаще, чем ружейные выстрелы. Наступательные операции проводились лишь как упреждающие меры, в ответ на опасную концентрацию войск горцев в том или ином районе. Как проницательный стратег, Шамиль сразу понял, какую угрозу таит для него переход Воронцова к "осадной" системе. Отныне все его помыслы направлены на то, чтобы любыми путями помешать планам наместника. После набега на Кабарду (1846) имам отказывается от массированных ударов и больше думает об организации мощного оборонительного заслона, используя пригодные для этого аулы-крепости и преимущества местного рельефа. В свою очередь и Воронцов стремится всячески расстроить эту работу. Он предпринял ряд штурмовых операций, большей частью успешных но Шамиль, искусно маневрируя, сосредоточивал свои силы в новых точках, навязывал сражения и при неблагоприятном повороте событий быстро уходил. Шамиль старался максимально измотать русские войска, лишить их возможности вести "правильную" осаду.

Воронцов не поддавался на эти хитрости и продолжал, несмотря на все более сильные соблазны уничтожить мюридизм одним махом, твердо придерживаться задуманного. Во второй половине 40-х гг. XIX в. стратегия "Ермолова -- Воронцова" начала приносить медленные, но верные результаты. В начале 50-х гг. они уже совершенно ощутимы. Под контроль России перешли предгорная Чечня, Приморский и Южный Дагестан. Войска Шамиля были вытеснены в горы и там зажаты в кольцо окружения. Остальное представлялось вопросом сугубо техническим. Но тут разразилась Крымская война, вынудившая отложить окончательное покорение Кавказа на неопределенный срок.

Тем не менее даже в такой ситуации развязка была предрешена в пользу России. За десять лет своего наместничества мудрый Воронцов сумел создать основательный военно-стратегический фундамент для победы над Шамилем и мюридизмом. И не его вина, что объективные обстоятельства не позволили ему пожать плоды собственных трудов -- долгих и терпеливых. По утверждению западных авторов, Шамиль признавал в Воронцове достойного соперника. Оба сражались за идею, составлявшую смысл их жизни.

В 1854 г., в канун новых испытаний для России, 72-летний М.С. Воронцов, заметно уставший от бурной деятельности, ушел на покой. Довершить его дело предстояло людям более молодым и более тщеславным. В их руки переходило богатое наследство, которым нужно было умело распорядиться.

М.С. Воронцов известен если не как единственный, то как один из немногих кавказских наместников, твердо и последовательно проводивших миротворческую политику по отношению к местному населению. Он был убежден, что истинное покорение Кавказа -- задача не только военная: оружием можно завоевать территорию, но не души людей. Воронцов выступал за широкое применение несиловых методов еще и по сугубо прагматическим соображениям -- это резко сокращало колоссальные финансовые расходы, избавляло от необходимости бесконечно увеличивать численность русских войск на Кавказе.

Одно из самых эффективных средств утверждения влияния России Воронцов видел в торговле. Связанная с нею материальная заинтересованность могла бы, по мнению наместника, нейтрализовать враждебность горцев и обеспечить устойчивые прорусские настроения. Он хотел дать горцу почувствовать все выгоды товарообмена с Кавказской линией, чтобы материальными стимулами изменить его мироощущение, смягчить воинственные нравы, направить его энергию в созидательное русло. Воронцов предписывал оказывать горцам, посещавшим рынки русско-казачьих городов и станиц, "всевозможное покровительство и защиту от несправедливостей и обид по торговле". Он полагал, что одновременно с покорением нужно активно вести хозяйственное освоение Кавказа, которое со временем потребует все большего перераспределения усилий в свою пользу. Воронцов мечтал превратить этот край в мирную, цивилизованную и процветающую провинцию империи -- источник благоденствия как для России, так и для местных народов.

Как человек высокообразованный, приверженный идеям Просвещения с их космополитическим оттенком, Воронцов отличался широтой взглядов и непредубежденностью. Ему был чужд снобизм колонизатора-европейца и высокомерное отношение к коренному населению колонизуемых стран. Разумеется, наместник испытывал гордость от сознания принадлежности к правящему классу великой державы. Однако это порождало не ощущение расового превосходства, а чувство огромной ответственности за свои деяния в качестве полновластного представителя этой державы. Воронцов понимал "бремя белых" не как право повсюду бравировать им по поводу и без повода, а как обязанность достойно нести его.

Наместник хорошо изучил историю, культуру, обычаи кавказских народов. Эта сложная для русского и западного восприятия материя вызывала у него глубокий интерес и уважение. Английский путешественник Э. Спенсер считал Воронцова редким знатоком Кавказа и в виде одного из многих подтверждений этому приводил засвидетельствованный им случай. Однажды наместник, оказавшись на побережье Абхазии, получил от некоей особы, принадлежавшей к местной знати, приглашение посетить его дом, расположенный в горах, в нескольких километрах от моря. Большинство людей из огромной свиты Воронцова, опасаясь западни, не решились ехать в гости. Наместник же согласился не раздумывая, поскольку он знал, что такое закон гостеприимства у кавказцев и как они умеют дорожить проявленным к ним доверием. Уважение к горским обычаям не мешало Воронцову относиться к ним прагматично. С его точки зрения, Россия, запретив работорговлю, допустила ошибку, обусловленную непониманием особенностей и значения этого традиционного кавказского института. Последний представлял собой важный источник доходов для горцев, в частности черкесов, у которых введенный Россией запрет вызвал дополнительное недовольство. К тому же наместник считал, что работорговля на Кавказе, в отличие от ее классических форм, основана не только на стремлении "рабовладельца" заработать, но и на горячем желании "раба" быть проданным. Идти против этого обоюдного интереса Воронцов счел неразумным и отказался от запретительных мер, чем расположил к себе определенную часть черкесского общества. Соображения целесообразности взяли верх над соображениями гуманности. За это наместник подвергся упрекам западных наблюдателей. Фр. Вагнер, назвав поступок Воронцова несовместимым с идеями гуманизма, в то же время признавал его политическую эффективность.

В иностранной литературе имеются и другие примеры практицизма наместника. Он находил выражение в обычных для большой политики явлениях, в частности -- прямом или косвенном подкупе социальных элит на Северном Кавказе. Те, охотно принимая от Воронцова различные материальные и моральные блага (дорогие подарки, пенсии, престижные звания, награды, привилегии и т.д.), становились полезными проводниками русского влияния. В руководящей верхушке имамата Шамиля углублялся раскол благодаря быстро сужающемуся кругу людей, способных устоять перед соблазнами.

Воронцов считал силу не лучшим оружием против идеи. Он старался шире использовать в борьбе с Шамилем и мюридизмом контрпропаганду. Прежде чем действовать военными методами, наместник рассылал горцам прокламации, в которых взывал к их рассудку. С помощью простых и ясных доводов предполагалось убедить их в преимуществах отказа от войны с Россией. М.С. Воронцов объяснял, что у русского царя есть несметная и непобедимая армия, но он прислал ее на Северный Кавказ не для войны, а для обеспечения мира и процветания этого несчастного края, где вот уже столько лет царит смута и кровопролитие. Наместник заверял, что он отнюдь не намерен искоренять магометанскую веру или преследовать мусульман. Его цель -- положить конец преступной деятельности Шамиля с его сообщниками, наказать самозванца, который извращает ислам и обманывает народ; который из жажды власти и стремления возвеличить себя подстрекает племена к мятежу, подвергает их всем ужасам войны, сам же стараясь избежать опасностей; который проповедует общественное равенство и отмену наследственных прав ханов и беков на собственность лишь для того, чтобы присвоить эти права себе; который наводнил аулы своими муртазеками, не щадящими ни жизнь, ни имущество безвинных жителей; который задавил горцев тяжелыми поборами и ненавистным гнетом своего деспотизма; который называет себя народным заступником, тогда как его присутствие повсюду отмечено смертью и разорением.

Объявляя вне закона Шамиля и его ближайших сподвижников, Воронцов давал понять, что он проводит четкую грань между ними и остальным обществом. Наместник настойчиво повторял: русские войска пришли на Северный Кавказ, чтобы освободить горцев от их угнетателя, защитить слабых, а также тех, кто раскаивается в своих ошибках и готов подняться против деспота. Гарантируя неприкосновенность исламской веры, обычаев, прав собственности, Воронцов обещал подвести под эти основы общественной жизни более прочные законодательные опоры.

В то же время наместник строго предупреждал, что людям, которые предпочтут остаться с Шамилем, пощады не будет. Горцев ставили перед выбором: либо признать "справедливую и благодетельную власть" российского императора, радеющего о благополучии своих подданных, и тем самым разделить их счастливую судьбу; либо продолжать упорствовать в своих роковых заблуждениях, навлекая на себя жесточайшую кару.

Такими прокламациями Воронцов способствовал усилению изначально существовавшей в горских обществах оппозиции Шамилю и ориентации на Россию, хотя антишамилевские настроения далеко не всегда были прорусскими.

Деятельность наместника на Северном Кавказе примечательна еще и тем, что он взял на себя труднейшую, как выразился Дж. Макки, "Авгиеву задачу" -- очистить русскую гражданскую и военную администрацию от закоренелой коррупции. Тот же автор указывал на значительный прогресс, достигнутый Воронцовым в этом деле.

Западные авторы -- даже не благоволившие к России -- признавали выдающиеся заслуги Воронцова в гражданском и хозяйственном обустройстве Закавказья. Стабилизацию общей обстановки в этих провинциях они связывали с просвещенной политикой наместника, с его "долгим и исключительно успешным правлением", благодаря которому местное население примирилось с московской властью, улучшились материальные условия жизни, получили развитие внутренние ресурсы края. Своими мудрыми и справедливыми деяниями Воронцов завоевал симпатии закавказских народов, превратил в преданных подданных России тех, кто еще недавно сочувствовал ее врагам, лишил Шамиля его потенциальных союзников в Закавказье.

Некоторые авторы отмечали яркие патриархально-патерналистские черты в характере наместника. В своем отношении к подчиненным и к народам, им управляемым, он напоминал доброго отца большого семейства. Его великодушие и благородство снискали ему огромное уважение людей. Фр. Вагнер упоминал, что значительную часть собственных доходов Воронцов тратил на то, чтобы облегчить положение своих крепостных крестьян.

Вместе с тем наместник умел быть жестким и решительным. Прибыв в Тифлис, он обнаружил, что гражданский порядок и общественная безопасность в закавказских провинциях оставляют желать много лучшего: особое распространение получил такой вид преступления, как грабеж. Воронцов приказал повесить наиболее отъявленных злоумышленников, в результате чего внутренняя обстановка в Закавказье быстро нормализовалась.

Английский историк У. Стаффорд подвел итоги деятельности Воронцова на Кавказе словами Николая I. В 1854 г., удовлетворяя просьбу своего наместника об отставке, царь послал ему благодарственное письмо. Там говорилось, что 9-летнее правление Воронцова являет собой пример блистательной службы, неустанного и самоотверженного труда на поприще как военном, так и административном. Особо подчеркивалась мудрая политика наместника, благодаря которой Кавказ был приведен в состояние готовности перед лицом назревающих испытаний (имелась в виду начавшаяся Крымская война).

Высоко оценивая личность Воронцова и проделанную им на Кавказе работу, отдельные авторы утверждали, что он был совершенно нетипичным, просто уникальным представителем колониально-административной системы России (явно намекая на присущую ей грубость, прямолинейность и неэффективность). В частности Л. Олифант, с досадой констатируя упрочение позиций России на Кавказе, целиком записывал это в личный актив наместника. По мнению английского публициста, благодаря умной политике этого "выдающегося государственного деятеля" симпатии населения края в годы Крымской войны были не на стороне союзников.

С точки зрения Дж. Макки, Воронцову удалось добиться успехов лишь в административно-политической сфере. Что же касается решения возложенных на него военных задач на Северном Кавказе, то тут его в общем постигла неудача. Такое суждение представляется весьма поверхностным в свете тех фактов и наблюдений, которые содержатся в трудах западных авторов, в том числе и у самого Дж. Макки, и которые приводят к выводу, что за время своего пребывания на Кавказе Воронцов заложил фундаментальную стратегическую основу для победы над Шамилем.

Несмотря на наличие в западных трудах элементов критики в адрес Воронцова, все же в целом можно сказать, что он был, пожалуй, единственным кавказским наместником, удостоившимся со стороны иностранцев самых лестных эпитетов и наиболее однозначных оценок. Подобное восприятие этой исторической фигуры как бы сконцентрировалось в словах Дж. Дитсона, предваряющих его книгу о Кавказе: "Князю Воронцову, храброму и выдающемуся воину, превосходному дипломату и утонченному аристократу, умному и доброму правителю, с чувством глубочайшего почтения посвящается".

0x01 graphic

Портрет князя А. И. Барятинского

А.И. БАРЯТИНСКИЙ

Драматический финал Кавказской войны неотделим от имени Александра Ивановича Барятинского. Продолжатель традиций А.П. Ермолова и М.С. Воронцова, он оказался успешнее и удачливее их, потому что значительную часть работы они уже сделали. Оставалось увенчать ее окончательной победой и пленением Шамиля. Но на момент вступления Барятинского в должность Кавказского наместника эта задача представлялась отнюдь не просто техническим завершением усилий предшественников. В период Крымской войны (1853 -- 1856) России пришлось сократить число войск на Северном Кавказе и перейти к оборонительной тактике. И хотя позиции русской армии в предгорной Чечне и Дагестане были уже достаточны прочны, чтобы отразить любое нападение Шамиля, до полной победы было еще далеко. Установилось некое стратегическое равновесие, которое могло продолжаться неопределенно долго и при котором чаша весов в принципе могла склониться либо в одну, либо в другую сторону.

В июле 1856 г. Барятинский становится наместником и главнокомандующим русскими войсками на Кавказе. Столь высоким назначением он был во многом, но далеко не во всем, обязан личной дружбе с императором Александром II. Если бы вдруг царю пришлось отстаивать кандидатуру своего фаворита, то это было бы нетрудно. Барятинский имел за плечами богатый и стремительно накопленный опыт боевой службы на Кавказе, начиная от младшего офицера до генерала. Он глубоко изучил особенности жизни кавказских народов, и у него сложились собственные взгляды на то, какой должна быть политика по отношению к ним. Менее всего походивший на бездумно-педантичного исполнителя, Барятинский тяготел к творческим идеям. Воронцов находил у него "особый талант делать всегда больше и лучше", чем предписано в инструкциях. Способный, мыслящий полководец и администратор, Барятинский умел подбирать себе под стать и помощников, самый видный из которых -- Д.А. Милютин -- в будущем получит (не без протекции кавказского наместника) пост военного министра России и станет выдающимся реформатором.

Отчаянно храбрый, несколько раз раненный, сполна отведавший невзгод и опасностей походно-бивачной жизни, Барятинский был любим и популярен в армии. Спесь, грубость, лицемерие никогда не замечались за ним. Принимая новую должность прежде всего как знак доверия своих соратников, он обращается к ним с искренними словами благодарности: "Войска Кавказа. Смотря на Вас и дивяся вам, я взрос и возмужал. От вас и ради вас осчастливлен назначением быть вашим вождем. Трудиться буду, чтобы оправдать великую милость, счастье и великую для меня честь".

Историки высоко оценивают личность и профессионализм Барятинского, полагая, что он как никто другой "подходил для роли русского проконсула на Востоке". Пожалуй, лучшей оценкой военных и политических дарований генерала служит тот факт, что назначение его наместником крайне удручило Шамиля, который запретил горцам под страхом смерти распространять о нем лестные слухи.

Барятинскому предстояло завершить многолетние труды его предшественников, опираясь на созданный ими военно-стратегический потенциал, учитывая их опыт и ошибки. Он принялся за дело, со свойственной ему неутомимой энергией. Этой энергии нужно было много -- как для борьбы с Шамилем, так и для борьбы с петербургской бюрократией. Дело в том, что после поражения в Крымской войне Россия сосредоточилась на внутренних проблемах, решение которых требовало немало средств. Каждое ведомство, исходя из собственных, совершенно неизбежных нужд, пыталось раскроить скудный государственный бюджет в свою пользу. Барятинский настаивал на расширении масштабов войны на Кавказе, а она всегда была сопряжена с солидными расходами. Наместник не только хотел довести численность войск до уровня 1853 г., но и значительно его превысить.

В 1856 г. Барятинский представил Александру II подробный план покорения Кавказа, в основе которого лежали идеи А.П. Ермолова, дополненные проектом кардинальных преобразований в Кавказской армии. Совместно со своим начальником штаба и единомышленником Д.А. Милютиным он предложил разделить Кавказ на военные округа, командующим которых давалась бы довольно широкая самостоятельность в рамках общего руководства со стороны наместника. Царь одобрил эту концепцию (именно ей суждено будет стать прообразом военной реформы 1870-х гг. в России). Но все упиралось в деньги. Ссылаясь на их острую нехватку, военное и финансовое министерства оказывали Барятинскому сильное противодействие. Помимо того что в его распоряжение переходила почти треть военного бюджета страны, их раздражали высокий статус Барятинского в государственной иерархии и его стремление использовать личную приязнь к нему Александра II для обсуждения с ним важных вопросов, минуя обычную бюрократическую процедуру. Естественно, и министры со своей стороны прибегали к различным формам давления на императора.

Александр II, в принципе поощряя своего фаворита, все же испытывал колебания. В частности, когда Барятинский попросил его запретить высшим чиновникам вмешиваться в кавказские дела, тот отказался -- видимо, из склонности своей компромиссной натуры к сохранению баланса между неофициальными возможностями наместника и формальными приличиями. Царь не хотел третировать своих министров, хорошо понимая и их логику. Среди них были люди авторитетные, с которыми приходилось считаться. Самая видная фигура в правительстве -- министр иностранных дел А.М. Горчаков -- выступал против рискованных внешнеполитических предприятий и против конфронтации с Европой. Именно его устами была объявлена знаменитая программа "сосредоточения" России. Похоже, что, с точки зрения А.М. Горчакова, Кавказская война мешала этому сосредоточению и могла поссорить Петербург с Англией и Турцией. Поэтому он призывал к умеренности на Кавказе, воспринимая планы Барятинского с известной долей скептицизма.

Был момент, когда, казалось, сомнения одолели Александра II. Он стал склоняться к мысли о целесообразности приостановки военных действий в Чечне и Дагестане на "год или два" и даже заключения с Шамилем компромиссного соглашения. Барятинский усмотрел в этом попытку украсть у него победу, что было не только вызовом ему лично, но и знаком неуважения к русской армии на Северном Кавказе. После сорока лет изнурительной войны уже обозначившиеся перспективы успеха вновь отдалялись на неопределенное время. Это могло негативно сказаться на боевом духе войск, и без того не очень высоком после поражения в Крымской войне. Армия жаждала взять реванш хотя бы в каком-то виде и восстановить веру в собственные силы. Типичный выразитель подобных настроений Барятинский, как и другие генералы, заботился, разумеется, и о личном вкладе в державное дело, от величины которого зависели почести и слава. Бросившись решительно оспаривать идею о "замораживании" войны, он отстаивал и государственные и частные интересы, в главном совпадавшие.

Смысл доводов Барятинского, изложенных в письмах к царю, сводился к простой формуле: когда речь идет о такой проблеме, как Кавказская война, финансовые соображения, какими бы весомыми они ни были, должны отступать на второй план, тем более что победа с лихвой оправдает затраты на нее. По мнению наместника, следовало либо увеличить расходы на Кавказскую войну, либо вообще отказаться от нее навсегда. Полумеры приведут лишь к тому, что на теле российской империи останется язва, забирающая жизнетворные соки организма. Убедительно выглядел и другой вывод Барятинского: сокращение военных операций неминуемо ослабит прорусскую ориентацию среди горцев и вдохнет новые силы в Шамиля. Мирные чеченцы и дагестанцы потеряют надежду на защиту России и вновь признают власть имама. Таким образом, будут перечеркнуты купленные дорогой ценой военно-политические и моральные результаты 40-летней борьбы с мюридизмом.

Трудно сказать, что произвело большее впечатление на Александра II -- аргументы Барятинского или пафос убежденности, с которым он их излагал, но итог был налицо. Император издал соответствующие распоряжения в поддержку планов наместника, хотя так и не смог полностью избавиться от колебаний вплоть до дня пленения Шамиля. (Эти колебания постоянно подпитывались из двух источников -- министерства финансов и министерства иностранных дел. Особый вес имело мнение А.М. Горчакова, осторожную позицию которого в кавказском вопросе приходилось принимать во внимание и Александру II и Барятинскому.) В свете последовавшего затем развития событий можно считать, что пресловутый институт фаворитизма в самодержавной России не всегда приносил вред. Кто знает -- когда и чем закончилась бы Кавказская война, если бы Барятинский не был особой, приближенной к императору, если бы он не знал правил дворцовых игр и если бы, наконец, природа наделила его меньшим умом и тщеславием. Есть еще и другие "если", связанные с ролью личностного фактора в истории завершающего этапа войны с Шамилем...

С 1856 г. Барятинский вновь переходит к наступательным операциям, приостановленным в годы Крымской войны. Сжимается кольцо окружения вокруг мюридов. Начинается концентрическое движение русских войск в глубь Чечни и Дагестана. Наносятся удары по укрепленным стратегическим пунктам противника, из которых он вытесняется в горы. При этом никаких авралов, никаких авантюр. Все делается методично и основательно. Иного образа действий Барятинский просто не позволял. Он слишком хорошо усвоил, чем оборачивались в прошлом опасные соблазны Кавказской войны. Уж сколько раз крупные поражения Шамиля оказывались лишь временными неудачами, а крупные победы русских -- лишь временными успехами. Испытанное в 30-е гг. XIX в. некоторыми генералами ощущение близости окончания войны оказывалось горькой иллюзией, после которой приходилось начинать все сначала, имея перед собой многократно усилившегося врага.

Наместник стремился к тому, чтобы в конце концов лишить Шамиля свободы перемещения в условиях лесистой предгорной местности. Это делало его неуловимым и вездесущим, а Барятинский хотел вынудить мюридов быть видимыми и предсказуемыми. Для этого он теснил их не только своими войсками, но и широкими лесными просеками, расчертившими Чечню и Дагестан в виде концентрических кругов и пересекающих их радиальных линий. В стратегически важных точках закладывались укрепления, соединяемые друг с другом удобными дорогами. В 1857 -- 1858 гг. преимущественное внимание Барятинский уделял Нагорной Чечне и Южному Дагестану, где мюриды были еще достаточно сильны и в военном, и в политическом, и в моральном плане. Наступление развивалось не очень стремительно, но методично и успешно.

Скоро дал о себе знать позитивный эффект реформы Барятинского -- Милютина, проведенной в Кавказской армии. Разделение на военные округа Кавказа вообще и Северо-Восточного Кавказа в частности развязало инициативу на местном уровне. Подчиненные наместнику генералы были избавлены от мелочной регламентации и скрупулезно прописанных инструкций, подчас совершенно расходившихся с быстро меняющейся действительностью. Им предоставили широкие полномочия в рамках общего направления военной и социальной политики Барятинского.

В начале 1859 г. обстановка складывалась таким образом, что наместник мог реально поставить задачу взятия главного оплота Шамиля в Чечне -- аула Ведено. Прежде захват резиденции имама практически ничего не давал: у Шамиля оставался выбор путей отступления, ибо любой из контролируемых мюридами аулов мог стать новой столицей имамата. Теперь же, в случае успеха русских войск, Шамилю пришлось бы отступать в одном направлении -- горный Дагестан, чего, собственно, и добивался Барятинский. Понимавший это Шамиль выстроил на дальних и ближних подступах к Ведено глубоко эшелонированную оборону, в систему которой входили и укрепленные аулы, и хорошо защищенные завалы, и летучие отряды горцев, не дававшие покоя наступавшим русским колоннам. Имам собрал около 12 тысяч воинов. Это была огромная сила, учитывая великолепное умение мюридов использовать рельеф местности, быстро маневрировать, концентрироваться малыми или большими партиями в нужном месте и в нужное время и рассредоточиваться поодиночке, превращаясь в невидимого врага, ведущего убийственно прицельный огонь.

В первые месяцы 1859 г. русские войска, неся потери в кровопролитных боях, пробились к Ведено. После 10-дневной осады начался штурм аула, встретивший ожесточенное сопротивление. Шамиль, не видя возможности удержать эту ключевую стратегическую позицию, покинул ее, недосчитавшись многих своих соратников. Падение Ведено окончательно решило судьбу Чечни, долгое время служившей главной политической и экономической опорой имамата.

Шамилю ничего не оставалось, как двигаться в Дагестан. Быть может, впервые за историю Кавказской войны правила игры диктовал не он, а ему. Но и в этой ситуации Барятинский не стал планировать никаких генеральных сражений, а по-прежнему придерживался стратегии методичного сдавливания противника со всех сторон. Для него важнее было не разбить Шамиля в какой-нибудь крупной баталии, а выиграть Кавказскую войну. Этим и объяснялась его терпеливость, в то время как некоторые из его подчиненных предлагали форсировать события.

Шамиль не собирался сдаваться. У него в руках оставался Центральный Дагестан, что для выдающегося стратега горной войны было совсем немало. Он и не помышлял о том, чтобы уступить без боя границу между Чечней и Дагестаном по реке Андийское Койсу. По обоим берегам была устроена хорошо укрепленная оборонительная линия. Шамиль оставил под своим контролем необходимые ему для отхода два-три моста через реку, остальные сжег. Взлом этой обороны представлял трудную и далеко не единственную задачу. В Нагорном Дагестане в распоряжении Шамиля имелось достаточно много аулов, штурм которых мог обойтись русским очень дорого. Иными словами, окончательная победа над мюридами требовала крупной, тщательно разработанной операции, и при этом успех вовсе не был гарантирован.

Барятинский одобрил разработанный Д.А. Милютиным план летней кампании 1859 г. Предусматривалось наступление на подвластную Шамилю территорию с северо-востока, северо-запада и с юга всеми имеющимися у наместника силами. В случае благополучного развития событий у имама было бы мало шансов ускользнуть. Такая массированная операция нуждалась в основательной подготовке, которая проводилась с апреля до середины июля. В ожидании лета -- когда в горах устанавливалась сносная погода -- русские войска приводили себя в порядок, продолжали прокладку просек, строительство дорог и крепостей.

Поражения Шамиля, сопровождавшие развал имамата, были обусловлены не только правильно выбранной и умело осуществлявшейся военной стратегией русских, но и их целенаправленной социальной стратегией, которая с начала 50-х гг. с выдвижением на видные роли Барятинского стала более гибкой и разумной. Давний поиск эффективной политической линии не обошелся без ошибок. В 30-е и, отчасти, 40-е гг. XIX в. российские власти на Восточном Кавказе делали ставку на местную мусульманскую знать, стремившуюся вытеснить адат шариатом. К социальным "низам" применялись необдуманные притеснительные меры, уничтожались демократические обычаи и управление. Этот курс, поразительно напоминавший то, что делал Шамиль, не оправдал себя.

Осознав это, Барятинский принялся за восстановление прежних основ народной жизни. Его политика была прямой противоположностью деспотичным порядкам имамата. В 1852 г. наместник учредил для местного населения Чечни, постоянно пополнявшегося бежавшими от Шамиля людьми, новый административно-судебный аппарат, куда входили: три русских офицера (председатель с двумя заместителями по управленческой и военной части), главный кадий для разбора дел по шариату, трое выборных старейшин, вершивших суд по адату, два переводчика. Круг вопросов, подлежащих шариатской юрисдикции, заметно ограничивался, а права адата расширялись. В перспективе Барятинский имел в виду превратить адатные нормы в письменное законодательство, приспособить их к быстро изменяющимся условиям жизни горцев (развивающееся мирное хозяйствование, торговля, собственность) и интересам русских властей, исподволь сблизить их с общероссийским судопроизводством. При этом наместник предполагал максимально учитывать различные местные особенности, соблюдать принцип постепенности, активно привлекать на административную и военную службу представителей кавказских народностей. Считая, что эффективность вводимой системы зависит от подбора кадров, Барятинский ставил во главе ее людей высокообразованных, энергичных и сметливых, хорошо знавших Чечню и Дагестан.

Нововведения пришлись по душе чеченцам, слух о них распространился среди непокорных горцев, которые тайком пробирались на заседания судов, чтобы убедиться в их существовании и справедливости выносимых решений. Позже, в силу своей эффективности чеченская административная модель, усовершенствованная и сообразованная с "местными обстоятельствами", была использована на Северо-Восточном Кавказе почти повсеместно -- под названием "военно-народное управление". Отождествлять это управление с типичным "колониальным угнетением", как делают некоторые историки, по меньшей мере некорректно.

Барятинский проявил себя гибким политиком и администратором еще до назначения его наместником. Разумеется, тогда он был ограничен в полномочиях и в возможностях широкого использования невоенных методов. Все же основным, предписанным ему поприщем являлась война, законам которой приходилось подчиняться. Но Барятинский никогда не превышал меру необходимости, и для себя лично эту меру он определил очень строго -- ни в коем случае не допускать ничего сверх решения конкретной военной задачи, избегая излишних собственных потерь и бессмысленного ущерба противной стороне. К примеру, когда ему нужно было лишить Шамиля продовольственных баз в Чечне, он без особых угрызений совести истреблял на подвластных имаму землях посевы кукурузы, пшеницы, проса, запасы сена. Но когда лишенные съестных припасов чеченцы переходили к русским, тотчас же за "кнутом" следовал "пряник": беженцам выдавали хлеб и денежные пособия.

На фоне общего кризиса имамата и ужесточения террора со стороны шамилевских мюридов Россия, во многом благодаря Барятинскому, превращалась для горцев из источника страха в источник надежды. Своей тонкой социальной политикой Барятинский укреплял в чеченцах и дагестанцах веру в способность России дать им лучшую жизнь. Горцы, сначала робко, отдельными семействами, а затем целыми аулами переселялись из имамата под защиту русских властей. Барятинский поощрял этот процесс всегда, и тем более -- когда он стал наместником. Он принимал беженцев ласково, делал им щедрые подарки, давал провиант и денежные ссуды для обзаведения хозяйством на новом месте. Милосердие Барятинского оказалось более сильным оружием, чем деспотизм Шамиля. Горские племена боялись русских пушек, но не русской мести. Ценя в наместнике благородного противника, они стали понимать, что мира можно достичь без ущерба для их чести. Во время военной кампании 1858 г. депутации от чеченцев, одна за другой, шли к Барятинскому с изъявлениями покорности, просьбами защитить от имама, предложениями помощи в борьбе против него. Возглавляемые наместником войска подчас встречали восторженный прием. На привалах их окружали толпы горцев из близлежащих аулов. Женщины и дети подносили виноград, пели, плясали, мужчины устраивали скачки, салютовали.

Когда среди горцев усилились слухи о военных талантах, щедрости, справедливости, милосердии Барятинского, Шамиль велел выслеживать и казнить людей, разносивших эти слухи. Но сам он внимательно наблюдал за своим визави, в котором обнаружился не только опасный военный противник, но и умный политический соперник. В этом имам убедился еще больше после того, как к миру с русскими его начали склонять ближайшие советники, уверявшие, что за это "назначат Шамилю и его начальникам великие, награды".

Развал имамата заставлял "новую", выросшую под вольной или невольной опекой Шамиля, знать идти на союз с русской военной администрацией, казавшейся более прочной гарантией сохранения собственности и высокого социального статуса. К побудительным мотивам часто примешивались личные обиды на имама. Верность мюридизму отходила на второй план.

Барятинский всегда был готов морально и материально содействовать этому идейно-политическому перерождению, понимая, что в обществе, где успел сформироваться привилегированный слой, у России есть реальный союзник, которому рано или поздно понадобится могущественное покровительство извне. Отошедших от Шамиля видных деятелей мюридизма наместник принимал без упреков и напоминаний о прошлом. Когда позволяла социальная ситуация и когда это отвечало интересам России, шамилевских наибов и кадиев привлекали на русскую службу, оставляя им прежние звания и полномочия. Нередко Барятинский шел на прямой подкуп. Бежавшему от Шамиля наибу Боте был куплен дом в Грозной и выдана крупная сумма денег. Если имама обычно сопровождал палач, то наместника -- казначей. Последствия такой политики были очевидны: утверждение российской администрации в Чечне и Дагестане проходило сравнительно беспрепятственно, в условиях растущей терпимости к русским.

В принципе Барятинский предполагал возродить в противовес не слишком надежной "новой" мусульманской знати, сложившейся в русле мюридизма и шариата, "старую" светскую аристократию там, где ее остатки еще сохранились после шамилевской "опричнины". Однако в общем наместник отказался от прежнего одностороннего курса на союз только с социальными "верхами". Неизменный критерий, из которого он исходил, -- степень лояльности горца к России, вне зависимости от принадлежности к тому или иному слою общества. Барятинский столкнулся с любопытным явлением, ставившим перед ним нелегкую задачу, предшествующий опыт решения которой был неудачным. Два противоборствующих "класса" имамата -- "новая" мюридистская "знать" и простое узденство (общинники) -- по разным, взаимоисключающим мотивам, придерживались одной, прорусской ориентации, и каждый надеялся найти управу на другого. Будь на месте Барятинского менее опытный и менее проницательный политик, он, скорее всего, не избежал бы искушения отдать предпочтение одной из сторон и совершил бы грубую ошибку. Наместник же с готовностью принимал всех бежавших от Шамиля, как рядовых общинников, так и представителей "верхов", обеспечивая первым средства к жизни, вторым -- сохранение собственности. Но в интересах скорейшего завершения Кавказской войны и достижения единства сил, противостоявших имаму, Барятинский не позволял враждующим "классам" продолжать ту борьбу, которую они вели внутри имамата. Отнюдь не спеша восстанавливать господство "новой" знати, он вместе с тем пресекал и попытки "низов" отомстить своим бывшим притеснителям за прошлые обиды.

Бежавшие от Шамиля чеченцы с готовностью вспоминали или заново осваивали мирные занятия, которые сулили, как показал опыт горцев, издавна торговавших с русскими, зажиточность. Однако тем, кто был сызмальства приучен к военному ремеслу и образу жизни, трудно было тотчас расстаться со старыми навыками и обретать новые. Поэтому они зачастую более охотно шли в иррегулярные ополчения, сражавшиеся против Шамиля. Перейдя на сторону России, многие чеченцы сетовали, что они не могут избавиться от привычки, воспитанной в течение десятилетий, -- добывать средства к существованию оружием и боевой сноровкой. Они и под властью России сохранили тягу к этому "способу производства". Строго говоря, им было безразлично, против кого воевать и кому продавать свой военный "профессионализм". Барятинский быстро нашел применение такому ценному товару. Он формировал из горцев отряды, и те совершали набеги на еще подвластных Шамилю соплеменников. Против имама было пущено в ход его же оружие. Наместник приспособил традиционную "набеговую систему" (термин, введенный западными авторами первой половины ХIХ в., -- "foray system") к интересам России, желавшей скорее закончит Кавказскую воину. Ополченцы фактически получали двойную плату: жалованье от российской администрации и, как подспорье к нему, добычу. Лица, бывшие при Шамиле предводителями набеговых партий, включая наибов, теперь, на службе у России, возглавляли отряды, вторгавшиеся в пределы имамата. В перспективе предполагалось превратить горские ополчения в некое военное сословие" наделенное теми же функциями, что и казачество.

Вольно или невольно Барятинский заимствовал опыт мировой истории. Как известно, в IV -- VI вв. Персия и Византия, в стремлении защитить свой границы от набегов бедуинов, нанимали одни аравийские племена для борьбы против других, соблазняя их стабильной оплатой и возможностью захватить богатую добычу.

Использование горцев в таком качестве, по мысли Барятинского, имело не только стратегическое, но и социально-политическое значение. Он считал опасным резко отлучать от военного ремесла людей, не знавших других занятий, тем самым обрекая их на бездеятельность и нищету, невольно побуждая их к грабежу, делать это следовало постепенно, по мере того, как у местного населения будет восстанавливаться или прививаться "с нуля" вкус к мирному хозяйствованию. И пока он не укоренится окончательно, отдушину для горцев в виде возможности существовать за счет продажи своего военного искусства нужно держать открытой.

Уверенный в правильности выбранного им пути Барятинский с оптимизмом смотрел в будущее. Во Всеподданнейшем отчете за 1857 -- 1859 гг. он писал: "Нет сомнения, что через несколько времени, пользуясь мирной жизнью, горцы утратят свою воинственность, скинут оружие и обратятся в поселян. Это не предположение, но убеждение опыта. <...>Воинственность покорного населения слабеет так быстро, что через несколько лет после замирения оно уже не в состоянии мериться с враждебными горцами, недавними своими односельцами. Заменяя оружие плугом, горцы с жадностью бросаются на все, что может им привести выгоду, и в непродолжительное время из нищих становятся довольно зажиточными людьми. Безопасность и обеспеченный труд переделывают их. Чтобы замирить кавказское население навеки, нужен, после покорения его, двадцатилетний период совершенно мирной жизни, в продолжение которого горские общества не имели бы ни средств, ни побудительной причины к восстанию. Для этого есть одно средство -- смотреть на управление горцами как на продолжение их покорения и считать еще несколько лет необходимые для этого расходы -- издержками Кавказской войны".

Но имение вопрос об "издержках Кавказской войны" оставался для Барятинского камнем преткновения в его отношениях с бюрократическим Петербургом. Поддержка Александра II была не всегда последовательной, а противодействие со стороны финансового и иностранного ведомств было неизменным и даже возрастало по мере продолжения войны, скорое окончание которой многим представлялось проблематичным. Если министерство финансов препятствовало Барятинскому по фискальным мотивам, то А.М. Горчаков -- по внешнеполитическим. Ему не очень хотелось, чтобы активизация военных действий на Кавказе -- в условиях не прекращающейся там (в частности, в Черкесии) деятельности иностранных эмиссаров и контрабандных поставок оружия -- поссорила Россию с Турцией и Англией, что никак не вписывалось в проводимую Горчаковым политику "сосредоточения".

Барятинскому же очень не хотелось допускать на Кавказ политических агентов и нелегальные товары, для чего он и учредил нечто вроде блокады восточного побережья Черного моря. Во избежание упреков со стороны Запада в нарушении правил международной торговли Горчаков просил Барятинского открыть на черкесском берегу два или три оборудованных таможней порта для приема разрешенных к ввозу импортных грузов. Министр, смотревший на вещи из Петербурга, и кавказский наместник, занятый региональным вопросом, исходили из не совпадавших представлений о безопасности России, которая являлась для них не только служебной, но и личной проблемой. Тем не менее им удавалось находить компромисс. В конце 1858 г., идя навстречу просьбе министра, Барятинский сделал ряд послаблений для иностранной торговли на Кавказе, за что получил сердечную благодарность в виде заверения Горчакова, что это для него "лучший подарок" на новый, 1859 г. (Интересно, способен ли кто-нибудь из нынешних политиков России искренне расценивать чьи-то деяния во благо страны как преподнесенный ему персональный подарок?!)

При всем своем тщеславии и при всей одержимости идеей победного окончания Кавказской войны Барятинский обладал достаточной силой воли и достаточным пониманием государственных сверхзадач, чтобы подняться над ведомственным эгоизмом.

И все же наместник более всего жаждал достойно завершить дело всей его жизни. Он сделал слишком крупную ставку, чтобы уйти побежденным. Но время работало против него. С каждым новым месяцем войны усиливались колебания Александра II по поводу целесообразности больших расходов на нее и даже по поводу ее целесообразности как таковой. Хотя царь пока еще верил в своего фаворита и доверял ему, не было никакой гарантии, что это будет длиться долго. Наверняка императора известили о мнении многих военных специалистов, пессимистически оценивавших перспективы скорой победы в Кавказской войне.

Как будто предвидя каким-то непостижимым наитием возможность перемен в позиции Александра II, Шамиль в феврале 1857 г. обратился к западным дипломатам в Константинополе с просьбой о посредничестве в вопросе о заключении мира между ним и Россией. На осторожного Горчакова это сообщение произвело впечатление. Опасаясь вмешательства Запада с последующими неприятными осложнениями, он предложил царю пойти на компромиссное соглашение с имамом. В июле 1859 г. Александр II просит Барятинского подумать над этим вопросом.

Однако для наместника здесь не было предмета для раздумий. Мирный договор с Шамилем вернул бы Россию к тупиковому положению 1839 г., сведя на нет дорогостоящие результаты бесчисленных военных кампаний. Такой поворот событий решительно противоречил бы смыслу всей деятельности Барятинского, перечеркнул бы все его труды, обесценил бы главную цель его жизни. И это тогда, когда от победы его отделял один шаг. Не сделать этот шаг он просто не мог себе позволить. Да и Кавказская армия не поняла бы своего командующего.

В отличие от тех, кто (включая Александра II) полагал, что поражение Шамиля -- дело неопределенного будущего, если оно вообще осуществимо, Барятинский думал иначе. И это было не предчувствие, это был точный расчет.

15 июля 1859 г. русские силы на Северо-Восточном Кавказе под общим руководством Барятинского пришли в мощное движение. Через два дня Чеченский отряд под командованием генерала Евдокимова уже вышел в долину Андийского Койсу и после непродолжительных боев форсировал реку в неимоверно трудных условиях. Одновременно с северо-запада наступал Дагестанский отряд генерала Врангеля, а с юга -- Лезгинский отряд генерала Меликова. Кольцо вокруг имамата сдавливалось с неумолимой силой, не оставляя Шамилю иного выбора, кроме как отступать, сдавая одну оборонительную позицию за другой. Его армия буквально таяла на глазах в результате боевых потерь, но больше -- от дезертирства.

В ходе июльского наступления к русским генералам являлись депутации от гумбетовцев, койсубулинцев, аварских и южно-дагестанских аулов с просьбами о принятии их в российское подданство. На сторону России перешли видные деятели мюридизма, ближайшие сподвижники Шамиля. В такой критической ситуации, под натиском русских войск имам предпочел отойти к труднодоступному аулу Гуниб, где он еще надеялся получить поддержку близлежащих селений Чох, Согратль, Тилитль и других. Его отступление послужило сигналом к всеобщему примирению с Россией. Аулы и общества, сохранявшие какое-то подобие верности Шамилю, отвергали своего имама и посылали делегации к Барятинскому. Когда 29 июля Шамиль подошел к Гунибу, с ним было всего 400 мюридов, 3 наиба и несколько приближенных.

С начала августа русские войска приступили к блокированию аула. К Барятинскому беспрестанно шли депутации от различных обществ, которых он встречал приветливо и щедро. Слух о великодушном главнокомандующем, быстро распространившись в горах, умиротворял тех, кто еще пребывал в воинственном настроении или страхе перед русской местью.

К середине августа Гуниб был плотно окружен. Во избежание лишнего кровопролития Барятинский предложил Шамилю сдаться, гарантируя полную безопасность ему лично, его семейству и находившимся при нем мюридам. Ему также был обещан свободный выезд в Мекку, если он того пожелает. Имам, по-видимому сохранявший надежду на неприступность своего убежища, отказался.

Барятинский отдал приказ о штурме. Когда положение осажденных стало совершенно безнадежным, он остановил наступление и повторил Шамилю предложение сложить оружие, не подвергая жителей аула напрасным жертвам. Была дана четверть часа на размышление. Наступили самые драматичные минуты в жизни двух главных героев кавказской военной эпопеи. О чем думали они в ожидании развязки?

Проникновение в мысли людей -- далекие по времени, чуждые по культуре и не всегда доступные для реконструкции по принципу психологических аналогий -- дело весьма неблагодарное. Строго говоря, право на воображение дано писателю, но не историку. И тем не менее при отсутствии соответствующих источников нет иного способа понять чувства и логику исторических персонажей, кроме как обратиться к не вполне "научному" средству познания -- интуиции, опирающейся, впрочем, на достоверные факты. Позволим и мы себе такую вольность.

Впервые за 25 лет имамства судьба оставляла Шамилю скудный выбор -- погибнуть во славу Аллаха или сдаться на милость гяуров. Позора пленения имам боялся больше смерти, хотя и умирать не хотелось. Он мучительно взвешивал возможные последствия в случае, если он примет "негероическое" решение и откажется следовать в рай, ожидающий погибших за веру. Не исключено, что Шамилю рисовалась невыносимая картина: его, закованного в кандалы и в клетке, везут, под презрительными и укоризненными взорами соотечественников, в Сибирь. Будь это единственный образ, преследующий имама, он безусловно предпочел бы погибнуть в бою, как он это уже пытался сделать в 1832 г. в Гимрах, окруженных русскими войсками,

Однако Шамиля искушала перспектива другого исхода. Он давно и внимательно следил за гибкой политикой Барятинского и видел, как тот принимал бежавших к нему наибов, оставляя за ними собственность и социально-политические привилегии. Возможно, имам надеялся, что изъявление покорности России позволит и ему сохранить власть и влияние среди горцев. (И тут он был не далек от истины. В Петербурге действительно рассматривался такой вариант.) Помнил Шамиль и заботу, проявленную Николаем I о его сыне Джемалэддине, который получил великосветское воспитание и первоклассное образование в Петербурге после того, как попал к русским в плен в 1839 г. В глазах имама эти обстоятельства смягчали "образ врага", способствовали изменению его отношения к России -- от непримиримости к компромиссу.

Был еще один, быть может, решающий момент, заставивший Шамиля прекратить сопротивление. В Гунибе мало кто горел желанием сражаться. Ни сыновья, ни верные мюриды имама, ни, тем более, жители аула не хотели погибать. За газават шли в бой, рискуя жизнью, тогда, когда он сулил ощутимые выгоды. Сейчас в нем никто не видел смысла. Напротив, в данном положении ощутимые выгоды обещал отказ от газавата. Женщины Гуниба с рыданиями умоляли Шамиля покориться своей участи и не подвергать их всех ужасам штурма. Эти просьбы освободили его от последних сомнений, они спасали его достоинство и самолюбие. Теперь он, совершенно чистый перед лицом "общественного мнения", мог сказать: "Я уступаю ради вас". Своей готовностью выйти к русским Шамиль фактически угождал всем.

Пока имам принимал решение, раздумья одолевали и Барятинского. По драматическому накалу они ничуть не уступали ситуации, в которой находился Шамиль, хотя по сути были другими. Чувствуя приближение высшего мига, момента истины в своей карьере и в своей жизни, Барятинский стремился не позволить обстоятельствам омрачить наступавший апофеоз. Вместе с тем главнокомандующий хотел и сам соответствовать торжественности случая. Мысленно и с огромным внутренним волнением он как бы соучаствовал в решении той дилеммы, которая стояла перед Шамилем. Похоже, в эти мгновения никто так не желал имаму остаться в живых, как Барятинский. Не только из великодушия и эстетического чувства, но и из тщеславия. Мертвый имам во многом обесценил бы историческое значение победы над ним победы, которая будет неразрывно связана с именем Барятинского. Ослаблен был бы и зрелищный, сценический эффект, если бы русскому обществу, истомившемуся в ожидании, заинтригованному легендами о знаменитом Шамиле, предъявили вместо великого пророка, которого можно лицезреть, его бренное тело, достойное разве что анатомического театра. Мы уже не говорим о крайне нежелательном для России политическом и психологическом воздействии факта гибели Шамиля на горцев. Имам в почетном русском плену мог бы стать для его соотечественников символом примирения и покаяния, а имам в раю наверняка бы стал знаменем в священной войне против неверных.

25 августа 1859 г. около 3 часов пополудни, под оглушительный рев многотысячного русского войска, возбужденного чувством причастности к эпохальному историческому событию, Барятинский принял капитуляцию. Главнокомандующий сидел на камне, в небольшой роще возле Гуниба. К нему подвели Шамиля, в полном вооружении, окруженного приближенными мюридами, которые также были оставлены при оружии. Этой встречи Барятинский ждал, наверное, всю жизнь. Он внимательно всматривался в стоявшего перед ним красивого пожилого человека, в его умные, пронзительные глаза, видимо, припоминая все, что слышал и читал о Шамиле, мысленно сверяя это с самой что ни на есть достоверной реальностью. Но стал ли материализовавшийся наконец имам понятнее? Едва ли. Такие личности, как ни странно, лучше понимаются не современниками, которые видят их перед собой, а потомками, которые смотрят на них с большого исторического расстояния. Но одно Барятинский осознавал вполне: перед ним находился человек, которому он всю оставшуюся жизнь будет обязан своей громкой славой. Не для этого ли сберегла вождя горцев предусмотрительная судьба? Если Барятинский был суеверен, то у него имелся повод истолковать все именно так.

Шамиль тоже изучал своего победителя, генерала, достигшего того, чего не удавалось его отнюдь не глупым предшественникам в течение двадцати пяти лет. Имам давно знал Барятинского как, быть может, самого трудного противника, чувствовал его стратегическую хватку, его неизменное, изматывающее силы и нервы присутствие где-то рядом, неумолимо нарастающее военное давление с его стороны. Возможно, и Шамиль, глядя на Барятинского, сопоставлял его с тем образом, который сложился в сознании у имама.

Сцена их встречи была исполнена глубокого и драматического внутреннего подтекста. Вероятно, поэтому внешне она выглядела не так выразительно, как это приличествовало бы столь крупному историческому событию. Шамиль, казавшийся немного смущенным, высказал нечто вроде сожаления по поводу долгой войны. Барятинский же заверил имама, что он не раскается в своем решении сдаться. Однако вся суть момента заключалась не в том, что они произносили, а в том, о чем они молчали.

Кавказская война, с незапамятных времен ставшая будничной частью российской жизни и поэтому казавшаяся нескончаемой, завершилась. Для многих это оказалось неожиданностью -- приятной для петербургских властей и менее приятной для западных правительств. Итоги войны имели огромное геополитическое и международное значение: Россия обеспечила свою безопасность на юге; создала условия для мирного освоения Северного Кавказа как составной части империи; лишила иностранные державы возможности и предлога для вмешательства в кавказские дела; в заметной степени восстановила свой престиж после поражения в Крымской войне. Поскольку Барятинский был прямо причастен к этим итогам, его удостоили звания фельдмаршала, которого не имел никто из тогдашней военной элиты России. Если бы он не добился триумфа именно в 1859 г., то ему припомнили бы все -- амбициозность, своеволие, дворцовые интриги, злоупотребление дружбой с императором, колоссальные расходы на войну. Но он победил, а победителей не судят, а чествуют.

Уже первые дни после пленения Шамиля показали, что Барятинский далек от того, чтобы воспринимать его как бунтовщика и арестанта. К имаму относились как к выдающемуся полководцу и политику, потерпевшему поражение в безнадежной борьбе, проигравшему героически, не потеряв чести. Полный желания воздать Шамилю должное, Барятинский оказывал ему и его семье особые, поистине царские знаки внимания. В унижении и третировании имама было мало проку. Такое поведение мог бы себе позволить человек ограниченный и мстительный, но оно было недостойно Барятинского как личности и как представителя великой державы. Не говоря уже о том, что Шамиль оказался невольным сотворцом триумфа наместника, создателем той ситуации, которая стала звездным часом Барятинского. За это имам заслуживал по крайней мере благодарности. Возвышая своего пленника, Барятинский поднимал и самого себя. Поднимал над обыденностью, мелкими чувствами, банальными соблазнами какого-нибудь настрадавшегося в Кавказской войне заурядного офицера. И над логикой горцев, ожидавших чего угодно, только не такого велико- душного обращения с их бывшим вождем. Понимая, что в памяти потомков он останется в ореоле победителя Шамиля, Барятинский как бы смотрел на себя из будущего. Триумфатора и поверженного незримо связали узы истории и славы.

Итак, Кавказская война окончилась.

Вслед за ее главным героем -- Шамилем -- с великой сцены в будничный мир удалялся и Александр Иванович Барятинский.

Кульминационное действо в его карьере и жизни состоялось, постепенно переходя в категорию прошедшего времени.

В течение еще трех лет он будет оставаться на посту кавказского наместника, и в течение еще двадцати лет -- на этой бренной земле.

Но эти годы уже не сравнятся по смыслу и содержанию с тем погожим августовским днем на Гунибе и с тем, что ему предшествовало.

***

В. Дегоев.

Три силуэта кавказской войны // Звезда. - 2000. - N9. С.138-163.

Труд выполнен в

Научно-исследовательском центре

Военной академии Генерального Штаба

Вооруженных Сил РФ

Автор-составитель

А.И. КАМЕНЕВ

Наука побеждать. В 7 т. Т.2. Боевое искусство русских полководцев (ХIХ - начало ХХ в.) / Авт.-сост. А.И. Каменев; Под ред. В.С. Чечеватова; ВАГШ ВС РФ. - М., 2002. - 467 с.

Данный том является хронологическим изложением боевого искусства русских полководцев со времен Кавказских войн (начало ХIХ в.) до 1-ой мировой войны 1914-1918 гг. Работа предназначена для научных работников, преподавателей, слушателей и курсантов военно-учебных заведений. Идеи, изложенные в работе, могут быть полезны органам власти и управления Российской Федерации при подготовке и принятии решений по военным вопросам.

No А.И. Каменев, 2002 г.

См.: Серебряков Л.М. Мысли о делах наших на Кавказе // Звезда. - 1996. - N12. - С.88.

Возникновение Кавказской пограничной линии можно отнести ко времени присоединения в 1557 году к Россия Царем Иваном IV Васильевичем Грозным Астраханского ханства. В тот год прекратил свое существование один осколок Золотой Орды, который граничил с дагестанскими землями. Впоследствии Петр I, лично осмотревший часть российской границы на Юге во время Персидского похода, понял, что ее необходимо укреплять. В 1722 году на берегах рек Аграхань и Сулак поселяются донские казаки с семьями, получившие название Аграханского казачьего войска. Позже - Семейного войска.

В 1769 году по повелению императрицы Екатерины II генерал-майор Медем с 10 т. калмыков удачно наказал кабардинцев за вероломство в бывшую тогда войну с Турцией; а генерал Тотлебен выгнал турок из Грузии, Имеретин и Мингрелии. - См.: Серебряков Л.М. Мысли о делах наших на Кавказе // Звезда. - 1996. - N12. - С.90.

См.: Шишов А.В. Полководцы кавказских войн. - М., 2001. - С.5.

По свидетельству историка Н.А. Смирнова, "начиная с XVI века турки ежегодно вывозили с Кавказского побережья более 12 тыс. рабов. - Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в ХVI - ХIХ веках. - М.:, 1958, С. 21.

См.: Керсновский А. А. История Русской Армии. т.2. - М., I993. - С.95.

См.: Масловский Е. На кавказском фронте. - В кн.: Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции. // Российский военный сборник. Вып. 16. - М., 1999. - С.119.

См.: Там же.

Летом 1838 года на реке Адагуме состоялось большое собрание черкесов (шапсугов и натухайцев). Британские агенты вновь старались убедить их, что для успешных действий необходимо объединить всех адыгов в борьбе с Россией. Обещая скорую помощь от Англии, агенты добились провозглашения национального обета, т.е. клятвы на ведение вечной войны против России. Этот обет - изобретение Уркарта, пущенное в ход еще в 1834 голу, когда он впервые подал местным старейшинам мысль объединиться с другими горцами "под одной властью и под общим знаменем". - См.: Попов В.В. Войны на Кавказе и западноевропейские "цивилизаторы" // Военно-исторический журнал. - 1997. - N4, С.68.

См.: [Романовский]. Кавказ и Кавказская война: Публичные лекции, читанные в зале пассажа в 1860 году генерального штаба полковником Романовским. - СП б., 1860. - С.38 - 43.

Наполеон со времени своего прихода к власти стремился поколебать позиции Англии в Индии, подчинить французскому влиянию восточное побережье Средиземного моря, Сирию, Египет, Персию. Именно под его дипломатическим нажимом турецкий султан Селим III и занял откровенно враждебную позицию по отношению к России. Враждебность эта усилилась в конце лета 1806 года, когда в Константинополь прибыл ловкий и энергичный посол Бонапарта генерал Себастиани, подстрекавший султана к действиям против России, следуя специально данной ему императором секретной инструкции. Себастиани должен был прежде всего внушить Высокой Порте уверенность в том, что Франция желает лишь усиления Турции. Ему предписывалось добиться заключения тройственного военного союза (Франции, Османской империи и Персии) против России. Наполеон требовал закрыть для российских кораблей Босфор, запретить заход ее судам во все турецкие гавани. Себастиани была дана инструкция не пренебрегать никакими средствами для вовлечения Порты в войну с Россией. В Турции появились многочисленные французские офицеры, командированные для обучения турецкой армии. Присланные военные инженеры давали практические рекомендации по возведению военных сооружений и крепостей. - См.: Попов В.В. Войны на Кавказе и западноевропейские "цивилизаторы" // Военно-исторический журнал. - 1997. - N4. - С.60 - 70.

Центральными фигурами британской антирусской политики, по оценкам современников, были такие видные английские государственные деятели и дипломаты, как лорд Г. Пальмерстон, Ч. Стрэтфорд Каннинг, Ф. Понсонби, Д.Уркарт. Так, Д. Уркарт на протяжении ряда лет являлся главным специалистом в тактических вопросах, взяв на себя функции организатора и руководителя различных акций, как политического и военного, так и пропагандистского характера, направленных против России. В 1834 году он несколько месяцев пробыл среди адыгейских народов Северо-западного Кавказа. Вернувшись в Великобританию, стал распространять ложь о том, что там живет не менее 6 млн. человек, которые якобы подвергаются жесточайшему гнету со стороны русских Ему принадлежит выдумка о том, что Россия, следуя мифическому "Завещанию Петра I", вынашивает планы овладения Константинополем. Со временем он стал членом парламента и неутомимым оппонентом лорда Пальмерстона, которого упрекал за его будто бы недостаточную враждебность к России. Он также был тесно связан с русофобскими кругами польской эмиграции, вместе с ними издавал эмигрантский журнал "Portfolio", фабрикуя в нем просьбы черкесов к Англии о помощи. - См.: Попов В.В. Войны на Кавказе и западноевропейские "цивилизаторы" // Военно-исторический журнал. - 1997. - N4. - С.60 - 70.

"Кавказ, - говорил Ермолов, - это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо или штурмовать ее, или овладевать траншеями. Штурм будет стоить дорого. Так поведем же осаду!" Ознакомившись с планом Ермолова, Император Александр отдал повеление, в котором как бы резюмировал его сущность: "покорять горские народы постепенно, но настоятельно; занимать лишь то, что удержать за собою можно, не распространяясь иначе, как став твердою ногою и обеспечив занятое пространство от покушений неприязненных". - См.: Керсновский А. А. История Русской Армии. т.2. - М., I993. - С.95.

См.: Шишов А.В. Полководцы кавказских войн. - М., 2001. - С.5 - 8.

Серебряков Л.М. Мысли о делах наших на Кавказе // Звезда. - 1996. - N12. - С.101.

Там же. - С.98

Там же. - С.102.

Там же. - С.104.

Там же. - С.93.

Там же. - С.104.

Там же. - С.98.

Особенно важно в этом отношении поучение Мольтке: "Армия не может быть временным учреждением, ее нельзя импровизировать в течение недель или месяцев; ее необходимо воспитывать в течение ряда лет и поколений, ибо военная организация должна покоиться на устойчивости и возможной ее продолжительности. Армии самое важное учреждение в стране; так как только благодаря ей могут существовать все остальные учреждения; всякая свобода, политическая и гражданская, все, что создано культурою, финансы и государство процветают и гибнут вместе с армиею". - См.: Военные поучения фельдмаршала графа Мольтке. Оперативные приготовления к сражению. - СП б., 1913. - С.13.

Масловский Е. На Кавказском фронте. - В кн.: Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции. - М., 2000. - С.120.

См.: Бескровный Л.Г. Русское военное искусство ХIХ в. - М., 1974. - С.21.

См.: Там же. - С.211.

Масловский Е. Указ. соч. - С.121.

Там же. - С.124.

См.: Бескровный Л.Г. Русское военное искусство ХIХ в. - С.77.

См.: [Романовский]. Кавказ и Кавказская война. - С.47,48.

Дегоев Владимир Владимирович (род. В 1951 г.) - доктор исторических наук, специалист по Кавказу. Данный материал печатается со значительными структурными изменениями и сокращениями, думается, без ущерба главным идеям автора.

Сarte blanche - полная свобода действий (фр.).

Адат - традиционное правосудие, основанное на обычаях и правосознании народов. Шариат - комплекс юридических норм и правил поведения, основанный на Коране и сочинениях исламских богословов.

Визави - противник.

Блокада черноморского побережья началась еще в 1830-х гг., но не давала желаемого результата. -- Ред.

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 12/03/2015, изменен: 12/03/2015. 154k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 10 штук. Скачать FB2	Ваша оценка:
Аннотация: Генеральный штаб, как правило, работает только на себя, а с важнейшей информацией войсками не делится. Дипломатия и военная разведка о военных хитростях противника речей не ведут... Противник на войне не так уж глуп, как его порой представляют Генштаб, дипломаты и разведка... Информация к размышлению: Почему нам уроки не впрок?

Каменев Анатолий Иванович "Авгиевы задачи" Генштаба

Каменев Анатолий Иванович
"Авгиевы задачи" Генштаба