ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Деникинская эпопея

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

0x01 graphic

Россия. Слепцы. 1879.

Художник Ярошенко Николай Александрович (1846-1898)

Г. Шавельский

ДЕНИКИНСКАЯ ЭПОГЕЯ КОНЧИЛАСЬ?

("Закат Добровольческой Армии")

В конце февраля Штаб ген. Деникина переехал в Новороссийск.

Город был переполнен офицерами, оставившими свои части. По сведениям Штаба, в начале марта (1920 г.), в Новороссийске болталось без дела до 18.000 офицеров. Они бродили по улицам, шатались по притонам, нервничали, суесловили и, конечно, всех и всё критиковали.

Эта, отбившаяся от дела, масса начинала внушать опасения.

В Новороссийске образовался Союз офицеров тыла и фронта.

К счастью, во главе его оказались разумные, серьезные и уравновешенные люди. Но их во всякую минуту могли сменить люди с "темпераментом". Начались митинги. 5-го марта ко мне явился бывший комендант Новороссийска полк. Темников и от имени Союза пригласил меня на имеющий быть в этот день в помещении Банка офицерский митинг, названный им "собранием". Я согласился и предложил полковнику пригласить и митр. Антония, который тут же присутствовал. Митрополит тоже согласился.

Митинг начался в 5 час. вечера.

Неотложные дела задержали митр. Антония и меня, -- мы пришли в 6 ч., что лишило нас возможности услышать самые бурные речи. Потом мы узнали, что до нашего прихода собрание проходило чрезвычайно бурно: страсти бушевали, в выражениях не стеснялись, чтобы обвинить и очернить Главное Командование.

В особенности поносили начальника Штаба ген. Романовского. Один молодой офицер, подбежав к председательскому столу, бросил на него свой кошелек, крикнув: "Тут все мои деньги! Отдайте их (тут он прибавил дурное слово) Романовскому! Пусть только поскорее уберется из армии!"

Очень резко, задорно, жестоко говорил полковник Ген. Штаба Манакин, только что назначенный ген. Деникиным на должность командира полка.

С нашим приходом страсти немного приутихли, и речи стали довольно спокойными. Слово было предоставлено митр. Антонию и мне.

Митр. Антоний не угадал момента, запел не в тон, невпопад: завел речь о благочестии, говорил о нарушении офицерами седьмой заповеди и т. п. Меня всегда удивляла какая-то поразительная, феноменальная нечуткость в подобных случаях этого безусловно способного, много знающего, талантливого человека. Не сумел он уловить момент, найти центр, ударить по струнам сердца, захватить внимание слушателей. Пожалуй, в этот раз он говорил, как никогда, неудачно. Говорил так, как будто пред ним стояла толпа деревенских баб, охочих до всякой болтовни, а не очутившаяся пред порогом жизни и смерти взвинченная, озлобленная, ждущая огненного слова, масса.

Офицеры слушали его небрежно; некоторые, повернувшись к нему спиною, закурили папиросы...

После митр. Антония я сказал несколько слов.

Митинг закончился решением, что окончательное постановление вынесет выбранная группа, заседание которой было назначено на следующий день. Митр. Антоний и я были приглашены на это заседание.

6 марта состоялось заседание группы. Мы с митр. Антонием пришли к началу заседания.

Председательствовал председатель Союза, полковник Арндт (кажется, верно называю фамилию). Присутствовало около 20 человек, -- всё серьезные люди, 16 в полковничьих чинах, два генерала (Лазарев, а фамилию другого не помню) и два обер-офицера. Обстановка помещения была кошмарная. Крохотная комнатушка, в крохотной лачужке, более походившей на собачью будку во дворе. Стены завешаны солдатскими палатками. Вместо стульев, какие-то грязные ящики...

Но рассуждения шли спокойно и деловито. Некоторое возбуждение внес явившийся полк. Манакин, сообщивший, что его только что вызывал к себе ген. Романовский и объявил ему, что он будет предан военно-полевому суду, если опять позволит себе произнести подобную вчерашней речь.

Сообщив об этом, Манакин покинул заседание.

Из бывших на этом заседании рассуждений нам стало ясно, что офицерская масса в большом волнении, что она хочет добиться от Главного Командования быстрого проведения каких-то мероприятий, что в противном случае она готова на крайние эксцессы.

Была высказана мысль о необходимости отправить к Деникину депутацию с определенными требованиями. Митр. Антоний подхватил мысль о депутации и предложил собранию просить меня взять на себя миссию ознакомить Деникина с желаниями офицерства и просить его принять офицерскую депутацию.

Собрание согласилось.

Не отказываясь от миссии, я, однако, поставил условие, чтобы собрание уполномочило кого-либо предварительно обстоятельно ознакомить меня: 1) от имени какого офицерства я буду говорить с Деникиным; 2) какие требования предъявляет офицерство; 3) в каком составе будет депутация.

Собрание сейчас же избрало депутацию из трех лиц: полк. Арндта, ген. Лазарева и полк. Генерального Штаба Темникова и этим же лицам поручило во всем ориентировать меня.

В этот же день, поздно вечером, явились ко мне полк. Арндт и Темников. Когда я спросил их: от имени какого Союза они будут говорить со мною, они объяснили мне, что их Союз обнимает не только всё, находящееся в г. Новороссийске офицерство, но и офицерство многих фронтовых частей.

Дальше они сообщили мне, что настроение офицерства становится всё более угрожающим. В последний момент страшной угрозой является появившееся в литографированном виде письмо ген. Врангеля к ген. Деникину.

-- Если это письмо станет известно толпе, -- не обойтись без взрыва. Мы принимаем все меры, чтобы скрыть его, как употребляем всевозможные усилия, чтобы хоть немного успокоить бушующие страсти, -- сказал мне Арндт.

На мой вопрос: против кого именно особенно вооружено офицерство, -- мне ответили, что главным образом ненависть кипит против ген. Романовского, которого считают злым гением Деникина и обвиняют во всевозможных гадостях, не исключая хищений; что не пользуются доверием и другие помощники Деникина -- ген. Драгомиров и Лукомский. Офицерство, кроме того, возмущено нераспорядительностью власти, не принимающей мер к укреплению Новороссийска.

Офицерство опасается, что при эвакуации оно будет так же брошено, как бросили офицеров в Одессе.

-- Если не принять самых быстрых мер, -- говорили мне мои собеседники, -- то мы не ручаемся, что не произойдет невероятного скандала. Нам уже стоило большого труда, чтобы остановить готовившуюся вооруженную вспышку среди офицеров, хотевших перебить генералов Романовского, Драгомирова, Лукомского, а Деникину затем предъявить ультимативные требования.

Затем, я задал им два вопроса:

1) Чего хотят добиться офицеры?

2) Дают ли они мне честное слово, что депутация, если примет ее ген. Деникин, ни в чем не выйдет из рамок вежливости и должного подчинения?

Мои собеседники ответили мне:

1) Желания офицеров сводятся, главным образом, к следующему: а) к устранению ген. Романовского и некоторых других; б) к предоставлению офицерству права чрез своих представителей наблюдать за укреплением г. Новороссийска и за ходом эвакуации; в) к предоставлению ему же права организовать свои отряды для защиты города.

2) На второй вопрос они ответили утвердительно.

На следующий день, в 11 ч. утра я отправился к Деникину, чтобы исполнить возложенную на меня миссию. Когда я подходил к поезду Главнокомандующего, стоявшему у морской пристани, Деникин, окруженный множеством англичан и чинов своего Штаба, возвращался в свой вагон.

Я обратился к нему с просьбой сегодня же принять меня по спешному делу.

-- Не могу принять сегодня, -- буркнул он и вошел в свой вагон.

-- А вы, Иван Павлович, можете уделить мне несколько минут? -- обратился я к Романовскому.

-- Пожалуйста, пойдемте в мой вагон! -- ласково ответил он.

Я и он за мной вошли в вагон начальника Штаба.

Ген. Романовского я хорошо знал по Академии Генерального Штаба, когда (1900-1903 г.) он учился в Академии, а я был академическим священником. В 1904 г., во время Русско-японской войны, я служил с ним в 9-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии. В Великую войну я встречался с ним на фронте, когда он командовал полком, а в 1917 г. он был моим сослуживцем в Ставке, где он занимал должность генерал-квартирмейстера. Всегда между нами были отличные, сердечные отношения. Я всегда считал его честным, умным, усердным, самоотверженным офицером, сердечным человеком.

Я никогда не допускал мысли, чтобы Романовский мог пойти на какую-либо гадкую, не достойную офицера сделку с своей совестью.

За время совместной с ним службы в Добровольческой Армии я не разочаровался в нем. Напротив, тут, при своих ходатайствах за униженных и оскорбленных. Я убедился, что этот человек, для многих казавшийся сухим и черствым, обладал на деле весьма чутким и отзывчивым сердцем.

Но Добровольческая Армия ненавидела Романовского.

На Романовского валили всё, в чем была повинна и неповинна власть. Романовского, можно сказать, обвиняли во всем, в чем только можно обвинить человека: даже и в измене, и в хищениях, и во франкмасонстве!

Я не стану утверждать, что Романовский, как начальник Штаба, как ближайший советник Главнокомандующего, никогда не делал ошибок. И в ту пору, когда наша государственная машина была в порядке, когда пути жизни были ясны и определенны, -- и в ту пору даже лучшие наши государственные деятели не были свободны от грехов и ошибок. Теперь же, когда наша государственная машина была сломана, настоящее и будущее наши были темны, когда старые пути оказались негодными, а новые еще не были найдены, -- ошибки и промахи были неизбежны для всякого. Романовский же, кроме того, принимал на себя и чужие ошибки. Когда-нибудь раскроется, как он, защищая Главнокомандующего от ударов, самоотверженно подставлял под эти удары свою голову. Я сознавал неосновательность, несправедливость нападок на Романовского и жестокость обвинений, предъявленных ему на собрании 5 марта. Не легко мне было сообщить ему об отношении к нему офицерства, но сообщить было необходимо для его же пользы.

Когда мы вошли в вагон, я попросил закрыть двери, чтоб кто-нибудь не подслушал нас. Иван Павлович закрыл двери. Мы уселись около его письменного стола. Скрепя сердце, я начал говорить ему о развившейся в Добровольческой Армии ненависти к нему, ненависти слепой, не знающей границ, способной на что угодно. Ни остановить ее сейчас, ни ослабить нет человеческих сил и способов. Ее могут рассеять лишь постепенно здравый смысл и время.

-- В чем же обвиняют меня в армии? -- скорбно спросил Романовский.

-- Во всем, дорогой Иван Павлович, решительно во всём, в чем только можно обвинить человека! Злоба слепа и бессердечна, -- ответил я.

-- В чем же, например? -- опять спросил он.

-- 5-го марта на офицерском собрании между прочим утверждали, что вы из Новороссийска отправили целый пароход табаку. Я знаю, что это -- ложь, но сообщаю, чтоб вы знали, что злоба против вас и клевета перешли всякие границы... И еще многое, -- сказал я.

Романовский, всё время не спускавший с меня глаз, при этих словах повернул голову в сторону и, облокотившись, закрыл лицо рукой. Видно было, что он страдал.

Я замолк на минуту... А потом продолжал;

-- Верьте мне, как искренно расположенному к вам человеку, что сейчас у вас нет средств бороться с этой клеветой. Что бы вы ни сказали, какие бы доводы вы ни представили, вам не поверят, всех вы не убедите, клевета не смолкнет. Пока вы можете реагировать только одним способом: уйти от службы, в отставку. И вы для пользы дела, ради своей семьи, обязаны это сделать.

Тут я подробно обрисовал настроение бродившей по Новороссийску офицерской массы, сказал о готовившемся нападении на него и на других генералов, о возможности вооруженного восстания и т. д.

-- Уйдите, Иван Павлович, уйдите, как можно скорее! -- закончил я.

Когда я кончил, Романовский уже спокойно ответил мне, что он давно хочет уйти, зная о ненависти к нему армии, что он уже несколько раз просил Главнокомандующего об отставке, но всякий раз получал отказ, что он и сейчас готов уйти с места, хоть и смущает его то, что, как солдат, он не должен бежать с поста в самую трудную минуту.

-- Но, -- закончил он, -- я знаю, что Главнокомандующий и теперь откажет мне. Опять скажет уже не раз слышанное мною от него: что я у него единственный человек, которому он во всем верит; что у него от меня нет никаких тайн. Попробуйте вы повлиять на него! Авось, он вас послушает.

-- Я только что просил Главнокомандующего принять меня сегодня, -- он отказал мне, -- сказал я Романовскому. -- Время не терпит. Убедите вы его, чтобы он принял и выслушал меня!

Романовский обещал сделать это и мы расстались.

Прибывшим ко мне вскоре, чтоб узнать о результате моих переговоров с Деникиным, полковникам Арндту и Темникову я сказал, что Главнокомандующий очень занят, и аудиенция моя отложена на завтра.

Весь день я не уходил из дому, поджидая приглашения к Главнокомандующему. Не получивши, я на следующий день, в субботу, в девятом часу утра направился к поезду Деникина. Вызвав из поезда адъютанта Деникина, полк. Шапрона, я попросил его доложить Главнокомандующему, что я настойчиво прошу принять меня по чрезвычайно серьезному и спешному делу.

Минуты через две Шапрон сообщил мне, что Главнокомандующий примет меня, как только уедет от него его жена, через полчаса. Пришлось ожидать. Наконец, г-жа Деникина уехала.

Меня пригласили в вагон. Но мне пришлось просидеть там около часу, так как на докладе у Главнокомандующего был ген. Романовский. Выйдя, по окончании своего доклада, из кабинета Деникина, Романовский пригласил меня:

-- Пожалуйте! Главнокомандующий ждет вас.

Я вошел в кабинет Деникина.

Деникин, как всегда, серьезный и мрачный, сидел за столом на диване.

Молча, протянув мне руку, он пригласил меня сесть у стола. Я начал свой печальный доклад с предупреждением, что всё, что я буду докладывать, уже сказано мною ген. Романовскому. Затем я подробно доложил ему о настроениях в офицерской массе, о ненависти к Ивану Павловичу, о собиравшихся бурных митингах, о готовившемся нападении на ген. Романовского и на других генералов и пр., и пр. Не утаил ничего. Когда я сказал, что на собрании офицеров в Банке присутствовал митр. Антоний и я, Деникин сердито заметил:

-- А митрополиту Антонию-то что надо было на этом митинге?

-- Мы с митрополитом Антонием были приглашены возглавляющими офицерский Союз, благонамеренными полковниками и пошли на собрание не затем, чтобы митинговать, а затем, чтобы своим присутствием и словом сколько-нибудь утишить пыл возбужденного собрания и предупредить крайние решения, -- ответил я.

Осветивши положение дела, я просил Деникина освободить ген. Романовского от должности.

-- Вы думаете, что это так просто сделать? -- с дрожью в голосе сказал Деникин. -- Сменить... Легко сказать!.. Мы с ним как два вола, впряглись в один воз... Вы хотите, чтоб я теперь один тащил его... Нет! Не могу!.. Иван Павлович единственный у меня человек, которому я безгранично верю, от которого у меня нет секретов. Не могу отпустить его...

-- Вы не хотите отпустить его. Чего же вы хотите дождаться? Чтоб Ивана Павловича убили в вашем поезде, а вам затем ультимативно продиктовали требования? Каково будет тогда ваше положение? Наконец, пожалейте семью Ивана Павловича! -- решительно сказал я.

Деникин после этого нервно вытянулся, закинув руки за голову, закрыв глаза, и почти простонал:

-- Ох, тяжело! Силы духовные оставляют меня...

Офицерскую депутацию Деникин решительно отказался принять.

Когда я стал убеждать его, что в депутацию избраны люди почтенные, серьезные, благонамеренные, что стоящие во главе офицерской организации исполнены самого искреннего желания помочь ему, -- он категорически заявил:

-- Не просите! Всё равно не приму. Вы чего хотите: чтобы я совдепы начал у себя разводить? Покорно благодарю!

-- А мне-то можно посещать офицерские собрания? -- спросил я. -- Из вашего замечания по адресу митрополита Антония я заключаю, что вы и моего присутствия на офицерских собраниях не одобряете. Я должен предупредить вас, что бывать там мне и неприятно и тяжело. Я считал доселе, что мое присутствие, мое слово может остановить кого-либо. Если вы думаете иначе, я больше не пойду туда.

-- Нет, можете посещать! -- коротко ответил Деникин.

На этом наш разговор и кончился.

Полк. Арндту и Темникову я сообщил, что Главнокомандующий, по особым причинам, не может принять депутацию. А на другой день вышел приказ Главнокомандующего, запрещающий сборища офицеров и грозивший самыми строгими мерами наказания всем нарушителям военной дисциплины.

Кажется, 12 марта мы покинули Новороссийск, перебравшись в Феодосию. По приезде туда ген. Романовский был освобожден от должности начальника Штаба. Одновременно с этим пошли слухи, что и Деникин оставляет Армию. Никто, однако, не хотел верить этому.

В Феодосии я поселился на подворье Тепловского женского монастыря.

22 марта, в Вербное воскресенье, я в соборном монастырском храме совершал литургию. Было много причастников. Служба затянулась. Несмотря на это, И. П. Романовский дождался не только окончания литургии, но и моего выхода из церкви.

-- Я пришел проститься с вами. Уезжаю. Благословите на дорогу! -- обратился он ко мне.

Я благословил его просфорой и пошел провожать его.

-- Вы не сердитесь на меня, Иван Павлович, за мою беседу с вами 7 марта? -- спросил я его. -- Я смело говорил с вами, ибо верил, что вы поймете меня. Поймите, что мною руководит доброе чувство к вам.

Он уверил меня, что в этой беседе он увидел только новое доказательство моей любви. Мы шли до моря, около версты. Я старался утешить и подкрепить его надеждой, что сплетшиеся около его имени злоба и клевета рассеются, а правда засияет. У моря мы простились... Не думал я, что прощаемся навсегда.

Рано утром в понедельник мне сообщили, что накануне, вечером, неожиданно для всех, отбыл на миноносце ген. Деникин. С ним отбыл и ген. Романовский.

Деникинская эпопея кончилась...

* * *

Всё, до сих пор изложенное, было записано мною в 1919-1920 гг.

Теперь, в 1943 году, может показаться странным, что тогда серьезно, с затратой времени и нервов, долго и бурно обсуждались вопросы: где быть В.В.Ц.У., в Екатеринодаре или в Новочеркасске; кому быть членом В.В.Ц.У., -- гр. Апраксину или гр. Мусину-Пушкину?

Могут казаться не стоящими внимания и такие вопросы: кто и как открывал Ставропольский Поместный Собор; кому первому пришла мысль о необходимости Высшей церковной власти на территории, занятой Добровольческой Армией; хорошо или худо поступил ген. Деникин, признав Верховным Правителем адмирала Колчака?

Но, во-первых, история не брезгает никакими фактами. А, во-вторых, из-за картины всего происходившего и на Ставропольском Соборе, и в Добровольческой Армии раскрывается лик старой России, болевшей многими недугами, приведшими ее к невероятным страданиям, но изобиловавшей и многими доблестями, ее возвеличившими.

Роль Добровольческой Армии для многих и доселе остается неясной.

Многие судят о ней по тому отрицательному, что, к сожалению, случалось и на фронте, и в тылу, по тому, о чем мечтали некоторые ее участники, в частности, те немногие офицеры-помещики, кто не имел ни мудрости, ни простого благоразумия, чтобы примириться с потерей своих достояний; наконец, -- по тем насилиям и грабежам, которые имели место в Армии и в судьбе ее сыграли роковую роль.

И многие забывают, что вожди Добровольческой Армии: ген. Алексеев, Корнилов, Деникин, Марков, Романовский, Дроздовский и др., как и многочисленные ее участники, были воодушевлены самыми чистыми, светлыми, благородными порывами и все стремились только к одному: чтобы вывести свою Родину на путь свободной и счастливой жизни.

Все они были демократами в истинном смысле этого слова: они до самозабвения любили свой народ, верили в огромные, еще не развернувшиеся и не использованные его силы (ибо, в значительной части своей, он продолжал еще находиться, не по своей вине, в невежестве) и хотели вывести его на широкий путь творческой работы.

Собой они самоотверженно жертвовали и для себя ничего не искали. Многие из них погибли, другие со смиренным терпением переносят все невзгоды беженского существования, не переставая горячо любить свою Родину и мечтая, как о самом великом, возможном для них счастье -- остатком своих сил послужить ей и поработать на родной земле. Возглавлявшаяся ими армия имела свои недостатки, свои недуги, даже многие тяжкие грехи, но она же в изобилии явила удивительные образцы истинно русской доблести, мужества, самоотвержения и беспримерного героизма.

Добровольческое дело 1917-1920 гг., может быть, когда-нибудь будет признано недоразумением: своя, мол, своих не познаша. Может быть, Добровольческая Армия принесла не только пользу, но и вред России. Может быть, скажут иные, без обильно пролитой в гражданской войне русской крови скорее возродилась бы Россия.

Но в оправдание Добровольческой Армии надо сказать, что она явилась благородным и самоотверженным протестом, в первую очередь, против измены большевиками обету верности России союзу с ее западными соратниками в смертельной борьбе с общим врагом, а одновременно и протестом против тех крайностей, с какими выступила в октябре 1917 г. новая, большевистская власть: объявлением религии опиумом для народа, отрицанием частной собственности и свободы труда, жестоким подавлением всех прочих свобод и прав населения и полным пренебрежением к человеческой личности.

Эти черты, отличавшие группу фанатиков, обманом и насилием захвативших государственную власть, сочетаясь с их безудержной демагогией, натравливанием одних слоев народа против других и открытой проповедью гражданской войны, вырастали в зловещую картину, грозившую России, если не полной гибелью, то, во всяком случае, бесконечными страданиями и морем неповинной крови.

На борьбу с этой угрозой выступили лучшие сыны России, беззаветно ей преданные патриоты, -- ее овеянные славой военные вожди и наиболее идейные из ее государственных и общественных деятелей. На их призыв стали стекаться добровольцы, первоначально с территории юго-востока России, а затем и из других ее областей. Преодолевая все трудности, невзирая на смертельный риск, связанный с проникновением через большевистские кордоны, устремлялась под поднятый вождями стяг борьбы за Родину самая героическая часть российского воинства и столь же героическая учащаяся молодежь, нередко -- всего лишь подростки...

Ими, их жертвенностью и подвигом были тогда спасены душа и честь России, разделившейся в ту пору на два лагеря, между которыми оставалось не разрушенным только одно звено: и те, и другие были -- русские люди.

Большевизм и антибольшевизм -- лишь преходящие этапы в истории России.

Большевизм, как крайнее богоборческое, античеловеческое и противоестественное учение, не может не умереть: исчезнет тогда и антибольшевизм, с ним борющийся.

Но Россия, русский народ должны пребыть и пребудут вечно.

Должен, поэтому, наступить момент, когда продолжающие ныне принадлежать к разным лагерям, но одинаково честно любящие свою Родину и готовые самоотверженно служить ей, русские люди поймут друг друга, забудут прошлое, протянут друг другу руки и начнут совместными усилиями целить и восстанавливать свою измученную Родину.

Среда, 16 июня 1943 г.

Г.И. Шавельский

Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. -- Нью-Йорк: изд. им. Чехова, 1954.

Информация к размышлению

Помни войну! 40k "Фрагмент" Политика. Размещен: 22/06/2015, изменен: 22/06/2015. 40k. Статистика.

Настоящий русский офицер был "с Марсом в голове и в сердце". "Идеальный вождь, идеальный командир - за кем прежде признается идеал силы. Это - гений войны... Идеал командира в силе, обязательно превосходящей силу подчиненных, в особенности умом и железным характером: превосходство силы, а не мирных добродетелей" (Дмитревский А. 1912).

Иллюстрации/приложения: 7 шт.

Грехи и достоинства офицерства 85k "Фрагмент" Политика Размещен: 20/06/2015, изменен: 20/06/2015. 86k. Статистика.

А. Керсновский предлагал взять за образец петровский гвардейский обычай: "Всех, готовящихся к офицерскому служению, писать юнкерами в гвардейские полки, где учредить юнкерские батальоны". В таком случае все офицеры получат "однородную гвардейскую шлифовку, единый крепкий и добрый гвардейский дух"...

Иллюстрации/приложения: 2 шт.

Роковое слово "безнаказанность" 130k "Фрагмент" Политика. Размещен: 07/05/2015, изменен: 07/05/2015. 131k. Статистика.

Оборотная сторона командования Брусилова - он никогда не щадил солдатских жизней, искренне исповедуя кредо: это не жестокость, а реализм. Главное - успех, людские издержки, как бы они ни были велики, - обычная часть сурового ремесла войны. Подстегнутая брусиловским прорывом буржуазия стервенела на глазах...

Иллюстрации/приложения: 20 шт.

http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/rokowoeslowobeznakazannostx.shtml

"Поединок" и фарисейское лицемерие 107k "Фрагмент" Политика. Размещен: 06/05/2015, изменен: 06/05/2015. 107k. Статистика.

"Катехизис революционера" С. Нечаева. "Письмо к фельдфебелю" и "Солдатская памятка" Л.Толстого. Прощальный приказ генерала А.Куропаткина "Офицерам 1-й Маньчжурской армии". "Путь русского офицера" А. Деникина. "Военные организации большевиков" К.Розенблюма. "Из недр царского флота к Великому Октябрю" П. Дыбенко.

Иллюстрации/приложения: 26 шт.

http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/poedinokifarisejskoelicemerie.shtml

Офицер 43k "Фрагмент" Политика

Мудрец Гете считал, что "прошедшее еще предстоит". И как бы ни складывались судьбы нашей России, нашей армии, один из главных уроков минувших этапов их многострадальной истории звучит так: "Берегите командира!" Это было важно вчера, это нужно сегодня, это будет жизненно необходимо завтра...

Иллюстрации/приложения: 4 шт.

Литература русской эмиграции 158k "Фрагмент" Политика. Размещен: 19/06/2015, изменен: 19/06/2015. 158k. Статистика.

...Цена революционного разорения России. Пророчества Ленина. "Вражда" в кругах русской эмиграции. Офицеры старой русской армии в контексте их трагической судьбы. Антирусские тенденции большевизма. Нация как коллективный индивидуум. "Геометрические" теории стратегий. Политизированность - черта массовых армий. Пацифизм как цель Антанты в I мировой войне. История "пораженчества" в России...

Иллюстрации/приложения: 2 шт.

0x01 graphic

"Светлое Воскре нищего" 1860

Художник Якоби Валерий Иванович (1834-1902)

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 04/08/2015, изменен: 04/08/2015. 33k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 4 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: История России не брезгает никакими фактами. Должен наступить момент, когда продолжающие ныне принадлежать к разным лагерям, но одинаково честно любящие свою Родину и готовые самоотверженно служить ей, русские люди поймут друг друга, забудут прошлое, протянут друг другу руки и начнут совместными усилиями целить и восстанавливать свою измученную Родину.

Каменев Анатолий Иванович Деникинская эпопея

Каменев Анатолий Иванович
Деникинская эпопея