ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Граница рядом...

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

0x01 graphic

"Русские в 1812 году" 1855.

Художник Константин Леонардович Пржецлавский (1827 - 1876)

И. Баграмян

Граница рядом...

(фрагменты из кн. "Так начиналась война")

В середине октября штаб армии возвратился в город Станислав, где постоянно дислоцировался.

Неделю меня не беспокоили: предоставили возможность поближе ознакомиться с людьми и положением дел в оперативном отделе.

Поселился я в пустовавшей квартире. Она была просторнее и уютнее, чем московская, и я пожалел, что не могу сразу же перевезти сюда семью.

В первые дни приходилось засиживаться в штабе допоздна. Но постепенно я вошел в колею, стали выкраиваться свободные вечера.

Познакомился с городом.

Станислав -- центр области, всего год назад вошедшей в состав Советской Украины, -- оставался тихим провинциальным городом.

Промышленность была развита слабо -- несколько небольших заводов да железнодорожные мастерские.

Значительная часть населения -- бывшие чиновники, торговцы, хозяйчики бесчисленных ремесленных мастерских, кустари.

Покончив с дневными заботами, они спешили укрыться за заборами и ставнями: в новом мире чувствовали себя неуютно.

Шагаешь по слабо освещенным старинным улочкам -- тишина.

Редко услышишь цоканье копыт извозчичьей клячи да шаги запоздавшего прохожего.

Только в центре, где разместились партийные и советские учреждения, было людно и вечерами.

Моя прогулка заканчивалась у захудалой столовой, которая по вечерам переименовывалась в ресторан.

От перемены названия запущенная провинциальная столовая не становилась чище и уютней, только пьяного шума в ней прибавлялось. Но это было единственное место, где холостяк, на положении которого я пребывал, мог утолить голод.

Несколько раз, поужинав холодными "дежурными закусками", я окончательно разочаровался в "ресторане" и стал готовить сам, мобилизовав свои весьма скромные познания в кулинарии.

Бытовое неустройство мало смущало. Увлекала интересная работа, я снова чувствовал себя в привычной стихии.

Вскоре меня вызвал генерал Парусиной.

Сухо сказал, что пора начать знакомство с войсками и приграничной полосой местности, которую в случае войны придется нам прикрывать.

Особо потребовал изучить основные горные перевалы и район реки Сан.

Обрадованный, я стал собираться в дорогу.

Вызвал шофера закрепленной за мной машины.

Довбун, человек неторопливый и по-крестьянски основательный, задумчиво почесав затылок, стал дотошно допытываться: куда едем, по каким дорогам, на какое время?

Видя мое нетерпение, он невозмутимо пояснил:

-- А як же, товарищ полковник: я ж ответствую за техничну сторону вашего вояжу! Як говорится: длиннее сборы -- короче путь.

...Когда я проснулся, было еще темно.

Вылезать из нагретой постели, чтобы взглянуть на часы, лежавшие на столе, не хотелось.

Но через минуту в передней раздался осторожный стук.

-- Кто там?

-- Це, мабуть, я, товарищ полковник, -- послышался басовитый, степенный голос шофера, -- машина готова. Менять теплую постель на осеннюю мокрую стужу!..

-- Куда же ты, злодей, в такую рань меня поднимаешь?!

-- Так яка ж тут рань? -- послышалось из-за двери. -- Вже пять годин отстукотало, а вы наказувалы у пьять годин приихать.

-- Ну хорошо, -- рассмеялся я, -- будем собираться.

Открыв дверь, я впустил беспокойного шофера. Поздоровавшись, он по-хозяйски сразу же направился на кухню и загремел там чайником.

Минут через сорок мы спустились к нашей не успевшей еще застыть "эмочке", как любовно называл Довбун свою машину.

Здесь меня поджидали два офицера: один из оперативного отдела, а другой из отдела боевой подготовки. Они должны были ехать вместе со мной.

Им пришлось с трудом втискиваться в кузов: машина оказалась заваленной всякой всячиной -- обрезками досок, матами из мелкого хвороста, веревками.

-- А этот мусор зачем? -- спрашиваю Довбуна.

-- Э, товарищ полковник, не бачите вы наших дорог в осеннюю пору. Все потребуется, коли забуксуем. У дорози, як балакают, и веревочка сгодится.

-- Ну ладно, трогай, Автомедон!

Я успел заметить: чтобы заставить Довбуна замолчать, надо сказать ему непонятное слово. Притихнув, он долго будет морщить лоб и не успокоится, пока не выяснит, и чем суть.

Когда я назвал его Автомедоном, шофер приумолк, насупился и, включив сразу вторую скорость, рванул машину с места. Проехав немного, он не выдержал:

-- А що це таке за Ахтомедон?

-- Автомедоном называли лихого возницу, который управлял боевой колесницей Ахилла, легендарного героя древних греков.

-- А-а, -- разочарованно протянул шофер, -- а я думал у Москви шохферов так прозывают... -- И после некоторой паузы: -- А скольки ж рокив пройшло с тех пор, як вин жил?

-- По свидетельству Гомера, несколько тысяч лет.

-- Ого!.. А хто таке був Гомер?

И так всю дорогу: очередной мой ответ рождал новый вопрос.

Любознательности Довбуна не было границ.

Без особых приключений к полудню мы добрались до Перемышля.

Шофер, уже бывавший здесь раньше, подвез нас прямо к штабу 99-й дивизии.

Командира на месте не оказалось: сказали, что выехал в части. Нас проводили к начальнику штаба.

Узнав, что мы прямо с дороги, полковник С. Ф. Горохов любезно пригласил в столовую.

После обеда начальник штаба рассказал мне о дивизии.

В нее входили 1, 197 и 206-й стрелковые полки.

Все они дислоцировались в районе Перемышля.

Для отражения возможного нападения немецко-фашистских войск дивизия по особому сигналу должна была занять позиции строящегося Перемышльского укрепленного района, которым командовал полковник Дмитрий Иванович Маслюк.

Полковник Горохов детально познакомил меня с планом подъема дивизии но тревоге. Все мероприятия были глубоко продуманы, а документы составлены четко и грамотно. Чувствовалась рука опытного и знающего штабника.

Начальник штаба дал подробную характеристику трем полковникам, возглавлявшим стрелковые полки. По его словам, это были готовые командиры дивизий, чем в значительной степени объяснялись успехи соединения. С такими командирами полков любой командир дивизии чувствовал бы себя как за каменной стеной.

Лишь поздно вечером мы закончили работу в штабе.

Полковник Горохов любезно согласился проводить меня к месту ночлега, но словно из-под земли вырос Довбун.

-- Я туточки, товарищ полковник. Разрешите проводить?

-- А ты знаешь, куда нужно идти? -- удивился я.

-- Так що, рекогносцировка проведена: я самолично побував там и пошукав, что к чему.

Поблагодарив полковника, я последовал за Довбуном.

На другой день я со своими спутниками отправился в 1-й полк дивизии.

Командовал им полковник Коротков, моложавый, подтянутый.

Он подробно рассказал мне о состоянии части, охарактеризовал командный состав. Командиры подразделений, в том числе и командиры батальонов, были в подавляющем большинстве молодыми не только по возрасту, но и по опыту работы.

Обходим военный городок.

Он был построен во времена лоскутной Австро-Венгерской империи.

Содержится хорошо. В казармах и во дворе строгая чистота.

И это несмотря на тесноту: койки в помещениях стоят в два яруса, нельзя даже выделить уголка, где красноармеец мог бы без помех побриться, привести себя в порядок, погладить обмундирование.

И все-таки солдаты одеты безупречно, даже щеголевато.

Пообедать нас пригласили в командирскую столовую.

Но я предложил пообедать вместе с солдатами.

Полковник охотно согласился.

Красноармейская столовая -- просторное светлое помещение с высоким потолком -- выглядела очень уютно. Чувствовалось, что командир здесь частый гость: его появлению никто не удивился. Судя по тому, как дружно красноармейцы работали ложками, я понял, что на качество пищи жалоб здесь не услышишь.

И действительно, обед оказался сытным и вкусным.

Тогда же мы побывали на тактических занятиях в одном из батальонов.

Моросил мелкий дождь, было холодно и слякотно.

Но, судя по всему, бойцы привыкли действовать в любую погоду. Можно было подумать, что на учебном поле идет настоящий бой. То тут, то там в небо вздымались клубы дыма от взрывов, слышался яростный треск стрельбы, заглушаемый мощными волнами "ура".

Даже меня, не новичка в военном деле, порадовало спокойствие, с которым пехота поджидала несущиеся на полном ходу ревущие танки (полк проводил учения совместно с подразделениями 8-го мехкорпуса).

Стрелки, укрывшись в окопах, пропускали над собой грозные машины, а потом метко забрасывали их связками учебных гранат. Молодцы! Кому приходилось испытывать такое: глохнуть от лязга гусениц над самой головой, вдыхать гарь выхлопных газов и чувствовать, как тебя засыпает комьями грязи, тот знает, что это нелегкий экзамен.

Не на этих ли учебных полях ковали свою будущую громкую славу солдаты 99-й стрелковой дивизии, солдаты, о стойкости которых летом 1941 года сложат легенды? !

Столь же отрадное впечатление оставили у нас и другие полки. Да, у людей этой дивизии было чему поучиться.

По пути в 72-ю дивизию я решил проехать вдоль реки Сан, по которой пролегала государственная граница.

Быстрая извилистая река глубоко рассекает восточные склоны Карпат.

Долина ее севернее Перемышля довольно широкая, местами достигает двух километров, но дальше становится все уже, стены ущелья все круче. До города Санок река довольно глубока, а выше по течению ее почти повсюду можно перейти вброд.

Наша машина, натужно урча, петляет по горной дороге.

На подъемах она отчаянно буксует. Подталкиваем ее плечом, уклоняясь от ошметков грязи, летящих из-под колес. Вот когда мы порадовались предусмотрительности нашего хозяйственного шофера: захваченный им комплект "подручных средств" выручал нас даже тогда, когда уже казалось, что нашей многострадальной машине но выбраться...

Ехали долго.

Останавливались, проводили рекогносцировку, снова трогались.

До Добромиля добрались поздно вечером.

В густой пелене осенней мелкой мороси с трудом разыскали штаб.

Дежурный хотел немедленно доложить начальству о нашем прибытии, но я запротестовал и попросил устроить нас на ночлег.

-- Пожалуйста, -- согласился офицер. -- У нас имеется своя небольшая гостиница. Правда, весьма скромная...

Небольшой украинский городок уже спал. Не сразу мы разбудили и заведующую гостиницей. Протирая глаза и сладко позевывая, пожилая толстушка зачастила:

-- Да звиткиля вас принесло в таку поздню годину?

В гостинице -- обычной деревенской хатке -- было довольно холодно. Уже успевший откуда-то узнать имя хозяйки, наш водитель изощрялся в галантности.

-- Пани Гапка, будьте таки добреньки, затопите печку в комнате пана полковника и согрейте кипяточку.

И бережно поддерживал "пани Гапку" за локоток, чтобы она не споткнулась ненароком о порожек.

Трудно сказать, что больше подействовало на величественную хозяйку маленькой гостиницы -- титул ли "пан полковник", обходительность ли нашего шофера, но она подобрела и проявила к нам подлинное украинское гостеприимство.

В обеих каменных печурках, громко потрескивая, запылали лучинки, на которые хозяйка накладывала угольные брикетики, принесенные со двора Довбуном.

Вскоре появился и горячий ужин, быстро и умело приготовленный хозяйкой из наших дорожных припасов. Так что маленькая гостиница показалась нам совсем уютной. К тому же, уложив нас, хозяйка собрала нашу промокшую одежду, чтобы высушить и отутюжить ее.

Утром меня пригласили к командиру дивизии.

Генерал Павел Ивлиянович Абрамидзе -- среднего роста, красиво сложенный, по-молодому стремительный -- словно тисками сжал мою ладонь. Смуглое, резко очерченное лицо его с живыми черными глазами под дугообразными бровями осветилось добродушной улыбкой.

-- Какими судьбами к нам?

Узнав, кто я и по какому делу приехал, генерал стал охотно рассказывать о дивизии, которая переформировывалась в горнострелковую.

-- Хорошо! -- воскликнул он. -- Люблю горы и знаю, как в них воевать.

В состав дивизии входили 14, 133 и 187-й стрелковые полки.

В отличие от 99-й дивизии, где все полки возглавляли опытные полковники, в 72-й ими командовали молодые майоры: Кисляков, Мищенко и Хватов.

Генерал в свойственной ему манере жарко хвалил их:

-- Молодцы! Орлы! Чудесные ребята!

Я спросил его, может ли дивизия в нынешнем ее состоянии немедленно вступить в бой, если потребуется.

Генерал вскочил, быстро зашагал по кабинету.

-- Слушай, полковник! Трудно будет. Но мы готовы в любую минуту отразить врага. Пусть только сунется! -- Тяжело вздохнув, добавил: -- Поскорей бы покончить со всякими переформированиями и доукомплектованиямн. Мы же на границе стоим.

Узнав, что я собираюсь выехать в полки, генерал загорелся:

-- Вместе поедем!

Договорились, что начнем с 187-го полка.

Справка:

Павел Ивлианович Абрамидзе (19 марта 1901 -- 3 апреля 1989) -- генерал-майор (1940), участник Советско-финской и Великой Отечественной войн. В 1941 году попал в немецкий плен, после войны продолжил службу в вооружённых силах СССР.

-- Родился в селе Ваны Кутаисской губернии в крестьянской семье.

-- С окончанием в 1915 году сельской школы работал рабочим в Баку до 1917 года, после чего до 1923 года работал в отцовском крестьянском хозяйстве.

-- В 1923 году был призван в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, поступив в объединённую военную школу в Тбилиси, с окончанием которой в 1926 году до 1934 года командовал различными стрелковыми подразделениями.

-- В 1930 году закончил курсы усовершенствования комсостава Закавказского военного округа.

-- В 1934--1939 годах Абрамидзе командовал стрелковым полком, с 1939 года -- стрелковой дивизией. 5 ноября 1938 года ему было присвоено звание полковника, 4 ноября 1939 года -- комбрига, 4 июня 1940 года -- генерал-майора

-- Принимал участие в советско-финской войне в должности командира 130-й стрелковой дивизии.

-- 8 августа 1940 года был назначен на должность командира 72-й горнострелковой дивизии, в которой участвовал в Великой Отечественной войне.

-- Уже 22 июня 1941 года дивизия участвовала в сражениях возле государственной границы СССР. Вскоре дивизия попала в окружение, и 8 августа 1941 года Абрамидзе попал в немецкий плен в Уманском "котле".

-- Первоначально он содержался в лагере для военнопленных в польском городе Замосць, но затем был переправлен в концентрационный лагерь Хаммельбург. Оттуда за антинемецкую агитацию среди военнопленных был переправлен в Нюрнберг, а затем в Вайсенбург.

-- 4 мая 1945 года Абрамидзе был освобождён американскими войсками. Через советскую военную миссию по репатриации в Париже он был отправлен в Москву.

-- 12 декабря 1945 года Абрамидзе был восстановлен в кадрах Советской Армии.

-- В 1947--1949 годах он занимал должность начальника военной кафедры Тбилисского института физической культуры, затем ту же должность в местном сельскохозяйственном институте.

-- В 1949--1956 годах работал начальником военной кафедры Тбилисского государственного университета.

-- 2 августа 1956 года Абрамидзе был уволен в отставку по болезни.

-- Жил в Тбилиси, где и умер 3 апреля 1989 года.

В оставшееся до отъезда время я побеседовал с начальником штаба дивизии майором Павлом Васильевичем Черноусовым.

Он познакомил меня с планами боевой подготовки, с организацией подъема по боевой тревоге, рассказал о ведущих командирах штаба, и в первую очередь о начальниках оперативного и разведывательного отделений, с которыми я затем познакомился лично.

Прощаясь, я, шутя, спросил майора, не трудновато ли ему со своим командиром дивизии работать. Майор, улыбнувшись, ответил:

-- Генерал наш действительно кипяток, подчас не прочь и стулья поломать, но работать с ним все же легко. Умный и волевой командир, за ним начальник штаба как за каменной стеной: в обиду не даст. Он каждую командирскую должность, что называется, своим горбом испытал. Тактик блестящий. Стреляет почти из всех видов оружия... -- Помолчав, добавил: -- Подчиненные его уважают за справедливость и отеческую заботу.

Мы провели в дивизии два дня.

Срок, конечно, слишком малый, чтобы досконально познакомиться со всеми частями. Но общее впечатление осталось отрадное.

Простившись с генералом Абрамидзе, едем на ближайшие перевалы через Карпаты.

Изучаем местность, принимаем участие в эксперименте, который проводится по приказанию командующего округом: по горным дорогам идут танки, орудия на механизированной и конной тяге, автомашины и повозки.

По часам прослеживается время, за которое они могут осилить перевалы.

Наша машина карабкается по узкой петляющей дороге.

Сказывалась поздняя осень -- изнуряющие дожди, густые туманы. Кажется, даже камень раскисает от влаги. На подъемах и крутых поворотах машина идет юзом, того и гляди сорвется в пропасть. Дорога змеей обвивает округлые лесистые склоны горных вершин.

По краям ее, подобно часовым, выстроились гигантские буки.

Изредка, когда появляется хотя бы крохотный клочок плодородной земли, у дороги вырастает скромная усадьба -- небольшая хата и примыкающие к ней хозяйственные постройки.

Около одной из таких усадьб останавливаемся, чтобы дать остыть машине и самим отдохнуть.

Ежимся от холодного ветра.

К нам подходит старый жилистый горец, одетый в овчинный кожух и черную папаху.

С достоинством поздоровавшись, приглашает нас "до хаты".

Проходим просторные сени, переступаем порог. Дом состоит из одной большой комнаты. На длинных, грубо сколоченных скамьях вдоль стен -- вся многолюдная семья.

Женщины увлечены рукоделием, мужчины курят, лениво перебрасываясь словами. Мужчины одеты в "киптари" -- овчинные безрукавки, опоясанные широким кожаным поясом. Женщины в длинных домотканых платьях, поверх которых, как и у мужчин, теплые безрукавка, но более изящные и лучше украшенные; ниже пояса, спереди и сзади, ниспадают две пестрые "запаски" из шерстяной ткани.

Мы поздоровались.

Все привстали, задвигались, освобождая лавку для гостей, мужчины еще дружнее задымили. Женщины засуетились, готовя угощение.

На длинном столе появились миски с молоком, творогом, сыром, лепешки из кукурузной муки.

Разговорились с хозяевами.

В речи их причудливо переплетались украинские и польские слова. Подчас мы с трудом понимали друг друга. Тогда на помощь спешили старик и один из его внуков, которые очень хорошо говорили по-русски.

Нас спросили (о чем можно еще спрашивать военных?), будет ли война. Мы успокоили их, что пока для тревоги нет оснований. Старший из сыновей старика удивленно наблюдал, как наш шофер свободно чувствовал себя за одним столом с офицерами, и тихо попросил отца узнать у меня, не родственник ли мне этот солдат.

То, что "пан полковник" запросто беседовал с солдатом, никак не укладывалось в голове этого человека, недавно служившего в польской панской армии.

Пришлось пояснить, что шофер не родня мне. Но все мы служим общему делу и не случайно зовем друг друга товарищами. Офицеры и солдаты у нас вчерашние рабочие и крестьяне, у них одни интересы, поэтому они в равной степени уважают друг друга.

-- А дисциплина? -- не выдержал вчерашний солдат.

-- И дисциплина держится на этом уважении и высокой сознательности каждого.

Все слушали с большим вниманием.

И особенно -- младший сын хозяина.

Оказывается, его скоро должны призвать на военную службу. Со страхом ждал он этого дня -- старший брат так много рассказывал о бесчеловечных порядках в панской армии.

Сейчас парень повеселел. Засыпал вопросами о жизни наших солдат.

-- Неужели каждый может стать командиром?

-- Каждый. Надо только служить хорошо и учиться старательно.

Затронули и повседневные житейские дела.

Старик рассказал, что хлеб насущный дается им нелегко.

Пасут овец и коз на горных пастбищах. Хлеба своего не хватает: с клочков каменистой земли, которые они засевают, собирают всего три-четыре центнера с гектара. Долгие годы не удавалось освободиться от помещичьей кабалы. Лучшие пастбища и пашни находились в руках помещиков и сельских богатеев.

Только после воссоединения с Советской Украиной вздохнули полной грудью.

Кончилась власть панов, все богатства земли стали достоянием трудового народа.

-- Теперь жить можно, пан командир! -- удовлетворение заключил старик.

Ужокский перевал, по которому проходит шоссе Самбор -- Ужгород, расположен на сравнительно небольшой высоте (889 метров над уровнем моря).

Встретил он нас пронизывающим ветром и мокрым снегом.

Буран мешал рекогносцировке.

Окрестность просматривалась лишь в короткие минуты просветления.

Горы здесь из песчаника, глинистых сланцев, мергеля и других легкоразрушаемых пород. Этим объяснялись и мягкие очертания возвышенностей и обилие глубоких теснин, прорезанных вешними водами и небольшими ручьями.

У одного кристально чистого шумного ручейка присели отдохнуть.

Не сразу мы разобрались, что сидим у колыбели крупной реки Сан.

Вечером на перевал поднялась голова экспериментальной колонны. Первыми преодолели подъем автомашины. Несколько позже -- танки. Еще позднее -- тракторы с артиллерийскими орудиями. Гужевого транспорта мы не дождались -- встретились с ним, уже спускаясь с перевала. Кони с трудом взбирались по крутой дороге.

Приходилось часто останавливаться, чтобы дать им передышку.

В общем, колонна двигалась очень медленно. Было ясно, что тяжелые, малоподвижные, не приспособленные к действиям в горах стрелковые дивизии в этом районе необходимо как можно быстрее переформировать в облегченные горнострелковые соединения.

В канун праздника Великого Октября мы возвратились наконец в Станислав.

Я составил подробный отчет о поездке.

Отметил отдельные недостатки, положительно отозвался о боевой выучке частей.

Горячо настаивал на скорейшем переформировании ряда стрелковых дивизий нашей армии в горнострелковые.

Вспоминаю сейчас об этом с горечью: с началом войны нашим горнострелковым дивизиям пришлось сражаться на равнине. Труд по их переформированию был затрачен впустую...

Первое в мире государство рабочих и крестьян существовало уже 23 года.

Когда-то враги предрекали, что оно не продержится и нескольких недель.

История посмеялась над горе-пророками. Советское государство здравствовало и крепло, стало одной из самых могущественных держав мира. Весь трудовой люд земли, все народы, изнывавшие под гнетом капитала, взирали на Страну Советов с любовью и надеждой.

Фашисты -- с ненавистью и затаенным страхом. Мы знали, что они не оставят нас в покое, что нам еще придется драться с ними не на жизнь, а на смерть. Чувствовали, что грозный час испытаний приближается. Но мы верили в несокрушимость нашего общественного строя и смело смотрели в будущее.

7 ноября я не узнал Станислава.

Как уже говорилось, при первом знакомстве он показался мне захолустным, обывательским.

И вдруг увидел его другим. Улицы заполнились ликующим народом.

Сплоченными колоннами проходили рабочие. Их оказалось много: промышленность города быстро развивалась. Дружные песни лились над людским морем. Советские песни. Всего год минул, как область влилась в Советскую Украину, а перемены разительные. Новая жизнь сплачивала, поднимала людей. Радовалось сердце: мы и здесь в родной семье.

В декабре 96-я горнострелковая дивизия нашей армии совершала марш на новое место своей дислокации -- к границе с Румынией.

Командовал дивизией известный кавалерийский генерал Павел Алексеевич Белов.

Генерал Парусинов приказал мне выехать для контроля за маршем. К тому времени выпал обильный снег, резко похолодало. Все это затрудняло переход.

Авангард дивизии я нагнал ночью в районе Лапчина.

Марш осуществлялся, как в боевой обстановке. Колонны двигались с организованным по всем правилам походным охранением, готовые в любой момент вступить во встречный бой. По маршруту в заранее намеченных пунктах были расставлены зенитные пулеметные и орудийные установки. Их расчеты настороженно всматривались в ночное безоблачное небо.

Генерала Белова я нашел в небольшой запорошенной снегом дубовой роще.

Для его оперативной группы здесь были разбиты две брезентовые утепленные палатки.

В перекрещенной ремнями длинной кавалерийской шинели генерал стоял у освещенного аккумуляторной лампочкой походного столика, на котором была разложена карта.

Мы виделись с ним в 1933 году, когда он, будучи заочником Военной академии имени М. В. Фрунзе, приезжал сдавать выпускные экзамены.

Худощавый, интеллигентного вида командир с тремя шпалами в петлицах привлекал внимание отличной кавалерийской выправкой.

Разговорились. Удивились совпадению нашей военной карьеры.

Оба в конце первой мировой войны стали офицерами, оба перешли на службу Советской власти и в 1923 году уже командовали кавалерийскими полками. Сейчас я немало удивился, что заядлый конник командует горнострелковой дивизией.

Он узнал меня:

-- А! Привет, кавалерист! Каким ветром?

Я объяснил, по какому поводу прибыл. Белов посерьезнел.

-- Можете доложить командующему, что дивизия совершает марш в строгом соответствии с планом. Обмороженных нет, по всем маршрутам организованы обогревательные пункты. Походные кухни обеспечивают людей на привалах горячей пищей. Все свое имущество мы вывезли, что называется, до последнего гвоздика. Так что -- все в порядке.

Командир дивизии показал по карте движение колонн. Порядок образцовый.

Нам принесли по кружке горячего чая -- очень кстати в эту морозную ночь.

-- Что, дружище, окончательно изменил кавалерии? -- спросил Белов. -- Или это судьба-злодейка забросила в армейский штаб?

-- А я не жалею. Кавалерия свое дело сделала. Будущее теперь за механизированными войсками. Что же касается работы в крупном штабе, она каждому на пользу. Так что мне сетовать на судьбу нет причин. А вот ты, прирожденный кавалерист, и вдруг командуешь горнострелковой дивизией? За какие-такие провинности?

Белов помрачнел.

-- Так получилось. Я -- солдат. Приказали -- командую пехотой, прикажут -- поведу в бой механизированное соединение. -- И вздохнул. -- Эх! А все-таки с какой радостью я принял бы сейчас кавалерийскую дивизию! Все там мне знакомое, родное, не то что в пехоте. -- Хлопнул ладонью по карте: -- Вот смотрю -- растянулись колонны, тяжело топать пехотинцам сквозь вьюгу. Посадить бы молодцов на коней! И такова уж сила привычки: стану рассчитывать скорость движения колонн и невольно исхожу из возможностей конницы...

В течение нескольких суток мы не расставались с Беловым.

Объехали все части на марше. Покинул я дивизию, когда она вся подтянулась к месту назначения.

Тепло попрощался с Павлом Алексеевичем. Не знали мы с ним тогда, что вскоре лихой конник вернется в свою стихию. Его кавалерийский корпус отличится в боях за Москву, станет гвардейским...

Павел Алексеевич Белов (6 февраля 1897 -- 3 декабря 1962) -- генерал-полковник (1944), Герой Советского Союза (1944).

-- Родился в Шуе в семье фабричного служащего.

-- Работал табельщиком, телеграфистом на станции в Иваново-Вознесенске.

-- В 1916 призван в армию, воевал рядовым в эскадроне гусарского полка.

-- В 1917 окончил школу прапорщиков.

-- В РККА с 1918, назначен инструктором районного отделения Всевобуча в Ивано-Вознесенске.

-- С июля 1919 года участвовал в Гражданской войне: командовал кавалерийским взводом, эскадроном, был помощником командира полка.

-- В 1922--26 годах командир кавалерийского полка, с 1927 отдельного кавалерийского эскадрона, с 1929 помощник начальника отдела штаба МВО.

-- С июня 1931 года находился для особых поручений при Реввоенсовете СССР, с декабря 1932 года помощник инспектора кавалерии РККА.

-- В 1934--37 годах -- помощник командира и командир 7-й кавалерийской дивизии, с июля 1937 начальник штаба кавалерийского корпуса.

-- Участвовал в походе советских войск на Западную Украину в 1939 году.

-- С октября 1940 года командовал горнострелковой дивизией.

-- Окончил курсы усовершенствования старшего комсостава (1927), Военную академию имени Фрунзе (1933), академические курсы при Высшей военной академии (1949).

-- В марте 1941 года назначен командиром 2-го кавалерийского корпуса, который с началом Великой Отечественной войны непрерывно участвовал в боях на Южном фронте, выполнив ряд боевых задач по оперативному прикрытию фронта 9А и 18А и удержанию рубежа на Днестре. Отступил с боями от Тирасполя до Киева. В ходе Киевской операции, закончившейся разгромом советских войск на Украине, вёл успешные оборонительные бои на направлении Ромны-Штеповка, за что был награждён орденом Ленина.

-- С ноября 1941 года участвовал в Московской битве, особенно отличился в оборонительных боях под Тулой. За отличия в сражениях летом и осенью 1941 2-й корпус был удостоен звания гвардейского (26 ноября 1941, одновременно переименован в 1-й).

-- С июня 1942 года до конца войны командующий 61-й Армии, соединения и части которой до середины 1943 вели оборонительные и наступательные бои южнее и юго-западнее Белёва, в составе Брянского фронта участвовали в Орловской операции 1943.

-- После войны Белов командовал войсками Донского (1945--46), Северо-Кавказского (1946--48), Южно-Уральского (1949--1955) военных округов.

-- В 1955--60 председатель ЦК ДОСААФ.

-- Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Баграмян И.X.

Так начиналась война. -- М.: Воениздат, 1971

*****************************************************************

Если посмотреть правде в глаза...

0x01 graphic

Напутствие великого князя Михаила Тверского. 1847

Художник Пимен Никитич Орлов (1812-1865)

"Революция дышит ненавистью и местью" 94k "Фрагмент" Политика. Размещен: 12/03/2014, изменен: 12/03/2014. 94k. Статистика. 759 читателей (на 15.12.2014 г.)

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Иллюстрации/приложения: 14 шт.

Ильин Иван Александрович (1883--1954) -- русский философ, писатель и публицист . Мысли из статьи:

...Справедливость совсем не требует равенства. Она требует предметно-обоснованного неравенства.

Ребенка надо охранять и беречь; это дает ему целый ряд справедливых привилегий.

Слабого надо щадить.

Уставшему подобает снисхождение.

Безвольному надо больше строгости.

Честному и искреннему надо оказывать больше доверия. С болтливым нужна осторожность.

С одаренного человека справедливо взыскивать больше.

Герою подобают почести, на которые не-герой не должен претендовать.

И так -- во всем и всегда...

...Справедливость есть искусство неравенства. В основе ее лежит внимание к человеческой индивидуальности и к жизненным различиям. Но в основе ее лежит также живая совесть и живая любовь к человеку.

Есть особый дар справедливости, который присущ далеко не всем людям. Этот дар предполагает в человеке доброе, любящее сердце, которое не хочет умножать на земле число обиженных, страдающих и ожесточенных. Этот дар предполагает еще живую наблюдательность, обостренную чуткость к человеческому своеобразию, способность вчувствоваться в других.

Безумно искать справедливость, исходя из ненависти; ибо ненависть завистлива, она ведет не к справедливости, а к всеобщему уравнению.

Безумно искать справедливости в революции; ибо революция дышит ненавистью и местью, она слепа, она разрушительна; она враг справедливого неравенства; она не чтит "высших способностей" (Достоевский). А справедливость сама по себе есть одна из высших способностей человека и призвание ее состоит в том, чтобы узнавать и беречь высшие способности...

Луч ненависти есть луч, ибо он горит и сверкает, он заряжен энергией, он направлен от одного духовного очага к другому. Но ненавидящий очаг горит как бы черным огнем, и лучи его мрачны и страшны, и энергия их не животворна, как в любви, а смертоносна и уничтожающа.

Зайдя в тупик своей ненависти, он ожесточился и ослеп; и вот встречает всякое жизненное проявление с моей стороны -- убийственным "нет". Этим "нет" насыщены все его лучи, направленные ко мне; а это означает, что он не приемлет лучей от меня, не прощает мне моего бытия и не терпит моего существа -- совсем и никак. Если бы он мог, то он испепелил бы меня своим взглядом. Он одержим почти маниакальной идеей -- моего искоренения: я осужден, совсем и навсегда, я не имею права на жизнь. Как это выражено у Лермонтова: "нам на земле вдвоем нет места" [Слова Грушницкого. "Герой нашего времени"]... В общем и целом,-- духовная рана, уродство, трагедия...

...Все люди, без исключения, пока они живут на земле, соучаствуют во всеобщей мировой вине, желанием и нежеланием, но также и безволием, и трусливым уклонением от волевого решения; деланием и неделанием, но также и полуделанием или пилатовским "умовением рук"; чувствами и мыслями, но также и деревянным бесчувствием и тупым бессмыслием.

Мы соучаствуем в вине всего мира -- непосредственно и через посредство других, обиженных или зараженных нами, и через посредство третьих, неизвестных нам, но воспринявших наше дурное влияние. Ибо все человечество живет как бы в едином сплошном духовном эфире, который всех нас включает в себя и связует нас друг с другом. Мы как бы вдыхаем и выдыхаем этот общий духовный воздух бытия; и посылаем в него свои "волны" или "лучи", даже и тогда, когда не думаем об этом и не хотим этого, и воспринимаем из него чужие лучи, даже тогда, когда ничего не знаем об этом.

Каждая лукавая мысль, каждое ненавистное чувство, каждое злое желание -- незримо отравляют этот духовный воздух мира и передаются через него дальше и дальше. И каждая искра чистой любви, каждое благое движение воли, каждая одинокая и бессловесная молитва, каждый сердечный и совестный помысл -- излучается в эту общую жизненную среду и несет с собою свет, теплоту и очищение. Бессознательно и полусознательно читаем мы друг у друга в глазах и в чертах лица, слышим звук и вибрацию голоса, видим в жестах, в походке и в почерке многое сокровенное, несовершенное, несказанное и, восприняв, берем с собою и передаем другим.

Кащей Бессмертный недаром обдумывает своя коварные замыслы.

Баба Яга не напрасно развозит в ступе свою злобу.

Сатанисты не бездельно и не бесследно предаются своим медитациям.

Вот почему на свете нет "виновных" и "невинных" людей. Есть лишь такие, которые знают о своей виновности и умеют нести свою и общемировую вину, и такие, которые в слепоте своей не знают об этом и стараются вообразить себе и изобразить другим свою мнимую невинность.

Первые имеют достаточно мужества и смирения, чтобы не закрывать себе глаза на свою вину. Они знают истинное положение в мире, знают об общей связанности всех людей и стараются очищать и обезвреживать посылаемые ими духовные лучи. Они стараются не отравлять, не заражать духовный воздух мира, наоборот -- давать ему свет и тепло. Они помнят о своей виновности и ищут верного познания ее, чтобы гасить ее дурное воздействие и не увеличивать ее тяжесть. Они думают о ней спокойно и достойно. не впадая в аффектацию преувеличения и не погрязая в мелочах. Их самопознание служит миру и всегда готово служить ему. Это -- носители мировой вины, очищающие мир и укрепляющие его духовную ткань.

А другие -- вечные беглецы, безнадежно "спасающиеся" от своей вины: ибо вина несется за ними наподобие древней Эриннии. Они воображают, что отвечают лишь за то, что они обдуманно и намеренно осуществили во внешней жизни, и не знают ничего о едином мировом эфире и об общей мировой вине, в которой все нити сплелись в нерасплетаемое единство.

Они ищут покоя в своей мнимой невинности, которая им, как и всем остальным людям, раз навсегда недоступна. Как умно и последовательно они размышляют, как изумительна их сила суждения, когда они обличают своих ближних, показывают их ошибки, обвиняют их, пригвождают их к позорному столбу... И все потому, что им чудится, будто они тем самым оправдывают себя. Но как только дело коснется их самих, так они тотчас становятся близоруки, подслеповаты, наивны и глупы. И если бы они знали, как они вредят этим себе и миру...

Каждый из нас должен прежде всего подмести и убрать свое собственное жилище.

Жизнь есть борьба, в которой мы должны побеждать; а победителем становится тот, кто осуществляет благое и справедливое.

...Человек, поставивший себе серьезную жизненную задачу, имеющий великую цель и желающий предметного успеха и победы, должен не бояться лишений; мужество перед лишениями и угрозами есть уже половина победы, или как бы выдержанный "экзамен на победу".

Тот, кто трепещет за свои удобства и наслаждения, за свое имущество и "спокойствие", тот показывает врагу свое слабое место, он подставляет ему "ахиллесову пяту" и будет скоро ранен в нее: он будет ущемлен, обессилен, связан и порабощен. Ему предстоит жизненный провал...

Всю жизнь нам грозят лишения. Всю жизнь нас беспокоят мысли и заботы о возможных "потерях", "убытках", унижениях и бедности. Но именно в этом и состоит школа жизни: в этом -- подготовка к успеху, закал для победы.

То, чего требует от нас эта школа, -- есть духовное преодоление угроз и лишений. Способность легко переносить заботы и легко обходиться без того, чего не хватает, входит в искусство жизни.

Искусство сносить лишения требует от человека двух условий.

Во-первых, у него должна быть в жизни некая высшая, всё определяющая ценность, которую он действительно больше всего любит и которая на самом деле заслуживает этой любви. Это и есть то, чем он живет и за что он борется; то, что освещает его жизнь и направляет его творческую силу; то, перед чем все остальное бледнеет и отходит на задний план... Это есть священное и освящающее солнце любви, перед лицом которого лишения не тягостны и угрозы не страшны... Именно таков путь всех героев, всех верующих, исповедников и мучеников...

И во-вторых, человеку нужна способность сосредоточивать свое внимание, свою любовь, свою волю и свое воображение -- не на том, чего не хватает, чего он "лишен", но на том, что ему дано.

...Тот, кто умеет с любовью вчуствоваться и вживаться в дарованное ему, тот будет находить в каждой жизненной мелочи новую глубину и красоту жизни, как бы новую дверь, ведущую в духовные просторы; или -- вход в сокровенный Божий сад; или -- колодезь, щедро льющий ему из глубины бытия родниковую воду.

Такому человеку довольно простого цветка, чтобы коснуться божественного миротворения и изумленно преклониться перед ним; ему, как Спинозе, достаточно наблюдения за простым пауком, чтобы постигнуть строй природы в его закономерности; ему нужен простой луч солнца, как Диогену, чтобы испытать очевидность и углубиться в ее переживание. Когда-то ученики спросили Антония Великого, как это он видит Господа Бога? Он ответил им приблизительно так: "Ранним утром, когда я выхожу из моей землянки в пустыню, я вижу, как солнце встает, слышу, как птички поют, тихий ветерок обдувает мне лицо -- и сердца мое видит Господа и поет от радости..."

Каким богатством владеет бедняк, если он умеет быть богатым...

Это значит еще, что лишения призывают нас к сосредоточенному созерцанию мира, так, как если бы некий сокровенный голос говорил нам: "В том, что тебе уже дано, сокрыто истинное богатство; проникни в него, овладей им и обходись без всего остального, что тебе не дано, ибо оно тебе не нужно..."

Во всех вещах мира есть измерение глубины. И в этой глубине есть потаенная дверь к мудрости и блаженству. Как часто за "богатством" скрывается сущая скудость, жалкое убожество; а бедность может оказаться сущим богатством, если человек духовно овладел своим скудным состоянием...

Поэтому нехорошо человеку обходиться без лишений: они нужны ему, они могут привести ему истинное богатство, которого он иначе не постигнет. Лишения выковывают характер, по-суворовски воспитывают человека к победе, учат его самоуглублению и обещают ему открыть доступ к мудрости.

И я не ропщу на лишения и утраты, постигшие меня в жизни. Но о моей синей сафьяновой тетради, научившей меня когда-то "закону оловянного солдатика", я вспоминаю с благодарностью: она отняла у меня когда-то желанную игрушку, но открыла мне доступ к истинному богатству. И ее -- я не хотел бы лишиться в жизни...

В. Гюго. Девяносто третий год (А.К. - важнейшие фрагменты на будущее)

НАКАЗАНИЕ ВОИНСКОЕ.

Напутствия перед походом.

НАСТАВЛЕНИЕ ГОСПОДАМ ПЕХОТНЫМ ОФИЦЕРАМ В ДЕНЬ СРАЖЕНИЯ.

НАСТАВЛЕНИЕ ДЛЯ ОБРАЗОВАНИЯ ВОСПИТАННИКОВ ВОЕННО-УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ

НАСТАВЛЕНИЕ СЫМА ФА.

Наставники-наблюдатели в кадетских корпусах. 1835 г.

0x01 graphic

"Благословение ополченца 1812 года".

Художник Иван Васильевич Лучанинов (1781-1824)

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 17/12/2014, изменен: 17/12/2014. 52k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 7 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Баграмян: "По пути в 72-ю дивизию я решил проехать вдоль реки Сан, по которой пролегала государственная граница". "В отличие от 99-й дивизии, где все полки возглавляли опытные полковники, в 72-й ими командовали молодые майоры: Кисляков, Мищенко и Хватов"...

Каменев Анатолий Иванович Граница рядом...

Каменев Анатолий Иванович
Граница рядом...