ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Петр Великий о могуществе всепобеждающего труда и знания

В ЭНЦИКЛОПЕДИЮ РУССКОГО ОФИЦЕРА

________________________________________________________________________________________________

И. Соколовский

Петр Великий о могуществе всепобеждающего труда и всепросвещающего знания.{1}

Предисловие

Благо тому государству, во главе которого стоит великий и мудрый правитель. Россия, как и многие государства мира, не может гордиться всеми своими управителями (не имеет значения их название, статус и родословная). Но может быть Проведение специально посылает правителей сильных и слабых, мудрых и глупых, чтобы научить простых людей избирать лучших и не допускать худших к государственным делам?

История многих стран мира покрыта мраком и недоступна простым гражданам, ибо честная историческая правда проясняет сознание и острит ум. Но нужно ли ясное сознание граждан тем, кто страдает жадностью, заражен корыстью и держит в уме лишь свои интересы, да интересы себе подобных?

Правильно говорят те, кто обвиняет простых сограждан в политической близорукости и неразборчивости, когда одной шокирующей выходки достаточно для завоевания симпатий масс.

"Нравится" и "не нравится" - главные критерии многих наших избирателей. А вот понятия - "достоин" и "не достоин" высокого звания государственного мужа, - у нас, почему-то не в ходу.

Можем ли мы после этого сетовать на то, что законы "не для всех писаны", а государственные чиновники на скромную зарплату стоят себе многомиллионные коттеджи?

Если мы не хотим жить в обществе, где всегда прав сильный и имущий, то каждый из нас должен усвоить хотя бы элементарные уроки политграмоты. И надобно это сделать не путем скучных лекций, а посредством живого примера.

Петр Великий - это как раз тот пример, который нужно всегда иметь в качестве образца, решая вопрос личного политического выбора.

А.И. Каменев, 1 октября 2007 г.

Приступая к изображению просветительной деятельности Петра Великого, должно указать как на те цели, которые он преследовал в жизни, так и на побуждения, руководившие его действиями, на интересы, волновавшие его.

Узким, обыденным пониманием жизни, по которому цель ее -- счастье -- может быть достигнуто при довольстве одного только личного "я" или семьи, Петр не довольствовался. Он является провозвестником другой, более широкой идеи, редкой гостьи русской земли, идеи, по которой личное счастье может быть вполне достигнуто только вместе с общим. "Государственная польза", "всенародная польза", "всеобщее благо", -- вот цели, достойные по взглядам Петра лучших, благородных человеческих стремлений. Что же именно должно было по его понятиям составить благо народа? Прежде всего, доставление ему политического значения в среде других наций, силы и уменья постоять за себя в минуты столкновений, а для предупреждения последних -- сближение с другими национальностями чрез возможно большее расширение мирных сношений с ними. Хотя Петр и полагал, что воинское дело -- первое из мирских дел, хотя он хотел сам быть и других видеть солдатами, но он все-таки не способен был отдаться только политическим соображениям, а тем более, завоевательным планам. Внутреннее спокойное развитие народа было постоянно предметом его желаний.

Устранить тяжелое экономическое положение государства, народные бедствия, разоренья всякого рода, установить более справедливые отношения между членами его, изгнать из общественной и семейной жизни господство своеволия и самодурства, рассеять темные призраки, что владычествовали над умом народа, разрушить темное царство аскетизма и суеверия, пробудить заснувшие силы, приучить общество к более честной самостоятельной жизни, -- с достижением всего этого, по мнению Петра, неразрывно было связано благо народное. Успех возможен только при введении в возможно больших размерах двух могучих рычагов общественного развития: всепобеждающего труда и всепросвещающего знания. Мало того, что научные знания собирались по всей Европе; пытливой мысли "разведчиков" предназначалось проникнуть и в заповедные сибирские тайги, неведомые степи, горы, заглянуть в темные закоулки русской жизни, все вытащить на божий свет, чтобы с собранными сведениями, -- "когда науки и искусства произойдут в вящий цвет" -- истина и труд смелее могли разгуляться по лицу русской земли, разрушая отжившие старые начала, созидая новые, реформируя жизнь.

На всякого члена общества для блага целого должна быть возложена какая-нибудь работа, будет ли он совершать далекие походы, будет ли строить корабли, рыть каналы, пахать землю, отыщет ли руду, построит ли завод, переведет ли книгу, будет ли заведовать распорядком и собирать денежную казну, только труд, непременно труд. На знатность рода, на породу не следует обращать внимания. Чем больше труда положит член общества в свое дело, чем больше знаний и честности покажет он, тем высшее место он займет в обществе. Вот крайний предел тех начал, какие стали вводиться Петром в русскую жизнь, хотя, может быть, и без сознания возможных последствий.

Но с Петром случилось то, что нередко бывает с историческими деятелями: нельзя не заметить, что в некоторых случаях он поступается своими воззрениями, вступает в компромисс с прошедшим, поддается влиянию обстоятельств и окружающих лиц, а иногда увлечениям своей натуры -- отсюда является непоследовательность, противоречия во взглядах и в образе действий. Такая смесь старых и новых начал поражает и в том случае, когда дело касается отношений государя к народу. С одной стороны, понятия и приемы чисто московских царей: тоже представление о божественном происхождении царской власти, об ответственности за свои действия только перед Богом, прежние злые умыслы против государева здоровья стали носить имя злых умыслов против персоны его царского величества. Московские взгляды и привычки тем крепче держались, что находили себе оправдание в примерах Западной Европы, в том благоговейном уважении, с которым многие относились в Европе к творцу Версаля и к людям, умевшим поражать роскошью и внешним блеском. Но, с другой стороны, уже одно то, что Петр рядом с собой выставил новое "величество", самое обращение с князем-кесарем заставляют предполагать, что он не чувствовал симпатии к типу недоступных -- владыке, в который выработались московские цари. Петр обставил идеал государя совершенно новыми условиями, старался подчинить его деятельность тем же началам, выполнение которых он признавал необходимой обязанностью каждого члена общества. Так государь во имя общего блага должен служить государству, народу. Свое служение он начинает с низших ступеней, неся на себе служебные обязанности. Образование, труд, заслуги, признанные другими, дают ему право подниматься на высшие ступени общественного положения. Петр допускает влияние на него, государя, чужого мнения; он терпеливо выслушиваете споры, дорожит общественным мнением Европы, суждениями людей честных, образованных. Во имя беспристрастия он отказывается на время от своей власти, просит совета и суда у других в деле с собственным сыном, он уделяет довольно значительную долю власти новому учреждению, Сенату, признавая за ним возможность заменять в некоторых случаях персону его величества; наследник престола не может занять его, если окажется непотребным и может быть заменен другим, чужим. Для пользы России Петр готов отказаться от царской власти на неопределенное время, а в случай смерти поручает избрать в наследники "достойнейшего". Государь является не прежним помещиком вотчины, а трудолюбивым управляющим ее, руководимым заботами об общем благе, о справедливости, зависимым от общественного мнения.

С изменением взглядов на отношения государя вообще в народу произошла перемена во взглядах на то, как должен поставить себя государь в обыденных сношениях с разного рода людьми. Петр чувствовал отвращение к уединенной замкнутой жизни во дворце; ему казалось, что только детей позволительно оставлять дома, что лишать одних царей человеческого общества -- варварский и бесчеловечный обычай. Надо узнать народ, которым управляешь, а чтоб узнать его, надо, прежде всего, сблизиться с ним. Бывшие холопы становится рядом в качестве участников в общем деле служения родине.

Должны были измениться и взгляды на права государя над общественными суммами, собираемыми с народа. Не раз заявлен был Петром взгляд, что правитель не должен тратить чужого имущества на личные нужды, -- бережливо распоряжаться добытым потом и кровью. Замечательно, что Петр просил назначить ему жалованье по заслугам, по достоинству его трудов и говорил, что трудовыми деньгами может распоряжаться, как сам хочет.

При введении в жизнь этих новых начал, Петр, как известно, не считал нужным стесняться крутостью, радикальностью средств и мер, так что на первый взгляд они кажутся беспощадными, непростительно жестокими. Но в этом случае Петр является только сыном своего сурового времени. Правда, он не заботится в этом случае о распространении гуманных начал, но не думает и о нововведениях и изобретениях по части инквизиционных мер и казней. Он даже старается ограничить в некоторых случаях пытку. Зато замечателен тот факт, что Петр в своей реформаторской деятельности не ограничивается одними предписаниями и требованиями, принудительной и карательной стороной мер. В разных случаях он старается убедить в полезности и необходимости предпринятой реформы, задуманного дела, издаваемого закона. Для большой убедительности в указах, манифестах, регламентах приводятся в доказательство не только библейские факты, цитаты (что возможно было и в допетровской Руси), но выписывается длинный ряд примеров из истории общей, русской, церковной, предлагается рассудить о том или другом. Под влиянием Петра создается целая литература в защиту реформы, произносятся проповеди политического характера, пишутся целые трактаты и проч. Не додумался только Петр до сознания о пользе от вполне свободного обсуждения его мер и указов. Свобода слова казалась слишком страшной. Впрочем он давал довольно видное место гласности, особенно в политических преступлениях.

Вот общая программа тех начал и взглядов, о которых Петр заявлял своему народу в разное время, по разным случаям, разными способами. Но это не значить, чтобы Петр был способен явиться говоруном. Он сознавал, что "воистину легко писать и указывать, а самому не делать". Нет, он стремился осуществить их в действительной жизни; он сам, где можно, первый принимался за работу. Посмотрим теперь, действительно ли соответствовал его взглядам общий характер его деятельности.

Сначала обратим внимание на то, насколько он приготовился к своему делу, какого рода знаниями и в каком количестве он владел. Прежде всего, нужно упомянуть о том выгодном положении, которое занял Петр, вырвавшись из душной атмосферы царских палат; пред ним раскрылось широкое поприще для умственных и физических трудов -- Россия и Европа; тут он мог лицом к лицу столкнуться с неведомой жизнью, сблизиться с представителями разных наций, вер, степеней образования, общественных положений и проч. В тоже время и природа редко награждала кого такой впечатлительностью, наблюдательностью, живым, светлым умом, не просто любознательностью, а скорее жаждой знания, энергией и телесной крепостью, какими оделила она Петра Первого.

Не даром дивились ему современники и, между прочим, такой замечательный человек своего времени, как Лейбниц. В молодости уже обнаружилась в нем любовь к положительным занятиям, практически применимым и особенно касающимся военного и морского дела, -- и Петр 15 лет поступил "в чин учимых", не научившись до того твердо и орфографически правильно писать. Познакомившись с арифметикой, нашедши учителя в голландце Тиммермане, Петр начал под его руководством заниматься геометрией, и вслед за тем перешел к изучению фортификации и артиллерии. Для этой же цели, вероятно, перевели по приказанию государя в 1685 г. с иностранного: "Художества огненная и всякия воинския орудия ко всяким городовым приступам и оборон приличные". Знания в военном искусстве увеличились еще от участия царя в строевой службе. Приобретенное проверялось на практике сначала только в потешных, а потом и в азовских походах, где Петр, как известно, принимал деятельное участие в качестве офицера, инженера и артиллериста. Свои знания в артиллерии Петр пополнил во время первого путешествия за границу под руководством главного инженера прусских крепостей Штерпфельда, который "ежедневно... Петра Михайлова не только в теории науки, но в практике частыми работами собственных рук его обучал и упражнял". О знаниях Петра в артиллерии говорят и уцелевшие в его письмах и бумагах подробные собственноручные наставления и заметки о разных составах пороха, о калибре орудий, о правилах, как попадать в данную точку и проч. Кроме того одной из главных целей первого путешествия Петра заграницу было -- прибрести специальные практические и теоретические знания в любимых им до страсти кораблестроении и мореплавании, вместо первоначальных практических сведений, полученных в России от Бранта и Корта. В Голландии царь брал уроки по математике и навигации у знатока этих наук Альбертсона фон-Дама и уроки черченья у Адама Сило. В тоже время он изучил в продолжении 4Ґ месяцев на ост-индской верфи все, "что доброму плотнику знать надлежит". Но так как относительно кораблестроения в Голландии преобладали практические знания, а теоретические еще слабо развиты, то чтобы еще больше усовершенствоваться в корабельной архитектуре, Петр поехал в Англию и там изучил ее в 4 месяца. В его подробных письменных инструкциях и заметках, касающихся постройки доков, кораблей, судов, их отделки, оснастки обнаруживается знаток корабельного дела во всех его частях. Петр, кажется, знал морское дело лучше всех русских. Об его обширных знаниях в военном и морском деле говорят также и иностранцы.

Кроме того, Петр научился еще многим ремеслам. Еще в 1697 г. ганноверская курфистина писала, что царь знает в совершенстве 14 ремесел, не называя, впрочем, каких, и откуда она это узнала. Его познания в ремеслах обнаружились также во время посещения им Парижа, когда царь, заходя к ремесленникам, расспрашивал их о подробностях работы. Петр был искусный плотник, токарь, резчик, кузнец, канатный мастер, садовник, дровосек, фейерверкер, барабанщик... Знания Петра были настолько очевидны и настолько выходили из общего уровня, что память о них до сих пор не может исчезнуть из народных преданий: "росту он был высокого, ученья великого", говорить про Петра одно из них.

Все вышеупомянутое в большинстве Петр знал как специалист; но этим не ограничивались еще его знания и практические сведения. Начавши поздно ученье, отвлекаемый государственной деятельностью, Петр, в продолжены почти всей жизни, заботился если не специально изучить практически полезные науки и искусства, то, по крайней мере, познакомиться с ними, не переставая в тоже время дополнять и свое общее образование. Он проверял приготовляемые к печати переводы; все почти выходившее на русском языке книги проходили через руки царя. Ему же сообщались статистические данные о положении различных частей государственного управления.

Но не среди только кабинетных занятий образовался Петр; он искал случая слышать живую речь самых людей науки, научиться от них, слушал их лекции, смотрел опыты химические, механические, анатомические вскрытия, как например у Рюйма, известного профессора анатомии, у членов парижской академии, у Жофруа. "Он, _ говорит про Петра Лейбниц, видевший его в Германии, _ со всех сторон собирает около себя сведущих людей, и когда он с ними говорит, они совершенно поражены: с таким пониманием их дела он ведет с ними речь. Он осведомляется о всех механических искусствах; но главный его интерес сосредоточивается на всем, что относится к мореплаванию, а поэтому он любит также астрономию и географию. Я надеюсь, что через него мы узнаем, соединена ли Азия с Америкой"... В других странах Петр тоже не упускал случая побеседовать о научных предметах с разными учеными (Витзеном, Шейнфойтом, Демелем и проч.). Одних просил разъяснить словесно малознакомые научные вопросы, с другими вел о них переписку, следил за изобретениями, иногда даже, говорят, выносил терпеливо дерзкие выходки людей, открытия которых считал для себя полезными. Кроме того, свои научные знания он пополнял при подробном осмотре кабинетов по натуральной истории, коллекций, музеумов, зоологического сада, механических кабинетов, лондонской и др. обсерваторий, лабораторий, анатомических театров, госпиталей, картинных галерей и проч. Эти осмотры делались не из простого любопытства; Петра не занимала внешняя декоративная сторона предметов, как это было с современными ему русскими туристами. Его внимание могли, напр., привлекать статуи Ришелье и Эразма Роттердамского. Получив в Петербурге знаменитый готторпский глобус, Петр, отозвался об нем как о самом приятном подарке, лучше которого едва ли могло найти герцогство голштинское, говорят, по целым часам занимался рассматриванием его.

Но не одни только теоретические, научные знания пополнял Петр. Он стал лицом к лицу с самой жизнью, сближался с людьми, различными по развитию, занятиям, общественному положению; его постоянные, тщательные наблюдения над своей и чужой жизнью, чуткое внимание ко всякому явлению, выдающемуся из ряда обыденных, естественно, могли дать ему массу разнообразных практически-полезных сведений. Не бесследными для него, конечно, остались его столкновения с государственными людьми Европы, расспросы купцов о торговле; послов о их далеких землях, его пытливые вопросы и просьбы объяснить то или другое; не бесполезно с топором в руках работал он и дружил с плотниками, с кузнецами ковал, с ткачами ткал, с кожевниками кожу строгал. А дома со сколькими людьми приходится сталкиваться Петру! Не даром он бросает весь боярский синклит, меняет сотенные стрелецкие караулы на одного-двух денщиков. Люди бывалые, опытные всегда почти находят в нем внимательного слушателя и собеседника. Он входит в крестьянские нужды, толкует с крестьянами о подробностях их жизни; с одним из них "об руку идет", другого "призывает к себе на думу", -- передают народные предания, -- спрашивает "каково да вы, крестьяне, поживаете, и за какой же у вас промысел есть?" При отсутствии у нас в то время газет, журналистики почти всякой литературы, эти беседы давали ему много практически полезных сведений о природе и жизни.

Наконец, не мало добыто им и собственными наблюдениями. В чужих краях он посмотрел на неведомую цивилизацию, побывал в столицах и деревнях, в дворцах и рудокодпнях, на полевых работах и на фабриках и проч., запоминал, записывал. Многое, многое открывал зоркий глаз Петра и по разным концам России среди ее безбрежных степей и непроходимых болот и лесов. От его глаза, писал про Петра к Лейбницу Гюнсеин, ничего не ускользает, об всем он справляется". Потому-то в его именных указах и собственноручных письмах рассыпаны критически-полезный наставления и заметки относящиеся к разным областям человеческой деятельности. Отсюда в его разговорах то "знание дела и верное суждение", о которых говорил Лейбниц. Эту сторону в разговоре Петра подметил и Берхгольц при посещении Петром голштинского герцога: первый "говорит, между прочим, говорит очень умно и с знанием дела о разных предметах. В особенности он так наивно и хорошо описывает свойства своих подданных, что любо было слушать". Не привлекала только Петра тогдашняя схоластическая мудрость; по-видимому, в риторике и пиитике от был совершенно не сведущ. Странно только видеть в этом разносторонне образованном человеке веру в астрологические гадания; не менее странными кажутся в воинском уставе угрозы жестоких наказаний занимающимся волшебством, чернокнижием.

С таким-то запасом знаний можно было смелее приступить к делу служения родине; знание укрепляло, поддерживало, давало новые силы на труд и борьбу, а труда предстояла не мало, и Петр в полном смысле слова не был "белоручкой" -- он был и чернорабочим богатырем-работником. Стук его топора раздавался и на Переяславском озере, и на Воронеже, и на Волге, и на Неве, и в далеких Сардаме и Амстердаме. С раннего утра, последуя слову Божия, бывшему к Адаму, Петр уж трудится в поте лица где-нибудь на верфи, в адмиралтействе. Застраивают корабль, и Петр собственноручно закладывает; спускают корабль, и царь "прилежно трудится над приготовлениями к спуску", работает усерднее всех, собственноручно делает первый удар при отнятии подмостков. Не в адмиралтействе, -- так на одноколке разъезжает по работам в своей новой столице и ее окрестностях, участвует при проведении новых улиц, при постройке новых зданий, сам своими руками строит себе "скромный домик". Нужно засыпать болото, прорубить просеку, аллею и царь своими руками помогает работающим; нужно развести рощу, сад, и Петр берется за кирку; нужно прорыть речку, и он, открывая работы, первый прикладывает к земле заступ; закладывается гавань и государь вместе с другими таскает камни. Раздается тревожный звук набата, и царь с величайшей поспешностью является на пожар: здесь он способствует тушенью огня не только своими распоряжениями, но не щадит даже своих рук, работает там, как самый простой работник. Дом обрушивается, а государь тогда работает среди его развалин. Не мало занятий у него и дома: бывали случаи, говорят, что он сам носил себе дрова, топил печь и готовил кушанье. То делает он для себя мебель, то готовит модели кораблей, крепостей, то точит на станке; но это скорее отдых. Обыкновенно же дома принимались доклады, прочитывались полученные письма, донесения, представленные проекты, давались ответы, резолюции, указы, инструкции, составлялись и поправлялись уставы, или регламенты, генеральный воинский, морской и проч. -- а то Петр сам отправляется в Сенат, коллегии, приказы заниматься текущими делами. Предпринималось посерьезней дело, где-нибудь подальше: затевалась война, морская кампания, задумывали взять важную крепость и проч. -- и Петр спешил лично принять участие, ехал с одного конца России на другой, переносил все невзгоды походной жизни "в марсовом ярме непрестанно трудился", являлся всюду и везде, и в траншеях и в подкопах "сам ружьем солдатским правил, сам и пушки заряжал"... И другой великий труженик, -- русский народ не забыл своего богатыря-работника, -- на дальнем Севере рассказывает он, то о том, как Петр и войско "верст двести без маленького днем и ночью двигались по зыбям, трясовинам, по горам, по водам, по мхам дыбучим и лесам дремучим; лес рубили, клади клали, плоты делали", то о том, как царь, задумывая новый канал, 10 дней бродит по лесам и болотам, осматривая местность, отдыхает от усталости в простом шалаше из древесных ветвей. "Часто ездил в нашу лесную сторону (к Петрозаводску) Петр I-й... приде, скажут, в завод своима царская рукама, крицы (мехи)? дует, а бояра уголья носят; в молотобойню завернет, -- и молот в руки, и железо кует... Вот оно царь, так царь, даром хлеба не ел, лучше бурлака работал". Со всем пылом горячей натуры он отдавался своему делу, во имя его трудился до изнеможения, не жалел сил и здоровья, шел на встречу опасностям, не щадил своей жизни в борьбе с бурями и непогодами, в пылу сражений, на суше и на море.

Потому-то так близко к сердцу принимал всякий успех в своих начинаниях, всякий шаг вперед, видя, что семена, посеянные им, дают уже плод. Он был счастлив при виде искусно построенного русскими корабля; праздником был для него спуск нового корабля -- "родного детища", начиналась шумная попойка (а в то время в этом выражалось веселье). Одерживалась победа, заключался выгодный для страны мир, и тогда не было пределов веселью: раздавался в новой столице звук труб и литавр, развивались флаги, палили из пушек, зажигали иллюминацию. Особенно веселился Петр после заключения Ништадского мира: во время празднества царя видели в отличном расположении духа, он даже плясал по столам и пел песни, следовала амнистия, прощенье недоимок: "пусть веселится и радуется со мной Россия!"

Успех дела часто бывает тесно связан с материальными средствами, а их немало сосредоточивалось в руках Петра. Посмотрим насколько взгляды свои на этот предмет осуществлял он в действительности. Известно, что вообще Петр был очень бережлив там, где дело шло об общественных деньгах; он заботливо отыскивает новые источники государственных богатств, стремится расширить область государственного хозяйства. Но нельзя не заметить, что в некоторых случаях он вступает в компромисс не столько с прошедшим, сколько со своим временем, когда миллионы ливров бросались на постройку Версаля, что он давал уступку вкусам прибывавших к нему разного рода послов и придворных, герцогов голштинских и тому подобных поклонников роскоши и увеселений. Мы видим постройку увеселительных дворцов, дач, разведение садов с дорогими фонтанами, учреждение штата при дворе Екатерины, придворную роскошь и пышность, проглядывавшие в роскошных одеждах, в назначении кораблей для дворцовых принадлежностей, в назначениях 50 т. рублей на содержание придворного штата принцессы или 200 т. в приданое. "Признаюсь, _ говорит Берхольц, _ я вовсе не ожидал, что здешний двор так великолепен. ...Двор царицы так хорош, блестящ, как почти все дворы германские". Про петергофские же увеселительные постройки, фонтаны и проч. Берхгольц вместе с Вебером отзываются с великим удивлением, ожидая, по затраченным суммам и массе убитого труда, чего-то в роде "нового Версаля". При всем том про современника, Фридриха прусского, Петр говорил: "Он таков как и я, -- роскоши и мотовства не любить", -- и был прав, но преимущественно относительно частной, обыденной жизни. Тут уже в Петре заметны другие, редкие для того времени, черты. Простота его образа жизни, невзыскательность в пище, одежде, обстановке, удивляли и удивляют многих; до сих пор еще "домик" Петра характеризует вкусы бывшего хозяина. Этот хозяин говорил в Сардаме: "Мы не знатные господа, а простые люди; нам довольно и нашей коморки".

Петр не гнался и за роскошным обедом; за обыкновенным столом подавались большею частью простые блюда вроде щей, каши, студени, солонины; многочисленной прислуги не терпел Петр Великий, говорит его денщик Нартов, не любил никакой пышности, великолепия и многих прислужников. Публичные столы отправлял у кн. Меншикова, куда званы были и иностранные министры. У себя же за обыкновенным столом не приказано было служить придворным лакеям. Вот напр., какие факты передает Берхгольц про двор царя: "Он чрезвычайно прост; почти вся его свита состоит из нескольких денщиков, из которых только немногие хороших фамилий, большая же часть незнатного происхождения". Про преображенский дворец в Москве, где любил останавливаться Петр, тот же Бертхольц: "Мы не мало удивились, когда, подъехав к дому императора, узнали от нашего кучера, что мы пред императорским дворцом: это старинный, маленький и плохой деревянный дом, за который, судя по его наружности и местоположению, нельзя дать и сто талеров. Глядя на него снаружи, нельзя не принять его за жилище простого человека"... Костюм Петра, как известно, обыкновенно состоял из зеленого или старого кафтана, иногда из самодельного русского сукна, остальные принадлежности были также очень просты; напр., в день полтавской битвы, на нем была старая, очень простая шляпа, простая портупея и старые изношенные башмаки.

В отношениях к окружающим в правителе государства произошла более резкая, радикальная перемена. Петр дорожит, главным образом, людьми полезными для общественных, а не личных и семейных целей, -- кто бы они ни были, свои или иностранцы, матросы ли вновь прибывшего корабля, солдаты или генералы, мастера, переводчики, купцы или члены коллегий и Сената; люди, полезные для страны, составляют предмет его особенных забот, пользуются его любовью и внимательностью. Впрочем и с окружающими вообще Петр был прост в обращении. Всем известно, как он избегал разного рода церемоний, торжественных аудиенций, не терпел боярской спеси и чванства, был доступен для всех, если обращались к нему с каким-нибудь серьезным делом, угощал иногда самых простых людей, сам бывал у них на семейных праздниках, крестинах, свадьбах, приезжал славить и проч., наконец, выбрал себе подругой безвестную пленницу. <...>

Ближе всех сошелся он с кружком избранных им людей, с своей "дружиной", как выражается г. Соловьев. В большинства это были люди "нужные", сотрудники его по реформе. К ним Петр старался стать на дружескую ногу, делил труды, радости и горе; тут были его "товарищи", "друзья", "приятели". В беседах он, по словам Нартова, "бывал весел, разговорчив, обходителен в просторе без церемоний и вычуров... он и гости его забавлялись равно; не приметно было в нем того, что он был самодержавный государь, но, казалось, был простым гражданином и приятелем. Я многажды бывал с императором в таких беседах, и такому обхождению его был свидетель". Другой очевидец, Бертхольц, сам убедился в том, что когда государь бывает в веселом настроении духа, то приближенные бывают свободны с ним, "как с товарищем". Этим дружеским, полушутливым тоном проникнуты и многие письма Петра. "Мейне либете камарад!", "Мейне бесте фринд!", "Мейне брудер", -- так начинается не одно письмо к Меньшикову. Вот несколько отрывков от них; 8 мая 1705 г. из Москвы -- "Гей, сколько от болезни, а паче от печали, что время пропадает, тако-же разлучении с вами... Дай, дай, дай, Господи, Боже, видеть вас в радости, пожалуй поклонись от меня нашим приятелям и знаемым". 14 мая... "в которой болезни не меньше тоска разлучения с вами, что я многажды в себе терпел, но ныне же вяще не могу: извольте ко мне быть скорей"... 2 окт. 1706 г. "предая вас в сохранение божие, пребываю неотступно хотя не телом, но душою и мыслию" и много в этом роде. В письме Петра к адмиралу Апраксину встречаем... "вам, яко другу, объявляю". -- Смерть друзей, сотрудников всегда тяжели действовала на Петра. Получив известие о смерти Лефорта, Петр, по словам Корба, заливался слезами и рыдал, как будто извещали о смерти отца. На следующий день при встрече с родственником умершего, царь от горести и слез не мог выговорить ни слова. Он долго не забывал посеченных смертью друзей и не редко с грустью вспоминал о них. Задушевные отношения к кружку не означали впрочем того, что Петр сквозь пальцы смотрел на несправедливости и проступки своих любимцев. Пресловутая дубинка, ходившая по спинам ослушников, и наконец казнь Шафирова, достаточно подтверждают это. Только крайняя нужда в людях полезных и сведущих заставляла терпеть некоторые проступки до поры до времени.

Разбирая поступки окружающих лиц, всматриваясь вообще в русскую жизнь, сравнивая ее с западноевропейской, Петр не мог не заметить, что, не смотря на все упорные труды, пожертвования и добытые результаты, новая начала и реформы слабо прививались к русской жизни, что не велико число его искренних приверженцев. Мучительный сомнения наводили тоску и горе на душу великого деятеля, доводили его чуть не до отчаяния: его дело не прочно, сведи его болезни в могилу и рассыплются прахом все начинания! Но эти опасенья и сомненья не могли поколебать его, не могли ослабить энергии этого человека, они пробуждали только в нем силы на новую деятельность, на новую борьбу с препятствиями, на битвы с врагами его дела.

А врагов тайных и явных было не мало с самого начала его деятельности. Допетровская Русь выставила против него спесивую, суеверную толпу тунеядцев и невежд, которым так привольно жилось в старину, и которые при Петре уже "не в авантаже обретались". Противник был опасный, если не искусством, так массой, искренно ненавидевшей Петра и его дело, неразборчивый в средствах. Петр видел, что враги "деют ему пакости демонские". Не раз грозила ему опасность. Останься враг победителем, и не пощадил бы он антихриста и реформатора, его незнатных друзей и все "новшества", и дело обновления России отсрочилось, может быть, на долго. Во имя тех благ, которые он хотел ввести в русскую жизнь, для спасения всего нового, посеянного на русской земле, Петр вступил в борьбу на жизнь и смерть с "ненавистниками его дел", "разорителями". Наследник престола грозил посадить на кол приверженцев реформы, и Петр, как древний Брут, не пожалевший сына для спасения республики, не пощадил и родного детища. Правда, Петр, увлекся борьбой; рядом с врагами умирали и мучились в застенках люди безвредные; правда, в пылу раздражения он предавал поруганию даже знамена противной партии, -- большие бороды и длиннополые ферязи и облаченья; но не забудем и того, что он родился в Московии, в XVII в., а пред нашими глазами происходила кровавая, братоубийственная борьба перед Парижем и в нем самом. Таким образом, и принципы, провозглашенные Петром, нашли прежде всего ревностного последователя в самом проповеднике их. Петр был натура цельная во многих отношениях. Такого-то рода личность явилась в начале XVIII века во главе правительства.

Теперь перейдем к способам, средствам и случаям, которыми пользовался Петр для проведения и распространения в народе своих убеждений и взглядов и для обучения его новым знаниям.

Всматриваясь в характерный черты этой исторической личности, нельзя не сомневаться в том, чтобы она могла пройти бесследно в умственно-нравственной жизни народа, не оставив никакого сильного впечатления в народном представлении. Много самых разнообразных влияний от разного рода личностей испытывал народ, смотря по характеру самих деятелей и по условиям, при которых они действовали; но такого резко-выдающегося, не похожаго на все, то, что народе привык соединять в своем представлении с понятием о царях, боярах и всякого рода воеводах и владыках, явления, каким был Петр Великий, не случалось еще видеть.

Его внешность, простота в обращении, его образование, соединенное с практической опытностью, цельность натуры и несокрушимая богатырская энергия в трудах и борьбе должны были сильно поражать народ (не даром враги прозвали его антихристом). Конечно, впечатление от этой личности было тем сильнее, чем ближе стояли к Петру люди, испытавшие это впечатление, чем чаще привлекала их внимание эта необыкновенная натура, и, наконец, чем свежее и восприимчивее была натура самих близких к Петру людей, чем меньше затвердела она в прадедовских понятиях и привычках. Нартовы, Неплюевы, Татищевы, Макаровы, Меншиковы легче поддавались влиянию своего воспитателя, чем Долгорукие, Ромадановские, Голицыны. На этих близких к нему учениках-сотрудниках благотворно отзывалось и важное в воспитательном отношении отсутствие начальнического тона, дружеская задушевность, установившаяся во взаимных отношениях между главой и членами кружка. С этими людьми чаще, чем с другими, велась откровенная беседа, пред ними больше и смелее, чем пред кем-нибудь, развивал он свои убеждения и взгляды, знакомил с тайными и явными намерениями и планами, им больше других передавал он свои наблюдения и знания. Этих людей вполне можно назвать наперсниками, апостолами его идей.

Непосредственное влияние личности Петра не ограничивалось, конечно, этим тесным кружком; оно далеко переходило за его пределы. Впечатляя, более или менее сильные, должны были оставаться всюду, где ни появлялся этот человек: на Белом, и на Черном море, на Финском заливе и на Каспийском море; на Волге и на Ворскле, в городах и деревнях, на верфях, фабриках, заводах, в палатах и палатках, в крестьянских избах. Его деятельность видели, его речи слышали -- и боярин, и крестьянин, и купец, и работник, раскольник и солдат, а стоустая молва разносила дальше по народу рассказы о царе, плотнике, кузнеце и бомбардире. Только чуть не все скрыты те речи и рассказы от истории; разве намекнет на них какая-нибудь песня да народное преданье, да пожалуй попадут они в обезображенном виде в какой-нибудь сборник анекдотов. И невольно историк должен перейти к тому, что сохранили уцелевшие письменные памятники: указы, регламенты, письма. Там, среди груды канцелярских предписаний и деловых требований и наставлений, Петр мимоходом выскажет свой общий взгляд на то или другое, а не то разразится обличением общественных зол и велит при этом распубликовать свой указ в народе, напечатать, прибить во всех общественных местах, по городам и селам, читать служащим в присутственных местах, а народу в церкви, по нескольку раз в году.

По-видимому, таким способом распространяемые, письменно изложенные мысли и взгляды должны бы усвоиться значительным числом чтецов и слушателей; но если припомнить, что требования не всегда исполняются, как это и случалось с петровскими распоряжениями о публикации, если представим себе низкий уровень народного развития, тяжелый слог и язык петровских указов и, наконец, массу посторонних вопросов юридического или полицейского характера, скрывающих одиноко закрывавшийся взгляд, то придется сознаться, что тогдашние письма и указы, за немногими исключениями, далеко несовершенное орудие для популяризации идей и не могли производить такого впечатления на слушателя, как живая речь, подкрепляемая живым, сознательным примером.

Свой основной взгляд, что общее благо должно составлять постоянную, высокую цель человеческой деятельности, Петр проводил в разговорах с окружающими людьми, в переписке и, наконец, во многих законодательных памятниках, не только общих регламентах, наказах, но и по поводу частных случаев. Едва ли когда-нибудь среди обыденной жизни так часто раздавался на Руси призыв послужить общим, всенародным интересам. Открыто заявляя, что у него "все старания и намерения клонились к тому, как бы сим государством управлять таким образом, чтобы все наши подданные, попечением нашим о всеобщем благе более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние, что для счастья России он не жалел здоровья и жизни", Петр убеждает Сенат и народ: "надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, который Бог нам пред очами кладет, как внутрь, так и вне, от чего облегчен будет народ"... "О должности Сената едино сказать, -- всегда Сенату иметь о монаршеской и государственной пользе неусыпное попечение, доброе бы простирать, а все, что вредно может быть, всемирно отвращать". При заведении новых учреждений, при каком-нибудь новом предприятии, а и иной раз даже по поводу обыденного факта, Петр не упускает случая указать на ту цель, которую следуете неуклонно преследовать, напомнить о существовании других интересов в жизни, кроме личных, "партикулярных", об интересах государственных, общественных. Петр объясняет, что он предпринимает то или другое дело ввиду общенародной пользы. Устраивая, напр., главный магистрат, он указывает этому учреждению на его важное общественное значение, -- что своими заботами и усердием он может повлиять на благосостояние многих городов, на массу народа. При вновь заводимых учреждениях нужно поступать "с осмотрением, чтобы оные были ко общенародной пользе". Петр убеждает разузнавать, не будет ли от чего-нибудь "нашим людям польза", "смотреть и описывать в чем интерес государства" и вообще во всем "тщательно остерегать", везде и во всяких случаях "охранять со тщанием и ревностью интерес государства", при столкновении интересов государственных с частными отдавать предпочтение первым. Из всего этого естественно вытекало, что "все то, что вред и убыток государству приключить может, -- суть преступления", и притом более тяжелые, чем частные прегрешения, а потому нужно и строже преследовать "все, что во вред государственному интересу быть может, какого бы оное имени ни были": "врагов общенародной пользы", "повредителей интересов государственных", "государственных татей" и проч. Чтобы провести эти взгляды в народе, Петр поручал другим разъяснять их. "Надобно, _ гласит один указ, _ изъяснить именно интересы государственные для вразумления людям". Делая распоряжения, касающаяся размножения льняного и пенькового промыслов, Петр велит при этом объявить в народе, что это делается "для всенародной пользы и им поживления".

Петр, однако, не хотел в этом вопросе оставаться в области общих взглядов; он старался в подробности развить перед народом свои понятия о том, что разумеет он под народным благом и государственной пользой.

Для блага России, по мнению Петра, необходимы были, как и прежде было сказано, главным образом следующие условия: безопасность от внешних врагов, или иначе политическая сила, тесно связанная с материальным благосостоянием, возможным в свою очередь при развитии добывающей, обрабатывающей промышленности и торговли, и наконец более справедливые и самостоятельно-свободные общественные отношения, уважение к труду и распространение знаний. В генеральном регламенте он объявил, что охранение народа от внешних врагов, и, следовательно, содержание морских и сухопутных войск в добром состоянии, коммерция, художества и мануфактуры, горное дело, исправное определение и исчисление приходов, устройство юстиции и администрации составляют "государственные нужды", о которых необходимо позаботиться и России, подобно другим государствам. Кроме того Петр указывал на значение каждой из упомянутых государственных потребностей, в частности.

Так, он убеждал сына в том, что "оборона" есть одно из необходимых дел правления, а военное дело -- первое из мирских дел, назначающихся для обороны отечества. "Не хочу многих примеров писать, но точно равномерных нам Греков: не от сего ли пропали, что оружие оставили и единым миролюбием побеждены, и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в некончаемую работу тиранам отдал?" Благодаря войне, русский народ добился моря и мог вступить в сношения со всем светом; при помощи военного искусства "мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали -- в свете ныне почитают"... "Хотя и мирное время, говорил Петр Сенату после Северной войны, не надлежит (однако) ослабевать в воинском деле, чтобы с нами не так сталось, как с монархией греческой". Слова эти были впоследствии приведены в печатном указе. В манифесте о призыве иностранцев Петр доводит до общего сведения, что он думает, заботится о разных способах "как бы обезопасить пределы наши от нападения неприятельского и сохранить право и преимущество нашего государства и всеобщее спокойствие в христианстве, как то христианскому монарху следует. Для достижения сих благих целей, мы наипаче старались о наилучшем учреждении военного штата, яко опоры нашего государства, дабы войска наша не токмо состояли из хорошо обученных людей, но и жили в добром порядке и дисциплине".

Из приведенных фактов отчасти видно, что Петр не одобрял войны для войны, для бесцельных завоеваний, войны из-за пустяков. Еще более подтверждают это постоянный заботы Петра скорее покончить Северную войну, устранить дипломатическим путем частые попытки Турок вступить в войну с Россией. В том же письме к сыну, где Петр толковал о необходимости для государства военных сил, он замечает: "А не научаю, чтоб охочь был воевать без законной причины". В манифесте же о призыве иностранцев, между прочим, тоже сказано: "Мы весьма старались сохранить внутреннее спокойствие", а в другом, касающемся малороссийских дел, что, после изгнания неприятеля, малороссияне "по-прежнему, при правах и вольностях своих, вечно в покое и тишине жительствовать могут", что, следовательно, война _ временное зло, которое потому нужно по возможности устранять; наконец, в манифесте о войне с турками, Петр высказывает свое удивление относительно поведения султана, со стороны которого "после подтверждения... постановленного и от нас по се число ненарушимо содержанного мира вместо показательства всякого рода приязни произошли многие противности... к разрушению святого покоя". Замечательны в этом отношении разговоры, которые влагает Нартов в уста Петра, разговоры неверные, может быть, в подробностях, но зато проникнутые одной общей мыслью, -- осуждением бестолковых завоеваний, героев-завоевателей. Разговорившись раз за столом об Александре Македонском, Петр сказал: "Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества, желая быть обладателем вселенной! Александр не Юлий Цезарь. Сей был разумный вождь, а тот хотел быть великаном всего света; последователям его неудачный успех". Когда Карл на предложение со стороны русских о мире хвастливо ответил, что предпишет его в Москве, Петр иронически заметил: "Карл все мечтает быть Александром". Услыхав потом о полученной Карлом ране он с сожалением отозвался о его бесцельно героическом подвиге: "Карл, пролив много крови человеческой, льет ныне собственную свою кровь для одной мечты быть властелином чужих царств!" Рассуждая с министрами о мире со Швецией, Петр ясно высказал им мысль, что он дорожит спокойствием страны: "Я к миру всегда был склонен; но того неприятель слышать не хотел".

Но указывая на необходимость спокойствия для страны, Петр не говорил этим, чтобы народ отдался безмятежному мертвящему покою: мир нужен для развития явных и пробуждения скрытно дремлющих сил народа, отвлеченных внешней борьбой. Петр заявил, что он ждал только того, как бы управиться, что вовсе не желал пренебречь "земного справедливого правления", но "трудится и сие в такой же добрый порядок привесть, как и воинское дело". До Петра у нас мало обращалось внимания на то, что благо народа и государства тесно связано с экономическими развитием страны. Петр шагнул дальше нашего прошлого по этому пути, но не дальше своего века вообще. Согласно с понятиями, господствовавшими в умах современных ему государственных людей Европы, Петр начал проводить взгляды о необходимости развития торговли, мануфактур (понимая под последними не только фабричную и заводную промышленность, но и ремесла) и, наконец, добывающей промышленности. <...>

Вместе с указаниями на необходимость улучшения экономического положения народа, встречаем довольно настойчивые попытки ввести более справедливости и свободы в судебную и административную области. Служение лицу, а не делу, бессилие слабого, произвол сильного, взяточничество -- эти язвы разъедающие русскую жизнь, подкапывающаяся под благосостояние народа, не ушли от зоркого глаза Петра. "Нигде в свете нет, _ гласит известный указ, выставленный в присутственных местах, _ такого пренебрежения к законам, нигде не играют в законы точно в карты, прибирая масть к масти, как у нас были и отчасти и еще есть", "и зело тщатся всякие мины чинить под фортецию правды"; на глазах в поместном приказе подтасовывают указы, чтоб "удобнее в мутной воде ловить рыбу" {2}. Петр уважал правдивость в окружающих лицах, и постоянно заботился установить справедливость в судах. Прежде всего, все, без исключения, должны быть равны перед законом, -- мысль, не успевшая и до сих пор уложиться в умы, а тогда казавшаяся многим опасным нововведением. Магницкий, довольно образованный человек для своего времени, возмущался очными ставками, назначенными Тверитинову с его обвинителями: "Я удивляюсь сему вашему суду, _ заметил он в Сенате, _ что свидетели, люди беспорочные и в том числе многие именитые царедворцы и пречестные именитые архимандриты, с такими ворам и еретиками на одной доске должны стоять" {3}. Петр говорил: "Судите, не смотря на лице", "ни на какие персоны", "какого б звания и важности не были". После казни Гагарина, Петр говорил своим сотрудникам, что скорое и доброе правосудие нужно оказывать всем одинаково и наказывать зло "в лицах знатных также, как и в последнем крестьянине". "Правда, _ говорится в воинском уставе, _ некоторые права за насилие над явною блудницею не жестоко наказать повелевает, однако ж сие все едино; ибо насилие есть насилие, хотя над блудницею или честною женою", надлежит "судье не на особу, но на дело и обстоятельство смотреть", беспристрастно взвешивать на весах неподкупной Фемиды. "Не мало трудов, _ говорит другой указ, _ положил государь, жалея подданных, на заведение новых учреждений для того, чтоб каждому по их делам во всем суд был праведный и беспродолжительный", "всем повсюду равный без ненавистного лицемерия и противной истине проклятой корысти" {4}.

В администрации Петр также заметил господство произвола. <...> Петр старался приучить к тому, как вести дела в этих новых для русских учреждениях, наблюдать, напр., за порядком в прениях "как честным людям надлежит, а не как бабам-торговкам". <...>

Все эти судейства неправды и воеводские тягости, конечно, совершались, главным образом, из-за корыстных целей, в надежде получить взятку, посул. Эта жажда наживы, заявлявшая себя, как видели, и при разного рода государственных сборах, была общим, повсюду распространенным злом русской жизни. И против него, против "блудней", "гагариновых правил", "сребролюбия", в чем бы они не проявлялись, Петр боролся и словом и делом, обличением и осмеянием: "Понеже корень всему злу есть сребролюбие, _ гласят воинский и морской уставы, _ того для всяк командующий анафеме должен блюсти себя от лихоимства, и не точию блюсти, но и других от оного жестоко унимать и довольствоваться определенным, ибо многие интересы государственные чрез сие зло потеряны бывают. Ибо такой командир, который лихомство великое имеет, не много лучше изменника почтен быти может, понеже оного неприятель (хотя оный и верен) посторонним образом подарить и с прямого пути свесть легко может. Того ради всякому командиру надлежит сие непрестанно в памяти иметь, от оного блюстися, ибо может таковым богатством легко смерть или бесчестное житие купить" {5}. Отправляя воеводу в Нерчинск, он наказывает ему, чтобы он смотрел за тем, чтоб всякого чина людям "ни от кого, ни в чем никакого разорения и тесноты, и продаж, и налог никаких не было", "а за кем явятся какие блудни и воровства или кражи и тех обличать при многих лучших людях гораздо, без всякой пощады смирять, чтоб, на то смотря, иные их братья его воеводы боялись, а как он, воевода, к тем неподобным делам сам не приличится и во образ всем себя чиста и непорочна удержит, тогда на него смотря и прочие все учнут опасаться во всякия прежде бывшия различные злости, кражи, клеветы, обиды вступать" {6}. Особенно грозен был указ 1714 года, который велено было повсюду разослать, чтобы все находящееся у дел и те, которые впоследствии будут назначены, прочитав, приложили к нему руки; для народа велено было везде прибить печатные листы. Вот отрывки из него: "Понеже многие лихоимства умножились, о чем многие, якобы оправдая себя, говорят, что сие не заказано было, не рассуждая того, что все то, что вред и убыток государству приключить может, суть преступления. И дабы впредь плутам (которые ни во что иное тщатся, точно мины под всякое добро делать, и несытость свою исполнять) невозможно было никакой отговорки сыскать: того ради запрещается всем чинам, которые у дел приставлены великих и малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные ни имеют, дабы не дерзали никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег брать, торгом, подрядам и прочими вымыслы, какого б звания оные и манера ни были, ни своим, ни посторонним лицом, кроме жалованья"... "А кто дерзает сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан будет, всего имения лишен, шельмован, и из числа добрых людей извержен, или и смертью казнен будет"... "Тоже следовать будет и знавшим про это подвластным людям и служителям, не смотря на оправдания, что страха ради сильных лице, или что его служитель". Желая опозорить в общественном мнении, во мнении народа, не только взяточников, но и тех, которые давали взятки, Петр велел прибить во время казни Монса около эшафота списки лиц, дававших взятки казненному преступнику, не пощадив при этом имени князей Долгоруких, Голицыных, Черкасских, графа Головина, и даже царевны Прасковьи Ивановны.

Великими средствами для устранения разных зол русской жизни, Петр, не без основания, почитал знание и труд. Он при всяком удобном случае указывал то на недостаточность их в древней России и окружающем его обществе, то на неуважение к ним и даже презрение, на вредные последствия всего этого, на значение их в народной жизни. <...> ...Так, он приписывал неудачи чигиринского и крымских походов малому знакомству русского войска с военным искусством, а бывшие потом поражения от регулярных шведских войск также нашему неискусству...<...>

Петр любил, говорят, высказать мысли в среде окружающих людей о пользе знаний и проводил их нередко в среду народа в своих указах; напр., в духовном регламенте, где часто попадаются нападки на невежество, встречаем и такое общее положение: "Учение доброе и основательное есть всякой пользы, как отечества, так и церкви, аки корень и семя и основание", или, "народ свой во многих воинских и гражданских науках к пользе государственной и славе обучили". Наконец, "академии, школы дело есть зело нужное для обучения народного" {7} и т.п. Едва ли не больше действовала на окружающих Петра лиц и на народ личная деятельность реформатора и умственная работа, кипевшая в его кружке: уже одни новые, странные для многих явления, светские книги, карты, газеты, указы и манифесты, знакомящие с внешней и внутренней политикой правительства, а то прямо требовавшие занятий разного рода науками или "опыта", испытыванья, проведыванья, испробованья, изобретений, "инвенций", вымышлений новых машин, словом знания и знания, -- все это должно было поражать внимание тогдашнего общества, заставляло задуматься над этим, поближе узнать, что это такое наука, чему учат там и сям разного рода школьников. Это были первые переходные шаги русского общества от полного невежества к знакомству, правда, поверхностному, с наукой.

Вместе с знанием Петр стремился поднять в глазах общества труд, какого бы рода он ни был, труд ли чернорабочего или ремесленника, торгового, служилого человека, ученого, приучить словом и примером окружающих его к работе. Употреблялись даже старанья сделать труд обязательным для всех. В русском дворянстве укоренился взгляд, что самым приличным занятием должно быть хожденье на войну, сиденье по воеводствам и по приказам и особенно служба при дворе. Устаивая майоратство, Петр заявляет, что желающим из кадетов дворянских фамилий перейти в чин купеческий или какое знатное художество, или в белые священники не следует ставить это в бесчестье. Лишившись поместий, они принуждены будут добывать себе кусок хлеба службой, ученьем, торгами и прочим, а "все то, что они сделают вновь для своего пропитания государственная польза есть" {8}. Чтобы показать белоручкам-боярам, что нечего стыдиться чернорабочего физического труда и питать презрение к занимающимся таким трудом, представитель Романовых, царской крови, выковывает осьмнадцать пудов железа, покупает на заработанные осьмнадцать алтын башмаки, носит и показывает многим, рассказывая, что выработал он их сам своими руками. Владетели поместий и вотчин обязаны нести за них службу государству. С замечательной смелостью стали делаться, как увидим, при Петре нападения на тунеядство монашества и духовенства. Не по-старому отнесся Петр и к тому праздному люду, которому так тепло и уютно жалось в старину, к здоровым нищим и гулякам, "которые, не хотят трудиться о своем пропитании, даром хлеб едят, которые шатаются без служб, и от которых, таким образом, нельзя ждать государственной пользы. "Нищим по улицам, _ говорит один указ, _ милостыни не просить, и никому не давать, и по улицам им не шататься, понеже в таковых многие за леностьми и молодые, которые не употребляются в работы и в наймы, милостыни просят, от которых ничего доброго, кроме воровства показать не можно... а кто пожелает милостыню давать, и им давать в гошпитали и в другие таковые подобные места". Магистратам, коммерц-коллегии, помещикам, старостам крестьянским и сотским поручено выводить ленивцев и нищих, посылать их на работу, принуждать к трудам и честному промыслу{9}.

Но особенно резко напал на тунеядцев духовный регламент: "Многие бездельники при совершенном здравии за леность свою пускаются на прошение милостыни, и по миру ходят бесстыдно, а иные же в богадельни вселяются посулами у старост, что есть богопротивное и всему отечеству вредное". Что ленивые попрошайки и подающие им милостыню противны Богу, грешат доказывается тем, что Бог повелевает в поте лица есть хлеб, а праздному человеку совсем запрещает есть. "Отечеству... великий вред дается, от сего бо во-первых, скудность, и дорог бывает хлеб. Рассуди всяк благоразумный, сколько тысяч в России обретается ленивых таковых попрошаков, толико же тысяч не делают хлеба и потому нет у них приходу хлебного: а обаче нахальством и смирением чуждые труды поядают, и потому великий хлеба расход вотще. Хватать бо таковых всюды, и к делам общим приставлять. Да от тех же прошаков дается убогим истинным великая обида.... Суть же и таковые, что и дневной пищи лишаеми, просити стыдятся. Аще кто истинную имеете утробу милосердия сия рассудив, не может не желает от сердца, чтоб было таковому бесчинию доброе исправление". <...>

Что Петр ставил высоко труде вообще и в частности один из видов его -- службу обществу, государству, на это указывает та мысль, которую он с настойчивостью проводил в своей переписке, указах, в особенности в известном "Табеле о рангах", и которой придерживался в отношении к окружающим. Человек трудящийся, а тем более оказавший уже своею деятельностью услуги стране, имеет всегда полное право на пользованье благами жизни, на уважение других; труд вместе с знанием и честностью указывают положение в обществе, а по окончании деятельности дают право труженику быть обеспеченным на общественные средства. Так, напр., в инструкции Трубецкому Петр замечает, чтоб он, приводя в порядок кавалерию, имел труд неусыпный, чтоб "надлежащее за приложенные к тому труды благополучие следовать могло". Вам нужно трудиться изо всех сил, пишет царь к Матвееву, "и понеже сие дело великое вручено вам, то не малого и воздаяния уповати можете, ежели оное с помощью Божиею управите". Губернаторам и воеводам поставлялось в обязанность смотреть за посланными в учителя арифметических школ, чтобы "без дела даром жалованья не получали"; кригс-коммисариату -- чтоб "никто без труда и заплаты своей не имел, и убыток казне его ц. в. не чинил". "Пусть инженеры, _ требует воинский устав, _ получают жалованье по заслугам" {10}. Замечательные мысли, высказанный Петром в "Табеле о рангах", что одна из целей законодателя, -- "охоту подать к службе", и "оным, т.е. заслуженным, честь а не нахалам и тунеядцам" оказывать; никому даже из детей знатнейших аристократов, говорится в этом указе, "никакого ранга не позволяет, пока они нам, и отечеству никаких услуг не покажут, и за оные характера не получат". Труды, заслуги и образование постепенно возводят служащих, "хотя бы и низкой породы они были" на высшие и высшие ступени общественного положения, дают преимущества, которыми до сих пор пользовалось только привилегированное сословие, дворянство{11}. Это распространялось и на членов магистрата, "если кто из них в вверенной ему службе покажет тщательное радение и во все время содержит себя честно". Вообще особенно полезные услуги и особливые опыта ревности всегда не останутся без внимания, обещал Петр пленным шведам, желавшим поступить на русскую службу{12}.

Наконец, Петр считает большой ошибкой оставлять человека, истощившего свои силы на служение стране в беспомощном состоянии. Оставленных за ранами или за старостью офицеров, гласит указ Сенату, "велите употреблять в гарнизоны или к другим каким делам по губерниям в ландраты, или кто к какому делу будет способен, а особливо бедных, которые мало имеют за собою крестьян и которые ничего не имеют, ибо не без греха есть в том, что такие, которые много служили, те забыты и скитаются, а которые нигде не служили тунеядце, те многие по прихотям губернаторским в губерниях взысканы чинами и получают жалованье довольное; а которые хотя и к делам не годятся за дряхлостью или за увечьем, тем давать некоторое жалованье по рассмотрении, для их пропитания по их смерть". Нартов слышал слова, высказанным, между прочим, Петром при назначении пенсии одному заслуженному полковнику, вышедшему в отставку: "Ужели за пролитую кровь и раны для отечества при старости и дряхлости с голоду умереть?... Ведь я для таких не скуп".

Проповедуя, таким образом, уважение к справедливости, труду и знанию, Петр учил ценить людей за их достоинства: храбрость, а главное честность, трудолюбие, опытность и образование, устраняя значение кровного происхождения. Тем самым он возвышал, конечно, личность человека, развивал в ней сознание человеческого достоинства, веру в собственные силы, самостоятельно-независимое отношение к жизни, _ словом вводил те начала, которые составляют необходимое условие прогрессивного развития общества.

Такие-то взгляды проводил Петр в среду своих учеников и народа на государство, на необходимость развития разных сторон государственной жизни, на необходимость служения общественным интересам, и на необходимость установления в общественной жизни на прочных основаниях справедливости, знания и труда.

Выдвигая на первый план государство, страну, Петр тем самым должен был поставить личность государя рядом с государством или даже отодвинуть ее на второй план. Раньше была двойственность во взглядах Петра на государя, отразившаяся и на его деятельности. Остается подробнее указать, кого и как знакомил он со своими взглядами. В официальных указах народу развиваются, главным образом, первого рода взгляды, в которых он является самодержавным императором, особа которого должна пользоваться уважением равным с государством. В указах народу редко можно найти другого рода взгляды; чаще они встречаются в указах Сенату, а еще чаще -- в переписке Петра с сотрудниками и в живых беседах с нами. "Его Величество, _ гласит воинский устав, _ есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет -- свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять" {13}.

Вступающий на государственную службу должен был дать клятвенное обещание в роде следующего: "Царю, его наследникам верным, добрым и послушным рабом и подданным быть и все к высокому его ц. в. самодержавству, силе и власти принадлежащие права и прерогативы (или преимущества) узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и в том живота своего в потребном случае не щадить"... Предписывается "интерес монарха хранить" наравне с государственным -- "во всем царского в-ва интерес и государственную пользу тщательно хранить", "всегда подобает Сенату иметь о монаршеской и государственной пользе неусыпное попечение" {14}. Умыслы против государя должна считаться одним из самых тяжких преступлений и по военным и по гражданским законам. "Если кто его действа и намерения презирать и непристойным образом рассуждать будет", подвергается смертной казни. Оскорбителям превысокой чести его пресветлого в-ва нет пощады. При произношении царского титула в торжественных случаях не должно допускать ни малейшей ошибки в произношении, просодии, ударениях, иначе грозило жестокое наказание{15}. Наконец, в челобитных предписывалось подписываться не иначе как "вашего императорского величества нижайший раб" {16}.

Но из этого, впрочем, не следует, чтобы Петр считал себя в праве руководиться в своей деятельности только личными желаниями, своей волей, делать все, что только вздумается. Он, видимо, стремится подчинить свои действия тем же началам, которые проводились им при вопросе о государственной жизни. Так, Петр заявлял, что целью стремлений государя должно быть благо отечества, страны, народа. "Для народа русского здоровье свое истратил, не жалея в некоторых случаях и живота своего". "Страдаю, а все за, отечество, желаю ему полезное", _ говорил он. Забота о благе страны не покидали государя ни при обыденных занятиях, ни в торжественные минуты его жизни. Разводит он собственноручно дубовый корабельный лес, а сам говорит окружающим: "Не для себя тружусь, польза государству впредь"... После Полтавской битвы собираются в шатре государя, дивятся его шляпе, пробитой пулей, а Петр, по словам Нартова, так объясняет те мотивы, которые пробудили и поддержали смелость и храбрость: "Ради благополучия государства я, вы и солдаты жизни не щадили... сия баталия -- счастье наше; она решила судьбу обоих государств. Тако судил Промысл возвысить славою отчизну мою"... Служение общей пользе ставил Петр в обязанность и Алексею Петровичу, как своему преемнику: "Ты должен любить все, что содействует благу и чести отечества". Упорные болезни усиливались более и более, а Петр не хотел беречь себя: "О пользе государства пещись надлежит неусыпно, доколе силы есть". Эту любовь к народу завещал государь на смертном одре тому, кого думал оставить наследником: "Народ свой не забуди, но в любви и почтении имей паче прочих".... <...>

Известно, что Петр потратил не мало усилий на то, чтоб вывести из народной жизни всякого рода своеволия. Рождается вопрос, должен ли, по его мнению, и всякий государь страшиться этого в своей деятельности? До Петра доходят слухи, что иностранцы укоряют его за то, что он "усугубляет рабство". "Говорят, что я тиран, что я повелеваю рабами, как невольниками", _ говорил он раз в токарной Брюсу с Остерманом, очевидно, принимая это обвинение близко к сердцу. Потом он развивал пред ними такого рода мысли, -- что кто руководится в своих действиях желанием добра, тот не увеличивает рабства, тот еще не тиран, кто присуждает согласно с требованиями закона преступника, что сам он вовсе не желает, чтобы только одна его воля руководила всем. "Усматривающей вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому вы. Полезное слушать рад и от последнего подданного; руки, ноги и язык не скованы. Доступ до меня свободен, лишь бы не отягчали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дороге".

Надо понимать народ, чтобы знать, как им управлять. У нас английская свобода еще не уместна; "она также пристанет к нам, как к стене горох". В своей деятельности Петр хочет взять себе в руководители "общее благо"; при возвышении тех или других объявляет себя только ревностным служителем его: "Не кланяйся братец, _ говорил государь Неплюеву, когда тот благодарил за назначена резидентом, _ я вам от Бога приставник и должность моя смотреть того, чтоб недостойному не дать, а у достойного не отнять; буде хорош будешь, не мне, -- а более себе и отечеству добро сделаешь". Когда Меншиков тоже благодарил Петра за свое повышение, последний, по словам Неплюева, ответило ему: "Вы сим мне не одолжены; возвышая вас, не о вашем счастии я думал, но о пользе общей; а ежели бы я знал кто достойнее тебя, конечно бы, вас не произвел". Что Петр проводил идею о том, что справедливость и закон должно ставить выше государя, доказываюсь слова, высказанные им в объявлении светским особам по делу царевича: "Прошу вас, дабы истиною сие дело вершили, чему достойно, не эпатируя (или не похлебуя) мне и не опасаясь того, ежели сие дело легкого наказания достойно, и когда вы так учините осуждением, чтоб мне противно было, в чем вам клянуся самим Богом и судом Его, что в том отнюдь не опасайтесь, тако же и не рассуждайте того, что тот суд ваш надлежит вам учинить на моего, яко государя вашего, сына, но не смотря на лице сделайте правду и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты в день страшного испытания и отечество наше безбедно". Уважению к справедливости видно и приводимом Татищевым случай, как Петр принял челобитную на себя от считавшего себя обиженным посадского, и не назвав имен, послал описание дела в Сенат за разрешением и уплатил наложенный на него штраф. Здесь царь преклоняется пред судебной властью. Петр любил выслушивать от окружающих людей правду, но не ту мягкую, поддакивающую правду, а горькую, которая колет иной раз глаза. Возвратившись из Сената он говорил про Як. Долгорукова Ягужинскому: "Князь Яков в Сенате прямой помощник; он судит дельно, и мне не потакает, без краснобайства режет прямо правду, не смотря на лицо". Выведенный раз из терпения льстивыми речами Мусина-Пушкина, Петр высказал тому же Долгорукову при большом обществе признательность за его правдивость: "Ты меня больше всех бранишь, и так тяжко спорами досаждаешь, что я часто едва могу стерпеть, но как рассужу, то вижу, что ты меня и государство верно любишь и правду говоришь; для того я тебя внутренне благодарю"... <...>

Обращают на себя внимание и мысли Петра о том, что его собственными мнениями руководиться нужно, не потому что они высказаны государем, а потому, что они могут быть полезны, как совет опытного человека. Государя следует уважать не за то только что он государь, а потому еще что он достоин уважения, как человек. Меряя же достоинства человека, между прочим, и трудами, которые он приносит на служение родине, считая заслуги необходимым условием для занятия высокого положения в обществе, Петр переносил этот взгляд отчасти и на государя. "Ты должен, _ писал он Алексею Петровичу, как будущему государю, _ не щадить никаких трудов для блага общего; не бояться ни труда ни опасностей". "Видишь, братец, _ говорил он Неплюеву во время его экзамена, _ я и царь, да у меня на руках мозоли, а все от того: показать вам пример и хотя бы под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству". <...>

Стремясь, таким образом, пересоздать общество проведением в него новых гражданско-политических начал, взглядов на государство и государя, Петр должен был поколебать некоторые из начал, крепко засевших в семейном быту, под влиянием условий которого вырастают и живут общественные деятели. Сознавал или нет Петр подобную зависимость общественной жизни от семейной, только при нем мы видим довольно решительные попытки протестовать против господствовавших до сих пор, патриархально-родовых аскетических, домостроевских понятий на семейные отношения, и помочь русской женщине...<...>

Взгляды Петра на жизнь, его беседы, непрестанные заботы о самообразовании, наконец, самая практическая деятельность достаточно указывают на то, как высоко он ставил знание. Еще более он убеждался в этом, благодаря обстоятельствам его исторической деятельности, направленной на борьбу с внешними врагами, а, главным образом, на радикальные реформы во всех областях внутренней жизни народа. Эти обстоятельства раскрыли также ему, куда нужны образованные люди и какого рода должны быть знания их.

Потери и неудачи под Азовом, разгром под Нарвой и много других военных событий и разных мелочей военного быта с первого же времени должны были убеждать в необходимости изучать серьезно специально военные науки, приучаться к дисциплине и вот воинский устав 1716 г. подробно определяет знания, требуемые от тогдашних военных людей. "Фельдцейхмейстеру, _ говорится в нем, _ надлежит о фортификации, так и о артиллерии и инфантерии совершенное известие (Wissenschaft) иметь", генералам, крикс- и обер-коммисарам -- "доброму арифметику быть". Чин генерал-квартирмейстера требует человека, искусного в географии и фортификации, полковому же квартирмейстеру нужно, по крайней мере, "знать рисунок" и отчасти географию, а также быть добрым арифметиком и геометром. От инженеров требовалось основательное знание фортификации, от генерал-аудитора и от фискалов знание военных и прочих прав. Генералы, штаб- и обер-офицеры, солдаты, должны были каждый достаточно свое звание ведать. Даже от волонтеров требовалось не только знание военных экзерциций, но и прочих военных наук, особенно фортификации и артиллерии. Таким образом, от военных начальников и от простых солдат требовалось, хотя от каждого не в полном объеме, знание арифметики, геометрии, фортификации, артиллерии, географии, военных и прочих прав, -- от всех вообще знание военной экзерциции{17}.

Создавая для России военный флот, где по самому характеру службы требуется не столько личная храбрость, сколько опытность и знания, нужно было снабдить его людьми искусными в отправлении своих обязанностей. Не смотря на все усилия царя-моряка, не смотря на приглашения на службу во флот иностранцев, в русском флоте долго, по словам Вебера, чувствовался недостаток в опытных матросах. Кроме того, были нужны капитаны, штурманы, артиллеристы, знакомые с навигацией, артиллерией, географией и другими специальными сведениями{18}.

Кроме людей, умеющих отправлять морскую службу, нужны были и люди, умеющие построить флот, оснастить, снабдить его всем необходимым: мастера корабельные, знающие строение кораблей и судов, разного рода, также маляры, столяры, резчики, фонарные, паяльные, парусные швецы, токари прядильщики, конопатчики, компасники, канатные и др. Вообще расширение добывающей и обрабатывающей, ремесленной, заводской и фабричной промышленности, постройка новых крепостей, столицы, каменных зданий, заложенье гаваней, проведение каналов, заведение торгового флота с его новоманерными судами требовали людей знакомых с теоретическими и особенно практическими естественнонаучными и математическими знаниями: химиков, механиков, инженеров, архитекторов и разного рода мастеровых и художников.

Чтобы заменить пользующихся народным доверием, знахарей-лекарей и колдунов, а также чтобы сколько-нибудь удовлетворить вопиющим потребностям войска и флота, почти лишенных до сих пор медицинской помощи, нужны были научно-образованные медики, вообще, и хирурги, в частности.

Для своих преобразованных судебных и административных учреждений, Петр нуждался в людях знакомых с русским и иностранным законодательством и с отправлением дел в коллегиях, ратушах, в людях, которые "счетным и экономическим делам искусны"... "кто в магистрацких и гражданских, полиции делах довольное искусство имеет" {19}.

Раскол, поддержанный реформой, усиление еретических и особенно протестантских учений и имений благодаря увечившимся сношениям с западной Европой, а также обрядовой, часто бессознательный характер русского богопочтения, злоупотребления в делах веры и масса суеверий, ясно обнаружившихся при столкновении с иностранцами, все это -- вместе с желанием распространить православие в среде инородцев -- побуждало Петра создать в среде духовенства людей, которые бы смело боролись с этими "многими нестроениями", душевными болезнями русского общества, вооружившись истинным "знанием божеским", "евангельским учением" {20}.

Сношения с Европой стали чаще разнообразнее. Русские или путешествовали за границей, или разместились при разных дворах, школах, а иностранцы поместились чуть, не в каждой коллегии, фабрике, заводе, корабле, школе; то, одно, то другое пересаживается из их жизни на русскую почву, а наука чуть не сплошь переводится с иностранного. Повсюду "зело нужны переводчики", толмачи, и вообще люди, знающие латинский и новые европейские языки, особенно немецкий, голландский и французский.

Так как русские, даже послы отличались нередко до сих пор грубостью обращения с иностранцами, то оказалась нужда в людах "полированных", "учтивых", "политичных" {21}.

Наконец, жизнь стала требовать вообще людей грамотных без отношения в специальному образованию. Послышался и голос Посошкова о необходимости грамотности для крестьян и инородцев, чтоб охранить их от "великих пакостей" и лишних поборов со стороны администрации или мнимых представителей ее{22}.

Создавая в России науку, расширяя для этого типографскую деятельность, приготовляя библиотеки, кунсткамеру, выписывая инструменты, модели, отправляя экспедиции с учеными целями, Петр должен был найти людей, умеющих собирать и распоряжаться этими материалами и научными средствами, найти ученых, которые были бы в состоянии самостоятельно разрабатывать науку.

Таким образом, личный характер Петра Великого и направление его реформы вызывали людей, знакомых, главным образом, с положительными знаниями и практическими сведениями, а крайняя необходимость, как можно скорее применить их к жизни побуждала обратить особенное внимание не на теоретическую их сторону, на практически-прикладную.

Но являлся вопрос, каким образом удовлетворить этим общественным нуждам, где взять людей искусных, образованных, ученых? Если нанять иностранцев, то пришлось бы нанимать их тысячами, -- что было бы тяжело для народа и в тоже время не прочной мерой, так как большинство иностранцев не умело или не хотело открывать своих знаний русским, а обогатившись в России, увозило вместе с деньгами и свои знания. Наконец, в некоторых случаях иностранцев даже совсем нельзя было допускать. Петр, естественно желавший не только ввести, но и упрочить свою реформу, вообще, и новые знания в частности, хотя и принужден был воспользоваться услугами иностранцев, тем не менее он старался всеми средствами, какие казались ему полезными, -- образовать самих русских{23}.

Из всех средств, которыми Петр пользовался для распространения в России образования, мы остановимся на одном -- на обучении народа разного рода знаниям, насколько это известно из законодательства Петра, а отчасти и из других свидетельств; при этом по возможности укажем на некоторые побочные условия способствовавшие и препятствовавшие этому делу и на некоторые ближайшие результаты.

Учителями в то время могли быть все, обладающие известными сведениями в науке, искусстве, ремесле, не смотря на то, имели ли наклонности к педагогической деятельности и были ли подготовлены к ней, знали ли язык своих учеников и обстановку, в которой они выросли. Петру, как нарочно, пришлось прежде всего обратиться к иноземным учителям, так как предшествовавшие опыты дали мало русских. Как известно, в продолжении всей жизни Петр сильно заботился о вызове иностранцев вообще (кроме евреев). Объявляя для всех беспрепятственный проезд, свободу веры и отправления богослужения, самостоятельный суд и свободу возвратиться по исполнении условий, он приглашал их сам лично, через послов, резидентов, агентов. Было приглашение и пленным шведам. Одни из этих иностранцев поступали без обязательства учить кого-нибудь, другие, напротив того, вызывались прямо с целью обучать народ; для последних правительство заботилось открыть школу, значение которых было рано сознано и высказано Петром еще в разговоре с Адрианом по возвращении из-за границы; впоследствии школы считались "благоугодным" и "зело нужным делом" {24}. Наконец, третьего рода учителя обязаны были отправлять служебные обязанности и в тоже время учить поручаемых им русских. Последнего рода учителей было больше других; они обучали на месте отправления своих служб, -- в войске, во флоте, на заводах, фабриках, мастерских, госпиталях и других местах. Вообще Петр заботился увеличить число иностранцев второго и третьего рода; прием же первого рода, по упомянутым выше побуждениям, считался скорее только временной мерой. Впрочем, призывая иностранцев в Россию, правительство не всех без различия принимало на службу. Петр, особенно в последние годы, старался допускать их, подвергнув предварительно испытанию, исключая, конечно, тех, которые приобрели себе известность. Так, напр., относительно мастеров-иностранцев велено было мануфактур-коллегии свидетельствовать, "знают ли они своего дела и буде не знают или плохо знают, тотчас отпустить без жадного озлобления" {25}.

Но так как иные иностранцы не соглашались ехать в Россию часто из опасения за свое положение в варварской стране, какой они считали Россию, частью вследствие других причин и так как русские учебные заведения и другие места, где бы можно было учиться народу, были в зародыше или только развивались, между тем как за границей университеты, академии, специальные школы были в полном ходу, -- то, естественно, что Петру могла придти мысль посылать русских учиться за границу. К тому же путешествие по Европе имело и то образовательное значение для учащихся, что они могли "для обучения посмотреть другие государства", как говорил Петр Толстой, могли видеть, какие сильные корни пустила наука в жизнь, сколько здесь разного рода школ, учащихся, ученых, каковы результаты знания для жизни, дивиться, пречудному математическому разуму иностранцев.

Иногда вместо посылки за границу отправляли ближе -- в Ливонию. Принося несомненную пользу, ученье у иностранцев имело и неудовлетворительные стороны: ревнивые опасения со стороны учителей -- передавать знания "не своим", незнание или плохое знание русского языка и презрительные отношение к невежеству, складу жизни, обычаям учеников, -- что, конечно, не могло содействовать сближение учащего с учащимся, -- этим скорее поддерживалась в последних старинная антипатия к "еретикам". Наконец, в материальном отношении не выгодны были большие денежные затраты, соединявшиеся с обучением за границей, громадное жалованье привезенным иностранцам (доходившее, по словам Касеиса, иногда до десяти и более тысяч рублей) {26}. Эго побуждало отыскивать более лучших и дешевых учителей.

Исчисленные недостатки могли быть устранены устранены, хоть отчасти, учителями из обучившихся русских. Последние не могли бы скрывать знаний без вреда для себя, нашли бы больше сочувствия своих единоземцах, легче и успешнее могли обучать на своем родном языке и уменьшили бы большие и уходящие в чужие руки затраты на иностранных учителей. "Польза, которая из сей академии будет, _ говорится в проекте об учреждении ее, _ есть следующая: 1) что его и. в. из своих подданных ученые (а они, по уставу, были и учителя) люди получить... 3)оные, которые поедут за границу (обучившись дома языку иностранному) меньше денег будут тратить, понеже они больше в один год научатся, нежели иной в десять лет". Петр высказывал преимущественное желание иметь своих учителей еще в разговоре с патриархом Адрианом, а на уставе академии приписал: "Надлежит по два человека еще прибавить из словенского народа, дабы могли удобнее русских учить", -- следовательно, он видел неудобства в обучении через иностранцев. При нем более и более появляются учителя из русских, в низших учебных заведениях, учителя-мастера и художники, учителя-военные и моряки. Высшим духовным образованием стали заведывать малороссияне.

Подобно тому, как не много учителей, так не много учебных пособий оставила древняя Русь Петру. Если и были учебники в киевской и московской академиях, то они были рукописные; на учеников возлагалась обязанность переписывать составленные учителями руководства, -- что должно было отнимать не мало времени. Петру пришлось обратиться за учебниками заграницу, и по разным предметам начали переводить на русский язык большею частью целиком иностранные руководства; иные впрочем несколько переделывались. Петр справлялся о ходе перевода, прочитывал, исправлял и дополнял переведенные учебники, напр., геометрия, присланная из "военного похода" 1707 г. была исправлена рукой Петра "в премногих местах", и, наконец, такие учебники печатались, притом большею частью простым гражданским шрифтом. С другой стороны, переведенные учебники должны были страдать почти общим недостатком тогдашних переводов, когда, при невыработанности русского языка, при малом знакомстве иностранцев с ним, а русских с языками иностранными, способ изложения и язык отличались темнотою: вкрались иностранные обороты речи, русский язык наполнялся варваризмами, германизмами, полонизмами и в тоже время не мог избавиться и от славенского высокого диалекта. Если этот недостаток представлял затруднения и для тогдашнего образованного читателя, то тем более для начинающих учиться, для которых учебник должен быть изложен легким и понятным языком. При Петре же начали у нас печатать и географические карты, гравюры, таблицы; оказалось нужным выписывать и приготовлять у себя математические и других родов инструменты, хотя они и не всегда назначались для учебных целей.

Ставя народное образование одним из необходимых условий государственной жизни, Петр старался помогать народному обучению и другими способами. Во-первых, доставлением денежных средств. С Петра явился отдел государственных расходов, не существовавший до него: расходы на жалованье учителям, ученикам, на содержание школ и на учебные пособия. Из государственных же сумм шло жалованье учащим и учащимся в войске, флоте, на казенных фабриках, заводах, в госпиталях и в других местах России и Европы{27}. Кроме того, на содержание некоторых школ, учителей и учеников назначены были особые специальные доходы: определенные часта из архиерейских домов, получавших деньги или припасы с вотчин, церковные дани и венечные памяти, из монастырских доходов. Особенно в последние годы царствования, Петр стал заботиться о распространении просвещения на счет доходов монастырских. На этот же предмет отдавались иногда и сборы с раскольников. Наконец, правительство, помогало разного рода частным промышленным заведениям деньгами или льготами, обязывало при этом лиц заведующих этими заведениями непременно обучать русских учеников. Иногда назначались привилегии для семейств учащихся (Указ 3 декабря 1723 г.).

Употребляя, таким образом, разного рода суммы на народное образование, правительство никогда почти не брало денежной платы за ученье, но старалось обязать учащегося вознаградить обучавших и содержавших его, -- правительство или частных лиц -- службой или вообще трудом по окончании ученья.

Кроме денежной помощи Петр Великий тем еще мог поощрять народ учиться, что старался доставлять выучившимся "ученым", а где не требовалось научных знаний, "искусным" и опытным, какого бы звания они ни были, выгоды, соединенные с исправлением разного рода должностей, запрещая давать разного рода преимущества и награды не учившимся и не трудящимся, какой бы знатной фамилии они ни были. Так, "воинский устав", упоминая о знаниях, которыми надлежит владеть высшим и низшим воинским чинам, тем самым не только высказывает сознанные правительством нужды государства (о чем было выше сказано), но явившись в форме закона, вместе требует от желающих приобрести преимущество по службе определенных званий в военном искусстве. Другие указы: указ 16 февраля 1714 г., требующий, чтобы из дворянских пород и иных со стороны отнюдь не писали в офицеры, если они не знают солдатского дела и указ 21 января 1723 г., предписывающий, между прочим, назначать в армейские полки офицерами только "из ученых в школах, искусных людей", только дополняет "воинский устав". Во флоте и на адмиралтейской верфи награждаются те из морских служителей, которые окажутся "знающими в морском хождении и тщательными в произведении своего дела паче других". Точно также и из служителей на верфи и из артиллерийских служителей. Приобретение первых чинов для всех моряков необходимо соединялось с приобретаемой в продолжении 5 -- 6 лет опытностью в морской службе, а приобретение чина офицера и других чинов невозможно было, по закону, без знания навигации, артиллерии и прочего, специально относящегося к известной должности{28}.

Генеральный регламент постановляет, что желающие не только служить при канцеляриях и конторах, но также со временем быть произведенными в высшие по градусам чины, должны учиться, хотя бы они были знатных и шляхетских фамилий, "ибо кроме сего пути никто в вышний градус и до министерского чина произведен быти не может". На прием "неученых" смотрели как на временную меру; их допускали только "за оскудением ученых", и они должны были первое время служить без рангов{29}.

Естественно, что исполнять все обязанности медика правительство могло дозволить только людям, приготовившимся к этому званию; так напр., только выучившихся полковых фельдшеров оно производило в лекаря.

Наконец, и духовные должности Петр и сочувствующие ему в этом сотрудники его тоже старались заместить людьми, подготовленными образованием в этому званию. <...>

Но Петр не ограничивался вспомогательными средствами и мерами для обучения русского народа, -- он считал нужным действовать и насильственными, принудительными мерами и наказаниями. Вот что высказывается в петровских законодательных памятниках о необходимости подобных средств при реформе вообще и при воспитании и обучении, в частности: "Знаете, хотя что добро и надобно, а новое дело, то наши люди без принуждения не сделают"; "наш народ, яко дети, неученья ради которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех нынешних дел, не все ль неволею сделано, и уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел"; "Дети в воле, без наказания и страха возвращенные... обыкновенно в беды впадают, но случается после, что и родителям пагубу приносят" {30}.

Прикладывая подобные педагогические приемы в воспитании сына-наследника и своих ближайших учеников-сотрудников, Петр захотел заставить и других русских браться за ученье "неволею", или лишением права жениться, часто собственноручно узаконял суровые наказания учащимся со стороны учителей и начальников, наблюдавших за ученьем и воспитанием{31}. Но, с другой стороны, Петр давал приказанья принимать в ученье охотников только, людей, склонных к какому-нибудь роду знаний{32}.

Педагогические понятия Петра как будто не были тверды, колебались. Он придавал значение и ученью по охоте и в тоже время не прочь был заставить иных учиться самыми крутыми мерами. Эти колебания имеют, мне кажется, своим источником то двойственное направление, которое стало замечаться в педагогических взглядах общества. С одной стороны, в большинстве общества господствуют старые "домостроевы" взгляды на воспитание. С другой стороны, пробираются в общество понятия о воспитании в другом роде. Некоторые из русских побывали за границей; один из них, Матвеев, описывает, что его поразило между прочим: "в обращении с детьми (во Франции) нет ни малейшей косности, ни ожесточения от своих родителей, ни от учителей и от наказанья словесного паче, нежели от побоев, в прямой воле и смелости воспитываются". Итальянец Каселс предлагал для посылки в Италию обучаться тамошним художествам выбрать "охочих" из молодых русских людей и определить к научению всякого "по своей склонности". В проекта академии наук, принадлежащем, вероятно, Петру Курбатову, между прочим, сказано: "Надо ученикам или и студентам объявить, что ученье их не яко бы они тем обременены были силою, но почитали бы они сие за милость его и. в., и того ради не всякого надобно к сему допускать, но кто к сему склонность будет иметь".

Первого рода понятия остались господствующими. Что Петр чаще склонялся на сторону принуждения, суровых наказаний, это объясняется отчасти и его нетерпеливым, раздражительным характером. Это свойство характера вредит в педагогической деятельности. Петру же, как учителю народа, очень часто приходилось встречаться с равнодушием или упорством своих учеников, и он считал нужным прибегать к угрозам и наказаниям.

Сказав вообще о прямых средствах обучения народа: об учителях и учебных пособиях, о важнейших вспомогательных средствах и мерах, а также и о понудительных, употреблявшихся Петром Великим для обучения своего народа, я перейду к более подробному изложению упомянутых средств и мер и применения их к русской жизни, причем, прежде всего, изложу обучение военному искусству и морскому делу, так как на этот предмете было больше обращено внимания Петром Великим по упомянутой выше особенной склонности государя к этого рода знаниям и по обстоятельствам политическим.

Первым началам военного искусства: строевой службе, ружейным приемам и стрельбе, -- что называлось еще экзерцицией, -- обучали всех, назначенных в военную службу. Петр начал заботится об этом еще во времена потешных походов, призывая разного рода служивых людей "для учения ратному строю", под угрозой великой опалы без всякого милосердия за ослушание. Впоследствии он в составленном им "воинском уставе" велел заботиться об обучении армейских солдат полковникам и всем штаб- и обер-офицерам; ротному писарю велено было в указанное время читать всей роте военные артикулы "для всегдашнего вразумления в должности солдатской", как сказано было в одном позднейшем указе{33}. Матросы также обучались первым военным приемам, хотя и меньше солдат. "Командиры рот корабельных повинны матросов, когда они на берегу обретаются,... учить экзерциции солдатской с ружьем и гранатами два дни в неделе, ежели какая работа не помешает"; велено было также учить стрелять в цель{34}.

В 1720 г. велено было недорослям с 10 лет, детям всяких чинов служилых людей (кроме шляхетских), -- офицерским, рейтарским, драгунским, солдатским, стрелецким и др. -- явиться на смотры по губерниям, где годных в службу из них велено было "приверстывать в гарнизонные полки в солдаты и обучать их непрестанно экзерциции" {35}. Детей шляхетских, также дьячих и подьячих, с 1712 г. велено было целым рядом указов, принявших под конец грозный вид, высылать в Петербурге на смотре{36}. Большая часть этих недорослей предназначалась для военной службы и сначала должна была в качестве рядовых сухопутной или морской гвардии обучаться "фундаменту солдатского дела". Так в июле 1712 г., вероятно, после майского смотра велено было 700 недорослей обучаться в Москве военному артикулу с жалованьем в месяце по 15 алтын с прибавкой провианта по полуосмине{37}. Этими начальными сведениями и ограничивалось обученье большинства русской армии -- простых солдат. Научившись разве еще от офицера молитве "Отче наш", да изредка грамоте и другим молитвам петровский солдат вступал в другую "трехвременную жестокую школу" походов, осад и битв со Шведами{38}.<...>

Но для армии и флота нужны были артиллеристы, инженеры и моряки, которые владели бы научными специально-военным образованием, а так как подобное образование требовало первоначального знакомства с арифметикой и геометрией, то, еще в 1700 г. была учреждена в Москве математическая школа, назначение которой, главным образом, состояло в том, чтобы подготовлять к занятиям военным искусством. Учителями этой школы были англичане: Фарварсон, профессор абердинского университета, знавший русский языке, нововводитель арабских цифре в Россию, Гвин, Грейс и русский -- Магницкий. Из писем Курбатова, под владением которого находилась эта школа, видно, что в 1703 г. в ней было до 200 учеников всяких чинов людей; большинство в это время учились арифметике, "человек с 10 учат радиксы и готовы совершенно в геометрии, только имеем нужду в лишении инструментов... а в геометрии без инструментов быти невозможно". О характере занятий в математической школе можно отчасти судить по учебнику Магницкого. По словам г. В., разбиравшего этот учебник, собственно арифметика в книге Магницкого сработана с большею полнотою сравнительно с другими частями: "он преимущественно старался указать те случаи, где можно счесть или измерить что-нибудь при пособии арифметики. С этою целью он поместил в своей книге множество примеров или прикладов... Метод изложения истин науки у Магнидкого довольно ясный, но, по нашим понятиям, неудовлетворительный; автор учит только производить действия, не представляя причин, почему так, а не иначе делается". <...>

После знакомства с математикой можно было приступать и к основательному изучение навигации, артиллерийского и инженерного искусств. Сначала обученье этому происходило при той же математической школе. Виниус в письме от 1706 г. говорит, что он "школу математическую ради изучения русскому народу в науке инженерской, бомбардирской, пушкарской устроил". Самое название школы -- "Школа математических и навигацких, т. е. мореходных хитростно искусств учения" показывает, что одной из главных целей ее было -- обучить молодых людей, познакомившихся с начальными сведениями по математике, искусству мореплаванья -- сделать из них моряков. Впрочем не все, познакомившиеся с русской грамотой и цифирной наукой, принимались за изучение навигации, а только дети "шляхетские". Эти дети были не только 12 -- 17 лет, но частенько и 20. "Русский барич 17 -- 18 лет, -- характеризует Веселого, -- считался неразумным младенцем и жил в своем поместье в самом бессознательном невежестве. Капризам балованного дитяти нередко повиновалось окружающее, и ему, с самых пеленок, подобострастные нянюшки и дядьки вбивали в голову барскую спесь и презренье к труду и работе, как делу холопскому. Некоторые из этих юношей, еще бывши у себя в деревне, хаживали на медведя, и естественно, кулачный бой считали одним из приятнейших препровождений времени; другие серьезно придерживались чарочки". После знакомства с арифметикой, геометрией и тригонометрией, обращали особенное внимание на навигацию. "Из астрономии проходили необходимые части морской астрономии и под именем "географии" разумели немногие сведения из географии математической... Тяжелая схоластическая система преподавания и новость русского научного языка до последней крайности затемняли самые простые вещи. Над теми предметами, которые теперь играючи можно передать 13-летнему мальчику не очень быстрых способностей, взрослый ученик навигацкой школы убивал несколько месяцев постоянного, усердного труда, и нередко в результате оказывалось, что большая часть его знаний состояла в изучении бесполезных фраз, пустых определений и множества научных фокусов, только для профанов кажущихся наукою. К этому надо прибавить, что в первые годы существования школы, англичане худо знали русский язык, и, следовательно, уроки их были мало понятны". Кроме арифметики Магницкого, которая включала в себе и курс математики в приложении к мореплаванью, составлялись для навигаторов и другие учебники -- по тригонометрии, навигации; напечатаны также таблицы логарифмов и тригонометрических линий, таблицы склонения солнца, географические и морские карты. Впрочем были и другие средства для образования юношей. За большие проступки наказывали плетьми, а на знатных дворян, по царскому указу, налагали неты, -- штрафе за прогульные дни -- за 1 день по 5 р., за 2 -- 10, а за следующий 15 р., и таких штрафов раз накопилось до 8545 р. Но "строгий, часто даже грозный царь, в своей любимой школе, был как добрый отец (среди) своего семейства. Здесь он уже видел первые плоды своей мысли, -- преобразования России: здесь начинали понимать его, и всегда, в свою заветную башню{39} часто приходил он отдыхать от трудов беспрестанных, горьких столкновений с упрямством и предрассудками". <...>

Образование по другим специально-военным наукам давалось, главным образом, вне школы математических и навигацких наук. Так в 1712 г. государь велел Сенату отдать 20 молодых дворян в артиллерийскую науку артиллерии генерал-майору Гинтеру. В 1717 г. велено было цейхмейстеру Отто "учить простых ребят артиллерии столько, сколько простому командиру надлежит, числом 500 или 300 человек; обучать оных зимою, а летом быть во флоте". Впоследствии же вообще на всякого цейхмейстера возложена была морским регламентом обязанность обучать лучших и охочих людей из пушкарей не меньше 150 артиллерийскому делу с основания, так чтобы они годились не только в унтер- но и в обер-офицеры артиллерии. Наконец, именным указом 13 марта 1721 г. учреждалась артиллерийская школа: "выбрать из артиллерии учеников (30) и обучать их при санкт-петербургском лабораторном доме всему, касающемуся до артиллерии, а также арифметике, геометрии и тригонометрии".

Иногда русские артиллеристы, -- "бомбардиры" обучались своему искусству заграницей. Так, уезжая в 1697 г., из Кенигсберга, Петр оставил там для изучения артиллерии 4-х бомбардиров; царевич имеритинский учился бомбардирству в Гааге. В числе отправленных в 1699 г. заграницу был рядовой бомбардир, впоследствии суровый управитель военно-учебных заведений, Скорняков-Писарев. В каких близких отношениях стояли иногда эти учащиеся к государю, показывают отрывки из уцелевшего письма одного бомбардира Корчмина к "Петру Михайлову": "Мы со Степкою Бужениновым, благодаря Богу, по 20 марта выучили фейерверки и всю артиллерию; ныне учим тригонометрию. Мастер наш (лейтенант артиллерии), -- человек добрый, знает много и нам указывает хорошо; только нам в том не полюбился, что просит с нас за ученье денег, а без платы перестал было и учить: просит с человека, хотя по 100 талерей. Пожалуй, батка наше, прикажи об мастере ведомость учинить. Изволишь писать, чтобы я уведомил как Степан (т. е. Буженинов) не учась грамоте, геометрию выучил, и я про то не ведаю: Бог и слепцы просвещает". Элементарным учебником по артиллерии могла служить книга Бринка: "Описание артиллерии", предназначавшаяся автором для молодых людей, желающих изучать артиллерию, а также могла быть, по отзыву Виниуса, "потребна артиллерийским служителям".

Для обучения инженерному искусству в начале 1712 г. Петр велел основать в Москве инженерную школу на 100 или 150 человек (две трети -- из дворянских детей). Успели однако набрать только 23 человека, и в конце 1713 г. является опять новый указ, -- "Набрать в военной канцелярии изо всяких чинов людей, также из царедворцовых детей, за которыми есть до 50 дворов, семьдесят семь человек, чтобы всех в школе было не менее ста". Учить их велено было сначала арифметике, а когда окончат ее, геометрии, сколько до инженерства надлежит, а потом уже отдавать их инженеру учить фортификации. Главное наблюдение за этим делом поручено было полковнику инженеру Декулону{40}. Жалованье учителю, ученикам и другие расходы простиралась до 3.038 рублей. Через шесть-семь лет после основания школы в 1719 г. из семидесяти четырех учеников ее велено было учинить инженерную роту под ведением того же Декулона, оставив при них и инженера и инструменты. На их место вновь набраны были 100 человек, также переведенные в 1724 г. в инженерную роту. Жалованье ученикам этой роты отпускалось сообразно с их успехами в изучаемом искусстве{41}. Руководством при занятиях, вероятно, служила книга Штурма "Архитектура воинская", изложенная в форме разговора учителя с учеником. Во время войны за испанское наследство несколько русских училось инженерному искусству под надзором знаменитого в свое время инженера Кегорна (голландский Вобан). Из писем араба Абрама видно, что и он учился инженерской науке во Франции, во вновь открытой там школе; ему, как и еще некоторым русским, назначено было 240 французских ефимков на содержание, но учащиеся не могли прожить на эти деньги, так как каждый на эту сумму, должен был и содержать себя, и платить за ученье. К тому же это жалованье высылалось неаккуратно, притом векселями, упавшими в цене. Абрам писал, что ему с товарищами грозит опасность умереть с голоду, что они были принуждены отказать учившим их мастерам за недостатком денег и кредита. <...>

Давать по возможности высшее военное образование, преимущественно впрочем в науках, касающихся морского дела, было главным назначением высшего петровского военно-учебного заведения -- морской академии. Инструкция, данная ей 1-го октября 1715 года{42}, дает нам понятие о внутреннем строе этого учреждения. Академия находилась под ведением адмирала, но непосредственным начальником ее был директор академии. От него зависали профессора, за преподаванием которых он должен был наблюдать и для этого ежедневно находиться в залах академии, или классах, и особенно ученики. Смотря за прилежанием последних и принимая донесения о поведении их от полицейской власти академии, офицера над караульными, -- директор мог наказывать учащихся. Но это право было особенно тягостно потому, что инструкция, т.е. закон, стараясь за всякий проступок со стороны учащегося непременно определить наказание, в тоже время не определяла степень этого наказания для отдельного случая. Отсюда вытекала возможность почти безграничного произвола, тем более что в защиту учащегося не было ни одной статьи в инструкции. Закон не допускал даже пассивного сопротивления -- выхода из заведения. Учителя, хоть и находились "под наказанием", но, конечно, не в такой степени. Предметами ученья были назначены следующие: арифметика, геометрия, навигация, артиллерия, полевая фортификация, география, фехт или приемы ружья и воинское обучение с мушкетами. Всему этому должно было обучать совершенно. Долговременной же фортификации, а также корабельным членам, должно было учиться так, чтобы только знали, что для чего делается, а рисовать и на рапирах, сколько возможно. Наконец, некоторых велено было учить астрономии{43}. Осталось известие, что велено было в академии обучать 30 человек геодезии, т.е., "таким образом, в географических действах обучить, чтоб в каждую провинцию по 2 человека для снимания оной отправлены быть могли". Учебники для разных специально-военных школ могли быть введенными и в академии; остается упомянуть только об учебниках по географии, которую здесь проходили "совершенно". До 1718 г. у нас существовало только одно печатное краткое руководство по этому предмету, изданное в 1710 г.: "География или краткое земного круга описание", где на 106 страницах ... кроме общих определений описаны части света и многие государства.

Гораздо полнее "География генеральная" Варения, пользовавшаяся тогда известностью и напечатанная на русском языке в 1718 г. В ней автор обращает особенное внимание не на политическую географию, а на описание частей земли и океана, местоположение стран, климатические явления, обычаи разных народов. Хотя эта книга и назначалась для учащихся, однако переводчик ее Поликарпов находил ее многотрудной и премудрой. Только в 1719 г. была переведена география Гюбнера, известного в свое время за талантливого составителя учебников, из которых учащиеся легко понимали и усваивали научные сведения.

Ученье начиналось утром. В 7, а летом в 6 часов морская гвардия (комплект для морской академии был назначен в 300 учащихся) должна была собираться в залы академии "под наказанием". Наказание грозило и тому, кто в назначенной зале не будет присутствовать на молитве о потребной милости от Бога, о здравии его ц. в. и о благополучии его оружия. После молитвы должен был "со всяким почтением и со всевозможною учтивостью сесть каждый по местам без всякой конфузии, недосадя друг другу, под наказанием. Когда учителя и профессоры учить будут, то ученики должны принимать все представления их и иметь надлежащее почтение под наказанием, никакого крику, ни шуму не чинить, ниже время провождать разговором с другими". При этом Петр прибавил собственноручно написанное приказание: "для унятия крика и бесчинства выбрать из гвардии отставных добрых солдат и быть им по человеку во всякой камере во время ученья, и иметь хлыст в руках; и буде кто из учеников станет бесчинствовать, оным бить, не смотря, какой бы он фамилии не был, под жестоким наказанием, кто поманит" {44}. Но за поведением морской гвардии зорко смотрели и не во время одних занятий. Ежедневно велено было расставлять у назначенных дверей караульных. Команда над ними поручалась офицеру, на которого возложена была обязанность надсматривать не только за часовыми, находятся ли они на своих местах, но и за жившими в академии гвардейцами-учениками, чтобы не было пьянства, божбы, ниже богохуления, чинить рунд над гвардиею каждый час днем и ночью; после того, как пробьют тапту, отправлять патрули на двор академии и вокруг ее, чтобы арестовать и посадить в караульню тех, которые окажутся вне заведения. После тапты гвардейцы не должны отлучаться ни из камер своих, ни ночевать в камерах других. В другое же время всем из морской гвардии позволялось отлучаться только за необходимыми причинами и не иначе, как только с позволения директора академии, а из города только с разрешения адмирала. Если же бы кто захотел самовольно отстать от академии, -- тот отдается под военный суд и судится, как дезертир. Обширная власть директора, неопределенная точными границами и бесправие учащихся вели к произволу и возможность частого повторения поступков в роде того, который вызвал жалобу навигатора Угримова, подавшего царю челобитную, что директор С. Илер бил его по щекам и палкою при всей школе. Тяжесть положения, увеличивавшаяся от господствовавшей и днем, и ночью военной дисциплины доводила учеников до того, что они массами бежали из академии В 1723 г., когда академией заведовал Скорняков-Писарев, известный своей строгостью и неуживчивостью, из 400 воспитанников 116 были в бегах.

Приобретенные в школах теоретические знания навигаторы или, как их еще называли, гардемарины, пополняли и прилагали к практике обученьем во флоте на море и в порту на верфи, на которой обучалось, ежегодно переменяясь, по 20 гардемаринов.

Заведование этим делом поручалось (на море) капитану корабля и (в порту) командиру над портом и особым офицерам, поставленным над гардемаринами. Их обязанности так объясняются законом: "Крепко радеть об их (гардемаринов) обученьи", обучать их определенным наукам и вообще "крепко над ними смотреть и наказывать", -- в таком же порядка "содержать, учить и наказывать, яко лейб-гвардию, без всякого изъятия". Ежели недобро будут обучать, говорится про офицеров, над гардемаринами, или в чем их манить, должны дать ответ, "под штрафами и наказаниями". Относительно капитана, сказано, что если он в обучении "леностно поступит, тяжкий ответ будет иметь... а ежели в другой раз то учинит, то наказан за оное будет вычетом жалованья или лишением чина". Наконец, капитан и офицеры должны были представлять ведомости об обхождении гардемаринов, или, как пояснено в другом месте, роспись, где означить "поведение всякого, поступок в их обучении и прилежность в науке". Таким образом, угрожаемые свыше лишениями и наказаниями за нерадение упомянутые начальники снабжены были относительно своих учеников правами: учить известным предметам (некоторым предметам обучали мастеровые), следить за нравственностью, оценивать успехи, прилежание и поведение с правом наказывать и представлять отзывы{45}.<...>

Кроме изучения искусства мореплаванья дома, русские учились ему и заграницей. В предисловии к морскому регламенту сказано, что Петр "многое число благородных, послал в Голландию и иные государства учиться архитектуре и управления корабельного". Трудно с точностью определить как велико было это "многое число благородных". Известно, что в 1697 г. послано было 50 стольников и спальников; в промежуток времени между 1713 -- 1715 гг. только в Голландии было в навигацкой науке 22 человека из самых знатных фамилий. В 1717 г. было послано 47 навигаторов, "дворянских детей". Кроме Голландии посылали учиться в Италию, Англию, Францию, Испанию{46}. Предметы занятий, главным образом, вращались около наук и искусств, необходимых для морского дела, хотя все-таки не всегда были одинаковы. Так инструкция, данная Толстому, обязывала 1) знать чертежи или карты, компасы и прочие признаки морские; 2) владеть судном, как в бою так и в простом шествии, и знать все снасти и инструменты, к тому принадлежащие: паруса, веревки, а на которгах и на иных судах весла и пр. 3) сколько возможно, искать того, чтоб быть на море во время боя, а кому и не случится, и то с прилежанием того искать, как в то время поступать. 4) Ежели кто захочет впредь получить милость большую, по возвращении своем научился бы знать; как делать те суда, на которых они искушение свое примут. Подобным практическим знакомством с морским делом не всегда ограничивалось изученье его. Многие знакомились с научной стороной и изучали другие искусства. Так Неплюев после практического знакомства с наукой галерного плавания и после участия в битвах с Турками учился в кадикской академии: "артикулу солдатскому, повседневно математике, повседневно артиллерийскому искусству, на шпагах биться, танцевать". Семь русских гардемаринов в Тулоне учились, кроме сейчас упомянутых наук, инженерству, "рисовать мачтабы", кораблестроению, боцманству, на лошадях ездить. Князь Иван Андр. Щербатов писал про себя в 1719 г., что он, кроме того, что всеми силами старался быть в практике на военных английских кораблях, научился еще отчасти арифметике, геометрии, тригонометрии, астрономии и навигации.

Наконец, всем учащимся необходимо было ознакомиться с языком тех земель, в которых они учились или, по крайней мере, с латинским. <...>

Выучившихся вышеупомянутым наукам навигаторов назначали офицерами во флоте. Но и тут ученье не должно было оканчиваться, "ибо в том несть зазрения офицерам, что они имеют экзерциции в своих науках". В морском регламенте сказано: "Когда лейтенант и унтер-лейтенант обретаются в порту, то они повинны ходить в школы, как командир над портом определит и быть при ученьи, которое тамо отправляется для обучения офицерского" {47}.

В заключение я скажу несколько слов вообще об отношениях, в какие был поставлен законом учащийся военному искусству относительно учителей; так как и этим обусловливается успешный ход обученья. В учителях военного ведомства заметны особого рода черты. Здесь почти всякий, выучившийся больше других хоть на столько, чтобы получить звание офицера, обязан был учить других, не смотря на то, имеет ли педагогические способности, а главное расположение к делу, которое на него возложили. Отсюда являлась возможность появления учителей -- по не воле. Понятно, с какой ревностью и любовью должны были они относиться к обученью и ученикам. Кроме того почти всякий учащей поставлен был в отношении учащегося не только как учитель к ученику, но вместе еще как военный начальник-командир к подчиненному. Закон же гласит: "Начальнику принадлежать повелевать, а подчиненному слушаться". Тот, кто будет непристойно рассуждать об указах от начальника, наказывается. Кто будет жаловаться при военных людях или где публично на неисправную выдачу жалованья, наказывается, как возмутитель без всякой милости. Кто преслушает повеление начальника с умыслом или других научать будет, оный имеет всемирно живота лишен быть. Не говоря уже о праве начальников наказывать, военный закон слабо относился иногда и к жестокостям начальника относительно подчиненного. Так, если кто из офицеров во время какой нужной работы ударит подчиненного своего какой-нибудь тяжкой вещью (деревом, веревкой) по неопасному месту до смерти, и если он не имел на подчиненного злобы, это не почитается за убийство, "понеже оное не за свою прихоть учинил, но наказание имеет быть отставлением от чина на время или вычетом жалованья, по вине смотря, за оное дерзновение, что тяжкою вещью, а не обыкновенною бил" {48}.

Дополнительно к теме:

Документы и материалы о Петре Великом:

http://zhurnal.lib.ru/k/kamenew_a_i/naukapobezhdatx.shtml

Мысли В.Г. Белинского о преобразованиях Петра Великого:

http://artofwar.ru/k/kamenew_anatolij_iwanowich/psihologijawelikorossa.shtml

Примечания

1.Соколовский И.В.Петр Великий как воспитатель и учитель народа. - Казань, 1873.

2.ПСЗ, N 3970. (Сноски указаны в авторской редакции. Печатается с сокращениями. - Прим авт.-сост.).

3.Русский вестник, 1871, N6. - С.437.

4.ПСЗ, NN 3006, L;2331,3; 3951,5. 161 артикул 2330, 1819 (о печати Фемидовой в ратуше), 3900, 2822.

5.ПСЗ, N 3006.

6.ПСЗ, N 362, 61 л.

7.ПСЗ, VI, т.334.

8.ПСЗ, NN 2789, 15; 3894.

9.ПСЗ, NN 3676, 3708, 3318, 4035.

10. ПСЗ, N 3404, 3693.

11. ПСЗ, NN 3890, 3703, 3006, 3973, 3937, 3870.

12.ПСЗ, N 3708, 3778.

13.ПСЗ, N3006.

14.ПСЗ, NN 3294, 3978.

15.ПСЗ, NN 3006, 20 арт.; 3984, 4012, 3882.

16.ПСЗ, N 3850.

17.Воинский устав, ПСЗ, N3006, г. ХII, ХV, ХХVII.

18.ПСЗ, N 3937.

19.ПСЗ, NN 2927, 3202, 3778.

20.Дух. реглам. Сол. ХV, 116.

21.ПСЗ, N 3318.

22.ПСЗ, N 4624.

23.Что Петр считал свои реформы упроченными в России только с распространением знаний, видно отчасти из его указов. В предисловии к морскому регламенту говорится: "Дабы то кораблестроение и мореходство вечно утвердилось в России, умыслил искусство дела того ввести в народ свой... - Устрялов,т.2, 1-е приложение. А в указе о строении каменных зданий доказывается, что только от обучения доброе дело впредь будет прочно. - ПСЗ, N 1800.

24. ПСЗ, N 1910, 3778, 3708.

25.ПСЗ, N 4345.

26.ПСЗ, N 4600.

27.ПСЗ, N 2554, 2626, 2736, 2798, 3006.

28.ПСЗ, N 3485, 3937.

29.ПСЗ, N 3534, 3890.

30.ПСЗ, N 3781, 4385, 3485.

31.ПСЗ, N 4291, 2762, 2788.

32.ПСЗ, N 4381, 3937.

33.ПСЗ, N 3006, отдел об экзерциции.

34.5-я часть Реглам. морского. ПСЗ, N 3937.

35.ПСЗ, N 3631.

36.ПСЗ, NN 2492, 2497, 2652, 2679, 2751, 2988, 3631, 3803, 3816, 3859.

37.ПСЗ, N 2554.

38.ПСЗ, N 3006.

39.Школа была устроена в Сухаревой башне, в Москве.

40.Правильнее: де-Кулон.

41.ПСЗ, NN 2367, 2739, 4567.

42.ПСЗ, N 2937.

43.ПСЗ, N 3271, 3937.

44.ПСЗ, N 2937, Инструкция Морской академии.

45.ПСЗ, NN 3485, 3937.

46.ПСЗ, NN 2999, 3058, 3067.

47.ПСЗ, N 3937, часть II, гл. VIII, 1 п.

48.ПСЗ, N 3485.

Оставить комментарий © Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Обновлено: 17/02/2009. 122k. Статистика. Очерк: История Годы событий: 1700-1724	Ваша оценка:
Аннотация: Интересные мысли И. Соколовского (1873 г.) о государственной прозорливости Петра Великого

Каменев Анатолий Иванович Петр Великий о могуществе всепобеждающего труда и знания

Каменев Анатолий Иванович
Петр Великий о могуществе всепобеждающего труда и знания