ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
Психология великоросса

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ответ П.Я. Чаадаеву и прочим любителям "истины" и хулителям русской нации словами В.Г. Белинского, М. Гастева, Н.М. Карамзина, И.С. Аксакова и И.М. Снегирева.

  

В ЭНЦИКЛОПЕДИЮ РУССКОГО ОФИЦЕРА

  

ПСИХОЛОГИЯ ВЕЛИКОРОССА

(Авт.-сост. А.И. Каменев)

  
  

Введнение

   Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856) в своем первом "Философском письме", опубликованном в 1836 году, подверг сомнению взгляд на Россию как на христианскую страну, принадлежащую Европе. Русская культура у него трактуется как культура, развивающаяся в отрыве от цивилизованной (католической) Европы, а Россия - как страна, стоящая, по существу, вне истории.
   У Чаадаева оказалось много последователей, которые до сих пор пытаются, говоря словами И.С. Аксакова, ослабить Россию посредством подрыва ее народной самобытности. "Вызвать Россию на отречение от себя самой, сдвинуть ее с ее исторического пути, усвоить ей вполне не только по внешности, но и со всеми глубинами народного духа, западной цивилизации, вот, -- представляется Западу, -- наилучший способ... чтоб обезвредить ее природную силу, поработить ее духовно и нравственно", - писал в ХIХ в. этот русский патриот.
   *
   Россия - самодостаточная в духовном и материальном плане страна. Потенции ее огромны. Но, как всякий развивающийся организм, имеет болезни роста, так и Россия не застрахована от них. Болезни эти надо лечить, а лучше всего профилактировать, упреждать...
   И уж совсем негоже прививать на здоровое древо вредоносные побеги или отсекать плодоносящие ветви, а то и подрывать корни ...
   *
   Труды В.Г. Белинского, М. Гастева, Н.М. Карамзина, И. С. Аксакова и И. М. Снегирева позволят нам разобраться в сути вопроса.
  
  

В. Белинский [1]

Дух народный всегда велик и могущ... [2]

  
   Для России наступает время сознания. Несмотря на холодность и равнодушие, в которых мы, русские, не без причины упрекаем себя, -- у нас уже не довольствуются общими местами и истертыми понятиями, но хотят лучше ложно и ошибочно судить, нежели повторять готовые и на веру или по лености и апатии суждения.
   <...>
   Что истинно велико, то всегда устоит против сомнения и не падет, не умалится, и не затмится, но еще более укрепится, возвеличится и просветится от сомнений и отрицаний, которые суть первый шаг ко всякой истине, исходный пункт всякой мудрости. Сомнения и отрицания боится одна ложь, как боятся воды поддельные цветы и неблагородные металлы.
   <...>
   Говорят, что сомнение подрывает истину: ложная и безбожная мысль! Если истина так слаба и бессильна, что может держаться не сама собою, но охранительными кордонами и карантинами против сомнения, то почему же она истина, и чем же она лучше и выше лжи, и кто же станет ей верить?
   Говорят: отрицание убивает верование. Нет, не убивает, а очищает его. Правда, сомнение и отрицание бывают верными признаками нравственной смерти целых народов; но каких народов? -- устаревших, изживших всю жизнь свою, существующих только механически, как живые трупы, подобно византийцам...
   Но может ли это относиться к русскому народу, столь юному, свежему и девственному, столь могучему родовыми, первосущными стихиями своей жизни, народу, который с небольшим во сто лет новой жизни, воззванный к ней творящим глаголом царя-исполина, проявил себя в великих властителях, и в великих полководцах, и в великих государственных мужах, и в великих ученых, и в великих поэтах; народу, который во сто лет своей новой жизни уже составил себе великое прошедшее, "полный гордого доверия покой" в настоящем, по выражению поэта, и которого ожидает еще более великое, более славное будущее? Нет, мы унизили бы свое национальное достоинство, если б стали бояться духовной гимнастики, которая во вред только хилым членам одряхлевшего общества, но которая в крепость и силу молодому, полному здоровья и рьяности обществу. Жизнь проявляется в сознании, а без сомнения нет сознания, так же, как для тела без движения невозможно отправление органических процессов и жизненного развития. У души, как и у тела, есть своя гимнастика, без которой душа чахнет, впадая в апатию бездействия...
   Теперь вопрос о Петре перешел в явное противоречие: многие, почитая преобразования Петра столь же необходимым, сколько и великим, благоговея перед памятью преобразователя, в то же время уничтожают, сами того не замечая, всю великость его дела, отрицая европеизм и усиливаясь не только отстоять и оправдать историческое развитие и народность, уничтоженные Петром, но и противопоставить и даже возвеличить их перед европеизмом. Как ни странно, но оно есть уже шаг вперед и выше прежнего утвердительного сомнения, хотя и вышло прямо из него: лучше явно противоречить себе и тем как бы невольно признавать власть истины, нежели, ради любимого и одностороннего убеждения, отвергать и упрямо закрывать глаза на фактическую достоверность противоречащих доказательств.
   Противоречие, о котором мы говорим, чрезвычайно важно: в его примирении заключается истинное понятие о Петре Великом. Одно уже это указывает на разумность этого противоречия. Решение задачи состоит в том, чтобы показать и доказать: 1) что хотя народность и тесно связана с историческим развитием и общественными формами народа, но что то и другое совсем не одно и то же; 2) что преобразования Петра Великого и введенный им европеизм нисколько не изменили и не могли изменить нашей народности, но только оживили ее духом новой и богатейшей жизни и дали ей необъятную сферу для проявления и деятельности.
   В русском языке находятся в обороте два слова, выражающие одинаковое значение: одно коренное русское -- "народность", другое латинское, взятое нами из французского -- "национальность". Но мы крепко убеждены, что ни в одном языке не может существовать двух слов, до того тождественных в значении, чтобы одно могло совершенно заменять и, следовательно, одно другое делать совершенно лишним. Тем не менее, возможно, чтобы в языке удержалось иностранное слово, когда есть свое, совершенно выражающее то же самое понятие: в их значении непременно должен быть оттенок, если не разница большая. Так и слова "народность" и "национальность" только сходственны по своему значению, но отнюдь не тождественны, и между ними есть не только оттенок, но и большое различие. "Народность" относится к "национальности", как видовое, низшее понятие -- к родовому, высшему, более общему понятию. Под "народом" более разумеется низший слой государства, -- "нация" выражает собою понятие о совокупности всех сословий государства.
   <...>
   Сущность всякой национальности состоит в ее субстанции. Субстанция есть то непреходящее и вечное в духе народа, которое, само не изменяясь, выдерживает все изменения, целостно и невидимо проходит чрез все фазисы исторического развития. Это зерно, в котором заключается всякая возможность будущего развития. Смотря на желудь, мы знаем не то, что из него непременно выйдет огромный столетний дуб, но что из него может выйти огромный вековой дуб, а не яблоня, если он будет посажен и не срубится прежде времени или не погибнет от других случайных обстоятельств, которые могли бы помешать его свободному развитию. И мы знаем это потому, что в желуде заключается субстанция дуба, т.е. возможность его толстого ствола, широких листьев и других признаков, свойственных его форме.
   <...>
   Хорошим солдатом или хорошим офицером может быть почти всякий; но великим полководцем может быть только тот, в чьей субстанции от рождения лежала возможность быть великим полководцем.
   В субстанции заключена причина, почему один может быть великим поэтом и не может быть даже посредственным математиком, а другой в состоянии изобресть паровые машины и не в состоянии сварить себе горшка щей или зашить дыру в платье.
   Каждый народ имеет свою субстанцию, как и каждый человек, и в субстанции народа заключается вся его история и его различие от других народов. Субстанция римлян была совсем другою, чем субстанция греков, и поэтому римляне -- по преимуществу народ гражданского права и не созерцательный, а чисто практический народ, а греки по преимуществу народ деятельно-созерцательный и аристократический. Как бывают гениальные субстанции у отдельных личностей, так и некоторые народы возникают с великими субстанциями и относятся к другим народам, как гении к обыкновенным людям.
   Народность, как мы уже показали выше, предполагает что-то неподвижное, раз навсегда установившееся, не идущее вперед; показывает собою только то, что есть в народе налицо в настоящем его положении. Национальность, напротив, заключает в себе не только то, что было и есть, но что будет или может быть. В своем развитии национальность сближает самые противоположные явления, которых, по-видимому, нельзя было ни предвидеть, ни предсказать. Народность есть первый момент национальности, первое ее проявление.
   <...>
   Итак, Россия до Петра Великого была только народом и стала нациею, вследствие толчка, данного ей ее преобразователем. Из ничего не бывает ничего, и великий человек не творит своего, но только дает действительное существование тому, что прежде него существовало в возможности.
   Что все усилия Петра направлены против русской народности -- это ясно, как день Божий; но чтобы он стремился уничтожить наш субстанциональный дух, нашу национальность -- подобная мысль более чем неосновательна: она просто нелепа. Правда, если бывают народы с великими субстанциями, то бывают народы и с ничтожными субстанциями...
   Если бы русский народ не заключал в духе своем зерна богатой жизни, -- реформа Петра только убила его насмерть и обессилила, а не оживила и не укрепила бы новою жизнью и новыми силами.
   Мы уже не говорим о том, что из ничтожного духом народа и не мог бы выйти такой исполин, как Петр: только в таком народе мог явиться такой царь, и только такой царь мог преобразовать такой народ. Если бы у нас и не было ни одного великого человека, кроме Петра, и тогда бы мы имели право смотреть на себя с уважением и гордостью, не стыдиться нашего прошедшего и смело, с надеждой смотреть на наше будущее...
   Отчего у одного народа такая субстанция, у другого -- иная, -- то почти так же невозможно решить, как и если бы дело шло об отдельном человеке. Если принять гипотезу, что народы образовались из семейств, то первою причиною их субстанции должно положить кровь и породу (race). Внешние обстоятельства, историческое развитие также имеют влияние на субстанцию народа, хотя, в свою очередь, и сами зависят от нее. Но нет ни одной причины, на которую бы так можно было указать, как на климат и географическое положение страны, занимаемой народом. Все южные народы резко отличаются от северных: ум первых живее, легче, яснее, чувство восприимчивее, страсти воспламеняемые; ум вторых медленнее, но основательнее, чувство спокойное, но глубже, страсти воспламеняются труднее, но действуют тяжелее. В южных народах преобладает непосредственное чувство, в северных -- дума и размышление; в первых больше движимости, во вторых больше деятельности. В последнее время север далеко оставил за собою юг в успехах искусства, науки и цивилизации. Есть большое различие между народами горными и народами долинными, между народами приморскими, или островитянами, и между народами, отдаленными от моря. И это различие не внешнее, но внутреннее; оно замечается в самом духе, а не в одних формах. Взглянем в этом отношении на Россию. Колыбель ее была не в Киеве, но в Новгороде, из которого, через Владимир, перешла она в Москву. Суровое небо увидели ее младенческие очи, разгульные вьюги пели ей колыбельные песни, и жестокие морозы закалили ее тело здоровьем и крепостью.
   <...>
   Русский человек упивается грустью, но не падает под ее бременем, и никому не свойственны до такой степени быстрые переходы от самой томительной, надрывающей душу грусти к самой бешенной, иступленной веселости!
   <...>
   ...Родовое, субстанциональное начало в нас не подавлено реформою Петра, но только получило через нее высшее развитие и высшую форму. И в самом деле, разве со времен Петра пространство России сузилось, а не расширилось, разве степи наши не так же просторны и раздольны, снега, их покрывающие, не так же белы, и не так же серебрит их унылый свет месяца?..
   Какие хорошие свойства русского человека, отделяющие его не только от иноплеменников, но и от других славянских племен, даже находящихся с ними под одним скипетром?
   -- Бодрость, смелость, находчивость, сметливость, переимчивость -- на обухе рожь молотит, зерна не оборонит, нуждою учится калачи есть;
   -- Молодечество, разгул, удальство, -- и в горе и в радости море по колено!
   Но разве европеизм может изгладить эти коренные, субстанциональные свойства русского народа? Разве образованный русский человек теперь не так же, как и прежде, размашист и в горе и в радости ...
   Смешно думать, что европеизм есть какой-то уровень, все сравнивающий, сглаживающий, подводящий под один цвет. Англичанин, француз, немец, голландец, швейцарец -- все они равно европейцы, во всех них есть много общего, но национальные различия их непримиримо резки, и никогда не изгладятся: для этого нужно было бы сперва уничтожить их историю, изменить природу их стран, переродить самую кровь их.
   Национальность нельзя характеризовать и в целой книге, не только в журнальной статье, особенно национальность народа, который недавно начал жить и еще весь погружен в своем настоящем. Национальность есть совокупность всех духовных сил народа: плод национальности есть его история.
   И поэтому мы не беремся высказать полно и удовлетворительно, в чем именно заключается русская национальность, -- довольно с нас и намекнуть на это. Но мы, не обинуясь, можем сказать, что национальность состоит не в лаптях, не в курных и нечистых избах, не (в) безграмотности и невежестве, не в лихоимстве в судах, не в лени ума. Это не признаки даже народности, а скорее наросты на ней -- следствие испорченности в крови, остроты в соках. И все это было в России до Петра Великого, и со всем этим, как с двенадцатиглавою гидрой, боролся наш божественный Геракл и одолел ее неотразимою палицей своего мощного гения.
   Говорить правду (особенно -- которую все хорошо понимают и чувствуют) и оскорблять -- не всегда одно и то же. Пусть боится правды глупый и пьяный, но умному не беда сознаться, что он делывал промахи на своем веку, а трезвому, что и он бывал навеселе от вина.
   Национальная гордость есть чувство самое высокое и благородное, залог истинного достоинства; но национальное хвастовство и щекотливость есть чувство чисто китайское. Отрицание или унижение субстанции народа, национальности в истинном значении этого слова, есть оскорбление народа (lese-nation); но нападки (даже преувеличенные) на недостатки и пороки народности есть не преступление, а заслуга, есть истинный патриотизм.
   <...>
   Национальные пороки бывают двух родов: одни выходят из субстанционального духа, как, например, политическое своекорыстие и эгоизм англичан, религиозный фанатизм и изуверство испанцев, мстительность и склонный к хитрости и коварству характер итальянцев; другие бывают следствием несчастного исторического развития и разных внешних и случайных обстоятельств, как, например, политическое ничтожество итальянских народов [3]. И потому одни национальные пороки можно назвать субстанциональными, другие -- привитыми.
   Мы далеки от того, чтобы думать, что наша национальность была верх совершенства: под солнцем нет ничего совершенного; всякое достоинство условливает собою и какой-нибудь недостаток. Всякая индивидуальность уже потому самому есть ограничение, что она индивидуальность, всякий же народ -- индивидуальность, подобная отдельному человеку. С нас довольно, что наши национальные недостатки не могут нас унизить перед благороднейшими нациями в человечестве. Что же до привитых, -- чем громче будем мы о них говорить, тем больше покажем уважения к своему достоинству; чем с большей энергиею будем их преследовать, тем больше будем способствовать всякому преуспеянию в благе и истине.
   Внутренний порок есть болезнь, с которой родится нация, -- отвержение которой иногда может стоить жизни; прививной порок есть нарост, который, будучи срезан, хотя бы и не без боли, искусной рукой оператора, ничего не лишает тело, а только освобождает его от безобразия и страдания.
   Недостатки нашей народности вышли не из духа и крови нации, но из неблагоприятного исторического развития. Варварские тевтонские племена, нахлынув на Европу бурным потоком, имели счастие столкнуться к лицу с классическим гением Греции и Рима -- с этими благородными почвами, на которых выросло широколиственное, величественное дерево европеизма. Дряхлый, изнеможенный Рим, передав им истинную веру, впоследствии времени передал им и свое гражданское право; познакомив их с Вергилием [4], Горацием [5] и Тацитом [6], он познакомил их и с Гомером [7], и с трагиками, и с Плутархом [8], и с Аристотелем [9]. Разделяясь на множество племен, они как будто столпились на пространстве, недостаточном для их многолюдства, так сказать, ударялись друг о друга, как сталь о кремень, чтобы извлекать из себя искры высшей жизни.
   Жизнь России, напротив, началась изолированно, в пустыне, (чуждой) всякого человеческого и общественного развития. Первоначальные племена, из которых впоследствии сложилась масса ее народонаселения, -- занимая одинаково долинные страны, похожие на однообразные степи, не заключали в себе никаких резких различий и не могли действовать друг на друга в пользу развития гражданственности.
   Богемия [10] и Польша могли бы вывести Россию в соотношения с Европой и сами по себе быть полезны ей, как племена характерные, но их навсегда разделяла с Россиею враждебная разность вероисповеданий. Следовательно, от Запада она была отрезана в самом начале, а Византия, в отношении к цивилизации, могла подарить ей только обыкновение чернить зубы и выкалывать глаза врагам и преступникам. Княжества враждовали между собою, но в этой вражде не было никакого разумного начала, и потому из нее не вышло никаких хороших результатов. Удивительно ли после этого, что история удельных междоусобий так бессмысленна и скучна, что ей не могло придать никакого интереса даже и красноречивое повествование Карамзина?
   Нахлынули татары и спаяли разрозненные члены России ее же кровью. В этом состояла великая польза татарского двухвекового ига, но сколько же сделало оно и зла России, сколько привило ей пороков.
   Затворничество женщин, рабство в понятиях и чувствах, кнут, привычка зарывать в землю деньги и ходить в лохмотьях, боязнь обнаружиться богачом, лихоимство в деле правосудия, азиатизм в образе жизни, лень ума, невежество, презрение к себе, -- словом, все то, что искоренял Петр Великий, что было в России прямо противоположным европеизму, -- все это было не наше родное, но привитое к нам татарами.
   Самая нетерпимость русских к иностранцам вообще была следствием татарского ига, а совсем не религиозного фанатизма: татарин огадил в понятии русского всякого, кто не был русским, -- и слово басурман от татар перешло на немцев.
   Что самые важные недостатки нашей народности не суть наши существенные, кровные, но привитые недостатки, -- лучшее доказательство того, что мы имеем полную возможность освободиться от них, и уже начинаем освобождаться.
   <...>
   Вообще все недостатки и пороки нашей общественности выходят из невежества и непросвещения: и потому свет знания и образованности разгоняет их, как восход солнца ночные туманы. Пороки китайца и персиянина слиты с их духом: просвещение сделало бы их только утонченнее, коварнее и развратнее, но не благороднее. Просвещение действует благодетельно только в таком народе, в котором есть зерно жизни. <...>
   Возвращаясь к прошедшему России, сокрушенному железною волею царя-исполина, мы видим перед собой картину грустную, раздирающую душу. Быт того времени, изображенный Котошихиным [11], невольно заставляет содрогаться сердце, которое тем радостнее, торжественнее и выше бьется при мысли о посланнике Божием, искупившем кровавым потом царственного чела своего и унижение темной годины России.
   Бессилие при силе, бедность при огромных средствах, бессмыслие при уме природном, тупость при смышлености природной, унижение и позор человеческого достоинства и в обычаях, и в условиях жизни, и в судопроизводстве, и в казнях, и притом унижение человеческого достоинства при христианской религии: вот первое, что бросается в глаза при взгляде на общественный и семейный быт России до Петра Великого.
   Дух народный всегда велик и могущ...
   <...>
   Но такова участь даже и великого народа, если враждебная судьба или неблагоприятное историческое развитие лишают его потребной ему сферы и для необъятной силы его духа не дают приличного ей содержания: в минуты испытания, когда малые духом народы падают, он просыпается, как лев, окруженный ловцами, грозно сотрясает свою гриву и ужасным рыканьем оледеняет сердца своих врагов; но прошла буря -- и он опять погружается в свою дремоту, не извлекая из потрясения никаких благоприятных результатов для своей цивилизации.
   <...>
   Итак, Петр отрицал и уничтожил в народе не существенное и кровное, но наросшее и привившееся, и тем отверз новые пути в духе народа, до того времени остававшиеся затворенными для принятия новых идей и новых дел. Обвиняющим его в попрании и уничтожении народного духа Петр имел бы полное право ответить: "Не думайте, что пришел нарушить закон или пророков. Я не нарушить пришел, но исполнить"...
   <...>
   Некоторые приписывают реформе Петра Великого то вредное следствие, что она поставила народ в странное положение: не привив ему истинного европеизма, только отторгла его от родной сферы и сбила с здравого и крепкого природного смыслу. Несмотря на всю ложность этого мнения, оно имеет основание и, по крайней мере, достойно опровержения. В самом деле, если реформа развязала, так сказать, душевные силы даровитых людей, подобных Шереметеву, Меншикову и другим, зато из большинства сделала каких-то кривляк и шаркунов.
   <...>
   Да, все это правда, но только за все это Петра так же нелепо обвинять, как и врача, который, чтобы вылечить человека от горячки, сперва ослабляет и истощает его до последней крайности с кровопусканиями, а выздоравливающего мучает строгою диетою. Вопрос не в том, что Петр сделал нас полуевропейцами и полурусскими, а следовательно, и не европейцами и не русскими: вопрос в том, навсегда ли должны мы остаться в этом бесхарактерном состоянии?
   Если не всегда, если нам суждено сделаться европейскими русскими и русскими европейцами, -- то не упрекать Петра, а удивляться должно нам, как он мог совершить такое неслыханное от начала мира, такое исполинское дело!
   <...>
   Да, тяжело было народу с печей и полатей своих выйти на такую работу и борьбу. Он не виноват был, что вырос не учась, а взрослому ему не под силу показалось садится за указку. Но худшее, что было в его положении, -- это то, что он не мог понять ни смысла, ни цели, ни пользы перемен, которым подвергала его железная, несокрушимая воля царя-исполина.
   Здесь мы почитаем приличным выписать, или, лучше сказать, украсить нашу статью выпискою красноречивых строк о Петре Великом одного из русских ученых [12]: "Чего же недоставало русскому народу? -- Преобразования! Его недоставало для ХVII века! Явился царь с горящей мыслию в очах, с отважной думой на челе и с громогласным словом власти! Он страшный кинул взор на царствующий град, сурово посмотрел на даль прошедшего и двинул царство на него. Что ж не понравилось ему в наследии предков? Что возмутило Петра в творении его отцов? Но это тайна души великой, глубокая тайна гения! Мы видели только внешнее этого духа, который, как грозовое облако, прошел над русскою землею. Мы видели, как он сочувствовал Иоанну Грозному, как благоговел перед кардиналом Ришелье [13], как не терпел византийского двора, его роскошества и лени, его ханжей и лицемеров.
   Такое грозное соединение стихий в душе смертного, рожденного повелевать и царствовать! И к этому огненному началу нравственной его жизни присоединились глубочайшее сознание собственных сил. Посланник неба, самодержавный смертный, решительно рожденный для преобразований! В каком бы он веке ни родился, в каком бы народе не воспитывался, он всегда и везде был бы преобразователем. Это его природа!
   <...>
   И природа и науки отступились, когда этот великий дух помчал русскую жизнь по открытому морю всемирной истории! Петр Великий не верил слабостям человеческой природы: только на смертном одре почувствовал, что и он смертный: "Из меня можно познать, сколь бедное творение есть человек", -- произнес он в смертных страданиях!
   <...>
   Ему не нравилось прошедшее России. Но все эти перемены ничто в сравнении с преобразованиями государственной службы. Сам, начав с солдата гвардии, он прошел медленно по лестнице подчинения и завещал ее своим подданным.
   А что кормление прежнее, что царский хлеб и соль? В поте лица ели их слуги Петра Великого. Нигде он не был так грозен своим правосудием, как против дармоедов, мирских едух и казнокрадов.
   <...>
   Да, мы не можем без улыбки сожаления слушать жалобные похвалы доброму старому времени; но мы понимаем, что простодушный народ тогдашний по-своему был прав. Скажем же ему от всего сердца: вечная память и царство небесное! Своими страданиями и тяжелым терпением искупил он наше счастье и наше величие. Над гробами исторического кладбища не должно быть ни проклятий, ни непристойного смеха, ни ненависти, ни кощунства, но любовь и грустная, благоговейная дума...
   <...>

1841.

  
  
  
  

М. Гастев

ПРИЧИНЫ,

ЗАМЕДЛИВШИЕ ГРАЖДАНСКУЮ ОБРАЗОВАННОСТЬ НА РУСИ [14]

  
   Под словом гражданская образованность разумеются, во-первых, развитие жизни политической, развитие общественной деятельности, успехи в гражданском быту, взаимное действие и произведение сил общества, клонящихся к его благосостоянию, его совершенствование; во-вторых, развитие деятельности, жизни нравственной, внутренней, индивидуальной, совершенствование самого человека, его способностей, чувств, идей.
   Цивилизация наша встретила на пути своем много препятствий. Важнейшие из них суть: географическое положение; значительная степень внутреннего разъединения в русском народе; удельная система; владычество монголов; наличие меньших средств к своему совершенствованию, чем у народов Запада.
   Долговременные несчастья уничтожают нравственность, вредят ей, останавливают ее ход. Так было у нас в период уделов, ознаменованных бедствиями. Люди полудикие переступили в жизнь гражданскую, приняли Христианскую веру, которая начала очищать их душу, но ход событий внешних был тот же, дела их были те же, и они противодействовали могуществу религии.
   Сердце русского народа, расположенное, готовое, по своему характеру, к совершенствованию, беспрерывно было ожесточаемо: кровь лилась; везде встречалось варварство, злодейства, кои теряли, от частого явления отвратительный свой вид и становились делом обыкновенным. В таких обстоятельствах люди бывают равнодушны, безжалостны, склонны ко всем преступлениям.
   Итак, нравственность русского народа находилась на низкой стадии уже вследствие одних внешних явлений, и переходила от одного поколения к другому неизменною, неусовершенствованною.
   Народ полудикий, грубый, немало не боится войны, даже любит ее. Она не может отнять у него почти ничего, ибо он почти ничего не имеет; он ищет ее, в надежде улучшить свое состояние, обогатиться.
   Кроме войны, кроме занятий, необходимых для удовлетворения главных и очень немногих потребностей своих, такие люди не имеют у себя дела и костенеют в покое, в оцепенении. У них свое наслаждение жизнью _ безделье, леность.
   Дух человеческий идет вперед, соразмерно циркуляции идеи, умножающих число и богатство их. Но где люди живут отдельно, обходятся без помощи других, где их взаимные нужды, польза, участие почти ничтожны, где все решает сила, случай, личные и местные выгоды, _ там все препятствует распространению сведений, там разум почти неподвижен, колеблется, но не совершенствуется.
   Горизонт жизни русского человека весьма ограничен; горизонт мысли тоже. Способности не могли развиваться: не было к тому ни побуждения, ни случая, ни возможности. Война отнимала безопасность, время для умственных занятий, уничтожала охоту думать о чем-то высшем, духовном. Внимание людей обращено было на одни события материальные, кои заполнили собою всю деятельность, всю душу их, заглушенную звуком оружия. Человек развертывался, сколько позволяли обстоятельства, на свой счет, по своим склонностям, неправильно, с недоверчивостью.
   Сверх того, народ грубый не любит земледелия как потому, что оно требует труда, занятий постоянных и покоряет его необузданные склонности, так и потому, что не имеет достаточных средств для обрабатывания почвы; не владеет опытностью в сем деле и не предвидит для себя большой выгоды от оного, по ограниченности своих нужд и по возможности легко сбывать избыток зерна. Следовательно, не было и народного богатства в совокупности производительных сил земли и народа.
   Корень всему злу то, что государи наши жили в раздорах, междоусобиях, домогаясь порознь личных выгод и тем более всего сами содействовали к возложению на себя оков. Они враждовали, губили друг друга, а ханы требовали от них единственно исправной подати, даров и повиновения, принимая сторону то одного, то другого.
   Княжества дрались, грабили друг друга, не уступая в хищности, в жестокости татарам, и сами губили Русскую землю. Великий князь потерял свою силу, свое старшинство.
   Народ не мог скинуть с себя бремя, которое тяготило его. Он был окружен опасностями со всех сторон, подвержен беспрерывным, гибельным переменам. На него и на счет его разражались все бури, кои наполняли жизнь его повелителей. Он не знал к кому и к чему прибегнуть, дабы поправить участь свою; не имел в себе средств, чтобы освободиться от несчастий. Он охотно шел на войну, но войны были ему чужды и пролитая кровь не выкупала его из бедственного состояния, не переменяла судьбы его.
   Он мог бы бороться с татарами, преодолевать их, но не было к тому главного средства _ единодушия в князьях, тех особах, кои одни только имели возможность соединить, вооружить его против врагов.
   После сего каких ожидаем успехов от русского народа на поприще гражданской образованности? Народ жил, но не просвещался. Он беспрерывно был в действии, в движении, но его состояние, внешнее и внутреннее, было неподвижно; изменялось, но не улучшалось. Он оставался тем же при всех переворотах.
   Где причина сей неподвижности? В бедствиях, в рабстве: гражданская образованность с деспотизмом несовместима. Ход событий не развивал способностей человека, не распространялся на умственный горизонт его, а стеснял их. Он не заботился о преумножении достояния своего, не хотел увеличивать его, если бы и мог, то ничего не ручалось ему за верный плод трудов его.
   Рабство всегда и везде унижает нравы, соделывает их суровыми, жестокими. Так было и у нас. Ханы, послы Ордынские, баскаки, самые бродяги монгольские обходились с русским народом презрительно, деспотически. Отсюда родилась в нем бесчувственность к обидам, к стыду. Необходимость платить дань, откупаться от насилия татар, от неволи, соделала его корыстолюбивым и по необходимости заставила приобретать имущество не трудами только, но всеми возможными способами, татьбою, разбоями, грабительством, кои размножились до того, что надлежало прибегнуть к казням жестоким, дабы удержать его от них.
   Народ вместе с благородными чувствами потерял и храбрость, питаемую честолюбием: рабство изменило понятие о чести и справедливости.
   Таково было состояние нашего отечества. Средства, необходимые для успехов гражданской образованности, уничтожались или ослабли: верховная власть, главная сила общества, колебалась, прерывалась; внутреннее разъединение обнаружилось во всей силе; междоусобные войны, или лучше, разбои, прекращали сообщения, остановили земледелие, промышленность, торговлю и вообще причинили великий ущерб народному богатству. Общество расстроилось, нравственность унизилась в следствие размножения пороков и ожесточения сердец; совершенствование разума нарушилось.
   В природе человека есть энергия, упругость, которая противится всем внешним обстоятельствам, как бы они худы, неприязненны ни были, как бы ни стесняли ее. Она имеет способность, нужды, кои пробиваются сквозь все препятствия. Множество причин может их сжать, совратить с естественного направления, нарушить, остановить их развитие, но ничто не может их уничтожить.
   Они ищут, всегда находят себе отверстие, тропинку, и рано или поздно развиваются, достигают определенного пункта.
   Русский народ, угнетаемый многие веки всякими бедствиями, уцелел, восстал. В его движении мы видим ход естественный, но весьма медленный, задержанный многими препятствиями. Он долго боролся с судьбою, долго не видел ясного солнца на горизонте своей жизни. Мы с ужасом смотрим на прошедшее; не верим глазам своим, соболезнуя о бедствиях, постигших Русскую землю; дивимся твердости, долготерпению наших праотцов. Они ценою скорби купили счастье для нас, потомков.
  
  
  
  
  

Н. Карамзин

О ФИЗИЧЕСКОМ И НРАВСТВЕННОМ ХАРАКТЕРЕ

СЛАВЯН ДРЕВНИХ [15]

  
  
   Не только в степенях гражданского образования, в обычаях и нравах, в душевных силах и способностях ума, но и в самых телесных свойствах видим такое различие между народами, что остроумнейший писатель ХVIII века Вольтер [16], не хотел верить их общему происхождению, от единого корня или племени.
   ...Житель полунощных земель любит движения, согревая ими кровь свою; любит деятельность; привыкает сносить частые перемены воздуха и терпением укрепляется. Таковы были древние славяне по описанию современных историков, которые согласно изображают их бодрыми, сильными и неутомимыми. Презирая непогоды, свойственные климату северному, они сносили голод и всякую нужду; питались самою грубою, сырою пищею; удивляли греков своей быстротою; с чрезмерной легкость всходили на крутизны, спускались в расселены; смело бросались в опасные болота и глубокие реки.
   Думая, без сомнения, что главная красота мужа есть крепость в теле, сила в руках и легкость в движениях, славяне мало пеклись о своей наружности: в грязи, в пыли, без всякой опрятности в одежде являлись в многочисленном собрании людей. Греки, осуждая сию нечистоту, хвалят их стройность, высокий рост и мужественную приятность лица.
   <...>
   Чрезмерная отважность славян была столь известна, что хан аварский всегда ставил их впереди своего многочисленного войска, и сии люди неустрашимые, видя иногда измену аваров, гибли с отчаянием.
   <...>
   Сии люди, на войне жестокие, оставляя в греческих владениях долговременную память ужасов ее, возвращались домой с одним своим природным добродушием. Современный историк говорит, что они не знали ни лукавства, ни злости; хранили древнюю простоту нравов, не известную тогдашним грекам; обходись с пленными дружелюбно и назначали всегда срок для их рабства, отдавая им на волю или выкупить себя и возвратиться в отечество, или жить с ними в свободе и братстве.
   Столь же единогласно хвалят летописи общее гостеприимство славян, редкое в других землях и доныне весьма обыкновенное во всех славянских: так следы древних обычаев сохраняются в течение многих веков, и самое отдаленное потомство наследует нравы своих предков. Всякий путешественник был для них как бы священным: встречали его с ласкою, угощали с радостью, провожали с благословением и сдавали друг другу на руки. Хозяин ответствовал народу за безопасность чужеземца, и кто не умел сберечь гостя от беды или неприятности, тому мстили соседи за сие оскорбление, как за собственное.
   Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенную и пищу готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посещали славян, между которыми не было для них ни воров, ни разбойников; но бедному человеку, не имевшему способа хорошо угостить иностранца, позволялось украсть все нужное для того у соседа богатого; важный долг гостеприимства оправдывал и самое преступление.
   <...>
   Древние писатели ценят целомудрие не только жен, но и мужей славянских. Требуя от невест доказательства их девственной непорочности, они считали за святую для себя обязанность быть верными супругами. Славянки не хотели переживать своих мужей и добровольно сожигались на костре с их трупами. Вдова живая бесчестила семейство.
   <...>
   Сей народ, подобно всем иным, в начале гражданского бытия своего не знал выгод правления благоустроенного, не терпел ни властелинов, ни рабов в земле своей и думал, что свобода дикая. неограниченная есть главное добро человека. Хозяин господствовал в доме: отец над детьми, муж над женою, брат над сестрами; всякий строил себе хижину особенную, в некотором отдалении от прочих, чтобы жить спокойнее и безопаснее. Лес, ручей, поле составляли его область, в которую страшились зайти слабые и невооруженные. Каждое семейство было маленькой, независимой республикою; но общие древние обычаи служили между ними некоторую гражданскою связию. В случаях важных единоплеменные сходились вместе советоваться о благе народном, уважая приговор старцев, сих живых книг опытности и благоразумия для народов диких; вместе также предпринимали воинские походы, избирали вождей, хотя, любя своевольство и боясь всякого принуждения, весьма ограничивали власть их и часто не повиновались им в самих битвах. Совершив общее дело и возвратясь домой, всякий опять считал себя большим и главою в своей хижине.
   <...>
   Общежитие, пробуждая или ускоряя действие разума сонного, медленного в людях диких, рассеянных, по большей части уединенных, рождает не только законы и правление, но и самую Веру, столь естественную для человека, столь необходимую для гражданских обществ, что мы ни в мире, ни в истории не находим народа, совершенно лишенного понятия о Божестве. Люди и народы, чувствуя зависимость или слабость свою, укрепляются, так сказать, мыслию о Силе Вышней, которая может спасти их от ударов рока, не отвратимых никакой мудростию человеческою, -- хранить добрых и наказывать тайные злодейства. Сверх того Вера производит еще теснейшую связь между согражданами. Чтя одного Бога и служа Ему единообразно, они сближаются сердцем и духом. Сия выгода так явна и велика для гражданского общества, что она не могла укрыться от внимания самых первых его основателей, или отцов семейств.
   <...>
   Таким образом грубый ум людей непросвещенных заблуждается во мраке идолопоклонства и творит богов на всяком шагу, чтобы изъяснять действия Природы и в неизвестностях рока успокаивать себя надеждою на вышнюю помощь!
   <...>
   Славяне... показывали силу свою в разных играх воинских, сожигали труп на большом костре и, заключив пепел в урну, ставили ее на столпе в окрестности дорог. Сей обряд... изъявляет воинственный дух народа, который праздновал смерть, чтобы не страшиться ее в битвах, и печальными урнами окружал дороги, чтобы приучить глаза и мысли свои к сим знакам человеческой тленности.
   <...>
  
  
  
  
  

И. Аксаков

КАКОВ РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК [17]

  
   Русский народ не ветрен, не легкомыслен, -- это все знают, в этом согласны между собою его друзья и враги: он не вскипает кипучим гневом при малейшем оскорблении его чести; не воспламеняется как порох от искры слова; не податлив на увлечение военной славой, не браннолюбив, туг на энтузиазм, враг ложных восторгов и театральных эффектов; мужественный, разумный, бодрый, он лично наклонный к миру и долготерпению...
   *
   По общему единодушному свидетельству иностранцев, русский простой народ умнее и даровитее простого народа всех стран Европы... Отчего же такая несоразмерность и несоответствие между почвой и продуктами? Как объяснить это явление, как согласить то богатство ума снизу и малоумие сверху? Куда девается, куда испаряется этот ум, спросите вы опять?
   Отвечать на этот вопрос не трудно. Это явление объясняется тем особенным путем развития, который проходит у нас ум, переставая быть непосредственной народной силой -- той постепенной отчужденностью от живых источников питания, хранящихся в народном материке, которая становится уделом ума по мере изменения его жизненной обстановки на высшую. Оно объясняется, наконец, духовной разобщенностью с народом нашего общества...
   Было бы в высшей степени любопытно проследить, как этот русский ум, выходя из почвы, постепенно вянет в неблагоприятном воздухе общественной среды, мутится, слабеет, никнет, чахнет, искривляется и кончает тем, что или совсем гибнет, или же находит себе применение в односторонности, суживается в меру необходимую для спокойного и благополучного существования, выветривается, разменивается на мелочь, -- пошлеет до отвратительности.
   *
   Личность у нас слаба и шатка, и ни о чем мы так не должны заботиться, как об укреплении личной воли, о развитии личных характеров, о твердости убеждений и о согласии убеждений с делом, о просвещении нашего нравственного разума, об усовершенствовании личной нравственности.
   *
   Любовь к России, любовь к своему народу -- призывают нас к делу, требуют от нас не мужества вола, не энергии разрушения, не стойкости, презирающей смерть, -- а мужества гражданина и упорного длительного труда, творящего и зиждущего. Нас ждет не борьба на поле битвы, а несравненно тяжелая борьба в жизни гражданской, борьба ежедневная и повсеюдная.
   *
   ...Мало быть Русским только при больших исторических оказиях, но надо им быть и в будничное время истории, в ежедневной действительности.
   *
   На упреки в недостатке народного самосознания в нашем обществе, нам не раз приходилось слышать возражения такого рода: а вот посмотрите-ка, какие мы, Русские, -- какие патриоты в минуты опасности -- сунься-ка на нас чужеземцы войною, мы все, как один человек, станем грудью за Русскую землю и пр. и пр. Это действительно так, -- в этом нет сомнения, -- и этим свойством нашим мы можем по праву гордиться, но этот похвальный патриотизм не мешает нам выдавать ту же Русскую землю тем же иностранцам, -- как скоро они идут на нас не войною, а мирным набегом, и как скоро, не видя вражеского стана и не слыша воинственных кликов, мы считаем возможным отложить в сторону патриотическое напряжение.
   *
   ...При всей внешней целостности и единстве России, мы расколоты сами в себе внутренне, страдаем какой-то нравственной двойственностью, и общественный духовный наш организм не может похвалиться ни цельностью, ни крепостью.
   *
   Пора перестать нам самодовольно обнадеживаться нашим патриотизмом, и, так сказать, считать себя вполне нравственно обеспеченным известной нашей способностью стоять грудью, приносить жизнь и достояние на алтарь отечества.
   Пора убедиться, что эта способность нисколько нас не обеспечивает в такое время, когда нет неприятельских армий, с которыми можно было бы бороться, когда груди, жизни и достояния не требуется, а требуется деятельность мыслящего, трудящегося, подвизающего духа; когда алтарь отечества ждет иных даров -- гражданской доблести, любви и разумения Русской народности, наконец, талантов...<...>
   Пора же понять, наконец, что способность патриотических жертв во время войны нисколько не освобождает нас от обязанностей нравственных во время мира...
   Пора также не очень-то гордиться своим единством и цельностью и уразуметь, наконец, что единством и цельностью мы обязаны прежде всего не Русскому обществу, а Русскому народу...
   *
   Русскому обществу именно недостает уважения к своей народности, веры в свою народность... В нем, в следствие разных исторических причин, явилось сомнение в самом себе, в своем нравственном праве на самостоятельное народное развитие, и закралось в душу какое-то душевное подобострастие пред авторитетом западной цивилизации.
   *
   Не легко живется теперь на Руси. Не можется ей, во всех смыслах и отношениях. Трудно ей; трудно особенно потому, что приходится ей иметь дело не с какой-либо внешней опасностью, внешним врагом, а с самою собой. Трудно потому, что и врачевание приходится искать, как убеждает в этом недавний опыт, не во внешних учреждениях только, не в одной благонамеренности правительственной, -- а в чем-то ином, в разрешении многосложных, громадных вопросах духовного свойства.
   Дело уже не в лекарствах, извне прилагаемых, а дело в возбуждении самостоятельной внутренней воли, в жизненном проявлении нравственной силы...
   *
   ...Здорова ли та страна, где большинство пастырей обратилось в наемников и чиновников?
   *
   Наше старое общество разлагается, а нового мы еще не видим. Потому, что к старому обществу должны мы отнести и все наше молодое поколение, в котором нет ничего, кроме более искренней и энергичной силы отрицания.
   *
   Половина общества так воспользовалась предоставленною ему свободой, что живет за границей и воспитывает там своих детей. Наши будущие государственные деятели готовятся не только вдали от России, но и в атмосфере ей чуждой и враждебной, под воздействием иных просветительских начал, с детства усваивает себе точку зрения, с которой менее всего понятна Россия.
   *
   В общественном воспитании кроется главный источник болезни нашего сознания... Все наше воспитание, особенно университетское, организовано так, -- и уже издавна, с самого насаждения у нас европейского просвещения, -- чтобы воспитать людей в отвлеченности и отрицании -- отрицании русской духовной национальной сущности. С самого начала образование служило правительству средством для изготовления нужных ему для государственной службы людей. <...> Здесь-то и совершается тот процесс искривления сознания... Здесь вставляются юноше чужие очки, в которых он потом и ходит обыкновенно до конца дней своих; здесь даются ему чужие веса и мерила, на которых потом он вешает и мерит свое, народное; здесь пересаживаются в его душу все болезненные отрицания, стремления, искания чужой исторической жизни, со всеми ее недугами, и не влагается ни одного положительного, своего национального идеала...
   *
   Скажут, конечно, что призвание университетов воспитывать человека вообще, служить истине вообще, без отношения к национальности, что наука-де космополитична по своему существу... Европейская наука там, где она процветает... не производит нигде национального обезличения, не вытравливает в людях чувство своей народности, любви к своей земле и сознания своих к ней обязанностей... Без народного не может быть и общечеловеческого: только уважая свою народную личность, только развивая все дары, все силы личного народного духа, может народ совершить свое служение высшей истине...
   *
   Станем же править наше сознание... В этом наше спасение. Конечно, воспитание юношества стоит здесь на первом плане, но не юношей одних и на школьных только скамьях, -- самих себя и на всех путях жизни должны мы перевоспитываться.
   *
   России нужнее всего теперь напряженный труд мысли..., труд добросовестный, точкой отправления которого должны быть, прежде всего, обуздание теоретической заносчивости, почтительное отношение к духовному содержанию, к требованиям нашей народной жизни...
   *
  
  

И. Снегирев

РУССКИЙ ХАРАКТЕР, ОБЫЧАИ И НРАВЫ

В ПОСЛОВИЦАХ И ПОГОВОРКАХ [18]

  
  
   Когда народ, освобождаясь от оков грубого невежест­ва, начинает наблюдать и размышлять, тогда у него по­являются плоды его наблюдений и размышлений в крат­ких, резких и замысловатых изречениях, кои обращают­ся в пословицы. Сии изречения людей, среди народа пре­восходных умом и долговременною опытностью, утверждаясь общим согласием, составляют мирской приговор, общее мнение, одно из тайных, но сильных, искони срод­ных человечеству средств к образованию и соединению умов и сердец. В таких пословицах древние времена мира передали потомству правила нравственности и благоразу­мия или достопамятные события, необходимые наблюде­ния о природе. По тому самому сделались сии изречения важными для истории ума человеческого, ибо в них отсвечивается внутренняя жизнь народа, отличительные его свойства и господствующие в нем мнения, тесно соединя­ется настоящее с прошлым и будущим, семейный его быт с народностью, а народность с человечеством. Они дела­ются общими по тому закону, по коему в человечестве все истинное, высокое и благородное не остается в тесных пределах, но, исторгаясь из них, распространяется, сообщается другим и увековечивается в современных и грядущих поколениях вместе с нравами и обычаями.
   Ежели здравый смысл и народная мудрость есть правило, свыше внушенное человеку и сохраняющее всюду в существе своем первобытное единство, то и пословицы, как правила народного благоразумия, имеют почти оди­наковый смысл у всех племен древних и новых, хотя в выражении своем и представляют разнообразие от местных причин и от особенного взгляда на предметы. Об­щность их особенно отличительна во всем том, что каса­ется до права естественного и нравственности; ибо поня­тия об отношениях общественных, о добре и зле почти одинаковы в пословицах у всех народов. Сходство их про­исходит не от того только, что один народ сообщил сии правила другим, а от того, что оно впечатлено в чувствиях и мыслях человечества; так что даже и заимствованы сии правила по врожденному ощущению справедливости и по аналогии оных. В частных же случаях и отношениях вся­кого народа есть разница, которая отличает пословицы, притчи и поговорки каждого, ибо оные суть изображение его ума и фантазии, резкое выражение его климата, духа его веры, правления, воспитания, нравов и обычаев, его истории. Они -- его идиомы, кои иногда, и переходя из одного языка в другой, отличаются своей особенностью и причудливостью. Ни в каком употреблении речи столько не обнаруживается характер и образ мыслей народа, или лучше сказать, весь народ, как в своих пословицах, в коих он обличает себя; сравнение их весьма наставительно и занимательно. Многие народы в притчах и поговорках сохраняли достопамятные происшествия истории своей, как живую летопись, кои нередко, подобно примерам, обращаются в правила или применяются к обыкновенным случаям жизни, облекаясь притчею или иносказанием -- любимою и свычною своей одеждою.
   <...>
   Уже в царствование Петра I существовало в России рукописное собрание русских пословиц, которое попада­ется в разных списках с разными дополнениями или со­кращениями, какие делались при переходе из рук в руки. В 1717 году сей государь, обративший внимание на оте­чественные летописи, из Амстердама писал полковнику Левашеву следующее: "В бытность нашу в Копенгагене приказывали мы вам через денщика Юрова о книжке, которая у нас есть, о "Русских пословицах", чтобы ее нам прислать; о чем и ныне напоминаем, дабы ту книжку, списав, прислать к нам".
   <...>
   Екатерина II, желая учить русский народ собственною его коренною нравственностью, присоединила избранные русские пословицы к первой российской азбуке, напеча­танной для общественных школ, и сказке "О царевиче Хлоре и Февее", сочиненных ею для великого князя Алек­сандра Павловича.
   <...>
   "Русские пословицы, -- сказала Екатерина II, -- изощ­ряют разум и придают силу речам".
   Они, по определению Шишкова, "суть краткие поуче­ния, содержащие в себе все нужнейшие в общежитии до­бродетели и показующие благие нравы тех, между кото­рыми таковые, правила существовали".
   "Сверх церковного наставления, -- замечает Карамзин, -- и мудрых изречений Священного Писания, которые врезывались в память людей, Россия имела особую систему нравоучения в своих пословицах. Ныне умники пи­шут, в старину только говорили. Опыты, наблюдения, до­стопамятные мысли в век малограмотный сообщались изустно. Ныне живут мертвые в книгах, тогда жили в пословицах. Все, хорошо придуманное, сильно сказанное, передавалось из рода в род. Добрый купец, боярин, ред­ко грамотный, любил внучатам своим твердить умное слово деда его, которое обращалось в семейственную пос­ловицу".
   Русская пословица и сама себя определяет: "Глупая речь не пословица", следовательно, она есть "умная речь". Другая свидетельствует о непоколебимости оной: "Старая пословица вовек не сломится".
   Важность и польза сих народных изречений определя­ется ближайшим отношением оных к языку и литерату­ре, к истории, нравственности и законоведению в России, к естествоиспытанию и человекопознанию. Тончайшее и полнейшее рассмотрение и объяснение оных в таких от­ношениях послужит лучшим доказательством, что "ста­ринная пословица не мимо молвится", что основания оных должно искать в сердце и уме народа, кои исходят в слово его. Если встречаются между сими изречениями такие, кои оскорбляют слух и вкус, или кои, от времени исказившись, потеряли свой подлинный или логический смысл, то они составляют сродный почти всем народам оттенок, более или менее заметный, и встречаются меж­ду их пословицами и поговорками. Грубость и неприли­чие некоторых из них относятся к тем временам просто­ты и необразованности, когда нравы были целомудреннее языка, когда прямо, без околичностей, порок назывался пороком, а добро добром.
   Источниками русских пословиц и поговорок, сих за­вещаний предков потомству своему, служили:
   1) Опыты жизни, где частное обращается добровольно и случайно в общее достояние, как назидательный при­мер, ибо между русскими пословицами находятся оцен­ки почти на все обстоятельства жизни семейной и общес­твенной.
   2) Исторические события и лица, кои применяются к частным происшествиям или просто передаются от пред­ков к потомкам, ибо "по старой памяти, -- гласит по­словица, -- что по грамоте".
   3) Старинные решения и приговоры на мирских сход­ках и вечах, самые слова из существующих законов и постановлений, в кои нередко входят и древние послови­цы. Сюда же относятся и судебные обычаи, выраженные поговорками и пословицами.
   4) Изречения из Священного Писания и Божественной службы как доказательства благочестия, искони сродно­го предкам нашим.
   5) Мнения и пословицы, заимствованные из чтения иностранных и отечественных писателей или из обраще­ния с чужеземными народами.
   6) Острые ответы и шутки, сделавшиеся общими и со­ставляющие знамение жизни умственной и нравственной, общественной и семейственной.
   <...>
  

Почтение к старшим

  
   Подобно многим из восточных народов, отличительной чертой нравов и обычаев в предках наших и среди язычества было почтение к старейшим, которое утверждало благоустройство семейное и общественное; оно признавалось главным правилом нравственности народной политики государственной и в христианстве, подтвердившем старобытное заведение.
   Старших, -- говаривали, -- и в Орде почитают.
   Летописи наши исполнены умилительными и назидательными примерами сей патриархальной добродетели, зиждительницы и блюстительницы русского государства.
   "Старыя чти, яко отца, -- учит Владимир Мономах [19], -- а молодые, яко братью".
   Псковский князь Довмонт [20], ободряя малую дружину свою против многочисленного врага, вел ее к победе следующими словами: "Братья, мужи псковичи! Кто стар, тот отец, кто молод, тот брат". Подлинно, что единоземцы душами соединены, там старшими отцы, а младшими братья.
   Братское старшинство великого князя в отношении к удельным, как старшего брата к меньшим, между прочим состояло в том, что они должны быть с ним заодно без лисы (то есть без хитростей тайных) и, подобно уставу феодальному, были, "с братом своим везде за один и до своего живота: а кто князю друг, тот и тобе друг, а кто будет великому князю недруг, тот и тобе недруг". При жизни старшего брата Олега великий князь Игорь I отказывается принять правление. Мстислав Владимирович уведомляет бегущего от него Олега Святославовича, что желает с ним примириться, а не воевать как со старшим. Князь Давид и Мстислав Ростиславовичи в 1174 г. отказались отыскивать киевский престол, но послали к великому князю владимирскому Андрею Боголюбскому как старшему в роду просить его соизволения.
   На уважении к старшинству основано было в России право, которое отдавало престол старшему в роду, а не сыну после отца -- право, впрочем, вредное по своим последствиям и не истребившееся еще при Иоанне IV. Так как старья почиталась статьею, то есть уставом, порядком, то и старшие, по своей опытности и благоразумию, предпочтительно избирались в начальники, судьи, свидетели и советники: Старина с мозгом, то есть с умом.
  

Уважение власти

  
   С благочестием к вере и с почтением к старшинству соединялась и покорность в русских к начальству, как власти, от Бога поставленной. После уничтожения удельной системы, новгородской и псковской старины, и по водворении единодержавия в России, когда на Московщине стали говорить подданные, что они душою Божии, а телом княжии, тогда вошло в обычай, при подавании боярами царю просьбы или совета, приговаривать: "А всего свыше, Государь, ведает Бог да Ты, как тебе Бог на сердце положит". И царь ответствовал посетителям: "Если будет Богу угодно", или "Если Бог велит, я это сделаю". О мнении народном, что сердце царево в руце Божией, свидетельствует старая поговорка: Про то ведает Бог да царь.
   Слова Феофана Прокоповича [21], что "вожделенно всем видеть лице царское", оправдывается благоговейным в народе обычаем: видеть светлые царские очи. Особенно для сего собирался народ в день Семеона-летопроводца, в Москве на большую Ивановскую площадь, где царь, по древнему обычаю, сидя на престоле в царской одежде, принимал благословение от митрополита или патриарха и приветствие от подданных, тогда еще именовавших себя рабами. В 1698 году, с 1 сентября, Петр I в последний раз исполнил сие древнее заведение в Москве, начав с 1700 года по иностранным обычаям праздновать начало нового года с января месяца.
  

Муж и жена в семье

  
   Как в соединении семейств, составляющих государство, так и в каждом семействе природою и законом поставлен отец оного. Старинными пословицами изображается власть домовладыки: В доме нет хозяина больше; попечительность его: Добрая голова сто голов кормит; наслаждение его: Хозяин в дому, как Авраам в раю; обилие и довольство у него: Дом как полная чаша. Но и трудности вести порядок и водворить благодеяние в доме выражаются пословицами: Дом -- яма: стой прямо; Горе тому, кто непорядком живет в дому; Домом жить -- не разиня рот ходить.
   Владимир Мономах в своем "Поучении" дает детям о хозяйстве следующий совет: "В дому своем не ленитеся, но все видите, не зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмеются приходящие к вам и дому вашему и обеду вашему".
   Домашнее устройство наделяло хозяина спорыньею, которая почиталась выше богатства; оно требовало его присмотра: Хозяйских глаз -- смотрок, а не свой глазок не любый вкус.
   Труды хозяина разделяет и хозяйка; он домовник, она домовница; от хозяина, по пословице, должно пахнуть ветром, от хозяйки -- дымом, то есть он вне дома приобретает, она приобретенное хранит и в пользу употребляет. Иначе: Не столько муж мешком, сколько жена горшком вытащат из дому, то есть не столько муж, сколько жена может разорить дом. Также: Добрая жена дом сбережет, а плохая рукавом разнесет.
   Брак в старину у нас считался не одним договором, как по естественному праву, но основанием общественного благоустройства, законом, судом Божиим и священным вечным союзом, который связывали сила веры и цель природы. Муж величаем был главою, а жена -- душою.
   Нравы и обычаи предков служили мерою счастия и залогом твердости сих союзов; ибо старинные мужья, полагая, что воля добру жену портит, не давали воли женам. Владимир Мономах советует детям своим: "Жен любить, но воли им не давать над собою".
   Даниил Заточник приводит мирскую притчу: "Не муж в мужьях, кем своя жена владеет, не работа в работах под жонками воз возити".
   Герберштейн [22] первый сказал, будто жена-россиянка не уверена была в любви своего супруга без частых от него побоев, хотя сие могло быть только отчасти истинною, объясняемой для нас древними обычаями славянскими и грубою нравственностью времен ига Батыева. К этому же обычаю относятся пословицы:
   Милого побои не долго болят.
   Милые бранятся, только тешатся.
   Люби жену как душу, а тряси как грушу (или бей как шубу, сходная с Теренциевым [23] стихом: "Брань любящих есть возобновление любви".)
   П. Петрей приводит в свидетельство сему одно судебное дело и употребительное слово, которое и теперь еще повторяется женами в отдалении от столицы:
   Ты меня не любишь -- ты меня не бьешь!
   "Русские, -- говорил один чужестранный путешественник по России в ХVIII веке, -- не давали воли женам по пословице своей, схожей и на немецкую по сходству нравов:
   Кто жене своей волю дает, тот сам себя обкрадывает.
   Когда жене спускать, так в чужих домах ее искать.
   Впрочем даже во Франции, славящейся нежностью нравов до времен Людовика ХIV, по свидетельству Бомануара [24], старинные обычаи давали мужьям полную власть над женами. Но это водилось в старые годы, как видно из следующей пословицы: В стары годы, бывало муж жену бивал, а теперь жена мужа бьет.
   Невзирая на такое самовластие старинных мужей в России над женами, которое, по нравам и по духу нашего времени, может называться суровостью и даже жесткостью, до великого князя Симеона Гордого [25] не слышно почти было о разводах, кои и до ХVIII века весьма были редкими и почитались позорными и грешными:
   Женитьбы есть, а разженитьбы нет.
   Доброе замужество -- посхименье.
   Рафаил Барберини [26] в ХVI веке описывает древний обряд развода в России, который состоит в том, что "муж с женою идут к проточной воде, и становится каждый на противоположной стороне, и, взявшись за концы тонкую холстину, тянут ее до тех пор, пока не разорвут, так что у каждого из них остается по половине в руках. После сего расходятся, кому куда угодно, и делаются свободными". Не это ли было лады у воды в ироническом смысле? Вступление в монашество иногда разлучало также несогласных между собою супругов, как гласит предание и следующая поговорка: От жен люди постригаются.
   И жребий, и имущество почитались общими у жены с мужем, как велось у германцев, что и оправдывается старинною их пословицей, мол, муж и жена одно тело, а по простому русскому выражению: Муж и жена -- одна душа. Согласие и любовь, лад, почитались залогом семейного благоденствия, выше самого богатства: Не надобен и клад, коли у мужа с женой лад. О несогласии же супружеском говорили: Коли пойдет вкось да вкривь, так дело и брось.
   По старинным обычаям и законам жена, убившая своего мужа, живая зарывалась в землю по самые плечи и так оканчивала жизнь свою. Майерберг был очевидным свидетелем этой казни в Москве. Хотя царь Федор Алексеевич в 1679 году и запретил закапывание в землю жен за убийство своих мужей, однако Бруин при Петре I видел в Москве в 1702 году такую казнь, какая была в Енисейске и при Анне Иоанновне. От этого, вероятно, и сравнение, обратившееся в поговорку: Как вкопанная. "По старинному судебному обычаю, -- свидетельствует очевидец Петрей, -- нарушитель святости супружеского ложа повинен был платить такую сумму денег, какую законный муж потребует, и сверх того, должен быть провожен ударами плети от дверей приказа до опозоренного им дома; а преступная жена подвергалась, в присутствии родных, телесному наказанию и (что бывало у древних германцев) острижению волос на голове и заключалась в монастырь: тогда ее мужу дозволялось взять себе другую жену".
   Столь сильные и жестокие средства употребляли предки наши, подобно византийцам, для врачевания распутства, нарушающего частное и общее благо. Слово рогоносец, как выше замечено, взято от иностранцев; о нем русские говорили, по свидетельству Коллинса, что он валяется под лавкою. Но все это старина, а старина, по давней пословице, что диво!
  

Женихи и невесты

  
   Супружество старинное заключалось не по одному влечению страсти юноши, но по благословению родителей, которые, сами выбирая из доброго, приятельского семейства сыну невесту, а дочери жениха, обращали старинное дружество в семейство и родство.
   Жених и невеста до брака не видели друг друга. Старая пословица учила: Первую дочь бери по отцу и матери, а вторую по сестре, -- то есть глядя на то, как отец и мать живут или как выданная замуж дочь их.
   Выбирай жену не глазами, но ушами, то есть не смотри на одни внешние красы, а на доброе о ней мнение. Родители, которые берегли дочь до венца, передавали власть свою мужу ее, который должен был беречь ее до конца.
   По старинному заведению, которое ныне сохранилось более между людьми старинного века, девицы под надзором родителей жили в уединении, редко показывались и в церквах, занимаясь дома рукоделиями и приучаясь к хозяйству, как основанию семейного благосостояния. Мать с дочерьми не только у бояр, но и у царя, хотя и не ходили на реку мыть белье, подобно гомеровым царевнам, но в теремах своих пряли и ткали холст на рубашки мужьям и вышивали золотом, серебром...
   <...>
   Старинные обычаи предписывали девицам затворничество в теремах, что видно из следующих пословиц:
   Держи деньги в темноте, а девку в тесноте.
   Всяк бы про девушку слышал, да не всяк бы ее видел.
   В клетках птицы, а в тереме девицы.
   <...>
  
  

Родители и дети

  
   Дети от доброго сердца верили, что покорность судьбе и воле родительской благословляется милостию Божией; уважение к святости закона часто заменялось любовью, которая приобреталась и упрочивалась временем, скреплялась залогами супружеского сожития. Невольники бывают счастливы, гласит пословица о тех, которые волю свою предают воле Божьей и родительской. С такою преданностью терпели жены и суровость мужей своих, побеждая ее кротостью -- вернейшим оружием, каким природа снабдила женщину.
   О неравенстве лет при бракосочетании жениха и невесты говорит пословица: Невеста родится, а жених на конь садится; она напоминает древний языческий обычай сажания на коня, как бы татарское посвящение в рыцари: что делалось во младенчестве от двух до семи лет с пострижением власов; причем, как и при крещении, бывали знатные люди воспремниками. Такой обряд, означавший вступление младенцев в бытие граждан, известен был не только в России, но и в других землях славянских.
   Татищев [27] уверяет, что сие пострижение на его памяти совершалось между знатными особами и что младенцы переходили тогда из рук женских в мужские. Подобное обыкновение сохранилось у казаков, у которых, по истечении сорока дней и после очистительной молитвы рожениц, отец подстригал младенцу волосы кругом, и сажал на лошадь, и поздравлял мать с казаком. Когда же у младенца прорезывались зубы, тогда отец и мать возили его на коне в церковь служить молебен Св. Иоанну-воину о том, чтобы младенец был храбрым казаком.
   Не утонченные правила нравственного любомудрия, но святая вера и внутреннее ощущение справедливости, перешедшее в общее мнение, были у предков наших основою любви родителей к детям и непреложного, пожизненного повиновения детей родителям как источника семейного общественного блага, и соединялись с уверенностью:
   Кто родителей почитает, тот навеки не погибает.
   Родительское благословение на воде не потонет, на огне не горит.
   Материна молитва со дна моря вынимает.
   Преподобный Нестор [28] говорит о Святославе Игоревиче, что "он не послушав матери, творяша норовы поганские, не ведый:аще кто матери не послушает, в беду впадет".
   Русский народ согласно с учением Священного Писания верит:
   Отцовская клятва сушит, а материнская коренит.
   Хотя в старину у нас отцы и не имели права троекратно продавать детей своих, как бывало в державном Риме и как доныне ведется в Китае, где понятия о власти родительской сильнее самого закона, однако ж при воспитании детей старинные родители крепко держались правила: Где страх, тут и благочестие, -- прежде времени не давали им воли, ведая не из умозрения, но из опыта, что: Воля заносит в неволю. В старину была пословица, ныне почти выведенная из употребления новыми способами воспитания, заимствованная от иноземцев: Ненаказанный сын -- бесчестие отцу, -- пословица, по-видимому, противная духу нашего века и русской системе воспитания, потворствующая страстям, но согласная с наставлениями Иисуса сына Сирахова: "Любяй сына своего оучастит ему раны, да возвеселится в последняя своя".
   Какие видели мы благотворные следствия строгости воспитания юношества в Риме, когда свято и нерушимо хранились уставы предков, подобно огню неугасаемому Весты [29], так же замечаем и в своем отечестве, когда выше приведенные нами пословицы, суровые, впрочем, для нашего века, служили непреложными правилами в семейной жизни, которая есть рассадник общественных добродетелей.
  

Дружба с соседями

  
   "Будь к соседям добр, -- пишет Катон [30], -- если станешь жить с ними в ладу, то скорее сбудешь с рук избытки свои; в нужде они тебе помогут, чем могут". Таких правил держались и предки наши, дорожа добрым соседством: Не купи себе дом, говаривали они пословицей, да купи соседа. Водя между собою хлеб-соль, как взаимное дело, пособляя один другому не в службу, а в дружбу и наслаждаясь взаимною доверенностью и доброхотством, они любили жить с соседями душа в душу, так, чтобы был двор обо двор и калитка на двор. После того, как царь Алексей Михайлович, оставив поземельную, установил подворную подать, положив сбор с ворот, тогда близкие дворами и душами соседи бедные делали у двух и трех домов одни ворота, за кои платили подать в складчину.
   В числе хороших свойств граждан было то, что он добрый сосед. На свидетельстве соседнего околотка основывался употребительный в судебных исследованиях повальный обыск.
   <...>
  
   Гостеприимство русских
  
   У греков соль была священным залогом гостеприимства, так же, как хлеб-соль у славяно-руссов и теперь у словаков, искони славящихся сею патриархальною добродетелью, о коей напоминает и самое имя Радигаста [31] -- божества оботритов, моравцев и других славянских племен; ему некогда принесена была в жертву голова епископа Мекленбургского Иоанна [32], покушавшегося обратить славян-язычников в христианство.
   У восточных жителей соль (Завет соли вечной) была знамением нерушимой верности и твердости союза не только между господином и слугами, но и между хозяином и гостями или странниками, которые разделяли с ними трапезу в силу священного устава гостеприимства. Так, правители областей заевфратских писали к Артаксерксу: "Мы помним соль, которую вкушали в чертогах твоих".
   Арабские разбойники в знак присяги ели хлеб с солью. Гельмольд [33] описывает гостеприимство оборитских славян словами епископа Геролда, который уверяет, "что он и опытом изведал справедливость слуха, что нет народа гостеприимнее, как славяне, которые к принятию странных столь готовы все единодушно, что не надобно и просить у них приема; ибо что они не добывают земледелием, рыболовством и звероловством, все расточают на угощение странных. Такая щедрость доводит их до крайности воровать и разбойничать. По их закону: Что ночью добудешь, то наутро разделишь странникам.
   Сие подтверждается и Маврикием. Гванини свидетельствует, что псковичи при вступлении москвичей в Псков каждый пред своим домом поставил на столах хлеб-соль: ибо в Москве хлебом означалась ласка, а солью _ милость. Они тем умилостивили грозного Иоанна, который уничтожил псковскую старину.
   Кнапский [34], что "хлеб у русских служит символом дружбы: "Прошу хлеба (соли) кушать"; "Я у него хлеб ел", -- слова сии у разбойников в России свято хранятся, ибо они тех оставляют невредимыми, у кого хлеб-соль ели". Хлебосольство у русских связывало и поддерживало между соотечественниками, соседями и родными совет и любовь:
   Хлеб-соль -- взаимное, отплатное дело.
   Хлеб-соль не бранить.
   Кинь калач (хлеб-соль) на лес, пойдешь -- найдешь.
   Основывалось же хлебосольство не на похлебстве и пристрастии, а на общении душевном и прямодушии, так что;
   Хлеб-соль кушай, а добрых людей слушай.
   Хлеб-соль ешь, а правду режь.
   Так как признательность предполагает в человеке чувствительность, праводушие и честность, посему она и поставляется выше благотворения: Спасибо тому, кто поит да кормит, а вдвое тому, кто хлеб-соль помнит.
   Хлебосольством славились и даже доныне славятся не только в частных домах, но и во многих святых обителях: в одних охотно принимались и угощались приезжие, а в других давалась пища и пристанище странникам, особливо в праздники. В "Стоглаве" [35] о Троицкой Лавре [36] сказано, что в ней "гости беспрестанные день и ночь". От сего-то человеколюбивого и благочестивого обычая произошла доселе сбыточная только в нашем отечестве поговорка: На Руси еще от голода никто не умирал, -- в том смысле, что и беднейший всегда получал посильную помощь от бедного и богатого, разделяя скудную пищу первого и питаясь от избытков последнего.
   Доброхотство соотчичей совокупными силами помогало убогому, так что с миру по нитке -- голому рубаха. И теперь еще поселяне, живущие вдали от столиц, за грех себе считают брать деньги с прохожих и проезжих за хлеб, соль и постой, вменяя себе в обязанность угостить странника, чем Бог послал, или чем богаты, тем и рады; ибо, по их мнению: Кто за хлеб-соль и ночлег берет со странника, у того спорыньи в доме не будет.
   Владимир Мономах учит детей своих: "И боле же чтите гость, откуда же к вам придет, или прост, или добр, или сол (посол), аще не можете даром, -- брашном и питьем; ти бо мимоходячи прославят человека по всем землям любо добрым, любо злым".
   <...>
  

Добродетели русских людей

  
   Где добры в народе нравы, там хранятся и уставы, гласит пословица русская, полагающая твердою основой законам нравы; доброта и чистота оных вместе с благоговением к вере питают тот дух порядка и подчиненности, который упрочивает общественное и семейное благоденствие теснейшим соединением одного с другим. У древних римлян добрые нравы и уставы предков служили источниками законов; между прочими добродетелями обожая честь, они почитали ее знамением нравственности бытия народа и союзницею добродетели.
   Источником честности в словах и делах является честь как сродное человеку стремление удерживать за собою нравственное свое достоинство: она может быть внешнею и внутреннею, частною и общею. По различным отношениям человека, с нею соединяются различные понятия: честь у воинственного народа заключается в славе, а у торгового в доверенности; честь мужчины в мужестве, а женщины в целомудрии. Какие по времени, месту и лицам значения соединяли русские с этим словом, столь могущественным, -- они скажут нам своими словами.
   Почитая доброе имя главным отличием жизни человеческой, предки наши говаривали: Береги честь смолоду, а здоровье под старость. "Новгородская честь" и "новгородская душа", так равно "псковское крепкое слово" заменяли клятву и обратились в поговорку. Сколько у предков наших уважалось честное слово, как залог доброй совести, то известно из преданий, грамот, летописей, законов и следующих пословиц:
   Слово -- закон.
   До слова крепись, а давши слово, держись.
   Употребительное, вместо уверения и божбы, речение: Право велико слово, было древнею формулой при решении тяжб и споров. Еще при царе Алексее Михайловиче писалось в записях или заключаемых договорах: "А кто не устоит, тому да будет стыдно", или "А буде я не сдержу своего слова, да будет мне стыдно".
   У германцев, как видно из швабского и саксонского уложений, тот признаваем был без чести, кто не носил оружия и не ходил на войну. Также у древних русских честь принималась в смысле военной славы, заслуги и благородства. В Пскове на мече, лежащем на гробнице Гавриила [37], начертано: "Чести своей никому не отдам". Издревле русские, добывая славу оружием, утверждали, что:
   За честь голова гинет.
   Честь и слава законно воюющим.
   Буй-тур Всеволод в "Игоревой песне" говорит о курчанах, что они "ищут себе чти (чести), а князю славы". Так как честь была для них выше всего, то они предпочитали смерть бесчестию: "Не посрамим земле Русские, -- взывает Святослав к дружине своей, -- но ляжем костьми: мертвые бо срама не имам" (то есть: Мертвые срама не имут). Подобно ему и псковичи говорили в отчаянной битве с немцами: "Не посрамим отец своих и дедов! Потягнем!"
   Отеческое правление государей наших, опираясь на праотеческих правилах, держало государство грозно, чисто и честно, то есть крепко, ненарушимо, уважительно, ибо они думали, подобно старинным немецким законодателям: Что грозно, то и честно. В договорах и присягах отчины великого князя Московского Новгород и Псков обещались держать его имя по старине грозно и честно, он держати их во чти (чести), а не в сороме. С единодержавия в России честь подданных заключалась в царе как блюстителе оной. Когда турки требовали у Петра I выдачи князя Д. Кантемира [38], царь ответствовал: "Потерянное оружием -- оружием и возвращается, но нарушение данного слова невозвратимо. Отступить от чести то же, что не быть государем".
   С уничтожением судебных поединков, бесчестия, присуждаемого законом, и вместе с заменением раба верноподданным родились в России поединки своеуправные в защиту чести, коих вредное и законопротивное понятие перешло из Франции в ХVIII веке. Хотя честь ум рождает, но почести недостаточны без приличного содержания: Что наша и честь, коли нечего есть? Впрочем, сия пословица как исключение не отвергает общего мнения народа о чести в смысле добросовестности, доброго имени, славы и заслуги; ибо честь, по другой пословице, лучше богатства, а чести утрата -- большая беда, и честное убожество легче стыда.
   Все достойное уважения и драгоценное называлось честным: например, честные родители, честный человек, честная девица; отсюда и честность принимается за нравственное отличие жизни семейной и гражданской. Такова старинная честь, личная и общественная! Сие слово, происходящее от глаголов "чтить" и "честить", означает также и угощение как почесть, что видно из следующих народных мнений:
   Честь приложена (гостю), а от убытку Бог избавил.
   Честь честью, а дело делом.
   Летописец наш, изображая угощение, сделанное Батыем князю галицкому Даниилу, говорит пословицей: "Злее зла честь татарская!"
   Если честь влечет нас к величию, благородству, самоуважению и добросовестности, то она должна быть неразлучна от почтения к святыне, родству, старшинству и начальству; такое почтение основывалось на древнем обычае праотеческом и вместе на учении святой веры, как выше мы заметили; и что устроилось внушением природы, то введено в обычай употреблением, укреплено законом и освящено давностию.
   Начатое правлением довершается верой и просвещением, кои одни могут водворить взаимную доверенность между согражданами -- утвердить добросовестность и вести к изящному соединению истины с благом в жизни гражданской и семейной.
   Угрозою совести и общего мнения у русских бывал стыд, который ставился выше казни и принимаем был не только в смысле срама и бесчестия, но и добросовестности и целомудрия; ибо:
   В ком есть стыд, в том и совесть.
   В том и Бог, в ком есть стыд.
   Но:
   В ком ни стыда ни совести.
   Кто ни Бога не боится, ни людей не стыдится, -- тот считался пропащим человеком.
   Бесстыдство как презрительное бесчестие изображается также в следующих пословицах:
   Стыд не дым, глаз не выест.
   Убей (отними) Бог стыд, все пойдет хорошо.
   Стыд под каблук, а совесть под подошву.
   Как некогда у древних римлян стыд употреблялся в значении наказания и признания в вине, так у русских страх стыда действовал над простыми и добрыми сердцами сильнее, чем страх наказания; почему и называют они стыд смертию; ибо остыдить и осрамить человека в дурном деле пред добрыми людьми то же, по мнению русского народа, что голову снять. Подобно русским, у немцев издревле вкоренилось понятие о чести и бесчести, и тот почитался несчастным, кто наказан был лишением чести, так что древние законоположения различных германских народов и права обычаев в средние времена доказывают справедливость старой немецкой пословицы: Лучше десятерым оставить честь, нежели одного обесчестить, ошельмовать. Петр I постановил законом "шельмовать". С его времени немецкое слово "шельма", обратившееся в брань, получило права гражданства в русском слове.
   Стыд и стыдливость вмесите с смирением почитались драгоценным украшением юношества обоего пола и душою супружеской жизни:
   Смиренье девичье ожерелье.
   Смиренье молодцы ожерелье.
   Выше мы заметили, что уставы предков и затворы теремов охраняли стыд девичий, который, про старинному предубеждению, был до порога. Гербенштейн в ХVI веке уверяет, будто у предков наших "вся честь женщины, особливо девицы, поставлялась в том, чтобы им не быть видимыми от посторонних людей и что женщина или девица невозвратно теряла доброе имя, если ее видел какой-нибудь посторонний мужчина, кроме отца и матери да близких родных".
   Обычай и суеверное мнение, что лихой нечистый глаз может изурочить, сглазить красных девиц, держали их, подобно сокровищам в таинственном уединении и произвели пословицы: Видна девка медяна, а не видна золотая.
   За тремя, как говорится, порогами живши, девицы из терема своего через церковь переходили в дом мужа, избранного волею Божьей и родительскою -- на всю его волю. Таковы были нравы до ХVII века, когда власть мужа над женою отчасти соответствовала власти царя над подданными и утверждалась уставами церкви, например, Потребником [39]: "Жену свою люби и наказывай почасту, аще ли не слушати начнет, и ты железом наказывай полегку".
   <...>
   Нарушение ж женского стыда и целомудрия считалось величайшим преступлением, позором и соромом.
   Рязанская княгиня Евпраксия, по убиении супруга своего Батыем, "зразилась" (убилась), свергнувшись с высокого терема для избежания насилия варвара, ею плененного. Владимирская княгиня Агафия с дочерью предпочли лучше сгореть в успенском соборе, нежели предать себя на поругание татар. И в 1812 году две дочери священника Марка в Москве бросились в реку от преследования врагов, покушавшихся на их честь и непорочность.
   <...>
  

Миролюбие русских

  
   Сколько от положения, столько и от характера русских, в них мало заметно той мстительности, какая видна в других славянских племенах, вероятно, заимствовавших сие свойство от соседей своих; у нас нет пословицы, сходной с морлацкой: "Кто себя не отмстит, тот не посвятится". Русские, напротив того, говорят:
   Худой мир лучше доброй брани.
   Брань славна лучше мира студна.
   Они означают одною пословицей свое миролюбие, а другою -- дух воинственный и любовь к славе: Дружбу помни, а зло забывай. Сходная у русских с поляками и другими славянскими племенами поговорка: Как камень в воду -- прежде означала забвение гнева и вражды, а теперь принимается в смысле невозвратимой утраты, например, пропал, как будто камень в воду бросил.
   В древности это слово было торжественною формулой при заключении мира, означая, что "как камень исчезает из вида, погружаясь на дно реки, так да исчезнет всякая тяжкая вражда, виновница неприязненных действий", -- или, как говорят наши простолюдины при заключении мировой: Быть так: все бесы в воду, да и пузырек вверх! С прекращением сего обычая слово получило другой смысл.
   В римско-католической церкви обрядами издавна был известен камень мира. И древние римляне при договорах клялись, держа камень в руке, и бросали оный, убив свинью со следующим заклинанием: "Если заведомо обманываю: то, как я кидаю сей камень, так пусть выкинет меня Юпитер (Светодавец) из всего города, крепости, и лишит меня имущества!"
   Мимоходом заметим здесь, что по древнему Требнику, скляница, из коей по чиноположению вкушали брачующиеся, должна быть разбита и погружена с камнем в воду. Основываясь на словах Святого Евангелия, еретиков и богоотступников бросали с камнем в воду, чему в ХII веке подвергся Федор Ростовский.
   <...>
   Бросить камень в воду, значит также сделать затруднение, препятствие.
   При забвении зла русский любит хранить воспоминания о доброй старине своей и неохотно принимает новизны, в коих его пословица подозревает кривизны.
  

Простота нравов

  
   Замечаемая в житье-бытье в нравах простота в старину и даже в новейшие времена у русских, особливо между простолюдинами, смежена с добротою, умеренностью, но неразлучна также и с грубостью, под обликом коей иногда являются нам добродетели и мнения народные, выражаемые пословицами. При удалении себя от прихотей и причуд роскоши, опростание сердца от лукавства и крамольных страстей, чистота совести и нравов есть истая русская простота, прекрасная и под серым кафтаном, любезная и под соломенною кровлею убогой хижины, нередко достойной сожития ангелов, по пословице: Где просто, там ангелов со сто, а где хитро, там ни одного.
   "В простоте сердца, -- как говаривал Платон [40], -- Бог опочивает". Простота принимается в смысле чистоты -- половины спасения, -- которая, по пословице, человека к Богу приводит. Та и другая, водворяя в сердце покой, а в семье совет и любовь, наделяли благоденствием и долговечностью, потому что: Кто живет просто, тот проживет лет со сто. Простота в смысле оплошности хуже воровства; однако ж и на всякого мудреца живет довольно простоты.
   При сангвинически-холерическом темпераменте с примесью меланхолического, какой замечается у большей части русских, они имеют немало потребностей, и те умерены и без причуд; малым довольны в житье-бытье своем, так что, по их же слову, для счастия нужно только: Хлеба с душу (ибо душа всему мера), денег с нужу, платья с ношу; они любили жить в тесноте, да не в обиде, иметь избу не красну углами, да красну пирогами. По старинному поверью: Кто малым доволен, тот у Бога не забыт, -- почему в народе ведется молитвенный приговор: Напитай, Господи, душу малым куском!
   <...>
   Умеренность в пище и простота в жилище соответствовали бережливости в одежде русских: прочной, покойной, нероскошной, единообразной и приличной климату. Они любили так носить, чтобы износу не было и чтобы из дедовского кафтана оставалось и внуку; не стыдясь починивать свое платье, оправдываясь тем, что царь-государь и городы платит, то есть починяет. О лишней трате на одежду говаривали: На брюхе шелк, а в брюхе щелк, -- то есть щегольство ведет к голоду.
   Бережливость у них почиталась хозяйственною добродетелью, которая до веку кормит трудовыми деньгами. Хотя маленькая добычка, говорит русский народ, да большая бережь, потому что бережно -- так недолжно.
   Сия добродетель основывалась на предусмотрительности, с какою берегли белую денежку, доставляемую черною работою, на черный день, то есть на нужду, на голод, на беду, родящую деньги, ибо по старинному расчету, денежка рубль бережет, а рубль голову стережет. Любимою поговоркой великого хозяина в нашем отечестве Петра I была: Кто не бережет копейки, тот сам не стоит рубля. Условием же прочности и твердости приобретений поставлялась добросовестность с уверенностью, что одна трудовая, праведная денежка до веку живет, а неправедная прибыль -- огонь; или: Иной продает с барышом, да ходит нагишом.
   <...>
  

Русский мужик в деле

  
   Старая русская пословица свидетельствует, что гром не грянет, мужик не перекрестится.
   Екатерина II, по опыту признав русский народ особенным в мире, сказала, что он одарен догадкою, которая, по его пословице, лучше разума. С этою догадкой он переимчив и до всего сам дойдет и на что не взглянет, того не сделает; но эта переимчивость подражательности близка к легкомысленности в некоторых классах народа, при коей он от одного берега отстанет, а к другому не пристанет.
   <...>
   Хитрость русских в торговых делах, особливо с иноземцами, издавна известна, как и пословица: Товар лицом продать. Петрей, согласно с другими иностранными путешественниками в Россию, говорит, что "русские в торговле хитры и мене весьма обманчивы, изворотливы и хитры; запрашивают более, нежели сколько стоит товар". Слова Петрея подтверждаются пословицами:
   Запрос в карман не лезет.
   Не покоря, ничего не купишь, а не похваля, ничего не продашь.
   <...>
  

Отношение к иноземцам и иноземному

  
   До ХVIII века русские черпали просвещение более в своем отечестве, нежели в чужих странах, неохотно принимая заморские обычаи и нравы из опасения, чтобы тем не нарушить отечественных уставов и преданий и не поколебать веры православной; кроме послов, купцов и странников к святым местам едва ли кто из русских ездил в чужие края, о коих гласит старинная народная пословица: Славны бубны за горами, а придут как лукошки.
   По свидетельству Барберини, один поляк спросил русского: "Почему соотечественники ваши не отсылают детей своих в чужие края, но держат их у себя дома в грубом невежестве, тогда как наши дети заимствую от других народов познания и общение с людьми?" -- "Потому, -- отвечал последний, -- что наши дети родятся с тем, чего ваши, не имея дома, принуждены бывают искать в чужих краях".
   Здравый разум, опытность и сноровка в русских часто торжествовали над ученостью иностранцев, по собственному признанию и по многим примерам.
   <...>
  
  

Мудрые мысли на каждый день

  
   Полагая основание благоденствия в покорности воли разуму, русские пословицы своей утверждали:
   Кто воли своей не переможет, тот и счастлив быть не может.
   Дай сердцу волю, заведет тебя в неволю.
   Хотя Божий промысел печется равно обо всех, но и человек не должен предаваться слепой беспечности, а беречь себя, ибо:
   Береженного и Бог бережет.
   Здоровью вредят страсти измождающие, каковы: зависть, злоба, печаль; от них остерегают нас и пословицы, показывая гибельные их действия:
   Тому тяжело, кто помнит зло.
   Завистливый сохнет и о том, когда видит счастье в ком.
   Кто завистлив, тот и обидлив.
   Печаль не уморит, а здоровье повредит.
   Обязанности любви к сочеловекам требуют от нас споспешествования их благосостоянию по мере сил своих словом и делом; ибо и сама природа влечет нас к человеколюбию, а пословица согласно с нравственным законом обязывает так жить, чтобы:
   Всем добро, никому не зло -- то законное житье.
   Обязанности справедливости требуют благодарности и воздаяния от того, кто получает одолжения и благодеяния:
   Спасибо тому, кто поит да кормит, а вдвое тому, кто хлеб-соль помнит.<...>
   Крайность доброты есть вредное потворство и послабление порокам и преступлениям:
   Кто злым попускает, тот сам зло творит.
   Вора миловать -- доброго погубить.
   Кто правды не скажет, тот многих свяжет.
   <...>
   ***
   В продолжение темы см.:
  
   Задачи грядущей России (мысли и суждения Ф.М. Достоевского и И.А. Ильина)
   http://artofwar.ru/k/kamenew_anatolij_iwanowich/zadachigrjadushejrossii.shtml
   и:
   http://zhurnal.lib.ru/k/kamenew_a_i/pedagogikablagonrawija-4.shtml
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   1.БЕЛИНСКИЙ Виссарион Григорьевич (1811 - 1848) - один из выдающихся мыслителей России. В начале 40-х годов в серии статей о Петре Великом (1841) Белинский, показав, что Россия не могла прийти к "европеизму" без насильственной петровской реформы, он утверждает, что последняя создала условия для коренного преобразования действительности, в результате чего исторически сложившиеся "народные субстанции" и возникла русская нация.
   2.Белинский В.Г. Россия до Петра Великого. - В кн.: Русская идея. - М., 1995. - с.73-90.
   3.Нам представляется данная характеристика несколько жесткой и не совсем объективной.
   4.ВЕРГИЛИЙ (Vergilius) Марон Публий (70 - 19 до н. э.), римский поэт.
   5.ГОРАЦИЙ Квинт Гораций Флакк (Quintus Horatius Flaccus) (65 до н. э. - 8 до н. э.), римский поэт.
   6.ТАЦИТ (Tacitus) (ок. 58 - ок. 117), римский историк автор трудов, посвященных истории Рима и Римской империи в 14 - 68 вв. ("Анналы") и в 69 - 96 вв. ("История" в 14 кн., от которых дошли 1 - 4-я и нач. 5-й), а также религии, общественному устройству и быту древних германцев (очерк "Германия").
   7.ГОМЕР - древнегреческий эпический поэт, которому со времен античности приписывается авторство "Илиады", "Одиссеи" и др. произведений.
   8.ПЛУТАРХ (ок. 45 - ок. 127), древнегреческий писатель и историк, автор сочинения - "Сравнительные жизнеописания" выдающихся греков и римлян (50 биографий), многочисленных сочинений, объединенных под условным назв. "Моралии".
   9. АРИСТОТЕЛЬ (384 - 322 до н. э.), древнегреческий философ, ученик Платона в Афинах, воспитатель Александра Македонского, автор сочинений, охватывающих все отрасли тогдашнего знания.
   10.БОГЕМИЯ (лат. Bohemia, от Boiohaemum - страна бойев),1) первоначальное название территории, на которой образовалось государство Чехия. 2) Официальное название в 1526 - 1918 Чехии (без Моравии) в составе Габсбургской империи.
   11.КОТОШИХИН Григорий Карпович (ок. 1630 - 1667), подьячий Посольского приказа. В 1664 бежал в Литву, затем в Швецию. По заказу шведского правительства составил сочинение о России ("О России в царствование Алексея Михайловича").
   12.Ф.Л. Морошкина, профессора в Московском университете, из речи его "Об уложении и последующем его развитии", произнесенной на университетском акте 1839 г., июня 10 дня. (прим. В.Г. Белинского)
   13.РИШЕЛЬE (Richelieu) Арман Жан дю Плесси (1585-1642), кардинал (с 1622), с 1624 глава королевского совета, фактический правитель Франции. Способствовал укреплению абсолютизма. Лишил гугенотов политических прав; провел административные, финансовые, военные реформы. Вовлек Францию в Тридцатилетнюю войну 1618 - 1648.
   14.Гастев М. Рассуждения о причинах, замедливших гражданскую образованность в Русском государстве до Петра Великого. - М., 1842. - 140 с.
   15.Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12 т. Т.I - IV. - С.38 - 61.
   16.ВОЛЬТЕР (Voltaire) (наст. имя Мари Франсуа Аруэ, Arouet) (1694-1778), французский писатель и философ-просветитель. Сыграл значительную роль в развитии мировой, в т. ч. русской, философской мысли. С именем Вольтера связано распространение в России т. н. вольтерьянства (дух свободомыслия, пафос ниспровержения авторитетов, ирония).
   17.АКСАКОВ Иван Сергеевич (1823 - 86), рус. публицист и обществ. деятель. Сын С. Т. Аксакова. Один из идеологов славянофильства. Ред. газ. "День", "Москва", "Русь", ж. "Русская беседа" и др. В 1840 - 1850-х гг. выступал за отмену крепостного права. В годы русско-турецкой войны 1877 - 78 организатор кампании за освобождение славян от тур. ига. - В кн.: Аксаков И.С. Славянофильство и западниченство. 1860 - 1886. Статьи из "Дня", "Москвы", "Москвича", "Руси". - т.II. - М., 1886. - С.142 - 143, 157 - 158, 169, 174, 221 - 226, 311, 318 - 324, 672, 674, 675, 688, 690 - 691.
   18.См.: Иван Снегирев. Словарь русских пословиц и поговорок. Русские в своих пословицах. - Н. Новгород, 1996. Иван Михайлович СНЕГИРЕВ, профессор Московского университета собирал русские пословицы и поговорки добрых полстолетия. Представленная книга была издана в 1832 г. и после этого не переиздавалась, несмотря на ее ценность. Книга переиздана в Н. Новгороде только в 1996 г. Умер Снегирев в 1868 г.
   19. Владимир МОНОМАХ (1053 - 1125), князь смоленский (с 1067), черниговский (с 1078), переяславский (с 1093), вел. князь киевский (с 1113). Сын Всеволода I и дочери византийского императора Константина Мономаха. Призван киевскими боярами во время восстания. Боролся против княжеских междоусобий. Разработал устав, ограничивавший произвол ростовщиков. В "Поучении" призывал сыновей укреплять единство Руси.
   20.ДОВМОНТ (Даумантас, Daumantas) (? - 1299), князь псковский (с 1266). Выходец из Литвы. Оборонял Псков от литовских феодалов и немецких рыцарей. Канонизирован Русской православной церковью.
   21.ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ (1681 - 1736), украинский и русский государственный и церковный деятель, писатель, сподвижник Петра I, глава "Ученой дружины". Автор проповедей, трагикомедий "Владимир" (1705); "Слово о власти и чести царской" (1718); церковно - публицистического труда "Духовный регламент" (1721); лирических стихи на русском, латинском и польском языках.
   22.ГЕРБЕРШТЕЙН (Herberstein) Зигмунд фон (1486 - 1566), немецкий дипломат. Посетил Россию в 1517, 1526. Автор "Записок о московитских делах".
   23.ТЕРЕНЦИЙ (Terentius) Публий (ок. 195 - 159 до н. э.). римский комедиограф.
   24.БОМАНУАР (Beaumanoir) Филипп де Реми (1250 - 96), французский юрист, один из первых французских теоретиков права, составитель сборника обычаев средневековья Франции (т. н. кутюмы Бовуази).
   25.Карамзин о Симеоне Гордом: "Симеон, в бодрой юности достигнув великокняжеского сана, умел пользоваться властью, не уступал в благоразумии отцу и следовал его правилам: ласкал князей до уничижения, но строго повелевал князьями российскими и заслужил имя Гордого. Сей государь, хитрый, благоразумный, пять раз ездил в Орду, чтобы соблюсти тишину в государстве. И, кажется, первый именовал себя великим князем всея Руси". - См.: Карамзин Н.М. История государства Российского. - В 12 тт. - т. I - IV. - М., 1995. - С.517 - 529.
   26.БАРБЕРИНИ Рафаил - итальянец из знатной римской фамилии. Посетил Московию в 1564 г. в качестве частного лица с рекомендательным письмом от английской королевы к царю Иоанну IV. Его путевые заметки наиболее интересны сведениями о состоянии тогдашней торговли.
   27.ТАТИЩЕВ Василий Никитич (1686 - 1750), российский историк, государственный деятель. В 1720 - 1722 и 1734 - 1737 управлял казенными заводами на Урале. В 1741 - 1745 астраханский губернатор. Автор трудов по этнографии, истории, географии, "Истории Российской с самых древнейших времен" (кн. 1 - 5, 1768 - 1848).
   28.НЕСТОР, древнерусский писатель, летописец ХI - начала ХII вв., монах Киево-Печерского монастыря Автор житий кн. Бориса и Глеба, Феодосия Печерского. Традиционно считается одним из крупнейших историков средневековья - автором 1-й ред. "Повести временных лет".
   29.ВЕСТА - в римской мифологии богиня домашнего очага, культ которой отправлялся жрицами - весталками.
   30.КАТОН - (Cato) Старший (234 - 149 до н. э.), римский писатель. Консул в 195. Непримиримый враг Карфагена, поборник старо - римских нравов. Сохранился трактат Катона "О земледелии".
   31.РАДИГАС - у славян божество, покровитель бранной славы и войны, "ратный гость".
   32.ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ (Иоанн Предтеча), в христианстве предвозвестник прихода мессии, предшественник Иисуса Христа; имеет прозвище (Креститель) по обряду крещения, который он совершал в р. Иордан. После Крещения Господня св. Иоанн Креститель был заключен в темницу Иродом Антипой, правителем Галилеи, за то, что обличал последнего за сожительство с Иродиадой, женой своего брата Филиппа. В день своего рождения Ирод устроил пир вельможам, старейшинам, тысяченачальникам. Во время этого пира дочь Иродиады Саломея пляской угодила Ироду и в награду себе, по настоянию матери, попросила на блюде голову Иоанна Крестителя. Не желая нарушить клятву, Ирод приказал казнить св. Иоанна и принести на блюде его голову девице. В память этого события, Православная церковь 11 сентября отмечает день Усекновения главы Пророка и Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.
   33.ГЕЛЬМОЛЬД (Helmold) (ок. 1125 - после 1177), немецкий миссионер, автор "Славянской хроники", описал захват германскими феодалами земель полабских славян, их христианизацию.
   34.КНАПСКИЙ Григорий (1564 - 1638) - польский лексиограф, иезуит. Автор знаменитого польского словаря.
   35. "Стоглав" - сборник решений Стоглавого собора 1551. Состоит из 100 глав. Кодекс правовых норм внутренней жизни русского духовенства и его взаимоотношений с обществом и государством.
   36.Троицко-Сергиева лавра ЛАВРА, монастырь. Основан Сергием Радонежским в сер. 14 в. (с 1744 лавра), в 71 км к С. от Москвы (совр. г. Сергиев Посад Монастырь был закрыт в 1918; вновь открыт после 1944.
   37.Гавриил или Всеволод - ГАВРИИЛ МСТИСЛАВИЧ (? - 1137) - князь новгородский, великий чудотворец псковский. Причислен к лику святых.
   38.КАНТЕМИР Дмитрий Константинович (1673 - 1723) - господарь молдавский, историк, ученый и политический деятель. С 1711 г. в России советник Петра I.
   39. Потребник (Требник) - свод правил, в котором описаны все христианские таинства.
   40.ПЛАТОН (428 или 427 до н.э. - 348 или 347), др. - греческий философ. Ученик Сократа, ок. 387 основал в Афинах школу (см. Академия платоновская). Автор сочинений: "Апология Сократа", "Федон", "Пир", "Федр" (учение об идеях), "Государство", "Теэтет" (теория познания), "Парменид и Софист" (диалектика категорий), "Тимей" (натурфилософия).
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  

  
  
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023