ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Шпоры для генерала

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

0x01 graphic

"Подмастерье-столяр просит руки дочери своего мастера". Около 1856

Художник Шульц Карл Карлович (1823-1876)

Н. Попель

Шпоры для генерала

("Не знаю, по какой причине, существовал такой приказ, изданный начальником тыла Красной Армии: чтобы все генералы обязательно носили шпоры"...

А для чего эти "шпоры" были нужны?

(фрагменты из кн. "Впереди -- Берлин!")

Продолжение...

-- Горелов убит!

Смотрю на белое лицо, на трясущиеся губы П.И. Солодахина -- и не могу понять, поверить. Уж, кажется, стольких друзей пришлось за эти тяжкие годы опускать в сырую землю! А тут вот -- не вмещается в мозг, не доходит!

Неужели больше никогда не будет самого дорогого друга?

Никогда!

Не увижу его потертой верной танкистской формы, не услышу веселой шутки, которой Володя находил путь ко всякому сердцу, не полюбуюсь на неукротимое желание быть первым, в любой операции, в каждом бою. Неужели жестокая судьба за великое счастье вступления на землю Германии потребовала у армии такую жертву -- жизнь самого любимого, самого лучшего человека и командира!

Несколько морозных дней стоял на границе Германии гроб с телом полковника Горелова.

Выходя ненадолго из страшных боев, бойцы и офицеры -- все, кто знал его при жизни, -- приходили прощаться с человеком, который был гордостью 1-й танковой армии.

Долго не мог я оторвать глаз от спокойного лица друга.

Володя, Володя!

Невредимым прошел сотни боев, тысячи раз неустрашимо смотрел смерти в глаза.

Но настигла подлая пуля в тылу, со спины.

Какая нелепая гибель! Ты привык встречать врагов грудью, а тут погиб от пули бандита...

За четверть века службы пришлось видеть многих людей, и знаю -- вот из такого, как ты, мог вырасти большой военачальник. Все было дано: и талант, и ум, и беспредельная храбрость, и любовь окружающих, и благородство чистой души. Силы только созревали, и четко обрисовывался скрытый до поры облик прирожденного вожака боевых масс. Тайно гордился тобой, думал: далеко пойдет наш Горелов, как никто другой. Может быть, твое имя с гордостью повторяли бы сотни тысяч людей!

Тяжело, нет слов, как тяжело!

-- Теряем людей,-- тихо говорит Ружин, -- одного за другим теряем.

Военный совет принял решение похоронить Героя Советского Союза полковника В.М. Горелова в городе Львове, рядом с его боевым другом полковником Ф.П. Липатенковым.

Проводить тело и похоронить поручили Солодахину.

Секретарь Львовского обкома партии И.С. Грушецкий посодействовал армии. Под звуки оркестра и залпы салюта тело героя опустилось в львовскую землю на холме Славы. И над могилой военные музыканты играли звонкий, стремительный марш, как бы призывая гвардейцев-танкистов продолжать победоносное шествие туда, куда не успел дойти их отважный командир и любимец.

Вместе с И.Ф. Дремовым и В.П. Воронченко Военный совет изучил трофейную карту и уточнил направление для наступления корпуса.

Главный удар решено было нанести в районе города Либенау, расположенного на южной оконечности Восточного вала: здесь были наилучшие возможности для прорыва УРа.

Затем мы заторопились к Бабаджаняну: хотели лично убедиться в наличии на его направлении захваченного моста.

Во второй половине дня 28 января, подхватив на КП Бабаджаняна, подъехали к переправе, где разместился штаб 44-й гвардейской танковой бригады полковника Гусаковского.

-- Может, моста-то и не было? -- сомневался Михаил Ефимович.-- До сих пор нам "цельными" мостами только голову морочили. Не мог же Моргунов до сих пор не использовать такую -- готовенькую! -- переправу у себя под боком. Он же опытный командир, не первый день воюет...

Но командир корпуса упрямился: нет, на этот раз мост на самом деле существует. Причину замедления, или, как выражался Катуков, "танца" на Обре он склонен был целиком относить на личный моргуновский счет, и весьма нелестные эпитеты так и сыпались на его голову.

Икалось, должно быть, тогда Моргунову.

-- Вот Гусаковский пойдет передовым -- сразу будет порядок! -- обещал Бабаджанян.

В штабе Гусаковского шло совещание: комбаты и начальники штабов готовились к выполнению задачи.

Нельзя сказать, чтоб наше прибытие обрадовало Иосифа Ираклиевича.

Он заволновался, даже поза выражала связанность и неловкость, а на лице так и было написано: "Какая причина, что ко мне командование корпуса и армии приехало? В чем дело, или где не углядел?"

Помазнев -- тот прямо спросил, правда, тихонько: "Что случилось? В бригаде все нормально: передали Бирнбаум пехоте, получили от комкора новую задачу, готовимся..."

Катуков, сразу разобравшись в обстановке, сделал знак: дескать, не обращайте на нас внимания, занимайтесь своими делами.

Михаил Ефимович передал Гусаковскому трофейную карту укрепрайона, а сам отошел в сторонку и начал расхаживать по комнате, стараясь не нарушать установившийся рабочий ритм.

К сожалению, это удалось ему не сразу.

Причиной были... шпоры.

Они приятно позванивали "малиновым звоном" при каждом шаге, как бы напоминая присутствующим: "Внимание, здесь генерал!"

Не знаю, по какой причине, но существовал такой приказ, изданный начальником тыла Красной Армии: чтобы все генералы обязательно носили шпоры. Кого мы должны были пришпоривать -- аллах знает, но Катуков, как человек дисциплинированный, и сам носил и требовал того же от других.

Заметив, что звон шпор нервирует собравшихся, Катуков, наконец, сел в уголок и стал очень настойчиво угощать меня табаком.

-- Да не курю же я.

-- Знаю. А ты все-таки попробуй, попробуй!

Гусаковский постепенно вошел в колею, позабыл обо всем на свете и в полный голос стал наставлять своего любимца Карабанова.

Правда, иногда он искоса поглядывал и в наш уголок, но Катуков не отрываясь смотрел в потолок, и успокоенный комбриг снова уверенно и четко продолжал изложение ответственной и тяжелой задачи. Пока ее надо было решить только на карте, но всего через два часа лучшие люди бригады и армии должны будут начать осуществление ее на местности.

И каждая ошибка сейчас означала бы их смерть, смерть боевых друзей и товарищей.

Несмотря на внешнее безразличие, Катуков внимательно слушал.

Мне в ухо доносился его шепоток:

-- Этот проведет бригаду, а за бригадой и вся армия пойдет. Знаешь, кого мне Гусаковский напоминает? Талантливого дирижера симфонического оркестра: вот так же Гусаковский комбатами и прикрепленными командирами командует. Ни один инструмент не должен слукавить.

И снова, остро и глубоко воспринимая каждое слово Гусаковского, Катуков машинально закивал, как бы подтверждая свое согласие с командиром бригады. Михаил Ефимович не только сам не вмешивался в распоряжения Гусаковского, но даже грозил пальцем горячему Бабаджаняну, который то и дело пытался помочь командиру бригады.

"Главное, чтобы Гусаковский понял основную роль автоматчиков и саперов,-- тихо размышлял командующий. -- Ночь на нас пока работает!"

И, будто на какой-то невидимой волне уловив мысли Катукова, Гусаковский принимается наставлять опытного командира саперного батальона, грудь которого украшают пять орденов и четыре нашивки за ранения.

-- Саперы и автоматчики должны провести танки между дотами. Ваша задача -- не только разминировать поля, но обозначить проходы в них световыми точками.

-- А где же я эти световые точки возьму?

Надо сказать, что маневр бригады Гусаковского был задуман с той рассчитанной дерзостью, которую взбешенный неудачами Гудериан однажды назвал в приказе "гусарскими выходками" советских танкистов.

Наши танки должны были атаковать готовый к обороне укрепрайон на полном ходу и, главное, ночью.

Танковая атака в темноте вообще считалась делом трудным, а штурм танками У Ра -- и вовсе невозможным. Вот в этой комбинации мы и видели залог неожиданности маневра для противника и, следовательно, нашего успеха.

Но как пройти полосу минных полей в густом мраке?

Даже если саперы и сделают основательные проходы -- как ввести туда танки и не дать им сбиться с курса? Ведь боевые машины пойдут под сильнейшим встречным огнем противника!

Бабаджанян подсел поближе ко мне.

-- Большая просьба! Из познаньских запасов дайте немножко фонариков, а?

-- Для Гусаковского тыщу не пожалею, а тебе в личное пользование один дам, пожалуй. Так и быть, по старому знакомству!

-- Благодарю, -- сияет вполне удовлетворенный таким вариантом Армо.

Огромные запасы фонариков наша армия нашла в районе патронного завода южнее Познани. Я тотчас прибрал их к рукам.

-- Я уже придумал, как пользоваться! -- жарко шепчет Бабаджанян.-- Саперы зажгут зелененький огонек, станут по краям прохода, к противнику лицом, а фонарик повесят себе на пояс сзади. Наши танки "зеленой улицей" пройдут, а гитлеровцы ничего не увидят: огонек будет телом прикрыт. А на танки сзади прицепим красный огонек, чтоб не побились в проходе. Просто и хорошо, дешево и сердито! Так где же фонарики? Помазнев, иди сюда, член Военного совета вам фонариков дарит, надо немедленно посылать за ними грузовик.

-- Не волнуйся, пятьсот штук получите здесь же, сразу после окончания совещания. Позвоню Конькову, и вам сюда подвезут из резерва.

Еле видными штрихами, сберегая драгоценную карту, Гусаковский наносит окончательный маршрут движения своей бригады.

-- Эти доты -- орудийные,-- показывает он командиру саперов,-- они могут расстреливать танки. Ваша задача -- подорвать их! Взрывчатка и люди у вас готовы?

Тот усердно кивает головой: все в порядке. Михаил Ефимович не выдерживает: встает за плечом у Гусаковского и начинает пристально разглядывать обозначенные с немецкой пунктуальностью доты, дзоты, минные поля и все прочие сюрпризы УРа.

-- Ну и рай! -- цедит сквозь зубы. -- Гитлера бы наперед пускать через этот рай!

Иосиф Ираклиевич обращается к людям с последним наставлением:

-- Разведку вести широким фронтом, особенно на флангах. Сделайте все, чтобы сохранить силы и успеть пройти УР в течение ночи: учтите, что впереди нас ждут тяжелые бои с резервами противника. У него на подходе резервы. Рейд необыкновенный! Задача -- разрубить кинжалом УР, а уж корпус сумеет доломать остальное.

Катуков нетерпеливо говорит:

-- Иногда требуется молотобоец для вскрытия вражеской обороны. А сейчас достаточно умелого слесаря, чтобы подобрать отмычку к бетонированной двери и взломать замок...

Уже уверенный в успехе операции, он достает цветной огрызок и резко обводит тоненькие пометки Гусаковского, обозначавшие расположение саперов, самоходчиков, "катюш". Чего там беречь карту, которая через какие-нибудь двое суток станет только памяткой еще одного минувшего боя?

-- Смотрите. Замочная скважина обороны находится вот здесь. Противник оставил целым последний мост через ров, бережет его для своих отступающих частей. По данным разведки, перед ним нет "зубов дракона"...

"Зубами дракона" мы называли многопудовые бетонные надолбы и метровые двутавровые балки, укрепленные в бетонных лунках.

-- Рвать, рвать и рвать! -- рубит Михаил Ефимович и энергично прочеркивает стрелку через уязвимое место обороны.

"Быть по сему!" -- появляется надпись на уголке карты, и рядом подпись командующего.

Потом он взглядывает на часы.

-- Сейчас двадцать ноль-ноль. В двадцать три ноль-ноль, или, как в старину добрые люди говорили, в одиннадцать часов ночи, начать наступление! Главная задача -- упредить подходящий к линии обороны корпус СС. Каждый час будет решать судьбу операции фронта. Выполним в срок -- сохраним десятки тысяч жизней.

В 23:00 29 января нам сообщили, что саперы проложили путь батальону Карабанова.

Затем пошли сообщения одно радостнее другого: батальон Карабанова благополучно прошел мост...

Самоходчики подполковника П.А. Мельникова подавили пушечные доты на направлении удара...

Бригада полностью ушла в прорыв...

На душе радостно. Михаил Ефимович удовлетворенно повторяет: "Где бригада пройдет -- там корпус пройдет, где корпус пройдет -- там армия пройдет".

Теперь, когда самое главное, самое трудное сделано, когда мужественные бойцы Гусаковского прорубили корпусу "чистый прорыв", важно одно: не потерять ни одной минуты.

Но не прошло и двух часов, как послышался гневный голос Бабаджаняна:

-- Где мост? У Гусаковского даже медсанвзвод прошел. Понимаешь, даже врач сумел пройти, а у тебя бригада не может? Как же так?

-- Что случилось, Амазасп Хачатурович?

-- Мост взорван!

-- Как -- взорван? А Моргунов?

-- Моргунов отсиживался в лесочке, еще дольше оттуда вытягивался. Словом, отстал от Гусаковского, разрыв получился. Противник успел занять снова рубеж!

Катукову было все равно, кто виноват -- Моргунов, Бабаджанян или еще кто-нибудь третий.

Перед ним находился комкор, отвечавший за операцию, и я впервые наблюдал крутую свирепость Михаила Ефимовича по отношению к Бабаджаняну.

Сказать, что Армо побагровел, было бы неточным: он просто побурел на глазах. Мне не пришлось быть свидетелем его последующей встречи с Моргуновым, но, зная характер Бабаджаняна, предполагаю, что она была по-южному жаркой, и все "подарки" Катукова полной мерой высыпались на голову комбрига.

Да и от себя Армо, наверно, добавил не один десяток горячих слов.

И было за что.

Раскрытая бригадой Гусаковского дверь в УР захлопнулась: корпус втянулся в затяжные и почти безуспешные бои, а Гусаковский попал в полное окружение.

Связь с бригадой осуществлялась с трудом и с большими перерывами, хотя Гусаковский принимал все меры, высылая на восток цепочкой радиостанции.

Что говорить -- плохие средства радиосвязи были у наших войск в минувшую войну.

Разве это подходящая дальнобойность для рации -- 30 -- 35 километров при современных-то темпах наступления!

Радисты бригады все-таки нащупали Моргунова и через него передали первую радиограмму:

"3:00. Доложи Шевченко, что вышел в свой район; Дон-101".

"Свой район" находился южнее Циленцига, в шестидесяти километрах за линией фронта.

"Держись. Помощь придет своевременно",-- ответил "Шевченко"-Бабаджанян, усиливая нажим остальными бригадами, пытаясь пробуравить главную линию противника.

Как мы узнали позже, Моргунов и сам вел переговоры с бригадой Гусаковского.

После первой радиограммы Гусаковского он запросил: "Сообщи, где прошел голубую ленточку". Пришел немедленный ответ. Но он не удовлетворил Моргунова: "Уточните район вашей переправы. В указанном вами месте мост взорван".

Гусаковский, поняв затруднительность положения отставшей бригады, радировал: "Чувствую хорошо. Могу вам помочь ударом с тыла".-- "От вашей помощи отказываюсь. Надеюсь обойти этот район с юга, где соседом слева нащупано слабое место в обороне противника. Советую выждать несколько времени".-- "Надеюсь к вечеру взять город, -- закончил переговоры Гусаковский, имея в виду Циленциг,-- надеюсь также встретиться там с вами".

Пока Моргунов вел переговоры, 1-я гвардейская бригада Темника, шедшая слева от него, штурмовала город Либенау.

Попытка взять город с ходу успеха не имела: крепостные батальоны противника, засевшие в фортах, дотах, дзотах, умело использовали все преимущества подготовленной эшелонированной обороны.

Тогда Темник сманеврировал.

На главном, южном направлении осталась одна рота старшего лейтенанта Духова. На широком фронте носились восемь "тридцатьчетверок", заскакивая с флангов, ударяя в лоб, мотаясь с края на край. Все внимание противника было приковано к дерзким выходкам Духова.

А тем временем батальоны Жукова и Бочковского во мраке ночи пробрались обходными дорогами к северу от города и ударили с тыла. До утра шел ожесточенный уличный бой, но исход его был предрешен.

К рассвету улицы Либенау загромоздили разбитые и обгорелые машины, на тротуарах и мостовых лежали сотни трупов гитлеровцев, а около семисот человек подняли руки кверху.

Почти никто не сумел уйти из окруженного города.

Темник немедленно доложил об успехе Дремову. Тот сейчас же двинул в образовавшийся прорыв другие бригады корпуса.

Получив эти сведения, Катуков отдал Бабаджаняну распоряжение перебраться на маршрут Дремова через ворота в Либенау, а оттуда повернуть на север и выйти обратно на свой маршрут.

-- Головным теперь пущу Смирнова, -- решил Армо. -- Больше такого, как было, не повторится, обещаю.

После двух с половиной суток боев в окружении к бригаде Гусаковского подошли с юга мотоциклетчики Мусатова, которые передали комбригу новый приказ: идти на форсирование Одера.

Так что когда Моргунов добрался до Циленцига, то назначенного свидания не произошло: Гусаковский опять был далеко впереди.

Действия бригады Гусаковского в тылу врага лично я не наблюдал.

Но впоследствии сам Иосиф Ираклиевич, Помазнев, Мельников, Рудовский и другие офицеры многое рассказали, и общая картина боя стала мне ясна.

Главную полосу сопротивления Гусаковский прошел почти без потерь.

-- С пулеметными дотами легко справлялись,-- объяснял Иосиф Ираклиевич,-- амбразуры закрывали танками, а саперы в дымоход спускали взрывчатку -- и конец доту! Вот с пушечными труднее было. Артиллерия их не берет: стенки толстые, сделано на совесть. Со ста метров восьмидесятипятимиллиметровыми били -- хоть бы что ему!

-- Знаю эти стенки еще по финской кампании. Их и гаубица не сразу возьмет.

-- Но ничего, ничего. Не без трудностей, конечно, но саперы и самоходчики освоили эти доты. Надо было только бить в самую амбразуру. У Мельникова прекрасные есть экипажи, специалисты по дотам. Механик-водитель Амелечкин, например, самоходку на вспышку подводил почти вплотную. А командир Колосов с первого снаряда -- ночью! -- в амбразуры попадал и заклинивал пушки. А то еще наловчился Амелечкин сбоку подъезжать, а Колосов пушку простреливал. Бах -- и все! Очень просто.

-- Да, конечно, "очень просто"!

-- Саперы молодцами были, специалисты большие. На воздух умудрялись поднимать доты -- в самом буквальном смысле! Сам наблюдал, как один дот кверху взлетел. Но и сопротивлялись же фашисты проклятые! Здорово нас боятся, нипочем из дотов не выходили. Только Ахмедзянову удалось взять пленных.

-- Знаю Ахмедзянова.

-- Заметил он вспышки в большущем стоге сена. Потом-то мы разобрались -- много дотов были сеном замаскированы. Ахмедзянов с отделением блокировал этот "стог": сначала, как положено, сунули гранаты в амбразуры, потом дверь взрывчаткой подорвали. "Выходи, -- кричит,-- хенде хох!" Пятьдесят семь фашистов выползли!.. Товарищ генерал, -- взмолился вдруг Гусаковский, -- там сотни таких дел было, да еще ночью. Как я могу упомнить? Вот представлю наградные -- все узнаете.

-- Что я там из двух-трех строчек узнаю? Рассказывай!

-- Лучше Помазнева расспросите, я не умею, не знаю, что говорить.

-- Как себя люди чувствовали?

-- Хорошо. Только мы с Помазневым вдвоем понимали, насколько сложна обстановка, но даже между собой почти не разговаривали на эту тему. Привыкли! Две недели идем в глубоком рейде. Немцы всегда в тылу околачиваются, так что положение получилось самое обычное. Вот гитлеровцы действительно чувствовали себя окруженными. Я посылал танковые роты вокруг и все гарнизоны им погромил, а разведка еще дальше действовала. На железнодорожной станции Боридько разбил эшелон с танками, Карабанов ликвидировал подрывную команду на плотинах. Пинский уничтожил аэродром. Перебили у них авиацию, лишили их танковой поддержки, отрезали все коммуникации -- кто же кого окружил? Немцы точно думали, что мы их окружили!

-- Нужда была в чем-нибудь?

-- Почти ни в чем. Горючего с аэродрома достаточно получили, все-таки семьдесят самолетов стояло. Продовольствие нашли в помещичьих имениях. Мой штаб, кстати, как раз стоял в таком господском дворе. Было продовольствие! Вот боеприпасы уже на второй день пришлось экономить: очень много поизрасходовали в первый день.

Помазнев тоже считал, что окруженными в этой обстановке были не столько наши войска, сколько немцы.

-- Они сначала подтянули силы, пытались покончить с нами, вели разведку боем с нашими заслонами. Как раз тогда мы приказ Гудериана захватили, что, дескать, "достаточно горстки мужей, чтобы положить предел гусарским выходкам русских танкистов". Мол, если "везде будет применено оружие", то "больше недели эта шумиха продолжаться не сможет". Они и попытались кончить всю "шумиху" и устроить конец "гусарам", словить нас!

-- Как медведя словили?

-- Вот-вот! Точно. "Веди его сюда!" -- "Да он не идет".-- "Так сам иди".-- "А он не пускает..." Как пощупали они наши силы -- через час уже Боридько доложил, что с востока слышен лязг моторов, шум гусениц. "Нервничают, -- говорит, -- немцы, наверно, хотят прорываться на запад из У Ра". Видите, кто окруженным себя считал? Гусаковский ему отвечает: "Сил у них больше, превосходство в технике тоже у них, да еще свобода выбора удара. В таких условиях могут уйти, сволочи! Один выход -- упреждать!" Развернулись мы основными силами на сто восемьдесят градусов и посреди ночи врубились в скопления пехоты и самоходок. Как хорошо там Алеша Карабанов действовал! Это же его любимый бой -- в лесу и ночью. Тут все решает инициатива и способность до конца ее удержать -- как раз карабановская стихия! Одних пленных больше тысячи захватили. Но жалко до смерти Карабанова. Такого комбата потеряли!

Я уже знал к тому времени, что Алеша убит.

-- Как и почему погиб Карабанов?

-- Уж чрезмерно смелый был, -- ответил Помазнев. -- Ради того, чтобы меньше потери были, сам лез на рожон; Я с ним целые сутки в танке находился. "Не могу, -- говорил он мне, -- удержаться, танк для меня и КП, и НП, и штаб, и квартира -- все здесь, что в жизни имею". Я его упрекал: "Зачем ты поминутно высовываешься?" Ему, видите ли, в перископ плохо бой видно, все время люк открывал. Что там ему УР, фаустники, снаряды... Я сел в танк к одному из ротных, а через два часа сообщили -- комбата убило.

-- На моих глазах,-- понурил голову Гусаковскии. -- Подъехал я к нему, хотел сам утихомирить: "Чего тебе выглядывать? Наблюдай в перископ!" Как сейчас вижу -- он руку к груди прижал: "Поймите -- говорит, -- хочу видеть все поле боя!" Тут танки появились, надо было к Мельникову ехать. Слышу по рации -- Карабанов отдает ротам распоряжение, вижу -- опять высунулся из люка, проверить, как и что на поле. И тут вспышка фаустпатрона -- и нет Алеши... Мать у него осталась. Вот кому тяжело: такого прекрасного сына вырастила -- и потеряла на четвертом году войны, уже перед самой победой.

Помолчав, Гусаковский добавил:

-- Вислу четыре комбата у меня форсирорали: Карабанов, Боридько, Иванов, Усанов. Иванов -- бе зноги, Усанова на Сандомире схоронили, а Карабанова -- в Мезеритцком УРе. Всего полгода прошло, а из четырех один Боридько весь израненный остался. Не с кем ему больше украинские песни спивать, погиб Алеша...

-- На то мы передовой отряд,-- просто сказал Помазнев.

Тем закончилась беседа. От других людей пришлось узнать еще некоторые подробности боев в УРе.

-- Жалко Карабанова, -- говорил Деденко, механик-водитель Гусаковского, -- да ведь и комбрига чуть-чуть в УРе не потеряли. Не заметили, как наехал наш танк на ячейку фаустника. Остановились, только хотели спрьгнуть, смотрим -- из-под танка немец выглядывает, держит Фаустпатрон под мышкой. Думаю, -- прощай, моя молодость, сейчас он нас шарахнет! Глядим -- гримасу строит, пальцами грозит. Вроде что-то дернуло меня -- сзади спрыгнул, тихонько подобрался, за "фауст" схватился, а он его и не держит. Психический! Только язык мне показывает. Неужели Гитлер уже сумасшедших мобилизует, товарищ генерал?

-- Вряд ли. По их инструкциям, все психические больные подлежат уничтожению, как "расовый брак".

-- Значит, этот уже под танком от страха свихнулся! Хорошо, шарики у фашиста оказались слабоваты, не выдержали нагрузки. А то лежать бы сейчас нам рядом с Карабановым. Тяжелый бой был в УРе!

В итоге двухдневного боя армия вышла на тылы Мезеритцкого укрепрайона и фактически свела на нет его значение. Гарнизон УРа был деморализован бессмысленностью дальнейшей обороны.

Стрелковые соединения 8-й гвардейской армии В.И. Чуйкова завершили разгром "защитников неприступного вала". Остатки гарнизона были взяты в плен.

А мы торопились дальше: шли последние сутки, в течение которых, согласно приказу фронта, требовалось выйти за Одер.

См. далее...

Николай Кириллович Попель (1901 - 1980) - генерал-лейтенант танковых войск, автор книги "Впереди -- Берлин!"...

*****************************************************************

Если посмотреть правде в глаза...

Уроки Йенской катастрофы (пример возрождения для России) 109k "Глава" Политика. Размещен: 06/04/2014, изменен: 06/04/2014. 109k. Статистика.482 читателей (на 28.11.2014 г.)

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева

Иллюстрации/приложения: 38 шт.

УРОКИ ЙЕНСКОЙ КАТАСТРОФЫ (пример возрождения для России) Капитан Генерального Штаба Н. А. Морозов

Блеск побед гениального короля в Семилетнюю войну совершенно ослепил умы современников:

-- прусская армия стала считаться первой в Европе;

-- на ее ученья и маневры ежегодно сотнями съезжались смотреть иностранцы и не было предела восторгам и удивлению посторонних наблюдателей перед выучкой и искусством маневрирования прусских войск.

Но вот именно эта-то блестящая внешняя выучка и явилась впоследствии одной из причин быстрого упадка прусской армии.

"После войны", пишет исследователь эпохи, "король стал дальше от своих войск, стал для них чуждым; прежние дружеские отношения между королем и войсками, существовавшие в эпоху Росбаха, исчезли. Строгость его перешла в едва переносимый гнет; гнет этот давил начальников и офицеров и естественным образом передавался дальше из верхних слоев в нижние.

"Подобный принцип механической строгости", продолжает историк, "мог действовать до тех пор, пока во главе армии стояла колоссальная сила.

Суровый гнет короля вытравил в армии всякие следы инициативы и самостоятельности.

Внешность от этого, конечно, сильно выиграла в красоте и стройности исполнения, зато прусские генералы и офицеры разучились думать и что-либо делать без указки сверху, слепое исполнение мельчайших указаний начальства стало считаться в армии верхом воинской добродетели, а отсутствие приказаний на даннный случай - законной причиной полного бездействия.

Опасные шаблоны высших чинов армии

"Офицер, который не мог быть уверен в своей будущности".

"Отвратительные стоянки", пишет извстный фон-дер-Гольц:

"Отсутствие возможности учиться и обмена мыслей, скудный образ жизни и невероятный застой в производстве заставляли до одурения вертеться в одном и том же круге, создавая удобную почву для односторонности и тупости. Надежда достигнуть высокого поста манила очень немногих. Для громадного большинства карьера закрывалась ротой или эскадроном.

Что было дальше этого - лежало в туманной дали и средними людьми считалось недосягаемым. Ясно, что деятельность офицеров протекала, совершенно растрачиваясь в мелочах повседневной жизни, и постепенно исчезал широкий кругозор".

"Правительство не было свободно от тайной боязни революции в армии".

Офицерам втайне не доверяли, причем не постеснялись даже возложить наблюдение за ними на полицейские власти до самых низших инстанций включительно.

"В храбрости, в добром желании", свидетельствует сам Шарнгорст, "не было недостатка у офицеров".

В одном только можно упрекнуть корпус прусских офицеров 1806 года - это в часто проявлявшемся недостатке инициативы и неспособности к самостоятельным действиям и решениям.

В самом корпусе офицеров, по свидетельству Бойена, бывшего министром после Шарнгорста, следует различать 3 совершенно различных по ценности категории.

Первую категорию составляли самые старые офицеры - участники Семилетней войны; они были пропитаны еще старыми традициями, отличались усердием и исполнительностью в службе, храбростью, преданностью долгу, но большинство из них уже одряхлло, ум их потерял гибкость и способность понимать новые условия боя.

Вторую - самую худшую категорию - составляли офицеры, поступившие в армию вслед за Семилетней войной; полученный ими незначительный боевой опыт рейнских и польских походов совершенно растворился в будничной жизни и службе на учебных полях; они были скорее инструкторами учебного поля, чем солдатами, на войну шли очень неохотно.

Наконец, третью - самую лучшую категорию - составляли молодые офицеры, еще полные чувства чести и горячего желания учиться и совершенствоваться в настоящем военном деле.

На верхах армии существовало отвращение к "ученым господам" и это отвращеше раздлял сам король.

Причины катастрофы прусского солдата

"Не следует думать", пишет историк эпохи, "что армия Великого Короля и его наследников держалась исключительно гнетом и палкой. Обаяние прусского имени блеск ее походов и маневров не могли не действовать на сердца".

Блестящее уставное обучение явилось одним из главных врагов, загубивших всякий истинный воинский дух армии.

Армия стала настоящим пасынком Отечества

В Берлинском арсенале содержались на лицо все винты и гвоздики, но они были негодны к службе. Кремневые ружья содержались в безупречной чистоте, будучи мало пригодны к стрельбе по своей изношенности. В артиллерии канаты и винты не годились к употреблению.

Почти никто не думал о серьезной войне, полагали, что поход против Наполеона будет легкой военной прогулкой к берегам Рейна и в худшем случае затянется до весны. Не было сколько-нибудь серьезного изучения противника, а донесения прусского посла в Париже больше касались приемов, выходов и парадов Императора, его любезных разговоров, не заключая каких-либо серьезных данных для суждения о грозившей опасности.

Решительно во всех отраслях, таких образом, сказывались недостатки плачевной мелочной и поверхностной системы управления.

Армия стала грубой силой, презирать которую обязаны были все, кто претендовал на звание просвещенного человека.

То опекунство, в котором держали страну Фридрих Великий и его отец, и которое столько вреда принесло армии, не мене печально отразилось и на всей стране.

Привыкнув всегда и во всем управляться сверху, народ и чиновничество прониклись полным равнодушием и безучастностью к государственным и общественным интересам.

В обществе распространился эгоизм и страсть к наслаждениям.

Чувство долга перед королем и Отечеством и патриотизм отсутствовали; пруссак того времени являлся космополитом чистой воды, которому не было никакого дела до своего короля и родины.

Миролюбивое правительство преемников Фридриха, боясь прослыть отсталым, заигрывало с либеральными и революционными идеями, принижая во всем положение армии.

-- Войскам строжайше и много раз подтверждалось действовать при подавлении беспорядка терпливо и мягко.

-- Строжайше воспрещалось все, что могло раздражить бюргера, за ним ухаживали, даже когда он был виноват.

-- Неудивительно, что при таком порядке вещей войска, вызванные для усмирения беспорядков, осыпались бранью, камнями и грязью; неудивительно, что офицеры не были гарантированы от частых оскорблений со стороны публики и уличной молодежи.

"Совершенно неслыханным правилом было", пишет исследователь эпохи, "что целые войсковые части, имевшие во главе людей, прослуживших 25-30 лет на королевской службе, должны были при квартировании получать от сельских старост свидетельства о хорошем поведении".

Подобная же щепетильность во время войны вела к тому, что части мерзли и оставались без дров, располагаясь рядом с дровяными складами, голодали, находясь в богатейшей стране осенью после уборки хлебов.

"И в то время", пишет историк, "как ротные командиры получали от сельских старост удостоврения в хорошем поведении, эти последние отказывали своим, идущим против врага Отечества, войскам не только в подводах для перевозки фуража, но и в пользовали машинами для резки соломы".

По соседству неожиданный народился грозный враг в лице революции...

Появившаяся в эпоху революции (Франции - А.К.), ввиде нестройной и беспорядочной банды, воспитанная и созданная потом рядом войн, армия эта была совершенно противоположна прусской.

Во главе ее, вместо забитых и боящихся начальства, на все ожидающих точных и подробных приказаний, прусских генералов, стояли люди выделивишиеся своим характером и талантом из рядовой массы люди, лозунгом которых было: "все сметь и на все дерзать в погоне за своим счастьем".

Сознание опасности нового врага, сознание недостатков прусской системы давно зародилось в среде молодых офицеров армии, духовная жизнь которых далеко не была в застое.

Записка Шарнгорста являлась серьезным предостережением Пруссии и указанием на тот корень зла, от которого происходили все прочие недостатки.

Но что могли сказать выраженные в ней великие идеи уму и сердцу людей, погрязших в мелочах тактического и строевого обучения, видвших всю цель своей службы в блестящей внешней выучке войск и растерявших всякий воинский дух и разум в погоне за шаблонами и снаровками учебных полей.

И все попытки реформ разбились, встретив жестокое противодействие со стороны высших кругов армии.

Йенский погром и возрождение армии

См. далее о том, что надо делать и России...

0x01 graphic

Георгий Петрович Федотов (1886 --1951) -- русский историк, философ, религиозный мыслитель и публицист.

Судьба и грехи России 86k "Фрагмент" Политика. Размещен: 20/04/2014, изменен: 20/04/2014. 86k. Статистика. 402 читателей (на 28.112014 г.)

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА (из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Иллюстрации/приложения: 16 шт.

Федотов.

Идея национального служения государю была привита нам с Петра. Идея дворянской, личной верности выковывалась в изменнических гвардейских переворотах ХУIII века.

Цари и Народ. Народ относился к царю религиозно. Царь не был для него живой личностью или политической идеей. Он был помазанником Божиим, земным Богом, носителем божественной силы и правды.

Для дворянства оно на первом.

Религиозная концепция власти, в связи с невидимостью, нереальностью для народа ее носителей, сообщала им полную неуязвимость.

Вся ненависть за поругание национальной правды направлялась на господ, на министров, останавливаясь у порога даже Екатерининского дворца.

Против дворянского конституализма царь всегда мог апеллировать к народу.

Народ, по первому слову, готов был растерзать царских недругов, в которых видел и своих вековых насильников.

В просвещении был весь смысл Империи как новой формы власти.

Социальная пугачевщина, с одной стороны, и политический либерализм Новикова и Радищева, с другой, отмечают конец просвещенного абсолютизма в России.

Трудно даже сказать, какое просвещение было опаснее: православно-патриархальное славянофилов или космополитическое и безбожное западников.

Народ был еще как мягкая глина в руках ваятелей, а творчество ваятелей уже иссякло.

Потемкин, Суворов, Пушкин, Захаров означают предельные вершины русской славы.

Государственные люди и полководцы екатерининской эпохи казались титанами для современников Александра. О новом поколении достаточно сказать, что оно ничего не упустило из старых лавром.

Откуда эта неизбежность военных неудач России?

Ее живая сила - "святая серая скотинка" генерала Драгомирова - сохраняет почти до конца пассивный героизм, совершенно беспримерный. Севастополь, Плевна тому свидетели. Только в Манчжурии впервые дала трещину солдатская верность.

Откуда же поражения? Говорят о технической отсталости, о злоупотреблениях в организации армии (интендантство!).

К этим двум источникам приводит нас и другой урок Крымской войны.

Они вскрывает не одну отсталость, но и нечто худшее: коррупцию "тыла". Здесь дала трещину созданная Сперанским бюрократия. Бюрократия была, с одной стороны, формой самодержавной власти, с другой, по личному составу, "инобытием" того же русского дворянства.

К дворянству надлежит обратить и первый вопрос об ответственности. До Александра II из числа сил, работавших по разложению Империи, должна быть исключена революционная интеллигенция, по известной причине: она еще не существовала. Без нее происходило разложение николаевской России. Из всех классов русского общества только одно дворянство явилось носителем государственной идеи и государственной власти. Ни в одном из других классов, живших еще в старом московском быту, мы не видим симптомов разложения.

Недуг поразил прежде всего тот класс, который и был мозгом и волей страны, которые полтора века, вместе со своим дворянским государством, строил судьбу России.

Золотой век дворянства принес ему и дары Пандоры: указ о вольностях.

Дворянин остается государем над своими рабами, перестав нести - сознавать на своих плечах - тяжесть Империи.

Политическое мировоззрение декабристов, конечно, питается не столько впечатлениями русской жизни, сколько западным либерализмом.

Трагизм России в том, что "лишними людьми" в ней оказались не только слабые. Дворянство начинает становиться поставщиком лишних людей...

Дворянин, который. дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы гоняться за зайцами и дурить всю свою жизнь, становится типичным явлением.

Дворянин, перестающий быть политической силой, не делается и силой хозяйственной. Он до конца, до дней революции, не перестает давать русской культуре людей, имена которых служат ее украшением. Но он же отравляет эту культуру своим смертельным недугом, имя которому "атония".

Только Мельников и Лесков запечатлели подлинно русские и героические образы, найдя их в нетронутых дворянской культурой слоях народа. Лесков - этот кроткий и склонный к идиллии писатель - становится жестоким, когда подходит к дворянскому быту.

Самый могучий отпрыск дворянского ствола в русской литературе, Толстой, произнес самый беспощадный суд над породившей его культурой и подрубил под корень вековое дерево.

В России перестают веселиться, разучиваются танцевать, забывают самое сладостное из искусств - любовь.

Наступает время желчевников и поджигателей.

С каждым поколением дворянство неудержимо падает, скудея материально и духовно. Последние зарисовки дворянскими беллетристами - Буниным, Ал. Толстым - своего класса показывают уже труп.

Беда России в том, что умирающий класс не оставил после себя наследника.

Его культурное знамя подхватили разночинцы, его государственной службы передать было некому.

Всякий недоучка и лодырь может управлять волостями в качестве земского начальника, с более громкой фамилией - целыми губерниями.

Русская бюрократия - это новый служилый класс, который создает Империя, пытаясь заменить им слишком вольное, охладевшее к службе дворянство.

Пусть Петр составил табель о рангах,- только Сперанскому удалось положить табель о рангах в основу политической структуры России.

Попович Сперанский положил конец этому дворянскому раздолью. Он действительно сумел всю Россию уловить, уложить в тончайшую сеть табели о рангах, дисциплинировал, заставил работать новый правящий класс.

Николаевский чиновник, как и бессрочный николаевский солдат, в конце концов умел вложить в эту чужую немецкую форму труда и службы капельку сердца, теплоту русского патриотического чувства.

Народные пословицы, сказки ярко и беззлобно отразили неправду московских приказов, воеводских изб.

Народ веками свыкся с двумя истинами: нет греха в том, чтобы воровать казенное добро, а судья на то и судья, чтобы судил несправедливо.

Удивляться надо тому, насколько удалось Сперанскому оздоровить это крапивное болото прививкой европейского идеала долга.

Главный порок николаевской системы не в этом. Болезнь заключалась в оскудении творчества, в иссякании источников политического вдохновения.

Огромная, прекрасно слаженная машина работала, по-видимому, исключительно для собственного самосохранения...

После нее бюрократия пережила у нас две фазы: либеральных реформаторов Александра II и "людей двадцатого числа двух последних царствований".

Либеральный демократ, искореняющий взяточничество, ревизующий губернии, проветривающий темное царство,- излюбленная фигура у беллетристов середины века.

Царствование Александра II создало бессовестный тип карьериста, европейски лощенного, ни во что не верующего, ловящего веяние сфер.

Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность.

За Россию могут, если хотят, умирать и крамольные студенты; чиновник думает о том, чтобы вывести в люди своих детей и обеспечить себе приличную пенсию под старость.

Служба являлась для сотен тысяч особой формой социального обеспечения, пожизненной рентой, на которую дает право школьный диплом.

Самое страшное - это непомерное разбухание нового правящего класса, который стремился вобрать в себя едва ли не всю грамотную Русь.

За судорогами революционных и реакционных спазм вырисовывается все тот же вопрос: где класс, который вольет новую кровь в дряхлеющий государственный организм, вдохнет в него волю к творчеству, к жизни и победе?

Во власти интеллигенции всегда чуялось нечто грязное и грешное.

Она была сурова ко всем ярким выразителям государственной идеи в истории.

В политику она вкладывала моральный пафос, видя в ней необходимую форму реализации справедливости. Да и в политике ее пленяла скорее сама борьба, а не реализация, жертва, а не победа.

Интеллигенция не могла не считаться с возможностью своей победы, но победа в политической борьбе есть власть. Интеллигенция шла к власти и лишь обманывала себя призрачной властью народа. Чем реальнее рисовалась грядущая революция, тем неизбежнее было для нее пересаживание со старого анархического коня шестидесятых и семидесятых годов в седло западноевропейской демократии, лишь скрашенное социалистическим флером.

Но демократия есть представительство. Именем и голосом мужика и рабочего адвокат, профессор и журналист будут править Россией.

Пушкин, Толстой, Достоевский были венценосцами русского народа.

Дворянин, выходя из университета, даже живя революционными идеями, в общественном отношении оставался членом своего класса.

Для "кухаркиных" и даже купеческих детей образование означало разрыв с семьей, с классом, с целой культурой.

Дворянин приносил с собой лень как наследственную привилегию.

Разночинец разлагался в школе, потому что семья его была, в сущности, ей враждебна, не понимала ее смысла, могла пороть лентяя за единицы, но не могла приучить его к умственному труду.

Не давая навыков к умственному труду, школа убивала в разночинце вкус к труду физическому.

Физическая беспомощность влечет за собой физическое бессилие.

Интеллигент презирал спорт так же, как и труд,и не мог защитить себя от физического оскорбления.

Ненавидя войну и казарму как школу войны, он стремился обойти или сократить единственную для себя возможность приобрести физическую квалификацию - на военной службе. Лишь офицерство получало иную школу, и потому лишь одно оно оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны.

Интеллигенция не имела классов, на которые могла бы опереться.

Не заметив растущей буржуазии, она не пустила корней и в народных массах.

Ведя борьбу с дворянством, она разделяла его слабости, его предрассудки.

Она могла бы завладеть государством, став над классами.

В этом трагическом тупике оставалась еще одна возможность: захват власти какой-либо интеллигентской сектой.

Из сектантских течений после I905 года сохранился лишь большевизм. Он же оказался единственной сектой, стремящейся к государственной диктатуре. Вот почему нелюбимый интеллигенцией и ненавидящий ее большевизм один имел некоторые шансы.

Революция, которая ставит своей целью разрушение дворянского строя, начинается с дворянского заговора декабристов и до конца окрашивается в цвета дворянской интеллигенции.

Купечество и мещанство остается силой консервативной.

"Темное царство", "чумазый", "кулак", "охотнорядец", "черная сотня" - вся позорящая ономастика русской контрреволюции совпадает с сословными кличками купечества.

Политическое пробуждение русской буржуазии значительно отставало от ее политического роста.

Новая сила не предъявляла никаких притязаний на власть.

Давно уже голос торгово-промышленного класса звучал на съездах, но всегда в разрез с голосом русской "общественности".

Власть, интеллигенция, просвещение сами по себе бессильны пробудить живительные родники национальной жизни; они способны лишь культивировать, организовать ее.

Насколько помнится, только проницательный К. Чуковский в одном из своих фельетонов отметил появление чуждой, страшной силы - "битнеровцев" - и забил тревогу. Эту силу можно было бы назвать новой интеллигенцией.

С начала ХХ века Россия демократизуется с чрезвычайной быстротой. Меняется самый характер улицы. Чиновничье-учащаяся Россия начинает давать место иной, плохо одетой, дурно воспитанной толпе.

Все отличие новой демократии от интеллигенции в том, что она не проходит через среднюю школу, и это образует между ними настоящий разрыв.

Новые люди- самоучки. Они сдают на аттестаты зрелости экстернами, проваливаясь из года в год. Экстерны - это целое сословие в старой России. Экстерны могут обладать огромной начитанностью, но им всего труднее дается грамота.

-- Они с ошибками говорят по-русски.

-- Для них существуют особые курсы. особые учителя.

-- Для них открыты всевозможные "библиотеки самообразования",питающие их совершенно непереваримыми кирпичами в невозможных переводах.

-- Это невероятная окрошка из философии, социологии, естествознания, физики, литературы...

-- Никому не известный Битнер делается пророком. вождем целой армии. <""">

Зависть, рождающаяся из сознания умственного неравенства, сильнее всякой социальной злобы.

Новая демократия - сама народ.

-- Она стремится к подъему, не к снисхождению.

-- Она, скорее, презрительно относится к массе, отсталой, тупой, покорной.

-- Она хочет власти для себя, чтобы вести народ.

-- Она чужда сентиментального отношения к нему.

-- Чужда и аскетического отречения.

-- Большевику последнего призыва нетрудно промотать часть экспроприированных для партии денег,он цинически относится к женщине, хотя бы своему товарищу по партии.

-- Теоретический имморализм Ленина находит в нем практического ученика. <""">

Это они - люди Октября, строители нового быта, идеологии пролеткульта.

Религиозная идея может создать государство даже при отсутствии национальных для него предпосылок: пример - ислам.

Идея меньшего калибра способна создать партию.

Вчерашние бунтовщики оказались бы горячими патриотами, строителями великой России.

Это путь революции в Германии, Италии, Турции.

Почему же в России не нашлось места младотуркам и Кемалю-паше?

Неужели турецкая политическая культура оказалась выше русской?

Одна из причин столь невыгодного для нас несходства заключалась в том обстоятельстве, что турки учились у политически отсталой Франции, а мы у передовой, то есть социалистической Германии. <""">

За легковесностью политического багажа турецких генералов скрывается большая зоркость к условиям национальной жизни, большая чуткость, большая трезвость.

Трезвые люди были и в России.

Но им не хватало турецкой смелости...

0x01 graphic

Порожняки. 1872.

Художник Прянишников Илларион Михайлович (1840-1894)

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 29/11/2014, изменен: 29/11/2014. 59k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 6 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Попель: "Кого мы должны были пришпоривать - аллах знает, но Катуков, как человек дисциплинированный, и сам носил и требовал того же от других"...

Каменев Анатолий Иванович Шпоры для генерала

Каменев Анатолий Иванович
Шпоры для генерала