ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. "В танковых частях не служил"...

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

0x01 graphic

Кающаяся Мария Магдалина. Ок. 1589.

Художник Эль Греко.

Н. Попель

"В танковых частях не служил"...

("Пока в штабе -- ничего. А поедет в часть -- неприятность. До передовой не доберется". Нет, не тот Иван! Испошлился)...

(фрагменты из кн. "В тяжкую пору")

Продолжение...

-- Лучше всего, если ты тоже здесь поселишься,-- гостеприимно предлагает генерал Штыков в первую же минуту нашего знакомства.-- Связь сюда уже подана. Народу известно, где политначальство обитает...

Штыков сидит в красном углу под темноликой иконой. Длинный стол прикрыт исчерченными газетами. И сейчас, разговаривая со мной, он не перестает рисовать ромбики, поочередно заштриховывая их.

-- Второй стол можно у того окна поставить. А спальня -- вон за плащ-палаткой. Вторая постель ни к чему. Тут не понежишься. Один отдыхает, другой работает. Со всех точек зрения правильно.

Довод насчет кровати кажется мне особенно убедительным, и я соглашаюсь.

-- Тогда лады, -- хлопает Штыков ладонью по разрисованной газете и достает из груды бумаг карту. -- Обстановочка любопытная. В Демянске давно прищучили немцев. Но пуповину откусить не сумели. С ноября прошлого года четыре раза наступали, а так и не перерезали, хоть сил бросили немало и людей уложили -- сказать страшно. Коридорчик узенький, соблазн пробить его велик. Вот и лупим в одно место. Упрямства хватает, а чего прочего, видимо, недостает... Дороги не налажены, станция снабжения не организована. Наступали по принципу "давай, давай!" Сейчас Ставка вмешалась, создала нашу группу, предложила разработать новый план операции. Мы с тобой перво-наперво за снабжение отвечаем.

После двухчасового разговора со Штыковым выхожу на улицу. Она начинается сразу за порогом комнаты, там, где когда-то были сени. Крыша свешивается над обломанными бревнами.

От белой легковой машины, остановившейся напротив, к нашему домику шагает высокий полковник с пухлыми добродушными губами, готовыми, кажется, в любую минуту радостно расползтись в улыбку.

Полковник подходит ко мне, здоровается:

-- Хотелось бы видеть генерала Попеля.

-- Я -- Попель.

-- Полковник Журавлев, начальник политотдела первой танковой армии.

Мы прогуливаемся по улице, беседуем, прощупываем друг друга. Я кошусь на пехотинские петлицы Журавлева. Он перехватывает мой взгляд:

-- В танковых частях служить не приходилось. Но надеюсь освоить боевую технику.

Говорит он твердо, часто канцелярскими словами.

Но точно и немногословно. Если бы не постоянная готовность к улыбке, Алексея Егоровича Журавлева при первой встрече можно было бы принять за сухаря. Однако чем дольше мы разговариваем, тем очевиднее для меня его нелицеприятная, не безразличная к людям прямота и живой интерес к делу.

-- Где остановились?

-- В восьми с половиной километрах к юго-западу.

-- Сейчас подъедем.

В машине Журавлев дает характеристики политотдельцам.

Пользуется аттестационными определениями, сдержан, но неизменно определенен:

-- Помощник по комсомолу майор Кузнецов. Грамотен, повышает идейный уровень. Опыт оргработы недостаточен. Смел, может увлечь личным примером и боевым словом. Работник перспективный... Начальник отделения агитации и пропаганды майор Хомский -- кандидат наук. Имеет три книги по политической экономии. Трудолюбив, исполнителен. Пользуется авторитетом среди офицерского состава. Военная подготовка недостаточна...

Вопреки обычной в таких случаях последовательности, Журавлев пропустил своего заместителя.

-- Зама нет?

Журавлев пожевал мясистую нижнюю губу, посмотрел на дорогу:

-- Есть. Полковник Покидаев.

-- Покидаев? -- недоуменно переспросил я. -- Иван Семенович?

-- Он самый.

-- Почему полковник? Почему замнач политотдела? Ведь он в дивизионных комиссарах ходил, членом Военного совета был?

-- То наверху известно,-- пожал плечами Журавлев. -- Вы с ним давно знакомы?

-- Лет пять, как не более.

В 1937 году Покидаев блестяще окончил Военно-политическую академию, работал короткое время в ней, потом в Киеве начальником политуправления округа. Перед войной служил в Ленинграде.

Товарищи любили и уважали Покидаева, человека незаурядного ума, принципиального, бескомпромиссного. Однако году в сороковом до меня дошли слухи, будто Покидаев выпивает сверх меры. Я был крайне удивлен. Покидаев решительно выступал против пьянства. "Он и сейчас выступает, -- рассказывали товарищи.-- Сам выступает и сам же втихую закладывает". Но до войны грех этот наружу не вылез. Как сложилась судьба Покидаева на фронте, я узнал только сейчас, от Журавлева.

-- Назначили членом Военного совета армии. По деловым качествам неплохо показал себя. Пока в штабе -- ничего. А поедет в часть -- неприятность. До передовой не доберется. Где-нибудь по пути обязательно спиртные напитки употребит. В результате потеря лица. До Москвы дошло. А там такие отрицательные явления не любят.

-- Сейчас как он?

-- По наклонной движется. Смотреть больно. Большого ума работник. И руководящий опыт имеет. У него поучиться иной раз не стыдно...

В просторной горнице с закопченным потолком и тусклыми, покрытыми пушистым инеем окнами тесно. Первый из пришедших получил разрешение курить, и теперь не продохнешь от махорочного дыма.

Журавлев заметил, что я ищу глазами Покидаева.

-- Полковник Покидаев плохо себя чувствует...

В самых общих чертах я знакомлю политотдельцев со структурой и возможным применением танковой армии.

Для них все это в новинку.

Задумчиво слушают, удивленно качают головами.

-- Кто-нибудь служил в танковых частях?

Ни один.

После совещания я остаюсь с Журавлевым и майором Хомским, высоким белобрысым человеком с ясными глазами на безбровом лице.

Хомский старается казаться сугубо военным.

Отвечает как автомат: "Так точно", "Никак нет", "Слушаюсь".

Раскладывает передо мной отпечатанные на машинке разработки, тезисы лекций: "Великая победа Александра Невского", "Куликовская битва", "Переход Суворова через Альпы", "Русские прусских всегда бивали".

Отодвигаю в сторону папиросные листки машинописи:

-- Товарищ Хомский, я не охотник до эффектных экзаменов. Но хотел бы задать вам пару частных вопросов. Отвечайте по совести, проверять не стану.

Хомский поднимается из-за стола, одергивает гимнастерку.

-- Нет, садитесь, пожалуйста. У вас ТТ? Могли бы разобрать его?

-- Пожалуй, мог бы.

-- А собрать?

-- Вряд ли.

-- Какими-нибудь сведениями о наших и вражеских танках располагаете?

-- Никак нет.

-- Давайте отложим Александра Невского, повернем всю пропаганду, как говорится, лицом к танку.

С завтрашнего дня политотдел и редакция начинают специальную учебу.

Пришлю лучших командиров из танкового корпуса.

Тема первой лекции: "Боевые свойства советских танков".

Читает помпотех командующего армией полковник Дынер. Последующие занятия наметим завтра же...

Мы расстались затемно.

Я попросил секретаря политотдела проводить меня к дому, где остановился Покидаев.

В узких сенях задел ногой пустое ведро.

Но на грохот никто не обратил внимания.

Из комнаты доносился грудной женский голос: Твоя рубашка сохнет на заборе,
Качает ветер рукава слегка.

Я прислушался:

- Ты защищать страну уедешь вскоре. Пойдешь в атаку впереди полка.

Может быть, секретарь политотдела ошибся?

Я неуверенно постучал в дверь.

Откликнулись одновременно два голоса. Мужской:

-- Заходите!

И женский, тот, что пел:

-- Кого еще надо?

Дернул на себя ременную петлю, заменявшую ручку. В комнате темно, пахнет табаком, щами, овчиной.

-- Здесь остановился полковник Покидаев?

-- Угадали. Ната, завесь-ка окошко да зажги свет. Поищи свечу. Так кому это полковник Покидаев требуется?

-- Мне, Попелю, Покидаев требуется.

-- Николай! Зашел-таки, не забыл старую дружбу.

Тапочки прошлепали по полу.

Мы обнялись.

-- Ну, когда же там свечка будет? -- нетерпеливо крикнул в темноту Покидаев.

- Не запряг, не нукай. Я тебе не ординарец, -- скороговоркой отозвался уже знакомый мне женский голос.

Но свечка все же загорелась.

Осветила стол с двумя мисками, кусками хлеба, мятой алюминиевой флягой, зеленым телефонным ящиком, беспорядочной стопкой газет.

- Так и живем,-- неопределенно произнес Покидаев.-- Живем -- хлеб жуем.

Он не мог решить, как знакомить меня с женщиной и знакомить ли вообще. Но она сама подошла и протянула руку:

-- Наталья.

Покидаев нечленораздельно объяснил:

-- Наша официантка... военторговская...

Такая рекомендация, видно, не понравилась женщине. Она недобро прищурилась на Покидаева, солдатским движением расправила складки на гимнастерке, сразу обтянувшей высокую грудь:

-- Старые дружки встречаются, женщине тут делать нечего.

Накинула ушитую в талии шинель, надела офицерскую ушанку и сильно хлопнула дверью.

Покидаев прошелся по комнате, не находя начала разговору.

Он заметно постарел.

Седовато-серая щетина покрывала морщинистые щеки, отвисшую складку второго подбородка.

Заговорил с наигранной мужской бравадой:

-- Испошлился, думаешь, Покидаев?.. Ничего подобного. Я -- человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

Помолчав, продолжал:

-- Я к ней сначала не только как к женщине, но и как к дочери... Без меня бы по рукам пошла. Долго ли среди нашего брата... Ну, чего глядишь, будто не узнаешь? Я это, Иван Покидаев. Бывшая краса и гордость Военно-политической академии, начальник политуправления, член Военного совета и прочая, прочая...

-- Нет, не тот Иван.

-- А ты того знал? По речам, по совещаниям? А в душу заглядывал?

-- Что ж там у тебя происходило?

-- Всякое. Не едиными речами жив человек. В какое время выходили в руководители? Понимать надо. Ты не думай, будто я двоедушничал когда-нибудь. Но тяжко было. Тоска наваливалась. А с кем поделишься? Попробовал раз выпить. Гляжу, отлегло. И ведь вы, дружки, знали, что Иван втихую насасывается, а молчали. При встречах руку жали.

-- Может, справедливо бранить меня. Только зря вокруг виноватых ищешь.

-- С себя ничего не снимаю.

Вдруг с тревогой, с комком, застрявшим в горле:

-- Коля, дружок, не могу я на ноги встать! Народ кровью обливается, Родину отстаивает... Погибнуть бы и мне с честью -- лучшей доли не надо. И сыны гордиться будут, и жена все простит... Слушай, Николай, в твоей ведь власти, переведите куда-нибудь Наташку.

-- Любит она тебя?

-- Бог знает. Переживет. Двадцать один год, а мне сорок три. Все равно каша не сварится. О своих былых чинах-званьях я не жалею. Хочу себя человеком почувствовать, политработником, большевиком...

Я уехал от Покидаева в третьем часу ночи.

Откомандировать Наташу оказалось делом нехитрым.

Остальное же складывалось не особенно удачно.

Летом я вызвал к Покидаеву жену. Но он не пожелал ее видеть: "Не могу, пока не стану прежним. Она меня не таким знавала".

Несколько раз из частей его привозили пьяным.

На политработе такого больше нельзя было оставлять.

Направили в Москву, в распоряжение начальника тыла. И там он продолжал катиться все по той же наклонной...

Порой утверждают, что война отлично воспитывает и закаляет характеры.

Не всегда и не все. Многих война действительно выпрямила, сделала, как мы говорим, настоящими людьми.

Но были и такие, как Покидаев. Если случалась трещина, война своим острием расширяла ее, ломала человека...

В телефонных звонках, в торопливых встречах, в табачно-дымных совещаниях, срочных отъездах и приездах смешались дни и ночи.

-- Лыжная бригада прибыла...

-- Начальник политотдела воздушно-десантной дивизии...

-- Командир танкового батальона по вашему приказанию...

Каждая дивизия, бригада, полк -- это тонны продовольствия, цистерны горючего, вагоны боеприпасов.

Метель продолжает свое злое дело.

Единственная узкая дорога, с трудом проложенная от станции снабжения, тонет в белом мареве.

Снег высокими буграми обложил каждую машину, придавил сверху кузов. Задремал шофер в кабине -- теплее все же, чем на ветру, -- а потом еле открывает дверцу.

На десятки, когда не на сотни километров стоят машины.

Ждут бензина, ждут дороги.

Подходит, наконец, эшелон, и вдруг выясняется: горючее прибыло, а вот масло не погрузили. Но даже когда на станции снабжения есть и горючее, и масло -- как доставишь его к каждой автомашине? Сами-то машины недвижны.

Политотдел армии переместился на дорогу.

Журавлев пробирается в небольшие лесные деревушки, население которых не угнано немцами:

-- Помогите, товарищи...

Постепенно на трассе появляются пункты обогрева (шалаши, землянки с раскаленными печурками). Стрелковые батальоны превращаются в дорожные.

Тронулись машины.

И снова замерли: пробки, двум полуторкам не разойтись на дороге, подобной траншее между высокими сугробами.

Журавлев подпирает красными обмороженными руками голову:

-- Надо делать кольцевую, пустить все движение в одну сторону. Иначе не выполним поставленную задачу. Прошу дать санкцию.

-- Санкцию легко дать. А вот дорогу кольцевую построить -- дело куда более трудное.

-- В противном случае не обеспечим выполнение задачи,-- упрямо повторяет Журавлев.

Из-за соседнего стола, не отрывая от уха телефонную трубку, Штыков поддерживает Журавлева:

-- Прав полковник!

Прижав плечом трубку, пишет записку:

-- Товарищ Журавлев, передайте, пожалуйста, секретарю Военного совета. Обеспечит вам людей и горючее...

Когда дверь за Журавлевым захлопывается.

Штыков кивает ему вслед:

-- Люблю таких... Пробьет кольцевую дорогу. Один останется -- возьмет лопату и будет шуровать.

Поныне с благодарностью вспоминаю я тогдашнюю инициативу Алексея Егоровича, его умение собрать весь политотдел в кулак и бить, бить, бить.

Кольцевая дорога решала проблему снабжения войск, находившихся уже в районе сосредоточения. Но не все части успели подтянуться.

Приходили телеграммы из-под Торжка, из-под Калинина, чуть ли не из-под Москвы: стоим без горючего и продовольствия, ждем указаний.

Требовались, конечно, не указания, а именно горючее и продовольствие.

Но как их подбросишь за многие сотни километров?

Куда сунешься?

Хозин, Катуков, штабы группы и армии заняты разработкой операции.

Снабженцы сами взывают о помощи.

Фронт отмахивается: вы -- самостоятельная группа, ну и действуйте.

Когда все обычные в таких случаях тропки исхожены, обычные проклятия произнесены, Штыков поднимается над столом, берет трубку ВЧ.

-- Других путей не остается...

И вызывает Центральный Комитет партии.

В самых исключительных и отчаянных случаях прибегали мы к помощи ЦК и немедленно получали ее.

Строптивый интендант из "не нашего" фронта больше не делит на своих и чужих.

Сразу появившийся автобат подвозит бензин, хлеб, концентраты.

Совсем было отчаявшийся командир возбужденно телеграфирует: "Получил три заправки, продуктов на семь суток. Продолжаю марш".

Но случалось, части застревали где-то неподалеку. Кончилось горючее, съеден НЗ, дорогу перемело. Положение как на необитаемом острове.

После долгих колебаний мы с Катуковым решили посылать танки с волокушами.

Кухни, и те цепляли за танки, чтобы поддержать проголодавшихся, мерзнущих в открытом поле или заснеженном лесу людей.

И тут новая напасть.

Рывшаяся в штабных бумагах комиссия узнала о нашем решении.

-- Вам известно, что подобное использование боевой техники категорически запрещено? -- спрашивает комиссия нас с Катуковым.

-- Известно, -- отвечаем мы.

-- Как вы смели умышленно пойти на нарушение инструкции номер?..-- спрашивает комиссия .-- Подпишите акт.

Акт пестрит страшными словами: "самоуправство", "пагубное решение", "подрыв боеспособности".

Председатель комиссии прикладывает руку к виску, вежливо прощается и с гордым сознанием исполненного долга (зло пресечено в корне!) вылетает в Москву.

Катуков хмуро чешет затылок:

-- Влетит по первое число.

-- Проще простого, -- соглашаюсь я, -- отдерут в назидание внукам и правнукам нашим.

Но мрачные предчувствия не оправдались.

Через два дня позвонил командующий бронетанковыми войсками генерал-полковник Федоренко:

-- Вы, может, на танках и туда отправитесь, куда сам царь пешком ходит? Объясните-ка.

Катуков доложил обстановку и замолчал, сосредоточенно прижав к уху трубку. По его лицу ничего нельзя было понять. А на моем он, видимо, прочитал тревожное недоумение и сжалился, поманил пальцем, на пару секунд поднес трубку. Я услышал увлеченную брань командующего.

-- Нас? -- одними губами спросил я.

-- Комиссию! -- весело подмигнул Катуков.

Но приезжали на командный пункт представители и поавторитетнее.

Претензии у них были куда более обоснованные.

Появлению маршала Жукова предшествовала волна нервозности.

Оперативники сбились с ног.

Они знали беспощадную требовательность маршала Жукова и чувствовали свою уязвимость.

Начальник штаба армии генерал Дронов, посвященный в тайны руководства общевойсковыми соединениями, с танками дела почти не имел. А тут не просто танки, а огромное войсковое объединение, впервые создавшееся в Советской Армии. Да еще совместная операция с воздушными десантами.

Когда я заходил в увешанную схемами, таблицами и картами избу Дронова, то в глазах его видел усталое отчаяние и смиренную просьбу: "Если ты не можешь ничем помочь, уходи скорее".

Помочь я, конечно, не мог и осторожно уходил, стараясь не задеть за разложенные по всем табуретам и подоконникам бумаги.

Катуков, будучи человеком от природы не способным предаваться длительному унынию, держался бодрее: он все повторял поговорку о горшках, которые не боги обжигают. Но насчет того, что армейский приказ вроде корпусного, только пунктов побольше, -- уже помалкивал.

Маршал Жуков, назначенный представителем Ставки, приехал мрачный, раздраженный.

Он видел на дорогах застрявшие машины, черных от копоти и масла водителей, по двое суток ежившихся у костров, снежные заносы, пробки. Он знал о незаводящихся моторах, о нехватке горючего, об отсутствии запасных частей, о недоедании и обморожениях.

Молча выслушивал доклады; тяжело всматриваясь в лицо говорившего.

Мы чувствовали: завтра, на совещании, быть грозе. И не ошиблись.

В школьном спортивном зале, заднюю стену которого занимала шведская лестница с поломанными перекладинами, собралось командование Северо-Западного фронта, частей, обложивших Демянское логово гитлеровцев, и свежих войск, подтянутых для прорыва и его развития.

-- ...Полтора года сидим и местность толком не знаем! О коммуникациях как следует не позаботились! -- массивный, раздвоенный посредине подбородок маршала как бы припечатывал каждое слово. -- Штаб фронта в двух сотнях километров от войск, штаб армии -- в шестидесяти, от штаба дивизии, чтобы дойти до передовой, чуть не целый день нужен... К наступлению готовимся, а сами больше в тыл глядим, глаза на заднице держим... В районе Дно -- партизанский край, а связи с ним не имеем, данных от него не получаем... О противнике что известно? Что в газетах пишут: "Пленный обер-ефрейтор показал..."

После Жуковского разноса наступила гнетущая тишина.

Вдруг поднялся во весь свой великанский рост прибывший с ним маршал артиллерии Воронов и как ни в чем не бывало предложил:

-- Товарищу Дронову пособить надо. Я поработаю с ним.

Это была разрядка.

Жуков глянул на Воронова и сдержанно усмехнулся:

-- Помочь так помочь. А Хозин пусть с Катуковым посидит... С завтрашнего дня в ваше, Катуков, распоряжение поступает полк У-2. Используйте для связи с частями. Какую еще от меня помощь хотите?

-- Дронова надо бы заменить, -- произнес Катуков, -- общевойсковик он, не тянет танкового штаба.

-- Кто на примете?

-- Генерал Шалин -- начальник штаба соседней армии.

-- Шалин тоже общевойсковик.

-- Так-то -- Шалин...

Жуков больше ни о чем не спрашивал, достал сунутый было в карман блокнот, написал на листке несколько слов и передал его моментально исчезнувшему адъютанту.

А утром в этой же избе, за тем же столом уже сидел генерал Шалин.

Мы доложили о готовности и в ответ получили приказ выдвигаться на исходные позиции.

Штыков находился в войсках, и я под утро прилег на "нашу" постель, с тем чтобы в шесть расстаться с этой наполовину разрушенной избой, где пришлось провести две сумасшедшие недели.

Но едва задремал, услышал за дверью шум, перебранку.

Один голос был явно знакомый.

Так и есть -- Подгорбунский.

-- Пустите! -- крикнул я часовому, а сам включил лампочку, натянул пять минут назад сброшенные сапоги.

В комнату от невидимого мне толчка влетел невысокий офицер без шапки, упал на пол и остался лежать. Руки у него были связаны за спиной.

Появившийся следом Подгорбунский за ворот рваного маскхалата грубо приподнял лежавшего:

-- Товарищ генерал, прошу не любить и не жаловать -- младший лейтенант. Хоценко, предатель Родины, фашистский шпион, последняя тварь на белом свете.

-- Объясните толково.

-- А чего ж, никогда не отказываюсь, если дают слово.

Мне стало ясно, что случай не простой, и три часа вожделенного отдыха откладываются до лучших времен. Зачерпнул кружку холодной воды и залпом выпил ее, чтобы прогнать сонливость.

-- Раздевайтесь, товарищ Подгорбунский, и садитесь за соседний стол. И вы, младший лейтенант...

-- Какой он... младший лейтенант? -- взорвался Подгорбунский. -- Гад он ползучий!

Как обычно, пришлось утихомирить старшего сержанта, не очень-то привыкшего к дисциплине и субординации.

Я приказал развязать младшему лейтенанту руки.

-- Вы, товарищ генерал, не думайте, будто я так просто приволок сюда эту гниду. Здесь дело политическое... Потом -- ночь сегодня колготная. Все на колесах. Передашь его, -- Подгорбунский кивнул на младшего лейтенанта, -- кому-нибудь, а он удерет запросто. Ловок, ничего не скажешь, ловок... Да и не то чтобы трусоват...

Я посмотрел на младшего лейтенанта.

Парень невысокий, коренастый, лет двадцати пяти. Длинные руки, ладони сжаты в тяжелые кулаки. От этих кулаков взгляд невольно переходит на синяк под левым глазом Подгорбунского.

Как видно, история его ночного появления в моей избе не из мирных.

Всматриваюсь в лицо лейтенанта.

Видел я его когда-нибудь? Скорее всего -- нет. А если и видел, не обязательно запомнил бы. Ничего примечательного: скуластый, худощавый, с редкими веснушками, светлыми водянистыми глазами. Шея по такому лицу толстовата. Возможно, занимался спортом, был боксером. Нос небось приплюснут не от природы, а от увесистого удара. Нелегко было Подгорбунскому скрутить такого.

-- Кто вы? Из какого подразделения? Отвечайте.

Парень вскинул голову жестом, каким отбрасывают назад чуб:

-- Отвечай не отвечай -- все едино, кокнут.

Разжал кулаки, и я заметил, что пальцы у него мелко трясутся, с бессмысленной суетливостью теребят края перепачканного маскхалата.

-- Как хотите,-- бросил я.-- Докладывайте, товарищ Подгорбунский.

Но заговорил младший лейтенант, заговорил неожиданно быстро, чуть ли не скороговоркой. Я кивнул Балыкову, чтобы тот записывал. Но едва Балыков взял карандаш, парень умолк.

-- Карандаша боишься, падло? -- крикнул Подгорбунский. -- О тебе семь граммов свинца горючими слезами плачут.

Хоценко ненавидяще скосил бесцветные глаза на Подгорбунского.

И снова полилась сбивчивая скороговорка.

Так и шел этот не совсем обычный допрос.

Подгорбунский все время как бы подстегивал вдруг останавливавшегося Хоценко и тот переступал какой-то новый, невидимый рубеж.

К концу его прорвало.

Он уже мчался без подхлестывающих реплик.

Подгорбунский утратил к нему интерес. Стал позевывать. А потом с отсутствующим видом отошел в сторону: "Я, мол, рыбину выудил, а разделывать ее -- ваша печаль".

Биография младшего лейтенанта Сергея Хоценко до декабря 1941 года складывалась ничем не примечательно.

В тридцать седьмом году закончил в Харькове среднюю школу и поступил в пединститут -- пошел по стопам родителей, которые тоже были педагогами. С начала войны -- фронт, ранение, курсы младших лейтенантов.

18 декабря 1941 года командир взвода Хоценко, будучи легко раненным, попал в плен:

-- Что там делали с нами! В бараке мороз лютей, чем на улице. В день -- полкотелка баланды. Рана в боку гниет, смердит. Это же понять немыслимо, товарищ генерал...

-- Не товарищ он тебе, -- наставительно поправил Подгорбунский, -- должен говорить "гражданин генерал". Как на суде.

В бараке Хоценко был две недели.

Потом перевели в госпиталь.

А уже весной овладевал шпионской премудростью в Смоленской разведывательной школе.

В августе первое задание -- проверка: переход линии фронта в районе Воронежа, сбор сведений о близлежащих аэродромах, о результатах фашистских бомбежек.

Начальство осталось довольно молодым лазутчиком.

Хоценко получил деньги, недельное увольнение и пропуск в публичный дом для немецких солдат.

Второе задание -- наш механизированный корпус.

29 ноября 1942 года Хоценко явился в отделение кадров. Удостоверение личности у него было в порядке, а вот предписание сфабриковано не совсем удачно. Но кадровикам было не до "формальностей": бои, потери в офицерском составе...

Хоценко получил взвод.

Воевал браво, но недолго.

С медалью "За отвагу" и с пулей, застрявшей в правой икре, 15 декабря поехал в госпиталь. Вернулся 3 января.

Теперь документы не внушали никаких сомнений, Хоценко был "свой", отличившийся в корпусе командир, и когда он попросился в разведку, кадровик обрадовался:

-- Молодец! Туда такие и нужны.

Разведка, решил Хоценко, позволит ему незаметно встречаться с немцами, передавать им данные.

Сведений у него накопилось много, было с чем предстать перед требовательными хозяевами.

Но в разведке, как заметил Хоценко, тон задавал старший сержант Подгорбунский. Ему верили бойцы, с ним считались командиры. А Подгорбунский не допускал одиночных разведок, тем более для новичка. Ранят или беда какая, а тут -- как перст.

Хоценко просился один в разведку -- зачем, дескать, рисковать жизнью других, он еще в сорок первом году один-одинешенек на Южном фронте к немцам лазил.

И вот ничего, жив.

Тогда-то у Подгорбунского и закралось первое сомнение:

-- Нет, товарищ генерал, не заподозрил. Чего не было, того не было. Просто не понравилось: гордец, думаю, тщеславится, за орденами гонится. А вот когда он сказал, что хочет на немецкий штаб один идти, тут я нюхом почуял недоброе. Если бы еще по-немецки калякать умел, а то вроде меня -- "вас истдас" да "айн, цвай, драй". Дай бог, думаю, чтобы просто дурак...

Но Хоценко не был "просто дураком".

Шло формирование танковой армии.

Он понимал цену таких данных, но знал, что, перебежав через фронт, закроет себе пути обратно в танковую армию и гауптман Штетельбрунн за это не похвалит.

А Хоценко хотел, чтобы его хвалили, он работал на совесть, на проданную совесть.

Тактику пришлось переменить.

Раньше он спорил с Подгорбунским, проезжался по его адресу: "Языков доставать -- не то, что серебряные подстаканники у курортников воровать; война кончится -- обратно в лагеря угодишь..." Теперь заискивал перед старшим сержантом, вел "откровенные" беседы о девочках, рассказывал о похождениях.

-- Видно, решил, что для бывшего лагерника нет слаще, как насчет марусек потрепаться, -- объяснял мне по ходу допроса Подгорбунский. -- А я, между прочим, такого трепа, как говорят в Одессе, терпеть не выношу. Особенно сейчас, по сугубо личным причинам.

Подгорбунский ни с кем не поделился своими подозрениями ("Дурака свалял, право слово. Вдруг, думаю, честный человек, а я на него напраслину...").

Как только корпус закончил передислокацию, разведчики ушли на передовую. Хоценко не терпелось. Он согласен был уже идти с кем-нибудь вдвоем:

-- Ну хоть с тобой, Володя. За один заход можем Героев заработать...

Сегодняшней ночью, когда поисковая группа отправилась за "языком", Хоценко оказался рядом с Подгорбунским и ефрейтором Малеевым.

Хоценко с Малеевым ползли впереди, Подгорбунский прикрывал их с тыла.

Время от времени обменивались условным свистом. Потом Подгорбунский перестал отвечать. Хоценко свистнул раз, другой. Тишина.

Тогда он достал из-под телогрейки висевшую на брючном ремне финку с резиновой рукояткой (такие получали наши разведчики, чтобы резать провода под напряжением) и сзади пырнул в бок Малеева.

Но тут подбежал Подгорбунский, и Хоценко получил удар автоматом по голове.

-- Зимнее обмундирование, товарищ генерал, -- ввернул Подгорбунский.-- Васе Малееву финка по ребрам прошла. Живой он, но крови много вытекло. Мой приклад тоже слабо сработал: ушанка. Пришлось добавлять. Личность предлагала мне перейти к фюреру. Обещания такие, будто он племянник Геринга... Скрутили и принесли аккуратненько на передовую. Я доложил командиру полка, он дал машину...

Гитлеровцы, вербуя для себя "кадры" из пленных, обычно старались найти у человека какую-нибудь слабинку. Одного запугивания не всегда достаточно. Кроме того, явный трус, мокрая курица для шпионажа не годится.

Где же, в чем твоя слабинка, недоучившийся харьковский студент 1919 года рождения?

Найти ее мне помогла вскользь брошенная Подгорбунским фраза:

-- Вообще-то он чудной какой-то, бзик имеет.

-- Что за бзик?

-- Затрудняюсь объяснить. Главное ему, чтобы человек был украинской национальности. Как ко мне ластился, "Пидгорбунским" называл. Какой я, говорю, "Пидгорбунький", моя фамилия -- Подгорбунский. Не знаешь ты, говорит: это на кацапский лад Подгорбунский, а я в тебе примечаю истинного украинца... И с Садыковым получилось неладно. Садыков у него помкомвзводом был. Так не сошелся с ним, добился, чтобы Проценку на эту должность назначили.

-- Ну и что ж, что назначил, -- вдруг вспылил Хоценко. -- Я нацию свою любить не имею права?

-- Ты немецкую ж... любишь, а свою нацию продал, -- произнес Подгорбунский, с презрением глядя на Хоценко.

-- Немцы украинцев уважают. Вывески, говорят, всюду повесят на нашем языке и на немецком, а русских -- долой. Евреев свели и москалей прогонят.

Мы уже кое-что слышали о смоленской разведшколе, об украинских националистах, привлеченных к "преподаванию" в ней.

-- Там вам небось говорили, будто Гитлер против Украины не воюет, что он ее только "освобождает".

Хоценко молча кивнул.

-- Ну ладно. Балыков, вызовите охрану и отправьте бывшего младшего лейтенанта.

Когда мы остались вдвоем с Подгорбунским, я приблизился к нему:

-- Благодарю за службу. Большое вы дело сделали. Ступайте отдыхать, Володя...

См. далее...

Николай Кириллович Попель (1901 - 1980) - генерал-лейтенант танковых войск, автор книги "В тяжкую пору"...

Если посмотреть правде в глаза...

0x01 graphic

Гучков: "чем хуже - том лучше".

Гучковоберезовщина 11k "Статья" История Комментарии: 13 (09/01/2008) Обновлено: 17/02/2009. 11k. Статистика - 2468 читателей (на 22.10.2014 г.)

Февральский мятеж [1917 г.] застал врасплох Государственную Думу и оппозиционную общественность. Там готовили "младотурецкий переворот" в конце марта. Выступление рабочих масс в феврале никто не предвидел. 27 февраля стал роковым днем для России. Случилось худшее, что могло случиться: военный бунт. Русскую армию взорвали изнутри. Провокаторы инициировали убийства офицеров солдатами и матросами. Так, унтер-офицер Кирпичников, учебной команды одного из запасных полков, убил своего начальника выстрелом в спину и, взбунтовав часть, вывел ее на улицу.

По списку, заготовленному германским "Адмирал-Штабом" были истреблены все лучшие специалисты по всех областях (в первую очередь - столь досадившие немцам разведки и контрразведки) - и этим наш Балтийский флот был выведен из строя. 9 марта вся Царская семья была арестована. Россия рухнула в бездну. Армия была ошеломлена внезапно свалившейся на нее революцией.

Военным Министром стал честолюбивый заговорщик - вдохновитель "младотурков" Гучков..

Армия была обезглавлена. Была отрешена половина корпусных командиров (35 из 68) и около трети начальников дивизий (75 из 240).

Приказ номер первый попал в Армию, который сыграл свою подлую роль. Солдат решил, что раз Царя не стало, то не стало и царской службы и царскому делу - войне - наступил конец... Офицер становился ему подозрителен.

Германские офицеры, "братаясь" и спаивая русских солдат, призывали их убивать русских офицеров, бросать окопы, идти домой. И одурманенные люди, возвращаясь в землянки, с тупою злобой начинали смотреть на своих офицеров.

Вскоре революционная ситуация вышла из-под контроля... Вскоре растерявшегося дилетанта Гучкова сменил самоуверенный профан А.Ф. Керенский - 36-летний помощник присяжного поверенного. Безмерно себялюбивый, самоуверенный и самовлюбленный, он считал себя героем Русской Революции, не имея к тому решительно никаких данных. Это был человек фразы - но не слова, человека позы - но не дела.

Захват власти Гуков и Ко начали готовить задолго до февральских событий 1917 г. Свое политическое кредо Гучков цинично высказал сотруднику одной петербургской газеты, сказав прямо: "Петух должен перед восходом солнца прокричать, а взойдет ли оно, или нет, это уже не его дело".

Гучкову удалось создать себе кадр молодых, напористых и беспринципных проводников ее идей - тот рычаг, которым при возможности надлежало действовать на высших военачальников.

Так дали себя обмануть честолюбивым проходимцам генерал-адъютанты Императора. Невежественные в политике, они приняли за чистую монету все слова политиканов о благе России, которую они сами искренно любили. Он не знали и не догадывались, что для их соблазнителей блага Родины не существует, а существует лишь одна единственная цель - дорваться любой ценой до власти, обогатиться за счет России. Самолюбию военачальников льстило то, что эти великие государственные мужи - "соль Земли Русской" - беседуют с ними, как с равными, считают их тоже государственными людьми.

Казалось бы, события далекого 1917 года ушли в прошлое и зловещая фигура Гучкова - лишь мрачное ее отражение. Но, тем не менее, это не так. Разные по масштабу фигуры Гучкова и Березовского, несопоставимы по политическим воззрениями и действиям разного рода "народные" вожачки и лидеры сегодняшней политической жизни нашей страны, обещающие народу блага земные и процветание. Но не они ли оптом и розницей продавали Россию? Не они ли нажились за чужой счет? Не они ли развязали братоубийственную войну на территории СССР? Наконец, не их ли руками порушены были сельское хозяйство, промышленность, разрушены вооруженные силы?

Намеренно не называю имен и фамилий, ибо гучковоберезовщина как гидра, многоголовая, ненасытная, не стареющая и обретающая новую голову взамен отрубленной. Мало срубить такому чудищу голову-две: на их месте сразу вырастут другие. Монстра надо уничтожить вовсе. А для этого надо нам самим прозреть, убить в себе "дракона" и перестать задабривать чудище нашими жертвоприношениями...

0x01 graphic

Французский писатель Виктор Мари Гюго, (1802-1885)-

Победителей судят 22k "Статья" История Обновлено: 17/02/2009. 22k. Статистика - 2962 читателей (на 22.10.2014 г.)

Виктор Гюго в романе "Девяносто третий год" поразил меня следующим эпизодом при описании плаванья французского корвета "Клеймора" с батальоном морского десанта, случившегося во время разыгравшегося шторма.

По вине канонир, который небрежно завинтил гайку пушечной цепи и не закрепил как следует четыре колеса; вследствие этого подушка ездила по раме, станок расшатался, и в конце концов брус ослаб. Пушка неустойчиво держалась на лафете, и канат лопнул... Батарея пришла в полное расстройство. Десять орудий из тридцати выбыли из строя; с каждой минутой увеличивалось число пробоин в обшивке корвета, и он дал течь.

Победителем вышел человек. Но...

Старик (генерал) бросил на канонира быстрый взгляд.

-- Подойди сюда, -- приказал он.

Канонир сделал шаг вперед.

Старик повернулся к графу дю Буабертло, снял с груди капитана крест Святого Людовика и прикрепил его к куртке канонира.

-- Урра! -- прокричали матросы.

Солдаты морской пехоты взяли на караул.

Но старый пассажир, указав пальцем на задыхавшегося от счастья канонира, добавил:

-- А теперь расстрелять его.

Радостные клики вдруг смолкли, уступив место угрюмому оцепенению.

Известное выражение "победителей не судят" еще в Древнем Риме подвергалось сомнению и нередко бывало так, что лишь чудом победитель оставался в живых, если для достижения победы над врагом ему приходилось нарушать Закон. Следует запомнить чрезвычайно важный вывод Тита Ливия в отношении закона: "...Закон - глух, неумолим, он спасительней и лучше для слабых, чем для сильных, он не знает ни снисхождения, ни пощады для преступивших".

"Манлиев правеж" внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости".

Луций Флор по этому поводу констатирует: "Ибо благочестивый и мудрый муж знал, что истинна лишь та победа, которая сообразуется с чистой совестью и безупречным достоинством".

В истории, мастерски описанной Виктором Гюго есть еще одно важное поучение для нас, а именно: "Мужество достойно вознаграждения, а небрежность достойна кары". Диалектика требует учитывать все нюансы, отдавать им должное и находить главное. Метафизика ограничивается лишь видимым и значимым и не всегда придает значение связям и отношениям.

Теоретическая и практическая педагогика (детская, юношеская, гражданская или военная) любит, как правило, метафизичность и категорична в оценке поступков личности, делая, как правило, однозначные оценки и суждения, типа: "плохой - хороший", "наказать-поощрить", "виновен - не виновен" и т.п. Разумная педагогика поступает иначе, диалектически, различая и степень доблести и меру вины.

Вот и получается "ПООЩРЕНИЕ С НАКАЗАНИЕМ", как то мы видели в сюжете Виктора Гюго.

Русско-японская война 1904-1905 гг.

Русские солдаты на марше зимой.

Не гасить дух воинский 9k "Статья" История . Обновлено: 17/02/2009. 9k. Статистика - 2080 читателей (на 22.10.2014 г.)

97 лет назад, спустя 5 лет после несчастной для России русско-японской войны, были писаны такие слова:

"По существу основной своей задачи, армия должна быть воинственной, как духовенство должно быть верующим, профессора - учеными...

Зная о положении дел сегодня, можно было бы, без ссылки на В. Короткевича, автора приведенного суждения, привести эту мысль, как современную, и никто бы не усомнился в справедливости сказанного.

Можно бесконечно долго анализировать причины "невоинственности" тех, кому никак нельзя терять боевого духа (не об агрессивности, драчливости идет речь), но ограничимся все же двумя, на наш взгляд, основными причинами: во-первых, все дело в том, что в числе офицеров много людей не по призванию, а по нужде (люди эти не стремятся стать боевыми офицерами, но не прочь пользоваться денежным содержанием, выплачиваемым регулярно{2}; вторая причина заключается в том, что старшие военные начальники выступают "гасильниками" воинского духа и инициативы офицерства. Эти "гасильники" не только бьют по рукам, как говорят в народе, но хуже всего то, что они вдалбливают в головы людей плацпарадные идеи, фокусируют свое и чужое внимание на мелочах армейской жизни, всю офицерскую энергию направляют в сторону, далекую от боевой подготовки войск. Аракчеевщина.

Но надо бы понять следующее. Если у кого-то что-либо получается хорошо и приносит положительный результат, то механическое повторение этого опыта вовсе не влечет такого же позитива. Перенимается идея, выведенная из опыта других, но не сам опыт как таковой!

Вынужден бросить упрек и в сторону самих офицеров, которые позволяют "раскладывать" вину за проступок подчиненного по всем ступеням служебной лестницы.

Степень вины того или иного должностного лица должна быть соразмерна характеру и степени личного упущения в плане исполнения им служебных обязанностей.

Приведем лишь обнадеживающее заключение А. Дмитриевского:

"Надо уподобиться умным родителям, принимающим меры, чтобы ребенок не получал отвращения, а полюбил бы учение, дело".

Как хочется дождаться этой поры!

Похороны героя.

Русско-японская война 1904-1905 гг.

Умом Россию бы понять 32k "Статья" История Комментарии: 1 (23/11/2007) Размещен: 23/11/2007, изменен: 12/03/2012. 32k. Статистика - 2623 читателей (на 22.10.2014 г.)

Меч и соха были неразделимые во все те времена и горе было тому народу, который пренебрегал тем или другим.

Но уж так устроен мир и развитие его, что от универсальности всегда ведет к специализации, ибо нечто, поначалу доступное всем, по мере своего развития, становится уделом немногих, а в моменты высшего развития - всего лишь избранных.

В какое-то время хлебопашец вынужден был передать меч в руки особых людей - дружинников, вверив, таким образом, им судьбу свою и своих близких. С этой поры военное дело становится особым занятием не только в силу усложнения оружия, способов ведений войны, но, главным образом, из-за фактора духовного.

Сами мы почему-то не интересуемся глубинными свойствами нашей, русской, души, а видим лишь наносное, привитое извне или же заимствованное у соседей.

Беда наша в том, что, говоря словами В.Г. Белинского, суть свою мы иной раз усматриваем в курных избах и лаптях, а то - в пьянстве и разгульстве...

Мы не имеем намерения останавливаться на вопросе, что, когда и как исказило дух русского народа (тут были причины внешние и внутренние), но представим самому читателю право выявить различие между древними славянами (здесь пребольшая благодарность Н.М. Карамзину и его "Истории государства Российского" и русских людей ХIХ века (в данном случае низкий поклон И.С. Аксакову и его публицистике).

Н.М. Карамзин о характере древних славян (фрагменты):

- главная красота мужа есть крепость в теле. сила в руках и легкость в движениях.

- чрезвычайная отважность славян была столь известна

- Славяне, ободренные воинскими успехами, чрез некоторое время долженствовали открыть в себе гордость народную, благородный источник дел славных...

- Сии люди, на войне жестокие, оставляя в греческих владениях долговременную память ужасов ее, возвращались домой с одним своим природным добродушием.

- Древние писатели хвалят целомудрие не только жен, но и мужей славянских.

- Мать, воспитывая детей, готовила их быть воинами и непримиримыми врагами...

- предки наши мало успевали в зодчестве, требующем времени, досуга, терпения, и не хотели строить себе домов прочных...

- Сей народ, подобно всем иным, в начале гражданского бытия своего не знал выгод правления благоустроенного, не терпел ни властелинов, ни рабов в земле своей и думал, что свобода дикая, неограниченная есть главное добро человека.

- В случаях важных единоплеменные сходились вместе советоваться о благе народном, уважая приговор старцев, сих живых книг опытности и благоразумия для народов диких..

- предпринимая воинские походы, избирали вождей, хотя, любя своевольство и боясь всякого принуждения, весьма ограничивали власть их и часто не повиновались им в самых битвах.

- Они почувствовали более нужды друг в друге, сблизились жилищами и завели селения; другие, видя в чужих землях грады великолепные и веси цветущие..

- Народное правление славян чрез несколько веков обратилось в аристократическое.

- Вожди, избираемые общею доверенностию, отличные искусством и мужеством, были первыми властелинами в своем отечестве.

- обыкновение сделалось для одних правом начальствовать, а для иных обязанностию повиноваться...

- первая власть, которая родилась в отечестве наших диких. независимых предков, была воинская

- Главный начальник, или правитель, судил народные дела торжественно, в собрании старейшин, и часто во мраке леса: ибо славяне воображали, что бог суда

И.С. Аксаков о русском человеке...

Однако, не пора ли уже прочно стать на ноги и больше не падать, к превеликой радости наших недругов?

Уверен: меньше было бы этих падений и не было бы нужды вновь и вновь подниматься с колен, если бы мы берегли честь народную и не забывали о корнях, о естестве своем.

0x01 graphic

Охотничьи трофеи.

Художник Зичи Михаил Александрович (1827-1906)

Грузия: Напрасна ли была жертва? 26k "Статья" История Комментарии: 2 (23/11/2007) Обновлено: 17/02/2009. 26k. Статистика - 3413 читателей (на 22.10.2014 г.)

История. Царствовавший в то время в Грузии престарелый царь Ираклий не имел ни сил, ни средства не только оградить свое царство от врагов внешних, но и водворить порядок во внутреннем управлении. Государственная казна была истощена и народ обременен тяжкими налогами.

О причинах, побудивших Россию принять в подданство Грузию (Романовский).

Грузинские Цари постоянно обращались к Царям Московским с просьбой о покровительстве, и неоднократно предлагали свое подданство.

Петр Великий, присоединив к России Кавказский берег Каспийского моря и часть Персии, и начав устройство нынешней Кавказской линии, первый положил прочное основание нашему владычеству на Кавказе.

Екатерина II приняла Грузию под покровительство России и окончила устройство линии, распространив ее до Черного моря..

Это присоединение было сделано не в видах каких-либо честолюбивых замыслов, а по собственному желанию Грузии, в следствие крайней, неотвратимой необходимости.

В конце 1799 г. Высочайше повелено было: от войск, на Кавказской линии расположенных, отделить 17-й егерский полк (Лейб-Эриванский Его Величества), с 5 орудиями, и под начальством шефа полка, генерал-майора Лазарева, отправить для постоянного пребывания в Грузию.

"При входе в Тифлис, -- писал Коваленский -- полк сделал фигуру преизрядную, был встречен за три версты наивеликолепнейше, по предварительному моему с Его Высочеством Царем о том соглашению.

Царь со всеми знатными светскими и духовными выехал на встречу, в сопровождении более десяти тысяч народа: в городе же, вид амфитеатра имеющем, все крыши домов были усыпаны женщинами, и по единообразному их из белого холста одеянию, казали собою прекрасный вид рассеянного по городу лагеря. Пушечная пальба и колокольный по всем церквам звон возвышали сие празднество, а радостные восклицания народа, движения и самые слезы, особливо женщин, усовершали сию трогательґную картину братского приема и неложные преданности к нам народной.

Попечением моим, при усерднейшем подвиге на все, что до выгоды войск относится, Его Высочества Царя, полк успокоен и снабжен по мере надобности и возможности всем нужным. Квартиры отведены лучшие в городе, и дабы подать пример вельможам здешним, Царь предлагал каждому из штаб-офицеров свое собґственное жилище. По разорению здешнему, более же по умеренности в великолепии Его Высочества, он живет в двух комнатах, очистив пред моим приездом дом для меня".

С первых же дней расположения Русских войск в Грузии необходимость защитить эту страну от хищничества горцев и прикрыть военно-грузинскую дорогу, поставила наши войска в враждебное отношение к Кавказским горским племенам, а чрез несколько месяцев та же необходимость вынудила вступить с ними в решительный бой.

Интересно знать: описано ли все это в современных грузинских школьных учебниках по истории? Почему-то кажется, что там нет такого описания.

Если, на самом деле, данный факт не освещает сознание грузин, особенно молодых, то как это объяснить: незнанием собственной истории? невежеством? забвением? неблагодарностью? требованием современной политики? задачей "новой" идеологией? Чем-то другим? Для меня, к примеру, вполне понятно, что русские войска на Кавказе своей кровью спасли многих горцев от полного истребления. Россия потеряла многих своих сынов, защищая грузин от поголовного истребления. Одно это заслуживает глубокой благодарности своему соседу и защитнику.

Так не пора ли прозреть: Россия тогда спасла грузин, принесла горцам свет и надежду на будущее. Нет и сегодня у России иной цели.

Но то же ли самое несет ей сейчас Америка, пытаясь утвердиться на Кавказе?

0x01 graphic

Боржомское ущелье.

Художник Илья Николаевич Занковский (1832-1919)

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 25/10/2014, изменен: 25/10/2014. 75k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 9 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Попель: "Пока в штабе - ничего. А поедет в часть - неприятность. До передовой не доберется. Нет, не тот Иван! Испошлился"...

Каменев Анатолий Иванович "В танковых частях не служил"...

Каменев Анатолий Иванович
"В танковых частях не служил"...