ArtOfWar. Лосев Егор. Фрагмент повести

Это было время, когда строилась великая империя .
Время наших дедов .
Это было великое время ...
Александр Логачов .

Сентябрь 1920 год, южнее Брест-Литовска.

Белорусская ночь перемигивалась звездами. В перелеске, на насыпи поблескивали рельсы. Чернела под узким месяцем вытянутая стальная громадина. Вся она, от закопченной задней бронеплощадки с разбитым орудием и до передней открытой платформы заваленной всяким железнодорожным хламом, казалась существом. Подраненным, но живым, затаившимся до поры зверем.
В перелеске редким шорохом шелестели голоса.
- Винты нарезать пора, Прошка. - раздавался прокуренный хрип
- Куды ж нарезать? - отвечал Прошка, - А ежели шляхта впереди мост свела?
- Щас разведка назад вертается поглядим.
Позади, за открытой платформой затаились двое других караульных. Эти помалкивали. На крыше, над торчащим из круглой башни орудийным стволом распластался взводный, Алешка Сбруев, тщетно тыкаясь биноклем в темень.
Впереди мелькнули тени, шелохнулись ветки.
- Стый! Хто идеть! - крикнул один из караульных.
- Че шумишь, Афанасий? Свои идут, разведка.
Четыре осторожные тени, с винтовками в руках, скользнули на насыпь.
- Чего там с мостом, Прутов? Проедем? - спросил часовой.
- "Проедем", - передразнил его разведчик, - Спалила шляхта мост, мать ее так и эдак и всяко!
Они прошагали цепочкой вдоль платформы. Прутов бухнул прикладом в гулкую, прошитую строчкой заклепок, броню.
Дверь ушла в сторону, уронив на него тусклый желтый овал света, втянула в себя разведчиков и захлопнулась.
Насупленный Прутов шагал по узкому проходу, протискиваясь между нарами, пулеметными площадками, патронными ящиками, проводами. Десятки глаз вопросительно буравили его. Чумазые, перепачканные орудийные расчеты, сидящие за "максимами" пулеметчики, стонущие раненые в бинтах, вповалку лежащие на усыпанном гильзами полу, все пытались высмотреть на усатом щетинистом лице Прутова свою дальнейшую судьбу.
Разведчик остановился у командирского купе и стукнул в дверь. Створка уехала в бок.
Командир бронепоезда, коренастый усатый крепыш в кожанке, с забинтованной головой, полулежал на полке. Напротив него, за шатким откидным столиком помещался комиссар, высокий, сутулый с поблескивающими на носу очками. Он же, со вчерашнего дня, начальник особого отдела.
На столике зеленела карта, придавленная деревянной коробкой маузера, дымила в пепельнице папироса.
- Ну, рассказывай! - привстал с полки комиссар.
- А че рассказывать..., - пробурчал Прутов, - свели мост подчистую: то ли шляхта спалила, толи наши, когда отходили.
- Как думаешь, - спросил командир, - сами восстановить смогем?
- Это наврядли, Федор Ляксандрыч, круча там по берегам-то, сваи под чистую сгорели.
- А переправиться, пешим порядком?
- Брод искать надобно. Мы попробовали, да ночью, что кутята слепые тыкаться.
- Понятна диспозиция, - комиссар снял очки, дыхнул на стекла, протер грязным носовым платком и снова водрузил на нос. - Ступай, Прутов.
Разведчик окинул взглядом сидящих за столиком, дернул плечом и вышел.
- Плохи дела наши, товарищ Курдюков. Ты что предлагаешь?
Курдюков потрогал забинтованную голову, поморщился. Сунул в рот папиросу. Глядя на него очкастый нетерпеливо ерзал на месте.
Курдюков затянулся, выпустил вонючее дымное облако и раздавил окурок в пепельнице.
- Чего тут думать-то, Тарас Григорич, - начал он, - очень уж поляк по нашу душу тревожиться. Не отбиться. Два задних орудия он разворотил давеча, снарядов осталось четыре ящика. Пешиться надо, и пешим порядком к своим пробираться. Бронепоезд разогнать и в реку. Без снарядов, какой прок, перебьет нас шляхта ни за грош.
- Контрреволюцию говоришь, Федор. Получается, бронепоезд в речку, а самим драпать. Да еще груз у нас секретный, за который с меня партия спросит!
Голос комиссара звякнул сталью: - Товарищ Ленин нас учит до последней капли крови биться с врагами революции.
Курдюков снова поморщился, сел прямо, и вдруг, перегнувшись через стол, выкинул вперед крепкую короткопалую руку, вцепившись очкастому в ворот, приподнялся, нависая над ним.
- Ты комиссар, чай не на митинге, - простужено засипел Курдюков, - хочешь - бейся, я тебя не держу. А бойцов моих половина раненые, боеприпасов нет, задняя площадка разбита. На хвосте вражий бронепоезд висит. Чем драться? - он встряхнул комиссара, - Мы, чай, не кавалерия, нам шашки не положены. Этим что ли драться? - командир бронепоезда кивнул в коридор, где за дверью штабелем лежали зеленые железные ящики.
На последнем полустанке обнаружился цейхгауз, в котором команда нашла с дюжину этих ящиков. Увидев в одном ручные гранаты, все ящики притащили на бронепоезд. Гранаты оказались еще в двух ящиках, остальные были забиты парикмахерскими машинками, аккуратно упакованными в вощеную бумагу.
Комиссар невозмутимо смотрел на Курдюкова. Тот распустил пятерню.
- Извини, Тарас, нервы шалят. Третьи сутки не сплю. - Курдюков обессилено откинулся назад.
- Лечится тебе надо, Федя, в госпиталь.
Комиссар откашлялся и подтянул к себе карту.
- Отходить надо, согласен. Только покуда вы собираться будете, может поляк наскочить. Думаю, так сделаем, я с грузом выйду прямо сейчас. А вы уж за нами, когда бронепоезд аннулируете.
- Вот тут, - палец комиссара ткнул обгрызенным ногтем в синюю нитку Муховца на карте, - должен быть брод, от моста версты три будет. Пускай Прутов нас проводит, потом за вами вернется.
- Добро! - командир вгляделся в карту, - Насчет брода, уверен?
- Уверен, уверен! - блеснул стеклами очков комиссар, - Мы там с агитотрядом Муховец переходили, когда я из лазарета вернулся.
- Если вы до наших первыми доберетесь, замолви словечко, нехай эскадрон навстречу вышлют.
- Обижаешь, товарищ Курдюков.
- Кого из бойцов возьмешь?
- Своих возьму, из особого отдела.
Снаружи гулко ухнул разрыв, за ним еще один.
- Семка! - рявкнул Курдюков. За дверью простучали шаги, на пороге возникла нескладная юношеская фигура ординарца.
- То шляхта лес обстреливает, Федор Ляксандрыч, наугад лупит, гадина! - Семка переступил с ноги на ногу, звякнули шпоры.
- Прутова сюда и командиров, - командир облокотился на стол, - и сними ты энти шпоры, сколько раз повторять? Кончилась твоя кавалерия!
Семка убежал, звякая шпорами. Курдюков открыл планшет, достал чистый лист бумаги, карандаш, и вывел крупными кривыми крестьянскими буквами:

Сего числа, имея полное окружения от неприятеля и некомплект боезапасу,
нахожу долгом вверенный мне бронепоезд взорвать.
Самому с командой пробираться пешим строем.
Командир бронепоезда Курдюков

Перечитав написанное, Федор, удовлетворенно хмыкнул, кивнул комиссару:
- Подпишись.
Тот принял карандаш и ровным почерком вывел:

Комиссар сводного бронеотряда Тарас Головня

Комиссар поднялся и шагнул к двери, но, задержавшись у железного стенного шкафчика, повернулся:
- Пулемет дашь?
- Бери пулемет, хрен с тобой.
Головня распахнул дверцу, извлек из зажима автомат Федорова. Распихал по карманам двадцатипятизарядные обоймы.
У двери в купе уже толпились вызванные Семкой командиры.
Оказавшись в коридоре, Головня открыл один из зеленых ящиков, вывалил блестящие парикмахерские машинки прямо на пол, подхватил пустой ящик и пошел к себе.
Вскоре бронепоезд ожил, забегали по проходам бойцы, засуетились орудийные расчеты, снимая замки, пулеметчики разбирали затворы пулеметов.
За бортами изредка ахали разрывы. Польские батареи пытались нащупать бронепоезд.
В занавешенном одеялом вагонном углу, где помещался особый отдел отряда бронепоездов, тоже кипела работа.
Собственно, весь отдел состоял из троих бойцов, являвших собою полнейший интернационал: еврея Лифшица, поляка Вацлавского и украинца Похмелюка. До вчерашнего боя имелся и начальник особого отдела Дьяков.
Дьякова убили на станции, когда уланский разъезд неожиданно выскочил прямо к станционным пакгаузам. Поляки видать и сами не ожидали встретить здесь Красный бронепоезд, поэтому дали два залпа и исчезли в ближайшей балке. Дьякову шальная пуля угодила прямо в лоб. Его обязанности временно взял на себя Головня.
Комиссар осторожно укладывал в ящик холщевые опечатанные сургучом мешки. Лифшиц жег в ведре документы. Едкий дымок расползался по вагону. Вацлавский крушил прикладом печатную машинку. Рыжий детина Похмелюк набивал сидор консервами и патронами.
Наконец комиссар закрыл крышку, снял с гвоздя бинокль, пристроил на шею. Все было готово. Головня резким движением сорвал одеяло и скомандовал:
- Пошли.
Вацлавский и Лифшиц взялись за ручки ящика. Похмелюк вскинул на спину набитый сидор.
У командирского купе Головня остановился и бросил:
- Погодите.
Бойцы покорно остановились, опустив ящик. Лифшиц, украдкой подобрал с пола машинку для стрижки, пощелкал ей и сунул в карман. Пожав плечами, он шепнул Похмелюку:
- Пригодится, я ж ремеслом владею.
Дверь была раскрыта. Ординарец Семка сидел на корточках и жег бумаги, прямо на железном полу.
Головня шагнул внутрь.
Командир поднялся навстречу:
- Прощай Тарас, даст бог свидимся.
Они обнялись.
И тут жахнуло совсем рядом. Застучали по броне осколки, тяжелый броневагон качнуло на рельсах. Посыпались ящики в коридоре, сшибая солдат с ног.
Головня вышел, оглядел поднимающихся бойцов. Откуда-то сбоку вынырнул Прутов с двумя разведчиками.
Через несколько минут они уже пробирались вдоль берега. На востоке по нижней кромке неба разливалась рассветная синь.
Шли гуськом по высокому берегу реки, миновав сожженный остов моста. Когда проходили через сухостой, комиссар подозвал Прутова.
- Наруби-ка мне слег, брод щупать. - Приказал он, ткнув в висевший у Прутова на ремне трофейный саперный тесак.
Прутов молча срубил и обтесал две длинные жердины. Маленький отряд снова зашагал вдоль берега. Лес закончился, потянулись луга. Наконец Головня остановился, внимательно осмотрел берег, пологие холмы, расстилавшиеся на той стороне и прошептал:
- Здесь. - Повернулся к разведчику, - Ну бывай, Прутов.
Он первый раздвинул камыши и вошел в воду, нашаривая брод слегой. За ним брели Лифшиц и Вацлавский, положив жердину на плечи и привязав к ней ящик. Последним шагал Похмелюк, держа над головой винтовку и комиссарский пулемет.
Прутов с разведчиками дождались, пока комиссар перешел на тот берег, и направились обратно.
От застывшего в рассветной мгле бронепоезда тянулась колонна людей. Плыли над строем носилки с ранеными, покачивались закинутые на плечо трубы "льюисов", поскрипывал колесами "максим". Двое стояли у паровоза.
- Давай что ли, Митрич... прокати его последний раз... - говорил Курдюков чумазому бородатому машинисту. - Потом догонишь нас, на берегу.
Митрич утер рукавом глаза и полез в будку.
- Поджигай шнуры! - Махнул Курдюков.

Семка скрылся вагоне. Зашипел пар, лязгнули буфера. Проплыл мимо Курдюкова тендер с огромным номером 29. Ординарец выпрыгнул на насыпь.
- Готово, Федор Ляксандрыч.
Командир молча повернулся и зашагал в лес.

Головня вывел своих людей на поросший мощными вековыми дубами холм в двух верстах от переправы и объявил привал. Бойцы послушно повалились на траву. Комиссар походил между деревьев, облюбовал одно и бросил:
- Пособи.
Похмелюк послушно подошел, встал спиной к дереву и сложил ладони у пояса. Комиссар наступил на ладони, оттуда на плечи и дотянулся до нижней ветки. Дальше было легче. Когда Тарас ощутил, как покачивается на ветру ствол, он остановился, пристроившись на ветках и поднял бинокль. Уже достаточно рассвело, чтобы разглядеть извивающуюся вдалеке дорогу, по которой пылил отряд всадников, на глаз, не меньше эскадрона. Свои это или поляки Головня не рассмотрел и решил подождать, пока приблизятся.
По другую сторону чернел лес, гнилыми зубами торчали из реки горелые мостовые опоры. Под стук колес на остов моста вылетел бронепоезд, первая платформа на мгновение застыла в воздухе, а затем медленно повалилась в реку. На нее посыпались броневагоны, паровоз, орудийная платформа. Вся эта груда железа застыла, но шнур у заложенных зарядов догорел, и обломки потряс мощный взрыв. Взлетели в воздух куски брони, колеса, оси. Красный бронепоезд за номером двадцать девять перестал существовать.
Головня продолжал наблюдать. Вскоре он разглядел ползущую вдоль берега команду Курдюкова.
Он снова навел бинокль на кавалеристов и в этот раз увидел у одного из них пику с флажком. На флажке трепетал, как живой, белый польский орел.
Головня спустился вниз, прикидывая, как бы предупредить Курдюкова. По всему выходило, что никак не предупредишь, самим бы ноги унести. Вылезать на голые холмы не хотелось, тем более, учитывая тот факт, что приближалась кавалерия.
Тем временем у Курдюкова уже начались неприятности. Когда первые красноармейцы подошли к броду, со стороны пачками захлопал ружейный огонь. В стелящемся над лугом тумане показалась польская пехота. Курдюков приказал залечь, а Сбруева с бойцами послал в обход, полякам во фланг.
Над лесом возник столб угольного дыма. Вскоре возле сожженного моста показалась открытая бронеплощадка. Офицер в ремнях рявкнул команду, и куцый ствол трехдюймовки плавно развернулся вдоль реки.
- Край большевикам! - пропел наводчик, крутя маховики.
Взвыла и лопнула в небе звонкая шрапнель, сначала в стороне, но вторая уже ближе, за ней третья.
Курдюков приказал выносить раненых на тот берег.
Четвертая шрапнель разорвалась точно над бродом выкосив и раненых и сестру милосердия и тех, кто нес носилки.
Воды Муховца окрасились красным. Курдюков матерился, размахивая маузером, пытаясь собрать расползающихся людей.
- Туды тикай, на тот берег! - орал он, - Афанасий, жарь в Бога душу мать!
Афанасий приник к щитку "максима" и короткими очередями прижимал поляков к земле. Рядом бил из "льюиса" Прошка.
В небе свистели снаряды. Большинство бойцов перебежали на тот берег, потеряв от шрапнели еще с пол дюжины человек, когда из ложбины, меж холмов вертясь и гикая, вылетела казачья сотня. Казаки развернулись фронтом и ринулись на разбегающихся от брода красноармейцев. Шестерых успел срезать из пулемета Прутов, прежде чем рухнул с разрубленной головой, еще двоих подорвал гранатой машинист Митрич, но уже замолчал на том берегу "максим" Афанасия, упал, хрипя простреленной грудью, Курдюков. Сбруева и его бойцов поляки отбили в штыки.
Головня, припавший к биноклю, скрипнул зубами. Вацлавский, тайком, перекрестился. Похмелюк стянул с головы картуз со звездой, обнажив огненно-рыжую шевелюру, Лифшиц отвернулся.
Курдюков из последних сил поднял маузер и высадил в приближающихся поляков остатки обоймы, но подбежавший пехотинец вогнал ему в горло штык.
Мелькнула перед глазами улица родной курдюковской станицы, петух на плетне и босоногий пацан, ведущий под уздцы жеребца, а потом окружающий мир лопнул мыльным пузырем.
Бой затихал. Хлопали последние выстрелы.
Польский полковник в украшенном шитьем мундире подъехал к броду. Достав серебряный портсигар, он вальяжно закурил. Затянулся, оглядывая разбросанные по обоим берегам трупы. Двое казаков волоком подтащили к нему залитого кровью ординарца Семку.
Головня видел, как полковник что-то спросил. Семка молчал. Казак взмахнул нагайкой и пленный повалился на землю. Вытянув его нагайкой еще пару раз, казаки подняли Семку на ноги.
Полковник лениво шевельнул рукой. Казаки связали пленному руки, перекинули поперек седла.
- Значит так, - Головня оторвался от бинокля, - приказываю, ящик закопать. До темноты здесь отсидимся, потом разделимся и айда по одиночке к своим пробираться, так оно вернее будет.
Желтое солнце медленно поднималось над водами Муховца. По обеим берегам расхаживали поляки, собирая оружие и стаскивая убитых в кучу.

* * *

Август 1939 год, Бердичев, Украина.

"Ууууууу" - натужно прогудело где-то в голове состава, на мгновение, заглушив стук колес, и снова протяжно "Уууууууу". Младший лейтенант Михаил Рубин приоткрыл глаза, выныривая из легкой послеобеденной дремы.
За окном багряный солнечный шар медленно опускался на верхушки сосен. Через открытую форточку тянуло запахом скошенного сена и паровозным дымом. Позвякивали на столике стаканы. Оранжевые отблески заката прыгали по купе, освещая три занятые полки и одну пустую. Под Мишкой зарылся в подушку Леха Потапов. Из-под серой казенной простыни выглядывало лишь мощное плечо и толстенное бревно потаповский руки, с другого конца полки свешивались потаповские ноги в темно-синих с красным кантом бриджах, крагах и щегольски начищенных ботинках.
Напротив, сладко посвистывая носом, спал военфельдшер Петька Одинцов. На четвертой, пустой верхней полке аккуратно лежали три фуражки, три ремня и гимнастерка Потапова.
Услышав гудок, Одинцов причмокнул во сне губами, и что-то пробормотал, почесав одну босую ступню об другую.
Спать Мишке больше не хотелось, хотя недосып последних ночей все еще давал о себе знать. Рубин зевнул, хрустко потянулся, упершись пальцами в потолок, и спрыгнул с полки.
Вагонный пол приятно холодил босые ноги, овевал лицо летний ветерок.
Мишка сунул ноги в сапоги, перепоясался, привычно одернул гимнастерку, согнав под ремень складки, и вышел в коридор. Проводницы над чем-то хохотали в своем купе. Курил в тамбуре какой-то штатский. В уборной Рубин умыл лицо и уставился в щербатое зеркало. На него пытливо глядел молодой человек в гимнастерке с лейтенантскими кубиками в петлицах. Несмотря на строгие голубые, чуть навыкате глаза, тонкую нитку усиков на верхней губе лицо выглядело безнадежно мальчишеским. Рубин досадливо брызнул на зеркало водой и вышел.
В купе уже наблюдалось некоторое оживление. Потапов сидел за столом, нарезая купленную на станции колбасу.
Бритая голова его, обезображенная сползающим с виска на щеку шрамом скалилась в улыбке.
- Хочу пробу снять, а то вдруг в гастрономе собачью колбасу продают?
Одинцов, не открывая глаз, шумно, принюхался:
- Обратите внимание, товарищи командиры, капитан Потапов опять не выдержал и , как изволите видеть, занимается расхищением социалистической собственности. А водку, вы, товарищ капитан, тоже отведали? Вдруг там вода?
- Водку не отведал, - пробасил Потапов, почесывая бок под голубой, застиранной майкой, - но быть не может, чтобы "Столичная" водой оказалась! Это ж идеологическая диверсия.
На последней остановке, в пристанционном гастрономе продавщица заговорщеским шепотом предложила особую невиданную ими доселе водку - "Столичную". Денег баба заломила по-божески, просила только не болтать. Теперь шесть бутылок позвякивали в ящике под Одинцовской полкой, вкупе с банками малосольных огурчиков, воблой, колбасой и приобретенными у толстых теток на привокзальном базарчике помидорами, да квасом на опохмел.
Потапов сглотнул шмат колбасы, чмокнул губами и доложил:
- Колбаса "докторская", тридцать девятого года выпуска, к боевому применению готова!
- Вот вечерком и применим, в бою! - Рубин завернул колбасу в газету и убрал сторону.
- Обратите внимание, товарищ военфельдшер, личный состав не получает положенный по уставу паек и голодает! - пожаловался Леха.
Одинцов рывком уселся, потер глаза, близоруко щурясь, нашарил на столике круглые, в стальной оправе очки. Окинул взглядом мощную, распирающую майку, фигуру товарища, саркастически хмыкнул:
- Голодает, как же, держи карман шире! - и тут же среагировал на мелькнувшую в приоткрытой двери проводницу.
- Гражданочка, можно нам чайку!
- Будьте любезны! - подхватил Михаил, протягивая ей пустые стаканы.
Проводница оказалась та самая, у которой им так удачно посчастливилось выкупить обещание никого к ним в купе не подсаживать до самого Ленинграда. Тертая баба, в форменном пиджаке с выточками приняла стаканы, прижала их к необъятной груди и кивнула, тут же сварливо выдумав самоотвод:
- Как кипяток появится - сделаю, но титан в вагоне барахлит.
Потапов сел, скинул с себя краги и ботинки и снова растянулся на полке, закинув руки за голову.
Он был самый старший из всей компании, а в двадцать семь свои сидел в капитанах, исключительно из-за характера, упрямого и прямолинейного. Из-за неумения, точнее даже не желания, поверить в то, что дружки вчерашние закадычные, вместе с которыми не один пуд соли был съеден, вдруг шпионами да врагами скрытыми оказывались. Потапов вечно молчал, или чего-то неуверенно мямлил на партсобраниях, не очень понимая, как сослуживцы его, так уверенно клеймят изменников и шпионов, с которыми только вчера водку пили и которых знали, как облупленных. Борона репрессий, так щедро пропахавшая армию, уже вознесла многих однокашников по училищу на высоты головокружительные, правда и свергнула многих на заваленное трупами дно расстрельных ям. Потапов же все торчал в капитанах, демонстрируя политическую неграмотность и нежелание подниматься по служебной лестнице.
Свое дореволюционное детство он помнил смутно. Так же размыто темнели в памяти беспризорные годы, когда скитался под вагонами на юге России, как бежал на север, спасаясь от шайки уголовных, у которых увел буханку хлеба. Как замерзал на каком-то полустанке, и как подобрал его, доходящего от воспаления легких под заплеванным окурками перроном командир отряда пограничников. Командира этого, Панько Степана Никитича, возвращавшегося от родителей из глухой какой-то деревни к месту службы в Туркестан Леха заместо родного отца почитал, потому, как отнесся Степан к больному беспризорнику всей душой. В Туркестане, в лазарете Алексея выходили. На заставе, при кухне откормили и какое-то время жил он сыном полка, потихоньку учась верховой езде, рубке лозы, да стрельбе из трехлинейки и нагана. Но все хорошее когда-нибудь кончается, и Панько, послушавшись совета отрядного комиссара, определил мальчишку в интернат под Петроградом, и даже навещал его там раза три. Потом пришло письмо от комиссара, в котором тот рассказал, что отряд нарвался на засаду басмачей. Панько погиб одним из первых, приняв пулю в грудь, а всего то бойцов уцелело пять человек.
Комиссар, дослужившийся со временем до трех шпал в петлицах, помог Лехе поступить в училище. А затем сгинул, в то дикое время, когда ежедневно пропадали и менялись преподаватели в училище, а оставшиеся ходили с такими лицами, словно ночами не спали вовсе. Из газеты Алексей узнал, что комиссар оказался предателем родины, агентом японской разведки.
Потом началась служба. По распределению загремел Леха Потапов на Дальний Восток, а затем и на Халхин-Гол, где на горе со смешным названием Баян-Цаган был он ранен, но сменил убитого наводчика и подбил две японских танкетки, чем сорвал атаку противника. За происходящим наблюдал с полкового НП лично комкор Жуков, так что слетел Алексею на гимнастерку орден Красного Знамени, а ведь отступи они тогда, наказание у товарища Жукова имелось только одно - расстрел.
После госпиталя направили Потапова в Западный военный округ для дальнейшего прохождения службы и передачи опыта молодым кадрам. То ли кадры попались понятливые, то ли учил Потапов хорошо, а только батарея его на учениях оказалась самой меткой. Через это дело получил капитан заслуженный отпуск, куда и направлялся к ленинградской своей зазнобе, знакомой еще с училища.
Остальные тоже ехали в Ленинград в отпуск. Одинцов к родителям и троим сестрам.
У Мишки Рубина братьев и сестер не было, так что ждали его только отец с матерью.
В дверь глухо стукнули. Рубин толкнул ручку в бок.
- Чаю заказывали? - седой, строгий проводник аккуратно поставил на стол три стакана в подстаканниках, наполненные янтарной жидкостью. Выслушал слова благодарности и вышел. Рубин полез к себе на полку.
За окном мелькнул в сумерках хутор, река блеснула внизу широкой лентой.

Поезд таранил темноту, прожектором прорезая себе путь в ночном тумане. Застолье перекатывалось по полу пустыми водочными бутылками, взрывалось смехом, звенело стаканами.
- Ой, не могу! - хохотал Рубин, - Что, прямо так и заарканила?
Одинцов, улыбаясь, протирал полотенцем запотевшие очки.
- Да, клянусь вам! - восклицал Потапов, - Такие у них в Монголии бабы, боевые!
- Гы гы гы!!!
- А вот у нас на учениях приключилось...
-Га га га!!!
- А к нам на прием боец приходит...
- Ха ха ха!!!
Капитан разлил по новой и поднял стакан.
- Что ни говори, мужики, а война, это все-таки страшно! Давайте за то выпьем, чтоб не довелось вам, дуракам молодым испытать, того, чего я насмотрелся!
Звякнули стаканы, в купе повисла задумчивость.
- Вот ты мне скажи, - Одинцов облокотился на столик вперив в Потапова пьяный взгляд, - кто наш вероятный противник? Выходит, империалистическая Япония, верно?
- Верно!
Почему тогда на учениях мы атаки да наступления отрабатываем? А не оборону? Да еще, не на Дальнем Востоке, а на Украине?
- Партия нас учит, - вмешался Рубин, - война малой кровью, на территории противника.
- Тогда почему учения на западе? Ведь климат здесь совсем другой?
- Подумаешь, климат! На Дальний Восток всех не переправишь...
- В-врешь, - заплетающимся языком говорил Одинцов,- каша заваривается, не зря эти учения, ой не зря. Зачем полевые госпиталя подвезли, но с составов не сгружали. У Каменец-Подольска эшелоны с боеприпасами стоят и тоже не разгружаются.
- А я там бронепоезд НКВД видел!- поддержал Мишка, Ну и махина, доложу я вам, черепаха железная, вся зелеными пятнами раскрашена для маскировки.
- Ты к чему клонишь, доктор!?! - Потапов грохнул кулаком по столу.
- Варшава! - выплюнул Петька,- К тому клоню, что, видимо, на Варшаву пойдем, как в двадцатые, белополяков бить! - прошептал Петька.
- Ну ты даешь, Петро! - Потапов аж откинулся к стенке от удивления, - Пора тебе завязывать пить! Перекурю пойду!
- Знаю, знаю, -махнул он рукой на скривившегося Одинцова, - в коридоре покурю.
Рубин тем временем выудил из банки пупырчатый огурец и захрумкал заразительно.
Алексей достал из кармана папиросы и вышел в коридор, оставив дверь нараспашку, открыл форточку. За окном улетала в никуда ночь. Приятно холодил разгоряченное лицо ветер.
- Как там в песне поется, - Мишка ткнул в Одинцова огрызком огурца, -

Если завтра война , если враг нападет
Если темная сила нагрянет -

Одинцов подхватил, пьяным голосом пустив петуха -

Как один человек , весь советский народ
За свободную Родину встанет

Потапов глубоко затягивался "Казбеком", щурясь сквозь дым. Из купе несся нестройный дуэт.

На земле в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров :
Если завтра война ,
Если завтра в поход ,-
Будь сегодня к походу готов !

Щелкнула дверь тамбура. Алексей поморгал, пытаясь навести резкость на приближающуюся фигуру.
- Послушайте, товарищ военный, - обратилась фигура к капитану, - нет ли у вас папироски?
- Отчего же, папироска у меня найдется. - Потапов протянул "Казбек", - курите, гражданин.
- Спасибо, - поблагодарил незнакомец, - выручили.

И тут же представился - Иванченко Инокеннтий Палыч.
- Потапов Алексей.
- Очень приятно!
Помолчали, слушая вопли из купе. Рубин с Одинцовым орали новую песню.

Пусть помнит враг , укрывшийся в засаде ,
Мы начеку , мы за врагом следим .
Чужой земли мы не хотим не пяди ,
Но и своей вершка не отдадим .

- Празднуете? - спросил Иванченко, кивая на купе.
- Отпуск отмечаем.
- Можно, я с вами выпью? Не каждый день с красным командиром-орденоносцем встречаешься...
Потапов, пьяно покачивался под перестук колес, украдкой разглядывая собеседника. Обычный мужичонка: невзрачный, неопределенного возраста, в сером поношеном макинтоше и в сапогах. В руке потертый портфель. Лицо простое, бесхитростное, только взгляд из-под белесых ресниц Лехе не понравился, царапучий какой-то.
- Артиллерия, хватит дымзавесу ставить, пошли выпьем! - в дверях показался Мишка Рубин, - А вы, простите, кто? А впрочем, неважно! За доблестную Красную армию вы с нами выпьете!
Лейтенант втянул обоих в купе и задвинул дверь.
Выпили. Гость поморщился, закусил воблой.
- Иванченко Инокеннтий, - снова представился он, - из отпуска возвращаюсь. Взгляд его уцепился за орден на потаповской гимнастерке.
Одинцов скрутил шею еще одной "Столичной". Промелькнул за окном тусклый полустанок.
... и жара там адская, - рассказывал Леха, - воду за десятки километров доставлять надо. Скорпионы, во!
- В одном купе, с таким человеком еду, героем! - цокал языком Иванченко, смахивая с потного лба русые волосы.
... я то на заводе работаю, слесарем... второго разряда, между прочим. Теперь вот, из отпуска возвращаюсь...
- А ты скажи-ка мне, Кеша, - пьяно обнимал слесаря Рубин, - готов рабочий класс к войне?
- Рабочий класс ко всему готов! - Иванченко встал, пошатываясь, стукнулся головой об полку и плюхнулся обратно на сиденье. Однако снова осторожно приподнялся и протянул стакан.
- Давайте выпьем товарищи, за здоровье любимого нашего товарища Сталина!

* * *

Четыре полосы рельсов тускло поблескивали, убегая в утренний туман. Обходчик любил эти ранние утренние часы, когда лес спал и туман стелился над насыпью. Прохор не торопясь шагал, стараясь ставить ноги точно на шпалы, чтобы не споткнуться. В правой руке он держал палку, периодически отбрасывая в сторону попадавшиеся на рельсах веточки или мусор. Левую руку обходчику откочерыжило еще в Гражданскую, на Перекопе. С тех пор Прохор и работал на железке, благо одной рукой вполне справлялся. Он поежился от холодящей шею утренней сырости и поднял воротник дождевика. Рельсы впереди плавно заворачивали вправо. Ветер слегка разогнал клочья тумана, и Прохор разглядел у ближайшего телеграфного столба какую-то темную кучу. Чем ближе подходил Прохор, тем больше очертания напоминали неестественно изломанное человеческое тело. В двух метрах от раскинутых ног в сапогах обходчик задумчиво остановился. Страха не было. Уж чего-чего, а мертвяков он насмотрелся в Гражданскую. Человек обнимал руками столб и было очевидно, что под задравшимся наверх пиджаком головы нет вовсе, одно месиво. Щебень вокруг столба почернел от крови. Прохор потоптался вокруг, повздыхал, да и побрел вперед, туда, где с насыпи в лес сбегала тропка, примыкающая к проселку, ведущему аккурат в колхоз имени красного командира Щорса.
Метров через тридцать он наткнулся на черневший у насыпи пистолет. Ни на знакомый наган, ни на маузер пистолет похож не был, а больше систем обходчик не помнил.

Прохор пригляделся, на рукояти рельефно выделялась пятиконечная звезда. Трогать пистолет он не стал, не хай милиция разбирается, только прикрыл пистолет лопухом и заковылял с насыпи в лес.
Колхоз медленно просыпался: мычали недоенные коровы, кукарекали петухи. Прохор миновал коровник, клуб, и наконец подошел к председательской избе. С председателем колхоза, закадычным своим дружком и Никанор Евдокимычем не одна бутылка самогонки была выпита за полтора десятка лет. Любили друзья вечерком посидеть, да ругнуть под ворчание жинки Евдокимыча Катерины советскую власть.

Катерина возилась в маленьком огороде.
- Утречка доброго, - поздоровался Прохор, - Буди Никанора!
- Тебе чего, злыдень, похмелится с утра не с кем? - проворчала баба, не отрываясь от грядки.
За плетнем глухо зарычал Колдун, свирепая псина, неопределенных мастей.
- Злой ты человек, Катерина, никакой в тебе социалистической сознательности нету! - пожурил Прохор. Помолчал, снял зачем-то с тына перевернутый горшок, и вдруг рявкнул сбившись на фальцет:
- Никанора позови, дура, кому сказал! Дело у меня государственное!
Колдун зашелся лаем, гремя цепью.
- Знаем мы дела ваши, - буркнула Катерина, выпрямляясь и потирая спину. В дом, все же пошла, и сквозь приоткрытую дверь донеслось какое-то бормотание.
Прохор терпеливо ждал у калитки, глазея на чудную крышу председательской избы. Никанор, видно, затеял крыть крышу тесом заместо соломы, но пока переложил только половину. Наконец хозяин вышел на крыльцо в исподней рубахе с всклокоченной бородой.
- Прохор, - удивился он, - поди стряслось чаво?
- Стряслось, Евдокимыч! В райцентр звонить надо, да побыстрей, - перекрикивая Колдуна, прокричал Прохор, - Забери ты кобеля!
Никанор прошлепал босыми ногами по двору, пнул пса в бочину. Колдун чего-то рыкнул по-своему и, гремя цепью, исчез в будке.
Прохор, опасливо косясь, прошел к крыльцу.
- Беда, Евдокимыч, на путях мужик мертвый лежит, по всему видать, с поезда слетел, а рядом шпалер. В милицию сообщить надобно,- тихо сказал Прохор.
- Ладно, ты это, проходи в избу, оденусь я.
В доме с печи на Прохора уставились три пары настороженных детских глаз. Никифор возился за загородкой. Наконец он вышел, снял с гвоздя ключи на большом проволочном кольце и кивнул на дверь:
- Пошли, чтоль!
В сенях председатель умыл лицо из рукомойника и пригладил бороду.
- Мужик, говоришь, лежит?
- Лежит, - подтвердил обходчик, - а рядом, на насыпи шпалер, не наган, а чудной какой-то системы.
До правления дошагали молча, Никифор долго звенел ключами, отпирая.
Потом председатель дул в трубку, просил "барышню" соединить с милицией. Потом сунул трубку Прохору.
Тот, запинаясь, пересказал, как обнаружил труп на путях.
- Ты вот что, председатель, - сказал в трубке хриплый голос, когда Прохор вернул трубку Никифору, - сидай там в правлении вместе с обходчиком, к вам участковый приедет. Да, телегу организуй, ежели взаправду труп, его в город доставить надобно.
- Будет, - вздохнул Никифор, думая за что ж ему напасть такая, с утра раннего, - все будет, и телега.
Покумекав, мужики и решили, что все одно, участковый раньше чем через час, а то и полтора не доберется, возни с ним почитай на пол дня, так что подкрепится в любом случае требуется. Заперев правление, оба зашагали к председательской избе.
Участковый прискакал на удивление быстро, и часа не прошло. Это оказался совсем молодой парнишка, сильно простуженный, а посему зябко кутавшийся в шинель.
Старого участкового Федосеича в колхозе хорошо знали. Еще с после гражданской, когда от банд всяких село защищали. Федосеич, свой мужик был, однако болел часто, вот и заменили его на молодого.
На место происшествия Никифор отрядил старшего своего Николу с телегой, запряженной колхозной саврасой кобылой. Прохор с Николой ехали на охапке сена, а милиционер трясся рядом на гнедом своем коньке, ежеминутно чихая и сморкаясь в ладонь.
Тело лежало на прежнем месте. Участковый обошел вокруг, посмотрел. Достал из планшетки газету, расстелил на насыпи чуть в стороне от рельсов. Подобрал и принес завернутый в лопух пистолет. Затем, сдерживая дыхание, полез по карманам. Найденное он выкладывал на газету. Так появилась на свет пачка папирос, спички, связка ключей и, наконец, бумажник. Пока милиционер изучал содержимое бумажника Прохор заинтересованно подошел поближе. Бумажник лег рядом с остальными вещами. Участковый, морщась, сунул руку во внутренний карман мертвеца и вытянул какое-то удостоверение, раскрыл его, прочитал, помрачнел и повернулся к Прохору:
- Ты ничего не трогай, побудь тут пока не вернусь, я только в район позвоню.
Газету с завернутыми вещами милиционер забрал с собой.
Однако разглядел глазастый Прохор грозные буквы на удостоверении: НКВД СССР.

* * *

Пробуждение было тяжким, стук колес молотом отдавался в мозгу. Рубин раскрыл глаза и мучительно застонал, щурясь от солнечного света. Все-таки, водка оказалась хорошей, не обманула продавщица, похмелье и похуже бывало. Он свесился над столиком, втянул наверх банку с двумя уцелевшими огурцами и сделал добрый глоток кисловатого прохладного рассола. И вдруг вспомнил все, сразу. По спине ознобом продрала ледяная волна. Даже головная боль куда-то отступила. Зубы звякнули о стекло банки.
Мишка дрожащей рукой вернул рассол на стол и сжался клубком, подтянув колени. Так влететь... так влипнуть... что же теперь будет.

... за здоровье любимого нашего товарища Сталина!
Приподнялись все, выпили. Закусили.
-... рабочий класс, к войне готов, понимаете..., - доказывал слесарь, жестикулируя руками.
- Мо - ло - дец Кеша! - Потапов хлопнул его по плечу, - Наш, советский человек!
Одинцов чувствовал, что пьян до мути в глазах. Гостиница "Москва" на водочной этикетке плыла и двоилась. Потапов тоже отвалился на полку.
- А что, думаете будет война? - спросил Иванченко.
"Молчи, дурак, молчи, дурак" - стучали Петьке колеса, но хмель заглушал все звуки.
- Бу-будет, ик..., обязательно будет!
- А с кем же война будет? - слесарь вдруг оживился.
"Какого хрена, - думал Рубин, ловя разбегающиеся в голове мысли, - дурак Петька!"
Мишка уцепился за край стола, пытаясь привстать, однако, слесарь вдруг перегнулся и мягко толкнул его на сиденье.
- Лежите, товарищ, вы же пьяны, упадете еще.
- Видите ли, - промычал Одинцов, - я склонен думать, что война будет с Польшей... ик, с белополяками в смысле.
- Почему же именно с Польшей? - Иванченко сунул руку в портфель.
Рубин поражался, глядя, как меняется слесарь: все в нем стало волчье - взгляд, жесты. Вся фигура подобралась, словно перед прыжком.
... госпиталя полевые... составы с боеприпасами... -, бормотал, Одинцов.
Лицо Иванченко вдруг злобно оскалилось, он выскочил в проход, лязгнув зубами совсем по-волчьи. В руке оказался ТТ.
- Смирно сидеть, падлы! - рявкнул он, - Руки на стол, чтоб я видел! Предатели! Провокаторы!
- П-па-а-азвольте... - Одинцов от удивления слегка протрезвел.
- Не позволю, гнида! Шпион!
Потапов только глазами хлопал, "ну чисто волчара, думал он, вроде лицо и то посерело, и кажись, клыки выросли."
- Встать! - истерично орал "серый" на Одинцова, - Встать, ссука очкастая!
И сам же вытянул Петьку за ворот, выталкивая в коридор.
- А вы сволота, сидите, с вами позже разберутся! - Слесарь подхватил с пола портфель.
- Руки! Руки за спину, кому сказал!!! Я оперуполномоченный НКВД! - прилетело из коридора.
Рубин только обалдело таращился на Потапова. Алексей, наоборот, начал соображать.
- Это что ж такое? Это чего ж делается? - Потапов рывком ухватился за верхнюю полку, утверждая на ногах мощное квадратное тело.
- Пошли, разберемся! - он уцепил Мишку за ремень, и вздернул, как игрушку, ставя на ноги.
Они брели по вагонному коридору, спотыкаясь и держась за стены, вперед, туда, где за дверью тамбура маячила костлявая волчья спина. "Слава богу, хоть народ не высовывается!" думал Рубин, буксируемый Потаповым, "Стыд-то какой!"
В тамбур вывалились, почти догнав "серого".
- Товарищ! - как можно тверже позвал Алексей, - Предъявите документы, товарищ!
- Документы тебе!?! - "серый" оскалился и ударил капитана стволом в лицо.
Потапов, однако, успел слегка протрезветь и отмахнул ствол рукой.
- Ты на кого руку...!!! - зарычал волк, отпрыгивая, и вдруг выстрелил в Потапова.
... Тии-у-у... пропело у Алексея в ухе... - Грр-ыыы-ххх... осело за спиной оконное стекло.
Хлестнул по лицу холодный ветер. Моментально вспыхнула в нем неуправляемая, хмельная ярость, и всю ее он вложил в удар кулака, даже не заметив, как еще одна пуля просвистела мимо лица в выбитое окно.
Волк отлетел, впечатавшись затылком в стену, выронил пистолет и медленно сполз на пол.
Хмель моментально вылетел из всех троих и исчез в ночном звездном небе.
Одинцов, сдавленно охнул, нагнулся над упавшим, пощупал пульс, подержал пальцы на горле, ощупал затылок, шею и обреченно распрямился.
- Готов... шея сломана..., это все я виноват... мужики... Леха...
- Звиздец! - ахнул Рубин, - Теперь все пропадем!
- Идет кто-то! - пискнул Одинцов, показывая в соседний вагон.
- Ну-ка! Быстро! - Потапов, распахнул вагонную дверь. Одинцов с Рубиным приподняли безжизненное тело, выталкивая его в летящую навстречу темень. Потапов пинком отправил туда же "тетешник" и трясущейся рукой сунул в рот сломанную в запарке папиросу. Чиркнул спичкой, затянулся едким картонным дымом затлевшего мундштука...
Щелкнула дверь. В тамбур шагнул высокий парень в надвинутой на глаза кепке, в клетчатом пижонском кашне. Он был явно навеселе, лишь окинул всех троих мутным взглядом, пробормотал чего-то несвязное и двинул дальше, в вагон.
Потапов с отвращением плюнул тлеющую "казбечину" в выбитое окно. Высунул наружу бритую башку и медленно набрал полные легкие, пахнущего паровозным дымом, ветра. Одинцов топтался рядом, хрустя битым стеклом.
Рубин тем временем протрезвел окончательно и потащил Петьку в купе. Потапов распахнул вагонную дверь, пнул наружу портфель слесаря, и зашагал к купе.
- Значит так, мальчики, - весомо произнес Потапов, когда все расселись по местам, - влипли мы, по самое не могу. С Государственной Безопасностью не шутят.
- Расстреляют... - всхлипнул Петька.
- Не базлай, доктор! - Потапов схватил Одинцова за подбородок и вбил ему в лицо взгляд черных цыганских глаз.
- Поглядим еще, как повернется. Помните, только! Один сломается, всем троим хана!
Петька печально кивнул.
- Мы в купе выпивали, ничего не видели,- подтвердил Рубин, - покурить выходили, разве что.
Ворочались они долго, заснули под утро и проспали аж до самого полудня.

Рубин свесился вниз, Петька лежал на спине, уставясь в потолок. Потапов храпел в подушку.
- Мишка, что теперь будет, а? - жалобно прошептал Одинцов.
- Хлебало заткни! - не открывая глаз, веско проговорил Потапов, - все будет путем, вот увидишь.
Поезд начал притормаживать.
- Та - а - ак, - Потапов резко сел, и потер лицо. Натянул бриджи, вбил ноги в ботинки, - Пойду умоюсь, заодно разузнаю, что за остановка.
Мишка внезапно ощутил дикий приступ голода, словно неделю не жрал, аж в брюхе заурчало. Пока Одинцов одевался, он поднял полку и вытащил оставленную со вчера заначку: колбасу, квас, краюху хлеба.
Вернулся Потапов.
- Остановка вне графика, так проводница сказала.
Петька побелел и ткнул трясущимся пальцем в окно. Там, бежал, замедляясь, перрон, промелькнуло одноэтажное здание вокзала, облезлая зеленая надпись "Елкино".
По всему перрону через каждые несколько метров стояли красноармейцы с винтовками, некоторые держали на поводках овчарок.
Алексей, стоя в дверях, оглянулся. За противоположным окном, в поле тоже протянулась цепь солдат.
- Оперативно они..., ну, сейчас начнется... смотри у меня, доктор! - Потапов хрустнул пудовым кулаком.
- Простите меня, если чего... Мишка... Леха...
- За стол давай! Сидим, едим, ничего не знаем.- Рубин расставил стаканы, поднял банку с квасом.
Бледный Одинцов печально смотрел на колбасу.
- Ешь Петюня, ешь. - Потапов сунул ему кусок хлеба
К ним добрались минут через сорок. До этого в коридоре слышались голоса, топот. Наконец в дверь стукнули и сразу отворили.
На пороге стоял толстый, похожий на хомяка, лейтенант государственной безопасности. За ним высился подтянутый, строгий штатский в плаще, а позади, в коридоре, топтались, грохоча сапогами и прикладами двое солдат войск НКВД.
Стоявший в проходе Рубин нахлобучил лежавшую на полке фуражку, ловко ткнул пальцами в звезду, приводя головной убор в уставное положение и откозырял лейтенанту.
Толстый лениво отмахнул на приветствие.
Леха с Петькой тоже вскочили.
- Садитесь, товарищи командиры, садитесь. - произнес штатский, входя в купе, - В поезде произошло ЧП, попрошу предъявить документы.
Лейтенант шагнул вперед, собрал удостоверения личности начсостава, поднял планшетку и, положив на нее лист бумаги, стал переписывать данные. Толстая шея его распёрла воротник, казалось, вот-вот лопнет застежка и разлетятся в стороны малиновые петлицы с капитанскими* шпалами.
Одинцов сунул вспотевшие ладони в карманы галифе, мысли слиплись в кучу, по спине тек холодный пот.
Штатский тем временем внимательно оглядел всю троицу, отмечая помятые лица, зацепил взглядом газетный сверток под столиком, из которого торчали горлышки бутылок, и бдруг поинтересовался, показав полный рот железных зубов.
- Чем вы занимались этой ночью?
- Видите ли, товарищ... - вопросительно начал Рубин.
- Капитан госбезопасности Веригин.- представился штатский.
- Видите ли, товарищ капитан государственной безопасности, мы... как бы это выразится... отмечали успешное выполнение учебно-боевых задач... ну и ... выпивали немного.
"Мудаки", подумал при этом Потапов, "бутылки надо было выбросить".
- Немного... - Веригин скривил рот в зловещей железнозубой улыбке - Из купе выходили?
- Ну, было дело, - встрял Потапов, - выходили в уборную и курить в тамбур.
- Время, - бросил Веригин, - Во сколько?
- Тарщ капитан, - затараторил очнувшийся Одинцов, - мы ж специально на часы не смотрели, один раз выходили, после полуночи, кажется.
- Что-то подозрительное видели?
Все трое примолкли на минуту.
- Да нет, - за всех ответил Рубин, - разве... стекло в тамбуре разгрохал кто-то.
- Ладно, товарищи командиры, не смею вас более задерживать, возможно вас еще вызовут. Спасибо за содействие органам. - Штатский повернулся к выходу, перед ним вышел и лейтенант, вернув им документы. Раздался властный стук в дверь соседнего купе.
Мишка закрыл дверь и полез на полку. Одинцов вытер полотенцем лицо. Потапов зевнул.
В ожидании протянулся еще один час. На перроне послышалась какая-то возня, вскрики удары. Пробежал сержант с наганом в руке.
- Свола-а-ачь! - завелся истеричный женский голос, - Товарищ начальник, это же мой чемодан!
- Куд-ды пошел!- и снова возня, глухие удары.
Наконец под окном прошла целая процессия: сержант, трое солдат с винтовками и примкнутыми штыками провели парня в штатском. Того самого, в пижонской кепке и кашне, который прошел мимо них ночью. Рукав щегольского шевиотового пиджака был оторван и сползал с руки. Парень поправлял рукав, оглядывался, все пытался что-то сказать, но солдат каждый раз толкал его винтовкой в спину. За ними шагал лейтенант, поддерживая под руку полную зареванную дамочку в темном платье и в высоких лакированных ботах. Дамочка вытирала глаза платком и причитала.
- Какой подлец, - расслышал Мишка, - все вещи украл!
Лейтенант только морщился и повторял:
- Не волнуйтесь мамаша, органы разберутся.
Последним шагал проводник, неся, видимо, тот самый злополучный чемодан.
Прошло еще с полчаса, наконец раздался свисток, поезд загудел, запыхтел паром, дернулся, начал медленно набирать ход.
- Поздравляю, Петюня. - Потапов приподнялся на локте, - пронесло для начала.
Оставшиеся до Ленинграда часы так и провалялись на полках, почти не разговаривая. Прибыли ранним утром. Под зеленым куполом Витебского вокзала они разбежались, договорившись, что встретятся здесь же, по окончании отпуска.
Рубин нарочно отстал от друзей, что бы медленно, смакуя, ощутить всю прелесть возвращения домой, к цивилизации.
Он купил мороженного, вышел на залитую солнцем площадь, улыбнулся башне с часами и зашагал к трамвайной остановке.
Дома все оставалось по-прежнему. Та же, обитая черным дерматином дверь с медными гвоздиками, те же гроздья разных звонков с фамилиями.
Чувствуя как сладко ноет в животе, Мишка достал ключ и вставил в замок.
Из кухни тянулся запах какой-то стряпни. По коридору на самодельном самокате рассекал сосед Женька.
- Бабушка, - заорал он, что есть мочи, - Дядя Миша из армии приехал!!!
Из кухни выглянула седая голова и скрипучий голос проворчал:
- Че орешь, как скаженный? Не велика радость, теперь очередь в туалет длинней будет.
- Здрастье, Марь Патрикевна, - поздоровался Рубин.
- Ну здорово, - отозвалась старуха, - твои то на работе, ты ж к завтрему обещал заявиться, мать депешу показывала.
- Телеграмму, - машинально поправил Мишка, - так уж получилось.
- Борща хочешь? - Патрикеевна зачерпнула половником ароматное варево, - Знаю я вас молодых: вечно голодные, вечно торопитесь куда-то.
Пока Рубин ел борщ, Патрикеевна успела посветить его во все новости и сплетни коммуналки.
Мишка доел, поблагодарил соседку за суп и побрел в комнату.
Рубины занимали две комнатушки. Мишка тоскливо присел на железную кровать, как в детстве покрутил шарики на спинке. Поднялся. Подмигнул своей фотографии в трюмо за стеклом.
Выглянул, зачем-то в окно. Во дворе грузчики, весело покрикивая, водружали на подводу пианино.
Из ванной несся, плеск, грохот и брань, мать-героиня Петрова купала своих пятерых отпрысков. А помыться хотелось зверски...
Мишка достал из чемодана пустой солдатский вещмешок, покидал туда чистое бельишко, мыло.
Патрикеевна все стряпала на кухне.
- В баню пойду, Марь Патрикевна, у нас Петровы оккупировали. - Известил Рубин соседку.
Первым делом он поехал в комендатуру регистрироваться. Потом трамвая долго не было, Мишка вышагивал туда-сюда по остановке, мечтая, как смоет с себя всю накопившуюся за последние дни усталость. Наконец подошел трамвай.
Баня выглядела дворцом. Внутри даже имелся буфет, где Мишка с удовольствием проглотил кружку пива и заел бутербродом с икрой.
"Ванна", думал он, "ванна мне требуется".
В комнате ожидающих сидело два мужика, по всему видно, работяги. Один лениво выспрашивал у банщика про веники, второй дремал, надвинув на глаза кепку и вытянув ноги в сапожищах с приставшей к подошве металлической стружкой.
Изнутри, сквозь приоткрытую дверь, тянуло особым банным духом, доносился гул голосов, плеск воды.
Банщик, молодой русый парень в белом халате и сапогах, вызывал по очереди.
Наконец позвал Рубина:
- У кого ванна? Вам в шестую кабинку.
Мишка зашел. Разбухшая от влаги дверь закрылась с трудом. Он открутил кран и стал раздеваться. Из ванны поднимались клубы пара. Капли оседали на кафеле и стекали на решетчатый пол. Мишка подлил холодной и, охнув, разом бултыхнулся в горячую воду, плеснув через край.
Душа унеслась куда-то в поднебесные дали. Он разомлел, закрыл глаза. Лениво текли мысли, воспроизводя в памяти события последних дней.
Густой лес... запыленные силуэты солдат. Исходные позиции. Артиллеристы, выкатывающие сорокапятки. Зычный голос Потапова "Па-а веселей! На-ка-ти!". Пылящие где-то впереди танки БТ.
Поезд. Купе. Покойный слесарь нарисовался перед глазами, с поднятой рюмкой в руке: "...за любимого нашего товарища Сталина!". Вспышка выстрела в тряской темноте тамбура... , тело, летящее в ночь....
Рубин очнулся и резко сел, по телу пробежал холодный озноб.
Где-то за стеной, красивым мужским голосом пело радио:

Нет уж тех ночей волшебной сказки ,
Сон любви рассеялся , как дым .
Взор твой прежний , полный ласки ,
Стал тяжелым и чужим .

Он снова закрыл глаза и пролежал до тех пор, пока банщик не стукнул в дверь и не известил: "Ваше время закончилось, поторопитесь...".
Мишка выбрался из ванны, вытерся, с наслаждением натянул чистое белье, гимнастерку, галифе.
Распаренный Рубин выплыл на улицу. Возвращаться домой не хотелось.

* * *

Капитана госбезопасности Веригина командировали в Невель, как только поступило донесение об убийстве оперуполномоченного НКВД.
Он сидел рядом с водителем и, прикрыв глаза, привычно прикидывал варианты расследования. Серая эмка пронеслась по центральной улице городка, шуганула сердитым гудком подводу. Сидевший на козлах дед в картузе, от испуга чуть не свалившийся под колеса, перекрестился тайком и вытянул поводьями вдоль спины рыжего битюга.
Эмка подлетела к крыльцу каменного трехэтажного особняка с лепными карнизами и замерла у лестницы. Веригин вылез, махнул водителю, взбежал по ступеням и распахнул тяжелую дверь.
За барьером проходной сержант НКВД сплюнул в кулак семечную шелуху и вопросительно уставился на посетителя. Высокий, худощавый мужчина в светлом плаще подошел и протянул руку с удостоверением.
Капитаны госбезопасности в городке бывали не часто. Сержант вытянулся в струнку и рявкнул:
- Здравия желаю, товарищ капитан государ... в этом месте Веригин досадно поморщившийся прервал его взмахом руки.
- Вольно, сержант. Как найти лейтенанта Анохина?
- Одну минуту. - Сержант поднял телефонную трубку.
- В подвал, прямо коридору пятая дверь слева! Вас ждут. - Отчеканил дежурный.
Капитан пересек вестибюль, простучал каблуками вниз по широкой мраморной лестнице, с любопытством оглядываясь.
Здание действительно имело интересную историю. Построил его в начале века купец первой гильдии Василий Николаевич Хмелинский. Сначала особняк, имеющий просторный двор и подвал, служил складом товаров, а на третьем этаже заседало акционерное общество, основанное тем же Хмелинским. Затем купец пристроил второе крыло к зданию, но уже для жилых помещений, куда и переселил из поместья всю свою семью. На купеческий особняк даже крестьяне из соседних деревень приходили подивиться.
Однако настал сумасшедший семнадцатый год. Купец отправил семью за границу, а сам рискнул и остался сторожить нажитое добро в надежде, что все образуется. Как выяснилось зря, не образовалось. Для начала, ошалевшие от безвластия крестьяне пожгли его лесопилки и разграбили рыболовную артель. Затем нагрянувшая в уезд советская власть в лице председателя местного ЧК Коровина, бывшего кочегара с минного заградителя "Свирь", поставила к стенке и самого Хмелинского прямо в подвале столь любимого им особняка.
Из-за этого злополучного подвала и большого двора Коровин решил, что лучше места для уездного ЧК быть не может. И забегали по этажам товарищи в кожанках с маузерами, да революционные "братишки" в бескозырках перекрещенные пулеметными лентами.
Застрекотал в бывшей купеческой столовой телеграф, выплевывая витки бумажной ленты, запел соловьем телефон. Днем и ночью скучали теперь у парадной двери трое часовых с "максимкой".
Товарищ Коровин, довольно щурясь в усы, качался в хмелинском кресле-качалке, пуская облака махорочного дыма, да сшибал из маузера буржуйских лепных ангелочков под потолком.
В подвале тоже грохотали выстрелы, чекисты разбирались с уцелевшей офицерней и прочей контрой.
Долго рассиживаться в буржуйском кресле у Коровина не получилось. Генерал Юденич наступал на Псков. Бывший кочегар, возглавив отряд добровольцев, ушел в партизаны.
Однако, через несколько месяцев белые отступили. Коровин снова ввалился в кабинет купца, откинулся в кресле, бухнул на стол негнущуюся, изувеченную белогвардейским снарядом ногу, и закурил. Струился к потолку дым самокрутки, суетились бойцы, приколачивая на дверь табличку "Председатель уездного ЧК Коровин А. С.".
Вскоре появился на стене портрет товарища Дзержинского. Огораживающий двор забор ощетинился колючей проволокой, и закипела работа. Сновали в ворота грузовики с арестованными, те же грузовики по ночам вывозили в лес трупы.
Работали рук не покладая, даже из губернского ЧК приезжали товарищи, опыт перенимать.
К тому времени ЧК переименовали в ГПУ. Одно крыло особняка отобрал для себя райком партии. Коровин сопротивлялся, как мог, но супротив партии много не навоюешь, телеграф прострекотал и выплюнул ленту с приказом.
Потянулись к подъезду подводы со стройматериалами, чекисты отгораживались от партейцев толстыми кирпичными перегородками, заодно заложив райкому все выходящие во двор окна.
Так и зажили в одном здании райком и ГПУ.
Процесс уничтожения врагов народа со временем слегка усложнился. Прошло время революционных трибуналов, когда три человека конвейером шлепали в документы приговор: "К расстрелу." Теперь преступления врагов приходилось расследовать, а их самих "раскалывать", заставляя признать вину.
Весь первый этаж превратили в следственный, в комнатах привинтили к полу стулья, оборудовали камеры. Подвал, несмотря на трудности, продолжал функционировать по полной.
Через некоторое время постучался к Коровину ответственный товарищ от соседей и напрямую объяснил, что долетающие из подвала крики и выстрелы мешают товарищам сосредоточиться, а работникам расположенного в подвале их крыла архива снятся ночью кошмарные сны.
Коровин подошел к решению вопроса творчески. Вспомнив свое морское прошлое он куда-то исчез и через несколько дней привез тяжеленную якорную цепь. Под потолком подвала установили лебедку, которая, повинуясь нажатию кнопки со страшным грохотом травила цепь на цементный пол, глуша любые звуки.
За такое оригинальное решение Коровин получил от руководства почетную грамоту.
Расстреляли Коровина в тридцать шестом в том же подвале под грохот якорной цепи, как причастного к убийству Кирова.
И наступило веселое времечко, когда в бывшем купеческом кабинете со щербатыми ангелочками по углам, дольше, чем на год, никто не задерживался. Начальников регулярно отстреливали по доносам или просто, в порядке профилактики.
Веригин этих подробностей не знал, и просто, с любопытством, изучал архитектуру бывшего купеческого дома.
На первом этаже у железной двери стоял дежурный. Солдат вытянулся, распахнул дверь и показал на коридор.
- Пятая дверь, слева. Там сейчас идет допрос.
Веригин подошел, кивнул вытянувшемуся у стенки конвойному и заглянул в кабинет.
У противоположной стены за столом помещался лейтенант Анохин. Перед ним на привинченном к полу стуле ссутулился задержанный все в том же пиджаке, с оторванным рукавом. У самой двери стоял второй конвоир и тупо зевал, прикрывая рот кулаком.
Толстое лицо Анохина налилось кровью, пухлый кулак стучал то листку протокола.
- Под расстрел идешь, - внушал он, - а чистосердечное признание облегчает...
- Да ты сам подумай, начальник! - перебил его допрашиваемый, - Ну какой мне резон вашего оперка с поезда скидывать. "Угол" у дамочки увел, согласен. А мокруха... не мое это....
Анохин вскочил, упер кулаки в стол и заорал ему прямо в лицо.
- Ты мне, сука, сказки не рассказывай!!! Колись, за что опера убил!!!
- Да не убивал я, начальник, - забормотал уголовник, - не убивал, не было у меня резона.
- Ну-ну... - рука лейтенанта, нащупала на столе мраморное пресс-папье, - Не убивал, значит... Анохин ловким движением вмазал пресс-папье подследственному в непокорное рыло, в миг раскровянив нос, губы, сбив его со стула.
Конвойный подавил очередной зевок, отклеился от стены и, подхватив парня за воротник, рывком вернул на стул.
Веригин выбил из коробки папиросу, конвоир услужливо зачиркал спичкой.
Вообще-то капитан не любил рукоприкладства на допросах, но тут случай особый. Ведь был убит один из них, оперуполномоченный НКВД и ответ преступникам должен быть сокрушительным.
Арестант медленно провел рукой по лицу, потрогал пальцами зубы и длинно сплюнул на пол кровавый сгусток.
Анохин сидел на краю стола, терпеливо ожидая результатов применения "спецметода".
В глазах допрашиваемого полыхнуло бешенство, сменившееся жгучей ненавистью. Наконец ему удалось совладать с чувствами и глаза стали вновь осмысленными.
- Не убивал я, - тихо произнес он, вжимая голову в плечи, - Не зачем мне жмура на душу брать.
Следующий удар пришелся в глаз. Парень рухнул со стула на пол. Анохин подскочил к нему, с разгону пнув сапогом под ребра.
Тут Веригин распахнул дверь и показал лейтенанту закругляться.
Анохин приподнял арестанта за лацканы пиджака и прошипел:
- Пойдешь думать в камеру. Вспоминай, мразь, на следующем допросе хуже будет.
Лейтенант выпрямился и кивнул конвою.
- Рассказывай! - приказал капитан, когда увели арестованного.
Анохин стянул толстую шею воротником и застегнул крючок.
- Гражданин Морской Глеб Егорыч девятьсот десятого года рождения. Из милиции еще ответ не пришел, но, судя по всему вор - майданщик*, прописки и места работы не имеет, или скрывает.
Лейтенант выдрал из пресс-папье испачканную кровью промокашку, скомкал, отправил в корзину и добавил: - Пока сидит в глухом отказе.
В дверь постучали.
- Да, - крикнул лейтенант.
Заглянул солдат с ведром и тряпкой.
- Пускай уберут здесь, мне надо товарищу старшему майору доложить. - Веригин пробежал глазами протокол.
Анохин собрал бумаги в папку, подождал, пока капитан положит сверху заполненный лист протокола: - Пойдемте в мой кабинет.

* Майданщик или майданник - вор, промышляющий в ж/ д. поездах.

Тем временем, гражданин Морской, по кличке Морячок отлеживался на нарах в одиночке. Лицо распухло, передние зубы шатались.
Мысли в голове беспорядочно прыгали. "Так залететь..." думал он, "мокруху на себя вешать, это сразу вышка, за опрека своего легавые пасть порвут. Да и не легавые это - чекисты, они, пожалуй, еще хуже. Небось, кроме пресс-папье, у них методы имеются."
Морячок тоскливо постучал в стену. Тишина. "Небось, одни политические у них сидят. А эти, даром что грамотные, "тюремному телеграфу" не обучены. Что ж делать...?
За дверью мерно постукивали каблуки надзирателя.
Вскоре лязгнула, открываясь, кормушка.
- Арестованный встать! Лицом к стене! Руки за спину!
Скрипнула дверь.
- Выходите!
"Ну вот, мелькнуло в голове, понеслось по новой."

До двух часов ночи они изображали "хорошего" и "плохого" следователя, но гражданин Морской так и не раскололся, даже когда Анохин попытался сунуть его пальцы в дверной проем.
На следующий день все оставалось по-прежнему. Допрошенные в Ленинградском НКВД работники вагона ресторана подтвердили, что видели Морячка, и что примерно в полночь он покинул вагон-ресторан. Приблизительно в это же время был убит Иванченко. Опытный майданщик, а Морячок имел приличный "стаж", не стал бы ждать, спрыгнул бы с поезда на первом же полустанке, а то и на ходу, той же ночью.
Глядя на окровавленного уголовника, в душу Веригина, игравшего "доброго" следователя закралось сомнение.
- Знаете что, арестованный, я дам вам еще один шанс. Допустим, я повторяю, допустим, вы не убивали. Не обольщайтесь, это только рабочая гипотеза. Вспомните, когда вы возвращались в купе, не заметили ли вы чего подозрительного? Возвращайтесь в камеру, подумайте хорошенько. Я вызову вас через два часа.
Эти два часа Анохин пытался убедить капитана, что выбьет у Морячка признание до вечера.

В камере Морской выхлебал баланду, вытянулся на нарах и накрыл голову драным пиджаком.
Думать надо... вспоминать... может удастся стрелки перевести. Как назло нажрался в тот вечер... . Все, как в тумане... "
"Вроде, ничего такого не встречал", скрипел мозгами Морячок. "В вагоне ресторане поддал. Краля в голубой кофте отказала, собака... в купе тащился..., в тамбуре тетка в очках курила, в другом тамбуре какой-то фраер дамочке стихи читал... кто еще... военные стояли, трое... три морды в тамбуре... точно! Трое вояк стояли, еще подумал на гоп-стоп смахивает... а видок у них был тот еще... может они оперка с поезда опредили..."

- Вспомнил, гражданин начальник! - взахлеб рассказывал Морячок Веригину, - встретил в тамбуре троих военных. Окно там еще кто-то высадил, а и морды у них такие были, будто, только что кого-то на перо посадили".
Это вроде бы и убедило Веригина, вместе с клятвенным обещанием задержанного узнать всех троих на очной ставке.
Разослав запросы относительно всего ехавшего в поезде комсостава, они отправились спать.
Веригин поселился в единственной местной гостинице, название которой составляла совершенно непроизносимая, зубодробительная аббревиатура. Клопы кусались как бешенные псы, несмотря на щедро рассыпанный Веригиным порошок.
На следующее утро эмка снова доставила капитана в дом с колоннами.
Анохин доложил. Всего в поезде ехало 89 командиров и политработников, в том числе два дивизионных комиссара. Из них 18 направлялись в ВЧ 112/8 в расположении которой, как было известно Веригину, формировалось новое подразделение. С этой воинской части капитан и решил начать. В особый отдел полетело соответствующее распоряжение.
Анохин ушел согласовывать насчет машины и конвоя. Веригин докладывал старшему майору Богданову. В результате капитан получил приказ возвращаться в областное управление НКВД для организации очной ставки с дивизионными комиссарами.

Морячок, кряхтя слез с параши, боль в животе немного поутихла. То ли организм отвык от тюремной жратвы, то ли полученная от надзирателя утром миска с баландой действительно была протухшей. Проголодавшийся Морячок проглотил все единым махом и через полчаса матерясь, лупил кулаками в дверь, требуя "лепилу*". Живот крутило так, что отойти от параши было страшно. Доктор так и не пришел, но через полтора часа немного полегчало. Морячок лежал на нарах, поджав колени, и рисовал в уме картины страшной мести лейтенанту Анохину. В таком состоянии его застал конвой. Охранников было двое: маленький квадратный рядовой и высокий усатый сержант, явно не довольный тем, что его привлекли к такой "черной" работе.

* Лепила - доктор (блатной жаргон).

Как только машина тронулась живот снова предупреждающе заурчал. Морячок, зажатый на заднем сиденье между конвойными, терпел сколько мог. Наконец он прямо заявил, что сейчас обхезается в машине. Лейтенант приказал водителю остановить в поле, где Морячок смог облегчится.
Однако вскоре живот опять начало крутить.
Легковушка подкатила к зеленым деревянным воротам, опутанным колючей проволокой. Анохин показал документы красноармейцу с винтовкой. Тот, предупрежденный заранее, объяснил куда ехать. За воротами оказалась красивая еловая аллея, в конце которой их встретил особист с двумя шпалами в петлицах.
Анохин выбрался из машины и откозырял. Подчиняясь указаниям особиста они подъехали к дощатому бараку с вывеской "Клуб".
Пока Анохин с майором уточняли подробности процедуры опознания, Морячок ерзал, кряхтел и, наконец, снова потребовал облегчиться.
Анохин осведомился насчет отхожего места, майор указал на длинную будку, в стороне.
- Отведите! - кивнул лейтенант.
- Есть... - недовольно пробурчал конвоир-сержант и толкнул вора в спину, - Шагай, давай!
Рядовой заглянул в уборную, брезгливо сморщив нос, окинул взглядом ряд отверстий на дощатом помосте и мотнул головой:
- Заходи.
Сержант остался снаружи. Морячок взял из прибитого к стене ящика газету и который раз за сегодняшнее утро спустил штаны. Рядовой скривился еще больше. Оглядев уборную, он шагнул за дверь.
Морячок тоскливо кряхтел над очком.
- Ты, Петров, не скажи! - убеждал рядовой сержанта за тонкой дощатой стеной, - Спартачок Сталинцу хваста надерет, у них с нападающими ажур полнейший.
Вор огляделся и вдруг замер. Сквозь соседнее отверстие в досках виднелся солнечный свет. Забыв, о больном животе он сунул в дыру голову, и увидел в задней части уборной отверстие, видимо служившее для очистки выгребной ямы.
Он не сомневался ни минуты. Прикинув, где можно зацепиться Морячок аккуратно пролез ногами в дыру и завис над вонючей жижей с частыми вкраплениями газетных листков. Повисел, привыкая. Отбитый на допросе бок отозвался болью. Раскачавшись, он бросил тело вперед, целясь зацепить ногами прибитую над спасательным лазом перекладину. Попасть-то, попал, но не удержался, лишь уцепился за какую-то рейку и, закусив от ужаса губу, съехал в зловонную жижу. Оказалось не глубоко, примерно по грудь. Выбора всяко не оставалось. Подтянувшись, он выкатился из выгребной ямы на траву. Огляделся. Вокруг ни души. Морячок вскочил и, отряхиваясь, припустил, петляя между складскими бараками туда, где, по его мнению, находился забор.
Конвоиры продолжали мирно обсуждать футбол.
- Глянь, Овдеенко, небось клиент уже просрался. - благодушно приказал разморенный полуденным солнцем сержант.
Овдеенко распахнул дверь, и застыл, вытаращив глаза, а затем влетел внутрь. Петров, по виду напарника, сообразивший что произошло, и рванул вокруг уборной. Смешной бурый силуэт, метнувшийся за угол казармы, сержант засек сразу, уж больно не вписывался тот в строгий пейзаж военной части.
- Стой!!! - взвыл Петров вскидывая пистолет. - Сюда!!! Здесь он!!!
- Тревога!!! - заорал вылетевший из уборной Овдеенко.
Стоявший у машины Анохин изменился в лице.
Морячок обогнул один барак, другой, у ворот третьего двое красноармейцев грузили на полуторку какие-то тюки. А позади... позади виднелся двойной забор из колючки, за которым начинался лес.
Вор пулей влетел в кузов, саданув попятившемуся в испуге солдатику кулаком в челюсть. Рывком подтянулся на крышу.
Второй солдат растерянно проследил взглядом за неуклюжей фигурой, взявшей разбег по шиферной крыше. В воздухе Морячок извернулся, как белка летяга, взметнулись фалды мокрого пиджака. Он почти перелетел, но зацепил ногами второй ряд колючки и грохнулся вниз головой по ту сторону.
Овдеенко вылетел из-за угла. В кузове корчился зашибленый солдатик, а подконвойный сидел за колючкой и, отцепляя от проволоки драную штанину. Овдеенко влез в кузов, оттуда на крышу.
- Стоять!!! Стоять, падла!!! - из-за угла выбежал Петров, теребя кобуру ТТ.
Морячок подскочил как ужаленный, и ломанулся в дикий малинник.

Высоты Овдеенко боялся с детства, но понимание того, что за побег спросят с него, начисто выдавило чувство страха. Раскинув зачем-то руки, боец, перегруженным транспортником начал разгон. Он почти прыгнул, но нога попала в одну из щедро оставленных Морячком бурых, вонючих луж. Сапог соскользнул и Овдеенко проехав на спине, ухнул с крыши на капот грузовика.
Петров, доставший, наконец, пистолет присел на колено, целя в ломящийся сквозь кусты силуэт, но выбежавший следом Анохин ударил его по рукам.
- Живым брать!!!
Лейтенант подбежал к поднимающемуся Овдеенко и вмазал смачную плюху.
- Че встал!?! За ним!!!
Овдеенко, матюгаясь, взгромоздился в кузов, подтянулся на крышу и, разбежавшись, прыгнул. Приземлился за забором, упруго перекатился, утвердился на ногах и, как гончая, взявшая след рванул в малинник. От КПП топал, рассыпаясь цепью дежурный полувзвод, поднятый особистом.
Морячок бежал через лес, мокрые пропитавшееся мерзкой жижей штаны липли к ногам. На счастье через несколько десятков метров он скатился в извилистый овраг, чудом увернулся от гранитного валуна торчащего на дне и припустил, пригибаясь влево. Овдеенко повторил траекторию вывалившись из кустов, но менее удачно. Последовал взрыв матюгов. Он с трудом поднялся и бессильно скрипнув зубами, похромал по оврагу.
Сначала позади отчетливо слышался хруст веток и топот погони, но потом все стихло.
Морячок вспомнил, как ушел на рывок три года назад на севере. Тогда только безвестная ледяная речка спасла от пули и клыков собачьих. А тут собак пока не слыхать тьфу три раза, чтоб не сглазить. Беглец выбрался из оврага, побежал влево, сдваивая след. Через полчаса, хрипя и задыхаясь, он лег на засыпанную сухими сосновыми иголками землю и прислушался. Тишина. Вор поднялся, собираясь бежать дальше, и вдруг уловил отчетливый перестук колес. Железка! Морячок трусцой припустил на звук, удивляясь, сколько ж фартовых совпадений может быть за один день.
Когда впереди мелькнули накатанные полоски рельс, он побежал параллельно путям сквозь редкий сосняк, пока не увидел мост. Перебравшись на другую сторону, Морячок здраво рассудил, что на мосту поезд должен сбрасывать ход. Сначала он залег, спрятавшись за поваленную березу. Однако через пять минут не выдержал и спустился к реке. Сбросив многострадальную одежду он по-быстрому прополоскал ее в мутной речной воде, сам окунулся, оделся и снова залег в укрытии. Товарняк показался через двадцать минут, когда вор уже занервничал, прикидывая, не рвануть ли ему дальше.
Выбрав открытую платформу с какой-то хреновиной под брезентом, Морячок уцепился за борт и зашипел от боли. Занозистые доски впились в ладони. Перевалив тело через борт он облегченно вздохнул. Вскоре промелькнули между деревьев красноармейцы, пролетел полустанок. Поезд шел к Ленинграду. Вор разделся, разложил волглую одежду на разогретых солнцем досках и вытянулся рядом, блаженно жмурясь. Фарт не подвел.

* * *

Рубин медленно брел, наслаждаясь свободой, шумом большого города. Вокруг звонили трамваи, гудели автомобили. Процокал мимо конный милицейский патруль.
Ветер трепал афишу, зазывающую на матч ленинградского "Сталинца" с московским "Спартаком". Мишка заинтересованно остановился.
- Продули наши, криволапые! - бросил Рубину кто-то из прохожих, - Четыре: один - Распротак их в душу!
За углом оказался сквер, а за ним "точка". Мишка даже развеселился. Это было то, что "доктор прописал". Дощатая будочка с облезлой надписью "ПИВО", несколько бочек позади. За вкопанными в землю деревянными столами трое мужиков, командированных по виду, о чем-то спорили, потягивая из кружек.
Рубин, не торопясь, смакуя каждое мгновение, перешел улицу, сглатывая наполнявшую рот слюну. Крепкая бабенка в косынке нацедила ему кружку "Жигулевского" и добавила:
- Только бочку заменили, тебе самое свеженькое досталось.
Деревянная поверхность стола умопомрачительно пахла воблой и была усеяна прилипшей чешуей. Мишка пожалел, что не купил заранее какой-нибудь закуси. Он зажмурился, вдохнул запах соленой рыбы, отпил бесконечно долгий глоток.
В такие моменты он жалел, что стал военным. Был бы каким-нибудь машинистом в депо, мог каждый вечер сюда приходить, а с другой стороны, разве может какой-то машинист осознать всю глубину этого ощущения: баня, прохладное пиво, город. Пожалуй, только ради этого стоило полгода командовать взводом в глухом гарнизоне, на границе.
Мишка украдкой расстегнул верхний крючок гимнастерки. Слизнул горькую пену с усов. Идиллия была полной.
Высокий парень в пиджаке отошел от ларька, держа в руке пенящуюся кружку.
Поискал взглядом куда бы приземлиться. Обежал глазами столы, зацепился за Рубина. Подошел и тихо спросил:
- Михайло, ты?
Рубин вгляделся и вдруг заорал:
- Волька!!!
Парень бухнул кружку на стол, они обнялись.
- Сколько ж лет прошло?
- Да уж прошло... , я тебя и не узнал, в форме-то, в отпуску штоль?
- Точняк! А ты-то тоже вроде не бедствуешь.
Волька, бывший рубинский сосед по коммуналке, выложил из авоськи аппетитно пахнущий газетный сверток. Под перепачканной жирными пятнами страницей "Красного спорта" обнаружилась копченая рыбина.
- Ну, за встречу! - звякнули кружки.
Волька сунул руку во внутренний карман,
- Может усугубим? - спросил он, подмигивая, высунув из кармана горлышко чекушки.
- Нет уж, - вежливо отказался Рубин, на секунду вспомнив темный тамбур, побелевшего Одинцова и тело на полу, - я, пожалуй, пивком.
- Дело хозяйское, - легко согласился Волька улыбаясь, - а мы ершика..., до фельдмаршала дослужился?
- Не, пока лейтенант только.
Волька раскрыл перочинный нож, узкое лезвие вспороло рыбье брюхо.
Выпили еще, Рубин взял третью кружку. Воспоминания хлынули волной.
- А помнишь, как с пацанами дрались...
- А как ты из магазина спички спер...
- А как...
- А маманя-то померла, допилась, до белой горячки... - Волька помрачнел, плеснул в пиво еще водки. Мишка пододвинул свою кружку. Дернули за упокой мамашиной души. Помолчали.
- Меня в детдом хотели... нет уж! Дудки! Я через два дня сорвался. Ну а дальше, с дружками своими, с Мореным, с Винтом... потом повязали, суки, за кражу. Два года чалился. Ну а после, куда мне, я же только и умел, что дурки резать. Че смотришь, лейтенант, ты ж меня отговаривал, помнишь?
Мишка помнил. Помнил старый ленинградский двор колодец, коммуналку на двенадцать семей. Помнил подворотню, где их с Волькой била дворовая шпана, где Волька полоснул одного ножом по руке, за что заслужил кличку Холера. Как шпана собралась Вольку резать, а Мишка в последний момент подоспел, отмахавшись тогда водопроводной трубой.
- А Галку помнишь, из третьего подъезда?
- Конечно, помню!!! - Соседку Галку Мишка тайно любил года два подряд. Дарил цветы, портфель ей носил из школы. Но признаться в любви так и не нашел смелости.
- Она в том промтоварном, что на углу, продавщицей работает, в парфюмерии.
- Спасибо, Волька.
Бывший сосед подмигнул в ответ.
- Ну, а ты то чем занимаешься? - спросил Рубин.
Волька вытащил пачку "Пушки", выудил папиросу. Глянул вызывающе, пронзительными зелеными глазами.
- Завязал я. Теперь слесарю помаленьку, на Кировском.
- Угу, - недоверчиво улыбнулся Рубин, - где поморозился, то?
Волька провел ладонью по лицу:
- Заметно? Зажило ж все...
- Кто разбирается, поймет! - заверил Рубин, вспомнив, как зимой поморозились двое солдат в их роте, заблудившись в метели.
- Да там все, в лагере.
Дзынькнули кружки. Волька сплюнул длинно:

Централка, все ночи полные огня,
Централка, зачем сгубила ты меня ...

Помолчали.
- Слушай кореш, а давай ко мне рванем, с женой познакомлю.
"А что," думал Мишка, "мои все равно только вечером придут..."
- Ну, коли приглашаешь...
Волька завернул в газету обглоданную рыбину, швырнул в урну.
Втиснулись в переполненный трамвай.
- Ты где живешь-то?
- Да мы в Лахте снимаем.
На Финляндском пересели на паровик.
Вылезли в Лахте, долго шли по шоссе вдоль домов, потом свернули в какой-то проулок, затем в еще один. Остановились у калитки. За забором буйствовали кусты смородины.
Волька постучал кулаком в глухие доски.
- Кто там?! - раздался женский сердитый голос.
- Свои, Машка, открывай!
Открыла молодая женщина с малышом на руках.
Волька толкнул Рубина вперед:
- Вот Мария, знакомься! Мишка - мой друг детства! Жизнь мне спас!
- Очень приятно. - Женщина протянула Мишке узкую ладонь.
- Па! - выкрикнул малыш и протянул к Вольке ручонки.
Квартирка оказалась маленькая, всего две комнаты, но с отдельным входом и участком. Маша быстро накрыла на стол. Маленький Дениска косолапо семенил между стульями.
- Ну и напугали вы меня своей формой, - Мария вытерла руки об передник, - тут вокруг много военных живет. Каждую ночь забирают, а некоторых даже днем.
- Да, - подтвердил Волька, - время такое, всех гребут. Сосед вон, бухгалтер, а его тоже арестовали. Аккурат под утро, я как раз по нужде выходил.
- Органы разберутся, наверное... - неуверенно предположил Мишка и сменил тему:
- А малец-то, вылитая мамка!
Хозяева заулыбались.
Откуда-то вылез громадный цветной котяра, словно сшитый из лоскутков. Издав громкий "муррр", кот подошел к малышу и отвесил ему лапой подзатыльник. Через секунду оба шутливо боролись на полу.
- Вот это организьм! - удивился Мишка.
- Это Васька, - пояснила Маша, - они с Дениской лучшие друзья.
Дениска ухватил кота за рыже-черно-белый хвост и попытался отбуксировать в соседнюю комнату. Кот упирался, буксовал лапами по полу.
... мое дело маленькое, - Волька крутил в мускулистой, татуированной руке вилку, - станок вертится, знай норму выполняй, да заготовки не порти. А на партсобрании талдычат "Норму перевыполняй! Бери пример со Стаханова!". Я им что железный?! А законы-то! За опоздание теперь на зону загреметь можно.
- Да ладно тебе, страна к войне готовится! Понимать надо!
...детский очаг, это детский сад такой, - просвещала Рубина Маша, - только как бы с продленным днем. Дело в том, что многие женщины на производстве заняты, вот для них существуют "очаги".
Рубин, отвыкший от этих терминов гражданской жизни, с интересом впитывал новые названия.
Проговорили допоздна. Оставаться на ночь Рубин отказался.
- Погоди, провожу тебя до поезда, - Волька накинул пиджак, - у нас вечерами шпана шалит.
По дороге на станцию действительно подошли трое парней, но, узнав Вольку угостили его папиросой и растворились в темноте.
Постояли на перроне. Подошел пыхтящий поезд. Обнялись на прощание. Волька вдруг загрустил.
- Когда еще свидимся... - бормотал он, а потом сунул Мишке какой-то сверток.
- Держи вояка, на память!
Кондукторша подозрительно оглядела обоих. Мишка сел у окна. Поезд тронулся и утянул назад перрон с высокой печальной фигурой.
Тянуло в сон, вагон тряско подпрыгивал на стыках рельс. Рубин философски размышлял о превратностях судьбы, которая столкнула их с Волькой и развела.
С подарком Мишка долго тянул, растягивая удовольствие и гадая, что же там может быть. Наконец развернул тряпицу. Ему на колени выпали кожаные ножны. Из ножен торчал кончик деревянной рукояти. Рубин потянул за нее и обнажил настоящий финский нож. Он с детства помнил, что такой нож называется "пууко". Такой же нож был у Макара. Мишка вспомнил жилистую фигуру колхозного пастуха, вместе с которым все лето шлялся по лугам. Пальцы сомкнулись на рукояти, выпускать нож из ладони не хотелось. Рубин неосторожно провел пальцем по лезвию и тут же отдернул руку, на пальце повисла капля крови. Заточена финка оказалась - в бритву.
- Знакомишься? - улыбаясь спросил Рубин у ножа.
В ответ пууко тускло блеснул лезвием, отражая луч промелькнувшего за окном фонаря.
Да уж, угодил Волька. Знал, что дарить. Рубин завернул подарок обратно в тряпицу и сунул в вещмешок.

Мишка тихонько открыл дверь и прошел по коридору: коммуналка гудела голосами. Из кухни доносилась ругань. В коридоре трепался по телефону слесарь Ковригин. Рубин прошел к двери в комнату. Ковригин, не отрываясь от трубки, округлил глаза, пожимая протянутую руку.
Мишка прислушался и распахнул дверь.
Рубины ужинали. На столе стояла тарелка с колбасными кружками, чайник, сахарница, чернели ломти хлеба на деревянной доске. Родители почти не изменились, разве что у отца прибавилось седины.
- Мишенька вернулся! - Елизавета Григорьевна бросилась обнимать сына.
- Мама...
- Водкой пахнет! Ты что, пил!?
Мишка покраснел, как маленький:
- Мам, понимаешь, я Вольку встретил, помнишь, соседа...
- Ты пил с этим уголовником?!
- Да оставь ты его, Лиза! Взрослый мужик ведь! Ну-ка сынок, покажись.
Самуил Давидович приблизился, внимательно оглядел сына, а затем крепко обнял.
- Возмужал! - удовлетворенно крякнул отец, - Поздоровел, сынок!
- Мы тебя завтра ждали, а Патрикеевна сказала, ты сегодня приехал, такой сюрприз. Я тебе яблочный пирог испекла, твой любимый.
- Спасибо, мама. - Мишка вдруг снова почувствовал себя ребенком.
- Садись, сынок, - отец уселся за стол, - рассказывай, как ты?
Елизавета Григорьевна вернулась из кухни, неся противень.
- Я на завтра специально выходной взяла.
В тот вечер окно у Рубиных погасло поздно ночью.
Утреннее солнце яростно било сквозь штору. Со двора доносились удары по мечу и азартные восклицания: Бей! Свечка! Пасок! Туши!
Родителей в комнатах не было. Мишка поплелся чистить зубы. На стенке уборной подковами изгибались надписанные деревянные стульчаки. Свешивалась с бачка ржавая цепочка. Кран с фарфоровыми ручками долго хрипел, прежде чем выпустить струю холодной воды.
Закончив утренний моцион, Рубин заглянул в кухню.
Мать возилась у плиты, обсуждая с Патрикеевной новости. Оказалось, арестовали соседа с первого этажа.
- У него вон какие хоромы были, - Патрикеевна даже руками развела, - а сейчас у кого жилплощади больше тот сразу и шпиён.
- Ну уж, прям так из-за жилплощади? - усомнилась Елизавета Григорьевна.
- Точно говорю!
- Проснулся, соня! - обрадовалась Елизавета Григорьевна, заметив сына, - Садись завтракать. Форму твою я выстирала, на чердаке сохнет.
Мишка проглотил вкусный дымящийся омлет, запил горячим чаем. Елизавета Григорьевна сидела напротив, подперев голову щекой, и горестно вздыхала.
- Совсем взрослый стал.
- Ничего, маманя, - успокоила Патрикеевна, - вот он как начнет внуков клепать, без работы не останешься.
- Скорей бы уже остепенился.
- Да ладно вам! - не выдержал Мишка, - вся страна к войне готовится, какие уж тут внуки!
- Войны нам только не хватало! - всплеснула руками Патрикеевна.
Мишка вернулся и стал одеваться. Хотелось пройтись по городу, заодно и заглянуть в промтоварный. Точнее первым делом в промтоварный, поправил сам себя Мишка.
Собственный внешний вид Рубин забраковал. Скинув форму, он потребовал утюг и собственноручно отгладил бриджи и гимнастерку под удивленным взглядом Елизаветы Григорьевны.
- Пойду по городу пройдусь, - скучающим голосом произнес Мишка, - одичал в армии, отвык от цивилизации.
- Угу, - таким же тоном ответила Елизавета Григорьевна и добавила, хитро улыбаясь, - смотри, в промтоварном долго не задерживайся. Не забудь: вечером мы идем в гости к дяде Моне.
"Вот что значит еврейская мама!", - думал Рубин, сбегая по лестнице, - "Ничего не скроешь."
На улице Мишка остановился, вдыхая забытые запахи города. Ветерок кружил в воздухе пушистые клочья тополиного пуха.
До магазина Мишка дошагал за пять минут, старательно сдерживая желание припустить бегом.
У двери он поправил фуражку, придал лицу строгое выражение и шагнул внутрь.
В зале две женщины о чем-то болтали с кассиршей. Рубин сориентировался и со скучающим видом прошел в парфюмерию.
За прилавком сидела грудастая баба лет сорока и читала газету. Рубин разочарованно прошелся взглядом по прилавкам. Продавщица отложила газету и встала:
- Вам помочь, товарищ военный?
- Мне... ну... это..., - замялся Мишка, - пилочку для ногтей.
- Пробейте в кассе двадцать копеек.
Разочарованный Рубин вышел из магазина, крутя в руках абсолютно ненужную пилочку для ногтей. Расстраиваться он не стал, решив зайти ближе к вечеру, во вторую смену.
Мишка направился к трамвайной остановке.
Вскоре подошел полупустой трамвай, Мишка прошел на заднюю площадку, обзор оттуда был гораздо лучше. Город почти не изменился, только надел нарядные транспаранты к новому празднику: Дню Физкультурника.
Толстый мужчина, стоящий рядом, лениво перелистывал газету. Один из заголовков резанул глаза: "Провокации на германо-польской границе". Рубин подался вперед и прищурился.
"Не прекращаются провокации польской военщины на границе с Германией. Два дня назад был обстрелян немецкий пограничный патруль..."
Толстый гражданин сложил газету, и шагнул к выходу.
"Ничего не понимаю..." думал Мишка, глядя на бегущие за окном дома, "выходит Польша может напасть на Германию, а мы, если верить Петьке, нападем на Польшу. Тьфу, политинформации надо было внимательней слушать, а не зевать."
Мишка вылез на набережной Красного флота и медленно побрел к сверкающему на солнце шпилю Адмиралтейства. Ветер колыхал над набережной красные ленты с призывом: "Даешь третью пятилетку!" Нева плескала темной водой в гранитный парапет. На другом берегу, на пляже у Петропавловки загорал народ, бултыхались в воде мальчишки.
В Саду Трудящихся прогуливались бабушки с колясками. Промаршировал отряд пионеров. Поравнявшись с Мишкой, вожатый в белой рубашке четко вскинул руку салютуя. Рубин тоже подтянулся и отдал честь.
На площади Урицкого суетились рабочие, укрепляя на здании музея Революции огромный плакат: На фоне красного флага товарищ Сталин сжимал штурвал с надписью: СССР. Рядом со штурвалом трепетали на ветру алые буквы: "КАПИТАН СТРАНЫ СОВЕТОВ ВЕДЕТ НАС ОТ ПОБЕДЫ К ПОБЕДЕ."
На проспекте 25го Октября Мишка купил газету. Присел на скамейку и пробежал глазами статью о пограничной перестрелке. Заметка заканчивалась словами о том, что Германия врядли будет терпеть бесконечные провокации.
Озадаченный Рубин купил мороженное. Молодая симпатичная лоточница улыбнулась ему, выдавливая белый холодный шарик на круглую вафлю, накрыла поверх другой вафлей и протянула Мишке. Сладкая холодная масса приятно обжигала горло.
У Авроры суровый дворник в фартуке шаркал метлой, Пацаны обсуждали фильмы: шел "Великий гражданин" и "Большая жизнь". Подумав, Мишка купил билет на "Большую Жизнь".
Фильм Мишке понравился. Шахтеры Донбасса перевыполняли план, а в свободное время ловили диверсантов.
На обратном пути он слопал еще и эскимо. У самого дома Мишка не удержался и как в детстве сиганул с открытой площадки трамвая. Притормозивший водитель цистерны с надписью "Молоко" послал ему вслед пару матюгов.
В этот раз в магазине прохаживались несколько женщин, в кассу даже стояла небольшая очередь.
Галку Рубин узнал сразу. Он стояла за прилавком и показывала высокой толстухе в шляпке какие-то духи. Галка почти не изменилась, только еще больше похорошела. Все такой же задорно вздернутый носик, бездонные зеленые глазищи. Две каштановые косички, переплетаясь, образовывали замысловатую прическу.
В животе появился знакомый холодок, все мысли из головы куда-то улетучились. Он встал позади толстухи и начал самогипнотизировать.
"Возьми себя в руки! Ты же не мальчишка, ты командир, лейтенант Красной Армии!"
Напоминание об армии подействовало благотворно, по крайней мере, Рубин ощутил, что к нему вернулся дар речи. План действий он разработал еще вчера, пока ворочался в кровати пытаясь уснуть. Не зря их постоянно тренировали многокилометровыми марш-бросками. Лихой обходной маневр, атака с фланга, банальное приглашение в кино должен был заменить более культурный театр.
Толстуха, наконец, потащилась в кассу платить.
- Слушаю вас товарищ... ой, Рубин!- Галка подняла глаза и восхищенно захлопала в ладоши, - откуда ты? В форме... - добавила она.
- Привет, Галка! - заготовленные фразы в голове смешались в винегрет, - Как поживаешь?
- Все хорошо, в институт готовлюсь, а ты как?
- Нормально, служба... вот. - слова примерзли к небу, в голове стояла звонкая пустота.
Вернулась толстуха с чеком. Галка вручила ей духи в цветастой коробке.
- Слушай Рубин, можешь к задней двери подойти, я к тебе из подсобки выйду, а то мне здесь болтать не удобно.
- Конечно, я мигом, - Мишка развернулся и услышал, как Галка сказала кому-то:
- Леночка, постой за меня пять минут, я знакомого встретила.
- Везет тебе на знакомых, - ответил незнакомый девичий голос, - такой красавец в форме.
К заднему входу "красавец в форме" ломился, как в тумане. Перемахнул какой-то забор, налетел на штабель ящиков.
Минут десять поболтали ни о чем, вспоминали знакомых, соседей, родителей.
- Ладно, - закончила разговор Галка, - мне пора.
- Слушай, - решился, наконец, Мишка, чувствуя как разливается внутри холод, - а может мы еще как-нибудь встретимся, можно я тебя приглашу?
На Галкином личике мелькнула задумчивость.
- Ну, - протянула она, чуть не лишив Мишку сознания, - я не против, а куда?
Рубин почувствовал, как холод внутри сменяется горячей волной.
- А давай в театр махнем, скажем, в Музкомедию?
- Ой, - обрадовалась Галка, - здорово!
- Давай завтра вечером? - Рубин продолжал развивать достигнутый тактический успех.
- Завтра... - снова протянула Галка, очаровательно наморщив лобик, - ну, давай завтра, а во сколько?
- А ты утром работаешь?
- Работаю, до трех.
- Тогда я к тебе забегу, скажу во сколько спектакль.
- Договорились.
- Тогда, до завтра.
- Пока.
Когда за Галкой захлопнулась дверь, Рубин исполнил танец американских индейцев, напугав некстати вышедшего грузчика.

* * *

Морячок внимательно изучал свой многострадальный гардероб. На рубашке еще оставались кровавые пятна, брюки были сильно разодраны, но кое-какой вид имели, чего нельзя было сказать о пиджаке. Да и опухшая, морда добавляла колорит, только густая трехдневная щетина скрывала синяки на лице. А главное, запах... запах валил с ног.
С товарняка он спрыгнул в Дибунах. Еще раз простирнул вещи у колонки. Дошел до станции. Покрутившись у вокзала, он собирался выйти на перрон, но заметил наряд милиции. Морячок, не оглядываясь, вышел на улицу и свернул в ближайший лесок. Поблуждав, он вышел к шоссе, потоптался на обочине. Минут через десять показалась груженая бидонами полуторка. Морячок замахал рукой, и вскоре сидел на продавленном сиденьи и увлеченно врал шоферу. Водитель полуторки, молодой веснушчатый парень, неторопливо потягивал лимонад из бутылки, сочувственно качая головой.
- Жена, понимаешь, язва, пилит и пилит. Ну хлопнули с ребятами после смены по сто грамм, что такого? Золотарем-то работать, это тебе не за станком вкалывать! Так нет, только что скалкой не огрела, стерва. Пошла она..., думаю. Сел на лесапед, и к брательнику ночевать. Дом у него в Песочном. Ну и навернулся, мордой об асфальт, сволочь какая-то проволоку на трассе выбросила. Теперь вот к врачу еду, за справкой.
С попутки он слез в Удельной. Долго петлял по переулкам и, наконец, остановился у калитки неприметного домика.
На стук за забором залаяли псы.
- Цыть, хвостатые! - ругнулся хриплый женский голос и спросил:
- Кого там принесло?
- Свои, Марго! Открывай! - крикнул Морячок.
- Свои все дома, спят. - Донеслось из-за забора, однако засов звякнул, калитка приоткрылась.
Выглянувшая в щель красивая цыганка всплеснула руками:
-Глебушка!!! Ты как здесь?
- На курорте был, вот, заскочил проездом.
- Эк тебя на курорте изукрасило! - поцокала языком Марго, - Проходи, отдыхающий.
Она захлопнула за Глебом калитку, звякнула засовом.
Из дома доносился шум гулянки.
- Постой, Марго..., - смущенно позвал Морячок, - мне бы... это... помыться, да переодеться... я ж через парашу рванул.
- Да уж, чуствуется! - Марго смешно наморщила нос, - Пойдем, герой, отмываться, только учти, воды горячей нет.
За домом кособочилась банька, с большим баком на крыше.
- Мыло тамочки, на полке, одежку выбрось, я уж тебе новую подберу.
Морячок полез отмываться.
Вскоре цыганка принесла чистое полотенце, белье, парусиновые брюки и рубашку. Постояла у двери, с улыбкой прислушиваясь к доносящемуся из баньки уханью и фырканью, сложила одежку на крыльцо. Затем снова ушла в дом и вернулась, неся в руках потертые прохаря с рыжеватыми голенищами.
Вскоре взъерошенный, отмытый Морячок ввалился в дом. Прошел небольшой предбанник и оказался в огромной комнате, утопающей в табачном дыму. Человек пятнадцать гуляли за заставленным бутылками и блюдами столом. Где-то рыдал баян. Пьяный голос с надрывом тянул:

Суд идет и вот процесс кончается
И судья выносит приговор
Хитро конвоирам улыбается
Толстый лупоглазый прокурор.

Морячок пододвинул себе стул, уселся, развалясь и не торопливо огляделся. Коренастый мужик в тельнике с татуироваными руками махнул ему огромной лапой, скривив изуродованное шрамом лицо в подобии улыбки:
- Морячок...
- Здорово, Шрам.
Татуированный пересел ближе. Плеснул себе и Глебу мутной самогонки из бутыли. Подтянул тарелку с коричневой одноногой курицей. Выпили. Самогон оказался забористый, но ароматный, настоянный на каких-то травах.
- Цыгане гонют, - пояснил Шрам, - говорят, целебный,
- Целебный, не целебный, но ядреный, падла! - прокомментировал Морячок, отдирая от курицы оставшуюся ногу.
Глеб осмотрелся, ища знакомых. В углу парень с челкой, и прилипшей к губе папироской растягивал меха баяна. Приблатненная баба, в сарафане, сверкая фиксой, пела про то как "С вором ходила, вора любила".
На противоположном конце стола шла азартная игра в карты. Игроки взрывались букетами цветистой брани и угроз.
Морячок развалился на стуле, закурил и довольно прищурился.
- Ты где так влип? - поинтересовался Шрам.
- В поезде. Легавые на меня жмура повесили, сучары подзаборные. Во как морду разрисовали, гады! Сапогами топтали, только я им фуфло впарил, и на очной ставке рванул через парашу.
Теперича надо ксиву какую-нибудь, да отлежаться, пока фотокарточка подсохнет.
- Отлежишься, - Шрам подмигнул, - у Марго под бочком.
Морячок промолчал.
Баянист тем временем отставил жалобно пискнувший баян. Снял со стены гитару. Потренькал, подкрутил колки и запрыгал по комнате, разгоняя дым, заводной мотив Цыганочки:

Эх, звени-и-и-и...

Морячок выскочил вперед и пустился в пляс притоптывая,

звени гитара, плачь и пой столица!
Нас на вокзале сто семей, сто матерей в больнице!
Сто украли кошельков, сто сирот осталось!
Сто вагонов обошли, сто рублей набралось!

Марго подбежала к нему и крутанула широким в воланах подолом,

Эх раз! Еще раз! Еще рубль, еще два-с!
Эх раз! Еще раз! На вокзале много нас!
Оп-па!

И уже все подпевали, приплясывали притоптывая, выкрикивали слова:

Эх, звени-и-и-и...

звени монетка, хвать ее ладошка!
Палка, палка две струны, детская гармошка!
Подходи, частной народ, денежку кладите!
Сто семей у нас сирот - справку посмотрите!

Все одновременно замолчали, только Марго высоким чистым голосом пропела.

Нету пап, нету мам - помогите нам на храм!
На рубаху на штаны да на по-хо-о-о-роны!

Довольный Морячок вернулся к столу и тяпнул еще рюмку.
- За ксиву с Марго поговори, - Шрам хрустко перекусил соленый огурец, - она устроит.
Что происходило потом, Морячок помнил как в тумане, потрясения прошедших дней смешавшись с водкой, отключили сознание.
Проснулся Глеб поздно. Болела с перепою голова, ныли отбитые Анохиным ребра. Луч солнца пробивался сквозь легкую занавеску и светил прямо в глаза. Морячок тряхнул головой, разгоняя утреннюю одурь, отвернулся и замер. С подушки на него глядело его же собственное лицо. Он даже вздрогнул и потер глаза, но лицо не исчезло.
Звонкий смех напомнил комнату. В дверях стояла Марго, простоволосая, в цветастом халате и хохотала.
- Что не узнал?
Глеб схватил лежащий на подушке листок бумаги. Под надписью "Их разыскивает милиция" был изображен никто иной, как гражданин Морской Глеб Егорыч.
- Откуда? - прохрипел он
- Шрам со станции приволок. - Марго достала из-за спины бутылку пива, - На, похмелись, киногерой.
Морячок со стоном откинулся на подушку. Цыганка присела на кровать. И вдруг склонившись над ним, страстно поцеловала в губы.
- Ты не волнуйся, Глебушка. Ксиву тебе выправим, усы отпустишь, все образуется, родной.

Два дня Морячок отлеживался. Воровская малина жила своей тайной жизнью. Приходили и уходили какие-то люди, приносили товар менялись, торговались. На третий день он побрился, оставив небольшие усы, Марго помогла постричь под ноль голову, сбрив ниспадающую на глаза, блатную челочку, предмет особой гордости Глеба. Пиджак и кепку Марго выдала новые, из своих запасов.
Потом они сходили в фотоателье, сфотографировались на документы.
Через два дня явился фармазон Профессор с новым паспортом. Паспорт был затерт и потрепан, чуствовалась рука специалиста. Теперь Морячок звался Долгушев Глеб Филаретович.
На следующее утро он не удержался и отправился со Шрамом прогуляться по рынку.
- Должок один получить надобно. - Пояснил Шрам.
До Кузнечного доехали на трамвае. Ветер гнал по небу пушистые облака, нанизывая их на колокольню Владимирской церкви. Над входом в церковь кособочилась вывеска "Физкультпромснаб".
Через дорогу желтело здание рынка. У ворот, как два стражника, застыли статуи колхозницы и рабочего.
- А ведь я помню времена, когда здесь открытая толкучка была, - Шрам ностальгически причмокнул, - никаких тебе павильонов, дверей, все открыто. Лафа, а не работа. А в двадцать седьмом отгрохали эту громадину.
В торговом павильоне Морячок купил палку ревеня.
- Как ты грызешь эту отраву?- Шрама передергивало от одного вида красно-зеленой палочки.
- Привычка. - Ответил Глеб. И действительно, эта детская привычка грызть кислятину так и не прошла с годами.
- Ну тебя, с твоими привычками, я лучше газировочки дерну. - Шрам подошел к прилавку, за которым у медного крана восседала пожилая продавщица в белом халате. Перед ней помещался голубой дощатый ящик, заполненный стаканами. В каждом на дне краснел сироп. Шрам заплатил. Женщина разбавила сироп пузырящейся шипучей газировкой и поставила перед покупателем.
- Уф, - выдохнул Шрам, одним глотком выдув газировку. Вернул стакан и поблагодарил.
В молочном ряду к ним подошел смуглый быстроглазый паренек из рыночной шпаны. Поздоровался за руку, и зашептал Шраму:
- Сейчас нету, Шрам, погоди еще пару часов.
Шрам угрюмо уставился на смуглого. Тот побледнел. Шрам не торопясь, протянул пятерню к собеседнику и извлек из его нагрудного кармана пачку папирос.
- Ну, час всего подожди, я сделаю... - взволновано шептал смуглый.
Шрам медленно выщелкнул из пачки папиросу, сунул в рот и, глядя отсутствующим взглядом куда-то поверх смуглого, предложил коробку Морячку. Глеб отрицательно мотнул головой.
- Ну хорошо, - шептал смуглый, - может котлы возьмешь, заместо? Хорошие котлы, тут один фраерок торгует.
Шрам сосредоточенно пошарил по карманам, общупал каждый в отдельности, и наконец, обнаружил коробок. Долго, ломая спички, чиркал, прикуривая. Смуглый уважительно ждал "приговора". Наконец Шрам закурил, выпустил струю дыма.
- Ты, Копченый, наш закон знаешь?
- Дык я... - дернулся было Копченый.

- Долги отдавать надо...

Копченый покрывался испариной.
- Хрен с тобой, давай котлы! - оборвал Шрам.
- Фуууух! - Облегченно выдохнул Копченый: - Пойдем, покажу.
Они вышли из ряда, перешли в другой. За одним из прилавков пухлый, фальшиво улыбающийся мужчина в шерстяном жилете торговал карманными часами. Народ с интересом разглядывал с десяток "луковиц" разной величины, разложенных на газете.
Шрам поглядел издали и милостиво протянул:
- Вон те, справа, с краю, ниче так...
- Понял. - Смуглый на минуту исчез и тут же вернулся, ведя под руку белобрысого парня в белых парусиновых брюках. Вид у него был простецкий, как у деревенского дурачка. Такой, что казалось видишь парня насквозь.
- Деревня, - представился белобрысый.
- Давай, давай! - торопил его смуглый. - Те, что справа, с краю.
Деревня подошел к прилавку. Копченый рядом, торговался за стакан семечек со сварливой старухой в вязанной кофте. Деревня постоял, разглядывая часы. Взял в руку одни, потом другие. Переспросил, почем товар. Продавец ответил, суетливо потирая руки. Деревня поднес часы к уху, прислушался. Потом задумчиво протянул, глупо улыбаясь:
- Тикают!
Продавец тоже улыбнулся и протараторил, скороговоркой:
- Конечно, тикают, что ж им, стоять? Это, брат, качество.
- О, - снова подал голос Деревня, - встали. Стоят.
- Как встали?! - перекосился продавец.
Тем временем Копченый отошел от прилавка, и многозначительно похлопав по карману, осведомился у Шрама:
- Пошли что ли?
- Погоди, - отмахнулся тот, набирая у Копченого семечек, -дай спектакль досмотреть.
Деревня, тем временем, заканчивал. Поднеся кулак к уху, он внимательно прислушивался.
- Ага, сейчас опять пошли! Нет, встали. Хотя, сейчас опять идут. Ладно, - Деревня разжал пустой кулак, - я тоже пойду, пожалуй.
У продавца отвалилась челюсть:
- Э-э! А часы?!
- Дык, какие часы? - Деревня поднял на продавца невинные голубые глаза, - Часы-то, порченные, то стоят, то идут. На хрена мне такие. Не буду брать.
- Как же так, - бормотал продавец, - что ж такое делается? Часы отдай!!!
- Какие часы, дядя!? - разводил руками Деревня, - Не брал я ничего.
- Граждане! - взвопил продавец, - Грабют средь бела дня!
- Че ты прилип!? - возмущался Деревня, - Обыщите меня, ну! Вы свидетелями будете! - он ткнул пальцем в толпившийся народ.
- Ладно, пошли, - согласился наконец Шрам. Они перешли в мясной ряд. Возмущенные вопли продавца доносились и сюда.
Копченый достал из кармана часы и протянул их Шраму.
- Благодарствую, - прокомментировал тот.
На выходе с рынка Морячка остановил наряд милиции. Двое милиционеров и какой-то штатский внимательно изучили документы, но отпустили.
- Не нравится мне эта суета, - говорил Морячок Шраму, трясясь в трамвае,- надо на дно ложиться.

* * *

Спал Рубин как убитый. Виноват был дядя Моня, точнее его знаменитая вишневая наливка домашнего приготовления. Дядька суетился, постоянно наполняя рюмки, и страшно обижался, если кто-то отказывался. Наливка действительно была на уровне, мягкий вкус вишни скрывал убойную крепость напитка. Собственно, в алкоголе Моня, бывший моряк, а ныне лоцман балтийского пароходства, понимал толк. С детства помнил Мишка его гроги и пунши. Мама всегда сердилась, но отец с Моней кричали, что, мол, растет мужик и совали ему крохотную рюмку согревающего напитка.
В гостях просидели почти до полуночи.
А утром разбудило невыключающееся радио на кухне. Диктор передавал вести с полей. Рубин потянулся, прислушиваясь.
"А теперь, переходим к международным новостям, - произнес диктор.
Сегодня утром немецкая армия вступила в столкновение с частями польских агрессоров по всей польско-германской границе. Напомним нашим радиослушателям, что вчера польские диверсанты захватили радиостанцию в немецком городке Глейвиц, после чего передали в эфир воззвание, в котором призывали бить немцев. В результате, части польской армии в нескольких местах перешли границу, но их атаки были отбиты. Германия, измученная постоянными провокациями польской военщины, не могла примириться с существующим положением и дала достойный отпор провокаторам.
А теперь новости спорта..."
Мишка провел ладонью по лбу. Из сообщения он ничего не понял. По всему выходило, что поляки напали на Германию, а теперь получают "достойный отпор". "Ладно," думал он, "меня не касается. В отпуску я."
После завтрака Рубин отправился добывать билеты в театр.
В Музкомедии он долго изучал афиши, выспрашивал кассиршу и в конце так и не решился. В Пассаже ему сразу не понравилось. Как-то слишком скромно для влюбленного лейтенанта. Тогда Рубин вспомнил про Кировский.
В Кировском шла Кармен. Цена кусалась, но Мишка разорился на два билета. Выйдя на улицу, он увидел высокого старика, выбиравшегося из грязного газика с шашечками на двери. "Гулять, так гулять!" решил Рубин и свистнул водителю. Сговорились без проблем, водила, крепкий парень в пиджаке, с осоавиахимовским значком обещал заехать ровно в семь.
Довольный собой, Мишка зашагал к трамвайной остановке.
В промтоварном топталась очередь. Рубин скромно встал в конец, дождался вопросительного Галкиного взгляда. Отметил, что когда Галка заметила его, дежурная улыбка сменилась на искреннюю, а в глазах запрыгали смешливые искорки.
- Сейчас выйду. - Галка покосилась в сторону подсобки. На этот раз Рубин добрался до черного хода без потерь, ни разу не споткнувшись.
- Итак, - сообщил Рубин, - имеется два билета на Кармен.
Узнав о Кармен, Галка обрадовалась. Мишка обещал ждать внизу ровно в семь.

Дома, на кухне шумела ссора. Петрова сцепилась с Патрикеевной. Яростные вопли потрясали коммуналку, перекатываясь по коридору. Главное, что ванная была свободна. Воспользовавшись случаем, Мишка рванул в душ.
Ровно в без десяти семь благоухавший "Шипром" Рубин прогуливался под аркой проходного двора, крутя в руках веточку акации. Заходящее солнце отскакивало от надраенных сапог, а накрахмаленный подворотничок колол шею.
Без пяти под арку, чихая двигателем, вползла заказанная эмка. Пока водитель нетерпеливо поглядывал на часы, Рубин отвлекал его разговорами о запчастях и моторах.
Наконец дверь подъезда распахнулась. Галка, в белом, в цветочках платье, процокала каблучками по ступенькам. Таксист уважительно присвистнул.
Мишка шагнул вперед, разгоняя дурацкий счастливый туман в голове.
- Привет!
- Привет! Машина подана!
- Ух ты! Как здорово! - Галка восхищенно захлопала в ладоши.
Язык у Мишки опять присох к гортани. Зато прорезался внутренний голос, который сварливо бросил "Хоть бы комплимент сказал девушке, идиот!" и выругался нецензурно.
Мишка распахнул заднюю дверь, облизал губы и выдавил:
- Ты потрясающее выглядишь!
- Спасибо.
Хотя сиденье было жестким, а в салоне воняло бензином, Мишка был счастлив. Хоть на короткое время, но он ощущал себя частью той шикарной жизни, известной ему по книжкам и кинофильмам.
Когда они выбрались из такси. Рубин взял Галку за руку. Сопротивления он не ощутил. Внутри победно запела труба.
Разодетый швейцар проводил их взглядом, важно кивнув. Внутри толпилась нарядная публика.
Когда они поднимались по лестнице, прозвенел звонок. Рубин чувствовал себя так, словно попал на другую планету. Галка тоже с интересом оглядывалась. Публика была самая разная. Женщины в вечерних платьях томно выгибали оголенные по последней моде спины. Зеленела форма военных. Молодежь одевалась попроще, в рубашки с короткими рукавами и в обычные платья.
Пока Мишка с Галкой пробирались к креслам в партере, прозвенел еще один звонок. Все зашуршали, зашелестели усаживаясь. Дернулся и пополз занавес. Померкли сверкающие шары под потолком. Дирижер встал за пульт.
Зазвучала музыка, и Мишка словно перенесся на сцену. Очнулся он лишь один раз, для того, чтобы нащупать Галкину руку и снова унестись под солнечное небо Севильи.
В антракте они вышли в фойе. Рубин отправился за лимонадом в буфет. У стойки бурлила небольшая толпа. Какой-то поддатый гражданин пытался влезть без очереди. Рубин аккуратно оттеснил пьяного плечом, и пока буфетчица наливала лимонад, слушал недовольное бормотание за спиной.
Галка болтала в целой компании девушек. Они, то и дело, принимались хохотать, бросая в сторону Рубина озорные взгляды.
- Миша, познакомься. - Галка представила ему всю компанию подружек. Девчонки робко пожимали протянутую руку, улыбались и краснели.
Во второй части Рубин, затаив дыхание, приобнял Галку за плечо. Осторожно покосился, Галка не сопротивлялась, а может так увлеклась, что и не заметила. Мишка глядел на ее разгоряченное лицо, на смешной, непослушно выбившийся локон. Потянул носом легкий аромат "белой сирени", испытывая в груди приятное волнение.
После театра Рубин снова умудрился поймать такси, хотя прошлое такси и билеты уже влетели ему в копеечку.
Всю дорогу они сидели на заднем сидении, держась за руки и молчали. Во двор шофер не поехал, остановился у арки. Мишка выскочил, галантно открыл дверь.
- Спасибо, - улыбнулась вдруг Галка, - вы настоящий джентльмен.
- Джентльмены у капиталистов, а у нас красные командиры! - отшутился Рубин.
В молчании они дошагали до подъезда. Галка поднялась на ступеньку крыльца и повернулась к нему лицом, оказавшись почти на голову выше.
- Спасибо за театр, мне очень понравилось...
- Тебе спасибо, - отозвался Мишка, лихорадочно пытаясь сказать что-то такое..., но в голову ничего не лезло, - можно я тебя завтра навещу, на работе?
- Да, конечно, я в вечернюю... спокойной ночи.
Мишка, вдруг решился и, закрыв глаза, потянулся губами вперед, но ощутил, как скользнула по щеке прохладная ладонь, а затем перед носом хлопнула дверь парадной, за которой застучали россыпью по ступенькам каблучки.
Мишка расстроено плюхнулся на лавочку, сорвал фуражку и вытер лоб. Остыв немного, лейтенант поплелся домой и долго вертелся в кровати продумывая тактику дальнейших действий. В конце концов, он решил пригласить Галку в ЦПКО, в воскресение, и, довольный собой, заснул.
Утром он провалялся в постели, пока солнечная полоса, стелящаяся от окна не переместилась с подоконника на пол, а с пола на подушку, настойчиво намекая, на то, что пора вставать.
На столе лежала записка, мама просила сходить в фотоателье сфотографироваться для нее. Мишка позавтракал, потом честно выполнил мамино поручение. Пару часов он бесцельно шлялся по городу. В пол третьего он подкараулил Галку у подъезда и проводил до магазина. Согласие на воскресную прогулку удалось получить довольно быстро.
На обратном пути Мишка забрел в гастроном. За высоким деревянным прилавком, отгороженные стеклом высились груды консервов. Позади монументальной продавщицы в капоре, тускло поблескивали банки с вареньем и компотами.
Мишка озадаченно потоптался, соображая, что бы купить. Наконец пробил в кассе хлеба, колбасы, бутыль кефира и шпроты. На большее фантазии не хватило. Обратно он шел, весело помахивая авоськой и посвистывая. Ветер гонял по двору клочья тополиного пуха.
У парадной пацаны играли в "чижа". Сосед Женька ловко отбивал обломком швабры. На ступеньках сидели двое смешных пухлощеких близнецов Петровых, и лохматая дворовая псина. Все трое, раскрывши рот, провожали каждый полет заменяющего "чижа" драного ботинка.
Мишка остановился, наблюдая за игрой, а ведь недавно, сам играл в "чижа" с пацанами в училище.
Наверху стукнуло окно, Патрикеевна высунула седую голову, засекла глазами внука и прокричала:
- Женька!!! Где тя черти носют!!! А ну быстро обедать!!!
- Ба, - Занудил Женька - я сейчас, мне Петька обещал голубей показать!!!
- Давай быстрей! - Петька схватил "чижа" и припустил в соседнюю парадную, Женька за ним, следом смешно семенили близнецы, за которыми косолапила псина.
- Домой!!! Кому сказано!?! Отцу скажу, надерет!!!- несся сверху боевой клич Патрикеевны.
Мишка поднялся в квартиру. С кухни опять доносилась ругань, визгливый крик Петровой, бас Патрикеевны.
Мама пила чай в комнате.
- Ох, спасибо Мишенька, - поблагодарила она, увидев полную авоську, - только на кухню не ходи, там очередная свара.
- Да, я слышу, - Мишка поставил авоську на стул, сел на другой стул, а ноги пристроил на третий.
Елизавета Григорьевна отставила чашку и внимательно посмотрела на сына. Вздохнула.
- Совсем ты у меня взрослый...
Мишка промолчал.
- В июле дед приезжал, забыла тебе рассказать.
- Как он там?
- Молодцом, работает до сих пор. Привез весточку от дяди Яши.
Деда Мишка не видел давно, еще с училища. Отец Елизаветы Григорьевны жил в далеком белорусском местечке, где всю жизнь работал портным. А мамин брат Яков после гражданской оказался в Польше, в Брест-Литовске. Поначалу они переписывались, а потом оказалось, что заграничные родственники до добра не доведут. Так и писала Елизавета Григорьевна в анкетах, что старший брат пропал без вести в гражданскую войну.
Изредка, если была оказия, Яков передавал письмецо, без подписи, или на словах.
Елизавета Григорьевна открыла трюмо, долго ворошила бумаги и, наконец, извлекла фотокарточку. С небольшого картонного прямоугольника на Мишку напряженно таращился средних лет мужчина в костюме. Густые волосы курчавились над высоким лбом, пухлые губы, казалось, вот-вот расползутся в улыбке, даже угадывались на щеках озорные ямочки. Сходство с матерью чувствовалось сразу: тот же нос, такой же чуть скошенный волевой подбородок.
- Как он там, не женился еще?
Елизавета Григорьевна рассмеялась. Сколько Мишка помнил, столько дядя Яша собирался жениться. В каждом новом письме он рассказывал об очередной кандидатуре, порядочной еврейской девушке, вот только имена каждый раз варьировались.
- Жениться он, как же! Бабник старый!
Отворилась дверь.
- Кто бабник? - спросил Самуил Давидович, входя в комнату.
- Привет, пап! Это мы про дядю Яшу.
- Давайте за стол, - Елизавета Григорьевна поднялась со стула, - сейчас ужин принесу.
Мишка заметил у отца в портфеле газету. Достал и развернул на столе "Правду". О Польше на первой странице ничего не сообщалось. Рубин разочарованно перелистнул газетный лист и обнаружил то, что искал. Небольшая заметка под заголовком "К германо-польскому конфликту". Оказалось, что польская армия откатывается по всему фронту, не оказывая немцам никакого сопротивления.
- Пап, - поинтересовался Мишка, - ты читал?
- Про Польшу? - читал, - Не нравится мне это, "Правда" пишет, что поляки отступают. Так, скоро фашисты у нашей границы будут стоять.
- Может отобьются, - предположил Мишка, - Польша, она большая.
- Надеюсь, что отобьются, а то Яшка точно не женится.
- Ладно вам болтать! - Елизавета Григорьевна поставила на стол кастрюлю с картошкой и чайник, - Дай бог, чтоб обошлось все!
За ужином Самуил Давидович хмуро рассказал, как сегодня на заводе одного из инженеров арестовали за вредительство, прямо на рабочем месте.
Мишка заметил, как побледнела мать, да и у самого под сердцем шевельнулся неприятный холодок.
Остаток вечера Мишка с испорченным настроением провалялся на диване, перечитывая какую-то книжку.
Утром, он позавтракал, навел блеск на сапоги, подшил свежий подворотничок и, как договорились, зашел за Галкой ровно в десять.
ехали с пересадкой, на двух трамваях.
На Елагином острове уже прогуливался нарядно одетый народ, бегали пестрые стайки ребятишек. В "Голубом Дунае" мужики заправлялись пивом. Милиционер бдительно прохаживался неподалеку.
Они перешли мостик, купили мороженное и медленно побрели вдоль Большой Невки. От площадки с аттракционами долетали радостные крики, детский визг. Взрывы хохота потрясали павильон "Кривые зеркала". Из дверей торчал хвост длиной очереди.
Установленный на столбе раструб-громкоговоритель бабахал Варшавянкой.
Галка побросала кольца на палочку, но ничего не выиграла. Мишка оказался немного удачливее и получил приз - бутылку лимонада.
Около следующего аттракциона, на помосте, торчала большая красная кнопка, по которой участнику надлежало шарахнуть деревянным молотком. От удара, вдоль установленного рядом столба взлетала специальная рейка. На самом столбе снизу вверх были намалеваны картинки, показывающие, сколько молодецкой силушки оказалось у участника.
В самом низу курносый октябренок со звездочкой пинал ногой в живот толстого печального буржуя в цилиндре; над ним пионер в галстуке давал кулаком в глаз высокому сутулому существу, с козлиной бородкой, и надписью "империализм" на пиджаке. Выше пионера рабочий в кепке замахивался кувалдой на английского премьер-министра Чемберлена, который в испуге ронял из глазницы моноколь. На самом верху суровый красноармеец, в буденовке насаживал на штык косоглазого японца в приплюснутой каске. Японец, казалось, задорно подмигивал окружающим, как бы призывая не бояться красноармейца.
Двое мальчишек, лет четырнадцати по очереди лупили по кнопке, и громко спорили, кто из них загнал рейку выше.
- Что, товарищ командир, ударим по капитализьму? - Поинтересовался усатый дядька в косоворотке, управлявший "процессом".
- Ударим! - баском ответил Мишка.
- А ну-ка босота, дайте товарищу командиру инструмент! - Усатый отобрал молоток и протянул его Мишке.
Ударить, оказалось не так-то просто. С первого удара рейка почти долетела до рабочего с Чемберленом.
- Что товарищ военный, не завтракали сегодня? - ехидно осведомился усатый. За спиной хихикали мальчишки.
Мишка покраснел, перехватил молоток поудобнее и вмазал со всей дури. Рейка подлетела до прищуренных глаз японца. Усатый уважительно прищелкнул языком:
- Правильно поется в песне, от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!
Словно в подтверждение этих слов загремело из динамиков:

Ночью чёрной, ночью тёмной-
Был приказ по фронту дан,
Завязался бой упорный
Возле озера Хасан!

Довольный собой Рубин вернул молоток и подхватил Галку под руку. Впереди, в окружении березок высилась парашютная вышка.
В спину им грохотал марш:

Самурай, не жди пощады,
Ждёт тебя суровый суд-
Наши пули и снаряды
Смерть захватчикам несут!

На вышку тянулась очередь, упираясь в пожилую бабку сидящую на венском стуле. Рядом с бабкой помещались облезлые, тронутые ржавчиной весы.
Мальчишки, которых в очереди было больше половины, с ужасом следили за стрелкой весов. Услышав заветное "Проходи милок" они в припрыжку неслись к лестнице. Тем же, кому веса не хватало бабушка назидательно сообщала "Мал еще. Вот подрастешь, тады приходи!"
"Недоросшие" со слезами на глазах выходили из очереди.
Сверху, вереща, поплыла под куполом женская фигурка.
- Не боись Маня! - прокомментировал из толпы хриплый голос, - Страна тобой гордится!
Толпа добродушно загоготала
"Гордость страны" летела вниз по тросу не переставая визжать и дрыгать ногами, пока крепкий парень, работавший на подхвате, под вышкой не поймал ее и не отстегнул ремни.
- Ну что, прыгнешь? - прищурился Мишка.
Галка задрала голову, изучила уходящую в облака вышку и хитро улыбнулась:
- Я бы запросто, да только в таком сарафане разве прыгнешь? Давай сам прыгай, я тебя снизу подожду.
В очереди они стояли вместе. Перед ними топтался хмурый шкет, морщивший лоб и лохматящий рукой соломенные волосы. На весы он шагнул, смешно расставляя ноги.
Вес оказался впритык. Бабка близоруко уставилась на пацана, и поинтересовалась:
- А тебе, сколько лет, деточка?
- Пятнадцать! - хмуро сдвинув брови пробасил шкет, - Ростом не вышел!
Он слез с весов и прокосолапил к лестнице.
Рубин взвесился и последовал за ним.
На верхней площадке пожилой кряжистый мужик в потертом комбезе пристегивал парашютистам подвесную систему. Увидев "не вышедшего ростом" пацана, он подозрительно прищурился:
- Чего-то маловат... ну, раз Марь Петровна пропустила, значит, вес в порядке.
- В порядке! - эхом подтвердил пацан, аккуратно сунул ноги в ремни. Мужик щелкнул застежками, подергал, проверил, шагнул назад:
- Ну, давай.
Шкет подошел к краю и застыл.
Инструктор подождал пару секунд, потом аккуратным толчком в спину "помог" пацану, тот только пискнул, улетая по тросу вниз.
Негромко хлопнул, наполняясь ветром купол. Следом раздался громкий треск разрываемой материи, а за ним гулкий удар об землю.
Внизу кто-то взвизгнул, а потом раздался хохот.
Мишка испуганно рванулся к краю вышки.
Шкет болтался под куполом, скользя вниз. Одна его штанина было начисто оторвана, белела лишь голая нога в носке, увенчанная коричневой сандалией.
- Вот же, засранец! - Выругался инструктор, - мешок с песком в штаны запихал! Гришка!!! - заорал он парню внизу, - Уши ему, надери, чтоб больше не дурковал!!!
- Не боись Саныч! - задрав голову, ответил парень, - Надеру в лучшем виде!
- Давайте товарищ, надевайте. - Саныч протянул Рубину сложенный парашют.
Рубин спрыгнул с вышки сам, не дожидаясь толчка инструктора. Про себя он даже разочаровался. Особого страха не было, только холодило под ложечкой.

Потом они долго смеялись над пацаном горе-десантником, развалившись поперек взятой на прокат лодки. Ласково грело сентябрьское солнце. Лодка, покачиваясь, дрейфовала по бесконечному Северному пруду.
Мишка, приоткрыв один глаз, следил за тем, как чертит по зеленоватой воде Галкина рука. Хотелось вечно лежать на нагретых солнцем досках, рядом с девушкой и медленно скользить по зеленоватой воде. Рубин вздохнул и закрыл глаза.
Очнулся от толчка, лодка ткнулась бортом в берег. Закачалась на волне желтоголовая кувшинка.
- Мииииш, - смешно наморщив носик, протянула Галка, - может, сделаем набег на какой-нибудь прибрежный ларек, похитим пару бутылок лимонада.
- Есть награбить лимонада! - Мишка шутливо козырнул, выпрыгнул на берег и зашагал к маячившему сквозь листву киоску.
Обратно, к лодочной станции пришлось прилично погрести. Мишка разогнался, как мог. Лодка тяжело рассекала зеленую воду, шлепая днищем.
Галка сидела на задней скамейке, пила лимонад и смеялась. Каждый раз, делая гребок, Мишка наклонялся к ней и видел как блестят на солнце ее зубы, как светятся пропуская лучи волосы, как искрятся смехом зеленые омуты глаз.
Очередной раз наклонившись, он бросил весла и поцеловал Галку в губы. Мишка даже зажмурился, ожидая сердитой реакции, но вдруг почувствовал ответное движение губ. Подавшись вперед еще больше, он обнял податливое тело, ощущая под пальцами ситец платья.
- Э-э-эй! - заорал кто-то, - Осторожно!
Мишка поднял голову, пытаясь сообразить где он. Лодка полным ходом летела на опору моста. Трое мальчишек оседлав перила свистели и гикали.
- Держись! - прохрипел Рубин налегая на весло. Лодка, в последнюю секунду, изменила траекторию прочертив бортом по каменной опоре.
Разочарованные мальчишки что-то кричали вслед. Галка глядела испуганными глазами, впрочем, испуг в глазах тут же сменился уже знакомыми Мишке задорными искорками.
- Ты ж меня чуть не утопил, лейтенант!
- Я? - притворно удивился Рубин, - Но ведь я же и спас! Неужели мне поцелуй не положен?
- Не положен! - засмеялась Галка, - Это нарушение правил безопасности на воде.
- Понял... - разочарованно вздохнул Мишка и решительно погреб к лодочной станции, - значит, пора на берег.
Домой они вернулись к обеду. Мишка предложил сходить вечером в кино, и получив согласие радостно зашагал к дому.
У подъезда стоял мотоциклет, вокруг которого топились Женька, Петька и близнецы Петровы, тут же, у переднего колеса, прилегла кудлатая псина.
- Это ла-ди-атор, - важно пояснял Женька тыча пальцем.
- Кал-бю-ла-тол, - утверждал Петька.
Зайдя в комнату Рубин сразу понял: что-то не так. Родители печально сидели за столом.
- Тебе повестка пришла, посыльный из комендатуры привез. - Мама подняла со скатерти листок бумаги. - Неужели в часть вызывают? У тебя же отпуск?
- Не знаю, мама. - Мишка хмуро пробежал глазами строчки, - Поеду в комендатуру.
- Пообедай хотя бы.
Мишка выхлебал тарелку супа, без аппетита прожевал котлету с пюре и решительно поднялся.

* * *

Голубей и воробьев слетавшихся каждый день на площадь Пилсудского в центре Варшавы, война абсолютно не волновала. Их интересовала только старая пани Клотовская каждый божий день приходившая посидеть на лавочке напротив Саксонского дворца. Пани Клотовская, всегда одетая в строгое черное платье и в шляпку со старомодной вуалью, появлялась к полудню. Постукивая палкой она пересекала площадь, усаживалась на лавочке. Поглазев немного по сторонам, пани доставала из пакета булку и птицы приступали к обеду.
Двое караульных, с первых дней войны вставших у подъезда неприметного серого здания, в котором располагалось бюро второго отделения генерального штаба, а проще говоря, управления польской военной разведки, проводили пани Клотовскую глазами. Стоявший под аркой молодой солдат даже вежливо кивнул.
- Глянь Лезек, - позвал он, когда пани отошла на безопасное расстояние, - по старой карге можно сверять часы, каждый день ровно в полдень!
- Погляжу на тебя, Панкрась, когда выйдешь на пенсию. - сварливо ответил Лезек.
- До пенсии еще надо дожить... - оптимистично пробормотал солдат, - начальство, вон, драпает, а мы остаемся.
- Иезус Мария!- перекрестился Лезек.
Панкрась вздохнул и покосился на торчащую из подворотни зелено-коричневую тушу бронеавтомобиля WZ. 34. Тут же, на брусчатке площади стояла легковушка, с открытым верхом и второй бронеавтомобиль раскрашенный в устаревший "японский" камуфляж, не разводами, а четкими зелено-желто-коричневыми пятнами. Водитель откинув боковую панель копался в моторе.
В кабинете, на втором этаже было прохладно. Тяжелые шторы отсекали солнечный свет, создавая в помещении мрачную полутьму.
- Мы закончили погрузку, пан полковник! - доложил майор, прикладывая ладонь к козырьку фуражки-конфедератки.
Подтянутый, щеголеватый полковник отошел от окна и повернулся к собеседнику. От его взгляда не укрылись красные уставшие глаза подчиненного, щетина, густо покрывавшая щеки, пропыленная, грязная форма.
- Хорошо Сташек. Вот документы. Ставка уже эвакуировалась в Брестскую крепость, вы должны доставить документы туда же. Приказ подписан лично главнокомандующим Рыдз-Смиглы.
Полковник достал из ящика стола коричневый пакет и протянул через стол собеседнику.
- Я понимаю, что гораздо безопаснее ехать ночью, но время не ждет. В районе столицы немцам пока не удалось добиться господства в воздухе, а дальше, будьте осторожны. Я постараюсь выехать в Брест послезавтра. Желаю удачи вам и вашим людям.
Майор убрал документы в планшет, отдал честь, и вышел.
Во дворе, у грузовиков выстроился взвод охраны. Оржеховский оглядел солдат, махнул рукой:
- По машинам!
- Дзеш! - осадил майор пробегавшего мимо молодого поручика, - Извольте позаботиться, чтобы на крыше каждого грузовика сидел наблюдатель.
- Так точно, пан майор.
На улице, шофер бронеавтомобиля сидел на подножке и курил, поглядывая вверх. В синеве сентябрьского неба водили смертельный хоровод тройка чайкокрылых польских истребителей и шестерка немецких пикировщиков.
Наконец один из "юнкерсов" задымил и, оставляя густой черный след, круто пошел к земле.
- Уже второй за сегодня! - прокомментировал часовой, - молодцы летуны.
Из-под арки вышли несколько офицеров и солдат. Водитель, торопливо затоптал сигарету, вытер руки ветошью, захлопнул крышку моторного отсека и обежав бронемашину полез внутрь. Через заднюю дверь забрался на свое место стрелок.
Вскоре колонна из трех грузовиков, замыкаемая бронеавтомобилями обогнула площадь, вспугнув голубей пани Клотовской и потянулась из Варшавы на восток. В кузовах, заставленных коробками с документами, солдаты кромсали штыками брезент, прорезая окна для наблюдателей.
Сидящий на заднем сидении легковушки Оржеховский продержался ровно четыре минуты, после чего откинул голову назад и провалился в сон.
Когда они вырулили на шоссе, сидевший рядом с майором капитан Мирчек остановил колонну и изменил порядок движения. Теперь один бронеавтомобиль ехал следом за ними, а второй в хвосте. Ощущение бронемашины за спиной действовало на капитана успокаивающе. Сначала их сопровождали военные грузовики, подводы, орущие, блеющие, голосящие толпы беженцев, потом поток машин уменьшился, а вскоре почти прекратился.

Майор проснулся от того, что машина резко приняла вправо и остановилась, Оржеховского бросило вперед. Они стояли на обочине дороги, справа стеной тянулся лес, слева поля.
- Воздух! - все еще орал наблюдатель на крыше одного из грузовиков стуча кулаком по кабине.
С неба действительно доносился гул моторов.
- Все наружу!!! - громко рявкнул Оржеховский выскакивая на обочину, позади гулко хлопнула дверь броневика. Они распластались между деревьями, гул усиливался. Наконец тень истребителя, промелькнула над шоссе. За ним пронесся еще один, показав кресты на крыльях. Кроны деревьев укрыли машины от глаз вражеских летчиков. Мирчек облегченно перекрестился.
Выждав несколько минут они снова тронулись в путь.
- Скажите пан майор, - поинтересовался Мирчек, - как вам удалось выбить из снабженцев такую прелесть, да еще целую дюжину? - капитан кивнул на лежащий у него на коленях пистолет-пулемет "морс".
- Очень просто! - Оржеховский похлопал ладонью по кобуре, - Ткнул кладовщику в морду пистолетом.
- Да, эти тыловые крысы не понимают по другому.
Оржеховский с силой провел ладонями по лицу. "Черт, когда же наконец удастся выспаться? Может быть в Бресте? Три дня на фронте спать вообще не довелось."
Закатное солнце катилось над верхушками сосен сопровождая машины.
Мирчек внимательно изучал планшет с картой.
- Через три километра должен быть мост. Надеюсь немцы его пощадили, но если нет, здесь есть объездная дорога.
Оржеховский молча показал пальцем на жидкий столб дыма поднимающийся над лесом.
- Знаете капитан, с тех пор, как началась эта чертова война, я верю только в плохое. Что-то мне подсказывает, что это догорает ваш мост.
Майор, как в воду глядел. За ближайшим изгибом шоссе стояли двое жандармов с желтыми повязками на рукавах.
Увидев колонну они замахали руками.
- Господин майор, - затараторил один из них, подбежав и отдав честь, - мост разбомблен немцами, вам нужно ехать в объезд.
- Спасибо, капрал! - поблагодарил капитан. Жандарм вскинул ладонь к фуражке с красным околышем.
Направо уходила разбитая грунтовка. Водитель газанул завертел руль и машина забултыхалась по колдобинам.
Экипаж замыкающей бронемашины задыхался от пыли. Задвинутые бронезадвижки на окнах не спасали, вдобавок водитель чувствовал, что больше не может терпеть, казалось, мочевой пузырь сейчас лопнет.
- Даже не думай, кретин! - ругался стрелок, - Мы отстанем, этот майор спустит с нас шкуру!
- Будь проклят этот майор, небось если он захочет в сортир, его будет ждать вся колонна!
- Черт с ним с майором, потерпи еще немного!!!
- Не могу, я останавливаюсь!
Громоздкий, неуклюжий броневик, затормозил. Шофер рванулся к обочине.
Стрелок обреченно распахнул заднюю дверь и расстегнул ширинку.

- Пся крев!!! Неужели и этот мост разбомбили!?!? - капитан возмущенно привстал на сидении.
Им навстречу медленно шел регулировщик размахивая флажками. Позади, на мосту возились несколько солдат.
На этот раз Оржеховский положил руку на ложе автомата.
- Пан майор, - обратился регулировщик, - мост поврежден вражеской авиацией, саперы почти закончили его чинить. Вам придется подождать с полчаса.
- Хорошо, - майор повернулся к Мирчеку, - прикажите людям оправиться и размять ноги.
Оржеховский вылез из машины и, с хрустом, потянулся.
Регулировщик сунул флажки за ремень, облокотился на теплый капот:
- Закурить не найдется, содруг? - обратился он к водителю. Тот вылез из машины, достал из кармана мятую сигаретную пачку.
Грузовики, один за другим съехали с дороги. Первым делом люди бросились к обочинам, справлять нужду.
Оржеховский достал из кармана портсигар, извлек сигарету. Шофер услужливо протянул зажигалку. Майор прикурил и глубоко затянулся, осматриваясь. По обе сторны от дороги поднимался, густо поросший елями, косогор. Над деревьями маячил багряный край солнца. Неслось со стороны моста размеренное постукивание топора. До темноты оставался, от силы, час.
Регулировщик затянулся и отбросил сигарету. Шагнув назад, он выхватил из кармана пистолет и два раза выстрелил в лицо майору. Оржеховский мешком рухнул на землю.
Водитель, выронил изо рта окурок. Происходящее, вдруг, обострилось до мелочей, впечатывая в сознание малейшие детали: кувыркающаяся на асфальте гильза... спокойное, сосредоточенное лицо регулировщика... тянущиеся из ноздрей струйки сигаретного дыма... подрагивающий ствол "виса" в руке.
Ствол уже описывал дугу в его сторону. Водитель вцепился в автомат, палец нащупывал скобу спускового крючка. Слишком поздно... Возможно от хорошо знакомого водителю штатного карабина, было бы больше пользы, но в его руках находилось другое оружие, пусть более компактное, более скорострельное, но новое, и потому непривычное.
"Вис" превратился в бездонный черный кружок и мир разорвало вспышкой. Похоронно дзынькнула об асфальт гильза.
Выстрелы послужили сигналом. По выстроившимся на обочине людям стеганула пулеметная очередь. Укрываясь за деревьями несколько человек в польской форме и открыли огонь из автоматов.
Проходивший мимо бронеавтомобиля капитан Мирчек метнулся на место стрелка, захлопнув за собой стальную дверь. Поползла в сторону башня с пулеметным стволом.
Но нападавшие знали свое дело. Из-за дерева высунулось дуло карабина увенчанное цилиндрическим набалдашником.
Хлопок холостого выстрела потерялся в общей какофонии. Сорванная со ствола, струей пороховых газов, граната понеслась к цели. В ее округлом теле кипела очень короткая внутренняя жизнь: инерционное кольцо ударного механизма отскочило вниз, срезав чеку и разблокировав ленточную пружину. Та, распрямившись, освободила ударник. Через доли секунды граната угодила в борт бронемашины. Ударник наколол капсуль-воспламенитель. Хлопок взрыва, на миг, вобрал в себя все остальные звуки.
Диверсанты выйдя из-под деревьев достреливали лежавших на обочинах, когда из-за поворота вылетел отставший бронеавтомобиль.
- Матка босха!!! - Озадаченный водитель ударил по тормозам, пытаясь осмыслить увиденную картину. Нападавшие были одеты в польскую форму, и сжимали в руках автоматы*, очень похожие на лежащий рядом с шофером "морс".
- Жарь, Адам, это немцы!!! - заорал водитель, когда по броне застучали пули. Он захлопнул смотровой люк и со скрежетом врубил заднюю скорость.Прилетевшая из леса граната, разорвавшись в двух метрах перед радиатором, развеяла последние сомнения. Очнувшийся пулеметчик саданул по обочине длинной очередью. И хотя дым от разрыва помешал точно прицелится, он злорадно отметил, что на землю повалились как минимум двое.
- Шшшайссе! - выругался гранатометчик, насаживая на ствол карабина очередную гранату. Цель грузно виляя скрывалась за поворотом. В последний момент из ельника на обочине, вылетела палка ручной гранаты, за ней еще одна.
Взрывом бронеавтомобиль качнуло, развернуло поперек дороги, мотор заглох.
Запыхавшийся гранатометчик упал за ствол дерева, совместил планку прицела с задней дверью броневика, раскрашенной нелепыми цветными пятнами и нажал на спуск. Через секунду по перепонкам ударил грохот разрыва. С конвоем было покончено.

Гауптман Лемке раздраженно сдергивал китель с убитого майора. Раз уж они нарвались на неприятности, лучше повысить себя в звании - пригодиться. И откуда только взялся этот чертов броневик? Теперь один из его людей присмерти, еще двое ранены.
Внутри полыхающей бронемашины что-то взорвалось.
- Клаус! - окликнул Лемке, пробегавшего мимо лейтенанта, указывая на легковушку, - отгоните машину к мосту.
Лейтенант оттащил в кювет тело водителя и сел за руль.
Позади, взревел мотором один из грузовиков. У второй машины было пробито колесо, трое парашютистов возились с запаской. Остальные оттаскивали в лес трупы. Наконец заурчали двигатели второго и третьего грузовиков, машины плавно тронулись, огибая горящие обломки на дороге. Лемке застегнул китель, перезарядил пистолет и уселся в автомобиль, рядом с лейтенантом. Двое саперов выбрались из-под моста, запрыгнули на заднее сидение. Лейтенант плавно нажал на газ. Через пять минут позади гулко ухнул взрыв.
- Это был мост! - осклабился один из саперов.
- Заткнись Юпп! - оборвал его второй.

* немецкие десантники часто предпочитали "родным" образцам итальянский пистолет-пулемет Вerettа Мо.938А (немецкое обозначение МР739)

* * *

Веригин сидел в кабинете, за столом, тупо уставясь в личное дело убитого чекиста Иванченко. В голове текли горькие мысли:
"Конец карьере... хорошо, если вывернусь, а могут и посадить, да и расстрелять тоже могут...
Какой же мудак этот Анохин... толстый самодовольный мудак. Провалил очную ставку, просрал единственную ниточку... уголовника. Хотя, может и выгорит, загребут его где-нибудь."
Веригин медленно, словно старик поднялся и подошел к окну. В зарешеченном небе голуби чертили фигуры высшего пилотажа.
В три ноль-ноль Веригина ждал комиссар госбезопасности третьего ранга. Из его кабинета, обшитого резными дубовыми панелями, люди выходили по разному: и в наручниках и поправляя новенький орден на лацкане, бывало и так, что конвой волоком по паркету утаскивал безжизненные тела в камеры подвального этажа. А прошлый хозяин кабинета, в тридцать седьмом году, выбросился в окно рыбкой, когда явился за ним спец курьер ЦК, чтоб сопровождать в Москву, для повышения. Вообще-то капитан целый год отработал под началом комиссара и даже спас его однажды от больших неприятностей. На это и надеялся Веригин, тем более, отношения у них тогда сложились хорошие, может и вспомнит комиссар.
Капитан вернулся к столу, отпил остывшего чая. Обвел понурым взглядом кабинет. Хотя, какой это кабинет, так, закуток за фанерными перегородками. Простой стол, настольная лампа. Облезлый сейф, с клеймом путиловского завода, два стула. Большое зарешеченное окно. Жаль со всем этим расставаться.
Он опустился на стул и снова уставился в личное дело, в поисках хоть какой-то ниточки.
Судьба у этого Иванченко отдаленно напоминала судьбу его самого - Веригина Григория Ивановича, даже пересекались они, кое-где.
Сын рабочего типографии, сам работал подмастерьем в той же типографии. Член ВКПБ партии с 1919 года. С 1920 сотрудник ВЧК.
Участвовал в подавлении крондштатского мятежа, в составе четвертой спецкоманды. Проявил себя инициативным сотрудником, безжалостным к врагам революции.
Веригин зябко повел плечами, вспоминая. Словно снова оказался в заснеженном городе, у красно-кирпичных стен. Сам он, тоже в спецкоманде числился, только во второй. Спецкоманды те после штурма Крондштата морячков расстреливали. Уже тогда Гришка Веригин понял, КУДА попал, в какую организацию. Хотя, контру всякую и раньше приходилось стрелять, но не таких количествах.
Морячков они, в расход пускали, без изысков, прямо у стены форта Тотлебен. А что делать-то? Откажешься, тебя самого к той же стене поставят или в четвертую спецкоманду определят, в качестве клиента.
В четвертой, подход изобрели творческий, в четвертой морячков не расстреливали, там морячков живьем в прорубь спускали. Чтоб в крови не пачкаться, да трупы не убирать. Раз, под лед, и готово. Говорят, самому Тухачевскому понравилось, вроде даже приказ вышел, патроны экономить, прорубью пользоваться, да только поздно.
А Веригин, как все, с наганом в руке отрабатывал. Потому, наверное, и нет у него в личном деле записи про инициативу. Хотя, кто знает, что в его личном деле есть.
Второй раз могли они пересечься в Тамбовской губернии. Только, Веригин уже сообразил, что к чему. Крондштата ему через край хватило. Как только по управлению слухи о командировке поползли, он начальству напомнил, что в Гражданскую на железке работал, умеет грамотно организовать охрану эшелонов, и отправили его "организовывать".
А товарищ Иванченко снова себя проявил, вот и надпись, "за проявленную инициативу награжден именным оружием".
Охрану эшелонов Веригину припомнили, когда на Украине начался голод.
Из той командировки Григорий, наполовину седой, вернулся. Чуть на спился. Все хотел вычеркнуть, вымарать из памяти, увиденное. Но оно не выводилось ничем, и приползали, по ночам серые живые скелеты, протягивали костлявые руки, раскрывали черные провалы ртов.
Там, на подыхающей с голоду Украине, на ночном полустанке, он не выдержал, когда вышел за оцепление по какой-то надобности. Подошла к нему девчонка с дитем на руках, совсем заморыш, лицо скуластое, кожей обтянутое, костлявые плечи под платком, торчали вешалкой. Не говорила ничего, просто уперлась в него взглядом синих-синих глаз. Веригин утонул в синеве этой, захлебнулся, оцепенел даже на пару минут. А потом, что-то с треском переломилось у него в душе.
Григорий взял девушку за руку и повел к эшелону, бросив красноармейцам "Эта со мной!", проигнорировав спиной реплику начкара "Дык... куды? Не положено..."
В вагон, он ее взять не мог, устроил в собачий ящик, да краюху хлеба сунул, чтоб по дороге не померла.
Той же ночью с начальником караула пришлось объяснятся. Загодя подметил Веригин, как взводный, на станции, муку блатным продавал, так что начкар поклялся молчать, как могила.
Потом уже, Веригин девушку в купе устроил, достал билет до Питера, денег дал, объяснил, как к родителям своим добраться.
Родители, хоть и небогато жили, но домик свой имели в Удельной. Откормили обоих, и Марусю и дите.
Там и Веригин из командировки вернулся. С документами помог, даже прописку организовал.
А глаза те, синие, так ему в душу запали, что каждый раз Гриша предлог искал, чтоб к родителям наведаться, хотя, сам в общаге жил, на другом конце города.
Заехал, однажды, после работы, а Маруся ему в ноги бух, и давай сапоги целовать. "Гришенька, плачет, жить без тебя не могу!". А он, чувствует, и сам не может. Так и поженились.
Дите, оказалось мужского полу, по имени Тимоха, Гришкины родители в нем души не чаяли, а Веригин, как вспоминал, сколько еще на Украине осталось таких Марусь, да Тимох, сразу к бутылке тянулся. Спился, если б не Маруся.
Вот так, разом обзавелся уполномоченый НКВД Веригин женой и дитем.

А Кеша Иванченко в те годы в Средней Азии работал. Что-то у него там не заладилось, не срослось. Имелась в личном деле запись о неполном служебном соответствии. Личное дело Веригину выдали частично, за какую провинность выговор, там не уточнялось.
За то уточнялось, что товарищ Иванченко получил сильную контузию, в следствии которой случались с ним припадки, особенно в состоянии алкогольного опьянения. После этого карьера Иванченко поползла под гору.
Тут же прилагалась докладная записка и показания официанта из ресторана Балтика, где Иванченко устроил пьяный дебош, а затем угрожал метрдотелю личным оружием.
На этом подшивка бумаг заканчивалась. В поезде, в ту роковую ночь, Иванченко оказался возвращаясь из заурядной командировки.

Григорий потянул из кармана часы. Стрелки показывали пяти три. Пора. Веригин вздохнул и захлопнул папку. Хотя главная ниточка оборвалась, гигантская машина НКВД продолжала привычно раскручиваться, сотрудники псковского управления проводили повторные допросы пассажиров поезда, особое внимание уделялось военным. Совместно с сотрудниками МВД совершались рейды по местам скопления уголовных элементов, в простонародье, малинам, в попытке задержать сбежавшего свидетеля.
Он вернул документы в сейф, окинул взглядом кабинет и вышел.
На лестнице курила шифровальшица из соседнего отдела. Увидев Веригина она кокетливо поправила синий с красной звездой берет и поздоровалась. Но Гриша лишь озабоченно кивнул и зашагал вверх по ступенькам. На четвертом этаже он показал дежурному пропуск, прошел по длинному коридору, еще раз свернул, остановился у второй слева двери. Привычно провел ладонями по пиджаку, попытавшись одернуть ремень, но вспомнил, что сегодня он в штатском. Веригин решительно поднял глаза и надавил на дверную ручку.
Табличка на двери гласила: Комиссар госбезопасности третьего ранга Головня Т. Г. .
За дверью, из-за стола поднялся сержант НКВД.
- Здравия желаю товарищ капитан! Проходите вас ждут.
Веригин толкнул вторую дверь и зашел.
За массивным дубовым столом располагался хозяин кабинета, внимательно глядя на посетителя сквозь стекла очков. Под гимнастеркой угадывалась высокая костистая фигура. Из левого рукава, торчал затянутый в кожаную перчатку протез.
- Здрав... - начал было капитан.
- Садись, - прервал его комиссар, - давай без этих... формальностей.
Веригин сел, положил руки на зеленое сукно стола.
- Вот что, капитан, сразу к делу, времени в обрез... - отрывисто заговорил Головня, - влип ты, по самое "не могу", да ты сиди!!! - он махнул протезом на подскочившего Веригина, - Я-то понимаю, что ты не виноват, это все летеха из псковского управления. Да только ты же знаешь, - комиссар понизил голос, - какие в нашем заведении волки. Охотников на твое место много, сожрут и не поперхнуться... . Тебя Григорий, я не первый год знаю, знаю и ценю... . Попробую тебя выручить. Поедешь в командировку. Задание я тебе задним числом оформлю, получится, что и "взятки с тебя гладки". С твоим начальством я все утрясу. Майор Потанин в командировке, а со старшим майором я договорюсь. Дальше уже от тебя зависит.
Головня хлопнул рукой по лежащей на столе папке.
- В кратце, в двадцатом году, при отступлении наших войск пропал ценный груз. Пропал где-то в районе Брест-Литовска.
Здоровой рукой он толкнул папку через стол.
- Твоя задача про этот груз разузнать. По возможности обнаружить и вернуть. Докладывать только мне, ясно?
- Так точно! - подтвердил Веригин, хотя ничего пока не понимал, - Только там же война...
- Во-во, - улыбнулся Головня, - ты же газеты читаешь. Советский Союз протянет руку помощи угнетенным народам Западной Украины и Белоруссии, причем в самое ближайшее время. Уже есть приказ наркома, формируются специальные группы работников НКВД, задача: обеспечение порядка в освобожденных городах. Включу тебя в состав одной из групп, но со своим заданием. Старший группы будет в курсе. Каждой такой группе придается батальон погранвойск, для усиления, можешь рассчитывать на полную поддержку погранцов, в случае надобности. Вопросы?
- Вопросов нет, - Веригин подхватил со стола папку. - разрешите идти?
- Иди. Приказ получишь у секретаря. Документы вернешь ему же через два часа... и вот что, - Головня поднялся с кресла, - удачи тебе капитан!
Григорий пожал протянутую руку и вышел за дверь.

* * *

Когда Рубин приплелся в комендатуру, под аркой Генерального Штаба уже курили с десяток командиров. Мишка подошел, прислушался. Однако, служивые попались опытные, говорили на отвлеченные темы и ничего конкретного Рубин не узнал.
В комендатуре, улыбчивый вислощекий, похожий на бульдога, капитан выдал ему опечатанный конверт. Расковыряв сургуч Мишка вытряхнул предписание и специальный железнодорожный аттестат.
- Ничего не попишешь, лейтенант. - хамовато улыбнулся капитан, - Жаль отпуска?
"Ты то, сука, в Ленинграде служишь!" зло подумал Мишка "Устроился, на теплом месте!"
- Разрешите идти? - Рубин вскинул руку к козырьку.
- Идите!
Через три часа Рубин уже валялся на купейной полке. За окном мелькали пригороды Ленинграда. Остывали в чемодане мамины пирожки. Внизу трое попутчиков азартно "забивали козла".
Осталось позади заплаканное лицо матери, удивленная зелень Галкиных глаз. Главное, что удалось застать Галку дома и попрощаться по-человечески, пожалуй больше всего он страшился, что не увидит ее перед отъездом.
Всю дорогу Рубин проспал не слезая с полки. Только перед станцией спустился вниз и позавтракал.
Пять километров от вокзала до военного городка он прошагал пехом. Доложив о прибытии в штабе, Мишка выяснил, что рота утром ушла на стрельбы. Рубин подхватил чемодан и зашагал в столовую.
- Как отдохнули, товарищ лейтенант? - поинтересовался повар наливая борщ.
- Да..., - пожаловался Рубин, - сорвали с пол-отпуска.
- Служба... - философски протянул сержант.
Пообедав Мишка закинул вещи в общежитие. Рота вот-вот должна была вернуться и Рубин побрел к КПП. У клуба на него налетел Потапов. Возбужденный Леха смял в медвежьих объятиях, гулко хлопнул лапищей по спине и утащил Рубина в парк техники, крича что-то о новых тягачах.
И действительно, у забора выстроились в ряд новенькие зеленые тягачи на гусеничном ходу. Двухместная кабина, щетинилась заклепками. Позади, спиной к спине, возвышались скамейки орудийного рассчета.
- Нет, ты посмотри! - прыгал вокруг машин Потапов, - Кабина бронированная, вооружение: пулемет ДТ!
Потапов ткнул пальцем в отверстие пустого пулеметного "намордника".
- Ты глянь, какая прелесть!
Леха, несмотря на внушительных размеров тушу, легко взлетел на броню и распахнул люк в крыше:
- Управление дублированное! Пятьдесят лошадиных сил! Зверь, а не машина! Называется, между прочим, - тягач Комсомолец.
Мишка вскарабкался на крыло, заглянул в темный люк, присел на скамейку сзади. Сидеть было непривычно высоковато. Леха уселся рядом.

Один и тот же вопрос крутился у обоих на языке, но, так и остался незаданным. Покойного "слесаря" Иванченко вспоминать не хотелось никому.
- Ты-то давно вернулся? - спросил Рубин.
- Позавчера ночью, - Леха поскреб пятерней лысый череп. - уже на партсобрании побывал.
- Тут че хорошо, - повысил голос Потапов, кося глазами на проходящего мимо старшину, - обзор классный! Удобно огонь корректировать.
Старшина скрылся в одном из боксов с БТшками.
- Ниче конкретного не говорят, - забормотал Леха в полголоса, - но, кажись, Петька-черт был прав. Говорили об угнетенных панами братских народах, поляки мол, угнетают, а теперь немцы придут еще хуже будет. Чую, протянем руку помощи, защитим белорусов и украинцев от фашистов.
А че, по мне, так давно пора шляхте ряшку настучать, докончить, что в двадцатом не получилось. Сегодня вечером совещание будет, может узнаем чего нового.
Длинная запыленная ротная гусеница подползала к воротам. Гудел нестройный хор голосов:

И родная отвечала:
"Я желаю всей душой,
если смерти, то мгновенной,
если раны -- небольшой..."

- Н-да, дела... ладно, пойду к своим. - Мишка сунул Потапову ладонь и спрыгнул на землю.
Своих подопечных он вычислил за версту, третий взвод топал замыкающим. Бойцы промаршировали к оружейке где закипела привычная возня с оружием.
Ротный, стоя в сторонке, трепался со старшиной. Рубина всегда удивляла несовместимость этой пары. Толстенький круглый майор Трофимов, даже кличку имел соответственную - Колобок, округлое лицо его всегда покрывал ровный румянец.
Старшина Левченко являлся полной противоположностью ротного: высокий, худой, лицо вытянутое и вечно сморщенное, как от зубной боли.
Майор что-то объяснял, жестикулируя, Левченко изгибаясь, что бы быть с майором вровень прислушивался с почтительным выражением лица.
Рубин подошел, вскинул руку:
- Товарищ майор, разрешите обратится! Младший лейтенант Рубин...
- Вольно, лейтенант! - извечная улыбка Трофимова сделалась еще шире, - Извини, что отпуск тебе попортили, сам понимаешь, враг не дремлет.
- Так точно, понимаю. Как тут мои, Федор Егорыч, не баловали?
- У тебя забалуешь, Мышкин этот, зам твой, во как личный состав держит! - майор продемонстрировал пухлый кулак.
- А сегодня, он вообще номер отколол. - недовольным тоном вмешался старшина. Впрочем, у старшины Левченко тон всегда был недовольным, а выражение лица кислым.
- На стрельбище, из новой винтовки стреляли, самозарядки, тут я смотрю, на правом фланге кто-то очередями лупит. Оказалось, Мышкин твой, солдат учит, шептало спичкой заклинил, и очередями бьет.
- Вот и скажи мне, лейтенант, откуда он все это знает? - спросил Трофимов.
Рубин только развел руками. Майор хмыкнул, затем принял официальный вид:
- Принимай взвод, лейтенант.
Через несколько минут Рубин уже вел солдат в столовую, отпуск казался событием годовой давности.
Пока личный состав принимал пищу, Мишка слетал в расположенную неподалеку санчасть. Однако, Одинцов из отпуска еще не приехал. Расстроенный Мишка побрел обратно и наткнулся на Мышкина.
Младший комвзвода Мышкин перекуривал на лавочке, отделенной от столовой высоким кустарником.
Иван Мышкин был личностью довольно загадочной. Среднего роста, ладный мужичок, лет тридцати пяти, не крупный, но крепко сбитый. Вытянутое лицо, с глубокими складками у носа, чуть скошенный, квадратный подбородок. Высокий лоб, с залысинами, переломанный нос, полный рот железных зубов, шрамы на руке, все указывало на то, что Мышкину довелось в жизни хлебнуть лиха. Хотя, в роте, Мышкин был, пожалуй, самый старый, даже старше майора, никто не мог с ним справится ни в штыковом бою, ни в рукопашном. Винтовка с учебным штыком летала в его руках как живая.
Любое оружие Иван знал на отлично, легко разбирал, собирал винтовку и пулемет с завязанными глазами.
При этом держался Мышкин обособленно, друзей не заводил, и вообще был мало разговорчив. Оживлялся он только на занятиях и на стрельбах. С видимым удовольствием учил молодых солдат разным военным премудростям.
Рубин быстро понял, что лучшего заместителя ему не найти и назначил Мышкина замком взвода. А со временем, даже стал советоваться в некоторых вопросах, понимая, что у подчиненного опыта гораздо больше.
Рубин долго пытался выведать, откуда взялся этот Мышкин, но дядя Ваня, как называл его Рубин с глазу на глаз, своего прошлого ничем не выдавал. Рубин даже подмазал бутылкой самогона знакомого писаря, но выяснилось, что личное дело красноармейца Мышкина отсутствует. Подробнее, наверняка, знали в особом отделе, но туда так просто, с пузырем не сунешься.
- И что такого? - заметил как-то Леха Потапов, - Небось был каким-нибудь старшиной, потом провинился, понизили в звании и всех делов. Вон, в танковой роте, лейтенант Щеткин, есть. Ты когда-нибудь седых лейтенантов видел? Вот и я нет, а он, говорят, раньше полком командовал.
Рубин подошел, присел рядом на лавку. Мышкин докуривал, по привычке пряча папиросу в горсти.
- С возвращением, товарищ лейтенант, как там, на гражданке?.
- На гражданке хорошо, а вы тут, без меня как?
- Порядок, разве только Щербина, третьего дня, с бревна сверзился, ногу вывихнул. Грузин, все глупые вопросы задает, демонстрирует политическую неграмотность. - комвзвода затянулся и метким плевком загасил бычок, - В остальном полнейший революционный порядок.
Грузин во взводе имелся только один: красноармеец Доридзе.
- Ясненько. Ну спасибо, дядь Ваня. - поблагодарил Рубин.
- Служу Советскому Союзу. - нараспев протянул Мышкин, так, что не понятно было, серьезно он или нет. Наверное кому другому Рубин сделал бы замечание, но сарказм дяди Вани он пропустил мимо ушей и поднялся, показывая, что неофициальная часть их общения закончена. Поднялся и Мышкин, натянув на голову пилотку с облезлой звездой. В одном этом движении сержанта было больше небрежной "бывалости", чем во всем облике лейтенанта Рубина.
- Стройте взвод, пойдем на политзанятия.
- Есть.
Вскоре от столовой донеслась хриплая команда :
- Третий взвод! Строится!
Солдатики проворно сбежались в колонну по трое.
Около учебных классов Рубина ждал сюрприз. Вместо привычного младшего политрука Сереги Егорова проводившего политзанятия, у дверей прогуливался, бросая нетерпеливые взгляды на командирские наручные часы, сам батальонный комиссар.
Рубин при виде начальства подтянулся, и козырнул:
- Товарищ батальонный комиссар! Третий взвод прибыл в ваше распоряжения для проведения политзанятий.
- Вольно! - скомандовал комиссар, - Проходите, рассаживайтесь.
Комиссар начал с обычной политинформации. Рассказал об обстановке в мире. Рубин слушал в полуха разглядывая, плакаты на стенках. Стриженные солдатики с плакатов учили наматывать портянки, пришивать подворотнички.
Наконец комиссар дошел до событий в Польше, развернул газету "Правда" и, с выражением, зачитал статью А. А. Жданова об угнетении поляками украинских и белорусских национальных меньшинств.
На этом политинформация закончилась.
К вечернему совещанию прибыл Одинцов. Он так и притащился в штаб, печальный, с чемоданом в руках, прямо с поезда.
Сначала взял слово комполка полковник Свиридов.
- Пошел батя "сестрам по серьгам раздавать!" - ухмыльнулся Мишкин приятель, писарь Андрюха Сапогов, по кличке Сапог.
Сапог оказался прав, как обычно. Свиридов, высокий, плотный, пригладил редкие черные волосы, утер платком одутоватое лицо, оглядел комсостав и заговорил. Первым перепало снабженцам, за ними огреб командир танковой роты. Молодой танкист краснел и все порывался что-то вставить, но Свиридов не позволил. На последок влетело Колобку, не уложившемуся в норматив на последнем марш-броске.
- Личным примером надо показывать, товарищ майор, первым бежать, задавать темп. - Свиридов выразительно покосился на округлую фигуру ротного.
Следом за полковником поднялся начштаба. Он-то и огласил приказ о предстоящей переброске полка в Белоруссию, к польской границе, западнее Слуцка. Весь их стрелковый корпус передавался в состав четвертой армии Белорусского фронта. Потапов, Рубин и Одинцов многозначительно переглянулись.

Через неделю, полк расположился в забитом войсками и техникой пограничном лесу. Тылы отстали, и палатки успели подвезти только штабным. Благо дни стояли теплые, ясные, спали все прямо на земле, подстелив шинель. Ночью туман густо застилал лес, укрывая спящих и ьолко призрачные фигуры часовых маячили между деревьями. Под утро пелена расползалась клочьями, как старое одеяло, а потом исчезала, что бы ночь укрыть лес по новой.
На очередном совещании, вперед, торжественно вышел полковой комиссар Жбанков. Комиссар зачитал боевой приказ N01.
Затянутый в ремни, грузный, обрюзгший, что удивительно, абсолютно трезвый (за последние полгода Рубин видел его таким всего раза три), Жбанков глухо выплевывал слова:
"...белорусский, украинский и польский народы истекают кровью в войне, затеянной правящей помещичье-капиталистической кликой Польши с Германией. Рабочие и крестьяне Белоруссии, Украины и Польши восстали на борьбу со своими вековечными врагами помещиками и капиталистами. Главным силам польской армии германскими войсками нанесено тяжелое поражение. Войска Белорусского фронта с рассветом 17 сентября 1939 г. переходят в наступление с задачей -- содействовать восставшим рабочим и крестьянам Украины Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов и не допустить захвата территории Западной Украины Германией. Ближайшая задача фронта -- уничтожать и пленить вооруженные силы Польши, действующие восточное литовской границы и линии Гродно - Кобрин."
Сколько Мишка помнил Жбанкова, тот всегда был в легком подпитии, выдавали лишь покрасневшие щеки и глаза, словно запотевшие изнутри. Изредка опьянение переходило из легкого в среднее, тогда взгляд комиссара становился тяжелым и ясным, он словно буравил глазами собеседника. В словах позвякивали истерические нотки, будто внутри у комиссара вот-вот догорит фитиль и рванет. По слухам, бывала и последняя стадия опьянения, при которой Жбанков на улице уже не показывался.
Старшина Левченко рассказал однажды, что Жбанков воевал в Испании и в Китае. Имел кучу правительственных наград, но в 37ом его арестовали. Через пол года поседевшего Жбанкова, как ни странно, выпустили и даже восстановили в должности и в звании. Случай по тем временам, уникальный. Почти всех его товарищей-сослуживцев либо расстреляли либо, как выражались в те годы в чекистских кругах, стерли в лагерную пыль.
А Жбанкова не трогали. Каждую ночь комиссар в полной форме, при орденах шатался по расположению части, в ожидании ареста. Не дождавшись, он начал пить.
За год, подтянутый, спортивный мужик, с удовольствием присоединявшийся к марш-броскам, занятиям по рукопашному и штыковому бою постарел лет на десять, обрюзг, располнел.
И вот сейчас, он стоял в низкой штабной палатке, трезвый. Казалось, вся его фигура подобралась и помолодела.
Закончив читать, Жбанков обвел взглядом лица командиров.
- Помните, - повысил голос комиссар, - озверелый империалистический враг хочет сожрать нашу страну, враг готов на все, лишь бы не дать простым советским людям спокойно трудится на благо своей Родины. Враг измывается над рабочими и крестьянами стонущими под гнетом помещиков и капиталистов. Протянем же руку помощи трудящимся братской Польши!
Палатка взорвалась аплодисментами.

Под конец совещания командирам дали прочитать приказ запрещающий вступать в вооруженный конфликт с немецкими частями. Каждый лично расписался о прочтении.

Потом комсоставу выдали карты западной Белоруссии.

При свете луны Мишка долго изучал незнакомые названия, разглядывал холмы и реки, филосовски размышляя о том, что в любой точке этой карты, может найти его вражеская пуля или осколок.
На следующий день приказ довели до рядового состава. Красноармейцы восприняли приказ положительно, собственно его уже давно ждали. Особенно радовались украинцы и белоруссы. Только красноармеец Доридзе, за обедом, вдруг выдал:
- Как же так, ведь поется в песне, что "чужой земли мы не хотим ни пяди", а сами собираемся напасть на Польшу.
Рубин вызвал Омари Доридзе для разговора, и попытался объяснить ситуацию, а так же туманно намекнул на неприятности. Вроде бы грузин усек, но Мишка не сомневался, что донос на грузина скоро окажется на столе у особиста майора Чернова. А может уже оказался, ведь стукачей во взводе полно, но, тут уж ничего не поделаешь.
По всему расположению войск политработники организовывали митинги в поддержку братских народов. Проводились инструктажи о порядке движения, о взаимодействии войск.
На совещаниях присутствовали командиры пограничников. Именно пограничникам предстояло первыми атаковать части польской пограничной стражи.
По их просьбе штурмовой отряд был усилен тремя БТ5 из приданной полку танковой роты.

* * *

Юзеф Вацлавский очнулся от буравящего мозг гула и с трудом открыл глаза. По небу, плыли звенья бомбардировщиков с крестами на плоскостях.
- На Варшаву иду, сволочи. - пробормотал усатый Войцех.
Они лежал в пыли, на обочине дороги. Вокруг, в разных позах развалилось несколько сот пленных. Солнце припекало не на шутку. Воду, у кого еще оставались фляжки, давно выпили, на зубах хрустела желтая пыль.
По шоссе бодро проскрипел обоз состоящий из десятка повозок на конной тяге. Вскоре послышались крики охранников. Поляки устало поднимались и строились на дороге. Вацлавский сел, затем осторожно согнул простреленную ночью ногу. Бинт наложенный прямо на разрезанную штанину почернел от грязи и засохшей крови. Юзеф попытался привстать но тут же вскрикнув от боли свалился обратно в пыль.
- Давай руку, товарищ! - Войцех протянул ему свою огромную загрубелую лапищу.
- Гусь свинье не товарищ! - усмехнулся один из солдат.
Юзеф, однако, взялся за руку и медленно, закусив губу, встал на ноги.
- Спасибо, - поблагодарил он.
Усатый Войцех был евреем, причем религиозным, носящим под конфедераткой ермолку. Принадлежность к еврейской нации в армии не приветствовалась, однако Войцех, приподнимавший за задок легковой автомобиль, мог себе это позволить. Многие резервисты недолюбливали его и язвили, но Войцех не обращал внимания, усмехаясь в усы. Большего никто из солдат себе не позволял, помня о судьбе другого резервиста, бывшего мясника из Пулавы, которому слова о "жидовских выблядках, по вине которых Польша проигрывает войну" были вбиты в глотку вместе с шестью передними зубами.

Пленные выстроились в нестройную колонну и побрели по дороге. Несколько немцев вооруженных карабинами, с примкнутыми штыками, весело перекрикивались подгоняя поляков.
Вацлавский ковылял, тяжело переставляя ногу, поддерживаемый Войцехом с одной стороны, и Томилем с другой.
На войне он провел всего десять дней, а казалось прошла эпоха.
Сначала неразбериха на сборном пункте, где резервистам выдали форму и винтовки, ночь ополченцы провели в вагоне для скота. Два раза налетали немецкие бомбардировщики, но Бог миловал. Потом разгрузились на подъезде к городку. Сама станция горела, на путях громоздились полыхающие остатки вагонов и паровозов.
Резервистов выгрузили, в ближайшем леске построили, разбили на батальоны, выдали боеприпасы и отправили на позиции.

Оборону на этом участке держала потрепанная кавалерийская бригада. Уланы, щеголявшие в круглых стальных шлемах, давно отправили в тыл всех коней, но расстаться с шашками не соглашались. Хвастали перед пополнением, как незаменима шашка в рукопашном бою.
Позиции они занимали довольно выгодные, на поросшими лесом, изрытыми траншеями холмами. Перед траншеями чернели сгоревшие танки немцев: из орудий и противотанковых ружей кавалеристам удалось подбить несколько десятков машин.
Первые два дня немцы упорно лезли в лобовые атаки. Сначала на поляков страшно завывая пикировали Юнкерсы или обрушивался артиллерийский огонь, потом танки и бронетранспортеры выползали из низины перед траншеями лязгая гусеницами лезли вперед. Пехота шагала позади, стреляя из винтовок и автоматов.
Поляки держались благодаря нескольким артиллерийским батареям и своевременному подвозу боеприпасов, хотя потери от бомбежек и обстрелов были довольно большие.
На третий день наступило затишье. На закате, даже протарахтело над лесом одинокое звено польских "Карасей", сбросив бомбы где-то далеко на западе.
На следующий день пришел приказ отступать: Немцы прорвались южнее и вышли в тыл бригаде. Несколько дней они отступали, а точнее драпали в полной неразберихе, после чего был неравный бой у какого-то городка, где немецкие танки раскатали в труху разрозненные и деморализованные польские части. Вацлавский и еще пол сотни солдат прорвались к роще, но там их обложили мотоциклисты, поливая из пулеметов.
Юзеф получил пулю в ногу, но они все равно держались, пока были патроны. Затем, лежавший рядом с Юзефом молоденький подхорунжий пощелкал затвором, отбросил опустевшую винтовку и заплакал.
Вацлавский тоже давно отстрелялся. Откровенно говоря, кроме опустевшей винтовки имелась у него граната. Обычная лимонка Z-23, подобранная в вчера у разбомбленного состава.
Картофелина гранаты ощутимо оттягивала карман, и даже мелькнула у Юзефа мысль, выйти с поднятыми руками, спрятав "зедку" в рукав, приблизиться к ненавистным мотоциклистам, да рвануть за кольцо. Но только, сразу же пришла на смену другая мысль. А в той, второй мысли было румяное лицо Агнешки, хохочущие мордашки детей, какими он всех их запомнил на Вербное воскресенье, и первая мысль тут же потерялась, растаяла.
Вацлавский вытянул гранату из кармана, и глубоко вдавил ее в зеленый ворсистый мох.

Пыль клубилась над колонной, забивала нос и рот, драла горло. Они шагали до вечера, измученный Вацлавский давно уже висел на плечах товарищей ели шевеля здоровой ногой.
На закате их пригнали к аэродрому. Летное поле было обнесено колючкой, а по периметру стояли несколько наспех сколоченных вышек.
В конце взлетной полосы уцелело двухэтажное здание, там же чернели горелые обломки двух PZLов.*

*PZL - сокращенное название польской фирмы производящей самолеты.

Зайдя за проволоку пленные обессилено повалились на траву. Вскоре пожилой фельдфебель пригнал полевую кухню запряженную гнедой кобылой. Каждому выдали по миске каши. До поздней ночи в лагерь шли новые и новые колонны пленных, появилось много раненых.
Ночью чуть слышно била артиллерия, с востока доносился глухой шум.
С рассветом к уцелевшему зданию подъехали с несколько крытых грузовиков и мотоциклов с колясками.
Мотоциклисты и водители переговариваясь разлеглись на траве.
Пленных накормили, а потом построили в шеренги. Раненые, кто не мог стоять лежали или сидели, Юзеф тоже опустился на траву.
Немецкий офицер, в сопровождении какого-то поляка, в коричневой форме, и нескольких солдат, медленно двигались вдоль строя. Пленные протягивали им солдатские книжки, мятые справки, некоторые просто пожимали плечами. Офицер просматривал документы, задавал вопросы, поляк переводил.
Вацлавский вытащил из нагрудного кармана паспорт и справку полученную на призывном пункте. Когда капитан подошел, он с трудом поднялся и протянул документы.
Переводчик - неопределенного возраста очкарик, в грязной польской форме, выхватил документы, левая щека его, поросшая рыжеватой щетиной нервно дергалась.
Так близко Юзеф видел немца впервые. Он конечно повидал их в атаках и в рукопашной, но помнил лишь распяленные в крике рты, выпученные глаза, мельтешащие руки, ноги, да и сам он орал что-то бессвязное, бросаясь вперед, из траншеи. Тогда, он чудом увернулся от штыка, заточенная сталь скользнула по ребрам. Юзеф отскочил, споткнулся и упал в траншею, а немца уложил прикладом Войцех. Тогда Юзеф ощущал звериную ненависть к набегающим, безликим серым фигурам, а сейчас, стоя перед офицером, он испытывал безразличие и усталость.
Немец оглядел Вацлавского колючим взглядом, пока поляк переводил содержимое справки и паспорта. Потом он ткнул в повязку на ноге и что-то пробурчал.
- Через два часа подойдешь к воротам, приедут санитары. - перевел, дернув щекой, поляк.
Вацлавский кивнул.
Переводчик передал документы солдату, который переписывал все большой желтый журнал.
Офицер отвернулся к стоящему рядом Войцеху. Юзев медленно опустился на траву. Нога пульсировала горячей болью.
Стоявший рядом Войцех протянул документы. Поляк раскрыл паспорт забормотал на немецком, но офицер почти сразу прервал его взмахом руки.
- Юде?
- Юде! - подтвердил поляк, тыча грязным пальцем в графу в паспорте.
- Юде? - переспросил немец, обращаясь к Войцеху.
- Жид? - дернул щекой переводчик.
- Ну жид, - хмуро подтвердил Войцех, - есть такое.
Офицер прошел к следующему. Писарь, закончив, сунул Юзефу его документы и принялся за паспорт Войцеха.
За два часа они опросили всех, шеренги пленных рассыпались. Вскоре к аэродрому подрулил грузовик с красными крестами на бортах. Немец не соврал. Врач и двое санитаров оказались пленными поляками. Юзефу обработали рану, сделали укол и сменили повязку. Тяжелых раненых куда-то увезли на той же машине.
Три следующих дня пленных не трогали. Вечером третьего дня за колючку зашел уже знакомый поляк-переводчик и солдат с винтовкой.
- Юзеф Вацлавский! - выкрикивал переводчик, - Вацлавский!
Юзеф поднялся.
- Ты Вацлавский? - переспросил переводчик, - Покажи документ.
Юзеф достал паспорт.
- Пошли с нами! - проговорил, дергая щекой, переводчик и зашагал к воротам.
Юзеф, с трудом, захромал следом, солдат с винтовкой шел позади.
Они зашли в здание. Внутри, еще висели плакаты на польском. Поляк постучал в дверь с табличкой "Командир роты аэродромного обслуживания", дождался "Jaaа!" и вошел.
За столом, развалился на стуле офицер, другой офицер сидя рядом, на краю стола, лениво качал ногой в блестящем сапоге.
Он же кивком поблагодарил переводчика и конвоира, подождал пока за ними закроется дверь и указал Вацлавскому на стул. Юзеф сел, вытянув больную ногу.
Оба немца внимательно уставились на него. На воротнике у обоих холодно поблескивал череп с перекрещенными костями. Тот который сидел за столом, выглядел лет на сорок пять, в его волосах проступала седина. Под кителем угадывалась полнота фигуры. Круглое добродушное лицо уродовала бородавка на щеке. Его товарищ выглядел гораздо моложе. Гладко выбритое лицо его, украшенное небольшими усиками имело строгое выражение. Холодные серые глаза поблескивали под козырьком фуражки.
Первым нарушил молчание сидящий за столом.
- Итак, - начал он на хорошем польском языке, с ощутимым немецким акцентом, - ты Юзеф Вацлавский?
- Так точно. - подтвердил Юзеф.
- Я оберштурмбаннфюрер Фегель, а это гауптштурмфюрер Рауфф. Мы хотим задать тебе несколько вопросов.
Юзеф пожал плечами.
- Помни, что твоя жизнь напрямую зависит от твоей откровенности! - добавил Рауфф.
- Расскажи о себе, с самого начала. - потребовал Фегель.
Вацлавский заговорил, немцы слушали, не проявляя особого интереса.
"Чего же им надо?" тревожно думал Юзеф. Когда он дошел до призыва в Красную армию в девятнадцатом году, оба оживились.
- Я служил писарем, в отряде бронепоездов. - рассказывал Вацлавский, скромно опустив подробности службы в особом отделе.
После того, как Вацлавский, поведал о том, что дезертировал в сентябре и вернулся домой, на него посыпался град вопросов: какие бронепоезда были в отряде, кто командовал. Вацлавский вроде бы уловил, к чему клонят немцы, однако из упрямства делал вид, что плохо помнит события тех лет. К допросу немцы подготовились основательно, хотя напрямую, свой интерес они не выдавали, но наводящие вопросы так и сыпались. Припомнили и покойного начальника особого отдела Дьякова.
- А где размещался особый отдел, когда ты дезертировал? - поинтересовался, внимательно глядя на Юзефа, Фегель.
Вацлавский пожал плечами: - На бронепоезде номер 29...

* * *

Ночь 17ого сентября выдалась туманной. Под утро ветер разметал клочья тумана. Легкая дымка клубилась лишь над речной водой.
Польский пограничник мотнул головой отгоняя одуряющую утреннюю дрему, отклеился от стены будки и побрел по привычному маршруту: пятнадцать шагов до полосатого шлагбаума, еще столько же до перил моста, и обратно до стенки будки. Через полчаса можно будет поменяться с Мареком который покуривал в рукав сигарету, в тесном пространстве пограничной будки.
На той стороне, вдоль такого же шлагбаума вышагивал советский пограничник.
Рассвет неумолимо вытеснил ночь за горизонт, заливая все зыбким молочным светом.
Сначала поляк не сообразил, что за глухой гул раздается вдали. Встревожился он только когда советский пограничник вдруг поднял шлагбаум кверху, а на выходящей к мосту дороге вспыхнули фары, ревущих моторами машин.
Пограничник рванул было из-за спины оружие, но так и остался стоять с винтовкой в опущенных руках, глядя, как двенадцатитонная стальная махина вползает на мост, поводя орудийным стволом. Марек в будке судорожно вращал ручку телефона, истошно орал в трубку "Гевальт!!!*"
Затрещал под гусеницами шлагбаум и первый танк с красной звездой на башне вкатился на польский берег. Расшвыривая щепки и комья грязи танк свернул в сторону караулки, слепя прожекторами высыпавших наружу заспанных солдат.
К застывшему на мосту поляку подошел советский пограничник в зеленой фуражке и мягко потянул у него из рук винтовку.
Под грохот заработавшей артиллерии на мост потоком въезжали танки и бронемашины. Шел семнадцатый день мировой войны.

* Тревога (польск.)

Продолжение

Комментарии: 68, последний от 05/09/2017. © Copyright Лосев Егор (dani-kl@yandex.ru) Размещен: 08/12/2006, изменен: 11/07/2010. 173k. Статистика. Фрагмент: Проза Иллюстрации: 10 штук. Годы событий: 1939	Оценка: *8.4119** Ваша оценка:
Аннотация: Мне давно хотелось написать о тех событиях, да все руки не доходили. Наконец "раскачался". Оказалось, что писать о временах, когда тебя еще не существовало даже в проекте, очень трудно. За пол года я осилил только часть. Название пока не придумал, надеюсь, ближе к концу "озарит". Хочу выложить фрагмент на ваш суд, чтобы знать продолжать или бросить :)

Лосев Егор Фрагмент повести

Лосев Егор
Фрагмент повести