Затерянный в Самарии блок-пост образца зимы 2002 года сверху напоминал наваленную собакой посреди тропинки кучу. При ближайшем рассмотрении в куче выделялись бетонные кубики перегораживавшие дорогу, несколько стрелковых ячеек, мешки с песком, а чуть в стороне большая палатка, защищенная с одного бока бетонными блоками, а с другого теми же мешками. Позади палатки, в специальном укрытии тарахтел генератор.
Низкое утреннее солнце нехотя освещало щербатую дорогу огибавшую поля, похожие на болота.
Четыре грязно-бурые фигурки в плащ-палатках и комбезах понуро топтались у разных концов поста, еще двое внутри периметра копошились над газовым баллоном, готовя кофе.

Редкая цепочка из троих солдат шлепала по грязи огибая блок-пост. Все трое тупо разглядывали жижу под ногами, на предмет каких-либо подброшенных ночью сюрпризов. Сие поисково-разведовательное мероприятие громко называлось "птихат цир*".

* Проверка дороги

В хвосте плелся высокий, нескладный солдат, неуклюже переставлявший свои журавлиные ноги. Под низко надвинутым капюшоном можно было разглядеть коричневые глаза за узкими стеклами очков, вытянутую физиономию, покрытую трехдневной щетиной и упрямую складку на подбородке.
Куртка-дубон болталась на нем как на вешалке, а висевший на шее М16 придавал ему сходство с унылым покосившимся крестом на заброшенном кладбище. Зубы стучали от утреннего озноба, спрятанные в рукова ладони закоченели.
Регулярные призывы на сборы еще не выколотили из его души остатки наивной романтики, по этому солдат смотрел на происходящее философски, особенно учитывая тот факт, что останься он на гражданке, корпел бы сейчас над учебником, а учиться он страшно не любил. Даже то, что ему не хватило укороченного М16 и теперь на его шее болталась "метла*", не вызывал особой досады. "Метла", так "метла". Спасибо, что не "Галиль".
В Израиль его привезли родители, в четырнадцатилетнем возрасте. Он успел закончить школу, провалить кучу экзаменов на аттестат зрелости, отслужить положенный срок в армии связистом, вдоволь поработать на всяких черновых работах и с трудом, поступить в колледж.
В свои двадцать пять лет он изучал программирование в Холонском Технологическом и каждый день тихо радовался, что загремел на сборы после зимней сессии, а не до нее. Кое-что, конечно, он завалил, но большинство предметов все-таки сдал.
Солдат сжимал крепче кулаки и думал о том, что отсюда до его дома, до горячего душа и теплой постели всего каких-то километров тридцать по прямой.
Потом он стряхивал с себя сладкие воспоминания о доме и снова погружал ногу в густую грязь.

* "Метла" - солдатская кличка винтовки М16, со стандартным длинным стволом и нескладным прикладом.

Второго звали Янив, он был старше идущего позади товарища, но внешне чем-то немного походил на него. Винтовку он сжимал грубыми, почерневшими от работы в гараже, руками. Этот солдат был завзятым пессимистом, он уже не ждал от жизни ничего хорошего, и на любую приключавшуюся с ним пакость всегда бормотал: "Так я и думал..."
Его родители репатриировались в Израиль из Ирака , но сам он был сабра*. К своим сорока годам он остался совсем один, если не считать религиозной тетки, живущей где-то в Иерусалиме.
Отец погиб в семьдесят третьем на Синае в самые первые дни войны, а мать попала под машину восемь лет назад.
Когда-то он был заводным парнем, душой компании. Пессимистом его сделала затяжная полоса жизненных неудач и любовь к азартным играм. Он так и не встретил женщину, с которой хотел бы связать жизнь. Собственный бизнес прогорел, оставив в наследство целую кучу долгов. Жизнь, как ему казалось, уже закончилась, поскольку ничего интересного в ней не происходило. Он вкалывал автомехаником, с трудом сводил концы с концами, выплачивал бесконечные долги.
Приходя из гаража он тупо пялился в телевизор, а иногда садился на принесенный с помойки, но приведенный в порядок велотренажер и до исступления крутил педали. Ежегодный призыв на сборы был единственным событием, хоть изредка возвращавшим его в прежнюю жизнь. Он встречал сослуживцев, обменивался новостями, даже начинал шутить. В этот раз его призвали одного и засунули на этот чертов блок-пост, вмести с другими надерганными из разных подразделений, не знакомыми друг с другом резервистами и это окончательно утвердило его в мысли, что мир полное дерьмо. Теплого комбенизона-хермонита на его душу тоже не досталось. Стоя на посту холодной ночью он продрог и простудился. Саднящее горло только подтверждало пессимистичный взгляд на жизнь. Правда этой ночью он поменялся с товарищем, отдал ему свой дубон и теперь млел в относительном тепле комбинезона, пряча лицо в отороченном искусственным мехом капюшоне.

* Сабра - уроженец Израиля.

Солдат шагавший первым, в отличии от угрюмо топавшего следом механика был оптимистом. Из благодушного настроения его не могло вывести ни промозглое утро, ни холод, ни грязь, ни даже моросящий дождь. Этот непотопляемый оптимизм, да еще привычка везде лезть первым, будь это перестрелка, уличная драка или спортивные соревнования, вкупе с городом, где он родился, как ярлык приклеили к нему кличку Казаблан, которая, хоть и сокращенная до "Казы" сопровождала его по жизни прицепившись где-то в начальных классах школы, когда вышел на экраны популярный фильм Йорама Гаона с одноименным названием. Кличка въелась намертво, так, что даже родители иногда называли его Каза. Он и сам чем-то напоминал Гаона, хотя пожалуй был более худой и жилистый, с прямым носом и зелеными глазами под щеткой черных жестких волос.
В возрасте двух лет родители привезли его в Тель Авив из Касабланки. Как и все окрестные пацаны он рос на пляжах Яффо, строил плоты, ловил рыбу, дрался с другими шайками пацанов. После школы попав в армию, он загремел на Ливанскую войну, где поглядев на изуродованные тела погибших товарищей, слегка поостыл и если рвался вперед, то сначала все же старался думать. После дембеля Каза поработал на рынке Кармель, где торгуя всем понемножку от овощей до костюмов, обнаружил в себе коммерческие способности. Университет его не прельщал, но и рынок со своей шумной ближневосточной суетой тоже поднадоел и Каза пошел другим путем. Он закончил какие-то невнятные торговые курсы, дававшие большой красивый диплом с английскими буквами. С помощью диплома и небольшой протекции поступил в мебельный магазин. У него неплохо получалось, но магазин разорился. Потом был магазин электротоваров, за ним продуктовый универмаг и так, постепенно, торгуя всем помаленьку и переживая попеременно то падения то взлеты Каза оказался продавцом квартир в крупной строительной корпорации.
На этом тернистом пути он чуть не женился, но перед самой свадьбой услышал как его возлюбленная ругается с соседкой. Поскольку семейная жизнь это вам не игра в шеш беш, Каза без труда представил себя на месте соседки и получил, как говорят на иврите, "холодные ноги". Возлюбленная так и не поняла что случилось, но не делая большой трагедии вышла замуж за приятеля Казы. На свою беду, тот не обладал богатым воображением.
Перевалив через третий десяток Каза все-таки женился на приехавшей из России девушке, точнее она была с Украины, но такие мелочи его не смущали. Вся выкрашенная на карте розовым цветом шестая часть суши для него называлась "Руссией"*, а ее население "русим". Кроме того Каза вдруг оказался владельцем огромной собаки, по словам жены, чистокровной немецкой овчарки. В общем после свадьбы жизнь Казы превратилась в сплошной интернационал, поскольку у него появилась русская жена с Украины с немецкой собакой. Эту псину, размером с доброго теленка они привезли, когда ездили знакомится с тещей.
Через несколько лет у них родилась дочь. Хотя девочку нарекли Ноа, жена называла ее Нюся, а Каза - Ор**, потому, что вся она была беленькой с такими же как у мамы, русыми волосами.

* Руссия - Россия(ивр.)
** Ор - женское имя, ор - свет(ивр.)

Как и пелось в песнке из фильма, Казаблан первым месил грязь огибая блок-пост и изредка оглядываясь на топавшего следом простуженного "механика", одетого в одолженый у него комбинезон. Бойцы уже приближались к дороге. Из-за бетонных стен ветер нес бодрящий запах кофе. Каза глубже натянул на уши зеленую вязаную шапку, жена почему-то называла ее непонятным словом "пидорка" и бодро затрусил вперед.
Вместе с запахом долетело и сердитое ворчание. Лейтенант командовавший их маленькой крепостью выполз из палатки. Звали лейтенанта Цвика и на гражданке он был страховым агентом. Цвика обгавкал куривших на посту подопечных. Подопечные, не первой молодости резервисты, добродушно послали его в "пешее сексуальное путешествие". Лейтенант пнул канистры с бензином, привезенные вчера для генератора, и потребовал убрать их с глаз долой.
После этого Цвика соизволил обозреть окрестности. Нащупав бойцов заспанным взором, он рявкнул:
- Ялла, ялла, побыстрей! - сплюнул под ноги и вернулся продолжать утренний моцион.

Крестик оптического прицела проводил толстую спину лейтенанта и вернулся к троице солдат на обочине.
Стрелок приник поудобнее к прикладу, провел крестиком по бредущему в хвосте очкарику, потом по мрачному солдату в середине и утвердился на черной керамической пластине бронежилета у бойца в зеленой шапке.

Два дня назад они проезжали через этот блок пост на машине. Солдаты проверили у них документы.
- Видишь этого, в зеленой шапке? - спросил бородатый, сидевший за рулем.
Стрелок кивнул.
- Убей его. - произнес бородатый, когда они отъехали, и тут же поправился, - Нет, остальных тоже убей, если хочешь. Может за них тебе заплатит кто-то другой, но я плачу только за этого, в зеленой шапке.

Стрелок подождал, пока все трое перешагнут придорожную канаву, навел перекрестье на обтянутую зеленой шапкой голову и нажал на спуск. Буквально за долю секунды до выстрела один из стоявших на посту резервистов громко позвал:
- Эй, Каза!
Солдат повернул голову.
Оглушительно бабахнул выстрел.
Пуля свистнула у его лица, чмокнув в грязь за спиной очкарика.
"Мать твою!!!" - подумал очкарик, плюхаясь в придорожную канаву, - "Твою мать!!!"
Каза ничего не думал, он даже удивиться не успел, просто рванул что было силы к блок-посту.
- "Так я и думал!" - печально размышлял "механик", поспевая за Казой, - "Я так и знал, что влипну в какое-нибудь дерьмо..."
Стрелок выругался и снова приник к прицелу.
Тем временем на дороге началось веселье. Перемазанный грязью очкарик уже выставил ствол из канавы и бабахнул в небо. Двое других солдат тяжело топали к блок-посту, с которого лупил в белый свет, как в копейку пулемет.
Стрелок снова поймал бегущего в прицел и нажал на спуск, но стрелять по движущейся мишени он не привык и пуля под углом ударила в заднюю пластину бронежилета. Солдат растянулся на асфальте, тут же вскочил и помчался дальше, выписывая зигзаги.
Со стороны поста кто-то швырнул навстречу бегущим дымовую гранату, за тем еще одну.
Очередная пуля срикошетила об асфальт.
Дорога и пост начали погружаться в густой белый туман дымзавесы.
- Шармута! - выругался в голос стрелок, видя, как фигуры исчезают в спасительных клубах дыма. Выцелив смазанный силуэт стрелок выстрелил. Пуля оказалась трассирующей, словно лучик лазерной указки она воткнулась в дым, поразила свою цель навылет и вошла в канистру с бензином, которую так никто и не убрал. Все поглотил огненно-дымный шар взрыва.
Стрелок удовлетворенно обозрел учиненный разгром, подхватил оружие и побежал назад, к поджидающей его машине.

Ветер гнал с моря огромные рваные куски облаков. Они величественно пересекали всю прибрежную равнину, с трудом переваливали за скалы Иудейских гор и удалялись в сторону Иордании.
В одном из кабинетов комендатуры Реховота дежурная женщина в погонах капитана тоскливо поглядывала в окно. Она не любила зиму и холод. Сыпавший с неба мелкий дождь ее раздражал. Снаружи уже темнело.
Когда зазвонил телефон она бросила взгляд на часы и лениво ткнула кнопку динамика:
- Комендатура Реховота.
Из трубки раздался хриплый усталый голос:
- Говорят из отдела потерь, у нас есть погибший...
Дежурная сразу подобралась в кресле и подняла трубку:
- Записываю!
Закончив разговор женщина бросила взгляд на стену, где на специальной доске были написаны фамилии и телефоны дежурных оповестителей и принялась набирать номер.
Первый номер вошел в комнату буквально через пятнадцать минут - высокий мужчина в выглаженной форме с погонами майора.
- Привет, Ави! Быстро добрался.
- Ага, не было пробок.
- Второй еще не приехал, врача подберете по дороге, такси я уже вызвала. - она протянула майору папку, - Вот все личные данные. Солдата зовут Алон Битон, резервист.
Майор сел и начал читать, тщательно перебирая в памяти адрес и фамилию. Если окажется, что погибший его знакомый, друг или родственник, скорее всего ему придется отказаться, ведь в таком случае он не сможет хладнокровно выполнять свои обязанности.
Вскоре к ним присоединился Второй номер, упитанный бородатый крепыш среднего роста одетый в штатское.
- Ави, это Меир, вы виделись на инструктаже...
Меир кивнул и уставился в папку.
Дежурная дождалась момента, когда оба закончили читать и продолжила:
- Это резервист. Мы должны сообщить его жене и дочери. Жену зовут Марина.
- Она русская! - резко оборвал ее Первый, - А я не говорю по русски.
- Врач вроде бы русский. Да и Меир знает русский, - успокоила дежурная, - правда Меир?
Меир снова кивнул и спросил:
- Как это случилось?
- Сегодня утром в Самарии обстреляли блок-пост, что-то там взорвали. Один резервист погиб второй в больнице в безнадежном состоянии.
- Да, я слышал по радио, в новостях, - перебил ее Ави.
-Точная фраза, - дежурная откашлялась, - Ваш муж погиб в Самарии в результате действий террористов.

Такси неторопливо катило по вечерним улицам. В салоне висела напряженная тишина. Каждый думал о своем. Ави нервничал из-за того, что не говорит по русски. Он был оповестителем довольно давно и по опыту знал, как часто у людей, не родившихся в Израиле, "вышибает" иврит в такой трагической ситуации.
В гражданской жизни Ави был преуспевающим адвокатом, и растил троих сыновей. Его жена радовалась, что на сборы мужу не надо уезжать куда-то к "черту на рога", бегать с винтовкой. Вместо этого можно сидеть дома и просто ждать звонка.
Попробовала бы она один раз сходить на оповещение.

Меир еще раз перечитывал лист с личными данными солдата. Старался представить себе что это за семья, как будет реагировать жена погибшего. Еще, он в тайне надеялся, что дочери не будет дома. Общение с детьми в такой ситуации, пожалуй, самое тяжелое.
На гражданке Меир работал простым водопроводчиком. По несколько раз в день ему приходилось заходить в чужие дома и квартиры, общаться с незнакомыми людьми, наверное по этому у него хорошо получалось находить общий язык с близкими погибших. Меиру нравилось то, что он делал, если только слово "нравилось" можно употребить в отношении оповестителя, скорее он испытывал удовлетворение, понимая, что делает эту работу хорошо, лучше многих других, а значит ему удавалось хоть как-то смягчить боль тех, кому он нес горе и страдания.
Такси притормозило у перекрестка и к машине шагнул высокий молодой человек, с медицинским значком на воротнике гимнастерки. Он сел на переднее сидение, обернулся и протянул руку.
- Здравствуйте, я Алексей.
Первый и Второй представились. Ави протянул врачу папку с личными данными.
Через несколько минут они въехали на улицу, застроенную четырехэтажными домами. У номера 12 такси остановилось.
Сначала вышел Второй. Он убедился, что адрес правильный, проверил номера соседних домов, что бы исключить возможность ошибки.
Над входной дверью ярко светил фонарь. В подъезде стоял интерком и напротив каждой фамилии краснела кнопка звонка. Фамилия Битон находилась под номером шесть. Второй не стал звонить, удостоверившись в том, что дверь открывается внутрь, он извлек из кармана раздутый кожаный бумажник, покопался в нем и вытащил телефонную карточку. Просунув карточку в щель, он аккуратно отжал язычок замка, толкнул дверь и поднялся по лестнице на третий этаж. Выйдя с лестничной клетки в коридор, Второй нажал на светящуюся в темноте кнопку. Вспыхнул свет. Он прошел вперед и оказался перед коричневой дверью с табличкой гласившей: "Здесь живет весело и счастливо семья Битон".
"Счастливо..." - мысленно простонал Второй, - "почему я это делаю...?"
Он прислушался, приложив ухо к двери. По ту сторону бубнил телевизор. Второй вздохнул и медленно спустился вниз по лестнице. Он подошел к такси и позвал:
- Надо идти... адрес правильный, в квартире кто-то есть... .
Врач и Первый вышли из такси. Первый на ходу достал мобильник:
- Мы на месте, заходим в дом. До связи.
Они поднялись по ступенькам. У самой двери Первый остановился. В такие моменты он физически ощущал тонкую хрупкую грань отделяющую нормальную счастливую семью от поворотной точки, за которой их ждала только боль, горе и скорбь. Он, Первый номер, был вестником этого горя.
Первый вдохнул, медленно выдохнул и постучал в дверь.


Марина любит сидеть у окна. Израильская зима напоминает ей осень в Киеве, а растущие на их улице деревья шелестят почти как каштаны на Крещатике... почти. Джек валяется под столом, с удовольствием втягивая носом уличную прохладу струящуюся из окна.
В телевизоре паясничает Дуду Топаз. Маленькая Ноа спит и Марина делает звук тише что бы не разбудить ее.
Джек поднимает одно ухо, прислушиваясь, а затем поднимает голову. Его желто-черная морда принимает сначала озабоченное, а потом сердитое выражение.
В дверь стучат.
Марина удивленно смотрит на Джека. "А я почем знаю!" - написано на морде у пса.
Она поднимается и идет к двери, сзади цокают по полу собачьи когти.
В круглом иллюминаторе глазка трое мужчин, двое военных и один в штатском. Ей хочется перевернуть глазок, что бы картинка словно в калейдоскопе сменилась на узор из цветных стекляшек. Но вместо этого она поворачивает ключ в замке, каждый поворот усиливает нехорошее чувство.
Мужчины глядят на нее, и почти сразу все трое переводят взгляд за ее спину. Это Джек демонстрирует свое присутствие.
Первый мужчина произносит:
- Гверет* Марина Битон?
- Кен**.
- Вы понимаете иврит?
- Кен.
Каждое новое "Кен" освобождает внутри нее пустоту, в которую тут же заливается тревога и беспокойство.
- Алон Битон ваш муж?
- Кен.
В лице мужчины что-то неуловимо каменеет и он произносит:
- Ваш муж, прапорщик Алон Битон погиб сегодня, в Самарии в результате действий террористов.
Проходит несколько секунд, каждое слово проваливается в глубину Марининого сознания, как жетоны в телефон-автомат, а потом мир вокруг нее рушится.

*гверет - госпожа(ивр.).
** кен - да (ивр.)

В Марининой жизнь мир уже рушился два раза. Сначала, когда умер отец. Ей тогда исполнилось семнадцать, и казалось, что жизнь на этом остановилась. Но время взяло свое, она закончила институт, вышла замуж. Жизнь начала потихоньку устраиваться, несмотря на то что трещала и сыпалась незыблемая, казалось, империя. Через два года
НИИ мужа закрылось, забыв заплатить зарплату за полгода. Ни к какой другой работе он, бывший перспективный научный сотрудник, приспособиться не смог. Зато очень быстро приспособился к бутылке. Из дома стали пропадать вещи, зачастили оборванные похмельные друзья. Марина продержалась целых полгода, а потом муж ударил тещу, за что был окончательно и бесповоротно вышвырнут из квартиры и из жизни.
Времена вокруг наступали совсем черные и беспредельные. Педагогическое образование вдруг оказалось абсолютно бесполезным и никому не нужным
Через год муж неожиданно о себе напомнил. В квартиру ввалились крепкие ребята, заявили что муж попал на бабки и теперь квартиру нужно продавать. Спорить, доказывать, обращаться в милицию было бесполезно.
Осталась только крохотная дача. Марина кое-как перебивалась случайными заработками.
Еще через три месяца молоденький милиционер сообщил, что муж в состоянии алкогольного опьянения попал под грузовик и скончался на месте.
Жизнь как-то незаметно становилась хуже и хуже. И однажды мир рухнул во второй раз, точнее рухнула Марина в какой-то нервно-психологический срыв. А через два дня, оклемавшись, наврала матери с три короба и позвонила по объявлению обещавшему престижную и высокооплачиваемую работу за границей.

Сутки пролетают, как страшный кошмарный сон. Штатский и двое офицеров находятся при ней почти постоянно. Они занимаются всем, организуют похороны, обзванивают какие-то инстанции, о чем-то договариваются. Когда мать Алона падает в обморок, врач приводит ее в чувство. Штатский водит Нюсю на кружок плаванья. Высокий майор выгуливает озадаченного Джека.
Они едут в больницу снова подписывают какие-то бумаги. Марина требует увидеть тело. Медсестры переглядываются. Она кричит на них и опять двое офицеров и штатский отводят их в сторону. Тот, у которого на воротнике значок медицинской службы медленно и тихо объясняет.
Тело, говорит он, сильно обезображено. Они конечно могут его увидеть, это их право. Но он не советует этого делать. Не советует своему по предыдущему опыту. Часто члены семьи не слушают его и потом жалеют. Для них лучше запомнить погибшего таким, каким они знали его при жизни, а не таким какой он сейчас. Врач объясняет им это раз, другой, третий и в конце концов Марина сдается не чувствуя больше сил разговаривать. Свекровь Тами тоже перестает спорить. И только отец Алона - Реувен бывший полицейский офицер отводит врача в сторону и твердо требует проводить его к сыну. Медсестра уводит его к лифту. Вскоре он возвращается, белый как мел. Один из офицеров просит его подписать очередной документ. Так как на теле обнаружены все удостоверяющие личность документы и жетон, нет надобности в дополнительных опознавательных процедурах. Реувен не глядя чиркает ручкой.

На похоронах много незнакомых. Друзья, сослуживцы, командиры, сотрудники, родственники. Все мозаикой мельтешат в глазах.
Залп почетного караула ставит жирную точку, словно кто-то, дописав главу, ломает о бумагу грифель карандаша.

Но жизнь продолжается. Родители Алона объясняют ей, что нужно сидеть шиву*. Они не религиозные, но это дань традиции. Семь дней принято оплакивать погибшего.
Они сидят в салоне их квартиры: Марина, родители, братья мужа. Снова целая череда лиц, знакомых и чужих. На столе разбросаны фотографии: Алон в люльке, в детском саду, на берегу моря, на Бар Мицве**, Алон в армии, после курса молодого бойца, Алон в Ливане, на броне БТРа. Их свадебные фотографии, фотографии с Нюсей. Люди разглядывают, перебирают их. Ошалевший от происходящего Джек тихо лежит под столом.
Русский сосед дед Мотя приносит три бутылки водки. Заставляет всех выпить не чокаясь. Его сын с женой смущаясь ставят на стол кастрюлю плова.
В дверях топчутся резервисты, служившие с Алоном. Она запоминает только одного из них. Это высокий парень в очках, "русский". Про себя Марина называет его Студент.

* Шива - традиционное оплакивание умершего родственниками в течении семи дней после смерти.
** Бар Мицва - Празднование тринадцатилетия у мальчиков.

На пятый день приходит он. В квартире сидят сестра Алона, Марина с родителями и какие-то две тетушки. Разговор смолкает. Все смотрят на него и в салоне виснет недобрая тишина. Он стоит и мнет кепку в заскорузлых руках. Его зовут Абед, он палестинец, мусульманин, живет где-то в районе Бейт-Лехема. Он знает Алона и родителей уже лет пятнадцать, а они знают Абеда, его жену детей. Когда Реувен вышел на пенсию, он купил за городом два небольших поля, где выращивает овощи. Абед работает у него с тех самых пор.
Он медленно подходит к столу с фотографиями. Смотрит. Поворачивается к ним.
Реувен, отец Алона, встает.
- ... я не знаю, что сказать..., - начинает он, - эта война свела с ума всех... я не умею красиво говорить... мне больно... я так сожалею... .
Он немного берет себя в руки. Тетушки смотрят в пол.
- ... Сальуа хотела приехать, но ее не пустили, у нее нет разрешения на работу... примите наши соболезнования.
Реувен обнимает его и прижимает к себе.
- Это ваши... ваши террористы убили его... - шепчет про себя Марина.
- Чтоб ваша семья никогда не знала горя! - произносит он традиционную фразу.
Он подходит и смотрит в ее глаза. Марина не может больше злиться, кивает, вытирая слезы.

На пятый день в квартиру заходит молодой человек в кожаной куртке. Он следователь из службы безопасности. Его имя Уди.
- Вы нашли тех, кто это сделал?- этот вопрос на губах у всех.
- Нет, но мы знаем кто это. На блок-пост напали бедуины из племени Таамра. Они живут в деревнях на севере и на западе от Бейт-Лехема*. У нас есть оперативная информация. Мы найдем виновных и посадим на скамью подсудимых.
- Но это не вернет моего сына!!! - срывается мать Алона, - Он уже погиб!!! Где вы были раньше, с вашей информацией!?!
Реувен уводит ее на кухню.
Следователь просит у Марины и поговорить с ней наедине. Она делает приглашающий жест в комнату. Джек медленно поднимается, следом. Следователь прикрывает дверь, но пес ударом лапы бесцеремонно распахивает ее. "Какого хрена?" написано у него на морде, "у хозяйки от меня секретов нет!"
Следователь внимательно смотрит на пса. Тот приподнимает губу, демонстрируя внушительный клык. Косит взглядом на икру чужака.
Уди капитулирует и просит Марину закрыть дверь. Удовлетворенный Джек садится рядом.
- Марина, простите за назойливость, - извиняется следователь, - я понимаю ваше состояние, но любая мелочь которую вы вспомните может помочь нам именно сейчас.
Марина смотрит ему в глаза, кусает губы, ей тяжело вспоминать.
- Подумайте хорошенько, Марина, вспомните. Может у Алона были какие-то неприятности в последнее время, может он с кем-то ссорился? Ругался? Неприятные телефонные разговоры? Может какие-то письма? Что-нибудь подозрительное? У вашего мужа были враги? Недоброжелатели?
Марина смотрит в его бесстрастные непроницаемые глаза. В них словно два уровня. Она видит только первый, лишенный каких либо эмоций, но иногда в глубине как бы приподнимается занавес и тогда в глазах мелькает что-то человеческое.
- Почему вы спрашиваете?
- Видите ли, Марина... - ему кажется нравится ее имя и он все время повторяет его, каждый раз меняя интонацию, словно пробует имя на зуб, - видите ли... мы должны проверить все версии. В том, что произошло, пока много непонятного, никто пока не взял ответственность за терракт... у нас так не бывает...
Марина думает... погружается в прошлое. Враги... Недоброжелатели...
Алон всегда находил общий язык со всеми... с самыми случайными людьми... с почтальоном... с водителем автобуса... с депутатом Кнессета, автомобиль которого застрял рядом с ними, в пробке. Это так нравилось ей и так злило. С самого первого случая. С поезда. Марина вспоминает, словно переносится в вагон...
... напротив сидит старикан и девушка с пачкой карточек в руке. Девушка учит английские слова. На одной стороне карточки слово на английском, на другом перевод. Сейчас к ним повернуто слова "библиотека" на иврите. Девушка напрягается, глядя на "английскую" сторону карточки, морщит лоб, но вспомнить перевод не может.
- Сефрия! (библиотека ивр.) громко произносит Алон и улыбается.
- Точно, - вырывается у девушки, - забыла.
- Теперь я, - смеется Алон. Девушка смущается и тасует свои карточки.
Марина чувствует укол ревности и злится. Дедуля у окна заинтересовано прислушивается.
- Детский сад? - вопросительно произносит девушка.
- Детский сад... детский сад... детский сад... - бормочет Алон и вдруг вскакивает и возмущенно кричит на весь вагон:
- Господа! Что ж это такое?! - публика недоуменно поворачивается, - Неужели никто не знает, как будет по английски "детский сад"? Как вам не стыдно!? Девушка из-за вас в университет не поступит!!!
Девушка заливается краской. Старик хохочет.
- Киндергарден! - вспоминает Марина и дает Алону подзатыльник, ну как на такого злиться?
Через минуту в игру включается весь вагон. Люди подсказывают, смеются, улыбаются друг другу.
Враги... Недоброжелатели... какое там, дворовые кошки были с ним на "ты".
Странно, что кто-то вообще мог на него злиться.
Она смотрит в двойные глаза следователя:
- Мне об этом не известно...
Следователь непроницаем, на его лице невозможно прочитать что-либо.
- Может быть у него были контакты с жителями "территорий"?
Контакты... единственный на ее памяти контакт случился на прошлых сборах, когда они с Джеком приехали навестить Казу. Их взвод охранял какое-то поселение. Они с Джеком сидели в сторонке, дожидаясь пока Каза докараулит последние 15 минут. Каза спорил с палестинским подрядчиком. Подрядчик никаким террористом не был, просто ему срочно требовалось проехать внутрь, на стройплощадку, где его рабочие чего-то возводили.
Беда была в том, что никаких документов у подрядчика не имелось, а имелась наглость с помощью которой он и собирался прорваться. Каза невозмутимо повторял, что без документов проехать нельзя. На каком-то этапе палестинец перешел от слов к действию и двумя руками толкнул Казу в грудь. Тот, собственно, даже не обиделся. Просто предупредительно поднял вверх руки и отступил на шаг. Но в этот момент стремительная черно-желтая тень перемахнула через автомобиль подрядчика, и сбила его с ног. Марина только и успела прокричать: Дже-е-ек фууууу!!!
А Джек уже рычал стоя над поверженным противником.
Испуганный подрядчик убрался восвояси, а Джек, довольный собой, ушел дремать в тень.
Вот и весь контакт.

*Бейт Лехем - Вифлеем.

Следователь уходит ни с чем, обещая еще заглянуть.
Снова круговорот лиц в квартире. В своей комнате маленькая Ноа объясняет плюшевому медведю, что папа больше не придет.
Слова следователя не выходят у Марины из головы... Она хочет поговорить со Студентом, ведь он находился там, все видел.
Номера телефона у нее нет. Она звонит высокому майору, тому самому, первым сообщившему ей о смерти Алона. Майор обещает помочь и через полчаса перезванивает, диктует ей номер мобильника.
Студент отвечает почти сразу. Он все еще на сборах. Говорит, что Янив, второй резервист, пострадавший вместе с Казой, обгорел и лежит в коме.
Действительно, рассказывает Студент, снайпер повел себя странно. Потом, когда они обнаружили его позицию, они убедились в том, что он мог перестрелять много народу, например его - Студента или лейтенанта. Но, вместо этого снайпер "всю дорогу" палил в Казу и в Янива.
При этих словах Марину бьет дрожь, она плачет, закрывая рот ладонью.
Может это от неопытности, продолжает Студент в трубке, а может что-то другое, азарт например. Лично ему это кажется непонятным.
Марина молча нажимает на отбой не в силах попрощаться. Она рисует в уме картины произошедшего на блок-посту и ее трясет.
Со второй попытки она делает кофе. Потом подметает осколки первой чашки. Немного успокаивается.

Шива заканчивается на следующий день.
Они стоят на кладбище над свежей кучей земли с табличкой. Памятник еще не установили. Моросит дождь. Раввин раскачивается, монотонно бормоча молитву. Это называется "азкара" - что-то вроде поминок.

По дороге домой Марина попадает в пробку. Она тупо пялится на толстую задницу "пежо" впереди.
В голове звенящая ледяная пустота. В душе тоже. Ощущение горя накрывает ее толстым ватным одеялом. Но она старается держаться, не раскисать, вот и сегодня сама, на своей машине приехала на кладбище.
Ряд машин ползет к светофору. Марина почему-то вспоминает следователя. Его двойные глаза. Чего он там говорил... про заказное убийство, бред какой-то...
... но по словам Студента стреляли только в Казу... .
С детства Марина любила читать детективы. Сначала Шерлока Холмса, потом Агату Кристи. Правда нудная англичанка быстро наскучила. Целую полку дома занимали книги Марининой, Устиновой и других мэтров российского детективного жанра.
Интересно, что на ее месте сделала бы Настя Каменская? Наверное начала бы анализировать, чертить схемы, собирать информацию.
Кстати, следователь говорил, что эти бедуины из племени Таамра обитают в районе Бейт Лехема... А ведь Абед тоже из Бейт Лехема... Что если...
Марина выруливает из пробки. Под изумленными взглядами водителей перескакивает через поросшую травой разделительную полосу, и едет обратно, за город.
Квадраты полей напоминают ей лоскутное одело. Она выходит из машины и медленно подходит к грядкам. Каждый ряд кустиков заботливо укрыт полиэтиленом, натянутым на проволочный каркас. Абед возится между грядок.
Марина садится у навеса, где сложен инвентарь и пустые коробки. Терпеливо ждет, когда Абед ее заметит.
Он доходит до края поля, медленно с трудом разгибается и только сейчас видит ее.
Машет рукой, потом прихрамывая подходит. Здоровается.
- Хай Абед, - произносит она, - мне очень нужна твоя помощь.
Абед внимательно слушает, хмурится.
- Хорошо... - говорит он наконец, - я знаю кое-кого из хамулы* Таамра. Не думаю, что мне удастся что-то узнать, но я попробую.
- Спасибо, - говорит Марина с благодарностью в голосе, - может быть нужны деньги?
И добавляет видя возмущение Абеда: - Заплатить за информацию.
Абед отрицательно вертит головой.

*Хамула - клан(араб.)

Выйти на работу Марина не в состоянии. Она звонит и берет отпуск. Для начала неделю. В голосе начальницы, матроны с зубодробительным именем Брурия, особой радости нет. Ничего, за неделю турагенство не разориться. Тем более сейчас не сезон.
Вечером ей звонит адвокат. То есть, так он представляется: орэх дин* Шмуэль Шараби.
Он выражает свои соболезнования по поводу случившегося. Просит приехать к нему в офис по важному делу. Да, можно завтра утром, после десяти. В центре города, улица Герцль 81.
Весь вечер Марина гадает, зачем она понадобилась адвокату.
Утром она отводит Нюсю в сад и едет в центр города. Дождя нет. Марина медленно выпивает чашку кофе в маленьком кафе.
Дом номер 81 - грязно-желтый, довольно старый, по израильским меркам, конечно. Ему лет 30. Когда-то дом был жилой, но теперь квартиры переделали под офисы.
Контора адвоката на втором этаже. Лифта нет, и Марина поднимается пешком. Толкает дверь с медной табличкой.
В тесной приемной, все завалено папками. Папки лежат на сульях, на полу, покрывают стол. Где-то за баррикадой папок виднеется седая макушка секретарши. Ей лет пятьдесят, седые волосы уложены в аккуратную прическу.
-Здравствуйте, чем могу помочь? - спрашивает она.
Выслушав ответ, секретарша снова спрашивает:
- Как вас зовут?
Иврит у нее смешной, старинный. Тот, который в наше время можно услышать только в фильмах, "Эскимо-лимон"** например.
- Проходите, господин Шараби ждет вас. - она показывает рукой на дверь сбоку.
Марина стучит и не дожидаясь толкает дверь.
Господин Шараби чем-то напоминает диккенсовских героев. Это крепкий пожилой человек, похожий лицом на бульдога. Волосы обрамляют обширную лысину. Шараби сидит навалившись грудью на стол и листает какую-то папку. Всю стену за его спиной занимает книжный шкаф.
Марина входит и Шараби поднимается нависая над столом.
- Геверет*** Битон?
- Да.
Он протягивает большую пухлую ладонь с увесистым перстнем на мизинце, показывает на кресло.
- Садитесь пожалуйста.
- Прежде чем мы начнем разговор... э... небольшая формальность... я не имел чести видеть вас ранее, могу я взглянуть на ваш "теудат зеут"****?
- Да, конечно! - Марина долго роется в сумочке и наконец протягивает адвокату удостоверение личности.
- Благодарю вас. - Шарби возвращает документ, - собственно я пригласил вас сюда по поручению вашего мужа. Я должен передать вам вот это.
Адвокат вынимает из ящика желтый конверт и кладет на стол перед Мариной.
Она чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Шараби безучастно смотрит, потом извлекает откуда-то коробку бумажных салфеток и ставит рядом с конвертом и деликатно отворачивается к окну.
Марина кивком благодарит. Вытирает глаза. Берет в руки конверт. Он запечатан.
Марина рвет бумагу и достает исписанный лист. Всего несколько строк. Она медленно вчитывается в знакомый почерк.

Привет родная!
Если ты читаешь это письмо, значит я вляпался в неприятности. Окончательно вляпался.
Что ж, ничего не поделаешь. Я очень люблю вас обеих и надеюсь что у вас все будет хорошо.
Деньги, которые тебе передаст Шараби, я берег на черный день. Раз ты сидишь у Шараби, значит этот самый день пришел. Можешь использовать их как захочешь. Только будь осторожна. Люблю вас обеих.
Целую,
твой Алон.

Когда она заканчивает читать, слезы вовсю текут из под ресниц, размывая косметику.
Шараби деликатно глядит в окно. Ждет, пока Марина приводит себя в порядок.
- Деньги вы можете получить в любой момент, в любой удобной вам форме.
Шараби делает эффектную паузу и добавляет: - Речь идет о сумме в двести тысяч долларов США.

*Орэх дин - адвокат(ивр.)
** Эскимо-лимон - израильская эротическая комедия, известная в России под названием "Горячая жевательная резинка".
***Гверет - госпожа (ивр.)
**** Теудат зеут - удостоверение личности (ивр.)

Вечером стучаться соседи. Леша прижимает к груди бутылку коньяка. Его жена Галя держит перед собой пирог. Они сидят на кухне. Шутят, что-то рассказывают.
В дверь снова стучат. В глазке маячит дед Мотя, Лешин отец. Для своего восьмого десятка он еще очень бодрый.
- Я закуси принес... - хитро бормочет дед доставая из-за спины покрытую расплывшимися татуировками руку с зажатой в ней банкой соленых огурцов.
- Спасибо Матвей Давидыч, мы ж коньячком балуемся, не водкой.
- А я водочку тоже принес... - довольный собой дед извлекает из-за спины вторую руку с зажатой в ней бутылкой и скалится железнозубым ртом:
- Не накапаете старичку?
Марина делает рукой приглашающий жест в сторону кухни.
Как-то раньше Марина с ними почти не общалась. Ан вот как, оказалось такие милые люди.
Дед Мотя выпивает и быстро хмелеет. Рассказывает истории из бурной молодости и не менее бурного зрелого периода.
Постепенно выясняется, что дед из Польши и воспитывался он в приюте того самого Януша Корчака в Белянах. Повзрослев, дед воевал в Красной Армии, два раза загремел в штрафбат. На третий раз война закончилась, вместе с ней кончились штрафбаты и дед загремел на Колыму. Отсидев, дед Мотя пробился в люди.
- Да ты знаешь какую я карьеру сделал? - распаляется дед, - От путевого рабочего до вагоновожатого! Да на войне легче было до маршала дослужиться.
Главное достоинство вагоновожатого - умение ругаться матом так, чтоб отшить любого пассажира или водителя. Дед, судя по всему, к восьмидесяти годам находится в твердой памяти и периодически вворачивает такие обороты, что даже Марина с ее опытом "высокооплачиваемой и престижной работы" восхищенно охает. В завистливом взгляде Джека ясно читается мысль: "Мне бы так научится!"
Позволив деду еще побузить Леша конвоирует его в кровать.
- Да я этих сучар бацильных бушлатом по зоне гонял! - доносится из коридора заключительный пассаж.
Коньяк не действует, Марина пьет рюмку за рюмкой, но не пьянеет. По телевизору идут новости, точнее прогноз погоды. Обещают потепление.
- Разве это зима? - жалуется Леша, - Каждый день потепление.
- А ты хотел чтоб температура в минус ушла? - смеется Галя.
Леша смотрит на экран сквозь пустую бутылку и констатирует:
- Минус в этой стране бывает только в банке.

Утром страшно болит голова. Таблетка "оптальгина" глушит боль, но общее состояние остается каким-то ватным. Джека она выгуливает, как в тумане.
Марина отвозит Нюсю в садик. По дороге обратно заходит в лавку. Наполняет корзинку продуктами. Подойдя к сидящему за кассой хозяину Марина роется в сумочке. Кошелька нигде нет. Черт!
Хозяин - молодой парень невозмутимо наблюдает за ее поисками.
- Кошелек забыла... - поднимает на него глаза Марина.
Тот в ответ смотрит и на секунду делает серьезное лицо.
- Ну и ладно, занесешь, когда будешь мимо проходить. - по его лицу расплывается улыбка.
- Спасибо! - благодарит она и думает про себя: Дура, получила кучу денег, а полтиника за хлеб заплатить нету.
Кошелек Марина обнаруживает на полке перед зеркалом..

Приготовив обед она едет к Абеду. На поле один Реувен. Абеда он послал за едой. Тем лучше, думает Марина, можно будет поговорить по дороге.
Она идет к стоящему на обочине фургончику. Абед стоит в очереди. Перед ним несколько иностранных рабочих, то ли китайцев, то ли тайландцев.
Марина здоровается, Абед улыбается в ответ. Марина глядит на его лицо изрезанное глубокими морщинами, на седую щетку усов. Его глаза остаются грустными. Даже когда он улыбается.
Марина ждет, пока он делает заказ, смешно коверкая слова на арабский манер: "бита" вместо "пита", "бильбель" вместо "пильпель*", "пепси" он называет "бебси".
Взяв еду они медленно возвращаются.
- Я простой человек, - говорит Абед, - я не хочу лезть ни в какие разборки ни на чьей стороне. Просто хочу работать и кормить семью. Поэтому мне почти ничего не удалось узнать. Но кое-что я все-таки узнал. Я знаком с Юсуфом Таамра, но он занимается овощами и удобрениями, во всякие темные дела не лезет. Но у него есть трое братьев, они живут все вместе в деревне Таамра. Ходят слухи, что это их рук дело.
Марина разочарованно смотрит себе под ноги.
- Да! - Абед вдруг улыбается, - Еще у Юсуфа русская жена.
... Русская жена... русская жена... русская жена...
Марина тоскливо пожимает плечами, русская жена... ну и что... чего же делать...?
На нее вдруг накатывает временное помешательство. Другими словами, не назовешь.
Она хватает Абеда за руку, разворачивает к себе и, глядя в глаза, твердо произносит:
- Ты отвезешь меня к ней! Мне очень нужно как-то с ней увидится! Нужно!
У Абеда дикие глаза.
- Я не могу... - бормочет он, - ты же знаешь что всех ваших на "территориях" просто убивают. Мало погибло народу?
- Мне нужно узнать, за что убили моего мужа, - чеканит Марина, - и я это узнаю. Если ты мне не поможешь я найду кого-то другого!
Абед качает головой:
- Реувен меня просто убьет, я не могу.
- Он не должен ничего знать.
- Нет, это... это... глупость какая-то!

*Пильпель - перец (ивр.)
* * *

На улице Герцель у дома номер 81 паркуется грузовичок, позади кабины грузовичка на стреле болтается буксировочное приспособление. В России такие машины называют эвакуаторами, в Израиле более лаконичным словом "грар", от слова "лигрор" - буксировать.
Из кабины выходит мужчина в джинсовой куртке, с крепкой атлетической фигурой. Он бросает взгляд на бело-синий бордюр означающий платную стоянку, потом включает аварийную сигнализацию, а под лобовое стекло кладет табличку с надписью:
Уважаемый полицейский / муниципальный контролер! Я нахожусь при исполнении рабочих обязанностей. Спасибо за понимание.
Мужчина сует в карман солнечные очки, заходит в подъезд и легко взбегает на второй этаж. Он стучит в дверь с медной табличкой. Входит. Секретарша спрашивает его имя и показывает на дверь сбоку. Мужчина заходит. Перебрасывается с адвокатам несколькими фразами. Шараби кладет перед ним конверт. Мужчина рвет конверт, достает лист бумаги и внимательно читает. Мрачнеет. Потом прощается с адвокатом и выходит.

Что бы дожать Абеда Марине требуется три дня. Каждый день она приезжает и уговаривает его. На третий день Абед ломается, взяв с нее клятву: Реувен не должен ничего знать.
- Я кое-что выяснил... - бормочет он, - Каждую среду они ездят на рынок, и русская жена Юсуфа тоже. Я привезу тебя на рынок, дальше уже разбирайся сама. Потом я отвезу тебя обратно. Ты даже не представляешь, куда лезешь.
- Не волнуйся, - успокаивает его Марина, - у меня есть украинский паспорт, я возьму его с собой вместо израильского.
- Это неважно! - возмущается Абед, - ты не понимаешь!
Марина жестом прерывает его.

Среда это завтра. Марина отвозит Нюсю и Джека к свекрови. Возвращается, ставит будильник на полпятого утра. Завтра будет долгий день.

Будильник пищит, выдергивая ее из сна. Марина трет глаза и плетется в душ. Из душа к кофеварке.
С собой она берет старый потертый рюкзак. Как настоящий разведчик Марина вчера спорола с одежды все бирки на которых обнаружила ивритские буквы. В рюкзаке тоже ничего лишнего. Она кладет внутрь мешочек с двумя яблоками, туда же ложится небольшой кухонный нож в пластмассовом чехле. Мало ли что, ножом можно многое резать, а яблочки это так, для конспирации.
Из глубины зеркала на нее глядит симпатичная блондинка, правда довольно замученного вида.
Марина сильно проводит пальцами по лицу, разглаживая морщины. Целых десять минут она тратит, мучаясь над вопросом косметики. В конце концов она подкрашивается, но совсем чуть-чуть.
На улице пасмурно. Ленивый рассвет разгоняет ночную тьму.
Ее синий "рено" взбирается по шоссе к Иерусалиму. Не смотря на ранний час машин уже довольно много. Ревут грузовики, проносятся рейсовые автобусы.
Проехав "Сады Сахарова" она сворачивает, пропустив стайку религиозных детей, заезжает в тихий переулок и паркуется, в центре города все равно не найти стоянки.
Пешком идет обратно на улицу. Она хочет поймать такси, но как раз подходит автобус.
Марина стоит в гармошке между передней и задней частями автобуса. Эта привычка у нее с детства. Ей всегда нравилось стоять на круглой поворачивающейся платформе между автобусом и прицепом.
В голове скачут разные мысли, она - чувствует себя то заправской разведчицей, то полной идиоткой.
Впереди показываются стены старого города. Автобус проезжает мимо Яффских ворот. Марина жмет кнопку на поручне и над головой водителя, издав мелодичный "блям", вспыхивает надпись "СТОП". Автобус послушно тормозит у ближайшей остановки.
Марина выходит и шагает вдоль стены по улице Десантников. Она бывала в Старом городе несколько раз. Сейчас, как и в прошлые разы, величественные древние стены вызывают у нее благоговение. Есть в них что-то особенное, вечное.
Улицы пустынны. Туристов нет, только религиозные торопятся по своим делам, то ли на молитву, то ли обратно.
С религией у Марины отношения довольно странные. По натуре она абсолютно светский человек. Но где-то в подсознании она верит в то, что иногда неведомые силы все же вмешиваются в происходящее, направляя людей, куда... видимо в том направлении, которое эти силы считают правильным.
Глубоко внутри себя Марина ощущает словно маленький компас. Большую часть жизни этот компас спит, но в самые критические моменты ее жизни он словно выступает из тени, стрелкой показывая направление. Правильное это направление или нет она не в состоянии оценить. Но каждый раз, следуя указанию компаса она умудряется выбираться из передряг, плавно переходя в новый этап своей жизни.
Сейчас стрелка маленького компаса четко показывает в сторону рынка в Рамалле. А Марина просто делает все, что бы следовать указаниям компаса.
Он сворачивает на улицу Султана Сулеймана. Здесь начинается Восточный Иерусалим. Вокруг что-то неуловимо меняется. Словно она перешагивает невидимый барьер. Чаще попадаются полицейские. Улицы становятся грязнее.
За площадью Шхемских Ворот выстроились такси. Водители-арабы сидят на бетонном ограждении, потягивая кофе.
Она подходит к машине, произносит международное "Такси", вместо ивритского "Монит".
Молодой смуглый парень, отбрасывает окурок и поднимается.
Ему достаточно одного взгляда, что бы распознать в ней израильтянку.
- Леан*? - лениво цедит парень на иврите, всем своим видом показывая, что ему голову морочить бесполезно.
- Маале Адумим. - отвечает Марина.
Парень распахивает заднюю дверцу "шкоды".
Машина летит мимо грязных кварталов Восточного Иерусалима. Дорога вся в колдобинах. Заправочная станция за окном огорожена высоким забором из колючей проволоки. Часто встречаются джипы пограничной охраны.
Марина специально выбрала таксиста-араба, что бы задавал меньше вопросов. Для пущей конспирации она хотела прикинуться туристкой, но... не вышло. Она явно переборщила.
Впереди показывается очередь машин, и навес большого КПП.
Очередь быстро продвигается. На той стороне в бесконечной пробке желтеют палестинские микроавтобусы, с зелеными номерами.
Такси тормозит по знаку солдата-пограничника. Солдат внимательно смотрит на водителя, потом подходит к ней и жестом просит открыть окно. Марина ищет кнопку, но окно само ползет вниз. Не само, конечно, а с помощью водителя, но до Марины доходит лишь спустя несколько секунд.
Солдат молод, совсем мальчишка. Он смотрит на нее сдвинув брови под кантом темно-зеленого берета. Просит показать документы. Марина протягивает ему "теудат зеут".
Солдат пробегает его глазами, потом спрашивает:
- Куда направляетесь?
- К подруге, в Маале Адумим. - спокойно произносит Марина.
Он протягивает документ обратно:
- Доброго пути!
Таксист закрывает окно и жмет на газ.
Когда справа на холме возникают первые кварталы Маале Адумим, Марина просит:
- Останови на заправке, слева.
Водитель в зеркале посылает ей удивленный взгляд. Но безропотно сворачивает с трассы разворачивается и пересекает шоссе, останавливаясь у въезда на заправку "Сонол".
Марина протягивает ему названную сумму, добавив десятку "на чай".

*Леан - куда (ивр.)

До встречи с Абедом еще пятнадцать минут. Марина нетерпеливо топчется на обочине, поглядывая на облака. Нигде в мире она не видела таких облаков, как в Израиле. Раз за разом здешнее небо поражало ее выставив очередной футуристический пейзаж неповторимых форм и расцветок. Небо то покрывалось до горизонта волнистой рябью, напоминающей море, то дующий из Сахары хамсин разрывал облака на миллионы одинаковых лоскутков. Она могла часами изучать небо, словно глядя на театральное представление.
Сейчас над головой оделом висела, сотканная из тяжелых грязных туч пелена. Где-то далеко впереди, над холмами, скрывавшими Мертвое море, среди туч образовалась прореха, сквозь которую на землю бил ослепительно яркий солнечный луч. Эта картина настолько нереальна, что больше напоминает Марине иллюстрацию к библии.

Наконец со стороны Иерихо приближается белый древний "пежо" с палестинскими номерами. Он мигает поворотником и сворачивает к обочине.
Марина плюхается на сидение. Сидящий за рулем Абед мрачен как туча.
- Одень пожалуйста. - он протягивает ей ворох тряпок неопределенного цвета.
Марина влезает в бесформенный балахон. Затем неумело наматывает на голову хиджаб с чадрой.
- Возьми, - Абед протягивает ей удостоверение, - это паспорт Сальуы, на всякий случай.
"Пежо" выруливает на трассу и мчится на восток. За окном проносятся горы, Маале-Адумим остается далеко позади. На одном из виражей Абед притормаживает, сворачивает на грунтовку.
И машина снова пылит между голых холмов. Они проезжают через бедуинский табор. Убогие сшитые из грязных лохмотьев палатки, покосившиеся загоны для скота, сколоченные из самых разных предметов. Чумазые дети бродят возятся с невозмутимыми верблюдами. Босоногий пацан-пастух гонит стадо овец.
Через несколько километров на склоне холма возникает деревушка. Склон изрыт пещерами и многие дома пристроены прямо к ним.
Вскоре они выруливают на нормальную асфальтовую дорогу. Проезжают блок-пост палестинской полиции. Двое усачей-полицейских вооруженных калашниковыми провожают их внимательным взглядом.
Они куда-то сворачивают, едут довольно долго. Впереди на склонах холмов показываются высокие дома, выстроенные в полном архитектурном хаосе.
- Рамалла. - буркает молчавший всю дорогу Абед.
Марина с интересом смотрит по сторонам. Город вполне современный, много высоких жилых домов, чего почти не встретишь в деревнях израильских арабов, которые живут в собственных виллах.
На улицах оживленное движение, причем правила дорожного движения, судя по всему, в Рамалле почти не действуют. Застряв в пробке они медленно проезжают мимо газетного киоска. Марина с удивлением замечает выложенные на прилавке русскоязычные израильские газеты.
Здесь же торговец фруктами что-то выкрикивает басом, ставит себе на голову арбуз, сверху медленно и осторожно водружает второй и балансирует смешно двигая толстым задом.
На улицах полно разноцветных вывесок и реклам. На многих изображены женщины.
У рынка страшное столпотворение. Сотни машин толкутся в нескончаемой пробке.
Абед въезжает на пустырь напротив торговых рядов. Терпеливо ждет когда освободиться место. Паркуется.
- А что теперь? - спрашивает Марина.
- Для начала забудь иврит. Говори со мной только по-английски. Я знаю немного слов, как-нибудь разберемся.
- О кей! - включается в игру Марина.
- Сейчас мы подождем, они обычно приезжают в это время, или чуть попозже... - продолжает Абед на иврите, - я покажу тебе эту женщину, а дальше ты сама. Помни, что ты туристка из России.
- Я помню, - отвечает Марина и тут же поправляется, повторяя на английском: - I remember!
Абед мрачно смотрит по сторонам. Ему явно не нравится вся эта авантюра.
Марина его понимает. Но она должна выяснить в чем дело.
Они сидят долго. Абед поправляет клечатую куфию на голове, открывает окно и что-то кричит проходящему парню с подносом. Тот кивает, на мгновение исчезает в толпе, потом возникает снова с двумя чашечками кофе.
- Шукран. - буркает Абед и сует ему деньги.
Кофе крепкий, густой и очень вкусный. Марина млеет от одного только запаха.
Абед выходит и прогуливается в толпе, поглядывая по сторонам, возвращается в машину.
Вдруг он вытягивает руку:
- Вот они!
Откуда-то справа подкатывает помятый грязно-белый "форд-транзит". Микроавтобус тормозит, из боковой двери вылезает группа женщин.
- Пошли!
Они выходят из машины проталкиваются к торговым рядам. Тем временем группа приехавших распадается. Водитель заходит в кофейню, а женщины направляются к прилавкам.
- Видишь, ту в желтом? - Абед жутко коверкает английские слова.
Марина кивает. Эту женщину, трудно не заметить, на ней бежевый хенджаб, свободная длинная блуза в широкую желто-белую полоску и брюки в тон хенджабу. Остальные женщины одеты в мрачные черные или коричневые балахоны.
- Это она. Иди. Я буду рядом.
Марина беспомощно оглядывается на него, словно человек, вдруг, оказавшийся в бушующем море. Потом берет себя в руки проталкивается к женщине.
Вокруг кипит восточный базар. Продавцы орут, покупатели спорят.
Каждая лавка обклеена изнутри картинками с мечетью Эль-Акца, портретами Арафата. Много фотографий совсем молодых парней с серьезными лицами, сжимающих в одной руке оружие, а в другой коран. Это шахиды-смертники.
Женщина в блузе приценивается, о чем-то шутит с другими женщинами, смеется.
Марина подходит ближе. Продавцы лезут к ней, что-то спрашивают, кричат. Она молчит, старается не глядеть на них.
Оказавшись совсем рядом Марина колеблется минуту. Решившись, произносит по-русски:
- Извините, пожалуйста.
Женщина в полосатой блузе резко поворачивается к ней.
Ей лет тридцать. У нее пухлое округлое лицо, со смешливыми ямочками на щеках. Выражение на лице очень серьезное и немного испуганное. Она окидывает Марину внимательным взглядом с головы до ног.
- Вы ведь говорите по-русски? - снова спрашивает Марина.
- Да-а. - чуть запнувшись отвечает женщина.
- Мне нужно с вами поговорить! Пожалуйста, это очень важно!
- Хорошо. - растеряно отвечает женщина и что-то говорит на арабском своим спутницам. Те смеются в ответ.
- Давайте зайдем сюда... - предлагает она Марине показывая на маленькую забегаловку.
Марина кивает. Они проталкиваются в дальний конец, где есть свободный столик.
- Кто вы? - спрашивает женщина, - И чем я могу вам помочь?
Марина смотрит прямо ей в глаза. Глаза у нее красивые, голубые и простое типично славянское лицо.
- Я попробую объяснить, - начинает Марина, - только пожалуйста выслушайте меня до конца.
Женщина кивает. Она слушает и на ее лице сменяются попеременно испуг, интерес, сочувствие, потом снова испуг.
Она выслушивает все до последнего слова. Мрачнеет. Молчит. Наконец спрашивает:
- Как тебя зовут?
- Марина?
- А я Вика. - Она невесело улыбается, - Будем знакомы.
Снова делает паузу. Потом продолжает:
- Понимаешь, я не могу тебе ничего сказать. Я не виновата, что так получилось, но мы с тобой по разные стороны. Если я что-то скажу тебе, это может навредить моему мужу... моей семье, понимаешь?
- Да...
Вика что-то говорит официанту. Тот приносит им две баночки сока.
- Послушай Вика, - снова начинает Марина, - у тебя есть дети?
- Да, трое. - при воспоминании о детях лицо Вики светлеет.
- У меня тоже есть дочь. Пойми, моего мужа убили не просто так, это ведь не был терракт. Его убили по какой-то определенной причине. То есть, опасность может угрожать мне и моему ребенку тоже. Все что я хочу знать, это причину. Больше ничего.
Вика внимательно смотрит на нее, потом расспрашивает о Нюсе, рассказывает о своих детях и даже показывает фотографию.
Наконец Вика поднимается, Марина тоже встает с ужасом чувствуя, что все рушится. Но Вика тихо шепчет:
- Я могу сказать кое-что, но больше ни о чем не спрашивай. За несколько дней до того, как убили твоего мужа, к нам приходил один человек. Он из Ливана, я слышала как он разговаривал с братьями мужа. Я слышала только часть разговора... он сказал, что пришла пора вернуть старый должок. Так и сказал. Это все, извини. Прощай Марина.
Вика поворачивается к ней спиной и выходит наружу, моментально исчезая в людском водовороте.
Марина беспомощно смотрит ей вслед. Но делать нечего и она медленно бредет к машине. Откуда-то сбоку выныривает Абед. Молча сопровождает ее. Открывает дверь "пежо".
Садится за руль и, ничего не спрашивая, трогается с места.
Он довозит ее до той самой заправочной станции, но сворачивает в другую сторону и карабкается наверх к Маале Адумим. У ворот Марина благодарит Абеда за все. Впихивает ему деньги, ведь как-никак по ее вине он потратил рабочий день. "Пежо" разворачивается и скрывается за поворотом. Марина идет к воротам. На нее подозрительно смотрят двое солдат.
Выражение подозрительности не сходит с их лиц, но они расступаются, пропускают Марину внутрь. Она доходит до тремпиады, садится на скамейку и уходит в себя.
... какой должок... и причем тут Ливан... что все это должно означать?

Как в тумане Марина ловит такси, возвращается в Иерусалим, к машине. Едет домой.
Только что прошел дождь и теперь дорога мокрая. Леса по обе стороны дышат прохладной свежестью. Марина притормаживает, открывает окно и глубоко вдыхает прозрачный чистый воздух.
Она сворачивает в отвод и останавливается у площадки для пикников. Когда-то они с Алоном и с кем-то из его друзей отдыхали тут, жарили тут шашлык, трепались, смотрели на закат. Марина выходит, медленно шагает между деревянных столов. Справа на склоне холма торчит пучок блестящих стальных стрел. Это памятник прорыва блокады Иерусалима в 48 году.
Внизу на обочинах шоссе рыжеют останки бронемашин, тех самых, прорывавших блокаду и погибших, но заботливо хранимых с тех пор. Чуть позади, по другую сторону дороги открывается глубокий каньон. Там на дне они тоже гуляли все вместе: она, Алон, Нюся и Джек. На дне каньона, прямо в лесу памятник: огромный, полый внутри железный столб. На столбе барельеф: вертолеты в воздухе, под ними на земле остов автобуса и носилки с ранеными.
Каза рассказал ей, что тут, на шоссе, террорист бросился на водителя рейсового автобуса и повернул руль в пропасть.
По шоссе проносятся машины, грохочут грузовики. Марина садится на влажную скамейку, глядит на тонущие в дымке холмы.
Здесь, на скамейке они фотографировались тогда. Эта фотография одна из ее любимых: они стоят втроем, а позади садится красный шар солнца.
Фотографии... а ведь там, дома есть фотографии, которые принесла свекровь, когда они сидели шиву. Алон в детском саду, Алон в школе, в армии... точно, одна фотка из Ливана. Марина хорошо запомнила ее: Алон с двумя друзьями на фоне танка или еще чего-то такого...
А что если найти друзей, вдруг знают про "должок". Марина почти бегом возвращается к машине.
Маленький "рено" с визгом срывается с места, вливаясь в поток машин.

Она достает коробку с фотографиями и вываливает все на диван. Боль накатывает на нее с новой силой, будто все случилось вчера. Слезы капают на фотографии, на диван. Марина злится на себя, расшвыривает карточки, пока не находит то, что нужно.
Старая выцветшая фотография. На фоне бронетранспортера трое солдат. Мальчишки в военной форме. Все трое стоят в вальяжных позах, откинувшись на броню. Каза стоит справа, лицо у него шкодливое, глаза хитро прищуренные. На голове лихо заломленная кепка. Гимнастерка расстегнута, открывая загорелую грудь, на которой болтается солдатский жетон. Рукава высоко закатаны. Правой рукой он придерживает автомат со сложенным прикладом, левая лежит на плече товарища.
Рядом с ним атлетически сложенный, набычившийся парень, гимнастерки на нем нет, только защитного цвета майка, обтягивающая мощную грудь. Голова бритая наголо, внимательные серьезные глаза, губы сжаты в прямую линию, подбородок вызывающе выставлен вперед. На брезентовом ремне, перекинутом через шею, висит громоздкий ручной пулемет, из которого почти до земли свешивается блестящая патронами лента.
С краю, положив правую руку на здоровяка-пулеметчика, стоит самый обычный пацан с заурядным лицом, на лице легкая улыбка. Единственный из всех троих он в солдатском жилете с подсумками, на плече закреплен нож. Его оружие болтается где-то за спиной, левая рука свободно висит вдоль тела. На заднем плане, за БТРом видна палатка, земляная насыпь и далекие холмы.
Марина вглядывается в их лица и снова плачет.
Потом переворачивает фотографию. На обороте почти стертая карандашная надпись:
Каза Букса Цики
муцав Орхидея.
Букса и Цики - судя по всему клички. Муцав Орхидея - место.
Марина, стараясь не смотреть, собирает снимки в коробку. Фотографию с надписью на обороте аккуратно вкладывает в тетрадку, а тетрадку кидает в сумку.

В доме родителей Алона тишина. Поскрипывают качели, Нюся сосредоточено пытается набрать максимальную высоту. Джек вытянулся под столом и позевывает, высовывая длинный розовый язык.
- Хочешь еще кофе? - заботливо спрашивает Тами.
Марина благодарит, протягивает чашку. На столе между ними лежит фотография.
- Муцав, - поясняет Тами, - это укрепленный пункт. А "Букса" и "Цики" армейские друзья Алона.
- Тяжелое это было время... - взгляд у Тами туманится, - шла война, каждый день убитые... раненые... я так волновалась, ночами почти не спала. Да и потом, он там на сборах был много раз.
- А эти Букса и Цики? - спрашивает Марина, - Алон с ними общался, потом?
- Общался и довольно долго. Они все трое часто собирались у нас. Но потом повзрослели, видимо разошлись дороги... . Лет десять про них ничего не слышала. Букса, боже, как же его звали... кажется Боаз. Он продолжал служить, когда Алони и Цики освободились. Помню хвастался, что перешел в какой-то спецназ. Ты же по фотографии видишь, какой "Рамбо". Жил он где-то под Иерусалимом... он христианин. Кажется финн.
Тами умолкает вспоминая.
- Финн!?! - удивляется Марина.
- Ага, - подтверждает Тами, - финн...
- Мама! Смотри, как высоко! - кричит Ноа с качелей.
- Осторожно, родная! - Марина с беспокойством следит за девочкой.
- А Цики? - Марина отпивает остывший кофе.
- Цики... Цики киббуцник... с севера, хороший такой мальчик, спокойный...,
Тами всхлипывает: - Никого из них на похоронах не видела...
- Может они не знали, - предполагает Марина, - Тами, а как их можно найти?
- Откуда... - Тами вытирает глаза, - я даже фамилии их не знала никогда.
Тами идет в комнату и приносит небольшой альбом с фотографиями. Протягивает Марине.
Это армейские фотографии Алона. Вот, та же троица в одних трусах стоит на берегу речки, снаряжение и оружие аккуратно сложенно позади, под присмотром часового.
Все трое мокрые, взъерошенные, довольные, стоят левым боком к объективу.

Нюся визжит взлетая на качелях. По веранде неторопливо дефилирует Тамина кошка Шира. Она медленно вышагивает, красуясь. Черная шелковистая шерсть переливается на солнце. Джек сонливо глядит сквозь кошку и зевает. Та, зная, что Джек на мелочь вроде нее размениваться не будет, нагло приближается и прямо перед его носом потягивается.
Пес косит хитрым карим глазом и вдруг оглушительно чихает.
Издав возмущенный "мяв" Шира молнией взлетает на дерево. Джек снова кладет голову на лапы.

Марина листает дальше, на следующей фотографии крохотная комната, плотно заставленная двухэтажными кроватями. Каза в грязных ботинках, на верхней полке, внизу спит Цики, Буксы на фотографии нет, но видны чьи-то ботинки, между которых стоит разобранный пулемет.
На следующих снимках только красивые холмы, старинный замок, рядом с которым зеленеет стальная туша танка.
Марина пролистывает альбом еще раз, смотрит на фотографию с кроватями. На полу, из под кровати Цики выглядывает сумка, на ней жирно выведен номер.
- А что это за номер? - она поворачивает к Тами фотографию.
Та одевает очки, всматривается.
- Личный номер, наверное...
- Можно я возьму этот альбом? - спрашивает Марина, - я пересниму и верну.
- Конечно, бери!
Марина кладет альбом в сумку.
- Спасибо, Тами! Мы пойдем, нам еще нужно заехать к ветеринару.

- Ваш пес абсолютно здоров, - говорит доктор Михаэла, разглядывая на ухмыляющуюся во всю пасть морду Джека. Джек восседает на хирургическом столе, под лампой и его голова находится как раз на уровне лица ветеринара. Маленькая Ноа стоит рядом и с серьезным озабоченным личиком поддерживает толстый мохнатый хвост, не позволяя Джеку им размахивать.
- Единственное, что его беспокоит, это камни на зубах. Проблема в том, что счистить их можно только под общим наркозом. Но сделать это надо. Запишитесь у секретарши.
Марина вздыхает: надо, так надо.
Они вместе с доктором аккуратно спускают пса со стола и идут к секретарше.
Молоденькая девушка в белом халате стучит пальцами по клавиатуре компьютера. За ее спиной прохаживаются кошки. Джек провожает их скучающим взглядом.
- Вообще-то ближайшая очередь только через неделю, но во вторник один клиент не придет и вы можете занять его место.
- Отлично, придем во вторник.
Рядом с домом вся компания натыкается на Майю, бодрую старушку лет семидесяти. Весь район называют ее "банная Майя".
- Мариночка, - кричит Мая, - где вы ходите? Я вас не видела уже недели две! Ни вас ни вашего "аборигена"! А я для вас веники приготовила, эвкалиптовые.
- Убили "аборигена"... - глухо произносит Марина, - в армии, на сборах... убили...
Глаза у Маи расширяются:
- Как же так... - причитает она, - Мариночка... бедная моя... крепитесь...
- Спасибо, - сухо говорит Марина, проходя мимо потрясенной Майи.
У Марины даже возникает на мгновение мысль: сходить попариться... в качестве психологической разгрузки.
Майя с десятком бодрых пенсионеров оккупировала баню в расположенном неподалеку кантри-клабе. Парилок там было две: финская и влажная, вроде, как, турецкая. Старички быстро навели порядок, зашугали местных, не умеющих парится "по науке".
До массового нашествия этих "сумасшедших русских" местные жители брали мочалку, разводили в ведре мыло и с полным пены ведром шли в парилку этой мочалкой натираться. Старички же натащили веников, на ломанном иврите объяснили всем, как надо. Местным понравилось. Только кассирша на входе долго в толк взять не могла, зачем старики ветки с собой в бассейн волокут.
С местными получилось, как с тем дураком, которого молиться научили. Поперли в парилку всякую дрянь, из кактусов, разве что, веники не мастерили. Одного даже сыпью по всему телу обкидало, попарился веничком из каких-то ядовитых кустов. Опять старички "аборигенам" мозги вправили, насчет лекарственных растений. Дальше вроде без эксцессов процесс пошел.
Марина с Алоном в влились в коллектив банных любителей, когда абонемент купили.
Марина-то баню любила с детства, а вот Алон первый раз впал в легкую прострацию. Вполне серьезно спросил, что это за садо-мазо такое, ветками стегаться.
Но постепенно и он втянулся, да и с милыми старичками познакомились. Это они его между собой "аборигеном" окрестили.

Накормив Нюсю и включив мультики, Марина снова смотрит на фотографию, ту где на сумке можно разглядеть личный номер. Она достает чистый блокнот, подарок турагенства, в котором работает, и аккуратно переписывает номер.
Пожалуй помочь ей может только тот, высокий майор Ави, пришедший сообщить о смерти Казы.
Марина звонит ему и объясняет свою просьбу. Майор ничего не обещает, но говорит что попробует и перезвонит утром.
Он действительно перезванивает, правда не утром, а ближе к полудню.
- Я узнал кое-что, - говрит Ави, - но не много. Этого парня зовут Ицхак Горовец. Восемь лет назад его освободили от армии по состоянию здоровья. Последний адрес - это кибуц Манара.
Марина благодарит его. Выводит в блокноте, напротив личного номера, имя, рядом пишет "киббуц Манара". Потом набирает справочное. Девушка в трубке извиняется, никаких данных про Ицхака Горовица у нее нет.
Марина одевает Джеку ошейник и они идут гулять. В отличии от большинства местных собак, Джек, воспитанный и интеллигентный пес, не привык справлять свои нужды посреди тротуара. Он скромно идет в кусты и какое-то время только его сосредоточенная морда со стоячими ушами возвышается над кустарником. Потом раздается несколько шаркающих движений и можно продолжать прогулку.
На обратном пути Марина прихватывает из машины атлас. Надо хоть посмотреть, где эта Манара.
Манара оказывается далековато, на самом севере, прямо на границе с Ливаном. Но страна-то маленькая, наверное часа три "пилить" до этой Манары. "Съезжу!" - решает Марина, - прямо завтра возьму и съезжу.

Утром Джек, словно чувствуя отъезд хозяйки, жалобно смотрит в глаза. Марина не выдерживает и берет пса собой. Они отвозят Нюсю в сад, потом заправляют машину.
Вскоре "рено" мчится на север, пробираясь к приморскому шоссе. Джек вольготно развалился на заднем сидении.
Пару раз они с Алоном ездили на север, но дорогу Марина почти не запомнила. Пока сворачивать некуда, широкое шоссе постепенно разгружается после утренних пробок. Мелькают указатели на прибрежные города: Герцлия, Натания, Хадера.
Марина поворачивает колесико радио.
"С вами Первое Радио!" сообщают динамики, вслед гремят ностальгические аккорды, "Олег Газманов", произносит ведущая, "Мои мысли мои скакуны."
Под стук копыт "скакунов" они сворачивают в Вади Ара. Проносятся за окнами минареты арабских деревень. На автобусных остановках смуглые пацаны торгуют фруктами, отгоняют мух от штабелей "бейгале" - местных баранок.
Где-то среди холмов зеленеет куполами мечетей Умм-Эль-Фахум. Реувен, отец Казы, называл его самым антиизраильским из всех израильских городов.
Вылетев из холмов они пересекают равнину, приближаясь к Афуле. Слева, тянутся затуманенные дымкой холмы среди которых прячется Назарет. Кварталы домов издали напоминают вафельное полотенце наброшенное на гряду.
В Афуле они заплутали. Но зато перекусили фалафелем. Джек с вожделением косился на толстенный рулон шуармы, вращавшийся на вертеле истекая жиром. Но ему ничего не перепало.
Когда продавец закончил объяснять дорогу, небо затянуло облаками. Громыхнуло. Сверху брызнули длинные дождевые струи.
Поливаемые дождем они выбираются из города.
На шоссе прямо под дождем, голосует солдат. От всей его намокшей фигуры веет фатализмом. Он печально стоит с поднятой рукой, втянув голову в плечи.
- Подвезем? - осведомляется Марина. Джек только виляет хвостом.
Она мигает поворотником, тормозит. Солдат распахивает дверь:
- Куда едете?
- Манара.
- До Рош Пины подбросите?
- Садись, - Марина убирает с сидения сумку, - только я понятия не имею, где эта Рош-Пина.
Солдат улыбается:
- За Кинеретом, мимо никак не проскочишь.
Усевшись в машину солдат пристраивает между ног винтовку и норовит задремать. Но Марина припахивает его в роли штурмана.
По указаниям солдатика они спускаются к Кинерету, огибают озеро и снова поднимаются на холмы. Вот и указатель на Рош Пину. Солдат вылезает на остановке и дальше они продолжают одни.
Слева появляются высокие холмы, местами поросшие лесом. У подножья, среди невысоких, но раскидистых деревьев пасутся коричневые коровы.
Наконец мелькает указатель "Пик Манара". Марина сворачивает, но вместо дороги обнаруживает автостоянку и большое строение с черепичной крышей, стоящее прямо на склоне. Пока они с Джеком идут к строению, откуда-то изнутри выныривают три стеклянных кабинки, поблескивая на солнце, ползут по тросам вверх. Это фуникулер.
Внутри, на них налетает смешной усатый друз. Он сходу предлагает разные аттракции: горные велосипеды, скалолазание. Но Марина его разочаровывает, ей просто надо попасть в киббуц Манара.
Есть два пути, объясняет ей друз, легкий и тяжелый. Самое простое подняться на фуникулере. Четверть часа и на месте.
Но фуникулер работает до пяти, сейчас уже час дня. Не известно, как там наверху повернется.
Тогда есть второй путь, друз вытягивает из под прилавка карту, проехать Кирьят Шмону, и свернуть налево у Тель Хая. А дальше по серпантину до Манары.
Они снова садятся в машину.
Кирьят Шмона оказывается крохотным городком, раскидавшим дома по склону гряды холмов. Тель Хай, судя по указателю всего лишь какое-то старинное строение с круглой башней.
Дорога круто идет вверх. Они долго взбираются по серпантину и в конце концов выруливают на гребень, уткнувшись носом в желтый указатель "Осторожно впереди граница!"
За указателем тянется пограничный забор, а за ним внизу открывается целая страна: равнины, холмы, деревни.
Это и есть Ливан, понимает Марина. Она выходит из машины, следом выпрыгивает Джек. Они синхронно потягиваются, разминают затекшие спины и долго смотрят туда, вниз. Марина мысленно пытается понять, что же Каза натворил столько лет назад. О чем думает Джек, глядя вниз, неизвестно.
Марина возвращается в машину. Джек чинно усаживается на переднее сиденье. Дорога тянется вдоль пограничного забора, то приближаясь, то удаляясь от него. Вскоре они оказываются у не обозначенной на карте развилки. Марина наугад сворачивает влево и через пару сотен метров они въезжают на стройку. Судя по мощным бетонным конструкциям, возводят какой-то оборонный объект.
У дощатой будочки трое работяг в драных спецовках сидят на кирпичах и увлеченно забивают "козла".
Марина подходит к ним, огибая кучки цемента, лужи и прочий строительный мусор.
- Извините, - вежливо спрашивает она на иврите, - как проехать в Манару?
- Чааавооо? - на чистом русском вопрошает первый из работяг, поворачивая к ней поросшее щетиной лицо, - Ты, мил человек, по-русски-то говори, тут у нас чай не заграница какая.
Марина и сама уже все понимает, под столом в развернувшейся газете маячит все объясняющая четвертинка водки. Какой израильтянин будет днем пить водку, на работе?
Марина повторяет свой вопрос по-русски.
- Направо на развилке надо было, - поясняет небритый, - а тут тебе не Манара, тут сама видишь...
Он разводит руками: - Куем, панимаешь, мечь империи, панимаешь!
- Атомный, панимаешь! - сипло добавляет другой работяга.
- Только не говори никому... - встревает третий, - секретность панимаешь!
Он толкает товарища кулаком:
- Ходи уже! Кователь! -
"Кователь" грохает костяшкой об стол:
- Рыба!
Марина возвращается к развилке. Теперь они без приключений доезжают до массивных железных ворот, на которых желтеет надпись: "Добро пожаловать в Манару!"
За воротами в будке дежурят солдаты. Где живет семья Горовец, они не знают и предлагают спросить в канцелярии киббуца.
Марина медленно катит по обсаженной кедрами аллее. Вид отсюда просто потрясающий. По обе стороны выглядывают из зелени аккуратные домики.
Вот и столовая. По словам солдатика, канцелярия должна находится напротив входа. Точно, длинный барак с вывеской "мазкирут" прямо через дорогу.
Марина выпускает Джека и они оба поднимаются по ступенькам. Марина толкает дверь и у нее над головой звякает колокольчик.
Внутри тишина. На длинных полках разложены рекламные проспекты. В глубине комнаты виднеется письменный стол.
Вокруг стола горшки с красивыми цветами.
Откуда-то сбоку появляется женщина лет пятидесяти, в джинсах и в цветастом свитере. Она улыбается Марине:
- Чем могу помочь? Хотите снять комнату в гостинице?
- Нет, спасибо...
Лицо женщины принимает участливо вопросительное выражение.
Марина делает секундную паузу и спрашивает:
- Я разыскиваю семью Горовиц, точнее Ицхака Горовица, вы можете мне помочь?
Лицо женщины на мгновение превращается в гримасу, словно Марина больно наступила ей на ногу.
Потом, совсем другим голосом она произносит:
- Да, они живут в киббуце. Нужно объехать столовую и свернуть направо. Их дом шестой по левую руку, рядом с большой пальмой.
Взгляд у женщины какой-то странный, но Марина не решается расспрашивать, благодарит и идет к двери.
Женщина ждет, пока дверь закроется и поднимает телефонную трубку...
"Рено" неторопливо огибает столовую, сворачивает, проезжает немного и останавливается у двухэтажного дома, рядом с которым тянется вверх, раскидывая над крышей листья, пальма.
Маленькая стройная женщина на крыльце внимательно смотрит прямо на Марину. Мальчишка лет шести жмется к ее ногам.
Марина выходит. Джек до поры остается в машине.
- Шалом... - здоровается Марина. Женщина на крыльце кивает в ответ.
- Я ищу Ицхака Горовица. - произносит Марина, отмечая, что лицо женщины замирает, превращаясь в холодную маску.
- Ицхак умер... - роняет она сквозь зубы, - Что вам нужно?
У Марины темнеет в глазах.

Они сидят в скромной, но со вкусом обставленной гостиной. На стене фотография. Из траурной рамки на них бесстрастно глядит мужчина с правильным овалом лица, рот обрамлен французской бородкой. Внимательный взгляд голубых глаз, кажется, пронзает насквозь.
У Марины в руках чашка кофе. Для Джека тоже поставлена миска с водой.
Женщину зовут Иордена. Это жена Ицхака Горовица, точнее вдова.
- Понимаешь, - извиняется Иордена, - я думала это опять журналисты, - я их видеть не могу. Они как вампиры, пьют чужое горе.
Иордена замолкает. Потом протягивает руку и снимает с полки фотографию. Ту самую: трое солдат у БТРа. Обе смотрят на фотографию. Это мой муж, показывает Марина.
У обеих в глазах слезы. Марина чувствует, как общая беда сближает и роднит ее с женщиной, хоть они знакомы всего полчаса.
Иордена успокаивается первой.
- Это случилось год назад, - рассказывает она, - они заманили его в машину, отобрали ключи от оружейной комнаты и убили. А потом вынесли все: десятки стволов и патроны. В тот же вечер они все продали палестинцам.
Она снова умолкает, сжимая кулаки.
- Их поймали?
- Поймали... эта тварь... - ее голос вдруг срывается на крик, - все набивался в друзья... в гости приходил... обещал покатать детей на лошадях. А потом... потом... .
Иордена всхлипывает и резко бьет кулаком по столу:
- Тварь! Мерзкая тварь!!! Он и его арабские дружки!
Чашки подпрыгивают, кофе проливается, пятная крахмально-белую скатерть.
Марина подходит и обнимает Иордену за плечи. Ей и самой хочется рыдать.
- Этого ублюдка зовут Клод. Клод Эльбаз.
Иордена вытирает слезы салфеткой.
- Их всех арестовали... когда-нибудь будет суд и, надеюсь, эти твари получат по заслугам.
- Ты извини, - Марина смущенно прерывает ее, - я в Израиле всего несколько лет... объясни пожалуйста, зачем в киббуце столько оружия? И какое отношение ко всему этому имел Ицхак?
Иордена смотрит на нее с удивлением.
- Киббуц ведь на самой границе, ну и поэтому у нас отряд самообороны есть. А Ицхак был "кабатом" - ответственным за безопасность киббуца. Этот говнюк к нему специально в друзья набивался, все напоминал, что они служили вместе в Ливане, во время войны.
В мозгу у Марины загорается красная лампочка. Ливан, опять Ливан.

Хлопает дверь и в комнату заходит мальчик лет двенадцати со школьным ранцем в руке. Он очень похож на Иордену. Мальчик окидывает взглядом гостиную. Задерживает глаза на гостье, потом на красных глазах матери, на фотографии лежащей на столе.
- Шимон познакомься. - произносит Иордена, - это Марина, ее муж служил в армии вместе с папой.
- Хай, - грусно буркает мальчик и уходит в комнату.
Марина поднимается и благодарит Иордену за кофе. Джек тоже вскакивает.
В машине Марина достает блокнот и записывает:
Клод Эльбаз
Хоть что-то удалось выяснить. Хотя толку от этого "чего-то" никакого. Пока.
Марина выезжает из киббуца, обгоняет медленно ползущий вдоль забора патрульный "хаммер". Минует поворот на строящийся объект, сворачивает на серпантин и вдруг жмет на тормоза не в силах сдержать восхищенный вздох. Джек на заднем сидении удивленно приподнимается.
Перед капотом "рено" далеко внизу расстилается узкая долина, вся исчерченная зелеными и коричневыми прямоугольниками полей, блестящими зеркалами водохранилищ, прорезанная извивающимися лентами рек.
По ту сторону всей этой красоты вздымаются пологие склоны Голанских высот. А над ними, над плывущими ватными полосами облаков ослепительно сверкает снежная шапка Хермона.
Марина жалеет, что не взяла фотоаппарата. Джек равнодушно почесывает ухо.

На обратном пути они вязнут в пробках. Джек от скуки лает на мотоциклистов. Марина думает. Вспоминает.
Каза, Каза, что ж такое ты натворил двадцать лет назад? Но Каза молчит.
Она вспоминает его лицо, глаза, руки. Начинается дождь. Капли разбиваются об стекло, стекают вниз. Марина плачет.
Джек протискивается на переднее сиденье, лижет ее в лицо. Марина обнимает большую собачью голову, мокрый нос холодит шею.

Она не тешила себя иллюзиями о "престижной и высокооплачиваемой" работе, просто захлестнувшее отчаяние толкнуло ее на этот шаг. Все оказалось совсем не так, как она представляла. Сначала-то было красиво. В Египет они прилетели в качестве ансамбля самодеятельности. Вот только после прилета в курортный город Шарм эль Шейх этот ансамбль перестал существовать. Поселили их на какой-то большой вилле, запретив выходить наружу. На вилле тоже было неплохо. Несколько душевых, большой балкон. Вид на море. Кормили несколько раз вполне прилично. Девчонки оказались полный интернационал: Россия, Украина, Молдавия, Белоруссия. Познакомится успели. На следующую ночь паспорта у них отобрали, загрузили в два микроавтобуса и долго везли куда-то по пустыне. Два раза останавливались, выпускали справить нужду. Наконец приехали. Вылезли. Ночь, темень. Пустыня вокруг. Парни какие-то небритые, мрачные. Типичное "не то". Только "пить боржоми" поздно. Поперлись в ночь. Пешком. Они, парни и два верблюда с поклажей. Шли долго. К забору какому-то вышли . Парни его кусачками перекусили. Под утро уже добрались до дороги. Один из парней достал мобилу, позвонил. Скоро подъехал большой обшарпанный автобус, куда всех их загрузили и повезли.
Вот так, были в Египте, а оказались в Израиле. Потом их банально продали. Как скот. Или точнее, как рабов.
Тут Марине повезло, если можно так выразится. Везение заключалось в том, что заведение, куда ее занесло, в отличие от большинства подобных заведений оказалось относительно нормальным. Хозяин предпочитал кнуту пряник и условия для работы создал вполне человеческие. Марина даже денег кое-каких успела матери перевести.
С Казой они познакомились в супермаркете. Он сразу прилип, как банный лист. Потешный такой мужик, да и симпатичный. Встретились они несколько раз. На море ночью сходили. Романтика. Но тут Марина решила, что хватит мужику голову морочить, тем более сама чувствовала, что нравится ей Каза. Даже, пожалуй, немного больше чем нравится. Ну и рассказала кто она и что. Думала, закончатся у них на этом все отношения. Ошиблась. Каза посерьезнел и сообщил, что влюбился в нее как малолетний пацан. Потом помолчал и сказал, что из любой ситуации есть выход, было бы желание. Марина в ответ только рассмеялась.
Каза действительно помог. Просто отвез ее к себе в квартиру. Выспросил все что она знала про их заведение и про хозяина. Несколько дней она у Казы дома просидела. В человеческий вид его холостяцкую берлогу привела.
Через шесть дней Каза принес ее паспорт и вещи. Как ему это удалось Марина так и не узнала. Может через отцовских знакомых в полиции. Ну и денег наверняка прошлось дать. Теперь уж точно не узнаешь каким образом он все это провернул.
Им было очень хорошо вместе. Пришлось правда повозится со всякой бюрократией. Особенно с паспортом. Ведь штамп въездной визы в нем отсутствовал. Тут Каза провернул, что называется, "комбину"*. Его друг детства Эяль работал в Эйлате инструктором подводного плавания. Он сопровождал группы "дайверов" на Синай и хорошо знал всю эту "кухню". Эяль взял Маринин паспорт и небольшой "бакшиш" для египетских пограничников. Через неделю он вернул паспорт со всеми положенными печатями.
Получив законные документы они совершили небольшое свадебное путешествие. Через Синай в Шарм эль Шейх. Оттуда на Кипр, где они и поженились, вернувшись в Израиль мужем и женой.
Иврит Марина выучила довольно быстро. Вопрос с гражданством слегка затянулся, в стране шла компания по борьбе с иностранными рабочими-нелегалами. Но и этот вопрос в конце концов был решен. Все так хорошо началось. Марина устроилась на работу. В Киев, в гости к матери через пол годика съездили, забрали Джека. Казе столица Украины жутко понравилась.
Дальше все было как в сказке, "жили они долго и счастливо". Вот только умерли не в один день.

*Комбинация (ивр.)

Мобильник пищит "На тель-авивских крышах".
Марина запала на эту мелодию давно, звучало в ней что-то особенное, запредельное. Каза как-то показал ей видеокассету которую они сняли с друзьями, в 91ом году, во время войны в Персидском заливе, когда на Тель-Авив падали "Скады". Они с друзьями под берущий за сердце вой сирены забирались на крышу. Врубали эту песню и слушали. Ждали момента, когда небо перечеркнет желтый сверкающий след, когда мгновением позже долетит тягучий глухой удар разрыва, сотрясающий здание.
На Тель-Авивских крышах что-то происходит ночью,
Не от холода иль зноя я скрываюсь здесь.
На Тель-Авивских крышах кто-то смотрит,
Смотрит на тени за занавесками.
Беспокойный и волнующий мотив песни пленил ее.
Мобильник продолжает надрываться, выталкивая Марину из воспоминаний.
Это Тами.
Свекровь сообщает "радостную" новость. В детском саду Ноа "навернулась" с горки заработав фингал под глаз.
"Куда только смотрят эти воспитательницы!?" - возмущается Тами.
Через час Марина забирает сонную дочку и наконец возвращается домой.
Вскоре Нюся уже сладко спит в своей кроватке, а Марина, отмокнув под душем, сидит перед компьютером сжимая в руке большую чашку чая.
Убийство и кража такого количества оружия, размышляет она, для маленького Израиля никак не может пройти незамеченной. Значит нужно искать в новостях.
На запущенное в поиск имя "Клод Эльбаз" интернет взрывается заголовками:
"Задержан подозреваемый в убийстве в Манаре."
"Главный подозреваемый бывший сотрудник службы безопасности."
"Теперь мы знаем его имя."
"Разрешено к публикации имя подозреваемого в краже оружия."
Марина внимательно читает. Информации в статьях много, но иногда она противоречива.
Марина ставит черточки в блокноте и против каждой черточки пишет добытые факты.
Клод Эльбаз бывший офицер службы общей безопасности ШАБАК.
Служил в Ливане. Был обвинен в убийстве агента-ливанца. В процессе расследования вскрылась организованная Эльбазом сеть по контрабанде в Израиль сигарет.
За сигареты он и сел получив пять лет. Причастность к убийству агента осталась недоказанной.
За тем, по мнению Марины, происходит странная вещь. Через два года отсидки Клод получает амнистию лично от президента страны. Не просто амнистию, по указанию президента все упоминания о Клоде Эльбазе стираются из полицейских компьютеров. Подобное "отсутствие" уголовного прошлого позволяет ему устроится подрядчиком на стройке опорных пунктов в районе ливанской границы.
Там, догадывается Марина, Клод и встретил Ицхака Горовица.
Есть так же маленькая фотография. Мрачное, зловещее лицо, нижняя часть скрыта густой бородой, зато сама голова тщательно выбрита под ноль. Взгляд убийцы исподлобья.
"О, уже побрили!" вспоминает Марина "Джентльменов удачи".
Больше из интеренета ничего выжать не удается.



Утром Марине звонит следователь. Вежливо интересуется как дела и просит встретится. Марина соглашается.
В голове вдруг возникает интересная мысль. А что если попросить следователя помочь. Организовать свидание с Клодом Эльбазом. Может Эльбаз знает, что произошло там, в Ливане, двадцать лет назад.
Следователь звонит на мобильник и извиняется за нехватку времени. Просит спустится вниз и поговорить в машине.
Марина спускается. Погода на улице совсем не зимняя. Дует хамсин, занося высе мелкой пылью. Небо покрыто множеством мелких одинаковых облачков. Душно.
У тротуара стоит неприметная белая "мазда". Марина садится в машину.
- Здравствуйте, Марина.
- Доброе утро.
- Мы выяснили кто убил вашего мужа, - следователь смотрит вперед, сквозь лобовое стекло, - им просто заплатили за терракт. Мы знаем имена адреса. Осталось только дождаться подходящего случая и арестовать террористов.
Марина сомневается, не зная, стоит ли рассказывать следователю о том, что ей удалось узнать. В конце концов она не решается. Вроде бы после убийств десятка любителей острых ощущений, посещать палестинские города запрещено законом, да и Абеда она подставит. Еще нарвется на неприятности.
Пока Марина колеблется, следователь изучает ее своими двухслойными глазами.
- Я хочу, - "рожает" наконец Марина, - попросить вас о помощи...
- Пожалуйста, - удивляется следователь, - я сделаю для вас все что смогу.
- Понимаете, - Марина смотрит ему прямо в глаза, - я хочу узнать о своем муже как можно больше. Мне кажется, я так мало о нем знала.
Следователь вежливо кивает.
- Есть один человек... он служил вместе с Алоном в Ливане... двадцать лет назад. Я бы очень хотела расспросить его.
- Я не очень понимаю... - начинает следователь.
- Проблема в том, - обрывает его Марина, - что он арестован по обвинению в убийстве... вы наверняка его знаете...
Глаза у следователя удивленно раскрываются, обнажая искреннее удивление.
- ... его зовут Клод Эльбаз...
В двойных глаза следователя на мгновение что-то вспыхивает, а потом наглухо захлопываются внутренние шторы и взгляд становится официальным.
- Э-э-э... видите ли, Марина... я не уверен, что смогу что-то сделать. Эльбаз подозреваемый, он находится под следствием... есть строгие правила.
- Но я всего лишь хочу спросить его о моем муже, он ведь знал его.
- А почему вы решили... они ведь служили... э-э-э в разных подразделениях.
- Я знаю, говорила с его сослуживцами. - твердо произносит Марина, глядя следователю в глаза.
- Ну-у... я постараюсь вам помочь, но к сожалению, ничего обещать не могу. Я позвоню вам через несколько дней.
- Спасибо! - Марина берется за ручку двери.
- Не за что. - сухо отрезает следователь.

Чистка зубов закончилась благополучно. Джек, сонный и слегка оглушенный стоит на широко расставленных лапах, бережно поддерживаемый Нюсей. Вид у него довольно несчастный.
- Все прошло хорошо, - доктор Михаэлла стягивает с рук резиновые перчатки, - до завтрашнего полудня не давайте ему жесткой пищи. Только пить.
Марина осторожно грузит в машину всю компанию и они едут домой.
По дороге Нюся гладит Джеку морду и приговаривает:
- Я тебя полечу...
Дома Джек выпивает миску воды и валится под диван.
Марина кормит Нюсю кукурузными хлопьями. Потом купает.
- Я хочу спать вместе с Джеком! - заявляет намыленная девочка, - Я его буду "полечить".
Марина соглашается.
Нюся подходит к псу, садится рядом с ним и долго уговаривает. Наконец Джек соображает, что проще уступить и с тяжелым вздохом тащится в детскую.
Вскоре оттуда доносится сонное сопение Джека и причмокивание сосущей палец Нюси.
Марина ходит по квартире. Размышляет. Немного плачет думая о Казе.
Надо возвращаться на работу. Занять себя чем-нибудь. Отвлечся.
Она открывает большое окно в салоне. За пластмассовыми полосками жалюзей хамсин качает ветки деревьев. Подоконник покрыт тонким слоем песка. Марина чертит по нему пальцем. Каза говорил, что хамсин несет этот песок из Сахары.
Она идет в кухню и наливает себе бокал красного вина. Щелкает пультом телевизора. На экране какая-то глупая комедия. Смеяться совсем не хочется. Марина подливает вина. Находит фильм про любовь. Смотрит. Снова плачет.

Она просыпается от того, что кто-то зажимает ей рот. Она дергается, но чья-то рука перед глазами демонстрирует ей нож. Просто проводит перед глазами большим кухонным ножом. Лезвие тускло поблескивает в свете экрана телевизора. Под ухом раздается противное:
- Шшшшшш... шшшшш...
В голове бешеная чехарда мыслей: Кто? Зачем? Почему? Как он сюда попал? Что с Нюсей?!
Лезвие продолжает маячить перед глазами. Рука зажимающая рот тянет вверх, давая понять, что надо встать с дивана.
Марина послушная движению руки встает. Чувствуя, как кто-то за спиной управляет ей как куклой.
Рука с ножом уходит вверх, затем резко описывая сверкающую дугу, летит вниз, прямо Марине в грудь.
Марина в ужасе дергается, краем глаза замечает какое-то движение в салоне. Желтое тело Джека, распластанное в прыжке, глухой рык и клыки смыкающиеся на руке с ножом.
Мощный толчок сшибает ее на пол. Одновременно раздается полный ужаса вопль. Глухой собачий рык. Нож падает, звякнув о плитку пола, рядом с Марининой рукой.
У окна копошится куча мала. Руки, ноги, лапы. На какой-то момент мелькает оскаленная пасть Джека, свет отражается от белоснежных клыков.
Снова вопль.
Крики и рычание глушат истошный плач проснувшейся Нюси.
Вдруг с грохотом ломаются жалюзи и что-то тяжелое подвывая валится вниз.
Марина вскакивает, жмет на выключатель трясущимися руками. Вспыхивает свет.
На плитках пола темнеют пятна крови. Взъерошенный Джек рычит у выбитого окна. Его морда тоже в крови.

Перепуганная Марина четверть часа трясется в истерике, прежде чем непослушные пальцы набирают 100.
На зов, спустя пять минут, вваливаются двое. Первый, непомерно толстый, в обтягивающей пузо черной футболке, с полицейской эмблемой, из складок жира торчит рукоять пистолета и антенна хрипящей рации. За его спиной маячит карикатурный дистрофик в в кепке с надписью "Полиция", древняя "берданка" на шее словно перечеркивает его фигуру.
- Что здесь происходит? - громовым голосом вопрошает толстяк.
- М-м-меня пытались уб-бить! - запинается Марина. Нелепая пара вызывает у нее легкое чувство сюрреализма.
Дистрофик вылезает из-за спины толстого и тычет пальцем в пятна крови на полу.
Толстяк оглядывается по сторонам:
- Убить, говоришь... ну тогда тебе надо обратиться в полицию.
Марина закрывает глаза, щипает себя за ногу и снова открывает. Странная парочка не хочет исчезать.
- А вы кто? - спрашивает Марина теряя связь с реальностью, заранее готовясь услышать в ответ "А мы тут белим, красим..."
- А мы гражданский патруль*. - отвечает толстый и выуживает из глубины своих жиров рацию, - не боись, сейчас разберемся.
Вскоре являются двое нормальных полицейских. Еще двое суетятся снаружи, ограждают улицу красными лентами.
Возмущенный Джек заперт в комнате.
Машина криминальной лаборатории приезжает только утром. Из окна Марина видит, как полицейские эксперты фотографируют кровь на асфальте. Марина, с Нюсей на руках глядит в окно. Сверху отчетливо видны бурые пятна, ведущие с газона, по тротуару и резко обрывающиеся у проезжей части.
- Мама, - лопочет Нюся, - а почему окно сломано?
Марина уносит дочку в кухню. Полицейский весело подмигивает девочке. Нюся улыбается.

* гражданский патруль(мишмар эзрахи) - добровольные помощники полиции.
Рядом с Марининым домом важно прохаживается полицейский, охраняя вещдоки. На противоположной стороне улице кучкуется небольшая толпа любопытных. Какой-то пенсионер авторитетно рассказывает, как все произошло. Рядом стоит крепкий мужчина в джинсовой куртке. С интересом прислушивается, внимательно изучая дом, подъезд, газон.
На улицу выходит криминалист, неся в руках чемоданчик. Он садится в полицейский фургон и заводит мотор. Патрульный начинает сматывать ленту, ограждавшую место происшествия.
Мужчина в куртке, шагает по улице. Останавливается около грузовичка-эвакуатора, отпирает дверь и садится за руль.
Эвакуатор плавно отчаливает от тротуара, и тут же встает. Водитель впереди стоящей "субару" неторопливо общается с водителем встречного авто, высунувшись из окна. Картина для Израиля вполне привычная. Мужчина в джинсовке терпеливо ждет позевывая. Наконец коротко сигналит.
Водитель занятый общением возмущенно показывает сложенные щепотью пальцы: Рега!*
Выждав пару минут мужчина в джинсовке теряет терпение и снова сигналит. Не увидев какой-либо реакции он медленно трогается и подталкивает "субару" решеткой кенгурятника. В ответ раздается взрыв довольно однообразных ругательств. Дверь "субару" распахивается, выпуская наружу типичного "арса" - израильскую разновидность мачо: трехдневная щетина, лицо, не обезображенное интеллектом, толстая золотая цепь, модная белоснежная курточка, узкие джинсы и шлепанцы на босу ногу. Продолжая ругаться парень направляется к эвакуатору. Водитель "грара" меланхолично зевает, закатыват рукав куртки и расслабленно вывешивает из окна руку.
Арс останавливается. Оценивает взглядом широченное предплечье, кулак размером с кочан капусты и непереставая ругаться включает задний ход.
Высказав словами и жестами все свое возмущение он лезет в машину и "субару" под визг покрышек скрывается за поворотом. Мужчина в джинсовой куртке, усмехнувшись под нос и включает скорость.

* Рега - секундочку(.ивр.)

В полдень является следователь. Разговаривает с полицейскими. Успокаивает Марину, обещает все проверить.
Потом внимательно смотрит в глаза.
- По поводу вашей просьбы... никакого свидания вам не дадут.
Он делает многозначительную паузу. - Но вы можете пойти вместе со мной, я устрою что-то вроде очной ставки. Я могу сделать это завтра утром. Подходит?
Марина благодарно кивает.
Следователь уезжает, а дел остается по горло. В окне дыра. Да и замок надо сменить.
Приезжает отец Алона. Осматривает поле битвы. Кому-то звонит, выясняет детали.
Марина варит ему кофе. Ставит чашку на столик.
Реувен совсем не похож на Алона, это высокий сухощавый старик с сохранившейся военной выправкой. Наконец он захлопывает крышку мобильника.
- Они подозревают, что это квартирные воры. Не ожидали, что ты будешь спать в салоне.
Джек потупившись и всем своим видом демонстрируя, что он просто шел мимо, фланирует вокруг Реувена.
- Иди сюда, герой! - зовет тот и треплет мохнатую собачью морду. Джек ухмыляется свежевычищенными зубами.
Ночевать вся компания едет к родителям Казы.

Тюрьма производит на Марину впечатление. Коридоры с решетчатыми дверями, вышки. Вежливые охранники в синей форме. Везде очень чисто. Зеков не видно, только один заморыш в робе моет пол.
Их сопровождает охранник, следователь идет следом, а Марина как-то опасливо шагает последней. Все-таки не привычно находится в тюрьме, пусть даже в роли посетителя.
Надзиратель отпирает железную дверь. Замок гулко лязгает в тишине.
Комната перегорожена решеткой. По обе стороны устроенны небольшие ячейки. В каждой стул и полка. Сейчас в комнате пусто.
- Садитесь, - предлагает следователь, - его сейчас приведут.
Марина в нерешительности переступает с ноги на ногу. Садится на один из стульев.
Следователь и надзиратель отходят к закрытому решетками и сеткой окну. Надзиратель что-то рассказывает.
По ту сторону в замке поворачивается ключ. Дверь медленно отворяется, заходит надзиратель. За ним входит арестованный. Еще один надзиратель маячит за его спиной, но остается в коридоре, заперев дверь.
Клод набычась оглядывает комнату. Это широкоплечий, слегка обрюзгший человек. В его фигуре, скрытой под коричневой тюремной робой, чувствуется звериная сила и мощь. Грубое лицо кажется вытесаным из камня. Надзиратель, хрупкий эфиоп в форменной рубашке, по сравнению с ним выглядит совсем мальчишкой.
Арестант замечает Марину и в глазах его вспыхивает удивление.
Надзиратель берет его за плечо и подталкивает к стулу напротив Марины. Клод легким движением стряхивает с плеча руку надзирателя, медленно поворачивается, упирается взглядом в Марину.
Потом делает два тяжелых шага и опускается на стул.
Эфиоп отходит к окну, где переговариваются следователь и другой надзиратель.
Марина глядит на Клода и молчит, мысли разбегаются. Тот ждет с минуту. Со скучающим видом зевает, прикрывая рот ладонью. Тоскливо смотрит вправо, потом влево.
Что бы хоть как-то начать Марина произносит:
- Шалом...
- У браха*... - веско отвечает Клод. У него глухой хриплый голос.
- Меня зовут Марина... - после паузы произносит Марина.
Клод цыкает верхней губой и скучно отвечает:
- Поздравляю... - при этом уголок его рта почти незаметно ползет вверх намечая подобие улыбки.
Это придает Марине смелости и ее прорывает.
Она рассказывает про Алона, про то что он служил в Ливане, про то, что хочет узнать о нем как можно больше. Только про то, что она узнала на рынке в Рамалле Марина пока умалчивает.
Клод внимательно слушает. На его лице проступает недоуменно вопросительное выражение. Марина рассказывает о том, что Алон служил вместе с Цики. При упоминании о Горовице Клод морщится. Марина, наконец, замолкает.
Эльбаз зевает. Косится в сторону надзирателей, курящих у окна. Переводит взгляд на облезлые носки грубых ботинок. Потом смотрит Марине в лицо.
- Что ты хочешь, что бы я тебе рассказал? С тех пор утекло много воды... Двадцать лет... Я был там оперативником службы безопасности. Работал с местными. Этих "трех мушкетеров" встречал несколько раз.
Он рассказывает щедро вставляя кучу непонятных Марине слов, терминов, названий.
Марина не сводит глаз с его лица, старается уловить самое главное. В какой-то момент она замечает что-то вроде легкой заминки. Врет? Недоговаривает?
Теперь Марина, словно картежник, выкладывает на стол очередную карту, рассказывает о том, что ей удалось узнать, про "старый должок".
- Поймите, - добавляет она, - я ни в коем случае не лезу в ваши дела, и в то, что случилось в Манаре, я пытаюсь разобраться со своими проблемами.
Надзиратели у окна посмеиваются над чем-то.
Эльбаз молчит целую минуту, почесывая густую бороду. Наконец заговаривает снова.
- Что-то там действительно произошло... только до меня. Там работал другой оперативник - Авиноам Баранес. Что именно, знал только Авиноам... и его "источники информации".
- А его можно найти, где сейчас этот Авиноам? - нетерпеливо перебивает его Марина.
- Вторая трагедия в Тире... - философски произносит Клод, таким тоном, словно эта фраза должна все объяснить.
Марина ничего не понимает и продолжает вопросительно смотреть на Эльбаза. У того на лице проступает удивление.
- Что значит вторая трагедия? - спрашивает Марина.
- Девочка, - вдруг произносит Клод. Так и называет ее девочка - "Ялдонет". Марина злится и буравит его глазами.
- Девочка, - невозмутимо продолжает Клод, - зачем ты лезешь во все это? Ведь ты не местная, ты не понимаешь, о чем я говорю, Ливан для тебя просто цветное пятно на карте.
- У меня нет выбора...
Клод вздыхает.
- У Авиноама был агент, вместо клички ему дали номер, 281. Он перешел ко мне "по наследству" от Баранеса. Вот только сотрудничать он отказался. У меня такого не случалось, ни до ни после. Уж не знаю, чем я ему пришелся не по душе. Потому я и имя его запомнил - Фарес Хавваш. Этот 281ый знал что там случилось. Точно знал.
Следователь отворачивается от окна и смотрит в их сторону. Надзиратель эфиоп делает шаг к Клоду.
- Как его можно найти? - быстро спрашивает Марина.
- Ты что издеваешься? - вставая усмехается Клод, - Двадцать лет прошло.
- Ну пожалуйста, - жалобно просит Марина, - где?
Клод встает на ноги:
- Поспрашивай ЦАДАЛьников**, тех кто успел смыться.
Марина беспомощно смотрит ему в спину... ресницы предательски дрожат... опять тупик...
У самой двери Эльбаз вдруг оборачивается. Эфиоп толкает его в бок, но Эльбаз не замечает. Подмигивает ей,
- Поищи в Нагарии, на железнодорожной станции. Там один ливанец держит забегаловку.
Дверь с лязгом захлопывается.

* Традиционное еврейское приветствие, дословно переводится как "благословение вам".
** ЦАДАЛьники - солдаты Армии Южного Ливана, от слова ЦАДАЛь - Армия Южного Ливана(ивр.)

- Ну как? - интересуется в коридоре следователь, - Успешно?
- Да, большое спасибо! - благодарит Марина.
Некоторое время они шагают молча, потом Марина интересуется:
- Интересно, зачем он его убил?
Следователь пожимает плечами:
- Я знаю об этом не больше тебя... только то, что в новостях показали. Деньги ему были нужны, а он почему-то решил, что у того киббуцника под кроватью чемодан с долларами. Когда не получилось, похитил оружие.
Надзиратель распахивает перед ними очередную решетчатую дверь, они выходят на стоянку.
- А что такое вторая трагедия в Тире? - вдруг спрашивает Марина.
Следователь удивленно вскидывает на нее глаза.

За новеньким окном светит месяц красивый и узкий. Прямо над его изгибом зависла звезда, словно изображая турецкий флаг. Полупрозрачные облака напоминают сегодня унесенную ветром фату незадачливой невесты. Края фаты клубятся, закручиваясь и распрямляясь.
Нюся давно спит. Джек тоже дремлет, свернувшись в кресле. Пушистый хвост свисает до пола и иногда подергивается.
В голове у Марины полный бардак. История Израиля ее никогда особо не интересовала. Тем более история бесконечных войн и конфликтов. Все эти цадальники, трагедия в Тире, агенты, солдаты ей ни о чем не говорили.
Может она действительно лезет не в свое дело. Может нападение на квартиру было обычным взломом и ей нечего бояться.
Есть и другой выход, рассказать все следователю. Но она нарушила закон. Да и у Абеда могут быть неприятности... а она ему обещала. Что же делать?
Марина отхлебывает горячий чай. Медленно проводит пальцем по корешкам книг на полке: Чейз, Донцова, Маринина... если бы они могли подсказать...
Под окном медленно проезжает полицейская машина. Тормозит у подъезда. Пассажирская дверца отворяется, толстый патрульный выкатывается на асфальт. Внимательно смотрит по сторонам. Зажигает мощный фонарь, идет к ее дому. Через некоторое время возвращается, садится и машина трогается с места.
Хорошо когда свекор полицейский, хоть и бывший.

На столе лежит блокнот. Последний абзац исписан полученной от Клода информацией.
Цадальники... трагедия в Тире... агент 281... Фарес Хавваш... Нагария, забегаловка на железнодорожной станции.
Проще всего спросить у родителей Казы, но Марина не хочет, боится вызвать какие-то подозрения.
"Позвоню завтра Студенту." - решает она.
Клод прав, размышляет Марина, ведь она действительно ничего не знает про Ливан, да история Израиля для нее все еще белое пятно. Хотя путешествуя по стране с Казой она постепенно пропитывалась словно губка тем неповторимым ощущением вечности, которое веет от в Израиле от всего: начиная от совершенно особенных облаков и заканчивая красноватой сухой почвой. Как-то сама по себе, Марина ощущала, как медленно погружается в здешний густой замес культур и обычаев. Недоверчиво, осторожно здешняя среда принимает ее, в себя, открывая новые места, живописные уголки и... людей.
Местные для Марины вообще были одной сплошной загадкой. За короткое время она столкнулась со всем спектром израильтян от самых низов, от полных и законченных ублюдков, до совершенно невероятных потрясающих личностей, которым, по мнению Марины надлежало находиться в музее под стеклом, а никак не среди простых смертных. Раз за разом, когда ей уже казалось, удавалось составить об израильтянах какое-то более менее общее мнение, появлялся очередной уникальный индивидуум ломавший все стереотипы.
В результате Марина бросила бесполезные попытки как-то классифицировать местное население, филосовски рассудив, что время само расставит все на свои места.
Город спит. Мелкий дождь с шумом поливает широкие листья пальм, крыши машин, наполняет водой выбоины на асфальте.
Тарахтит словно газонокосилка, проезжающий мотороллер. Водитель останавливается на проезжей части, не глуша двигатель, ставит свое транспортное средство на упор.
Быстро идет назад, сдвигая наверх стекло шлема. Рядом с синим "рено" достает из-за пазухи какой-то прибор. Жмет на кнопки. "Рено" издает писк сигнализации, щелкают, открываясь двери.
Водитель мотороллера быстро сует руку в салон, дергает рычажок открывающий капот и закрывает дверь. Подняв крышку капота он привычно сует в зубы тонкий фонарик, достает что-то из кармана, возится несколько минут, затем аккуратно прикрывает капот, надавливает сверху и услышав щелчок удовлетворенно возвращается к мотороллеру.
На другой стороне улицы белеет в темноте грузовичок-эвакуатор. За рулем мужчина в джинсовой куртке. Вглядевшись в темноту он трет лицо руками, ставит в зажим чашку кофе, потом поворачивает ключ-зажигания. Одновременно врубает фары и дает газ.
Человек в шлеме резко оборачивается на звук, на мгновение застывает в свете фар словно олень застигнутый посреди шоссе. Эвакуатор моментально преодолевает расстояние между ними и бьет человека решеткой кенгурятника. Тот отлетает, падает на асфальт, пытается встать и добраться до мотороллера.
Водитель эвакуатора выпрыгивает из машины. Придавливает ползущего коленом и срывает с него шлем. Лежащий на земле нелепо дергается, но ему на голову обрушивается кулак и тело обмякает на мокром асфальте.
Мужчина в джинсовой куртке легко поднимает тело и кладет его в салон эвакуатора. Подходит к "рено" открывает дверь, дергает защелку крышки капота, обходит машину и аккуратно приподнимает крышку. Секунду он всматривается, извлекает что-то, обрывая тянущиеся следом нитки проводов. Захлопывает капот, садится за руль эвакуатора и жмет на газ.
Шум мощного мотора стихает за поворотом. На поливаемой дождем улице остается сиротливо стоять мотороллер. Тихо постукивает на холостом ходу двигатель.

Между Реховотом и Рамле зеленеют квадраты апельсиновых плантаций, так называемых "пардесов". Прямо через них проложена ветка железной дороги ведущей в соседний Лод, а оттуда в Тель Авив. Сейчас все тонет в зыбкой утренней мгле.
Заброшенный дом торчит между деревьев, как гнилой зуб. Второй этаж частично обрушился, но стены первого этажа еще достаточно крепкие.
Рядом с домом белеет силуэт грузовичка эвакуатора. Мелькают в низком подвальном окошке отблески света.
На пахнущем сыростью и экскрементами полу, у стены размалеванной граффити лежит человек. Руки и ноги у него связанны широкой липкой лентой.
Мужчина в джинсовой куртке склоняется на ним. В его руке зажата черная труба фонаря, в другой руке пластиковая бутылка с водой.
Концентрированный луч "маг-лайта" выхватывает из темноты бетон, покрытый сеткой трещин, мусор, какие-то ржавые железные конструкции.
Он отвинчивает пробку и льет воду на голову лежащему. Ждет.
Тот медленно открывает глаза. Обводит испуганным взглядом подвал. Потом упирается связанными руками в пол и с трудом садится. Откидывается на стену. Это молодой человек, на вид лет двадцати, смуглый, черноволосый.
Мужчина кладет фонарь на пол, так что бы луч светил чуть в сторону и склоняется перед связанным уперев руки в колени:
- Ну, рассказывай.
- Пашшшел ты... - шипит связанный, но не закончив фразу получает удар в голову.
Мужчина бьет его сверху вниз короткими точными ударами, так что голова связанного мотается поочередно вправо и влево.
- Теперь? - спокойно-вопросительно произносит мужчина.
Пленник орет, страшно выкатывая налитые кровью глаза:
- Я ничего не знаю!!! Ничего!!!
Мужчина вздыхает, в его кулаке со щелчком возникает широкое длинное лезвие.
- Я не знаю!!!
За стенами заброшенного дома крики почти не слышны.
- Я не знаю кто он!!! Мне заплатили!!! Я его никогда не видел!!!
Дождь шелестит по листьям апельсиновых деревьев, хлюпает по ковру упавших и плесневеющих на земле плодов.
Грохочет по насыпи первый утренний поезд. Стук колес глушит все остальные звуки. Для "белых воротничков" еще рано, за окнами двухэтажных вагонов сидят работяги, солдаты, да направляющиеся в Хайфский порт военные моряки.
Заброшенный дом невозмутимо провожает красную ленту вагонов провалами окон.
Машина почему-то оказывается не запертой. Видимо Марина забыла нажать на кнопку сигнализации. Бывает.
Марина обзывает себя склерозницей, со вздохом усаживает Нюсю, пристегивает ремень. Садится за руль и получает новый сюрприз. На поворот ключа в замке машина никак не реагирует. Немного покрутив ключ Марина выходит и задумчиво оглядывает автомобиль.
Мокрый "рено" стоит с виноватым и печальным видом, потупив фары.
Марина в озадаченна. Потом вспоминает, что Каза в таких случаях обычно открывал капот.
С опаской глядит на переплетение трубок и каких-то конструкций, из которых цветным клубком торчат оборванные провода.
Через некоторое время пришедший на помощь старичок "управдом" ставит диагноз: машину хотели угнать, звони полицию.
Марина звонит. Женский голос просит приехать в участок и подать заявление.
- Но я с маленьким ребенком... машина не заводится... - растрянно лепечет Марина.
- Ничем не могу помочь. - отрезает голос.
"Не можешь, не надо!" злится Марина, набирая номер свекра, "сами с усами."
Через пятнадцать минут к дому подкатывает полицейский на мотороллере, и просит заполнить бланк заявления.
Марина злорадно усмехается.
Еще через пол час приезжает фургончик криминальной лаборатории.
А следом приезжает и сам Реувен, отвозит Нюсю в садик. Марина остается с полной головой тревожных мыслей. Что это было? Случайность? Попытка угона?
И самый главный вопрос: Что же делать?

Машину починили на удивление быстро. К обеду Марина уже забирает ее из гаража. Знакомый электрик Саша покачивает седой головой:
- Не похоже на попытку угона... даже не знаю, что это. Словно пытались подключить какой-то прибор... а может просто побаловался кто-то. Честно говоря, очень странно.
От его слов у Марины темнеет в глазах.

Со Студентом она договорилась. Только придется подъехать в колледж, и встретится с ним там.
Марина едет в Холон. Это чистый зеленый городок. Посреди города почему-то расстилаются песчаные дюны. За ними расположен колледж: несколько разноцветных корпусов.
Студент ждет в кафетерии. Точнее не ждет а уплетает питу нагруженную аппетитными кусками шашлыка.
Тут же рядом громко разговаривают по-русски несколько мужчин в костюмах.
- Преподаватели, - кивает на них студент и шепчет набитым ртом:
- Тот что слева сегодня отколол номер. В аудитории вел лекцию по математике. Написал на доске длиннющее выражение и давай его сокращать. Идет вдоль доски, зачеркивает и бормочет под нос: Нах, нах, нах. А у него на голове микрофон закреплен, и этот его "Нах" на всю аудиторию разносится. Местные не понимают, русские под стульями катаются. Прикол!
Марина покупает баночку сока. И с любопытством оглядывается, пока Студент дожевывает питу.
Кафетерий расположен во дворе здания построенного буквой "П". Вокруг, за круглыми белыми столами галдят студенты. Кто-то погружен в свои конспекты и книги, кто-то блаженно щурится греясь на зимнем солнышке. Много парней и девушек имеют довольно загадочный вид: волосы раскрашены в дикие цвета, пирсинг на самых неожиданных частях тела.
- Это факультет дизайна, - поясняет Студент, вытирая рот салфеткой, - Они там слегка е..., - он спотыкается на полуслове, мнется выбирая выражение поделикатнее, - ну... не от мира сего.
- Заметно, - улыбаясь кивает Марина она чувствует, что нравится Студенту, и ей это приятно.
Повеселевший Студент встает и приносит из буфета бутылку лимонада. Жмурится на нее, как кот на сметану. Сворачивает пробку и делает долгий глоток. Ставит бутылку на стол, внимательно глядит на Марину.
- Итак, чем могу быть полезен?
Марина кратко объясняет.
"Разведка доложила точно." - это любимая поговорка соседа Леши. Тут конечно не разведка доложила, в какая-то женская интуиция не подвела, что-ли. Студента несет, как ходячую энциклопедию. Про все. От начала Ливанской войны и до наших дней. Мелькают непривычные названия: Мардж-Аюн, Биндж-Бель, Тир, долина Бекаа.
Хорошо хоть про Бейрут слышала раньше. Куча каких-то организаций: Джихад, Амаль, Хизбалла, ООП, ЦАДАЛь...
Студент на секунду прерывается и тормозит за рукав толстощекого упитанного студента. Просит принести из библиотеки какую-то книгу. Тот уходит и вскоре возвращается неся солидный том. Это иллюстрированная история Израиля.
Студент шелестит страницами и тычет пальцем в одну из фотографий.
- Вот! Первый взрыв в Тире!
На черно-белой фотографии гора обломков. Тут и там фигурки солдат.
- Одиннадцатого ноября восемьдесят второго. Здание израильской военной администрации было полностью уничтожено взрывом. Погибли семьдесят пять человек. Сначала подозревали терракт, а оказался банальный взрыв газа. Это событие назвали "Трагедией в Тире". Но потом пришлось переименовать в "Первую трагедию в Тире."
Студент перелистывает страницу и снова на фотографии груды обломков, какие-то небритые солдаты в мешковатой форме копаются в развалинах.
- Вот она, "Вторая трагедия". Почти через год, четвертого ноября восемьдесят третьего. Тут уже проще, никакого газа. Обычный грузовик и полтонны взрывчатки. Влетел во двор штаба местного командования в Тире. Шестьдесят погибших, из них двадцать восемь солдат и сотрудников службы безопасности, остальные арестованные из местной каталажки.
Марина всматривается в лица солдат на фотографии. Пытается представить себе Казу, там рядом с ними, разбирающим обломки.
На глаза наворачиваются слезы.
Студент не обращая внимания все рассказывает и рассказывает, увлеченно перелистывая страницы.
Марина старается вникать. Разглядывает фотографии.
- Вот цадальники, - Студент показывает на очередную фотографию, на которой изображен пограничный забор и длиннющая очередь людей на той стороне, - бегут в Израиль, после того как в Ливане все рухнуло.
- А что с ними случилось потом? - интересуется Марина.
- Ничего... - Студент глядя на последнюю фотографию грустнеет, - расселили, кого куда. Генерал Лахад, командующий их, где-то здесь, в Тель-Авиве, ресторан, говорят, открыл.
- Понятно...
Студент косится на часы и пожимает плечами:
- Извини, у меня лекция начинается, надеюсь помог.
Марина медленно плетется к припаркованной на пустыре перед колледжем машине. Ситуация абсолютно дурацкая. Домой идти страшно. Рассказать кому-то тоже как-то боязно.
Всю дорогу она косит в зеркало, в поисках слежки, но безрезультатно.
Квартира, хоть и добросовестно охраняемая Джеком наводит такую тоску, что все они едут ночевать к свекрови.

Семейный ужин протекает в тягостном молчании. Сначала Ноа выдает пару каких-то смешных фраз и все непринужденно посмеиваются. Но потом девочка интересуется:
- А папа точно больше не придет?
После этого над столом виснет горестная пелена, моментально поглощая все положительные эмоции. Реувен каменеет лицом, Тами украдкой промакивает глаза.
- Точно... - отвечает Марина севшим вмиг голосом.
Вообще-то отношения Марины с родителями мужа всегда были немного... прохладные что-ли. Поначалу Марина думала, что всему виной ее национальность, однако, со временем, она осознала, что дело не в этом, да и семья мужа всегда была абсолютно светской. Присущая восточным евреям набожность или хотя бы стремление сохранять традиции у Битонов отсутствовало напрочь. К свадьбе сына, на которой не присутствовал раввин, они отнеслись абсолютно спокойно.
В семье не соблюдались никакие религиозные праздники. В Судный день* Алон мог запросто устроить барбекью или какой-нибудь велосипедный поход. А Реувен с Тами любили проводить этот день за границей. Хотя тут имелась другая причина: Реувен участвовал в войне Судного дня в 1973 году, был ранен, попал в плен и не мог спокойно выносить напоминание о тех днях.
Скорее всего причина была в том, что Марина являлась чужаком. Человеком из другой страны, другой культуры и других взглядов на жизнь. Может ко всему этому примешивалась извечное соперничество между ашкеназами и сефардами. В любом случае этот самый холодок ощущался только где-то на подсознательном уровне, сами Битоны по отношению к ней вели себя безупречно.

*Судный день - День искупления, в еврейской традиции - самый важный из праздников, день поста, покаяния и отпущения грехов. В этот день в Израиле жизнь замирает, все магазины закрываются, нет движения транспорта.

Единственным днем, безоговорочно уважаемым в семье Битон был День Памяти Павших.
В семье воевали все три брата и отец. В этот день извлекались из ящиков пожелтевшие фотографии. А не пьющий Реувен позволял себе несколько рюмок виски, в память о погибших товарищах.
В первый раз, когда Марина услышала сирену, означавшую минуту молчания она слегка ошалела. И было от чего. На улице остановилось все движение. Водители и пассажиры вышли из машин и застыли опустив голову. Так же застыли пешеходы.
Даже валявшийся в куче тряпья нищий безропотно поднялся на ноги.
Когда сирена затихла все разошлись по своим делам.
Через год произошло кое-что интересное. В тот день Казе нужно было поехать в Иерусалим на какую-то встречу. Из-за Дня Памяти в городе были страшные пробки, многие ехали на военные кладбища расположенные на горе Герцль.
Что бы не торчать в заторах Каза предложил выехать раньше и немного погулять по Старому городу.
Сирена застала их в армянском квартале. Пешеходы вокруг послушно остановились. Марина украдкой поглядывала вокруг. Впереди смотрели себе под ноги двое молодых парней в форменной одежде охранников. На противоположной стороне улицы, в дверях магазина, под вывеской "Арарат", стоял прислонившись к косяку пожилой продавец, с большим золотым крестом на груди. Но стояли не все. Мимо просеменил старичок в меховой шапке и полосатом сатмарском халате, за ним прошагал молодой парень в белой рубашке и в черной кипе на голове.
Тут то она и увидела его. Неопределенного возраста ортодокс, одетый по всей "форме" в черное пальто, и шляпу. Он подпрыгивал, плевался, что-то выкрикивал и вообще вел себя, как человек психически нездоровый.
Маринин иврит еще находился в зачаточном состоянии, и ей не удалось разобрать, что выкрикивал ортодокс. Но от ее взгляда не укрылось то, как сжались кулаки у охранников и как у Казы на лице заходили желваки.
Сирена смолкла, все двинулись по своим делам.
По улице проехал белый ооновский джип. Сумасшедший ортодокс посторонился и оказался совсем рядом с ними. Каза вдруг красивым размашистым свингом вмазал ортодоксу кулак в лицо. Тот пролетев попрек улицы перекатился через капот припаркованной легковушки и растянулся у витрины магазина "Арарат". Продавец с брезгливой гримассой отпихнул его ногой.
Прошедший мимо охранник похлопал Казу по плечу, и что-то одобрительно пробурчал.
- Это секта такая, - объяснял позже Алон, потирая ушибленный кулак, - Натурей Карта называются. Государство Израиль они не признают, ну и уважения к погибшим у них тоже нет, в армии-то они не служат. Может хоть этот теперь чему-то научится.
- А те, - поинтересовалась Марина, - ну которые мимо прошли?
- Там другое дело, они религиозные, у них по другому принято чтить погибших, кадиш* там прочитать и все такое. Но они же не кривляются, верно?

* Кадиш - еврейская поминальная молитва.

От нахлынувших воспоминаний Марину душат слезы, но маленькая Ноа сидит рядом, внимательно наблюдая за взрослыми и Марина давит плач в зародыше.
Что бы как-то сгладить напряжение, она глухим голосом спрашивает про финнов, откуда вообще здесь взялись такие как Букса, Финляндия ведь вон как далеко.
Реувен смотрит на нее грустным взглядом, но отвечает:
- Добровольцы, приехали в семидесятых годах. Если не ошибаюсь, они живут под Иерусалимом, в местечке Яд-Шмона.
"Чудны дела твои, Господи!" думает Марина, "Финнам-то чего не сиделось на своем севере?"

Ночь, весь дом спит, только Марина заперевшись в ванной ревет, как белуга. Душ шумит, заглушая ее рыдания. Ее просто хотят убить. Почему? За что? Если она не решит эту проблему, за нее этого не сделает никто. Остается только действовать. Чем быстрее тем лучше.

Рано утром она едет в Яд Шмона искать Боаза.
Проехав по шоссе номер один до перекрестка Кастель Марина разворачивается, не доезжая до Шореша сворачивает в холмы. Живописная дорога петляет, поднимаясь и опускаясь, наконец на обочине показывается деревянный указатель "Яд-Шмона".
Через сотню метров дорогу перегораживают металлические ворота. Охранник в будке, окидывает ее сонным взглядом, жмет на кнопку и ворота ползут в сторону.
Марина благодарно кивает стражу, давит на газ и... оказывается в сказке. По обеим сторонам дороги, между высокими раскидистыми кедрами прячутся избушки. Вместо привычных блочно-кирпичных израильских построек, эти сложены из настоящих бревен. Марина удивленно глядит по сторонам... ей кажется, что она где-то в Европе.
Вскоре дорога выводит ее к стоянке, перед бревенчатым зданием. Оно напоминает гостиницу или мотель.
Марина паркуется, идет к входу, но замечает в кустах большую мемориальную доску и сворачивает к ней.
Выбитые на сером камне буквы скупо извещают о том, что Яд-Шмона была основана в 1971 году в память о восьми евреях выданных Финляндией Германии в 1942 году. Ниже были перечислены восемь имен, фамилий и дат рождения:
Гейнрих Хуппертт 1896
Курт Хупперт 1907
Франц Коллманн 1940
Георг Коллманн 1912
Янка Коллманн 1910
Элиас Копеловский 1882
Ганс Корн 1919
Ганс Сцубелски 1907

Ну вот, теперь хоть немного прояснилось с финнами и с названием. Марина возвращается к крыльцу, толкает дверь и заходит в холл.
Это небольшая гостиница. За стойкой скучает молоденькая девушка. По ту сторону стеклянной стены видны столики ресторана.
- Шалом, - девушка поднимает глаза, смахивая со лба челку, - чем могу помочь?
Марина вежливо улыбаясь пытается объяснить, кого она ищет.
Девушка забавно морщит лобик.
- Я вообще-то не местная, я из Шореша...
- Ну... - подсказывает Марина, - в любом месте ведь есть какой-нибудь старичок-старожил, который знает каждую собаку.
- Ну да... - растерянно тянет девушка и вдруг вспоминает, - Точно! Тебе надо к Хельми. Она тут с незапамятных времен.
Девушка выходит из-за стойки, открывает дверь на улицу и показывает рукой.
- Видишь, тропинка, тебе нужно по ней спустится, свернуть влево и сразу вправо, потом еще пройти и увидишь ее дом. В дверь не звони, попробуй обойти сзади и позвать ее. Она вечно на веранде торчит.
Марина с сомнением разглядывает теряющуюся в кустарнике тропинку,
- Там хоть фамилия этой Хельмы на двери написана?
- Хельми, - поправляет девушка, - фамилия, наверное, написана, но она финская, мне даже не выговорить, не то что запомнить. Ладно, сейчас организуем проводника.
Она вытягивает губы и несколько раз как-то по особому свистит. Сначала ничего не происходит. Через десяток секунд из кустов разносится хруст, треск, словно кто-то там бредет напролом.
Окружающая атмосфера Марину слегка впечатляет, покажись из кустов гном, она нисколечко не удивится. Но вместо гнома из зарослей лезет покрытая желтой шерстью собачья морда. Склонив на бок голову морда облизывает свисающие брыли, черный нос, и внимательно изучает Марину.
- Не бойся, это Тутти. - девушка треплет боксершу по шее. Та, благодарно вильнув обрубком хвоста, тычется мордой ей в джинсы попутно вытирая слюни, сопли и прочие влажные субстанции со складок своего "лица".
- Иди к Хельми, она тебя покормит! - девушка показывает на Марину, - Заодно и тетю проводи. Ясно?
При слове "покормит" Боксерша с восторгом таращит глазки, и бешено вращает
обрубком хвоста.
- Ну все, - девушка разворачивает Тути и дает ей по крупу увесистый шлепок, - иди за ней.
- Спасибо! - благодарит Марина ловя глазами спускающийся по тропинке круглый собачий зад.
Тутти катится вниз, сердито оглядываясь на Марину, словно приговаривает "Быстрей давай, без завтрака останемся!"
Рядом с бревенчатым домиком Тутти сворачивает в заросли, ломится куда-то и громко лает.
В ответ доносится ласково приговаривающий женский голос.
- Извините пожалуйста! - кричит Марина в зеленую стену кустарника, - Эй!
- Сейчас, сейчас, рега*! - прилетает ответ.
Марина огибает живую изгородь и оказывается у калитки.
- Входи! - Из-за угла домика высовывается приветливое лицо пожилой женщины, у ее ног крутится волчком Тутти.
Марина открывает калитку, приближается. Все втроем они огибают дом и оказываются на дощатой веранде. Марина поднимает глаза и замирает.
Перед ней сбегает вниз панорама библейских холмов покрытых лесом. В сотне метров ниже, на террасе виднеются какие-то раскопки, древние мраморные колонны, несколько давильных кругов. Пасется отара овец. Красота!
Посреди веранды стоит массивный деревянный стол, грубый, явно ручной работы, и глубокое деревянное кресло-качалка.
- Да подожди ты! - хозяйка сердито шлепает Тутти, - Будто тебя не кормят совсем!
Боксерша подпрыгивает и норовит лизнуть свою благодетельницу в лицо.
Та уворачивается, при этом пытается насыпать в миску какой-то собачьей еды.

* Рега - Секунда(ивр.)

Они сидят за столом. У стены дома приплясывает Тутти, с чавканьем уминает Педи Гри.
На вид Хельми лет шестьдесят, высокая, прямая фигура, лицо, кажется, совсем не старое. Только когда она улыбается, разбегающиеся морщинки выдают ее возраст. Хельми крутит в руках фотографию, ту самую, на которой трое солдат стоят прислонившись к БТРу. Внимательно всматривается в лица.
- Я помню этого мальчика, - задумчиво говорит она, - его отца звали Рейо Коскела. Он приехал в Палестину раньше всех нас, кажется в сорок восьмом. Таких людей я называю "возлюбившие войну". Рейо провоевал у нас всю ту войну, с Зимней и до сорок пятого. Я тогда была маленькой, но хорошо запомнила, как радовались концу войны. А Рейо не мог без нее жить. Вот и уехал сюда... в этих краях любой может подобрать себе войну по вкусу.
Хельми печально улыбается.
- Там, в Финляндии Рейо служил вместе с Сеппо Рауло, вот откуда все завертелось.
Марина удивленно вскидывает брови и Хельми объясняет:
- Сеппо Рауло построил все это. - она делает рукой круговое движение, - Рейо уговорил Сеппо приехать в гости, посмотреть. И Сеппо загорелся. А потом, когда удалось победить израильскую бюрократию и Голда* лично разрешила нам строить поселок, Рейо с женой и детьми, - она тычет пальцем в фотографию, - переехали жить сюда. Позже, когда Сеппо привез из Финляндии бревна, он помогал строить дома и организовывать мебельную мастерскую. Это ведь все настоящее финское дерево.
Хельми похлопывает ладонью по стене дома сложенной из потемневших коричневых бревен.
- Все-таки он сумасшедший, этот Сеппо. Вбить себе в голову такую идею, да еще заразить ею всех нас. И умудрится все воплотить в жизнь, основать колонию христиан-финнов, здесь под Иерусалимом.
Марина вежливо ждет, пока старуха выплывет из своих воспоминаний.
Хельми снова смотрит на фотографию и смеется.
- Извини, замечталась старая.
- Боаза я помню... хороший молодой человек. Служил в армии, потом остался на сверхсрочную. Рейо им страшно гордился.
- Они с женой уехали отсюда в конце восьмидесятых. Дети выросли, ушли из дома, дочка родила. Вот они и переехали ближе к внукам.
- А как их можно найти?
- Тут я тебе мало чем могу помочь... у меня нет ни их адреса, ни телефона. Сеппо наверняка знает где они живут, но Сеппо сейчас в Финляндии и вернется только через месяц.

*Голда - Голда Меир, глава правительства Израиля в семидесятые годы.

Еще одна неудача... Марина чуть не плачет.
- Ну ты не расстраивайся, милочка! - уговаривает ее Хельми, - Оставь мне номер телефона, я позвоню тебе если узнаю что-то новое.

Марина сидит в машине и грустно пялится в свой блокнот. Опять тупик и ничего нового. Где Букса-Боаз не ясно, что делать тоже не ясно. Ясно только то, что у нее неприятности.
Марина отворачивается утирая слезы рукавом.
На дверь вдруг плюхаются две грязные желтые лапы, а в окно между ними внутрь просовывается слюнявая морда Тутти. Шершавый розовый язык лижет Марину в лицо.
Марина смеется, чешет боксершу за ушами.
Осталась только одна ниточка. Та о которой говорил Клод. Цадальники.

Экспресс до Нагарии почти пустой. Через проход двое солдат и полицейский увлеченно разгадывают кроссворд. Изредка проходит охранник, внимательно оглядывает пассажиров.
Марина смотрит в окно. Со второго этажа вагона открывается красивый вид.
За покрытым грязными разводами стеклом летят поля, рощи, дороги.
В Атлите поезд вылетает на берег и несется над пляжем. Море катит к вперед свинцово-серые волны, словно силясь добраться до рельсов. По другую сторону вздымается гора Кармель, с университетской башней на вершине.
Поезд выплевывает на перрон разноцветную галдящую толпу студентов. Фыркая трогается с места, катит к стоящему прямо на рифах Институту по изучению морей и озер. Волны омывают его фундамент и кажется, здание вот-вот отчалит от берега и уйдет в плавание.
За окнами уже начинается Хайфа. Спускаются к морю старинные дома покрытые иерусалимским камнем. За противоположным окном карабкаются на холмы более новые кварталы, рассыпаясь по широким террасам. Тут и там выделяются кресты церквей и минареты мечетей. Стеклянно-бетонные высотки кажутся здесь заплутавшими туристами.
Вот и порт. Покачиваются у причалов гигантские контейнеровозы, многоэтажные пассажирские лайнеры. Проплывают над забором контейнеры, переносимые могучими погрузчиками "Голиафами".
У нефтеперерабатывающих заводов поезд плавно сворачивает, огибая залив. Вскоре поезд снова выходит на берег, прямо на встречу старинным бастионам Акко.
"Следующая станция Нагария." - доносится из динамиков механический голос.
Марина встает, идет к двери.
Через несколько минут поезд въезжает в город.
Может автомобилистов Нагария встречает более гостеприимно, тем же кто путешествует поездом она подставляет неопрятный промышленный район, состоящий из грязных бетонных коробок, облезлые стены которых увешанны рекламами, ржавыми моторами кондиционеров, гроздьями проводов и антенн. К счастью станция отгорожена высоким живым забором из разросшихся кустов и деревьев.

Марина выходит из вагона и бредет к подземному переходу. Ее обгоняют увешанные сумками и оружием солдаты. Моросит мелкий дождь.
На другой стороне перрона выход. Тут же, возвышается какое-то грязно-желтое здание. Пройдя мимо зевающего у вертушки охранника Марина оглядывается по сторонам.
В узкой "кишке" образованной желтым строением и станционной оградой выглядывает пара забегаловок, книжно-газетная лавка, "пицуция"*. Марина шагает мимо выложенных на прилавке газет, подержанных книжек, открыток. Из недр лавки несется густой бас Шуфутинского.
Дом выходит фасадом на галерею, нависающую над оживленной улицей. Куда-то торопится народ, проносятся машины, автобусы.
Клод говорил про станцию... значит надо искать где-то поблизости...
Марина идет вдоль фасада и натыкается на пассаж, уходящий внутрь здания. Марина решительно делает шаг в пахнущую мочей и блевотиной полутьму.
Изрисованные стены обклеены драными объявлениями, белеет несколько обшарпанных дверей, судя по всему задних выходов забегаловок и магазинов. Где-то шумно капает вода. Пройдя весь пассаж насквозь, Марина снова оказывается у станции.
Ничего.
Она оглядывается по сторонам и вдруг замирает. Как же она раньше не заметила?
Прямо перед глазами белеет вывеска:
"Пекарня Усама"
По бокам нарисованы два характерных, словно сошедших с флага ливанских кедра, а чуть ниже идет перечень предлагаемых яств:
Друзская пита с лабане и с затаром,
Самбусак
Бурекас
Тут же у выгнутого саджа** возится лысый, яйцеголовый мужик с усиками на оживленном нервном лице. В углу, на белом, пластиковом стуле восседает ханыжного вида небритый субъект, с лиловым носом и похмельными глазками. Лениво пуская дым в потолок ханыга перекидывается с пекарем, арабскими словами.
Что делать дальше Марина не знает... Не спрашивать же в лоб: где ты был в восемьдесят втором году?
Она прислушивается, делая вид, что читает меню. Ханыга обращается к пекарю:
- Уалла, Усама...
Далее следует мешанина арабских слов с редкими вкраплениями иврита, но главное Марина улавливает: перед ней Усама и есть, хозяин, значит.
Она заходит, здоровается и заказывает питу с лабане. Хозяин неуловимым движением шлепает на садж блин теста.
Ханыга принимает, на сколько это возможно при его внешности, культурный вид: скидывает с соседнего стула ноги, обутые в облезлые армейские говнодавы, тычет сигарету в жестяную пепельницу.
Марина изучает крохотное помещение. Два белых пластиковых стола, холодильник с напитками. За прозрачным стеллажом с бурекасами и самбусаками - крохотная кухня.
Ханыга вежливо показывает ей на стул:
- Присаживайтесь госпожа.
Марина благодарит, но не садится, подходит а к холодильнику, изучая напитки.
В стекле отражается ханыга, который таращит глаза ей в спину, а потом бесшумно чмокает губами, показывая Усаме большой палец.
С трудом, но Марине все же удается сдержаться, что бы не сделать шаг назад и не влепить каблуком ханыге в колено.
Что ж, зато как-никак комплимент.
Усама ловко переворачивает блин на садже. Дождь снаружи усиливается, редкие прохожие передвигаются перебежками.
Усама снимает блин, намазывает лабане, поднимает стеклянную банку:
- Затар? ***
Марина кивает. Из банки на белоснежное пятно лабане сыплется мелкая зеленая приправа. Хозяин зачерпывает металлической ложкой с длинной ручкой что-то красное:
- Хариф? ****
Отрицательный кивок.
Усама сворачивает друзскую питу в продолговатый конверт, поднимает склянку с желтым:
- Шемен зайт? *****
Марина снова кивает . Масло льется внутрь тонкой янтарной струйкой. Закончив Усама заворачивает конверт в вощеную бумагу и протягивает Марине.
Затем накладывает в пластиковую плошку оливки, крупно нарезанные соленые огурцы, маленькие зеленый перчики и ставит перед ней на прилавок.
Марина благодарит, пододвигает стул носком сапога и садится.
Ханыга запахивает драную армейскую куртку и делает вид, что изучает Едиот Ахронот.
Пита очень вкусная, Марина с удовольствием ест. Невкусные по отдельности ингредиенты вместе складываются в отличное блюдо на ланч.
За забором станции тормозит поезд. Вскоре на улице становится людно, пассажиры выходят, хлопают зонтами. Кто-то задерживается у пекарни, покупает бурекас, основная масса пассажиров, поливаемая дождем безучастно проходит мимо.
Прикончив питу Марина встает и подходит к прилавку. Кладет на кассу двадцатишекелевую купюру. Усама берет деньги, ссыпает в блюдечко сдачу.
Марина нерешительно переминается с ноги на ногу.
- Что-нибудь еще, госпожа? - Усама вопросительно поднимает бровь.
- Да, - Марина почему-то краснеет, - может быть вам удастся мне помочь...
- Возможно...
- Вы ведь имеете отношение к Южно-ливанской армии?
Усама удивленно вскидывает на нее глаза. Осторожно произносит:
- Возможно... в некотором роде... раньше имел...
- Дело в том, что я ищу одного человека, ливанца, его зовут Фарес Хавваш.
В глазах Усамы ничего не меняется. Он переводит взгляд на ханыгу, быстро говорит по-арабски. Марина улавливает только "Фарес Хавваш". Ханыга что-то тарабанит в ответ.
Усама медленно поднимает с прилавка тряпку и вытирает руки.
- Госпожа, мне ничего не известно о человеке по фамилии Хавваш, но он, - Усама кивает на ханыгу, - говорит, что припоминает такого. Поговорите с ним.
- Благодарю вас, - Марина поворачивается к ханыге. Глазки у него оживленно поблескивают.
- Вы знаете человека по имени Фарес Хавваш?
Ханыга внимательно смотрит ей в глаза и хрипло тягуче произносит:
- Дааа... я знаком... с одним Хаввашом... но вот где его найти... запамятовал...
Марина покачивается с пятки на носок, разглядывая собеседника. Тот виновато шмыгает носом и разводит руками.
Что ж, она подготовилась к чему-то подобному.
Марина сует два пальца в задний карман джинсов и аккуратно вытягивает запасенный на такой случай полтинник. Фиолетовая бумажка медленно ложится на стол и моментально исчезает под грубой красной лапой.
- Я что-то припоминаю... - ханыга лукаво улыбается, - один человек... у него закусочная, тут в Нагарии, вот только на какой улице...
Он снова разводит руками.
Второй полтинник планирует на белый пластик стола, но испаряется не достигнув поверхности.
- Точно, - восклицает ханыга, - это ведь совсем рядом. Я провожу.
Он решительно встает, вдруг оказавшись статным, широкоплечим. Усама бросает несколько слов и протягивает ханыге зонтик.
Тот берет зонт и вежливо показывает Марине на туннель пассажа:
- Пожалуйста госпожа.
Марина идет за ним. По каким-то проходам они выходят на параллельную улицу. Дождь усиливается. Ханыга раскрывает зонт и бережно протягивает его Марине. Сам он идет впереди, втянув голову в плечи и засунув руки глубоко в карманы зеленого армейского "дубона". Они шагают по галерее, минуют несколько магазинчиков, пекарню.
Ханыга сворачивает под вывеску "У Марвана". Марина входит за ним. Это маленький ресторанчик. В чисто побеленном зале с десяток столиков. За стеклянной стойкой с салатами вращаются два вертела со шуармой. Одна серая из индюшатины, вторая светлая, покрытая желтой ароматной коркой - куриная. Молодой смуглый парень склонившись над кухонной доской быстрыми движениями режет салат.
Ханыга что-то говорит ему и тот не глядя кричит: Марваааан!
Из подсобки выглядывает мужчина в белой спецовке.
- Это тот кто вам нужен госпожа. - Маринин провожатый берет у нее из руки зонтик и выходит. Миг и его ссутуленная фигура исчезает за пеленой дождя.
Мужчина вопросительно смотрит на Марину. Он небольшого роста, но очень широк и кряжист. Про таких говорят: проще перепрыгнуть, чем обойти. У него типичное восточное лицо. Нос с горбинкой, усы.
Марина здоровается. Марван бесстрастно смотрит на нее. Резавший салат парень с изучающе косит исподлобья.
- Я могу попросить вас на несколько слов? - вся нерешительность Марины вдруг испаряется уступив место целеустремленности.
- Да, - растерено буркает Марван. Он вытирает руки бумажным полотенцем, обходит прилавок. Марина не оглядываясь идет к самому дальнему, угловому столику. Судя по тяжелым шагам за спиной Марван покорно тащится следом.
Марина садится. Немного задержавшись Марван переворачивает стул спинкой вперед и тоже садится, положив руки на спинку.
- И так, чем могу быть полезен?
- Я ищу человека, по имени Фарес Хавваш... я сразу объясню зачем... мой муж служил в Ливане в восьмидесятые годы. Видимо там они как-то встречались... сейчас мой муж погиб... на сборах. Я пытаюсь узнать побольше о тех днях.
Марван кивает.
- Примите мои соболезнования...
- Спасибо. - обрывает формальности Марина.
- Что же касается вашей просьбы... почему вы пришли именно сюда?
- Один человек посоветовал мне пообщаться с солдатами армии Южного Ливана.
- Какой человек? - быстро спрашивает Марван.
- Я бы не хотела называть его имя, по крайней мере сейчас.
Марван молчит, внимательно глядя Марине в лицо. Губы под ниткой усов сжаты в упрямую линию. Наконец он вздыхает и кладет ладони на стол.
- Что ж, я попробую вам помочь... посидите здесь.
Марван встает. Вытаскивает из кармана мобильник и удаляется в подсобку.
Снаружи, в прореху между туч вдруг вываливается солнце. Косые лучи играют на стеклах.
Парень за прилавком шинкует салат со скоростью пулемета. Между "очередями" он бросает на Марину любопытные взгляды.
Минут через десять Марван возвращается.
- О кей, - он улыбается, по кошачьи топорща усы, - я говорил кое с кем. Я знаю двух братьев Хавваш. Возможно они родственники того, кого ты ищешь. Но они живут на юге. Где-то за Беер-Шевой.


* пицуция - лавка, ларек, киоск, где продают разную мелочь: семечки, сигареты, водку, лотерейные билеты и т.д..
** Садж - выгнутый стальной лист, под которым горит огонь, на садже жарят лепешки.
***Затар - приправа.
****Хариф - острая приправа (ивр.)
***** Шемен зайт - оливковое масло.


И вот опять вагоны перегоны перегоны
И стыки рельс отсчитывают путь...
У Марины в голове стучит невесть откуда всплывшая песенка. На этот раз поезд оказался обшарпанный, ржавый и одноэтажный. Правда внутри вагоны отделаны "с иголочки", видимо только что из ремонта.
За окном плещет море, жирными черными полосками темнеют грузовозы на рейде Хайфского порта.
Марина закрывает глаза. Все-таки за конец ниточки она зацепилась. В кармане лежит бумажка с заветным телефоном. А поезд шпарит экспрессом через всю страну. Часа через три глядишь и до Беер Шевы доберется.
Летящая за окном морская синь испещренная пенными барашками усыпляет Марину она дремлет до самого Лода, словно поплавок просыпаясь и снова ныряя в сон.
После Кирьят Гата за окнами тянется пустыня. Зеленая, будто вырядилась к весне показывая всем какая она красивая, цветастая, совсем на пустыню не похожая. До горизонта стелются красным ковром маки, желтеют пятнами поляны лютиков. Ирисы разбавляют яркие цвета своим нежным, сиренево фиолетовым свечением.
Пора звонить...
Марина выуживает из сумки мобильник.
- Але! - с акцентом отзывается голос на том конце.
- Это Марина, мы с вами говорили раньше... я уже подъезжаю.
- Ааааа... - задумчиво протянул голос в трубке, - ну ты это... такси возьми, лучше какого-нибудь бедуина. Скажи ему "Ферма Самера".
- А там куда идти?
- Как приедешь, спроси Васефа, меня там все знают.

Пыльные пригороды Беер Шевы вносят в буйство природных красок уродливое однообразие. Футуристическим нагромождением бетона проплывает мимо университет.
Вот и конечная. Поезд со скрипом тормозит, фыркает сжатым воздухом.
За вагонной дверью никакого перрона не обнаруживается, только щебенка насыпи. Не поместился последний вагон. Можно было пройти через состав изнутри и выгрузится на платформу, но Марине захотелось спрыгнуть с подножки на насыпь и прошагать по хрустящим камням до рампы. Было в этом что-то такое романтическое, ковбойское.
Жиденькая толпа пассажиров выплескивается на привокзальную площадь и растекается по своим делам. Дождем здесь и не пахнет, голубое безоблачное небо льет вниз теплый, нагретый солнцем воздух. Липнут к пассажирам торговцы всякой мелочью: зажигалками, сигаретами, компакт-дисками.
На улице перед светофором сигналит, стучит двигателями, коптит глушителями пробка. Марина подходит к такси. Смуглый белозубый водитель улыбается и опускает окно.
- Хават* Самер? - спрашивает Марина.
Водитель кивает.
Марина садится на заднее сидение.

*Хава - ферма(ивр.)

Такси пробирается по Беер-Шевским улицам. Пингвинами мелькают среди прохожих до глаз закутанные в черное бедуинские женщины. Чинно шагают старики-эфиопы в дырчатых шляпах.
Подпирает небо коричневая громада гостиницы Хилтон.
Водитель курит одну сигарету за другой, не переставая трепаться по мобильнику. Разговор идет на арабском, так что Марина ничего не понимает и тоскливо изучает пейзаж за окном.
Дома и редкая запыленная зелень сменяются на желтые, как верблюжий бок холмы. Кое-где виднеются черные вкрапления бедуинских шатров.
Неожиданно такси слетает на едва заметную грунтовку и пылит прямо по пустыне оставляя за собой шлейф пыли.
Через четверть часа последние признаки дороги исчезают, но водитель все так же невозмутимо несется по пустыне, продолжая телефонный разговор. На конец он сплевывает за окно окурок и показывает пальцем куда-то вбок:
- Вон ферма Самера.
Сбоку на холме горбатятся непонятные постройки, смахивающие на развалины. Несколько бедуинских шатров, сколоченные из самых разных подручных материалов загоны для скота, автомобильные остовы.
Водитель тормозит, поворачивается к Марине и скалит в улыбке белые зубы.
- Приехали.
Марина нерешительно оглядывается, но сует ему деньги и выходит. Такси исчезает в облаке пыли. Из этого же облака медленно выползает отара облезлых овец сопровождаемая такой же облезлой псиной. По внешнему виду пес почти не отличается от своих подопечных, единственная разница, пожалуй, в деловом выражении морды.
Позади отары из пыли возникает босоногий мальчишка лет восьми. Помахивая прутом он подгоняет отставших.
- Это ферма Самера? - спрашивает у него Марина, уверенная в том, что таксист ее обманул.
Пастух смотрит на нее, как на инопланетянина и утвердительно кивает.
- А где тут у вас Васеф?
Мальчик молча показывает рукой на ближайший пригорок, к вершине которого прилепились какие-то лачуги.
Марина достает пудреницу и проверяет внешний вид. Убедившись что все в порядке, она плетется наверх по холму.
За гребнем оказывается небольшая ложбина разделенная на квадраты полей. Ровные полоски грядок заботливо укрыты полиэтиленом. В воздухе висит густой запах навоза.
Строение из двух соединеных морских контейнеров и множества сколоченных вместе дощатых поддонов, видимо играет роль фазенды местного плантатора. Тут же припаркован мятый белый тендер неопределенной марки.
Под навесом из рванья свалены мешки с удобрениями, оттуда же доносится храп.
Из дырявой дверной филенки торчит нож.
"Уже интересно...", думает Марина, и осторожно заглядывает под навес.
Там стоит колченогий стол, рядом древнее канцелярское кресло. В кресле навалено что-то напоминающее кучу тряпья, увенчанное рваной армейской панамой. Каза почему-то называл такие панамы " Кова тембель ". (шапка придурка ивр. сленг)
Из под обвислых полей панамы и доносится храп.
- Извините, - тактично произносит Марина. Храп моментально стихает. Вместо него из под панамы раздается хриплое:
- Чего надо?
- Э-э-э... извините, кто такой Васеф?
Из тряпья возникает грязная толстая конечность и указательным пальцем ловко сдвигает головной убор на затылок. Затем рваное одеяло падает на пол, а из кресла неторопливо выбирается колоритная фигура.
- Ну я Васеф...
- Очень приятно, это я говорила с вашими друзьями в Нагарии...
У Васефа одутловатое бугристое лицо, изрытое ямами и канавами словно стройплощадка, при этом оно абсолютно асимметричное, будто слепленное пьяным скульптором. Глаза посажены неравномерно, один чуть выше другого, щеки тоже разные, правая рассечена старым зарубцевавшимся шрамом, массивный подбородок косо срезан.
Весь этот набор деталей собранных из разных конструкторов придает лицу Васефа неуловимое сходство с кошачьей мордой, да и сам он напоминает матерого, битого жизнью котяру. Для полноты впечатления не хватает только усов.
Васеф осоловело глядит на Марину, потом извлекает откуда-то табуретку и двигает к ней:
- Присядьте.
Марина проводит рукой, смахивая пыль, прилипшие комки земли. Садится.
Из-под кресла Васеф вытаскивает бутылку с водой, отвинчивает пробку, наклоняется и выливает себе на голову. Шумно, совсем по-кошачьи отфыркиваясь, утирается рукавом.
Затем плюхается обратно в кресло, и смотрит на Марину желтыми глазами.
- Ну...
"Баранки гну" думает Марина, но вслух произносит только:
- Я ищу человека по имени Фарес Хавваш... из Ливана...
Васеф широко, во весь рот зевает, прикрывая лицо ладонью.
- В Ливане полно Хаввашей..., - он снова зевает, - и половина из них Фаресы...
Марина озадаченно молчит.
Он хитро щурится. Еще раз зевает, выливает остатки воды себе в рот.
- Но вы ведь тоже Хавваш?
Васеф скребет макушку, выкладывает на стол две громадные грязные пятерни, поджимает пальцы, словно кот втягивающий когти и меланхолично произносит:
- Рассказывай...
И Марина очередной раз излагает свою историю.
Пока Марина говорит Васеф встает, выдирает из двери нож, возвращается, обтирая лезвие о штаны. Из штабеля ящиков достает сверток, кладет на стол, разворачивает. Внутри овощи, пита, лабане. Он режет овощи, намазывает лабане на питу. Жует, внимательно слушая.
Закончив повествование Марина смолкает. Васеф смотрит мимо нее в пространство задумчиво крутя в руке нож. Получается у него очень ловко. Вот клинок торчит из кулака, а большой палец лежит на обухе. Неуловимое движение кистью и нож уже спрятан в кулаке, а лезвие прижато к внутренней стороне предплечья. Легкий перебор пальцами и лезвие блеснув сталью снова выглядывает из кулака.
Наконец, очнувшись, Васеф коротким движением втыкает нож в доски стола.
- Значит ты ищешь этого 281ого?
Марина кивает.
- Ну что ж... моего отца зовут Фарес Хавваш... возможно он тот кто тебе нужен, а может и нет...
Марина помалкивает, догадываясь, что с этой темой не все так просто.
Васеф ковыряет ножом стол:
- Отец живет в Аджаре...
Судя по тону, эта фраза должна была все объяснить, но Марина ничего не понимает, только глупо хлопает ресницами.
- В северной части Аджара, - уточняет он.
Повисает пауза.
- Мне это ни о чем не говорит... - Марина чувствует, что заливается краской.
- Израильтяне называют деревню "Раджар".
Марина чувствует себя школьницей, не выучившей урок, она виновато пожимает плечами.
- Аджар - деревня на самой границе, - со вздохом поясняет Васеф, - Когда в 2000ом вывели войска, стали заново маркировать границу. ООНовцы решили, что граница проходит прямо посередине деревни... согласно карте... 1916ого года. Где они только нашли эту карту? Половина деревни в Израиле, половина в Ливане... хотя... какой там Ливан, Хизбалла одна. Чтоб деревню не резать пополам, пограничный забор построили южнее.
- Марина удивленно хлопает глазами:
- Как же они там живут?
- А так и живут... все налоги платят, как граждане Израиля, но никакой израильтянин в северную часть не ходок. Скорая, там... пожарная, бесполезно. У отца как-то холодильник сломался, техник приехал, от ворот позвонил, неси, говорит, в южную часть деревни, там починю.
- Получается, ваш отец там, в Ливане? - соображает наконец Марина.
- Получается, что он посередине. - констатирует Васеф.
- Он не захотел поехать с вами?
- Отец гражданин Израиля, как и все в Аджаре, ему ничего не угрожало. А вот мы с братом жили в Ливане. Мы бежали, побросав в машину только самое необходимое. У границы пришлось оставить и ту малость, что взяли с собой.
Глаза у Васефа становятся задумчивыми и туманными, он утыкается взглядом в стол, погружаясь в воспоминания.
- Этих брошенных машин у границы скопилось навалом. Пока мы ломились в ворота КПП, мародеры и хизбаллоны взламывали их на наших глазах. Если находили семейные фотографии, бросали их в грязь, топтали, мочились на них. Резали на куски детские игрушки, белье.
Васеф невесело кривит губы в усмешке, больше похожей на оскал.
- Я-то не удержался... потратил пару минут на то, что б пристроить в багажнике гранату. Думаю ублюдки сильно удивились...
Васеф поднимает на Марину глаза и сжимает здоровенный кулак, бухая им по столу.
- Год мы торчали в Богом забытом поселке на севере... Для местных арабов - предатели... для евреев - те же арабы... . По ту сторону границы хизбаллоны селились в наши дома, арестовывали и увозили наших, тех, кто не успел или не захотел бежать. Мы все это видели через забор.
В подсобке виснет пауза. Марина внимательно смотрит на Васефа, тот изучает доски стола.
- Через год мы с братом решили, что с нас хватит, - он криво ухмыляется, - захотелось сменить поле деятельности. Попробовать себя в сельском хозяйстве.
- А бедуины? - спрашивает Марина, немного знающая ментальность израильского юга.
- А что бедуины? - Васеф выдергивает нож и резким броском посылает его в щит у входа. Лезвие свистит в воздухе, с глухим стуком входит в дерево.
- Поначалу, конечно, возникали разные проблемы... но нам удалось уладить все миром...
По его тону Марина понимает, что слово "мир" надо взять в кавычки.
- А сейчас вроде ничего... наладили даже кой-какое сотрудничество.
В темном помещении повисает тишина.
В пробивающемся сквозь щель в стене луче света лениво кружатся пылинки. Так же лениво кружатся мысли в голове. "Вот и еще одно препятствие... ".
- Как я могу поговорить с вашим отцом?
- Не знаю, захочет ли он... если тебе очень надо, я спрошу.
- Очень надо! - как можно более внушительно произносит Марина.
- Хорошо, только учти, даже если он согласится, обсуждать по телефону он не будет, тебе придется ехать в Аджар.
Марина обреченно кивает.
Лоскутное лицо Васефа расползается по швам в хитрой улыбке.
- Ты хоть приблизительно представляешь где это находится?
- На севере, - улыбается Марина.
Васеф хмыкает, вытягивает из кармана мобильник:
- Подожди здесь, я поговорю с отцом.
Он встает, с хрустом потягивается и выходит. Марина слышит, как он произносит "Ахлян!"
После этого долетают только обрывки фраз, да и те на арабском.
Минут десять Марина ждет, потом встает и выходит наружу.
Васеф стоит внизу у самых грядок. Марина нетерпеливо прогуливается вокруг заляпанного грязью тендера. Солнечный козырек над водительским сидением откинут, на него наклеены чьи-то фотографии.
Марине очень хочется взглянуть, но с другой стороны как-то не удобно. Хотя... на востоке не принято выставлять фотографии любимых женщин. Кто же это еще может быть?
Марина не удержавшись заглядывает в открытое окно.
На одной карточке изображен мужчина лет сорока, круглое умное лицо, высокий лоб с большими залысинами, аккуратные усы, под которыми поблескивают в улыбке белые зубы. Крепкая шея прикрыта широким воротом странного покроя. Это же бронежилет, догадывается Марина.
На второй карточке девочка лет пяти, очень похожая на Васефа.
Позади раздается покашливание.
Марина выныривает наружу, пребольно стукнувшись башкой об раму двери.
Васеф осуждающе смотрит на нее.
- Я фотографию... хотела... посмотреть... - бормочет Марина краснея, - Это и есть ваш отец?
- Нет, - недовольно бурчит Васеф, - это так, память о прошлом...
- Родственник? - допытывается Марина, потирая ушибленную голову.
- Командир. - отрезает Васеф и идет в дом.
Марина шагает следом. Ей хочется показать, что она хоть что-то знает о Южном Ливане. Как же там звали их командира...? Студент же ей говорил...
- Генерал Лахад? - вопросительно говорит она в спину Васефу.
Тот останавливается. Изумленно смотрит на нее и произносит категорическим тоном.
- Его заместитель, Акель Хашем*.
- А девочка, это ваша дочь?
Васеф мрачнеет:
- Не будем об этом... все равно они оба уже... не с нами...
Марина неловко молчит...
- Я говорил с отцом... он будет ждать завтра в полдень в фалафельной у Мусы, в центре Аджара, на обзорной площадке.
В ответ на растерянный взгляд Марины он добавляет:
- Не бойся, там всего одна фалафельная, на всю деревню.
Он вдруг вздыхает и печально добавляет:
- Лучший фалафель на Ближнем востоке... шесть шекелей за порцию... обязательно попробуй...
В его вздохе сквозит тоска.
Он умолкает, и его желтые кошачьи глаза грусто мерцают.
- Чтоб тебе не блуждать, заедь в Масад или в Эйн Кинию, оставь там машину и возьми такси, только договорись, что бы таксист не уезжал, а дождался тебя.
Видя растеряный взгляд Манрины, он поясняет:
- Масад - это друзская деревня, на Голанах, там не далеко.
- Спасибо!!! - благодарит его Марина, - Вы мне очень помогли!
Васеф только кивает в ответ.

*Акель Хашем - заместитель командующего Армией Южного Ливана, возглавлял разведотдел АЮЛ, в начале двухтысячного года был назначен командиром Западной бригады АЮЛ. 30.01.2000 был убит во дворе собственного дома в деревне Дебель, бомбой подложенной боевиками Хизбаллы.

Снаружи темнеет. Марина стоит у подножья холма, ожидая вызванное Васефом такси. Красный свет заката заливает небо.
Такси материализуется из неоткуда, просто вдруг возникает облако пыли из которого выныривает здоровенная белая "шкода".
Марина садится на заднее сиденье, захлопывает дверь. За стеклом, Как по мановению волшебной палочки возникает цыганистый мальчишка и требует открыть окно, Марина жмет на кнопку.
Пацан осторожно протягивает в окно пластиковую коробку, полную клубники
- Это от Васефа, - он добавляет заученной скороговоркой, - органически чистая, без удобрений.

Такси пылит по грунтовке. Марина потрясенно изучает клубнику. Ягоды какого-то особого сорта, вытянутые, крупные и спелые, как на подбор.

Таксист-бедуин высаживает ее на площади у вокзала, причем отказывается от денег. Удивленная Марина с трудом успевает заскочить в поезд. Вагоны забиты солдатами, с огромными сумками, студентами университета. Сидячих мест нет и она с трудом пристраивается в тамбуре. Первые пол часа она стоит, разглядывая несущуюся за окном темень, а потом опускается прямо на пол, подстелив газету.
Рядом, спит на полу солдат, прижимая к себе винтовку, двое студенток внимательно читают конспекты. На последних каплях батарейки Марина договаривается со свекровью, чтобы Нюся и Джек до завтрашнего вечера остались у нее.
В Реховот поезд прибывает поздно.
Марина уже валится с ног, но дел еще по горло. Приняв душ, поужинав и сварив кофе она открывает дорожный атлас. Надо продумать завтрашний маршрут в этот самый Аджар-Раджар. Изучив все Голаны она наконец обнаруживает населенный пункт под названием Масаде, видимо Васеф имел ввиду именно его. Раджар она тоже находит с трудом. Это маленькая точка, влипшая прямо в зеленую линию обозначающую границу.

Выежает Марина очень рано, мало ли, что может приключиться.
Уже знакомым маршрутом маленький "рено" несется по пустынному в такую рань четвертому шоссе, сворачивает в долину Ара, пересекает перекресток Мегидо и вырывается на ведущее в Афулу шоссе "Линейка", названное так за абсолютно прямой двенадцатикилометровый участок.
К этому времени дороги постепенно заполняются автомобилями. Миновав Афулу Марине приходится тащится за целой колонной грузовиков.
Вот и перекресток Голани, в леске зеленеют машины и бронетранспортеры. Там музей бригады Голани, вспоминает Марина.
Дорога петляет между холмов, и вдруг, под каким-то сюрреалистическим углом открывается синяя гладь Кинерета.
"Рено" спускается по серпантину вниз и катит мимо банановых плантаций, мелькают названия прибрежных киббуцев: Геносар, Хукук.
Выглядывает из дымки розово-коричневый купол Капернаума.
На развилке Марина смотрит в карту, в прошлый раз она сворачивала на Рош-Пину, но теперь ей нужно в другую сторону. Определившись она давит на газ и автомобиль послушно лезет по серпантину вверх взбираясь на Голанское плато. По обе стороны дороги попадаются указатели с названиями рек, неожиданно открываются то справа то слева каньоны, где зажатые базальтовыми скалами пенятся ручьи. Греются под солнцем скальные зайцы, разлегшиеся на смотровых площадках. Марина хоть и заглядывается на окружающие красоты, но не позволяет себе расслабляться.
На одном из холмов вращаются пропеллеры ветряных электростанций. По другому холму с ревом ползут танки и БТРы, пускают облака черного дыма - армия проводит учения.
Марина упрямо жмет на газ.
Мимо одного места она все же не в состоянии проехать. Это киббуц Мером Голан, точнее ресторан со смешным названием Кофе Анан, на горе Бенталь, над киббуцем. Когда они с Алоном путешествовали по северу, они останавливались там, что бы выпить кофе.
Дорога удавом обвивает гору. "Рено" вползает наверх и останавливается на пустой стоянке.
Порывы ледяного ветер чуть не сдувают Марину с вершины. С трудом она преодолевает тридцать метров до дверей и вваливается в теплое, пахнущее кофе и чем-то вкусным помещение.

Кафе абсолютно пустое, если не считать молодого парня за стойкой. Марина заказывает стакан капучино и оглядывается по сторонам. За большими окнами видна только парочка каких-то сумасшедших туристов в ярких куртках. Туристы морщась от ветра ползают по брустверу опорного пункта, давно уже превращенного в музей.
Получив в руки стакан Марина, подходит к огромному, от пола до потолка окну. Бескрайним зелено-желтым ковром, исчерченным квадратами полей и плантаций расстилается перед ней Голанское плато. Белые дома киббуца, далеко внизу, напоминают россыпь детских кубиков. Марина переходит к другому окну. Между серыми громадами облаков сверкает и искрится снегом Хермон.
Когда-то в другой жизни они стояли здесь с Алоном, он обнимал ее за плечи, за стеклом ослепительно сияло солнце, а руку ей холодил стаканчик с мороженным. Она и представить себе не могла, что будет стоять здесь... одна... .
Марина решительно допивает кофе и ставит стакан на столик. Надо ехать.
Снаружи фотографируются двое ооновских солдат, с канадским кленовым листком на эмблеме. Один из них подбегает к Марине и вежливо простит сфотографировать их вместе.
Марина нехотя бредет за солдатом к обзорной площадке.
Парни радостно скалятся в объектив. Марина жмет на кнопку, потом возвращает фотоаппарат. Ооновцы благодарят и лезут в дверь бункера-музея.
Марина последний раз окидывает взглядом окрестности. Внизу ней белеет база ООН, за ней лежит Сирия, развалины старой Кунейтры, чуть дальше широкие улицы и минареты новой Кунейтры. Граница выделяется четкой линией, с израильской стороны все разбито на аккуратные сады, поля и плантации, с сирийской расстилается голая степь. Севернее, чернеет подножье горы Хермон, где-то там на склонах, скрытые дымкой лежат друзские деревни Буката и Масаде. А чуть ниже, если верить карте, начинается ливанская граница. Там цель ее путешествия, Раджар.
Марина возвращается к машине. Мотор послушно заводится и снова серое гудроновое шоссе ложится под колеса бесконечной лентой. Каждые несколько сот метров желтеет напоминание о былых войнах: ржавый указатель с надписью "Укрытие" и стрелочкой указывающей в кювет.
Постепенно голая равнина по обе стороны сменятся кедровыми рощами и плантациями фруктовых деревьев. Из зарослей черешни выглядывают первые дома Букаты. Весной, через каждые полсотни метров здесь обязательно стоит лоток, заставленный коробками с черешней разных сортов, которую жители продают туристам. Глядя на них Марине кажется, что тысячу лет назад здесь все было абсолютно так же, только вместо машин, цокали копытами отряды крестоносцев и воинов Салах а Дина, да на крышах домов не торчали телевизионные антенны.
После Букаты дорога ровно бежит вдоль леса с одной стороны и фруктовых садов с другой. Мелькает на обочине указатель сообщающий на иврите: "Добро пожаловать в Масаде".
Масаде делает вид, что похож на плоскую Букату, встречает путников ровным прямым бульваром с ресторанами и магазинчиками. Но улица вдруг коварно срывается вниз и петляет в складках холмов, где тесно, напирая друг на друга сгрудились дома деревни.
До назначенной встречи у Марины остается три четверти часа. Она медленно катит по улице, изучая многочисленные кафе и магазины. У одного ресторанчика, белеют два белых "фольксвагена" с таксистскими медальонами на крыше.
Марина паркует "рено" у тротуара и подходит к машинам.
С крыльца ресторана за ней наблюдает старый друз в традиционной одежде, черных широких шароварах и рубахе. На голове у старика намотан белоснежный платок.
Заметив, что Марина поглядывает на такси, друз спрашивает:
- Могу я чем-нибудь помочь? Нужно такси?
- Да, спасибо,- благодарно кивает Марина.
- Проходите, садитесь... - друз встает и гостеприимным жестом указывает на пустые столики, - сейчас позову сына.
Старик встает и шаркая ногами исчезает за дверью ресторана. Вскоре он возвращается, ставит перед ней разноцветный поднос, на котором белеет чашечка кофе и блюдце с кнафе и баклауой - местными сладостями.
- Ияс сейчас придет, а пока угощайся.
Марина благодарит старика. Тот, довольный, усаживается за соседним столиком. Хитро щурится на Марину:
- А у вас акцент, вы не местная?
- Эээ... не совсем, я из России, точнее с Украины.
- Хорошая страна этот бывший СССР... - старик улыбается, - у нас там многие учились, и при сирийцах и потом...
Марина вежливо улыбается.
Подходит молодой, черноволосый парень:
- Это мой внук, Ияс, он тебя отвезет.
Ияс показывает на автомобиль:
- Куда вам нужно?
- В Раджар, - улыбается Марина.
Ияс мрачнеет.
- Аджар... ,- задумчиво поправляет он, - а конкретнее?
- Конкретнее, там есть какая-то фалафельная Мусы, вот туда-то мне и надо.
- Договорились, - снова улыбается Ияс.
- Но мне нужно, чтоб вы меня подождали, иначе как я попаду обратно?
Ияс извлекает из-за солнечного козырька визитку и протягивает Марине:
- Просто позвони, я подожду у ворот деревни.

Такси летит по извилистой узкой дороге так, что у Марины захватывает дух, а сердце испуганно замирает.
Ияс небрежно крутит руль одной рукой, машина, повторяя изгибы дороги то срывается в штопор, то входит в пике, словно взлетая над долиной.
Проносятся за окнами плантации, заборы с табличками "Осторожно мины", своеобразная дань военному прошлому.
Далеко впереди выступает из дымки гряда высоких холмов. Где-то там наверху Манара.
Ияс вдруг притормаживает, кажется впервые, с тех пор, как они выехали из Масаде, и аккуратно сворачивает вправо, на боковую дорогу. Коричневый указатель с написью Раджар подозрительно продырявлен в нескольких местах, первая буква "рейш" соскоблена, так что читается только "Аджар".
Асфальт здесь потрескавшийся и местами видны следы гусениц. Ияс как-то на глазах подбирается, кладет на руль обе руки и внимательно глядит на дорогу, на которую до этого бросал лишь мимолетные взгляды.
Дорога спускается в низину, к разноцветному нагромождению двух-трехэтажных домов. Слева на холмах расположены опорные пункты, сереют бетонные укрепления, антенны.
На въезде в деревню выстроился ряд высоких фонарных столбов, выкрашенных почему-то розовой краской.
Шоссе перегораживают бетонные блоки, за которыми прохаживаются солдаты в бронежилетах.
- Ялла, - командует Ияс, - доставай документы.
Двое солдат осторожно подходят к ним. Один берет документы, второй страхует в стороне. Ияс что-то бросает по-арабски тому, что стоит в стороне на страховке. Тот расслабляется, широко улыбается и подходит ближе. Они о чем-то весело треплются. Первый солдат возвращает документы и они въезжают в деревню.
- Сосед мой, - небрежно кивает на солдата Ияс.
Изнутри деревня напоминает любую арабскую или друзскую деревню, такие же произвольно громоздящиеся дома, дворики. По обочине бредет осел, объедая траву. Марина опускает окно, вдыхает прохладный ветер. Вместе с ветром в салон врывается ощущение тревоги и напряжения, словно висящее в воздухе. Марина смотрит на часы. Стрелки показывают пол двенадцатого.
Ияс сворачивает в сторону. Впереди, в конце улицы торчит какое-то военное сооружение увенчанное бетонной сторожевой башней с белоголубым флагом. Такси выруливает на плоский обрыв, с которого открывается вид на юг. Белеют далеко в дымке дома двух небольших городков, это Метула и Кирьят Шмона, догадывается Марина. В изрезанной оврагами низине поблескивает узкая речка.
- Вон твой фалафель! - Таксист указывает на желтый двухэтажный дом, с прилепившейся деревянной пристройкой в которой сразу узнается "общепит". Тут же на улице расставлены деревянные столы и скамейки, с расчетом на то, что посетитель может и кушать и наслаждаться видом.
Марина благодарит Ияса, вручает ему задаток, выходит, убедившись предварительно, что мобильник работает.
Она нерешительно стоит у дороги, оглядываясь по сторонам. За спиной раздается шуршание шин, это такси разворачивается и скрывается за поворотом.
На одной из деревянных скамеек сидят двое солдат. Тут же восседает рыжая кошка и увлеченно чешет лапой ухо.
Марина шагает к пристройке.
За прилавком стоит седой усатый толстяк в клечатой рубашке. Подождав, пока Марина приблизится, толстяк расплывается в улыбке.
- Ахлян, ахлян! - радостно здоровается он, - я Муса, чем могу помочь?
Марина улыбается в ответ и спрашивает, хитро щурясь:
- Вы не знаете, как найти лучший фалафель на Ближнем востоке?
- Конечно знаю! - хохочет толстяк, и указывает пальцем куда-то в холмы подступающие к Раджару, - это вооон там в Эль-Миджидии.
Марина удивленно смотрит на далекую деревню, явно находящуюся где-то в Ливане.
- Шучу, шучу!!! - смеется Муса, - лучший фалафель здесь, на счет всего востока не скажу, но в этом районе точно лучший. Какую порцию приготовить? В пите, в тарелке, с хумусом, с салатом?
- В пите, с салатом и хумусом.
Муса поворачивается к ней спиной и гремит посудой.
На площадку, под урчание моторов вкатываются два больших автобуса. С шипением открываются двери выпуская пестрые шумные стайки туристов.
Муса оглядывается, охает и громко зовет кого-то на помощь. Потом он быстрыми движениями надрезает питу, мажет хумусом, сыплет салат и кидает внутрь коричневые шарики фалафеля.
Протягивает Марине свое произведение кулинарного искусства:
- Пожалуйста!
- Спасибо! - Марина берет мягкую ароматную питу и отходит уступая место толпе щелкающих фотоаппаратами туристов.
Она садится за отдаленный стол. Есть совсем не хочется, нервы напряжены до предела. И все-таки она вдыхает дразнящий запах фалафеля, и откусывает. Не сидеть же просто так с глупыми видом. Кажется Муса не соврал, фалафель действительно очень вкусный.
До встречи остается десять минут. По терассе перед заведением Мусы шныряют туристы, фотографируются, показывают пальцами во все стороны. Национальный состав смешанный, в одном автобусе какие-то азиаты, то ли японцы, то ли корейцы. В другом израильтяне. Эти ведут себя поспокойнее. Мужчина в зеленой куртке подзывает мальчика трех-четырех лет, тот смеется в ответ и пускается наутек. Отец бежит за ребенком, догоняет его у самой дороги и подхватывает на руки, по инерции перебегая на ту сторону.
Один из солдат вскакивает и кричит им:
- Немедленно вернитесь! Та сторона дороги территория Ливана!
Мужчина с мальчиком на руках озадаченно осматривается и возвращается обратно к туристам, уплетающим порции фалафеля.
Пять минут.
Руки у Марины начинают ощутимо дрожать. Она никогда не курила, а сейчас вдруг хочется зажечь сигарету и глубоко затянуться.
Подходит время встречи. Ничего не происходит... Еще пять минут... Десять...
Марина нерешительно достает мобилу, вообще-то на востоке десять минут не время...
Наконец с ливанской половины деревни приближается одинокая прихрамывающая фигура. Старикан, неопределенного возраста, но еще крепкий, с прямыми плечами, лицо неуловимо похоже на Васефа, только потемневшее и изрезанное морщинами. Он одет в грубые рабочие ботинки, простые черные брюки, и буро-коричневый поношенный свитер.
- Это вы Фарес Хавваш? - первой начинает разговор Марина.
Старик тяжело присаживается на скамейку напротив. Смотрит на Марину и кивает.
- И вы помогали израильтянам в восьмидесятые годы? - сразу берет быка за рога Марина.
Старик шипит в ответ, словно мультипликационный удав, кося глазами по сторонам.
- Я не буду говорить об этом, - шепотом возмущается он, - здесь даже воздух имеет уши!
- Но что же мне делать? - растерянно спрашивает Марина. Фарес Хавваш недовольно морщится.
Ее вдруг осеняет идея:
- Меня ждет такси! Давайте поедем в безопасное место... куда скажете...
- Что вы от меня хотите? - сердито бормочет Фарес, с сильным акцентом.
- Мой муж погиб... я не знаю почему... знаю только что это как-то связанно с Ливаном, той войной..., - сбивчиво шепчет Марина, набирая номер на мобильнике, - сейчас я вызову такси, он отвезет нас... пожалуйста, помогите мне...
Фарес вздыхает, но терпеливо ждет, пока Марина набирает номер.

Они сидят за столиком ресторана, судя по вывеске - друзского. Официанты, почему-то, пожилая русская пара, это Марина моментально улавливает по их акценту.
В ресторан их привез Ияс, когда Фарес Хавваш что-то сердито пробурчал ему по-арабски. Перед ними на столе салаты, неизбежные в этих местах маленькие горкие маслины, хумус.
Фарес неторопливо отрывает кусок друзской питы, круговым движением проводит по тарелке с хумусом, и отправляет в рот. Жует, утирая усы тыльной стороной ладони.
Марина терпеливо ждет, поглядывая за окно. Там, открытая терраса, где сложены, видимо до теплых времен, белые пластиковые столы. За террасой, на придорожной стоянке прилавок, за которым друзы продают туристам местную сельхозпродукцию: красные яблоки - "Хермон", белые шарики лабане в оливковом масле, кабачки фаршированные чесноком и орехами, маслины.
- Ну рассказывай, - скрипит Фарес, - что у тебя стряслось... с мужем?
Марина кладет на стол фотографию, ту самую, где Каза, Цики и Букса стоят на фоне БТРа, Затем она в который раз принимается излагать свою историю.

Фарес смотрит на нее темными внимательными глазами и слушает. В его взгляде читается только грусть и тоска. Время от времени он тяжело вздыхает, переводит взгляд на фотографию, поднимает и подносит к глазам, потом возвращает на место.
Снова слушает, без всяких эмоций. Только при упоминании об Эльбазе что-то в его глазах на мгновение вспыхивает, но сразу же тонет в глубине.
Договорив Марина умолкает. Над столом повисает долгая пауза. Несколько минут они смотрят друг на друга.
Фарес неловко откашливается.
- Ну... и что я могу сделать?
- Рассказать мне, что случилось тогда... в Ливане... кому понадобился мой Алон, столько лет спустя.
Фарес внимательно смотрит ей в глаза, он словно высматривает там что-то, наконец произносит:
- Хорошо, я расскажу тебе кое-что. Может это поможет тебе, а может и нет. Только запомни, ты ни кому не должна об этом говорить, никому. Если они узнают, - Фарес кивает головой за окно, туда, где среди гряды холмов проглядывает электронный забор "запретки", - мне крышка... да и тебе, наверное, тоже.
- Я клянусь... - задыхается от волнения Марина.
- Не надо..., - перебивает ее Фарес, - не надо лишних слов... мы поняли друг друга.
Марина судорожно кивает.
Старик снова подносит к глазам фотографию, изучает, потом переворачивает. Медленно шевеля губами читает про себя. Потом повторяет вслух:
- Муцав "Орхидея"... все верно...
Он начинает свой рассказ, медленно, растягивая фразы, словно поднимаясь по незримым ступенькам. С ивритом у него не все ладно и он вставляет непонятные Марине арабские слова. Да и ее иврит недостаточно хорош, что бы понимать все изыски этого лингвистического компота. И все-таки она улавливает общий смысл, он, этот смысл, шокирует ее театром абсурда, играющим свои спектакли на древней библейской земле, где череда правителей, властей и цивилизаций всего лишь перемена декораций на сцене, а поколения людей проносятся и бесследно исчезают, словно песок, гонимый раскаленными порывами хамсина.
В этом рассказе, напоминавшем восточную сказку, был отец Фареса, бизнесмен-алавит, уехавший из родной сирийской деревни Аджар в Бейрут, там, как ему казалось, больше возможностей разбогатеть. С собой он взял всю семью. Когда заработавший кое-какой капитал коммерсант захотел вернуться, в театре очередной раз сменились декорации. В результате нового кульбита истории, больше известного как "Шестидневная война", родная деревня из Сирии вдруг, словно перенесенная сказочным ветром, оказалась подвешенной между границами двух государств. Ливан с севера, Израиль с юга. Вернуться домой оказалось затруднительно, и бизнесмена временно приютили родственники жены в деревне недалеко от Тира. Пока коммерсант восстанавливал справедливость и добивался разрешения вернуться в родной Аджар, старший сын, то есть он, Фарес, поступил в университет в Тире и начал учиться на адвоката, а попутно свататься к хозяйской дочке Асме.
Каким-то чудом коммерсант достиг победы над бюрократиями всех трех стран, замешанных в причудливом перемещении Аджара по политической карте Ближнего Востока и поспешил вернуться домой. Сын же решил остаться. Он хотел жениться, да и учебу нужно было заканчивать. Сыграли свадьбу. Молодожены переехали в купленный отцом жениха дом.
Учеба давалась туго, кроме того, требовалось работать, чтобы содержать семью. Шли годы. Вскоре родился сын, за ним второй. Вокруг же вовсю кипели страсти. Беглые палестинцы, ели унесшие ноги из Иордании из-под танковых гусениц короля Хуссейна, в меру сил и возможностей пакостили лежавшему на юге Израилю, попутно нагоняя страх на местных. Местные, недовольные свалившимися на них вооруженными до зубов чужаками, старались показать, кто в доме хозяин. На этом жизнерадостном фоне булькала, выкипая из кастрюли, кровавая каша гражданской войны, как на дрожжах всходившая в характерной ливанской мешанине религий, общин и национальностей.
Все чаще задумывался Фарес, о том, чтобы увести семью в Аджар, где до поры царила хоть и относительное, но все же спокойствие и мир. Да и жителям там наскучило состояние подвешенности между странами и они, прикинув и взвесив, всем населением попросили израильское гражданство и благополучно его получили.
В следующем году палестинцы наконец довели Израиль и что бы местным не показалось мало гражданской войны и палестинцев, в Ливан вторглась израильская армия, дойдя аж до самого Бейрута и внеся свою немалую лепту в царивший на территории бывшей французской колонии беспредел.
На холме, неподалеку от деревни в одночасье вырос, ощетинился антеннами и пулеметными стволами, опутался колючей проволокой опорный пункт, который израильтяне называли "Орхидея", а местные никак не называли, только поругивали, хотя до поры относились к солдатам довольно терпимо, благо те частично разогнали костью в горле торчавших палестинцев.
Тогда-то и начал Фарес помогать израильскому, как он выразился, "мухабарату", уж очень не нравились ему палестинцы и весь тот сброд из местных, который с ними якшался. Кое-какой информацией Фарес владел, хоть и в местном деревенском масштабе. Подрабатывал он в деревенской кофейне всякой черной работой, многое слышал и видел.
Общался Фарес только с одним человеком - Абу-Наимом, встречаясь с ним в разных местах, иногда даже в той самой "Орхидее", куда привозили его солдаты, подобрав в условленном месте. Там-то он и повстречал эту троицу.
Фарес снова поднимает фотографию и вглядывается в нее, вспоминая.
Несколько раз эти трое солдат охраняли Абу-Наима, когда тот выезжал по разным своим делам. Пару раз отвозили Фареса после встречи с Абу-Наимом в "Орхидее".
В основном израильтян интересовал Набиль, сын хозяина кофейни. Этот Набиль занимался контрабандой, наркотой, оружием и с палестинцами контачил по полной. Соответственно у него всегда водились деньги. Его щегольский спортивный "пежо" знали во всей округе.
В кафе Набиль торчал постоянно, по телефону трепался, общался со всякими своими дружками и партнерами по бизнесу. Еще у Набиля была невеста, ее звали Джалия. Ничего такого между ними не было, честь семьи и все прочее.
Как-то раз Фарес с тестем собирали апельсины в принадлежавшем тестю "пардесе", на склоне холма.
Сверху прекрасно просматривалась дорога, солдаты с утра приехавшие на двух джипах и устроившие блок-пост. Они лениво трепались с проезжающими и проверяли документы.
К полудню с дороги вдруг зачастили гулкие хлопки выстрелов.
Фарес осторожно подобрался к краю пардеса, выглянул и отшатнулся. Мимо него промчался Набиль, сжимавший в одной руке пистолет, а в другой черный кейс. Он кубарем скатился в пересохшее русло ручья, вскочил на ноги и побежал по дну, в сторону деревни.
Фарес, от греха подальше, вернулся к тестю и принялся за работу. Вскоре мимо протопала цепь солдат, прочесывавшая местность. Среди них была и знакомая Фаресу троица. Один из солдат спрыгнул в русло ручья, остальные шли поверху.
Офицер со следовавшим за ним радистом подошел к зятю и задал несколько вопросов. Тот ответил, потом показал рукой направление, куда убежал Набиль.
Обратно взмокшие и тяжело дышавшие солдаты возвращались кучками, часто отхлебывая из фляг.
Загружая очередной ящик в машину, Фарес увидел уже знакомую троицу, они брели между деревьями переговариваясь. Двое поддерживали третьего, того который полез в пересохший ручей. Его лицо было залито кровью, но солдата это нисколько не смущало. Он смахивал кровь и ругался.
В руке одного из солдат, крепкого круглоголового парня, он увидел тот самый черный кейс. Солдат тяжело помахивал им на ходу и вдруг, прижал кейс к себе, аккуратно щелкнул замками, бросил в приоткрывшуюся щель взгляд и присвистнул. Товарищи подошли ближе.
Что было дальше, Фарес не знал, солдаты скрылись за деревьями. Он приблизился к склону и глянул на дорогу. Двое солдат несли тело, с головой накрытой тряпкой, судя по гражданской одежде тело принадлежало кому-то из спутников Набиля. На обочине, в тени джипа санитар перевязывал раненого солдата еще один с перевязанной ногой лежал рядом, прямо на асфальте. Чуть дальше, дымился перевернутый "пежо" Набиля.
Вечером он увидел Набиля в кофейне, тот разговаривал с отцом. Фарес мыл чашки за тонкой перегородкой и слышал почти все. Как он понял из разговора, когда солдаты остановили автомобиль Набиля, тот достав пистолет, дал газу, но не справился с управлением и перевернулся. Джалия сидела с ним рядом. Она не пристегнулась и погибла на месте.
Во время погони Набиль подрался с одним из солдат, чудом вырвался и убежал, но кейс он потерял, когда дрался.
В кейсе лежали очень важные бумаги и деньги, так что жить Набилю осталось, по его собственным расчетам, не долго. Если не палестинцы, так отец и братья Джалии пристукнут его за поруганную семейную честь.
Набиль оказался почти прав. Ночью в деревню приехали увешанные оружием палестинцы, они перевернули весь дом, избили Набиля, запихали в багажник и увезли.
Обо всем этом Фарес поведал Абу-Наиму утром. Тот подтвердил, что документы в дипломате действительно оказались очень интересные и несколько раз удивленно переспросил о деньгах. Еще Абу-Наим сожалел, о том, что произошло с Джалией.
Судя по всему палестинцы не могли допустить, чтоб их документы попали в чужие руки. Той же ночью на территорию израильской базы в Тире влетел грузовик со смертником за рулем. Полтонны взрывчатки обрушили здание военной администрации, похоронив под обломками несколько десятков солдат, сотрудников "мухабарата"* и арестованных содержавшихся в камерах. Абу-Наима Фарес больше никогда не видел.
А Набиль как-то умудрился выкрутится. Фарес продолжал подрабатывать в кофейне и несколько раз видел, как он тайком пробирался в дом, прячась от отца и братьев Джалии.
Судя по всему тот солдат запал Набилю в душу. Набиль делал все, что бы отомстить. Его словно заклинило. По его мнению, именно солдат был виноват во всех неприятностях.
Каким-то образом он разузнал его имя. Два раза пытался организовать засады на патрули, стараясь подловить именно его, однажды заплатил кому-то, что бы тот заминировал дорогу на пути патруля. Причину этой одержимости Фарес не понял. То ли трагическая любовь, то ли желание отомстить за пережитое у палестинцев.
Потом Набиль пропал. Его отец сказал, что Набиль уехал в Бейрут.
Через несколько недель с Фаресом встретился человек, представившийся Ибрагимом, другом Абу-Наима. Этот Ибрагим Фаресу не понравился с первого взгляда. Больше всего он интересовался почему-то теми тремя солдатами и кейсом.
Между Ибрагимом и Фаресом, как говорится не получилось "химии". Да и учебу он вскоре закончил и наконец перебрался вместе с семьей в родной Аджар. На этом и завершились его отношения с "мухабаратом", да и сам он фактически стал гражданином Израиля.
Только недавно, увидав фотографию на заглавной странице Маарива, Фарес узнал того самого Ибрагима, обрюзгшего и постаревшего. Из газетной статьи Фарес выяснил его настоящее имя Клод Эльбаз.
Кое-какие слухи про Набиля до Фареса доходили. Поговаривали, что он работает на Амаль. Много лет спустя, когда сын Фареса служил в ЦАДАЛе, он снова услышал про Набиля, только теперь тот поменял "работу" и оказался связан с Хизбаллой.
А месяца полтора назад Фарес увидел его в Аджаре, в проезжавшей по улице машине.
Ну да немудрено, с тех пор, как Аджар снова оказался подвешенным между двумя странами в нем творилось много странного. Иногда постреливали, иногда взрывали, многие жители подрабатывали контрабандой наркотиков в Израиль, благо Хизбалла щедро платила за это, а солдаты на въезде в деревню почти не обыскивали машины. Да и попасть в Израиль прикинувшись жителем деревни тоже не представляло труда, стоило только одолжить документы одного из жителей и соответствовать фотографии. Так что для Набиля или как там его теперь, в Аджаре наверняка есть чем заняться.

*Мухабарат - служба безопасности (араб.)

Старик умолкает, снова глядит на фотографию и тяжело вздыхает. Марина тоже молчит переваривая услышанное.
- Кофе? - интересуется подошедшая официантка.
Старик кивает.
В полном молчании они пьют кофе.
- Спасибо... - приходит в себя Марина, - вы мне очень помогли...
Старик пожимает плечами и поднимается.
- Я вызову такси! - подскакивает с места Марина, но Фарес отрицательно качает головой,
- Не надо, я сам доберусь... Салям... - бросает он.
Марина задумчиво провожает глазами его прямую спину и долго еще крутит в руке мобильник, не решаясь набрать номер Ияса.

Обратный путь занимает вдвое больше времени. Марина влипает в пробки, на всех перекрестках, названия которых раньше слышала только в дорожных сводках.
Простаивая в этой разноцветной чадящей и гудящей автомобильной мешанине она обдумывает ситуацию. Иногда листает блокнот, в который записала кое-что из рассказа Фареса Хавваша.
С Алоном все ясно, но причем здесь она... ? А может это все-таки просто совпадение... и квартирные воры и поломанная машина... . Или... или этот, как там его... Набиль, решил отомстить за события двадцатилетней давности?
Времени у нее предостаточно... за окном медленно ползут зеленые склоны Вади Ара.
Марина крутит в уме вопросы и предположения, словно собирает из них "кубик-рубика", но никакого решения ей в голову не приходит.
Проезжая, а точнее проползая в заторе перекресток Бейт-Лид Марина припомнив прочитанные детективные романы и решает нанять убийцу, заказать этого Набиля и все. Ведь правильно говорят: нет человека, нет проблемы.
Стоя на светофоре следующего перекрестка, Марина успевает рассмотреть во всех подробностях тюрьму Ха Шарон, корпуса которой возвышаются за заборами прямо у дороги. После созерцания сего пенитенциарного учреждения идея с наемным убийцей как-то отпадает сама собой.
Движение еле ползет, и ей остается только тупо разглядывать тянущееся справа участки какого-то кладбища утыканные одинаковыми белыми квадратами надгробий.
За этим жизнерадостным занятием Марину вдруг осеняет мысль послать все к чертовой матери, забрать Нюсю и вернуться в Киев. Но с другой стороны жизнь здесь только-только начала налаживаться, да и для ребенка это будет очень тяжело. А может просто рассказать все следователю, но она обещала Абеду и Фаресу ничего не рассказывать. Что же делать...

Ничего не придумав Марина забирает Нюсю и Джека, всей компанией они возвращаются домой. Вот только машину Марина паркует на соседней улице, у супермаркета... на всякий пожарный.
В квартире Джек принюхивается и спокойно проходит в комнату. Но Марина не доверяет и внимательно осматривает все комнаты. Закончив, она натыкается на два внимательных подозительных взгляда: один взгляд детский, второй собачий. Марина криво улыбается обоим.
Джека ее улыбка не успокаивает. Он трусит в угол и внимательно проверяет все свое имущество, раскладывает на полу огрызки косточек, резиновые мячики, летающую тарелку...
Искупав Нюсю и уложив ее спать, Марина без сил валится на диван. И в этот момент раздается стук в дверь.
На Марину накатывает все. Все напряжение последних дней, все пережитые страхи и переживания. Она пулей летит на кухню, с грохотом высыпает на стол ящик с посудой, и прижав к груди самый большой кухонный нож делает плавный вдох и выдох. Сейчас... сейчас посмотрим кто кого...
В глазке топчется крепкий бритоголовый мужчина в джинсовой куртке. Ну да, убийца так и должен выглядеть.
- Кто там? - откашлявшись интересуется Марина. Нож в руке ощутимо "пляшет". Только сейчас она замечает Джека, стоящего у двери в полуприсяде, со вздыбленной на загривке шерстью. Он глухо рычит и скалит зубы.
- Здравствуйте..., - доносится с той стороны двери, - Меня зовут Боаз, я бывший сослуживец Алона.
У Марины "садятся батарейки". Нож выскальзывает из ладони и со звоном летит на пол. Марина сползает по двери вниз.
С трудом она находит в себе силы спросить:
- У вас была кличка в армии?
За дверью тишина. Марина нашаривает рукой нож, но удивленный голос по ту сторону произносит:
- Кличка... ну да... кличка была... "Букса", такая кличка...

Букса сидит на диване и прихлебывает кофе. Конечно он сильно изменился за двадцать лет, прошедшие с тех пор, как трое солдат сфотографировались в муцаве Орхидея, где-то в окрестностях Тира.
Джек сидит рядом с обескураженным видом. Его клыки нисколько не впечатлили гостя, а когда Джек попытался изобразить свой старый трюк, задрал губу и предъявил внушительные зубы, Букса только подмигнул ему и дружески потрепал между ушей.
- Я заходил несколько раз... но вас не было дома... - он говорит смущенно и отрывисто, - Алон оставил мне письмо... просил присмотреть за вами. Я видел, что к вам вломились ночью. Ну и потом... у вас наверняка в то утро не завелась машина... Мне удалось кое с кем поговорить и добыть немного информации. Короче, как говорят в кино, "у вас проблемы".
Марина начинает смеяться. Боаз удивленно вскидывает глаза.
Да... да... - пытается выговорить сквозь смех Марина, но ей не удается. Откуда-то изнутри ее захлестывает поднимающаяся волна истерики. Она хохочет, как ненормальная.
Джек подозрительно оглядывается на нее, затем выдает оглушительный "ГАВ!".
Это помогает. Марина с трудом давит нервный смех. Джек удовлетворенно отворачивается и продолжает таращить глаза на странного посетителя.
- Д-а н-у, - в два захода выговаривает, наконец Марина, - проблемы? У меня?
Ее снова начинает разбирать смех.
Букса вежливо молчит обмениваясь с Джеком недоуменными взглядами. Марине даже кажется, что пес растерянно пожимает плечами.
- Извините, - приходит в себя Марина, - у меня столько накопилось за последние дни... сорвалась. Я знаю о проблемах... меня тут чуть не прирезали.
Успокоившись Марина отхлебывает кофе:
- Так что стряслось с машиной?
- Да ничего особенного... - Букса поводит мощными плечами, - ее заминировали.
- Пфффуййй!!! - Марина выплевывает кофе на пол. - Что!? Как вы сказали!?
- В ваш автомобиль подложили взрывное устройство, - невозмутимо продолжает гость, -времени у меня было не много, так что пришлось его просто выдрать вместе с проводами. Уж простите за неаккуратность.
- А кто его подложил, ну... устройство?
- Один человек... я побеседовал с ним, он рассказал мне то, что знал...
- Но откуда вы вообще узнали?
Букса снова пожимает плечами.
- Алон просил приглядеть за вами, просто на всякий случай... - Он достает из нагрудного кармана лист сложенный в четверо лист бумаги, разворачивает его и протягивает Марине, - А потом, я увидел рядом с вашим домом полицейских. Вот и приглядел, как раз вовремя.
Одного взгляда на лист Марине достаточно, что бы узнать знакомый почерк. Слезы тут же наворачиваются на глаза. Не в силах читать Марина бросает письмо на столик и закрывает лицо руками. Слезы просачиваются сквозь пальцы, капают на диван, на пол. На этот раз она не может успокоится, встает и уходит плакать в ванную.
Минут десять она пытается взять себя в руки, потом смывает с лица остатки косметики и снова выходит в салон.
Гость сидит на прежнем месте, и как ни в чем не бывало уговаривает Джека дать ему лапу.
- Извините... - краснеет Марина, чувствуя себя маленькой девочкой разревевшейся при гостях.
- Все нормально, - гость улыбается, - я понимаю ваше состояние. Мне, наверное, пора перейти к делу. У меня есть друг в службе безопасности, я хочу встретиться с ним, попросить о помощи. Если у вас есть какая-то информация, поделитесь со мной.
У Марины мелькает мысль, записать свою многострадальную историю в виде протокола, и давать читать, а не рассказывать каждому встречному-поперечному. Но делать нечего и она собравшись с силами рассказывает Буксе все, что ей удалось узнать.
Выслушав добытую информацию Букса удивленно разводит руками:
- Вы прирожденная разведчица!
Марина польщенно улыбается.
- Глупо, конечно, получилось с тем деньгами, - продолжает Букса, - это все я виноват. Моя мать болела раком, а нужные ей лекарства стоили уйму денег, больничная касса их не оплачивала. Вот и решился на авантюру. И ребят подбил.
Букса мрачнеет.
- Нас бы, раскололи, как пить дать, если бы не тот взрыв в Тире. После него всем стало не до нас.


Пасмурное зимнее утро заливает все молочным тусклым светом. Шоссе Аялон в эти часы запруженное, словно река, неторопливо несет автомобильные волны. Русло "реки" зажато с одной стороны утопающими в зелени павильонами выставочного центра "Ганей Тааруха". Другой же берег образован высокой возвышенностью, в бок которой вгрызается стройка загадочного культурного центра имени Ицхака Рабина, а по вершине разбросаны здания университета.
Платформы железнодорожной станции "Тель Авивский университет" торчат посредине шоссе, будто волнолом. Пассажиры ожидающие поезда зябко ежатся и поглядывают на часы: кому приятно торчать на ветру, посреди самой большой пробки в стране.
Каждые несколько минут к станции подползают длинные красные гусеницы поездов, высыпают разноцветные ручейки пассажиров, в основном солдат, студентов, преподавателей.
В подземном зале станции тепло, уютно, потому и людей гораздо больше чем снаружи. Кто-то толпится у касс, кто-то пьет утренний кофе в буфете, кто-то мечется в поисках нужного перрона или спокойно ожидает своего поезда, заткнув уши наушниками плеера.
Букса стоит за высоким столиком в буфете, перед ним дымиться картонный стаканчик с кофе. Сам он с интересом изучает витрину книжного киоска.
Невысокий мужчина, абсолютно серой, ни чем не выделяющийся внешности подходит и облокачивается на стол:
- Ну привет, соратник по оружию, - произносит он негромко, и добавляет, - бывший...
- Здорово, - Букса протягивает через стол ладонь. "Серый" крепко жмет ладонь, потом перегибается через стол и хлопает Буксу по плечу:
- Сколько лет, сколько зим! И ведь не звонишь, гад!
- Да уж, - смущенно улыбается Букса.
- Ладно, давай к делу, у меня работы навалом. Раз ты позвонил, я так понимаю стряслось что-то.
- Ну... понимаешь... - мнется Букса, не зная с чего начать, - такая тут история приключилась...

На "серого" история производит впечатление.
- Однако... - чешет он в затылке и как-то разом становится похожим на озадаченного киббуцника, возящегося с поломанным трактором, - крутая баба. Может ее к нам определить? У нас как раз некомплект таких... сообразительных.
- Сначала сделай так, чтоб до нее "друзья" не добрались... - печально просит Букса.
- Ну я... чем могу... разузнаю..., - под курткой "серого" раздается писк.
- Ладно, - "сворачивается" тот, изучая полученное на бипер сообщение, - давай завтра, здесь, в то же время.

Следующим утром Букса привычно паркует свой сухопутный буксир в запрещенном месте, обезопасив себя от штрафа включенной аварийкой и табличкой-воззванием к совести полицейских на лобовом стекле. Взяв кофе он привычно устраивается за столиком у книжного киоска. Человек десять солдат пробегают мимо него волоча зачехленные музыкальные инструменты. Они с трудом втискиваются на переполненный эскалатор, распихивая публику. Благодушный с утра народ лениво провожает музыкантов матерком, потирая ушибленные места.
"Серый" появляется рядом внезапно, словно материализуется из толпы.
На его лице играет хитрая улыбка:
- Любопытную ты нам подкинул информашку... только поздновато, если б на денек раньше... А русская твоя, просто Эли Коэн* в юбке.
- Ну и чего там?
- Ээээ, не все так просто... этот Набиль, на которого она вышла, личность довольно известная. Торговал наркотой, под присмотром Хизбаллы естественно. Несколько лет назад начал крутить операции посерьезнее. В организации убийства Акеля Хашема он принимал довольно деятельное участие. Наши попытались его достать, но не вышло. А потом вывели войска и стало не до него. Всплыл он совсем не давно, в Рамалле, с иорданским паспортом. Занимался контрабандой оружия. Там целая цепочка работала. Про "Санторини"** слышал? Тот же принцип. Кораблик в море сбрасывает контейнеры. Их выносит на берег в Газу или на Синай. Если в Газу, уже хорошо, если на Синай, их люди из Братьев Мусульман подбирают и по обоюдному соглашению через нашу границу перекидывают. Ну ты знаешь, какая там граница, рельсы от железки времен Оттоманской империи в песок понатыканы, на них колючка навешана, вот и вся граница. А от нас все в Автономию плывет. Там-то он и принимал оружие. Не сам конечно, с помощью бедуинов местных. Из племени Таамра.
Кстати Гило обстреливать из Бейт Джаллы, это тоже он их надоумил и профинансировал. А ведь гениально придумал. Бедуины пуляют, наши отвечают. Бейт Джалла деревня христианская, местные там вообще не при делах. Мировая общественность все равно вникать не будет, сразу на армию наедут, а христиане оттуда слиняют постепенно, кто на их место придет? То-то, получается и в нас постреляли и деревню заняли.
Видимо и за разгром на блок-посту он им заплатил. Короче, мы его почти взяли. Почти. Толи он заподозрил, то ли предупредил кто. Если бы мы сразу знали про Раджар. Но ты появился слишком поздно и он смылся. А вот дальше начинается самое интересное. Он ушел через Раджар и пропал.
- В каком смысле?
- В прямом. Исчез. Люди из Хизбаллы ищут его по всему югу Ливана. Мы его тоже ищем, по своим каналам.
- Куда ж он делся?
- Хрен его знает... этот Раджар прямо черная дыра.
- И это все? - Букса озадаченно чешет в затылке.
- Все. - "Серый" уже нетерпеливо косится на часы, - Мне пора, если твоя "русская" чего-нибудь узнает, сообщи.
- Ладно...

*Эли Коэн - (1924-1965) знаменитый израильский разведчик, работавший в Сирии. В 1965 разоблачен сирийцами и повешен.

**"Санторини" - 6 мая 2001 г. самолёт ВВС Израиля, совершавший патрульный полёт над Средиземным морем, обнаружил небольшое (длина 25 м, водоизмещение 40 тонн) подозрительное судно "Санторини".
Сторожевые катера перехватили судно. Их экипажи заметили на палубе "Санторини" большое количество пластиковых бочек различных размеров. При досмотре выяснилось, что в бочках находится крупная партия оружия и боеприпасов.
В задачу контрабандистов, вышедших из порта Триполи, входило выгрузить бочки с оружием в условленном месте в море, напротив побережья сектора Газа, где их должны были подобрать представители палестинской автономии.


Ночью улицы Раджара почти не освещаются. Местный совет и раньше-то получал небольшое финансирование, а после вывода войск и оно совсем сократилось. Да с само здание администрации оказалось на ливанской стороне деревни.
Васеф Хавваш возится в отцовском саду, почти в полной темноте. Он вставляет последний саженец в ямку, подгребает земли со всех сторон и медленно выпрямляется. Давненько ему не приходилось столько копать. Тонкий ствол гранатового деревца Васеф аккуратно привязывает к вбитой в землю рейке, делает шаг назад и удовлетворенно хмыкает. Перед ним словно на параде выстроены четыре граната, подвязанных для устойчивости к обструганным палкам.
Отец давно просил помочь с фруктовыми деревьями в саду, но раньше все руки не доходили. Что же касается тела, зарытого глубоко под саженцами... пожалуй это не самый подходящий способ от него избавится, но ничего не поделаешь.
Отец вовремя позвонил. Васеф гнал через всю страну, как сумасшедший, боясь опоздать. И успел.
Когда стемнело он перелез через забор и стал ждать. Он умел ждать очень долго, но сейчас все кончилось через полтора часа. Эти полтора часа почему-то тянулись бесконечно. Раз за разом он вспоминал то солнечное январское утро в Дебеле*, шумные голоса, накрытый стол, дым над мангалом. Его дочурку и сына Акеля Хашема и, просящих достать из сарая велосипед, руку Акеля, ложащуюся на дверную ручку... вспышку... и темноту.

За мгновение до того, как Васеф ударил ножом, он произнес имя. Имя дочери ничего не сказало бы жертве, поэтому он назвал имя Хашема.
Васеф удовлетворенно отметил, как вспыхнуло в его глазах удивление.

Остальное оказалось совсем не сложным, заметать следы он умел.
Вот только покопать пришлось. Васеф махал лопатой как заведенный, почти всю ночь. Копал, вспоминая самый тяжелый момент в своей жизни: то солнечное январское утро...

Лопату он относит в сарай, затем шагает к двери в дом. На крыльце Васеф поворачивается к гранатам. Саженцы качаются на ветру словно пьяные новобранцы вернувшиеся из увольнения. Он подносит ладонь к виску:
- Я отомстил, командир...

*Дебель - деревня в Южном Ливане населенная христианами.
Что бы окончательно не свихнуться, Марина выходит на работу. Это оказывается тяжелей, чем она думала. Все косят в ее сторону сочувствующими взглядами. К горлу снова подкатывает ком, хочется все бросить, убежать домой, забиться под одеяло и дать волю рыданиям.
Да и рабочий день начался не лучшим образом. А конкретно, со звонка Буксы. Тот угрюмо сопел в трубку, мялся и наконец осторожно, общими фразами сообщил, тот кто им нужен пропал и скорее всего покинул страну. Он обещает приглядывать за ней по возможности.
Скрипнув зубами Марина швыряет на стол ни в чем не повинный мобильник. Девчонки-сотрудницы сразу косятся с любопытством.
Очаровательная перспектива... жить под присмотром бывшего спецназовца.
Следующий сюрприз ждет ее к обеду. Мобильник наигрывает "На тель-авивских крышах".
В трубке звучит хриплый голос Васефа Хавваша. Он сообщает, что находится неподалеку, просит встретиться.
Удивленная Марина сообщает ему адрес агентства, но потом спохватывается, не общаться же с Васефом на виду у всех, сплетен хватит на пол года. Она обещает ждать его в кафе на углу квартала.

Марина сидит за столиком, открытого уличного кафе. Аппетита нет совсем, и она медленно цедит диетическую кока-колу.
В назначенное время у тротуара со скрипом тормозит знакомый помятый тендер. Васеф неуклюже выбирается из-за руля, осматривается по сторонам. Марина машет ему рукой.
Васеф подходит к столику, присаживается.
- Я на минутку. - на лице Васефа появляется сосредоточенное выражение, Хочу сказать вам только пару слов.
Марина заинтригованно смотрит на него.
- Видите ли... тот человек, который вас беспокоил... ну тот, про которого вы говорили с отцом.
Марина понимающе кивает.
- Дело в том, - продолжает Васеф, - что он больше не будет вас беспокоить... никогда. Подробнее я не могу рассказать.
Он поднимается. Ошарашенная Марина остается сидеть.
- До свидания.
Васеф возвращается к машине и вдруг спохватывается, даже хлопает себя рукой по лбу. Открывает дверь тендера, вынимает какой-то пакет и возвращается.
- Вот, - хитро подмигивает он, - сувенир с Голанских высот, отец просил передать вам.
Васеф ставит на стол коробку, яблок "Хермон".
Ничего не понимающая Марина глядит на яблоки. Крупные, темно красные плоды, напоминают ей закатное солнце над Голанами.

После обеда работа идет веселее. Все агенство аппетитно хрумкает яблоками. Начальница Брурия смачно причмокивает: не зря яблоки Хермон единственное, что покупает у нас Сирия.
Около трех часов на Марину "сваливается" толстый и нудный бухарский еврей. Он печально смотрит на нее черными, как маслины глазами, нудит, выспрашивает про каждую мелочь, ежеминутно интересуясь, нет ли полета подешевле, гостиницы подешевле, еще чего-нибудь подешевле.
При этом пальцы которыми посетитель листает рекламные проспекты, унизаны перстнями. На толстой шее золотая цепь, толщиной в палец, а во рту поблескивают золотые коронки.
Очередной раз звонит телефон. Марина видит номер Студента и выключает звук. Толстяк уйдет, она ему перезвонит.
Телефон не унимается.
Когда на экране загорается надпись "звонков без ответа - 3" Марина извиняется перед клиентом и отвечает.
Студент что-то неразборчиво орет, в трубке какие-то шумы, помехи.
- Я не слышу, - произносит Марина.
- Сейчас, сейчас я выйду на улицу, - кричит Студент.
Шумы на том конце стихают.
- Теперь слышно? - возбужденно спрашивает он.
- Слышно, - растеряно отвечает Марина.
- Я в больнице!!! - продолжает орать Студент, - произошла ошибка!!! Эти придурки все перепутали!!! В ту ночь Янив, ну тот, второй резервист, который в коме, простудился и попросил у Казы комбинезон, в нем теплее караулить. Они поменялись, а в комбезе лежали все документы и опознавательный жетон!!!
Короче, вышла ошибка!!! Это Каза в больнице!!! Он только что вышел из комы!!! Матерится и требует тебя!!!
Последняя фраза до Марины долетает уже на улице.
Толстый клиент в испуге таращится вслед.

Конец.