Андрей Макаров

Малыш и пастух

Живем-то мы неплохо, кое-где даже хорошо живем. Видео там всякое, компьютеры, на кого ни глянь, из кармана мобильник торчит. Одно слово - прогресс. Одно только плохо - от природы оторвались. Солдат служить приходит, так у него дома и пылесос моющий, и машина сама стирающая и полощущая, а здесь ему ведро и швабру в руки, тряпку в зубы, и пошел... Опять же на свиноферму в части некого поставить. Он, новобранец, эту свинью только на баночной этикетке и видел. Румяная там свинья, чистенькая, улыбается, довольна, что в банку попала. А здесь, смотрит - грязная, щетинистая, вся неаппетитная и рылом в земле копает. И ее, прежде чем до состояния той самой консервы доведешь, вырастить и выкормить надо, год за ней мыть и выгребать. Получается, что ухаживать за ними некому. А без свиньи в части не жизнь. Ни стол на Новый год накрыть, ни приварок к солдатскому столу, ни, наконец, комиссию никакую ни встретить, ни проводить по человечески.

Не будем грешить, есть, конечно, в частях свои любители этого дела, даже селекционеры. К примеру, в злом чеченском Урус-Мартане, решив облагородить породу, во время спецоперации отловили в лесу поросенка. Поросенок был дикий, лесной, темный с полосками. Его доставили в пункт временной дислокации, и со временем он превратился в огромного, заросшего щетиной секача с мелкими злобными глазками, которые краснели, если кабана дразнили. Своим могучим пятаком он перерыл каменную землю в загоне, не раз подрывал столбы по краям. Впрочем, хозяина - прапорщика, приносившего дважды в день бачок вкусных помоев, кабан отмечал и, завидев, издали, начинал радостно, совсем по-домашнему похрюкивать. Такая вот получилась матерая боевая свинья с чеченским уклоном, давшая затем крепкое, неподверженное болезням потомство.

Но, что мы все о свиньях. Есть в частях, что на постоянных местах стоят, куры, гуси и индоутки. Есть, также, быки и коровы. Что касается рогатого скота - так с ним еще легче. Солдата к ним, из тех, кому оружие давать нельзя, приставь - они и ходят вместе. Парнокопытные травку щиплют, солдат-пастух с хворостиной природой любуется. Убирать за ними не надо, питаются животные естественным путем. А лето кончилось, трава завяла - добро пожаловать на солдатский стол. Так в идеале и должно быть. Только вот в этот раз небольшой нюанс получился.

В Чечне наша часть временно стояла, но, поскольку временно уже это уже который год длилось, начали потихоньку хозяйством обрастать. Облагородили досками землянки, поставили щитовые домики, развесили плакаты и лозунги. Свиней пока в хозяйстве не было, но уже появился бычок. Черненький. Бродил по территории, кушал травку, вес нагуливал. К нему даже негодного бойца приставили, чтобы бык не поломал чего и ненароком не забрел на минное поле. Боец был завалящий в грязном бушлате, нестираном хэбэ - в первом своем боевом выходе он то ли струсил, то ли подставил кого из своих крепко. Такого на войне не прощают, и когда у него синяки сошли, командиры списали бойца на хозяйство, определив в вечные пастухи. После имя бойца забыли напрочь. Пастух и пастух. Зато у бычка оно наоборот появилось - Малыш!

Так они гуляли, жирок нагуливали. Поначалу были вровень, но солдат-то оставался все таким же тщедушным, а бычок рос-рос и к зиме вырос в огромного зверя с лоснящейся шкурой, крепкими ногами, маленькими кривыми рогами и тяжелым взглядом. Теперь уже никто не осмеливался, как раньше, подразнить его, оседлать, к примеру, или потыкать палкой, воображая себя тореадором. И прежнее его имя "Малыш" звучало теперь словно в шутку.

Теперь бык и сам, то и дело, наставив рога, бросался на проходивших мимо военных, не разбирая, где офицер, а где солдат, заставляя тех прыгать в траншею или скрываться в домике. Бежал тяжело, низко опустив голову и, казалось, земля дрожит под копытами. А однажды Малыш даже сорвал развод, разогнав строй. Народ весело попрятался по траншеям, кое-кто влез на крыши, а один даже умостился на согнувшейся под его тяжестью антенне. И командир в своем трофейном натовском камуфляже бежал к своему домику высоко поднимая ноги в высоких трофейных ботинках, так что только грязь в стороны летела. И потом, чудом увернувшись от рогов, глядя на все это безобразие из своего командирского домика, отмерил быку жизни до первого мороза, и то поскольку холодильников в части нет. Да и все равно замой быка кормить нечем.

Первый мороз не заставил себя ждать. И тут встала проблема с забоем. То есть, как это делается теоретически, знал каждый второй, теоретиков у нас всегда много, а вот с практиками, готовыми взять нож в руки - напряженка.

К тому же один из теоретиков, походя, бросил, что при забое главное - вовремя быку мужское достоинство отрезать, а то мочевина или там желчь в мясо попадут, и есть его тогда будет просто невозможно.

Задача усложнялась. Но военным и не такие приходилось решать. А когда военный не знает, что и как делать, он пишет план, да еще и "утверждает" его у начальства, чтобы, в случае неудачи, моментально перевести стрелки на другого. Зам по тылу быстренько разработал такой план и, даже, понес утверждать его к командиру.

Тот прочитал, хмыкнул и подписывать отказался, хотя копию себе оставил

- Вы что там?! - неопределенно сказал командир, - идите и работайте, а то ходите тут со всякой фигней!

То есть, план он хоть и не утвердил, но ознакомился с ним и как бы устно одобрил.

План был сложным и предусматривал несколько этапов.

Конечно, можно было быка попросту банально застрелить. Благо оружие на руках, и списать на войне патроны - проблемы нет. Но и командир, и его зам по тылу были тертые вояки. Стрелять в расположении части - последнее дело. Пуля, убив или ранив быка, обязательно дальше полетит по кривой непредсказуемой траектории и залетит в какую-нибудь палатку, где обязательно будет дрыхнуть на койке какой-нибудь лейтенант.

Вывести быка за пределы части тоже непросто. Это не бобик и не коза на веревочке, понесет того на минное поле, так потом не то что без мяса останешься, а вообще костей не соберешь.

Все мысли насчет того, чтобы быка заколоть, как на корриде, улетучивались, стоило лишь на него вблизи, метров за пятнадцать, посмотреть. Малыш сопел, выбирая траву посочнее, и косил на подходивших на "примерку" кандидатов в тореадоры красным глазом. Подпускал он только своего пастуха, но тот колоть друга или стрелять в него отказался наотрез.

- Не буду! - упрямо бормотал он, вытирая нос грязным рукавом бушлата, - что хотите делайте, не буду!

- Сроднился с ним, что ли? - презрительно пробормотал зам по тылу, - может еще домой его с собой на дембель заберешь? Аника - воин! Толку от тебя. Пастух! Тьфу!..

Так что разработанный в итоге план был выверен до деталей. Быка заманивают в сарайчик, успокаивают, после чего боец поздоровее бьет его кувалдой в лоб и тут же, пока тот не успел завалиться, кто-нибудь шустрый отчикивает ножиком его бычье достоинство, дабы не испортить мясо.

Вот и все. Просто и изящно, после чего к делу приступает разделочная команда.

Начали отбор кандидатов в забойщики. Нет, солдат есть солдат, и война есть война - места для сантиментов на ней нет. Что прикажут, то и сделают. Если бы одних быков на ней валили... Только добровольцев как-то не находилось. Тогда участникам пообещали лишнюю пайку, по огромному дымящемуся бифштексу из парной говядины, и народ дрогнул.

Один жилистый прапор согласился отоварить быка кувалдой, еще один, маленький и улыбчивый паренек из разведки, был готов пустить в дело свой длинный и узкий, больше напоминавший саблю, нож.

Пастуха, как единственного, кого Малыш подпускал, заставили заманить быка в сарай.

- Заманишь свою годзилу, и все, - убеждали его, - зато вечером мяса поешь от пуза, небось самому надоело на перловке сидеть.

Пастух безобразно, совсем не по-солдатски шмыгал носом, но ослушаться приказа не смел. А может, испугался, когда изголодавшийся по мясу народ пообещал его самого, если что, завалить до быка, как учебный экземпляр.

Наконец, все было готово. Сарай освободили от хлама, принесли самую здоровую кувалду, и прапор то и дело упражнялся, крутя ее вокруг себя, как спортсмены молот. Разведчик со своей вечной улыбочкой шлифовал бруском нож, доводя его до остроты бритвы.

У сарая расстелила брезент и маялась неподалеку команда разделочников. Хоть и были они в хэбэ, но с ножами почему-то напоминали пиратов перед абордажем. Повара уже разводили огонь, чтобы готовить торжественный ужин. Остальных отогнали подальше. Лишь пастух все не мог нацеловаться-напрощаться со своим Малышом. Он наклонялся к его склоненной над травой голове и что-то шептал на ухо, гладил по лоснящейся черной шерсти, чесал брюхо.

Всем было как-то неловко и смотреть и прерывать эти телячьи нежности, пока наконец, зампотыл не швырнул окурок, зло впечатав его каблуком в землю:

- Кончай сопли жевать, едреныть, гони его в сарай.

Малыш послушно затопал за пастухом. Следом скользнул разведчик, и поволок свою кувалду прапорщик. Быку под нос поставили шайку с хлебом. Пастух еще хотел что-то сказать другу на прощанье, но прапор железной рукой развернул его к двери и выпихнул из сарая.

Малыш посопел и, пустив слюни, опустил голову в шайку. Прапор, поигрывая кувалдой, встал в позицию, кивнул разведчику, который был наготове.

Бык шумно жевал буханку, прямо перед прапором торчали мелкие кривые рога. Бык как-то расширялся от этих рогов и, казалось, заполнил собой весь сарай.

Прапорщик не то чтобы испугался, а просто забоялся. Руки на толстой деревянной рукоятке кувалды показались влажными, и он аккуратно вытер их об штаны.

Разведчик тоже как-то притих. Туша быка нависала, напротив угрожающе болталось бычье достоинство, которое надлежало отхватить с одного удара.

Снаружи повисла напряженная тишина. Все смотрели н сарайчик и ждали.

Прапор, поплевав на руки, завел кувалду за спину и с натугой взмахнул руками.

- И - и - р-раз!

На слове "раз" кувалда сорвалась с рукоятки и полетела куда-то вдаль, пробив дырку в стене. Оставшаяся в руках палка как-то неубедительно стукнула быка между рогов. Малыш удивленно поднял голову, и прапору даже показалось, что в его глазах зажглись красные огоньки.

Делай раз - делай и два. Услышавший удар разведчик зажмурился и полоснул ножом.

Бык в своей жизни мычал редко, чаще сопел, но в этот раз он заорал благим матом и понесся, по пути, как муху, смахнув рогами в сторону прапора. Он не стал разворачиваться к двери, попросту вынеся стену.

Многочисленные зрители, столпившиеся вокруг сарая и ожидавшие незвестно чего, были вознаграждены. После недолгой тишины, пробив стену и чуть не попав в бойца, из сарая вылетела кувалда без рукоятки. Следом раздался какой-то жуткий крик, и отлетела в сторону стена. Бык, не переставая орать, вылетел наружу и, разбрызгивая кровь из раны, понесся, не замечая зрителей. А те, бросились врассыпную. Первыми - забойная команда. Один даже юркнул под брезент. Остальные кто куда, в основном по старым местам: траншеи, крыши домиков, опять кто-то повис на согнувшейся, словно удочка, антенне.

Из быка хлестала кровь, он не переставал орать и носился по плацу по какой-то неведомой спирали, нарезая круги все шире и шире.

Первым опомнился караул и начал стрелять. Вскоре палили все, кто смог добраться до оружия. Палили так азартно, что удивительно, как не перестреляли друг друга.

А Малыш, безропотно принимая пули, наконец, свернул в проход между домиками и помчался прямо на колючку. Дальше было минное поле. И тут, наперерез ему, бросился Пастух. Он бы, наверно, успел, преградить Малышу дорогу, но кто-то вовремя высунулся из траншеи и успел схватить бойца за ногу.

Бык промчался сквозь колючку и выскочил на минное поле, а пастух растянулся на земле и бессильно молотил по ней кулаком.

Малыш еще успел пробежать метров двадцать, потом раздался взрыв, земля дрогнула, и все занесло черным дымом, который также быстро рассеялся. На поле не было быка, там не было вообще ничего. Виднелась вдали лишь сырая воронка с вывернутой землей, возле которой вышедшие на поле саперы нашли лишь разметанные копыта, один рог и клочья шкуры.

Пастух все так же лежал и плакал, уже не стесняясь.

- Ладно тебе, Пастух, - сказал кто-то.

- Я не пастух, - повернул голову он, - я Сергей.

Сергей так Сергей. Пора было ужинать, и хоть говядины нам в тот раз как-то расхотелось, мы привычно порубали перловки со свиной тушенкой.

А имя пастушку так и не пригодилось. Боец, который до сих пор был негодным, потому что когда-то где-то то ли струсил, то кого-то подвел, сам попросился в строй, и после на всех спецоперациях не было у нас бойца более ярого. Он даже позывной получил - "Лютый", и чеченцы назначили какую-то сумму за его голову, а наши дали ему медаль.

Потом Лютый уволился в запас. Еще месяца два мы жили без всякой живности, не считая собак и кошек, пока зампотылу не привез из Урус-Мартана двух веселых шустрых поросят, потомков того самого секача. Одного назвали Джохар, другого Хаттаб. Зарезать их должны были уже к майским, но к тому времени уволился и я. Так и не узнав, как они выросли, кто за ними ухаживал, да и не так уж это и важно.