Андрей Макаров

КАТАПУЛЬТА

Анекдотов о прапорщиках придумано едва ли не больше, чем о чукчах. И такие они, и сякие, и жадные, и вороватые, и неумные, и сало, все как один, любят.

У моего друга даже висела исполненная неизвестным умельцем картина: "Прапорщик, продающий шинельное сукно". Изгалялся друг. А зря, я прапорщиков и на войне видел, где они вместо убитых офицеров взводами командовали. Просто это тот случай, когда общественное мнение изменить уже невозможно. Миллионы прошедших армию граждан принесли со службы вместе с дембельским альбомом и парадной формой и миллионы баек о своих старшинах рот, заведующих банями, начальниках складов.

Историй этих не счесть.

Один прапорщик ухаживал за дамой. Правда та, как-то не укладывалась в представление о спутнице прапорщика. Преподавала в университете. Прапорщик не знал слова "мезальянс", но чувствовал разницу в их положении. А тут еще дама защитилась и стала не просто научным работником, а и кандидатом наук. Прапорщик понял, что брешь между ними ширится и решил заполнить ее каким-нибудь подарком. Он долго думал, что подарить ей на банкете в честь защиты и, едва не свернув мозги, придумал. Прапорщик доставил на торжество ванну. Большую чугунную крытую белой эмалью с голубыми цветками. Ее принесли солдаты прямо в ресторан. И время было выбрано, когда праздник в разгаре, чтобы все присутствующие доценты и доктора наук поняли серьезность намерений прапорщика.

Такой вот результат столкновения мира прапорщика с миром гражданских людей.

А те истории, что случаются с ними внутри армии еще популярнее.

- Товарищ прапорщик! А расстегай - это рыба или мясо?

- Расстегай - это команда!

Вот так вот, и все смеются. Но прапорщик при всей внешней неброскости смекалку и способность к выживанию имеет поразительные. И когда мне про них говорят что-нибудь пренебрежительное и обидное, я сразу наш затерянный в степи гарнизон вспоминаю еще тех времен, когда жили мы в другой стране, единой и неделимой...

* * *

В дальнем, забытом Богом и начальством гарнизоне среди казахской степи чего только не было. Ракетчики, пехота, учебная авиационная часть. И маленький поселок - городок. Одна школа, филиал техникума. Даже тюрьма есть, точнее колония, которую охраняет рота внутренних войск. А кое-чего и действительно нет. Детского сада, к примеру. Офицерские жены и так без работы маялись, чего им детский сад, пусть с детьми дома сидят. Не было и толковой поликлиники, на все про все ПМП - полковой медицинский пункт и здравпункт с терапевтом и стоматологом, квалификации которых хватало на помощь разве что первую и последнюю, а по серьезным медицинским вопросам приходилось ездить за сто километров в областной центр, а то и в Алма-Ату. Был очаг культуры в виде Дома офицеров, пусть и барака, но с деревянными колоннами. Пять кружков: макраме, кройки и шитья, шахматы-шашки, художественного слова и чего-то там на баяне, еще кинозал и танцы по вечерам. Не гарнизон, а дыра, каких много...

Но была и своя гарнизонная жизнь. Официантки, поварихи из офицерской столовой, кастелянши и горничные из гостиницы летчиков. Молодые же офицеры. А еще офицеры постарше, которые немолодые, и их жены, маявшиеся от безделья, пока их мужья то на стрельбище, то на полевом выходе, то в командировке. Как и во всяком гарнизоне, были сплетни, измены и интриги. Были и громкие случаи. Прапорщик Онопко, находясь в гарнизонном патруле при оружии и обязанностях, нарушил устав и заглянул домой. Дома обнаружил помимо жены еще и коменданта. И комендант, который его два часа назад перед заступлением в патруль, поставив по стойке "смирно", инструктировал, бежал от прапорщика в голом виде по территории гарнизона.

Онопко выдернул табельный пистолет и стрелял четыре раза. Пули летали по маленькой комнате, как осы. Но попал он лишь раз в лейтенанта-инженера, который мирно спал за стенкой.

Но это случай исключительный из тех, что делят время на "до случая" и "после".

А так в гарнизоне тишина и спокойствие.

Вот идет на службу по пыльной улице городка прапорщик Берендеев, заведующий кабинетом тренажеров авиационной учебной части. На нем стоптанные сандалии, мятые холщовые штаны и футболка с выгоревшей задорной и непонятной надписью: "Даешь в закрома родины целинный миллиард!". В таком виде он совсем не похож на военного и скорее напоминает не бравого советского прапорщика, а американского безработного или американского же писателя Хэмингуэя без бороды. Хотя, с одной стороны, кто бы позволил Берендееву с бородой служить, а с другой, трудно себе представить Хэмингуэя в футболке с призывом, чтобы Флорида или Техасщина не забыли про план по сбору зерновых. Наряд завершала белая казахская шапка наподобие стеганой войлочной панамы.

- Савелий Прохорович! Савелий Прохорович! - спешит ему навстречу женщина средних лет.

Прапорщик останавливается.

- Савелий Прохорович! Можно с вами сегодня встретиться?

Берендеев недолго думает и достает из кармана объемистую, изрядно потрепанную записную книжку.

- Давай, Света, часа в четыре заходи.

- Савелий Прохорович, - уже вполголоса говорит она, - в военторг джинсы завезли. Американские. Я отложила, вы себе гляньте или я командиру отнесу.

Берендеев кивает, прячет записную книжку и идет дальше.

С другой стороны к КПП части бодрой походкой направляется лейтенант Аркадий Вострецов, помощник командира той же учебной авиационной части, недавний выпускник краснознаменного высшего общевойскового командного училища. Он неприлично молод и сейчас без формы смотрится пацан пацаном.

Поначалу, прибыв в гарнизон, да еще и попав в авиацию, он днями не снимал синюю форму с крылышками на погонах, но на летней жаре быстро сопрел и вне службы перешел на гражданку. Пестрая рубашка с короткими рукавами, которую он купил по случаю на рынке в Алма-Ате, выглаженные до острой, как бритва, стрелки брюки. Сандалии "Скороход".

Вострецов дошел до парикмахерской, остановился и подергал дверь. Потоптался, пригладил коротко стриженые волосы, глянул на часы, на закрытую дверь парикмахерской и заторопился на службу.

В девять часов сразу после развода начинается служебный день. Раза два-три в месяц сюда приезжали на пару дней летчики, чтобы потренироваться на тренажерах и пожить в условиях максимально приближенных к тыловым. Когда не надо ждать тревог, неожиданных вылетов и можно расслабиться, отдохнуть и поухаживать за женской половиной городка. В остальное время в части поддерживали боеготовность. Красили бордюры, проводили политзанятия, занимались строевой подготовкой.

В учебном классе за партами сидели прапорщик Берендеев и три солдата - все подчиненные Вострецова. Сам Аркадий расхаживал между партами с раскрытой книжкой и диктовал с листа:

- Поздней ночью

Или утром рано,

В злую стужу или душный зной

Под свою надежную охрану

Принимал Отчизну

Часовой. -

Солдаты, торопясь успеть за лейтенантом, строчили в тетрадках. Прапорщик сидел спокойно, только временами делал какие-то пометки в записной книжке.

- Знал -

Не одному ему не спится:

Стихнут разводящего шаги,

Он насквозь прослушает землицу -

На границе бодрствуют враги!

Точат озверело и жестоко

Когти бронетигров и пантер.

Гитлеровцы - с запада,

С востока -

Самураи целят в СССР.

Ни на миг не сводят злое око

С наших городов и деревень...

(стихи Е.Артюхова)

Читать, и даже конспектировать патриотические, стихи - в этом была задумка лейтенанта, чередовавшего с привычным чтением "Коммуниста вооруженных сил" рекомендованную политотделом поэзию.

Было жарко. В распахнутые окна залетали мухи и лениво ползали по стеклам. Солдаты и прапорщик тоскливо следили за ними, смотрели сквозь пыльное стекло, на городок.

А тот словно вымер. Пустой плац. Вот через него краем, вдоль забора, по тени протрусила собака. За забором пыльные улицы, дома с раскрытыми, затянутыми марлей окнами. Еще дальше начиналась степь до самого горизонта.

Берендеев вызывающе широко зевнул.

- Прапорщик Берендеев! - немедленно отозвался лейтенант, - повторите, о чем я сейчас говорил.

- А что говорить, - давя зевок, поднялся прапорщик, - правильные стихи. Наши. Эти, на западе, только и ждут момента. Когти точат.

Они стояли друг против друга. Берендеев возвышался над лейтенантом, как северная, поросшая мхом скала. Лейтенанту было 22 года, прапорщику 44. Их разделало 22 года и 2 неодолимых звания - младший лейтенант и старший прапорщик. Берендеев еще мог стать старшим прапорщиком, но уже младшим лейтенантом никогда. Вострецову и вовсе предстояло шагать лишь вверх до недостижимых для Берендеева высот и званий.

- Садитесь, Берендеев, впредь будьте внимательнее.

Он еще проверил конспекты солдат, прежде чем закончить занятия и дать команду разойтись.

Солдаты шли дальше белить бордюры, прапорщик направлялся на заведование - в кабинет авиационных тренажеров, а лейтенант Вострецов шел устраивать личную жизнь.

Лейтенанту по возрасту и положению нужна была женщина. Женщин в гарнизоне было немного и свободных так просто не отыскать. Даже те, что незамужем, или крутили романы с наезжавшими летчиками, или негласно числились за какими-то старшими лейтенантами, капитанами, прапорщиками и майорами.

Помыкавшись с месяц Аркадий пошел на решительный шаг и всем своим трем далеким училищным подругам отправил письма. Написал, что хотя и закончил училище общевойсковое, служит теперь в авиации. Соврал, что уже летал и прыгал с парашютом. Расписал городок и заодно быт в "маленьком, но славном гарнизоне", где климат между летними пылевыми бурями и зимними буранами почти как в Швейцарии. И водовозка приезжает два раза в неделю, так что жить здесь можно.

Во все три послания было вписано предложение разделить жизнь и судьбу и незамедлительно приехать к нему в Казахстан.

Разослав крик своей души, он первое время ходил сам не свой, опасаясь, что на его призыв за рукой и сердцем приедут сразу три невесты. Но оказалось, что боялся зря - не приехала ни одна.

Поэтому Вострецов ухаживал за парикмахершей Леной. Женщиной незамужей и незанятой, к тому же с массой других достоинств вроде ямочек на щеках и круглых коленок, хоть она и была на пять лет старше лейтенанта.

Аркадий каждый день стригся и все не решался заявить о своих чувствах. Он приходил в парикмахерскую, занимал кресло и через зеркало смотрел на парикмахершу глупыми влюбленными глазами.

По бокам от зеркала висели фотографии холеных мужчин, демонстрирующих образцы причесок и здесь же вырезанная из журнала "Рижская мода" страница. С нее стройный блондин в джинсовом костюме, картинно отставив руку, презрительно смотрел на Вострецова.

- Стричься, будем?

Лейтенант отвернулся от наглого блондина, пригладил свои жесткие цвета пакли волосы и попросил:

- Подровняйте, пожалуйста.

- С одеколоном? - уныло спросила та.

- С одеколоном.

Парикмахерша порхала над ним ножницами, потом брала зеленую бутылочку с оранжевой грушей на пробке, давила на грушу и орошала одеколоном, стоявшие торчком волосы лейтенанта.

Лейтенант вздыхал и, вставая, клал на столик тридцать копеек мелочью и шоколадку.

От жары шоколадка расплавилась и теперь гнулась, словно лист бумаги.

- Лена! - Наконец, решался он, - а какие вам, как парикмахеру и человеку, мужчины нравятся?

- Лысые. С ними возни меньше.

Лейтенант снова вздыхал и уходил править службу. Блондин со стенки смеялся вослед. А парикмахерша Лена, брезгливо выкинув расплавившийся до комка шоколад в урну, где валялись комья ваты, старая сломанная расческа и срезанные волосы клиентов, садилась у окна с затрепанным журналом "Рижская мода", посматривала в окошко, словно выглядывая того самого настоящего мужчину.

А расстроенный лейтенант утверждался на подчиненных.

В его подчинении были три безответных солдата и прапорщик Савелий Берендеев. Победа над солдатами досталась так легко, что не радовала. Она была автоматической. Солдатам приказывали копать, и они копали. Приказывали носить, и они носили. Приказывали зарывать отрытую вчера яму, и они безропотно зарывали.

Сейчас они отбивали белую полоску на бордюре. Лейтенант придирчиво посмотрел и приказал вернуться назад и перебелить все на два сантиметра выше. Слегка успокоившись, он направился к Берендееву.

Прапорщик лейтенанта раздражал. Своим спокойствием, уверенностью много пожившего и повидавшего человека. Даже непробиваемостью. И лейтенант пошел пробивать подчиненного.

В кабинете тренажеров было тихо и темно. У входа стоял УАК - учебный авиационный комплекс, полная копия кабины самолета со всеми приборами, креслом и ручкой управления. Дальше шли модели авиационных двигателей в разрезе, кусок крыла с задранными закрылками. Рядом стойка шасси с толстыми шинами. У стены уходили вверх отполированные рельсы учебной катапульты.

Лейтенант, зайдя со света, подслеповато оглянулся. Прапорщика нигде не было видно.

- Берендеев!

- Я! - прапорщик появился откуда-то сбоку и снизу, щелкнул рубильником и зажег свет. На его щеке четко отпечатался след подушки.

- Занимаетесь, значит, - усмехнулся лейтенант, - готовите материальную часть к учебному процессу.

Он прошелся взад вперед, и прапорщик послушно поворачивался ему вслед.

- Доложите свои обязанности.

- Это, содержать в исправности вверенную материальную часть, - Савелий уверенно загибал толстые пальцы, - высоко нести часть советского воина и прапорщика, в дни тренировок летчиков обеспечивать учебно-тренировочный процесс, быть всегда боеготовым, по-уставному опрятным...

За окном солдаты добеливали бордюр.

- Савелий!

- Я!

- Почему женщины в гарнизоне к тебе как-то тянутся? Ведь ты только прапорщик, не офицер.

Тот лишь пожал плечами, смутился.

- Ну, вы скажете, товарищ лейтенант. Так уж и тянутся. Они ж сами. Бабы, женщины то есть, они же, что, голый инстинкт. Верно, настоящего мужчину чуют.

Это он сказал зря. До этого просто недовольный Вострецов теперь всерьез разозлился.

- Мужчину, говорите, чуют? Что же этот мужчина в своих обязанностях мне про строевую подготовку и выправку ничего не сказал? Так что, Берендеев, через пятнадцать минут встречаемся на плацу.

Солнце палило невыносимо, вдобавок на строевые занятия пришлось натянуть сапоги, и теперь париться в этом дурацком полушерстяном обмундировании, которое таскали служивые, невзирая на климат, во всех широтах от Новой Земли до Кушки.

Доставалось не только рубившему строевым прапорщику, но и командовавшему им лейтенанту.

- Раз-два, раз-два, выше носок! - и Берендеев тянул выше носок. Вскоре Вострецов понял, что сам устал, и тут, выручая его, подбежал посыльный.

- Товарищ лейтенант! Вас дежурный по части вызывает.

- Прапорщик Берендеев!

- Я! - Немедленно отозвался тот.

- Отрабатывайте пока строевые приемы самостоятельно. Следующая тема - отдание воинской чести начальнику. Я скоро вернусь.

Лейтенант быстро взбежал по лестнице в здании штаба.

Дежурный по части сидел на втором этаже и сквозь широкое окно наблюдал, как Берендеев рубит шаг по плацу вдоль белой линии. У края плаца раскинулся огромный карагач. Берендеев четким строевым шагом подошел к нему и "отдал честь".

Майор-дежурный, наблюдавший за ним из окна, засмеялся.

- Ну, я ему сейчас устрою! - вскипел лейтенант.

- Хватит тебе, - остановил его дежурный. - Прекращай занятия!

- Почему? - возмутился Вострецов, - Это мой прапорщик!

- Приказ.

- Чей?! - требовательно уточнил Вострецов.

- Жена командира части звонила.

Дом командного состава стоял напротив, тоже окнами на плац.

- Да и обед уже по распорядку.

В столовую пришли одновременно. Они смыли пыль у умывальника и также рядом встали с подносами на раздачу.

- Мы вами еще займемся, - туманно пригрозил Вострецов, все еще недоумевая, какое дело жене полковника до строевых занятий.

Берендеев поставил себе два компота и послушно двигал поднос за лейтенантом.

- И конспекты я ваши проверю, - не унимался тот, подумывая, чем бы еще досадить прапору.

Они дошли до толстой тетки, разливавшей первое. Та плеснула лейтенанту плошку жижи с разваренной капустой и, не глядя, протянула тарелку. Потом она заметила Берендеева. Сначала рукой поправила сероватую наколку на голове, потом покраснела и смущенно улыбнулась, а черпак в ее руке нырнул на самое дно бака. Она там основательно покопалась и выудила из глубин бака громадный кусок мяса.

- На здоровье, кушайте, Савелий Прохорович! - низким грудным голосом сказала она.

Вострецов недоуменно глянул сначала в тарелку к прапорщику, потом в свою, где одиноко плавала разваренная капуста с медалью жира.

- После обеда на строевые занятия, - прошипел он, - Мне жена командира не указ. Продолжим. Носок вы, товарищ прапорщик, тянуть так и не научились, будем отрабатывать!

- У меня освобождение, - подумав, ответил прапорщик и протянул бумажку. Вострецов раза три прочитал ее:

- Так это же стоматолог - Нина Семеновна! - изумился он, - При чем тут зубы и... - он снова перечитал бумажку, - "Нуждается в освобождении от строевых занятий сроком на один месяц".

- Не знаю, - отвернувшись в сторону, пробасил Берендеев, - Она сейчас за начмеда. Ей виднее.

После обеда заставить кого-либо в этом пекле работать мог разве что садист. В гарнизоне объявлялся негласный тихий час.

Вострецов садистом не был, и сам шел отдыхать в свою комнату в общежитии. Здесь он раздевался до трусов, направлял на себя лопасти гоняющего раскаленный воздух вентилятора и ложился на койку. От строевых занятий форма пропотела. Пришлось снять ее и бросить в стирку. Ведро уже было полно грязных носков, трусов, маек. Вострецов вновь подумал, что срочно надо жениться.

Берендеев тоже отправился домой отдохнуть и отлежаться, правда по дороге его перехватила пышная крашеная блондинка, ведущая кружок макраме в доме офицеров.

- Савелий Прохорович!

- Что тебе, Ира?

Та молчала, лишь изредка бросая застенчивые взгляды на Берендеева, что было несколько странно для такой уверенной в себе пышки.

- Что, Ира, опять?

- Да, Савелий Прохорович, на море отдыхала.

- Ну что с тобой делать, приходи вечерком, после семи.

- Спасибо, Савелий Прохорович.

По пути в общежитие он заглянул в буфет, и там Катька-буфетчица, слазив в холодильник, угостила его бутылкой пива.

Прапорщик, с удовольствием потягивая пивко, увидел за окном спешащего куда-то лейтенанта. Настроение сразу испортилось.

Лейтенант остановился было у парикмахерской, потоптался и, так и не решившись зайти, пошел куда-то дальше. На лице прапорщика появилась змеиная улыбка. К тому же он вспомнил, что завтра рано утром лейтенант с попутной машиной едет в аэропорт, чтобы использовать оставшиеся от отпуска проездные и слетать на день в Ленинград. Причем Берендееву надлежало вечером того же дня лейтенанта встретить.

- Чудит, начальничек, - пробормотал он, поднимаясь из-за стола.

- Савелий Прохорович! - Катя царственно выплыла из-за стойки со свертком в руках. - Я вам тут колбаски, сырку завернула, пользуйтесь на здоровье.

Вторая половина дня прошла спокойно. Вострецов, не найдя чистого белья, вместо службы затеял стирку и яростно шурудил в тазике. Берендеев раскатал матрац прямо в кабинете за одним из тренажеров. А солдаты без начальственного глаза тоже где-то гасились и не подавали признаков жизни.

Жизнь в гарнизоне замерла до вечера и приходящей с ним прохлады. А пришел вечер, и все зашевелилось. Захлопали двери домов, появились на улицах люди. И только Вострецов, собираясь в путь, улегся пораньше, поставив будильник на четыре утра. Он выключил свет и думал о своей лейтенантской жизни, о парикмахерше Лене, о прапорщике Берендееве. Представлял завтрашнюю поездку в Ленинград и связываемые с ней надежды.

Прапорщик тоже думал. Он давно запер кабинет, опечатал дверь. Потом прошел до окраины городка, встал на пригорке и смотрел вдаль.

В степи садилось солнце. Огромное, красное, оно катилось за высокую траву вдали, садилось куда-то далеко за городок, за степь, пустыню, может, даже, за Казахстан. Берендеев стоял и смотрел на закат. Лицо его со стороны казалось медно-красным, забронзовевшим. Широко расставленные ноги уверенно упирались в землю. Руки он держал в карманах, и во всей его позе сквозила основательность и пренебрежение к земной суете.

Его осторожно тронули за локоть. Незнакомая женщина невысокого роста, в полевой военной форме с сержантскими погонами, уже минут пять стояла сзади, не решаясь обратиться.

- Савелий Прохорович, простите за беспокойство, мне ваш адрес дали. Я к вам издалека приехала, из другого гарнизона.

- Завтра приходите. - Савелию не хотелось возвращаться от заката, к мирским, суетным делам.

- Савелий Прохорович, - не отставала та, - я к вам на попутке с караулом добиралась. Машина через три часа назад пойдет.

Берендеев посмотрел на запад. Солнце уже село, только его край еще виднелся над горизонтом, ничего уже не освещая.

- Ладно, пошли, - махнул рукой Берендеев, - все равно мне завтра этого сморчка в аэропорту встречать.

Они прошли на территорию части, проскрипела дверь учебного корпуса, зажегся свет в кабинете авиационных тренажеров. Через десять минут оттуда донесся глухой взрыв, будто хлопнули пустой надутый пакет. Погасли окна в кабинете. Сначала из дверей выскользнула женщина-сержант, минут через пять вышел Берендеев и запер дверь на замок.

Городок с вечерней прохладой ожил. Гарнизонная столовая превратилась в кафе. Из ее открытых окон доносились, перекрывавшие музыку, задорные пьяные крики.

Работал Дом офицеров, где непьющие и чуждые шумных развлечений военные изучали макраме, художественную кройку, шитье и вязание. Там же, судя по звукам, кто-то мучил баян.

По единственной освещенной фонарями улице чинно прогуливались пары.

Берендеев вспомнил про приглашение, завернул в военторг и вскоре вышел оттуда с плотным пакетом под мышкой...

В четыре утра в комнате офицерского общежития зазвонил будильник.

Вострецов споро поднялся, натянул так и невысохшее, постиранное накануне белье и засобирался в дальний путь.

Вообще-то отпуск лейтенант уже отгулял. Но от него остались два дня и неиспользованные проездные. Чтобы они не пропали, их надо было использовать. И лейтенант, недолго думая, выписал себе билеты в далекий Ленинград. Дело в том, что у Вострецова была мечта - купить джинсы. В Алма-Ате на рынке настоящие американские джинсы, эти синие ковбойские штаны, стоили 300 рублей или полторы лейтенантских получки. Вострецов решил воспользоваться предоставленным ему государством правом бесплатного проезда в отпуск в любую точку страны и даже обратно и отправился в портовый город Ленинград, где, по слухам, джинсы стоили лишь 200 рублей.

У Аркадия все было четко рассчитано. Засветло добраться до аэропорта Алма-Аты. Утром прилет в Ленинград. Покупка джинсов. Эрмитаж, Нева, Петропавловская крепость. Обед в Астории и обратный рейс в тот же день вечером, где его в Алма-Ате должен встретить Берендеев на казенном УАЗике. И уже на следующий день он щеголяет в джинсах, небрежно бросая на вопросы офицеров:

- Да на днях в Ленинград смотался, у моряков в порту купил.

И началось все красиво: попутный грузовик, белоснежный лайнер в аэропорту, карамель "Взлетная", длинноногие стюардессы, и аэрофлотовская резиновая курица на обед.

Аэропорт Пулково в Ленинграде встретил северной прохладой и моросящим дождиком. Вострецов не стал ждать автобус и уверенным шагом отправился на стоянку такси.

- В порт! - небрежно бросил он, развалившись на заднем сиденье "Волги".

- В какой? Рыбный, Торговый, Пассажирский? - спросил таксист, не поворачивая головы.

- В торговый... - подумав, решил Вострецов.

Доехали неожиданно быстро, за полчаса, сначала по шоссе к городу, потом по какому-то проспекту, затем по набережной вдоль древнего канала с поросшими мхом каменными стенками.

Вострецов подпрыгивал на продавленном заднем сиденье и думал, что, похоже, жизнь удалась. Еще утром он трясся в попутном грузовике в Алма-Ату, проезжал мимо верблюдов, потом несколько часов летел в лайнере на высоте, как им сказали, девять тысяч метров, теперь вот на "Волге", такой же, как у командира гарнизона, он торопится по делам в порт.

"Были бы деньги, купил бы две пары и одну в Алма-Ате втюхал с наваром", - посетила его недостойная советского офицера мысль.

Он очнулся от мечтаний, когда такси уже стояло напротив ворот порта. Расплатился. Вышел. За высоким забором виднелись мачты судов, высокие ряды контейнеров. Временами ветер доносил густой запах застоявшейся воды. На входе в порт топтался не только вохровец, но и пограничник. У всех входящих и выходящих они бдительно проверяли пропуска.

Да и публика сновала не та, что была нужна. Докеры в робах и касках, какие-то тетки явно неморского вида. Потом выпорхнула стайка галдящих иностранцев в яркой одежде. Гомоня, они сели в дожидавшийся их автобус и уехали.

Главное, джинсы никто не продавал. Было холодно и мокро. Непрекращающийся дождик уже не бодрил, а раздражал.

Аркадий пошел вдоль забора порта. Забор был капитальный - ни одной дырки и, вдобавок, с колючей проволокой поверху.

Так он прошагал метров двести. Справа все тянулся забор, слева сначала обычные жилые дома, потом показался магазин "Альбатрос".

Наконец, попался и прохожий, видно, моряк в фуражке-мичманке с шитым крабом и в явно импортном шуршащем плаще.

- Товарищ, - тревожно спросил его Вострецов, - а где бы тут джинсы купить?

- В "Альбатросе", - ткнул пальцем в магазин морячок.

В магазине было неожиданно просторно и тихо. Первый этаж продукты и всякое барахло: сигареты, сервизы, бутылки с яркими этикетками. На втором этаже продавалась одежда и, тут сердце Вострецова дрогнуло: в первом же отделе длинными синими рядами висели джинсы.

Аркадий глянул на ценник. Джинсы стоили десять рублей! Он недоверчиво пробежался вдоль ряда. Десять-двенадцать-четырнадцать и снова десять рублей. Дороже четырнадцати рублей джинсов не было.

Аркадий подошел к продавщице и почему-то шепотом спросил:

- Простите, а можно я две пары возьму?

- Пожалуйста, - пожала та плечами, - касса на первом этаже.

Вострецов развернулся. Две пары джинсов. Остроносые ботинки на высоком каблуке. Дакроновая куртка "Судзуки" и темные очки с такой же надписью по стеклу.

Он уже приготовился смотреть на мир через эти судзуки, и этот мир ему уже заранее нравился.

В окошко кассы, отстояв очередь, он протянул заранее приготовленные семьдесят три рубля. Семь червонцев и три похожих на медали юбилейных рубля с отчеканенным Лениным.

- Это что? - Молодая кассирша посмотрела на купюры и даже на Ленина как-то брезгливо.

- Деньги, - радостно произнес предвкушавший скорое счастье Вострецов.

- Что мне ваши деньги, чеки давайте.

- Какие чеки?

На Вострецова смотрели, как на идиота. И кассирша, и очередь, в которой кто-то уже посмеивался, показывая ему, словно дразнясь, маленькие, сколотые в книжечки, красивые бумажки с якорьками.

- Чеки Внешторгбанка. Это магазин для моряков!..

Когда он вышел из магазина, в порту протяжно и тоскливо загудел пароход. До отлета назад в Алма-Ату оставалось три часа.

Но сдаваться Аркадий не собирался, джинсы приняли для него форму маниакальной идеи. И, презрев стыд, он пристал к первому же вышедшему из "Альбатроса" покупателю, свидетелю его позора, увешанному свертками толстяку с вопросом, где еще можно купить в Ленинграде джинсы.

- Да я бы сам тебе купил, - распахнул душу тот, - да все чеки потратил. Ты, парень, езжай в гостиный двор, там, на галёре, втором этаже фарца тусуется. У них и купишь.

Толстяк даже показал остановку автобуса, идущего прямо до этого гостиного двора.

Длинный, как колбаса, "Икарус" с резиновой гармошкой посередине, неспешно полз вдоль каналов, по пустынным улицам мимо старинных особняков. Наконец, он вырулил на Невский проспект и остановился у вытянутого желтого здания с колоннами.

- Гостиный Двор, - буркнул водитель.

"Галёра" - это, верно, галерея!" - догадался Вострецов, взбежал по лестнице на второй этаж и рысью помчался вдоль колонн по скрученной в овал галерее. В конце витка ему встретились одетые явно в заграничное парни с яркими пакетами в руках.

"Они!" - понял Аркадий и, подбежав к крайнему в темных очках, лениво подпиравшему стену, решительно то ли спросил, то ли заявил:

- Джинсы?!

- Двести пятьдесят. - ответил тот, не поворачивая головы.

- Двести десять! - сказал, как отрезал Вострецов. Столько у него просто не было.

Фарцовщик медленно повернул к нему голову, снял темные очки. В его наглых глазах мелькнул интерес.

- Откуда ты, чувак? - поинтересовался он.

- Из Казахстана, - Аркадий глянул на часы. До рейса оставалось без малого два часа.

- Ну, если из Казахстана,.. - фарцовщик достал желтый портновской метр и приложил его к Вострецову. Потом он, задрав голову, что-то шептал сам себе и сказал решительно, будто приговор вынес:

- Уступлю за двести двадцать.

Путаясь в рублях и мелочи, Вострецов отсчитал деньги. Взамен он получил яркий пакет. Внутри, запечатанные в сверкающий целлофан, словно букет цветов, лежали украшенные лейблами, орлами и заклепками синие американские джинсы.

- Фирма... - успокоил его продавец и даже любезно подсказал, где военная комендатура и как отсюда добраться до аэропорта.

Повезло и здесь. Комендатура оказалась под боком, на Садовой улице. Там Вострецов отметил отпускной и потрусил на метро. Денег на такси у него не осталось.

Впрочем, за пять минут до конца регистрации на рейс он оказался в аэропорту.

Возвращаясь к месту службы, на высоте 9000 метров над землей, он мысленно перебирал весь этот хлопотный день. Уже улыбался неудаче в порту и предвкушал, как через несколько часов доберется до гарнизона. Теперь, в джинсах, его шансы в глазах Лены несомненно должны были вырасти.

Он просунул руку в пакет и сквозь надорванный целлофан погладил слегка шершавую ткань. Вещь!

В конце концов, он не выдержал и отправился в туалет переодеваться.

В тесной кабинке было не повернуться. Джинсы развернулись как-то однобоко, и Аркадий, неловко переступая в спущенных штанах, все никак не мог понять, как же их надеть.

Дело в том, что в джинсах оказалась только одна штанина. Несомненно, от джинсов, и даже с размашистым орлом на заднем кармане, но только одна!

"Как же так?! - Вострецов так и этак вертел штанину, - может, ошибка?" Он вспомнил лицо спекулянта и как-то сразу понял, что ошибки нет. И, вполне возможно, кто-то сейчас, так же, как и он, решивший прибарахлиться, бегает, матерясь, со второй штаниной.

В дверь туалета давно стучали, дергали ручку. Наконец, Аркадий вышел оттуда без пакета и без штанины, которую он с огромным трудом пропихнул в узкий самолетный унитаз.

"Только бы никто не узнал, - повторял он всю оставшуюся дорогу.

В Алма-Ате его, как и договаривались, ждал УАЗик. Берендеев стоял у ограждения и корчил улыбку, изображая радость от встречи с начальством. Он был в гражданке: в своей дурацкой казахской шапке, линялой футболке и джинсах, новеньких американских джинсах густого синего цвета - полного комплекта - с двумя штанинами.

УАЗик пылил по казахской степи. Лейтенант сидел рядом с водителем, прапорщик пристроился сзади. Через полчаса Вострецов не выдержал:

- Откуда джинсы, Берендеев?

- В военторге купил, - пожал плечами тот, - привезли одни, а командиру не подошли.

- И сколько стоят?

- Сорок восемь рублей.

- Нашими рублями? - как-то странно поинтересовался Вострецов.

- А какими еще? - удивился прапорщик. - Как слетали, товарищ лейтенант?

- Слетал,.. - туманно ответил тот.

Всю оставшуюся дорогу молчали, лишь уже в темноте, въехав в городок, Вострецов, глянув на часы, дал команду шоферу:

- К парикмахерской!..

- Что-то вы сегодня поздно, - заметила Лена, откладывая журнал.

Вострецов сел в кресло. Всегда строгие лица на фотографиях сегодня словно таили усмешку. И даже джинсовый блондин с "Рижской моды" смотрел не с обычным пренебрежением, а насмешливо, словно говоря: "Куда же ты суешься, парень?!"

- Дела были. - Аркадий поторопился увести разговор в сторону. - И что вы так себя, Лена, ведете одиноко и заброшенно, будто в гарнизоне и мужчин нет?

- Ах, правду говорите, - доставая какую-то подозрительную простынь, вздохнула парикмахерша. - Нет мужчин, откуда ж им у нас быть? Вот разве летчики к нам выберутся. И чего они так редко приезжают?

- Жены не отпускают, - мстительно сказал Вострецов, на что Лена туго затянула ему простынь на шее.

- Вас снова подровнять? С одеколоном или как?

- Наголо! - просипел сдавленным горлом лейтенант. - Раз уж настоящие мужчины, как вы говорите, лысые.

Парикмахерша правила клинок опасной бритвы на длинном ремне и пристально смотрела на Вострецова.

- Мужчины. Мужчины должны быть, как магнит, чтобы потянуло и все. Как в омут - с головой!

- Вот и мой подчиненный Берендеев говорит, что это один инстинкт. - Глядя на летающую бритву в руках Лены, заметил лейтенант. - А я не согласный. Не инстинкт, а любовь правит миром, и красота, как говорил писатель Достоевский.

- Так вы с Савелием Прохоровичем служите? - удивилась парикмахерша.

- Какой еще Савелий Прохорович? Прапорщик Берендеев он и все.

- Ах, не скажите! - Лена о чем-то задумалась, отложила бритву. Потом снова вздохнула, взяла помазок и стала решительно покрывать голову лейтенанта мыльной пеной.

- И Савелию Прохоровичу от меня привет обязательно передайте, - сказала она, когда мыло залепило Аркадию лицо, и он уже ничего не мог ответить...

Вострецов ходил по комнате общежития и думал. Думать мешала его собственная бритая наголо голова, отражавшаяся в зеркале. Он сел к столу.

- Берендеев,.. - задумчиво произнес он, - чего они все, с ума посходили? Прапор и прапор!

Аркадий, как начальник, когда-то прочитал его личное дело. Ничего особенного. Служил срочную. Остался на сверхсрочную. Зачли гидромелиоративный техникум, присвоили прапорщика. И все годы прослужил здесь, в одной части на одной должности. Живет один, хотя женат. Жена на каком-то украинском хуторе вместе с детьми. Их разделяло полторы тысячи километров и неполный год, оставшийся Берендееву до пенсии. Вострецов вспомнил: поговаривали, что Берендеев не разводится, чтобы не потерять дополнительные выплаты на членов семьи. И все равно, непонятно... Ладно бы он заведовал каким-то складом. Или что-нибудь выдавал личному составу. Непонятно, почему к нему именно женщины явно неравнодушны. Похоже, неплохо он тут устроился.

Уже засыпая, Вострецов припомнил поговорку своего курсового офицера: "А мне и не надо, чтобы ты служил. Мне надо, чтобы ты мучился". Припомнив, родил свою первую великую фразу, переиначив слова классика на военный лад: "Если подчиненный не сдается, его переводят".

Но утром в часть приехали летчики, и лейтенанту стало не до Берендеева. Летчики приехали из дыры еще большей, с дальнего, у самой границы, аэродрома. Приехали потренироваться, а заодно и отдохнуть, попить водочки, повеселиться.

Городок с их появлением ожил. Забегали горничные в гостинице. Баянист отменил вечерние занятия в кружке Дома офицеров и к вечеру перебрался со своим баяном в кафе. Лена в парикмахерской не успевала делать "химию" и прически неожиданно повалившим клиенткам. После обеда и она, повесив на двери табличку "Закрыто", убежала куда-то с туфлями на высоких каблуках подмышкой.

Летчики до обеда крутились на тренажерах. Взмыленный Берендеев запустил все свое хозяйство. В кабине самолета мигали лампочки и метались стрелки приборов, имитируя полет и посадку. Взлетало вверх кресло учебной катапульты. Крутились лопасти турбин в разрезанном для наглядности макете двигателя. Даже снятое с самолета шасси зачем-то несколько раз провезли по классу.

Наскоро прогнав программу, летчики пошли в баню. Вечером же огнями засверкало гарнизонное кафе, где принаряженные женщины отплясывали с кавалерами.

Вострецов подергал закрытую дверь парикмахерской. Постоял и побрел на звуки музыки. Здесь он через низкое открытое окно увидел, как Лену крутит в вальсе какой-то усатый капитан, а та весело, заливисто смеется.

Летчики, поставив на уши городок, гудели два дня. На третий они уехали. Неожиданный праздник закончился, жизнь вошла в прежнее, спокойное русло. Солдаты собирали мусор, разбросанные пустые бутылки. Женщины вздыхали, глядя на белые инверсные следы, оставляемые самолетами в небе.

Впрочем, и сегодня был день не самый рядовой, а и почище некоторых праздников. День получки, когда военнослужащие учебной авиационной части получали жалование.

Хотя и денег на всех хватит, и тратить их особо здесь некуда, но в три часа в коридоре уже выстроилась очередь к низкому, забранному решеткой, окошку.

Вострецов подошел к кассе. Берендеев стоял последним. Он молча подвинулся, пропуская лейтенанта. Тот принял это как должное.

Деньги выдавала крашеная в рыжий, высохшая, как вобла, мымра. Она и деньги выдавал противно. Сначала положит нормальные купюры, а потом сверху рваную, склеенную бумажкой. Хотя могла ее и в середину положить. И мелочь всегда требовала для ровного счета, 25 там или 12 копеек.

Очередь двигалась медленно.

- Ой! Савелий Прохорович! - кассирша даже попыталась высунуть в окошко голову, - Что ж вы там стоите? Проходите сюда! - и тут же бросила остальным, уже резко и раздраженно: - Он занимал!

Берендеев сложил в карман новенькие хрустящие червонцы, расписался в ведомости и отошел. Вострецов проводил его долгим придирчивым взглядом...

...Да, летчики уехали, жалованье выдали, и можно было без помех заняться подчиненным.

- Садитесь, Берендеев.

Лейтенант достал личное дело прапорщика. Затягивая паузу, перелистал его.

Берендеев сидел прямо, равнодушно глядя перед собой.

Беседа была официальной, и лейтенант обращался на "вы".

- Савелий Прохорович, учтя вашу выслугу и опыт, командование приняло решение перевести вас на вышестоящую должность, чтобы дать вам возможность получить перед увольнением в запас... - тут Вострецов сделал торжественную паузу, - звание старшего прапорщика. Это должность заведующего баней в соседнем гарнизоне.

Берендеев вздрогнул:

- Я не согласный.

Потом он потерял лицо и понес очевидный бред. Про двадцать четыре года и одиннадцать месяцев в авиации. Про призвание к обслуживанию тренажеров и, даже про желание дослужить именно с таким замечательным начальником, как лейтенант Вострецов.

Аркадий растерялся. Слова прапорщика его попросту ошарашили. Он даже, в какой-то степени, уже отнес их к силе своего педагогического таланта.

- Ладно, Берендеев, - наконец, перебил его он, - идите. Будем думать.

Хотя чего думать?! Надо же. Прапорщик Берендеев, кремень и скала, отказывается от повышения и очередного звания, чтобы служить именно с ним, лейтенантом Вострецовым. Значит, не зря он старался на политзанятиях, боевой учебе, в личных беседах. Даже такого, как Берендеев, пронять удалось!

Он бы еще поразмышлял о своем педагогическом таланте, но в дверь постучали. На пороге стоял запыхавшийся прапорщик.

- Разрешите, товарищ лейтенант?

- Заходи, заходи Савелий Прохорович! - подобрел Вострецов.

Тот боком протиснулся в кабинет и положил на стол пакет. Сквозь целлофан просвечивала синяя фирменная джинсовая рубашка.

- Это что, взятка?! - деловито поинтересовался Вострецов, не отводя взгляда от рубашки.

- Нет, - подумав, ответил Берендеев, - так, в военторге дали.

- Что-то в нашем военторге такого раньше не было, - усомнился Вострецов. - Как и джинсов американских.

- Чего уж там, - вздохнул Берендеев, - берите.

- Ладно! - все еще не решаясь прямо на глазах у прапорщика взять подарок, махнул рукой лейтенант, - Ладно, Берендеев. Служите. Пока...

Жизнь все расставила по своим местам.

И снова пошли дни, похожие, как близнецы. Стояло лето - противное время в Казахстане, хуже его была только зима.

Прошел месяц. Вострецов слегка оброс и снова стал каждый день ходить в парикмахерскую: вздыхать и ровняться с одеколоном. Он еще не подозревал, что готовит ему Берендеев.

Удар был нанесен в субботний день. Накануне прапорщик выпросил отгул и на попутном грузовике уехал в Алма-Ату. Под вечер вернулся грузовик, но прапорщика в нем не было. Он появился только утром в субботу, и его появление произвело в маленьком гарнизоне фурор.

Вострецов брился, когда к нему в комнату вбежал сослуживец:

- Там, твой Берендеев!..

- Что Берендеев? - не понял Аркадий.

- Из города на машине прикатил!

- Жаль, не на верблюде?! - съязвил Вострецов.

- Да нет, - сослуживец был явно поражен. - Он на своей машине прикатил.

Вострецов, не добрившись, стер пену, натянул джинсовую рубашку и пошел к штабу смотреть.

У штаба стояла новенькая сверкающая машина, словно из другого мира, "Жигули" ВАЗ 2106, еще не виданная здесь, с черными клыками на хромированном бампере. Бежевого цвета седан с красными кожаными сиденьями и синей прозрачной полосой по верху лобового стекла с надписью "АVTOEXPORT", стоившая, как говорили собравшиеся здесь же знатоки, на сто рублей дороже "Волги".

Среди козлов-уазиков и пропыленной "Волги" командира части экспортный "жигуль" смотрелся, как арабский скакун среди колхозного табуна.

- Девять тысяч, девять тысяч сто. - шелестело по толпе.

"Девять тысяч сто", - обескуражено думал лейтенант, разглядывая машину, и ему почему-то вспомнилось, как он летал через всю страну в Ленинград за джинсами на сто рублей дешевле. Воспоминания о джинсах не радовали. "Девять тысяч - снова повторил он. - И еще сто рублей. Но это же невозможно!"

Цифра была нереальной, из разряда "четыре года не есть, не пить".

С этого дня Вострецов стал за прапорщиком следить.

Берендеев шел в столовую, лейтенант пристраивался следом. Прапорщик кушал свое мясо, Вострецов за соседним столиком хлебал пустой суп. Потом Савелий отправлялся к тренажерам, и Вострецов за день находил повод раза три заглянуть в его кабинет.

Он даже пробовал по вечерам из здания напротив заглядывать через окно в комнату Берендеева. Вдруг, подлый прапор там деньги печатает. Ему уже донесли, что в Алма-Ате прапорщик в автомагазине расплатился толстенными пачками красненьких червонцев, перевязанных суровой ниткой.

Но прапор денег не печатал. Или печатал их в другое время. Вечером же, он или смотрел телевизор, или ел что-то из консервной банки или лежал, глядя в потолок.

- И украсть-то ему нечего! - недоумевал Вострецов, сжимая в руках армейский бинокль.

Вознагражден он был лишь на третий день. После обеда, когда Берендеев у столовой, задумчиво ковырял спичкой в зубах, к нему подошла Лена, та самая Лена из парикмахерской гарнизона.

Стоящий в стороне лейтенант заметался, потом резво обежал столовую и встал за углом, уловив конец разговора.

- ...Эх, Лена, знаешь ведь, летчики эти до добра не доведут, - добродушно басил прапорщик.

- Ой! Савелий Прохорович! Вы прямо, как замполит говорите.

- Да мне-то что, приходи сегодня ко мне часов в шесть, только смотри, чтобы шибздика этого не было, а то уже дня три вокруг трется.

Вострецов замер. "Ко мне" - это или в общежитие или в кабинет тренажеров. Скорее в кабинет, в шесть Берендеев как раз заканчивал служебный день. И что Лене от него надо? Причем тут летчики? И кто такой "шибздик"?..

"А шибздик, это, верно, я", - неожиданно догадался он.

В половине шестого Вострецов набрал номер Бернедеева.

- Зайди-ка ко мне! - бросил он прапорщику и повесил трубку.

Затем выскочил из кабинета и промчался к туалету. Он стоял, держа ручку двери, и напряженно вслушивался. Через пару минут мимо по коридору пробухали тяжелые шаги Берендеева.

Аркадий выждал и, выскользнув из туалета, потрусил в кабинет авиационных тренажеров. Сначала он попытался залезть под кабину самолета, затем, спрятаться за стойкой шасси и, наконец, успокоился в углу за макетом двигателя. Сквозь лопасти турбин было отлично видно все, что делалось в кабинете.

Берендеев вернулся минут через двадцать. Он что-то недовольно бормотал себе под нос. Аркадий расслышал только слово "мудак". Затем прапорщик полез в сейф, достал темную полулитровую бутылку из-под лимонада, чистую белую тряпку и маленький похожий на стаканчик колпачок от какого-то прибора.

Со всем этим добром Берендеев подошел к кабине самолета и замер в нерешительности. Сначала он стаканчик отставил в сторону. Постоял, подумал, отложил тряпку и быстрым резким движением взял стаканчик. Булькнула бутылка. Прапорщик поднял стаканчик и, больше не размышляя, выпил. Постояв секунду, он шумно выдохнул на прибор в кабине и стал яростно тереть его тряпкой. И только после этого закусил, достав из кармана рыжий сухарь.

Вострецов в своей засаде невольно сглотнул.

Ровно в шесть в дверь постучали, и зашла Лена. Она, улыбаясь и на ходу снимая кофту, уверенно пошла к Берендееву.

- Подожди, - сказал прапорщик. - Дверь запру.

Вострецов замер в своем углу, сжав кулаки. "Гадина! Гадина!" - беззвучно шептал он.

А Берендеев запер дверь и подошел к Лене, которая уже устраивалась в кресле учебной катапульты. Прапорщик придирчиво все осмотрел, проверил застегнутые ремни и отошел к большой красной кнопке пульта.

- Ну, с Богом! - сказал он и нажал кнопку.

Раздался взрыв. Кресло катапульты рвануло по направляющим рельсам вверх, замерло под высоким потолком и медленно опустилось назад.

Берендеев расстегнул ремни, помог Лене подняться. Ее слегка шатало. Из кармана она достала деньги и передала прапорщику.

"Десять рублей" - автоматически отметил Вострецов.

Лена уже ушла. Берендеев достал из стола записную книжку и, сделав какую-то пометку, снова спрятал ее, заперев ящик на ключ.

Потом он выключил свет и ушел.

Вострецов сидел в темноте и ничего не понимал. "Может, это спорт? - думал он, - типа, как на парашюте?.. Двадцать пять рублей? Бред какой-то".

Наконец, он встал, зажег свет и сел за стол Берендеева. Лейтенант подергал ящик, затем лезвием перочинного ножа отжал язычок замка и достал записную книжку.

Когда-то кожаная, а теперь донельзя вытертая и засаленная, она была вся исписана аккуратным мелким почерком.

"Июль - Света 10, Оля 10, тёт. из друг. гарниз. 10" Он пролистал дальше, Света была и в другом месяце, а какая-то Женя умудрилась за год заработать и вовсе 150 то ли очков, то ли непонятно чего еще. А вот и последняя запись: "Лена-парикмах. 10" и рядом сегодняшнее число.

Записи были и за прошлые месяцы и годы.

И тут его осенило. Все эти Светы, Иры, Эльвиры и, даже, "тёт. из друг. гарниз." как-то сами перемножились на червонцы, и вышло ровно 9100. Даже больше с учетом дней, прошедших после покупки машины.

Вострецов пошел к двери. Она была заперта.

- Еще и лучше, - пробормотал он, снимая трубку телефона.

- Коммутатор? Дайте общежитие, комнату Берендеева.

- Савелия Прохоровича? - уточнила невидимая телефонистка.

- Да-да! Этой сволочи! - сорвавшись, закричал лейтенант, - И сами ему скажите, пусть на рабочее место явится, кабинет откроет.

Берендеев появился неожиданно быстро. Слышно было, как он срывает печать, потом ворочает ключом в замке.

- Вызывали, товарищ лейтенант? - спросил он, нисколько не удивившись тому, что начальник каким-то образом оказался в запертом и опечатанном кабинете.

- Вызывал. - Вострецов бросил на стол записную книжку. - Что это такое? Потрудитесь объяснить.

- Это? - Прапорщик думал недолго. - Личная вещь. В запертом столе лежала. Спасибо, что нашли.

И он протянул за ней руку, но Вострецов проворно схватил книжку.

- Вы, Берендеев, из себя простачка не стройте! Потрудитесь объяснить, пока я эту книжку не передал куда следует.

- Что тут объяснять? - пожал плечами прапорщик.

- Вот это: "Люся 10, Лариса 10".

- Ну, это женщины...

- Неужели? А что десять - десять?

Прапорщик задумался.

- А это сколько раз я с ними, того...

- Прямо гигант! - восхитился Вострецов. Не зря все тетки только по имени отчеству зовут. Смотрите: Люся за год - 150. И, даже, тетка из другого гарнизона десять. Нет, супергигант!

Лейтенант встал, прошелся, подошел к катапульте, уселся в кресло.

- Ну а вот это устройство причем?

Прапорщик тяжело, угрюмо молчал, потом выдавил:

- Я помогал. Они сами хотели. Гинеколога-то у нас все равно нет.

- Причем тут гинеколог? Объясните мне, почему вам женщины по десятке за прыжок отстегивают? Ведь это же казенная техника, вверенная материальная часть, и спирт казенный, что для протирки, вы выпили...

Он бы еще продолжал и говорил долго, но замолчал, наткнувшись на взгляд Берендеева. Тот смотрел на лейтенанта, как на несмышленыша.

- Книжку отдай! - спокойно сказал он.

- А то что? И как вы обращаетесь к старшему по званию?

Берендеев неожиданно зевнул, посмотрел на часы.

- Все, - сказал прапорщик, - Девятнадцать часов пять минут.

- Что, девятнадцать часов пять минут? - не поняв, переспросил Вострецов.

- Родился я в девятнадцать часов пять минут. Сегодня.

- С днем рождения! - язвительно заметил Вострецов, - Вот завтра на плацу и отметим.

- Ага. Щаз, - отрубил Берендеев, - Мне сорок пять лет, я на пенсию ухожу.

- В тюрьму ты уйдешь! - неожиданно визгливо закричал Вострецов, - За незаконную коммерческую деятельность! За осквернение чести прапорщика, военнослужащего и... - он не мог подобрать слова, - ...и советских женщин! - наконец, закончил он.

- Да пошел ты, - с ленцой сказал Берендеев.

- Мал-чать! Я... - закончить Вострецов он не успел.

Толстый прокуренный ноготь прапорщика надавил на красную кнопку с надписью "Пуск". Оглушительно сработал пиропатрон. Кресло с лейтенантом рвануло по рельсам вверх. На верхней точке оно, как и положено, остановилось, а не пристегнутый ремнями лейтенант полетел дальше, пока со странным гулким звуком не впечатался головой в потолок. Казалось, вниз он падал медленнее, чем взлетал, но успел догнать кресло, приземлился в нем и медленно сполз на пол.

На вывалившуюся из его кармана книжку прапорщик наступил тяжелым юфтевым сапогом...

* * *

Прошла неделя, за которую в гарнизоне перебывало множество комиссий. Люкс в гостинице летчиков занял генерал.

Прибывшие с комиссией инженер и начмед дивизии долго объясняли ему техническую и медицинскую сторону дела:

- Перегрузка меряется в "ж", точнее в их количестве. - Бубнил инженер. - Три "ж" безопасно. Пять "ж", как на катапульте, - перегрузки вызывают изменения в организме, головокружения, прерывание беременности, тошноту. Девять вообще предельно...

- Что ты мне со своими "Ж"?! - сердился генерал, - ты мне ясно скажи: делал он аборты или не делал, а если делал, то как?

- Вот я и говорю пять "ж" на учебной катапульте...

- Ж, жо, жопа, - ругался генерал. - Делал или нет?!

- Делал, - вздохнул начмед, - но не сам, а посредством вверенного ему имущества - катапульты.

Авторитетная комиссия во главе с начальником политотдела дивизии скрупулезно изучала катапульту: каждый осторожно садился в кресло, а самые храбрые даже подпрыгивали. Потом была еще одна комиссия, и наконец, третья, где полковники были еще толще и важнее.

- Может, замнем? - и начпо показал генералу раздавленную сапогом книжицу, - Или будем докладывать?

- Да ты что?! - вскипел генерал, - Мне в Москву докладывать, что у меня в гарнизоне прапорщик абортарий открыл?! И три года подпольные аборты делал?! Да еще лейтенанта в этом абортарии чуть не уделал?! Где он?

- В больнице. Сотрясение мозга.

- Да не лейтенант этот... недоделанный. Прапор где?

- На гауптвахте, женщины передачи носят.

Генерал тяжело задумался и, наконец, сказал веско, как приговор вынес:

- Уволить мерзавца, и делу конец!

- И грамоту дембельскую почетную ему не давать, - добавил начпо.

Штабные поколдовали и составили акт, где все было правдой или почти правдой. И что лейтенант Вострецов сам сел в катапульту, а прапорщик Берендеев случайно оперся на пульт и нажал кнопку, запустив агрегат. Короче, глупость, халатность и нарушение техники безопасности. Виноваты оба. Берендеев - в том, что нажал, а Вострецов - поскольку плохо воспитывал и контролировал вверенный ему личный состав. За что Берендеева уволить в запас, как мерзавца, имеющего право на пенсию.

Такое вот эпохальное событие произошло в нашем гарнизоне с прапорщиком Берендеевым. О нем долго помнили и забыли только перед 23 февраля, когда на клумбу у штаба решили установить списанную ракету. Ее выменяли у зенитчиков в ракетной части на тридцать литров спирта. Ракетчики так обрадовались, что при списании толком ракету не осмотрели, и у той оказался заправленный пороховым зарядом двигатель.

Наклоненную ракету крепили к железному штырю, от сварки что-то там случилось. Двигатель запустился, и ракета улетела.

Покорив степь, подчиняясь неведомой магической силе, она долетела до соседнего гарнизона, где как раз приехали какие-то начальники из Москвы проверять партийно-политическую работу.

С этого момента о Берендееве уже не вспоминали и говорили больше о ЧП с ракетой.

Были и побочные эффекты: в гарнизоне резко возросла рождаемость, пришлось даже открыть детский сад.

Вострецов, наконец, вышел из госпиталя и еще долго бухтел, грозясь написать куда-то всю правду, и успокоился, только когда получил на погоны третью звездочку старшего лейтенанта.

Саму катапульту сняли и перевезли в другой гарнизон, поближе к аэродрому. Наверное, отдали в заведование другому прапорщику...