Андрей Макаров

"Моряцкое счастье"

Тупоносый бело-красный вельбот напоминал корыто. Океанская зыбь то поднимала его, то опускала так, что он терялся между длинными тягучими валами. Тогда пропадал и стук движка, но вельбот, тарахтя, упрямо выкарабкивался и порой, казалось, на волне возносился над судном.

Даже какие-никакие усики пены бежали по сторонам, и маленький синенький флажок со знаком судов гидрографической службы ВМФ трепетал на корме, рядом с рулевым.

Вельбот шел от нашего океанографического исследовательского судна к дрейфующему в нескольких кабельтовых такому же белому красавцу.

Встреча посреди океана, говоря морским языком - рандеву.

Наш боцман в этот день встал рано, а может и вообще не ложился. Сменившиеся в четыре утра с вахты видели его на палубе. Боцман копался у какой-то вьюшки и нет-нет, да и взглядывал в темноту.

Стояла ночь. Мы куда-то шли, ровно дрожала палуба. Иллюминатор внизу бросал желтый луч света, и в нём была видна и темная вода и отворот отрезанной форштевнем волны в белом кружеве пены.

В дрейф легли в семь утра. Сразу началась болтанка, океан играл с судном, как с мячиком. Спать, когда тебя перекатывает с бока на бок, и ноги то и дело задираются выше головы, невозможно. Заспанный сонный народ, недовольно ворча, вылезал на палубу.

Здесь уже вовсю светило солнце, и вода в океане была неестественно яркой, бирюзовой. Ни облачка в небе.

В половине восьмого на горизонте показалась белая точка. "Аджария", такое же океанографическое исследовательское судно, как и наше. Подойдя ближе, когда уже можно было различить машущие фигурки людей на палубах, судно легло в дрейф. Теперь мы, похожие как близнецы, качались друг напротив друга на зыби словно, на огромных качелях.

Командиры по УКВ поприветствовали друг друга.

- Ну, как там боцман? - поинтересовались на "Аджарии". - Готов?

В восемь начали готовить к спуску вельбот. Его вывесили на шлюпбалках за борт, а потом, как всегда, что-то там заело. Не шел трос, не пускался движок, и боцман суетился вокруг, покрикивая на матросов и торопя ковыряющегося в движке моториста.

Наконец, ближе к девяти, все как-то сразу заработало, пошли тросы, застучал движок, вельбот плюхнулся в воду и отвалил от борта.

Боцман сидел на носу вельбота, словно впередсмотрящий. Прямой, как струна, расправленные широкие плечи, волосы светлые, выгоревшие. Во всем облике, хоть и виден он был лишь со спины, сквозила какая-то суровость. И поскольку сидел боцман впереди, то и на волну возносился вроде как первым. Когда-то был обычай вырезать на носу корабля человеческие фигуры, и вот он напоминал именно такую фигуру.

Было видно, как вельбот подошел к борту, и фигурки из него - боцман первым - по-обезьяньи ловко вскарабкались по штормтрапу.

На "Аджарии" у боцмана работала жена.

Было неписаное правило, или писанное в каких-то секретных загрифованных бумагах, которых нам и не показывали, что муж и жена не могут работать в море на одном судне. Чтоб не сбежали семьей в каком-нибудь иностранном порту. И все всё понимали. Круглому сироте - выпускнику мореходки особист доходчиво объяснял, что раз нет у него родных, нет, получается, и корней на родине, а значит, не будет тебе и визы - допуска к загранке. Работай, парень, в каботаже, пока не женишься, а еще лучше, пока детишек не заведешь. Вот тогда у тебя на родине появится якорь, и никаких проблем с визой не будет.

Палило солнце, сверкало под ним море. День получился вроде как выходной. Моряки загорали, ловили рыбу, глазели в бинокли на "Аджарию", выискивая друзей на палубах, гадая, где там Коля, а где Вася.

Ближе к обеду наш командир взялся за микрофон УКВ-рации. Еще раз поболтать о том, о сем с командиром "Аджарии", таким же капитаном первого ранга, и спросить, как там вельбот? Скоро ли тронется назад?

Но в вельботе, якобы, что-то там сломалось, что-то не готово, на что наш командир только согласно кивнул.

Близился обед. В кают-компании и столовой команды столы застелили мокрыми скатертями, чтобы бачки с первым и тарелки не ездили при качке. После обеда народ потянулся в радиорубку.

Новые перестроечные времена дали и первые послабления. Нашей смешанной военно-гражданской команде разрешили звонить по радиотелефону домой. Три минуты разговора в порядке очереди, если у радистов найдется свободное время, а на коротких волнах будет "прохождение", и радист берегового центра согласится набрать номер твоего домашнего телефона. Тогда, сквозь шум и треск эфира, можно не столько услышать, сколько угадать голос собеседника.

Живая очередь из желающих позвонить набилась в радиорубку, так, что и не продохнуть. Очередной счастливец, отойдя в угол, вроде как уединившись, до боли прижав наушники, кричал в микрофон, что любит и ждет, потом передавал гарнитуру следующему, и уходил с каким-то потусторонним счастливым лицом.

Начальник экспедиции, капитан второго ранга поднялся на верхний мостик. Выйдя на связь с начальником экспедиции на "Аджарии", напомнил, что емкость со спиртом передали на вельботе не в знак дружбы, а чтобы он прислал в ответ какой-то особенный нужный здесь кабель.

Вскоре в бинокль можно было увидеть, как свернутый в кольцо кабель грузят в вельбот.

Уже вечерело, когда наверх поднялся самый главный на борту - командир похода. Капитан первого ранга, сам из бывших командиров, а теперь в обычное непоходное время важный береговой начальник.

Он вызвал к рации командира похода с "Аджарии".

Уже несколько раз оба судна отправляли на КП флота донесения, где помимо прочего указывается и местонахождение. И на этом КП на огромной карте мирового океана уже раннего утра два кораблика стоят рядом. Конечно, встреча была организована, чтобы передать важные научные приборы. Но дежурный адмирал к вечеру вывод сделает один - совсем обнаглели, сошлись посреди океана и пьют, мерзавцы!

Поэтому командир похода, поговорив о новостях - хотя какие в море новости? - об общих знакомых, перешел к делу.

- Ну, как там наш боцман?

- Да ничего.

- Вы ему скажите, чтоб закруглялся...

А время все тянулось и тянулось. На корме рыбаки поймали небольшую, метра на полтора, акулу. Та клюнула, как банальная рыба - на крючок. Кованый крюк на стальном тросе. И вместо червяка был здоровый кусок мяса.

Акулу долго, словно на выставке, водили вдоль борта, на котором собралась толпа болельщиков.

- Башку, башку, ей задирай! - кричали болельщики, - воздуху, воздуху дай глотнуть!

Акула послушно ходила на тросе, когда ее приподнимали, казалось широкая морда с большой пастью улыбается.

Под хвост акулы подвели стальную петлю. И так, с двух сторон подняли на палубу, где она заплясала на досках свой последний танец, пока зрители, опасливо подавшись в стороны, стояли наготове с ножами.

- Все, - сказал командир, глянув на часы, - готовьте машины.

На "Аджарии" боцмана уже три раза кричали по "каштану" - корабельной трансляции, а теперь отправили к каюте его жены замполита. Тот поначалу деликатно кашлял у двери и постукивал в нее костяшками пальцев, а под конец, замолотил кулаком...

Боцмана везли назад на том же вельботе. Он расслабленно развалился на банке - оранжевой скамье, сидел, раскинув руки от борта до борта. Ворот рубахи распахнут, глаза утомленно прикрыты. Зеваки заполнили палубу, глядели сверху и завидуя и посмеиваясь:

- Вот оно, моряцкое счастье!

Вельбот подошел, матросы прицепились к шлюпбалкам, и его быстренько подняли.

Боцман тяжело спрыгнул на палубу, пошел в каюту и закрылся в ней до обеда. Впрочем, никто его и не тревожил.

Выпустив из труб снопы черного дыма, почти одновременно запустились дизеля. Суда зажгли ходовые огни и, дав прощальный гудок, разошлись. "Аджарии" через месяц, сделав заход на отоварку в Ирландию, предстояло идти домой, нам же было назначено, еще четыре месяца болтаться в самом центре Атлантики.

Эх! Веселое время! Когда это было? Лет пятнадцать назад, а словно целая жизнь прошла.

Вспоминается и другая история, когда тот же боцман получил орден. Наградами нас не баловали. Не Афганистан. Было время мирного военного труда. А тут пришла разнарядка. Представить к награждению не русского, гражданского, чтоб был на рабочей сетке, женатого и что-то там еще про КПСС, то ли надо, чтобы он состоял в партии, то ли наоборот, именно беспартийного. Орденом "Дружбы Народов". Боцман своими анкетными данными лег на эту разнарядку, как калька.

Потом, помнится, он уже орденоносцем ходил на прием к заместителю командующего Ленинградской военно-морской базой по политчасти. Хлопотал о квартире, поскольку прописан был, как и многие матросы по судну, при каюте.

Получил ее или нет - не знаю. Время завертелось так, что и не вспомнить. И суда нашей Шестой Атлантической экспедиции большей частью распилены - проданы за границу на металлолом. Немногие оставшиеся, в том числе переименованная из патриотических соображений в "Кронштадт" "Аджария", догнивают у пирса.

А нас, бывших моряков, куда только ни раскидало. От тюрьмы до Чечни. Другая страна, другая жизнь. Опять же прогресс. В ту же Чечню и жену можно взять, призывай ее, вешай погоны, и никакой особист не пикнет, и ордена и медали даются, невзирая на строгие разнарядки, только вот очень часто по ранению или посмертно. Даже квартиры дают воюющим в Чечне. Штучки две на часть за год. Но можно и, приколов орденскую планку, пойти на прием к заместителю командующего округом по работе с личным составом. Пожаловаться, попросить. Говорят, помогает.

Бывают на войне и праздники. Спонсоры везут сюда помимо груды подарков еще и спутниковые телефоны. В землянку какого-нибудь взводного опорного пункта народ набивается так, что не продохнуть. В темноте теряются нары. Обшитые досками стены, на самодельном грубо сколоченном столе керосиновая лампа. Стойка с автоматами у выхода. Очередной счастливец, прижав к уху телефон, повернулся ко всем спиной и то кричит, то шепчет в микрофон:

- Люблю, жду и верю.

А за рукав уже нетерпеливо дергает следующий.

Вы бы видели их лица после этих трех минут разговора. Что же это? Счастье? Только уже не морское, а военное? Или просто счастье? И что такое это счастье?