Поезд, медленно извиваясь на поворотах, зеленой гусеницей вползал в город. Нескорый и нефирменный, сбитый из собранных из отстоя старых ржавых вагонов, он останавливался здесь лишь на три минуты и полз дальше, в глубь России. Единственный приличный вагон СВ обцепили плацкартными да общими. Проводник седьмого плацкартного прикупил на одной из остановок самогону и соленых огурцов и теперь, на второй день пути, напробовавшись того и другого, окончательно окосел и закрылся в служебном купе.
- Белье давай! Чаю!.. - дергали ручку пассажиры.
- Идите вы на... - отвечал проводник, все тише и тише.
Серега в числе других подергал запертую дверь. Белье ему, наоборот, надо было сдать и получить назад казенный билет и талон за использованную постель.
Но за дверью уже ничего не отвечали, сквозь стук колес доносился лишь густой с переливами храп. А уже и станция показалась в грязном окне, поезд замедлил ход, и Серега бросился за сумкой и кителем. Он схватил вещи и стал пробираться в тамбур. Шел, зло пиная скрученное в шар белье. Его шитая на заказ фуражка с высокой тульей цеплялась за чьи-то выставленные в проход ноги. Дверь вагона оказалась заперта, и пришлось перейти в следующий. Это был тот самый СВ - спальный вагон с двухместными купе, ковровой дорожкой по полу, цветами в горшках и солидными пассажирами, которые неохотно втягивали животы в свои купе, пропуская спешащего офицера.
Разный здесь ехал народ, но, конечно не чета младшему лейтенанту. За отодвинутыми дверьми выглядывали с вешалок дорогие пиджаки, воздушно легкие и умопомрачительно красивые платья и, Сергея аж передернуло, китель прапорщика с ленточкой награды!
- Кладовщики, ворюги, - пробормотал он, с сумкой наперевес пробираясь по узкому коридору.
Повстречавшаяся проводница в форменной курточке с тремя стаканами чая в высоких темного металла подстаканниках даже не повернула головы, лишь, распластавшись по стеночке, развела руки с чаем, словно пытаясь обнять его.
Свистнул тепловоз, когда Сергей, волоча сумку, выскочил в тамбур и схватился за щеколду. Тяжелая дверь распахнулась, поехала вверх площадка, освобождая путь к ступенькам, и он успел спуститься на перрон, прежде чем поезд тронулся.
Здесь одиноко топтался толстенький плотный полковник. Он повернулся к Сергею, посмотрел сначала на его погоны младшего лейтенанта, потом повернулся к проплывающему мимо вагону. "Спальный вагон 18 мест" - было написано там. Полковник как-то хитро ухмыльнулся и козырнул.
Надо было козырнуть в ответ, более того, ему следовало козырнуть первым, но для этого следовало поставить сумку, а под ногами растеклась грязная мазутная лужа.
Полковник подошел строевым шагом и протянул руку за сумкой.
- Как доехали? - спросил он.
- Нормально, только в вагоне жарко, как в сауне, - ответил Сергей, не отдавая свой баул.
В этот момент вновь загудел тепловоз. Гудок наложился и перекрыл Сережины слова, оставив только "...как в сауне". Полковник кивнул:
- Сауна готова. Будет, будет сауна, а потом под гармошку попляшем.
Сергей, недоуменно, глянул на него:
- Мы законы знаем. Москвичам всегда сначала сауна, а потом они под гармошку пляшут.
Мимо бодро простучали колеса последнего вагона, и младший лейтенант, наконец, смог как следует рассмотреть полковника.
Тот был какой-то древний и чересчур ветеранистый, в форме старого образца, пэша - полушерстяной цвета хаки, со звездами на таких же старых пуговицах. Его круглое лицо казалось сделанным из вулканической пемзы. Такое бугристое, что об него хотелось потереть пятки. И еще глаза... Маленькие спрятавшиеся в складках глаза было не поймать, только Сергей отворачивался, как чувствовал быстрый и острый как укол взгляд. Поворачивался, и тот снова смотрел куда-то в сторону, продолжая бодро говорить.
"А может, он сумасшедший?! - мелькнула мысль, - еще изловчится, да укусит сзади за ногу..."
И не уловив, о чем его спросил полковник, сам в свою очередь ляпнул:
- Пуговицы у вас со звездами, старого образца.
- Понял, виноват, - немедленно отозвался полковник, - устраним, немедленно устраним, - он бросил взгляд на Серегины погоны и добавил, не решаясь назвать его мелкое звание: - товарищ начальник.
На площади перед вокзалом роился народ, и Сергею сразу стало легче. Стояли ларьки, мужики пили пиво из бутылок, женщины сидели длинным рядом, торгуя семечками, орал какой-то замурзанный ребенок. Тетка в грязном белом фартуке продавала с тележки жирные и плоские, как блины, чебуреки. Все было как всегда.
- Разрешите, здесь уж, не в суете, представиться, - рявкнул полковник, - полковник Гнилопа, командир местной воинской части.
- Младший лейтенант Чаечкин, командированный, - смущенно пробормотал Серега, - можно просто Сергей.
Тут же, отозвавшись на его жест, подкатил зеленый УАЗик с брезентовым верхом, водитель-прапорщик выскочил, обежал машину и, одновременно козыряя, распахнул переднюю дверцу.
- Па-а-апрашу, - указал рукой полковник на командирское место, - извините, "волги" нет, так по-армейски, на "козлике", па-а-апрашу вперед.
- Да что вы, - не согласился Сергей.
- Ваше законное, - не сдавался командир.
- Только после вас, - не решался младший лейтенант.
В конце концов, оба влезли назад. Пока ехали, Гнилопа, не давая слова вставить, тарабанил про проплывающие за окном достопримечательности:
- Птицефабрика - крупнейшая в регионе, - мимо плыли низкие и длинные, похожие на бараки корпуса. - Наши Черемушки, - махнул он рукой в сторону стандартных панельных коробок. - Церковь, - ткнул он почему-то в ровную гладь пруда, - говорят, красивейшая в округе, только ее, когда реку поворачивали, залило, вся под воду ушла. А это, - голос его окреп, - наша краса и гордость, кормилица и поилица.
За лобовым стеклом возникли и приближались странные сооружения, похожие на поставленные на попа огромные катушки ниток, сверху змеился легкий дымок. За ними виднелись уже обычные производственные корпуса, поднятые наверх, тянущиеся вдоль дорог трубы теплотрасс.
- Вот она - станция атомная, считай, пол-Европы греем да освещаем. Усовершенствованный проект. Полтора Чернобыля!
По дороге к станции проскочили город - маленький сжавшийся вокруг площади центр. Видимо, ожидались выборы, весь город завесили листовками и плакатами.
- Не по выборам к нам? - словно подтверждая, осторожно поинтересовался полковник.
Сергей не успел ответить. Надвинулся высокий с кольцами колючки поверху забор. На самом заборе жирно - нельзя не заметить, намалевали: "Стой! Запретная зона!! Часовой стреляет без предупреждения!!!"
На КПП жуткая настороженная рожа приблизилась к самому окошку, поводила глазами по салону. Увидев полковника, часовой выпрямился, лицо стало бессмысленно бравым, откозырял, и машина без досмотра проскочила ворота. Слева и справа осталась вспаханная контрольно-следовая полоса. Сверкали фарфором изоляторы, телекамеры, не мигая, сурово смотрели объективами на всех входящих и въезжающих.
Чаечкин поежился. Но они уже катили к утопающему в зелени двухэтажному домику комендатуры. А здесь все было тихо и мирно. Свежевыкрашенный штакетник, поставленные покоем скамеечки, где курили у обреза прапорщики, один был почему-то с баяном, беседка, какая-то легкомысленная выложенная цветной плиткой дорожка к крыльцу и даже небольшой фонтанчик, пускающий струйку в поросшую зеленью чашу.
У фонтана машина остановилась, Гнилопа первым выскочил, распахнул дверцу.
- Что вы, что вы, - стеснительно забормотал Чаечкин, сползая с высокого сиденья.
Прапорщик с баяном уже был около машины. Он растянул меха, и накатила мелодия, что-то среднее с маршем и "к нам приехал, к нам приехал..."
Прапорщики, отставив сигареты, встали со скамеек по стойке смирно.
Гнилопа рукой отстранил выскочившего с рапортом дежурного, сунул ему Серегину сумку, и втроем они зашагали в комендатуру.
Кабинет Гнилопы был на втором этаже, перед ним приемная, где вытянулся за своим столом по стойке смирно заменявший секретаря еще один прапорщик - старший. В самом кабинете за красной дерматиновой дверью оказались три окна, длинный полированный стол для заседаний, строгий колючий цветок, телевизор и вентилятор. На приставленном к длинному столу столике поменьше стояли в два ряда пять телефонов - от простого армейского, с ручкой на боку, до желтого слоновой кости со старым, еще советским гербом. Один черный обилием белых переключателей и клавиш и напоминал пианино. А сверху смотрел со стены на все это бюрократическое великолепие Президент - босой, как Лев Толстой на известной картине, но не в белой блузе, а похожем на нее кимоно.
Гнилопа схватился обеими руками за кнопки и рычажки на хитром телефоне, защелкал ими, одновременно отдавая отрывистые, как команды, распоряжения:
- Чаю... Гостевой набор... Сувениры...
За дверьми словно только этого и ждали. Немедленно в кабинет вплыла ядреная, с задорно торчащей из формы грудью и крутой круглой попой, прапорщица, внесла гжельский расписной цветочно-ягодный поднос. На нем были заварной чайничек, сахар, нарезанные колбаса, сыр и хлеб. В деревянной плошке желтел мед. Следом еще один прапорщик втащил электрический недовольно булькающий самовар, за которым змеился по полу длинный черный провод.
Все это поставили на большой стол. Чаечкин хоть и проголодался в дороге, но, глядя на такое великолепие, все больше смущался.
- Р-располагайтесь, - широким жестом пригласил его Гнилопа, - чайку с дороги. А может, - он подмигнул, - чего покрепче?
- Мне кажется, вы меня с кем-то путаете, - наконец решил внести ясность Сергей. - Я приехал...
- Как же, как же, - зарокотал полковник, - телеграмму получили. С проверочкой, значит, к нам. Он взял со стола бланк и протянул Сергею.
"прибывает специалист чаечкин для проверки ИТСО полковников" - в строчку без точек и запятых значилось в телеграмме.
- Вы не сомневайтесь, ИТСО у меня в порядке - кашлянул командир, - я диспансеризацию прошел, к строевой годен без ограничений.
- ИТСО - это инженерно-технические средства охраны, - вздохнул Чаечкин.
- Охраны полковников... - понимающе кивнул Гнилопа.
- Каких полковников?! Это фамилия командира моего - Полковников. Майор Полковников. А ИТСО - мы же проезжали на КПП, колючая проволока, телекамеры, датчики всякие, сигнализация...
Гнилопа все еще был в недоумении. Ворочал услышанное, так и этак, примеряя к себе.
- Я-то из российской армии пришел, нет там, никаких ИТСО. Все просто. Танки, пушки, самолеты. А тут видишь... Говоришь, майор тебя послал? А лет-то тебе ж не меньше чем тридцать, а ты младший лейтенант! Быстро нынче в столицах растут. И форма-то новенькая, не обмятая. Из прапоров, что ли?
- Тридцать три мне, - уточнил Сергей, смутившись за свое мелкое, впору для девятнадцатилетнего пацана после офицерских курсов, звание.
- Во-во!
- Кафедра военная была в техникуме. Всем младших лейтенантов давали и в запас. По связи. А тут институт наш научный секретный сократили, я и призвался.
Он протянул удостоверения личности и командировочное.
- По связи, говоришь..., - зарылся полковник в бумаги, - Не знаю. Складно звонишь. Ты, вона, чистенький да гладенький, младший лейтенант, а в СВ приехал. Не знаю...
- Да я в плацкарте ехал, проводник напился, дверь вагона не открыл...
- Билет покажь, - спокойно и трезво попросил Гнилопа.
- Нету билета, у проводника пьяного остался.
Гнилопа долго и задумчиво, как бы оценивая, смотрел то на бумаги, то на Чаечкина. Тут в дверь постучали и стали заносить какие-то коробки. Это видимо и был гостевой набор и сувениры. Прапорщики занесли макет той самой атомной станции, что они проезжали, напоминавшей теперь декорацию для кукольного спектакля. В большом пакете угадывались какие-то продукты. Рукояткой лопаты торчала палка копченой колбасы, какие-то банки прорисовывали свои круглые бока, зеленой кочерыжкой в прореху выставилась верхушка ананаса. Последний занес огромное хрустальное ружье заполненное по самый срез ствола коньяком.
Чаечкин, оглядев все это великолепие, не в первый раз пожалел, что он не генерал или хотя бы не какой-то важный полковник, и грустно подумал, что не станет им и никогда не будет отстреливать себе в рюмки коньяк из такого вот замечательного хрустального ружья.
- Уноси! - словно подтвердив его мысли, скомандовал Гнилопа и, нажав клавишу, склонился над хитрым телефоном с пультом. - Сауну в исходное, гармошку в клуб.
- А продукты сразу ко мне домой, - повернулся он к прапорам, - там жена знает, что куда. И поросенка, скажите ей, назад в морозильник. Давай мы, лейтенант мой младший, чайку все же попьем. Колбасу-то, что нарезали, все одно назад не слепишь.
Чего покрепче он уже не предлагал.
За чаем Гнилопа подвинул к себе мед и лазил в плошку один и все еще по инерции его пытал, кто он, да откуда и кого в Москве знает. Особливо из генералов. Но Чаечкин генералов не знал совсем, даже фамилию командующего путал, и полковник вскоре окончательно успокоился.
- Ладно, - бросал он, кося на младшего лейтенанта цепким хитрым глазом, - жить у меня будешь, на всякий случай. Сколько там у тебя командировка? Десять дней? Так мы ее сократим! Штампики поставим как надо и дуй себе до дома. А насчет ИТСО этой напиши, дескать все в норме, а я тебе бумагу выправлю и печать поставлю и потом в дорожку колбаски, да булочек всяких положу. Хорошо у меня прапорщики булочки пекут! Посидишь денек с моей старухой под присмотром и шабаш...
- Я не могу только сидеть, - отставил чашку Чаечкин, - мне надо осмотреть все.
- Чего тебе смотреть? Там объекты! Нужен допуск.
Сергей достал из нагрудного кармана закатанный в пластик квадратик с красной поперечной полосой и жирной сиреневой печатью.
Гнилопа придирчиво рассмотрел пластик, считал печать, поползал по завитушкам подписи.
- Генерал подписал. Сам. А говоришь, никого не знаешь. Поехали ко мне, отдохнем с дороги.
Он снова нажал на кнопку, и в дверях появился его помощник-секретарь - старший прапорщик.
- Домой поедем, подавай "козла".
- Есть, - ответил прапорщик густым тяжелым басом, - откозырял, но руку от фуражки не отнимал, - там к вам посетитель.
- Кто такой? - поморщился полковник.
- Наш человек, прапорщик, на службу.
За ним уже виднелся скромно покашливающий в кулак прапор.
Прапор как прапор, даже с медалью. У Чаечкина уже и так от них в глазах рябило.
- Заходи, чего жмешься? - бросил Гнилопа, глянув на часы.
- Тащ-щ палк-ник! - прапорщик пролез в кабинет и заорал, выпучив глаза и приложив руку к фуражке, а дальше вообще было ничего не разобрать.
- Хорошо, хорошо, понял, - взял и раскрыл полковник протянутую папку.
- Так, отслужил на Кавказе два года с правом выбора места службы и выбрал сюда. Почему к нам?
- Передовой рубеж. Боевая охрана мирного атома. Готов все отдать службе.
Ответ Гнилопе понравился. И сам прапорщик, похоже, тоже. Все чин чинарем. Сорок лет, морда хитрая, пропитая.
- Во-во молодец! Это я запомню, что отдать. А то все забрать норовят что-нибудь, пусть хоть кто-нибудь отдаст. Ты не волнуйся, все отдашь. - Он повернулся к своему помощнику-водителю: - Устроить, обеспечить койкой, отвести в столовую. Ну и нечего расслабляться, за работу, товарищ!..
Жил Гнилопа не так далеко. Машина со всеми поворотами и светофорами домчалась минут за двадцать. Сразу, как кончались панельные многоэтажки, и начинались совсем сельские с огородами улицы, и притулился домик Гнилопы. На самом косогоре. Из-за этого косогора дом получился хитрым. На улицу выходил один этаж в три скромных окна. За палисадником посаженные сплошь, без клумб, цветы. Но за домом земля круто уходила вниз и, если зайти за него, то здесь получалось уже три этажа, и не бессмысленные цветочки росли на крутом склоне, а стояли фруктовые деревья, блестели стеклами крыш теплицы, и из сарая в сторонке доносилось густое басовитое похрюкиванье.
- Так и живу, - развел руками Гнилопа, показывая свои владения, - сколько раз в квартиру мог переехать, и в старом доме капитальном и в новостройке, а вот люблю землю, тянет меня к ней.
В небольшом с виду доме оказалось столько коридорчиков и комнаток, лестниц, куда-то наверх и вниз, что Чаечкин, отправившись помыть с дороги руки, едва не заблудился.
Когда он, наконец, выпутался из этих лабиринтов в кухню-гостиную, обеденный стол был уже накрыт. Под столом небольшая широкомордая собака радостно приветствовала гостя, молотя по полу обрубком хвоста. Над столом махали маятником ходики. Сам Гнилопа, уже без кителя, но все еще в форменной рубашке с галстуком, сидел за накрытым столом. Между плитой и столом челноком сновала хозяйка. Невысокая, не тонкая и не толстая, вся какая-то средняя, и ровная, как колода, с тонким злым лицом. Белесые редкие волосы собраны и скручены на затылке в тугой кукиш. Видимо, для гостя было надето плотное, как портьера, коричневое платье, а спереди заплатой смотрелся небольшой кружевной передник.
Гнилопа окончательно расслабился, снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, руку закинул на соседний стул.
- Ульяна - жена моя, - представил он хозяйку, и Чаечкин приложился к маленькой, сухой, поданной крючком ручке.
- Я люблю, чтобы все по-простому, - пояснил полковник. - Относительно всех этих ваших нынешних московских яств не в курсе. Не просветили пока. Поэтому устриц или там лобстера какого у меня не проси. Не водятся лобстеры. Утка вот есть. - Показал он на всю словно лаковую коричневую утку в центре стола.
Помимо утки, на нем стояли разные соленья, грибочки, картошечка доходила в кастрюльке, замотанная полотенцем. Было на нем и то, что заносили днем в кабинет прапорщики.
А сам Гнилопа, словно опровергая то, что стоит на столе, вещал:
- Без разносолов живем, что солдатам, то и мне. Тушенка солдатам - тушенка и мне. Гречка, картошка - так и мне то же самое. Мясо, крупы, жиры. Овощ какой, тоже мой организм принимает. Вот, говорят, пища, перед тем как организм покинуть, два дня перевариваться должна. А у меня вот сразу выходит. Прямая кишка совсем, мне доктор сказал, ну может, чуть-чуть кривая, - подумав, уточнил он.
- Вы уж не взыщите, - влезла в разговор хозяйка, - все своим трудом.
Полковник добрым взглядом оглядел накрытый стол. Потом полез в холодильник и достал сразу запотевшую большую вычурную бутылку.
- Да, вот жизнь, какая штука. Вода и водка - одна буква всего добавлена, а сколько смысла! Что по этому поводу ученые в Москве думают?
Сергей не успел сказать, что думают по этому поводу столичные ученые, поскольку Гнилопа уже мастерски, едва ли не одним движением, разлил водку по трем ребристого стекла стопочкам.
- Ну, давай, Серега, со знакомством! Ты уж прости, что я тебя не по столичному, а по простому, по нашему. Нравишься ты мне...
Они выпили, и хозяйка, жеманясь для вида и чуть не отвернувшись, выпила с ними. И Гнилопа сразу налил по второй.
Чаечкин, прослужив полгода, уже знал, что будет дальше. "Между первой и второй промежуток небольшой", потом "третий тост", потом, "чтобы за нас не пили третий", следом, стоя, за дам - "За Гнилопу жену и за отсутствующую здесь, да и вообще пассию неженатого пока Чаечкина", а потом он упадет лицом в салат и будет спать тяжелым сном прямо здесь, если его не оттащат в койку добрые руки.
А мадам Гнилопа как раз и подвигала ему широким жестом бадью с оливье. Полковник же, что-то говорил и говорил:
- ...не тебя я, сынок, ждал. Мне верный человечек сбросил, что едут ко мне важные люди, дескать, готовься. А кто и зачем, так он и сам не знает. Знает только, что билет в СВ заказали. Я-то забор покрасил, плевательницу поставил, портреты повесил, книги всякие в библиотеку да журналы служебные подновил и вот жду. Музей отремонтировали, губернатор помог. Поросенка, специально, молочного, в морозилке держу. Подарки заготовил, сауну каждый день кочегарят. А тут вот ты приехал. Эхе-хе-хе, тяжко оно командиром-то быть.
Чаечкин поднял зашумевшую голову. Полковник уже развалился без рубашки в темно-зеленой казенной майке и крепкой рукой, взяв бутылку за витое горло, клонил ее к стаканчику.
Жена его, упершись подбородком в руку, сидела напротив и смотрела на мужчин.
- Ну, что сидишь, - почесав шерсть под майкой, повернулся к ней Гнилопа, - подавай, что ли, горячее.
Хозяйка захлопотала. Полковник подождал, пока она не повернулась к нему боком, и пожаловался:
- Убил бы выдру, - сказал он ласково и печально, - да стерлись за столько лет. Да не дергайся, - махнул он рукой вздрогнувшему было Чаечкину, - у нее левое ухо глухое. Всем хороша, но раз предала меня, как декабриста, потом расскажу.
- Товарищ полковник, - наконец, решил Сергей задать давно мучавший его вопрос, - а почему у вас фамилия такая? Она древняя или по происхождению знатному?
Полковнику он, видимо, этим вопросом наступил на старую мозоль, и тот сразу разлил по стопкам.
- Я же по бате Гнилопа, а по мамке Олеандров. Мог бы быть полковник Олеандров. Или, даже, генерал. Когда в шестнадцать лет паспорт получал, думал по мамке записаться, да батя с пути сбил. Сказал, если на мою фамилию запишешься - велик куплю. Очень я тогда велосипед хотел.
- А вы б, когда женились, у супруги фамилию взяли или двойную составили.
- Да хрен редьки не слаще - Хохуля она по матери. Ульяна Хохуля. Улечка. Вот. А двойную взять - вообще гадость получается. А происхождение и древность, так видно кто-то из предков деревенских серился крепко, вот его и прозвали гнилая попа. Так и в фамилию перешло.
Гнилопа помрачнел, снова взял бутылку за горло. Рука его уже не была такой твердой, и несколько капель пролились на скатерть, оставив темное мокрое пятно. Но говорил он все так же ясно и связно.
- Давай за происхождение, что ли? Говорят, фамилия ничего не значит. Как бы не так! Вот тебе с твоей, только если по флотской части идти. А с моей, карьеры не сделаешь ни в армии, ни на гражданке. Когда еще при социализме начали в космос всяких там братских космонавтом брать, так болгары от себя какого-то Какалова отрядили. Правда, когда тому объяснили, что или он отныне не Какалов или в космос не полетит, то он быстро в ЗАГС побежал фамилию менять.
- И какую ему дали? - влез, наконец, в разговор Чаечкин.
- Не помню. Вроде Иванов, или другую народную. Фамилия это... родословная, как дворянство раньше. Вот, громкие есть: Багратион, Суворов, Жуков, Рокоссовский. За такими фамилиями следом и слава, и родословная, и карьера. А вот у меня, полковника, родословной нет. - Пригорюнился он. - Мамка-батя, а что там глубже, если копнуть, черт его знает. А у моей собаки есть, и медалей у нее больше чем у меня за тридцать лет службы.
Собака и сейчас лежала под столом, щерясь широкой бульдожьей мордой.
Гнилопа посмотрел на ее хамскую морду и, непонятно за что, отвесил пендаль. Псина огрызнулась и, недовольно ворча, убралась за диван.
Супруга протопала к столу, поставила смену тарелок и что-то еще шипящее и пускавшее вверх пар на широкой сковороде. Потом заторопилась назад к плите, встав к ним правым боком.
- За женщин пили? - наклонился к нему Гнилопа. - Женщины мне верблюдов напоминают. Терпеливые. Не пить могут долго. Только у того груди на спине и волосом поросли.
Неожиданно его жена, дернув кукишем на затылке, повернулась от плиты:
- А мужики мне напоминают слонов. Им бы пожрать да хобот залить. Только вот недоразвитые в некоторых местах. Кофе потом будете?..
Чаечкин уже успел не в лад выпить, и полковник, хитро глянув в его стакан, отставил свой и потянулся к водке.
- Ты пей, пей. Человек он, когда выпьет, мягчеет. И язычок-то развязывается. Мы еще и про ИТСО твое, что для полковников, поговорим.
Но Сергей пить уже не мог. Он нетвердо поднялся и отправился искать туалет. В бесконечных коридорах и лестницах быстро запутался. Словно видения промелькнула где-то вдали девушка, раздался чей-то легкий смех. Он уселся на какую-то коробку, чтобы передохнуть и, привалившись к каким-то тряпкам, заснул, будто провалился куда-то. И уже не слышал и не помнил, как его куда-то под руки вели, раздевали и укладывали.
Когда он проснулся, неясный свет падал из задернутого занавеской окошка, и очертания предметов едва виднелись, теряясь в сумраке. Чаечкин шевельнулся, и тут же с готовностью скрипнули пружины широкой кровати. Ему было жарко, он задыхался под толстым стеганым одеялом, а огромная подушка под головой оказалась легкой и невесомой, как пух, которым она набита. На часах, лежавших рядом на тумбочке было девять часов - непонятно утра или вечера. Сергей встал, подошел к окну и отдернул занавеску. Похоже, все же утро - слишком уж ярко и высоко светило солнце.
Без занавески можно было разглядеть нехитрую обстановку. Кроме тумбочки в комнате оказались шкаф, пара стульев - на одном из них лежала его сумка - и большой стол, на котором стояли бутылка пива и стакан, рядом открывашка.
Чаечкин сглотнул сухим горлом, схватил открывашку и бутылку. Они как-то долго не сходились, наконец, все сладилось, и пена из переполненного стакана полилась на стол, и только тут он заметил, что под открывашкой лежали какие-то документы. Кося глазом, он бережно выпил пиво и только тогда принялся за бумаги.
Это оказалось его командировочное удостоверение, только уже отмеченное "прибыл-убыл" с жирным сиреневым оттиском печати поверху. Причем убыл он, как бы, через неделю. Здесь же был железнодорожный билет в купе на московский поезд, сегодняшнее число. Отдельно лежал стандартный лист со штампом воинской части в углу и ее же печатью под текстом. На бланке было отпечатано ходатайство к далекому московскому начальству о поощрении младшего лейтенанта Чаечкина за то, что он работал в командировке, не покладая рук, и оказал практическую помощь командованию не только в обнаружении, но и устранении выявленных недостатков. Отдельно, в акте, были перечислены и выявленные недостатки. Какой-то прапорщик, в ходе проверки, оказался нестрижен, что-то из оборудования выслужило срок и требовало замены. Была подколота и копия приказа с актом об эпиляции головы прапорщика и ходатайство к командованию о выделении денег для ремонта и закупки нового оборудования.
Все было как положено подписано. Правда, почему-то не Гнилопой, а его замом.
Прочитав все это, Чаечкин вновь наполнил стакан. Допив бутылку, взялся за сумку. Она оказалась неожиданно тяжела и плотно набита. Сдвинув его нехитрый командировочный набор, почти все место заняли обещанные вчера упакованные в бумажный пакет булочки, банки с тушенкой и рыбными консервами, бутылка водки - на этикетке кулак с оттопыренным вверх большим пальцем и название "Атомная!" (видимо от спонсоров), сувенирный макет АЭС в одну трехсотую от натуральной величины, набор открыток с видами городка и даже новенький камуфляж его размера. А сверху лежал подарочный дорожный набор - под целлофаном виднелись бритва, помазок, гель, раздвижной из вставленных друг в дружку колец стаканчик и еще что-то красивое и блестящее. 'В путь!' - назывался набор.
Намек был более чем прозрачным.
Он еще покрутился по комнате. Тумбочка оказалась пустой. В шкафу аккуратно висела на вешалке его чистая и выглаженная форма. Он приподнялся, чтобы снять фуражку, и увидел среди пыли и сора старые грамоты со знаменами и медальным профилем Ленина, да скрученный в рулон ватман.
Слежавшаяся бумага долго не хотела раскручиваться, упрямо сходясь краями. Это оказалась давняя стенгазета "День части", вся уже пожелтевшая, с выцветшими подписями под снимками. Оказалось, что когда-то в части много бегали, прыгали и под кумачовыми лозунгами толкали с трибуны речи. Запомнился снимок с лысой хитрой мордой на фоне весов и едва читаемой подписью: "Подполковник Кулиджан делит мясо". И другой: 'Раздача батонов личному составу'. Стенгазета была, видимо, конца восьмидесятых еще прошлого века, когда были в ходу продуктовые наборы, продовольственные заказы и всеобщий дефицит.
Газета поехала назад на шкаф, а Чаечкин, споро одевшись, пошел искать хозяев. Немного поплутав в доме, он уловил запах готовящейся еды и, уже по нему, вышел на кухню, где так славно посидели вчера.
Здесь у плиты хлопотала хозяйка, и широкомордый породистый пес с родословной приветливо щерился и махал ему обрубком хвоста.
- Что ж так рано поднялись? - тепло улыбнулась Ульяна. - Спали бы и спали, до поезда еще четыре часа, да и впереди путь не близкий. Курочку, вот, вам в дорогу спроворю.
Она еще не успела накрутить свой кукиш на затылке, и волосы спадали на плечи жидкими прядями. На сковородке и верно бесстыдно распласталась уже коричневая, словно загорелый южный курортник, курочка.
- А где товарищ полковник? - поинтересовался Чаечкин, только сейчас сообразив, что не знает ни имени, ни отчества хозяина.
- Так на службе, на службе с утра, как солнышко встало, он у меня такой. Вы сидайте, сейчас завтракать будем.
Кусок не лез в горло. Даже когда младший лейтенант мазал его маслом. Он попробовал намазать медом, и кусок все равно не лез, пока его не подтолкнули пальцем. Чаечкин не представлял, что вот так, не отработав в командировке ни дня, можно взять и уехать. И потом все оставшиеся дни просто валяться дома на диване? И хоть бумаги в порядке, и даже благодарность ему выправлена, но нельзя же вот просто так взять и уехать из первой командировки. А вдруг это вообще какая-то хитрая проверка, затеянная его начальником майором Полковниковым? К тому же он вспомнил, что дома как раз начался ремонт и, вернись он раньше времени, ему придется наравне с родственниками штукатурить и красить. И он твердо решил остаться до конца командировки. "Именно так, по закону и по совести, - успокоил себя младший лейтенант. - Да и чего уезжать раньше? Курицу, вот, жарят".
- Хозяйка, сама часть-то где? Как мне туда добраться?
- А? - сморщилась та, повернувшись боком, - извини, милок, на левое ухо слаба, - подтвердила она сказанное накануне Гнилопой.
- Мне в часть надо, - почти уже кричал Чаечкин, - автобус туда никакой не едет?
- Едет-едет, - дробно кивала она головой, - едет машина, прямо на вокзал вас отвезет. За вами машинка придет, и сразу в поезд. Сам-то, как расстраивался, что проводить не может!
Старуха явно косила под глухую.
Он подошел вплотную наклонился и, сложив ладони рупором, гаркнул в самое ухо:
- Телефон есть?
- Отключили.
- На какой улице воинская часть, ее номер, имя-отчество командира?
Хозяйка молчала, поджав губы.
Чаечкин все же справился с завтраком и, нацепив фуражку, отправился в город.
В конце концов, атомная станция вчера была видна из любого места и сориентироваться можно по ней, да и любой прохожий в небольшом городке наверняка подскажет, где стоят военные.
По вихляющей выложенной плиткой дорожке он прошел через цветник к калитке. Оглянувшись уже с улицы, заметил в окне за отогнутой занавеской хозяйку. В ее руке был сотовый телефон.
- Вот тебе и глухая! - пробормотал он и захлопнул калитку.
На пустой улице неспешно прогуливались куры. Они, внимательно, склонив голову набок, рассматривали пыльную дорогу. Стоило одной что-то углядеть среди примятой травы, следовал яростный быстрый клевок, и остальные куры мчались к товарке, поинтересоваться, что там, на обочине нашлось вкусненького.
Сергей посмотрел налево-направо, а везде вдаль уходила улица с рядом частных домов. Проехал мимо на велосипеде сосредоточенный мужик в ватнике. К рулю был прицеплен пустой громыхающий бидон.
Чаечкин еще только собрался спросить, как пройти к воинской части, но мужик прижал голову, яростно закрутил педали и промчался мимо.
Наконец, вдали показался прохожий, и Сергей бодро пошагал навстречу. Это оказался тот самый прапорщик, что вчера, прибыв, представлялся командиру.
- Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! - отрапортовал он, глядя на Чаечкина влюбленными глазами.
- Вольно, вольно, - легко махнул тот рукой около фуражки, обозначая приветствие. - Да, вот что, как тут к части пройти?
- Я провожу, - с готовностью отозвался прапорщик и уверенно повел его по улице назад, мимо дома Гнилопы. Вскоре частные домики исчезли, улица стала шире, и вдоль нее пошли обычные многоквартирные дома. Сразу показались и корпуса атомной станции.
Чаечкин окончательно успокоился. Город был ему куда привычней, здесь он не заплутает.
- А вы что тут делали? - поинтересовался он у спутника. - Звать-то вас как? А то все по званию.
- Да, по-простому, Лехой зовите. Хожу вот. Знакомлюсь с новым местом дислокации. Ночь отдежурил, вместо отсыпного решил прогуляться, квартирку подыскать.
- Ну и как вам, Леха, первое дежурство?
Сергею было абсолютно все равно, как прошло у прапорщика первое дежурство, но все-таки тот вывел офицера с затерянной улицы, и его можно было удостоить разговором.
- Так что, хорошо прошло, - немедленно отозвался он, - и народ хороший, душевный. Есть, конечно, моменты. На четвертом участке часть заграждения разобрана, телевидение плохо работает, камера куда-то в сторону повернута, да вообще от нее один корпус, а начинку давно слямзили, и КСП давно не вспахивалась - слежалась ровно асфальт, какие уж там следы...
Чаечкин остановился, достал записную книжку и, потея от удовольствия, записал все это.
- А колючка, "Егоза", знаешь, такая кольцами скрученная и на ней насечки острые - она-то на месте?
- На месте, кивнул прапор, - только под ней забора и нет, провисла на столбах, а внизу иди, кто хочешь и неси, что угодно.
- И несут? - озабоченно спросил младший лейтенант.
Прапорщик в ответ только вздохнул.
Они шли через город, который только проснулся. Все, кому надо было ехать или, точнее, по местным невеликим расстояниям идти на работу, давно трудились, и теперь выходил на улицы лишь народ праздный. Пенсионеры выгуливали внуков, молодежь собак, хозяйки спешили на рынок, неприятные похмельные личности шатались, чтобы сойтись где-нибудь на задах магазина, наскрести мелочи на бутылку.
Город был завешен транспарантами, призывающими граждан не пропустить скорые выборы. Все заборы, столбы, подъезды обклеили листовками кандидатов. В них те обещали поделиться с горожанами всем, чем имеют. Директор местной АЭС сулил каждому избирателю по 100 киловатт электроэнергии бесплатно. Втянувшийся в предвыборную гонку сельский босс, глава птицефермы, снявшийся со смущенной несушкой на руках, уверял: "Мои яйца лучшие в Евразии!" Еще один - бывший майор спецслужб - с цепким пронзительным взглядом чекиста - глядел с плакатов, подняв в руке толстую книжку. Подпись была угрожающей: "У меня про всех записано!"
На одном из перекрестков стояли агитаторы с надетыми на себя плакатами и совали в руки редким прохожим листовки.
- Голосуй, не голосуй... - не договорил прапор и в очередной раз взял его за рукав на повороте, - нам сюда, товарищ млдш-ш-ш-лейтнант.
Город проскочили быстро, и начался забор, огораживающий огромную территорию атомной станции. Поверху кольцами свернулась колючка, на изоляторах натянуты провода. Навстречу на протоптанной вдоль забора тропинке то и дело попадались по одному, по два работяги, тащившие кто несколько труб из нержавейки, кто какой-нибудь ящик или мешок. Сразу трое несли, надрываясь - Чаечкин не поверил своим глазам - урановую сборку от реактора.
- Макет, - успокоил его прапорщик, - с учебного комбината при АЭС стянули, наверное, на даче куда-нибудь приспособят.
Попался навстречу мужик с тачкой, в которой громоздились несколько упакованных в плотную бумагу пакетов. Видно тяжелых, вены на руках мужика вздулись, по лбу струился пот, но он споро катил тачку.
Наконец, они дошли до свежего пролома в заборе. Здесь была словно муравьиная тропа, по которой и тащили со станции всякое добро. Впрочем, и назад люди шли, чтобы срезать путь, минуя проходную, правда, уже пустые, без груза.
За проломом до комендатуры было уже рукой подать. Перед самой калиткой прапорщик вильнул куда-то в сторону и пропал, а Чаечкин, поправив фуражку, пошел к командиру.
Контролер на вертушке пропустил его и тут же снял трубку полевого телефона, второй рукой накручивая ручку индуктора.
В приемной старший прапорщик вскочил со своего места и, растопырив руки, загородил дорогу.
- Нельзя! У товарища полковника кандидат в депутаты - начальник АЭС! - сообщил он торжественным шепотом.
Впрочем, алчущий иной власти директор долго не задержал. Он выскочил довольный и, не повернув головы, зачесал на выход, помахивая папочкой.
Сергей постучал и вошел. Гнилопа, стоя к нему спиной, закрывал сейф. Он, видимо, принял доклад часового и теперь лучился от непонятной радости.
- О! А вот и наша потеря. Не уехал! Видать понравилось тебе у меня. А я уж твоим в Москву позвонил, в угадайку с ними поиграл. Спрашиваю дежурного: "Есть у вас капитан Полковников?". Какой капитан? - возмущаются, - Майор! "Хорошо, говорю, подполковником будет. А есть такой младший офицер-переросток, фамилию не помню, то ли альбатросов, то ли бакланов". Есть говорят такой, младший лейтенант по фамилии Чаечкин, а прозвище у него и точно "баклан". А где он? В командировке. Где в командировке? А у вас! А я им говорю: "Я и сам знаю" и трубку повесил.
Гнилопа довольно засмеялся, встал из-за стола, потянулся и вышел.
- Хорошо, что вернулся, билетик-то мы твой купейный сдадим. Все для войск экономия. Так что не взыщи, не захотел в мягком, так назад теперь в жесткой плацкарте поедешь с народом, чтоб, значит, не отрываться от корней. И камуфляж верни, не по чину подарок. Больше чем на портянки ты пока не тянешь.
- Ну что, фендрик? Чаю с сушкой хочешь? Не хотел в купе уехать, так в комнате отдыха караула до утра перекантуешься, с караулом с котелка и питайся.
Покоробленный столь вольным обращением Чаечкин, достал из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумагу и рабочий блокнот.
- Вы мне, товарищ полковник, готовый акт проверки положили. Так там не все указано, надо впечатать.
- Что там тебе впечатать надо? - Недовольно скосился Гнилопа. - Надо, так я тебе сам впечатаю, так что мало не покажется.
- В акт проверки. - Сергей был сух и официален. - Контрольно-следовая полоса не распахана и находится в неудовлетворительном состоянии, камеры технического телевидения разграблены и, вообще, проломы в заборе, через которые осуществляется вынос имущества!
- А ты, я вижу, глазастый, и когда успел? - расстроился полковник. - Ладно, будет тебе к чаю мармелад. А вечером, так уж и быть, к моей старухе поедем. А то шастаешь, где не попадя. Заодно и праздник отметим.
- Какой праздник?
- Как какой? - Полковник повернулся к перекидному календарю. - Сам посмотри сколько людей знаменитых сегодня родилось. И свой у нас есть, местный, выборы надвигаются. Торжество народной демократии.
В дверь постучали. Всегдашний помощник командира - молчаливый старший прапорщик - занес и поставил на стол поднос с двумя стаканами чая в высоких подстаканниках и какое-то глубокое блюдо, накрытое белой салфеткой. Здесь же лежал конверт со штампом "Российские железные дороги".
Командир подождал, пока помощник также молча не вышел.
- А пока, до вечера, давай, в музей станции сходи, в клуб части иди, там тебя ветераны на лекцию ждут, с утра сползлись.
- Нет, - помотал головой младший лейтенант, - мне бы встретиться с комендантом, осмотреть охрану объекта, проверить сигнализацию, формуляры и поговорить с техниками.
- Поговорить тебе?.. - усмехнулся полковник, - ну поговори, поговори... Только подожди минут пять, чайку, вон, попей.
Он вышел, а Чаечкин, найдя на блюде мягкую душистую булку, щипал ее потихоньку, выковыривая по давней привычке изюм. Сергей расковырял ее до конца, накатал мелких, как недоразвитые колобки, шариков, выпил чай, встал и, приготовив блокнот, пошел искать новые недостатки для отчета.
В приемной командира его уже ждали. Навстречу поднялась с потертого диванчика гарная дивчина. Ее затянуло (или затянули) в камуфляж так, что никакие прелести тела не только не прятались, а наоборот, подчеркивались. Что вот она грудь, попка, ляжечки - смотрите все. А соберешься с духом и ткнешь, так верно час колыхаться будет, если, конечно, под настроение та не врежет с разворота.
- Девушка? Девушка... Девушка! - растерялся Чаечкин, - вы вот, а я вот, из Москвы приехал. А вы, верно, к командиру?
- Ни, - потянула она, опустив длинные, как опахала, ресницы, - я вас с утра шукаю. Меня командир к вам прикрепил.
Пропал Чаечкин! Куда там кто-то к нему прикрепил. Он сам прикрепился так, что ладонь, которую он лодочкой сунул дивчине, так к ее руке и прилипла. Ни за что не хотела выниматься назад, и так они и пошли по территории, только Чаечкин гарцевал, высоко вздымая свои длинные худые ноги и, захлебываясь, что-то рассказывал.
Прапорщикам, что целый день сосредоточенно курили в беседке, донеслось лишь, что разговор явно не служебный, и младшего лейтенанта в нем заносило, поскольку он беззастенчиво хвастал (врал), что дружит с Киркоровым, работая у него после службы на подпевках, и с Децлом на дружеской ноге, и они даже на днях втроем в шикарном ночном клубе били Борю Моисеева.
- Пропал младший лейтенант, - вздохнул его знакомый прапорщик - тот самый новосел в части и лишь покачал головой, глядя им вслед.
Надо честно сказать, что с девушками Чаечкину не везло, не котировался у них Чаечкин. На службе девы, кидавшие взгляд на двадцатилетних лейтенантов, в упор не видели тридцатитрехлетнего Чаечкина, а уже заматеревшие крали, строившие планы на тридцатилетних майоров-подполковников, смотрели мимо тоскующего младшего лейтенанта.
Даже разведенки, маявшиеся с детьми, интересовались не им самим, его душой или хотя духовными запросами, а первым делом задавали пошлые вопросы про жилищные условия, дачу и машину.
Сколько раз Чаечкин говорил им: "Давайте раскинем крылья и полетим навстречу друг другу". Но девушки, женщины и даже тетки лишь в недоумении пожимали плечами. Они если и двигались навстречу, то не летели, а шли, попирая землю, тяжело и основательно ставя ступни, и раскидывали не крылья, а диван-кровать, а иногда и вовсе трубчатую суставчатую раскладушку. Москвички!..
А тут, оказываются, вдали от Москвы, еще остались неиспорченные излишками цивилизации тургеневские девушки пятидесятого размера. Что-то такое и "нес" Сергей девушке, а та лишь вздыхала и не смела поднять ресницы. Лишь в середине дня, почувствовав, что стал заговариваться и несет уже явную ботву, он поинтересовался, как девушку зовут, и чем она в части занимается.
- Оксана... Так я ж кинорадиомеханик в местном клубе...
- Так я еще ваш клуб не видел, - расправил он плечи, - а мне все-все надо в части осмотреть. Пойдемте в клуб! В клуб!
- Ни, - печально потянула дивчина, - сначала в музей, там ветераны ждут.
Ветераны действительно ждали. В своей старой форме с потускневшими медалями, длинными морщинистыми шеями и пигментными пятнами на коже они напоминали черепах и медленно перемещались между стендами, прозрачными ящиками с экспонатами, развешанными по стенам знаменами.
Оксана сдала его с рук на руки, пообещав вернуться к концу экскурсии, и куда-то упорхала.
Деды, звеня медалями, немедленно взяли Чаечкина в кольцо и повели к главному экспонату - диораме: "Войсковой наряд задерживает расхитителя - нарушителя режима". На ней нарушитель с мешком за спиной уже перекидывал ногу через забор, раненый им этим же мешком солдат лежал на КСП, слабеющей рукой показывая на нарушителя подбегающему войсковому наряду.
Случай, как доложил один из ветеранов, действительно имел место. Более того, до сих пор и старший наряда, и солдаты, оставшиеся на контракт, были живы и продолжали работать и служить. Даже расхититель, получивший тогда полгода условно за хищение пищевых отходов, отсидел свое и вернулся на прежнее место в станционной столовой. Не повезло только собаке. Она до нынешних дней дожила лишь в виде чучела в музее. Чаечкина подвели к стеклянному ящику и даже открыли крышку, позволив почетному гостю потрогать пожелтевшие от времени шерсть и зубы в оскаленной пасти.
Потом пошли экспонаты рангом пониже. Сильно потрепанные ботинки, в которых прапорщик Шептало на спор в свой отпуск прошел пешком от части до Москвы. Копия значка "Турист СССР", которым его наградили. Приветствия от части различным съездам комсомола и партии и их ответные приветственные телеграммы. Фотографии передовых воинов и зачинателей социалистического соревнования. Всем этим его потчевали не меньше часа. Чаечкин не раз пытался свернуть программу, но ветераны с указками, как со шпагами, преграждали ему путь и, как он ни пытался вырваться, экскурсию провели по полной программе.
Под конец ему принесли обшитую красным бархатом Книгу почетных гостей, и Сергей лихо расписался аккурат между своим министром и невесть как сюда попавшим депутатом Госдумы.
Оксана стояла у дверей музея с одуванчиками в руках. Стоило ей, вытянув губы, подуть, и белые парашютики с цветка веселой стайкой летели по ветру, облепляя лицо, волосы, форменное платье, руки. Она трясла головой и заливисто смеялась.
Чаечкин замер в дверях на выходе в охотничьей стойке, как сеттер на утку.
- Товарищ младший лейтенант, товарищ младший лейтенант! - За локоть его нетерпеливо дергал Леха-прапорщик.
- Чего тебе? - недовольно повернулся тот.
- Дурят вас. Музей этот из списанных на станции шлакоблоков собрали. А на него губернатор тринадцать миллионов выделил. Как спонсорскую помощь защитникам отечества. А у командира потом в доме с задней части из одного этажа три стало...
- Да ну тебя! - выдернул руку Чаечкин, - какой еще губернатор, спонсоры? Я вообще не потому вопросу приехал, а ты лезешь со всякой ерундой.
- Эх, товарищ младший лейтенант!.. - махнул рукой прапорщик, а тот уже сбежал с крыльца построенного, оказывается, из списанных блоков музея.
Оксана повернула к нему круглое смеющееся лицо:
- Познакомились с историей, товарищ младший лейтенант?
- Что история, Ксана?! Вся история сегодня делается. Эх, Ксана! У вас одуванчики, сплетите-ка мне веночек.
Они за руку пошли за музей. Здесь был дивный поросший чертополохом глухой уголок. Понизу змеились вдоль стены корпуса станции какие-то трубы, из одной прохудившейся, била строго вверх, как из свистка паровоза, тонкая белая струйка пара. Оксана собирала одуванчики на веночек, а Чаечкин, усевшись на трубу, стал ей рассказывать о своем одиночестве, о том, как он устал без понимания, женского тепла и ласки. Делал какие-то туманные намеки насчет судьбы, которая дарит неожиданные встречи. И ему действительно становилось теплей, хотя, может быть, от горячей трубы. А девушка, слушая его речи, покраснела, хотя, может быть, оттого, что, будучи в теле, нагибалась за цветочками.
Неважно. Они ворковали уже рядышком на трубе, как голубки, и на голове у Чаечкина косо сидел веночек из одуванчиков, словно лавровый у римского патриция.
- А вам не хотелось бы уехать далеко-далеко с хорошим человеком?.. - С хорошим-то, чего не уехать?.. - А вы хотели бы получить руку и сердце? - Руку? Сердце? А целиком нельзя?.. - А вы мне кино покажете?..
